De Profundis (Гилберт)/С 1866 (ДО)

De Profundis
авторъ Уильям Гилберт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. De Profundis, a tale of the social deposits, опубл.: 1864. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Современникъ», 1866, №№ 1, 2, 4 (Публикация не окончена).

DE PROFUNDIS. ПОВѢСТЬ ВИЛЬЯМА ДЖИЛЬБЕРТА. ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

ГЛАВА I.

ГЕРОЙ, БЕЗЪ ИМЕНИ И МѢСТА ЖИТЕЛЬСТВА, ВЪ ПЕРВЫЙ РАЗЪ ЯВЛЯЕТСЯ НА НѢСКОЛЬКИХЪ СЦЕНАХЪ.

Однажды въ субботу вечеромъ, въ ноябрѣ 1835 года, мистеръ Джемсъ Спарксъ, рядовой полка ея величества шотландскихъ гвардейскихъ Фузелеровъ, вышелъ изъ дому своей жены, во дворѣ Синяго Якоря, по улицѣ Іоркъ въ Вестминстерскомъ кварталѣ, чтобъ отвезти бѣлье, отданное мистриссъ Спарксъ въ мытье однимъ семействомъ, проживавшимъ во дворѣ Дина, близь аббатства. Обязанность Джемса состояла въ томъ, чтобы катить телѣжку, на которой были поставлены двѣ корзины для бѣлья, между тѣмъ какъ жена его шла рядомъ съ нимъ, наблюдая, чтобы кто нибудь изъ прохожихъ по улицамъ Броадвей и Тотхильсъ, не совсѣмъ чистыхъ на руку, не осмѣлился прикоснуться къ ввѣренному ей бѣлью, — предосторожность совершенно лишняя, что охотно допуститъ всякій, кто мало мальски знакомъ съ этой мѣстностью. По дорогѣ, какъ и слѣдовало ожидать, ничего такого не случилось, что могло бы встревожить мистриссъ Спарксъ: благовѣрная чета благополучно добралась до дома. Мистриссъ Спарксъ пригладила передникъ, поправила ленты на шляпкѣ, обтянула платокъ на плечахъ, и скромно постучалась въ дверь, которую сейчасъ же отворила опрятно одѣтая служанка.

Мистриссъ Спарксъ вошла въ домъ, приказавъ мужу слѣдовать за ней съ корзинами. Джемсъ, имѣя привычку повиноваться приказаніямъ своей жены также безмолвно и безпрекословно, какъ повиновался приказаніямъ своего полковника, немедленно взялъ одну изъ корзинъ и притащилъ ее въ отдаленный конецъ корридора. Тамъ онъ засталъ свою жену и служанку занимающимися обычнымъ споромъ о какихъ-то вещахъ изъ бѣлья, не доставленныхъ будто бы на прошлой недѣлѣ. Мистриссъ Спарксъ, истощивъ весь запасъ своихъ доводовъ, обратилась за помощью къ мужу, прося подтвердить ея показанія. Почтенный воинъ всегда исполнялъ это, нисколько не колеблясь и нисколько не думая о томъ, какую оказывалъ въ подобномъ случаѣ услугу; онъ дѣлалъ это не изъ неуваженія къ правдѣ, по въ полномъ убѣжденіи, что все сказанное женой его была совершенная истина. Служанка, однако, продолжала стоять на своемъ; ее не могли поколебать ни доводы мистриссъ Спарксъ, ни отрывистое подтвержденіе ея мужа. Споръ продолжался еще нѣсколько минутъ безъ особенной пользы для той и другой стороны, когда служанка замѣтила, что такъ какъ вечеръ довольно холодный и дверь на улицу оставалась открытою, то для мистриссъ Спарксъ было бы гораздо лучше внести въ корридоръ и другую корзину, и уже послѣ того поговорить о дѣлѣ.

Джемсъ, повинуясь взгляду жены, бросился на улицу, но такъ долго замедлилъ своимъ возвращеніемъ, что отсутствіе его встревожило и мистриссъ Спарксъ и служанку, и обѣ онѣ отправились къ дверямъ узнать, что случилось. Выглянувъ на улицу, онѣ крайне изумились, не видя нигдѣ Джемса. Въ первую минуту изумленія мистриссъ Спарксъ обдало ужасомъ при мысли, что вѣрно пропало бѣлье, но вслѣдъ за тѣмъ ужасъ этотъ прошелъ, когда она увидѣла, что не только телѣжка съ корзиной стояла на мѣстѣ, но и въ корзинѣ все было цѣло.

Какъ бы то ни было, хотя увѣренность въ цѣлости бѣлья и уничтожила ужасъ, но все-таки отсутствіе мужа изумляло ее, тѣмъ болѣе, что такому странному съ его стороны поведенію не представлялось никакой благовидной причины. Послѣ непродолжительнаго ожиданія, изумленію мистриссъ Спарксъ не было границъ, когда она увидѣла мужа, возвращающагося къ дому съ здоровымъ трехмѣсячнымъ ребенкомъ на рукахъ, который ревѣлъ изъ всѣхъ силъ.

Джемсъ, не ожидая вопросовъ, въ двухъ словахъ объяснилъ причину своего изчезновенія. По выходѣ на улицу за другой корзиной, его вниманіе было привлечено дѣтскимъ крикомъ, и вдругъ, въ стоявшей передъ нимъ корзинѣ, онъ къ величайшему своему удивленію увидѣлъ младенца; какимъ образомъ попалъ онъ туда, это поставило его въ совершенный тупикъ. Онъ торопливо оглянулся вокругъ, въ надеждѣ увидѣть живое существо, которое по всей вѣроятности могло оставить бѣдное маленькое созданіе въ такомъ жалкомъ положеніи; но не увидѣлъ ни души. А такъ какъ ребенокъ не могъ самъ собою упасть съ неба на подобіе снѣга, и кто нибудь да положилъ же его въ корзину, то въ силу такого предположенія Джемсъ рѣшился отъискать виновнаго. Съ этимъ намѣреніемъ онъ взялъ ребенка на руки, вмѣстѣ съ нимъ выбѣжалъ на прилегавшую улицу, и все-таки не увидѣлъ ни одного человѣка, котораго, даже по самому малѣйшему поводу, можно было бы заподозрить въ безсердечной шуткѣ, съигранной надъ несчастнымъ младенцемъ.

Въ корридорѣ, само собою разумѣется, сейчасъ же образовался военный совѣтъ изъ Спаркса, его жены и служанки. Прежде всего былъ произведенъ самый тщательнѣйшій осмотръ ребенка, — не только молоденькой служанкой, но и обладавшей большею опытностію и материнскимъ тактомъ мистриссъ Спарксъ; и все-таки не открылось ни одной тончайшей нити, по которой можно было бы добраться до его исторіи. Это было тѣмъ болѣе досадно, что всякій найденышъ, герой какой нибудь повѣсти, по преданію бываетъ одѣтъ въ такое бѣлье, которое должно показывать, что его родители занимаютъ въ обществѣ довольно значительное положеніе; а тутъ какъ нарочно представилось какое-то необыкновенное исключеніе изъ общаго правила; ребенокъ имѣлъ на себѣ одну рубашонку, да и та была не только груба по своему качеству, но и крайне ветха по своему состоянію. Потомъ, — не знаю, нужно ли говорить объ этомъ, — въ бѣльѣ романическаго найденыша, по обыкновенію, долженъ лежать кошелекъ съ золотомъ и къ одеждѣ младенца долженъ быть пришпиленъ лоскутокъ бумаги съ означеніемъ имени, которое дано было младенцу при крещеніи, — но тутъ не было ни кошелька, ни лоскутка бумаги. Тутъ было также еще другое замѣчательное обстоятельство, — ребенокъ не имѣлъ того нѣжнаго сложенія, того прекраснаго выраженія лица, которыми въ легкой литературѣ обыкновенно характеризуются младенцы въ ихъ несчастномъ положеніи. Напротивъ, это было замѣчательно простое, крѣпкаго тѣлосложенія, грязное, непривлекательное маленькое созданіе, съ здоровыми и сильными легкими, которыя, для доказательства, что обладатель ихъ и сильно озябъ, и сильно былъ голоденъ, дѣйствовали съ такой энергіей, что мистриссъ Спарксъ не замедлила укутать его въ свой теплый платокъ и этимъ самымъ успѣла предотвратить нарушеніе спокойствія въ почтенномъ семействѣ. Результатомъ совѣщанія оказалось то, что это было весьма серьезное дѣло, и что безъ лучшаго легальнаго совѣта никакихъ дальнѣйшихъ мѣръ предпринимать не слѣдуетъ; а такъ какъ въ этомъ приключеніи главнымъ дѣйствующимъ лицомъ былъ мистеръ Спарксъ, то онъ, не ожидая рѣшенія вопроса о недоставленномъ на прошлой недѣлѣ бѣльѣ, втащилъ въ корридоръ другую корзину и вмѣстѣ съ женой и телѣжкой пустился отъискивать полисмена.

Мужъ и жена зорко глядѣли во всѣ стороны, но не усмотрѣли ни одного полисмена до тѣхъ поръ, пока не выбрались на улицу Броадвей, да и тотъ, котораго они нашли, нисколько не могъ помочь имъ въ настоящемъ дѣлѣ. Онъ откровенно объяснилъ, что ему мало извѣстны законы по дѣламъ такого рода, но все же сказалъ, что, по крайнему его разумѣнію, слѣдовало бы немедленно обратиться въ домъ призрѣнія на улицѣ Іоркъ и передать младенца на попеченіе приходскихъ властей; — по крайней мѣрѣ онъ поступилъ бы непремѣнно такимъ образомъ, если бы съ нимъ повстрѣчалось подобное обстоятельство.

Спарксъ и его жена, поблагодаривъ полисмена за добрый совѣтъ, въ ту же минуту отправились въ домъ призрѣнія. По приходѣ туда, имъ нужно было обождать выхода служащихъ при домѣ особъ. Это было въ то самое время, когда бѣдныхъ просителей и просительницъ размѣщали по временнымъ комнатамъ; такъ что, до окончанія этой операціи, благовѣрная чета ничего не могла сдѣлать; мистриссъ Спарксъ принуждена была ждать, когда разведутъ по мѣстамъ всю эту праздношатавшуюся толпу. Такое обстоятельство въ особенности было непріятно этой доброй женщинѣ, какъ потому, что она по врожденному вкусу дорожила чистотой и опрятностью, такъ и потому, что по профессіи она была прачкой, а тутъ какъ будто нарочно, всѣ окружавшіе ее, по ея соображенію, сильно нуждались не только въ мытьѣ надѣтаго на нихъ платья, но и ихъ физіономій. Мистриссъ Спарксъ старалась держаться поодаль отъ нихъ, но сохранить за собой такое положеніе оказывалось не только труднымъ, но даже невозможнымъ, потому во первыхъ, что пріемная, въ которой столпились пришедшіе, была очень мала, а во вторыхъ потому, что крикъ ребенка, который какъ будто настаивалъ на томъ, чтобы его услышали, притягивалъ къ себѣ изъ толпы всѣхъ женщинъ, которыя обнаруживали сильное любопытство взглянуть на малютку и съ тѣмъ вмѣстѣ узнать его исторію. Наконецъ распредѣленіе просителей и просительницъ но временнымъ комнатамъ кончилось и мистриссъ Спарксъ очутилась лицомъ къ лицу съ начальникомъ заведенія; во все это время мужъ ея стоялъ на улицѣ, охраняя телѣжку.

Несмотря на всю сжатость объясненій мистриссъ Спарксъ, начальникъ заведенія слушалъ ее съ весьма замѣтнымъ нетерпѣніемъ.

— Добрая моя женщина, сказалъ онъ, когда мистриссъ Спарксъ замолчала: — очень жаль, что этихъ полисменовъ не учатъ исполненію своихъ обязанностей какъ слѣдуетъ. Вы не имѣете никакого права на призрѣніе ребенка отъ здѣшняго прихода. Почему я могу знать, что вы говорите правду? Быть можетъ, это и правда, я даже не сомнѣваюсь въ томъ; но сами согласитесь, если бы я удовлетворилъ ваше домогательство на одномъ только вашемъ голословномъ показаніи, то намъ пришлось бы принять на свое попеченіе половину дѣтей изъ всего прихода. Вы должны представить этого ребенка въ полицейское управленіе и настоять на томъ, чтобы оно приняло его на свое попеченіе; на вашемъ мѣстѣ я бы не вышелъ оттуда, пока этого не сдѣлаютъ. Въ настоящую же минуту, я покорнѣйше прошу васъ оставить это мѣсто, потому что у меня есть другія дѣла, которыми я долженъ заняться безотлагательно.

Мистриссъ Спарксъ, не имѣя никакихъ возраженій, отправилась къ мужу и конечно послѣдовала совѣту начальствующаго лица. По прибытіи въ мѣстное полицейское управленіе мужъ и жена вызвали полицейскаго инспектора, который со вниманіемъ и участіемъ выслушалъ показанія бѣдной женщины.

— Безсмысленно, сказалъ онъ: — и даже безчестно, что начальникъ благотворительнаго заведенія препроводилъ васъ сюда. Ему бы, кажется, должно быть извѣстно, что мы ничего не можемъ сдѣлать для дѣтей подобнаго рода. Пожалуйста вы снесите этого ребенка назадъ и настойте на томъ, чтобы его приняли.

— Да какъ же это сдѣлать, сэръ, когда онъ сказалъ мнѣ, что я должна настоятельно требовать отъ васъ и не уходить, пока вы этого не сдѣлаете.

— Онъ сказалъ это? произнесъ инспекторъ: — ну, такъ я же докажу ему, что на этотъ разъ онъ ошибается; я пошлю съ вами сержанта, который развяжетъ вамъ руки отъ всякихъ хлопотъ, и совѣтую вамъ отправляться сейчасъ же, потому что ребенокъ повидимому не здоровъ.

— Бѣдняжка! не удивительно, сказала мистриссъ Спарксъ: — я думаю, онъ только что не умираетъ съ голоду.

Мистриссъ Спарксъ и ея мужъ въ сопровожденіи сержанта снова двинулись въ домъ призрѣнія. По прибытіи въ домъ, мистриссъ Спарксъ и сержантъ немедленно были представлены начальнику; Джемсъ, по обыкновенію, остался на улицѣ. Сержантъ при этомъ случаѣ былъ краснорѣчивъ. Онъ ясно доказалъ начальнику заведенія, что въ домѣ полицейскаго управленія нѣтъ мѣста для удобнаго помѣщенія ребенка такого возраста, что законъ и чувство человѣколюбія требуютъ, чтобы власти, пекущіяся о призрѣніи бѣдныхъ, приняли участіе въ этомъ дѣлѣ, и наконецъ было бы жестоко навязать ребенка бѣдной прачкѣ.

Начальникъ отвѣчалъ, что ему очень хорошо извѣстны британскіе законы о призрѣніи бѣдныхъ, что онъ строго соблюдаетъ ихъ и вовсе не нуждается въ замѣчаніяхъ (это, мимоходомъ сказать, было справедливо до нѣкоторой степени); что онъ принимаетъ такое же участіе въ этомъ дѣлѣ, какъ и инспекторъ, и даже гораздо больше; пусть инспекторъ самъ поучится законамъ.

При такомъ нападеніи на инспектора, сержантъ вспыхнулъ и отвѣчалъ, что не хочетъ говорить объ этомъ предметѣ, но что начальникъ долженъ принять ребенка и мало того, долженъ отвѣчать за хорошее о немъ попеченіе.

Начальникъ въ свою очередь предложилъ сержанту принять ребенка на свое попеченіе, и затѣмъ они обмѣнялись крупными словами. Во все это время мистриссъ Спарксъ стояла и слушала. Нѣтъ надобности приводить здѣсь разговора двухъ оффиціальныхъ лицъ. Достаточно сказать, что онъ принялъ крайне саркастическій тонъ; это показывала упорная уклончивость сержанта принять ребенка на свое попеченіе; у него, говорилъ онъ, не было лица, способнаго кормить ребенка грудью, а какъ скоро явится такое лицо, то онъ обѣщалъ дать знать начальнику. Не обошлось дѣло и безъ личностей; это доказывается тѣмъ, что начальникъ прямо въ глаза сержанта назвалъ его инспектора осломъ, который вовсе не знаетъ законовъ, и что онъ, начальникъ, выучитъ его. Онъ просилъ сержанта передать все это инспектору вмѣстѣ съ его почтеніемъ. Сержантъ убѣдился наконецъ, что въ знаніи законовъ онъ далеко не пара начальнику дома призрѣнія, а потерявъ хладнокровіе, сталъ неизмѣримо ниже своего соперника; увидя, что его доводы ни къ чему не ведутъ, онъ счелъ за лучшее пробить ретираду, что и сдѣлалъ подъ прикрытіемъ множества угрозъ и обѣщаній отъ имени инспектора отквитать начальнику заведенія; все это разумѣется начальникомъ было принято съ величайшимъ презрѣніемъ.

Лишь только сержантъ удалился, начальникъ заведенія объявилъ мистриссъ Спарксъ, что и она должна уйти; при этомъ однако жь посовѣтовалъ ей снова обратиться въ полицейское управленіе и не выходить оттуда, пока не получитъ удовлетворенія.

Мистриссъ Спарксъ вышла на улицу и присоединилась къ мужу; здѣсь благовѣрная чета рѣшительно не знала, какія принять дальнѣйшія мѣры. Они начали обсуживать вопросъ о вторичномъ обращеніи въ полицейское управленіе, но оставались въ какой-то нерѣшительности; за то ребенокъ дѣйствовалъ чрезвычайно рѣшительно; не получая ужина, онъ ревѣлъ и барахтался такъ сильно, что какой-то проходившій мимо дерзкій мальчишка посовѣтовалъ ей, если у ней подъ платкомъ былъ краденый поросенокъ, убираться какъ можно скорѣе домой, а то пожалуй еще встрѣтится съ полисменомъ и наживетъ хлопотъ. На эту насмѣшку мистриссъ Спарксъ ничего не отвѣтила, а Джемсъ удовольствовался тѣмъ, что бросилъ на негодяя взглядъ, полный глубокаго презрѣнія. Слово «домой», произнесенное мальчикомъ, даромъ не пропало; они рѣшились дать несчастному маленькому созданію пріютъ въ своемъ домѣ, и уже утромъ разобрать надлежащимъ образомъ, кто вѣрнѣе толковалъ законъ о водвореніи: начальникъ ли благотворительнаго заведенія или полицейскій инспекторъ. Безъ дальнѣйшаго промедленія, они направили свой путь ко двору Синяго Якоря, гдѣ по возвращеніи взятой на прокатъ телѣжки благополучно и спокойно вошли въ свой болѣе привѣтливый домъ.

ГЛАВА II.

МИСТРИССЪ СПАРКСЪ ДОМА. — НАШЪ ГЕРОЙ СТАНОВИТСЯ ЖЕРТВОЙ БЛИСТАТЕЛЬНАГО НЕВѢДѢНІЯ ЗАКОНА.

Когда мистеръ и мистриссъ Спарксъ вошли въ свой домъ, они увидѣли, что родная ихъ дочь Джемима ждала ихъ прибытія съ крайнимъ нетерпѣніемъ. Джемима, единственное дитя этой достойной четы, около восьми лѣтъ отъ роду, была весьма некрасива, съ лицомъ, покрытымъ веснушками, и волосами чисто огненнаго цвѣта. Станомъ она была очень сухощава, неуклюжа, угловата и по лѣтамъ чрезвычайно высокаго роста. Ноша матери подъ теплымъ шейнымъ платкомъ не мало изумила ее; любопытство ея увидѣть ребенка было такъ велико, что она повидимому забыла о голодномъ состояніи, въ которомъ находилась до прихода родителей. Мистриссъ Спарксъ вывернула изъ платка своего protйgй и вмѣстѣ съ Джемимой въ теченіе нѣсколькихъ минутъ смотрѣли на ребенка съ большимъ участіемъ. Восторгъ Джемимы былъ безпредѣльный; не смотря на вопли и барахтанье маленькаго дикаря, она чуть не задушила его поцалуями. Наконецъ мистриссъ Спарксъ тономъ величайшей рѣшимости сказала, что если это маленькое созданіе понравилось ей, то оно, оставаясь подъ ея кровлей, ни въ чемъ не должно нуждаться, и вслѣдъ затѣмъ отправила Джемиму купить на полпенни молока, а сама принялась мыть ребенка теплой водой, которую Джемсъ подавалъ ей, и которая предназначалась для вечерняго чая. Окончивъ эту операцію, она на скорую руку приготовила для ребенка бѣлье, такъ что когда Джемима воротилась, въ наружности ребенка было столько перемѣнъ къ лучшему, что если бы она не была убѣждена въ его тождественности, то едва ли бы узнала, его.

Ребенокъ послѣ этого былъ отданъ на руки Джемимы, между тѣмъ какъ мистриссъ Спарксъ занялась приготовленіемъ ужина не только для него, но и для всего семейства. Мистеръ Спарксъ немедленно засѣлъ за столъ и вскорѣ началъ уничтожать поданный ужинъ, съ угрюмымъ, но съ тѣмъ вмѣстѣ и самодовольнымъ видомъ, наблюдая за кормленіемъ или, вѣрнѣе сказать, пичканьемъ ребенка, глотавшаго пищу съ такимъ аппетитомъ и жадностью, которые доказывали, что крикомъ своимъ онъ не имѣлъ ни малѣйшей попытки обмануть кого нибудь въ дѣйствительности своего голода. Благосклонное обращеніе мистриссъ Спарксъ и Джемимы не было оставлено имъ безъ вниманія; сейчасъ же послѣ накормленія онъ выразилъ благодарность своимъ благодѣтелямъ тѣмъ, что заснулъ крѣпкимъ сномъ. Затѣмъ, послѣ непродолжительнаго совѣщанія, гдѣ уложить ребенка на ночь, — рѣшено было, къ величайшему удовольствію Джемимы, что онъ ляжетъ съ ней на одной и той же постели. Наконецъ настало время, когда мистеръ Спарксъ долженъ былъ оставить жену и отправиться въ свои казармы; уходя, однако, изъ дому, онъ бросилъ еще взглядъ на маленькаго незнакомца. Джемима была уже въ постели; подлѣ нея покойно пріютился ребенокъ; она береяшо приподняла одѣяло, чтобы дать отцу своему возможность взглянуть на малютку. Старый воинъ задумчиво посмотрѣлъ на спящаго младенца, какъ будто въ этотъ моментъ ему пришло на память что-то давно прошедшее, но полное глубокаго интереса; потомъ онъ нагнулся, поцаловалъ дочь и ребенка и послѣ того немедленно вышелъ изъ дому.

На другое утро, послѣ завтрака, мистриссъ Спарксъ надѣла шляпку, шерстяной платокъ и съ ребенкомъ на рукахъ отправилась въ домъ призрѣнія. Джемима, успѣвшая отъ души полюбить его, горько заплакала и, не смотря на строгую воинскую дисциплину, соблюдаемую, по принятому обыкновенію, въ заведеніи мистриссъ Спарксъ, громко заворчала, когда получила отъ матери отказъ сопровождать ее. Печаль Джемимы была однако непродолжительна; по случаю праздничнаго дня, — было воскресенье, — въ домѣ призрѣнія не было ни одного начальствующаго лица, а потому вопросъ о принятіи ребенка остался нерѣшеннымъ. Мистриссъ Спарксъ обращалась и въ полицейское управленіе, но нашла, что инспекторъ по этому вопросу оставался въ своихъ убѣжденіяхъ такимъ же непоколебимымъ, какъ и наканунѣ, и даже, можетъ быть, еще непоколебимѣе, вслѣдствіе донесенія о разговорѣ сержанта съ начальникомъ благотворительнаго заведенія. Бѣдная женщина, увидѣвъ себя въ безпомощномъ состояніи, направила шаги свои къ дому, безъ малѣйшаго впрочемъ огорченія, потому что начала принимать живѣйшее участіе въ судьбѣ ребенка, который былъ принявъ Джемимой съ глубокой радостью и удовольствіемъ.

Въ теченіе всего воскресенья ребенокъ велъ себя примѣрнѣйшимъ образомъ, и вслѣдствіе этого составилъ о себѣ хорошее мнѣніе со стороны мистриссъ Спарксъ, которая, не имѣя стирки на рукахъ, занималась преимущественно няньчаньемъ малютки, изрѣдка, и то въ видѣ особой милости, для доставленія удовольствія, передавая его Джемимѣ. Послѣ полудня, когда ребенокъ заснулъ, а Джемима отправилась въ воскресную школу, она, мистриссъ Спарксъ, безъ всякаго умысла, совершенно механически начала рѣзать ножницами старое бѣлье и потомъ изъ отрѣзанныхъ лоскутковъ составлять ту форму рубашки, которая, на взглядъ опытныхъ матерей, должна годиться для всякаго возраста.

Мистеръ Спарксъ въ обычное время объявилъ начальству своему, что на вечеръ отправляется къ женѣ, которая, съ чѣмъ-то похожимъ на материнскую гордость въ лицѣ, поднесла къ нему ребенка въ сдѣланномъ на скорую руку одѣяньи и шопотомъ сказала ему нѣсколько словъ, которыя, очевидно, не должны были коснуться ушей Джемимы и на которыя Спарксъ отвѣчалъ перемѣной своего чугуннаго взгляда на что-то близкое къ улыбкѣ, которую могло принять на себя его угрюмое отъ природы лицо. Вечеръ прошелъ довольно пріятно; Спарксъ передъ уходомъ въ казармы посмотрѣлъ сначала, какъ раздѣли ребенка и снова уложили на ночь подлѣ Джемимы.

Въ понедѣльникъ утромъ первѣйшею обязанностью мистриссъ Спарксъ было принять бѣлье отъ трехъ домовъ, на которые она стирала, и получить разсчетъ за прошлую недѣлю. Все это было кончено не ранѣе двѣнадцати часовъ, тогда она надѣла на ребенка новый нарядъ и пустилась въ благотворительное заведеніе, рѣшившись, на этотъ разъ, употребляя ея собственное выраженіе, не слушать больше пустяковъ. Въ одномъ отношеніи она была счастливѣе прежняго тѣмъ, что успѣла получить свиданіе съ чиновникомъ опекунскаго совѣта, который весьма внимательно и любезно выслушалъ ея повѣсть. Когда она кончила, чиновникъ спросилъ: вѣрно ли онъ понялъ ее, что она нашла ребенка во дворѣ Дина. — Мнѣ кажется, вы ошиблись, прибавилъ онъ. Мистриссъ Спарксъ увѣряла его честнымъ словомъ, что это была истина.

— Въ такомъ случаѣ, мнѣ очень жаль васъ, сказалъ чиновникъ: — потому что приходъ этого двора состоитъ на особыхъ правахъ; онъ не платитъ пошлинъ въ пользу бѣдныхъ, и слѣдовательно ребенокъ этого прихода не можетъ разсчитывать на благотворительность здѣшняго заведенія.

— Но что же я буду дѣлать съ нимъ, сэръ? спросила мистриссъ Спарксъ. — Мы не можемъ взять его на свое попеченіе, — мы для этого слишкомъ бѣдны. Вы только представьте себѣ, какіе потребуются расходы на воспитаніе такого крошки, не говоря уже о времени и безпокойствѣ, которыя будутъ стоить тѣхъ же расходовъ.

— Обстоятельство тяжелое, даже жестокое, — я допускаю это; но я не могу дѣйствовать въ качествѣ вашего законнаго адвоката или опекуна этого ребенка. Все же не могу не сказать вамъ, что если бы я былъ на вашемъ мѣстѣ, то отправился бы въ полицейское управленіе и настоялъ бы на томъ, чтобы тамъ приняли ребенка подъ свое покровительство. И повѣрьте, они сдѣлаютъ это, если вы будете рѣшительны и въ то же время любезны.

Мистриссъ Спарксъ, безъ особенной надежды на успѣхъ, снова потянулась въ полицейское управленіе. На этотъ разъ она увидѣла только одного сержанта, ибо инспекторъ отправился по какому-то дѣлу въ главное управленіе, въ Шотландскомъ Подворьѣ. Она пыталась въ своемъ поведеніи выказать твердость воли и достоинство, но попытка ей не удавалась. Твердость воли, кромѣ отношеній къ Джемсу, ни подъ какимъ видомъ не составляла отличительной черты ея характера, а достоинство какъ-то не вязалось съ личностью простой обыкновенной прачки. На ласково, но рѣшительнымъ образомъ выраженное заявленіе сержанта, что полицейское управленіе ни подъ какимъ видомъ не можетъ взять ребенка на свое попеченіе, мистриссъ Спарксъ кротко высказала свою надежду, что сержантъ по крайней мѣрѣ посовѣтуетъ, что ей должно дѣлать?

Сержантъ и готовъ бы былъ сдѣлать это, говорилъ онъ, — и сдѣлать съ большимъ удовольствіемъ, но онъ не адвокатъ. Во всякомъ случаѣ, для нея была открыта еще одна дорога, и дорога не только безвредная, но такая, которая могла бы принести пользу, если бы она пошла по ней; на ея мѣстѣ онъ бы сдѣлалъ это, не теряя ни минуты времени; ей стоило бы только обратиться къ судьѣ Вестминстерскаго полицейскаго суда. Это былъ весьма добрый человѣкъ; онъ терпѣливо бы выслушалъ ее и помогъ бы ей, на сколько отъ него зависѣло, — сержантъ былъ увѣренъ въ этомъ. Если бы она сейчасъ же отправилась къ нему, то онъ, по всей вѣроятности, принялъ бы ее безъ всякаго замедленія, потому что допросы ночныхъ арестантовъ уже кончились, а сношенія съ другими присутственными мѣстами еще не начались. Мистриссъ Спарксъ, убѣжденная, что сержантъ говорилъ въ ея пользу отъ чистаго сердца, послушалась его совѣта и тотчасъ же направила свой путь въ полицейскій судъ.

По прибытіи въ судъ, она увидѣла, что доступъ къ полицейскому судьѣ былъ не такъ легокъ, какъ обѣщалъ ей полицейскій сержантъ. Не потому, что не кончился еще допросъ ночныхъ арестантовъ, и не потому, что дѣлались еще сношенія съ другими судебными мѣстами, но собственно потому, что господинъ судья изволили засѣдать въ своемъ кабинетѣ за бараньей котлетой. Такое поведеніе со стороны судьи было совершенно извинительно въ глазахъ всякаго благороднаго и добропорядочнаго человѣка. Правда, что отъ господина судьи требовалось, чтобы изъ цѣлыхъ сутокъ онъ удѣлялъ только семь часовъ на отправленіе возложенныхъ на него обязанностей, которыя онъ сокращалъ, пріѣзжая въ присутствіе спустя часъ послѣ его открытія; — правда также, чтобы не допустить его умъ до утомленія, благодѣтельное законодательство опредѣлило ему двѣсти двадцать вакантныхъ дней изъ трехсотъ шестидесяти пяти, составляющихъ цѣлый годъ, съ щедрымъ вознагражденіемъ въ полторы тысячи фунтовъ стерлинговъ за дни, въ которые онъ долженъ находиться при отправленіи своихъ обязанностей, — оно опредѣлило такое щедрое вознагражденіе собственно съ тою цѣлію, чтобы устранить взяточничество и неизбѣжно сопряженный съ нимъ безсовѣстный образъ дѣйствій — жаль, очень жаль, что подобная теорія не распространена и на другія профессіи и другія занятія, кромѣ судебныхъ, — не смотря на то, вотъ и еще часъ времени урѣзывается у службы въ самую драгоцѣнную часть дня и урѣзывается собственно для сбереженія его натуры отъ совершеннаго истощенія.

Мистриссъ Спарксъ ждала терпѣливо, когда кончится судейскій завтракъ; но не такъ былъ терпѣливъ ребенокъ. Повидимому, его сильно тревожила инстинктивная идея, что голодъ въ его нолоягеніи былъ одинаково достоинъ сочувствія, какъ и голодъ господина судьи, и онъ выражалъ свое мнѣніе по этому предмету, если не внятно, то по крайней мѣрѣ громко, и притомъ съ такой энергіей, что экзекуторъ, опасаясь нарушенія спокойствія судьи за его завтракомъ, довольно грубо объявилъ мистриссъ Спарксъ, что она или должна угомонить ребенка, или удалиться. Къ счастію, въ этотъ самый моментъ господинъ судья изволили явиться въ присутствіе и, изумленные дѣтскимъ воплемъ, приказали представить мистриссъ Спарксъ своей особѣ.

Судья выслушалъ показанія мистриссъ Спарксъ съ терпѣніемъ и вниманіемъ.

— Если, возразилъ онъ: — все сказанное вами — правда, то конечно, нельзя не согласиться, что на вашу долю выпалъ случай, въ которомъ вы, принявъ на себя самую гуманную роль, должны при ея исполненіи подвергнуть себя стѣсненію. Въ тоже время образъ дѣйствія служащихъ при благотворительномъ заведеніи представляется до такой степени противорѣчащимъ тому, что я обыкновенно слышу о нихъ, что настоящій вопросъ по необходимости должно разсматривать съ двухъ сторонъ. Я сейчасъ же пошлю курьера за подсмѣннымъ чиновникомъ, и выслушавъ его объясненія, рѣшу, что вамъ нужно дѣлать.

Дѣйствительно, въ извѣстное намъ благотворительное заведеніе сейчасъ же былъ посланъ курьеръ. Ему, однакожъ, не удалось отъискать не только подсмѣннаго чиновника, но и никого изъ начальствующихъ лицъ, — и онъ, послѣ значительнаго промежутка времени, воротился съ помощникомъ швейцара и чиновникомъ изъ конторы приходскаго стряпчаго. Судья попросилъ мистриссъ Спарксъ повторить свои показанія, что и было ею сдѣлано довольно отчетливо.

— Милордъ, сказалъ присяжный чиновникъ: — мнѣ нѣтъ надобности въ свидѣтеляхъ, которые бы дѣлали возраженія или опроверженія; напротивъ, я допускаю, что все сказанное — неопровержимая истина. Но вмѣстѣ съ симъ, я долженъ доложить вамъ, что Подворье Дина пользуется исключительнымъ положеніемъ, — оно изъято отъ налога въ пользу благотворительныхъ учрежденій, и слѣдовательно обязать приходъ принять на себя попеченіе объ этомъ ребенкѣ не зависитъ отъ вашей власти и не подлежитъ вашему вѣдѣнію.

— Если вы можете доказать мнѣ это, сказалъ судья: — то я не въ состояніи оказать бѣдной просительницѣ какое либо удовлетвореніе; если же нѣтъ, то я долженъ приказать приходу принять этого ребенка. Было бы несправедливо и даже жестоко навязать его на шею бѣдной женщинѣ.

— Совершенная правда, милордъ; но согласитесь также, что мы на столько же имѣемъ права отступать отъ закона, на сколько и вы; случай весьма непріятный, но мы никакимъ способомъ не можемъ помочь ему.

— Надѣюсь, сэръ, сказала мистриссъ Спарксъ судьѣ: — вы по крайней мѣрѣ посовѣтуете, что намъ дѣлать. Мы слишкомъ бѣдны, чтобы воспитать посторонняго ребенка, да при томъ же, Богъ вѣсть, представится ли намъ возможность обходиться съ нимъ по человѣчески.

— Одинъ только совѣтъ могу я вамъ дать, сказалъ судья: — это обратиться къ адвокату.

— Но въ такомъ случаѣ, за совѣты я должна платить ему, — не правда ли, сэръ?

— Само собою разумѣется, отвѣчалъ судья. — Ни подъ какимъ видомъ нельзя ожидать, что онъ будетъ оказывать вамъ свои услуги безвозмездно.

— А если вы заплатите одному, сказалъ чиновникъ изъ конторы стряпчаго: — это все равно, что даромъ бросите деньги. Могу васъ увѣрить, что въ настоящемъ дѣлѣ наши убѣжденія останутся непоколебимыми.

— Скажите же мнѣ, сэръ, что я должна дѣлать, опросила мистриссъ Спарксъ. — Мы не въ состояніи воспитать этого ребенка. Я ни болѣе ни менѣе, какъ бѣдная прачка, — а мужъ мой — рядовой гвардейскаго полка; бываетъ время, что мы, какъ говорится, не въ состояніи отогнать отъ дверей голоднаго волка.

— Что вы должны дѣлать, добрая женщина, это совершенно зависитъ отъ вашего усмотрѣнія. Я могу только посовѣтовать вамъ обратиться къ адвокату, и больше ничего. Позовите слѣдующаго просителя.

Чиновникъ адвокатской конторы, увидѣвъ, что онъ болѣе не нуженъ, оставилъ судъ, а вслѣдъ за нимъ и мистриссъ Спарксъ въ сильномъ негодованіи вышла изъ присутствія и отправилась прямо домой, потому что въ это время ребенокъ началъ обнаруживать всѣ признаки голоднаго состоянія. Погода была чрезвычайно холодная и дождливая, поэтому бѣдная женщина возвращалась домой почти бѣгомъ. Но какъ ни были быстры ея шаги, на углу Іоркской улицы ее догналъ швейцаръ благотворительнаго заведенія. Онъ дотронулся до ея плеча и сказалъ, что намѣренъ съ ней поговорить, или вѣрнѣе сказать, это намѣреніе предугадала сама мистриссъ Спарксъ, ибо швейцаръ былъ толстый мужчина и отъ усиленнаго движенія едва переводилъ духъ; свойство занимаемой имъ должности лишало его возможности дѣлать моціонъ. Лишь только прошла одышка, какъ онъ обратился къ мистриссъ Спарксъ съ слѣдующими словами:

— Я вполнѣ увѣренъ, что навязать рабочей женщинѣ воспитаніе чужаго ребенка — обстоятельство весьма неподходящее; но все-таки, если бы вы дѣйствовали путемъ закона, ребенокъ былъ бы принятъ на попеченіе прихода. Такъ какъ я говорю собственно для вашей пользы, то надѣюсь, вы никому не передадите моихъ словъ, въ противномъ случаѣ я буду поставленъ въ затруднительное положеніе. Для васъ нѣтъ никакой надобности нанимать адвоката, и чиновникъ, говорившій судьѣ, что присяжные опекуны не обязаны принимать ребенка, болталъ чистѣйшій вздоръ. Я знаю законъ не хуже его; даже можетъ быть лучше. Я вамъ вотъ что посовѣтую сдѣлать. Останьтесь здѣсь на нѣсколько минутъ, а я перейду на другой уголъ. Какъ только я завижу полисмена, то сейчасъ же подниму руку. Въ этотъ моментъ вы положите ребенка на землю подъ аркой, — но смотрите, такъ, чтобы никто не видѣлъ — а потомъ подойдите къ полисмену и скажите, что видѣли ребенка на тротуарѣ; вѣроятно его кто нибудь бросилъ, и если онъ останется въ такомъ положеніи, то непремѣнно умретъ отъ холода. Полисмену ничего больше не останется дѣлать, какъ только подойти и взять его. Опекуны должны будутъ принять его, какъ ребенка, найденнаго въ чертѣ прихода; и ничего не могутъ вамъ сдѣлать, если бы впослѣдствіи и узнали, что его подкинули вы, — потому что ребенокъ не вашъ, и притомъ же имъ не найти такого закона, который бы обязывалъ васъ воспитать чужое дитя.

— Вы совѣтуете мнѣ положить ребенка на холодный тротуаръ? сказала мистриссъ Спарксъ.

— Чѣмъ холоднѣе и сырѣе, тѣмъ лучше, отвѣчалъ швейцаръ. — Это послужитъ къ обвиненію полисмена въ безчеловѣчіи, если бы онъ не поднялъ ребенка.

Мистриссъ Спарксъ вмѣсто отвѣта бросила на швейцара взглядъ глубокаго негодованія. Она еще крѣпче укутала ребенка въ платокъ и противъ вѣтра и дождя направилась къ дому съ какимъ-то рѣшительнымъ и до нѣкоторой степени суровымъ выраженіемъ въ лицѣ. Всѣ недоумѣнія относительно того, что ей дѣлать съ несчастнымъ ребенкомъ, теперь совершенно изчезли. Предложеніе швейцара разомъ положило конецъ всему дѣлу. Мысль о безчеловѣчномъ поступкѣ съ безпомощнымъ маленькимъ созданіемъ и въ добавокъ препятствія, какъ будто нарочно поставляемыя для нея приходскими властями, до такой степени потрясли ея женскія чувства, что она рѣшилась оставить ребенка у себя и воспитать его. — Гдѣ трое бываютъ сыты, размышляла она: тамъ будетъ сытъ и четвертый; Богъ не для того создалъ человѣка, чтобы умирать ему съ голоду. — Джемима будетъ няньчить его, а что касается до Спаркса, то она знала, что ей нечего было бояться оппозиціи съ его стороны. Да, она рѣшилась вскормить и выростить ребенка, какъ своего роднаго сына. Во всякомъ случаѣ, если она возьметъ его на свое попеченіе, то ея совѣсть будетъ чиста и спокойна; можетъ статься еще, Богъ нарочно послалъ его — кто знаетъ? И не такія вещи случаются на свѣтѣ.

Этими и другими подобнаго рода размышленіями мистриссъ Спарксъ занимала свой умъ по дорогѣ къ дому.

ГЛАВА III.

ЧРЕЗЪ ПОТЕРЮ СВОЕГО ПРОЦЕССА ПЕРЕДЪ ЗАКОНОМЪ, НАШЪ ГЕРОЙ ВОДВОРЯЕТСЯ НА ЖИТЕЛЬСТВѢ И ПОДУЧАЕТЪ ИМЯ.

Было уже сказано, что мѣсто жительства мистриссъ Спарксъ находилось во дворѣ Синяго Якоря, на Іоркской улицѣ, въ Вестминстерскомъ кварталѣ. Судя по входу во дворъ съ улицы, такую непріятную резиденцію для человѣка, любящаго живописную мѣстность, едвали можно себѣ представить. Узкіе ворота, служившіе входомъ, имѣли, по своей нечистотѣ, отвратительную наружность; дома внутри двора, густо населенные, сообщали идею о страшной грязи, далеко несоотвѣтсвующей той репутаціи, которую мистриссъ Спарксъ пріобрѣла своею личной опрятностью и тѣмъ, что слыла за аккуратную и искусную прачку. Сна едва ли бы наняла здѣсь квартиру, если бы выборъ зависѣлъ отъ одного вкуса; но въ Вестминстерскомъ кварталѣ чрезвычайно трудно было найти помѣщеніе для прачешнаго заведенія; а такъ какъ домъ, въ которомъ жила мистриссъ Спарксъ, имѣлъ для этого всѣ удобства, то въ настоящемъ случаѣ она оставила въ сторонѣ свои собственныя частныя чувства и была, можно сказать, счастлива, когда ей удалось нанять себѣ домикъ за умѣренную плату.

Домъ былъ расположенъ по правую сторону отъ входа и считался во дворѣ послѣднимъ. Примыкая къ переулку Гарднеръ, онъ состоялъ изъ четырехъ комнатъ — двухъ вверху и двухъ внизу, — съ небольшимъ позади навѣсомъ и узенькимъ дворикомъ въ тридцать ярдовъ длины, для сушки бѣлья. Дворикъ этотъ былъ окруженъ глухими задними стѣнами сосѣднихъ домовъ съ сѣверной, восточной и западной сторонъ, а южную сторону замыкалъ высокій заборъ, усыпанный на верху битыми бутылками, такъ что служилъ надежной преградой для незваныхъ, нечистыхъ на руку гостей; но впрочемъ онъ не былъ такъ высокъ, чтобы заслонять собою солнце, когда мистриссъ Спарксъ, желая воспользоваться его лучами, вывѣшивала для просушки ввѣренное ей бѣлье.

Внутренность дома была раздѣлена слѣдующимъ образомъ. Мистриссъ Спарксъ была главнымъ жильцомъ. Двѣ верхнія комнаты она отдавала въ наемъ другимъ двумъ я; иль дамъ, брату и сестрѣ. Этотъ братъ былъ артельщикомъ въ торговомъ домѣ въ Пикадилли. Такъ какъ онъ не будетъ участвовать въ нашей драмѣ, то нѣтъ надобности отнимать у читателя время описаніемъ его личности; достаточно сказать, что это былъ честный, трезвый, спокойный человѣкъ, лѣтъ сорока пяти, обладавшій тѣмъ, что въ глазахъ мистриссъ Спарксъ служило лучшею рекомендаціей, — искреннею привязанностью къ жившей съ нимъ хромоногой сестрѣ, которая снискивала себѣ пропитаніе, работая въ улицѣ Страндъ на Фабрикѣ армейскаго сукна. Болѣе этого не считаемъ за нужное распространяться и объ ея особѣ, потому что она явится на нашей сценѣ раза два, и то во второстепенной роли, — послѣ того мы ничего о ней не услышимъ.

Все нижнее помѣщеніе мистриссъ Спарксъ занимала для своего собственнаго употребленія. Лицевая комната служила пріемной или гостиной и была прибрана съ особеннымъ разсчетомъ на эффектъ. Мебель была старая, но не ломаная, — бѣдная, но очень приличная; сверхъ того размѣры ея были скромные; она не загромождала комнаты, не отнимала у нея удобства. Стѣны комнаты не лишены были украшеній. На одной изъ нихъ, противоположной окну, висѣлъ портретъ обожаемаго рядовымъ Спарксомъ идола — герцога Веллингтона. На другихъ стѣнахъ красовались стѣнные часы, зеркало, нѣсколько гипсовыхъ статуэтокъ, — не особенно изящной отдѣлки, напротивъ всѣ они отличались аляповатостью, которая значительно уменьшила бы ихъ достоинство въ глазахъ знатока изящныхъ искусствъ, если бы такая личность вздумала когда нибудь посѣтить эту мѣстность — предположеніе несбыточное. Но главнымъ украшеніемъ всей комнаты служилъ рядъ утюговъ, стройно поставленныхъ во фронтъ на каминной полкѣ, шлифованными сторонами къ зрителю. Эти утюги составляли для мистриссъ Спарксъ сердечную усладу. Она любила и уважала ихъ. Это были ея домашніе пенаты; въ затруднительныхъ обстоятельствахъ она постоянно обращала къ нимъ свои взоры, какъ бы прося у нихъ утѣшенія и совѣта; и судя по довольному выраженію лица, съ которымъ она часто на нихъ взглядывала, надо заключить, что она не напрасно обращалась къ нимъ и за утѣшеніемъ, и за совѣтомъ. "Если бы они были ея дѣтьми, то едвали бы она больше гордилась ихъ наружностью; расточаемая на нихъ заботливость, чтобы гладкія ихъ поверхности всегда блистали какъ зеркало, достойна всякой похвалы.

Заднюю комнату смѣло можно назвать лабораторіей мистриссъ Спарксъ, потому что, хотя мѣдные котлы и лоханки стояли подъ вышепомянутымъ навѣсомъ, но крючки и вилки для провѣтриванія бѣлья и сушки его, когда погода принуждала производить эту операцію внутри дома, гладильныя доски и платяныя корзины находились въ этой комнатѣ. Полъ былъ выстланъ досками, что составляло одно изъ важнѣйшихъ удобствъ помѣщенія: — онѣ спасали ноги отъ ревматизма. Тутъ находилась также хорошая печка, въ которой не только нагрѣвались одни утюги, но и производилась стряпня. Эти предметы вмѣстѣ со столомъ, задвинутымъ для большаго простора въ уголъ, парой стульевъ и фальшивымъ комодомъ, который каждый вечеръ превращался въ кровать со всѣми на ней принадлежностями, — составляли мебель задней комнаты.

По приходѣ домой, мистриссъ Спарксъ застала Джемиму, одаренную отъ природы хорошимъ аппетитомъ, такою же голодною, какимъ былъ на ея рукахъ ребенокъ. Не за что впрочемъ и осуждать Джемиму: полдень считался обыкновеннымъ часомъ обѣда, а когда мистриссъ Спарксъ воротилась изъ полицейскаго суда, то было уже три часа. Какъ ни былъ силенъ голодъ этой бѣдной дѣвочки, онъ изчезъ въ тотъ самый моментъ, когда она услышала крикъ ребенка. Она схватила маленькое созданіе на руки, почти вырвала его у матери, прежде чѣмъ изнеможенная отъ усталости женщина успѣла опуститься на стулъ, и съ полнымъ восторгомъ начала его убаюкивать. Всѣ попытки успокоить его оказались однако безполезными, и бѣдная мистриссъ Спарксъ принуждена была встать съ мѣста, надѣть шляпку, накинуть теплый платокъ и отправиться за пищей для ребенка, утѣшая себя мыслью, что холодная и отварная баранина, для ея собственнаго обѣда и обѣда Джемимы, не успѣетъ простынуть еще больше въ этотъ короткій промежутокъ, не смотря даже на морозный день. Въ короткое время ребенокъ былъ накормленъ, — черезъ пять минутъ онъ заснулъ и вслѣдъ за тѣмъ мистриссъ Спарксъ и Джемима спокойно усѣлись за столъ и принялись за свой обѣдъ.

По окончаніи трапезы, мистриссъ Спарксъ занялась въ задней комнатѣ сортировкой бѣлья, которое принесла домой поутру. Она исполняла этотъ трудъ не только систематическимъ, но и артистическимъ образомъ. Она раскладывала бѣлье на полу небольшими грудками, въ ровномъ одна отъ другой разстояніи, провѣряя названія вещей и ихъ числа по списку, который былъ выданъ ей вмѣстѣ съ бѣльемъ. Окончивъ это, она принялась провѣрять свои счеты, но занятіе это на самой его серединѣ было прервано. Ребенокъ проснулся и Джемима при всемъ своемъ стараніи снова убаюкать его, принуждена была передать этотъ трудъ своей матери. Мистриссъ Спарксъ, хотя и съ нѣкоторымъ затрудненіемъ, успѣла, однако, лучше своей дочери, угомонить неугомоннаго. Подвигъ этотъ не заслуживалъ бы и повѣствованія, если бы, при его выполненіи, она не обнаружила психологическаго явленія. Нѣкоторые сомнѣвались, что умъ человѣческій не въ состояніи въ одно и то же время дѣлать соображенія по двумъ или нѣсколькимъ предметамъ, но мистриссъ Спарксъ при этомъ случаѣ зашла гораздо дальше. Взявъ ребенка въ заднюю комнату, она начала напѣвать ему колыбельныя пѣсенки такимъ тономъ, который до нѣкоторой степени оправдывалъ расположеніе малютки къ безсонницѣ и слезамъ, — и въ то же самое время думала, въ какомъ видѣ представитъ она все это дѣло Спарксу, когда онъ придетъ домой. Что она нисколько его не боялась, въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія; напротивъ, какъ самый главный его начальникъ, она знала, что такое чувство съ ея стороны не дѣлало бы ей чести; но будучи искренно къ нему привязана, она понимала, что заботы и вниманіе, которыхъ потребуетъ себѣ ребенокъ въ ихъ домѣ, послужатъ для этого человѣка источникомъ хлопотъ и огорченій въ его пору жизни. Опасенія ея значительно уменьшились, когда она вспомнила, что Джемсъ приходилъ домой только вечеромъ, когда ребенокъ, — болѣе чѣмъ вѣроятно, — будетъ спать. Но, кромѣ колыбельныхъ пѣсенокъ и соображеній о чувствахъ мужа, умъ мистриссъ Спарксъ былъ занятъ въ то же время еще и другими предметами: она размышляла о томъ, какъ она одѣнетъ ребенка, какъ изъ нѣкоторыхъ старыхъ платьевъ Джемимы она сдѣлаетъ для него новыя, — дѣло само по себѣ не очень легкое, напротивъ того, требовавшее самой глубокой обдуманности, потому что Джемима имѣла привычку занашивать свои платья не только до тѣхъ поръ, пока на нихъ изчезнетъ всякій глянецъ, но и гораздо дальше. Она думала также о томъ, какимъ образомъ удастся ей съэкономить время, необходимое для надлежащаго ухода за ребенкомъ, и о многихъ другихъ предметахъ, слишкомъ многочисленныхъ, чтобы упоминать о нихъ, но которые легко понятны для читателя, особливо для читательницы, если она сама мать семейства. Но самый необыкновенный фактъ, съ научной точки зрѣнія, заключался въ удивительномъ контролѣ ума надъ движеніемъ мускуловъ, въ теченіи этого разнообразнаго ряда размышленій. Укачивая и убаюкивая на рукахъ ребенка подъ тактъ колыбельной пѣсенки, мистриссъ Спарксъ продолжала ходить по комнатѣ взадъ и впередъ, то по ея длинѣ, то по ширинѣ, то по діагонали, ни разу не задѣвъ при этихъ маневрахъ ни одной грудки бѣлья разложеннаго на полу; она, при всей дѣятельности своего ума, могла быть соперницей знаменитаго танцора, мистера барона Натана, который въ грэвзандскомъ рошервильскомъ саду выплясывалъ матлотъ на полу, усыпанномъ яйцами.

Ребенокъ наконецъ уснулъ, бѣлье изчезло и на столѣ стоялъ вечерній чай въ ожиданіи прибытія мистера Спаркса къ своему семейному кружку. Послѣ обычныхъ горячихъ привѣтствій, онъ, какъ всегда, подсѣлъ къ огоньку. Мистриссъ Спарксъ пододвинула къ нему столъ съ чайными принадлежностями. Спарксъ окинулъ его взглядомъ и въ одинъ моментъ обнаружилъ отсутствіе хлѣба и масла. Онъ, однако же, не сдѣлалъ никакого замѣчанія, доказывая такимъ молчаніемъ свой отъ природы кроткій нравъ и превосходную дисциплину своей жены. Терпѣніе его не долго оставалось безъ вознагражденія; черезъ нѣсколько минутъ жена его вышла изъ задней комнаты съ тарелкой сдобныхъ пышекъ въ такомъ огромномъ количествѣ, что кромѣ желудка голоднаго гвардейца, и притомъ довольно рѣшительнаго, никто не отважился бы учинить на нихъ аттаку безъ твердой надежды на ихъ уничтоженіе.

Говоря сущую правду, вся эта продѣлка была ни болѣе, ни менѣе, какъ театральная выходка со стороны мистриссъ Спарксъ. Она знала, что главною слабостью ея мужа были сдобныя пышки, — хорошо пропитанныя масломъ и пересыпанныя самой мелкой солью, и она, прежде чѣмъ вступить съ нимъ въ объясненія на счетъ ребенка, рѣшилась очаровать его. Съ этою цѣлью и чтобы произвесть большій эффектъ, она развела огонь въ задней комнатѣ, — хотя, по случаю понедѣльника, въ этомъ не представлялось ни малѣйшей надобности, и приготовивъ тамъ пышки, принесла ихъ совсѣмъ неожиданно и поставила передъ мужемъ. Прошла какая нибудь минута, и она была уже довольна эффектомъ, который произвели ея пышки, такъ что въ спокойствіи неблагополучіи дальнѣйшихъ объясненій она нисколько не сомнѣвалась.

Съ появленіемъ пышекъ, въ глазахъ Спаркса засверкало удовольствіе, да еще такое, что послѣ двухъ-трехъ усилій на его лицѣ появилась улыбка. Для мистриссъ Спарксъ этого было совершенно довольно, но увѣренность ея была вдвойнѣ увеличена взглядомъ признательности, брошеннымъ на нее послѣ первой уничтоженной пышки. Такъ артистически она приготовила ихъ и такъ аккуратно положила всѣ снадобья, что невозможно было сказать: преобладало ли въ пышкахъ масло или тѣсто, по качеству или по количеству.

Послѣ чаю, мистриссъ Спарксъ начала полный, справедливый и подробный отчетъ о своихъ похожденіяхъ, ничего не утаивая и, для заглушенія своей досады, ничего не прибавляя. Спарксъ слушалъ внимательно, и не будучи отъ природы сварливымъ, оставался спокойнымъ до того эпизода въ разсказѣ, гдѣ описывался пріемъ въ полицейскомъ судѣ и затѣмъ напутственный совѣтъ швейцара благотворительнаго заведенія. При этомъ на лицѣ доблестнаго воина обнаружились всѣ признаки глубокаго душевнаго волненія. На этомъ лицѣ показывались какія-то странныя, судорожныя сжатія мускуловъ; брови супились; въ глазахъ сверкалъ какой-то грозный огонь. Мало того, ручные мускулы сжимались до такой степени, что принимали плотность и твердость дерева. Не смотря на то, онъ не вымолвилъ не только ни одного слова, но его гортань не произвела даже ни малѣйшаго звука. Сильное душевное волненіе продолжалось и видимо порывалось разразиться словами, но на нѣкоторое время безъ всякаго успѣха: — до такой степени окоченѣли въ немъ всѣ личные мускулы и голосные органы.

Наконецъ человѣческая натура не могла больше вынести этой пытки, и Спарксъ разразился такой громаднѣйшей бранью, что отъ нея треснуло оконное стекло и на каминной полкѣ задрожали всѣ утюги. По крайней мѣрѣ мистриссъ Спарксъ утверждала, что это онъ разбилъ стекло, но Джемсъ отпирался и говорилъ, что это было сдѣлано недѣлю тому назадъ мальчикомъ, который бросилъ камень въ окно; мистриссъ Спарксъ возразила на это шутливымъ тономъ, что онъ приплелъ тутъ мальчика собственно для оправданія своего дурнаго поступка.

Послѣ непродолжительнаго молчанія, Джемсъ снова выпустилъ залпъ анаѳемъ на приходскихъ чиновниковъ и полицейскія власти. Онъ продолжалъ ихъ бранить на чемъ свѣтъ стоитъ почти цѣлый часъ; мистриссъ Спарксъ не обращала на это ни малѣйшаго вниманія, не смотря на ея отвращеніе ко всякаго рода ругательствамъ; — она предвидѣла, что все это кончится его расположеніемъ принять ребенка въ кругъ своей семьи — и не ошиблась. Когда онъ успокоился, почтенная чета тихо, чинно и разсудительно приступила къ щекотливому разговору, результатомъ котораго было то, что бѣдное маленькое созданіе не должно было болѣе служить игрушкой для приходскихъ и полицейскихъ властей, но что оно будетъ воспитываться въ ихъ домѣ, какъ родное дѣтище во всѣхъ отношеніяхъ.

На другое утро, Джемима, Формально произведенная теперь въ няньки, отправилась съ ребенкомъ на Іоркскую улицу подышать чистымъ воздухомъ. Она не мало гордилась возложеннымъ на нее довѣріемъ, но ни подъ какимъ видомъ не хотѣла показывать своей гордости; на этомъ основаніи она рѣшилась не избѣгать своихъ подругъ, съ которыми могла бы встрѣтиться, но, слѣдуя совѣту матери, должна была оставаться никѣмъ не замѣченною. Если бы она и дѣйствительно желала чего нибудь въ родѣ уединенной прогулки, то желаніе ея оказалось бы несбыточнымъ, ибо черезъ нѣсколько минутъ вокругъ нея собралось безчисленное множество дѣвчонокъ отъ десяти лѣтъ и моложе. Что ни говорите, а со стороны мистриссъ Спарксъ въ высшей степени было безразсудно совѣтовать Джемимѣ избѣгать по возможности своихъ подругъ, по тому самому, что одинъ уже видъ малютки, и притомъ совершенно свѣженькаго, служилъ величайшей приманкой, которой въ мѣстности подобнаго рода и при такомъ густомъ населеніи юнаго женскаго пола, невозможно⁵было миновать, не обративъ на нее должнаго вниманіи.

Собравшіяся вокругъ Джемимы подруги имѣли въ своемъ характерѣ нѣсколько общихъ чертъ, которыя придавали имъ такой видъ, что онѣ какъ будто бы принадлежали къ одному и тому же семейству. Во первыхъ, тутъ было замѣтное удаленіе отъ всего похожаго на кокетство, въ особенности большое удаленіе отъ опрятности. Вообще всѣ платья, за исключеніемъ только самыхъ маленькихъ созданій, были слишкомъ коротки и узки, а эти исключенія въ свою очередь бросались въ глаза тѣмъ, что впадали въ противоположную крайность: платья на маленькихъ созданіяхъ были не только слишкомъ длинны, но и слишкомъ широки. Но самою замѣчательною особенностью, по крайней мѣрѣ у старшихъ, служили ихъ шляпки. Въ тѣ времена этотъ женскій нарядъ отличался огромными размѣрами, и подруги Джемимы, судя по величинѣ ихъ шляпокъ, всѣ имѣли въ высшей степени модные головные наряды, — безобразіе ихъ тѣмъ болѣе казалось рѣзкимъ, чѣмъ меньше былъ ростъ дѣвочки. Въ тоже время надобно замѣтить, наружность и форма всѣхъ этихъ шляпокъ не только находилась въ плачевномъ состояніи, но судя по ихъ искалѣченному и полинялому виду, онѣ, до поступленія во владѣніе нашихъ маленькихъ особъ, очевидно уже были украшеніемъ множества другихъ женскихъ головъ.

