Leit-motiv.
правитьОпираясь на руку Сильвіо, она послушно позволяла ему вести себя. Оба медленно шатались, освѣщенные безмятежнымъ сіяніемъ полной луны; казалось, они оставались неподвижными въ тихомъ воздухѣ сверкающей ночи, и земля сама подъ ихъ ногами незамѣтно уходила назадъ, чтобы дать восхищенной парочкѣ иллюзію движенія. Передъ ними улица Караччіоло, бѣлая и пустынная, постепенно укорачивалась, между тѣмъ, какъ море все расширялось но направленію къ Позилиппо, переливаясь тысячами лунныхъ блестокъ вплоть до самаго горизонта, гдѣ оно въ своей славѣ соединялось съ небомъ. И только эти двое были единственными избранными зрителями дивнаго торжества.
На покатыхъ склонахъ и извилистыхъ гребняхъ холмовъ, на камнямъ, поросшихъ морской травой, на домахъ, разсѣянныхъ группами и въ одиночку по обширному партенопейскому[1] амфитеатру, на стволахъ и вѣтвяхъ молодыхъ дубовъ, сплетающихся между собой вдоль аллей около виллъ, въ причудливыхъ позахъ нимфъ, оцѣпенѣвшихъ въ моментъ танца, на арабескахъ частаго кружева листьевъ — лежалъ молочно-бѣлый вуаль, очень прозрачный и въ то же время тяжелый на взглядъ, какъ бы видимое воплощеніе всеобъемлющей дремы. Факелы нѣсколькихъ рыбацкихъ лодокъ блѣднѣли передъ побѣдоноснымъ блескомъ луны, и пламя ихъ выглядѣло тусклымъ и неживымъ. Робкій шопотъ волнъ среди великой тишины казался дыханіемъ всего, что въ этотъ часъ покоилось мирнымъ сномъ.
— Странно, что кто-нибудь можетъ спать вмѣсто того, чтобы гулять, какъ дѣлаемъ мы, — замѣтила она снисходительнымъ тономъ того, кто изъ любезности съ уваженіемъ относится къ чужому отдыху.
— Да, это странно, — такъ же мягко подтвердилъ Сильвіо.
— Въ эту чудную ночь тутъ должны были бы прогуливаться рука объ руку всѣ влюбленные.
— Да, всѣ.
— Почему же ихъ здѣсь нѣтъ? Или вы, неаполитанцы, уже перестали влюбляться?
— Нѣтъ, влюбляемся.
— Не при лунномъ свѣтѣ?
Сильвіо слегка улыбнулся. Она прибавила съ оттѣнкомъ изящнаго и милаго юмора:
— И сказать только, что если бы кто-нибудь увидалъ насъ, то принялъ бы за влюбленныхъ!
— Да! — отвѣтилъ онъ неопредѣленнымъ тономъ.
Наступило молчаніе. Черезъ нѣсколько минутъ она снова заговорила. Въ ея голосѣ звучала та самая размѣренная и вкрадчивая пѣвучесть, благодаря которой ея удивительная декламація производила со сцены такое волшебное впечатлѣніе, даже если произносимыя слова бывали совсѣмъ незначительны.
— Бѣдный Сильвіо! Бѣдный другъ мой! Вамъ очень скучно гулять со мной? Вы находитесь въ моемъ обществѣ уже нѣсколько часовъ! Уже нѣсколько часовъ я надоѣдаю вамъ моей тоской женщины… Желающей влюбиться второй разъ. Я такъ устала быть благоразумной! И я жду отъ васъ помощи въ поискахъ любви. Надѣюсь на васъ, потому что вы привязаны ко мнѣ, какъ къ сестрѣ, но не будучи въ дѣйствительности моимъ братомъ, можете обойтись безъ присущей братьямъ заботливой строгости. Ну же, Сильвіо, помогите мнѣ!.. Не думаете ли вы серьезно, что я пріѣхала въ Неаполь для того, чтобы дышать морскимъ воздухомъ и лечиться купаньями. Правда, я сказала это вамъ, какъ говорила и себѣ самой: но, въ сущности, я выбрала Неаполь, потому что это край любви. Когда тѣло послѣ перенесенной тяжелой болѣзни набирается силъ, душа вступаетъ въ новую фазу существованія. Я возвращаюсь къ старому, Сильвіо: я хочу, хочу влюбиться еще разъ! Если этого не будетъ въ Неаполѣ, — я пропала!
