Meliora Latent (Линн-Линтон)/ДО

Meliora Latent
авторъ Элиза Линн-Линтон, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1874. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», № 1, 1875.

MELIORA LATENT.

РАЗСКАЗЪ мистриссъ Линъ-Линтонъ.

I.
Семейство Чиноветъ.

Домъ на Гуерской Вершинѣ былъ совершенно готовъ 25-го февраля и хозяевъ ждали въ концѣ недѣли. Впродолженіи двухъ лѣтъ, жители Порта-Тренанса съ любопытствомъ, но безъ большого удовольствія наблюдали за постройкой дома мистера Бристоэ, владѣльца завода фаянсовой посуды въ Сентъ-Майкелѣ. Хотя въ широкомъ этнологическомъ смыслѣ онъ былъ ихъ соотечественникомъ, но въ узкой сферѣ Порта-Тренанса, онъ представлялся чужестранцемъ и они въ тайнѣ смотрѣли недоброжелательно на пришельца, поселившагося на вершинѣ ихъ знаменитаго утеса. Они съ радостію возстали бы противъ этого чужеземнаго вторженія, но Мистеръ Бристоэ купилъ землю, а потому они ничего не могли сдѣлать противъ него и поневолѣ должны были выносить его присутствіе въ своей средѣ.

Новый пришелецъ, будь онъ лучшій человѣкъ на свѣтѣ, былъ ихъ естественнымъ врагомъ, но, когда этимъ пришельцемъ былъ человѣкъ, подобный мистеру Бристоэ, то ихъ неудовольствіе какъ бы получало нѣкоторое основаніе, ибо онъ пользовался плохой репутаціей и рѣдко можно было слышать о немъ доброе слово. Хотя всѣ соглашались, что онъ былъ веселый товарищъ и гостепріимный хозяинъ, но онъ слылъ за человѣка, имѣвшаго одну цѣль въ жизни — нажить какъ можно скорѣе состояніе, не пренебрегая никакими средствами. А подобная жизненная теорія была смертельнымъ грѣхомъ въ глазахъ простыхъ рыбаковъ бухты, которые отличались пламеннымъ религіознымъ энтузіазмомъ. Корнвалійскіе поселяне сохранили въ отдаленныхъ округахъ болѣе первобытной честности, чѣмъ можно найти въ городахъ и многолюдныхъ селеніяхъ и напримѣръ люди, подобные семейству Чиноветъ, скорѣе согласились бы продать свою душу дьяволу, чѣмъ нажить грошъ безчестнымъ образомъ. Они не прочь были нажиться; но честнымъ, чистымъ образомъ; а руки мистера Бристоэ, говорятъ, были очень грязны.

Этотъ запахъ грязи, присоединяясь къ естественному отвращенію жителей бухты къ всѣмъ чужестранцамъ, дѣлалъ непріятнымъ прибытіе новыхъ владѣльцевъ Гуерской Вершины, хотя можно было ожидать, что отъ богатыхъ перепадетъ что-нибудь и бѣднякамъ, и что вообще въ народѣ будетъ болѣе денегъгъ обращеніи. Но, по словамъ Ефраима Чиновета, «деньги хорошее дѣло, но честное сердце еще лучше», а изъ этихъ словъ слѣдовало заключить, что Джемсъ Бристоэ, богатый промышленникъ изъ Сентъ-Майкеля, не обладалъ честнымъ сердцемъ и не былъ человѣкомъ, въ хорошемъ значеніи этого слова.

Ефраимъ Чиноветъ, теперешній патріархъ Порта Тренанса, былъ представителемъ древней династіи мѣстныхъ именитыхъ людей. Конечно, онъ и его предшественники были простые, бѣдные рыбаки, которые жили и любили, работали и умирали въ невѣдомомъ рыбачьемъ селеніи на Корнвалійскомъ берегу; эти люди не знали свѣта, богатства, власти, не вѣдали иной самолюбивой мысли, какъ исполнить хорошо всѣ свои обязанности, ловить какъ можно болѣе рыбы, продавать ее честно, жениться на порядочныхъ женщинахъ и оставить послѣ себя здоровыхъ, работящихъ сыновей и нравственныхъ дочерей, но въ своей сферѣ, они были мудрецы и герои.

Съ того времени, какъ Портъ Тренансъ сталъ рыбачьимъ селеніемъ, во главѣ его жителей всегда находился Чиноветъ. Благородство и честность были въ крови у этого семейства, однако, не смотря на это, они такъ мало успѣвали въ жизни, что даже не были владѣльцами маленькой хижины, которую глава семейства нанималъ по недѣльно; они никогда не возвышались надъ своимъ первоначальнымъ положеніемъ трудящихся рыбаковъ, аккуратно платя свою аренду, не откладывая ничего на черный день и борясь съ природою изъ-за насущнаго хлѣба. Имя ихъ стояло высоко, но положеніе въ свѣтѣ было низкое.

Въ настоящее время семейство Чиноветъ состояло изъ шести братьевъ, группировавшихся вокругъ величественной фигуры сѣдаго, слѣпаго старика. Всѣ они были люди уважаемые, до которыхъ не касалось даже дуновеніе клеветы. Хорошіе мужья, хорошіе отцы, хорошіе сыновья, честные, скромные, терпѣливые, работящіе люди, стойко поддерживающіе другъ друга, какъ члены шотландскаго клана. Подобные люди составляютъ соль англійской націи, но исторія обыкновенно умалчиваетъ о нихъ. Семейство Чиноветъ было очень многочисленно и смерть въ его рядахъ унесла много жертвъ, такъ что различіе въ лѣтахъ между братьями было очень значительное; младшій изъ нихъ Дэвидъ, двадцати одного года, былъ на девять лѣтъ моложе предшествовавшаго ему по семейному списку брата Амоса и на двадцать шесть лѣтъ моложе Ричарда, самаго старшаго брата.

Дэвидъ одинъ былъ не женатъ, но сосѣди говорили, что пора было и ему устроиться, и что жена ему была готова, въ лицѣ его двоюродной сестры Констанціи Лосонъ, которая завѣдывала хозяйствомъ дяди Ефраима въ послѣдніе два года, со времени замужества его дочери Мэри. По общему мнѣнію, она была самой подходящей женой для Дэвида; и дѣйствительно это была хорошенькая молодая дѣвушка съ каштановыми волосами, незапятнанной репутаціей, чисто женственнымъ характеромъ и замѣчательной способностью къ хозяйству. Но она не имѣла никакого образованія, а жена, говорилъ Дэвидъ, когда къ нему приставали по этому вопросу, должна, по крайней мѣрѣ, читать Библію и подписывать свое имя. Онъ самъ былъ грамотный и поэтому естественно спрашивалъ себя, чѣмъ онъ съ женою пополнитъ длинные вечера, когда все по хозяйству уже сдѣлано, а рыба спитъ на днѣ бухты? Бракъ былъ дѣломъ серьезнымъ для Дэвида: онъ невольно сознавалъ, что ему было нужно нѣчто большее, чѣмъ искусная кухарка и ловкая прачка. Онъ нисколько не презиралъ удобствами жизни и былъ очень доволенъ, что двоюродная сестра Констанція хорошая хозяйка, но женщина, которую онъ могъ полюбить, должна была отличаться высшими и болѣе очаровательными качествами.

Никто не видѣлъ ничего предосудительнаго въ томъ фактѣ, что эти молодые люди жили въ одной хижинѣ, невѣнчанные. Сосѣди не разсказывали ничего дурнаго, потому что, еслибъ дѣло пошло не хорошо, то старшіе члены семейства прекратили бы всякій скандалъ, такъ какъ Дэвидъ въ глазахъ своихъ братьевъ былъ ребенкомъ, да и самъ-то смотрѣлъ на нихъ скорѣе, какъ на родителей, чѣмъ какъ на братьевъ. Онъ никогда не подумалъ бы ослушаться Ричарда, Джорджа или капитана Джака; даже Амосъ имѣлъ надъ нимъ власть, но не пользовался ею, и только одинъ проповѣдникъ Джемсъ сильно преслѣдовалъ его своими нравоученіями. Само собою разумѣется, что старшій братъ Ричардъ имѣлъ всего болѣе надъ нимъ вліянія, но вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ нѣкоторымъ образомъ господствовалъ и надъ другими братьями въ качествѣ представителя своего отца. Когда старикъ ослѣпъ, двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, онъ принялъ въ свои руки управленіе всѣмъ семействомъ и, по его убѣжденію, Джакъ продалъ свое судно, Джорджъ отошелъ отъ судостроителя въ Гэйлѣ, Джемсъ и Амосъ покинули службу на пароходахъ, ходившихъ между Австраліей и Китаемъ, и всѣ они, явившись въ портъ Тренансъ, заключили можду собою товарищество для рыбной ловли. «Лучше работать всѣмъ вмѣстѣ, говаривалъ онъ, чѣмъ каждому стараться за себя». Его слова сбылись; ихъ товарищество оказалось очень надежнымъ и, хотя они все еще оставались бѣдняками, но процвѣтали въ своей средѣ.

Относительно той роли, которую каждый изъ нихъ игралъ въ этомъ патріархальномъ семействѣ, можно сказать разъ на всегда, что Ричардъ былъ человѣкъ дѣловой и предводитель всей семьи; капитанъ Джакъ, отважный морякъ, зналъ всѣ тонкости морского дѣла; Джорджъ былъ ловкимъ работникомъ, искусно строилъ лодки и чинилъ паруса; Джемсъ отличался на морѣ, какъ ловкій рыбакъ, а на сушѣ, какъ проповѣдникъ; Амосъ прекрасно пѣлъ и вообще былъ на всѣ руки; одинъ молодой Дэвидъ, задумчивый, мечтательный, не былъ такъ доволенъ жизнью, какъ остальные братья, хотя часто спрашивалъ себя, чего ему не доставало.

Среди этой группы возвышалась фигура слѣпого, стараго Ефраима; гордясь своимъ честнымъ именемъ и безпорочнымъ прошедшимъ, гордясь своими молодцами-сыновьями и скромными дочерьми, онъ часто убѣждалъ ихъ быть достойными своихъ предковъ, никогда не раздѣляться, а главное имѣть чистое сердце и чистыя руки, что всегда было отличительной чертой семейства Чиноветъ.

Былъ одинъ изъ тѣхъ прекрасныхъ мартовскихъ дней, когда весна посылаетъ своего перваго гонца и вся природа, какъ бы предвкушаетъ радостное пробужденіе. Подснѣжники и крокусы уже давно украшали сады хижинъ золотистымъ и серебристымъ колоритомъ, а теперь прелестныя фіалки и дикія розы начинали цвѣсти, и пирусъ унизывалъ стѣны хижинъ красными, огненными лепестками. Птицы пѣли въ кустахъ, жаворонки кружились надъ головами, голубыя волны весело разбивались о берегъ, словно имъ никогда не извѣстны были бури, и онѣ никогда не клокотали бѣшено у подножья скалъ, разбивая въ мелкія щепы громадные корабли. Все сіяло счастьемъ и надеждой, все обѣщало еще лучшее будущее; земля привѣтливо улыбалась небу, и небо отвѣчало благосклонной улыбкой.

Всѣ эти признаки весны возбуждали веселыя, юношескія воспоминанія въ сердцѣ старика Ефраима, который, сидя на солнечномъ припекѣ, дожидался возвращенія рыбачьихъ лодокъ, ушедшихъ въ море на разсвѣтѣ. Онъ уже давно исполнилъ свою долю общей работы, но его умъ все еще былъ дѣятеленъ и онъ живо интересовался всѣмъ, что происходило вокругъ него. Онъ также, какъ всякій Корнваліецъ былъ нѣсколько мечтателенъ, а жизнь рыбака, полная приключеній и опасностей, еще болѣе усилила поэтическую и религіозную стороны его натуры.

Неожиданно на крутой тропинкѣ, спускавшейся къ бухтѣ отъ Гуерской Вершины, показалась молодая дѣвушка. Она была средняго роста, худощавая и, хотя ея формы не были совершенно развиты, но она была очень граціозна. Лицо ея было красивое, свѣжее, живое; быть можетъ черты его были слишкомъ рѣзки, но оно выражало прямоту; щеки ея, подъ вліяніемъ южнаго морского вѣтра, походили на пышную розу. Ея свѣтло-русые, коротко обстриженные, курчавые волосы какъ бы осѣняли ея лицо ореоломъ; глаза были большіе, блестящіе и вся ея фигура дышала энергіей и независимостью. На ней было темно-синее платье, очень плотно ее обнимавшее, самаго простаго, незатѣйливаго фасона; ботинки были на толстыхъ подошвахъ, перчатки замшевыя, въ рукахъ виднѣлся большой хлыстъ, а на кожанномъ поясѣ висѣли свистокъ, ножикъ, ножницы, штопоръ и тому подобные, далеко не женскіе инструменты. Вообще въ ней было много страннаго, чисто мужскаго; очевидно, она принадлажала къ той новой школѣ женщинъ, которыя подражаютъ во всемъ мужчинамъ, хотя громко кричатъ о презрѣніи къ нимъ. Не смотря на это, въ ея лицѣ и манерахъ выражалось что-то располагавшее въ ея пользу и заставлявшее прощать всѣ ея выходки.

Она быстро спустилась съ горы и подошла къ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ на скамьѣ старикъ Ефраимъ, который, повернувшись лицемъ къ морю, то повторялъ вслухъ отрывки гимновъ, то разсчитывалъ, сколько въ концѣ года отложитъ его семейство въ запасной капиталъ; при этомъ, Констанція Лосонъ отъ времени до времени выбѣгала изъ дома и обмѣнивалась съ нимъ нѣсколькими словами, чтобъ старикъ не чувствовалъ себя слишкомъ одинокимъ.

Молодая незнакомка, повидимому, знала кто онъ и, подойдя къ нему, сказала громкимъ, смѣлымъ голосомъ:

— Вы Ефраимъ Чиноветъ?

— Да, миссъ, отвѣчалъ старикъ, поворачивая къ ней свою прекрасную сѣдую голову.

— Я очень рада васъ видѣть, произнесла она, протягивая ему руку.

Онъ дружески ее пожалъ.

— Благодарю васъ, промолвилъ онъ: — но вы кто?

— Я — Аделла Бристоэ.

Грубая рука, сочувственно сжимавшая ея ручку, была быстро отдернута.

— А! сказалъ онъ, совершенно инымъ тономъ, но черезъ минуту, прибавилъ, какъ бы съ удивленіемъ: — однако, у васъ хорошій голосъ.

Молодая дѣвушка разсмѣялась громкимъ, металлическимъ голосомъ.

— Неужели? произнесла она. — Но отчего же мнѣ и не имѣть хорошаго голоса?

— Да, продолжалъ Ефраимъ: — отчего вамъ его и не имѣть! Но яблоко не далеко падаетъ отъ яблони.

— Вотъ поэтому-то мнѣ и слѣдуетъ быть хорошимъ человѣкомъ. Мой отецъ — одинъ изъ лучшихъ людей на свѣтѣ и все что во мнѣ хорошаго, я заимствовала отъ него.

Ефраимъ ничего не отвѣчалъ. Онъ, по своей набожности, не могъ сказать дочери что либо противъ ея отца, но въ тоже время не могъ и измѣнить своего мнѣнія о мистерѣ Бристоэ.

Аделла не поняла смысла его молчанія. Ей казалось невозможнымъ какое бы то ни было осужденіе ея отца, и не приходила въ голову мысль, чтобы молчаніе старика имѣло какое нибудь значеніе, а потому она продолжала болтать своимъ обычнымъ рѣшительнымъ тономъ. Не прошло и десяти минутъ, какъ она уже по многимъ предметамъ высказала свое рѣзкое, какъ она думала, безъаппеляціонное мнѣніе.

Ефраима забавляла эта болтовня. Ея голосъ походилъ на чириканье птицы, а когда она говорила что нибудь слишкомъ смѣлое или невозможное, то онъ улыбался съ самодовольствомъ старика, который мирится съ невѣжествомъ женщины, существа слишкомъ мелкаго и слабаго, чтобы вступать съ нимъ въ рѣшительную борьбу.

Пока она такимъ образомъ полагала, что учитъ старика новымъ истинамъ и поражаетъ его блескомъ своего ума, лодки пристали къ берегу и рыбаки, приведя въ порядокъ свои снасти, подошли къ отцу и молодой дѣвушкѣ, имя которой они тотчасъ отгадали, такъ какъ въ Портѣ Тренансѣ рѣдко появлялись свѣтскія молодыя дѣвушки.

Они представляли красивую группу въ своихъ живописныхъ рыбачьихъ костюмахъ; одинъ изъ нихъ цѣловалъ своего ребенка, выбѣжавшаго ему на встрѣчу, другой мылъ руки въ быстромъ ручьѣ, извивавшемся на берегу; Дэвидъ держалъ въ рукахъ пойманную имъ хорошенькую морскую свинку, остальные стояли въ различныхъ позахъ у двери хижины и отдавали по очередно отцу отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ, а онъ смотрѣлъ на нихъ съ пристальнымъ вниманіемъ слѣпого.

Вся эта сцена была по истинѣ прекрасна. Передъ ними простиралось море, столь же голубое, какъ лучшія мѣста Средиземнаго, на горизонтѣ виднѣлись сѣрыя гранитныя скалы, покрытыя мхомъ, словно волосами; съ обѣихъ сторонъ тянулись отлогіе скаты утеса, а солнечные лучи до того заливали свѣтомъ зеленую мураву, что трудно было сказать, что было блестящѣе: лучи солнца или зеленая трава. Этотъ лучезарный свѣтъ осѣнялъ золотымъ ореоломъ каждый предметъ, до котораго онъ касался. Почтенная сѣдая голова старика, русые волосы Аделлы, выбивавшіеся изъ подъ маленькой матросской шляпы, красная шапочка Дэвида, красовавшаяся на его черныхъ кудряхъ, почернѣвшая отъ времени солома, сѣрые папоротники, бѣлыя чайки, сидѣвшія на сосѣдней скалѣ галки, оглашавшія воздухъ сеоимъ хриплымъ крикомъ, сизые голуби, ворковавшіе въ разсѣлинахъ утесовъ, цвѣты, мурава, земля, море, небо — все сіяло и блестѣло, словно природа была создана только въ это утро.