Джемиму въ нѣсколько секундъ забросали такимъ обиліемъ вопросовъ относительно ребенка, что всякая попытка съ ея стороны соблюсти скромность оказалась совершенно безполезной. Она была принуждена — быть можетъ не совсѣмъ противъ желанія — передать краткую исторію предшествовавшихъ событій, на сколько они были ей извѣстны, между тѣмъ какъ выпученные глазенки, безмолвіе и затаенное дыханіе маленькихъ слушательницъ ясно говорили, до какой степени интересовало ихъ повѣствованіе. Исторія кончилась и вслѣдъ за ней началось самое подробное разсмотрѣніе личности ребенка, въ особенности его рукъ и ногъ, а за тѣмъ платье его подвергнуто было такому тщательному осмотру, что таможенный французскій обыскъ на границѣ Швейцаріи, въ худшія времена Бурбоновъ, когда строжайше воспрещался привозъ швейцарскихъ брильянтовъ и часовыхъ колесъ, былъ, по своей строгости, ничто въ сравненіи съ настоящимъ обыскомъ.

Кончился наконецъ и этотъ личный осмотръ; тогда каждая маленькая особа, къ величайшему ужасу Джемимы, въ свою очередь потребовала себѣ права поняньчить ребенка; тѣмъ болѣе Джемимѣ казалось это ужаснымъ, что едва ли одна изъ ея подругъ имѣла даже самыя первоначальныя понятія въ трудной наукѣ обращенія съ дѣтьми. Не смотря на то, будучи дѣвочкой добродушной и не желая навлечь на себя неудовольствіе подругъ, она позволила каждой изъ нихъ подержать на рукахъ ребенка, бдительно наблюдая при этомъ за каждымъ движеніемъ новой няньки. Все шло нѣкоторое время довольно гладко; — какъ вдругъ Джемиму начали обвинять въ грубомъ фаворитствѣ на томъ основаніи, что она позволяла ребенку оставаться дольше на рукахъ тѣхъ, кого больше любила, и этимъ самымъ возбуждала досаду въ тѣхъ, которыя были не очень милы ея сердцу. Неудовольствіе усиливалось и принимало размѣры, грозившіе разрывомъ миролюбивыхъ отношеній; — однѣ покушались вырвать ребенка изъ рукъ, другія громко обвиняли Джемиму въ гордости, изъ-за того только, что ея матери привелось разъ найти ребенка, между тѣмъ какъ ихъ матерямъ случалось находить дѣтей по нѣскольку разъ, а если и не случалось, то онѣ получали ихъ отъ доктора; — по всему этому ей нечего было вздергивать носъ. Наконецъ одна изъ агитаторшъ, въ огромнѣйшей шляпкѣ необыкновеннаго фасона, имѣя свои собственныя темныя и неопредѣленныя понятія о законѣ относительно «найденнаго клада», предложила митингу слѣдующій вопросъ: — если ребенокъ былъ найденъ въ приходѣ Дина, то почему онъ долженъ принадлежать мистриссъ Спарксъ больше, чѣмъ всякому другому? — и не дожидаясь разсужденій по этому предмету, дополнила свое предложеніе мыслью, что найденный ребенокъ долженъ быть общимъ достояніемъ собравшейся компаніи. Это предложеніе, при всей его неблаговидности, было принято митингомъ съ такимъ энтузіазмомъ, что Джемима не на шутку испугалась, и, крѣпко сжавъ ребенка въ рукахъ, изо всѣхъ силъ бросилась бѣжать къ двору Синяго Якоря, куда и прибыла благополучно; ея длинныя ноги давали ей огромное преимущество передъ ея преслѣдователями.

Лишь только Джемима вошла въ домъ, какъ сейчасъ же бросилась къ матери, которая занималась у лохани, и объявила ей объ опасностяхъ, какимъ подвергался ребенокъ. Къ крайнему изумленію дѣвочки, ея мать, повидимому, не обратила ни малѣйшаго вниманія на это обстоятельство, но спокойно сбросила съ рукъ мыльную пѣну, отерла ихъ передникомъ, потомъ подошла къ шкафу, вынула шляпку, платокъ и, расправивъ ихъ на своей особѣ къ полному своему удовольствію, сказала Джемимѣ, чтобы она уложила ребенка спать, если можно, и ни подъ какимъ видомъ не выходила изъ дому до ея возвращенія. Мистриссъ Спарксъ полагала, что пробудетъ въ отсутствіи не больше полчаса.

Причина такого внезапнаго ухода мистриссъ Спарксъ была слѣдующая. Во время стирки бѣлья, ея мысли были сосредоточены на ребенкѣ, котораго она приняла въ свой домъ. Она размышляла, что не исполнила еще ни одной изъ добровольно принятыхъ на себя материнскихъ обязанностей. Правда, она дала пріютъ ребенку, но ему нужно еще было не только имя, но и принятіе въ лоно христіанской церкви. Упущеніе было очевидно и она рѣшилась исправить его; но нужно было еще рѣшить, какое дать ребенку имя при крещеніи. Надъ этимъ, однакожъ, она думала не долго. Она рѣшилась назвать его Джемсомъ, въ честь имени своего мужа. Къ этому побуждала ее еще и другая причина. Въ началѣ супружеской жизни своей она лишилась сына такого же возраста, какъ и этотъ ребенокъ, — несчастіе, отъ котораго одинаково болѣло сердце какъ ея, такъ и мужа; воспоминаніе объ этой утратѣ и вызвало тотъ патетическій взглядъ, который мистеръ Спарксъ бросилъ на безпомощное маленькое созданіе передъ отправленіемъ въ казармы въ тотъ вечеръ, когда оно было найдено. Поэтому, отбросивъ въ сторону общее предубѣжденіе противъ названія втораго ребенка именемъ ребенка умершаго, она рѣшила назвать его при крещеніи Джемсомъ.

Нужно было наконецъ къ новому имени присоединить и фамилію, но рѣшеніе этого вопроса оказалось гораздо труднѣе. Она не могла, или вѣрнѣе сказать, не хотѣла передать своей фамиліи, по причинамъ, которыя для всѣхъ, кромѣ нея, остаются тайной; но какую же дать ему другую фамилію? Этотъ вопросъ ставилъ добрую женщину въ совершенный тупикъ. Она перевертывала его въ своихъ размышленіяхъ въ теченіи всего времени, употребленнаго на стирку шести паръ чулокъ, и наконецъ рѣшила, что ребенокъ долженъ называться Дюкомъ, въ честь, какъ она говорила, Дюка Веллингтона, этого существа, которое она, какъ жена солдата, считала главнѣйшею своею обязанностью уважать и имъ восхищаться. Въ этотъ-то самый моментъ, когда она только что разрѣшила такой трудный вопросъ, Джемима вошла въ домъ, а такъ какъ мистриссъ Спарксъ была женщина энергическая, привыкшая дѣйствовать рѣшительно въ какихъ бы то ни было случаяхъ, она положила въ ту же минуту отправиться въ Броадвейскую церковь и узнать, въ которомъ часу въ будущее воскресенье ребенокъ можетъ быть окрещенъ; разузнавъ къ полному своему удовольствію всѣ подробности, она воротилась домой и вечеромъ разсказала мужу и Джемимѣ о предпринятыхъ ею мѣрахъ.

Въ слѣдующее воскресенье, въ назначенное время, образовалась процессія и, въ буквальномъ смыслѣ, церемоніальнымъ маршемъ отправилась въ церковь. Обрядъ крещенія совершенъ былъ надлежащимъ и приличнымъ образомъ. Воспріемницей была мистриссъ Спарксъ, а однимъ изъ воспріемниковъ ея мужъ, другимъ же полковой флейтщикъ, который изъ дружбы къ Джемсу, соединенной съ обѣщаніемъ на вечеръ трубки табаку и стакана грога, принялъ на себя серьезныя и тяжелыя обязанности крестнаго отца. Какъ только кончился обрядъ и окрещенный занесенъ былъ въ метрику подъ именемъ Джемса Дюка, процессія тѣмъ же церемоніальнымъ маршемъ отправилась обратно къ Синему Якорю, съ цѣлью провести тамъ пріятнымъ образомъ вечеръ.

Вмѣстѣ съ окончаніемъ этой церемоніи, утверждавшей фактъ, что ребенокъ сдѣлался неразрывнымъ звеномъ въ родственной четѣ фамиліи Спарксовъ, мистеръ и мистриссъ Спарксъ почувствовали, что на душѣ ихъ сдѣлалось легче. Но событіе это доставило Джемимѣ несравненно большее удовольствіе, чѣмъ ея родителямъ. По какимъ-то темнымъ соображеніямъ, она пришла къ заключенію, что по занесеніи ребенка въ приходскія метрическія книги, давалось ея родителямъ полное и неоспоримое право держать его у себя какъ родное дѣтище, и что теперь въ случаѣ, если какая нибудь изъ назойливыхъ дѣвочекъ, съ которыми она привыкла встрѣчаться на Іоркской улицѣ, вздумаетъ вырвать ребенка изъ ея рукъ, то ей для доказательства, что ея знакомые дѣйствуютъ незаконнымъ, ничѣмъ неоправдываемымъ образомъ, стоитъ только обратить вниманіе полиціи на приходскую метрическую книгу, и тогда по крайней мѣрѣ пожизненное заточеніе въ тюрьму будетъ служить наказаніемъ, если онѣ позволятъ себѣ еще разъ таковую дерзость. Послѣ этого она приняла на себя обязанности няньки съ полной энергіей и сознательно, хотя и безъ всякой надежды на вознагражденіе своихъ услугъ, потому что ей родителями было обѣщано, что если она выроститъ ребенка до той поры, когда онъ начнетъ говорить, то первѣе всего его научатъ называть ее тетей.

ГЛАВА IV.

НАШЪ ГЕРОЙ СТАНОВИТСЯ ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ ОСОБОЙ, И ВЪ РОЛЯХЪ ДРУГИХЪ ДѢЙСТВУЮЩИХЪ ЛИЦЪ ПРОИСХОДЯТЪ ПЕРЕМѢНЫ.

Между спускомъ занавѣси нашей драмы и ея подъемомъ при открытіи сцены въ настоящую минуту прошелъ промежутокъ времени въ тринадцать лѣтъ. Въ теченіе этого періода въ судьбѣ человѣческой должны были произойти различныя превратности. Во первыхъ, время не только сдѣлало свой отпечатокъ на наружной формѣ и чертахъ лица мистриссъ Спарксъ, но въ послѣднихъ ясно были видны оттѣнки болѣзни. Она сдѣлалась сухощавѣе и значительно сгорбилась; перемѣна тѣмъ болѣе замѣчательная, что она всегда подражала осанкѣ и походкѣ, которыя свойственны женѣ гвардейскаго солдата. Большая была также перемѣна въ одеждѣ. Она любила опрятность и спокойные цвѣта, но теперь постоянно была одѣта въ черномъ. Кромѣ того въ теченіе послѣднихъ двѣнадцати лѣтъ она носила вдовій чепецъ, — ея мужъ отправился къ предкамъ спустя девять мѣсяцевъ, послѣ перваго представленія его читателю. Умереть на подѣ битвы было постояннымъ его желаніемъ, но судьба отказала ему въ этомъ. Впрочемъ его смерть, или вѣрнѣе сказать, постигшее его роковое несчастіе имѣло нѣкоторую связь со славой націи и стирало въ душѣ его жены всякое пятно, которое могло бы лечь на его память вслѣдствіе скоропостижной смерти.

Въ первую послѣ открытія нашей сцены годовщину Ватерлосской битвы, онъ разсказывалъ о событіи этого знаменитаго дня своимъ товарищамъ, которые подобно ему участвовали въ этой битвѣ съ честью для самихъ себя и славой для отечества. Разговоръ былъ длинный и интересный; онъ происходилъ въ тавернѣ подъ вывѣской «Британскій гренадеръ»; въ теченіе его старымъ ветеранамъ не однократно представлялся случай выпить за здоровье Веллингтона, въ доказательство, что они еще не забыли его. Когда собесѣдники оставили таверну, то ни одинъ изъ нихъ не былъ пьянѣе вина, и бѣдная мистриссъ Спарксъ всегда выставляла на видъ этотъ Фактъ, какъ разсказанный самимъ несчастнымъ Спарксомъ на смертномъ одрѣ; день былъ знойный, солнце такъ и лѣзло въ глаза, ватерлосская битва не выходила изъ головы, одно воспоминаніе смѣнялось другимъ, словомъ, Спарксъ возвращался домой погруженный въ глубокія думы, въ этомъ-то состояніи онъ на что-то споткнулся и упалъ; его подняли съ сложнымъ переломомъ бедра и сейчасъ же отправили въ госпиталь, откуда онъ уже болѣе не выходилъ. Его смерть была для семейства жестокой утратой. При всѣхъ его небольшихъ недостаткахъ, онъ былъ добрымъ мужемъ для жены, ласковымъ и нѣжнымъ родителемъ не только для Джемимы, но и для маленькаго Джемса, котораго никогда не переставалъ считать своимъ роднымъ сыномъ. Бѣдный Спарксъ имѣлъ въ своемъ темпераментѣ замѣчательное соединеніе принадлежностей льва и ягненка. Такого храбраго человѣка и такъ преданнаго своему отечеству воина никогда еще не существовало. Страхъ былъ ему неизвѣстенъ. При исполненіи долга онъ во всякую минуту готовъ былъ положить свою жизнь также спокойно и не колеблясь, какъ опускалъ, ложась спать, свою голову на подушку. Дома онъ былъ кротокъ и послушенъ, какъ дитя, и часто помогалъ женѣ своей въ домашнихъ обязанностяхъ, совершенно противоположныхъ той профессіи, которой онъ былъ такимъ достойнѣйшимъ членомъ. Видѣть его послѣ обѣда дѣятельно занимающимся за лоханкой, стирающимъ своими желѣзными кулаками крупныя бѣлевыя вещи, порученныя его женѣ, было обстоятельствомъ весьма обыкновеннымъ. Но въ особенности онъ былъ драгоцѣненъ для жены, когда ей приходилось выжимать одѣяла, занавѣси, простыни и т. п., и мистриссъ Спарксъ часто благодарила Небо за то, что Оно наградило ее такимъ превосходнымъ мужемъ.

Послѣ его смерти, вдовѣ пришлось бороться съ жизнью одной, и надо отдать ей полную справедливость, она не только успѣвала содержать себя и семейство свое съ комфортомъ и респектабельно, но, съ помощію строгой экономіи, съумѣла внести въ сберегательную кассу небольшую (весьма небольшую) сумму денегъ. Нельзя также не отдать справедливости Джемимѣ. Она была доброю и почтительною дочерью и помощницей матери, но только за лоханью. Не ея была вина, если она не могла сдѣлаться полезною и за гладильной доской, — этому служилъ помѣхой ея физическій недостатокъ. Надо замѣтить, что ростъ туловища Джемимы остановился на четырнадцати-лѣтнемъ возрастѣ, между тѣмъ какъ ноги продолжили рости въ теченіи еще нѣсколькихъ лѣтъ. Результатомъ этого было то, что онѣ сдѣлались для туловища несоразмѣрно длинными.

Онѣ поднимали ее до такой вышины надъ гладильной доской и потому, во время работы за ней, заставляли ее такъ низко нагибаться, что одинъ продавецъ москотильныхъ товаровъ, дѣйствовавшій въ отношеніи къ семейству мистриссъ Спарксъ въ качествѣ медицинскаго совѣтника, находилъ, что подобное положеніе породитъ болѣзнь въ легкихъ, и крѣпко совѣтовалъ пріискать ей какое нибудь другое занятіе. Джемима, теперь уже ей болѣе двадцати лѣтъ отъ роду, была любезнымъ, трудолюбивымъ, добрымъ и чрезвычайно простодушнымъ созданіемъ. По наружности она была очень высока, съ непривлекательнымъ и испещреннымъ веснушками лицомъ, съ свѣтловато-зелеными глазами и ярко-рыжими волосами; но такъ какъ у нея вовсе не было тщеславія, которымъ отличается большая часть прекраснаго пола, то такіе недостатки въ красотѣ нисколько ее не огорчали.

Джемсъ Дюкъ выросъ и изъ ребенка сдѣлался здоровымъ, коренастымъ мальчикомъ, средняго роста, съ простымъ, но не безобразнымъ лицомъ. Онъ тоже былъ добрый, трудолюбивый мальчикъ, усердно работавшій надъ платяными корзинами, надъ этимъ единственнымъ наслѣдствомъ, которое онъ получилъ отъ мистера Спаркса. Вдова держала его при себѣ въ своемъ домѣ по разнымъ причинамъ; — во первыхъ (что, впрочемъ, она считала дѣломъ послѣднимъ) изъ привязанности, которую питала къ нему, во вторыхъ, она не хотѣла, чтобы онъ попалъ въ дурное общество, — случайность, которая легко могла съ нимъ встрѣтиться въ такой мѣстности, какъ Іоркская улица и Тотгильскія Поля, — въ третьихъ, она хотѣла лично наблюдать за его воспитаніемъ, на сколько это касалось хожденія его въ школу и платы за ученіе, и наконецъ, онъ избавлялъ ее отъ найма человѣка, который помогалъ бы ей отправлять внѣ дома обязанности ея профессіи. По характеру молодой Джемсъ былъ немного своенравенъ и любилъ дѣлать возраженія, но вообще онъ былъ привязанный къ вдовѣ и покорный мальчикъ, а для своей псевдо-тетки Джемимы былъ превосходнымъ другомъ. Въ его нравственномъ отношеніи только одно обстоятельство безпокоило вдову, — она отъ времени до времени замѣчала, что онъ выражалъ крайнія радикальныя мнѣнія относительно установленныхъ властей; а такъ какъ сама она питала въ высшей степени глубокое уваженіе ко всему, касавшемуся церкви и государства, то не трудно вообразить себѣ, что такія выраженія приводили вдову въ значительное огорченіе. За однимъ только этимъ исключеніемъ, она, однакоже, имѣла всѣ поводы быть совершенно довольной его поведеніемъ.

Не многое можно сказать о перемѣнахъ въ декораціяхъ и аксессуарахъ нашей сцены. Главная изъ нихъ состояла въ томъ, что когда Джемсъ достигъ одиннадцатилѣтняго возраста, нѣсколько шиллинговъ, которые мистриссъ Спарксъ пріобщила къ Фонду на покупку катка, употреблены были на покупку желѣзной кровати, которую и поставили въ гладильной комнатѣ, между тѣмъ какъ фальшивый камодъ перенесенъ былъ въ гостиную, и тамъ, въ его ящикахъ, легко принимавшихъ форму постели, проводили каждую ночь Джемима и ея мать.

Нить нашего повѣствованія снова начинаетъ тянуться около полудня одного прекраснаго іюльскаго дня. Джемима и Джемсъ занимались развѣшиваньемъ на маленькомъ дворикѣ бѣлья, когда въ домъ вошла мистриссъ Спарксъ, оставившая его около десяти часовъ утра. Было уже говорено, что ея здоровье съ нѣкотораго времени замѣтно слабѣло, и что въ описываемое утро эта перемѣна въ ней была замѣтнѣе чѣмъ когда нибудь. Лицо ея было блѣднѣе обыкновеннаго, и носило какое-то странное выраженіе. Это бросалось въ глаза еще сильнѣе, когда она скинула шляпку и сѣла на стулъ. Описать выраженіе лица, о которомъ мы сейчасъ говорили, — трудно. Въ немъ было что-то особенно серьезное, но ничего такого, что обнаруживало бы досаду, гнѣвъ, огорченіе или заботу. Напротивъ, въ немъ много выражалось спокойствія и кротости. Въ теченіи нѣсколькихъ минутъ она сидѣла, углубись въ какія-то думы, когда до ея слуха долетѣлъ изъ прачешной голосъ Джемимы, передававшей что-то на дворикъ Джемсу. Ея глаза постепенно наливались слезами, но она на столько умѣла владѣть своими чувствами, что не позволила упасть ни одной слезинкѣ, потомъ мистриссъ Спарксъ, съ быстрымъ усиліемъ, встала съ мѣста, и уложивъ въ шкапъ шляпку и платокъ, спокойно принялась за отправленіе своихъ обязанностей.

Хотя изъ разсказаннаго здѣсь не многое можно почерпнуть о состояніи души этой бѣдной женщины, но все-таки чувство, управлявшее ея поведеніемъ, само по себѣ было довольно серьезно. Мистриссъ Спарксъ въ промежутокъ времени, въ теченіе котораго находилась за дверями дома, услышала смертный приговоръ, къ смягченію котораго въ этомъ мірѣ не могъ подать ни малѣйшей надежды даже и тотъ судья, который его произнесъ.

Мистриссъ Спарксъ, несмотря на то, что здоровье ея сънѣкотораго времени слабѣло все болѣе и болѣе, не обращала на это особеннаго вниманія, полагая, быть можетъ, что въ ея лѣта она не имѣла права сѣтовать на одолѣвавшіе ее недуги, и потому довольствовалась тѣми простыми средствами, которыя прописывалъ ей продавецъ москотильныхъ товаровъ. Къ несчастію, надо сказать, что во время посѣщенія москотильной лавки, она высказывала своему консультанту только половину тѣхъ недуговъ, которыми была одержима, а тѣмъ еще къ большему несчастію, скрывала тѣ, которыя требовали самаго тщательнаго изслѣдованія, и затѣмъ — радикальнаго леченія. Слѣдствіемъ этого было то, что болѣзнь развилась до такой степени, что сама мистриссъ Спарксъ должна была согласиться съ опаснымъ ея свойствомъ, и потому рѣшилась обратиться за совѣтомъ къ врачу, болѣе опытному и пользующемуся по своей части авторитетомъ.

Въ утро, о которомъ идетъ рѣчь, мистриссъ Спарксъ вышла изъ дому вскорѣ послѣ завтрака, не сказавъ ни Джемимѣ, ни Джемсу о дѣли своего отсутствія, и возвратилась передъ самымъ обѣдомъ. Она отправилась Посовѣтоваться съ извѣстнымъ врачемъ, занимавшимъ одно время должность акушера солдатскихъ женъ при трехъ гвардейскихъ полкахъ. Явившись къ нему, она со всѣми подробностями объяснила свои страданія, которыя до этой поры упорно скрывала даже отъ Дженимы. Докторъ выслушалъ ее внимательно, и потомъ осмотрѣвъ ее сказалъ:

— Добрая моя женщина, — ваша болѣзнь очень серьезна.

— Значитъ, я опасно больна?

— Да, — какъ я вамъ сказалъ, — вы больны серьезно. Какого рода ваши занятія?

— Я прачка, сэръ.

— Вы должны оставить это ремесло. Для васъ это слишкомъ тяжелая работа. Конечно, надобно оставить ее въ такомъ случаѣ, если вамъ позволятъ это ваши обстоятельства.

— Кажется, сэръ, я могу это устроить. У меня есть дочь, которая хорошо понимаетъ мое дѣло, — къ тому же она очень трудолюбивая дѣвушка, и есть сынъ (Джемса она всегда называла своимъ сыномъ), который также помогаетъ внѣ дома.

— Пріятно слышать, сказалъ докторъ, приготовляясь прописывать рецептъ: — при вашей болѣзни, всякаго рода работа для васъ будетъ гибельна.

— Неужели вы находите меня въ опасномъ положеніи?

— Не могу сказать вамъ болѣе того, что было уже сказано. Прибавлю только, что вы должны беречь себя какъ можно больше; и онъ приступилъ къ рецепту.

Мистриссъ Спарксъ на нѣсколько секундъ оставалась безмолвною; но потомъ, собравшись съ духомъ, снова обратилась къ доктору.

— Извините, сэръ, но я была бы очень вамъ признательна, если бы вы прямо сказали: опасна ли моя болѣзнь, или нѣтъ. Я прошу объ этомъ не для себя, а для дѣтей; — безъ меня они не въ состояніи будутъ продолжать моего дѣла, а потому мнѣ бы хотѣлось пристроить ихъ при жизни.

— Такія болѣзни, какъ ракъ, всегда бываютъ опасны, сказалъ докторъ.

— Благодарю васъ, сэръ; нѣкоторое время я сама думала, что у Меня ракъ, и выходитъ, что правда.

— Я радъ, что вы такъ твердо принимаете мое объявленіе, сказалъ докторъ, подавая ей рецептъ.

— О, сэръ, — вѣдь я вдова солдата, который сражался за свое отечество при Ватерлоо! сказала мистриссъ Спарксъ и, поблагодаривъ доктора, отправилась домой.

Быть можетъ, читатель, вамъ никогда не приводилось встрѣчать и имѣть близкаго дѣла съ такимъ въ своемъ родѣ замѣчательнымъ классомъ созданій, какъ солдатскія жены. Вмѣстѣ взятыя, онѣ представляютъ удивительнѣйшіе контрасты, — между ними вы найдете крайности добра и зла. Въ тоже время, надо замѣтить, что все хорошее — это ихъ собственность; все дурное поселяется въ нихъ позорнымъ пренебреженіемъ военныхъ властей къ ихъ благосостоянію, властей, дѣйствующихъ на нихъ, какъ на созданія въ большей или меньшей степени подверженныя человѣческимъ слабостямъ. Всѣ онѣ чрезвычайно мужественны. Наши соотечественники превозносятъ храбрость британскаго солдата! Безспорно, — она велика; но приведите какой нибудь геройскій подвигъ храбрѣйшаго изъ нихъ, и повѣрьте, что вамъ противопоставятъ другой подвигъ, совершенный солдатской женой, который не только что будетъ равенъ первому, но и превзойдетъ его. Ихъ храбрость — есть храбрость особеннаго рода. Онѣ не презираютъ смерть. Онѣ вовсе не имѣютъ той храбрости, которая проистекаетъ изъ равнодушія къ опасности; напротивъ, онѣ избѣгаютъ ее, спокойно и молчаливо, это правда, а иногда и не безъ большаго достоинства. Если случайно имъ придется попасть въ какую нибудь большую опасность, и если предвидѣніе этой опасности не было такъ внезапно, что могло потрясти тонкую чувствительность женской нервной системы, онѣ ни на волосъ не потеряютъ ни спокойствія, ни хладнокровія. Этихъ женщинъ часто видали даже на полѣ битвы, гдѣ онѣ выдерживали непріятельскій огонь съ невозмутимымъ спокойствіемъ обстрѣленнаго ветерана. Въ перенесеніи страданій героизмъ ихъ удивителенъ. Можно привести примѣры столь изумительные, что хотя они были бы и совершенно вѣрные, но авторъ, вздумавшій бы описывать ихъ, по всей вѣроятности, навлекъ бы на себя нареканіе въ грубомъ преувеличеніи, даже и въ та- комъ случаѣ, если бы такое описаніе было предметомъ годнымъ только для сочиненія, относящагося до области легкой литературы. Но самой величественной чертой въ ихъ храбрости служитъ поразительная рѣшимость, которую онѣ обнаруживаютъ при встрѣчѣ неизбѣжной смерти отъ какого либо недуга. Ихъ часто можно видѣть спокойно стоящими передъ этой царицей всѣхъ ужасовъ лицомъ къ лицу, безъ содроганія, безъ малѣйшей тѣни умоляющаго вида о помилованіи или сожалѣніи.

Къ числу такихъ характеровъ принадлежала мистриссъ Спарксъ. По выходѣ отъ доктора, она знала очень хорошо, что ей произнесенъ былъ смертный приговоръ. Надо замѣтить, что всѣ женщины имѣютъ понятіе, хотя и инстинктивное, о медицинѣ, и потому она такъ хорошо знала значеніе слова «ракъ», что мысль объ избавленіи отъ него въ ея лѣта становилась несбыточною. Увѣренность въ такомъ результатѣ нисколько ее не тревожила. Богъ повелѣвалъ ей оставить этотъ міръ, и она со всею покорностію готова была покориться такому велѣнію. Ее тяготила одна только мысль, что она уже болѣе не будетъ въ состояніи оказывать помощь ни Джемимѣ, ни Джемсу. Мистриссъ Спарксъ, опустившись на стулъ, по возвращеніи отъ доктора, оставалась нѣсколько минутъ безмолвною не отъ усталости. Нѣтъ. Въ эти минуты она на простомъ своемъ языкѣ приносила молитву Всевышнему, такъ тихо, что только Онъ одинъ и слышалъ ее. Она молила не объ избѣжаніи отъ ожидавшей ее горькой участи: — «Не такъ, какъ я хочу, — но какъ будетъ Твоя воля!» — вотъ слова, которыя служили основой ея молитвы. Она вполнѣ покорилась своей судьбѣ, и просила Бога только о благомъ внушеніи и помощи къ устройству двухъ своихъ дѣтей, мысль о безпомощности которыхъ наполнила глаза ея слезами, прежде чѣмъ она встала съ мѣста.

Приготовивъ все къ обѣду, мистриссъ Спарксъ, передъ тѣмъ какъ садиться за столъ, почувствовала, что молитва ея была услышана, — и по внушенію свыше составила планъ своихъ дѣйствій. Во время обѣда она была всѣмъ довольна и весела, но не сказала ни слова о своемъ посѣщеніи доктора и о составленномъ ею планѣ. Въ ея поведеніи если и была замѣтна нѣкоторая перемѣна, то развѣ только та, что она была въ лучшемъ противъ обыкновеннаго расположеніи духа. Обѣдъ кончился; Джемима и Джемсъ отправились къ своимъ занятіямъ, а мистриссъ Спарксъ, убравъ все со стола, тихонько, не сказавъ даже дѣтямъ, вышла изъ дома.

Первый ея визитъ былъ въ казармы Сентъ-Джемскаго парка, гдѣ стоило ей нѣкотораго труда получить аудіенцію отъ адъютанта полка, въ которомъ служилъ ея мужъ. Она сказала ему просто, что Спарксъ въ этомъ полку много лѣтъ служилъ рядовымъ, что онъ былъ подъ Ватерлоо, а это всегда доставляло ей болѣе свободный доступъ куда бы то ни было. Ея мужъ, продолжала она, умеръ и она сама чувствуетъ, что ея смерть быстро приближается; но до того она считала бы за величайшее счастіе, если бы могла увидѣть своего сына, или вѣрнѣе мальчика, котораго она и мужъ воспитали, какъ своего роднаго, принятымъ въ полкъ барабанщикомъ. Адъютантъ выслушалъ ее весьма любезно; сказалъ, что помнилъ ея мужа очень хорошо и называлъ его весьма степеннымъ человѣкомъ и хорошимъ солдатомъ. Въ дѣлѣ, которое она имѣла въ виду, онъ обѣщался помочь ей съ большимъ удовольствіемъ, если не встрѣтится какихъ нибудь непредвидимыхъ обстоятельствъ, — чего онъ съ своей стороны не ожидалъ, — если не будетъ медицинскихъ иди другихъ препятствій, устранить которыя совершенно не въ его власти, то не было никакого сомнѣнія,, что онъ въ непродолжительномъ времени будетъ имѣть возможность подарить ея сыну пару барабанныхъ палокъ, и сдѣлать его барабанщикомъ знаменитаго гвардейскаго полка шотландскихъ Фузелеровъ.

Мистриссъ Спарксъ вышла изъ казармъ съ сердцемъ полнымъ глубокой признательности; половина ея желаній уже исполнилась; если бы она была такъ счастлива, что исполнилась бы и другая, тогда въ этомъ мірѣ ничего болѣе не оставалось бы желать. Она направила свои шаги къ одной особѣ, содержавшей въ Пимлико меблированныя квартиры и табль-д’отъ, — особѣ, для которой мистриссъ Спарксъ стирала бѣлье, и на благоразуміе и респектабельность которой она могла вполнѣ положиться. Къ счастію, она не только застала ее дома, что рѣдко случается съ подобными особами, но и ничѣмъ не занятою, — обстоятельство, случающееся еще рѣже, по крайней мѣрѣ для тѣхъ, кто приходитъ не для найма квартиры. Мистриссъ Спарксъ сказала ей, что желала бы найти для Джемимы мѣсто служанки, но такъ какъ этой дѣвушкѣ никогда еще не случалось жить въ услуженіи, то она боится встрѣтить затрудненіе въ пріисканіи для нея хорошей госпожи. Не могла ли милэди помочь ей въ этомъ дѣлѣ? Если бы могла, то оказала бы ей великую милость.

Довольно замѣчательно, что содержательница табль-д’ота только что по утру предложила своей служанкѣ пріискивать себѣ другое мѣсто, подъ тѣмъ предлогомъ, что для этой служанки при ея больной ногѣ, работа съ шести часовъ утра до двѣнадцати ночи была слишкомъ утомительна. — О послѣднемъ обстоятельствѣ содержательница не нашла за нужное говорить мистриссъ Спарксъ, но обѣщала, что какъ только пройдетъ мѣсячная отсрочка, данная настоящей служанкѣ, то она приметъ Джемиму на ея мѣсто и испытаетъ ее.

Мистриссъ Спарксъ искренно поблагодарила за это обѣщаніе и воротилась домой совершенно счастливая. Передъ тѣмъ какъ склонить на подушку утомленную голову, она принесла Всемогущему горячую молитву за милосердіе и благость, которыя Онъ оказалъ ей въ этотъ день.

Болѣзнь между тѣмъ развивалась, и мистриссъ Спарксъ начала бояться, что смерть постигнетъ ее прежде, чѣмъ приведутся въ исполненіе ея планы относительно устройства будущности Джемимы и Джемса; но, къ счастію, она въ этомъ ошиблась, потому что прожила еще столько, что дочь ея при ней получила мѣсто служанки, а Джемсъ поступилъ въ гвардейскій полкъ шотландскихъ фузелеровъ. Со времени этого поступленія она не видѣла Джемса, — полкъ стоялъ въ Виндзорѣ; впрочемъ возвращенія полка въ Лондонъ ожидали въ скоромъ времени; ему назначено было расположиться въ Вестминстерскихъ казармахъ, а вслѣдствіе этого Джемсъ долженъ былъ находиться очень близко отъ мистриссъ Спарксъ.

Пристроивъ такимъ образомъ дѣтей, мистриссъ Спарксъ начала чувствовать, что ея здоровье ослабѣвало съ чрезвычайной быстротой. До этой поры она еще могла бороться съ своимъ недугомъ, и хотя эта борьба не останавливала его развитія, но по крайней мѣрѣ она замедляла его; теперь же, когда разсѣялись всѣ ея сомнѣнія относительно благоденствія дѣтей, она прекратила эту борьбу и спокойно рѣшилась разглаживать подушку для приближавшейся къ ней смерти. Не думайте однако, что вслѣдствіе отсутствія Джемимы и Джемса, она нуждалась въ какой нибудь помощи или ухаживаньи за ней. Кто придетъ къ подобному заключенію, тотъ, смѣло можно сказать, имѣетъ весьма ограниченное понятіе о бѣдномъ, респектабельномъ существѣ. Всѣ сосѣди не только уважали ее и помогали, чѣмъ могли, но двѣ ея квартирантки, обѣ швеи, ухаживали за ней съ вниманіемъ и непритворнымъ расположеніемъ. Одна изъ нихъ, мистриссъ Морфи, жила въ одномъ съ нею домѣ съ самаго начала нашего повѣствованія; другая замѣнила мѣсто брата мистриссъ Морфи, который умеръ спустя шесть мѣсяцевъ послѣ смерти Спаркса. Правда, для мистриссъ Спарксъ было бы выгоднѣе принять одинокаго постояльца, но страшась малѣйшей тѣни всякаго скандала, она воздержалась отъ такого искушенія, и приняла швею, хотя нельзя не сказать, что подобная щекотливость съ ея стороны едва ли была необходима, съ чѣмъ согласится всякій, мало малыши знакомый съ ея наружностью и манерами. Къ счастію, небольшія трудовыя деньги, находившіяся въ сберегательной кассѣ, доставляли ей возможность удовлетворять ея потребности; вообще она во всѣхъ отношеніяхъ находилась даже-въ полномъ довольствѣ, на сколько допускали обстоятельства въ ея положеніи.

Вполнѣ понимая это положеніе, она рѣшилась заглянуть въ глубину своей души и приготовить себя къ переходу въ вѣчность, который долженъ былъ состояться въ непродолжительномъ времени. Относительно этого предмета, она прежде всего переговорила съ мистриссъ Морфи, съ своей хромоногой квартиранткой, которая, мимоходомъ сказать, была чрезвычайно набожная женщина. Мистриссъ Морфи, не откладывая такого важнаго дѣла въ дальній ящикъ, предложила мистриссъ Спарксъ обратиться за совѣтомъ и духовною помощью къ служителю алтаря и рекомендовала пригласить того, богослуженіе котораго посѣщала въ теченіи многихъ лѣтъ. Но мистриссъ Морфи была диссидентка, и названный ею пасторъ принадлежалъ къ той же сектѣ; при этомъ сильно поразило мистриссъ Спарксъ то обстоятельство, что уяіь если ея муя;ъ былъ въ арміи хорошимъ помощникомъ пастора англиканской церкви, — то зачѣмъ же ей пренебрегать диссидентскимъ пасторомъ. Мистриссъ Морфи была женщина съ либеральными наклонностями; она немедленно отправилась къ одному изъ приходскихъ куратовъ, и объявила ему, съ какимъ нетерпѣніемъ ея знакомка мистриссъ Спарксъ желаетъ видѣть его, и выразила полную надежду на его посѣщеніе. Пасторъ далъ слово и сдержалъ его на другой же день.

Это былъ добрый, любезный человѣкъ, знакомый по опыту съ бѣднымъ классомъ своего прихода. Онъ пробылъ у больной довольно значительное время, и оставилъ ее въ болѣе спокойномъ состояніи души, потому что, какъ выразилась мистриссъ Спарксъ, бесѣдовалъ съ ней весьма комфортабельно. Дѣйствительно онъ былъ очень близко знакомъ съ рабочимъ сословіемъ этой части города и очень хорошо зналъ, какъ много въ немъ существовало чистаго христіанскаго духа, не смотря на множество пороковъ; онъ скоро убѣдился, что каявшаяся грѣшница принадлежала къ числу лучшихъ изъ этого сословія. Уходя, онъ посовѣтовалъ ей какъ можно тщательнѣе разсмотрѣть состояніе своей совѣсти: — не была ли она къ кому нибудь несправедлива, и если была, то молить Бога о прощеніи и употребить всевозможныя средства, чтобы загладить это прегрѣшеніе; — надо простить врагамъ, если сама желала быть прощенною, и если она поступила съ кѣмъ нибудь немилостиво, не въ духѣ человѣколюбія, — оскорбила кого нибудь словомъ или дѣломъ, то, если возможно, испросить прощеніе лица оскорбленнаго. Онъ далъ ей дальнѣйшія наставленія относительно ея грѣховъ вообще, и оставивъ нѣсколько печатныхъ молитвъ, примѣнимыхъ къ ея положенію, для ежедневнаго чтенія, удалился съ обѣщаніемъ, къ великому удовольствію больной, повидаться съ ней еще разъ.

Какъ скоро пасторъ ушелъ, мистриссъ Спарксъ приступила къ разсмотрѣнію своей совѣсти. Въ обидахъ и оскорбленіяхъ, за исключеніемъ двухъ случаевъ, — одного довольно пустаго, а другаго болѣе серьезнаго, она не могла обвинять себя много. Безъ всякаго сомнѣнія, она случайно получала обиды, которыя раздражали ее, но скоро вспомнила, что часто сама обижала другихъ, — и слѣдовательно разсчетъ былъ вѣренъ.

Первый исключительный случай, о которомъ мы упомянули, былъ слѣдующій: она долгое время не могла простить и даже питала злобу къ мистриссъ Сабертонъ, которой она позволила взять на домъ для стирки бѣлье, отданное мистриссъ Спарксъ. Она сдѣлала это потому, что у мистриссъ Сабертонъ былъ въ то время боленъ ребенокъ, и она не могла взять его съ собой и произвесть стирку въ домѣ мистриссъ Спарксъ. Мистриссъ Сабертонъ, превосходно знавшая свое дѣло, — въ этомъ надо ей отдать справедливость, — получивъ бѣлье, вмѣсто того, чтобы честнымъ образомъ доставить его мистриссъ Спарксъ, самымъ безчестнымъ образомъ заложила его. Потомъ, вмѣсто того, чтобы признаться въ своей винѣ и возвратить списки, она позволила своимъ дѣтямъ (надо замѣтить, она всегда была неряшливой и безпечной женщиной) играть ими, а дѣти или сожгли ихъ, или потеряли; вслѣдствіе этого мистриссъ Спарксъ не только лишилась превосходнаго дома, на который стирала бѣлье, но въ добавокъ получила нѣсколько непріятныхъ замѣчаній относительно своей честности. Услышавъ эти Замѣчанія, мистриссъ Спарксъ вызвалась сейчасъ же заплатить деньги, но ей объявили, что пара потерянныхъ рукавчиковъ и воротничокъ были вышиты замужней дочерью, находившейся теперь въ Индіи, и что такая потеря неоплатима никакими деньгами. Какъ бы то ни было, хотя мистриссъ Спарксъ долго питала гнѣвъ на мистриссъ Сабертонъ, но уже прошло нѣсколько лѣтъ, какъ она простила ее, тѣмъ болѣе, что эта бѣдная женщина имѣла большое семейство и пьяницу мужа, а потому была достойна сожалѣнія.

Другой случай, какъ мы уже сказали, былъ гораздо серьезнѣе. Тутъ, безъ малѣйшаго сомнѣнія, она питала ненависть и злобу въ теченіи многихъ лѣтъ; и хотя со времени смерти Спаркса это чувство оставалось усыпленнымъ, но первоначальная обида никогда не была прощена. Это была грустная исторія, — но съ тѣмъ вмѣстѣ и самая вѣрная, а потому ее должно передать безъ всякой утайки.

Читатель вѣроятно припомнитъ, какъ мистриссъ Спарксъ гордилась длинной шеренгой утюговъ, вытянутой на каминной полкѣ въ ея гостиной. Ихъ было вдвое больше, чѣмъ требовалось для ея занятій. Но кромѣ гордости, которую мистриссъ Спарксъ находила въ нихъ, какъ въ аттрибутахъ своего ремесла, они въ теченіе многихъ лѣтъ служили символами мстительнаго торжества надъ одной соперницей прачкой. Года за четыре до смерти Спаркса, нѣкая мистриссъ Джаксонъ открыла прачешную въ переулкѣ Гарднера. Это была видная красивая женщина, вдова лѣтъ тридцати пяти. Она умѣла красно говорить, скоро познакомилась съ сосѣдями, между прочимъ и съ мистриссъ Спарксъ, которая спустя нѣсколько времени начала чувствовать къ новой знакомкѣ нѣкоторую дружбу. Какъ прачка, мистриссъ Спарксъ не питала ни малѣйшей ревности, — въ такой части города, какъ вестминстерская, говорила она, для нихъ обѣихъ хватитъ мѣста. Она сдѣлала больше. Узнавъ, что мистриссъ Джаксонъ имѣла мало работы, мистриссъ Спарксъ отрекомендовала ее нѣсколькимъ семействамъ. Оказалось, что мистриссъ Джаксонъ была двуличное созданіе: она стала мѣшаться въ дѣла мистриссъ Спарксъ, а въ нѣсколькихъ случаяхъ даже успѣла ей повредить; это обстоятельство послужило поводомъ къ разрыву дружбы, существовавшей между ней и мистриссъ Спарксъ; при встрѣчахъ соперницы уже болѣе но вступали въ разговоръ. Поведеніе этихъ женщинъ во время ихъ размолвки представляло замѣчательный контрастъ. Мистриссъ Спарксъ была хладнокровна и во всѣхъ отношеніяхъ держала себя съ достоинствомъ, — мистриссъ Д’жаксонъ наряжалась, кокетничала и позволяла себѣ дерзости. Наконецъ мистриссъ Спарксъ сдѣлала одно открытіе, которое послужило поводомъ къ величайшему огорченію и безпокойству. Если мистриссъ Джаксонъ никогда не думала начинать разговора съ мистриссъ Спарксъ, зато она не только при всякомъ удобномъ случаѣ заводила разговоръ съ самимъ Спарксомъ, но даже нарочно выходила на Іоркскую улицу, чтобы встрѣтиться съ нимъ, когда онъ изъ казармъ направлялся домой. Какъ ни было ужасно такое оскорбленіе, но оно было ничто въ сравненіи съ другимъ, безконечно тяжелѣйшимъ. Мистриссъ Спарксъ однажды привелось услышать отъ своей соперницы слѣдующія слова, которыя не могли пролетѣть мимо ушей Спаркса, находившагося въ недальнемъ разстояніи: — какая жалость, что такому красивому мужчинѣ, какъ этотъ солдатъ, выпала на долю такая безобразная и сварливая жена, — звѣрь, а не женщина, — тогда какъ ему стоило только сказать, и за него вышла бы замужъ самая хорошенькая дѣвушка изъ всего вестминстерскаго околодка!

Не искажая настоящаго Факта, нельзя не сказать, что это замѣчаніе породило въ душѣ мистриссъ Спарксъ глубочайшую ненависть къ своей соперницѣ. Въ обвиненіе мужа она ничего не могла сказать. Спарксъ очевидно принялъ это замѣчаніе съ полнымъ равнодушіемъ, но рана, нанесенная чувствамъ его жены — была неизлечима. Мистриссъ Спарксъ молча рѣшила, что если ей когда нибудь представится случай отмстить, то она непремѣнно имъ воспользуется. Случай этотъ представился въ то время, когда рѣшимость мистриссъ Спарсъ нисколько еще не была поколеблена.

Мистриссъ Джаксонъ, благодаря своей безпечности, скоро лишилась работы отъ тѣхъ домовъ, въ которыхъ приняла на себя стирку бѣлья. Она задолжала за мыло и за квартиру. Въ ея домѣ была назначена экзекуція, но въ самый день такого назначенія она скрылась и послѣ того о ней не было ни слуху, ни духу. Ботъ тутъ-то и представилась дли мистриссъ Спарксъ самая удобная минута мщенія. Она отправилась въ домъ мистриссъ Джаксонъ, прежде чѣмъ имущество было взято маклеромъ подъ секвестръ. Между прочими вещами, находилось шесть утюговъ, и мистриссъ Спарксъ рѣшилась сдѣлаться ихъ владѣтельницей и хранить ихъ, какъ добычу, выхваченную изъ рукъ побѣжденнаго врага. Она отправилась къ продавцу желѣзныхъ вещей и освѣдомилась о цѣнѣ этихъ утюговъ, если бы они были новые. Послѣ того она предложила за нихъ оцѣнщику полную сумму, зная въ тоже время, что ихъ можно бы купить гораздо дешевле; но она сказала разъ и навсегда, что не поддастся ей ни на пенни. Она принесла утюги домой, вычистила ихъ, поставила рядомъ съ своими, и любовалась ими съ чувствомъ удовлетвореннаго мщенія, чувствомъ, котораго не довѣряла даже Спарксу и не повѣдала ему до самой его смерти. Послѣ того она уже смотрѣла на нихъ просто, какъ на орнаментальные аттрибуты своего ремесла.

Сознаніе въ такомъ нерасположеніи и ненависти къ мистриссъ Джаксонъ тяготило совѣсть мистриссъ Спарксъ. Она часто и часто молилась о прощеніи сего прегрѣшенія. Сначала она думала попросить Джемиму убрать долой съ глазъ чужіе утюги; — но тутъ встрѣтилось нѣкоторое затрудненіе въ томъ, какимъ образомъ отличить утюги мистриссъ Джаксонъ отъ утюговъ, составлявшихъ ея собственность. Вслѣдствіе этого, мистриссъ Спарксъ рѣшила, что они должны оставаться на своемъ мѣстѣ собственно для того, чтобы напоминать о коварствѣ мистриссъ Дяшксонъ. Такимъ образомъ прегрѣшеніе падало на ея собственную голову. Утюги, въ теченіи многихъ лѣтъ служившіе не только предметомъ ея гордости, но и символомъ ея успѣшнаго мщенія, сдѣлались теперь будильниками ея затронутой совѣсти.

Послѣ этого она исповѣдывала себя относительно своего поведенія какъ жены и матери. Исповѣдь эту она дѣлала съ величайшей строгостью, и ничего возмущающаго душевнаго ея спокойствія не нашла; напротивъ, въ настоящемъ случаѣ ничто не могло набросить пятна на ея совѣсть, и она оставила этотъ предметъ въ сторонѣ, какъ самый безопасный.

О всемъ, что касалось честности и праводушія, мистриссъ Спарксъ размышляла не долго. Самая добросовѣстная, когда либо существовавшая прачка едвали поступала такъ честно и въ отношеніи къ лицамъ, довѣрявшимъ ей свое бѣлье, и вообще ко всей публикѣ. Она постоянно и вѣрно разсчитывалась со всѣми, такъ что никто не могъ бы обвинить ее въ томъ, что она у кого нибудь была въ долгу. Въ тѣхъ случаяхъ, когда, при сдачѣ вымытаго бѣлья, не оказывалось воротничка, нарукавничка, или чулка, она непремѣнно возвращала или ту, или другую вещь при слѣдующей сдачѣ, или же платила за каждую утраченную вещь, по ея стоимости. Никогда не случалось ей утверждать, что какая нибудь изъ потерянныхъ вещей не была положена въ ея мѣшокъ, или что потерянной вещи она никогда не видывала. Чтобы поберечь свои руки и избавиться отъ лишняго труда, она ни разу въ жизни не употребляла какой нибудь жидкости или химическаго средства, вредно дѣйствующаго на качество бѣлья. Никогда сама не носила и не позволяла носить Джемимѣ какое либо изъ полученныхъ въ стирку платьевъ, хотя Джемима, достигнувъ зрѣлаго возраста, желала бы иногда прикрасить молодыя свои прелести тѣмъ или другимъ изъ находившихся во временномъ ея обладаніи нарядомъ; она твердо сопротивлялась такому искушенію и оно оставляло ее.

Балансъ суетъ здѣшняго нечестиваго міра подводится не слишкомъ легко. Все шло весьма удовлетворительно до статьи, касающейся джина, который отнялъ у нея значительный промежутокъ времени. Мистриссъ Спарксъ слегка придерживалась джину, — какъ большая часть прачекъ, особливо вестминстерскаго происхожденія и воспитанія, — но надо отдать справедливость, она была самою воздержною между своими сподвижницами. Она старалась убѣдить себя, что употребленіе этого возбуждающаго средства было необходимо для поддержанія силъ во время работы; но она испытывала здѣсь большія затрудненія, ибо ей припоминались нѣкоторые случаи, когда требовалась въ домѣ самая строгая экономія, и она могла бы обойтись безъ этого средства не въ ущербъ своему здоровью и бѣлью, находившемуся въ стиркѣ. Она начала потомъ разсчитывать, что хотя собственно на джинъ тратились весьма небольшія деньги, но въ сложности изъ нихъ образовалась бы сумма, достаточная на покупку катка, и она могла бы вывести Джемиму на дорогу жизни, доставивъ ей довѣріе и уваженіе, вмѣсто того чтобы занимать мѣсто служанки въ чужомъ домѣ. Кромѣ того, еще одинъ строгій, суровый фактъ, котораго невозможно было избѣжать, смотрѣлъ ей прямо въ глаза. Однажды, послѣ полудня она положительно «выпила лишнее», но такъ какъ это было выпито на тощій желудокъ и изъ дѣтей никто ее не видѣлъ, то она надѣялась, что это ей простится.

Во многихъ частяхъ своей исповѣди мистриссъ Спарксъ была не совсѣмъ справедлива къ самой себѣ, но это скорѣе надо приписать смиренію, нежели равнодушію къ предмету, — она скрывала отъ себя такія добродѣтели, какими другіе бы гордились. Напримѣръ, чувство человѣческой любви, покрывающее множество грѣховъ, было развито въ ней въ высшей степени. Она часто давала какой нибудь бездомной отверженной женщинѣ пріютъ на ночь (когда это можно было сдѣлать такъ, чтобы не замѣтили другіе, потому что въ вопросѣ о женской респектабельности она держалась самыхъ строгихъ правилъ) и на другое утро послѣ завтрака отпускала ее, напутствовавъ добрыми совѣтами. Изъ вдовьяго запаса своего она часто удѣляла провизію голоднымъ нищимъ. Она часто совершала самые благороднѣйшіе подвиги человѣколюбія, находя приличныя занятія для праздныхъ молодыхъ людей обоего пола, которыми дворъ Синяго Якоря былъ набитъ биткомъ; но за это она не приписывала себѣ особенной чести; по ея связямъ съ хорошими домами, на которыхъ она стирала бѣлье, ей представлялось больше возможности дѣлать такое добро, нежели ея сосѣдямъ. Она передавала безчисленное множество чашекъ воды безчисленному множеству малютокъ, и безчисленное число разъ отирала имъ слезы своимъ грубымъ передникомъ. О совершенномъ ею самомъ благородномъ подвигѣ человѣколюбія она совсѣмъ позабыла, хотя подвигъ этотъ со всею подробностью записанъ въ ея пользу въ книгахъ небесной канцеляріи. Тринадцать лѣтъ тому назадъ, она въ одну холодную ночь нашла на улицѣ несчастнаго нагаго, полуголоднаго ребенка. Она отогрѣла его на своей груди, и когда исполнители закона отказали ему въ помощи, она приняла его въ свой домъ, кормила его и одѣвала. Она воспитала его, какъ свое родное дѣтище, безъ всякой надежды на возмездіе или вознагражденіе. Она научила его складывать свои пухленькія ручонки и повторять вслѣдъ за ней дѣтскія молитвы, изъ которыхъ онъ не понималъ ни слова; но въ свое время, ребенокъ отъ нея же узналъ о существованіи Божества и мудраго и благодѣтельнаго вмѣстѣ, — Божества, которое имѣло власть наказывать, но котораго величайшимъ качествомъ было миловать и благословлять; которое берегло и спящаго и бодрствующаго, и котораго всякій законъ служилъ для ихъ пользы. По мѣрѣ того, какъ разсудокъ ребенка становился зрѣлѣе, она безъ всякаго затрудненія научила его устранять его благоговѣніе отъ своей смиренной особы и оказывать его тому божеству, мѣсто котораго въ воображеніи ребенка она до той поры, безъ всякаго съ ея стороны вѣдома, занимала. Послѣ смерти мужа, когда нищета чаще и чаще стала угрожать ей, она ни подъ какимъ видомъ не уменьшала ни вниманія своего, ни расположенія къ этому пріемышу. Изъ своихъ скудныхъ заработковъ, она продолжала кормить и одѣвать его, и кромѣ того изъ своего тощаго кошелька еженедѣльно платила необходимые на его воспитаніе пенсы. Она пріучила мальчика къ трудолюбію, и въ самой ранней порѣ дѣтства внушила ему правила совершеннѣйшаго прямодушія и честности, такъ что, когда костлявая смерть заглянула ей въ глаза, будущее благосостояніе мальчика было уже въ половину опредѣлено; эта женщина, при своихъ ограниченныхъ понятіяхъ о благородствѣ и чести, не могла устранить отъ себя заботы о мальчикѣ и заняться разсмотрѣніемъ, очищеніемъ и успокоеніемъ своей души раньше устройства карьеры своего питомца.

Сдѣлавъ такимъ образомъ всѣ распоряженія въ этомъ мірѣ къ полному своему удовольствію, пристроивъ къ мѣсту дочь и пріемнаго сына, и наконецъ разсмотрѣвъ свою совѣсть относительно содѣянныхъ прегрѣшеній, она рѣшилась со всею точностію послѣдовать совѣтамъ своего пастора, приступивъ къ чтенію библіи, къ изученію и повторенію молитвъ, которыя онъ ей оставилъ. Въ настоящемъ случаѣ ей усердно помогала хромоногая швея. Эти двѣ бѣдныя женщины читали и молились съ чувствомъ и отъ чистаго сердца; странные комментаріи, которыя онѣ выражали на различные предметы, въ томъ видѣ, какъ эти предметы представлялись ихъ воображенію, нисколько и ни подъ какимъ видомъ не могли отнять отъ ихъ благоговѣнія какой нибудь частицы прекраснѣйшаго смиренія и чистосердечія. Хотя чтеніе тѣхъ мѣстъ изъ библіи, которыя были рекомендованы пасторомъ, было исполняемо съ полной тщательностію и вниманіемъ, но эпизоды изъ священной исторіи, въ особенности гдѣ рѣчь шла о дѣтяхъ, имѣли для бѣдной прачки болѣе прелестей, нежели всѣ другія мѣста. Разсказъ объ Іосифѣ и его братьяхъ чрезвычайно занималъ ее, и по какимъ-то темнымъ своимъ сообраягеніямъ, она уподобляла «разноцвѣтную одежду Іосифа» Форменной одеждѣ барабанщика, въ которой въ непродолжительномъ времени надѣялась увидѣть Джемса. Самуилъ въ его юношествѣ и судъ Соломона были одинаково и въ высшей степени для нея привлекательны; но за всѣмъ тѣмъ самое высокое удовольствіе и утѣшеніе она почерпала изъ Новаго Завѣта. Оставляя въ сторонѣ теологическій взглядъ, нельзя не сказать, что божественная красота личности Спасителя должна быть очевидна для всякаго; но нигдѣ и ни для кого она не выступаетъ такъ рельефно, какъ для респектабельныхъ женщинъ рабочаго класса. Спокойное самоотверженіе, мужество, кротость и любовь, которыя Онъ оказывалъ своимъ родителямъ, его исполненная достоинства покорность своей участи, все, все это было понято и вполнѣ оцѣнено этими добрыми женщинами.

Хромоногая швея прочитывала главу, замолкала и обѣ женщины пускались въ разсужденія; не допуская въ этомъ отношеніи даже ни малѣйшей тѣни непочтительности къ святынѣ, нельзя однакоже не сказать, что эксцентричность ихъ замѣчаній часто доходила до смѣтнаго. Онѣ съ глубокимъ интересомъ разсуждали о диспутахъ Спасителя съ учеными Іудеями въ храмѣ, принимали ихъ не только за людей ученыхъ, но преимущественно за докторовъ высшихъ степеней, и потомъ углублялись въ размышленія о Его смиреніи, когда Онъ не смотря на свою способность и свои силы выдержать борьбу съ такими знаменитостями, безъ малѣйшаго сопротивленія или колебанія покорился требованіямъ своей божественной матери оставить диспутъ и воротиться домой. Другой случай въ особенности усиливалъ ихъ восхищеніе и обожаніе богочеловѣка, исцѣлившаго женщину, двѣнадцать лѣтъ одержимую недугомъ. Описаніе этого случая изумляло ихъ и приводило въ восторгъ не столько чуднымъ исцѣленіемъ, сколько способомъ, посредствомъ котораго совершилось это исцѣленіе. Онѣ представляли себѣ бѣдную женщину, которая искала случая встрѣтиться съ Спасителемъ, и встрѣтилась съ нимъ, но при многочисленномъ стеченіи народа, и, по свойственной женщинѣ скромности, не рѣшилась объяснить состоянія своей болѣзни, а только дотронулась до края его одежды, въ надеждѣ получить черезъ это исцѣленіе. Онѣ живо представляли себѣ, какъ Спаситель повернулся къ ней, и совершенно понимая ея болѣзнь и желаніе, сказалъ ей: «ободрись дочь моя, вѣра твоя спасла тебя». Этими божественными словами онъ, не допустивъ, чтобы окружавшіе его узнали о дѣйствительномъ свойствѣ болѣзни несчастной женщины, ясно выразилъ, что молитва ея была услышана. Наша больная женщина и хромоногая швея были какъ-то особенно поражены такой божественной снисходительностью со стороны Спасителя. Я часто замѣчалъ, что способность пониманія недуга, безъ подробныхъ распрашиваній и объясненій придавала медикамъ въ глазахъ респектабельныхъ женщинъ особенное достоинство.

Глава, въ которой описывалась сцена душевныхъ страданій въ саду Геесиманскомъ, сильнѣе всѣхъ другихъ возбуждала благоговѣніе. Изложенный въ ней весь потокъ чувствъ какъ нельзя лучше согласовался съ понятіями этихъ двухъ бѣдныхъ безпомощныхъ женщинъ. Тонкое предчувствіе опасности и готовившагося позора, желаніе, если возможно, избѣгнуть его, кроткая покорность страшной участи, которая ожидала его, это были такіе предметы, силу значенія и важность которыхъ онѣ вполнѣ понимали. Часто и часто онѣ повторяли эту главу и углублялись въ размышленія; удивленіе ихъ и благоговѣніе предъ заключавшимся въ ней величественнымъ эпизодомъ усиливалось при каждомъ послѣдующемъ чтеніи.

