Friedrich Fiedler. Gedichte von Maikow. Autorisierte Verdeutschung. Leipzig. править
Сплошной панегирикъ, которымъ русская критика привыкла отзываться на всякую новую работу г. Фидлера, нарушенъ рѣзкимъ диссонансомъ: цѣлой статьей, оцѣнивающей труды заслуженнаго переводчика слишкомъ нивко и ставящей ему въ вину то, въ чемъ онъ неповиненъ. Кой-что изъ недостатковъ, указанныхъ здѣсь, отмѣчалось и ранѣе, лишь не въ такой категорической и незаслуженно-рѣзкой формѣ, кой-что притянуто за волосы совсѣмъ напрасно. Какимъ бы совпаденіемъ это ни подтверждалось, смѣшно, напримѣръ, упрекать переводчика безусловно-самостоятельно и удивительно точно передавшаго на нѣмецкомъ языкѣ нашихъ народныхъ лириковъ, въ томъ, что онъ пользовался переводами Боденштедта. Хотя бы нѣсколько стиховъ и совпало, хотя бы повторена была даже ошибка Боденштедта, хотя бы это и было даже слѣдомъ знакомства съ его переводами — все это ничтожныя мелочи, тонущія въ массѣ безспорно самостоятельнаго и часто удачнаго.
Новая работа неустаннаго г. Фидлера предоставляла ему возможность избѣжать того недостатка, въ которомъ его упрекаютъ. Холодный и безстрастно-антологическій Майковъ долженъ хорошо поддаваться переводу безъ опасности впасть въ специфически нѣмецкій сладковатый тонъ, пока еще чуждый свободному отъ шаблона и первобытно правдивому русскому языку. Лирика Майкова есть лирика разсудка по преимуществу. Въ ней много «ума холодныхъ наблюденій» и мало «сердца горестныхъ замѣтъ» и то, что осѣло въ его лирикѣ, осталось въ ней не тогда, когда подымалось изъ согрѣвающихъ глубинъ сердца, а тогда, когда опустилось съ холодныхъ вершинъ мысли. Исключенія есть — и превосходныя, — но ихъ не много.
Попрежнему переводы г. Фидлера не разъ поразятъ русскаго читателя буквальной точностью воспроизведенія внѣшнихъ формъ; иногда это внѣшнее сходство окажется лишь прекрасной оправой внутренней точности перевода. Хорошо переведена, напримѣръ, «Октава», трудная по формѣ и чеканно-размѣренная въ содержаніи; въ общемъ очень удачны почти всѣ популярныя «Новогреческія пѣсни», недурна «Картинка», хороши разнообразныя антологіи, въ которыя поэтъ сумѣлъ такъ пластически-точно сжать свои эстетическіе афоризмы; превосходна «Нива» — и первая ея часть съ широкимъ и простымъ описаніемъ, въ которомъ уже чувствуется надвигающійся лирическій подъемъ второй части, и эта вторая часть, съ ея знаменитымъ патетическимъ обращеніемъ, которымъ можетъ отнынѣ гордиться г. Фидлеръ; удались ему также «Облачки», особенно конецъ:
Dichtertraüme, Leidenschaften,
Hoffnungsstrahlerhellt —
Fremd und schrecklich wär den Herzen
Ohne euch die Welt!
Schwindet kaum vom Lebenshimel —
Und das Dasein ist
Blinder Satzungen und Kräfte
Nie versöhnter Zwist!
Страсти сердца, сны надеждъ,
Вдохновенья бредъ!
Былъ бы чуждъ безъ васъ и страшенъ
Сердцу Божій свѣтъ!
Васъ развѣять съ неба жизни, —
И вся жизнь тогда —
Силъ слѣпыхъ, законовъ вѣчныхъ
Вѣчная вражда.
Не перечисляемъ всего, что намъ показалось удовлетворительнымъ. Не такъ удачны, напр., «Сонъ», «Весна, выставляется первая рама» (хотя и здѣсь переводчикъ умѣло щегольнулъ сохраненнымъ размѣромъ), «Боже мой, вчера ненастье» (съ ужаснымъ «hahaha», котораго нѣтъ и не могло быть у Майкова), прелестная «Весна» («Голубенькій чистый подснѣжникъ-цвѣтокъ»), гдѣ мы находимъ выдуманные Am Ufer des Sees и Wehmütige Thränen и не находимъ выразительной и неразрывно связанной съ мыслью объ этомъ стихотвореніи антитезы: « слезы
о горѣ быломъ, и первыя грезы о счастьи иномъ». Въ «Картинѣ вечера» море обнимаетъ берегъ у Майкова излучистой, у г. Фидлера радужно-пестрымъ вѣнкомъ (mit regenbogenbuntem Kranz), что даже не совсѣмъ понятно. Кой-гдѣ прибавлены образы, не оправдываемые и не подсказываемые текстомъ. Въ «Снѣ» богиня является нѣмецкому переводчику не только «въ вѣнцѣ дрожащихъ звѣздъ и маковъ темноцвѣтныхъ», но также «съ чернымъ покрываломъ на бѣлой груди» и закрываетъ поэту очи не «тихою рукой», какъ у Майкова, а «синимъ пологомъ». Въ сравнительно удачномъ переводѣ «Дитя, ужъ нѣтъ благословенныхъ дней» сравненіе дѣвушки съ Снѣгурочкой — его нѣтъ у Майкова — придаетъ переводу прозаическую подчеркнутость. Пожеланія Майкова въ «Эоловыхъ арфахъ» усилены и потому измѣнены,* пожалуй, извращены; поэтъ хотѣлъ только, чтобы мимо арфъ «промчался вихремъ иней, и жизни духъ пахнулъ въ родимой сторонѣ»; у переводчика: «о, если бы на крыльяхъ бури грозою промчался по родинѣ геній, свободы гордый духъ». Эти усиленія дѣлаютъ Майкова чуть Hts революціонеромъ, а таковымъ онъ, какъ извѣстно, не былъ; онъ всегда полагалъ, что духъ свободы, промчавшись на крыльяхъ бури мима эоловыхъ арфъ, прежде всего изломаетъ ихъ и изорветъ ихъ струны. Онъ говорилъ: «Не отставай отъ вѣка» — лозунгъ лживый, Коранъ толпы. Нѣтъ: выше вѣка будь!" Какъ будто, «не отставай отъ вѣка» для провозглашавшихъ этотъ лозунгъ когда либо значило «не опережай вѣка». Онъ во всякомъ случаѣ вѣка не опережалъ, а «гордый духъ свободы» охранялъ довольно своеобразно.
Переводъ болѣе значительныхъ по размѣрамъ эпическихъ вещей Майкова, не требующій отъ переводчика такой художественной сосредоточенности и выразительности, чѣмъ лирика, даетъ, намъ кажется, нѣмецкимъ читателямъ г. Фидлера надлежащее представленіе о балладахъ и поэмахъ Майкова. Они имѣютъ теперь возможность познакомиться съ такими произведеніями нашего поэта, какъ «Савонарола», «Дурочка», «Кто онъ?», «Приговоръ», «Три смерти». Мы не совсѣмъ согласны съ этимъ выборомъ, да и въ составѣ лирическихъ переводовъ насъ удивили многіе пропуски, — по, конечно, поэтъ-переводчикъ имѣетъ право и обязанность считаться не только съ объективными данными, но и съ влеченіями своего вдохновенія.