Но Аделла, въ глазахъ грубыхъ рыбаковъ, была прелестнѣе всего; Дэвиду же она показалась переодѣтой принцессой. Она представляла разительный контрастъ съ Констанціей, которая застѣнчиво стояла въ дверяхъ хижины; одна была пламенна, энергична, другая нѣжна и женственна; одна увѣрена въ себѣ, другая смиренна и скромна.

Всѣ Чиноветы не были склонны къ поэтическимъ мечтаніямъ или къ поклоненію героевъ, но то, что теперь представилось ихъ глазамъ, должно было поразить самаго тупого человѣка. Оно возбудило въ Дэвидѣ всю скрывшуюся въ немъ поэзію. Онъ глубоко вздохнулъ, словно ему показали какую-нибудь драгоцѣнную диковину, а черезъ минуту почувствовалъ такое сознаніе своего ничтожества, котораго прежде никогда не ощущалъ. Онъ уважалъ отца, братьевъ и самого себя, какъ подобаетъ всякому честному человѣку; но теперь передъ нимъ внезапно предстало иное созданіе, и онъ понялъ различіе между ними и этимъ созданіемъ. Онъ былъ радъ, что дожилъ до этого дня, и въ то же время никогда такъ вполнѣ не сознавалъ своего невѣжества, такъ страстно не желалъ умственнаго развитія и такъ ясно не понималъ, что могъ быть совершенно инымъ человѣкомъ, еслибъ обстоятельства ему благопріятствовали. Онъ стоялъ неподвижно, устремивъ глаза на Аделлу.

— Мальчуганъ, что ты съ ума сошелъ? сказалъ Ричардъ, ударяя по плечу младшаго брата: — ты какъ будто увидалъ что-то страшное, поразительное.

Онъ вздрогнулъ, побагровѣлъ и отвернулся къ старой лодкѣ, лежавшей близь хижины; молодая дѣвушка взглянула на него съ удивленіемъ. Его красная шапочка была очень живописна въ общей картинѣ, а миссъ Бристоэ не даромъ училась рисовать акварелью.

Въ эту минуту къ нимъ подошелъ мистеръ Бристоэ.

— Ну, молодцы! сказалъ онъ покровительственнымъ тономъ и, остановившись среди рыбаковъ, широко разставилъ ноги и распахнулъ свое легкое пальто.

Это былъ здоровенный человѣкъ съ свѣтлыми волосами, въ свѣтлой одеждѣ, въ пестромъ галстухѣ, въ блестящей, бѣлоснѣжной рубашкѣ, съ тяжелой золотой цѣпью на часахъ и громадными брильянтовыми запонками. Вся его фигура сіяла краснымъ, золотымъ и свѣтло-сѣрымъ тонами; губы его были красныя, волосы и бакенбарды свѣтло-рыжіе, улыбка отличалась добродушіемъ, голосъ и обращеніе — свободой и откровенностью. Но его маленькіе каріе глаза безпокойно бѣгали, нарушая нѣсколько впечатлѣніе его добродушной улыбки.

Чиноветы отвѣчали на его привѣтствіе съ холоднымъ достоинствомъ, какъ люди равные, а не подчиненные. Этимъ они хотѣли протестовать противъ его покровительственнаго тона, который сочли за оскорбленіе. Они слишкомъ давно были независимыми, свободными людьми, чтобы терпѣливо подчиниться власти господина и хотѣли, чтобъ онъ это тотчасъ понялъ. Даже Аделла, которая считала своего отца самымъ лучшимъ человѣкомъ на свѣтѣ, нашла, что онъ напрасно взялъ на себя такой повелительный тонъ. Она знала, что онъ былъ добръ, но другіе могли во зло истолковать его обращеніе.

— Какъ ловля, молодецъ? спросилъ онъ, обращаясь къ Ричарду, желая вступить въ разговоръ съ рыбаками.

— Ничего, хороша, сэръ, отвѣчалъ Ричардъ.

— Плохія вѣсти для меня, сказалъ съ веселой улыбкой мистеръ Бристоэ: — вы заломите высокую цѣну съ меня, когда я устрою свою снасть.

Рыбаки знаменательно взглянули другъ на друга. Очевидно, извѣстіе это было имъ не посердцу.

— Можетъ быть, ваша снасть будетъ намъ неудобна, сэръ, сказалъ Ричардъ послѣ непродолжительнаго молчанія: — здѣсь на берегу есть люди и кромѣ насъ.

При этомъ случаѣ ораторомъ семейства явился старшій братъ, какъ и слѣдовало по праву, хотя обыкновенно за всѣхъ говорилъ капитанъ Джэкъ, который теперь стоялъ молча, засунувъ руки въ карманы. Джорджъ попрежнему игралъ съ своимъ маленькимъ ребенкомъ, по прислушивался къ общему разговору, такъ же. какъ Амосъ и Джемсъ, которые возились у лодокъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! я этому не повѣрю, сказалъ мистеръ Брирстоэ добродушно, насколько дѣло касалось голоса и манеръ, хотя глаза его злобно сверкали: — когда я устрою снасть то вы сбудете обязаны работать.

— Не думаю, отвѣчалъ Ричардъ.

— Мы слишкомъ давно работаемъ на себя, чтобъ идти въ батраки, прибавилъ капитанъ Джакъ, нѣкогда имѣвшій свое собственное судно и бывавшій шкиперомъ на другихъ судахъ.

— Да, мои сыновья не захотятъ работать на постояннаго сказалъ Ефраимъ.

— Вотъ какъ! вотъ какія у васъ мысли! презрительно произнесъ мистеръ Бристоэ, который принадлежалъ къ кружку людей, считающихъ независимость рабочаго класса нарушеніемъ всѣхъ человѣческихъ и божескихъ законовъ.

— Въ такихъ мысляхъ взросли мы и наши отцы, сказалъ Ричардъ.

— Такъ ужь пеняйте сами на себя, продолжалъ мистеръ Брисгоэ послѣ минутнаго молчанія: — потому что если вы откажетесь работать на меня, то вамъ будетъ плохо.

— Я васъ не понимаю, сэръ, сказалъ старикъ Ефраимъ: — мои шесть сыновей крѣпко стоятъ другъ за друга, и я не думаю, чтобы кто-нибудь дерзнулъ вмѣшиваться въ ихъ дѣла. Я не понимаю, какъ мы можемъ пострадать отъ чего-нибудь, кромѣ своихъ собственныхъ дурныхъ поступковъ.

— Ну, мы объ этомъ поговоримъ въ другой разъ, произнесъ мистеръ Бристоэ: — вы, быть можетъ, перемѣните тонъ!

— Я увѣрена, что вы исполните желаніе моего отца, сказала Аделла рѣшительнымъ таномъ, подходя къ Дэвиду, все еще стоявшему у лодки.

Онъ поднялъ на нее глаза съ тревожнымъ безпокойствомъ.

— Я обязанъ во всемъ слѣдовать за братьями, отвѣчалъ онъ.

— О! я ненавижу такое рабство! воскликнула она, качая своей кудрявой головкой: — вы обязаны жить самостоятельно, сохранять свою индивидуальность и дѣйствовать согласно вашему собственному сознанію о нравственной отвѣтственности человѣка.

Дэвидъ не совсѣмъ понялъ ея послѣднія слова и только съ трудомъ усвоилъ себѣ ихъ общій смыслъ. Онъ желалъ отвѣтить ей что-нибудь по сердцу, но какъ ни старался, не могъ произнести ни слова и въ смущеніи опустилъ глаза въ землю.

— Какое прекрасное лицо, подумала Аделла, имѣя по прежнему въ виду уроки рисованья: — какъ бы оно отлично вышло на картинѣ. Прощайте, прибавила она вслухъ, когда отецъ ее позвалъ: — подумайте о томъ, что я вамъ говорила, и уважайте свою индивидуальность.

— Пройщайте миссъ, отвѣчалъ Дэвидъ, съ восторгомъ смотря на молодую дѣвушку, которая быстро подошла къ отцу.

Онъ пристально слѣдилъ за нею по мѣрѣ того, какъ она исчезала по крутой тропинкѣ, огибавшей сосѣдній утесъ; голубое платье придавало ей въ его глазахъ прелестный видъ цвѣтка. Дѣйствительно, она казалась ему женскимъ цвѣткомъ, чѣмъ-то необыкновеннымъ и не подходящимъ ни къ чему, что онъ дотолѣ видалъ.

— На что она походитъ? сказалъ старикъ Ефраимъ, когда мистеръ Бристоэ съ дочерью исчезли изъ вида.

— Красивая дѣвушка. сказалъ добродушно Джорджъ, качая своего ребенка.

— Плохая хозяйка, прибавила Констанція, стоя въ дверяхъ.

— Господи! какъ вы, женщины, проницательнѣе насъ! со смѣхомъ воскликнулъ капитанъ Джэкъ: — мы ослѣплены блескомъ, а вы сразу видите, что подъ блескомъ кроется грязь.

— Это не хитро, отвѣчала Констанція съ необычайной рѣзкостью.

Эта молодая дѣвушка была обыкновенно очень скромна и тиха, но очевидно, миссъ Бристоэ ей сильно не понравилась.

— А отецъ? спросилъ Ефраимъ.

— Дрянь, коротко отрѣзалъ Ричардъ.

Все общество хоромъ подтвердило эти два вердикта, только молчалъ одинъ Дэвидъ. Въ первой разъ въ жизни онъ разсердился на двоюродную сестру и назвалъ ее въ глубинѣ своего сердца тупымъ созданіемъ; онъ удивлялся и тому, что его братья могли такъ грубо отзываться о блестящемъ видѣніи, неожиданно явившемся передъ ними. Хотя мистеръ Бристоэ и ему не по нравился, но ему какъ то больно было слышать, что ея отца называли дрянью.

На вершинѣ горы Аделла остановилась, чтобъ взглянуть съ верху на широкую бухту, залитую лучезарнымъ свѣтомъ. Фигура Дэвида, юная, статная, его голубая куртка и красная шапочка снова поразили ее, какъ прекрасная черта этой живописной картины. Она что-то сказала отцу, вѣроятно указывая на прекрасный сюжетъ для живописца, ибо онъ также остановился и устремилъ свой взглядъ внизъ. Ихъ чорныя фигуры рельефно выдавались на опаловомъ небѣ; наконецъ, они обернулись и исчезли за горой.

II.
Новая школа.

Скучную жизнь вела Аделла Бристоэ на Гуэрской вершинѣ. Она не имѣла подругъ одинаковаго возраста, а ея отецъ проводилъ болѣе времени въ Сентъ-Майкелѣ, въ своей конторѣ, чѣмъ въ Тренансѣ, въ обществѣ дочери.

Съ нею жила тетка, мистриссъ Мазлей, но эта толстая, молчаливая женщина не могла никому пріятнымъ обществомъ. Она была спокойна, когда завтракала и обѣдала въ положенные часы, но всякая физическая или умственная дѣятельность, разговоръ или прогулка приводили ее въ раздраженіе, и тогда она была очень непріятна для всѣхъ окружающихъ.

Такимъ образомъ, жизнь Аделлы была бы очень мрачной, еслибъ она не принадлежала къ новой школѣ и не отличалась пламенной энергіей, отсутствіемъ всякой дѣвической застѣнчивости и глубокой вѣрой въ высокое призваніе женщинъ, особливо ея самой, рожденной, чтобъ повелѣвать людьми. Портъ-Тренансъ былъ въ ея глазахъ дѣвственной почвой, ожидавшей ея дѣятельности. Она жаждала предпринять что нибудь долженствовавшее пробудить отъ долгого сна погрязшихъ въ тинѣ невѣжества рыбаковъ и поселянъ. Она смутно слышала, что такой-то совершилъ чудеса въ дѣлѣ развитія рабочихъ, а такой-то прославился просвѣщеніемъ грубыхъ земледѣльцевъ; ей также хотѣлось достигнуть знаменитости и окружить себя ревностными послѣдователями. Сдѣлаться предметомъ восторженнаго поклоненія рыбаковъ въ ихъ живописной одеждѣ казалось ей пріятнымъ способомъ доказать свое превосходство и она жаждала примѣнить его на практикѣ. Женщинъ она оставляла въ покоѣ. Быть можетъ, она считала ихъ достаточно развитыми или напротивъ безнадежно погрязшими въ невѣжество или наконецъ болѣе способными ухаживать за дѣтьми и смотрѣть за хозяйствомъ, чѣмъ разрѣшать ариѳметическія задачи. Она хотѣла вліять на мужчинъ; она воображала себя новымъ Пигмаліономъ въ юбкѣ, отъ одного слова, котораго одушевятся безжизненныя статуи, высѣченныя изъ грубаго камня.

— Истинное призваніе женщины, говорила она сама себѣ, закидывая назадъ свои курчавые волосы и смотрясь въ зеркало: — заключается въ развитіи и просвѣщеніи бѣдныхъ людей, въ томъ чтобъ быть элементомъ ихъ развитія, и въ тоже время не переставать плѣнять всѣхъ своей красотой.

Она много думала о средствахъ, съ помощью которыхъ можно было достигнуть этой цѣли, наконецъ рѣшила, что вечерняя школа была лучшей наковальней, на которой она могла придать болѣе благородную форму грубой массѣ, подлежавшей ея отдѣлкѣ. Эта вечерняя школа должна была помѣститься въ большой, еще не меблированной бильярдной дома на Гуэрской Вершинѣ, а курсъ наукъ долженъ былъ состоять въ ариѳметическихъ задачахъ, въ чистописаніи налинованныхъ тетрадкахъ, въ пѣніи и чтеніи вслухъ, при чемъ конечно, она должна была руководить всѣмъ классомъ и читать избранные отрывки, пока ученики исполняли заданные уроки.

Энергичная, пламенная, повелительная, она отправилась къ Чиноветамъ для распространенія между ними семянъ просвѣщенія и приглашенія ихъ, какъ вліятельныхъ сторонниковъ, быть первыми учениками ея школы. Старшіе братья добродушно разсмѣялись, когда она объяснила имъ свой планъ. Ей не понравился этотъ смѣхъ, но она приписала его невѣжеству, противъ котораго должна была бороться.

Ричардъ, однако, заявилъ полное согласіе посѣщать школу, и прибавилъ, что онъ очень радъ найти въ молодой дѣвушкѣ такого серьезнаго ученаго. Но всего болѣе, онъ желалъ бы научиться логариѳмамъ, которыхъ онъ никакъ не могъ понять.

Капитанъ Джэкъ также сказалъ, что онъ съ охотой будетъ посѣщать школу, но замѣтилъ, что, по его мнѣнію, такъ какъ они всѣ были моряки, то ей слѣдовало бы научить молодежь высчитывать силу теченія при приливѣ и отливѣ, при томъ или другомъ вѣтрѣ.

Съ первой минуты, Аделлу поразило это требованіе спеціальнаго обученія со стороны ея невѣжественныхъ учениковъ, но послѣ минутнаго размышленія, она сказала рѣшительнымъ тономъ, что все это пустяки и она будетъ учить ихъ болѣе важнымъ предметамъ, чѣмъ логариѳмы и правила мореплаванія.

— Хорошо, отвѣчали смѣясь оба брата, но отказались отъ участія въ вечерней школѣ.

Но Джорджъ по своей добродушной натурѣ и нежеланію сказать нѣтъ кому бы то ни было, особливо женщинѣ, Амосъ, съ удовольствіемъ желавшій помочь въ пѣніи, благодаря своему прекрасному голосу, и Дэвидъ, неопредѣленныя стремленія котораго, казалось, находили теперь тѣнь удовлетворенія, согласились быть ея учениками, если она наберетъ еще нѣсколько другихъ. Что же касается Джемса, то онъ отказался на отрѣзъ, какъ отъ чего-то нечестиваго; еслибъ дѣло шло о проповѣдяхъ и о молитвахъ, то онъ первый заявилъ бы свое согласіе, но свѣтское знаніе не имѣло для него никакой прелести, а, напротивъ, казалось какимъ-то дьявольскимъ навожденіемъ.

Такимъ образомъ, трое Чиноветовъ, двое сыновей Ричарда и нѣсколько другихъ жителей селенія составили достаточный контингентъ учениковъ и вечерняя школа на Гуэрской Вершинѣ открылась къ величайшему удовольствію Аделлы Бристоэ.

Напротивъ того, весь околодокъ былъ взволнованъ и не очень пріятно этимъ неожиданнымъ явленіемъ.

— Господи! вотъ пустяки-то, говорили посѣтители таверны подъ вывѣской «Лордъ Нельсонъ»: — чего она хочетъ? какой смыслъ въ этой обнаженной комнатѣ, называемой школой, въ молодой дѣвушкѣ, поющей во все горло, какъ съумасшедшая и въ ученикахъ съ аспидными досками и налиневанными тетрадками!

Аделла Бристоэ не слыхала разговоровъ въ «Лордѣ Нельсонѣ», и гордилась своимъ дѣломъ, полагая, что развивала грубые, невѣжественные умы чтеніемъ Тенисона или Лонгфело и пѣніемъ.

Вскорѣ, однако, школа, въ которую сначала шли преимущественно изъ любопытства, стала рѣдѣть и, наконецъ, только Дэвидъ и его два племянника акуратно ее посѣщали. Даже на самого Дэвида нельзя было всегда разсчитывать, такъ какъ рыбная ловля бывала не въ опредѣленные часы и потому мѣшала ему вполнѣ предаться умственному развитію подъ руководствомъ хорошенькой Аделлы. Но когда онъ могъ, онъ никогда не пропускалъ класса и она считала его многообѣщающимъ цвѣткомъ въ своемъ умственномъ питомникѣ, и, во всякомъ случаѣ, гордилась имъ, какъ своимъ лучшимъ ученикомъ.