Однажды въ воскресенье, спустя недѣли двѣ послѣ того, какъ Джемсъ и Джемима поступили на мѣсто, мистриссъ Спарксъ получила повелѣніе явиться передъ престолъ своего Создателя. Она смиренно преклонила голову передъ этимъ повелѣніемъ, но съ мольбою просила даровать ей еще нѣсколько часовъ, дабы имѣть возможность взглянуть передъ смертью на своихъ дѣтей. Молитва ея была услышана. Сосѣдка, узнавъ ея желаніе, отправилась за Джемсомъ и Джемимой, которые къ счастію могли сейчасъ же отвѣтить на этотъ призывъ. Джемима явилась первою, и сердце умирающей вдовы забилось радостію, когда она увидѣла ее. Вскорѣ послѣ Джемимы пришелъ и Джемсъ въ полной парадной формѣ. Выраженіе самодовольства и нѣкоторой гордости промелькнуло по лицу доброй старушки, когда она увидѣла его въ такомъ роскошномъ нарядѣ. Масса воспоминаній о дняхъ давноминувшихъ моментально столпилась въ ея головѣ, въ то время, когда она бросила на него быстро-потухавшій взглядъ. Она подала ему руку; Джемсъ взялъ ее и залился горькими дѣтскими слезами. Хромоногая швея, присутствовавшая въ комнатѣ умирающей, сочувствуя юношѣ, подошла къ нему и хотѣла было снять съ его головы огромный гренадерскій киверъ. Джемсъ сердито повернулся къ ней, опустилъ руку вдовы, поправилъ киверъ и сквозь слезы сказалъ.

— Пожалуйста, оставьте. Развѣ вы не знаете, что солдатъ никогда не скидываетъ кивера? Кажется, слѣдовало бы знать объ этомъ.

Умирающая бросила на него взглядъ полнаго удовольствія; это былъ послѣдній признакъ здраваго ума, которымъ она отличалась въ здѣшнемъ мірѣ.

И такимъ образомъ кончилось земное странствованіе мистриссъ Спарксъ. Ничего не принесла она въ этотъ міръ, но за то оставила его не безъ ничего. Она унесла съ собой лѣтопись жизни, въ которой безропотная покорность судьбѣ, безукоризненная честность, неутомимые труды, любовь къ ближнему, долготерпѣніе, многостраданіе и смиреніе были главными отличительными чертами; и бѣдная прачка, взоры которой за минуту передъ тѣмъ обращены были на неуклюжую дочь, на пестрый мундиръ юнаго барабанщика, на добросердечную хромоногую швею, на простую мебель въ комнатѣ, стояла теперь передъ лицемъ Всемогущаго Бога, въ видѣ свѣтлаго и прекраснаго духа, какъ одинъ изъ серафимовъ, окружающихъ Его предвѣчный престолъ. Сомнѣваться въ этомъ — значило бы сомнѣваться въ существованіи Господняго милосердія и справедливости.

На погребеніе бѣдной прачки былъ истраченъ остатокъ небольшихъ денегъ, хранившихся въ сберегательной кассѣ, а отъ продажи мебели, утюговъ и лоханокъ образовалась сумма, которой едва едва достало на покупку траура. Несмотря на то, трудно было бы найти существо въ здѣшнемъ мірѣ, столь любимое и уважаемое тѣми, которые окружали ея могилу.

ГЛАВА V,

ВЪ КОТОРОЙ НАШЪ ГЕРОЙ ЯВЛЯЕТСЯ ВЪ НОВОЙ РОЛИ.

Со времени окончанія предшествовавшей главы прошло въ нашемъ повѣствованіи еще два года. Въ этотъ промежутокъ Джемима находилась на прежнемъ мѣстѣ и пользовалась особеннымъ расположеніемъ своей госпожи; — въ ея обязанностяхъ, впрочемъ, произошла небольшая перемѣна. Изъ горничной ее произвели въ кухарки того же заведенія, потому что она при нѣкоторыхъ экстренныхъ случаяхъ оказала большое знаніе дѣла въ кулинарномъ искусствѣ, но главнѣе всего потому, что ея некрасивая наружность служила поводомъ къ частымъ и непріятнымъ замѣчаніямъ какъ со стороны квартирантовъ, такъ и наглыхъ извозчиковъ, которые говорили, когда Джемимѣ, въ качествѣ служанки, приходилось отворять уличныя двери, что они помнятъ ее, еще когда она находилась въ зоологическомъ саду.

Джемсъ продолжалъ служить въ томъ же полку, но и въ его положеніи произошла нѣкоторая перемѣна. Роскошный мундиръ, обшитый шерстяными басонами, о которомъ онъ прежде такъ много мечталъ, — теперь въ его глазахъ потерялъ всю свою прелесть. Все-таки онъ зналъ, что этотъ мундиръ возбуждалъ зависть и восхищеніе въ уличныхъ мальчишкахъ, которыхъ онъ встрѣчалъ, но въ тоже время, непріятная увѣренность, что еслибы онъ осмѣлился считать его своею собственностью и дѣлать съ ней, что ему угодно, онъ былъ бы жестоко наказанъ, — понижала его цѣну до нуля. Съ другой стороны, какъ-былоуже сказано, радикальные принципы, которыми онъ одаренъ былъ отъ природы, и непреодолимое желаніе спорить съ своими старшим по безполезности различныхъ приказаній, которыя онъ получалъ, весьма часто становили его въ затруднительное положеніе. Такъ какъ каждое послѣдующее наказаніе, которому онъ подвергался, оказывалось сильнѣе перваго, то соразмѣрно съ этимъ увеличивались и ненависть къ службѣ, и желаніе какъ можно скорѣе ее бросить. Это чувство сдѣлалось наконецъ столь тягостнымъ, что онъ уже началъ разработывать вопросъ о побѣгѣ. Конечно, онъ не позволилъ бы себѣ долго оставаться въ недоумѣніи, если бы не питалъ искренней привязанности къ своей теткѣь, какъ онъ продолжалъ называть Джемиму. Еслибы онъ бѣжалъ изъ полка, то само собою разумѣется, онъ былъ бы обязанъ оставить Вестминстерскій кварталъ, и такимъ образомъ они были бы разлучены.

Наконецъ, собравшись съ духомъ, онъ рѣшился посовѣтоваться объ этомъ предметѣ съ самой Джемимой. Она выслушала его съ нетерпѣніемъ и даже съ гнѣвомъ. Она доказывала ему, до какой степени безчестно бѣгство, и какъ долго будетъ преслѣдовать его позоръ, если онъ оставитъ свои барабанныя палки; доказывала также, что онъ сдѣлался слугой королевы, и оставить ея службу безъ формальнаго увольненія было бы поступкомъ, показывающимъ величайшую трусость. Джемсъ слушалъ доводы Джемимы съ большимъ вниманіемъ и уваженіемъ, и наконецъ рѣшился потерпѣть еще нѣсколько времени. И дѣйствительно онъ сдѣлалъ эту попытку, но безъ всякаго успѣха, такъ что даже Джемима, при ея строгихъ понятіяхъ о долгѣ, должна была смягчиться, но въ тоже время совѣтовала ему еще подождать, пока она не придумаетъ какого нибудь плана, по которому онъ могъ бы оставить полкъ законнымъ и честнымъ образомъ. Поговоривъ объ этомъ предметѣ нѣсколько времени, она простилась съ Джемсомъ, обѣщавъ ему придумать къ будущему свиданію что нибудь въ его пользу, до той же поры, онъ долженъ былъ какъ можно тщательнѣе исполнять свои обязанности.

Джемима была не такова, чтобы дать обѣщаніе и не исполнить его. Она составляла планъ дѣйствія, не торопясь и сознательно; днемъ приведенія его въ исполненіе былъ назначенъ первый предстоящій праздникъ.

День этотъ наступилъ, и Джемсъ въ полной парадной формѣ встрѣтился съ Джемимой послѣ обѣда въ Сентъ-джемскомъ паркѣ. Они долго ходили по главной аллеѣ взадъ и впередъ, углубленные въ серьезный разговоръ; Джемима, повидимому, старалась убѣдить своего племянника принять ея совѣтъ, которому Джемсъ сильно противился. Наконецъ на вершинѣ холма, къ которому они приближались, поднялся столбъ пыли и въ публикѣ началась толкотня. По отлогому скату холма быстро мчалась коляска, отдаваемыя ей почести показывали, что она не только принадлежала королевѣ, но что въ ней сидѣла сама королева. Когда коляска приблизилась къ тому мѣсту, гдѣ стояли тетка и племянникъ, Джемима заставила Джемса сдѣлать шагъ впередъ, сказавъ ему: — помни, Джемсъ, ты слуга ея величества и долженъ вести себя честно. Джемсъ вытянулся въ струнку, и когда коляска поравнялась съ нимъ, сдѣлалъ воинскій салютъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ дрожащимъ, голосомъ воскликнулъ:

— Ваше величество, всеподданнѣйше прошу васъ къ этому дню черезъ мѣсяцъ пріискать себѣ другаго барабанщика.

Ея величество, по всей вѣроятности, не только не слышала его словъ, но даже не замѣтила, что онъ произносилъ ихъ; она милостиво поклонилась ему, и коляска скоро скрылась изъ виду.

— Теперь, Джемсъ, сказала Джемима: — ты надлежащимъ образомъ заявилъ королевѣ объ оставленіи службы; законъ на твоей сторонѣ, въ выполненіи его я свидѣтельница. Никому не говори, что ты сдѣлалъ это предупрежденіе, а я послѣ научу, что нужно дѣлать.

Послѣ этихъ словъ они направились къ Вестминстерскому мосту; Джемима обѣщала угостить Джемса театромъ.

Мѣсяцъ прошелъ довольно спокойно; Джемсъ, слѣдуя совѣту Джемимы, дѣлалъ все отъ него зависѣвшее, чтобы угодить своимъ старшимъ, и, судя по ихъ молчанію, успѣлъ въ этомъ. Передъ истеченіемъ срочнаго мѣсяца, Джемима наняла для своего племянника квартиру въ Соутваркѣ и приготовила у себя на кухнѣ пару подержанаго платья, башмаки и рубашку; относительно честности она была такихъ строгихъ правилъ, что рѣшила не оставлять на Джемсѣ ни одной нитки, на требованіе которой королева имѣла бы самое малѣйшее право.

Когда все было устроено, Джемсъ въ день истекшаго срока пришелъ Вечеромъ къ Джемимѣ, которая отправила его въ заднюю кухню, гдѣ на скамейкѣ разложено было партикулярное платье, и черезъ нѣсколько минутъ Джемсъ воротился къ своей теткѣ. Перемѣна, происшедшая въ его наружности, была удивительная. Это было превращеніе, едва ли не чудеснѣе превращенія куколки въ бабочку, хотя въ настоящемъ случаѣ дѣйствіе было прямо обратное, ибо Джемсъ изъ пестрой бабочки сдѣлался куклой. Его форменная одежда противъ обыкновенія казалась на немъ въ тотъ вечеръ блистательнѣе, вѣроятно вслѣдствіе излишней полировки пуговицъ, чтобы возвратить ихъ въ хорошемъ состояніи. Онъ вышелъ изъ задней кухни въ сброшенномъ съ плечъ и значительно поношенномъ платьѣ прикащика зеленной или угольной лавки. Джемима сама сознавалась, что перемѣна въ его наружности была довольно плачевная; не смотря на то, его счастіе было для нея дороже его наружности и она подавила досаду при видѣ его забавной фигуры въ прикащичьемъ платьѣ. Какъ скоро достаточно стемнѣло, чтобы избѣгнуть открытія, она обвязала платкомъ нижнюю часть его лица, какъ будто для того, чтобы защитить его отъ холода, хотя ночь была чрезвычайно теплая, положила ему въ руку восемь пенсовъ, и приказавъ идти прямо на новую квартиру, пожелала ему доброй ночи.

Лишь только Джемсъ вышелъ изъ дому, какъ Джемима начала придумывать средства къ возвращенію его платья въ казармы. Она рѣшила наконецъ отправиться за вестминстерскій мостъ и оттуда отослать съ наемнымъ носильщикомъ. Но во что уложить это платье — это была трудная задача. Всѣ аппараты для упаковки, находившіеся въ ея распоряженіи, заключались въ одной старой картонкѣ. Въ нее можно было уложить платье, башмаки и пр., — но куда дѣвать саблю и киверъ? это обстоятельство приводило Джемиму въ крайнее недоумѣніе въ теченіе долгаго времени. Она старалась завернуть ихъ въ старый передникъ, зашпилить булавками и обвязать снурками, но эти два предмета, сабля и киверъ, были такого непрактическаго свойства, что никакимъ образомъ невозможно было приспособить ихъ къ спокойному съ ними путешествію.

Наконецъ она рѣшилась на одинъ планъ, который передъ всѣми другими казался болѣе практичнымъ. Однажды ночью, около одиннадцати часовъ, когда хозяйка дома ложилась спать, Джемима объявила ей, что въ домѣ нѣтъ ваксы, прибавивъ, что жилецъ, занимавшій лицевую комнату и всегда обращавшій особенное вниманіе на сапоги, долженъ завтра утромъ выйти изъ дому до восьми часовъ. Госпожа Джемимы не только разбранила ее за то, что она не подумала объ этомъ раньше, но выразила также сомнѣніе насчетъ правдивости этого показанія, сказавъ въ добавокъ, что это былъ одинъ только низкій предлогъ отлучиться изъ дому. Джемима, разумѣется, вспыхнула, съ негодованіемъ приглашала госпожу спуститься внизъ и осмотрѣть бутылку, говорила, что не хочетъ служить въ домѣ, гдѣ ей не вѣрятъ, — словомъ, превосходнѣйшимъ образомъ разыграла роль оскорбленной невинности. Наконецъ госпожа, которой надоѣлъ этотъ диспутъ, приказала ей идти сію же минуту за ваксой и воротиться какъ можно скорѣе; но такъ какъ Джемима была убѣждена, что въ ближайшемъ сосѣдствѣ всѣ лавки были уже заперты, и что за предметомъ, въ которомъ оказывалась надобность, необходимо отправиться въ улицу Тотгиль, то не сдѣлала на приказаніе госпожи никакого замѣчанія и тотчасъ же юркнула въ свою кухню. Здѣсь, надѣвъ шляпку и большой платокъ, она припрятала подъ послѣдній, какъ только могла лучше, саблю и киверъ и спокойно вышла изъ дома. Никогда еще бѣдная дѣвушка не бывала въ такомъ смущеніи, въ какомъ находилась Джемима во время своихъ усилій скрыть отъ людскихъ глазъ двѣ вещи, которыя она несла. Хотя становилось уже поздно, но народу все еще было много, и всѣ проходившіе, казалось ей, смотрѣли на нее подозрительно. Въ это время ничто не могло заставить се пройти мимо полисмена. Завидѣвъ одного изъ нихъ, она поворачивала назадъ и обходила его глухими переулками.

Наконецъ она добралась до аллеи Бэрдкэджъ; отъ сильнаго душевнаго волненія сердце ея билось болѣзненно. Она держалась стороны, ближайшей къ парку, такъ чтобы быть какъ можно дальше отъ газовыхъ фонарей и избѣгнуть наблюденій. Но вотъ она уменьшила скорость шаговъ, выбрала моментъ, когда вблизи не было ни души, потомъ перешла черезъ дорогу, приблизилась къ рѣшетчатому забору, окружавшему казармы, и черезъ него перебросила на дворъ саблю и киверъ. Совершивъ этотъ подвигъ, она вдругъ почувствовала непріятный страхъ: она направилась къ дому съ быстротою испуганнаго страуса, не убавляя шагу до самаго дома.

Войдя въ домъ, она встрѣтила госпожу, которая, замѣтивъ ея взволнованное и разгоряченное состояніе, потребовала въ этомъ объясненія, но Джемима не могла его дать. Затѣмъ отъ нея потребовали ваксу, но она совсѣмъ забыла о ней. Джемима съ минуту рѣшительно не знала, что отвѣтить; но, какъ говоритъ Шиллеръ, «дьяволъ не такъ золъ, чтобы допустить кого либо изъ своихъ слугъ до погибели изъ-за нужды во лжи», — онъ немедленно внушилъ Джемимѣ одинъ изъ тѣхъ отвѣтовъ, которые всегда держитъ наготовѣ для горничныхъ, служанокъ и кухарокъ, когда онѣ бываютъ поставлены своими госпожами въ затруднительное положеніе. Джемима отвѣчала, что обошла всѣ лавки до Вестминстерскаго аббатства, — по крайней мѣрѣ лавокъ двадцать, — но всѣ онѣ заперты; она обѣщала встать поутру очень рано и взять ваксу у продавца, отъ котораго постоянно ее получала. Разумѣется, госпожа поняла, что все сказанное была ложь, и промолчала. Джемима была прекрасная, усердная служанка, и если поссориться съ ней изъ-за такой пустой исторіи, то по всей вѣроятности, другая поступившая на ея мѣсто слуга была бы одинаково неправдива и въ добавокъ безъ хорошихъ качествъ Джемимы.

Два дня спустя, Джемима была уволена на цѣлый день. Она взяла старую картонку, въ которую была уложена Форменная одежда Джемса, отправилась за Вестминстерскій мостъ и передала ее разнощику, приложивъ записочку убійственнаго правописанія, адресованную на имя полковаго командира; въ запискѣ этой говорилось, что препровождаемая одежда принадлежала мистеру Джемсу Дюку, и что киверъ и сабля отправлены еще раньше.

Хотя Джемима считала теперь это дѣло совершенно конченнымъ, но ея величество, или ея представители въ полку, находили, что мѣсячное предувѣдомленіе объ оставленіи службы было сдѣлано не согласно съ правилами военнаго закона, и потому поднятъ былъ крикъ отыскать мистера Джемса Дюка. Полиція распорядилась осмотрѣть домъ, въ которомъ жила Джемима, но тамъ относительно его пребыванія не было ни малѣйшихъ признаковъ. Джемимѣ сдѣлано было по этому предмету нѣсколько вопросовъ, и она отъ всѣхъ увернулась очень искусно; но она сильно обидѣлась, когда пожилой барабанщикъ, сопровождавшій полисмена, обозвалъ Джемса трусомъ-щенкомъ. Въ этотъ моментъ она не сдѣлала никакого замѣчанія, но въ душѣ рѣшила на другое же утро сходить въ казармы, и тамъ, какъ она выражалась, «обстоятельно изложить все дѣло».

Составивъ планъ дѣйствія, къ полному своему удовольствію, она отправилась къ полковому адъютанту, потому что этотъ офицеръ, какъ она слышала, былъ облеченъ верховною властію въ дѣлахъ подобнаго рода. По прибытіи къ воротамъ казармъ, она произвела удивленіе, смѣшанное съ удовольствіемъ, въ груди караульнаго сержанта, которому показалось, что въ особѣ Джемимы онъ открылъ переодѣтаго въ женское платье высокаго рекрута съ сѣвера Ирландіи, бѣяіавшаго изъ полка, нѣсколько мѣсяцевъ назадъ. Увидѣвъ свою ошибку, онъ ругнулся и назвалъ ее дрянью. (Джемима говорила впослѣдствіи, что онъ назвалъ ее не дрянью, а употребилъ совершенно другое выраженіе, которое такъ часто срывается съ языка гвардейскаго солдата, когда зайдетъ рѣчь о лэди, слишкомъ респектабельныхъ, чтобы слышать ихъ разговоръ) и велѣлъ ей удаDE PROFUKDIS.

47

литься. Исполнить его приказаніе Джемима, однакояге, отказалась. Она пришла, — сказала она, — повидаться съ адъютантомъ, и не уйдетъ, не объяснившись съ нимъ.

Если бы она употребила какое нибудь грубое выраженіе, или даксе прибѣгнула къ брани, то серл;антъ нисколько бы не удивился; но заносчивость женщины такого положенія въ обществѣ, какое она занимала, — заносчивость, обнаруяшваемая въ дерзкомъ ягеланіи объясняться съ адъютантомъ, превышала все то, что могли вынести его понятія о приличіи, и сержантъ сейчасъ скомандовалъ ей убираться со двора, грозя въ противномъ случаѣ отдать ее полисмену. Джемима однако была солдатская дочь, и запугать ее подобной угрозой было очень трудно. Она не только отказалась убираться, но оказала положительное сопротивленіе сержантской власти, и дѣло начинало уже принимать воинственный видъ, когда, къ счастію, въ это самое время проходилъ какой-то старшій офицеръ и освѣдомился о причинѣ нарушенія тишины и порядка. Узнавъ, хотя съ нѣкоторымъ затрудненіемъ, вслѣдствіе взволнованнаго состоянія Джемимы, что визитъ ея относился до побѣга мистера Джемса Дюка, онъ приказалъ отвести ее къ адъютанту, что и было немедленно исполнено, къ крайнему негодованію сержанта.

Джемима вовсе не думала представлять адъютанту какихъ либо доводовъ въ оправданіе Джемса, — напротивъ, она утверждала, что принятыя имъ мѣры были совершенно законныя. Онъ, чему она была сама свидѣтельницей, за мѣсяцъ заявилъ о желаніи своемъ оставить военную службу, и ожидать или требовать болѣе этого ни сама королева, ни всякая другая «миссусъ», не имѣли права. Джемима прибавила, что форменное платье, со всѣми его принадлежностями, было честнымъ образомъ возвращено. Мало того, чтобы не быть безсовѣстной передъ ея величествомъ, она охотно оставляла въ рукахъ ея величества слѣдующее Джемсу жалованье, и ничего больше не хотѣла говорить объ этомъ.

— Въ такомъ случаѣ, объясните мнѣ пожалуста, сказалъ адъютантъ: — чего же вы хотите отъ меня? По всему видно, что вы очень ловко умѣли воспользоваться закономъ. Чего же еще вамъ желательно?

— Я не намѣрена уйти отсюда, пока мнѣ не будетъ оказана надлежащая справедливость.

— Пока вамъ не будетъ оказана надлежащая справедливость? — сказалъ адъютантъ: — скажите пожалуста, чѣмъ вы еще не довольны?

— А вотъ чѣмъ: одинъ изъ вашихъ барабанщиковъ имѣлъ дерзость назвать мистера Джемса Дюка трусомъ-щенкомъ. Я хочу, чтобы этотъ барабанщикъ былъ наказанъ.

Услышавъ подобное требованіе Джемимы, адъютантъ съ трудомъ удержалъ свой гнѣвъ въ границахъ умѣренности. Онъ не только подтвердилъ слова барабанщика, но приказалъ ей немедленно оставить казармы, обѣщая въ противномъ случаѣ передать ее въ руки полиціи.

Джемима должна была оставить казармы и оставила, но ни подъ какимъ видомъ не считала себя побѣжденною, напротивъ, она рѣшилась искать правосудія у самого герцога Веллингтона, и даже зашла такъ далеко, что приготовила маленькую рѣчь, которую слѣдовало произнесть при такомъ случаѣ, и которая доказывала, что герцогъ долженъ былъ принять участіе въ этомъ дѣлѣ потому, что Джемсу дана была фамилія въ честь имени его свѣтлости. Мало того, если бы не удалось добиться правосудія отъ герцога, Джемима предстала бы предъ тронъ ея величества; но эти мѣры, къ счастію, оказались ненужными, потому что Джемима черезъ нѣсколько времени получила косвеннымъ путемъ, черезъ одну знакомую ей молодую женщину, которая была знакома съ однимъ молодымъ барабанщикомъ, извѣстіе, что военное управленіе не намѣрено утруждать себя дальнѣйшими розысками Джемса, — то есть, что оно не станетъ и думать о немъ, если онъ будетъ скрываться нѣсколько времени и позаботится о томъ, чтобы не показываться въ Вестминстерскомъ кварталѣ. Если онъ покажется, то непремѣнно будетъ арестованъ и затѣмъ наказанъ или по крайней мѣрѣ отосланъ въ исправительное заведеніе. Джемима рѣшилась пріостановиться отыскиваніемъ правосудія, и воспользовавшись однимъ вечеромъ, навѣстила Джемса и сообщила ему пріятныя новости и предостереженіе ни подъ какимъ видомъ не показываться вблизи казармъ. Она положила ему въ руку нѣсколько денегъ, взятыхъ ею изъ своихъ скудныхъ сбереженій, потомъ надѣлила цѣлымъ томомъ добрыхъ совѣтовъ, говоря ему, чтобы онъ искалъ себѣ мѣсто прикащика на другой сторонѣ Темзы, простилась съ нимъ и удалилась съ молитвою въ душѣ, да не будетъ онъ введенъ во искушеніе.

Не должно однако полагать, что такое послабленіе дисциплины со стороны полковыхъ властей было допущено изъ сожалѣнія къ мистеру Джемсу Дюку, ибо подобное понятіе было бы совершенно ошибочно. Это въ сущности, произошло отъ двухъ причинъ. Первая заключалась въ томъ, что Джемима произвела въ адъютантѣ новое для него ощущеніе. До этой поры онъ воображалъ, что его ничто не можетъ испугать, но она дала ему понять, что при случаѣ и онъ покажетъ бѣлое перо. Въ памятный день посѣщенія казармъ, она торжественно грозила ему, что когда бы и гдѣ бы ни встрѣтила его на улицахъ, она не только непремѣнно напомнитъ ему о себѣ, но сверхъ того сообщитъ всѣмъ окружающимъ, какой онъ жестокосердый тиранъ. Эта угроза подѣйствовала на него такъ необычайно, что жизнь для него становилась отравой. Прогуливаясь по улицѣ Сентъ-Джемсъ или Полъ-Молъ, онъ находился въ безпрерывной боязни встрѣтиться съ своимъ уродливымъ противникомъ. Послѣ смѣны съ караула въ Сентъ-Джемскомъ дворцѣ, когда игралъ хоръ музыкантовъ, адъютантъ обыкновенно стоялъ потупивъ голову, страшась мысли, что Джемима находилась въ числѣ зрителей; а при одномъ ужасномъ случаѣ, находясь близь Букингемскаго дворца и въ полной Формѣ, во время разговора съ какими-то дамами онъ внезапно такъ поблѣднѣлъ, что онѣ спросили его о здоровьи. Адъютантъ отвѣчалъ, что онъ здоровъ, но позабылъ объ одномъ приказаніи, которое слѣдовало оставить въ казармахъ. Выразивъ надежду, что онѣ извинятъ его, адъютантъ повернулся и пошелъ такъ быстро, какъ только могло быть совмѣстно съ достоинствомъ его положенія. Причиной такого чрезвычайно страннаго поведенія съ его стороны было дѣйствительное появленіе приближавшейся къ нему Джемимы, которая однакожъ, къ благополучію адъютанта, не замѣтила его.

Впрочемъ, отдавая справедливость адъютанту, его нельзя было обвинять въ небрежномъ исполненіи своихъ обязанностей; въ настоящемъ случаѣ его сильно поддерживалъ полковой докторъ, который въ послѣднее время замѣчалъ какую-то особенность въ Физическомъ организмѣ мистера Джемса Дюка, особенность, совершенно противоположную той, которая была главнымъ недостаткомъ въ Джемимѣ. Ея нижніе члены, какъ было уже сказано, продолжали рости еще долго послѣ того, какъ прекратился ростъ туловища; между тѣмъ какъ у мистера Джемса Дюка, совсѣмъ напротивъ, — ноги вдругъ перестали рости, а туловище развивалось такъ быстро, что обѣщало, по достиженіи полнаго роста, принять всѣ формы стараго гренадера. Надо замѣтить еще одно обстоятельство, что хотя ростъ ногъ въ длину и остановился, но онѣ продолжали увеличиваться въ ширину, и въ послѣднемъ случаѣ грозили образовать изъ своего контура правильныя выпуклыя кривыя линіи, — угрозу, эту, какъ мы узнаемъ впослѣдствіи, онѣ привели въ полное исполненіе.

Джемима, убѣдись теперь, что оставленіе Джемсомъ военной службы было дѣломъ рѣшеннымъ, обратила свои мысли на его будущее благополучіе. Это ее сильно безпокоило, она очень хорошо помнила слова, которыя часто повторялъ ея отецъ въ послѣднее время, — что, когда дьяволъ находитъ человѣка празднымъ, то сейчасъ же даетъ ему въ руки свою работу, — и потому она рѣшила, что надо какъ можно скорѣе отстранить отъ племянника своего искушеніе подобнаго рода. Но какъ и гдѣ найти ему мѣсто, представлялось ей весьма трудной задачей. Маленькое покровительство, которымъ она пользовалась, ограничивалось единственно мѣстностью, въ которой она жила, а туда Джемсъ не смѣлъ показаться. Съ нѣкоторымъ затрудненіемъ она успѣла однако же, чрезъ вліяніе своей госпожи, достать для него за дешевую плату мѣсто пажа въ домѣ одного второстепеннаго чиновника, жена котораго была помѣшана на модѣ и джентильности. Отсюда его скоро уволили; услуги его были ничтожны, а аппетитъ огромный. Послѣ этого, въ теченіи нѣкотораго времени онъ жилъ на небольшія сбереженія Джемимы, хотя надо отдать ему справедливость, онъ дѣлалъ это совершенно противъ води. Много и много было попытокъ съ его стороны достать какое нибудь мѣсто, но безъ успѣха; надо впрочемъ и то сказать, до сихъ поръ было еще загадкой, къ какому занятію онъ способенъ. Аттестатовъ онъ не имѣлъ никакихъ, а если бы и имѣлъ, то сомнительно, чтобы они имѣли успѣхъ; умѣнье хорошо барабанить было полезно только для весьма немногихъ занятій, а всего меньше оно годилось для службы въ спокойныхъ частныхъ семействахъ, — службы, которую Джемимѣ такъ хотѣлось предоставить ему.

Джемсъ нашелъ однакоже возможность дѣлать нѣкоторыя прибавленія къ получаемымъ отъ Джемимы деньгамъ. Онъ ходилъ по улицамъ въ надеждѣ найти лошадей, которыхъ бы попросили его подержать, толкался у вокзаловъ желѣзныхъ дорогъ и у пароходныхъ пристаней, при случаѣ услуживая пассаэирамъ. Кромѣ того, онъ по цѣлымъ часамъ ходилъ по Лиденгольмскому рынку, въ ожиданіи случая отнести на станціи различныхъ желѣзныхъ дорогъ дичь или другую купленную провизію. Этими способами онъ часто не дотрогивался до фондовъ Джемимы. Доходы Джемса не были однакоже велики, и иногда въ мокрую погоду онъ не заработывалъ даже шести пенсовъ, а между тѣмъ башмаки его видимо приходили въ разрушеніе, ткань на платьѣ замѣтно рѣдѣла и слѣдовательно принимала наружность менѣе и менѣе респектабельную.

Ветхое состояніе одежды молодаго человѣка начинало имѣть самое вредное дѣйствіе на его фортуну. Небольшая респектабельность ея прежней наружности теперь совершенно утратилась, и онъ пересталъ получать порученія прежняго свойства. Всѣ джентльмены, покупки которыхъ Джемсъ вызывался отнести, обходились съ нимъ сурово, и вмѣсто того, чтобы довѣрить ему свою ношу, они крѣпче держали ее, какъ будто боясь, что если передадутъ ее изъ своихъ рукъ въ руки Джемса, то она по всей вѣроятности изчезнетъ вмѣстѣ съ нимъ до прихода на станцію. На пароходныхъ пристаняхъ та же несчастная судьба преслѣдовала его; дежурный констабль прогонялъ его съ пристани, — и это было ежедневнымъ событіемъ. Полиція теперь такъ часто называла его «молодымъ бродягой», что онъ началъ признавать это достоинство за свое собственное и отзываться на него безъ всякой боли для своихъ чувствъ; а между тѣмъ не было еще ни одного случая, въ которомъ бы онъ въ поступкахъ своихъ показалъ хотя малѣйшую тѣнь безчестія. Лиденгольмскій рынокъ, до наступленія дня, сдѣлался теперь единственнымъ мѣстомъ, которое было для него открыто. Тамъ во мракѣ онъ заработывалъ иногда бездѣлицу, но такъ рѣдко и въ такіе долгіе промежутки времени, что этихъ пріобрѣтеній едва едва доставало только на сохраненіе себя отъ голодной смерти, а о покупкѣ на нихъ новаго платья было бы смѣшно и помышлять.

Въ это время онъ такъ тяжело налегалъ на ресурсы Джемимы, что она сдѣлалась такою же нищею, какъ и онъ; словомъ, положеніе дѣлъ начинало принимать самый отчаянный видъ. — Что дѣлать съ нимъ, она рѣшительно не знала, а между тѣмъ мысль покинуть его никогда не приходила ей въ голову. Остававшаяся у него бездѣлица, — всего нѣсколько шиллинговъ, — и та должна была скоро истощиться, — и тогда какая же будетъ его судьба? Если отъ времени до времени ей приходила мысль о благотворительности прихода, то она сейчасъ же прогоняла ее, — и дѣйствительно, если бы онъ обратился за помощью къ приходскимъ властямъ, то какого слѣдовало ожидать результата? Онѣ распросили бы его о прежней его жизни, узнали бы, что онъ дезертиръ, и какъ дезертира, передали бы его въ руки военныхъ властей, которыя хотя и смотрѣли на побѣгъ сквозь пальцы, допуская существованіе въ области военныхъ законовъ обыкновенія заявлять объ оставленіи военной службы, какъ онъ и Джемима заявили объ этомъ ея величеству, но теперь онѣ уцѣпились бы за этотъ фактъ, и такъ какъ розги и палки въ то время употреблялись въ военной службѣ чаще, чѣмъ ныньче, то Джемсъ былъ бы подвергнутъ жестокому наказанію, прежде чѣмъ ему удалось бы совершить новый побѣгъ.

Однажды зимнимъ вечеромъ, послѣ безуспѣшной попытки заработать какую нибудь бездѣлицу, Джемсъ зашелъ къ Джемимѣ. Бѣдная пришла въ крайнее уныніе, увидѣвъ утомленный его видъ, ветхую и грязную одежду. Въ это время она занималась для одного изъ квартирантовъ приготовленіемъ къ обѣду пары куръ, но печаль, сжавшая сердце дѣвушки при видѣ его наружности, заставила ее на минуту оставить работу, хотя она и то уже немного опоздала. Кромѣ того, Джемимѣ въ тотъ день нездоровилось, она была не въ духѣ и до появленія Джемса, которое еще болѣе усилило ея непріятное настроеніе. Она на нѣсколько минутъ присѣла на стулъ у огня; ея глаза наполнились слезами, когда она стала размышлять о плачевномъ положеніи Джемса и о своемъ безсиліи помочь ему. Казалось, онъ ни къ чему не былъ способенъ. Теперь уже было ясно, что его ноги отказались отъ дальнѣйшаго роста, между тѣмъ какъ его туловище энергически исполняло свою обязанность, увеличиваясь все болѣе и болѣе съ каждымъ годомъ. Это обстоятельство отнимало у него всякую возможность поступить куда нибудь въ домашнее услуженіе, а небольшое покровительство, которымъ обладала Джемима, только и ограничивалось этой стороной рабочей жизни. Съ глубокой грустью размышляла она объ этомъ предметѣ въ теченіи нѣсколькихъ минутъ, потомъ вдругъ печальное выраженіе ея лица измѣнилось, — на немъ отразилось сначала изумленіе, которое черезъ моментъ замѣнилось глубокимъ удовольствіемъ. Причиной этихъ быстрыхъ перемѣнъ было слѣдующее: въ то время какъ она сидѣла углубленная въ печальныя размышленія, Джемсъ, чтобы помочь ей, началъ приготовленіе другой курицы и обнаружилъ столько ловкости и знанія дѣла, что Джемима пришла наконецъ въ невыразимый восторгъ. Она открыла занятіе, для котораго Джемсъ былъ подготовленъ самой природой. Она встала съ мѣста и молча начала наблюдать за своимъ племянникомъ; въ modus operandi онъ не сдѣлалъ ни одной ошибки. Проворство и тактъ, съ которыми онъ ощипывалъ птицу, быстрота и опрятность, съ которыми потрошилъ ее, показывали, что онъ гордился обладаніемъ природнаго генія для этой операціи. Но въ этомъ случаѣ, какъ и во многихъ другихъ, природный геній былъ только способностью легко изучать, соединенной съ любовію къ той наукѣ, которую предстояло изучить. Джемсъ дѣйствительно отъ природы любилъ изученіе битой дичи, и въ теченіе длинныхъ часовъ, которыя онъ проводилъ безъ всякаго дѣла на Лиденгольмскомъ рынкѣ, онъ наблюдалъ различныхъ работниковъ, когда они приготовляли птицу для рынка, и теперь при первой попыткѣ, Обнаружилъ свои способности наблюденія и подражанія. Странно сказать, даже его ранняя опытность въ качествѣ барабанщика въ настоящемъ случаѣ оказывала ему. нѣкоторую помощь; она сообщила необыкновенную гибкость и силу ручной кисти, которыя онъ въ будущемъ и хотѣлъ употребить въ дѣло при отправленіи обязанностей курятнаго торговца, если бы Фортунѣ удалось доставить ему такое высокое положеніе. И она доставила ему это положеніе. Джемима на другой же день обратилась къ торговцу, доставлявшему провизію въ ихъ домъ, и онъ, чтобы сдѣлать ей одолженіе, въ свою очередь попросилъ оптовый домъ въ Ньюпортскомъ рынкѣ, отъ котораго получалъ всѣ предметы своей торговли: — конецъ концовъ былъ тотъ, что Джемсъ получилъ мѣсто прикащика и разсыльнаго въ весьма почтенномъ заведеніи, съ жалованьемъ по десяти фунтовъ стерлинговъ въ годъ, безъ стола и квартиры.

ГЛАВА VI,

НАШЪ ГЕРОЙ ЖЕНИТСЯ И УСТРОИВАЕТСЯ.

Для того, чтобы приняться за нить нашего повѣствованія, потребовался десятилѣтній промежутокъ; но для лучшаго пониманія этой повѣсти мы бросимъ легкій взглядъ на нѣкоторыя обстоятельства, случившіяся въ этотъ промежутокъ. Джемсъ болѣе шести лѣтъ находился при Фирмѣ Ньюпортскаго рынка, постепенно возвышаясь въ своемъ положеніи, до тѣхъ поръ, пока его жалованье достигло восемнадцати шиллинговъ въ недѣлю. Не слѣдуетъ при этомъ воображать, что сумма денегъ, которую онъ теперь получалъ, возвышалась вслѣдствіе какого нибудь особеннаго расположенія къ нему со стороны его нанимателей. Вполнѣ довольные его поведеніемъ, какъ въ отношеніи прилежанія, такъ и честности, они кромѣ небольшой суммы денегъ, достававшейся ежегодно отъ раздѣла рождественской коробки, не платили ему ни пенни больше того, что слѣдовало за его труды. Джемсъ, какъ было сказано выше, не только отличался трудолюбіемъ, но достигъ такой степени совершенства въ искусствѣ приготовлять птицъ для продажи, что равныхъ ему не было. Не нужно было отправляться далеко для отыскиванія пріятныхъ ощущеній, — стоило только посмотрѣть, какъ Джемсъ приводилъ въ порядокъ ихъ туалетъ. Быстрота, деликатность и сила, которыя онъ употреблялъ въ предварительныхъ операціяхъ, ставили сіи послѣднія на одну доску съ самыми искуснѣйшими хирургическими операціями, между тѣмъ какъ чистота, которую онъ придавалъ птицамъ, выдергивая малѣйшее перышко, малѣйшій пушокъ, была истинно изумительная. Но верхъ его искусства обнаруживался при употребленіи пудры. Джемсъ бралъ птицу на лѣвую руку, взвѣшивалъ ее на ладони и, посыпая ее пудрой правой рукой, поворачивалъ птицу съ боку на бокъ, и съ грудки на спинку, съ такой быстротой и въ тоже время такъ нѣжно, что многія лэди (безъ всякаго сомнѣнія), увидѣвъ его, непремѣнно пожелали бы видѣть своихъ малютокъ на рукахъ Джемса, а не на рукахъ неповоротливыхъ неуклюжихъ женщинъ, попеченію которыхъ такъ часто ввѣряются малютки. Въ наружности Джемсъ измѣнился значительно, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ къ лучшему, въ другихъ къ худшему. Его лицо, если бы онъ какимъ нибудь образомъ ухитрился показывать въ немъ побольше ума, было бы довольно пріятное, чего ни подъ какимъ видомъ и ни при какихъ условіяхъ нельзя сказать о его торсѣ. Онъ былъ хорошо сформированъ, особливо въ плечахъ, показывавшихъ громадную силу; грудь была широкая и, какъ видно, тоже могучая. Хорошо, если бы можно было этимъ же и покончить описаніе Джемса; но мы, какъ правдивые лѣтописцы, измѣнить или скрыть ничего не можемъ. Низшія конечности были безобразны въ высшей степени. Съ той минуты, какъ мы заключили предъидущую главу, онѣ не удлинились ни на дюймъ; правда, онѣ сдѣлались значительно толще, и контуромъ своимъ изображали совершенно правильную кривую линію, но все-таки, говоря словами анатома, онѣ не представляли ничего такого, чѣмъ бы можно было восхищаться. Лучшій комплиментъ, которымъ бы можно наградить сто ноги, заключался въ томъ, что послѣ перехода Джемса изъ этой кратковременной жизни въ жизнь безконечную, онѣ сдѣлались бы превосходнѣйшими образцами болѣзненной аномаліи человѣческаго тѣла и притомъ до такой степени интересными, что смѣло можно было разсчитывать на помѣщеніе ихъ въ какомъ нибудь музеѣ.

При возобновленіи нашего повѣствованія, Джемсъ Дюкъ не находился уже болѣе при фирмѣ Ньюпортскаго рынка; онъ получилъ мѣсто въ чрезвычайно респектабельномъ магазинѣ, гдѣ, какъ и на прежнемъ мѣстѣ, его наниматели оставались совершенно имъ довольны.

У Джемимы дѣла тоже перемѣнились и во всѣхъ отношеніяхъ, за исключеніемъ ея наружности, къ лучшему. Относительно наружности, мы, къ сожалѣнію, ничего не можемъ сказать въ ея пользу. Джемима по прежнему была безобразно высока и весьма сухощава; веснушки ея не только не изчезли, но даже не убавились, — ея волосы продолжали оставаться тѣми то самыми blonde ardent, съ небольшимъ увеличеніемъ красноватаго оттѣнка. Если о ея личной красотѣ ничего нельзя упомянуть въ благопріятныхъ выраженіяхъ, за то — можно поговорить о ея нравственныхъ достоинствахъ безъ дести иди сарказма, какъ о заслуживающихъ полнаго уваженія. Безукоризненная честность, неутомимые труды, любезная услужливость и терпѣніе — послѣднимъ достоинствомъ она вѣроятно обязана своему пребыванію при cliambres garais въ качествѣ служанки — составляли ея неотъемлемую собственность. Ко всему этому нужно прибавить еще одно — нѣжное любящее сердце. Быть можетъ, меня спросятъ, какимъ образомъ привилось къ ней это достоинство и когда представлялись ей случаи обнаруживать его. Отвѣчать на это не трудно: — съ возобновленіемъ нашего повѣствованія, читатель находитъ уже Джемиму не служанкой въ chambres garnis, но респектабельной замужней женщиной живущей въ хорошенькой своей квартирѣ, въ улицѣ Пай.

Изъ привязанности нашей къ Джемимѣ, мы представимъ читателю, хотя быть можетъ съ опасностью быть обвиненными въ нескромности, — коротенькій очеркъ ея перваго и единственнаго любовнаго подвига, — коротенькій потому, что на всѣхъ остальныхъ страницахъ нашего разсказа она будетъ показываться какъ почтительная и преданная жена. Любовь Джемимы зародилась въ чистѣйшей изъ всѣхъ привязанностей, въ участіи, которое она принимала въ бѣдномъ, безпомощномъ ы, на ея взглядъ, несправедливо преслѣдуемомъ судьбою юношѣ. Доставивъ Джемсу чрезъ свое покровительство мѣсто въ курятномъ магазинѣ, Джемима слѣдила за его успѣхомъ съ глубокимъ интересомъ, а черезъ нѣсколько времени съ такимъ же удовольствіемъ. Ничего лучшаго не оставалось желать относительно его поведенія, и съ этой стороны ея душа скоро успокоилась. Вечеръ каждаго воскресенья Джемсъ проводилъ у Джемимы, но уже болѣе не называлъ ее теткой; впрочемъ она ни подъ какимъ видомъ не могла жаловаться на недостатокъ уваженія съ его стороны, и обыкновенно, подъ предлогомъ отправленія въ церковь, каждый разъ провожада его до дому. Съ теченіемъ времени, Джемсъ началъ обращать вниманіе на свою одежду и отъ времени до времени намекалъ на свое восхищеніе нѣкоторыми служанками въ домахъ, куда они поставляли провизію, и дѣлалъ другія замѣчанія, значительно возбуждавшія безпокойство Джемимы. Она совершенно справедливо и вѣрно судила, что лучшимъ другомъ дли молодаго человѣка была бы добрая и трудолюбивая жена; но гдѣ и какимъ образомъ найти такую жену для Джемса, это, при ея занятіяхъ съ утра и до вечера, — становилось задачей, рѣшеніе которой съ перваго взгляда казалось труднымъ. Постепенно, однакоже, эта трудность стала уменьшаться. Въ этомъ отношеніи Джемима главнѣе всего должна быть обязана молвѣ, что проживавшая въ ихъ домѣ вдова намѣревалась выдти замужъ за молодаго человѣка, двадцатью годами ея моложе. Вдова, была въ тоже время замѣчательно хорошая женщина, какъ это знала Джемима, потому что нѣкогда прислуживала ей и получала отъ нея въ подарокъ различные предметы наряда, которые, при неустановившемся ростѣ Джемимы, скоро становились для нея негодными. Молодой человѣкъ, за котораго она думала выдти, тоже заслуживалъ всякаго одобренія. Онъ былъ куратъ и весьма религіозный человѣкъ, — уже одно это обстоятельство служило ручательствомъ, что въ бракѣ подобнаго рода ничего предосудительнаго не было.

Однажды Джемима, у ложась на ночь въ постель, начала безъ всякаго къ тому повода разсчитывать разницу между своими лѣтами и лѣтами Джемса, между лѣтами вдовы и курата. Небольшое неравенство ея лѣтъ и лѣтъ Джемса, сравнительно съ неравенствомъ въ лѣтахъ другой четы, — чрезвычайно какъ поразило ее. Было уже сказано, что въ бракѣ вдовы не представлялось ничего предосудительнаго, — а потому это служило ей прекраснымъ доказательствомъ, что союзъ съ Джемсомъ не только не былъ бы неблаговиднымъ, но напротивъ, весьма похвальнымъ. Потомъ пораженная поворотомъ, принятымъ ей мыслями, Джемима хотѣла сосредоточить ихъ на сапогахъ, которые предстояло ей вычистить по утру, — Но, на перекоръ самой себѣ, онѣ принимали прежнее направленіе и въ то же время не казались уже такими Страшными, Какъ съ самаго начала. Короче сказать, по тщательномъ обсужденіи этого вопроса, всѣ возникавшія въ немъ затрудненія исчезли, и Джемима рѣшилась даровать Джемсу, въ лицѣ собственной своей особы, любящую, почтительную и покорную жену.

Объ ихъ любезностяхъ нѣтъ никакой лѣтописи, Поэтому невозможно сказать, какъ оно происходило, или кто первый сдѣлалъ предложеніе; вѣроятно Джемима. Достаточно упомянуть, что союзъ былъ весьма счастливъ во всѣхъ отношеніяхъ. Если Джемима была значительно выше своего мужа, то ея вышина служила дополненіемъ его коротенькаго роста; и такъ какъ Джемсъ твердо рѣшился считать Джемиму годомъ или двумя моложе ея дѣйствительныхъ лѣтъ, а Джемима съ своей стороны постановила считать Джемса какъ по уму, такъ и по наружности, по крайней мѣрѣ тремя годами старше, то можно сказать, что неравенства между ними по существовало.

Прямая нить нашей повѣсти начинается, когда среднее число лѣтъ новобрачной четы было около двадцати восьми. Они наслаждались супружеской жизнью нѣсколько лѣтъ, въ теченіе которыхъ ничто не омрачало ихъ счастія, за исключеніемъ только одного обстоятельства, а именно, у нихъ не было дѣтей. Житейскія, ихъ дѣла находились въ самомъ удовлетворительномъ состояніи. Джемсъ получалъ хорошее жалованье, а Джемима помогала увеличивать его пріобрѣтенія своими заработками въ качествѣ поденщицы. Ея доходы отъ этого занятія были довольно значительны, тѣмъ болѣе, что она имѣла постоянную работу. Дѣйствительно, въ такомъ государствѣ, какъ Англія, знаменитомъ своимъ покровительствомъ истиннымъ талантамъ, было бы странно и даже жестоко, если бы работница, въ родѣ Джемимы, обладающая такимъ добросовѣстнымъ трудолюбіемъ, соединеннымъ съ такой необыкновенной готовностью исполнять всякія работы, не пріобрѣла для себя значительной доли покровительства. Было еще другое обстоятельство, которое больше всѣхъ прочихъ помогало улучшить имъ житейское свое положеніе. Какъ мистеръ Дюкъ, такъ и жена его принадлежали къ сектѣ титотеллеровъ, — сектѣ, члены которой дали себѣ зарокъ не подносить къ губамъ никакихъ другихъ напитковъ, кромѣ чаю. Это, вмѣстѣ съ строгой экономіей во всѣхъ предметахъ, кромѣ одного, позволяло имъ вносить въ сберегательную кассу порядочныя деньги. Исключеніе въ общей экономіи ихъ домохозяйства, на которое мы намекнули, относилось до найма квартиры. Въ этомъ отношеніи мистриссъ Дюкъ была не только разборчива, но и расточительна; она выбрала для жилища гостиную и спальню въ нижнемъ этажѣ, въ улицѣ Нью-Пай, въ Вестминстерскомъ кварталѣ. Читатели особенно просятъ обратить вниманіе на то, что квартира находилась въ улицѣ Нью-Пай; — въ Вестминстерскомъ кварталѣ были двѣ улицы Пай, — Нью-ІТай и Олдъ-Пай, но послѣдняя относительно респектабельности была гораздо ниже первой, и, какъ справедливо выражалась мистриссъ Дюкъ, немного отличалась отъ переулка Доксъ.

Но безпрерывное счастіе не есть удѣлъ смертной жизни, — и мистеръ и мистриссъ Дюкъ не составляли исключеній изъ общаго правила. Однажды Джемсъ, занимаясь приготовленіемъ зайдя, ранилъ себѣ шпилькой лѣвую руку, такъ серьезно, что отъ послѣдовавшей потери крови упалъ въ обморокъ. Какъ скоро сознаніе воротилось къ нему, его хозяева сказали, чтобы онъ лучше шелъ домой, гдѣ жена будетъ служить ему нянькой. Онъ это сдѣлалъ и въ теченіе нѣсколькихъ дней оставался безъ дѣла. Наконецъ его рука повидимому оправилась отъ раны и позволяла ему приняться за работу. Онъ однако основывалъ свои вычисленія на самыхъ непрочныхъ данныхъ, и здѣсь мы можемъ сказать, что, извинительное чувство со стороны жены содѣйствовало до нѣкоторой степени образованію того заключенія, къ которому онъ пришелъ. Мистриссъ Дюкъ, гордившаяся тѣмъ, что платила всякому, что слѣдуетъ, и ни отъ кого не принимала милостей даромъ, считала госпиталь мѣстомъ для нихъ унизительнымъ, а безплатную аптеку еще того хуже. Вмѣсто того, чтобы воспользоваться какимъ либо изъ этихъ учрежденій, гдѣ рука ея мужа была бы вылечена по всѣмъ правиламъ пауки, отправилась съ Джемсомъ къ дроггисту, который, не узнавъ глубины раны, взялся залѣчить ее. По наружности онъ успѣлъ это сдѣлать, но значительная часть яда оставалась въ ранѣ, и послѣ двухъ или трехъ дней отправленія своихъ обязанностей, нашъ герой снова принужденъ былъ оставить магазинъ и отдать себя подъ опеку жены. При такомъ серьезномъ обстоятельствѣ мистриссъ Дюкъ оставила въ сторонѣ чувство джентильности, и проводила мужа въ госпиталь. Здѣсь состояніе раны оказалось гораздо хуже, чѣмъ нѣжная чета предполагала: — довольно сильное воспаленіе не только простиралось въ длину всей руки, но и подъ мышкой обнаружились опухоли желѣзъ, возбуждавшія серьезныя опасенія. Послѣ надлежащихъ перевязокъ и по полученіи необходимыхъ лекарствъ, Джемсъ воротился домой съ далеко неутѣшительнымъ увѣреніемъ, что пройдутъ недѣли, а можетъ быть и мѣсяцы, прежде чѣмъ ему представится возможность приняться за свои обычныя занятія. Если Джемима любила и восхищалась своимъ мужемъ до этого несчастнаго случая, то теперь, когда онъ лежалъ въ постелѣ, это чувство увеличилось до высоты, немного не доходившей до обожанія. Ночь и день она не отходила отъ него, ухаживала за нимъ съ самой нѣжной заботливостью. Болѣзнь Джемса усилилась до такой степени, что госпитальный хирургъ требовалъ, чтобы больной поступилъ въ госпиталь, но Джемима такъ убѣдительно просила позволить ему оставаться дома на ея попеченіи, что хирургъ согласился. Мало того, горячность и нѣжность, съ которыми Джемима просила его, и которыхъ нельзя было ожидать отъ ея тощей мужской наружности и мужскаго голоса, до такой степени поразили его, что онъ, противъ всякихъ правилъ, обѣщалъ навѣщать больнаго въ его квартирѣ. Этимъ еще не кончилось, — докторъ назначилъ студента втораго курса заходить къ Джемсу ежедневно перевязывать его рану, образовавшуюся подъ мышкой изъ опухолей.

Нѣсколько времени студентъ продолжалъ усердно навѣщать Джемса, но у него также были свои курсы и лекціи, которыя онъ долженъ былъ посѣщать, и потому счелъ необходимымъ посвятить мистриссъ Джемсъ въ тайну перевязыванія раны и употребленія бинтовъ, — что она очень скоро переняла и дѣлала перевязки искуснѣйшимъ образомъ.,

Отъ чрезмѣрнаго нагноенія раны, силы Джемса падали чрезвычайно быстро и это возбуждало тревожныя опасенія, для отвращенія которыхъ и для укрѣпленія больнаго докторъ назначилъ ему ежедневно принимать нѣкоторое количество коньяку. При началѣ этого объясненія, титотеллерскіе принципы мистера Дюка были такъ непоколебимы въ немъ, что онъ открыто возсталъ противъ докторской власти, и при томъ такъ безтактно, что докторъ грозилъ ему оставить его на произволъ судьбы; наконецъ онъ измѣнилъ своей рѣшимости, по не ранѣе, какъ послѣ продолжительныхъ упрашиваній Джемимы, которая ручалась за хорошее поведеніе мужа. Маленькій человѣчекъ, хотя и сильно сопротивлялся докторской власти, но покорился власти жены своей, и хотя первые пріемы коньяку, прописаннаго больному для подкрѣпленія силъ, сопровождались сильнымъ отвращеніемъ и множествомъ гримасъ, но отвращеніе къ этому лекарству постепенно уменьшалось: а такъ какъ докторъ находилъ, что оно благотворно дѣйствуетъ на организмъ паціента, то безъ всякаго сопротивленія согласился на увеличеніе пріема. Паціентъ постепенно тоже входилъ во вкусъ такого лекарства, хотя и скрывалъ этотъ фактъ отъ Джемимы и доктора. Теперь, глотая его, онъ ограничивался только одними гримасами, и такимъ образомъ старался успокоить свою совѣсть лицемѣрімъ, — на сколько онъ успѣлъ въ этомъ, извѣстно ему одному.

Въ болѣзни мистера Дюка стали наконецъ показываться признаки скораго выздоровленія, — хотя рана еще не закрылась, и хотя употребленіе подкрѣпляющаго средства все еще продолжалось. Ему становилось лучше и лучше, пока наконецъ ему объявили, что онъ совершенно здоровъ. Между тѣмъ Джемима, ухаживавшая за нимъ во все время его болѣзни съ величайшей заботливостью и вниманіемъ, начала чувствовать, что безпрерывное попеченіе о больномъ мужѣ не прошло безъ послѣдствій для ея собственнаго здоровья. Въ правомъ глазу ея стало показываться воспаленіе, на которое съ самаго начала она не обратила вниманія, но которое черезъ нѣсколько дней обнаружило весьма серьезные симптомы. Откуда, изъ какого источника это воспаленіе получило свое начало, — сказать невозможно; по всей вѣроятности заразительная матерія раны ея мужа нечаяннымъ и незамѣтнымъ образомъ попала въ глазъ. По мѣрѣ того, какъ Джемсъ чувствовалъ себя все лучше и лучше, состояніе здоровья его жены становилось хуже и хуже, — такъ что воспаленіе кончилось потерею глаза, оставивъ на ея и безъ того уже непривлекательномъ лицѣ глубокій слѣдъ.

Когда здоровье любящей четы возстановилось, скорбь мистера Дюка о потерѣ глаза Джемимы была безпредѣльна, — по помочь было нечѣмъ, — несчастіе совершилось. Хотя потеря этой особенной прелести послужила величайшимъ ущербомъ для ея лица, — фактъ весьма суровый, и Джемсъ долженъ былъ признать его, — но она нисколько не уменьшила его восхищенія и любви къ своей женѣ. Принимая въ соображеніе тѣ заботы, ласки и вниманіе, которыми Джемима окружала его во время его болѣзни, было бы съ его стороны въ высшей степени неблагодарно, если бы его любовь уменьшилась; во всякомъ случаѣ, если восхищеніе Джемса наружностью Джемимы, которой онъ всегда гордился (справедливо или несправедливо, это другой вопросъ, рѣшеніе котораго зависитъ отъ вкуса читателя), если, мы говоримъ, восхищеніе Джемса и его любовь увеличились, то это дѣлало ему честь. Джемсъ отправился въ магазинъ, чтобы приступить къ занятіямъ, но, къ величайшему прискорбію, нашелъ, что его любимое мѣсто за прилавкомъ было уже передано другому прикащику, который успѣлъ понравиться и угодить своимъ нанимателямъ лучше Джемса. Это чрезвычайно какъ раздражило нашего героя, отъ природы одареннаго ревнивымъ и вспыльчивымъ характеромъ; молодые люди обмѣнялись крѣпкими словами, въ которыхъ, мы къ сожалѣнію должны сказать, старшій прикащикъ обвинилъ Дюка, и при этомъ замѣтилъ ему, что если онъ желаетъ продолжать занятія въ этомъ домѣ, то на будущее время долженъ быть любезнѣе. Джемсъ съ угрюмымъ видомъ согласился; дѣло тѣмъ и кончилось, оставивъ однако въ умѣ новаго прикащика неблагопріятное мнѣніе о характерѣ Джемса.

Можетъ ли человѣкъ дотронуться до смолы и не запачкаться? — можетъ ли человѣкъ, употребляя нѣкоторое время водку и коньякъ, не получить къ нимъ расположенія? Джемсъ, къ несчастію, во время болѣзни получилъ расположеніе къ крѣпкимъ напиткамъ, употребленіе которыхъ съ самаго начала было довольно умѣренно. Однажды, во время разговора съ однимъ человѣкомъ, который нѣкогда знавалъ Джемиму, Дюкъ упомянулъ о прискорбной потерѣ глаза, говорилъ, какъ тяжело для него это обстоятельство, и въ заключеніе замѣтилъ, что онъ охотно бы отдалъ свой собственный глазъ и въ добавокъ палецъ, еслибы только этимъ можно было возвратить потерю. Человѣкъ этотъ, постоянно державшій себя на веселѣ, отвѣчалъ: — я знаю, что бы я сдѣлалъ на твоемъ мѣстѣ; я бы каждый вечеръ напивался до пьяна, и тогда мнѣ все казалось бы вдвойнѣ.

— Да мнѣ-то какъ же это помогло бы? сказалъ Джемсъ.

— Очень просто; — если тебѣ все будетъ казаться вдвойнѣ, то и у жены своей, вмѣсто одного, увидишь два глаза. — Знакомый Джемса разразился надъ своимъ собственнымъ остроуміемъ громкимъ, задушевнымъ смѣхомъ, и разговоръ прекратился.

Хотя нашъ герой не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на это нелѣпое замѣчаніе, но оно не выходило изъ его памяти.

