Сергѣй Колкій. Зеленая исповѣдь. Стихи и разсказы. СПБ. 1912 г. — стр. 75, ц. 90 к.
Левъ Зиловъ. Дѣдъ. Поэма. К-во «Метели». 1912 г. М. стр. 135, ц. 1 р. 50 к.
Ѳедоръ Кашинцевъ. Боли сердца. Стихи. СПБ. 1911. стр. 184, ц. 1 р.
Михаилъ Гальперинъ. Мерцанія. Собраніе стиховъ, кн. I. К-во «Графика». 1912 г. стр. 125, ц. 1 р. 50 к.
А. Marie. Лирика. Парижъ. 1912. Стр. 123, ц. 1 р.
Впереди всѣхъ, несомнѣнно, стоитъ Сергѣй Колкій. Уже изъ самаго заглавія книжки — «Зеленая исповѣдь» — видна претензія автора на какую-то особенную, небывалую оригинальность. Едва раскрывъ книжку, читатель наталкивается на предисловіе, въ которомъ устанавливается, что въ настоящее время русское искусство находится на краю гибели. Искусство гибнетъ, и Сергѣй Колкій призванъ къ спасенію его. И вотъ, — какъ онъ спасаетъ. Я предоставляю автору говорить самому за себя:
Я буду пѣть о сферахъ, мнѣ послушныхъ, —
О волнахъ морскихъ и воздушныхъ.
Вашихъ мыслей убогихъ мнѣ не нужно.
Я буду пѣть не о земномъ, что всѣмъ доступно…
Я буду пѣть смѣло и неотступно.
И я не хочу, невѣжды, внимать вамъ послушно".
Разъ…
… И согбенный, съ клюкою — о, муки ада,
Онъ отъ нея, отъ тьмы, ужъ снова невдалекѣ,
Близится вновь къ той тьмѣ., тьмѣ заката;
Онъ, еще не насладившійся пахучей розой въ его рукѣ.
Два… Думается, что довольно.
Кромѣ стиховъ, въ книжкѣ есть еще три небольшихъ разсказа, — одинъ изъ которыхъ — «Арендаторъ» — посвященъ даже М. Д. Челышеву, — но о нихъ лучше не говорить: невозможная банальщина содержанія и ужасное выполненіе.
Левъ Зиловъ — не начинающій поэтъ. Въ 1908 и 1911 годахъ имъ уже выпущены двѣ книги стиховъ, и поэма «Дѣдъ», такимъ образомъ, является третьей. Но тѣмъ болѣе непростительнымъ представляется намъ выпускать такія поэмы.
Прежде всего о содержаніи. Несмотря на чрезвычайную растянутость, оно весьма туманно. Въ поэмѣ почти нѣтъ дѣйствія. Есть только разсужденія, иногда переходящія въ простой наборъ словъ, сквозь который изрѣдка проскальзываетъ что-то. Да и самая тема довольно странна: главный герой — умершій дѣдъ, который оживаетъ и женится на своей внучкѣ. Собственно говоря, «Дѣдъ» вовсе не поэма. Поэтическаго элемента въ немъ почти нѣтъ, какъ нѣтъ поэтическаго чувства у автора. Чтобы не быть голословнымъ, приведу мѣсто, гдѣ это выразилось довольно ярко. Описывается разговоръ дѣда съ луннымъ мальчикомъ, который предлагаетъ дѣду вернуть ему снова былую молодость. Вотъ это мѣсто:
— Ты хочешь жить, мертвецъ. Я — мертвыхъ оживитель,
Профессія недавняя… Родитель
Твой оживленъ былъ мной за радужную, но —
Онъ слова не сдержалъ и умеръ вновь давно…
Теперь поручено мнѣ требовать залога…
Залогъ пустяшный — твой фамильный брилліантъ.
Онъ будетъ при тебѣ… не думай, ради Бога,
Что мы жулье, что я такой же франтъ,
Какъ внукъ твой Константинъ. Останется съ тобою Твой брилліантъ, но заложить, продать Его не смѣешь ты. Онъ закрѣпленъ судьбою Отнынѣ за бюро., которымъ воскрешать Тебѣ подобныхъ посланъ я въ ущербы Луны… Согласенъ?..
Вотъ она новая поэзія!..
Въ техническомъ отношеніи стихи Льва Зилова, правда, лучше стиховъ г-на Колкаго, равнаго которому вообще, пожалуй, трудно найти въ русской литературѣ, но все же весьма плохи. Онъ пишетъ октавами, но форма эта ему не удается, и. размѣръ часто не выдержанъ. Чтобы втиснуть слово въ строку, онъ частенько прибѣгаетъ къ сокращеніямъ, напримѣръ: «зайчьей лапкой», «въ акваріяхъ», «троюроднымъ братомъ», «судрожно качаясь», и т. д. Съ рифмами онъ обращается совсѣмъ запросто. На каждой страницѣ тому можно найти по нѣсколько примѣровъ. Такъ риѳмуется у него каминъ съ бенедиктиномъ, «змѣѣ» и «чертѣ», «окно» и «глубоко», «водѣ» и «воркотнѣ», «день-два» и «тогда»,, «зонты» и «блины», и прочая, и прочая…
Нѣтъ, и не г-ну Зилову предстоитъ спасти погибающее русское, искусство…
Не спасетъ его и Федоръ Кашинцевъ. Его поэзія носитъ какой-то демонически-гробокопательскій характеръ. Изъ него, несомнѣнно, вышелъ бы превосходный кладбищенскій сторожъ, и лишь какимъ-то непонятнымъ и прискорбнымъ недоразумѣніемъ можно объяснить то, что онъ началъ писать стихи.
