Когда настали мои последние дни и уродливые остатки томительного существования стали тягостны мне, словно пытка, сводящая с ума по нескончаемому падению водяных капель на одну и ту же точку тела жертвы, я возлюбил сияющее убежище сна. В своих снах я разыскал малую толику той красоты, которую тщетно изыскивал в жизни, и я бродил посредь древних садов и зачарованных лесов.
Однажды, когда ветер был свеж и духовист, я заслышал голос с юга и поплыл бесконечно, неотвратимо под дикими звёздами.
Однажды, когда сыпал мягкий дождь, я заскользил на барке по бессолнечному подземному потоку и достиг чуждого мира пурпурных сумерек, радужных сплетений и неумирающих роз.
И однажды я прошёл золотистой долиной по тенистым рощам и между развалин до могучей стены, покрытой древними зелёными лозами и пробитой маленькими бронзовыми воротцами.
Я многажды проходил этой долиной, и всё дольше и дольше я задерживался на призрачном полусвете, где гигантские деревья змеились и скручивались гротескно, а серый грунт влажно простирался от тулова к тулову, кое-где приоткрывая поросшие плесенью камни погребённых храмов. И всякий раз целью моих мечтаний оставалась могучая, увитая лозами стена, в которой пробиты были маленькие бронзовые воротца.
Через некоторое время, поскольку дни бодрствования становились всё трудней и трудней переносимы по их серости и одинаковости, я чаще стал проплывать в опиатическом дурмане через долину и тенистые рощи и задумываться, как бы я мог захватить их в вечное владение, чтобы не возвращаться уж более в унылый мир, лишённый и пристрастий, и новых красок. А когда я заглядывался на маленькие воротца в могучей стене, то я чувствовал, что за ними возлежала страна сновидений, из которой, проникнув только в неё, ни один не мог возвратиться.
Посему каждую ночь во сне я стремился разыскать сокрытый крюк на воротцах в могучей застланной лозами стене, но сокрыт он был чрезвычайно искусно. И я сказал себе, что царство за стеной не только удерживало лучше, но было прелестнее и светозарнее вместе с тем.
И вот одной ночью в городе спящих Закарионе я разыскал пожелтелый папирус, заполненный размышлениями мудрецов-грезителей, которые издавна селились в этом городе и были слишком мудры, чтобы родиться в мире пробуждающихся. В сём записаны были многие сведения о спящем мире, и среди них предание о золотистой долине и о священной роще с храмами, о высокой стене, пробитой маленькими бронзовыми воротцами. Завидев это предание, я познал, что оно говорило о сценах, по которым носился мой дух, и засим я долго читал записи в пожелтелом папирусе.
Некоторые мудрецы-грезители расписывали цветисто чудеса за невозвратными воротцами, но другие повествовали об ужасе и разочаровании. Я не знал, кому верить, однако всё больше и больше мечтал навсегда перейти в неведомую страну, ибо сомнение и тайна суть приманка из приманок, и никакой новый ужас не мог сравниться с непрестанной пыткой повседневностью. Посему, когда я узнал о настое, который способен был отпереть для меня воротца и провести меня внутрь, я решился принять его, как только проснулся.
Этой ночью я проглотил настой и поплыл грезительно в золотистую долину и в тенистые рощи; и когда на сей раз я прошёл к старинной стене, то рассмотрел, что маленькие бронзовые воротца были приоткрыты. С той стороны проистекал свет, таинственно осиявший гигантские скрученные деревья и вершины погребённых храмов, и я поплыл далее песнопевно, ожидая чудес той страны, из которой я не мог возвратиться.
Но лишь только воротца раскрылись шире, а колдовство грёзы и настоя протолкнуло меня внутрь, как я познал, что всем видениям и всем чудесам приходил конец здесь; ибо в этом новом царстве не было ни земли, ни воды, но только белеющая пустота безлюдного и безграничного пространства. И так, счастливее, чем когда-либо я смел надеяться быть, я растворился вновь в этой первородной бесконечности хрустального забвения, из которого демон Жизнь вызвал меня на один короткий, безрадостный час.