Но вотъ въ привычкахъ я манерахъ мистера и мистриссъ Дюкъ произошла перемѣна, можно сказать, къ худшему. Вмѣсто того, какъ бывало прежде, чтобы довольствоваться вечеромъ скромной чашкой чаю, они теперь искали утѣшенія въ стаканѣ грога., и строгая истина обязываетъ насъ объявить, что мистриссъ Дюкъ также полюбила этотъ напитокъ, какъ и ея мужъ. Привычка пить принадлежитъ къ числу такихъ привычекъ, для которыхъ не существуетъ опредѣленныхъ границъ, и количество напитка, котораго съ самаго начала было бы совершенно довольно для веселаго настроенія духа, въ скоромъ времени становится недостаточнымъ, и для поддержанія пріятнаго дѣйствія требуетъ увеличенія первоначальной дозы. Въ одинъ холодный субботній вечеръ, послѣ значительнаго пріема грога, мистриссъ Дюкъ вспомнила, что къ воскресному обѣду надобно чего нибудь купить, и она вызвалась сходить на Броадвейскій рынокъ. Мужъ ея сильно этому сопротивлялся. Выпитый грогъ не только возбуждалъ мужество, но и рыцарство; словомъ, Джемсъ вполнѣ преобразился въ такого рыцаря, какъ Донъ-Кихотъ, и такого же какъ Донъ-Кихотъ смѣтнаго. Онъ объявилъ женѣ, что ея предложеніе отправиться одной и подвергнуться всѣмъ ужасамъ и опасностямъ Броадвейской улицы — чрезвычайно для него обидно, тѣмъ болѣе, что она должна бы кажется знать, до какой степени для него было бы больно сознаніе, что жена хлопочетъ на рынкѣ о завтрашнемъ обѣдѣ, а мужъ преспокойно сидитъ дома. Нѣтъ, вмѣсто нея, онъ сходитъ самъ. Джемима громко противилась этому, говоря, что ей вполнѣ извѣстна готовность его исполнить эту коммиссію, но его легко могутъ обманутъ; не отвергая того, что онъ превосходный знатокъ дичи, — но по части мяса, рыбы или зелени, онъ ни подъ какимъ видомъ не былъ такъ опытенъ. Этотъ дружескій споръ кончился тѣмъ, что Джемсъ позволилъ женѣ сдѣлать необходимыя закупки, между тѣмъ какъ онъ будетъ сопровождать ее въ качествѣ ея тѣлохранителя. Слово немедленно было приложено къ дѣлу. Мистриссъ Дюкъ надѣла шляпку и щаль, Джемсъ ухорски набекренилъ шляпу на бокъ, и счастливая чета вышла, изъ дому.

Вечеръ былъ ясный и холодный, улицы, по позднему часу, пустѣли, хотя, все еще было много народу. Холодная атмосфера дѣйствовала на чету довольно вредно. Они, съ прискорбіемъ должно сказалъ, пропустили грогу значительно больше, чѣмъ требовала натура для лхъ пользы, и свѣжій вѣтерокъ, обдувая ихъ лица, увеличивалъ дѣйствіе коньяка. Надо также допустить, что походка мистриссъ Дюкъ была съ самаго начала не совсѣмъ тверда, хотя и не до такой степени, чтобы обратить на себя вниманіе прохожихъ; походка Дюка была нѣсколько натянута. Сознаніе, что на немъ лежитъ обязанность защищать свою жену, придавало его движеніямъ особенное достоинство, обращая ихъ въ маршъ тамбуръ-мажора, а не простаго барабанщика. Они прибыли въ Броадвей, приступили къ покупкамъ и въ туже минуту убѣдились, что слишкомъ промедлили; всѣ лучшія вещи были распроданы, а остальное не согласовалось съ вкусомъ мистриссъ Дюкъ, которая въ отношеніи домохозяйства была чрезвычайно разборчива. Наконецъ, съ большимъ трудомъ, они кое-что выбрали и покупки свои уложили въ маленькую плетушку, которую мистриссъ Дюкъ несла на рукѣ. Было далеко за десять часовъ, когда похожденія по рынку кончились и благовѣрная чета стала помышлять о возвращеніи. Въ это самое время Дюкъ замѣтилъ, что жена его прижала къ груди руку, какъ будто почувствовавъ въ ней внезапную боль. Онъ съ безпокойствомъ спросилъ о причинѣ этого движенія и получилъ въ отвѣтъ, что Д же мима чувствуетъ себя не совсѣмъ хорошо, что она по всей вѣроятности простудилась отъ холоднаго ночнаго воздуха, и что простуда пала ей на грудь. Такой отвѣтъ поразилъ ея мужа ужасомъ, — по какой причинѣ — сказать невозможно; ибо трудно было встрѣтить женщину, которая была бы здоровѣе на взглядъ. Но Дюкъ всегда держался предположенія, что его жена страдала легкими. Онъ тотчасъ же предложилъ зайти въ ближайшій ресторанъ и тамъ обогрѣться. Послѣ нѣкотораго колебанія, Джемима согласилась и благовѣрная чета вошла въ стѣны общественнаго дома. Комнаты были наполнены гостями, въ средѣ которыхъ Дюкъ узналъ многихъ своихъ знакомыхъ. Для мистриссъ Дюкъ потребовано было что нибудь согрѣвающее, но она не иначе соглашалось принять его, какъ вмѣстѣ съ мужемъ. Само собою разумѣется, любезность Дюка ни подъ какимъ видомъ не позволила ему отказаться отъ такого приглашенія, и неразрывная чета выпила за здоровье другъ друга. Послѣ этого Джемсъ вступилъ въ разговоры съ нѣкоторыми изъ своихъ знакомыхъ и представилъ ихъ своей женѣ. Эта честь была вполнѣ оцѣнена лицами, удостоившимися счастія познакомиться съ мистриссъ Дюкъ, и одно изъ нихъ, въ порывѣ восторга, предложило выпить за ея здоровье, и, конечно, предложеніе было принято; — а такъ какъ Дюкъ терпѣть не могъ оставаться у кого нибудь въ долгу, то въ свою очередь предложилъ обществу своихъ знакомыхъ выпить отъ него по рюмкѣ вина; знакомые же были слишкомъ любезны, чтобы отказаться отъ его приглашенія; вскорѣ послѣ этого Дюкъ и жена вышли изъ заведенія.

Теперь мы приближаемся къ истинно прискорбному эпизоду въ нашемъ повѣствованіи. На холодномъ воздухѣ, употребленныя ими подкрѣпляющія и согрѣвающія средства начали дѣйствовать самымъ вреднымъ образомъ на головы мужа и жены вообще, и на походку мистриссъ Дюкъ въ особенности; дѣйствительно, она находила передвиженіе чрезвычайно труднымъ. Ея мужъ, къ счастію, не замѣчалъ этого; въ настоящую минуту его восхищеніе своей женой доходило до такой степени, что дѣйствительно съ его стороны было бы трудно найти въ ней хоть одинъ недостатокъ. Джемима пріостановилась, Дюкъ началъ любоваться ей и все болѣе и болѣе приходить въ восторгъ. Въ эти самые моменты въ головѣ его промелькнулъ совѣтъ его кутилы пріятеля, что если онъ порядочно выльетъ, то каждый предметъ будетъ видѣть вдвойнѣ, такъ что потеря глаза его жены для него вовсе не будетъ замѣтна. Это была истина. Онъ сдѣлалъ съ Джемимой довольно длинную прогулку, сидѣлъ съ исй въ ресторанѣ и часто смотрѣлъ на нее съ любовью, но не замѣчалъ въ ней роковаго недостатка. Въ жизни своей онъ ни разу еще не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ, какъ въ настоящую минуту, — и онъ высказалъ это чувство въ выраженіяхъ сильнѣйшаго восторга.

— О, нѣтъ, отвѣчала Джемима съ притворной скромностью: я знаю, ты говоришь это только для того, чтобы польстить мнѣ.

— Клянусь честью, — это истина; красивѣе женщины я не знавалъ.

— Да я ужь становлюсь старуха, замѣтила она ласковымъ тономъ.

— Нѣтъ, вовсе нѣтъ, кто можетъ знать объ этомъ лучше меня! я же тебѣ говорю, что ты прехорошенькая женщина. Къ намъ въ магазинъ приходило много, поэтому я, кажется, долженъ знать, что значитъ хорошенькая. Поцалуй меня.

— Не теперь, сказала Джемима; ея опьяненіе не дошло еще до такой степени, чтобы забыть о неприличіи поступка подобнаго рода: — не Здѣсь на улицѣ.

— Я хочу получить хотя одинъ поцалуй, сказалъ Джемсъ тономъ, недопускавшимъ отказа, и тотчасъ же хотѣлъ обнять шею жены.

— Здѣсь есть полиція, сказалъ проходившій мальчишка.

Мистеръ Дюкъ въ одинъ моментъ освободилъ жену отъ объятій.

— Я тебѣ дамъ полицію, молокососъ, сказалъ онъ съ большимъ достоинствомъ: — убирайся прочь, если не хочешь нажить себѣ хлопотъ. И Джемсъ снова началъ приподнимать руки для объятія.

— Полиція! закричалъ мальчишка.

Дюкъ повернулся кругомъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ забіякѣ. — Послушайся, молодой человѣкъ, моего совѣта; сказалъ онъ: — если ты не оставить меня въ покоѣ, то я задамъ тебѣ потасовку, — это вѣрно. Я больше не хочу переносить твоей дерзости. Убирайся!

— Не уберусь, сказалъ мальчикъ: — какъ вамъ не стыдно подавать другимъ людямъ такіе примѣры.

— Смотри же, берегись! сказалъ Дюкъ, сдѣлавъ головой полъ-оборота: — предупреждаю тебя заблаговременно.

— О, я не тороплюсь, сэръ, возразилъ мальчикъ: — я дождусь, пока будетъ сдѣлано по моему.

Дюкъ быстро повернулся къ своему мучителю; громкій хохотъ собравшейся толпы еще болѣе взбѣсилъ его и онъ побѣжалъ за мальчишкой

— Напрасно вы гонитесь за нимъ, сказалъ другой уличный мальчишка: — вѣдь онъ не хотѣлъ насъ обидѣть, — это была одна только шутка: вата дама слишкомъ стара и безобразна для поцалуевъ.

Гнѣвъ Дюка на поведеніе перваго мальчишки изчезъ въ одно мгновеніе, онъ бросился за новымъ негодяемъ, который, дѣлая зигзаги и разныя увертки, не давался въ руки и наконецъ убѣжалъ. Дюкъ послѣдовалъ за нимъ въ другую улицу, настигъ его и уже хотѣлъ въ него вцѣпиться, какъ вдругъ явился первый мальчишка.

— Послушайте, сэръ, сказалъ онъ: — вашу даму обнялъ полисменъ и любезничаетъ съ ней, увѣряю васъ. Лучше воротитесь и прогоните его.

Дюкъ сталъ въ тупикъ. Онъ зналъ, какъ далеко можетъ заходить человѣческая дерзость, но въ тоже время она имѣла свои границы; поступокъ же, на который указывалъ мальчикъ, выходилъ изъ всякихъ границъ. Онъ призадумался; второй мальчишка воспользовался этимъ моментомъ и убѣжалъ, крича изо всѣхъ силъ: — ага, небось! испугался полисмена!

Этотъ упрекъ сразу рѣшилъ вопросъ въ головѣ Дюка; онъ тотчасъ же вернулся и, къ невыразимому своему ужасу, убѣдился въ истинѣ показанія мальчишки; подлѣ Джемимы дѣйствительно стоялъ полисменъ, обнявъ ея талію. Негодованіе его, или вѣрнѣе сказать, бѣшенство совершенно вышло изъ границъ; протолкавшись сквозь толпу, окружавшую Джемиму, онъ бросился на полисмена, и не говоря дурнаго слова, нанесъ ему въ лицо сильнѣйшій ударъ. Полисменъ, оглушенный ударомъ и усталый отъ тяжести Джемимы, которая находилась въ обморокѣ отъ испуга, или отъ какой нибудь другой причины, повалился на землю, — Джемима упала на него. Дюкъ тотчасъ же наклонился, чтобы поднять жену, но ему въ этомъ помѣшали. Кто-то схватилъ его за руку такъ сильно, какъ будто она попала въ кузнечные тиски, Дюкъ приподнялъ голову и увидѣлъ, что его держалъ другой полисменъ, арестовавшій его за нападеніе на своего сослуживца. Дюкъ сдѣлалъ сильную попытку освободиться, но она оказалась не только безполезною, но и произвела значительныя поврежденія въ его платьѣ. Между тѣмъ окружающіе подняли Джемиму, которая, увидѣвъ опасность мужа, собрала разсѣянныя чувства на столько, что могла сообразить, въ чемъ дѣло, и горячо упрашивала полисмена отпустить Дюка; но доводы сотоварища, также какъ и его собственныя соображенія, затушили въ его груди послѣднюю искру сожалѣнія, и они вдвоемъ потащили несчастнаго въ полицейское управленіе, не обращая ни малѣйпіаго вниманіи на мольбы и слезы Джемимы. По прибытіи въ управленіе, составленъ былъ обвинительный актъ и Дюкъ въ первый разъ въ своей жизни увидѣлъ себя въ полицейской тюрьмѣ. Джемима усердно упрашивала освободить его, но напрасно. Она такъ сильно шумѣла, что сержантъ наконецъ прибѣгнулъ къ угрозѣ запереть и ее, если она не удалится; разумѣется Джемима отвѣчала, что ей только этого и хочется: но когда ей объяснили, что она не будетъ имѣть удовольствіе сидѣть подъ замкомъ вмѣстѣ съ мужемъ, Джемима перемѣнила намѣреніе, и положительно выразивъ свое мнѣніе, что всѣ полицейскіе служители настоящіе тигры въ человѣческомъ образѣ, если только не хуже, отправилась домой на свое одинокое ложе.

ГЛАВА VII.

ТЯЖЕЛЫЯ ВРЕМЕНА.

Въ теченіе первыхъ часовъ тюремнаго заточенія бѣшенство мистера Дюка было такъ велико, и досада на оскорбленіе, которое онъ испытывалъ, такъ сильна, что его размышленія были полны всего, кромѣ здраваго разсудка. На разсвѣтѣ онъ однако немного успокоился, но все-таки его гнѣвъ на поведеніе полиціи былъ безпредѣленъ. Съ самаго начала Дюкъ развлекалъ себя, безпрерывно бомбардируя ее всѣми угрозами, какія имѣлъ въ своемъ распоряженіи, но потомъ утомился, и уже довольствовался тѣмъ, что пускалъ въ нее отъ времени до времени залпы проклятій и страшныхъ ругательствъ. Но и эти залпы, по мѣрѣ его отрезвленія, постепенно замолкали. Наконецъ онъ воскликнулъ:

— Это шайка разбойниковъ отъ перваго до послѣдняго; это позоръ для имени англичанина.

— Вы совершенно правы, сказалъ голосъ въ углу мрачной кануры: — вы совершенно правы; они позорятъ имя англичанина, — я былъ всегда такого мнѣнія.

Мистеръ Дюкъ, замѣтивъ, что у него есть компаньонъ, изумился и посмотрѣлъ въ уголъ комнаты, откуда раздался голосъ, но совершенное отсутствіе свѣта не позволяло ему разсмотрѣть своего товарища.

— Вы вѣрно не знали, что я здѣсь, — не правда ли? продолжалъ голосъ. — Я такъ очень хорошо зналъ, что вы находитесь со мной; я всю ночь слушалъ ваши замѣчанія и совершенно съ ними согласенъ; могу васъ увѣрить, что это мои собственныя убѣжденія, во всѣхъ отношеніяхъ.

Легкое сомнѣніе промелькнуло въ головѣ мистера Дюка, когда онъ подумалъ, слѣдовало ли ему быть довольнымъ тѣмъ, что его мысли и слова въ теченіе всей ночи были подвергнуты критикѣ незнакомаго человѣка. Съ увеличеніемъ трезвости, ему еще больше представлялось основанія думать, что имъ употреблено было множество такихъ выраженій, которыя если бы не были произнесены, то было бы лучше.

— Послушайте, сказалъ онъ: — вы можете думать, что я наговорилъ чрезвычайно много вздору, но если бы вы знали, какъ поступили со мной, то право, вовсе не нашли бы это страннымъ.

— Если все сказанное вами было направлено противъ полиціи, какъ это, сколько я могу судить, дѣйствительно и было, то повѣрьте, вы не сказали ничего такого, что не было бы весьма естественно, — по крайней мѣрѣ, я такъ разумѣю. За что васъ посадили?

— За то, что я защищалъ свою жену отъ оскорбленій полисмена.

— Какимъ же образомъ проявилась ваша защита?

— Я сшибъ его съ ногъ.

— Гм! подвигъ довольно опасный, если вы не съумѣете доказать, что полисменъ это заслужилъ. Замѣтьте, я не говорю, что онъ не заслужилъ, ибо относительно полиціи я кромѣ дурнаго ничему другому не въ состояніи повѣрить, но полицейскіе судьи, особливо вестминстерскіе, ужасно какъ строго преслѣдуютъ нападенія на полицію; я по опыту знаю, что полисмены готовы подъ присягой бѣлое называть чернымъ, и потому совѣтовалъ бы вамъ запастись свидѣтелями, которые должны показать, чѣмъ именно и какъ оскорбили вашу жену, — въ противномъ случаѣ, вамъ, при всей вашей невинности, ни за что не оправдаться.

— Что касается свидѣтелей, сказалъ Дюкъ: — то главнымъ изъ нихъ будетъ моя жена, и я увѣренъ, что ея показаніе должно быть сильнѣе показаній трехъ полисменовъ.

— Въ этомъ я ни на волосъ не сомнѣваюсь, сказалъ незнакомецъ: — но согласитесь сами, что никто изъ насъ не можетъ быть судьей въ своихъ собственныхъ дѣлахъ, поэтому-то я и совѣтую вамъ пріискать другихъ свидѣтелей. Во первыхъ, по всей вѣроятности, — замѣтьте только, я не говорю, что это такъ и было, — по всей вѣроятности они могутъ сказать, что вы были пьяны, и тогда судья повѣритъ всему, что противъ васъ будетъ сказано.

— Ну, такъ что же, сказалъ Дюкъ: — положимъ, что я и былъ выпивши, но я помнилъ себя и зналъ очень хорошо, что дѣлалъ.

— Я не совсѣмъ-то увѣренъ, сказалъ незнакомецъ въ раздумья: — что это много поможетъ вамъ въ настоящемъ дѣлѣ. Въ какомъ состояніи находилась ваша жена?

— Была такъ трезва, какъ вы, отвѣчалъ Дюкъ съ нѣкоторымъ негодованіемъ.

— Не обидьтесь, возразилъ незнакомецъ: — не обидьтесь, а мнѣ кажется, я слышалъ, что одинъ изъ полисменовъ, который привелъ васъ сюда, говорилъ, что она была не совсѣмъ-то трезва; впрочемъ, какъ я уже сказалъ вамъ, эти люди подъ присягой готовы бѣлое называть чернымъ.

— Она никогда не бывала пьяной, — она въ жизнь свою ничего не пила, сказалъ Дюкъ.

— Прекрасно; если вы можете доказать это, тогда нечего и безпокоиться. Мнѣ, во всякомъ случаѣ, пріятно слышать это. Разскажите, изъ-за чего началась ваша исторія?

— Какъ бы вамъ сказать, отвѣчалъ Дюкъ съ замѣтной робостью: — вотъ видите, моя жена очень слабаго здоровья, отъ холода она почувствовала себя нехорошо, я и завелъ ее въ ближайшую гостинницу, чтобы дать ей выпить чего нибудь согрѣвающаго; когда мы вышли оттуда, какой-то наглый мальчишка началъ смѣяться надъ нами.

— А помогло вашей женѣ то, что вы дали ей?

— Не много, сказалъ Дюкъ: — она съ трудомъ могла идти отъ сильной грудной боли.

— Гм! Да. Я такъ и думалъ; посмотрите, что полисмены, чтобы выгородить себя, покажутъ подъ присягой, что она не могла идти вовсе не отъ грудной боли. Примите мой совѣтъ, — если ваша жена придетъ сюда съ завтракомъ, то скажите ей, чтобы она употребила всѣ усилія для пріисканія свидѣтеля, который бы доказалъ, что полисмены говорятъ неправду, а иначе вамъ будетъ не хорошо, повѣрьте мнѣ.

Дюкъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ оставался безмолвнымъ; въ головѣ его столпились непріятныя воспоминанія, которыя скоро приняли такой отвратительный видъ, что онъ рѣшился перемѣнить разговоръ, и въ силу этого спросилъ товарища, за что посадили его?

— За мошенничество полиціи. Одинъ мой пріятель одолжилъ мнѣ три соверена, а полицейскій сыщикъ показалъ, чѣо этого вовсе не было.

— А что же показалъ вашъ пріятель? спросилъ, Дюкъ, — Ему бы слѣдовало васъ выручить.

— Конечно; но дѣло вотъ въ чемъ: когда онъ одолжилъ мнѣ эти деньги, я рѣшился за его доброту угостить его, а онъ выпилъ лишнее и не могъ быть свидѣтелемъ.

— Но къ тому времени, когда понадобится свидѣтельство, онъ вѣроятно протрезвится, и вы будете правы во всѣхъ отношеніяхъ.

— Разумѣется, сказалъ незнакомецъ. Но если бы Дюкъ былъ также проницателенъ, какъ и его ново-пріобрѣтенный другъ, то въ тонѣ его подмѣтилъ бы большую дозу сомнѣнія.

Заключенные замолчали, начали дремать и оставались въ этомъ состояніи до восьми часовъ, когда тюремный сторожъ, отворивъ въ дверяхъ маленькое отверстіе, сказалъ Дюку, что къ нему пришла повидаться жена. Дюкъ моментально всталъ со скамейки, на которой лежалъ, и подошелъ къ дверному отверстію. Свиданіе было довольно грустное. Увидѣвъ лицо Джемса, Джемима горько заплакала; Джемсъ тоже прослезился при видѣ глубокой горести жены. Черезъ нѣсколько минутъ они успокоились и начали разсуждать о защитѣ, которую онъ долженъ былъ принять наслѣдующее утро передъ судьею. По окончаніи совѣщаній, дѣло какъ мужу, такъ и женѣ, представилось въ такомъ мрачномъ видѣ, что оба они приходили въ отчаяніе. Единственнымъ свидѣтелемъ, который могъ явиться въ судъ для защиты Джемса, была его жена, да и та принуждена была признаться, что по слабости здоровья не могла обратить должнаго вниманія на происходившее вокругъ нея, а это обстоятельство отнимало у нея возможность представить ясныя доказательства.

Передъ уходомъ Джемима спросила Дюка, чего бы онъ хотѣлъ къ завтраку. Лишь только произнесла она эти слова, какъ незнакомецъ, который во время разговора супруговъ изъ чувства деликатности углубился въ отдаленный уголъ комнаты, подошелъ къ двери и подсказалъ Джемсу, что всего лучше былъ бы коч"е, такъ какъ этотъ напитокъ въ столичныхъ полицейскихъ тюрьмахъ пользуется особеннымъ расположеніемъ. Всякаго рода съѣдомое показалось бы Дюку въ то время безвкуснымъ, поэтому онъ не сдѣлалъ возраженія и попросилъ жену принести кофе и хлѣба съ масломъ.

— Пожалуста и на мою долю, сказалъ незнакомецъ: — завтра и вамъ заплачу. Я уже говорилъ вамъ, что полисмены отобрали отъ меня три соверена, а такъ какъ они намѣрены завладѣть ими, то не позволили мнѣ воспользоваться ни однимъ пенсомъ; впрочемъ, я сказалъ вамъ, что завтра же получу ихъ.

Дюкъ, полюбившій незнакомца, согласился на такое предложеніе съ удовольствіемъ, и мистриссъ Дюкъ отправилась домой. Она приготовила для нихъ обѣдъ и на другое утро завтракъ и за все это заплатила деньги, надѣясь, что часть расхода будетъ уплачена незнакомцемъ, когда онъ получитъ изъ рукъ судьи три соверена.

Безполезнымъ) считаемъ отнимать у читателя время на описаніе той мучительной тоски, въ которой прошли для Дюка двадцать четыре часа въ полицейской тюрьмѣ, — и того одиночества и скуки, которыя Джемима испытывала на свободѣ. Лучше будетъ, если мы употребимъ этотъ промежутокъ времени на ознакомленіе читателя съ мистеромъ Мефи, незнакомцемъ, съ которымъ Дюкъ встрѣтился въ полицейской тюрьмѣ; мы считаемъ это даже необходимымъ, потому что мистеръ Мефи будетъ часто появляться на этихъ страницахъ. Что мистеръ Мефи былъ уроженецъ Британіи, это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, — но какой части ея острововъ — намъ неизвѣстно. Подобная же неизвѣстность существовала и относительно его происхожденій; никто не слышалъ, чтобы онъ когда нибудь говорилъ о своемъ отцѣ или матери. Вообще, во всемъ, что имѣло связь съ этимъ человѣкомъ и что относилось къ нему, была какая-то загадочная таинственность. Немногія подробности его жизни, которыя авторъ имѣлъ возможность собрать, чрезвычайно неудовлетворительны, за исключеніемъ окружавшаго его мрака неизвѣстности. Первыя свѣдѣнія о немъ, заслуживающія довѣрія, заключаются въ томъ, что онъ въ теченіе трехъ сезоновъ являлся на сценѣ пантомимнаго театра Викторія, въ качествѣ маленькаго дьяволенка и въ другихъ пьесахъ, гдѣ требовались сверхъестественно дурныя, демонскія, юношескія роли. Онъ оставался въ этомъ положеніи до тѣхъ поръ, когда однажды вечеромъ разсвирѣпѣвшій демонъ далъ ему такого сильнаго пинка, что онъ съ быстротою молніи и визгомъ полетѣлъ въ подсценныя страны, черезъ опускную дверь. Результатомъ такого обращенія былъ вывихъ ступни; — и хотя театральный докторъ, молодой человѣкъ, въ теченіи двухъ недѣль употреблялъ охлаждающія примочки, но безполезно, — мистеръ Мефи на всю жизнь остался хромоногимъ. Увѣчное состояніе принудило его оставить театръ, и за тѣмъ въ его біографіи оказывается пробѣлъ. Нѣсколько лѣтъ совершенно пропадаютъ. Какъ бы то ни было, въ этотъ промежутокъ онъ ухитрился какими-то способами, совершенно недоступными для объясненія, получить приличное образованіе, которое впослѣдствіи значительно улучшилось на новомъ его мѣстѣ въ качествѣ наборщика въ типографіи одной газеты. Это мѣсто онъ занималъ болѣе полутора года, но такъ какъ въ теченіи всего этого времени въ газетѣ безпрестанно появлялись грубыя перестановки словъ, въ которыхъ главнѣе всего подозрѣвали его участіе — хотя и ни разу не случилось обличить его, — то управляющему типографіей пришла наконецъ идея, что если Мефи будетъ уволенъ, то дѣла пойдутъ гораздо лучше; сдѣлали опытъ, и онъ удался удивительнымъ образомъ.

Наступаетъ еще промежутокъ въ двѣнадцать мѣсяцевъ, о которомъ не имѣется никакихъ свѣдѣній, и послѣ котораго Мефи является мальчикомъ въ конторѣ стряпчаго уголовнаго суда. Здѣсь образованіе его, по видимому, довершается. До оставленія этого мѣста, или вѣрнѣе сказать, прежде чѣмъ его выгнали отсюда, онъ старался какъ можно глубже заглянуть въ уголовные законы, и по всей вѣроятности, при благосклонномъ содѣйствіи фортуны, пріобрѣлъ бы хорошую репутацію на этой отрасли юридической профессіи, если бы къ его простосердечію не примѣшивалась случайнымъ образомъ топкая хитрость, нейтрализовавшая довѣріе, которое должно быть возлагаемо на каждаго члена этой профессіи. Проявленія этого простосердечія до такой степени были чрезвычайны, что его наниматели не разъ подозрѣвали, что онъ ихъ обманываетъ и переноситъ извѣстія въ непріятельскій лагерь. Учрежденъ былъ строгій надзоръ надъ нимъ; — не смотря на то, не представилось ни одного случая, который бы обличалъ его въ самой малѣйшей измѣнѣ. Въ то же время однако, между другими подчиненными обнаружено было нѣсколько измѣнническихъ продѣлокъ, въ которыхъ сильно подозрѣвали участіе Мефи; дѣйствительно, подозрѣніе было такъ сильно, что фирма рѣшилась принять его за фактъ, и Мети былъ уволенъ.

О жизни Мефи, которую онъ велъ послѣ увольненія изъ стряпческой конторы, извѣстно довольно много, хотя по его несвязному отрывочному разсказу было бы трудно составитъ точное описаніе. Вся его карьера характеризовалась подозрѣніемъ, которое окружало его безъ послѣдующаго доказательства (исключая двухъ-трехъ обстоятельствъ, слишкомъ мелочныхъ, чтобы пускаться о нихъ въ подробности). Ни въ какомъ случаѣ однако онъ не былъ заподозрѣнъ въ учиненіи или въ подстреканіи другихъ къ учиненію какого нибудь поступка, выражавшаго звѣрское насиліе. Ни на минуту нельзя допустить предположенія, что отъ поступка подобнаго рода его отвращалъ какой нибудь добродѣтельный элементъ въ его натурѣ, — нѣтъ, онъ по видимому былъ проникнутъ высшею и болѣе интеллектуальною способностью дѣлать зло, и потому пренебрегалъ идеей употребленія звѣрской силы, пока ему точно также хорошо, если только не лучше, служила хитрость.

Отъ времени до времени имя мистера Meфи и красовалось въ полицейскихъ объявленіяхъ о происшествіяхъ, имѣвшихъ связь съ посѣщеніями чужихъ кармановъ, подтасовкой картъ и другими подобнаго рода художествами; — но по замѣчательно доброму счастію или по величайшей хитрости, онъ всегда увертывался отъ наказанія или вслѣдствіе недостаточности уликъ, или отъ какого нибудь недостатка въ законѣ, хотя полисмены при каждомъ случаѣ, съ единодушіемъ рѣдко встрѣчаемымъ между людьми, клятвенно утверждали, что мистеръ Мефи былъ постояннымъ сообщникомъ воровъ и подозрительныхъ личностей. Эти увертки не всегда однако принимали видъ случайности. Въ большей части происшествій, въ которыхъ челобитчикъ жаловался на обманъ, дѣлались очныя ставки, на которыхъ оказывалось, что жаловавшійся въ моментъ случившейся у него покражи былъ мертвецки, или близь этого, пьянъ, и тогда разумѣется ни одинъ почтенный судья, а тѣмъ болѣе никто изъ разсудительныхъ британскихъ присяжныхъ (мистеръ Мефи не, рѣдко удостаивался привилегія урожденца Британіи — быть судимымъ чрезъ присяжныхъ) не рѣшился бы основать своего приговора на показаніи пьянаго человѣка.

Съ перваго раза легко можетъ показаться, что этимологія имени мистера Мечи не имѣетъ особеннаго значенія, по едва ли это вѣрно. Такой превосходный авторитетъ, какъ Шекспиръ, говоритъ намъ: — «назовите розу какъ угодно, — она не утратитъ своего нѣжнаго благоуханія»; — но все же не подлежитъ, ни малѣйшему сомнѣнію и то обстоятельство, что ея особенный ароматъ оцѣнивался бы лучше по ея собственному имени. Намъ извѣстно также изъ весьма достовѣрныхъ источниковъ, что имя — предметъ величайшей важности, и если бы производство имени мистера Meфи было правильно, то это замѣчательнымъ образомъ подтвердило бы послѣднее показаніе. Полагали, но изъ какого источника — узнать невозможно, что имя Мефи вовсе не было, какъ первоначально воображали, испорченнымъ словомъ Морфи, но скорѣе сокращеніе неправильно произносимаго слова Мефистофель. Мы не беремся подтверждать дѣйствительность такого предположенія, но не можемъ не сказать, что характеръ Мечи имѣлъ удивительное сходство съ характеромъ здаго духа, вызваннаго германскимъ поэтомъ Гёте, и власть котораго надъ Фаустомъ и Маргаритой была едвали болѣе вредна, хотя и несравненно болѣе поэтична, чѣмъ власть Мефи надъ судьбою Дюка и Джемимы въ теченіе нашего повѣствованія. Во время заточенія съ нашимъ героемъ, онъ вполнѣ успѣлъ не только пріобрѣсть его расположеніе, но и совершенное довѣріе; ибо онъ, хотя не высказалъ ничего особеннаго, что внушало бы уваженіе къ его собственной персонѣ, но за то и не сказалъ ни слова, которое могло бы поколебать строгія понятія Дюка о чести.

Утреннее солнце понедѣльника, заглянувъ въ мрачную келью Дюка, нашло его блѣднаго и угрюмаго. Во всю ночь онъ ни разу не сомкнулъ глазъ, и сильно боялся послѣдствій своего безразсудства и опрометчивости, не столько изъ опасенія тяжелаго штрафа, которому, какъ надо было ожидать, его бы подвергну", сколько позора отъ скандала подобнаго рода. Онъ боялся, что если все происшествіе будетъ напечатано въ газетахъ и дойдетъ до свѣдѣнія его хозяевъ, людей въ высшей степени респектабельныхъ, то онъ непремѣнно получитъ строгій выговоръ, если только не увольненіе отъ мѣста. Даже Мефи до нѣкоторой степени тревожился за него, но, будучи его товарищемъ, онъ молчалъ и сидѣлъ съ задумчивымъ видомъ; ни слова не было сказано между ними до тѣхъ поръ, пока Джемима не принесла завтрака и тогда онъ безъ церемоніи обратился къ ней съ просьбой оказать ему ту благосклонную услугу, которой онъ удостоился наканунѣ, — именно, принести и ему кофе и хлѣба съ масломъ; — Джемима, по желанію Дюка, исполнила это немедленно.

Наступило время для выслушанія ночныхъ происшествій. Къ счастію для Дюка, полицейское управленіе находилось подлѣ полицейскаго суда, и поэтому онъ избавленъ былъ отъ убійственной поѣздки въ томъ мрачномъ экипажѣ, который такъ часто показывается на улицахъ британской столицы, имѣя на себѣ вмѣсто всякихъ украшеній правительственный гербъ. Джемима была единственной свидѣтельницей на его сторонѣ. Къ большему сожалѣнію, на сторонѣ полисменовъ было нѣсколько свидѣтелей, и между ними тотъ самый мальчишка, который былъ виновникомъ бѣдствія, постигшаго Дюка, и который не мало гордился, что ему представился случай быть свидѣтелемъ въ британскомъ судѣ. Несчастному Дюку минуты теперь казались часами; наконецъ его ввели въ присутствіе и поставили на мѣсто обвиняемаго. Въ этотъ моментъ онъ почувствовалъ, что смотритъ унылымъ и виновнымъ, — что отчасти было совершенно справедливо; — это ему не понравилось, и онъ принялъ на себя принужденный видъ неустрашимости и хвастовства, который шелъ къ нему хуже прежняго.

Въ отдѣленіе обвинителя вошелъ полисменъ, — ему дали присягу, которую онъ принялъ съ совершеннымъ знаніемъ этого обряда, и потомъ обернулся въ сторону подтвердить тождественность личности Дюка. При первомъ взглядѣ на лицо этого человѣка, нашъ герой совсѣмъ растерялся; онъ увидѣлъ на немъ доказательство своей силы въ видѣ страшнаго синяка подъ глазомъ полисмена. Показанія полисмена были довольно правдивы. Онъ говорилъ, что замѣтивъ, что мистриссъ Дюкъ падаетъ въ обморокъ, онъ хотѣлъ поддержать ее, какъ вдругъ на него налетѣлъ ея мужъ и, не сказавъ ни слова, нанесъ ему такой сильный ударъ, отъ котораго онъ свалился. — Вставъ на ноги, онъ сдѣлалъ трещеткой сигналъ, на который сейчасъ же явился его сослуживецъ; виновный съ такимъ бѣшенствомъ сопротивлялся аресту, что даже вдвоемъ они съ большимъ трудомъ успѣли овладѣть имъ. Дюкъ, выслушавъ судью, не имѣетъ ли онъ чего спросить отъ полисмена, — отвѣчалъ утвердительно, но тщетно старался убѣдить своего обвинителя, чтобы тотъ признался въ неприличіи, съ какимъ обхватывалъ талію мистриссъ Дюкъ въ минуту нанесенія удара. Полисменъ, однако, положительно отвергнулъ это; позвали другаго констабдя, который вполнѣ подтвердилъ показанія перваго относительно болѣзненнаго состоянія, въ какомъ находилась мистриссъ Дюкъ. Выслушали еще двухъ свидѣтелей, и наконецъ мальчика; всѣ ихъ показанія ясно говорили, что Дюкъ дѣйствовалъ съ насиліемъ, ничѣмъ неизвинительнымъ.

Дюку наконецъ предложили представить доводы въ свою защиту. Онъ началъ обвиненіемъ полиціи въ грубомъ тиранствѣ и насиліи, и снова утверждалъ, что онъ не сдѣлалъ бы этого поступка, если бы не видѣлъ своими глазами оскорбительныхъ вольностей, которыя позволилъ себѣ полисменъ въ отношеніи къ Джемимѣ. Его спросили, имѣетъ ли онъ свидѣтелей, на что онъ робко отвѣчалъ, что, у него свидѣтельницей одна жена. Джемима вошла въ отдѣленіе свидѣтелей и по возможности старалась подтвердить показанія мужа, но къ несчастію, по случаю ея болѣзненнаго состоянія въ субботу вечеромъ, имѣвшаго, повидимому, необыкновенное дѣйствіе на память, ея показанія были сбивчивы и крайне неудовлетворительны. Одно только она утверждала самымъ положительнымъ образомъ, — именно, что полисменъ называлъ ее такими словами, которыя ей стыдно выговорить.

— Какими же словами называлъ васъ полисменъ? спросилъ судья.

— Я вамъ говорю, что мнѣ стыдно произнести ихъ, — отвѣчала мистриссъ Дюкъ.

— Мнѣ крайне жалъ, продолжалъ судья: — принуждать васъ произносить выраженія непріятныя для вашей деликатности, — но если вы желаете, чтобы я принялъ въ соображеніе всѣ обстоятельства, послужившія поводомъ къ возбужденію гнѣва въ вашемъ мужѣ, то я долженъ узнать ихъ.

Джемима хотѣла что-то сказать, но слова не срывались съ ея губъ. Она сдѣлала новую попытку и также безуспѣшно.

— Сэръ, сказала она: — я положительно не могу ихъ произнести.

— Въ такомъ случаѣ я не могу принять ихъ въ защиту вашего мужа; во всякомъ случаѣ, какъ бы они ни были для васъ непріятны, я все-таки совѣтовалъ бы вамъ сказать.

Мистриссъ Дюкъ съ минуту оставалась въ нерѣшимости. Потомъ, бросивъ на мужа взглядъ нѣжной любви, она обратилась къ судьѣ и едва слышнымъ шопотомъ сказала:

— Онъ назвалъ меня, сэръ, — рыжей морковью.

— И больше ничего? спросилъ судья.

— Ничего, сколько я припоминаю, отвѣчала Джемима, изумленная, что милордъ не принялъ во вниманіе такого оскорбленія, которое по цвѣту ея волосъ было самое убійственное.

Судья спросилъ полисмена, дѣйствительно ли онъ позволилъ себѣ употребить такое оскорбительное выраженіе, но полисменъ съ негодованіемъ отвѣтилъ, что это была совершеннѣйшая ложь, и въ то же время попросилъ свидѣтелей подтвердить справедливость его словъ. Спрошенный мальчикъ, готовый съ особеннымъ удовольствіемъ показать что нибудь противъ полиціи, объявилъ однако, что констабль не сказалъ ни слова, которое бы относилось до наружности мистриссъ Дюкъ; но при этомъ прибавилъ, что дѣйствительно въ тотъ моментъ, когда мистриссъ Дюкъ падала въ обморокъ, изъ толпы кто-то закричалъ: — не падай, не падай, рыжая морковь! — но только это не былъ полисменъ. Онъ могъ бы и еще прибавить, что ему извѣстенъ былъ этотъ дерзкій, но счелъ за лучшее промолчать.

Судья приступилъ къ рѣшенію дѣла. Онъ объявилъ, что ему рѣдко случалось разбирать такое непростительное, неистовое буйство, которое становилось еще тѣмъ непростительнѣе, что принятыя виновнымъ основанія для своей защиты клонились къ оскорбленію добраго имени полисмена, безъ малѣйшаго къ тому повода. Онъ долженъ будетъ выразить все свое негодованіе къ подобному поступку назначеніемъ самаго строгаго наказанія. Онъ долженъ приговорить его, не давъ Дюку даже возможности отдѣлаться денежнымъ штрафомъ, къ двухмѣсячному заключенію въ исправительный домъ на тяжелыя работы.

При этомъ жестокомъ приговорѣ съ мистриссъ Дюкъ сдѣлалась сильная историка; шесть человѣкъ вынесли ее изъ присутствія, и вслѣдъ за ней вывели мужа ея, который находился въ совершенномъ оцѣпенѣніи.

За рѣшеніемъ дѣла несчастнаго Дюка, приступили къ дѣлу мистера Мефи. Онъ вошелъ въ присутствіе съ выраженіемъ добродѣтельной невинности, сильно разсчитывая возбудить къ себѣ состраданіе со стороны тѣхъ, кто не имѣлъ удовольствія быть знакомымъ съ нимъ. Въ отдѣленіе свидѣтелей вошелъ избитый непогодой старый матросъ. Его показанія были сбивчивы и неудовлетворительны. Онъ помнилъ, что пришелъ въ западную часть города полюбоваться тамошними диковинками, и въ то время, какъ разсматривалъ монументъ герцога Веллингтона, обвиняемый подошелъ къ нему и спросилъ: не можетъ ли онъ помѣстить его брата на какой нибудь корабль? Братъ его, какъ говорилъ обвиняемый, уже нѣсколько времени шатается по городу безъ всякаго дѣла, вводя его (подсудимаго) въ большія издержки, и что поэтому ему бы давнымъ давно пора снова отправиться въ море. Морякъ съ своей стороны былъ того же мнѣнія, и сказалъ, что если его братъ расторопный малый, то шкиперъ угольнаго брига, на которомъ онъ служилъ, приметъ его съ удовольствіемъ. Подсудимый, по видимому, чрезвычайно этому обрадовался, и сейчасъ пригласилъ стараго моряка чего нибудь выпить. Послѣ нѣкотораго колебанія, челобитчикъ принялъ предлагаемое гостепріимство, и они начали переходить изъ одного питейнаго заведенія въ другое, такъ что наконецъ морякъ почувствовалъ головокруженіе и какое-то одурѣніе, которое кончилось тѣлъ, что онъ быстро заснулъ въ буфетной одного изъ заведеній; а когда онъ проснулся, то чувствовалъ жестокую головную боль и не нашелъ при себѣ круглой табакерки съ тремя въ ней соверенами; вмѣсто же нея въ его карманѣ очутилась мыльница изъ британскаго металла, такой же величины, какъ табакерка, но безъ золотыхъ монетъ.

Мистеру Мефи предложили сдѣлать возраженіе, по вмѣсто того, онъ печально посмотрѣлъ на своего обвинителя, потомъ тяжело вздохнулъ и сказалъ, что онъ не хочетъ говорить съ нимъ.

Слѣдующимъ свидѣтелемъ былъ полицейскій констабль. Онъ показалъ, что въ воскресенье послѣ полудня, будучи дежурнымъ въ партикулярномъ платьѣ въ улицѣ Конститушонъ-Хилль, замѣтилъ подсудимаго, который былъ ему очень хорошо извѣстенъ. Тутъ мистеръ Мели, побуждаемый благороднымъ негодованіемъ, сдѣлалъ такое страшное движеніе, что тюремщикъ принужденъ былъ попросить его успокоиться, а судья замѣтилъ, что ему въ свое время предоставленъ будетъ случай возразить на показанія полисмена. Полисменъ продолжалъ. Онъ говорилъ, что началъ слѣдить за обвинителемъ и обвиняемымъ по различнымъ питейнымъ домамъ въ вестминстерскомъ кварталѣ, по ничего предосудительнаго не могъ замѣтить въ поведеніи мистера Мефи до тѣхъ поръ, пока они не пришли подъ вывѣску «Куперзъ Армсъ», гдѣ онъ отдалъ приказаніе буфетчику наблюдать за дѣйствіями подсудимаго, что и было сдѣлано. Спустя нѣсколько времени буфетчикъ далъ знать полисмену, что онъ видѣлъ, какъ морякъ вынулъ изъ кармана металлическую табакерку, чтобы вынуть изъ нея жвачку, — при этомъ подсудимый замѣтилъ въ ней золотыя монеты и сказалъ, что надобно какъ можно крѣпче беречь свои деньги, такъ какъ въ заведеніи были подозрительныя личности и онъ рисковалъ быть ограбленнымъ. Буфетчикѣ видѣлъ потомъ, какъ мистеръ Мефи засунулъ руку въ карманъ моряка, какъ будто съ тѣмъ, чтобы помочь положить что-то туда, чего послѣдній, будучи пьянъ, не могъ сдѣлать довольно свободно. Полисменъ сейчасъ же отправился арестовать мистера Мефи, но онъ уже успѣлъ выбѣжать черезъ заднюю дверь. Полисменъ, зная его хромоногость, пустился въ погоню и вскорѣ настигъ его. При обыскѣ полицейскаго управленія; при немъ нашли три соверена, но табакерки не оказалось.

На вопросъ судьи: не имѣетъ ли подсудимый возразить что нибудь противъ этого показаніи, мистеръ Мефи съ видомъ глубокаго негодованія отвѣчалъ отрицательнымъ движеніемъ головы.

Защиту свою мистеръ Мефи началъ тѣмъ совершенно справедливымъ замѣчаніемъ, что попалъ въ самое непріятное положеніе. По нравственному долгу въ отношеніи къ самому себѣ, онъ считалъ себя обязаннымъ опровергнуть показаніе обвинителя, къ которому онъ во всѣхъ другихъ житейскихъ отношеніяхъ питалъ самое глубокое уваженіе. Ему прискорбно, говорилъ онъ, видѣть человѣка, который по всей вѣроятности сражался и проливалъ кровь за отечество, и который дѣлаетъ себя орудіемъ деспотической и безсовѣстной полиціи. Обстоятельства дѣла были слѣдующія: онъ, Мефи, обратился къ обвинителю, какъ справедливо показалъ полисменъ, въ улицѣ Конститушонъ-Хилдь. Онъ просилъ помочь ему исторгнуть своего младшаго брата изъ челюстей праздности. Услышавъ, что морякъ готовъ былъ помочь ему, онъ, въ порывѣ радости, предложилъ ему стаканъ грогу. По желанію моряка онъ заходилъ съ нимъ въ разныя питейныя заведенія, и между прочимъ подъ вывѣску «Куцерзъ-Армсъ», — и если бы буфетчикъ, вмѣсто того, чтобы подглядывать въ дыру въ разорванной шторѣ и подслушивать несвязныя слова, внимательно вслушался въ ихъ разговоръ, то настоящее дѣло имѣло бы совсѣмъ другой видъ. Какъ ни больно для его чувствительности, онъ, однако же, готовъ былъ передать милорду со всею откровенностью разговоръ, происходившій между нимъ и его обвинителемъ. Прежде всего онъ сообщилъ храброму ветерану, что расходы, сдѣланные имъ вслѣдствіе расточительнаго поведенія его единственнаго брата довели его почти до послѣдняго шиллинга. Вы заслуживаете искренняго сожалѣнія, сказалъ ветеранъ: и если вамъ по покажется обиднымъ мое предложеніе, то вотъ три соверена, которые я охотно одолжу вамъ, если они могутъ принести вамъ какую нибудь пользу. За такое великодушіе я выразилъ ему глубочайшую признательность, но не хотѣлъ принять его предложенія, не оставивъ ему нѣкотораго обезпеченія въ исправной уплатѣ этого займа, съ должными процентами. Я хотѣлъ бы, говорилъ я, оставить въ его рукахъ залогъ, ничтожный по своему внутреннему достоинству въ глазахъ свѣта, но неоцѣненный въ моихъ понятіяхъ — мыльницу, которую подарила мнѣ на память моя бѣдная мать на смертномъ одрѣ. Здѣсь судья спросилъ, гдѣ жила мать подсудимаго; по этотъ вопросъ возбудилъ до такой степени печальныя чувства въ груди мистера Мефи, что онъ не могъ отвѣтить на него, и послѣ двухъ трехъ тщетныхъ попытокъ продолжалъ свою защиту. «Морякъ объявилъ, что считаетъ залогъ подобнаго рода болѣе, чѣмъ достаточнымъ, и благосклонно выдалъ мнѣ деньги. Изъ всего этого, милордъ, легко можете усмотрѣть, что Фактъ оставленія мною залога совершенно отнимаетъ отъ этого дѣла, на сколько оно до меня относится, малѣйшую тѣнь безчестія и положительно ставитъ его внѣ разбирательства уголовнаго закона».

— Ну, я не совсѣмъ-то съ этимъ согласенъ, сказалъ судья: — вы не объяснили, для чего вы взяли табакерку одинаковой величины съ вашей мыльницей. Морякъ обвиняетъ васъ въ подмѣнѣ одной другой.

— Я увѣренъ, милордъ, вы не можете обвинить меня въ кражѣ пустой табакерки. Вы основываетесь единственно на показаніи обвинителя; но вѣдь онъ въ то время, какъ вы изволили слышать, былъ пьянъ.

— Значитъ и въ то самое время, когда онъ отдавалъ вамъ деньги?

Мистеръ Мефи видимо затруднялся отвѣтомъ, но старался скрыть свое замѣшательство, сообщивъ лицу своему необыкновенно добродѣтельное выраженіе.

— Вы не воображайте, продолжалъ судья: — что я полагаюсь хотя на одно слово вашей защиты. По всему видно, что вы напоили этого человѣка съ намѣреніемъ обобрать его. Вы стянули у него табакерку, въ которой находились деньги, и въ замѣнъ ее всунули ему въ карманъ мыльницу, для того, чтобы онъ не замѣтилъ своей потери, пока вы не успѣете скрыться. Когда вы бѣжали, то конечно озаботились освободиться отъ ничтожной табакерки, и я накажу васъ за кражу. Извѣстно ли полиціи что нибудь объ этомъ человѣкѣ?

При этомъ вопросѣ всѣ находившіеся въ судѣ полисмены, съ непринужденностью и единодушіемъ, которыя только и можно сравнить съ опернымъ хоромъ, показали, что онъ уже нѣсколько лѣтъ извѣстенъ имъ за сообщника воровъ и мошенниковъ, и хотя имъ извѣстно было, что законъ еще ни разу не наказывалъ его, но это случилось потому, что онъ съ помощію своей хитрости всегда умѣлъ сложить вину на другаго, а самъ увертывался.

Судья приговорилъ мистера Мефи къ двухмѣсячному тюремному заточенію на тяжкую работу, а отобранныя отъ него деньги возвратить матросу.

Между тѣмъ мистриссъ Дюкъ ждала во дворѣ полицейскаго управленіи въ надеждѣ еще разъ увидѣть своего мужа, хотя на минуту, въ то время, когда онъ будетъ садиться въ тюремную карету. Она безпрерывно плакала и дѣйствительно возбуждала сильное сожалѣніе во всѣхъ, кто смотрѣлъ на нее, за исключеніемъ юноши, который былъ свидѣтелемъ противъ ея мужа. Проходя мимо нея и замѣтивъ ея слезы, онъ поднялъ жалобный вопль, какъ будто и онъ находился подъ вліяніемъ тяжелаго горя. Бѣдная Джемима, услышавъ этотъ вопль, приподняла голову и узнала своего мучителя.

— О, злой мальчикъ! воскликнула она: — я бы не желала быть твоей матерью ни за какія сокровища въ мірѣ.

— Знаю, ма’мъ, знаю, вы бы не желали, съ разстановкой произнесъ онъ, притворяясь рыдающимъ: — я увѣренъ въ томъ, куда мнѣ быть вашимъ сыномъ, вы такая знатная лэди.

— Ты видишь, что надѣлалъ своей злостью; повѣрь, изъ тебя ничего не выйдетъ путнаго.

— Я увѣренъ, ма’мъ; мнѣ очень жалко.

— И дѣйствительно ты бы сожалѣлъ, если бы у тебя было доброе сердце.

— Увѣряю васъ, что сожалѣю; посмотрите на мое лицо, посмотрите, какъ оно печально.

— Такъ неужели же твое лицо говоритъ правду? спросила Джемима.

— Совершеннѣйшую правду; мнѣ бы не хотѣлось васъ обманывать; посмотрите, я съ ногъ до головы тотъ же самый, чѣмъ былъ давича.

Въ этотъ моментъ гнѣвъ Джемимы вспыхнулъ, и она бросилась на дерзкаго, но полисменъ положилъ конецъ этой сценѣ, вѣжливо взявъ молодаго человѣка за шиворотъ и вытолкнувъ его на улицу.

Дождавшись минуты, когда кликнули карсту, и пожавъ руку мужа въ тотъ моментъ, когда онъ проходилъ мимо нея, Джемима воротилась домой печальная съ полуразбитымъ сердцемъ.

ГЛАВА VIII.

НАШЪ ГЕРОЙ ВЪ КАЧЕСТВѢ ОФФИЦІАЛЬНАГО ЛИЦА.

Знакомство, образовавшееся между Дюкомъ и Мефи въ полицейскомъ управленіи, было возобновлено въ тюремной каретѣ, и они условились не прекращать его по окончаніи термина ихъ заточенія; Мефи даже спросилъ адресъ Дюка, чтобы имѣть возможность зайти и заплатить деньги за доставленные Джемимой завтраки. Прибытіе кареты къ тюремнымъ воротамъ положило колецъ ихъ разговору, къ возобновленію котораго не представилось ни одного случая до выпуска изъ тюрьмы.

Не станемъ описывать встрѣчи Джемса съ Джемимой, когда первый былъ освобожденъ отъ своего наказанія; достаточно сказать, что разлука скорѣе увеличила ихъ взаимную любовь, нежели уменьшила. Онъ провелъ съ ней весь день, а на другой день, съ застѣнчивымъ видомъ, явился къ мѣсту своего служенія. Онъ оставался тамъ очень не долго, ибо новый прикащикъ, заступившій мѣсто Джемса за прилавкомъ, прочиталъ въ одной изъ воскресныхъ газетъ о нападеніи на полисмена и тотчасъ же озаботился довести объ этомъ происшествіи до свѣдѣнія хозяина лавки. Хозяинъ, какъ справедливый человѣкъ, рѣшился сдѣлать дальнѣйшія освѣдомленія относительно этого дѣла прежде, чѣмъ принять какія либо мѣры въ пользу Дюка, и для этого отправилъ довѣренное лицо собрать всѣ подробности, касавшіяся происшествія. Лицо, на которое было воздожено такое важное порученіе, выполняло его вполнѣ добросовѣстно и безъ всякаго предубѣжденія къ Дюку, но чѣмъ глубже впивало въ подробности, тѣмъ дѣло принимало болѣе и болѣе худшій видъ. Результатомъ было то, что лишь только Джемсъ Дюкъ явился въ лавку, какъ ему приказано было оставить ее, съ тѣмъ, чтобы нога его не вступала въ нее.

Дюкъ печальный воротился домой; этотъ пріемъ до такой степени огорчилъ его, что въ тотъ день у него не доставало духу навести справки о мѣстѣ въ другихъ заведеніяхъ, и его жена, замѣтивъ въ немъ глубокое уныніе, посовѣтовала остаться дома до утра.

Вечеромъ того же дня, когда любящая чета сидѣла за чаемъ, въ корридорѣ послышался голосъ, спрашивавшій ребенка того дома, не здѣсь ли живетъ мистеръ Дюкъ. Отвѣтъ былъ утвердительный. Дюкъ подошелъ къ двери и узналъ въ посѣтителѣ мистера Мефи. Его сейчасъ же попросили войти, и мистеръ Мефи, какъ человѣкъ, незнакомый съ застѣнчивостію, охотно принялъ предложеніе. Онъ пришелъ, говорилъ Мефи, собственно за тѣмъ, чтобы заплатить долгъ мистриссъ Дюкъ и выразить свою признательность за ея великодушіе. Дюкъ принялъ его со всею теплотою своего сердца; онъ чувствовалъ сильное влеченіе къ этому человѣку, Джемима же хотя и была гораздо холоднѣе, но держала себя очень любезно. Она чрезвычайно мило припала бездѣлицу, которую Мефи былъ долженъ, и спросила, желаетъ ли онъ чашку чаю; — Мефи не заставилъ себя упрашивать, ни Дюкъ, ни Мефи, ни слова не сказали о своемъ полицейскомъ заточеніи, хотя и провели весь вечеръ вмѣстѣ. Гостепріимство Дюка не ограничилось чашкой чаю; и въ то время, какъ мистеръ Мефи за стаканомъ грога сдѣлался чрезвычайно умнымъ и любезнымъ, расположеніе къ нему хозяина дома и хозяйки увеличивалось, вмѣстѣ съ увеличеніемъ времени. Въ разговорѣ мистеръ Meфи затрогивалъ много предметовъ и съ большимъ тактомъ вывѣдалъ отъ разумныхъ хозяевъ, что у нихъ въ сберегательной кассѣ есть небольшой капиталецъ; ври этомъ, надо говорить откровенно, Джемима въ особенности была чванлива, говоря о своемъ состояніи. Фактъ, что у Дюковъ есть деньги въ резервѣ, чрезвычайно нравился мистеру Мефи и онъ сильно распространился о финансовыхъ фондахъ различаго рода. Онъ объявилъ имъ, что у него есть намѣреніе учредить благотворительный клубъ, и что ему нуженъ почтенный, честный человѣкъ, который бы принялъ на себя обязанность казначея. У него уже, говорилъ онъ, имѣется въ виду значительное число лицъ, готовыхъ записаться въ члены, но величайшая трудность въ обществѣ подобнаго рода заключается именно въ пріисканія отвѣтственнаго лица, которому общество могло бы довѣритъ свои деньги, не опасаясь за ихъ потерю. Обязанность секретаря онъ полагалъ принять на себя, хотя жалованье назначалось самое ничтожное. Принять должность предсѣдателя или казначея ему бы не хотѣлось, не смотря на то, что вознагражденіе будетъ несравненно больше секретарскаго. Онъ былъ бѣдный человѣкъ, въ чемъ не стыдился признаться; предсѣдатель или казначей долженъ имѣть свои собственныя деньги. Дюкъ освѣдомился, какъ велики должны быть эти деньги; мистеръ Меaи отвѣчалъ, что если личность эта будетъ одарена хорошими способностями, то потребуется немного, но во всякомъ случаѣ надо имѣть не меньше двадцати фунтовъ. Джемима бросила на Дюка выразительный взглядъ… у нихъ въ сберегательной кассѣ было ровно двадцать пять фунтовъ. Дюкъ послѣ этого спросилъ, сколько же именно потребуется и какія будутъ выгоды предсѣдателя. Онъ узналъ, что капитала потребуется столько, сколько окажется необходимымъ для обезпеченія фондовъ, которые передадутся на руки предсѣдателя, — а это само собою разумѣется будетъ одной лишь формой, такъ что онъ отвѣчаетъ только за деньги, отданныя ему на сохраненіе; вознагражденіе будетъ зависѣть отъ сбора съ посѣтителей; по разсчету мистера Мефи, предсѣдатель будетъ получать съ каждаго митинга не менѣе полкроны, кромѣ общаго капитала, который, безъ сомнѣніи, долженъ быть весьма значителенъ. Дюкъ и жена съ большимъ вниманіемъ прислушивались къ каждому слову, падавшему съ губъ мистера Мефи, который съ своей стороны совершенно былъ увѣренъ въ производимомъ впечатлѣніи. Онъ простился съ ними въ самый поздній часъ вечера, обѣщавъ побывать, какъ скоро его планы насчетъ благотворительнаго клуба вполнѣ созрѣютъ.