Сильвіо, боясь выдать въ звукахъ своихъ словъ избытокъ волненія, въ которое приводила его дивная тишина кругомъ, и этотъ милый, пѣвучій голосъ, предпочиталъ молчать; ему удалось даже, какъ никогда раньше, отдѣлаться отъ несноснаго сопоставленія этой пѣвучести съ такой же музыкальной, но уже искусственной, декламаціей на сценѣ, во время игры. Артистка же, наоборотъ, какъ будто съ удовольствіемъ поддаваясь этой необычной для нея болтливости, продолжала говорить, говорить… Съ легкой примѣсью сентиментальной шутки, она разсказывала ему о предстоящей задачѣ — найти того, кто подошелъ бы ей, какъ перчатка къ рукѣ, и о невозможности такого приспособленія, которое казалось ей тѣмъ менѣе осуществимымъ, чѣмъ больше и горячѣе становилось ея желаніе любить и быть любимой. И объясняла, что для нея однимъ изъ неизбѣжныхъ условій совершенной, неразрывной связи было довѣріе: довѣріе неизмѣнное, безусловное, непоколебимое, которое никогда, не обязывало бы ее оправдываться и защищаться и, главнымъ образомъ, избавляло бы отъ жестокаго обвиненія въ неискренности.
— Трудно, дорогой мой Сильвіо, трудно мнѣ найти человѣка, который не сомнѣвался бы въ моей искренности. Это мой крестъ. Много любви было предложено мнѣ, да, сознаюсь въ этомъ. Много любви! Цѣлая симфонія страсти! Но недовѣріе было ея leit-motiv онъ и дѣлало ее для меня оскорбительной, тоскливой, мучительной, навязчивой! Довѣрчивый возлюбленный! Какая радость! И какъ я любила бы его! Мнѣ казалось бы, что я сплю и наконецъ-то… Живу!
«La vie est un sommeil… l’amour en est le rêve… Et vous avez vécu si vous avez aimé».
Она потянула его за собой къ небольшому фонтану около рощи, окружавшей одну изъ виллъ.
— Отдохнемъ тутъ, — промолвила она со вздохомъ. — Я слишкомъ долго гуляла.
Они присѣли на низкій край фонтана. Передъ ними, озаренными серебрянымъ свѣтомъ, разстилалось спокойное море, усѣянное мелькающими и имѣющимися лунными бликами. Позади нихъ тоненькая струйка воды поднималась надъ маленькимъ бассейномъ и, падая, разсыпалась мельчайшей пылью.
— Это зрѣлище кажется вамъ веселымъ или грустнымъ? — спросила она, закутывая себѣ голову, на которую попадали водяныя брызги, легкой темной косынкой, такъ какъ въ этотъ вечеръ изъ желанія простоты она не взяла съ собой шляпы.
— Не знаю… скорѣе грустнымъ, — отвѣтилъ Сильвіо, оправляя на ней импровизированный уборъ.
— Почему?
— Потому что оно дивно прекрасно.
— Большая красота приводитъ васъ въ грустное настроеніе?
— Не всегда. Сегодня вечеромъ, да.
— Грусть можетъ быть также замаскированной учтивой скукой.
— Но, вѣдь, вы же не думаете, синьора Анита, что я скучаю!
— Клянусь вамъ, что думаю. По крайней мѣрѣ, вы кажетесь недовольнымъ. Вамъ хочется, чтобы я поменьше говорила? Моя болтовня раздражаетъ васъ?.. Ну, хорошо, я буду такъ же молчалива, какъ и вы.
На этотъ разъ молчаніе длилось долго. Она откинула назадъ головку, наполовину спрятанную въ складкахъ мантильи, придававшей ей скромное очарованіе полу-монашенки, полу-крестьянки, и подставляла яркому сіянію луны свое блѣдное личико, искаженное выраженіемъ душевной муки съ примѣсью страсти, какое бывало у нея на сценѣ. Онъ же, любуясь ею, испытывалъ смѣшанное чувство, то потружаясь въ сладкое забытье вѣрующаго, созерцающаго икону святой, то съ непобѣдимымъ скептицизмомъ подмѣчая все, что было живописнаго въ позѣ этой женщины, и не могъ отдѣлаться отъ мысли, что во всемъ этомъ есть доля рисовки. Но его двойственное наблюденіе было прервано ея вопросомъ, который она неожиданно, шопотомъ предложила ему, не отрывая въ то же время глазъ отъ неба, какъ будто оно въ полуснѣ подсказало ей эти слова:
— Скажите: умеръ ли онъ, ненавидя меня?
Сильвіо вздрогнулъ. Но черезъ минуту собрался съ воспоминаніями и спокойно, съ братской лаской, отвѣтилъ:
— Я не думаю, Анита, чтобы Ламберто ненавидѣлъ васъ въ моментъ смерти. Я, наоборотъ, убѣжденъ, — хотя онъ никогда открыто не говорилъ со мной о васъ, — что онъ умеръ, сильно любя васъ, любя слишкомъ. Дружба, связывающая насъ съ Ламберто, была съ его стороны похожа скорѣе на отеческую привязанность. Онъ любилъ меня, протежировалъ, былъ моимъ учителемъ, воспитывая мою душу по образцу своей; но своихъ любовныхъ тайнъ онъ не повѣрялъ мнѣ. Но я думаю, что онъ, любя васъ, считалъ васъ… невѣрной!