Съ технической стороны онъ лучше г-на Зилова. Размѣромъ и риѳмой владѣетъ довольно сносно. Что же касается искаженія языка, то въ этомъ не уступитъ. Художественнаго вкуса почти не замѣтно. Г-нъ Кашинцевъ любитъ всякія «страшныя» слова, любитъ писать ихъ обязательно съ большой буквы и, вообще, ничего не можетъ выразить просто — все съ надрывомъ, все съ какой то необычайной позой. О себѣ онъ говоритъ такъ:
Я внѣ обычности понятій —
Вѣсы иль принятый шаблонъ
Въ игрѣ всеобщихъ воспріятій
Мнѣ не диктуютъ свой законъ.
Всюду у него трупы, стоны, развратъ, ужасъ, движенье сферъ, адскія боли, постижности, предни, предзакатъ, предчеловѣкъ, предрожденіе и пр. Словесный арсеналъ выродившагося крайняго декадентства усвоенъ имъ цѣликомъ. Если это поэзія, то поэзія больного человѣка. И самъ г-нъ Кашинцевъ неоднократно даетъ подтвержденіе этого.
Я въ міръ подкинутъ. Я подкинутъ
Голоднымъ, голымъ… тмя нѣтъ.
Мнѣ имя нѣтъ. Я опрокинутъ
Природой навзничь: Я поэтъ.
Смѣется міръ, и дразнятъ дѣти,
Злословятъ взрослые… И вотъ
Таскаю я лохмотья эти,
Согбенный горемъ идіотъ…
Довольно примѣровъ. Комментаріи же излишни.
Если стихи г. Кашинцева не кривлянье, не пошлая поза, не «фразеологія», пустая и безсмысленная, то, несомнѣнно, произведеніе больной, надорванной психики. И въ томъ, и въ другомъ случаяхъ, едва ли приходится чего-либо ожидать. А жаль, ибо въ книгѣ изрѣдка попадаются правильныя мысли. Я приведу одно стихотвореніе подъ заглавіемъ «Зачѣмъ молчать?»
Зачѣмъ молчать? Есть мысль — скажи;
Обидѣлъ богъ — возстань на бога;
Бьетъ человѣкъ — мечъ обнажи;
Не стой безъ шапки у порога.
Закрыта дверь — стучи открыть;
Нѣтъ знаній — знаній домогайся;
Ты нищій — первымъ надо быть;
Не можешь. — Гинь! Не унижайся!
Это, быть можетъ, неуклюже сказано, но все же сильно, вѣрно и просто. Главное, просто. Это единственное простое стихотвореніе: во всей книгѣ. А между тѣмъ истинная поэзія — поэзія жизни, а не смерти — неразлучна съ простотой: вѣдь жизнь-то — она простая.
A. Marie также принадлежитъ къ «опрокинутымъ навзничь», по удачному опредѣленію Ф. Кашинцева.
Книжка издана съ большой претензіей на оригинальность и изящество, но содержаніе не соотвѣтствуетъ этой претензіи. Есть два-три сносныхъ стихотворенія, главнымъ образомъ, въ отдѣлѣ «Радость», который весь написанъ александрійскими стихами. Но они не искупаютъ книжки. Много надуманнаго «пессимизма» и «разочарованія» въ жизни.
Прекрасенъ міръ, но жизнь бѣдна, а пѣснь,
Пѣснь лишь мечта, рожденная любовью…
или:
Съ средней долей не могу я примириться,
А добыть другую гдѣ же силы?
Только остается, что молиться,
Только остается, ждать могилы…
Словомъ, «въ мірѣ прочнаго нѣтъ ничего, все уносится мимо, мимо…»
Техника слаба. Риѳмуются вѣтеръ и сеттеръ, кубокъ и красоту Богъ, сумерекъ и имя рекъ (да еще въ скобкахъ). Любитъ A. Marie слова, вродѣ «мерцающей личности», «ясной всемірности», «тихой вечернести». Плохо все это.
Книжка снабжена изумительно нелѣпыми, «подъ лубокъ», заставками и концовками французскаго художника А. Лота.
О Михаилѣ Гальперинѣ почти нечего сказать. Не вѣрится какъ-то, что онъ молодъ, что это — его первая книжка, и что выпущена она теперь, въ 1912 -году. Слишкомъ ужъ перепѣты всѣ эти мотивы, слишкомъ много разъ сказаны эти слова. Конечно, дѣло не въ словахъ, ибо они не умираютъ и не умрутъ, покуда будетъ существовать человѣчество. Но секретъ безсмертія словъ заключается въ способности всегда сказать ихъ какъ-то по новому, по своему, а этой-то способности у М. Гальперина и нѣтъ. И вотъ поэтому-то онъ и не можетъ выбиться изъ круга банальщины и посредственности. Вся сущность его поэзіи заключается въ двухъ строчкахъ, одного извѣстнаго поэта:
Сбиваетъ сладкія сливки
Изъ любви, соловья и луны…
Всегда бываетъ такъ радостно встрѣчать новыя книжки съ новыми фамиліями молодыхъ авторовъ. Вѣдь въ нихъ — будущее нашей, литературы, они должны притти и оказать намъ какое-то новое слово о жизни, о мірѣ, о себѣ. Но много званныхъ — да мало набранныхъ.. И это такъ грустно…