На слѣдующее утро Дюкъ обошелъ различныя лавки въ Вестъ-Эндѣ, пріискивая мѣсто, по когда у него спрашивали аттестатъ или адресъ, у кого служилъ прежде, онъ уклонялся отъ отвѣта, страшась идеи, что освѣдомленіе о немъ кончится извѣстіемъ, что онъ пьяница и буянъ, что его только выпустили изъ тюрьмы послѣ двухмѣсячнаго заточенія за звѣрское и ничѣмъ неизвинительное нападеніе на полисмена. Такимъ образомъ и этотъ день не далъ лучшаго результата, и когда Дюкъ представился твоей женѣ, выраженіе его лица было такое печальное, что Джемима воздержалась отъ распрашиванья о его похожденіяхъ, боясь еще болѣе увеличить его огорченіе. Вечеромъ Джемима съ большимъ сочувствіемъ въ голосѣ и манерахъ замѣтила ему, что онъ сильно утомился, и предложила для подкрѣпленія и успокоенія выпить стаканъ горячаго. Дюкъ весьма охотно принялъ предложеніе, и въ короткое время благовѣрную чету можно было видѣть наслаждавшеюся крѣпкимъ грогомъ. Одушевленіе ихъ возрастало вмѣстѣ съ количествомъ поглощаемаго грога, и Дюкъ наконецъ сдѣлался разговорчивымъ и болѣе откровеннымъ. Онъ объявилъ Джемимѣ, что ему наскучили тяжелыя занятія по птичной части, и что если бы онъ могъ пріискать себѣ другія, то охотно бы ихъ принялъ. Онъ чувствовалъ въ себѣ призваніе къ чему-то болѣе возвышенному, чѣмъ общипыванье и подвязыванье куръ, и потому началъ думать, что онъ оказывалъ и себѣ и Джемимѣ несправедливость, оставаясь въ такомъ унизительномъ состояніи. Мистриссъ Дюкъ хотя и не во всемъ соглашалась съ своимъ мужемъ, но все же была того мнѣнія, что дѣйствительно его положеніе непремѣнно должно быть выше того, въ которомъ онъ находился. Во время такихъ разсужденій послышался легкій стукъ въ дверь и вслѣдъ за тѣмъ вошелъ мистеръ Мечи. При видѣ гостя, супруги выразили удовольствіе, особливо Дюкъ, и попросили его раздѣлить съ ними стаканъ грогу; приглашеніе, нѣтъ надобности и говорить, было принято немедленно. Въ теченіе вечера Дюкъ спросилъ мистера Мефи, какіе онъ сдѣлалъ успѣхи, съ своимъ благотворительнымъ клубомъ. Мефи отвѣчалъ, что дѣло идетъ превосходно во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ одного. Онъ уже насчитывалъ нѣсколько добрыхъ и искренно преданныхъ дѣлу людей, которые охотно присоединяются къ нему, и не только готовы сейчасъ же внести подписную сумму, но и пріискать множество членовъ для открываемаго клуба. Въ одномъ только встрѣчается затрудненіе, это въ пріисканіи предсѣдателя и казначея, который, въ тоже время, долженъ поручиться за его (мистера Мефи) честность, — но это, какъ уже онъ говорилъ и прежде, для одной только формы, потому что фонды клуба будутъ аккуратно переданы казначею, — а дуракъ будетъ казначей, если не съумѣетъ ихъ сберечь. Онъ отыскалъ въ Боро содержателя гостинницы, который даромъ отдаетъ имъ комнату, но съ условіемъ, чтобы каждый членъ истратилъ за буфетомъ два пенса, и чтобы пеня за неявку въ клубъ поступала въ его пользу.

— Разумѣется, говорилъ мистеръ Мефи: — я бы не затруднился пріискать и предсѣдателя; сотни готовы были бы дѣйствовать въ мою пользу; но въ этомъ отношеніи я очень разборчивъ. Не знаете ли вы кого нибудь изъ вашихъ друзей, который бы согласился принять это мѣсто?

Дюкъ отвѣчалъ, что никого не знаетъ; но по выраженію его лица, мистеръ Мефи легко догадался, что онъ зналъ, и что лицо, о которомъ онъ думалъ, былъ самъ Дюкъ.

— Ну хорошо, если вы никого не знаете изъ вашихъ друзей, то почему бы вамъ самимъ не сдѣлаться предсѣдателемъ? Я увѣренъ, что сколько я знаю васъ, наши дѣла пойдутъ превосходно.

— О, сказалъ Дюкъ, — я былъ бы очень радъ; но вы видите, что я ничего не смыслю въ этомъ дѣлѣ; если бы я понималъ что нибудь, я бы не задумался ни на минуту.

— Что касается до дѣда, то есть до занятій предсѣдателя, то они чрезвычайно легки. Вамъ предстоитъ сидѣть въ креслѣ въ теченіе митинга, съ начала его и до конца, — принимать деньги, которыя я буду заносить въ кассовую книгу, — наблюдать за исправнымъ взносомъ пени и платы за буфетомъ въ пользу содержателя гостинницы; быть любезнымъ, веселымъ, и когда кончится митингъ, положить въ карманъ полкроны и придти домой къ вашей супругѣ счастливымъ и довольнымъ.

— Неужели, спросила мистриссъ Дюкъ: — все обязанность предсѣдателя состоитъ только въ этомъ?

— Только въ этомъ, — увѣряю васъ. Вы тоже самое увидите въ большихъ публичныхъ собраніяхъ; если тамъ не Ньютъ въ пользу хозяина дома, — то платятъ несравненно больше пени. Не забудьте, что большая часть мужей, жены которыхъ разъѣзжаютъ по городу въ шелкахъ и атласахъ, начали жизнь съ предсѣдательскаго кресла какого нибудь благотворительнаго клуба, — даже и меньше того.

Если въ душѣ Джемимы существовало еще какое нибудь сомнѣніе относительно благоразумія ея мужа сдѣлаться предсѣдателемъ благотворительнаго клуба, то послѣднее замѣчаніе мистера Мефи совершенно его разсѣяло. Она вступила въ горячія пренія, и Дюкъ, замѣтивъ, что его жена такъ сильно заинтересована въ этомъ дѣлѣ, согласился принять назначеніе. Остальная часть вечера проведена была въ разговорахъ о предстоявшихъ различныхъ распоряженіяхъ, въ разсужденіяхъ о правилахъ, которыя должны быть предложены членамъ, такъ чтобы всѣ участвовавшіе въ этомъ предпріятіи были охранены отъ всякаго риска. Правда, на многіе пункты, приводимые мистеромъ Меч-и, Дюкъ дѣлалъ возраженія и рѣшительно не соглашался съ нимъ, какъ напримѣръ, Дюкъ долженъ отвѣчать за неисправные взносы въ пользу содержателя гостинницы, въ которой будутъ собираться члены клуба, и многія другія, о которыхъ едва ли стоитъ распространяться; по Мефи такъ ясно доказалъ ему, что всѣ эти вѣроятныя опасности ни болѣе ни менѣе, какъ одна только форма; онъ охраняется отъ нихъ тѣмъ, что въ его рукахъ, какъ назначено, будутъ находиться всѣ капиталы общества, — этими доводами Дюкъ остался совершенно доволенъ. Передъ уходомъ Мефи было рѣшено, что на другой день въ полдень онъ зайдетъ къ Дюку и вмѣстѣ съ нимъ отправится въ Боро отрекомендовать содержателю гостинницы, въ которой предназначались митинги.

На другой день Дюкъ до того былъ заинтересованъ новымъ назначеніемъ, которое долженъ былъ получить по всей вѣроятности, что уже не предпринималъ никакихъ мѣръ къ отысканію занятій во знакомой ему части. Въ полдень зашелъ мистеръ Мефи; они отправились пѣшкомъ въ Боро и наконецъ прибыли въ гостинницу. Ничего рѣшительно не рекомендовало ея внѣшней наружности, и содержатель, которому Дюкъ былъ отрекомендованъ, казалось, какъ нельзя болѣе соотвѣтствовалъ содержанію подобнаго заведенія. Онъ, однако, принялъ Дюка очень любезно и проводилъ его и мистера Мефи въ клубную комнату, грязную конуру въ нижнемъ этажѣ, гдѣ уже собралось пять или шесть членовъ. Дюкъ былъ принятъ съ большимъ почетомъ; сейчасъ же однимъ изъ членовъ было предложено избраніе предсѣдателя, и Дюка съ разу подхватили и подвели къ креслу, поставленному въ концѣ замѣчательно грязнаго, покрытаго пивными пятнами небольшаго стола. Какъ скоро Дюкъ усѣлся, ему напомнили, что для веденія письменной части нуженъ секретарь. Нѣтъ надобности говорить, что необходимость эту признали всѣ присутствовавшіе, и такъ капъ мистеръ Мефи извѣстенъ былъ всѣмъ за отличнаго писаку, то одинъ изъ джентльменовъ съ чувствомъ сказалъ, что ручается за честность Мефи, какъ за свою собственную, предложилъ предоставить ему эту часть, и мистеръ Мефи былъ единодушно избранъ. Его жалованье должно состоять изъ двухъ съ половиною пенсовъ за каждое засѣданіе, наравнѣ съ предсѣдателемъ, — и это принято единодушно. Въ заключеніе попросили предсѣдателя выдать секретарю небольшую сумму денегъ на покупку необходимыхъ книгъ, и засѣданіе кончилось, опредѣливъ въ слѣдующемъ собраніи разсмотрѣть правила клуба.

Считая непростительнымъ отнимать у читателя время на чтеніе подробнаго описанія клубныхъ дѣлъ, мы ограничимся сообщеніемъ, что онъ процвѣталъ не больше трехъ недѣль. Правда, съ самаго его рожденія много было признаковъ, предсказывавшихъ его недолгое существованіе, и между прочимъ, одинъ весьма не маловажный, заключавшійся въ томъ, что члены клуба не испросили своему предпріятію благословенія мистера Тидда Пратта. Число членовъ въ теченіе этого времени постепенно возрастало отъ шести до восьми, и на этой послѣдней цифрѣ остановилось. Послѣ того въ предпріятіе начали вкрадываться элементы разслабленія, которые сильно безпокоили мистера Дюка. Пени уплачивались не такъ исправно, какъ выпивалось за буфетомъ въ пользу дома извѣстное количество джина. Вслѣдствіе какого-то вынужденнаго, непредвидимаго отсутствія мистера Мечи дѣла шли все хуже и хуже; нѣкоторые члены объявили, что за отсутствіемъ его не намѣрены вносить подписной платы, не потому чтобы они сомнѣвались въ честности предсѣдателя, но потому что не находили въ немъ достаточно опытности для веденія новаго и весьма серьезнаго дѣла. Потомъ они полагали, что предсѣдатель, онъ же и казначей, долженъ представить нѣкоторую сумму въ обезпеченіе не только тѣхъ фондовъ, которыми онъ владѣлъ, но и тѣхъ, которые имѣли поступитъ. При этомъ Дюкъ обнаружилъ нерѣшительность; тогда одинъ изъ самыхъ недовѣрчивыхъ членовъ грубо замѣтилъ, что онъ сильно сомнѣвается въ томъ, если еще у Дюка какія нибудь деньги, которыя онъ могъ бы представить въ обезпеченіе. Дюкъ вспылилъ и въ слѣдующее же собраніе обѣщалъ доказать, что имѣлъ для этого не только достаточныя средства, но даже и больше, и что все сказанное имъ была совершенная истина.

Наканунѣ слѣдующаго засѣданія, Дюкъ вынулъ изъ сберегательной кассы двадцать «унтовъ, съ цѣлью доказать подписчикамъ, какъ мало слѣдовало имъ опасаться несостоятельности съ его стороны. На митингѣ онъ показалъ деньги и получилъ отъ членовъ поздравленія съ такимъ богатствомъ. Начался самый любезный разговоръ о лучшихъ способахъ веденія операцій общества, — чтобы заручиться довѣріемъ публики и такимъ образомъ привлечь въ клубъ большее число членовъ. Наконецъ одинъ изъ членовъ, задушевный другъ мистера Мефи, сдѣлалъ предложеніе, чтобы Дюкъ позволилъ этимъ двадцати „унтамъ оставаться въ денежной шкатулкѣ общества. Опасности въ этомъ для предсѣдателя не представлялось ни малѣйшей, потому что денежный ящикъ не только будетъ ревизоваться при каждомъ собраніи, но и находиться въ желѣзномъ сундукѣ, подъ патентованнымъ замкомъ, который обѣщалъ одолжить содержатель гостинницы и ключъ отъ котораго будетъ храниться у самого предсѣдателя. Дюкъ не встрѣтилъ никакого препятствія. Деньги, пересчитанныя прежде другомъ мистера Мефи, были положены сначала въ шкатулку, потомъ въ желѣзный сундукъ; — Дюкъ привѣсилъ патентованный замокъ, положилъ въ карманъ ключъ и отправился домой.

Въ слѣдующее собраніе открыли сундукъ и вынуди шкатулку; но когда приступили къ ревизіи кассы, оказалось, что вмѣсто четырехъ пяти-фунтовыхъ билетовъ англійскаго банка, тамъ лежали тоже четыре билета на ту же сумму, только какого-то неизвѣстнаго моднаго банка. Бѣдный Дюкъ, убѣдясь въ своей потерѣ, едва не упалъ въ обморокъ. Члены клуба пожимали плечами въ ожиданіи, что услышатъ какое нибудь объясненіе отъ друга мистера Мефи, который пересчитывалъ деньги прежде, чѣмъ онѣ положены были въ шкатулку, но говорить въ этотъ вечеръ онъ чувствовалъ себя совершенно неспособнымъ. А такъ какъ предсѣдатель, сильно взволнованный, не могъ вести клубнаго дѣла, то митингъ разошелся. Для сокращенія этой самой непріятной части нашего повѣствованія, мы скажемъ только, что деньги не отыскались, хотя мистеръ Мефи всѣми силами старался отыскать негодяя, употребившаго во зло его дружбу; клубъ разстроился и несчастный Дюкъ остался почти безъ пенни.

ГЛАВА IX.

ДОМАШНІЯ РАСПОРЯЖЕНІЯ.

Нужно ли говорить, что потеря этого маленькаго состоянія была для Джемимы тяжелымъ ударомъ, жестокость котораго становилась еще ощутительнѣе вслѣдствіе непреодолимыхъ трудностей, которыя испытывалъ Дюкъ въ пріисканіи занятія. Всѣ ея мечты о раскатываньи по городу въ шелкахъ и атласахъ, которыя служили въ ея умѣ такимъ сильнымъ аргументомъ къ дозволенію мужу сдѣлаться безсмѣннымъ предсѣдателемъ благотворительнаго клуба, разсѣялись въ представлявшейся ей холодной, безотрадной перспективѣ будущаго. Изъ сбереженій у нихъ не оставалось теперь даже четырехъ фунтовъ, да и тѣ скоро должны были кончиться, особенно если оставаться въ такой респектабельной квартирѣ, какую они занимали въ улицѣ Пью Пай. При аристократическихъ понятіяхъ мистриссъ Дюкъ о респектабельности, тяжело было пріискивать квартиру въ такихъ мѣстностяхъ, какъ улица Олдъ Пай или Докъ Лэнъ, и она рѣшила, ужь если жестокая необходимость принудитъ ихъ переѣхать, то она, скрѣпа сердце, пріищетъ для себя пріютъ нѣсколькими улицами подальше. Но вдругъ ей представилось новое затрудненіе: — какого рода слѣдуетъ нанять квартиру? Дюкъ недавно познакомился съ респектабельнымъ мелочнымъ торговцемъ по зеленной и яблочной части, который, узнавъ о несчастномъ его положеніи, совѣтовалъ ему заняться этимъ ремесломъ. Дюкъ, при своемъ капитальцѣ, могъ завести весьма хорошую торговлю, особенно если пойдетъ по рыбной части, не касаясь яблоковъ и зелени, а станетъ просто торговать одной только рыбой да птицами, къ чему уже онъ попривыкъ; и если онъ попадетъ на бойкое мѣсто, въ чемъ, по мнѣнію торговца, не могло встрѣтиться особеннаго затрудненія, то дѣла его въ самомъ непродолжительномъ времени пойдутъ отличнѣйшимъ образомъ. Очень многое будетъ зависѣть отъ хорошаго голоса“, на это Дюкъ замѣтилъ, что не замѣчалъ еще въ себѣ ни разу такой способности, и что по всей вѣроятности въ немъ ея не было.

— Это ничего не значитъ, сказалъ торговецъ: — если у васъ и слабый голосъ, то онъ усилится, когда вы станете его обработывать. Онъ будетъ крѣпчать постененно. Когда я началъ заниматься этимъ дѣломъ, то ни за что въ жизни не могъ крикнуть выше оконъ втораго этажа, а теперь, если я стану у монумента герцога Іоркскаго и крикну, такъ меня услышатъ въ Квадрантѣ. А все-таки голосъ разнощика ни подъ какимъ видомъ не можетъ сравняться съ голосомъ разнощицы, послѣдній и слышенъ дальше и не такъ грубъ. Часто сожалѣю, что я не женатъ.

— Во первыхъ, сказалъ Дюкъ: — я бы не желалъ, чтобы жена моя доставала себѣ средства къ жизни мелочной уличной торговлей, а во вторыхъ, у нея слабыя легкія.

Ну да, разумѣется, это большая помѣха, хотя не замѣтно, что у нея слабыя легкія.

— Я одного боюсь, сказалъ Дюкъ: — что пока буду разработывать голосъ, то придется прожить остальное. Къ тому же я вовсе не знаю различныхъ разнощицкихъ пріемовъ; я вовсе не имѣлъ практики.

— Не бѣда, отвѣчалъ пріятель: — если хотите поторговать со мной недѣльку или деньковъ десять, то научитесь всему. Вы напрактикуете свой голосъ и наглядитесь на всѣ пріемы. Я не могу предложить вамъ платы, потому что не нуждаюсь въ посторонней помощи.

Дюкъ поблагодарилъ за предложеніе, съ признательностію принялъ его, и на другой же день оба пріятеля отправились вмѣстѣ. Джемима между тѣмъ занялась пріисканіемъ квартиры. Трудъ ея былъ далеко не легкій. По случаю срытія множества домовъ бѣдныхъ людей, для образованія улицы Викторіи и другихъ городскихъ улучшеній, въ квартирахъ ощущался недостатокъ, по крайней мѣрѣ въ такихъ, которыя были бы ей по средствамъ; изъ такихъ квартиръ она только и видѣла двѣ.

Когда Дюкъ воротился къ вечеру домой, его жена сначала изумилась, а потомъ встревожилась. Въ теченіе нѣкотораго времени Дюкъ не только не могъ говорить, по даже не обращалъ вниманія на замѣчанія своей жены и на вопросы, которые она предлагала. Джемима наконецъ увидѣла, что онъ не могъ говорить. Напряженіе, которому подвергался его голосъ въ теченіе дня, сдѣлало его такимъ хриплымъ, что она не въ состояніи была понять его словъ. Въ испугѣ она предложила послать за докторомъ, но Дюкъ не согласился, и бѣдная Джемима въ теченіи двухъ часовъ находилась въ состояніи сильнаго недоумѣнія и безпокойства, когда въ комнату вошелъ пріятель ихъ торговецъ. Джемима бросилась къ нему за совѣтомъ и тотъ сейчасъ же успокоилъ ее, увѣривъ, что ей нечего бояться; это случалось со всѣми, кто въ первый разъ принимался за ихъ дѣло, но оно и скоро проходило, это дѣло привычки; все же случалось, что нѣкоторые мужчины не въ состояніи были продолжать такого занятія, между тѣмъ какъ женщины рѣдко отказывались отъ него собственно по этой причинѣ. Снова и снова увѣрялъ онъ мистриссъ Дюкъ, что тутъ нѣтъ ни малѣйшаго довода къ опасеніямъ, что голосъ ея мужа на другое утро будетъ сиплый, но и это пройдетъ сейчасъ же послѣ завтрака. Въ заключеніе торговецъ посовѣтовалъ Дюку не выходить изъ дома, пока онъ не зайдетъ за нимъ, а это будетъ не раньше девяти часовъ, и обѣщалъ, что не позволитъ ему напрягать свой голосъ въ теченіе цѣлаго дня и только попроситъ его присматривать за телѣжкой. Мистриссъ Дюкъ охотно и вполнѣ удовольствовалась утѣшеніями, заключавшимися въ замѣчаніяхъ разнощика, и отложила до другаго дня всѣ распросы о впечатлѣніяхъ, которыя производило на ея мужа новое его занятіе въ теченіе перваго дня.

На другое утро, какъ предсказывалъ разнощикъ, голосъ Дюка былъ хриплъ до нельзя, но послѣ завтрака немного смягчился, по крайней мѣрѣ на столько, что позволилъ ему разсказать женѣ о приключеніяхъ минувшаго дня, которыя Джемима выслушала съ величайшимъ вниманіемъ. Заключеніе, къ которому пришелъ Дюкъ, состояло въ томъ, что сдѣлавшись разнощикомъ, можно заработывать груды денегъ; но все же это тяжелый трудъ, и въ добавокъ въ рыбной торговлѣ сопровождался рискомъ. — Дѣло другое, торговля фруктами: чего не продалъ сегодня, то можно оставить на другой день, а при умѣньи и осторожности, даже на цѣлую недѣлю: они все будутъ хороши, особливо при свѣтѣ уличнаго фонаря; съ треской этого не сдѣлаешь; когда начнетъ она портиться, бросай ее, и больше ничего. Опять же, возьмемъ зелень, если она, и не свѣжа, то ее все-таки можно поставить въ комнатѣ, а поди-ка, попробуй поставить въ комнатѣ рыбу; оно и выходитъ, что придется принанять къ квартирѣ или еще комнату, или кладовую. Да еще и то надо сказать, зелень вообще какъ-то напоминаетъ объ удовольствіяхъ сельской жизни, съ рыбой же никакихъ пріятныхъ идей не связывается, кромѣ развѣ денегъ. которыя можно получить за нее. Впрочемъ, пріятель мой показалъ мнѣ, что уличная продажа рыбы но лишена своей прелести. Барыши часто бываютъ довольно значительны, да ктому же по этой части легче и лучше, чѣмъ по всякой другой, можно пріучить къ себѣ покупателей. Во всякомъ случаѣ, Дюкъ рѣшился попытать счастья; онъ чувствовалъ нѣкоторую увѣренность, что при трудолюбіи и честности успѣетъ въ этомъ дѣлѣ, и даже надѣялся со временемъ сдѣлаться хозяиномъ небольшой лавки на улицѣ Броадвэй.

Мистриссъ Дюкъ внимательно выслушала всѣ замѣчанія мужа, соглашалась съ нимъ во всемъ сказанномъ и съ заключеніемъ, къ которому онъ пришелъ. Она нисколько не сомнѣвалась, что они точно также будутъ счастливы, какъ и занимаясь чѣмъ нибудь другимъ, и хотя честолюбіе пріучило ее надѣяться, что со временемъ она будетъ „раскатывать по городу въ шелкахъ и атласахъ“, но въ обществѣ своего мужа считала себя совершенно довольною, какъ была бы довольна, если бы и выполнились ея возвышенныя желанія. Передъ приходомъ пріятеля-разнощика, Джемима получила отъ мужа приказаніе снова поискать квартиру, она должна была особенно заботиться о томъ, чтобы квартира была въ первомъ этажѣ, чтобы при ней былъ уголокъ на дворѣ для обмывки рыбы, и еще одна комната или чуланъ, куда бы можно было ставить ее на ночь. Когда мистриссъ Дюкъ вполнѣ поняла эту инструкцію, мужъ ея присоединился къ своему пріятелю, который съ телѣжкой зелени поджидалъ его на улицѣ.

Вечеромъ Джемима замѣтила, что хриплость голоса ея мужа значительно уменьшилась, не смотря на то, что большую часть дня онъ громко кричалъ. Дюкъ со всѣми подробно стами разсказалъ ей всѣ событія дня, въ какихъ улицахъ они торговали, жаловался на неудачный сбытъ товара, хотя выручка и превышала двѣсти процентовъ, сообщилъ ей различные пріемы, употребляемые разнощиками для приманки покупателей, и многое другое, для читателя далеко не интересное.

Въ свою очередь и мистриссъ Дюкъ повѣдала мужу о своихъ поискахъ новой квартиры. Она тоже не могла похвастаться удачей, хотя ея старанія были и не совсѣмъ безплодны. Она пересмотрѣла въ вестминстерскомъ кварталѣ множество домовъ, но ни одинъ изъ нихъ не соотвѣтствовалъ цѣли, — помѣщенія очень небольшія, а пѣны страшно высокія: я слышать не хотятъ меньше трехъ шиллинговъ въ недѣлю за крошечную комнатку во второмъ этажѣ. Единственный домъ, продолжала Джемима, который соотвѣтствовалъ бы ихъ выбору, находился въ такомъ близкомъ сосѣдствѣ съ ихъ квартирой, что ей непріятно было бы перебраться въ него, впрочемъ, если онъ понравится Дюку, то она готова заглушить свое чувство. Домъ этотъ находился въ Рентахъ^[1] Смита. Приглянувшаяся квартира была въ первомъ этажѣ, къ ней принадлежалъ небольшой дворъ съ проведенной на него водой. Корридоръ, служившій входомъ, былъ на столько широкъ, что въ немъ можно было поставить телѣжку вмѣстѣ съ зонтомъ. Тутъ только одно было неудобство. Первый этажъ занималъ старикъ, который охотно уступалъ лицевую комнату, а заднюю, которая и вся-то была не больше шкапа, оставлялъ за собой; по крайней мѣрѣ на нѣсколько недѣль. Это былъ весьма тихій старикъ, онъ не хотѣлъ объяснить Джемимѣ причины, почему удерживалъ за собой заднюю комнату на короткое время. Она сообщила еще нѣкоторыя дальнѣйшія подробности, результатомъ которыхъ было то, что мужъ и жена рѣшились тотчасъ же осмотрѣть новую квартиру и войти въ переговоры съ настоящимъ ея владѣльцемъ. Дюкъ осмотрѣлъ помѣщеніе во всѣхъ его подробностяхъ и нашелъ, что оно какъ нельзя лучше соотвѣтствовало ихъ требованіямъ, если только присоединить еще и заднюю комнату; не смотря на доводы и предложенія, старикъ оставался непреклоннымъ, и на нее отвѣчалъ простымъ отрицаніемъ, утверждая впрочемъ одно, что по всей вѣроятности онъ оставитъ эту часть города черезъ нѣсколько недѣль.

Убѣдясь, что не было никакой возможности урезонить старика, Дюкъ и жена его принуждены были согласиться на принятіе предложенныхъ условій. Они сейчасъ же выдали плату за недѣлю впередъ, которую старикъ принялъ съ очевиднымъ удовольствіемъ. Это была единственная перемѣна въ выраженіи, показавшаяся на его лицѣ во все время ихъ разговора. Джемима обѣщала придти на другой же день вымыть и привести въ порядокъ новую квартиру, которая въ этой операціи сильно нуждалась.

Новое помѣщеніе представляло удобства во всѣхъ отношеніяхъ. Дюкъ купилъ телѣжку, для которой нашелся уголокъ на заднемъ дворѣ. Къ этому времени онъ пріобрѣлъ уже значительный навыкъ въ своемъ новомъ занятіи. Голосъ, чрезъ постоянное упражненіе, выправился и окрѣпъ. Онъ много разъ рано поутру являлся на Билингэтскій рынокъ и не только сдѣлался отличнымъ знатокомъ рыбы, по и усвоилъ отличное умѣнье совершать свои покупки наилучшимъ и выгоднѣйшимъ образомъ. Какъ необходимыя принадлежности рыбака, онъ купилъ нѣсколько ножей и поразительно невзрачной наружности вѣсы; наконецъ Джемима сшила для него два или три необыкновенныхъ передника, полуфланелевыхъ, полусуконныхъ, употребляемыхъ рыбаками; короче сказать, Дюкъ былъ совсѣмъ готовъ, чтобы приступить къ новому дѣлу съ комфортомъ и респектабельно, тѣмъ болѣе,: что сосѣдъ старикъ совершенно неожиданно очистилъ заднюю комнату, такъ что Дюкъ и его жена, къ полному ихъ удовольствію, сдѣлались хозяевами цѣлаго этажа. Спустя нѣсколько времени послѣ выбытія старика они пожелали узнать отъ сосѣда, что это была за личность, и изо всей его исторіи могли получить только одно ея окончаніе.

Оказывалось, что онъ переѣхалъ въ Ренты за годъ до занятія Дюкомъ его квартиры. При немъ находилось весьма миленькое дитя, лѣтъ шести или семи, которое онъ называлъ своей внучкой. Онъ былъ очень высокъ, но ходилъ сгорбившись; очень молчаливъ, и какъ нѣкоторые говорили, очень гордъ, но быть можетъ, единственнымъ основаніемъ для этого слуха служило его постоянное молчаніе и задумчивость. Говорили, что прежде онъ былъ въ весьма хорошихъ обстоятельствахъ, но для подтвержденія этой молвы не было никакихъ данныхъ, кромѣ его наружности. Онъ носилъ фракъ, который когда-то былъ черный, но какъ давно это было — опредѣлить невозможно: до такой степени измѣнилея его цвѣтъ. На шляпѣ онъ носилъ крепъ, котораго никогда не снималъ, и который отъ вліянія перемѣнной погоды и отъ частаго насыщенія дождемъ утратилъ свой цвѣтъ едва ли не болѣе фрака и въ добавокъ свернулся въ жгутъ. Повидимому, онъ ничѣмъ не интересовался, кромѣ своего ребенка, — казалось, что въ немъ сосредоточивалось все его счастіе. За ласки и любовь, расточаемыя имъ на ребенка, онъ сдѣлался любимцемъ всѣхъ сосѣднихъ женщинъ, которыя оказывали дѣвочкѣ большое вниманіе, когда старика не было дома, а это сличалось обыкновенно по утрамъ до одиннадцати часовъ и часа на два послѣ обѣда.

Съ самаго пріѣзда въ Ренты и въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ впослѣдствіи онъ содержалъ себя и внучку продажей брункреса. Это онъ дѣлалъ чрезвычайно регулярно, хотя и съ нѣкоторымъ затрудненіемъ, потому что сильно страдалъ отъ удушья, которое часто принуждало его, во время его обходовъ, останавливаться на четверть часа, при чемъ онъ прислонялъ голову къ домовымъ рѣшеткамъ въ улицахъ, которыя посѣщалъ. Не смотря на то, онъ никогда не жаловался, но казался совершенно довольнымъ, особливо если выручка покрывала всѣ его скромные расходы. Казалось также, что онъ мало имѣлъ религіознаго чувства, но такое заключеніе по всей вѣроятности было ошибочно. Быть можетъ, оно истекало изъ того факта, что по воскресеньямъ, въ то время, когда происходило богослуженіе, онъ съ своимъ брункресомъ постоянно бродилъ по улицамъ, но въ то же время онъ пріискалъ въ сосѣдствѣ женщину, которая регулярно водила его внучку въ церковь; училъ ли ее онъ дома чему нибудь, неизвѣстно. По одному обстоятельству, которое разсказывали о немъ, нельзя было не заключить, что онъ имѣлъ сильныя религіозныя чувства. Однажды въ воскресенье, въ то время, когда онъ отправлялся въ церковь, его видѣли возвращавшимся домой съ корзиною, въ которой оставалось немного брункреса. Какая-то лэди, проходившая мимо его, сказала ему: — какъ ты думаешь, старикъ, не лучше ли въ твои годы молиться Богу въ праздничные дни, нежели шляться по улицамъ и заниматься торговлею?

— Я молюсь моему Создателю, отвѣчалъ онѣ, и потомъ обративъ къ небу глаза, прибавилъ: — благодарю Тебя, Господи, что Ты еще даруешь мнѣ силу дѣлать то, что я теперь дѣлаю.

Наступила зима, — убійственный періодъ времени для старика. Его удушье усилилось до крайней степени, и онъ не могъ рано являться на рынокъ для закупки брункреса, торговля его по этой части прекратилась и онъ занялся другой, болѣе легкой промышленностью, — продажею тростинокъ для пѣвчихъ птицъ. Отъ уменьшенія ли выручки на тростинки, дѣлавшей пищу старика и его внучки недостаточною, или отъ какихъ мѣстныхъ причинъ, у дѣвочки развилась изнурительная лихорадка. Ея болѣзнь возбуждала во всѣхъ сосѣдяхъ глубокое сожалѣніе; женщины ухаживали за ней, хлопотали около нея, дѣлали все, что могли, но болѣзнь усиливалась такъ быстро, что бѣдненькую больную принуждены были перевезти въ госпиталь. Здѣсь, конечно, ей оказано было всевозможное вниманіе, но болѣзнь упорствовала. На другой день старикъ пришелъ навѣстить ее. Увидѣвъ его, она улыбнулась, — старикъ тоже улыбнулся, разговоръ ихъ ограничился нѣсколькими словами. Онъ оставался при ней въ теченіе всего времени, даваемаго родственникамъ и знакомымъ на свиданіе съ больными. При выходѣ швейцаръ замѣтилъ ему грязноватость его наружности. Дѣйствительно, нельзя не допустить, что его платье до крайней степени было изношено и неопрятно. Сначала онъ съ трудомъ могъ понять замѣчаній швейцара, и когда его повторили, онъ отвѣтилъ, что постарается соблюсти приличіе. На другой день онъ снова посѣтилъ ребенка. На этотъ разъ наружность его была почище, но во всѣхъ другихъ отношеніяхъ перемѣны не замѣчалось. Онъ расположился въ ногахъ ребенка, и послѣ обыкновенныхъ привѣтствій, старикъ, съ гордостію на лицѣ, вынулъ изъ боковаго кармана дѣтскую книжку, съ роскошно иллюминованными птицами, раскрылъ ее и положилъ передъ больной. Дѣвочкѣ повидимому понравился этотъ подарокъ, она приподнялась и начала перелистывать книгу. Старикъ улыбался отъ удовольствія; но ребенокъ, перевернувъ нѣсколько листковъ, закрылъ книгу и съ видимымъ изнеможеніемъ склонился на подушку. Въ тотъ день ей замѣтно было хуже. Улыбка самодовольствія изчезла съ лица старика и послѣ того онъ уже никогда не улыбался. На другой день у дѣвочки открылся бредъ и продолжался до исхода болѣзни. Старикъ не пропускалъ ни одного дня, назначеннаго для посѣщенія больныхъ, садился въ ногахъ больной и оставался безмолвнымъ. Иногда онъ сжималъ обѣ руки, и въ теченіе нѣсколькихъ секундъ подымалъ и опускалъ ихъ, но никому не говорилъ ни слова.

Ребенокъ умеръ и былъ похороненъ отъ прихода. Старикъ — дѣдъ не присутствовалъ на похоронахъ, потому собственно, что вслѣдствіе жестокихъ припадковъ удушья долженъ былъ самъ поступить въ госпиталь. Оказалось, что передъ смертью ребенка онъ нѣсколько ночей провелъ въ Сентджемскомъ паркѣ. Онъ свелъ знакомство съ ночнымъ привратникомъ госпиталя, и съ каждымъ боемъ часовъ, приходилъ къ нему освѣдомлялся о больной. Рѣзкіе припадки его болѣзни скоро уступили медицинскимъ средствамъ, но онъ уже никогда не поправлялся. Съ нимъ сдѣлалось такое разслабленіе, что всѣ возбудительныя средства становились безполезными. Старикъ былъ признателенъ за оказываемое вниманіе, съ благодарностью исполнялъ всѣ наставленія, но постепенно таялъ, и спустя двѣ недѣли послѣ.смерти внучки, послѣдовалъ за ней.

Дюкъ и его жена снова начинали находить себя въ благопріятныхъ обстоятельствахъ, но пользуясь нѣкоторой независимостью, они никогда не свыкались съ ней. Весьма немногіе изъ тѣхъ, кто не глубоко вникнулъ въ это дѣло, могутъ составить себѣ понятіе о прелестяхъ жизни разнощика, несмотря на ея случайныя трудности. Правда, неудобства, испытываемыя отъ полицейскихъ, отъ этого сословія, очевидно посланнаго разнощикамъ за ихъ прегрѣшенія, бываютъ часто велики и въ высшей степени раздражительны. Что ни говорите, а право „тяжелое дѣло“, когда за душой у человѣка всего на всего сорокъ шиллинговъ, изъ коихъ онъ долженъ двадцать заплатить правительству за право торговли, а съ остальными двадцатью начинать эту торговлю. Иногда выпадетъ нѣсколько роковыхъ дней сряду, въ которые вы противъ воли должны сидѣть дома, съ запасомъ сельдей (свѣжихъ), самой нѣжной изъ всѣхъ рыбъ, страдающей сильнѣе всѣхъ другихъ рыбъ отъ болѣзни, именуемой носталгія, отъ сильной тоски по своей родинѣ, по зеленомъ океанѣ. Но все же, какъ мы уже сказали, жизнь разнощика не лишена своихъ прелестей. За исключеніемъ полиціи вы чувствуете совершенное отсутствіе тиранства надъ вами, тиранства хозяевъ. Васъ не сажаютъ на цѣлый день въ лавку подъ присмотръ какого нибудь надменнаго конторщика. Здѣсь вы ходите по городу, гдѣ вамъ угодно, никто не смотритъ за вами, никто васъ не контролируетъ; выходите изъ дому, когда вздумается, возвращаетесь домой, когда устанете, никто не сдѣлаетъ замѣчанія, что вы худо торговали, никто не упрекнетъ васъ въ лѣности.

Здѣсь мы должны сказать нѣсколько словъ о новомъ жилищѣ мистера Дюка въ Рентахъ Смита и о жильцахъ, помѣщавшихся съ ппмл въ одномъ домѣ. Домъ состоялъ изъ трехъ комнатъ, одна надъ другой, и маленькой конурки, которую занималъ старикъ, и которая не составляла части самаго дома, а скорѣе была пристройкой къ нему. Въ каждой комнатѣ помѣщалось отдѣльное семейство; дворъ былъ общій для всѣхъ. Дюкъ и его жена, какъ было уже сказано, занимали нижній этажъ. Этажемъ выше жила мистриссъ Могсъ, низенькаго роста, толстая, краснолицая женщина, далеко не очень опрятная въ наружности, за исключеніемъ вдовьяго чепца, который отличался безукоризненной порядочностью и величиной. Она всегда была одѣта въ обшмыганное, черно-рыжеватое платье. Вообще говоря, ея языкъ былъ хорошій, хотя его и рѣдко было слышно, потому собственно, что она держала себя весьма далеко отъ другихъ постояльцевъ. При всемъ уваженіи къ вдовству и при весьма естественной наклонности со стороны автора скрывать маленькіе недостатки прекраснаго пола, нельзя однако не допустить, что лицо мистриссъ Могсъ смѣло и безошибочно обличало ея приверженность къ крѣпкимъ напиткамъ, и къ несчастію, слишкомъ много было причинъ, которыя подтверждали справедливость этого обвиненія. Мистриссъ Могсъ считала себя въ общественномъ положеніи превосходнѣе всѣхъ другихъ жильцовъ, не потому только, что занимала въ домѣ почетнѣйшій постъ, — самый первый этажъ, но главнѣе всего потому, какъ можно заключить изъ неоднократно сдѣланныхъ ею темныхъ намековъ, что она была лэди по происхожденію, — обстоятельство, котораго конечно никто бы не замѣтилъ, а вслѣдствіе этого ей ни подъ какимъ видомъ не приходилось мѣшаться съ обитателями Рентъ вообще. По всей вѣроятности, часть ея репутаціи, какъ джентильной женщины, происходила отъ таинственности, которая, по видимому, окружала ее. Невозможно сказать, какимъ образомъ пріобрѣтала она деньги нa квартиру и на средства къ существованію; во всякомъ случаѣ вопросъ этотъ для Джемимы оставался нѣкоторое время неразрѣшимой загадкой. Но однажды завѣса таинственности до нѣкоторой степени приподнялась; и какъ это часто случается, что когда нѣкоторые предметы бываютъ вызваны на надлежащій свѣтъ, то значительная часть окружавшей ихъ во мракѣ романтичности совершенно утрачивается, такъ точно утратилась и репутація мистриссъ Могсъ, когда личность ея сдѣлалась извѣстнѣе.

Однажды утромъ мистриссъ Дюкъ, занимаясь въ своемъ апартаментѣ, услышала шаги мужчины, выходившаго изъ комнаты мистриссъ Могсъ. Онъ былъ чѣмъ-то раздосадованъ и на ходу продолжалъ говорить.

— Я только одно вамъ скажу, говорилъ онъ: — если вы будете такъ дѣйствовать, то наживете большихъ непріятностей, — это вѣрно, какъ смерть.

— Я не знаю, что вы хотите сказать, сэръ, возразила мистриссъ Могсъ. — Какъ вамъ не стыдно держать себя подобнымъ образомъ въ домѣ лэди?

— И вы еще говорите, что не знаете, что я хочу сказать? сказалъ мужской голосъ повышеннымъ тономъ: — въ такомъ случаѣ я вамъ объясню. Вы дѣлаете для меня гораздо больше хлопотъ и непріятностей, чѣмъ всѣ мои деньги, и переносить все это я больше не намѣренъ.

— Да кто вы такой, вскричала мисстриссъ Могсъ: — что Смѣете говорить со мной подобнымъ образомъ? Убирайтесь отсюда, я васъ не боюсь, не смотря на ваши угрозы.

— Вы не знаете, кто я, — да? Такъ я вамъ скажу. Мое имя Хорсфордъ, — и я состою при обществѣ призрѣнія нищихъ. Теперь вы знаете, кто я. А вы самая безсовѣстная, самая наглая изъ обманщицъ-попрошаекъ въ Лондонѣ; — вы намъ столько дѣлаете хлопотъ, что я и сказать не могу, и если бы не ваша сестра, васъ бы давнымъ давно упрятали — это вѣрно.

Мистриссъ Могсъ до этой минуты держала часть своего разговора изъ комнаты, но намекъ на ея сестру повидимому возбудилъ въ ней гнѣвъ, до высшей степени и она выскочила въ корридоръ.

— Ахъ вы низкій человѣкъ, сказала она: — какое вы имѣете право говорить о моей сестрѣ? Чѣмъ она могла оскорбить васъ?

— Я ничего не сказалъ противъ вашей сестры, — продолжалъ мужчина. — Напротивъ, я повторяю вамъ, что если васъ давнымъ давно не упрятали куда слѣдуетъ, то собственно изъ сожалѣнія къ ней.

— Изъ сожалѣнія къ ней? презрѣнный человѣкъ! Изъ-за вашего сожалѣнія! ха, ха! Да знаете ли вы, что она лэди? — ужь это одно служитъ достаточнымъ доказательствомъ, что она стоитъ выше каждаго изъ вашей братіи.

— Судите объ этомъ, какъ вамъ угодно, сказалъ господинъ, выходя изъ дому: — только помните, что я ни слова не сказалъ противъ нея. Въ ея существованіе я вѣрю; но ни на волосъ не вѣрю въ существованіе вашего сына. Его слишкомъ много разъ убивали, чтобы вѣрить тому, что онъ все еще живъ.

Какъ скоро онъ удалился, мужество покинуло ее, и она залилась потокомъ слезъ. Но всѣмъ хорошо извѣстенъ фактъ, что женщина, во всѣхъ другихъ случаяхъ молчаливая, не можетъ, во время слезъ, сохранить молчанія, если только по какому нибудь случаю подвернется женщина, съ которой можно перекинуться словцомъ. Это самое было и съ мистриссъ Могсъ. Увидѣвъ въ дверяхъ Джемиму, она тотчасъ же обратилась къ ней: — Случалось ли вамъ когда нибудь, ма’мъ, слышать что нибудь нахальнѣе словъ, которыми этотъ человѣкъ поносилъ мою сестру?

Джемныа, конечно, не слышала никакихъ поношеній, но такъ какъ мистриссъ Могсъ приносила обвиненіе, то само собою разумѣется, мистриссъ Дюкъ не могла не допустить, что это было позорно; но прибавила, что замѣчанія насчетъ ея сына были несравненно оскорбительнѣе.

Мистриссъ Могсъ помолчала съ минуту и потомъ, оправившись, начала необыкновенно бѣгло.

— Убійственно, ма’мъ, просто убійственно. Можетъ ли что нибудь хуже, неблагороднѣе со стороны человѣка, который не хочетъ пощадить материнскихъ чувствъ? Мой бѣдный сынъ до смерти своей, лишившей меня его помощи, былъ поддержкой для меня и отрадой моей жизни. Лучшаго сына не существовало на свѣтѣ. При немъ я ни въ чемъ не нуждалась; и вы можете вообразить, какъ ужасно для меня мое настоящее положеніе, для женщины, которая была воспитана въ роскоши. Съ окончаніемъ дневныхъ занятій, онъ возвращался къ нашему скромному очагу и уговаривалъ меня съ терпѣніемъ переносить превратности счастія, отъ которыхъ мы страдали, потому что мужъ мой отъ избытковъ и богатства вдругъ перешелъ къ сравнительной нищетѣ, черезъ подлость своего партнера. Послѣ смерти мужа, я поддерживала себя частными уроками, но болѣзнь сдѣлала меня неспособною продолжать эти занятія и теперь я доведена до такой крайности, что должна обращаться за помощью къ благотворительности. Конечно, я увѣрена, что мои несчастія временныя; если бы я могла собрать небольшую сумму, достаточную для покупки приличнаго платья, то, безъ всякаго сомнѣнія, съ помощію моихъ вліятельныхъ связей, въ короткое время получила бы множество ученицъ для содержанія себя если не въ комфортѣ, то во всякомъ случаѣ прилично и безбѣдно. Вотъ это, ма’мъ, продолжала она, запустивъ руку въ глубокій, вмѣстительный карманъ и вытащивъ оттуда массу грязныхъ засаленныхъ конвертовъ: — аттестаты и рекомендаціи отъ лицъ, которыя занимаютъ въ обществѣ высшія мѣста и которыя сами сознаютъ себя обязанными мнѣ за мои услуги, — вы можете прочитать ихъ, если это доставитъ вамъ удовольствіе. Другаго платья, которое вы видите на мнѣ, у меня лѣтъ, а въ такомъ платьѣ, сами согласитесь, невозможно же мнѣ показаться въ порядочный домъ. Увѣряю васъ, ма’мъ, что моя крайность, мои нужды дошли до того», что я была бы признательна, если бы вы одолжили мнѣ даже нѣсколько шиллинговъ, которые будутъ возвращены при первой возможности, или (вашъ великодушный, пріемъ доказываетъ, что я могу быть съ вами откровенна) всякаго рода, одежда, въ которой вы не нуждаетесь, будетъ принята съ величайшею благодарностью.

Все это было произнесено такъ бѣгло, что мистриссъ Могсъ, повидимому, скорѣе читала выдолбленный урокъ, нежели говорила подъ вліяніемъ душевнаго побужденія; она даже не обращалась къ Джемимѣ, какъ къ лицу, отъ котораго надѣялась получить что нибудь, но просто какъ будто она повторяла рядъ выученныхъ фразъ, думая въ то же время совсѣмъ о другомъ.

Джемима приняла эти слова въ томъ же духѣ, въ какомъ они были сказаны. Впрочемъ, намекъ на сына, казалось, сильно подѣйствовалъ на ея воображеніе и она спросила, какого рода были его занятія.

— Никакого, моя милая. Онъ былъ воспитанъ, какъ джентльменъ я получилъ блестящее образованіе.

— Но какимъ же образомъ онъ поддерживалъ васъ? спросила мистриссъ Дюкъ.

— Онъ читалъ лекціи философія; — да, — продажа его аппаратовъ поддерживала меня въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ послѣ его смерти.

— Давно онъ умеръ?

— Около шести мѣсяцевъ, ма’мъ, отвѣчала мистриссъ Могсъ на распѣвъ плачевнымъ тономъ, и въ то же время на ея глазахъ навернулись слезы, которыя для болѣе проницательнаго наблюдателя показались бы далеко не натуральнѣе слезъ, показывавшихся на глазахъ мистриссъ Могсъ, когда она говорила о своей сестрѣ. Кромѣ того не лишнимъ считаемъ замѣтить здѣсь, что когда приходилось упоминать о смерти сына, то въ показаніи времени этого печальнаго событія обнаруживались крайнія несообразности; въ одномъ случаѣ, какъ напримѣръ въ настоящемъ, оказывалось, что онъ переселился въ вѣчность только шесть мѣсяцевъ назадъ, а въ другихъ — время это отдалялось на нѣсколько лѣтъ. Разговоръ прекратился на этомъ пунктѣ; — мистриссъ Могсъ отправилась въ свою комнату, а мистриссъ Дюкъ — въ свою. Вскорѣ послѣ этой сцены, Джемимѣ Понадобилось выйти изъ дому; она надѣла шляпку, накинула платокъ, и отворивъ уличную дверь, увидѣла въ корридорѣ нѣсколько конвертовъ и бумагъ, которыя мистриссъ Могсъ вынимала изъ кармана и вѣроятно, укладывая ихъ обратно въ карманъ, нечаянно обронила. Мистриссъ Дюкъ подобрала ихъ и вернулась назадъ, къ комнатѣ мистриссъ Могсъ. Откровенно нужно сказать, что Джемима очень обрадовалась этому обстоятельству, доставлявшему ей случай взглянуть на домашній бытъ и обстановку своей ближайшей сосѣдки. Къ тому же, къ числу немногихъ слабостей, которыми обладала мистриссъ Дюкъ, принадлежало желаніе сблизиться съ людьми высшаго полета. Она всегда была такого мнѣнія, что мистриссъ Могсъ была женщина, которая видѣла лучшіе дни; недавній разговоръ съ ней окончательно утвердилъ ее въ этомъ мнѣніи.

Мистриссъ Дюкъ, подойдя къ квартирѣ мистриссъ Могсъ, постучала въ дверь чрезвычайно осторожно и тихо, — такъ тихо, что мистрііссъ Могсъ даже не слышала; мистриссъ Дюкъ подождала немного и потомъ спокойно отворила дверь. Не переступивъ еще порога, она была крайне изумлена представившейся сценой. Комната содержала въ себѣ только небольшую складную кровать, небольшой столъ, стулъ и одно старое кресло. Въ послѣднемъ сидѣла замѣчательно полная женщина, не менѣе семидесяти лѣтъ отъ роду. Выраженіе ея лица, или, вѣрнѣе сказать, отсутствіе всякаго выраженія въ немъ, показывало, что она вышла изъ ума, и въ добавокъ бѣдное созданіе было разбито параличомъ. Она безсмысленно взглянула на мистриссъ Дюкъ, и потомъ съ тихимъ стономъ и едва замѣтнымъ проблескомъ ума въ глазахъ, повернула свою голову къ сестрѣ. Мистриссъ Могсъ сидѣла на стулѣ, облокотись на столъ рукой. Она горько плакала и до такой степени углубилась въ печаль, что вовсе не слышала тихаго стона сестры, вызваннаго появленіемъ незнакомаго лица.

Мистриссъ Дюкъ, оправившись отъ изумленія, вошла въ комнату и съ участіемъ положила руку на плечо плакавшей женщины, которая, почувствовавъ прикосновеніе къ плечу, медленно приподняла голову. Увидѣвъ Джемиму, она не обнаружила ни малѣйшаго удивленія, но посмотрѣла на нее съ выраженіемъ такой глубокой печали, слезы съ такимъ обиліемъ катились по ея лицу, что Джемима сильно растрогалась и съ минуту не могла выговорить слова. Вспомнивъ наконецъ причину своего визита, она положила на столъ старыя письма и бумаги, сказавъ, что, быть можетъ, безъ нихъ мистриссъ Могсъ будетъ поставлена въ затруднительное положеніе, и потому сочла необходимымъ принести ихъ. Въ знакъ благодарности мистриссъ Могсъ только поклонилась; сердце ея было слишкомъ переполнено, чтобы выразить признательность; и Джемима съ чувствомъ деликатности, дѣлавшимъ ей честь, тихо оставила комнату, рѣшившись ближе познакомиться съ сосѣдкой и оказать ея безсильной, слабоумной сестрѣ помощь, какою только могла располагать.

ГЛАВА X.

МИСТРИССЪ МОГСЪ ОСТАВЛЯЕТЪ РЕНТЫ.

Въ теченіе нѣсколькихъ Недѣль послѣ занятія новой квартиры, дѣла Дюка шли весьма успѣшно. Джемима за свою аккуратность въ уплатѣ квартирныхъ денегъ сдѣлалась большой Фавориткой домовладѣльца, такъ что послѣдній согласился отдать въ ея распоряженіе весь домъ, и считалъ ее единственнымъ лицомъ, которое будетъ доставлять ему всю арендную плату, вмѣсто того, чтобы самому собирать ее съ каждаго жильца отдѣльно. Вслѣдствіе такого распоряженія Джемима сдѣлалась управляющей въ домѣ, а мистриссъ Могсъ и слѣпой корзинщикъ, съ чахоточной женой и семью ребятишками, занимавшіе верхній этажъ, подчиненными ей жильцами. Съперваго взгляда сборъ денегъ съ постояльцевъ могъ бы показаться труднымъ, но такое мнѣніе было бы ошибочно. Правда, за мистриссъ Могсъ иногда оказывалась недоимка, но это продолжалось не больше двухъ недѣль, — слѣпой корзинщикъ, получивъ отъ прихода вспомоществованіе, сейчасъ же откладывалъ изъ него два съ половиною шиллинга, составляющихъ недѣльную плату за квартиру.

При всемъ тактѣ Джемимы, она не могла сблизиться съ мистриссъ Могсъ, хотя и сильно этого желала. Мистриссъ Могсъ очевидно занимала когда-то въ обществѣ респектабельное положеніе, а мистриссъ Дюкъ питала любовь и уваженіе къ аристократіи; мистриссъ же Могсъ всегда держала себя отъ всѣхъ обитателей Ренты въ почтительномъ отдаленіи, и хотя онѣ часто обмѣнивались любезностями, и Джемима много разъ оказывала помощь слабоумной сестрѣ мистриссъ Могсъ, но близости между ними все-таки не было. Мистриссъ Дюкъ немного досадовала на такую неудачу, но утѣшала себя мыслью, что если мистриссъ Могсъ и стояла въ обществѣ выше ея, то се, Джемиму, никогда и никто не могъ обвинить въ вульгарной привычкѣ, которой была предана мистриссъ Могсъ, привычкѣ къ частому и неумѣстному употребленію горячихъ напитковъ.

Дѣла Дюка во всѣхъ отношеніяхъ шли такъ превосходно, какъ только можно желать за исключеніемъ развѣ того обстоятельства, что ему не удалось пріобрѣсти ларя на Броадвейскомъ рынкѣ для постоянной торговли по субботнимъ.вечеренъ. Не смотря на трудность ремесла, онъ въ чрезвычайно короткое время сдѣлался отличнѣйшимъ артистомъ въ покупкѣ и продажѣ рыбы. Кромѣ того, на Клэпгамъ Роадъ онъ пріобрѣлъ для сбыта своего товара превосходное мѣсто. Онъ старался привлечь къ себѣ самыхъ почтенныхъ покупателей изъ мѣстныхъ жителей; а такъ какъ онъ дѣло свое велъ честнѣйшимъ образомъ, никогда не позволяя себѣ подмѣнивать внутренности попортившейся рыбы внутренностями свѣжей, или прибѣгать къ какимъ нибудь; другимъ мошенническимъ продѣлкамъ, нерѣдко употребляемымъ болѣе безсовѣстными разнощиками, то пріобрѣлъ полное къ себѣ довѣріе и расположеніе. Одну только испытывалъ онъ непріятность, и непріятность довольно серьезную, это жестокая хриплость, которая отъ времени до времени ставила его въ непріятное положеніе. Нельзя конечно допустить даже самую мысль, что такая преданная и любящая жена, какъ Джемима, могла смотрѣть на эту физическую слабость въ своемъ мужѣ безъ глубокой печали, — напротивъ, она рѣшилась, хотя и вопреки желанію Дюка, сопровождать его въ уличныхъ обходахъ. Силы ея, говорила Джемима, большія (она всегда отзывалась о, себѣ скромно по нашему мнѣнію; выраженіе «гигантскія силы» было бы вѣрнѣе), а судя по ея росту и дородству, которыя значительно увеличились, она была вполнѣ способна помогать мужу возить телѣжку; кромѣ того она имѣла превосходный голосовой органъ. Правда, есть много людей, которые и при громадномъ тѣлосложеніи обладаютъ слабымъ голосомъ, но голосъ Джемимы, при небольшой практикѣ, легко можно было услышать на четверть мили разстоянія, и потому она справедливо разсуждала, что при дарованіи подобнаго рода, съ ея стороны было бы грѣшно скрывать свои таланты и не развивать ихъ на благо и пользу своего возлюбленнаго владыки и господина. Дюкъ, убѣдясь въ непреклонной рѣшимости своей жены., болѣе не возражалъ, и Джемима, навѣсивъ рыбачій передникъ, и надѣвъ тѣ непрактичные сапоги, которые обыкновенно носятъ разнощицы и которые невольно заставляютъ даже весьма близко знакомыхъ съ столицей догадываться, въ какихъ лавкахъ продастся подобная обувь, ежедневно отправлялась съ мужемъ на торговыя предпріятія.

Если дѣла Дюка шли удовлетворительно до присоединенія къ нему жены, то они съ каждымъ днемъ принимали болѣе цвѣтущее положеніе, послѣ того какъ Джемима стала обнаруживать свои таланты; дѣйствительно, съ этой поры въ короткій промежутокъ времени кругъ дѣйствій Дюка до того расширился и средства его до того увеличились, что онъ началъ уже подумывать о покупкѣ осла для своей телѣжки.

Въ одинъ чрезвычайно знойный день, во время роздыха на большой широкой улицѣ, между мужемъ и женой завязался по этому предмету весьма одушевленный разговоръ. Мистриссъ Дюкъ до нѣкоторой степени не соглашалась съ такимъ предложеніемъ, потому что тогда, какъ она полагала, ея мужъ, по всей вѣроятности, предложитъ ей оставаться дома, но все же она соглашалась, что это было бы гораздо джентильнѣе, а джентильность, какъ намъ уже извѣстно, была ея слабостью. Дюкъ говорилъ горячо и убѣдительно; Джемима слушала его съ большимъ вниманіемъ; голова ея была потуплена, а одна нога тихонько сталкивала оставшійся отъ проданной рыбы всякій соръ, перья и проч.въ рѣшетку водосточной трубы, въ прямое нарушеніе закона о благоустройствѣ столицы, какъ вдругъ, приподнявъ глаза; съ намѣреніемъ сдѣлать мужу возраженій, она слегка вздрогнула и повидимому сильно сконфузилась: позади ея мужа стоялъ мистеръ Мефи, Джемимѣ, во время продажи рыбы, всего болѣе хотѣлось избѣгнуть встрѣчи съ этимъ человѣкомъ. Она считала мистера Мефи за джентльмена, по его манерамъ и разговору, и никогда не забывала пріятной мечты, которую онъ поселилъ въ ней насчетъ экипажа, шелковъ и атласовъ, а потому громадная разница между воображаемымъ и настоящимъ ея положеніемъ ущемила ея сердце.

Если Джемима и не желала бы встрѣтиться съ мистеромъ Мсфи, то чувство это ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать взаимнымъ, ибо онъ, отъ встрѣчи съ ней, повидимому былъ въ восторгѣ. Нашъ герой, съ своей стороны выражалъ равномѣрное удовольствіе при видѣ стараго знакомаго, и спросилъ о причинѣ, по которой онъ никогда не зайдетъ къ нимъ.

Мефи отвѣчалъ очень просто; что онъ заходилъ на прежнюю квартиру въ улицѣ Пай нѣсколько разъ, но никакъ не могъ добиться толку, куда они переѣхали. При этихъ словахъ щеки Джемимы покрылись легкимъ румянцемъ, потому что совѣсть ея въ этомъ отношеніи была но совсѣмъ-то чиста. И въ самомъ дѣлѣ, изъ опасенія, что мистеръ Мефи найдетъ ихъ въ нынѣшней скромной квартиркѣ, послѣ того какъ видѣлъ ихъ въ квартирѣ болѣе аристократической, она просила жильцовъ, остававшихся въ прежнемъ домѣ, не давать никому ея новаго адреса. Само собою разумѣется, что обѣщаніе на это послѣдовало весьма охотно и соблюдалось строго, собственно потому, что во многихъ частяхъ вестминстерскаго квартала существовало обыкновеніе храпитъ въ глубокой тайнѣ ту мѣстность, куда переселялись на новыя квартиры бѣдные жители; сосѣди, которые давали подобное обѣщаніе, вообще строго соблюдали его, сознавая, что имъ и самимъ быть можетъ въ непродолжительномъ времени придется попросить той же милости.

Дюкъ, не чувствуя за собой безразсудной гордости, со всею готовностію сообщилъ Мефи новый свой адресъ, и старый знакомый далъ слово побывать у него при первой возможности. Надо отдать полную справедливость мистеру Мефи въ томъ, что онъ былъ вѣренъ своему слову и не замедлилъ сдержать его, ибо въ тотъ же самый вечеръ, когда Дюкъ и Джемима сидѣли за чаемъ, послѣ дневной утомительной, но прибыльной работы, къ нимъ постучался въ двери никто иной, какъ мистеръ Мефи. Его немедленно пригласили войти, что онъ и исполнилъ очень охотно. Джемима поставила передъ нимъ чашку чаю, и черезъ нѣсколько минутъ онъ чувствовалъ себя совершенно какъ дома, какъ будто былъ однимъ изъ членовъ семейства. Въ разговорѣ, но обыкновенію, онъ былъ неподражаемъ. Крайне патетически оплакивалъ онъ позорную шутку, съигранную надъ его другомъ подлогомъ фальшивыхъ билетовъ въ клубную кассу. По возвращеніи изъ провинціи, онъ, Мефи, употребилъ всѣ зависѣвшія отъ него средства къ отысканію этого бездѣльника, но безуспѣшно. Убѣдясь въ безполезности своихъ усилій, онъ заходилъ на прежнюю квартиру Дюка занять пять фунтовъ, чтобы предоставить это дѣло полиціи, при всемъ нерасположеніи къ ней, но такъ какъ тамъ никто не могъ сообщить адреса, то онъ принужденъ былъ прекратить дальнѣйшіе розыски, хотя и непріятно было оставлять такой злостный поступокъ ненаказаннымъ. Впрочемъ, продолжалъ Мефи, время еще не ушло, и дѣло можно поправить, если только Дюкъ предоставивъ ему въ распоряженіе небольшую сумму денегъ.