— Я знаю это, — сказала она, кивнувъ головой. — Не было никакой возможности убѣдить его въ моей вѣрности. Онъ не умѣлъ отличить женщину отъ актрисы. Я оказывалась притворщицей, фигляркой! Это я-то! Въ моемъ лицѣ, словахъ, оттѣнкахъ голоса, жестахъ, въ моихъ слезахъ онъ всегда усматривалъ мое проклятое искусство! И не вѣрилъ. Чтобы я всегда намѣренно притворялась, этого онъ, пожалуй, не думалъ. Но, несомнѣнно, былъ убѣжденъ, что моя искренность — только мимолетный отголосокъ сценическаго искусства. Онъ полагалъ, что мое настроеніе могло и въ жизни мѣняться такъ же, какъ на сценѣ. И когда работа вынуждала меня жить далеко отъ него, онъ подозрѣвалъ измѣну! Для меня это было несказанное мученіе. Какъ я страдала! И какъ долженъ былъ терзаться онъ самъ! Недовѣріе неуклонно разрушало нашу любовь и, въ концѣ концовъ, разлучило насъ.
Сильвіо задумчиво спросилъ:
— А вы, дѣйствительно, всегда оставались вѣрны ему?
Артисткѣ удалось скрытъ сердитое пожатіе плечъ, но она напрасно подыскивала слова, чтобы скрыть также и свою горечь.
— А если я скажу, что дѣйствительно была всегда вѣрна ему, развѣ вы перестанете сомнѣваться?
Сильвіо не посмѣлъ отвѣтить. Она устало подняла голову; лицо ея было залито слезами, и, плотнѣе закутавъ голову и плечи накидкой, какъ будто ей было холодно, она встала.
— Пора домой, — промолвила она.
— Если вы чувствуете себя нехорошо, мы можемъ нанять извозчика, — предложилъ Сильвіо.
— Да, мерси.
— Мы найдемъ его у Ривьеры ли Кіайя.
— Да, мерси.
Немного спустя покосившаяся пролетка ночного извозчика медленно тащила ихъ по Ривьера ли Кіайя. Толчки заставляли сѣдоковъ ударяться другъ о друга, и они взаимно старались оберечь себя отъ нихъ. Сильвіо просунулъ свою руку подъ ея и нѣжно прижималъ ея къ себѣ; а она, проникнутая его лаской, опустила голову къ нему на плечо и оставила въ его рукахъ свою маленькую, тонкую, худую ручку. Сначала онъ держалъ ее робко и нерѣшительно. Потомъ началъ нервно сжимать ее. Потомъ поцѣловалъ ея пальцы и почувствовалъ, какъ они задрожали.
— Сильвіо, — шепнула она мелодичнымъ голосомъ, — не будемъ ребячиться, прошу васъ…
— Простите, — молвилъ онъ, но снова поднесъ къ губамъ холодную, дрожащую ручку, и во время переѣзда, вплоть до самаго дома, они больше не разговаривали и не глядѣли другъ на друга; и ручка осталась прижатой къ губамъ.
Когда пролетка остановилась, оба на минуту почувствовали замѣшательство. Они слѣзли, обмѣниваясь незначительными словами, какъ будто чувствуя себя обязанными замаскироваться въ безразличіе передъ какимъ-то нескромнымъ и опаснымъ свидѣтелемъ. Она простилась съ нимъ простымъ: «Спокойной ночи!», но онъ медлилъ, и, когда сонный дворникъ пріоткрылъ немного изнутри ворота, Сильвіо глухимъ отъ волненія голосомъ спросилъ:
— Вы такъ прогоняете меня?!
Она, остановившись между воротами, почти скрывавшими ее отъ него, вмѣсто отвѣта произнесла тихимъ и робкимъ голосомъ:
— Вы любите меня.
Онъ затрепеталъ отъ радости быть понятымъ и отъ страха, что его прогонятъ. Задыхаясь отъ волненія, онъ спросилъ:
— А вы?
Она мгновенно колебалась, потомъ прошептала:
— Да.
Въ эту минуту воспоминаніе о такомъ «да», произнесенномъ ею на сценѣ, съ той же очаровательной простотой, съ такимъ же предварительнымъ колебаніемъ, пронеслось у него въ головѣ. И хотя никогда еще подобное опьяненіе страсти не владѣло всѣмъ его существомъ, онъ не смогъ удержаться отъ восклицанія:
— Нѣтъ, неправда, что вы меня любите!
— Вотъ. И вы, какъ и онъ! — съ горькимъ разочарованіемъ промолвила она и исчезла.
Ворота захлопнулись, и Сильвіо понялъ, что потерялъ ее.
"Современникъ", кн.III, 1914
- ↑ Неаполитанскому.