Что же касается до Дэвида, то классные часы казались ему самой блаженной эпохой его жизни. Это было для него началомъ новаго существованія, осуществленіемъ самыхъ пламенныхъ его мечтаній. Ему казалось высшимъ счастьемъ на землѣ сидѣть два или три часа въ пустой, немеблированной комнатѣ, то распѣвая простыя баллады и религіозные гимны, то рисуя съ моделей листья, плоды, ноги и руки, то, наконецъ, слушая поэтическіе отрывки, мелодичные по формѣ и туманно знаменательные по содержанію. Въ эти минуты его глаза, какъ бы открывались и передъ нимъ являлся таинственный, новый, болѣе блестящій міръ. Хотя простой рыбакъ, онъ имѣлъ артистическія наклонности и занятія въ вечерней школѣ дѣйствовали на него съ такой силой, съ какой еще ничто въ жизни на него не вліяло. Кромѣ религіознаго энтузіазма, испытаннаго имъ при первомъ посѣщеніи Весманской Часовни въ Корнъ Гризѣ.

По временамъ, онъ чувствовалъ, что вліяніе бильярдной комнаты на Гуэрской Вершинѣ не походило на вліяніе часовни въ Корнъ-Гризѣ и когда подобныя сомнѣнія овладѣвали имъ, онъ чаще ходилъ въ часовню и дѣлалъ подарки пастору, безсознательно накладывая на себя эпитемію и принося жертвы, какъ всегда поступаютъ люди, въ которыхъ старая вѣра колеблется новыми ученіями. Съ тѣмъ вмѣстѣ, онъ переставалъ посѣщать школу на Гуэрской Вершинѣ, работалъ вдвое съ братьями и вообще былъ очень несчастливъ.

Тогда Аделла являлась въ бухту и серьёзно выговаривала ему за его измѣну, цвѣтисто распространяясь объ обязанности человѣка вести высшую жизнь, и объ ея надеждѣ, что онъ ее не разочаруетъ и не сдѣлается ренегатомъ. Ясный выводъ изъ всѣхъ ея словъ заключался въ томъ, что гораздо благороднѣе и возвышеннѣе заниматься музыкой, поэзіей и рисованіемъ, чѣмъ ловить и чистить рыбу для лондонскихъ торговцевъ. Дэвидъ слушалъ ее съ пламеннымъ сердцемъ и затуманеннымъ умомъ, едва понимая свое собственное положеніе. Но его братья, стоя подлѣ и видя все, что происходило, держали его съ рукахъ, заботясь, чтобъ онъ не слишкомъ далеко ушелъ отъ нравственныхъ принциповъ Чиноветовъ и не терялъ бы изъ виду, что его прямой долгъ было какъ можно болѣе ловить рыбы, и какъ можно лучше ее чистить, не смотря на всѣ разглагольствованія Аделлы.

Отличаясь замѣчательной энергіей, Аделла Бристоэ въ тоже время никогда долго не останавливалась на одномъ предметѣ, хвалясь, что она могла усвоить всецѣло всякій вопросъ, прежде чѣмъ другой человѣкъ изучитъ его основанія. Поэтому, она знала не много о многомъ и ничего не знала основательно. Живя на морскомъ берегу и имѣя подъ своею командой группу рыбаковъ, которыхъ она считала не людьми, а рабами, или неодушевленными предметами, Аделла рѣшила заняться изученіемъ морскихъ животныхъ. Рыбаки часто ловили въ свои сѣти странныя живыя существа, красотѣ и безполезности которыхъ они невольно удивлялись. Эти диковинки не годились ни въ пищу, ни для приманки рыбамъ и потому они не могли понять, зачѣмъ Господь ихъ создалъ, такъ какъ по ихъ понятіямъ все было создано на пользу человѣка, а тутъ были существа, которыя умирали при малѣйшемъ къ нимъ прикосновеніи и, живыя или мертвыя, были одинаково безполезны. Но эти именно диковины Аделла и вздумала изучать съ тѣхъ поръ, какъ Дэвидъ принесъ ей ведерко, полное бархатистыхъ галотурій и опаловыхъ медузъ. Она рѣшилась сама отправляться въ море съ рыбаками и ловить интересовавшихъ ее диковинокъ.

Такимъ образомъ, въ началѣ лѣта, когда на морѣ обычно дарила тишь, Аделлу Брисхоэ можно было почти ежедневно видѣть въ лодкѣ «Гордость Порта», на которой Ричардъ, Джорджъ и Дэвидъ исполняли роли капитана и экипажа. При возвращеніи ея платье было забрызгано морской водой и отъ нея страшно пахло рыбою; но она принадлежала къ новой школѣ женщинъ, которыя презираютъ изящество и стремятся главнымъ образомъ походить во всемъ на мужчинъ.

Между тѣмъ другіе рыбаки завидывали Чиноветамъ и пока Аделла изучала, безпозвоночныхъ животныхъ, жители Порта Тренанса, попивая дурное пиво въ «Лордѣ Нельсонѣ», отзывались о ней очень не одобрительно. Они лукаво смѣялись надъ умѣніемъ нѣкоторыхъ людей обманывать ближнихъ к предполагали, что Чиноветы хитро обошли молодую дѣвушку.

Однажды, утромъ, Ричардъ, читавшій въ небѣ, какъ въ книгѣ, взглянулъ на сѣрыя тучи, бѣжавшія очень высоко и, убѣдившись, что вѣтеръ былъ небольшой, сказалъ братьямъ, что къ ночи, быть можетъ, соберется ненастье; но все же онъ разсчитывалъ на хорошую погоду, по крайней мѣрѣ, впродолженіи пяти или шести часовъ. Услыхавъ объ этомъ предсказаніи мѣстнаго пророка, Аделла бросила въ сторону осторожность и рѣшилась отправиться въ море. Но не смотря на слабый вѣтеръ, море сильно волновалось и пѣнистые валы, грозно разбивавшіеся о скалы, ясно доказывали, что гдѣ-то разразилась буря, теперь отражавшаяся рикошетомъ на Корнваллійскомъ берегу.

Мистрисъ Мозлей, обыкновенно сопровождавшая свою племянницу въ ея морскихъ экскурсіяхъ, отказалась отъ прогулки по такимъ волнамъ и уговаривала молодую дѣвушку, хоть одинъ день, для разнообразія, остаться на сушѣ и заняться чтеніемъ. Но Аделла, отличавшаяся значительной теоретической храбростью, упорно стояла на своемъ.

— Если люди могутъ идти въ море, то и я могу, сказала она, засунувъ руки въ карманы своей матросской куртки: — я протестую противъ ограниченія дѣятельности женщины и къ тому же; если я и промокну, то вѣдь соленая вода не вредна.

Ричардъ прямо сказалъ ей, что она разсуждаетъ глупо, непрактично и отказывался взять ее съ собой, но она настаивала своимъ обычнымъ повелительнымъ тономъ и, наконецъ, кончила споръ тѣмъ, что вскочила въ лодку, предоставивъ мистрисъ Мозлей одной возвратиться по скользкой тропинкѣ на Гуэрскую Вершину.

— Вы не хорошо дѣлаете, миссъ, сказалъ серьёзно Ричардъ, прикрывая ей колѣни смоленой парусиной: — слишкомъ бурно для васъ.

— Я нисколько не боюсь, рѣзко отвѣчала Аделла: — и если нѣтъ опасности для васъ, то нѣтъ ея и для меня.

— Это ни по чемъ грубымъ людямъ, но не годится для молодой дѣвушки, не привыкшей къ такой погодѣ.

Аделла, пользовавшаяся каждымъ случаемъ для развитія своихъ невѣжественныхъ учениковъ, тотчасъ произнесла небольшую рѣчь о равенствѣ половъ и о справедливости дозволять женщинамъ дѣлать то, что дѣлаютъ мужчины.

— Все это хорошо, миссъ, отвѣчалъ Ричардъ, когда она окончила свою проповѣдь: — но вѣдь ваша нѣжная рука (при этомъ онъ схватилъ ея маленькую, бѣлую ручку своей мощной, загорѣлой рукой) говоритъ краснорѣчивѣе вашихъ цвѣтистыхъ словъ) когда она сдѣлается такой же твердой и грубой, какъ моя, то мы заставимъ женъ тянуть сѣти, а сами будемъ качать дѣтей.

— Оставь въ покоѣ молодую миссъ, сказалъ Дэвидъ поспѣшно и какимъ-то страннымъ тономъ авторитета: — она лучше насъ знаетъ, что ей дѣлать. Намъ нечего вмѣшиваться.

— Хорошо, молодчикъ, отвѣчалъ спокойно Ричардъ, но пристально взглянулъ на младшаго брата, который всегда почтительно повиновался старшимъ, а теперь вдругъ принялъ на себя какой-то повелительный тонъ: — миссъ Бристоэ не нашего поля ягода, и если ея родственники не умѣютъ ее научить уму разуму, то не намъ его командовать.

Послѣ этого всѣ братья принялись за работу и «Гордость» вышла въ море.

Очутившись среди волнъ и осыпанная ихъ брызгами съ головы до ногъ, молодая дѣвушка сразу поняла непріятность своего положенія. Лодку сильно качало и бросало со стороны на сторону; такихъ высокихъ, черныхъ и грозныхъ валовъ Аделла никогда не видывала. Черезъ нѣсколько минутъ она тревожно взглянула на рыбаковъ и спросила далеко уже не прежнимъ, веселымъ голосомъ, будетъ ли такъ продолжаться, все время? Джорджъ отвѣчалъ, что волненіе, происходить отъ разрѣза теченія у мыса Ениса и что какъ только они его обогнутъ, то море будетъ подобно зеркалу. Ричардъ повторилъ тоже и они оба налегли на весла; но не смотря на всѣ ихъ усилія, лодка едва подвигалась и, повидимому, отъ каждаго взмаха веселъ, еще сильнѣе колебалась.

Аделлѣ было стыдно показать, что она въ дѣйствительности, не такъ храбра, какъ на словахъ, и потому она сидѣла довольно спокойно, на кормѣ лодки, которая, то взлетала на гребень волны, то погружалась въ бездну между двумя валами, обдававшими соленой водой съ ногъ до головы гребцовъ и ихъ пассажирку. Теперь она впервые поняла оборотную сторону жизни рыбаковъ, которая дотолѣ ей казалась веселымъ препровожденіемъ времени. Слѣпо довѣряя обѣщанію Джорджа, она терпѣливо выносила все до той минуты, какъ они обогнули мысъ; но увидавъ передъ собою, вмѣсто обѣщаннаго зеркала, безконечное море, изрытое сѣдыми валами, которые, казалось, съ еще большей яростью разбивались объ утлую ладью, она вздрогнула отъ страха. Она никогда не видала и не воображала такого бурнаго моря. Она отправилась съ рыбаками въ лодкѣ не потому, чтобъ эта прогулка ей очень нравилась, но только для того, чтобъ поставить на своемъ. Теперь она горько раскаивалась, что не послѣдовала мудрому совѣту Ричарда и не осталась на берегу съ теткой Мозлей.

Многихъ усилій ей стоило, чтобъ не закричать каждый разъ, какъ лодку бросало со стороны на сторону, а когда неожиданно надъ ея головой съ трескомъ разлетѣлся громадный валъ въ милліоны брызговъ, безмилосердно хлеставшихъ ее по лицу, она почувствовала себя словно оскорбленной, какъ будто кто нибудь былъ виноватъ въ ея собственномъ упрямствѣ. Въ тоже время она стала ощущать морскую болѣзнь и мало по малу исчезли всѣ ея мужскія ухватки, которыя она считала естественными и врожденными. Страхъ поборолъ все и Аделла Бристоэ расплакалась.

Эти слезы были первымъ, истинно женскимъ ея поступкомъ, исключая, конечно, усвоенія мелочныхъ, мужскихъ ухватокъ, что также чисто женская черта.

Однако, въ сущности не было никакой опасности; иначе рыбаки ее не взяли бы съ собой. Но для человѣка не привычнаго, зрѣлище разъяренной стихіи было очень страшно, а морская болѣзнь еще болѣе усиливала это непріятное чувство.

— Господи! воскликнулъ Джорджъ, который ближе всего сидѣлъ къ молодой дѣвушкѣ и первый увидалъ ея слезы: — нечего бояться. Нѣтъ никакой опасности.

— Да, да, опасности нѣтъ, прибавилъ Ричардъ. — Вамъ только неловко съ непривычки.

Аделла громко зарыдала. Морская болѣзнь и страхъ усиливались въ ней ежеминутно.

— Не поддавайтесь страху, сказалъ Джорджъ, стараясь ее утѣшить: — подумайте, вѣдь мы не стали бы рисковать своею жизнью и счастіемъ нашихъ семействъ, еслибъ была опасность.

— Повернемъ назадъ, произнесъ Дэвидъ съ какимъ-то страннымъ одушевленіемъ: — она не можетъ оставаться въ этомъ положеніи. Высадимъ ее на берегъ.

— Какъ начали, такъ и будемъ продолжать, отвѣчалъ Ричардъ спокойно.

Быть можетъ, въ глубинѣ своего сердца онъ былъ радъ, что судьба подвергла молодую дѣвушку этому уроку. Ея постоянное присутствіе въ лодкѣ его часто сердило. На многія вещи у него былъ свой взглядъ и ему не нравились ея мужскія ухватки и эстетическое развитіе Дэвида подъ ея руководствомъ. Онъ часто повторялъ, что они люди простые, грубые и что имъ слѣдовало исполнять свой долгъ относительно Бога и людей, не заботясь объ утонченной сторонѣ жизни.

— Оставь ее, прибавилъ онъ, когда Дэвидъ хотѣлъ пройти къ тому мѣсту, гдѣ сидѣла Аделла, мокрая, больная, несчастная, уже не юная богиня, покровительствующая бѣднякамъ, а слабая, испуганная женщина, нуждавшаяся въ покровительствѣ и помощи: — это научитъ ее въ другой разъ слушаться добрыхъ совѣтовъ. Ну, молодчикъ, за дѣло! Намъ надо еще заработать сегодняшній насущный хлѣбъ.

Дэвидъ ничего не отвѣчалъ, но взялся за руль съ такимъ рѣшительнымъ выраженіемъ лица, какого его братья никогда не видывали. Онъ былъ такъ же блѣденъ, какъ молодая дѣвушка, подлѣ которой онъ помѣстился, а взглядъ его выражалъ пламенное покровительство и почтительную нѣжность, которыя невольно поразили Ричарда и Джорджа.

— Зачѣмъ вы взяли меня въ такую погоду! воскликнула Аделла, всхлипывая и нападая на своего покровителя съ чисто женской неблагодарностью и непослѣдовательностью: — это жестоко и дерзко съ вашей стороны. Развѣ вы думаете, что я такое же грубое существо, какъ вы, и могу все вынести? Какъ смѣли вы уговорить меня поѣхать въ лодкѣ въ такую страшную бурю? Я всегда была до васъ добра, а вы поступили дерзко, неблагодарно.

Въ этомъ духѣ она продолжала довольно долго жаловаться и упрекать Дэвида, какъ вдругъ большой валъ набѣжалъ на лодку съ боку и совершенно накренилъ ее.

— О! мы потонемъ! воскликнула Аделла, вскакивая отъ ужаса и едва не падая черезъ бортъ.

— Держи ее, молодчикъ! воскликнулъ Ричардъ.

— Не дѣлайте изъ пустяка большой бѣды, миссъ, прибавилъ Джорджъ съ легкимъ укоромъ.

— Сидите смирно, миссъ Бристоэ, произнесъ Дэвидъ, усаживая ее на мѣсто нѣжно, но твердо: — вамъ не грозитъ никакой опасности, и мы скоро вернемся на берегъ. Я очень сожалѣю, что мы васъ взяли съ собой, прибавилъ онъ, тономъ раскаянія и снова покрывая ея ноги смоленой парусиной.

Въ эту минуту новая волна разбилась о лодку съ еще большей силой. Изнемогая отъ морской болѣзни и страха, Аделла громко вскрикнула и бросилась на шею къ молодому человѣку, закрывъ глаза и поникнувъ головою на его плечо.

Дэвидъ прижалъ ее къ себѣ одной рукой. Сердце его едва не лопнуло отъ неожиданнаго счастья. Онъ не могъ опредѣлить, что брало въ немъ верхъ, горе или блаженство. Онъ пламенно страдалъ, какъ всякій поклонникъ, видящій свою богиню въ бѣдственномъ положеніи, но гордость его была вполнѣ удовлетворена тѣмъ, что это слабое, нѣжное, но высшее существо искало въ немъ покровительства. Онъ не сознавалъ гдѣ онъ, что дѣлалъ, не чувствовалъ страшной качки. Онъ видѣлъ только ея руки, обвившія его шею, ея прелестное лице, покоившееся на его груди. Она, казалось, принадлежала теперь ему, и онъ долженъ былъ охранять ее, несчастную, безпомощную, отъ всего міра. Онъ не слыхалъ приказаній и упрековъ Ричарда и Джорджа, онъ не обращалъ на нихъ вниманія и не отвѣчалъ имъ. Прошедшее и будущее казались ему сосредоточенными въ блаженномъ настоящемъ; онъ какъ бы видѣлъ странный сонъ, въ которомъ онъ былъ то царь, то рабъ. Онъ думалъ лишь объ одномъ — какъ бы на вѣки удержать ее въ своихъ объятіяхъ.

Но всему на свѣтѣ бываетъ конецъ, и послѣ долгихъ усилій гребцовъ, лодка пристала къ берегу. Аделла открыла глаза и, приподнявшись, смутно стала глядѣть по сторонамъ. Но вскорѣ, она совершенно оправилась и приняла свой обычной тонъ. Она сняла шляпу и по мужски встряхнула ее, потомъ смахнула рукавомъ воду съ своей куртки и юпки, бросила на Ричарда и Джорджа гордый взглядъ и посмотрѣла на Дэвида такъ хладнокровно, словно она не находилась за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ въ его объятіяхъ и онъ былъ деревяннымъ столбомъ, на который она оперлась во время обморока.