Дюкъ отвѣчалъ, однако, что, хотя несчастный этотъ случай съ самаго начала огорчалъ его, но теперь онъ рѣшилъ не думать о немъ; Джемима вполнѣ соглашалась съ нимъ. Зайди мистеръ Мефи сейчасъ же послѣ этой потери, Дюкъ охотно бы выдалъ деньги; но теперь дѣло это онъ считалъ совершенно конченнымъ. Мистеръ Мефи, увидѣвъ такую рѣшимость, замѣтилъ, что Дюкъ былъ правъ, хотя, прибавилъ онъ съ видомъ истиннаго чистосердечія, ему крайне было жаль, что онъ не имѣлъ возможности встрѣтиться съ Дюкомъ сейчасъ послѣ покражи.

Послѣ непродолжительнаго разговора, чайный приборъ былъ убранъ, и вмѣсто него на столѣ явились два стакана, двѣ трубки и бутылка какой-то безцвѣтной жидкости, имѣвшей на видъ близкое сходство съ обыкновенной водой. Мистриссъ Дюкъ снова наполнила водой мѣдный чайникъ и поставила его на огонь. Между тѣмъ Дюкъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ спросилъ, почему подано только два стакана? Мистриссъ Дюкъ съ величайшей скромностью отвѣчала, что она не намѣрена пить грогъ, но оба джентльмена такъ сильно возстали противъ такого нерасположенія, что Джемима, для водворенія тишины и порядка, должна была уступитъ и въ скоромъ времени всѣ трое, вполнѣ счастливые и довольные, сидѣли за столомъ.

Если разговоръ мистера МеФи былъ привлекателенъ за чаемъ, то теперь онъ сдѣлался просто очаровательнымъ. Между прочими предметами онъ сильно интересовался узнать о настоящемъ занятіи Дюка и его жены. Дюкъ сообщилъ ему, что хотя оно было и не совсѣмъ по вкусу ни для него, ни для Джемимы, но все-таки ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать его непроизводительнымъ, и что онъ всегда имѣлъ обыкновеніе хвалить мостъ, который благополучно переноситъ его на другую сторону.

— Въ такомъ случаѣ вы должны держаться этого дѣла, сказалъ Мефи: — но знаете, какая Мысль явилась у меня; не будетъ ли еще прибыльнѣе присоединить къ рыбной торговлѣ еще торговлю дичью. Я самъ кое-что смыслю въ этомъ дѣлѣ, знаю также, что барыши отъ продажи дичи значительно превышаютъ барыши отъ рыбы, и притомъ занятіе это не такъ утомительно.

— Разумѣется, отвѣчалъ Дюкъ: — прежнее мое занятіе нравится мнѣ несравненно лучше, но чтобы вести его, нужно имѣть несравненно больше и денегъ, Кто намѣренъ заняться этой торговлей, тотъ долженъ имѣть въ своемъ распоряженіи по крайней мѣрѣ сто Фунтовъ, кромѣ риска контрактомъ на полученіе товара.

— Я только хочу сказать, продолжалъ Меўи: — что хорошо было бы присоединить къ рыбной торговлѣ еще птичную.

— Но мнѣ не на что купить необходимаго количества дичи, сказалъ Дюкъ: — большіе торговые дома за разъ скупаютъ всю лучшую дичь, а я бы не хотѣлъ торговать товаромъ посредственнымъ.

— Повѣрьте, я послѣдній человѣкъ въ мірѣ, чтобы посовѣтовать вамъ что нибудь въ этомъ родѣ, сказалъ Мефи. — Я знаю одно, что если бы вы вздумали заняться этимъ дѣломъ какъ слѣдуетъ, то могли бы получить отличнѣйшій товаръ по весьма дешевой цѣнѣ. У меня и въ помышленіи нѣтъ, чтобы вы открыли торговлю въ Лиденгольскомъ рынкѣ; въ провинціи у меня есть друзья, которые охотно бы стали доставлять вамъ дичь за самую сходную цѣну. На вашемъ мѣстѣ, я бы непремѣнно занялся этимъ, продолжалъ мистеръ Мефи, обращаясь къ мистриссъ Дюкъ: — это во первыхъ пріятнѣе, а во вторыхъ несравненно джентлльнѣе.

Мистриссъ Дюкъ была того же мнѣнія, и они начали разсуждать объ этомъ предметѣ очень серьезно. Къ величайшему удивленію Дюка, оказывалось, что Мефи былъ знакомъ съ торговлей дичью не хуже его, и онъ опросилъ, гдѣ и какимъ образомъ его другъ пріобрѣлъ эти свѣдѣнія, — но Мефи уклонился отъ отвѣта. Къ счастію однако, что отъ дѣйствія грога Дюкъ не замѣтилъ замѣшательства, и Мефи сейчасъ же оправился. Онъ оставался съ друзьями до поздняго вечера. При прощаніи было рѣшено, что такъ какъ мистеръ Мефи намѣревался провести дней семь или десять въ провинціи, изобилующей дичью, то онъ соберетъ подробныя свѣдѣнія о количествѣ, какое можно поставлять, о цѣнахъ за поставку, перевозку и проч., и обо всемъ сообщитъ Дюку, немедленно по возвращеніи въ Лондонъ.

Между тѣмъ дѣла Дюка и его жены принимали болѣе и болѣе лучшій видъ; рыбы было довольно, цѣны стояли дешевыя и число покупателей увеличивалось вмѣстѣ съ увеличеніемъ запасовъ. Мистриссъ Дюкъ продолжала сопровождать мужа по лондонскимъ улицамъ, закупку же товара Дюкъ дѣлалъ самъ на Билингсгэтскомъ рынкѣ. Какъ ни любилъ Дюкъ общество своей жены, и какъ ни было тяжело для него отказать ей въ чемъ нибудь, онъ однако запретилъ ей провожать его въ подобныхъ случаяхъ: торговля на этомъ рынкѣ происходила обыкновенно часа въ три или четыре утра, а потому необходимость заставляла отказать Джемимѣ въ этомъ удовольствіи. Дюкъ боялся, что холодный утренній воздухъ съ рѣки можетъ произвесть пагубное дѣйствіе на состояніе легкихъ Джемимы, и безъ того уже довольно слабыхъ.

Съ своей стороны Джемима вела свои домашнія дѣла съ удивительнымъ искусствомъ, на сколько это касалось, чистоты, порядка и экономіи. Къ сожалѣнію, нельзя того же сказать о ея ближайшей сосѣдкѣ, мистриссъ Могсъ, дѣла которой шли далеко не такъ гладко. Правда, она платила деньги за квартиру, хотя и не совсѣмъ исправно, но все же не до такой степени, чтобы изъ этого могли возникнуть какія нибудь серьезныя неудовольствія; одно только обстоятельство съ каждымъ днемъ становилось непріятнѣе, и именно привычка мистриссъ Могсъ напиваться до того увеличилась, что Джемима, не смотря на благородное происхожденіе своей сосѣдки, рѣшилась оставить этотъ домъ, лишь только представится къ тому первый уважительный поводъ.

Мистриссъ Могсъ не долго заставила ждать такого повода. Однажды утромъ, между двумя и тремя часами, Дюкъ всталъ, чтобы отправиться на рынокъ. Джемима по обыкновенію проводила его до уличныхъ дверей и заперла ихъ. Едва только она снова улеглась въ одинокую постель, какъ въ уличную дверь кто-то началъ стучаться, и надо думать, кулаками, судя по глухому звуку ударовъ. Мистриссъ Дюкъ приподнялась съ подушки, удивляясь такому обстоятельству, Тѣмъ болѣе, что дверь имѣла молотокъ. Удары повторились. Мистриссъ Дюкъ соскочила съ постели и уже отправилась въ уличной двери, но на дорогѣ вспомнила, что ея костюмъ не соотвѣтствовалъ тому виду, въ какомъ ей предстояло встрѣтиться съ незнакомымъ лицомъ, и по всей вѣроятности съ полисменомъ, и потому немного замедлила открытіемъ двери, пока не принарядилась какъ слѣдуетъ. Это заняло нѣсколько времени, тѣмъ болѣе, что все дѣлалось въ потемкахъ, между тѣмъ стукъ въ двери продолжался безпрерывно. Досада мистриссъ Дюкъ достигла значительной степени, и она рѣшилась задать стучавшему, кто бы онъ ни былъ, такой урокъ, который бы не легко изгладился изъ его памяти. Она отворила дверь, и прежде чѣмъ успѣла вымолвить слово, какъ кто-то повалился на нее съ такой силой, которой было совершенно достаточно, чтобы сбить съ ногъ существо, даже крѣпче и устойчивѣе Джемимы. Джемима однако успѣла отвернуться въ сторону, и стучавшая, это была женщина, всею тяжестью своей грохнулась на полъ. Оправившись отъ испуга, Джемима приблизилась къ растянувшейся фигурѣ, и хотя газъ еще не заглядывалъ въ Ренты, но она безъ затрудненія признала въ ней мистриссъ Могсъ. Впрочемъ это признаніе въ теченіи нѣкотораго времени было единственнымъ удовлетвореніемъ любопытства мистриссъ Дюкъ; ея сосѣдка была мертвецки пьяна. Джемима постепенно и съ помощію силы, которою она такъ отличалась, успѣла втащить мистриссъ Моггсъ въ корридоръ и запереть уличную дверь. Что дѣлать дальше, Джемима рѣшительно не знала. При всей своей силѣ, она безъ посторонней помощи не могла втащить мистриссъ Могсъ, чрезвычайно тяжелую женщину, въ ея квартиру, а оставить ее въ корридорѣ было бы безчеловѣчно. Перебирая въ умѣ своемъ различные планы, и въ томъ числѣ намѣреніе пригласить на помощь слѣпаго корзинщика, Джемима съ удовольствіемъ услышала нѣсколько внятныхъ звуковъ. Она сейчасъ же заговорила съ ней и получила вразумительный отвѣтъ. Зная, что въ настоящую минуту было бы безполезно ссориться съ мистриссъ Могсъ, Джемима говорила съ ней ласково и успѣла кое-какъ приподнять ее съ полу и сообщить нѣчто похожее на выпрямленное положеніе. Но теперь представлялось затрудненіе поднять мисстриссъ Могсъ на верхъ. Если бы было достаточно мѣста, Джемима могла бы легко это сдѣлать, обхвативъ талію мистриссъ Могсъ; но лѣстницы въ Рентахъ до того были узки, что выполнить такой трудъ не представлялось никакой возможности. Джемима однако же не потерялась; взявъ мистриссъ Могсъ сзади подъ мышки, она то приподнимая ее, то подталкивая, успѣла таки втащить на площадку. Во время этой операціи мистриссъ Могсъ приносила тысячи извиненій и жаловалась на ревматизмъ въ ногахъ, отъ котораго страдала съ самаго дѣтства.

Наконецъ мистриссъ Дюкъ приволокла свою protégée въ комнату, но здѣсь представилось новое затрудненіе: — гдѣ и какъ безопасно посадить ревматическую страдалицу, пока будетъ добываться огонь. Къ счастію подлѣ стола стоялъ пустой стулъ и Джемима опустила въ него свое бремя. За тѣмъ опять задача: гдѣ достать огня? Джемима вспомнила, что при первомъ визитѣ, видѣла коробку спичекъ на каминной полкѣ, а потому побрела туда ощупью, и ощупью катила коробку. Она вынула, спичку и зажгла ее. Голубое пламя освѣтило на моментъ всю комнату. Мистриссъ Дюкъ, пользуясь этимъ моментомъ, старалась подмѣтитъ мѣсто, гдѣ стояла свѣча. Но вдругъ она вскрикнула, — спичка погасла, коробка выпала изъ рукъ, мистриссъ Дюкъ крѣпко схватилась за плечо мистриссъ Могсъ, полагая этимъ привести ее въ чувство и обратить вниманіе на что-то страшное, замѣченное ею, но находилась въ такомъ ужасѣ, что не могла выговорить слова. Оправившись немного, она рѣшилась зажечь другую спичку и съ этою цѣлью воротилась къ тому мѣсту, гдѣ ихъ разсыпала. Здѣсь одна изъ спичекъ попала ей подъ ногу, воспламенилась и сообщила огонь остальнымъ. Къ счастію, они упали на каменную плиту и не могли произвести пожара, но голубой ихъ свѣтъ озарилъ причину ужаса мистриссъ Дюкъ. На полу подлѣ кровати, съ несомнѣнной блѣдностью смерти на лицѣ, становившейся при синемъ огнѣ фосфорныхъ спичекъ еще призрачнѣе, лежалъ безжизненный трупъ слабоумной сестры. Вниманіе мистриссъ Могсъ, несмотря на ея почти безчувственное состояніе, сосредоточилось на этомъ трупѣ; она смотрѣла на него съ выраженіемъ безпредѣльнаго ужаса. Ни Джемима, ни мистриссъ Могсъ не смѣли шевельнуться. Спички догорѣли и въ комнатѣ снова водворился непроницаемый мракъ.

Въ темнотѣ присутствіе духа возвратилось къ Джемимѣ и она стала раздумывать о томъ, какія мѣры надо принять въ такомъ критическомъ положеніи. Конечно, трудно было придти къ какому нибудь заключенію, кромѣ развѣ того, что она ничего не могла сдѣлать безъ посторонней помощи. Мистриссъ Могсъ само-собою разумѣется была безполезна, въ домѣ слѣдовательно оставался одинъ только слѣпой корзинщикъ, жена котораго уже нѣсколько дней лежала въ постели, одержимая тяжелымъ недугомъ. Джемима постучала въ дверь; больная женщина скоро услышала стукъ и, узнавъ голосъ сосѣдки, предложила, ей войти. Джемима въ немногихъ словахъ объяснила больной о происшествіи и просила корзинщика оказать ей помощь и одолжить на время зажженную свѣчу. На обѣ просьбы сейчасъ же послѣдовало согласіе, и Джемима съ свѣчой въ рукѣ спустилась съ лѣстницы, — корзинщикъ обѣщался явиться вслѣдъ за ней.

Когда мистриссъ Дюкъ вошла въ комнату, вся обширность несчастія сдѣлалась очевидною. Бѣдная старуха упала съ кресла на полъ и умерла, но отъ удара ли, или изнеможенія, сказать невозможно. Мистриссъ Могсъ никакъ не могла допустить дѣйствительности своей потери. Ола смотрѣла на сестру не съ безсмысленнымъ выраженіемъ, но какъ будто находилась передъ лицомъ такого бѣдствія, обширности котораго не въ состояніи была обнять. Спустя нѣсколько минутъ, въ комнату вошелъ слѣпой корзинщикъ, Мистриссъ Дюкъ подвела его къ трупу. Обоюдными силами они подняли умершую на постель, и здѣсь мистриссъ Дюкъ исполнила послѣдній долгъ, закрывъ бѣдному созданію глаза. Слѣпой корзинщикъ между тѣмъ, пробираясь по стѣнѣ, остановился, прислонился къ ней спиной и, выпрямившись во весь ростъ, обратился къ мистриссъ Могсъ съ рѣчью, не поворачивая впрочемъ головы къ тому мѣсту, гдѣ она сидѣла;

— Мистриссъ Могсъ, сказалъ онъ: — это несчастіе да послужитъ для васъ предостереженіемъ. Бѣдствіе, постигшее вашу сестру, можетъ постигнуть и васъ, — но въ состояніи ли вы представить себѣ этотъ переходъ отъ земной жизни къ вѣчности? Что было бы съ вами, еслибы вамъ, застигнутой смертью въ пьяномъ видѣ, пришлось предстать предъ вашего Создателя? что бы вы представили въ свое оправданіе?

Мистриссъ Могсъ съ удивленіемъ посмотрѣла на него, и казалось, начала сознавать, что вокругъ нея происходило.

— Вашей бѣдной сестрѣ, продолжалъ слѣпецъ, сохраняя прямую натянутую позу и говоря въ пространство: — нечего стыдиться за себя, обвинять ее нельзя ни въ чемъ; но васъ можно. Въ то время, какъ вы пьянствовали въ публичномъ домѣ, ваша сестра упала на полъ и умерла: — ея смерть навсегда останется на вашей совѣсти.

— Не говорите мнѣ этого, сказала пьяная женщина, прихода въ сознаніе я начиная плакать: — пожалуйста, не говорите; на душѣ у меня, даже въ лучшіе дни, постоянно лежалъ тяжелый камень, и вы не имѣете никакого права прибавлять къ нему еще большую тяжесть.

— Я не хочу оскорблять вашихъ чувствъ, сказалъ корзинщикъ медленно и назидательнымъ тономъ. — Я только хочу обратить ваше вниманіе на настоящій случай. Сегодня ночью несчастіе постигло вашу сестру, — завтра точно такое же несчастіе можетъ постигнуть васъ, и вы не въ состояніи будете представить за себя того оправданія, какое имѣла она.

— Дай Богъ, сказала мистриссъ Могсъ, обильныя слезы которой все болѣе и болѣе приводили ее въ чувство: — дай Богъ, чтобы вы, и я, и всѣ въ мірѣ такъ мало нуждались въ оправданіи, какъ нуждалась она. Лучшаго созданія не существовало еще въ мірѣ.

— Очень хорошо; и не хочу оскорблять ваши чувства, но только помните это предостереженіе.

Мистриссъ Дюкъ сочла за лучшее положить конецъ этому разговору, а потому, поблагодаривъ корзинщика за помощь, взяла его за руку и проводила на квартиру.

Сдѣлавъ это, Джемима рѣшилась сидѣть при мистриссъ Могсъ, пока не возвратится къ этому несчастному созданію здравый разсудокъ. Оставаясь безмолвною, она расположилась въ креслѣ, съ котораго свалилась больная женщина. Мистриссъ Могсъ, съ своей стороны, продолжала плакать, и такъ горько, что обиліе пролитыхъ слезъ повидимому быстро очистило ея мозгъ, и къ разсвѣту она была уже въ состояніи совершенной трезвости. Наконецъ она встала и довольно твердыми шагами приблизилась къ постели. Тутъ она остановилась. Она не произнесла ни слова, — но судя по движенію головы и выраженію лица, казалось, умственно что-то говорила сестрѣ своей.

Но вотъ она вдругъ повернулась, взяла руку мистриссъ Дюкъ и хотѣла ей что-то сказать; но при всѣхъ ея усиліяхъ, слова не сходили съ ея губъ. Оставивъ ее въ покоѣ, мы возьмемъ на себя трудъ объяснить читателю то, что она, по всей вѣроятности, высказала бы, если бы только могла. Она разсказала бы, какимъ образомъ, когда она была еще ребенкомъ, ея умершая сестра, десятью годами старше ея, заступила ей мѣсто покойной матери, потому что послѣ нея обѣ онѣ остались круглыми сиротами. Своенравная и легкомысленная, она постоянно питала любовь къ этой сестрѣ, которая была но замужняя и содержала небольшую, но респектабельную школу. Здѣсь мистриссъ Могсть получила воспитаніе, которое хотя и назначалось совершенно для другихъ цѣлей, доставило ей впослѣдствіи возможность хищническимъ образомъ извлекать изъ общества пользу. Ей исполнилось восьмнадцать лѣтъ и она вмѣсто того, чтобы помогать сестрѣ въ школѣ, бѣжала отъ нея съ какимъ-то негодяемъ и вышла за него замужъ. Черезъ три мѣсяца онъ бросилъ ее; вскорѣ послѣ того она узнала, что у него была въ живыхъ другая жена. Находясь въ самомъ бѣдственномъ положеніи, — она возвратилась къ сестрѣ, которая приняла ее съ распростертыми объятіями, не сдѣлавъ ни малѣйшаго упрека. Въ теченіи двухъ лѣтъ, она вела себя довольно степенно, но къ концу этого времени снова оставила сестру и вступила въ бракъ съ французскимъ школьнымъ учителемъ, не имѣвшимъ за душой ни шиллинга и значительно старше ея лѣтами. Онъ пускался въ небольшія спекуляціи и во всѣхъ испытывалъ неудачу. Не имѣя особенно привлекательныхъ качествъ, онъ однако же съумѣлъ подчинить жену вполнѣ своей власти, до того вполнѣ, что она сдѣлалась его рабой во всѣхъ отношеніяхъ, — до того вполнѣ, что она рѣшилась подписать подъ сестрину руку вексель на пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, благодаря которымъ французъ избавился отъ угрожавшаго разоренія и гибели. Такъ по крайней мѣрѣ думала учительница, — она заплатила деньги и въ тоже время написала мистриссъ Могсъ, что какъ ни было трудно для нея пріискать деньги на уплату векселя и какъ крайне сама она ни нуждалась въ нихъ, но все это ничего не значило въ сравненіи съ тѣмъ огорченіемъ, которое она испытывала вслѣдствіе такого поступка своей любимой сестры. Мистриссъ Могсъ приняла такое извѣстіе съ негодованіемъ, вѣроятно потому, что это была истина, и отвѣчала, что послѣ такого грубаго оскорбленія она не можетъ болѣе питать къ своей сестрѣ прежней любви, и что съ этого бремени онѣ должны быть чужими другъ для друга. На это посланіе сестра ничего не отвѣчала. Спустя немного времени, (и именно, когда и второй мужъ бросилъ ее), мистриссъ Могсъ перестала думать объ этой ссорѣ и снова возвратилась въ домъ своей сестры съ такимъ спокойствіемъ и довѣріемъ, какъ будто между ними не было никакихъ непріятностей. Сестра, какъ и прежде, приняла ее съ полнымъ радушіемъ, безъ всякихъ упрековъ, и мистриссъ Могсъ оставалась въ ея домѣ около года, когда снова покинула сестру, которой вскорѣ послѣ написала, что вышла замужъ за мистера Могса, имя котораго и сохранила. Въ теченіи нѣкотораго времени исторія мистриссъ Могсъ становится неизвѣстною. Носились слухи, что мистеръ Могсъ былъ такой же миѳъ, какъ и сынъ ея, несчастія котораго она обратила въ свое ремесло. Послѣ пяти лѣтъ отсутствія, проведенныхъ, по ея словамъ, на материкѣ Европы, она снова поступила въ сестринъ домъ и слова въ самомъ жалкомъ положеній. Сестра приняла ее довольно охотно, но въ ея обращеніи замѣтна была большая перемѣна. Она сдѣлалась апатичпою. Вмѣстѣ съ лѣтами ее стали одолѣвать разные недуги; она растолстѣла и сдѣлалась неподвижною. Вскорѣ послѣ того ее ударилъ параличъ, сопровождаемый слабоуміемъ.

Съ этой поры личность мистриссъ Могсъ является въ лучшемъ свѣтѣ. Вслѣдствіе, совершенной неспособности сестры, она принуждена была принять на себя всѣ ея дѣла, которыя находились въ чрезвычайно разстроенномъ положеніи. Школа постепенно уменьшалась, наконецъ совсѣмъ опустѣла. По уплатѣ долговъ, остававшаяся мебель составляла единственныя средства къ ихъ существованію. Для увеличенія ихъ мистриссъ Моггсъ рѣшилась приложить всѣ свои усиліи, но, къ несчастію, систему, которую она приняла съ этой цѣлью, едва, ли можно одобрить. Прежде всего она начала осаждать письмами прежнихъ друзей своихъ, прося ихъ одолжить небольшую сумму на ея собственный счетъ. Встрѣтивъ въ этомъ неудачу, она придала своему дѣду болѣе обширные размѣры, — стала писать къ людямъ совершенно незнакомымъ и постепенно обратилась въ попрошайку по письмамъ. Но эта профессія оказалась далеко не такого выгодного, какъ предполагалось: она сдѣлалась извѣстного обществу вспомоществованія бѣднымъ, и съ этой поры ея доходы упали донельзя. Ее начала преслѣдовать полиція; для избѣжанія этихъ преслѣдованій и докучливости нѣкоторыхъ кредиторовъ, она должна была безпрестанно перемѣнять квартиры. Выгоняемая отовсюду за дурной образъ жизни, она перевозила изъ дома въ домъ эту безпомощную старую женщину безъ всякаго ропота, и если сожалѣла иногда, то единственно о неудобствахъ, которыя должно было переносить это несчастное созданіе. И, страннѣе всего, обращаясь за помощью къ частной благотворительности, она въ письмахъ своихъ выставляла на видъ смерть своего миѳическаго сына, — называя его то военнымъ офицеромъ, то лекторомъ, то торговцемъ, разорившимся вслѣдствіе излишней довѣренности къ своему другу, но никогда не пользовалась для своихъ вымогательствъ несчастіемъ сестры; побуждаемая, повидимому, чувствомъ признательности къ этой бѣдной женщинѣ и уваженія къ ея несчастію, она хранила этотъ фактъ въ глубокой тайнѣ отъ всѣхъ.

На другой день смерть сестры мистриссъ Могсъ была признана судебнымъ коронеромъ происшедшею отъ воли Божіей. Теперь мистриссъ Могсъ предстояло озаботиться похоронами. Все еще тлѣвшее въ душѣ этого жалкаго созданія чувство респектабельности, дѣйствовало на нее теперь самымъ непріятнымъ, самымъ тягостнымъ образомъ, ибо не представлялось, повидимому, никакой возможности избѣгнуть страшнаго униженія въ глазахъ людей бѣдныхъ — избѣгнуть похоронъ отъ прихода. Но мистриссъ Могсъ никогда не страшили никакія затрудненія. Она разсчитала, что самые дешевые похороны должны обойтись не менѣе, какъ въ три фунта, а въ день смерти сестры у нея не было даже трехъ шиллинговъ. Не было даже ни одной такой вещи, которую можно было бы обратить въ деньги. Ея платья и весь гардеробъ сестры не доставили бы даже и полкроны; и едва ли было можно выручить столько же отъ продажи жалкой мебели. Поэтому мистриссъ Могсъ отправилась собирать дань съ благотворительныхъ, но безъ успѣха. Ея репутація сдѣлалась уже извѣстною въ домахъ, которые она посѣщала, и слѣдовательно она ничего не получила; тамъ же, гдѣ ея не знали, непритворная печаль испортила всю прежнюю гибкость языка и сборъ ограничился нѣсколькими шиллингами. Чтобы пополнить недостатокъ, она продала постель, столъ и два кресла, объявивъ мистриссъ Дюкъ свое намѣреніе оставить этотъ домъ немедленно послѣ похоронъ, и выразивъ при этомъ надежду, что Джемима отсрочитъ на нѣкоторое время уплату долга за квартиру. Джемима по добротѣ души своей простила весь долгъ. Такимъ образомъ у мистриссъ Могсъ собралось три фунта, но откуда и какимъ образомъ достать еще одинъ, она рѣшительно не могла придумать. Наконецъ, въ припадкѣ отчаянія, она обратилась къ приходскимъ властямъ дать ей въ ссуду недостающія двадцать шиллинговъ, представляя доводы съ значительнымъ тактомъ, что приходъ будетъ въ выигрышѣ, такъ какъ похороны все-таки будутъ стоить ему больше испрашиваемой суммы. Парохіальный служитель внимательно выслушалъ ея грустную повѣсть, и потомъ съ выраженіемъ непритворнаго сочувствія объявилъ, что сдѣлать для нея такое одолженіе не представлялось возможности: законъ положительно воспрещалъ оказывать вспомоществованіе бѣднымъ на погребеніе ихъ родственниковъ. Если она не въ состояніи похоронить сестру на собственный счетъ, то приходъ приметъ на себя эту обязанность и уплатитъ всѣ расходы, но на уплату части этихъ расходовъ онъ не имѣетъ права.

Такой отказъ окончательно привелъ мистриссъ Могсъ въ отчаяніе. Хотя она знала совершенно хорошо, что позволивъ приходу распорядиться похоронами сестры, она могла на нихъ присутствовать и собранные сорокъ шиллинговъ остались бы въ ея пользу, но все таки она ни подъ какимъ видомъ не рѣшилась принять подобнаго предложенія, — и возвратясь домой, перебирала въ головѣ своей, подлѣ трупа сестры, какія можно бы принять дальнѣйшія мѣры для защиты бренныхъ останковъ своей родственницы отъ оскорбленія приходскихъ похоронъ.

Продолжительны и безплодны были ея размышленія, и только чрезъ вмѣшательство слѣпаго корзинщика дѣло, повидимому, пришло къ удовлетворительному окончанію. Вечеромъ, но возвращеніи съ работы, этотъ человѣкъ приказалъ проводить себя на противоположный конецъ Рентъ, и тамъ его вскорѣ окружила небольшая толпа обитателей. Онъ объяснилъ имъ страшное положеніе мистриссъ Могсъ и довольно выразительно описалъ картину униженія, которое она должна перенести отъ приходскихъ похоронъ. Въ заключеніе старикъ, сказавъ, что для оказанія ей помощи съ своей стороны жертвуетъ три пенса, онъ выразилъ надежду, что и другіе не откачнутся принять участіе въ этомъ благотворительномъ дѣлѣ.

Хотя мистриссъ Могсъ не пользовалась расположеніемъ въ Рентахъ, собственно потому, что ее находили чрезвычайно гордой, но за то слѣпаго корзинщика любили и уважали всѣ отъ большаго до малаго, всѣ терпѣливо его выслушали и отвѣчали на его призывъ на сколько позволяла всеобщая бѣдность. При всей однакоже щедрости, до требуемой суммы недоставало еще восьми шиллинговъ. Дюкъ, отлично торговавшій въ тотъ день шримсами, далъ себѣ обѣщаніе принести благодарность Господу. Положеніе мистриссъ Могсъ представляло для этого удобнѣйшій случай. Онъ охотно пополнилъ похоронный балансъ, къ которому Джемима прибавила изъ своихъ собственныхъ сбереженій еще четыре шиллинга на трауръ.

Наконецъ похороны были сдѣланы къ полному удовлетворенію щекотливыхъ чувствъ мистриссъ Могсъ. Если подлѣ дверей покойницы не стоило траурныхъ провожатыхъ, то мѣсто ихъ заступали сосѣдніе ребятишки, а имя ихъ — легіонъ. Могильщики вынесли гробъ среди глубокой тишины, которая въ такомъ шумномъ мѣстѣ, какъ Ренты, только и бываетъ въ подобныхъ случаяхъ. Бѣдная мистриссъ Могсъ, заливаясь слезами, соединяла въ одномъ своемъ лицѣ всю похоронную процессію; она проводила сестру и уже въ Ренты болѣе не появлялась. Все, что извѣстно о ней, заключается въ томъ, что въ тотъ же вечеръ ее видѣли мертвецки пьяною на улицѣ Броадвей и притомъ на попеченіи двухъ полисменовъ; по всей вѣроятности деньги, которыя дала ей Джемима изъ своего собственнаго кошелька на трауръ, употреблены были на поминки.

ГЛАВА XI.

ДЮКЪ, ПО СОВѢТУ МИСТЕРА МЕФИ, ПРИНИМАЕТСЯ ЗА НОВОЕ ЗАНЯТІЕ.

Какъ только мистриссъ Могсъ оставила свою квартиру, Джемима сейчасъ же приступила къ приведенію ея въ порядокъ. Она, какъ мьт уже сказали, имѣла врожденную наклонность къ поденнымъ работамъ, и самая трудная изъ этихъ работъ, мытье подовъ и очистка комнатъ послѣ выѣхавшихъ жильцовъ, работа, которая другую обыкновенную поденщицу привела бы въ отчаяніе, для нея служила ни болѣе, ни менѣе, какъ возбужденіемъ ея дѣятельности. Мистриссъ Могсъ задала Джемимѣ такую задачу, которая вызывала всю ея энергію и всѣ способности; личная и домашняя чистота и опрятность ни подъ какимъ видомъ не составляли принадлежностей этой любезной, высокородной лэди. Неустрашимая Джемима No рѣшимостью надѣла на себя броню, или вѣрнѣе сказать, сняла съ себя столько лишняго платья, сколько необходимо было для удобства, при соблюденіи, разумѣется, самаго строгаго приличія. Потомъ она взяла ведро воды, немного мыла, поломойную щетку и отправилась въ бывшую квартиру мистриссъ Могсъ. Джемима совершенно справедливо говорила, что ей стыдно было бы показать эту квартиру въ такомъ положеніи, въ какомъ она находилась. Тамъ, въ центрѣ комнаты, Джемима, стоя на колѣнахъ, дѣйствовала своими длинными руками такъ быстро и такъ ловко, что стоило полюбоваться. Повидимому она работала, находясь на поворотномъ станкѣ, съ помощію котораго обращалась по мѣрѣ надобности въ ту или другую сторону, достигая, безъ всякаго затрудненія, всѣхъ четырехъ угловъ маленькой комнаты. Наконецъ она до такой степени воодушевилась своей работой, что потихоньку запѣла. Это было тихое печальное адаоісіо, удивительно какъ подходившее по размѣру такта и напѣву подъ акомпаниментъ шипящихъ звуковъ поломойной щетки. Голосъ ея постепенно возвышался и наконецъ достигъ до совершенной полноты, какъ вдругъ, сдѣлавъ быстрый поворотъ на своемъ стайкѣ, она, къ крайнему своему изумленію, увидѣла въ дверяхъ мистера Мефи. При настоящемъ случаѣ, изъ всѣхъ людей въ мірѣ, она менѣе всего желала его видѣть. Ея величество королева, поддерживаемая подъ руку премьеръ-министромъ и сопровождаемая лейбъ-гвардейцемъ съ алебардой въ рукѣ, быть можетъ, возбудила бы въ ней менѣе досады и огорченія, нежели появленіе мистера Мефи. Чтобы собрать свои разсѣянныя идеи, она вытерла передникомъ сначала губы, потомъ руки, и выслушивая въ тоже время извиненія посѣтителя въ томъ, что онъ потревожилъ ее. Не найдя никого внизу, онъ поднялся на верхъ и постучалъ въ дверь, но, вѣроятно, будучи занята своей работой, она не услышала его. Онъ заключилъ вопросомъ: дома ли мистеръ Дюкъ, такъ какъ ему крайне необходимо видѣться съ нимъ и сообщить нѣкоторыя подробности, относившіяся до весьма интереснаго до него дѣла.

Мистриссъ Дюкъ отвѣчала, что ждетъ своего мужа часа черезъ два или три, но если онъ, мистеръ Мефи, желалъ видѣть его, то зашелъ бы по прежнему вечеромъ, и этимъ самымъ доставилъ бы имъ большое удовольствіе. Мистеръ Мефи сейчасъ же удалился, обѣщавъ зайти согласно приглашенію. Но спокойствіе мистриссъ Дюкъ было уже нарушено; она оставила работу и спустилась въ свои комнаты.

Противъ обыкновенія Дюкъ воротился въ тотъ вечеръ гораздо раньше, и мистеръ Мефи, вѣрный своему обѣщанію, не заставилъ ждать себя. Но какая съ утра громадная произошла перемѣна въ наружности мистриссъ Дюкъ! Кто бы могъ узнать въ этой жеманной, почтенной на видъ женщинѣ утреннюю поломойку? Не искажая дѣйствительности, мы должны сказать, что Джемима, безъ малѣйшаго double entendre, питала глубокое уваженіе къ мнѣнію мистера Мефи о джентильности. Это мнѣніе не истекало изъ его хвастовства; напротивъ, о своей собственной персонѣ онъ всегда отзывался чрезвычайно скромно, но въ немъ было что-то особенное, показывавшее его благовоспитанность, и потому Джемимѣ не хотѣлось, чтобы человѣкъ, такъ хорошо знакомый съ большимъ свѣтомъ, составилъ о ней невыгодное понятіе.

Главнѣйшая цѣль посѣщенія мистера Мефи заключалась въ томъ, чтобы сообщить своему пріятелю о результатѣ поѣздки въ провинцію, на сколько это касалось вопроса о торговлѣ дичью. Онъ объявилъ Дюку, что сдѣлалъ всѣ распоряженія съ своими друзьями относительно снабженія Дюка дичью по цѣнамъ значительно ниже тѣхъ, которыя существовали на Лидснгольскомъ и другихъ рынкахъ. Торговля дичью, по словамъ мистера Мефи, была бы далеко не такою хлопотливою и утомительною, какъ торговля рыбой. Вмѣсто того, чтобы вставать въ два или три часа и торопиться на Билингэтскій рынокъ, ему предстояло только встрѣтить около пяти часовъ утра близь Кеннингтонскаго выгона одного изъ пріятелей мистера Мефи и принять отъ него дичь. Мистеръ Мефи, однако, заявилъ Дюку, что такъ какъ на немъ, Мефи, будутъ лежать всѣ хлопоты по закупкѣ товара, то онъ желалъ бы получать извѣстную часть прибыли отъ этого предпріятія, и ограничилъ эту часть одной третью дневнаго барыша, съ тѣмъ, чтобы разсчетъ происходилъ ежедневно. Дюкъ находилъ такое условіе чрезвычайно выгоднымъ, тѣмъ болѣе, что въ случаѣ неудовольствіи или перемѣны рода торговли, условіе могло быть нарушено спусти часъ послѣ предварительнаго объ этомъ объявленія.

Между другими вопросами, предложенными Дюку мистеромъ Мефи былъ еще и тотъ, что не могъ ли Дюкъ отрекомендовать ему въ сосѣдствѣ спокойной комнаты, такъ чтобы они могли находиться вблизи другъ отъ друга, обстоятельство, которое много бы содѣйствовало обоюдной ихъ пользѣ. Мистриссъ Дюкъ не сдѣлала на это никакого отвѣта, и въ тоже время изумилась, что ея мужъ, пересчитывая различныя пустыя квартиры въ сосѣдствѣ, не вспомнилъ, что въ ихъ д.омѣ очистилась комната, вполнѣ удобная для мистера Мефи. Наконецъ мистеръ Мефи самъ спросилъ, кому намѣрены они отдать первый этажъ, и тогда въ первый разъ пришло въ голову, Дюка, что они не имѣли еще въ виду постояльца, и что квартира какъ разъ соотвѣтствовала требованіямъ мистера Мефи; въ короткое время было рѣшено, что онъ долженъ занять ее, а такъ какъ мистриссъ Дюкъ въ тотъ день привела ее въ чистое состояніе, то далѣе согласились, что Мефи переберется завтра же. И онъ перебрался, притащивъ съ собой багажъ, котораго только что было бы достаточно на обезпеченіе недѣльной платы за квартиру, и больше ничего. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ принесъ для Дюка деревенскую шляпу и блузу, чтобы въ нихъ онъ могъ казаться чистымъ провинціаломъ, который, какъ стали бы думать другіе, по всей вѣроятности самъ откармливалъ домашнюю птицу. Сначала Дюкъ отказывался отъ этого наряда, но когда ему доказали, что его рыбацкій передникъ былъ также смѣшонъ, какъ и блуза, онъ рѣшился одѣться въ новый костюмъ: забавная его наружность при этой перемѣнѣ послужила поводомъ къ сильному смѣху со стороны его и Джемимы.

ГЛАВА XII

РЕНТЫ СМИТА.

Результатомъ новаго рода торговли былъ положительный успѣхъ; барыши далеко превышали ту сумму, которую обѣщалъ мистеръ Мефи. Такъ какъ въ теченіе нѣкотораго времени не случилось ничего особенно замѣчательнаго относительно нашихъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ, за исключеніемъ развѣ того обстоятельства, что мистеръ Мефи аккуратно платилъ за квартиру, то мы можемъ обойти молчаніемъ періодъ времени между началомъ торговли дичью, до катастрофы, принудившей ихъ оставить ее, и сообщить развѣ только описаніе мѣстности Смитовыхъ Рентъ, въ которыхъ происходила большая часть дѣйствій нашей сцены.

По наружности Смитовы Ренты не многимъ отличались отъ другихъ мѣстностей въ столицѣ Англіи, преимущественно населенныхъ самымъ бѣднѣйшимъ сословіемъ. Они чаще встрѣчаются въ восточныхъ, нежели въ западныхъ частяхъ Лондона но ту и другую сторону Темзы. Въ западной части находится, быть можетъ, относительно народонаселенія, гораздо больше тѣхъ жалкихъ, грязныхъ, полуразрушенныхъ лачугъ, которыя называются задворками, нежели въ другихъ приходахъ. Эти трущобы, хотя обыкновенно и называются Рентами, но обладаютъ также и другими титулами; вообще же по наружности онѣ имѣютъ между собою чрезвычайное сходство. Джермаисъ Бильдингсъ, Футсъ Фолли, Опонджъ Аллей, Лайвъ Ленъ, такъ похожи другъ на друга, что житель провинціи, побывавъ въ одномъ и попавъ какими нибудь судьбами въ другое, непремѣнно бы подумалъ, что попалъ въ тоже самое мѣсто, которое только что оставилъ. Дорога къ нимъ обыкновенно идетъ по грязной густо населенной улицѣ, съ которой вы сворачиваете въ какой нибудь отвратительный переулокъ, и изъ него уже входите въ Ренты чрезъ пассажъ, совершенно недоступный для всякаго рода болѣе благородныхъ четвероногихъ, за исключеніемъ, быть можетъ, разнощичьихъ ословъ. Одна особенность отличаетъ эти мѣста; какъ ни грязны зданія, какъ ни бѣдны люди въ той улицѣ, съ которой вы свернули, видъ ея можно назвать аристократическимъ, въ сравненіи съ видомъ, который вы встрѣчаете въ мѣстностяхъ подобныхъ Рентамъ.

О зданіяхъ этихъ Рентъ можно сказать развѣ только то, что они повидимому такъ мало приспособлены къ сохраненію и защитѣ жизни, какъ только можетъ представить себѣ человѣческій разумъ. Въ нихъ нѣтъ вентиляціи, повсюду замѣтно совершенное отсутствіе чистоты, и до изданія послѣдняго узаконенія о благоустройствѣ столицы, совпадающаго со временемъ нашего повѣствованія, вовсе не было воды, кромѣ той, которая скатывалась съ закопченныхъ, покрытыхъ сажей крышъ, и которую обитатели тщательно собирали въ какую попало домашнюю утварь. Правда, въ одномъ какомъ нибудь домѣ оказывался водопроводъ, но имъ могли пользоваться только жители того дома, и при томъ же это было исключеніе, а отнюдь не правило, О другихъ домашнихъ удобствахъ говорить мы не можемъ.

Въ Рентахъ Смита, представлявшихъ собою въ сравненіи съ другими болѣе обширную мѣстность, находилось по крайней мѣрѣ тридцать домовъ, по пятнадцати на сторонѣ. Хотя дома не отличались высотой и всѣ были похожи на домъ, занимаемый мистеромъ Дюкомъ и нами уже описанный, но пространство, отдѣлявшее одинъ ихъ рядъ отъ другаго, было такъ узко, что солнышко, если когда и заглядывало на этотъ узкій продолговатый дворъ, то не болѣе какъ на часъ въ самый должайшій лѣтній день. Большая часть зданій находилась въ самомъ ветхомъ состояніи, такъ что занимаемое нашимъ героемъ, можетъ статься, было единственнымъ, непропускавшимъ дождя, хотя въ сильный ливень ему часто угрожала та же участь, которой обречены были его сосѣди. Жители верхнихъ этажей благодарили судьбу, если имѣли зонтики защитить себя отъ наводненія въ постели.

О времени сооруженія Смитовыхъ Рентъ въ лѣтописяхъ Лондона нигдѣ не упоминается, но его слѣдуетъ отнести, ко времени изданія закона объ улучшеніи Вестминстерскаго квартала, когда домашнихъ удобствъ было гораздо больше, чѣмъ ныньче, и когда каждый житель или каждое семейство имѣло свои собственные дома. По мѣрѣ введенія послѣдующихъ улучшеній (которыя, мимоходомъ сказать, главнѣе всего состояли въ срытіи зданій тѣхъ бѣдняковъ, которые затруднялись покрыть свой ветхій пріютъ новой кровлей, и въ постановленіи, чтобы мѣста, на которыхъ стояли эти зданія, оставались пустопорожними), несчастные изгнанники принуждены были искать себѣ убѣжища въ другихъ мѣстахъ, и лачуги, въ которыхъ прежде трудно было найдти одинокаго постояльца въ каждой, охотно разбирались теперь и но по цѣлымъ домамъ, а по отдѣльнымъ комнатамъ, такъ что имущество, не приносившее до той поры никакой прибыли, вдругъ стало доставлять богатую жатву тѣмъ, которые обладали достаточно твердыми нервами, чтобы для сбора арендныхъ денегъ входить въ зданія, быстро обратившіяся въ гнѣзда заразительныхъ лихорадокъ и горячекъ.

И опять различныя мѣстности заселялись съ большею быстротою и именно тамъ, гдѣ зданія хотя и не совсѣмъ соотвѣтствовали требованіямъ семействъ, но зато вполнѣ согласовались съ размѣрами кармановъ. Механики, прикащики, не имѣвшіе помѣщенія въ домѣ своего хозяина, бѣдные писцы и прислуга изъ различныхъ общественныхъ учрежденій, семейства гвардейскихъ унтеръ-офицеровъ и другіе, у которыхъ имѣлись достаточныя средства для найма приличнаго помѣщенія, разумѣется выбирали лучшія мѣстности, между тѣмъ, какъ люди, которыхъ средства опредѣлялись продолжительностью голода, гнѣздились въ мѣстахъ подобныхъ Смитовымъ Рентамъ, производили заразу, заражались и умирали. Неужели, спросятъ насъ, никто изъ людей, имѣющихъ возможность быть услышанными, не возвышалъ своего голоса въ такомъ вопіющемъ дѣлѣ? Неужели приходскія власти, особливо та часть изъ нихъ, которая извѣстна подъ названіемъ попечителей бѣдныхъ, не могли обратить общественнаго вниманія на фактъ, осязательно показывавшій, какимъ трудностямъ, лишеніямъ и неудобствамъ обрекались созданія, неимѣвшія возможности защитить себя? Они дѣлали это, и дѣлали довольно краснорѣчиво. Но объ оказаніи справедливости этимъ бѣднымъ существамъ они не просили. Они просто довольствовались только тѣмъ, что обращали вниманіе высшихъ властей на развратъ, которому предавались жители нѣкоторыхъ мѣстностей, распространяя болѣзни и увеличивая приходскіе налоги — и за большинствомъ такихъ представленій слѣдовали новыя уничтоженія ветхихъ зданій, усиливавшія жестокость бѣдствій, подъ бременемъ которыхъ бѣдные и безъ того уже изнемогали.

Примемте Смитовъ! Ренты за типъ мѣстности подобнаго рода. Здѣсь можно найти скопище всѣхъ классовъ бѣднѣйшихъ людей отъ благороднѣйшихъ образцовъ честности, до позорнѣйшихъ — безчестія. Къ несчастію, за рѣдкими исключеніями, всѣ болѣе или менѣе, соразмѣрно со средствами, имѣли привычку нить, какъ мужчины, такъ и женщины. Но слѣдуетъ ли удивляться тому, что при такомъ бѣдствіи, какое выпало на ихъ долю, они были благодарны за средства, которыя хотя на нѣсколько часовъ могли отдѣлить ихъ отъ остальнаго міра, — благодарны за тотъ стимулъ, который въ ихъ положеніи служилъ просто хлороформомъ для ихъ страждущей души? Слѣдуетъ ли удивляться, что жена какого ни будь солдата, женщина, которая до той поры была респектабельной служанкой, требовала чего нибудь возбуждающаго для того собственно, чтобы терпѣливо выносить сцены, среди которыхъ жила, и общество, съ которымъ она но необходимости должна находиться въ болѣе или менѣе близкихъ отношеніяхъ? Еще болѣе извинительно было, если рабочій человѣкъ прибѣгалъ по вечерамъ къ свѣту, теплу и комфорту питейныхъ заведеній, которыя становились еще болѣе привлекательными при мысли о нищетѣ и неудобствахъ, ожидавшихъ его дома.

При униженіи, въ какомъ находилось это общество, при его страшной бѣдности, нельзя не удивляться тому обилію любви къ ближнему, добродушія, долготернѣнія и прощенія обидъ, какое существовало между ними. Готовность, съ которой они помогали другъ другу въ затруднительныхъ случаяхъ, право, могла бы служить хорошимъ примѣромъ для тѣхъ, которые занимаютъ въ обществѣ высокое положеніе, и благотворительность которыхъ справедливо заслуживаетъ одобренія. Но если величина всякаго рода предметовъ опредѣляется только по одному сравненію, — то человѣколюбіе и благотворительность обитателей Рентъ сравнительно съ ихъ средствами во сто разъ превосходила эти качества въ палатѣ лордовъ.

Главнымъ произведеніемъ Рентъ повидимому были дѣти, — но какія дѣти! Ихъ можно было видѣть и дѣлать о нихъ свои заключенія только въ тѣ дни, когда солнышко на короткій промежутокъ времени заглядывало въ Ренты. — Казалось, что только его сила и оживляла этихъ дѣтей. Они, повидимому, выростали изъ земли. По предположенію, ихъ находилось въ Рентахъ безчисленное множество, — но въ эти солнечные дни многочисленность ихъ изумляла даже мѣстныхъ обитателей. Они скучивались большими группами въ тѣхъ уголкахъ, гдѣ лучи солнца оставались на болѣе продолжительное время; его теплота извлекала изъ нихъ звуки, въ которыхъ слышалось что-то похожее на радость. Въ эти дни языки ихъ развязывались и начинали лепетать или разговаривать, какъ лепечутъ и разговариваютъ дѣти. Въ эти дни даже пожилая мать семерыхъ дѣтей, изъ коихъ два еще держатся за подолъ ея платья, а вырывавшіеся отъ времени до времени изъ связки лохмотьевъ на ея рукѣ слабые болѣзненные крики доказывали, что въ этихъ лохмотьяхъ завернутъ еще ребенокъ — если только это изнуренное, изчахлое маленькое существо можно назвать ребенкомъ, — даже и такая мать смѣялась и разговаривала, какъ будто у нея вовсе не было другихъ домашнихъ заботъ, а если и были, то какъ будто онѣ вовсе ее не тревожили. И вотъ эти дѣти грѣлись на солнышкѣ, болтали и смѣялись; между ними даже завязывались игры, которыя повидимому не имѣли ни начала, ни значенія, ни конца.

Объ этихъ дѣтяхъ мы намѣрены сказать еще нѣсколько словъ. Мы хотѣли бы узнать отъ нашихъ муниципальныхъ властей, отъ чего это происходитъ, что жалкое положеніе дѣтей въ такихъ мѣстностяхъ, какъ Ренты, никогда не представлялось на обсужденіе властей законодательныхъ. Вѣдь они не могутъ же смотрѣть зажмуря глаза на тотъ страшный фактъ, который показываетъ, какъ эти несчастныя дѣти стираются съ лица земли. Неужели они не знаютъ — а можетъ быть, этотъ предметъ слишкомъ ничтоженъ, чтобы знать о немъ — что изъ пяти дѣтей, рожденныхъ въ густо населенныхъ мѣстностяхъ, подобныхъ Рентамъ, только одинъ достигаетъ пятилѣтняго возраста? — Читатель не сомнѣвается ли въ этомъ? Если такъ, то пусть онъ посѣтитъ Ренты и замѣтитъ крайній предѣлъ возраста этихъ дѣтей; пусть онъ посмотритъ, какъ эти четырехъ-годовалые подростки кишатъ на дворѣ, и если онъ входитъ на дворъ въ солнечный день, то пусть чаще поглядываетъ въ ноги, чтобы не раздавить какое нибудь разрѣзвившееся маленькое существо. Пусть потомъ онъ оглянется вокругъ и сосчитаетъ, сколько ему встрѣтится шести-годовалыхъ и старше, и сравнитъ ихъ съ младшими: — онъ убѣдится, что изъ этихъ старшихъ только одинъ приходится на двадцать младшихъ. Пусть онъ замѣтитъ наружность и Формы этихъ младшихъ, и въ душѣ его по всей вѣроятности возникнетъ убѣжденіе, что оставлять этихъ жалкихъ созданій на дальнѣйшее пребываніе въ Рентахъ — было бы дѣломъ величайшей жестокости. И вотъ эти-то дѣти родятся тамъ съ тѣмъ, чтобы не достигнувъ пятилѣтняго возраста, умереть, спокойно впрочемъ, и безъ страданій, — они даже сами знаютъ это; но какова была бы ихъ судьба, если бы они выросли безъ всякой жизненной силы, необходимой для борьбы съ самой жизнью, безъ всякихъ средствъ къ самому необходимому воспитанію въ тотъ единственный періодъ, когда воспитаніе образуетъ въ будущемъ юношѣ моральныя привычки?

Между дѣтьми въ Рентахъ господствуютъ всевозможнаго рода дѣтскія болѣзни, по преобладающая изъ нихъ и самая убійственная, — слѣпота. Число жертвъ этого страшнаго бича всегда бываетъ значительно въ грязныхъ, биткомъ набитыхъ народомъ мѣстностяхъ. Эти несчастные особенно заслуживаютъ глубокаго вниманія. Между бѣднѣйшими, когда мать имѣетъ слѣпаго ребенка, онъ всегда становится ея особеннымъ фаворитомъ, она нѣжитъ я балуетъ его гораздо болѣе, нежели прочихъ дѣтей; и такимъ образомъ при крайне разслабленномъ организмѣ, естественномъ для всѣхъ дѣтей этой мѣстности, при совершенной потерѣ зрѣнія, ему представляется самая плачевная участь, лишь только его собственный возрастъ или смерть матери лишитъ его ея утѣшенія и помощи. Въ Рентахъ былъ удивительный примѣръ материнской любви къ слѣпому ребенку. Мальчикъ имѣлъ около пятнадцати лѣтъ, — онъ былъ единственный сынъ. Его мать, вдова, повидимому вышла замужъ довольно поздно, или могло быть и то, что слѣпой былъ самый младшій и оставшійся въ живыхъ одинъ изъ большаго семейства, — потому что ей уже было подъ шестьдесятъ. Чѣмъ была эта вдова прежде, неизвѣстно, — но судя по ея разговору и манерамъ, она по всей вѣроятности принадлежала къ числу респектабельныхъ женщинъ. Она содержала себя и сына, занимаясь шитьемъ солдатскихъ рубашекъ для армейскаго подрядчика. Само собою разумѣется, что ея заработки были самыя скудные, но съ помощію ихъ она умѣла поддерживать приличіе и комфортъ. Она занимала съ своимъ сыномъ одну комнату, которая при слѣпотѣ ея сына оказывалась совершенно удобною, тѣмъ болѣе, что въ Рентахъ приличіе въ помѣщеніяхъ не подвергалось строгой разборчивости. Изъ любви, которую она оказывала своему слѣпому сыну, можно было вывести такое заключеніе, что въ немъ заключался своего рода журналъ тѣхъ эпизодовъ ея жизни, которые главнѣе всего интересовали ее, и о которыхъ она могла вспоминать съ величайшимъ удовольствіемъ. Съ своей стороны сынъ, мы говоримъ безъ всякаго преувеличенія и не ради краснаго словца, считалъ свою мать за нераздѣльную съ нимъ частъ своего существованія. За рѣдкими исключеніями, когда какой нибудь сосѣдній ребенокъ выведетъ молодаго слѣпца на одну изъ пролегавшихъ улицъ, онъ нигдѣ не показывался безъ матери, и счастливѣйшими моментами ихъ тяжелой и унылой жизни были тѣ, въ которые она провожала его на вечернюю прогулку въ сосѣдній паркъ. Прочія дѣти въ Рентахъ оказывали такому несчастію, какъ слѣпота, замѣчательное уваженіе, они никогда не позволяли себѣ шутить или огорчать одержимаго ею, между тѣмъ какъ всякое врожденное уродство, или то ужасное бѣдствіе, которое такъ часто поражаетъ дѣтей бѣдныхъ въ густо-населенныхъ мѣстностяхъ, — идіотство, всегда служило предметомъ насмѣшекъ или обидъ.

Но меня снова могутъ спросить, — неужели въ такихъ мѣстностяхъ, какъ Смитовы Ренты, не было ни добрыхъ христіанъ, ни гражданскихъ властей, которыя бы не заявляли о злоупотребленіяхъ подобнаго рода? На это мы отвѣчаемъ, что представляемое нами описаніе относится къ нѣсколькимъ годамъ тому назадъ, когда не существовало еще многихъ дѣйствующихъ въ настоящее время узаконеній. Въ тѣ дни полисменъ только случайно заглядывалъ въ Ренты, и если онъ не замѣчалъ никакихъ безпорядковъ, или не имѣлъ порученія арестовать тамъ какого нибудь вора, то быстро оставлялъ ихъ. Никогда не показывалось тамъ личности въ джентльменскомъ фракѣ на плечахъ, за исключеніемъ, быть можетъ, медицинскаго студента изъ госпиталя, согласившагося пользовать какого нибудь бѣднаго больнаго безплатно, ради одной практики. Никогда не показывался тамъ римско-католическій священникъ, впрочемъ, это сословіе всегда страшится и держитъ себя какъ можно дальше отъ всякаго рода бѣдствій, вѣроятно изъ опасенія заразы, — оно страшится ея болѣе, чѣмъ всякое другое сословіе.

Въ настоящее время все это, конечно, улучшилось, но многое еще требуетъ улучшеній. Теперь тамъ дѣятельно и съ успѣхомъ занимается инспекторъ, наблюдающій въ столицѣ за очисткой нечистотъ; подобно второму Геркулесу, онъ очистилъ бы эти Авгіевы стойла, еслибы трудъ не былъ дѣйствительно также тяжелъ, какъ и трудъ, возложенный нѣкогда на миѳическаго бога. Притомъ же муниципальныя власти — все-таки люди, хотя и отважные, а въ Лондонѣ есть столько грязныхъ закоулковъ, къ числу которыхъ принадлежатъ и Смитовы Ренты, что привести ихъ вдругъ въ надлежащій порядокъ не въ состояніи ни человѣкъ, ни полубогъ. Въ Вестминстерскомъ кварталѣ находится теперь духовенство несравненно энергичнѣе прежняго; въ Смитовыхъ Рентахъ вы теперь часто увидите и католическаго и протестантскаго священника. Но сословіе женскихъ членовъ библейскаго общества дѣлаетъ для облегченія участи и улучшенія быта этихъ несчастныхъ гораздо болѣе, чѣмъ все духовенство, взятое вмѣстѣ. Это главные дѣятели въ учрежденіи безплатныхъ школъ и клубовъ для рабочихъ; онѣ служатъ соединительнымъ звеномъ между больной матерью съ голодными дѣтьми и болѣе богатыми членами общества. Платьями, сбрасываемыми съ плечъ богатыхъ, онѣ замѣняютъ рубища бѣдныхъ и стараются вкоренить благоразуміе и трезвость въ тѣхъ, которые имѣютъ деньги. Но все-таки, самая главная причина — тѣснота помѣщеній и всѣ сопровождающія ее бѣдствія — остается пока неустраненною. Разрушеніе зданій, служившихъ пріютами для бѣдняковъ, продолжаются изо дня въ день, съ такимъ постоянствомъ и можно сказать, съ такимъ ожесточеніемъ, что бомбардированіе показалось бы, сравнительно, ничтожнымъ, — а между тѣмъ, каждый проэктъ, который долженъ увеличить это бѣдствіе, принимается безъ малѣйшаго колебанія законодательною властью, которая постоянно хвалится своими христіанскими правилами и чувствами человѣколюбія.

ГЛАВА XIII.

ОБИТАТЕЛИ РЕНТЪ.

Сдѣлавъ общій обзоръ Смитовыхъ рентъ, мы приступимъ теперь къ описанію нѣкоторыхъ, если не самыхъ замѣчательныхъ изъ ихъ обитателей, то по крайней мѣрѣ тѣхъ, которые болѣе или менѣе часто будутъ появляться въ нашемъ разсказѣ. Мы уже описали мистриссъ Могсъ и ея сестру; упомянули также о слѣпомъ корзинщикѣ, о его чахоточной женѣ и о ихъ семерыхъ дѣтяхъ, а въ послѣдней главѣ разсказали даже о вдовѣ съ слѣпымъ сыномъ.

Одной изъ замѣчательнѣйшихъ личностей во дворѣ, и быть можетъ, одной изъ самыхъ отвратительныхъ была нѣкая мистриссъ О’Флагерти, которая, хотя и носила ирландское прозвище, но нисколько не подозрѣвала о своемъ дурномъ выговорѣ, и даже болѣе чѣмъ вѣроятно считала свое прозвище несправедливо ей дарованнымъ. Это была высокая женщина, съ грубыми мужскими ухватками, лѣтъ сорока или пятидесяти, имѣла хриплый голосъ и воспаленные глаза. Невозможно сказать, была ли она когда ни будь женщиной респектабельною; никто изъ знавшихъ ее этого не помнилъ. Объ ея занятіяхъ и средствахъ къ жизни въ молодости мы не будемъ упоминать въ настоящее время; ея главными слабостями была сварливость я пьянство; послѣднее сильно поддерживалось ея старинною наклонностью къ воровству. Она была извѣстна не только каждому полисмену въ Вестминстерѣ, но даже ни одинъ тюремщикъ не могъ припомнить огромнаго числа разъ содержанія ея въ тюрьмѣ, когда почтенный полицейскій судья наводилъ о ней справки. Она рѣдко гдѣ показывалась днемъ, но за то всю ночь но бывало ея дома. Она была особенно пристрастна къ обществу пьяныхъ людей, и по странной случайности всѣ, которыхъ она удостоивала своимъ покровительствомъ, находили на, слѣдующее утро свои карманы пустыми. Она была чрезвычайно вспыльчива и даже весьма опасна въ своемъ гнѣвѣ; рѣчи ея въ подобныхъ случаяхъ обыкновенно изобиловали проклятіями и бранью. Съ перваго взгляда, и даже послѣ болѣе продолжительнаго знакомства, изъ нея, казалось, было изгнано малѣйшее женское достоинство, но это не совсѣмъ вѣрно, какъ мы увидимъ изъ ея поведенія въ отношеніи къ ея сожителю, мистеру Страйду.

Мистриссъ О’Флагерти обитала въ подвалѣ подъ № 7, а мистеръ Страйдъ въ верхнемъ этажѣ или на чердакѣ. Онъ былъ маленькій, смирный, кроткій человѣкъ, который прежде жидъ при лучшихъ обстоятельствахъ; и въ самомъ дѣлѣ, если вѣрить преданію, онъ былъ респектабельный химикъ и дрогнетъ. Но ему не повезло въ жизни; родные его всѣ перемерли, а друзья позабыли его. Была впрочемъ еще другая причина, по которой онъ впалъ въ нищету, — нижняя челюсть его была поражена ракомъ, отъ котораго сдѣлалась страшная рана. Онъ платилъ за медицинскія пособія до послѣдняго шиллинга, а потомъ обратился къ госпиталю съ просьбою о помощи. Его болѣзнь была неизлѣчима, и потому онъ не могъ быть принятъ въ больницу; но ему посовѣтовали обратиться въ богадѣльню. Онъ принялъ этотъ совѣтъ, — и употребивъ по этому дѣлу болѣе заботъ и трудовъ, чѣмъ бы потребовалось при пріобрѣтеніи оспариваемаго состоянія:, наконецъ былъ принятъ. Его болѣзнь дѣлала присутствіе его невыносимымъ для другихъ убогихъ, и наконецъ приходъ согласился назначить ему пенсіонъ въ четыре шиллинга въ недѣлю, съ условіемъ, что онъ будетъ жить внѣ богадѣльни. Сумма эта была конечно ничтожна, но такъ вѣрно разсчитана, что представляла затрудненіе умереть съ голоду. Мистеръ Страйдъ рѣшился однако скорѣе принять ее, чѣмъ подвергнуться обыкновенному чистилищу почтенныхъ бѣдняковъ, — лежанію въ больницѣ приходской богадѣльни. Лишь только онъ оставилъ благотворительное заведеніе, какъ передъ нимъ возникло новое затрудненіе: нигдѣ, ни въ одномъ порядочномъ домѣ не хотѣли принять его жильцомъ. Побродивъ безъ успѣха нѣсколько дней, онъ встрѣтилъ одного увѣчнаго нищаго, отправлявшагося въ провинцію, который посовѣтовалъ ему обратиться въ Смитовъ! ренты, гдѣ, по его словамъ, проживалъ народъ не очень разборчивый. Хотя, прибавилъ нищій, тамъ изъ-подъ крыши частенько течетъ вода, какъ изъ рѣшета, но въ хорошую погоду довольно сносно. Несчастный Страйдъ выразилъ свое опасеніе, что ему и тамъ откажутъ и предпочтутъ болѣе выгоднаго жильца, но калѣка, которому повидимому хорошо были извѣстны законы, относящіеся до домохозяевъ и жильцовъ, отвѣчалъ, что если Страйду угодно, то онъ уступитъ ему свою комнату, даже оставитъ въ ней свою койку, но съ условіемъ, что за это будетъ получать шесть пенсовъ, кромѣ платы за комнату, составлявшей одинъ шиллингъ шесть пенсовъ въ недѣлю. Такъ какъ у Страйда кромѣ платы за квартиру оставалось еще два шиллинга въ недѣлю на платье, пищу и на топливо, то торгъ былъ немедленно заключенъ; нищій проводилъ Страйда въ комнату, сдалъ ее, получилъ плату за двѣ недѣли впередъ, свернулъ свою котомку и скрылся.

Бѣдный Страйдъ началъ жить на свой пенсіонъ и безплатно пользоваться медицинскими пособіями по выданному изъ богадѣльни свидѣтельству. Его ужасная болѣзнь усиливалась все болѣе и болѣе, такъ что онъ уже не могъ самъ перевязывать свою рану, въ госпиталь же ему позволено было ходить для перевязки только два раза въ недѣлю; но, къ счастію для него, его участь, довольно дурная сама по себѣ, вдругъ улучшилась болѣе чѣмъ можно было ожидать. Онъ всегда скрывалъ свою страшную болѣзнь, плотно закутываясь шарфомъ, когда выходилъ изъ дома, но мистриссъ О’Флагерти по какому-то случаю узнала о его несчастій, и неисправимая воровка и бродяга сжалилась надъ жалкимъ существомъ: каждое утро она не только перевязывала его рану, но и еще исполняла различныя маленькія дѣла по его крайне ограниченному хозяйству. Даже болѣе, въ дождливую погоду она стряпала ему кушанье на своемъ огнѣ въ подвалѣ, ибо дождь имѣлъ хроническую привычку заливать очагъ мистера Страйда при всякомъ удобномъ случаѣ.

Поведеніе этой героини съ бѣднымъ Страйдомъ представляло любопытный психологическій фактъ. Во всемъ этомъ не было конечно и помину о романѣ. Она была совершенно лишена той нѣжности, оказываемой дурными женщинами существамъ, ими любимымъ, нѣжности, такъ часто описываемой въ модныхъ романахъ, кромѣ развѣ нѣжности въ рукѣ, и то когда она перевязывала его раны. Она имѣла привычку бранить его въ такихъ выраженіяхъ, о которыхъ мы затрудняемся дать даже малѣйшее понятіе. Она часто угрожала побить его или швырнуть въ него приготовленнымъ обѣдомъ, но ея рука все-таки ни разу не поднялась на него. Она иногда называла его лѣнивымъ обжорой, который ѣстъ все, что ни попадется подъ руку (правда, его аппетитъ по самому свойству болѣзни былъ довольно великъ, но онъ едвали могъ быть гурманомъ, располагая двумя шиллингами въ недѣлю), и клялась, что будетъ прятать отъ него пищу, — но вечеромъ почти всегда приносила ему колбасу, которую покупала разумѣется въ тѣхъ случаяхъ, когда не представлялось возможности украсть ее. Замѣчательно также, что съ тѣхъ поръ, какъ Страйдъ поселился въ одномъ домѣ съ ней, она ни разу не сидѣла въ полицейской тюрьмѣ. Разъ, правда, ее чуть-чуть не засадили. О на попалась въ одной дракѣ, изъ которой ее вывелъ полисменъ и потащилъ въ полицію. Но лишь только они отошли на нѣсколько шаговъ, какъ О’Флагерти вдругъ обернулась и сказала: — послушайте, Бобби, отпустите меня домой этотъ разъ, будьте добры; у меня дома живетъ одинъ бѣднякъ, которому я каждый день перевязываю горло: безъ меня ему не управиться.

Полисменъ разразился смѣхомъ, до того раздражившимъ мистриссъ О’Флагерти, что она чуть не ударила его, но, къ счастію, не исполнила своего намѣренія. Въ полицейскомъ управленіи она такъ убѣдительно просила, что сержантъ, найдя ее дѣйствительно не слишкомъ виноватой, отпустилъ ее, — и она выразила свою благодарность въ гораздо лучшихъ выраженіяхъ, на которыя ее едва ли считали способною ея знакомые.

Теперь мы представимъ читателю еще одну личность, живущую подъ № 4, въ подвальномъ этажѣ. Нѣтъ никакой возможности сказать ея настоящее имя; потому что хотя она уже нѣсколько лѣтъ жила въ Рентахъ и даже все въ одной комнатѣ, но этого имени никто и никогда не слышалъ. Впрочемъ, въ подобномъ случаѣ прозваніе какъ нельзя лучше соотвѣтствуетъ цѣли; эту личность, или этого мужчину, прозвали Гобби, и всѣ знали его только подъ этимъ именемъ.

Никто не зналъ ни значенія этого слова, ни его этимологіи. Онъ былъ чрезвычайно смирный, угрюмый человѣкъ, лѣтъ подъ пятьдесятъ. Говорили, что въ молодости онъ много путешествовалъ, преимущественно въ южныхъ широтахъ, но весьма мало говорилъ о земляхъ, въ которыхъ бывалъ. Онъ имѣлъ странныя манеры и велъ чрезвычайно эксцентричный образъ жизни. Въ его комнатѣ было весьма немного мебели, но не смотря на бѣдность, въ ней все содержалось въ строгой опрятности. Хотя въ его комнатѣ не было предмета, который бы стоило украсть, но все-таки дверь въ нее, въ его отсутствіе, всегда была крѣпко заперта на замокъ, и даже на отличный, патентованный замокъ. Онъ чрезвычайно заботился о томъ, чтобы его никто не засталъ за туалетомъ, и эта особенность навлекла на себя много замѣчаній, потому что кокетство не принадлежало къ числу достоинствъ обитателей Рентъ. Надъ его головой жило веселое общество молодыхъ воровъ, которые, по наружности хотя и обращались съ нимъ съ уваженіемъ, но иногда, увлекаясь порочной привычкой подсматривать, они наблюдали за своимъ сожителемъ, и нѣкоторые изъ нихъ утверждали, что когда по какому либо случаю имъ приходилось видѣть голыя ноги Гобби, то на нихъ надъ самой ступней были замѣтны два очень явные рубца. Одинъ изъ нихъ говорилъ еще, что когда Гобби перемѣнялъ рубашку, ему удалось подмѣтить, что спина этого страннаго человѣка была покрыта рубцами, похожими на рубцы на груди одной молоденькой женщины въ «Арабскихъ сказкахъ». На сколько это справедливо, мы не можемъ рѣшить, хотя въ тоже время допускаемъ фактъ о рубцахъ на ногахъ.

Немного спустя по возвращеніи его на родину, онъ хотѣлъ сдѣлаться разнощикомъ, но по неизвѣстной причинѣ, полиція казалась заклятымъ врагомъ этого человѣка. Почему оно такъ, — на это довольно трудно отвѣчать; но если и существовала какая нибудь причина, то она вѣроятно относилась къ его прежнимъ путешествіямъ; извѣстно, впрочемъ, то, что однажды онъ попытался продавать вещи, не взявъ билета на право торговли въ качествѣ разнощика, и этимъ самымъ навлекъ на себя наказаніе какъ бродяга и мошенникъ, но съ тѣхъ поръ его честность была безупречна. Постепенно, однако, полиція ослабляла свое преслѣдованіе, и онъ для своего пропитанія занялся продажею различныхъ безполезныхъ вещицъ на главныхъ улицахъ столицы. Одну недѣлю видѣли, какъ онъ продавалъ — «очень хорошенькіе портъ-картъ, сдѣланные изъ лучшихъ матеріаловъ и извѣстнѣйшимъ мастеромъ, великолѣпно вызолоченные и отдѣланные прекрасными картинками, покрытые лакомъ, — и стоющіе всего два пенса. Лэди, желающимъ имѣть подобныя украшенія въ своихъ комнатахъ, представлялся весьма удобный случай, котораго быть можетъ имъ никогда не удастся имѣть». На слѣдующую недѣлю его видѣли на Тоттенгэмской дорогѣ продающимъ премиленькіе часы, по наружности весьма похожіе на золотые, съ цѣпочкой и ключикомъ, за всѣмъ доступную цѣну — въ одинъ пенсъ. Иногда его можно было видѣть неподалеку отъ Ковентгардена, гдѣ онъ продавалъ кукольную кухню, со всей посудой и съ плитой. Въ другой разъ онъ занимался продажей литературныхъ вещей, великолѣпно переплетенныхъ календарей за прошедшій годъ, почти совсѣмъ новыхъ и тоже за весьма умѣренную цѣну въ одинъ пенсъ. Изъ какихъ источниковъ, за исключеніемъ книгъ, пріобрѣталъ онъ продаваемые предметы, сказать невозможно. Казалось, никто не занимался производствомъ ихъ, и никто не видѣлъ ихъ въ какихъ нибудь лавкахъ; не видно было также, чтобы они были и произведеніемъ рукъ самого Гобби. Можно упомянуть еще объ одной особенности въ немъ, и именно, о монотонной плавности его рѣчей въ то время, когда онъ продавалъ свой товаръ, чрезвычайно монотонной въ сравненіи съ его обычной молчаливостью. Какъ обитателя Рентъ, его не то чтобы любили, да и нельзя сказать, чтобы не любили; никто никогда не вступалъ съ нимъ въ шутливые разговоры, и никто также не дѣлалъ ему ни малѣйшей досады.

Мы уже говорили, что первый этажъ въ жилищѣ Гобби былъ населенъ молодыми ворами. О томъ, откуда они явились и кто они были, повидимому, никто не имѣлъ ни малѣйшаго понятія. Судя по ихъ привычкамъ, манерамъ и рѣчамъ, казалось, ни у кого изъ нихъ не было матери, а но платью я вообще по наружности, они всѣ повидимому принадлежали къ одному семейству. Тѣ, которые составили себѣ идею о молодомъ лондонскомъ ворѣ Джекѣ Шеппардѣ изъ описанія мистера Энсворта, или судили о его наружности по герою Адельжи, изъ романа мистриссъ Килей, пожалуй, подумаютъ, что члены семейства, о которомъ мы говоримъ, происходили отъ «добраго стараго времени». Даже прекрасное описаніе Искуснаго Доджера^[2] мистера Диккенса, кромѣ костюмовъ, едва ли поможетъ имъ составить себѣ понятіе о нашихъ ворахъ. Наши воры не обладали живостью и дѣятельностью мускуловъ мистера Докинса, и далеко не были такъ находчивы; нельзя сказать, чтобы въ нихъ недоставало хитрости, но ихъ хитрость была совсѣмъ другаго склада. Лѣтами они были отъ четырнадцати и до шестнадцати, но по своимъ щедушнымъ фигурамъ казались гораздо моложе. Всѣ они были маленькаго роста, имѣли блѣдныя лица, узкую грудь, чрезвычайно мало развитые мускулы, и почти у всѣхъ недоставало по нѣскольку зубовъ. Ни одинъ изъ нихъ не имѣлъ знаковъ привитой оспы, но всѣ безъ исключенія имѣли золотушные шрамы на шеѣ. Ихъ образъ жизни походилъ нѣкоторымъ образомъ на жизнь общества сотоварищества; они никогда не воровали другъ у друга, или по крайней мѣрѣ очень рѣдко, и никогда, ни въ какомъ случаѣ не выдавали одинъ другаго. Правда, въ искушеніяхъ послѣдняго рода недостатка не было, но при всѣхъ своихъ порокахъ, они твердо имъ сопротивлялись. Преданіе даже указываетъ на одного, слабѣйшаго и дурно вскормленнаго мальчика изъ этого общества, который однажды стоялъ на солнышкѣ у входа въ Ренты, какъ вдругъ увидѣлъ, что одинъ изъ его сообщниковъ быстро перебѣгалъ улицу, преслѣдуемый какимъ-то высокимъ господиномъ и полисменомъ. Лишь только бѣглецъ достигъ входа въ Ренты, какъ съ быстротою молніи проскользнулъ въ гостепріимную ихъ дверь. Джентльменъ и полисменъ, увидѣвъ неудобство дальнѣйшаго преслѣдованія въ такой мѣстности, остановились и посмотрѣли другъ на друга съ видомъ сильнаго разочарованія.

— Много вы потеряли, сэръ? — спросилъ полисменъ.

— Только носовой платокъ, было отвѣтомъ. — Мнѣ не жаль платка, но досадно, съ какою наглостью сдѣлано это воровство; теперь уже нельзя помочь, я полагаю.

— Послушай, маленькій плутъ, сказалъ полисменъ, обращаясь къ больному воришкѣ, стоявшему у входа: — этотъ мальчишка не изъ вашей ли шайки?

Молодой воръ увѣрялъ полисмена, что даже никогда но видѣлъ его (между тѣмъ какъ ихъ кровати стояли рядомъ) во всѣ дни своей жизни.

— Ну, ужь это, я знаю, чистая ложъ, возразилъ полисменъ.

— Клянусь честью, это сущая правда.

— Послушай, сказалъ джентльменъ, вынимая изъ кармана соверенъ и держа его на открытой ладони: — если ты скажешь полисмену, гдѣ можно найти этого воришку, я тебѣ отдамъ его.

Мутные глаза молодаго вора загорѣлись на минуту, и сейчасъ же снова потухли.

— Нѣтъ, я не возьму вашихъ денегъ, грустно сказалъ онъ и, отвернувшись, вошелъ въ Ренты.

Во второмъ этажѣ того же дома жила жена гвардейскаго солдата, котораго обвиняли въ томъ, что онъ женился на ней безъ позволенія. Она была женщина съ добрымъ и кроткимъ выраженіемъ во всей наружности, очень привязанная къ своему мужу, который въ свою очередь платилъ ей тѣмъ же. Они были женаты около семи мѣсяцевъ, и хотя она прежде находилась въ услуженіи, но ея настоящее интересное положеніе препятствовало ей помогать мужу въ пріобрѣтеніи денегъ, какимъ бы то ни было своимъ собственнымъ трудомъ. Она была превосходная швея, но такъ какъ ей весьма неудобно было оставлять домъ, то и не имѣла случая съискать работу, особливо въ то время, когда ее бываетъ вообще не изобильно, и притомъ же тѣ, которые обращались въ магазины заранѣе, получали ее при первомъ удобномъ случаѣ. Жалованье ея мужа служило, конечно, весьма незначительной подмогой, и мало по малу гардеробъ нарядной служанки уходилъ частію на доставленіе необходимыхъ средствъ къ существованію, а частію на передѣлку различныхъ предметовъ для ожидаемаго маленькаго члена семейства. Величайшимъ утѣшеніемъ въ ея заботахъ — казавшимся ей на столько могущественнымъ, что доставляло ей возможность превозмочь всѣ переносимыя сю неудобства и лишенія — было постоянное вниманіе и привязанность ея мужа, который не пропускалъ ни малѣйшаго случая доставить ей всевозможную помощь, какая только была въ его силахъ.

Въ № 14 нижняго этажа жила семидесяти трехъ или четырехълѣтняя старуха. Ей вообще не очень счастливо жилось на бѣломъ свѣтѣ, особливо съ тѣхъ поръ, какъ умеръ ея мужъ, а ей уже тогда было подъ пятьдесятъ. Онъ былъ всѣми уважаемый торговецъ, и по смерти своей оставилъ женѣ и сыну не только выгодную мелочную торговлю, но даже порядочный наличный капиталъ. Къ несчастію, его сынъ возъимѣлъ сильное убѣжденіе, что старинный методъ его отца вести торговыя дѣла не согласовался съ настоящими воззрѣніями, а его мать, частію убѣжденная его аргументами и частію ослѣпленная любовью къ нему, уступила его желаніямъ. Новая лавка скоро заступила мѣсто старой, и они принялись за дѣла по болѣе обширной программѣ. Однако, усилія ихъ не сопровождались успѣхомъ; спустя три года по смерти мужа, они принуждены были оставить этотъ домъ и начать жить поскромнѣе. Восемь лѣтъ спустя послѣ смерти отца, умеръ и сынъ. Чахотка, ускоренная горемъ отъ неудачь торговыхъ спекуляцій, свела его въ преждевременную могилу. Послѣ смерти сына, мать пыталась продолжать торговое дѣло, но ея старанія вознаграждались такъ скудно, что она наконецъ принуждена была уступить свою собственность за самую дешевую цѣну, и попробовала открыть небольшую школу. Въ теченіе нѣкотораго времени ея усилія сопровождались нѣкоторымъ успѣхомъ, но параличный ударъ заставилъ ее закрыть заведеніе на нѣсколько мѣсяцевъ, а когда она снова открыла его, ученицы ея были размѣщены уже въ другія школы. Она попыталась основать новую школу, только въ болѣе бѣдной мѣстности, но безпрерывное трясеніе ея головы, вслѣдствіе паралича, не нравилось матерямъ семействъ, которыя невольно предполагали въ ней злой нравъ, и бѣдная старушка снова потерпѣла неудачу. Короче сказать, она становилась старше и старше и въ то же время бѣднѣе и бѣднѣе, но все-таки бодрость не покидала ее ни на минуту, и просьба о пособіи или о приходскомъ вспомоществованіи ни разу не приходила ей въ голову. Единственная ея просьба состояла въ томъ, чтобы ей помогли достать ученицъ, но и то удавалось весьма рѣдко. Дѣла ея шли все хуже и хуже, такъ что наконецъ она открыла маленькую школу уже въ Рентахъ. Ученицы ея были весьма немногочисленны, и притомъ въ большой части изъ нихъ было уже множество порочныхъ задатковъ. Она могла разсчитывать только на шестерыхъ, получая за каждую по три неиса въ недѣлю, что вмѣстѣ съ платою за шитье трехъ или четырехъ солдатскихъ рубашекъ — которыя она ухитрялась исполнять съ помощію пары сильныхъ очковъ, и которыя доставляли ей быть можетъ не больше шиллинга или осьмнадцати пенсовъ — составляло всѣ ея ресурсы. Какимъ образомъ она умудрялась содержать вкупѣ и душу и тѣло, знаетъ одинъ только Богъ да эта бѣд' ная женщина. Но она все-таки продолжала мужественно бороться съ нищетой и готова была, по ея выраженію, скорѣе умереть съ голоду, нежели обратиться за помощью къ приходу.

Подробное описаніе всѣхъ другихъ обитателей Рентъ заняло бы слишкомъ много времени и мѣста. Упомянемъ только объ одномъ исключеніи, необходимомъ для нашего разсказа. Всѣ они въ смыслѣ бѣдности и нищеты принадлежали къ одному и тому же классу; незамѣтно было также особенной разницы въ порядочномъ образѣ жизни, въ безчестности и даже распутствѣ. Религіи и ея аттрибутовъ тутъ было очень немного, кромѣ развѣ одного, состраданія къ ближнему, доведеннаго почти до невѣроятныхъ размѣровъ и весьма часто проявлявшагося въ самыхъ эксцентрическихъ Формахъ, но все-таки истиннаго состраданія, безъ всякой примѣси. Если смотрѣть съ протестантской теологической точки зрѣнія, что добрыя дѣла безъ вѣры ничего не значатъ, то мы боимся, что это качество Рентъ было въ самомъ дѣлѣ плачевно. Если же, наоборотъ, допустить, что Еврейская теорія, признающая состраданіе и любовь къ ближнему за чистую молитву, — основательна, то въ такомъ случаѣ благочестіе, обнаруживаемое въ Рентахъ, будетъ равняться благочестію въ епископскихъ дворцахъ.

Исключеніемъ, на которое мы намекнули, былъ нѣкто Теодоръ Валтерсъ. Въ Рентахъ это была самая аристократическая личность, потому что съ женой и сыномъ она занимала квартиру въ три комнаты. Валтерсъ былъ высокаго роста, силенъ и съ перваго взгляда даже казался недуренъ собой, имѣлъ около пятидесяти лѣтъ, но благопріятное впечатлѣніе, производимое его ласковыми взорами, обыкновенно исчезало при второмъ взглядѣ. Ни одной черты его лица нельзя было назвать некрасивой, но въ его глазахъ замѣчалось какое-то особенное выраженіе лицемѣрія и лукавства. Это выраженіе было такъ сильно, что даже его открытыя, веселыя манеры, которыя онъ принималъ во время разговора, не могли его сгладить, и потому всѣ обитатели Рентъ смотрѣли на него съ нѣкоторымъ подозрѣніемъ. Такое чувство съ ихъ стороны не имѣло по видимому ни малѣйшаго основанія, ибо никто не могъ пожаловаться, чтобы Валтерсъ кого нибудь обидѣлъ, напротивъ, онъ былъ со всѣми вѣжливъ и услужливъ даже до приторности. Онъ говорилъ съ женщинами и съ дѣтьми свободно и добродушно, а съ мужчинами какъ добрый товарищъ; но ни женщины никогда не отзывались о немъ съ особеннымъ восхищеніемъ, ни мужчины не считали его пріятнымъ собесѣдникомъ. Повидимому онъ не занимался никакимъ дѣломъ и не имѣлъ особенной профессіи; иногда онъ отлучался нацѣлую недѣлю, и по возвращеніи никому не давалъ ни малѣйшаго отчета въ своихъ дѣйствіяхъ. Обыкновенно, если не всегда, онъ былъ прилично одѣтъ, и очевидно имѣлъ нѣкоторое образованіе. Самое правдоподобное предположеніе, и самое вѣроятное изъ всѣхъ заключалось въ томъ, что онъ былъ отставной полисменъ, — заключеніе это, выведенное изъ того, что его часто видѣли разговаривающимъ съ различными блюстителями порядка, но лишено было своего основанія; хотя и не случалось ни одного примѣра, чтобы онъ передалъ полиціи какія нибудь даже самыя ничтожныя справки о комъ либо изъ обитателей Рентъ: а надобно сказать, что если бы онъ только захотѣлъ, то могъ бы сдѣлаться черезъ подобные доносы несноснѣйшимъ человѣкомъ. Даже гнѣздо молодыхъ воровъ смотрѣло на него безъ опасенія; иногда видѣли, какъ они разговаривали съ нимъ если не съ полнымъ довѣріемъ, то по крайней мѣрѣ безъ всякаго стѣсненія.

Мистриссъ Валтерсъ была кроткая, любезная маленькая женщина, повидимому весьма слабаго здоровья и имѣла около сорока-пяти лѣтъ. Конечно она была моложе своего мужа, но не такъ чтобы матеріальное различіе было слишкомъ замѣтно. Она имѣла спокойныя и даже нѣсколько сдержанныя манеры. Она очевидно питала большую любовь къ своему мужу и охотно во всемъ ему повиновалась; и Валтерсъ, надо отдать ему справедливость, чрезвычайно хорошо обходился съ своей женой.

Если любовь къ мужу и была сильна въ мистриссъ Валтерсъ, то ея привязанность къ сыну доходила до обожанія. Сынъ былъ высокій молодой человѣкъ, около двадцати или двадцати одного года, и даже былъ бы красавецъ, если бы его наружность не показывала наклонности къ буйству. Онъ былъ столярнымъ подмастерьемъ и былъ весьма нелюбимъ въ мастерскихъ, въ которыхъ онъ занимался. Его, такъ же какъ и его отца, нерѣдко видѣли въ обществѣ полицейскихъ, и какъ полагали, онъ часто бывалъ чѣмъ-то въ родѣ агента по этой отрасли службы. Впрочемъ, по этому предмету, кромѣ одного исключенія, ничего неизвѣстно за вѣрное. Молодой Валтерсъ былъ большой почитатель призовыхъ состязаній, и часто присутствовалъ при кулачныхъ бояхъ. Но мало по жалу члены благотворительнаго кулачнаго общества стали замѣчать, что лишь только молодой Валтерсъ появлялся въ числѣ зрителей боя, то заранѣе можно было сказать, что тутъ вмѣшается полиція. Сильное подозрѣніе, однако, не входитъ въ разрядъ достоинствъ кулачной профессіи, а потому на это обстоятельство нѣсколько времени не обращали большаго вниманія, пока наконецъ не замѣтили, что какъ бы ни былъ дорогъ билетъ на зрѣлище кулачнаго бои — цѣна его иногда доходила до трехъ гиней — молодой Валтерсъ всегда присутствовалъ. Все это, вмѣстѣ съ свѣдѣніемъ, что онъ имѣетъ средства не болѣе всякаго другаго обыкновеннаго ремесленника, и что часто бываетъ безъ работы, повело къ изслѣдованію по этому предмету, чрезъ джентльменовъ-сотрудниковъ газеты «Bell’s Life», и въ результатѣ оказалось, что молодой Валтерсъ имѣлъ сношенія съ полиціей, и былъ приглашенъ обществомъ джентльменовъ, желавшимъ истребить боксерство и кулачные бои, доставлять вѣрныя свѣдѣнія о каждомъ предстоящемъ боѣ. Этотъ способъ пріобрѣтенія денегъ наконецъ рушился, но не безъ того, чтобы не дать замѣтить молодому Валтерсу, до какой степени кулачные бойцы не одобряли его поведеніе. Однажды случайно его встрѣтили въ какомъ-то увеселительномъ домѣ два боксера, бою которыхъ Валтерсъ воспрепятствовалъ окончиться благополучно, и здѣсь-то они представили ему физическое доказательство своего неодобренія. Вслѣдствіе этого онъ съ того же вечера прекратилъ всѣ сношенія съ кулачными боями, и ушелъ съ переломленнымъ носомъ, который съ тѣхъ поръ никогда уже не выпрямлялся и чрезвычайно безобразилъ его красивое лицо. Въ своемъ платьѣ и съ своей наружностью Эдуардъ Валтерсъ представлялъ, какъ говорится, блестящую Фигуру. Онъ былъ очень любимъ между смиреннымъ классомъ служанокъ, особливо горничныхъ; въ его спискѣ находилось порядочное число такихъ, которыя поражены были его наружностью я манерами, и нельзя не заподозрить, что небольшіе доходы съ его работы увеличивались деньгами, взятыми въ долгъ у этихъ бѣдныхъ дѣвушекъ. Съ одной изъ нихъ онъ находился въ особенно-интимныхъ отношеніяхъ, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что она любила его со всею преданностью. Она была единственной служанкой одного эксцентричнаго, богатаго, стараго холостяка, жившаго въ Ламбетѣ, и до знакомства съ молодымъ Валтерсомъ была дѣвушка безукоризненной репутаціи; но даже и тогда ея слабость была извѣстна только ей да ему. Валтерсъ предложилъ ей жениться на ней и познакомилъ ее съ своей матерью, которая приняла эту дѣвушку тѣмъ болѣе дружелюбно, что желала видѣть сына своего женатымъ на респектабельной молодой женщинѣ. Она думала, что подобное знакомство имѣло въ себѣ все необходимое для усиленія постоянства въ поведеніи ея сына; она надѣялась сдѣлать его достойнымъ членомъ общества, я потому настаивала на ихъ союзѣ, но безъ успѣха. Молодой негодяй просто познакомился съ ней частію для удовольствія, а большею частію изъ-за денегъ, которыя могъ выманивать у бѣдной дѣвушки, если только не для того, чтобы сдѣлать ее орудіемъ въ дѣлахъ явной подлости.

ГЛАВА XIV

ОБРАЩАЕТЪ ВНИМАНІЕ ЧИТАТЕЛЯ НА ЕДИНСТВЕННУЮ БОГАТУЮ ЛИЧНОСТЬ ВЪ НАШЕЙ ДРАМѢ.

Мистеръ Мостинъ, джентльменъ, у котораго служила возлюбленная Эдуарда Валтерса, Джесси Морганъ, былъ, какъ мы уже сказали, эксцентричный старый холостякъ. Онъ жилъ въ маленькомъ домикѣ, въ весьма уединенной мѣстности и хотя имѣлъ несомнѣнный достатокъ, но держалъ только одну служанку.

Джесси была дѣвушка лѣтъ двадцати пяти или шести. Хотя она и не была положительно хорошенькой, но во всей ея наружности было что-то чрезвычайно пріятное; выраженіе честности и чистосердечія ясно говорило, что она сама была честна и таковыми же считала всѣхъ другихъ. Она была совершенно довольна своимъ положеніемъ; и въ самомъ дѣлѣ, за исключеніемъ недостатка въ обществѣ, если только служанкѣ доступна подобная слабость, ей не на что было бы жаловаться: господинъ ея требовалъ съ нея весьма немного, держалъ хорошій столъ, а если и не такъ, то это скорѣе была ея вина, чѣмъ его, ибо она была полной хозяйкой во всемъ, что касалось домашняго хозяйства, — и платилъ хорошее жалованье.

Джесси Морганъ была влюблена, и даже очень сильно, въ негодяя Эдуарда Валтерса. Описать ея страсть было бы чрезвычайно трудно. Есть что-то особенно смѣтное — почему? мы сами не знаемъ, — въ любви служанки; и разговоръ объ этомъ невольно вызываетъ улыбку. Условное понятіе о влюбленной служанкѣ связано у насъ или съ неуклюжимъ солдатомъ, или съ воровствомъ холодной баранины для передачи полисмену. Берущіе на себя обязанность просвѣщать публику, посредствомъ гравюръ или каррикатуръ, обыкновенно представляютъ ее женщиной съ загорѣлымъ лицомъ, которая сидитъ за неудобнымъ столомъ и кусаетъ перо, — передъ ней чернильница и чистый листъ почтовой бумаги. Она, повидимому, всегда избираетъ самое неудобное время для сочиненія своего письма, ибо какъ мы замѣчали, въ ту же минуту въ сосѣдней комнатѣ трое или четверо дѣтей ея госпожи поднимаютъ плачъ и ссору, такъ что наконецъ сама ея барыня, привлеченная шумомъ, является разнимать ихъ. Но тѣмъ не менѣе, мы держимся того мнѣнія, что служанка можетъ любить такъ же вѣрно, пылко и честно, какъ и всякая другая женщина", это доказала Джесси Морганъ на дѣлѣ, и какъ потомъ увидимъ, на свою же бѣду.

Хотя жилище мистера Мостина и было очень скромно, но онъ отнюдь не былъ скрягой. Онъ совсѣмъ не имѣлъ знакомыхъ, и единственнымъ лицомъ, отъ времени до времени навѣшавшимъ его, былъ племянникъ, мужчина лѣтъ подъ пятьдесятъ. Его посѣщенія однако были рѣдки и непродолжительны; какъ кажется, между дядей и племянникомъ не существовало особенной привязанности.

Меблировка его дома была хотя старинная, но превосходнаго качества; онъ имѣлъ значительный запасъ дорогой серебряной посуды, порядочная часть которой находилась въ ежедневномъ употребленіи. Къ счастію для него, что у него была такая вѣрная служанка, какъ Джесси Морганъ, не только ради серебра, но и потому еще, что въ день трехмѣсячнаго срока онъ имѣлъ обыкновеніе отдавать въ ея руки порядочную связку расчетныхъ листовъ и росписокъ, по которымъ она получала квартирныя деньги съ различныхъ жильцовъ и другіе долги; самъ мистеръ Мостинъ терпѣть не могъ видѣться съ чужими. Очистивъ всѣ нужныя росписки, Джесси приносила ему собранный доходъ и отъ времени до времени получала отъ него деньги на расходъ по дому, такъ какъ въ числѣ ея обязанностей была и расплата съ поставщиками разныхъ продуктовъ. Ея господинъ не имѣлъ банкира, а потому можно полагать, что порядочная сумма денегъ всегда находилась въ домѣ запертая на замокъ въ старой шкатулкѣ, въ которой онъ хранилъ также свои бумаги и росписки; но обо всемъ этомъ кромѣ того, что деньги дѣйствительно были, Джесси ничего не знала. Къ счастію, какъ для самой себя, такъ и для своего господина, Джесси не имѣла наклонностей къ любознательности; да и кромѣ того она знала, что хотя мистеръ Мостинъ и очень довѣрялъ ей, по разъ разсерженный, онъ дѣлался не только раздражительнымъ, но и подозрительнымъ, и ничто его такъ не бѣсило, какъ мысль, что за нимъ подсматриваетъ служанка.

Какимъ образомъ Джесси Морганъ познакомилась съ Эдуардомъ Валтерсомъ, мы не имѣемъ достовѣрныхъ свѣдѣній, но вѣроятно въ то время, когда ходила за пивомъ, потому что по большей части все дурное, встрѣчающееся и совлекающее съ пути этихъ бѣдныхъ дѣвушекъ, беретъ свое начало изъ трактировъ. Во время, о которомъ мы говоримъ, они были знакомы около пяти мѣсяцевъ. Джесси уже имѣла удовольствіе провести нѣсколько вечеровъ съ своимъ возлюбленнымъ въ театрѣ, и ея господинъ былъ такъ добръ, что самъ до поздней поры дожидался ея возвращенія; но Валтерсъ ни разу не былъ допущенъ въ домъ, такъ какъ вообще всѣмъ чужимъ, особливо мужчинамъ, было запрещено переступать за порогъ наружной двери; и Джесси, не смотря на любовь къ своему обожателю, была слишкомъ честной служанкой, чтобы преступить запрещеніе, какъ сильно Валтерсъ ни настаивалъ.

Черезъ нѣсколько времени въ описываемомъ нами домикѣ случилась перемѣна. Съ мистеромъ Мостиномъ начали оказываться неблагопріятные симптомы грудной болѣзни, такъ что доктора посовѣтовали ему перемѣну воздуха и предложили ѣхать на нѣсколько недѣль въ южный Девонширъ. Въ началѣ онъ сильно сопротивлялся, но такъ какъ здоровье его не улучшилось и ему ни подъ какимъ видомъ не надоѣлъ еще этотъ подлунный міръ, то онъ наконецъ согласился привести совѣтъ въ исполненіе. Послѣ продолжительнымъ отлагательствъ, онъ уѣхалъ, поручивъ весь домъ попеченіямъ Джесси. Разумѣется, оставляя его, онъ надавалъ ей множество инструкцій: держать все подъ замкомъ, отворять дверь не иначе, какъ накинувъ цѣпь, и много другихъ въ этомъ же родѣ, оканчивающихся строжайшимъ приказаніемъ никого не впускать въ домъ. Все это Джесси обѣщалась вѣрно исполнить, и въ душѣ поклялась сдержать обѣщаніе; но къ несчастію, на второй день отъѣзда мистера Мостина кто-то позвонилъ; но кто же, какъ не Эдуардъ Валтерсъ въ сопровожденіи своей матери?

Что было дѣлать Джесси? Нѣсколько времени она стояла и разговаривала съ ними у дверей, но наконецъ ее поразила мысль, что это слишкомъ скудное гостепріимство; она вспомнила, что когда сама была у мистриссъ Валтерсъ, эта достойная женщина была такъ любезна, что тотчасъ приготовила чай, и не принимая отговорокъ Джесси, требовала, чтобы она выпила хотя одну чашку. Нѣсколько минутъ Джесси внутренно колебалась: слушаться ли ей приказаній своего господина и продолжать бесѣдовать съ ними у дверей, или пригласить войти, и насколько возможно, отплатить гостепріимствомъ за ихъ ласки. Послѣднее рѣшеніе одержало наконецъ верхъ, и мистриссъ Валтерсъ съ сыномъ были приглашены войти. Легко можно представить себѣ, что они не дожидались вторичнаго приглашенія, и вскорѣ Эдуардъ, его мать и Джесси преспокойно сидѣли за чайнымъ столомъ.

Счастливо, очень счастливо для Джесси прошелъ этотъ вечеръ. Это событіе въ ея жизни было отмѣчено бѣлымъ знакомъ. Она казалась уже членомъ семьи Валтерсъ, и нѣтъ сомнѣнія, что въ ея умѣ часто мелькала мысль, что удовольствіе, испытываемое ею въ этотъ вечеръ, было только предвозвѣстникомъ еще большихъ радостей. Мистриссъ Валтерсъ просидѣла довольно поздно, и, уходя, нѣжно подаловала Джесси и сказала, что какъ скоро мистеръ Мостинъ возвратится, она надѣется, что Джесси еще разъ посѣтитъ ее, тѣмъ болѣе, что и мужъ ея почтетъ за счастіе увидѣть ее въ своемъ домѣ.

Французская поговорка: ce n’est que le premier pas qui coûte, теперь почти совершенно освоилась съ нашимъ языкомъ, и славная это поговорка, достойная всякаго почитанія, потому что она не имѣетъ никакой другой, прямо ей противорѣчащей; бѣдная Джесси представляла живой примѣръ ея справедливости. На слѣдующій вечеръ снова пришелъ Эдуардъ и на этотъ разъ былъ уже впущенъ. Онъ пробылъ у нея весь вечеръ, и особеннаго ничего не случилось, кромѣ только, что онъ попросилъ у нея взаймы нѣсколько шиллинговъ, но эти просьбы такъ часто повторялись, что о нихъ не стоитъ и упоминать.

Хорошо было бы, еслибъ бѣдная Джесси удовольствовалась посвященіемъ своего возлюбленнаго въ секреты только тѣхъ изъ своихъ денежныхъ дѣдъ, которыя заключались въ маленькой шкатулкѣ въ ея комнатѣ на верху, но, къ несчастію, однажды, вѣроятно изъ желанія показаться интереснѣе въ глазахъ Валтерса, она упомянула, что у нея хранится нѣсколько денегъ въ сберегательной кассѣ. Количество этой суммы доходило до тринадцати фунтовъ, ибо Джесси была чрезвычайно экономна. Если она и дѣйствительно упомянула о деньгахъ, чтобы возвысить достоинство своей привлекательности, то она конечно успѣла въ этомъ. Въ этотъ вечеръ никто не могъ быть нѣжнѣе Эдуарда Валтерса и говоритъ благоразумнѣе его. Онъ описалъ ей блестящими красками свои виды въ будущемъ, если бы только имѣлъ не болѣе двадцати фунтовъ на поддержку, но къ несчастно, безъ денегъ онъ ничего не могъ сдѣлать. Съ двадцатью фунтами и доброй хорошенькой женой онъ бы славно проложилъ себѣ дорогу въ жизни. Джесси спросила, какимъ же это образомъ? А вотъ какимъ, онъ взялъ бы по контракту какую нибудь работу, и такимъ образомъ составилъ бы цѣлый капиталъ. Онъ зналъ многихъ лицъ, считавшихся теперь одними изъ богатѣйшихъ людей въ Лондонѣ, но которые начали съ точно такими же средствами; а теперь всякій смотритъ на нихъ съ уваженіемъ. Даже болѣе, въ цѣлой Англіи нѣтъ лорда, который могъ бы сравниться съ ними; что же касается до ихъ женъ и семействъ, то они скорѣе походятъ на герцогинь, чѣмъ на что либо другое.

Джесси ничего не сказала, но сохранила всѣ эти росказни въ своемъ сердцѣ.

Ухаживанье продолжалось своимъ чередомъ и шло довольно гладко. День свадьбы былъ назначенъ, т. е. почти назначенъ. Порѣшили съиграть свадьбу, лишь только ихъ финансы составятъ въ совокупности двадцать фунтовъ. Въ настоящее время до этой суммы недоставало немного. У Джесси было тринадцать фунтовъ (она уже объявила своему возлюбленному цифру своего капитала), а у Эдуарда было не болѣе 25 шиллинговъ. Онъ бы обладалъ уже двумя фунтами, но на дняхъ подарилъ Джесси брошку. Теперь недоставало только пяти фунтовъ, а въ слѣдующемъ мѣсяцѣ ей предстояло получить жалованье за цѣлую треть, такъ что весьма немного спустя послѣ пріѣзда мистера Мостина можно было бы отпраздновать церемонію и тѣмъ совершенно осчастливить Джесси.

Желая однажды испробовать свои силы въ работѣ по контракту, Эдуардъ Вадтерсъ въ одинъ прекрасный вечеръ сказалъ Джесси, что будь у него десять фунтовъ, онъ сейчасъ бы взялъ подрядъ, и увѣренъ, что получилъ бы по крайней мѣрѣ пять фунтовъ чистаго барыша. У Джесси разбѣжались глаза, когда она услышала о такомъ выгодномъ дѣлѣ, но, къ несчастію, она не могла помочь ему, такъ какъ, сказала она, всѣ ея деньги находятся въ сберегательной кассѣ, и нужно извѣстить по крайней мѣрѣ за недѣлю, что желаешь взять ихъ оттуда; только тогда и можно ихъ получить. Это извѣстіе повидимому немного раздосадовало Валтерса, но другаго исхода не было. Немного позже въ тотъ же вечеръ, онъ спросилъ ее, что если онъ отложитъ контрактъ дней на десять или недѣли на двѣ, то дастъ ли она ему деньги? Сначала Джесси отвѣчала ему утвердительно, но послѣ минутнаго размышленія поправилась, и сказала, что это невозможно, потому что она непремѣнно должна сама идти въ кассу, между тѣмъ какъ она обѣщала мистеру Мостину не выходить изъ дому по вечерамъ до его возвращенія. Тогда ея возлюбленный принялся разсуждать о безразсудствѣ подобныхъ обѣщаній, и спросилъ, почему бы ей не отправиться, если онъ совершенно готовъ остаться дома за нее и присмотрѣть, чтобы все было въ порядкѣ во время ея отсутствія. Не много нужно было труда убѣдить Джесои, что тутъ никакой не можетъ быть опасности, и они наконецъ порѣшили, что въ будущій понедѣльникъ вечеромъ, она, оставивъ своего возлюбленнаго на часахъ, снесетъ въ кассу объявленіе о желаніи вынуть изъ нее десять фунтовъ.

Въ понедѣльникъ, Эдуардъ Валтерсъ, вѣрный своему обѣщанію, зашелъ къ Джесси вечеромъ, и нѣсколько минутъ спустя бѣдная дѣвушка, надѣвъ шляпку и шаль, отправилась въ контору сберегательной кассы. Едва ли прошло пять минутъ послѣ ея ухода, какъ послышался стукъ въ дверь, и когда Эдуардъ отворилъ ее, то сошелся лицомъ къ лицу съ мистеромъ Мефи. Они не выказали ни малѣйшаго удивленія, не сдѣлали ни одного вопроса; мистеръ Мефи вошелъ въ домъ съ полнымъ довѣріемъ, и усѣвшись на стулъ, бросилъ шляпу на софу. Такое поведеніе казалось тѣмъ болѣе страннымъ, что хотя Мефи и Валтерсъ оба жили въ Рентахъ и навѣрное встрѣчались болѣе, чѣмъ одинъ разъ въ день, но ихъ никогда не видѣли разговаривающими или обращающими другъ на друга малѣйшее вниманіе, а здѣсь, наоборотъ, они казались очень короткими знакомыми, и по ихъ манерамъ можно было подумать, что и десяти минутъ не прошло съ тѣхъ поръ, какъ они разстались.

Лишь только Мефи усѣлся, какъ окинулъ всю комнату взглядомъ, выражавшимъ тревожное любопытство. Потомъ онъ всталъ со стула, и подойдя къ старому книжному шкафу, внимательно и осторожно осмотрѣлъ его. Окончивъ это изслѣдованіе, онъ снова бросился на стулъ и воскликнулъ: — Тутъ нѣтъ ничего; нѣтъ ли чего на верху? — Пойдемъ и посмотримъ, было лаконическимъ отвѣтомъ, и Эдуардъ Валтерсъ, взявъ со стола зажженную свѣчу, повелъ своего друга на верхъ. Первая комната, въ которую они вошли, была спальня мистера Мостина. Проницательный взглядъ мистера Мефи загорѣлся, лишь только онъ оглянулъ комнату, и на лицѣ его появилось выраженіе радости австралійскаго золотопромышленника, поднявшаго самородокъ золота въ двадцать фунтовъ. Онъ прямо подошелъ къ шкатулкѣ и внимательно осмотрѣлъ ее. Потомъ вынулъ изъ кармана связку ключей и пробовалъ открыть замокъ, но скоро долженъ былъ отказаться отъ своего намѣренія. — Чортъ бы его побралъ, сказалъ онъ: — замокъ патентованный, и я никакъ не могу открыть его.

— Вздоръ, отвѣчалъ его другъ: — дайте, я попробую. Я увѣренъ, что открою его.

Съ этими словами Валтерсъ взялъ ключи и хотѣлъ уже вложить одинъ изъ нихъ въ замокъ, какъ вдругъ Мефи остановилъ его. — Валтерсъ, сказалъ онъ: — не такъ; вы слишкомъ неловки. Поймите, что я берусь устроить это дѣло, или я не хочу и знать его. По первымъ вашимъ пріемамъ я вижу, что насъ поймаютъ,

— То есть что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Валтерсъ.

— Что вы очень неловки. Нужно такъ обдѣлать это дѣльце, чтобъ и слѣда не осталось на замкѣ — ни даже малѣйшей царапинки; но по тому, какъ вы начинаете, я знаю, полиція такъ же легко узнаетъ, что это сдѣлано воровскимъ ключомъ, какъ будто бы на замкѣ осталась надпись, и вмѣсто того, чтобы свалить всю вину на эту дѣвчонку, мы сами покажемъ, что все было сдѣлано посторонними. Повторяю еще разъ, я долженъ взять на себя все это дѣло, или ничего больше и знать не хочу.

— Дѣлайте, какъ хотите: но въ такомъ случаѣ скажите, въ чемъ состоитъ ваше намѣреніе!

— Мы придемъ сюда въ другой вечеръ — въ послѣдній до возвращенія старика, и быть можетъ самый удобный, потому что на слѣдующій день всѣ будутъ думать, что дѣвчонка употребила въ дѣло ключи старика, такъ какъ они безъ сомнѣнія у него. Я принесу съ собой нѣсколько ключей, которые отворятъ хоть какой угодно замокъ и не оставятъ на немъ ни малѣйшаго слѣда. Когда, вы думаете, онъ вернется?

— Не знаю; онъ хотѣлъ написать Джесси за день или за два до своего пріѣзда.

— Хорошо, что вы разузнали обо всемъ заранѣе. Смотрите же, наблюдайте за этимъ и въ свое время дайте мнѣ знать. Теперь посмотримъ, что еще есть у этого старика.

Мистеръ Мефи окинулъ взглядомъ комнату и въ небольшомъ углубленіи ея увидѣлъ большой шкафъ. Онъ тотчасъ подошелъ къ нему; послѣ минутнаго осмотра замка, снова вынулъ свои ключи и безъ малѣйшаго труда отперъ его.

Съ минуту мистеръ Мефи оставался безъ движенія, осматривая предметы, находившіеся передъ его глазами. Тутъ на полкахъ стояло нѣсколько ящиковъ, на которыхъ на минуту остановился его взоръ; но вниманіе его было особенно привлечено сундукомъ, обитымъ желѣзомъ и стоявшимъ на полу. Онъ тотчасъ же сдѣлалъ шагъ впередъ, и нагнувшись, старался поднять его, но по тяжести не могъ этого исполнить. Не могло быть сомнѣнія насчетъ содержанія сундука, это показывала не только самая наружность, но и двѣ серебряныя вещицы (сливочникъ и сахарница), поставленныя на его крышкѣ.

— Да, тутъ порядочная будетъ тоня, сказалъ Эдуардъ Валтерсъ, стоявшій позади Мефи.

— Кажется, было отвѣтомъ.

— Въ этомъ нечего и сомнѣваться, продолжалъ Валтерсъ: — особливо, если вы не можете поднять его.

— Это само по себѣ, возразилъ Мефи: — не есть еще доказательство. Я часто видѣлъ такіе сундуки привинченными къ полу извнутри; многіе уже были обмануты этой штукой и рисковали четырнадцатью годами каторжной жизни, а открывъ, находили въ нихъ весьма мало хорошаго. Здѣсь, однако, я думаю, совсѣмъ другое дѣло.

— Что же заставляетъ васъ думать такимъ образомъ?

— Видите вы эти вынутыя вещи — сливочникъ и сахарницу? Въ домѣ, гдѣ все въ такомъ порядкѣ, это означаетъ, что въ сундукѣ не хватило мѣста. Однако нужно все дѣлать съ величайшею осторожностію. Узнайте сегодня же отъ дѣвчонки, когда она ожидаетъ своего господина, и, если возможно, мы постараемся распорядиться какъ слѣдуетъ.

— Но, сказалъ Валтерсъ: — развѣ вы ничего не хотите сдѣлать съ этимъ? намекая на вынутые предметы.

— Право, задумчиво возразилъ Мефи: — и самъ не знаю. Да вотъ что, возьмите одинъ изъ нихъ — сливочникъ.

— Почему же не обѣ вещи?

— Потому что, если мы возьмемъ только одинъ сливочникъ, и если по какому либо случаю дѣла наши пойдутъ дурно, то подозрѣніе немедленно падетъ на дѣвчонку, такъ какъ всѣ будутъ говорить, что еслибъ это сдѣлали воры, то ужь конечно взяли бы все.

— А развѣ не все равно, если мы потомъ возьмемъ и остальное.

— Если мы найдемъ, что у старика -много денегъ, вотъ здѣсь, сказалъ Мефи, положивъ руку на шкатулку: — то не знаю еще, дотронусь ли я до этой дряни. Если она останется на мѣстѣ, то мы этимъ избавимся отъ подозрѣнія и преслѣдованія полиціи.

— Какъ хотите, Мефи; но мнѣ бы не хотѣлось оставлять здѣсь этотъ сундукъ, сказалъ Валтерсъ. — На первый разъ, я беру этотъ сливочникъ? продолжалъ онъ, протягивая руку.

— Да, и отдайте его вашему отцу; онъ ужь знаетъ, какъ справиться съ нимъ.

— Но, сказалъ Валтерсъ: — онъ даромъ этого не сдѣлаетъ; если вы думаете, что сдѣлаетъ, то вы его не знаете.

— Ну, чтожь, — такъ и слѣдуетъ. Какъ бы то ни было, а онъ все-таки лучше это обдѣлаетъ, нежели вы. Нужно вести эти дѣла какъ можно сбивчивѣе. Теперь я уйду, прежде чѣмъ она возвратится; я не хочу, чтобы она видѣла меня.

Заперевъ шкафъ и окинувъ другимъ быстрымъ взглядомъ спальню, мистеръ Мефи сошелъ съ лѣстницы, и Валтерсъ заперъ за нимъ уличную дверь.

Немного спустя послѣ ухода МеФи, возвратилась Джесси, въ блаженномъ невѣдѣніи всего, что случилось въ ея отсутствіе. Валтерсъ, казалось, былъ въ восторгѣ, увидѣвъ ее, и съ жаромъ благодарилъ ее за хлопоты.

— Пожалуста не говорите объ этомъ, сказала Джесси: — вѣдь ужь скоро все будетъ наше общее.

— Какъ вы думаете, спрашивалъ Валтерсъ: — когда вернется старикъ?

— По всей вѣроятности на первыхъ дняхъ будущей недѣли. Надѣюсь, однако, что не раньше вторника, потому что въ понедѣльникъ вечеромъ мнѣ опять нужно идти въ сберегательную кассу за деньгами.

Поговоривъ еще немного, Валтерсъ ушелъ; а Джесси, заперевъ домъ, отправилась спать, мечтая о счастіи, которое, какъ она думала, готовилось eа.

На пути къ дому мысли Эдуарда Валтерса вращались на весьма разнообразныхъ предметахъ. Во первыхъ, онъ ни въ какомъ случаѣ не одобрялъ совѣта Мефи совсѣмъ не брать серебра, если въ шкатулкѣ найдется много денегъ. Какъ и для большей части грубыхъ умовъ, внѣшній, мишурный блескъ какой нибудь вещи имѣлъ для него больше прелести, нежели ея внутреннее достоинство. Онъ даже задумалъ сопротивляться и придумывалъ средства уничтожить планы Мефи. Едва ли нужно говорить, что между этими двумя мошенниками не существовало ни малѣйшей пріязни, и Мефи, какъ болѣе способный, возбуждалъ въ своемъ другѣ не только подозрѣніе, но и зависть. Но все-таки Валтерсъ инстинктивно понималъ, что было бы опасно поссориться съ такою личностью, какъ Мефи, а потому — рѣшился наконецъ послѣдовать его совѣту и спокойно выжидать случая ускользнуть изъ его рукъ. Послѣ того Валтерсъ принялся раздумывать о дѣлѣ со сливочникомъ. Ему ничуть не хотѣлось отдать его въ руки отцу; и онъ сильно колебался, проходя мимо лавки ростовщика, — призывалъ на помощь всю свою бодрость, чтобы войти въ нее, но страхъ гнѣва Мефи удержалъ его. Послѣ того онъ уже твердо продолжалъ свой путь по направленію къ дому, и дойдя до Рентъ, увидѣлъ своего отца, который очевидно поджидалъ его. Эдуардъ Валтерсъ сдѣлалъ легкую гримасу досады; онъ очень вѣрно угадалъ, что отцу его уже все извѣстно чрезъ Мефи, но скрылъ свою досаду, и чрезъ нѣсколько минутъ отецъ и сынъ вмѣстѣ отправились по направленію къ улицѣ Бродуэй.

— Мефи говорилъ мнѣ, началъ отецъ: — что ты хотѣлъ поручить мнѣ что-то продать для тебя; что же именно?

— Вотъ только это, отвѣчалъ сынъ, украдкою сунувъ ему въ руки серебряный сливочникъ.

— Не много, сказалъ отецъ. — Ужь если ты могъ достать это, то почему же не взялъ еще больше?

— Не знаю, возразилъ Эдуардъ: — Мефи не захотѣлъ.

— А много тамъ было?

— Да, порядочно; но снаружи одна только сахарница. Я говорю порядочно, потому что такъ думаю: — все заперто на замокъ въ сундукѣ.

— Но почему же Мефи не открылъ его?

— И сундукъ, и шкатулка заперты патентованными замками, такъ что ни одинъ изъ его ключей не подходилъ.

— Зачѣмъ же сахарницу-то оставили?

— Мефи сказалъ, что это будетъ благоразумнѣе, потому что если дѣла пойдутъ худо и замѣтятъ отсутствіе одного сливочника, то это будетъ скорѣе казаться работой служанки, нежели чьей нибудь другой.

— Довольно справедливо, замѣтилъ отецъ задумчиво. — Мефи старый воробей; такъ хорошо, — я все обдѣлаю и скоро буду домой. Не говори матери, что видѣлъ меня; и отецъ съ сыномъ разстались.

Два дня спустя старшій Валтерсъ вызвался проводить своего сына, когда тотъ пойдетъ къ Джесси. Онъ еще не былъ ей представленъ, и считалъ это хорошимъ предлогомъ для своего визита. Нечего и говорить, что въ виду у него была совсѣмъ другая цѣль; ему хотѣлось увидѣть расположеніе дома, и вмѣстѣ съ тѣмъ удостовѣриться, не надуваетъ ли ихъ Мефи. Сынъ согласился на предложеніе, и въ сумерки, почти вечеромъ, отецъ и сынъ явились въ домъ мистера Мостина. Когда Джесси узнала, кто такой ея новый гость, она приняла его какъ нельзя радушнѣе, тѣмъ болѣе, что старшій Валтерсъ показывалъ видъ, какъ будто считаетъ за особенное удовольствіе познакомиться съ будущей невѣсткой. Они весело болтали нѣсколько времени; предметомъ разговора, разумѣется, была приближающаяся свадьба, дававшая поводъ къ множеству самыхъ разнообразныхъ распросовъ. Манеры его были непринуждены и слова откровенны, а потому онъ скоро овладѣлъ сердцемъ бѣдной дѣвушки. Посидѣвъ около часа, онъ объявилъ, что пойдетъ домой одинъ. Джесси только тогда вспомнила, что ничѣмъ не угостила его, я сейчасъ же предложила выпить вмѣстѣ чашку чаю. Онъ, однако, отказался, сказавъ, что по дорогѣ зайдетъ въ трактиръ и тамъ чего нибудь выпьетъ. Молодой Валтерсъ воспротивился этому, говоря, что ему самому хочется пить, и что если Джесси дастъ ему кружку, то онъ сбѣгаетъ за пивомъ. Но Джесси рѣшилась вполнѣ разыграть роль хозяйки, и накинувъ шаль и шляпку, отправилась въ трактиръ, говоря, что возвратится менѣе чѣмъ черезъ пять минутъ. Лишь только она вышла, какъ отецъ и сынъ бросились наверхъ въ спальню мистера Мостина и начали обозрѣвать и сундукъ съ серебромъ, и шкатулку. Разсмотрѣвъ хорошенько, они нашли, что оба замка были патентованные и сдѣланы однимъ и тѣмъ же мастеромъ, и что ихъ ключи, которыхъ не забыли захватить, хотя и могли отворить шкафъ, но ничего не могли сдѣлать съ этими замками. — Сегодня мы ничего не успѣемъ сдѣлать, сказалъ старшій Валтерсъ; — мы должны посовѣтоваться съ Мсфи. Однако — продолжалъ онъ, отворяя дверь шкафа: — я не вижу причины, зачѣмъ намъ оставлять здѣсь и это. Онъ взялъ сахарницу, и при видѣ ея въ немъ пробудилась вся его алчность. — Ты, смотри, не говори Мефи, что она у насъ, не говори тоже, что я былъ здѣсь сегодня вечеромъ. Если мы закинули тоню, то рыба должна быть наша.