— Благодарю васъ, я совсѣмъ здорова, прощайте, сказала она милостиво и, выскочивъ изъ лодки, поспѣшно удалилась.

— Какая гордая! сказалъ смѣясь Ричардъ, когда они снова вышли въ море.

— Да, Дикъ, эти Бристоэ надменные люди, отвѣчалъ Джорджъ.

Дэвидъ не сказалъ ни слова; онъ даже едва слышалъ, что говорили братья. Ему казалось, что весь свѣтъ застилало громадное золотое облако, туманное и неуловимое, но лучезарное, сіявшее красотою въ настоящемъ и обѣщавшее еще большее въ будущемъ. Онъ не давалъ себѣ отчета въ своихъ чувствахъ и мысляхъ. Онъ не имѣлъ опредѣленныхъ желаній, плановъ, надеждъ. Онъ сознавалъ только, что сегодня не походило на вчера, и что будущее рѣзко отличалось отъ прошедшаго. И все это потому, что свѣтлокудрая красавица бросилась къ нему въ объятія столь же безсознательно, какъ оперлась бы на кусокъ дерева.

Еслибъ она съ своей стороны знала, что дѣлалось въ сердцѣ молодаго человѣка, то сочла бы себя глубоко оскорбленной. Въ ея глазахъ, молодой рыбакъ не былъ человѣкомъ, котораго чувства она должна была брать въ соображенія; она въ отношеніи его была не женщиной, а богиней, стоящей на неизмѣримой высотѣ.

Такимъ образомъ, съ одной стороны было восторженное пробужденіе, дремавшихъ дотолѣ человѣческихъ силъ и способностей, а съ другой холодное равнодушіе свѣтской женщины.

III.
Любуша.

— Говорятъ, наша Констанція очень плоха эти послѣдніе дни; ты замѣтилъ, Дэвидъ? спросилъ однажды старикъ Ефраимъ у своего младшаго сына, который собирался идти на Гуэрскую Вершину.

— Неужели? бѣдная Констанція, отвѣчалъ онъ.

Онъ говорилъ нѣжно, потому что питалъ дружескія чувства къ двоюродной сестрѣ и вообще отличался добротою; но голосъ его звучалъ равнодушіемъ, естественнымъ послѣдствіемъ преобладанія въ человѣкѣ одной всепоглощающей идеи и тѣмъ смутнымъ сознаніемъ превосходства, которое онъ ощущалъ съ памятной минуты, когда Аделла лежала въ его рукахъ и голова ея покоилась на его груди. Это чувство не имѣло въ себѣ ничего чрезмѣрнаго или дерзкаго; съ художественной точки зрѣнія, оно очень шло красивому юношѣ, побуждая его выказывать лучшія стороны своей натуры и заботиться о своемъ внѣшнемъ видѣ. Однако, его братья называли эту перемѣну въ немъ глупостью и боялись, чтобъ она не привела еще къ худшему, если его во время не остановятъ. Болѣе всѣхъ былъ недоволенъ Ричардъ, преувеличивавшій дѣйствительно существовавшее зло; другіе же братья смѣялись надъ нимъ и дразнили, какъ школьника; а Джемсъ набожно его увѣщевалъ и молился о возвращеніи его на путь истинный, причемъ юноша немного смирился и сталъ снова напоминать прежняго, кроткаго, скромнаго Дэвида.

— А ты самъ не замѣтилъ? сказалъ Ричардъ: — твои глаза, молодчикъ, заняты другимъ; но право, пора тебѣ проснуться, и взглянуть на дѣло трезво, пока еще не поздно.

— Не бойся, Дикъ, я не сплю, отвѣчалъ Дэвидъ съ напряженнымъ смѣхомъ: — я не менѣе васъ всѣхъ ловлю рыбы и не хуже ее чищу.

— Конечно, ловить и чистить рыбу твое дѣло, замѣтилъ Ефраимъ; — но чтобъ сварить что-нибудь недостаточно одного топлива.

— Конечно, надо положить въ котелокъ то, что хочешь варить.

— Вотъ въ томъ-то и вопросъ, что положить, замѣтилъ Ефраимъ.

— Мы въ одномъ котелкѣ варимъ свинину и кипятимъ сливки, сказалъ Ричардъ: — однимъ нравится одно, другимъ другое.

— Правда, Дикъ, отвѣчалъ Дэвидъ краснѣя: — но, быть можетъ, нѣкоторые кладутъ въ свой котелокъ нѣчто получше сливокъ.

— Мы должны держаться своего, произнесъ Ричардъ: — глупо стремиться выше.

— Хорошо сказано, сынъ, хорошо сказано, прибавилъ Ефраимъ.

Между тѣмъ, молодой человѣкъ кончилъ свой туалетъ; умывшись, причесавшись и старательно вычистивъ свою одежду, онъ казался теперь очень красивымъ, хотя далеко не столь интереснымъ въ художественномъ отношеніи, какъ въ синей матросской курткѣ, въ высокихъ рыбачьихъ сапогахъ и въ красной шапочкѣ. Посмотрѣвшись въ послѣдній разъ въ маленькое, ручное зеркало, висѣвшее на стѣнѣ (до этого лѣта Дэвидъ никогда не смотрѣлся въ зеркало), онъ пошелъ къ двери говоря:

— Прощайте, батюшка, прощай, Дикъ.

— Все старые пустяки въ головѣ, сказалъ грустно Ефраимъ.

— Нѣтъ, новая жизнь, батюшка, отвѣчалъ съ жаромъ Дэвидъ.

— Тебѣ было бы лучше держаться новой жизни, какъ она выражена въ Евангеліи, а не гонятся за свѣтской суетой, продолжалъ Ефраимъ, также не любившій вечернюю школу и опасавшійся дурного вліянія молодой учительницы:

— Я люблю Бога не менѣе отъ того, что не желаю схоронить своихъ способностей, отвѣчалъ Давидъ.

— Своихъ способностей, произнесъ Ефраимъ съ презрительной улыбкой: — намъ надо заботиться только о душевныхъ способностяхъ.

— Развѣ христіанину подобаетъ употреблять свои способности на рисованіе рукъ, ногъ или полусгнившихъ яблоковъ? прибавилъ Ричардъ: — ты теряешь время, молодчикъ, на работу, которая отвлекаетъ тебя отъ твоего семейства. Это не мужское дѣло.

— Какую пользу принесутъ тебѣ эти занятія, сказалъ Ефраимъ: — отдалятъ ли онѣ тебя хоть на шагъ отъ геены огненной? Не думаю. Еще пѣніе дѣло полезное, оно способствуетъ церковной службѣ, но все остальное я вовсе не одобряю. Ты въ поелѣднее время слишкомъ предался этимъ занятіямъ! берегись!

— Я надѣюсь, и увѣренъ, что мнѣ не угрожаетъ никакой опасности, сказалъ Дэвидъ, рѣшительнымъ тономъ.

— Вотъ въ этомъ-то и бѣда, замѣтилъ Ричардъ: — гордость всегда предшествуетъ паденію и дьяволъ большею частью ловитъ человѣка въ сѣти гордыни.

Дэвидъ ничего не отвѣчалъ. Время шло и онъ торопился къ своему уроку.

— Прощайте, батюшка, прощай Дикъ, произнесъ онъ снова отворяя дверь.

— Погоди! воскликнулъ Ефраимъ.

Дэвидъ остановился на порогѣ.

— Сынъ мой, сказалъ нѣжно старикъ: — ты уже въ лѣтахъ и можешь самъ выбирать себѣ дорогу въ жизни. Пока ты не дѣлаешь ничего безчестнаго, ты имѣешь полное право поступать по своему желанію, но посуди самъ, разумно ли ты дѣйствуешь? Развѣ миссъ Бристоэ тебѣ пара? Вечеръ за вечеромъ ты бросаешь свое семейство и сидишь съ нею. Это едва ли прилично; меня это сердитъ и я не вижу ясно, къ чему ты стремишься. Твои братья одинаковаго со мною мнѣнія.

— Я никуда не стремлюсь, отвѣчалъ Дэвидъ грустно: — мой путь въ жизни опредѣленъ рожденіемъ и самимъ Богомъ. Я не могу быть нечѣмъ инымъ, какъ рыбакомъ, я не могу ничѣмъ заниматься, кромѣ ловли рыбы.

— Такъ зачѣмъ же залетать такъ высоко и смотрѣть такъ далеко, молодчикъ? спросилъ Ричардъ нѣжно.

Онъ очень сожалѣлъ своего юнаго брата, хотя, какъ хирургъ, готовъ былъ для спасенія его жизни произвести тяжелую операцію.

— Ты напрасно безпокоишься, отвѣчалъ Дэвидъ: — я не залетаю слишкомъ далеко и не смотрю слишкомъ высоко. Я не сплю, не мечтаю, и умѣю отличить облако отъ горнаго пика.

— Ну, наврядъ ли, замѣтилъ Ричардъ.

— Дѣлать нечего, или своей дорогой и да проведетъ тебя Господь благополучно чрезъ пустыню въ обѣтованную землю, сказалъ Ефраимъ торжественно: — помни только, что отецъ тебя предупредилъ и указалъ тебѣ на спасительные маяки.

— Да, да, я буду помнить, отвѣчалъ съ улыбкою Дэвидъ: — не бойтесь, батюшка, не бойся, Дикъ!

— Прощай, молодчикъ, сказалъ Гичардъ: — будь благоразуменъ!!

— Прощай, сынъ мой, да благословитъ тебя Господь и нашу бѣдную Констанцію, сказалъ Ефраимъ.

— Да благословитъ Господь насъ всѣхъ и нашу бѣдную Констанцію, повторилъ Дэвидъ нѣжно.

Съ этими словами, онъ вышелъ изъ хижины и отправился въ Армидины Сады, гдѣ ожидала его страшная Сирена.

— Онъ на дурной дорогѣ, Дикъ, сказалъ Ефраимъ, грустно слѣдя за удалявшимся молодымъ человѣкомъ: — да спасетъ и помилуетъ его Господь!

— Не бойтесь, батюшка, отвѣчалъ весело Ричардъ: — мы его спасемъ. Мы не дадимъ ему погибнуть и я кажется нашелъ средство возвратить его на путь истинный.

Прошло ровно три недѣли съ той памятной прогулки по бурному морю, когда Аделла обошлась съ Дэвидомъ, какъ съ бездушнымъ предметомъ опоры, хотя и доставила ему райское блаженство. Это обстоятельство не имѣло никакихъ ощутительныхъ послѣдствій, за исключеніемъ перемѣны въ его чувствахъ; онъ только сталъ энергичнѣе работать, въ немъ проявились новыя, почти геніальныя способности и онъ съ еще большею ревностью посѣщалъ школу, въ которой теперь былъ единственнымъ ученикомъ. Что касается до Аделлы, то она совершенно забыла эпизодъ, столь памятный молодому человѣку.

Въ этотъ вечеръ, онъ сидѣлъ одинъ, въ большой бильярдной и рисовалъ головку Клитіи.

— Я вамъ прочту сегодня прехорошенькую исторію, Дэвидъ, сказала Аделла, наблюдая за работой своего ученика.

Дэвидъ поднялъ на нее свои глаза, большіе, черные, въ которыхъ блестѣли испанскій пылъ и восточная нѣга, подъ сѣнью густыхъ, прекрасныхъ бровей.

— Вы очень добры миссъ, но не утруждайте себя, отвѣчалъ онъ.

— Это исторія царицы, любившей поселянина, истинное событіе, сказала Аделла, не сознавая, какое соотношеніе имѣла исторія Любуши, съ чувствами, клокотавшими въ груди молодого человѣка: — онъ любилъ ее и они женились. Но я лучше прочту вамъ весь разсказъ, прибавила она, перелистывая книгу.

— Благодарю васъ, я ужасно люблю слушать, какъ вы читаете, миссъ Бристоэ, отвѣчалъ Дэвидъ.

— Не ужасно, а очень, поправила его Аделла дидактическимъ тономъ.

— Очень, повторилъ послушный ученикъ.

— А главное помните, что это правда, сказала Аделла, знаменательно ударяя на послѣднее слово, такъ какъ для Дэвида и другихъ членовъ его семьи всякій романическій вымыселъ былъ грѣшнымъ ухищреніемъ человѣческой мысли, а авторъ такихъ произведеній считался лжецомъ и обманщикомъ.

Она начала свой разсказъ и Дэвидъ желалъ только, чтобъ это чтеніе никогда не кончалось. Вечеръ былъ теплый и легкій вѣтерокъ колебалъ деревья. Въ открытыя окна долетали до нихъ благоуханіе цвѣтовъ и отдаленный плескъ волнъ. Дэвиду снова казалось, что все его существо неожиданно осѣнено золотымъ облакомъ. Что это значило? Отчего онъ былъ такъ безгранично счастливъ и въ тоже время такъ странно потрясенъ. Еслибъ ему не было стыдно, то онъ расплакался бы отъ этого прелестнаго, трогательнаго разсказа. Онъ воображалъ себя крестьяниномъ Пржемысломъ, а царицу Любушу онъ не могъ представлять себѣ иначе, какъ въ лицѣ Аделлы. Дѣйствительно, развѣ была когда нибудь на землѣ со временъ Евы какая нибудь красавица лучше ея? Развѣ она не представляла высшій образецъ женщины, по красотѣ и всевозможнымъ достоинствамъ.

Молодой человѣкъ былъ сильно взволнованъ. Онъ дрожалъ, блаженствовалъ, страдалъ. Его чувства цредетавляли страшный лабиринтъ, къ выходу изъ котораго у него не было ключа.

Между тѣмъ Аделла читала очень спокойно, не чувствуя обворожительнаго благоуханія цвѣтовъ, проникавшаго въ комнату, не сознавая тайнаго голоса природы, шептавшаго о любви; исторія Любуши была для нея только хорошенькой сказкой, имѣвшей нравственное, но нисколько не практическое значеніе, такъ какъ царица эта жила во времена почти миѳическія, и перенести ее въ XIX вѣкъ было совершенно немыслимо. Ей и въ голову не входило, чтобъ ея слушатель могъ ощущать такія чувства. Развѣ кусокъ дерева имѣетъ душу? Развѣ поселянинъ вассалъ могъ питать какое-либо чувство, кромѣ безграничнаго уваженія къ своей госпожѣ? Она ясно сознавала, что она и Дэвидъ были въ отношеніи другъ друга не женщина и мужчина, а госпожа и рабъ. Поэтому она читала спокойно, не обращая вниманія на производимое ею впечатлѣніе.

— Неправда ли, славная исторія? сказала она, окотивъ чтеніе и поднявъ глаза съ книги.

Взоры ихъ встрѣтились. Дэвидъ былъ блѣденъ, дрожалъ всѣмъ тѣломъ и не могъ промолвить ни слова отъ волненія; но его черные, блестящіе глаза говорили краснорѣчивѣе всякихъ словъ. Съ минуту она смотрѣла на него въ изумленіи. Въ бездушномъ кускѣ дерева неожиданно пробуждалась душа. Потомъ она покраснѣла, бросила на него гордый, недовольный взглядъ и, надмѣино выпрямившись во весь ростъ, кинула на столъ книжку.

— Ну, теперь довольно, сказала она поспѣшно, смотря на рисунокъ Дэвида: — какъ вы дурно сегодня рисовали, Дэвидъ. Посмотрите, ротъ у бѣдной Клитіи кривой, а глаза косые. Вы должны болѣе стараться, если желаете, чтобъ я васъ учила. Право, горько трудиться по пусту и, вмѣсто успѣховъ, видѣть такую дрянь! прибавила она съ презрѣніемъ.

Любуша теперь совершенно исчезла и вмѣсто нея говорила госпожа съ поселяниномъ, высшее существо съ низшимъ, учительница съ ученикомъ.

Дэвидъ ничего не отвѣчалъ. Люди могутъ объясняться и безмолвно; онъ понялъ все, что она хотѣла дать ему почувствовать такъ же, какъ она увидала на его лицѣ то, что онъ не смѣлъ ей высказать. Чудное сновидѣніе разсѣялось. Любуша была героиней сказки, и онъ не былъ Пржемысломъ. Въ этой обворожительной исторіи не было никакой тайной аналогіи; въ покровительственной поддержкѣ, оказанной имъ молодой дѣвушкѣ, прижимавшейся къ нему въ лодкѣ, не было ничего дѣйствительнаго, реальнаго. Они были въ отношеніи другъ друга дочь богатаго человѣка и бѣдный рыбакъ; она стояла на верху, а онъ внизу, и между ними зіяла непроходимая бездна.

Смотря на ея гордое, недовольное лицо, онъ понялъ все. Онъ мечталъ и былъ грубо пробужденъ; онъ слишкомъ высоко поднялъ глаза и былъ наказанъ. Собравшись съ силами, онъ пожелалъ молодой дѣвушкѣ доброй ночи и вышелъ изъ дома, чувствуя себя преступнымъ отверженцемъ. Чтоже касается до Аделлы, то она была сильно взволнована. Какъ артистка, она не могла не воскликнуть внутренно: «Какъ онъ былъ хорошъ»; какъ женщина, она краснѣла при воспоминаніи о страстной любви, блиставшей въ его глазахъ; какъ высшее созданіе, онабыла оскорблена дерзостью. Она не знала, что ей дѣлать со статуей, въ которую, такъ неосторожно вдохнула жизнь; она боялась, чтобы другіе, не прочли на его лицѣ ту тайну, которую она сегодня открыла. Думая о будущемъ, она спрашивала себя съумѣетъ-ли она искусно удержать его въ границахъ приличія, или же онъ разнесетъ всѣ преграды! Во всякомъ случаѣ это было нѣчто новое, а Аделла любила новыя ощущенія.