Отецъ и сынъ спустились внизъ и, войдя въ гостиную, первый изъ нихъ положилъ сахарницу въ шляпу и прикрылъ ее своимъ верхнимъ пальто.

Только что они успѣли сѣсть, какъ Джесси возвратилась съ пивомъ. Она сейчасъ же засуетилась насчетъ хлѣба и сыра (къ чести Джесси надо сказать, что въ отсутствіе своего господина она для себя ничего не стряпала), и разостлавъ на столъ скатерть, она вмѣстѣ съ гостями усѣлась за этотъ скромный ужинъ; общій разговоръ поддерживался самымъ дружескимъ образомъ. Наконецъ старшій Валтерсъ сталъ прощаться, и Джесси, желая угодить своему будущему свекру, хотѣла подать ему пальто, накрывавшее шляпу. Быстрымъ движеніемъ и съ удивительнымъ присутствіемъ духа, Валтерсъ остановилъ ея руку прежде, чѣмъ она успѣла схватить пальто.

— Нѣтъ, моя милая, сказалъ онъ, съ отлично разыгранной вѣжливостью: — нѣтъ еще рано. Когда вы сдѣлаетесь моей дочерью, тогда можете прислужить мнѣ, если хотите, и я вамъ буду благодаренъ — но не теперь. Эдуардъ, продолжалъ онъ: — помоги мнѣ накинуть пальто. Какой ты лѣнивецъ!

Эдуардъ тотчасъ понялъ своего отца, и пошелъ къ нему на помощь, стараясь все время держать его спиной къ Джесси, Онъ попросилъ ее посмотрѣть, не оставилъ ли его отецъ гдѣ нибудь своей палки, давая тѣмъ ему время спрятать сахарницу подъ мышку, закрыться пальто и отойти въ болѣе темный уголъ. Старшій Валтерсъ, однако, нашелъ свою палку неподалеку отъ себя; Джесси, прощаясь съ нимъ, вовсе не замѣтила въ потемкахъ, что онъ что-то съ собой захватилъ.

Лишь только отецъ переступилъ за порогъ дома, какъ встрѣтилъ полисмена, и второпяхъ даже наткнулся на него. — Извините, сказалъ Валтерсъ! — Я не примѣтилъ васъ.

— Ничего, ничего, отвѣчалъ полисменъ; потомъ, взглянувъ попристальнѣе въ лицо Валтерса при свѣтѣ уличнаго фонаря, онъ сказалъ: — Э-э! Теодоръ Валтерсъ, — вы ли это?

Валтерса чрезвычайно смутило, что его узнали, тѣмъ болѣе, что самъ онъ де могъ разсмотрѣть лица полисмена, потому что тотъ стоялъ спиной къ фонарю.

— Да, это я, сказалъ онъ: — но вы-то кто?

— Развѣ вы меня не помните? Мое имя Томсонъ. Я съ вами служилъ въ дублинской полиціи, — потомъ онъ назвалъ часть города, гдѣ они вмѣстѣ дежурили. Если Валтерса раздосадовало, что его узнали, то ему было еще непріятнѣе найти, что полисменъ зналъ его, когда онъ еще служилъ въ ирландской полиціи, такъ какъ обстоятельства, сопровождавшія его отставку, весьма плохо рекомендовали его.

— О, да, сказалъ Валтерсъ, притворяясь очень обрадованнымъ: — теперь я вспомнилъ; по вѣдь вы, кажется, раньше меня оставили ирландскую полицію?

— Нѣтъ; послѣ вашего дѣла я служилъ еще два года, возразилъ Томсонъ.

— Да, сказалъ Валтерсъ: — ни съ однимъ человѣкомъ не поступили такъ дурно, какъ тогда поступили со мной. Я былъ невиненъ, какъ агнецъ. Когда та старуха поручала мнѣ продать мѣдный чайникъ, я никакъ не воображалъ, что онъ не ея собственность. Знай я это раньше, да я бы до него не дотронулся!

— Конечно, конечно; да и всякій бы такъ сдѣлалъ — говорилъ Томсонъ: — но вѣдь какая она должно быть мошенница, если понапрасну побожилась, что никогда и не думала отдавать его вамъ!

— Не безпокойтесь, будетъ время, когда ей достанется за это, сказалъ Валтерсъ, поднявъ глаза къ небу. — Подобныя вещи не остаются безнаказанными.

— А вы за это порядочно поплатились? спросилъ Томсонъ.

— Двѣнадцатью мѣсяцами въ тюрьмѣ, къ моему несчастію.

— Это послужитъ урокомъ, сказалъ Томсонъ нѣсколько ироническимъ голосомъ, котораго впрочемъ Валтерсъ не замѣтилъ, — Это послужитъ намъ урокомъ не дѣлать подобныхъ услугъ женщинамъ; я бы ни за что этого не сдѣлалъ. Вѣдь съ ними какъ разъ попадешься въ бѣду. Ну, а чѣмъ вы теперь занимаетесь?

— Ничѣмъ особеннымъ. Служу, по мѣрѣ возможности, нѣкоторымъ обличителямъ зла; преимущественно тайной справочной конторѣ.

— Тамъ, я думаю, хорошо вамъ платятъ, сказалъ Томсонъ.

— Да, иногда, отвѣчалъ Валтерсъ: — очень хорошо, но я предпочелъ бы постоянную работу гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ. Пожалуйста, если услышите что нибудь въ мою пользу, дайте мнѣ знать.

— Съ удовольствіемъ, А гдѣ вы теперь живете?

— У Фрайнпенской аллеи, въ улицѣ Тулей, № 7, вторая дверь справа, сказалъ Валтерсъ, стараясь пройти впередъ.

— Хорошо, отвѣчалъ его пріятель: — если услышу что нибудь, то непремѣнно дамъ знать; но, послушайтесь моего совѣта, — если можно, продолжайте лучше вашу обличительную работу, потому что она гораздо удобнѣе и выгоднѣе, чѣмъ шляться цѣлую ночь по улицамъ.

Говоря это, полисменъ, какъ бы желая придать силы своимъ рѣчамъ, два или три раза щелкнулъ пальцами по выпуклости, образовавшейся отъ сахарницы подъ пальто Валтерса; при этомъ всякій разъ раздавался глухой металлическій звукъ. — О-то! продолжалъ онъ: — что это у васъ?

— Ничего особеннаго: кружка, заказанная мною для моей старухи.

— А развѣ она живетъ у Мостина?

— У Мостина, повторилъ Валтерсъ: — Мостина; какого Мостина?

— Да того старика, живущаго въ домикѣ, изъ котораго вы сейчасъ вышли.

— О, теперь понимаю. Нѣтъ, продолжалъ онъ немного смутившись: — я заходилъ туда на минутку къ одной извѣстной мнѣ особѣ.

— А онъ былъ дома?

— Да вамъ-то какое дѣло, сказалъ Валтерсъ, стараясь засмѣяться: — дома ли онъ, или нѣтъ, мужчина ли это, или женщина.

— Послушайте, отвѣчалъ Томсонъ, съ насмѣшливою важностью: — вѣдь вы немножко устарѣли для подобныхъ продѣлокъ.

Валтерсъ еще разъ притворно засмѣялся и, пожелавъ пріятелю покойной ночи, сказалъ, что очень торопится; полисменъ направилъ свои сторожевые шаги въ противоположную сторону.

Сначала Валтерсъ шелъ довольно весело, но вскорѣ впалъ въ мрачное уныніе. Ничто не могло огорчить его такъ сильно, какъ настоящая встрѣча съ полисменомъ Томсономъ, знавшимъ его, когда онъ еще былъ членомъ дублинской полиціи, и знавшимъ также о безчестномъ поступкѣ, доставившемъ ему не только отставку, но и продолжительное тюремное заключеніе. Обстоятельства этого дѣла были слѣдующія. Будучи женатымъ человѣкомъ и имѣя уже сына, онъ задумалъ извлекать выгоды изъ хорошо извѣстныхъ любовныхъ связей между служанками и полисменами, и для этого выдалъ себя за холостаго. Подъ прикрытіемъ такой маски, онъ успѣлъ привлечь къ себѣ сперва вниманіе, а потомъ и привязанность одной уже пожилой кухарки, жившей въ небольшомъ семействѣ. Эта женщина подъ старость пришла къ тому заключенію, что при пятидесятилѣтнемъ возрастѣ ей пора было бы пристроить себя въ жизни, — дѣло не трудное — колъ скоро она знала, что то, чего недоставало ей въ юности, до извѣстной степени вознаграждалось теперь самою респектабельною суммою въ сберегательной кассѣ. Съ помощію здраваго смысла и порядочнаго запаса хитрости, Валтерсъ успѣлъ пріобрѣсти большую власть надъ ея привязанностью. Онъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ человѣкомъ, «созданнымъ для ея денегъ». Онъ былъ не молодъ и не легкомысленъ, а напротивъ, весьма степененъ и всѣми уважаемъ. Нѣсколько времени ухаживанье шло очень счастливо, и одно только слегка безпокоило старую лэди, это непреодолимая страсть Валтереа безпрестанно занимать по полъ-кроны. Просьбы о такомъ нескончаемомъ займѣ денегъ сначала ей надоѣдали, а подъ конецъ, когда однажды ему вздумалось попросить, все-таки заимообразно, пять фунтовъ, терпѣнье ея лопнуло. При этомъ случаѣ они наговорили другъ другу колкостей, больше конечно она, но не смотря на то, маленькая ссора кончилась довольно миролюбиво, потому что Валтерсъ откровенно выразилъ свое сожалѣніе, что огорчилъ ее, и обѣщалъ никогда больше не просить денегъ, развѣ только на покупку права торговли, запасовъ и всѣхъ принадлежностей мелочной лавочки — верхъ честолюбія большей части кухарокъ, — но что распоряжаться всѣмъ этимъ будетъ только она.

Около двухъ недѣль спустя, вслѣдствіе разныхъ ничтожныхъ обстоятельствъ, въ видѣ чайныхъ ложечекъ, затерявшихся безъ надежды снова найти ихъ, хозяинъ этихъ ложечекъ началъ наблюдать за прислугой, и однажды вечеромъ увидѣлъ, что Валтерсъ съ осторожностью выходилъ изъ дому, пряча что-то подъ пальто. Онъ тотчасъ бросился за нимъ, схватилъ его за воротникъ и настоятельно требовалъ показать ему, что именно было у него подъ пальто. Валтерсъ началъ отбиваться, стараясь оттолкнуть его, но безуспѣшно; а тутъ какъ нарочно подвернулся полисменъ, и онъ принужденъ былъ признаться, что несетъ чайникъ, который дала ему кухарка съ порученіемъ продать; хозяинѣ дома, взглянувъ на чайникъ, призналъ его за свою собственность. Валтерса немедленно арестовали. Дѣло поручили судебному слѣдствію; несчастную кухарку отдали на поруки, но ея господинъ до такой степени былъ увѣренъ въ ея невинности, что соглашался, внести за нее какой угодно штрафъ. На слѣдствіи Валтерса нашли виновнымъ, но его подругу освободили отъ тюрьмы, потому что противъ нея не представлялось никакихъ явныхъ уликъ, и кромѣ того ея пятнадцатилѣтняя служба въ одномъ и томъ же домѣ служила ручательствомъ за ея невинность и возвышала ее въ глазахъ судьи и присяжныхъ; съ приличными подобному случаю выраженіями она вышла изъ суда безъ малѣйшаго пятна на своемъ имени. Валтерса же судья приговорилъ къ двугодичному заключенію въ тюрьмѣ съ обреченіемъ на тяжкія работы. По истеченіи этого срока Валтерсъ возвратился въ Лондонъ, то главнымъ образомъ доставалъ себѣ пропитаніе службою въ должности агента одного изъ самыхъ отвратительныхъ учрежденій — тайной справочной конторы — и другими еще менѣе честными путями.

Валтерсъ шелъ и, размышляя о несносномъ обстоятельствѣ, что его прежній сослуживецъ-полисменъ узналъ его, соображалъ, не могутъ ли произойти изъ этой встрѣчи какія нибудь непріятныя послѣдствія, какъ вдругъ онъ остановился и тревожно осмотрѣлся: ему показалось, что онъ увидѣлъ Томсона-полисмена въ темнотѣ на другой сторонѣ улицы, который какъ будто наблюдалъ за нимъ. Посмотрѣвъ внимательнѣе, онъ однако нашелъ, что предполагаемый Томсонъ повернулъ за уголъ и пошелъ по противоположному направленію. Подумавъ съ минуту, онъ рѣшилъ, что это ни болѣе ни менѣе, какъ слѣдствіе подозрительности, дѣлающей насъ трусами, и продолжалъ свой путь къ дому. Дойдя до Вестминстерскаго моста онъ началъ размышлять, нужно ли нести дальше эту сахарницу, или продать се одному знакомому торговцу, лавка котораго находилась по близости. Онъ порѣшилъ на послѣднемъ и вошелъ въ маленькую, темную лавчонку, освѣщенную огаркомъ свѣчи у самаго подножія моста. Торговецъ, почтенный старичокъ, еврейской расы, сдѣлалъ ему нѣсколько вопросовъ, на которые Валтерсъ отвѣчалъ довольно бойко. Сахарница была взвѣшена; Валтерсъ получилъ деньги и сейчасъ же удалился. Не успѣлъ онъ сдѣлать полдюжины шаговъ, какъ молодой человѣкъ, съ наружностью деревенскаго жителя, остановилъ его у газоваго фонаря и попросилъ указать дорогу къ Кенсингтонъ-Кроссу. Валтерсъ удовлетворилъ его желанію; молодой человѣкъ, какъ будто не совсѣмъ понявъ его, возобновилъ свой вопросъ, и съ простоватымъ видомъ смотрѣлъ ему прямо въ лицо. Валтерсъ повторилъ отвѣтъ, который молодой человѣкъ на этотъ разъ понялъ, и поблагодаривъ незнакомца за такую услугу, пожелалъ ему покойной ночи.

ГЛАВА XV.

НАДЪ РЕНТАМИ ПРОНОСИТСЯ АНГЕЛЪ ИСТРЕБИТЕЛЬ.

Теперь мы должны воротиться къ нашему герою и его женѣ. Торговля птицей процвѣтала у нихъ отличнѣйшимъ образомъ, такъ что имъ представилась уже возможность внести нѣсколько фунтовъ въ сберегательную кассу, Мефи разъигрывалъ роль дѣловаго человѣка весьма удовлетворительно. Дюкъ каждый день отдавалъ ему отчетъ въ своей торговлѣ и выплачивалъ слѣдующія за товаръ деньги вмѣстѣ съ условными процентами. Два раза въ недѣлю, въ назначенномъ мѣстѣ близь Кеннингтонскаго выгона Дюкъ встрѣчалъ пріятели МеФи и получалъ отъ него корзинку дичи, иногда больше, чѣмъ въ другіе разы, иногда меньше, но всегда прекрасную и свѣжую, хотя и*не совсѣмъ жирную. Принявъ ее, Дюкъ возвращался домой и тамъ совершалъ надъ птицей посмертный туалетъ. Въ этомъ случаѣ искусство и опытность мистриссъ Дюкъ приносили большую пользу ея мужу, хотя артистическую отдѣлку, — какъ-то обвязку птицъ, чтобы онѣ казались полнѣе, опаливанье ихъ и обсыпанье мукой, чтобы по возможности скрыть ихъ возрастъ, и тому подобные, пріемы, — она всегда предоставляла болѣе утонченному искусству своего супруга. Когда все было готово, Дюкъ надѣвалъ блузу, которую Джемима постоянно содержала въ такой безукоризненной чистотѣ, какую только можно видѣть въ балетахъ театра Викторія, — гдѣ, впрочемъ, она и усвоила понятія о пасторальной жизни, — и отправлялся въ свой обычный обходъ. Благодаря своей любезности, онъ успѣлъ пріобрѣсти весьма респектабельныхъ покупателей, такъ что его не разъ упрашивали открыть небольшую лавку въ Вандсвортской улицѣ, и къ торговлѣ птицей присоединить кстати и торговлю мясомъ; но Джемима весьма справедливо замѣчала, до какой степени опасно чувство честолюбія; а такъ какъ онъ смотрѣлъ на нее, какъ на свою лучшую половину, то подавлялъ въ себѣ возвышенныя стремленія, до тѣхъ поръ, пока ихъ обстоятельства, хотя и находившіяся въ цвѣтущемъ состояніи, примутъ болѣе прочное основаніе.

На другое утро послѣ описанной нами вечерней сцены въ домѣ мистера Мостина, когда Джесси Морганъ уходила подать объявленіе, что намѣрена вынуть изъ сберегательной кассы десять фунтовъ, Мефи спустился съ лѣстницы къ Дюку и Джемимѣ и заявилъ, что пришелъ проститься съ ними на нѣсколько дней. Онъ не могъ положительно сказать, на сколько именно дней, но во всякомъ случаѣ не менѣе двухъ недѣль. У него былъ дядя, который сильно занемогъ и желалъ его видѣть, и хотя Мофи ничего не надѣялся получить въ наслѣдство, но все-таки по долгу христіанина онъ долженъ былъ навѣстить старика на его смертномъ одрѣ. Джемима вполнѣ соглашалась съ нимъ и говорила, что этотъ долгъ должно непремѣнно исполнить. Мефи повидимому остался очень доволенъ ея одобреніемъ, и потомъ, обратясь къ Дюку, сказалъ ему, что птица будетъ доставляться ему по прежнему, но чтобы онъ не платилъ ничего за нее тому, кто принесетъ, а лучше пусть оставляетъ деньги до его возвращенія, когда они могли бы разсчитаться какъ слѣдуетъ и за дичь, и за квартиру. Само собою разумѣется, противъ этого Дюкъ ничего де могъ возразить и только выразилъ сожалѣніе, что лишится пріятнаго общества на время отсутствія Мефи, но такъ какъ это требовала необходимость, то онъ пожалъ руку своему пріятелю и пожелалъ ему счастливаго и веселаго пути, на сколько можетъ быть онъ веселъ, судя по грустному свойству его цѣли. Желанія Джемимы были одинаковы съ ея мужемъ, и Мефи удалился.

Въ теченіе первой недѣли отсутствія Мефи дѣла у Дюка и его жены шли хорошо, даже такъ хорошо, что въ субботу вечеромъ, когда сведены были счеты, мужъ и жена нашли, что ихъ недѣльные барыши были таковы, какихъ они не получали съ тѣхъ поръ, какъ занялись этимъ дѣломъ. Одно только обстоятельство безпокоило ихъ, что послѣднее количество птицы, полученной изъ провинціи, было болѣе обыкновеннаго и что значительная часть ея оставалась не распроданною, — но такъ какъ погода стояла довольно холодная и какъ чуланъ ихъ превосходно былъ приспособленъ для этой цѣли, то не представлялось ни малѣйшаго риска гъ ея сохраненіи до понедѣльника.

Въ понедѣльникъ, какъ и всегда, Дюкъ отправился въ опредѣленный на этотъ день обходъ и воротился домой позже обыкновеннаго, — около шести часовъ вечера. Въ этотъ день его торговля сопровождалась отличнымъ успѣхомъ; — онъ вошелъ въ домъ съ одной только птицей. Исключительному ея положенію, конечно, не слѣдовало удивляться, потому что она ни подъ какимъ видомъ не имѣла пріятной наружности. Она была суха и костлява, а кожа ея ногъ говорила, что когда-то она была гораздо моложе. Говоря правду, Дюкъ, увидѣвъ ее, до нѣкоторой степени устыдился и съ тѣмъ вмѣстѣ рѣшилъ не показывать ее своимъ покупателямъ. Джемима одобрила такую рѣшимость и за тѣмъ благовѣрная чета приступила къ совѣщанію, какъ должно поступать съ ней. Джемима была такого мнѣнія, что въ отваренномъ видѣ она будетъ жестка, а въ зажаренномъ хуже того, но въ то же время, разумѣется, совершенно безсознательно, намекнувъ на итальянскую пословицу, что «старый пѣтухъ только и годенъ на бульонъ», предложила испытать этотъ способъ. Дюкъ, по британскому отвращенію къ всякаго рода бульонамъ, не соглашался съ такимъ мнѣніемъ, но въ то же время не предвидѣлъ возраженій къ тому, чтобы отварить къ ужину залежалую птицу. Во время этого совѣщанія кто-то постучался въ дверь, и вслѣдъ за словомъ «войдите», — въ ней показался Гобби. Его появленіе ясно показывало, что онъ былъ чѣмъ-то взволнованъ, — его лицо далеко не имѣло своего обычнаго выраженія.

— Я къ вамъ на минуту, — сказалъ онъ, обращаясь къ Дюку. — Я бы желалъ, чтобы вы или ваша супруга оказали намъ помощь. Этой бѣдной солдатской женѣ очень дурно.

— Что же съ ней сдѣлалось? спросила мистриссъ Дюкъ,

— Да вотъ ужь недѣль шесть, какъ она захворала, и съ каждымъ днемъ ей все хуже и хуже. Докторъ говоритъ, что чахотка, онъ далъ ей чего-то отъ грудной боли, но я подозрѣваю, что тутъ не чахотка, а скорѣе голодъ.

— Неужели же мужъ ничего для нея не дѣлаетъ?

— А что же онъ сдѣлаетъ? сказалъ Гобби. — Теперь онъ съ полкомъ своимъ въ Дублинѣ; — да если бы и здѣсь былъ, то не много бы помогъ ей. На прошлой недѣлѣ онъ прислалъ ей десять шиллинговъ, и они всѣ ушли за квартиру.

— А ребенокъ ея?

— Полагаю, — умираетъ. Не думаю, что онъ доживетъ до утра, да едва ли и мать-то переживетъ его.

— Что она ѣла сегодня? спросила мистриссъ Дюкъ.

— Ничего вовсе; я принесъ ей горячую сосиску, но она сказала, что не можетъ ее ѣсть. Пожалуйста, мистриссъ, придите; вы сдѣлаете ей благодѣяніе. Кромѣ меня, при пей нѣтъ ни души, чтобы поговорить съ ней, а я плохой говорунъ,

— Хорошо, сказала мистриссъ Дюкъ: — идите назадъ; я буду минуты черезъ двѣ или три.

— Благодарю васъ; вы очень добры, сказалъ Гобби и вышелъ изъ дому.

Едва только онъ удалился, какъ мистриссъ Дюкъ предложила мужу, чтобы птицу, о которой у нихъ шло совѣщаніе, поставить на огонь и сварить бульонъ для несчастной женщины; разумѣется, Дюкъ согласился на это со всею готовностью. Джемима взяла лучшую кострюлю, — вытерла ее передникомъ, налила водой и опустила въ нее на скорую руку приготовленную птицу. Потомъ подбросила свѣжаго угля, поставила на него кострюлю и опустилась на колѣно, чтобы раздуть огонь. Во время этого занятія кто-то снова постучался въ дверь и получилъ позволеніе войти. Дверь немедленно отворилась, и Джемима, воображая, что это былъ Гобби, продолжала раздувать огонь, предоставивъ Дюку, который сидѣлъ на стулѣ и отъ усталости дремалъ, объясняться съ нимъ.

— Послушай, Джемми Дуксъ, въ хорошемъ ли ты сегодня расположеніи? сказалъ хриплый женскій голосъ.

Джемима съ изумленіемъ повернула голову, чтобы взглянуть на посѣтительницу, и къ крайнему своему отвращенію увидѣла передъ собой мистриссъ О’Флагерти. Дюкъ удивился не менѣе жены, но съ просонковъ ничего не сказалъ. Прежде чѣмъ отвѣтить, Джемима положила мѣхи, встала съ колѣней, но даже и тогда негодованіе ея было такъ сильно, что она не могла найти словъ выразить свои чувства. Слышать, что такое созданіе, какъ мистриссъ О’Флагерти, обращается къ ея мужу такой фамильярностью, было для нея, какъ для любящей жены, болѣе чѣмъ она могла вынести; — въ этихъ словахъ она услышала не только низкую пародію на имя мужа, которое дано было въ честь Дюка Веллингтона, но и насмѣшку на его настоящее занятіе^[3]. Выпрямивъ гигантскій свой ростъ, Джемима приготовилась говорить съ достоинствомъ, которымъ хотѣла поразить наглую посѣтительницу, но мистриссъ О’Флагерти предупредила ее. Съ видомъ, показывающимъ, что вовсе не замѣчаетъ присутствія добродѣтельной Джемимы, она продолжала:

— Дуксъ, — будь такъ добръ, — помоги намъ. Несчастному Страйду очень дурно сегодня. Я думаю, едва ли онъ проживетъ до утра. Врачъ для бѣдныхъ говоритъ, что одна только хорошая пища поддержитъ его, — а гдѣ мнѣ взять ее? — я сама сегодня ничего не ѣла. Я бы не просила тебя, Дуксъ, если бы сама могла что нибудь сдѣлать, но видитъ Богъ, что цѣлый день и вечеръ совалась во всѣ углы — и безъ всякой пользы. Забѣжишь въ трактиръ, встрѣтишь старыхъ знакомыхъ, попросишь у нихъ шесть пенсовъ, а они подчуютъ джиномъ. Когда я объясняла имъ, что буду благодарна, если они одолжатъ хоть сколько нибудь денегъ для бѣдняка, который у меня на рукахъ, они хохотали надо мной и говорили, что я только и хочу сорвать съ нихъ стаканъ джину. Бросалась я и въ другія мѣста и все безполезно. Зайду куда нибудь въ лавку, или заговорю съ какой нибудь особой, — смотришь, полисменъ тутъ какъ тутъ. Просто бѣда, да и только.

— И по дѣломъ вамъ, сказала Джемима съ большимъ достоинствомъ.

— Не съ вами говорятъ, ма’мъ! вскричала мистриссъ О’Флагерти. — Дѣлайте свое дѣло, и отвѣчайте, когда васъ спрашиваютъ.

— Я думаю, ма’мъ, — возразила Джемима — ея достоинство и вмѣстѣ съ нимъ злоба возвышались все болѣе и болѣе: — если вы позволяете себѣ говорить съ моимъ мужемъ такъ фамиліарно, то я имѣю право вмѣшаться въ такой разговоръ и вмѣшиваюсь.

— Успокойтесь, пожалуйста, обѣ, — сказалъ Дюкъ. — Неужели же Страйдъ такъ нехорошъ, какъ вы говорите?

— Сходите и посмотрите сами! отвѣчала О’Флагерти. — Я пожалуй останусь здѣсь, чтобы не возбуждать ревности въ вашей женѣ.

— Ревности! вскричала Джемима. — Да кто станетъ ревновать къ подобному созданію. Это значитъ унизить себя.

Терпѣніе, особливо въ минуты душевнаго волненія, не принадлежало къ качествамъ мистриссъ О’Флагерти и она начала дѣлать возраженія, повторять которыя здѣсь мы находимъ неудобнымъ. Дюкъ долженъ былъ снова вмѣшаться.

— Если вы проводите меня, то я сейчасъ же отправлюсь, сказалъ онъ мистриссъ О’Флагерти.

— Благодарю васъ, сказала эта лэди съ сардонической улыбкой:

— Я не хочу рисковать своей репутаціей, и потому съ вами не пойду.

Мистриссъ Дюкъ разразилась саркастическимъ смѣхомъ. Опасность между этими двумя лэди, доходившая до крайностей, становилась очевидною. Бѣдный Дюкъ не зналъ, что ему дѣлать. Онъ желалъ чѣмъ нибудь помочь несчастному Страйду, и въ тоже время боялся оставить мистриссъ О’Флагерти и свою жену вмѣстѣ.

Мистриссъ О’Флагерти поняла его.

— Идите же, Дуксъ, сказала она: — и посмотрите Страйда. Я до вашего возвращенія побуду здѣсь, за вашими дверьми, такъ что жена ваша можетъ видѣть меня, если ей угодно. Вы славный малый, продолжала она: — и мнѣ не хочется огорчать васъ, — а то бы я дала себя знать вашей красавицѣ.

Чтобы положить конецъ этой сценѣ, Дюкъ призналъ за лучшее сейчасъ же удалиться. Уходя, онъ спросилъ, есть ли свѣча въ комнатѣ Страйда?

— Свѣча! а откуда я возьму ее? — было отвѣтомъ. — Тамъ есть огонь, и для этого я должяа была разломать одинъ изъ пары моихъ стульевъ.

— Гдѣ его комната? спросилъ Дюкъ, который зналъ Страйда только на видъ.

— Разумѣется въ самомъ верху. Берегитесь, когда пойдете по лѣстницѣ, — она очень опасна,

Дюкъ немедленно перешелъ на противоположную сторону Рентъ, а мистриссъ О’Флагерти расположилась за дверями комнаты Дюка, распѣвая вовсе горло: — «О, красавица моя!» — и этимъ самымъ давая знать мистриссъ Дюкъ о своемъ присутствіи. Джемима между тѣмъ оставалась въ комнатѣ; состояніе ея души представляло въ эти Минуты довольно замѣчательный психологическій этюдъ. Она сѣла на стулъ по срединѣ между дверью и очагомъ; ея взглядъ устремленъ былъ на кострюлю, а слухъ сосредоточенъ на пѣніи мистриссъ О’Флагерти, которое она справедливо принимала за вызовъ на брань. Огонь горѣлъ ярко; кострюля закипѣла. Джемимѣ нужно было дѣйствовать, и она на время забыла мистриссъ О’Флагерти, не переставая впрочемъ слушать пронзительное пѣніе. Но чѣмъ далѣе она слушала, тѣмъ гнѣвъ ея становился сильнѣе, — и наконецъ дошелъ до того, что въ ней пробудилось непреодолимое желаніе вцѣпиться въ свою соперницу. Скрѣпя сердце, она старалась, однако, подавить въ себѣ это желаніе; внутреннее ея достоинство говорило ей, что она много потеряетъ, даже если выйдетъ и побѣдительницей, — смѣшавъ свое имя съ именемъ такой низкой твари. Несмотря на то, желаніе все болѣе и болѣе усиливалось въ ней, и она уже хотѣла удовлетворить его, какъ, къ счастію, мистриссъ О’Флагерти на минуту замолкла и вслѣдъ затѣмъ вошелъ Дюкъ. Послѣднія слова, долетѣвшія до слуха мистриссъ Дюкъ, были: — Ну вотъ спасибо тебѣ, Дуксъ, — ты добрый человѣкъ.

Джемима встрѣтила мужа далеко не ласково; ей досадно было его обращеніе съ мистриссъ О’Флагерти. Послѣднія слова этой лэди подлили масла въ огонь. Дюкъ, однако, не обратилъ вниманія на взволнованное состояніе своей жены и удовольствовался только тѣмъ, что спросилъ, готовъ ли бульонъ. Отвѣта не было. Дюкъ повторилъ вопросъ, но результатъ былъ тотъ же. — Джемима, сказалъ онъ наконецъ довольно суровымъ (для него) тономъ: — теперь не время сердиться. Бѣдный Страйдъ умираетъ, — а эта гадина берегла его все время. Придетъ пора, когда, можетъ статься, и тебѣ понадобится помощь, и ты будешь благодарна добрымъ людямъ! — поэтому не сердиться, а должно радоваться при видѣ подобныхъ людей.

Эти слова Дюка тронули Джемиму сильнѣе проповѣди архіепископа Кантерберійскаго. Она не отвѣтила ни слова, но наклонилась, поцаловала его, въ то время какъ онъ выпрямясь стоялъ передъ ней, и потомъ обратилась къ бульону. Убѣдясь, что процессъ ея стряпни идетъ удовлетворительно, она оставила ее наблюденію мужа, а сама отправилась въ квартиру Гобби.

О посѣщеніи Дюкомъ Страйда немногое можетъ быть сказано, но это немногое было очень грустно. Дюкъ, достигнувъ дома, съ большимъ трудомъ успѣлъ подняться на лѣстницу. Войдя въ комнату больнаго, онъ едва могъ дышать, до такой степени тяжелъ былъ въ ней воздухъ. Комната представляла собою картину самой жалкой нищеты. Въ окнахъ почти всѣ стекла были выбиты и, чтобы воспрепятствовать доступу холода, заткнуты клочками сѣна, соломы или тряпьемъ. Несмотря на то, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ оставались большія скважины, служившія для комнаты единственной вентиляціей. На очагѣ чуть-чуть теплился огонь, котораго не только было достаточно, чтобы пролить по комнатѣ тусклый свѣтъ, но и доказать полуобгорѣлыми кусками топлива, что показанія мистриссъ О’Флагерти были справедливы и что дѣйствительно они состояли изъ частей ея ломанаго стула. На полу, на чемъ-то похожемъ на тюфякъ или матрасъ, набитый хлопкомъ, сѣномъ и стружками, подъ рванымъ одѣяломъ, лежалъ несчастный Страйдъ. Смерть уже положила свою печать на его лицо, но онъ былъ спокоенъ и совершенно покоренъ своей участи. Дюкъ наклонился надъ нимъ и ласковымъ голосомъ сказалъ: — Вы, конечно, не знаете меня, — но я здѣшній и живу на противоположной сторонѣ. Мистриссъ О’Флагерти сказала мнѣ, что вы очень больны, и я пришелъ узнать, не могу ли чего нибудь сдѣлать для васъ.

— Премного вамъ благодаренъ, отвѣчалъ больной. Если вы подадите мнѣ библію, которая лежитъ на окнѣ, я принесете свѣчу, то мнѣ больше ничего не нужно, — я знаю, что я умираю и благодарю за это Бога.

— Вотъ библія, сказалъ Дюкъ: — свѣчку же сейчасъ вамъ пришлю; но не хотите ли чего нибудь поѣсть?

— Нѣтъ, — благодарю васъ. Мистриссъ О’Флагерти говорила, что я долженъ ѣсть, иначе умру, но я не безпокоюсь о смерти, — и чѣмъ скорѣе умру, тѣмъ лучше, потому что жизнь моя служитъ въ тягость другимъ, а мнѣ самому не доставляетъ никакого удовольствія.

— Однако, продолжалъ Дюкъ тѣмъ же кроткимъ ласковымъ тономъ: — не могу ли я сдѣлать для васъ чего нибудь еще?

— Больше ничего… благодарю васъ; по крайней мѣрѣ ничего больше я не имѣю права требовать отъ васъ, — хотя одному Богу извѣстно, какъ мучитъ меня мысль…

— Какая же? спросилъ Дюкъ.

— Что я буду похороненъ отъ прихода.

По возвращеніи домой, Дюкъ увидѣлъ (и даже услышалъ), что мистриссъ О’Флагерти стояла у его дверей. — Вотъ вамъ полкроны, сказалъ онъ: — купите для Страйда свѣчу и еще, чего онъ захочетъ. Завтра передъ выходомъ въ городъ я съ нимъ увижусь.

Отвѣтъ на это, возбудившій такое невольное негодованіе въ мистриссъ Дюкъ, намъ уже извѣстенъ.

Джемима въ свою очередь, придя въ домъ, гдѣ квартировалъ Гобби, съ трудомъ поднялась на лѣстницу и вошла въ комнату несчастной больной. Меблировка комнаты была въ высшей степени бѣдная, но все-таки несравненно превосходнѣе комнаты Страйда. Здѣсь, по крайней мѣрѣ, была порядочная постель; былъ каминъ съ пылавшимъ огнемъ, — былъ небольшой, старый, о трехъ ногахъ столъ, на которомъ горѣла свѣча, и чрезвычайно ветхій стулъ. Джемима подошла къ кровати и расположилась на противоположной сторонѣ отъ Гобби. Несчастное созданіе смотрѣло на нее съ той грустной улыбкой, которая такъ хорошо должна быть знакома посѣщающимъ бѣдныхъ больныхъ женщинъ, сознающихъ, что посѣщеніе это дѣлается имъ въ видѣ милостыни.

— Я готовлю для васъ вкусный бульонъ, — сказала Джемима: — Когда онъ вскипитъ, я принесу его вамъ. Теперь за нимъ смотритъ мой мужъ

Въ знакъ благодарности, бѣдная женщина кивнула головой, — она была такъ слаба, что говорить не могла.

— А ваша малютка? спросила Джемима.

Жена солдата отдернула рваное стеганное одѣяло на столько, что Джемима увидѣла подъ нимъ изнуреннаго блѣднаго ребенка, въ которомъ никакое человѣческое искусство не могло бы продлить жизнь на недѣлю. Съ полуоткрытыми глазами, онъ невидимому спалъ, пріютись къ матери, но всего вѣроятнѣе онъ былъ спокоенъ и не плакалъ единственно по совершенному отсутствію жизненныхъ силъ. Мать нагнулась слегка, чтобы взглянуть на ребенка, и потомъ приподняла глаза свои съ особеннымъ умоляющимъ выраженіемъ въ лицѣ, съ которымъ женщины показываютъ больныхъ своихъ дѣтей тѣмъ, на кого возлагаютъ надежду.

— Какая миленькая крошка, нѣжно сказала Джемима (Джемимѣ, ври всей ея добротѣ, предстояло дать отвѣтъ за болѣе тяжелые грѣхи, нежели эта маленькая ложь). Бѣдная мать снова посмотрѣла на свое дѣтище, и потомъ съ слезами на глазахъ, едва слышнымъ голосомъ произнесла: — какъ бы я желала, чтобы онъ не умеръ.

Но для несчастной женщины не представлялось ни малѣйшей надежды на такое счастіе; и Джемима, при всемъ желаніи угодить матери, не рѣшилась ободрять се и перемѣнила разговоръ на обыкновенные совѣты поддерживать силы и спокойствіе и не изнурять себя изъ-за ребенка. — Постарайтесь, моя милая, заснуть хоть на полчаса; къ тому времени будетъ готовъ бульонъ и я принесу его къ вамъ.

Мпетрнесъ О’Флагерти, получивъ отъ Дюка полкроны, тотчасъ же распорядилась купить немного молока, немного джину, немного хлѣба, масла и свѣчу. По возвращеніи домой, она воткнула свѣчу въ старую бутылку, зажгла ее и принесла изъ своей комнаты маленькую кострюлю, чтобы согрѣть молоко. Когда это было сдѣлано, она перелила молоко въ чайную чашку, прибавила въ него немного джипу, подошла къ Страйду, приподняла ему голову и нѣжно поднесла чашку къ губамъ. Бѣдный Страйдъ не могъ уже глотать, и потому отвернулся отъ чашки; — это сильно раздражило мистриссъ О’Флагерти и она, чтобы ободрить больнаго, осыпала его градомъ брани. Несчастный Страйдъ, стараясь угодить ей, сдѣлалъ вторичную попытку проглотить, но безуспѣшно, и мистриссъ О’Флагерти, уже безъ всякой брани, поставила чашку и опустила голову больнаго на подушку. Языкъ этой женщины и ея нѣжный уходъ за больнымъ представляли удивительный контрастъ. Очевидно, что она была весьма опытная нянька, но гдѣ она пріобрѣла эту опытность, сказать невозможно.

Замѣтивъ, что Страйдъ сильно страдаетъ, она рѣшилась перевязать его рану. Съ этой цѣлью она прежде всего взяла съ постели библію. Она сдѣлала это съ особеннымъ благоговѣніемъ, которое казалось тѣмъ болѣе поразительнымъ, что ее никто и никогда не видѣлъ въ церкви. Каждый разъ, когда Страйдъ спрашивалъ библію, она подавала ее молча, — по никакія просьбы съ его стороны не могли убѣдить ее почитать ему, а просьбы эти при слабомъ зрѣніи больнаго были весьма часты, — отказы ея въ этихъ случаяхъ никогда не сопровождались какими нибудь рѣзкими выраженіями. Мистриссъ О’Флагерти раскрыла страшную рану и приложила къ ней мазь, которую утромъ получила изъ больницы. Все это было сдѣлано нѣжно, быстро и искусно, и бѣдный страдалецъ почувствовалъ небольшое облегченіе, когда голова его снова была опущена на рваную подушку. Въ теченіи нѣсколькихъ минутъ господствовала тишина, но вдругъ мистриссъ О’Флагерти замѣтила, что Страйдъ шевелитъ губами, и она поспѣшила нагнуться къ нему, чтобы легче разслушать слова: — Какъ жаль, говорилъ онъ: — что вы, такая добрая, не можете обойтись безъ ругательствъ! Мистриссъ О’Флагерти язвительно улыбнулась и съ минуту оставалась безмолвною. Потомъ съ горечью сказала: — Я полагаю, Страйдъ, вы думаете, что мнѣ слѣдовало бы раскаяться и сдѣлаться респектабельной. Это не такъ легко, какъ вамъ кажется. Три-четыре года тому назадъ я рѣшилась было испытать это; дѣйствительно я каялась въ своемъ поведеніи, какъ иногда каюсь и теперь, но это ни къ чему не повело, Я отправилась къ пастору, который такъ много проповѣдуетъ о падшихъ сестрахъ, какъ онъ называетъ насъ. Я принесла ему покаяніе и сказала, какъ сильно хотѣлось мнѣ сдѣлаться респектабельной. Съ минуту онъ посмотрѣлъ на меня очень сомнительно. — Сколько тебѣ лѣтъ? спросилъ онъ. — Сорокъ пять, отвѣчала я. Онъ печально покачалъ головой. — Боюсь, сказалъ онъ: — едва ли можно повѣрить въ раскаяніе женщины, которой минуло сорокъ. — Нѣтъ, Страйдъ, ужь я останусь тѣмъ, что я есть. Всѣ ненавидятъ меня — быть можетъ они и правы — за то и я въ свою очередь всѣхъ ненавижу.

Послѣ непродолжительной паузы она продолжала съ такимъ чувствомъ въ голосѣ и манерахъ, какого въ ней, по всей вѣроятности, не подозрѣвали даже самые близкіе ея знакомые. — Страйдъ, если я когда обидѣла васъ, — впрочемъ, я знаю, что часто обижала, — то простите меня, — я это дѣлала безъ злобы. Ужь такая у меня привычка, отъ которой не могу отстать. Страйдъ былъ слишкомъ слабъ, чтобы отвѣтить, — вмѣсто того онъ подалъ ей руку. — Какая холодная у васъ рука! сказала она: — положите ее опять подъ одѣяло. И она помогла ему сдѣлать это, накинула на одѣяло свой рваный платокъ, чтобъ увеличить теплоту, и потомъ сѣла въ ногахъ постели. Нѣсколько времени она сидѣла молча, склонивъ на грудь голову, — потомъ приподняла глаза и взглянула на больнаго. Страйдъ былъ совершенно спокоенъ, — его дыханіе едва было слышно. — Бѣдный, сказала она: — я рада, что ты успокоился. Затѣмъ она снова приняла прежнюю позу и съ полчаса оставалась въ глубокой задумчивости. Убѣдясь, что Страйдъ совсѣмъ успокоился, она встала, поставила свѣчку на очагъ, вышла изъ комнаты и спустилась съ лѣстницы въ свою квартиру. Здѣсь, ощупью, но впрочемъ довольно свободно, такъ какъ въ комнатѣ почти вовсе не было мебели, отъискала плоскую склянку, подобную тѣмъ, которыя иногда красуются въ питейныхъ лавочкахъ, положила ее въ карманъ и безъ шляпки и платка вышла изъ дому.

Между тѣмъ въ другой бѣдной комнатѣ Джемима, въ ожиданіи приготовленія бульона, утѣшала, какъ могла, умирающую женщину. Гобби стоялъ по другую сторону кровати совершенно безмолвный и безъ всякаго движенія. Наконецъ Джемима встала и, прошептавъ Гобби, чтобы онъ не уходилъ до ея возвращенія, спустилась съ лѣстницы и черезъ дворъ пришла домой. Здѣсь Дюкъ усердно наблюдалъ за бульономъ. Джемима отвѣдала его и нашла превосходнымъ, сняла съ огня, перелила въ чашку и, прибавивъ для вкуса соли и перцу, приказала Дюку ложиться спать, чтобы на слѣдующее утро онъ могъ встать въ свое время и съ свѣжими силами. Дюкъ, во всемъ безпрекословно повиновавшійся своей женѣ, приступилъ уже къ ночному туалѣту прежде чѣмъ Джемима затворила дверь, но вскорѣ долженъ былъ остановиться. За дверями послышался голосъ Джемимы, въ которомъ звучалъ сильный гнѣвъ. На ея голосъ отвѣчалъ другой, едва ли еще не гнѣвнѣе, и черезъ нѣсколько секундъ поднялась сильная перестрѣлка, такъ что Дюкъ долженъ былъ снова одѣться и выбѣжать за дверь на помощь къ женѣ. Здѣсь онъ нашелъ Джемиму и мистрлссъ О’Флагерти въ весьма горячемъ спорѣ, при чемъ мистриссъ О’Флагерти употребляла выраженія, которыхъ мы не смѣемъ повторить, а Джемима, къ сожалѣнію должно сказать, возвышала свой голосъ до такихъ нотъ, которыхъ содрогнулась бы въ болѣе спокойныя минуты. Споръ усиливался и переходилъ уже въ брань несмотря на всѣ попытки Дюка къ умиротворенію, какъ, къ счастію, проходившій въ концѣ Рентъ полисменъ, услышавъ шумъ, явился для водворенія порядка и тишины. Джеашма только теперь замѣтила все неприличіе своего поведенія, и потому бросилась съ своей паціенткѣ, оставивъ мужа раздѣлываться съ полисменомъ. Само собою разумѣется, мистриссъ О’Флагерти была Знакома съ явившимся блюстителемъ порядка и не замедлила обратиться къ нему за защитой отъ нападеній Джемимы, но полисменъ былъ такъ нелюбезенъ, что не обратилъ на ея жалобу ни малѣйшаго вниманія и объявилъ ей, что если она не уйдетъ домой, то онъ возьметъ ее въ полицію и за нарушеніе спокойствія запретъ на замокъ. Мистриссъ О’Флагерти удалилась; Дюкъ, поговоривъ немного съ полисменомъ, воротился домой и легъ спать, но не могъ заснуть въ теченіе нѣсколькихъ часовъ.

Мистриссъ Дюкъ, по приходѣ къ больной, нашла, что ребенокъ плакалъ, а мать старалась его успокоить. И плачь ребенка и голосъ матери ясно говорили, какъ въ нихъ обоихъ мало оставалось жизни. Мать до такой степени была слаба, что при всѣхъ своихъ усиліяхъ, не могла приподняться и облокотиться. Джемима подняла ребенка и на минуту отдала его на руки Гобби, а сама между тѣмъ поправляла постель. Она положила подушку такъ, чтобы больная могла сидѣть въ постели и кушать бульонъ, потомъ приподняла ее, но черезъ нѣсколько секундъ больной сдѣлалось дурно и Джемима принуждена была оставить ее въ прежнемъ положеніи. Обморокъ до такой степени былъ силенъ, что Джемима серьезно стала тревожиться, что онъ кончится не иначе, какъ съ окончаніемъ жизни, но наконецъ больная немного поправилась. Лишь только она пришла въ чувство, какъ Джемима взяла чайную ложку и начала кормить ее бульономъ. Больная съ большимъ трудомъ проглотила нѣсколько ложекъ и потомъ сдѣлала движеніе рукой, что больше не хочетъ. Она поблѣднѣла еще больше, если только это возможно, слегка повернула голову на подушкѣ и послѣ того оставалась неподвижною. Ребенокъ снова началъ свой слабый крикъ, но мать не обратила на него вниманія. Доводима, судя по молчанію больной, вообразила, что ей хочется спать, и потому прошептала Гобби, чтобы онъ взялъ ребенка внизъ въ свою комнату и на время далъ бы покой его матери. Гобби, не сказавъ ни слова, подошелъ къ двери; Джемима взяла свѣчу, проводила его съ лѣстницы, зажгла въ его комнатѣ огонь и воротилась наверхъ.

Въ своей маленькой комнаткѣ, Гобби началъ ходить взадъ и впередъ и, поддѣлывая грубый голосъ свой подъ тонъ няньки, старался успокоить ребенка, но безъ успѣха: слабый крикъ или вѣрнѣе сказать, слабые стоны не умолкали. Наконецъ Гобби остановился на минуту, открылъ лицо ребенка, посмотрѣлъ на него и печально покачалъ головой. Потомъ снова закрылъ его, снова началъ ходить взадъ и впередъ, и на этотъ разъ вздумалъ попробовать, какое дѣйствіе произведетъ на него пѣніе. Съ этою мыслію онъ запѣлъ, сообщая своему голосу самый нѣжный тонъ, пѣсню ссыльнаго, начинающуюся словами:

"Въ майское свѣтлое утро

Корабль кашъ поплылъ по тихой рѣкѣ.

— Это везутъ каторжно-ссыльныхъ!

Говорили матросы сосѣднихъ судовъ.

— Межь ними много есть дѣльныхъ людей.

Приговорили однако жь за ихъ преступленья

Переселиться на долго — въ Ботани-Бэй.

Но и это пѣніе не успокоивало ребенка; онъ, стоналъ безпрерывно. Гобби замолчалъ, остановился, и отворивъ посудный шкафъ, взялъ оттуда небольшую кружку, на днѣ которой оставалось отъ чая нѣсколько чайныхъ ложекъ молока. Онъ обмакнулъ въ молоко кусочекъ булки и приложилъ къ губамъ ребенка, воображая, что послѣдній былъ голоденъ. Бѣдный ребенокъ отвѣчалъ на эту заботливость только усиленнымъ стономъ. Гобби поставилъ въ шкафъ кружку и снова принялся за пѣніе. Его пѣсня (повидимому единственная, которую онъ зналъ) польстила ему; она начала производить желанное дѣйствіе, ребенокъ становился спокойнѣе. Довольный такимъ успѣхомъ, Гобби запѣлъ громче и даже веселѣе, стоны ребенка окончательно прекратились. Гобби призамолкъ и началъ вслушиваться. Имъ внезапно овладѣло какое-то невыразимое, торжественное чувство, въ которомъ онъ не могъ дать себѣ никакого отчета. Притаивъ дыханіе, онъ приподнялъ съ лица ребенка фланелевое одѣяльце и въ моментъ узналъ все — ребенокъ былъ мертвъ!

Съ благоговѣніемъ закрылъ онъ лицо бѣднаго малютки и нѣсколько времени оставался въ совершенномъ недоумѣніи, не зная, что ему дѣлать. Наконецъ онъ рѣшился отправиться къ Джемимѣ и спросить ея совѣта. Сдерживая дыханіе, безъ башмаковъ, на цыпочкахъ, чтобы не потревожить несчастную мать, Гобби поднялся на верхъ; но при всѣхъ предосторожностяхъ Джемима услышала его. При первомъ взглядѣ на лицо Джемимы, Гобби увидѣлъ, что въ комнатѣ происходило что-то печальное, — бѣдная мать умирала. Когда онъ вошелъ, единственными признаками жизни страдалицы служили только одни предсмертныя судорожныя движенія. Молча тотъ и другая стали подлѣ ея кровати. Гобби, съ мертвымъ ребенкомъ на рукахъ, наблюдалъ приближеніе смерти къ матери. Не долго пришлось дожидаться этой страшной минуты, когда «изъ живаго существа образовался земной прахъ». Возвратившійся ссыльный не старался удерживать своихъ слезъ, а высокая, здоровая, толстая, кривая женщина, чрезъ выраженіе своего лица, была положительно прекрасна. Гобби положилъ ребенка на грудь матери, и оставивъ свѣчу догорать на столѣ, онъ и Джемима молча вышли изъ комнаты.

На другое утро, Дюкъ, передъ отправленіемъ въ обходъ, пошелъ навѣстить Страйда. Дверь въ комнату бѣднаго страдальца была отворена и онъ вошелъ. Въ ногахъ постели сидѣла мистриссъ О’Флагерти, невидимому спавшая и очевидно пьяная, потому что подлѣ нея лежала пустая бутылка отъ джину. На постели лежалъ Страйдъ, къ счастію мертвый. Дюкъ хотѣлъ разбудитъ пьяную женщину, но напрасно. Убирайтесь! было единственнымъ отвѣтомъ, который онъ могъ получить.

Хотя намъ и должно ускорить ходъ событій, но прежде мы скажемъ нѣсколько словъ о погребеніи тѣхъ, которые только что оставили нашу сцену и потомъ воротимся къ продолженію нашего разсказа. Бѣдный Страйдъ былъ похороненъ, чего онъ страшился, отъ прихода, но къ счастію, онъ былъ уже тамъ, гдѣ это обстоятельство не могло огорчить его. Его никто не оплакалъ, никто не проводилъ до могилы. Мистриссъ О’Флагерти, надо отдать ей справедливость, намѣревалась исполнить и то и другое, но повстрѣчавшаяся непріятность на улицѣ Бродуей, вслѣдствіе которой полисменъ пригласилъ ее въ полицейское управленіе, а судья приказалъ запереть ее и тѣмъ самымъ удалить отъ общественнаго наблюденія на четырнадцать дней, помѣшала этому исполненію. Говоря проще, рука мистриссъ О’Флагерти нечаяннымъ образомъ очутилась въ карманѣ какой-то незнакомой лэди, которая, не принявъ во вниманіе извиненія мистриссъ О’Флагерти, что было очень холодно и она не знала, «куда дѣваться съ руками», отдала ее полисмену, и такимъ образомъ бѣдная женщина провела въ тюрьмѣ много дней послѣ похоронъ. Она уже назначила себя душеприкащицей Страйда и дала знать приходу о необходимости похоронъ. Ея распоряженіе ничтожнымъ имуществомъ покойнаго друга было довольно замѣчательно. Библію она взяла себѣ. Она не имѣла на нее ни малѣйшаго права, но очевидно, она не считала это за воровство, потому что взяла ее открыто и съ благоговѣніемъ положила ее на старый комодъ, единственный порядочный предметъ мебели во всей ея комнатѣ. Платье покойнаго было очень бѣдно, но живущіе въ такихъ мѣстахъ, какъ Ренты, знаютъ, что въ глазахъ торгашей старымъ платьемъ даже грязная тряпка имѣетъ свою цѣну. Мистриссъ О’Флагерти не прикоснулась къ этому достоянію и оставила его въ рукахъ приходскаго гробовщика. Такъ какъ бѣднякъ ничего больше не имѣлъ, то объ имуществѣ его не было ни малѣйшаго спора и черезъ два дня послѣ его смерти земля приняла бренные останки этого тихаго, никого не обидѣвшаго и много страдавшаго человѣка.

Молодую жену солдата хоронили тоже отъ прихода, но ей оказано было большее вниманіе. Гобби съ своей стороны употребилъ всѣ усилія, чтобы похороны были по возможности комфортабельны. Джемима не принимала въ нихъ участія по причинамъ, которыя мы объяснимъ впослѣдствіи. Когда бѣдную женщину положили въ гробъ, Гобби въ особенности старался о томъ, чтобы малютку положили съ лѣвой стороны, «ближе къ сердцу». Онъ хотѣлъ украсить гробъ живыми цвѣтами, «какъ это дѣлается въ той части свѣта, откуда онъ прибылъ». Но такъ какъ время было зимнее и живые цвѣты для его скудныхъ средствъ недоступны, — то вмѣсто ихъ онъ купилъ душистыхъ травъ. Во время выноса тѣла онъ въ толпѣ обитателей Рентъ стоялъ на дворѣ, спокойно покуривая трубку. Когда гробъ показался въ дверяхъ, Гобби въ знакъ уваженія выколотилъ золу изъ трубки и послѣдовалъ за нимъ, хотя въ значительномъ разстояніи. На кладбищѣ онъ остановился шагахъ въ пятидесяти отъ могилы и во время чтенія молитвы, снялъ шляпу, но слегка повернулся въ сторону, какъ будто стараясь показать, что онъ сдѣлалъ это ради своего удобства, а не потому что провожалъ похороны. Когда священникъ кончилъ молитвы, Гобби надѣлъ шляпу и сталъ наблюдать за зарытіемъ могилы. Могильщики очевидно торопились и большими глыбами бросали землю замѣтивъ это, онъ подошелъ къ нимъ.

— Послушайте, братцы, сказалъ Гобби: — зачѣмъ вы бросаете такія большія глыбы?

— А вы боитесь, что онѣ разбудятъ ее? спросилъ одинъ изъ могильщиковъ.

— Нѣтъ; — но было бы человѣчнѣе, если бы вы зарывали потише.

— Вы, вѣрно, знали ее?

— Зналъ, и даже очень хорошо, это было такое доброе созданіе, какихъ мало на свѣтѣ.

— Я не зналъ, что вы ее знали, — сказалъ могильщикъ, начиная легче бросать землю: — а кто она была?

— Жена солдата; мужъ ея съ полкомъ далеко отсюда.

— Бѣдная, сказалъ могильщикъ, нисколько не интересуясь исторіей покойницы, но съ очевиднымъ сочувствіемъ къ печали оставшагося въ живыхъ ея друга. — Бѣдная, — очень жаль; и разговоръ продолжался въ этомъ родѣ до окончанія работы.

— Благодарю, пріятель, сказалъ Гобби, когда все было кончено.

— Не на чемъ, отвѣчалъ могильщикъ, очищая свой заступъ осколкомъ стараго гроба.

Гобби воротился домой въ печальномъ настроеніи духа: онъ оставался въ этомъ положеніи почти до вечера, когда для развлеченія взялъ свою кису и вышелъ изъ дому. Черезъ часъ его уже видѣли какъ онъ у кенсингтонской церкви навязывалъ проходящимъ свои товары. Отъ какого-то торговца онъ пріобрѣлъ замѣчательную коллекцію разныхъ вещей или, всего вѣроятнѣе, находясь въ теченіи нѣсколькихъ дней безотлучно при больной женщинѣ, и слѣдовательно, не имѣя возможности сдѣлать новыхъ закупокъ, онъ собралъ все, что было подъ рукой, и изъ этого всего образовалось то, что извѣстно подъ общимъ названіемъ хлама. Чтобы познакомить читателя съ свойствомъ товара Гобби, мы приведемъ здѣсь его слова, которыми онъ заманивалъ покупателей:

— Коллекція сорока пяти любимыхъ романсовъ, пропѣтыхъ передъ ея величествомъ въ Виндзорѣ, содержащая въ себѣ, кромѣ всѣхъ новыхъ и фэшенебельныхъ мелодій, знаменитыя пѣсни: — «Я бы птичкой быть желала», «Гитары плѣнительный звукъ», «Море, море, открытое море», «Я далеко уѣзжаю», «Румяна, какъ вишня», «Мое сердце и арфа», «Приди ко мнѣ и посмотри». — Есть зеркальце, на которомъ всякая барышня можетъ узнать заглавныя буквы своего суженаго, — стоитъ только дохнуть на него; — буквы сейчасъ же изчезнутъ, такъ что никто ихъ не увидитъ. Зеркальце это было представлено членамъ геологическаго общества, которые единодушно признали его величайшей рѣдкостью одушевленной природы. Есть любопытныя коллекціи новѣйшихъ шарадъ и загадокъ, какъ напримѣръ: — Когда дверь не бываетъ дверью? Когда человѣкъ бываетъ тоньше ремешка? — Что прежде всего дѣлаетъ молоденькая лэди, отправляясь въ церковь? Почему устрица считается самымъ удивительнымъ созданіемъ въ природѣ? — и сорокъ другихъ. Все это служитъ для пріятнаго препровожденія времени, и что можетъ быть дешевле моего товара? каждая вещь стоитъ всего пенни.

<Публикация не окончена.>

"Современникъ", №№ 1, 2, 4

---

1. Rents — такъ называются мѣста въ самыхъ глухихъ и отдаленныхъ частяхъ Лондона, принадлежащія одному какому нибудь лицу и застроенныя рядами небольшихъ домовъ, разбитыхъ на безчисленное множество маленькихъ квартиръ. Здѣсь гнѣздится обыкновенно самый бѣдный классъ лондонскаго населенія. Эти мѣста, въ особенности въ вестминстерскомъ кварталѣ, часто служатъ притономъ воровъ и мошенниковъ и всякаго рода подозрительныхъ лицъ. Rents — названіе облагороженное; въ простомъ народѣ они называются back-slums — задворки, трущобы. Примѣч. переводчика.
2. Изъ романа Диккенса: «Oliver Twist».
3. Ducks — значитъ утки.