IV.
Свободный батракъ.

Портъ-Тренансъ былъ въ большомъ волненіи. Однажды утромъ пришло извѣстіе съ маленькимъ дилижансомъ, который ходилъ въ сосѣдній городъ два раза въ недѣлю, что владѣлецъ бухты и окрестныхъ земель, сэръ Гюгъ Петерсонъ умеръ въ Лондонѣ. Этотъ, добрый, гуманный человѣкъ, впродолженіи всей своей восьмидесятилѣтней жизни, не сдѣлалъ вреда ни человѣку, ни скотинѣ, и никогда не отказывалъ бѣднымъ въ добромъ словѣ и человѣколюбивой помощи. Его наслѣдникъ отдалъ бухту въ аренду мистеру Бристоэ, который уже и то обладалъ большими правами надъ своими сосѣдями. Поэтому, Портъ-Тренансъ былъ очень встревоженъ этими извѣстіями и люди, собравшіеся къ старику Ефраиму, чтобъ узнать его мнѣніе о новыхъ порядкахъ, были полны самыхъ грустныхъ предчувствій.

Мистеръ Бристоэ жилъ уже довольно долго въ околодкѣ и всѣ сосѣди знали, что онъ никогда не останавливался передъ средствами для достиженія своихъ цѣлей и совѣсть не играла никакой роли въ его дѣйствіяхъ. Состраданіе къ бѣднымъ было въ его глазахъ презрѣнной слабостью, а теорія, признававшая за трудомъ права, казалась ему нарушеніемъ естественнаго порядка.

Поэтому, взявъ въ соображеніе всѣ обстоятельства и репутацію этого человѣка, не удивительно было, что горсть рыбаковъ, составлявшая безпомощное населеніе Порта Тренанса, боялась своего новаго владѣльца, который могъ, если хотѣлъ, раздавить ихъ подъ своей пятой.

Смутное безпокойство рыбаковъ вскорѣ приняло опредѣленную форму. Мистеръ Бристоэ ни мало не желалъ терять своихъ пенсовъ ради наживы другими фунтовъ и считалъ своимъ долгомъ немедленно увѣдомить новыхъ вассаловъ объ его намѣреніяхъ, такъ какъ въ немъ теперь сосредоточивались всѣ феодалѣныя права: высадки на берегъ, бросанья якоря, аренды домовъ и земель, закрытія дорогъ и тропинокъ. Онъ былъ полнымъ хозяиномъ всего, кромѣ рыбъ въ морѣ, да и тѣхъ онъ хотѣлъ сдѣлать исключительнымъ достояніемъ своихъ снастей. Первымъ его дѣломъ было возвысить плату за рыбачьи лодки отъ трехъ шилинговъ въ годъ до пятнадцати, и аренду жилищъ отъ двухъ фунтовъ до четырехъ и шести, а вторымъ — заявленіе объ открытіи имъ собственной обширной рыбной ловли, при чѣмъ всѣ жители бухты должны были поступить къ нему въ батраки и имъ было строго воспрещено ловить рыбу даже удочкой во время сезона сарделей.

До сихъ поръ они были люди бѣдные, но независимые, а теперь они стали просто вассалами мистера Бристоэ и онъ хотѣлъ, чтобъ они вполнѣ сознали свое положеніе.

Кромѣ этого онъ воспретилъ ѣздить по дорогѣ, которая шла мимо его дома на Гуэрской вершинѣ и составляла ближайшій путь въ сосѣдній городъ, такъ что теперь людямъ и телѣгамъ надо было дѣлать обходъ по крайней мѣрѣ на три мили. Эта мѣра была самая тягостная и обидная для обитателей Порта Тренанса, такъ какъ дорога, впродолженіи многихъ лѣтъ, была въ общемъ употребленіи и не считалась общественной только потому, что разъ въ годъ запирались бывшія на ней ворота, какъ символъ владѣтельныхъ правъ ея собственника. Однако, не смотря на общее пользованіе ею, она принадлежала по закону владѣльцу Гуэрской Вершины

Такимъ образомъ, другъ противъ друга стояли новый землевладѣлецъ съ рѣшительными, опредѣленными взглядами на свои права, готовый привести въ исполненіе всякую мѣру, которая могла увеличить его доходъ, и горсть рыбаковъ, его арендаторовъ, не имѣвшихъ ни капитала, ни правъ, и лишенныхъ возможности, соединясь между собою, противодѣйствовать ему.

Однако, не смотря на всю суровость мистера Бристоэ, онъ былъ политиченъ, когда политика представляла для него выгоду. Онъ зналъ, что чѣмъ ниже присядешь, тѣмъ выше прыгнешь и что безумное стуканье головою о каменную стѣну оканчивается только поврежденіемъ головы, а стѣна продолжаетъ стоять невредимо. Онъ тяжело ступилъ своей мощной пятою на новыя владѣнія, но далъ почувствовать людямъ, что хотя его мѣры были жестоки, но онъ самъ былъ добръ, и что смиреннымъ повиновеніемъ эти бѣдные труженники могли заслужить милости. Прежде всего онъ желалъ переманить на свою сторону Чиноветовъ, если возможно добромъ. Тогда весь Портъ Тренансъ былъ бы въ его рукахъ и дѣло окончилось бы безо всякихъ хлопотъ. Стадо барановъ, говорилъ онъ самъ себѣ; идетъ слѣпо за своимъ вожакомъ и достаточно заманить вожака, чтобъ имѣть все стадо.

Онъ былъ теперь очень радъ, что позволилъ Аделлѣ завести нелѣпую вечернюю школу, въ которую онъ бросалъ камнями во все время ея существованія, такъ какъ въ послѣднія недѣли, неизвѣстно по какой причинѣ, занятія въ ней совершенно прекратились. Онъ теперь сознавался, что инстинктъ дочери былъ гораздо вѣрнѣе его разсудка, и что она хорошо поступила, заслуживъ популярность между этими грубыми, деревянно-головыми Тритонами. Поэтому, когда его лодки и снасти были готовы, онъ сдѣлалъ рѣшительный шагъ, который долженъ былъ уладить все дѣло.

Однажды, не много спустя послѣ принятія имъ на себя всѣхъ землевладѣльческихъ правъ и привилегій, мистеръ Бристоэ, вмѣстѣ съ незнакомымъ, чрезвычайно красивымъ джентельменомъ, явился въ бухту съ цѣлью образумить Ефраима и его сыновей. Если онъ хотѣлъ быть господиномъ на своей землѣ, то необходимо было переманитъ на свою сторону могущественныхъ шесть братьевъ, или, по крайней мѣрѣ, нѣкоторыхъ изъ нихъ. Старикъ сидѣлъ по обыкновенію на скамьѣ передъ хижиною, грѣясь на солнцѣ. Его шесть сыновей и два внука чистили на берегу рыбу. Это занятіе было само по себѣ не очень красивое, но оно вполнѣ шло къ окружающей мѣстности и рыбаки представляли живописныя группы. Къ тому же это была работа, а всякая работа отличается величіемъ въ сравненіи съ пустымъ препровожденіемъ времени или забавой.

— Хорошо идутъ дѣла? спросилъ мистеръ Бристоэ, указывая палкою на рыбаковъ.

— Порядочно, благодарю васъ, сэръ; вѣдь вы, кажется, мистеръ Бристоэ? отвѣчалъ слѣпой старикъ.

— Да, мистеръ Бристоэ, вашъ новый владѣлецъ, произнесъ онъ смѣясь; — а сколько вы среднимъ числомъ вырабатываете въ день?

— Мнѣ трудно вамъ отвѣтить, сэръ, отвѣчалъ Ефраимъ съ улыбкой: — лучше спросите моего сына Ричарда.

— Ну, я полагаю, продолжалъ мистеръ Бристоэ, какъ бы расчитывая про себя: — каждый можетъ выработать фунтъ стерлинговъ въ недѣлю, а всѣ вмѣстѣ семь. Въ здѣшнихъ мѣстахъ, человѣкъ, вырабатывая фунтъ въ недѣлю, можетъ не только жить, но и откладывать деньгу на черный день; не такъ ли, капитанъ? прибавилъ онъ, обращаясь къ пришедшему съ нимъ незнакомцу.

— Да, я полагаю, отвѣчалъ капитанъ Гармеръ, повидимому зорко за всѣмъ наблюдавшій.

— Неужели? произнесъ Ефраимъ.

— Конечно, отвѣчалъ мистеръ Бристоэ.

Въ эту минуту онъ казался очень цвѣтущимъ, сіяющимъ джентльмэномъ. Онъ говорилъ такимъ тономъ, какъ будто фунта въ недѣлю было излишне для содержанія, напримѣръ, такого большого семейства, какъ у Джорджа Чиновета, потому что для подобныхъ людей шелуха была совершенно достаточной пищей.

— Я въ послѣднее время не слѣжу за дѣлами, сказалъ спокойно Ефраимъ: — но слышалъ отъ жены Джорджа, что на хлѣбъ для всего семейства идетъ двѣнадцать шиллинговъ, а остальныхъ восемь едвали хватитъ на мясо, квартиру, отопленіе и одежду для одинадцати душъ.

— Онъ же и дуракъ, что народилъ столько дѣтей, отвѣчалъ грубо мистеръ Бристоэ: — кто не имѣетъ средствъ содержать дѣтей, тотъ не долженъ населять ими свѣтъ.

— Никто не жалуется, сказалъ Ефраимъ, обращая свои слѣпые глаза въ ту сторону, гдѣ слышались веселые голоса дѣтей, игравшихъ на берегу.

— Если Джорджъ можетъ содержать такое семейство, то вы и другіе, не прокармливая столькихъ ртовъ, должны откладывать много денегъ, сказалъ мистеръ Бристоэ.

Онъ говорилъ тономъ человѣка, оскорбленнаго одной мыслью, что эти морскіе труженики наживали и откладывали деньги.

— Мы никому не должны, сказалъ Ефраимъ, съ нѣкоторою гордостью.

— Хорошо, такъ я буду занимать у васъ деньги, когда мнѣ нужно, воскликнулъ капитанъ Гармеръ, съ саркастической улыбкой.

— Въ такомъ случаѣ, вы можете работать за ту же плату, какъ и другіе, продолжалъ землевладѣлецъ.

— Мы не наемники, мистеръ Бристоэ, произнесъ съ достоинствомъ Ефраимъ: — я и мои сыновья всегда работали на себя и ни чѣмъ никому не обязаны.

Между тѣмъ, нѣкоторые изъ сыновей старика подошли къ разговаривавшимъ. Они отгадали причину посѣщенія землевладѣльца и хотя были вполнѣ увѣрены въ благоразуміи Ефраима, но все же находили нужнымъ и сами за себя преломить копье.

— Вамъ выгоднѣе быть всѣмъ обязаннымъ мнѣ, сказалъ мистеръ Бристоэ, съ улыбкой, сдувая пылинку съ своего свѣтлосѣраго жилета.

— Я не думаю, сэръ, отвѣчалъ Ефраимъ: — мы уже объ этомъ говорили и не будемъ работать на вашихъ снастяхъ, если вы на это намекаете.

— Да; именно на это, но я не довольствуюсь такимъ поспѣшнымъ отвѣтомъ, а дамъ вамъ подумать дня два.

— Сегодня, завтра или черезъ два дня, отвѣтъ у насъ всегда будетъ одинъ, сказалъ Ричардъ, вмѣшиваясь въ разговоръ: — мы всегда были сами себѣ господами.

Мистеръ Бристоэ покраснѣлъ отъ злобы, а капитанъ Гармеръ бросилъ на говорившаго такой взглядъ, какъ будто передъ нимъ стоялъ дезертеръ, преданный военному суду. Привыкнувъ къ дисциплинѣ и слѣпому повиновенію солдатъ, онъ смотрѣлъ на стойкую самостоятельность рыбаковъ, какъ на открытый мятежъ, заслуживавшій, по крайней мѣрѣ, тюремнаго заключенія. Онъ также отличался презрѣніемъ настоящаго джентльмэна къ простому народу и, отрицая любимую теорію мистера Бристоэ (чѣмъ ниже присядешь, тѣмъ выше прыгнешь), предпочиталъ уничтожать своего врага открытой силой. Онъ былъ храбрый дикарь для котораго сила была выше права, но хорошъ собою, хорошо одѣтъ и отличался хорошими манерами, такъ что только самый вредный энтузіастъ могъ бы, сравнивая его съ грубыми, бѣдными рыбаками, отдать послѣднимъ первенство.

Положеніе мистера Бристоэ между капитаномъ Гармеромъ, котораго онъ хотѣлъ поразить своимъ величіемъ, и рыбаками, которыхъ онъ желалъ добрыми средствами переманить на свою сторону, было непріятное. Очевидно, онъ проигрывалъ битву, но рѣшительно не зналъ, какъ помочь горю. Въ эту минуту Аделла сбѣжала съ горы, едва переводя дыханіе, и присоединилась къ отцу съ пылающими щеками, блестящими глазами и въ болѣе, чѣмъ когда смѣломъ, рѣшительномъ настроеніи.

— Въ чемъ дѣло, папа, о чемъ вы спорите? воскликнула она.

— Все о томъ же, отвѣчалъ мистеръ Бристоэ, очень довольный ея появленіемъ: — я еще не сошелся съ Чиноветами, но надѣюсь современемъ поладить.

— Они не соглашаются на ваши условія! воскликнула Аделла, бросая вызывающій взглядъ на трехъ рыбаковъ: — я никогда не слыхивала ничего подобнаго. Конечно, вы должны согласиться. Папа вѣдь вашъ владѣлецъ, такъ неужели вы не исполните его приказаній.

Ричардъ улыбнулся и произнесъ оскорбительнымъ тономъ превосходства.

— Чего мужчины не могутъ порѣшить между собою, того не уладить женщинамъ болтовней, миссъ Бристоэ.

Глаза капитана Гармера блеснули злобою и онъ сдѣлалъ два шага впередъ. Тонъ рыбака, хотя и не фамильярный, ясно доказывалъ сознаніе его превосходства надъ молодой дѣвушкой. Дѣйствительно, онъ полагалъ, что она вмѣшивалась не въ свое дѣло, и какъ женщина не способна понимать дѣлъ, касавшихся лишь мужчинъ.

— Женщины способны на все, отвѣчала Аделла съ своей обычной рѣзкостью: — и если моя болтовня, какъ вы выражаетесь, Ричардъ, не вліяетъ на васъ, то, быть можетъ, она подѣйствуетъ на другихъ.

— Вамъ бы дѣйствительно лучше не вмѣшиваться въ это дѣло, миссъ, сказалъ Ефраимъ.

— Совсѣмъ это не женское дѣло, миссъ Бристоэ, прибавилъ Ричардъ: — предоставьте намъ, мужчинамъ, его разрѣшить безъ помощи молодыхъ дѣвушекъ.

— Оставьте, любезный, миссъ Бристоэ въ покоѣ! воскликнулъ капитанъ Гармеръ злобно: — если ей угодно интересоваться этимъ дѣломъ, то какъ же вы смѣете мѣшать ей.

— Я и мои братья отстаиваемъ себя, отвѣчалъ Ричардъ твердо: — и потому повторяю снова, что этого дѣла не способна разрѣшить женщина, какая бы она ни была.

— Пустяки! воскликнула Аделла: — дѣла отца мои дѣла, и женщины способны на все. Я пойду къ другимъ и посмотрю нельзя ли сдѣлать чего нибудь съ ними.

Съ этими словами, она побѣжала, легко перепрыгивая черезъ каменья, къ тому мѣсту, гдѣ Джемсъ, Амосъ и Дэвидъ по прежнему потрошили и чистили рыбу.

Въ первый разъ въ жизни Дэвиду было стыдно своей работы. Онъ привыкъ къ ней и не находилъ въ ней ничего дурнаго, но теперь ему было досадно, что она увидала его въ такомъ положеніи: онъ желалъ бы въ первый разъ послѣ грустнаго эпизода Любуши встрѣтиться съ нею, какъ мощный покровитель слабой женщины, а не какъ презрѣнный работникъ. Въ послѣднее время, художественный инстинктъ въ немъ очень развился, и его братья, боясь вліянія Аделлы, были совершенно правы.

Твердо рѣшившись отторгнуть хотя бы одного изъ братьевъ отъ общаго союза, Аделла забыла о дерзкой любви Дэвида или, если помнила о ней, то лишь какъ о средствѣ для достиженія своей цѣли. Подходя къ тремъ братьямъ, она бросила на нихъ привѣтливый взглядъ и мигнула Дэвиду въ знакъ особой милости.

Лицо молодого человѣка просіяло и на устахъ показалась счастливая улыбка, которая исчезла и не возвращалась со времени роковаго вечера. Констанція Лосонъ, наблюдавшая за этой сценой, вздрогнула, увидавъ радостный взглядъ молодого человѣка, который при приближеніи Аделлы бросилъ свою работу и стоялъ передъ нею, сіяя мужествомъ и красотой.

— Мой отецъ съ вашимъ отцомъ говоритъ, и вы должны работать на его лодкахъ, если не всѣ, то по крайней мѣрѣ нѣкоторые, сказала Аделла безъ всякихъ вступленій или разглагольствованій.

Амосъ и Джемсъ взглянули другъ на друга, а Дэвидъ смотрѣлъ на нее.

— Да, да, вы должны, повторила она, отвѣчая на ихъ вопросительные взгляды, и прибавила кокетливо: — ради меня.

— Мы не заставили бы себя долго просить и всегда сдѣлали бы вамъ угодное, миссъ, сказалъ серьезно Джемсъ: — но прежде, чѣмъ думать о вашемъ удовольствіи или о пользѣ мистера Бристоэ, мы должны исполнить свой долгъ въ отношеніи семейства.

— Вы всего лучше исполните этотъ долгъ, сдѣлавъ одолженіе отцу, отвѣчала Аделла: — онъ имѣетъ право вамъ приказывать въ этомъ случаѣ.

Джемсъ ничего не отвѣчалъ, но принялъ суровый видъ, а Амосъ возвратился къ своей работѣ, насвистывая что-то въ полголоса, Дэвидъ же опустилъ глаза въ землю застѣнчиво и безпокойно. Въ немъ боролась преданность къ семейству и любовь.

— Я увѣрена, Дэвидъ, что вы исполните мое желаніе, сказала тогда Аделла, бросая на него очаровательный взглядъ, полу-умоляющій, полу-повелительный.

— Дэвидъ не отстанетъ отъ своихъ братьевъ, сказалъ рѣзко Джемсъ.

— Развѣ онъ ребенокъ! воскликнула Аделла вспыхнувъ: — пусть онъ отвѣтитъ за себя. Развѣ вы не исполните моей просьбы, Дэвидъ?

Въ голосѣ ея слышалась нѣжность, глаза опасно глядѣли на него.

Онъ не смѣлъ на нее взглянуть и, не поднимая глазъ съ земли, отвѣчалъ смиренно:

— Я не отстану отъ братьевъ. Я обязанъ слѣдовать за ними.

— Вы всѣ съума сошли! воскликнула Аделла, выходя изъ себя. — Вы отказываетесь работать на своего владѣльца, когда онъ вамъ предлагаетъ хорошую плату; вы идете ему на перекоръ! Это чудовищно, это непостижимо!

— Мы поступаемъ такъ, какъ для насъ лучше, миссъ, отвѣчалъ Джемсъ: — мы думаемъ о пользѣ нашего семейства.

— Вы должны поступать, какъ слѣдуетъ и ни о чемъ другомъ не думать, сказала Аделла тономъ нравоученія.

— Вотъ въ этомъ-то и дѣло, отвѣчалъ Джемсъ: — мы, бѣдные люди, полагаемъ, что дѣйствуемъ, какъ слѣдуетъ.

— Ну, мнѣ нечего болѣе съ вами говорить, сказала Аделла съ сердцемъ: — вы упрямые, дерзкіе люди и скоро въ этомъ раскаятесь. Но съ тѣхъ поръ, какъ я здѣсь, я всячески заботилась о васъ и вотъ ваша благодарность!

Съ этими словами, она сердито отвернулась и поспѣшно пошла къ отцу. Но сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, она снова возвратилась. Мрачное облако исчезло съ ея лица и на немъ играла прежняя, привѣтливая улыбка.

— Когда вы придете на урокъ рисованья, Дэвидъ? спросила она, не смотря на него.

— Я такъ дурно рисую, что право не стоитъ васъ тревожить, миссъ, и отнимать у васъ время, отвѣчалъ Дэвидъ.

— Вы меня нисколько не тревожите и не отнимаете у меня времени, произнесла Аделла съ очаровательнымъ снисхожденіемъ: — приходите сегодня вечеромъ. Вы отлично рисовали бы, если бы почаще занимались. Отъ чего вы не приходили все это время?

— Вы сказали, чтобъ я не приходилъ, миссъ, пока вы не пришлете за мною, сказалъ Дэвидъ, блѣднѣя.

— Неужели? наивно отвѣчала она, какъ бы забывъ о всемъ происшедшемъ между ними: — такъ я теперь повторяю: приходите вечеромъ.

Говоря это Аделла бросала какіе-то тревожные, почти испуганные взгляды на отца и капитана Гармера, изъ которыхъ первый продолжалъ свой споръ съ Ефраимомъ и его сыновьями, а второй только подливалъ масло въ огонь своими рѣзкими, чисто военными замѣчаніями.

— Вы слишкомъ добры, миссъ, отвѣчалъ Дэвидъ, колеблясь, но лицо его сіяло счастьемъ.

— Нисколько, возразила она: — я взялась научить васъ рисованію и должна исполнить свое обѣщаніе; такъ приходите вечеромъ.

Съ этими словами она отошла отъ Дэвида и присоединилась къ отцу и капитану Гармеру. Черезъ нѣсколько минутъ они всѣ втроемъ удалились.

— Этотъ капитанъ не принесетъ пользы мистеру Бристоэ, сказалъ Джакъ смотря имъ вслѣдъ.

— Онъ и безъ него ужь хорошъ, замѣтилъ Ричардъ.

— Конечно, но онъ не можетъ намъ сдѣлать ни малѣйшаго вреда, пока мы дружно держимся вмѣстѣ, сказалъ Джорджъ, обыкновенно смотрѣвшій на жизнь съ розовой точки зрѣнія.

— Вамъ надо стойко держаться другъ друга, сыновья, произнесъ Ефраимъ: — если одинъ изъ васъ поддастся, то всѣ пропадутъ. Не забывайте это.

— Не бойтесь, батюшка, за насъ, отвѣчалъ капитанъ Джакъ: — развѣ Дэвидъ…

— Не бойтесь и за него! поспѣшно воскликнулъ Ричардъ, всегда защищавшій младшаго брата: — не правда ли, Джорджъ?

— Да, онъ надежный, отвѣчалъ добрый Джорджъ: — миссъ Бристоэ вбила ему въ голову много глупостей, но онъ никогда не будетъ Іудой предателемъ, я за это ручаюсь.

— Мы помолимся, чтобъ Господь удержалъ его на истинномъ пути, сказалъ старикъ съ тяжелымъ вздохомъ.

— Не безпокойтесь, дядя, Дэвидъ, не осрамитъ своего семейства, замѣтила Констанція, стоя по прежнему въ дверяхъ.

— Предоставьте мнѣ его, батюшка, прибавилъ Ричардъ: — я за него отвѣчаю.

— Онъ подвергнется сильному соблазну, продолжалъ Ефраимъ: — эта дѣвушка употребитъ всѣ усилія, чтобъ его оторвать отъ насъ.

— И она ничего не добьется, отвѣчала Констанція съ жаромъ.

— И она ничего не добьется, повторилъ, какъ эхо, Ричардъ.

— Господи! промолвилъ старикъ въ полголоса, обращая свои слѣпые глаза къ племянницѣ: — какой дуракъ этотъ мальчишка!

Констанція едва удержалась, чтобъ не подтвердить этого замѣчанія грустнымъ вздохомъ, а Джорджъ, подойдя къ ней, потрепалъ ее по плечу и весело промолвилъ:

— Дай мальчику перебѣситься, Констанція. Онъ къ тебѣ вернется.

Пока они такимъ образомъ разсуждали о своихъ недавнихъ посѣтителяхъ, послѣдніе въ свою очередь судили о нихъ, но еще строже.

— Я никогда не видывалъ такихъ дерзкихъ негодяевъ! воскликнулъ капитанъ Гармеръ.

— Они получатъ чего хотятъ, злобно произнесъ Бристоэ.

— Они надоѣдаютъ своимъ упрямствомъ, сказала Аделла: — но чего же ожидать отъ такихъ невѣжественныхъ людей?

— По крайней мѣрѣ, повиновенія и уваженія, отвѣчалъ капитанъ Гармеръ: — добротой и ласками ничего не сдѣлаешь съ такими дикарями; ихъ надо держать въ ежовыхъ рукавицахъ; и я на вашемъ мѣстѣ, Бристоэ, показалъ бы имъ себя.

— Я такъ и намѣренъ.

— Что же касается до попытокъ учить и развивать подобныхъ людей, продолжалъ капитанъ: — то я считаю ихъ потерей времени, унизительною для насъ и пагубною для нихъ.

Аделлѣ было какъ-то неловко, но она ничего не отвѣчала. Капитанъ Гарнеръ, такъ тиранически относившійся къ рыбакамъ, былъ единственный человѣкъ, который могъ заставить ее молчать, и въ его присутствіи она не имѣла достаточно храбрости, чтобъ отстаивать свои мнѣнія. Когда онъ при ней говорилъ, какъ въ настоящую минуту, съ презрѣніемъ истиннаго джентльмена о новомъ направленіи, она раскаявалась въ томъ, что не довольствовалась жизнью приличныхъ молодыхъ дѣвушекъ, избѣгающихъ, какъ преступленія, всякихъ подражаній мужчинамъ. Она руководствовалась въ жизни не убѣжденіемъ, а самолюбіемъ, и всѣ ея попытки къ развитію народа дѣлались только отъ нечего дѣлать, для препровожденія времени, а не по глубокому сознанію святости самаго дѣла; потому, смотря на красивое, презрительное лица капитана Гармера и думая о томъ, что бы онъ сказалъ, еслибъ зналъ все, ей становилось неловко.

Вообще, она сама сознавала, что практическое примѣненіе демократическихъ теорій было заблужденіемъ, неосуществимой мечтой. Однако Дэвидъ долженъ былъ придти въ ней въ этотъ вечеръ и она рѣшилась во чтобы то ни стало переманить его на сторону отца.

V.
Искушеніе.

— Тебѣ сегодня, молодчикъ, разставятъ сѣти, сказалъ Ричардъ, кладя руку на плечо Дэвида, когда насталъ роковой вечеръ: — но я поручился отцу, что ты не измѣнишь своимъ и не осрамишь нашего имени. Ты вѣдь не сдѣлаешь лжецемъ брата, Дэвидъ?

— А развѣ я когда нибудь вамъ измѣнялъ? спросилъ Дэвидъ, смотря ему прямо въ глаза: — чего вы боитесь сегодня?

— Миссъ Бристоэ, отвѣчалъ Ричардъ.

Дэвидъ нетерпѣливо махнулъ рукою. Онъ не выносилъ того пренебреженія, съ которымъ все его семейство произносило это любимое имъ имя.

— Вы, кажется, всѣ съума сошли на счетъ этой молодой дѣвушки, сказалъ онъ поспѣшно: — она была всегда добра къ намъ, въ чемъ же вы ее подозрѣваете?

— Въ чемъ? Она твердо рѣшилась переманить кого нибудь изъ насъ на сторону своего отца и употребитъ всѣ усилія, чтобъ обойти тебя.

— Какъ ты хорошо знаешь, Дикъ, ея намѣренія, сказалъ Дэвидъ съ горькой улыбкой.

— Еще бы не знать, отвѣчалъ Ричардъ: — это вовсе не трудно. Но если ты поддашься ей, то осрамишь насъ всѣхъ. Обѣщай, что ты не измѣнишь своимъ. Дай слово, молодчикъ, и отецъ успокоится, а твои силы удвоятся.

— Я не понимаю о чемъ ты говоришь Дикъ, замѣтилъ Дэвидъ съ безпокойствомъ.

— Кто не хочетъ понимать, тому не растолкуешь, а ты очень хорошо знаешь въ чемъ дѣло, и потому долженъ дать мнѣ слово, прежде чѣмъ уйдешь. Не доставь всему околодку позорнаго зрѣлища Чиновета, отставшаго отъ своихъ.

— Такъ навѣрно никто изъ васъ не поступитъ къ нему? спросилъ Дэвидъ дрожащимъ голосомъ.

Какъ новый Антоній, онъ готовъ былъ положить къ ногамъ Клеопатры болѣе, чѣмъ свою жизнь и, если ей угодно было потребовать въ жертву семейныя традиціи, то онъ не видѣлъ причины отказывать ей въ этомъ.

— Поступить въ батраки къ мистеру Бристоэ? Мы, Чиноветы! Да ты съума сошелъ! воскликнулъ Ричардъ: — ни за что не согласится отецъ и не сдѣлаетъ этого никто изъ насъ, каковы бы ни были послѣдствія. Если ты на это надѣялся, то брось такія нелѣпыя мысли. Не только мы, но и ты никогда не опозоришь себя подобнымъ поступкомъ. Ты нашъ младшій братъ и мы всѣ тебя считаемъ сыномъ, прибавилъ онъ со слезами на глазахъ и теплой, почти женской любовью: — я далъ за тебя слово, и ты не сдѣлаешь меня клятвопреступникомъ, не правда ли?

Дэвидъ молчалъ. Конечно, семейныя традиціи были могущественны; но онъ зналъ въ глубинѣ своего сердца, что желаніе Аделлы Бристоэ было еще могущественнѣе.

— Что же ты не отвѣчаешь, молодчикъ? продолжалъ Ричардъ: — неужели насъ съ тобою кто нибудь разлучитъ? Я этому никогда не повѣрю! Какъ! первымъ измѣнникомъ въ семьѣ Чиноветовъ будетъ мой Дэвидъ, котораго я ребенкомъ носилъ на рукахъ, а потомъ училъ нашему ремеслу, исполняя всю тяжелую работу за него, чтобъ дать ему время отдохнуть! нашъ маленькій Беньяминъ, наше общее дѣтище, Дэвидъ, броситъ своихъ и перейдетъ къ врагамъ! Нѣтъ, я никогда этому не повѣрю.

— Да, да, Дикъ! воскликнулъ Давидъ, горячо схвативъ руку брата: — я вамъ не измѣню и никто меня не убѣдитъ покинуть своихъ!

— Христосъ съ тобою, молодчикъ, я теперь увѣренъ въ тебѣ, произнесъ Ричардъ, легко вздохнувъ, точно съ его плечъ свалилось тяжелое бремя. Въ эту минуту вошелъ въ дверь старикъ Ефряимъ.

— Гдѣ Дэвидъ? спросилъ онъ, пробираясь къ своему креслу..

— Здѣсь, батюшка, отвѣчалъ юноша, ведя его подъ руку.

— Я очень радъ, что ты еще не ушелъ, продолжалъ старикъ нѣжнымъ тономъ: — я боялся тебя уже не застать. Ты, говорятъ, опять идешь туда?

— Да, батюшка.

— Онъ идетъ, но далъ мнѣ слово, сказалъ Ричардъ: — и мы можемъ быть въ немъ увѣрены. Никогда еще ни одинъ Чиноветъ не былъ лжецемъ и клятвопреступникомъ, а нашъ Дэвидъ, конечно, не будетъ исключеніемъ изъ нашего семейства.

— Я далъ тебѣ слово, Дикъ, и довольствуйся этимъ, сказалъ Дэвидъ.

— Конечно, мнѣ этого достаточно, отвѣчалъ Ричардъ.

— И мнѣ также, повторилъ Ефраимъ: — дай мнѣ руку, Дэвидъ, и да поможетъ тебѣ Господь.

— Аминь, торжественно произнесъ Гичардъ.

— Аминь, повторилъ Дэвидъ, и слезы невольно навернулись на его глазахъ.

Крѣпко пожавъ руку отцу и брату, онъ отправился въ путь на Гуэрскую Вершину.

Молодая учительница, по обыкновенію, возсѣдала одна среди пустыхъ скамеекъ, столовъ и досокъ; она сіяла своей обычной энергіей, но на лицѣ ея играла какая-то особенная, привѣтливая улыбка. Она рѣшилась во что бы то ни стало порвать узы, связывавшія между собою Чиноветовъ и постаралась придать себѣ всю очаровательность, какую только могла, съ цѣлью обойти одного изъ нихъ, доступнаго ея чарамъ — юнаго, мечтательнаго Дэвида. Она очень боялась, чтобъ капитанъ Гармеръ не догадался объ ея намѣреніяхъ.

Но капитанъ Гармеръ былъ очень скрытный человѣкъ и его красивое лице осталось неподвижнымъ, словно высѣченнымъ изъ камня, когда Аделла небрежно сказала:

— Сегодня вечеромъ, я открою школу, капитанъ Гармеръ.. Не правда ли, я очень добра, что такъ вожусь съ дикарями!

— Въ вашей добротѣ я ни мало не сомнѣваюсь, сказалъ онъ. съ любезной улыбкой: — но благоразумно ли вы поступаете, это иной вопросъ.

— Долженъ же кто нибудь развивать этихъ бѣдныхъ, невѣжественныхъ людей! воскликнула Ипатія.

— Во всякомъ случаѣ, не миссъ Бристоэ и не тѣмъ ошибочнымъ способомъ, какой она выбрала, отвѣчалъ капитанъ.

Аделла ничего не возразила и только молча улыбнулась, стараясь скрыть свое смущеніе и надежду, что капитанъ Гармеръ не замѣтитъ голубой ленты въ ея волосахъ и голубыхъ бусъ на шеѣ.

Дэвидъ пришелъ одинъ, и тотчасъ же начались оффиціальныя занятія, а главное дѣло, для котораго она его пригласила, было отложено подъ конецъ. Никогда Аделла не была такъ добра и снисходительна. Голосъ ея былъ мягокъ, взглядъ нѣженъ, замѣчанія лестны, она открывала передъ ошеломленнымъ юношей славное будущее и предсказывала, что онъ будетъ великимъ художникомъ. Она обѣщала ему помогать въ занятіяхъ болѣе, чѣмъ прежде, и заявила твердую увѣренность, что черезъ нѣсколько лѣтъ изъ него выйдетъ первоклассный живописецъ.

— А когда вы достигнете знаменитости, Дэвидъ, то не забудьте, что я первая указала вамъ путь къ славѣ, сказала она, нѣжно смотря на него.

— Если я добьюсь до чего нибудь въ жизни, то, конечно, буду помнить, кому всѣмъ обязанъ, отвѣчалъ Дэвидъ, сіяя счастьемъ и любовью: — я желалъ бы достигнуть успѣха только для того, чтобъ доказать вамъ свою благодарность.

— А вы желали бы мнѣ доказать свою благодарность?

— Конечно, отвѣчалъ Дэвидъ, думая о своемъ рисованьи.

— Такъ поступите работникомъ на снасти отца, сказала молодая дѣвушка, положивъ ему руку на плечо.

Гордыя мечты артиста мгновенно исчезли и онъ снова былъ рыбакомъ, боровшимся между долгомъ и любовью.

— Я увѣрена, Дэвидъ, что вы это сдѣлаете, продолжала она ласкающимъ тономъ: — я была вашимъ другомъ съ самаго начала и вы не знаете, какъ искренно я вами интересуюсь. Конечно, вы мнѣ не откажете въ такой ничтожной просьбѣ?

Говоря это, она положила другую руку на его плечо и съ нѣжной мольбою взглянула ему прямо въ глаза.

Дэвидъ подвергся страшному искушенію. Да, искушенію, ибо иначе это нельзя назвать. Его искушала женщина совсѣмъ искусствамъ, дарованнымъ ей природой съ той минуты, какъ она поцѣлуемъ впервые ослѣпила глаза мужчины. Его искушало все: его собственное сердце и ея нѣжныя ласки. Онъ желалъ снискать ея милость для себя и исполнить ея желаніе ради ея самой; пламенная мольба, виднѣвшаяся въ ея глазахъ, льстила ему, ея фамильярность радовала его, прикосновеніе ея бѣлой ручки заставляло его вздрагивать отъ счастья, сказка о царицѣ Любушѣ, возвысившей до себя поселянина, звучала въ его ушахъ казалась ему теперь вѣроятной, осуществимой. Это была минута тяжелаго испытанія для Дэвида, минута той странной, полусладкой, полумучительной агоніи, когда сливаются въ одно радость любви и тягостное сознаніе горя. Онъ подвергался искушенію, но еще не былъ побѣжденъ, еще не погибъ. На маленькой сценѣ разыгрывалось вѣчная борьба между силой и слабостью, честью и измѣной, но не смотря на миніатюрность условій, въ которыхъ происходила эта борьба, она была не менѣе осязательна и послѣдствія ея грозили не меньшимъ страданіемъ.

Послѣ долгаго молчанія, Аделла сказала тихимъ, нѣжнымъ голосомъ:

— Я увѣрена, что вы не заставите меня просить васъ о чемъ нибудь даромъ. Это не походило бы на васъ, Дэвидъ.

— Еслибъ это зависѣло отъ меня, то вамъ не надо было бы и просить, отвѣчалъ Дэвидъ, съ неимовѣрнымъ усиліемъ произнося каждое слово.

— Отъ кого же это зависитъ, если не отъ васъ? спросила Аделла съ очаровательной улыбкой.

— Отъ отца и братьевъ, это ихъ дѣло, произнесъ Дэвидъ, отворачиваясь.

— Развѣ вы привязаны къ нимъ? Развѣ вы ребенокъ? Развѣ вы не можете дѣйствовать самостоятельно? воскликнула она скорѣе съ энергіей, чѣмъ съ презрѣніемъ, стараясь возбудить въ немъ самолюбіе.

— Мы всегда держались вмѣстѣ.

— И вы полагаете, что поступаете хорошо, держась ихъ, нравы ли они или нѣтъ? Плохое же у васъ понятіе о долгѣ и религіи, Дэвидъ.

— Я не слѣдовалъ бы ихъ примѣру, еслибъ Господь открылъ мнѣ, что они поступаютъ дурно, отвѣчалъ онъ.

— Повѣрьте мнѣ, что они не правы, сказала Аделла съ величественной самоувѣренностью: — вашъ долгъ вести себя смиренно и почтительно въ отношеніи высшихъ, а мой отецъ — вашъ господинъ. Онъ имѣетъ надъ вами власть; онъ джентльменъ и владѣлецъ земли, на которой вы живете.

Дэвидъ молчалъ. Онъ былъ влюбленъ, но все же чувствовалъ себя Чиноветомъ.

— Мой отецъ и всѣ наши предки были всегда люди свободные, сказалъ тихо бѣдный юноша: — тяжело старику и братьямъ идти въ батраки.

— Такъ пускай они убираются, мнѣ нужны только вы, Дэвидъ, сказала Аделла поспѣшно, побуждаемая неожиданнымъ сопротивленіемъ: — я хочу, чтобъ вы были моимъ другомъ и правой рукой отца. Если вы перейдете на нашу сторону, то вы будете жить въ этомъ домѣ и никогда не раскаетесь въ вашемъ поступкѣ. Вы не знаете, что мы для васъ сдѣлаемъ!

Дэвидъ дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ; ея голосъ, взглядъ, прикосновеніе руки сводили его съ ума. Сердце его было преисполнено радости. Неужели она снисходила до него, и готова была своею любовью поставить его на равнѣ съ собою? Она нѣжно смотрѣла на него, а для бѣднаго рыбака нѣжный взглядъ женщины означаетъ одно — любовь. Онъ не зналъ о хитрыхъ личинахъ, принимаемыхъ женщиной для того, чтобъ завлечь, погубить. Ея розовые пальчики, нѣжно лежали на его грубой рукѣ, а другая ея ручка опиралась на его плечо.

— Ну, скажите же да, повторила она еще нѣжнѣе.

Ослѣпленный, ошеломленный, Дэвидъ совершенно обезумѣлъ.

Онъ быстро обвилъ рукою гибкій станъ молодой дѣвушки, прижалъ ее къ своей груди и пламенно поцѣловалъ. Она вздрогнула и поблѣднѣла, но стиснула зубы и прежняя улыбка не покинула ея лицо.

— Такъ вы согласны? прошептала она съ радостью.

Онъ не могъ произнести ни слова. Ему казалось, что онъ умиралъ, такъ страшны были въ эту минуту его радость и страданія. Сказать да значило исполнить ея желаніе, желаніе съ мольбою смотрѣвшаго на него очаровательнаго лица и получить въ награду предлагаемое блаженство, но это значило также разбить сердце стараго отца, опозорить честь семейства, измѣнить своему слову. Сказать нѣтъ было погубить свое счастье, но исполнить долгъ. Онъ громко застоналъ, закрылъ лице руками и едва внятно промолвилъ.

— Нѣтъ, я не могу измѣнить своимъ.

— Такъ ваша нога здѣсь болѣе никогда не будетъ! воскликнула Аделла, ударяя его но рукѣ: — вы дерзкій, неблагодарный мальчишка и я ни хочу имѣть съ вами никакого дѣла. Ступайте и не смѣйте никогда возвращаться. Если вы дерзнете явиться сюда, то я велю спустить на васъ собакъ.

Съ этими словами она выбѣжала изъ комнаты съ пылающими щеками и, очутившись въ своей спальнѣ, долго мыла и отирала лице, какъ бы желая освободиться отъ пятна, наложеннаго на ея благородное чело унизительнымъ поцѣлуемъ рыбака. Потомъ она сѣла къ открытому окну, чтобъ успокоиться и придти въ себя. Она была очень сердита на Дэвида и на свою неосторожность, но въ глубинѣ ея сердца таилось, однако, въ эту минуту что-то не похожее на злобу.

Наконецъ, она сошла внизъ въ гостиную, гдѣ ея отецъ и капитанъ Гармеръ играли въ шахматы, а мистриссъ Мозлей спала.

— Ну? воскликнулъ съ нетерпѣніемъ мистеръ Бристоэ.

— Что папа? спросила она.

— Уломала ты юнаго дикаря?

Капитанъ Гармеръ поднялъ голову и пристально посмотрѣлъ на Аделлу.

— Нѣтъ, отвѣчала она, взявъ въ руки «Times»: — съ нимъ ничего не подѣлаешь.

Мистеръ Бристоэ заскрежеталъ зубами и едва вслухъ не послалъ къ чорту есѣхъ Чиноветовъ.

— Я никогда не видывала такихъ упрямыхъ людей, продолжала Аделла, развертывая газету, какъ бы отыскивая въ ней что-то: — они воображаютъ себя царями здѣшняго околодка.

— Ну, Ада, чтобъ у меня въ домѣ болѣе не было дурацкихъ школъ, сказалъ грозно мистеръ Бристоэ: — война будетъ на смерть.

— Я такъ ему и сказала, отвѣчала Аделла: — я объявила, что если онъ когда нибудь дерзнетъ явиться сюда, то на него спустятъ собакъ.

— Ваши усилія развить и просвѣтить народъ, кажется, не увѣнчались успѣхомъ, замѣтилъ капитанъ Гармеръ съ язвительной улыбкой.

— Нѣтъ, не удались, отвѣчала Адела благоразумно, забывъ розовыя видѣнія, которыя она вызывала передъ Дэвидомъ въ этотъ вечеръ: — здѣсь удивительно тупые люди; но все же я исполнила свой долгъ и, если не имѣла успѣха, то не но моей винѣ.

— Я радъ, что это кончилось, замѣтилъ капитанъ.

— И я тоже, отвѣчала она.

— Должно быть очень тяжело учить грубыхъ людей, не умѣющихъ даже обращаться по христіански.

— Да.

— Это игра въ равенство и образованіе, это смѣшеніе классовъ и снисхожденіе высшихъ къ низшимъ никогда не приводили и не приведутъ ни къ чему хорошему. Это совершенное безуміе и его практическое примѣненіе уничтожило бы общественный порядокъ.

— Вы можетъ быть и правы, отвѣчала Адела, такимъ тономъ, какъ будто его слова научили ее болѣе вѣрному взгляду на вещи.

— Всѣ эти пустяки только учатъ народъ дерзкой фамильярности, продолжалъ капитанъ, не спуская глазъ съ молодой дѣвушки.

— Ну, я-то не позволю съ собою фамильярничать, сказала твердо Аделла.

— Конечно, вы не позволите, но народъ такъ грубъ, а еслибъ это случилось, продолжалъ капитанъ, знаменательно, подчеркивая каждое слово: — то вѣдь вы знаете, что джентльмену оставалось бы только снести голову дерзкому. Дамы не понимаютъ, что мы чувствуемъ при мысли объ оскорбленіи одной изъ нашихъ простымъ, низкимъ человѣкомъ.

Аделла засмѣялась серебристымъ смѣхомъ, который ясно говорилъ, что никто, никогда не смѣлъ забыться передъ нею.

— Что касается до этого, то я сама себя охраню, отвѣчала она, не смотря на капитана: — еще не родился тотъ человѣкъ, который осмѣлился бы меня оскорбить.

— Очень радъ, что вы такъ увѣрены въ себѣ, сказалъ капитанъ съ странной улыбкой (окна бильярдной комнаты доходили до самаго пола и отворялись въ садъ): — я желалъ бы, чтобы всѣ дамы могли сказать тоже. Но вы должны сознаться, что во всякомъ случаѣ большой рискъ выходить изъ своей сферы. Мой совѣтъ, всѣмъ строго держаться общества равныхъ себѣ или высшихъ, а съ низшими не имѣть никакого дѣла. Мнѣ не понравился молодой человѣкъ, съ которымъ вы разговаривали сегодня, и признаюсь его обращеніе съ вами мнѣ показалось слишкомъ свободнымъ.

— Я этого не замѣтила, отвѣчала Аделла задумчиво: — но, какъ вы справедливо говорите, капитанъ Гармеръ, всего благоразумнѣе держаться своей среды. Мнѣ уже страшно надоѣли демократія и просвѣщеніе народа.

Между тѣмъ, Дэвидъ возвращался съ Гуэрской Вершины. Въ головѣ его была только одна мысль: «сердце мое разбито, я не могу болѣе жить».

Онъ не хотѣлъ идти домой. Не смотря на всю любовь и уваженіе къ отцу и братьямъ, онъ чувствовалъ, что въ эту минуту не въ силахъ будетъ перенести ихъ вопросы. На единѣ съ своей душей и природой, онъ, быть можетъ, нашелъ бы въ себѣ достаточно силъ, чтобъ побороть угнетавшее его горе. Онъ долженъ былъ торжестванно выдти изъ этого тяжелаго испытанія, скрывъ его отъ всѣхъ. Поэтому, миновавъ бухту, онъ пошелъ по узенькой тропинкѣ къ утесамъ, гдѣ обыкновенно приставали рыбачьи лодки во время отлива, не дозволявшаго входить въ бухту.

Сидя на камнѣ, онъ былъ погруженъ въ безсознательное созерцаніе; онъ не думалъ, а только смутно чувствовалъ страшное горе и невознаградимую потерю. Вдругъ онъ услышалъ подлѣ себя легкіе шаги и голосъ Констанціи Лосонъ, называвшей его по имени. Она была простая, необразованная поселянка, но непорочная душа и любящее сердце научили ее тому, что всего дороже въ женщинѣ и она знала болѣе, чѣмъ подозрѣвалъ Дэвидъ.

— Не къ чему тебѣ гулять такъ поздно, сестра! сказалъ онъ рѣзко.

Ему было больно, что она какъ бы похитила его горькую тайну, и подсмотрѣла его агонію.

— А ты, Дэвидъ, что ты тутъ дѣлаешь? отвѣчала она.

У нея былъ голосъ неизмѣримо лучше голоса Аделлы: нѣжный, мягкій, гибкій, но онъ казался непріятнымъ дребезжаніемъ разбитаго колокола въ сравненіи съ той небесной мелодіей, которая слышалась ему въ голосѣ Аделлы.

— Развѣ ты мой стражъ? спросилъ онъ отрывисто.

— Нѣтъ, но я твоя сестра и другъ, произнесла она смиренно.

— Если ты мнѣ другъ, то уйди, сказалъ онъ, отварочиваясь отъ нея.

— Развѣ ты не позволишь мнѣ остаться съ тобою и раздѣлить твое горе? спросила она: — ты вѣдь помогъ бы мнѣ, еслибъ я нуждалась въ помощи.

— Видитъ Богъ, я всегда бы помогъ тебѣ и всѣмъ нашимъ, сказалъ онъ съ жаромъ: — но молю небо, чтобы вы никогда не нуждались въ такой помощи, какая мнѣ теперь нужна.

— Одинъ Господь даетъ спокойствіе душѣ, но дузья могутъ утѣшить въ горѣ, произнесла она шопотомъ, кладя руку ему на плечо: — скажи мнѣ, Дэвидъ, что съ тобою, и я быть можетъ облегчу твои страданія.

Она была такъ нѣжна, любяща и смиренна, что наболѣвшое сердце Дэвида какъ бы ожило. Отвергнутый, униженный любимой женщиной, онъ теперь видѣлъ, что не для всѣхъ онъ былъ презрѣннымъ, и почтительная любовь Констанціи возбудила въ немъ нѣсколько чувство самоуваженія. Это была естественная реакція.

— Мнѣ нечего тебѣ говорить сестра, отвѣчалъ онъ, взявъ ея руку: — меня искушали дьяволъ и моя собственная гордость. Я наказанъ за свою слабость. Вотъ и все.

— Бѣдный, сказала она съ любовью: — но, если ты въ горѣ, мы всѣ тебя утѣшимъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ онъ: — ты не знаешь того, что я узналъ въ этотъ вечеръ. Дай Богъ! тебѣ этого никогда не узнать.

— Мы не можемъ, однако, не раздѣлить твоего горя, сказала она со слезами на глазахъ.

— Не плачь обо мнѣ, сестра, промолвилъ Дэвидъ,

Но черезъ минуту онъ опустилъ голову на ея руку и разразился отчаянными рыданіями. Никогда еще онъ не поддавался такому припадку горя.

Констанція смотрѣла на него съ глубокимъ сожалѣніемъ, хотя этотъ взрывъ отчаянія ее сильно изумилъ и она даже спрашивала себя не грѣхъ ли было такъ предаваться своимъ чувствамъ. Но истинная любовь всегда беретъ на себя бремя горя или грѣха любимаго человѣка.

Женскій инстинктъ подсказалъ ей тоже самое, чему научилъ бы свѣтскій тактъ образованную женщину. Она не сказала ни слова, а только положила руку ему на голову и стала въ полголоса произносить молитвы.

VI.
Равные льнутъ къ равнымъ.

Утро было свѣтлое, солнечное. Рыбаки поднялись на разсвѣтѣ, такъ какъ рыбная ловля всего успѣшнѣе въ ранніе часы. Въ этотъ день должна была выдти впервые лодка мистера Бристоэ и рыбаки съ любопытствомъ спрашивали другъ друга, какая лодка займетъ какое мѣсто и сколько людей понадобится мистеру Бристоэ? Вообще, маленькая бухта была чрезвычайно оживлена и обитатели ея, собравшись вокругъ лодокъ, бесѣдовали между собою о воскресной проповѣди и о жалованьѣ, предложенномъ мистеромъ Бристоэ, причемъ оптимисты, сравнивая это жалованье съ ихъ среднимъ заработкомъ, разсчитывали на прибыль, а пессимисты предсказывали тяжелую потерю. Одни удивлялись, что Чиноветы не поступали вмѣстѣ съ другими на лодки владѣльца и почти открыто осуждали ихъ за это; но другіе, болѣе гордые отстаивали ихъ, хотя сами должны были подчиниться крайности.

Вдругъ между рыбаками раздался громкій крикъ: «Дэвидъ! Дэвидъ!» Собравшись на работу, его братья съ ужасомъ передали другъ другу, что онъ не ночевалъ дома. Гдѣ онъ былъ? Что съ нимъ случилось? Поддался ли онъ искушенію или вышелъ изъ него побѣдителемъ? Но главное, гдѣ онъ? И они подняли громкій крикъ: «Дэвидъ! Дэвидъ!» повторявшійся въ сосѣднихъ скалахъ тысячнымъ эхо. Аделла, всю ночь не смыкавшая глазъ, услыхавъ этотъ крикъ, невольно вздрогнула, недоумѣвая, что онъ значилъ.

Но съ бѣднымъ молодымъ человѣкомъ не случилось ничего дурнаго послѣ извѣстныхъ намъ событій. Онъ просто заснулъ сидя на утесѣ и его разбудилъ только громкій зовъ братьевъ. Блѣдный, едва держась на ногахъ, не сознавая, гдѣ онъ и что съ нимъ случилось, Дэвидъ явился къ нимъ. Все казалось ему страннымъ, чуждымъ. Онъ понималъ только одно, что ладья его жизни потерпѣла крушеніе и низверглась въ бездну, изъ которой не было возврата.

Всѣ сосѣди были поражены его несчастнымъ видомъ. Что съ нимъ? спрашивали они другъ друга: — съ ума онъ сошелъ? А одинъ изъ нихъ съ болѣе пламеннымъ воображеніемъ шепнулъ пріятелю:

— Если сегодня ночью совершено преступленіе, то Дэвидъ Чиноветъ причастенъ къ дѣлу.

— Дѣйствительно, онъ, кажется, видѣлъ что-то недоброе, отвѣчалъ другой рыбакъ.

— Или самъ совершилъ что-либо не доброе, прибавилъ первый.

— Или самъ совершилъ, согласился второй.

Многіе осуждавшіе Дэвида за постоянную поддержку, оказываемую «нелѣпому капризу взбалмошной молодой дѣвушки», думали, что онъ былъ справедливо наказанъ за свою глупость, хотя въ сущности не знали, за что именно и какъ. Одинъ Ричардъ отгадалъ истину.

— Да благословитъ тебя Богъ! молодчикъ, нѣжно сказалъ онъ подходя къ нему и крѣпко пожимая руку: — довольно взглянуть на тебя, чтобъ убѣдиться въ твоей вѣрности.

— Да, Дикъ, я остался вѣренъ своимъ, отвѣчалъ Дэвидъ, находившійся все еще, какъ во снѣ: — я не осрамилъ отца и васъ. Искушеніе было страшное, но Господь далъ мнѣ силу.

— И Онъ ниспошлетъ миръ твоему сердцу.

Бѣдный молодой человѣкъ грустно улыбнулся. Даже религіозный энтузіазмъ, который доселѣ поддерживалъ его въ жизни, стушевался передъ жгучимъ огнемъ отчаянія.

Пока рыбаки приготовлялись къ отплытію, съ Гуэрской Вершины сошелъ какой-то человѣкъ. Это былъ управляющій мистера Бристоэ, довольно мягкій и добродушный господинъ, но совершенно чуждый жителямъ бухты и потому не признаваемый ими за сосѣда. Однако, онъ довольно долго жилъ въ околодкѣ, чтобъ знать Чиноветовъ по имени и мѣняться холоднымъ «здравствуйте» при встрѣчѣ съ ними. Теперь на лицѣ его было странное выраженіе, полуважное, полубоязливое. Однако, онъ рѣшительными шагами подошелъ къ группѣ рыбаковъ и поздоровался съ ними. Въ рукахъ у него была груда бумагъ голубаго цвѣта съ гербовыми штемпелями на углахъ и печатными заголовками.

Онъ медленно, молча разсортировалъ эти бумаги и подалъ по одной изъ нихъ Ричарду, Джорджу, капитану Джаку, Джемсу и Амосу, словно это были письма или подарки. Каждый изъ нихъ прочелъ на заголовкѣ «Заявленіе о выселеніи».

Дѣйствительно, это были заявленія о выселеніи въ правильной, законной формѣ. Всѣ обитатели Порта Тренанса были безсрочные арендаторы, еженедѣльно уплачивавшіе свою ренту, и обычай этотъ существовалъ такъ давно (съ самаго начала заселенія бухты), что никто, даже Чиноветы, не считали нужнымъ оформить законнымъ путемъ положеніе, которое было освящено временемъ и обычаемъ. Но теперь земля поколебалась подъ ногами Чиноветовъ; черезъ недѣлю послѣ этого заявленія, они не имѣли болѣе права оставаться въ Портѣ Тренансѣ, не могли сѣсть въ лодку или причалить къ берегу, не имѣли ни крова, ни убѣжища.

Все это было сдѣлано въ почтительномъ безмолвіи, словно управляющій находилъ непріятнымъ и несправедливымъ данное ему порученіе. Но бѣднымъ людямъ, лишеннымъ всѣхъ средствъ къ существованію, было все равно, сопровождалось ли роковое извѣстіе безмолвной тишиной или громкими криками. Однимъ ударомъ ихъ жизнь была уничтожена и этотъ ударъ не могъ показаться имъ менѣе тяжелымъ оттого только, что лицо, посланное ихъ врагомъ, чувствовало свое неловкое положеніе и не усложнило его личными оскорбленіями.

Тѣ изъ обитателей Порта Тренанса, которые согласились работать на лодкахъ мистера Бристоэ и потому были спокойны на счетъ своихъ жилищъ, мало по малу отдѣлились въ особую группу и Чиноветы остались одни. Береговой сторожъ также держался отъ нихъ въ сторонѣ. Хотя это отчужденіе было не намѣренное, но оно походило на всеобщее удаленіе отъ чумнаго; тѣ самые люди, которые еще такъ недавно были вожаками своихъ товарищей, теперь видѣли себя отверженцами.

Въ это свѣтлое, блестящее утро, родное жилище казалось имъ еще драгоцѣннѣе, чѣмъ когда либо, и природа, какъ бы на зло, дѣлала разлуку еще тягостнѣе. Но какъ бы то ни было, они должны были покинуть ту мѣстность, въ которой жили свободными людьми, своего рода царями, потому только, что не хотѣли сдѣлаться батраками. Фаланга, не хотѣвшая разсѣяться по его первому слову, думалъ мистеръ Бристоэ, должна совершенно исчезнуть, и чувство удовлетворенной мести могло одно вознаградить его за финансовую потерю. Мистеръ Бристоэ только повиновался своимъ инстинктамъ, пославъ управляющаго объявить непослушнымъ арендаторамъ, чтобъ они убирались съ его земли въ недѣльный срокъ. По его словамъ, онъ имѣлъ на это законное право. Никто изъ нихъ не заключалъ аренднаго условія и, нанимая свои жилища за недѣльную плату, они мог ли требовать только, чтобъ ихъ предупредили за недѣлю о выселеніи, какъ онъ и сдѣлалъ. Какъ владѣлецъ, онъ нуждался въ ихъ жилищахъ и потому имѣлъ право ихъ выселить. Онъ намѣревался извлечь пользу изъ бухты и рыбной ловли, а потому кто не хотѣлъ работать на него, долженъ былъ уступить свое мѣсто другому.

Такъ пламенно защищалъ свои поступки мистеръ Бристоэ, а капитанъ Гармеръ полагалъ, что онъ даже слишкомъ безпокоился о такихъ пустякахъ.

Если ударъ, разразившійся надъ головами Чиноветовъ былъ тяжелъ для сыновей Ефраима еще въ цвѣтѣ лѣтъ и съ надеждою на будущее, то какъ же долженъ былъ онъ отозваться на старикѣ, для котораго Портъ Тренансъ и хижина такъ долго казались его собственностью, что онъ забылъ о правѣ землевладѣльца прогнать его во всякое время. Когда капитанъ Джакъ прочелъ ему оффиціальную бумагу о выселеніи, онъ, впродолженіи нѣсколькихъ минутъ, молчалъ и какъ бы не понималъ то, что слышалъ. Его умъ не былъ уже такъ энергиченъ, какъ прежде и онъ медленно воспринималъ всякую новую мысль; поэтому, сидя въ своемъ старомъ креслѣ, подперевъ голову рукою и окруженный всѣми сыновьями и Констанціей, стоявшей на колѣняхъ передъ нимъ, онъ погрузился въ долгую думу, стараясь понять настоящій смыслъ всего имъ слышаннаго.

Стукъ стѣнныхъ часовъ громко раздавался въ комнатѣ; огонь весело пылалъ подъ очагомъ, котелъ шипѣлъ, вторя пѣсни сверчка, и кошка, грѣясь передъ огнемъ, радостно мурлыкала. Извнѣ вѣтеръ съ нѣжнымъ лепетомъ колыхалъ листья, птицы чирикали, пчелы жужжали; бѣлыя облака блестѣли, какъ серебро, на голубомъ небѣ, а солнце заливало землю и море блестящими лучами. Вся природа дышала жизнью, движеніемъ, веселой радостью, и золотая осень была также великолѣпна и полна надеждъ, какъ юная, свѣжая весна.

Но для всѣхъ, заботливо окружавшихъ почтеннаго патріарха въ этой маленькой комнатѣ, природа и весь міръ, казалось, вымерли.

Наконецъ, Ефраимъ поднялъ голову съ величественнымъ достоинствомъ, хотя слезы медленно катились по его блѣдному лицу.

— Да будетъ воля Божія! сказалъ онъ слабымъ, отрывистымъ голосомъ, въ которомъ, однако, все еще слышалось его природное благородство. — Онъ даруетъ, Онъ и лишаетъ; благословенно имя Его.

Послѣ этихъ словъ голова его снова опустилась на грудь и онъ закрылъ лицо дрожащими руками.

Черезъ нѣсколько минутъ, онъ безчувственно опустился на спинку кресла. Сыновья пододвинули его къ двери, чтобъ дать ему подышать свѣжимъ воздухомъ, старались влить ему въ ротъ нѣсколько капель водки, спрыскивали ему лицо водою, оттирали похолодѣвшія руки и принимали всевозможныя усилія, чтобъ привести его въ себя. Но все было тщетно. Ударъ оказался для старика слишкомъ сильнымъ, сердце его порвалось и онъ умеръ. Судьба была на столько милостива, что избавила его отъ долгихъ страданій и сыновья это тотчасъ сознали.

— Бѣдный отецъ! онъ, по крайней мѣрѣ, не видалъ худшихъ мученій, сказалъ Джорджъ, почтительно прикасаясь губами къ сѣдымъ волосамъ старика.

— Да, Господь милосердъ къ нему, подтвердили остальные братья.

Пять дней спустя, всѣ жители окрестной страны собрались на его похороны. Никогда не было такихъ похоронъ даже въ самые блестящіе дни славы Чиноветовъ. Смерть старика тронула всѣхъ и возбудила какой-то суевѣрный страхъ въ сосѣдяхъ. Они полагали, что это было плохое предзнаменованіе для новаго предпріятія мистера Бристоэ и чувствовали смутное сожалѣніе, что не сомкнулись, какъ въ старину, вокругъ своихъ вожаковъ, хотя бы пришлось послѣдовать за ними въ изгнаніе. Много было видно блѣдныхъ щекъ и заплаканныхъ глазъ въ толпѣ, тѣснившейся въ ненастное, осеннее утро вокругъ могилы, на морскомъ берегу, гдѣ грозные валы разбивались съ грохотомъ и пѣною, гдѣ морской туманъ, словно привидѣніе виталъ между гробницами. Всѣмъ казалось, что старые, счастливые, свободные дни на вѣки миновали и начиналась эпоха горя и рабства. Вмѣстѣ съ Чиноветами, какъ бы исчезали свобода и честь Порта Тренанса. Это въ дѣйствительности такъ и было. Но что могутъ сдѣлать слезы даже сильныхъ людей? Только поразить сердца женщинъ указавъ имъ всю глубину отчаянія. Теперь ничего нельзя было измѣнить; Порту Тренансу нельзя было возвратить независимость, какъ старику Ефраиму жизнь. То, что было начато, должно было продолжаться.

Его положили рядомъ съ предками, честными и достойными людьми, хотя не пользовавшимися извѣстностью и славой, какъ ихъ понимаетъ свѣтъ. Онъ былъ послѣдній Чиноветъ, которому суждено было покоиться въ этой землѣ, послѣдній представитель свободы, исчезнувшей вмѣстѣ съ нимъ. Стоя на краю этой могилы, его сыновья вознесли къ небу молитву о ниспосланіи имъ небесной благодати, которая дозволила бы имъ жить и поддерживать имя Чиноветовъ также честно и незапятнано во всякомъ другомъ мѣстѣ, какъ въ Портѣ Тренансѣ.

На слѣдующій день они покинули бухту: женщины поѣхали въ телѣгахъ съ домашнимъ скарбомъ, а мужчины отправились въ лодкахъ съ остальными вещами. Подобнаго исхода никогда не видывали въ этой странѣ; провожавшая Чиноветовъ, сочувственно расположенная къ нимъ толпа, надѣялась, что никогда болѣе не повторится это плачевное зрѣлище.

Стоя на террасѣ съ капитаномъ Гармеромъ, Аделла смотрѣла въ бинокль на отплытіе маленькой флотиліи, грустно отправлявшейся въ неизвѣстное, мрачное пространство. Извѣстіе о смерти стараго Ефраима страшно ее поразило; ей казалось, что совершено было убійство, хотя и не намѣренное, но все же убійство. Теперь ея сердце смягчилось воспоминаніями, такъ какъ гордость болѣе не страдала и всякій страхъ исчезъ. Утромъ, въ этотъ памятный день, она нашла въ саду подлѣ калитки (въ такомъ мѣстѣ, куда можно было протянуть руку не входя въ садъ) ведро, полное самыми прелестными и разнообразными произведеніями моря. Она была тронута этимъ послѣднимъ безмолвнымъ выраженіемъ преданности и повиновенія пламенно любившаго ее человѣка, и по обычной женской непослѣдовательности, она въ глубинѣ сердца почувствовала нѣчто въ родѣ сожалѣнія. Ея жизнь на Гуэрской Вершинѣ была чрезвычайно скучна и до этой минуты она не сознавала, какой блестящій колоритъ придавало этому однообразному существованію эстетическое развитіе красиваго, молодаго рыбака и какое инстинктивное, безсознательное удовольствіе приносила ей пламенная его любовь.

Вообще, ей было жаль, что все это мучилось, и она не могла удержать слезъ при видѣ отплытія лодокъ изъ бухты. Въ одной изъ нихъ Дэвидъ сидѣлъ неподвижно на рулѣ, устремивъ глаза на двѣ фигуры, виднѣвшіяся на террасѣ Гуэрской Вершины. Его братья казались твердыми, закаленными въ горе, дѣти съ изумленіемъ глядѣли по сторонамъ, жены плакали, разставаясь съ родственниками, отъ которыхъ теперь ихъ должна была раздѣлить преграда, повидимому, столь же непреодолимая, какъ море или снѣжный кряжъ. Она теперь понимала все мрачное величіе этой трагедіи, разъединившей на вѣки бѣдное семейство, которое уже никогда не могло занять свое прежнее, принадлежавшее имъ впродолженіи многихъ поколѣній мѣсто вожаковъ цѣлаго селенія, предводителей и патріарховъ своего класса. Она сознавала, что никогда изгнанники не уносили съ собою изъ дорогой отчизны такого мрачнаго, отчаяннаго горя. Она не могла, вмѣстѣ съ тѣмъ, не знать той роли, которую сама играла въ этой печальной драмѣ, не могла не упрекать себя въ томъ, что подливала масло на огонь.

— Вонъ они отправляются, дерзкія собаки! произнесъ капитанъ Гармеръ сердитымъ тономъ: — однако, надо сознаться, что издали они очень живописны.

При этихъ словахъ она проглотила свои слезы и, сдѣлавъ надъ собой усиліе, отвѣчала равнодушно:

— Да, они отправляются.

— По дѣломъ! наказаніе совершенно справедливое, прибавилъ онъ.

— Да, отвѣчала она, и прибавила гораздо мягче: — но тяжелое.

— Неужели вы думаете, что эти люди чувствуютъ? произнесъ съ презрѣніемъ капитанъ Гармеръ.

Впродолженіи всей своей послѣдующей жизни Аделла не могла изгладить изъ памяти наивную, пламенную любовь Дэвида Чиновета. Она была молода, когда все это случилось, и онъ первый любилъ ее; благодаря магическому вліянію времени и разстоянія, онъ, мало по малу, сталъ казаться ей еще болѣе прекраснымъ и поэтичнымъ, а его грубыя манеры изгладились изъ ея памяти. Даже когда капитанъ Гармеръ просилъ ея руки, послѣ того, что ея отецъ нажилъ значительное состояніе рыбной ловлей (а жители Порта Тренанса до того обѣднѣли, что болѣе половины существовало зимою подаяніемъ), то его небрежный, снисходительный тонъ невольно напомнилъ ей, какъ страстно обожалъ ее Дэвидъ и съ какой любовью онъ смотрѣлъ на нее въ памятный, роковой вечеръ. Она невольно вздохнула, и съ смутнымъ сожалѣніемъ сказала: «Да». Бракъ между ними былъ сдѣлкой, выгодной для обоихъ; онъ продалъ свой военный чинъ и благородное происхожденіе за ея приданое, которымъ онъ могъ уплатить свои долги, а она продала себя и свою будущность за его благородную кровь и высшее положеніе въ свѣтѣ.

Изъ Чиноветовъ только Ричардъ и Джемсъ держались вмѣстѣ, они съ Констанціей жили въ новой хижинѣ на морскомъ берегу. Джорджъ снова принялся за кораблестроеніе въ Гейлѣ, а капитанъ Джакъ и Амосъ поступили въ моряки. Дэвидъ честно прослужилъ десять лѣтъ матросомъ на военномъ фрегатѣ «Месть», ни разу не возвращаясь домой, хотя бы на одинъ день. Но онъ часто крейсировалъ вдоль роднаго Корнваллійскаго берега и видѣлъ ясно, въ телескопъ, знакомыя, дорогія мѣста: хижину, въ которой онъ родился и жилъ, домъ на Гуэрской Вершинѣ и бѣлый камень, означавшій могилу его отца. Въ эти грустныя минуты все прошедшее мрачно возставало передъ нимъ, но молодой матросъ, заслужившій общее уваженіе за ревностное исполненіе службы, умѣренность и нравственную жизнь, боролся съ своимъ горемъ, какъ подобаетъ мужественному человѣку, который твердо переноситъ всѣ страданія и кончаетъ тѣмъ, что выходитъ побѣдителемъ изъ всякой борьбы. Выйдя въ отставку съ офицерскимъ чиномъ послѣ десятилѣтней службы, онъ возвратился домой съ небольшой суммой денегъ, достаточной, однако, для перваго обзаведенія. Онъ нашелъ своихъ двухъ братьевъ по прежнему рыбаками на Моганскомъ берегу; Констанція жила съ ними незамужняя и нисколько не измѣнившаяся, по крайней мѣрѣ, сердцемъ, такъ какъ года и горе также наложили и на нее свою печать.

Все что было непрактичнаго и мечтательнаго въ молодомъ рыбакѣ, исчезло теперь въ зрѣломъ, опытномъ человѣкѣ. Отъ прежнихъ его идеальныхъ стремленій осталось только пламенное поклоненіе истинѣ, религіозный энтузіазмъ и уваженіе къ знанію. Онъ часто произносилъ вслухъ молитвы въ часовнѣ: но никогда не проповѣдывалъ, какъ его братъ Джемсъ. Онъ былъ молчаливымъ собесѣдникомъ и нѣсколько мраченъ въ домашнемъ быту, но Констанція, на которой онъ вскорѣ женился, любила и уважала его какъ высшее существо, одобреніе котораго было лучшей для нея наградой, а удовольствіе высочайшимъ счастьемъ. Ради него, она въ долгіе годы разлуки научилась читать и писать и, если онъ не могъ дать ей своей первой юношеской любви, то посвятилъ ей нѣжную привязанность, одинаково ее удовлетворявшую.

"Отечественныя Записки", № 1, 1875