Янко кладбищенский (Сырокомля; Пальмин)/1879 (ДО)
| Янко кладбищенский |
| Оригинал: польск. Janko cmentarnik. — Перевод созд.: 1856. |
ЗАПѢВКА.
Встарь въ деревнѣ нашей жили
Веселѣй, не такъ:
Отъ души хлѣбъ-соль водили,
Наши парни хваты были,
Дѣвы — алый макъ!
Ныньче люди поумнѣли,
Но и жить зато тяжелѣ —
Жизнь уже не та!
Тощи пажити родныя,
Блекнутъ цвѣтики степные,
Вянетъ красота!
Краснымъ днямъ не знали счета
Лѣтомъ и зимой:
Ужъ работа, такъ работа —
Не жалѣли силъ и пота,
Пиръ — такъ пиръ горой!
Но не тѣ ужъ люди въ мірѣ:
За работой и на пирѣ
Мало жизни въ нихъ,
Старики жъ, что славно жили,
Вѣковѣчнымъ сномъ почили
Въ тѣмѣ гробовъ своихъ!
Эхъ! пойду я къ дѣдамъ въ гости,
Имъ поклонъ отдамъ.
Жбанчикъ меду на погостѣ
Выпью, гдѣ лежатъ ихъ кости,
И поплачу тамъ...
I.
Какъ надъ могилами ночью глухою
Рой огоньковъ пролетаетъ порою,
Такъ наши дни золотые прошли
И затерялись въ туманной дали...
Правда, и встарь мы не иначе жили:
Люди всегда одинаковы были,
Людямъ и свѣту судьба не одна-ль?
На небѣ тучки, на сердцѣ печаль;
Изрѣдка радостный лучъ просвѣтлѣетъ,
Душу утѣшитъ и тучки разсѣетъ,
И пропадетъ за туманною мглой...
Дождь прошумитъ, очи брызнутъ слезой...
Вѣкъ перемѣшаны между собою
Проблески свѣта съ ненастною мглою,
Все же прошедшаго радостный лучъ
Въ памяти ярче и горя, и тучъ...
Вспомнивъ былое, бьетъ сердце тревогу,
А отчего - только вѣдомо Богу...
Вотъ отчего вѣкъ прожитый намъ милъ:
Юности нашей ровесникъ онъ былъ.
Помнить людей же намъ лобо и мило:
Много межъ ними свидѣтелей было
Первыхъ стремленiй, когда мы душой
Къ цѣли безвѣстной неслись и святой,
Рвали цвѣты, мотыльковъ догоняли,
И ко всему, что изъ блещущей дали
Сердце манило - мы рвались впередъ.
Нынѣ жъ печально сынъ горя идетъ.
Долу поникнувшій, много узнавшій,
Ставший умнѣй и несчастнѣе ставшій...
Обремененный дорожной сумой,
Еле бредетъ онъ безъ силы былой,
Тернiе ноги его изъязвило,
Къ цѣли идетъ онъ, - а цѣлью могила...
II.
Чистое утро младенческихъ дней!
Было ты пасмурно въ жизни моей. —
Вѣкъ такъ: что было,- и будетъ все то же.
Завтра — какъ съ вечера... Но отчего же
Память о дальнемъ минувшемъ моемъ
Блещетъ плѣнительнымъ свѣтлымъ вѣнцомъ?
Въ этомъ сіяньи встаютъ, какъ живыя,
Тѣни минувшаго, тѣни родныя...
Край, увидавшій мой первый разцвѣтъ,
Больше возврата куда уже нѣтъ...
И уношусь я сквозь дымку былаго
Къ кровлѣ завѣтной жилища роднаго.
Къ камнямъ знакомымъ родимыхъ церквей.
Къ вѣтру, что дуетъ съ родимыхъ полей...
Свѣтлыхъ видѣній встаетъ вереница:
И голоса, и знакомыя лица
Тѣхъ, съ кѣмъ такъ близко когда то я жилъ.
Хлѣбъ ѣлъ побратски и мысли дѣлилъ...
Грудь ли подъ бременемъ тяжкимъ устанетъ,
Сердце ли жизнью кипѣть перестанетъ..
Тяжко вздыхаешь: о, Боже ты мой!
Еслибъ вернуться къ той жизни былой!
Если бы ожили тѣни былаго...
Сердце застывшее вспыхнуло бъ снова!
Тщетныя грезы въ мечтаньи пустомъ:
Жизнь вѣдь и тамъ шла своимъ чередомъ...
Крышамъ, покрытымъ измятой соломой,
Видъ измѣнилъ новый мохъ незнакомый;
Тѣ жъ деревца, что я братски любилъ,
Выросли, полныя мощи и силъ,
Я же ихъ вижу, о прошломъ мечтая,
Точно такими, какъ видѣлъ тогда я.
Время-жъ и ихъ измѣнило давно...
Иначе все тамъ, - овинъ и гумно...
Звонъ колокольный - и тотъ измѣнился —
Колоколъ новый, а прежній разбился...
Лица же? Мнѣ ихъ теперь не узнать.
Жизнь и на нихъ положила печать...
Въ люлькахъ играютъ младенцы другіе,
Выросли дѣти и стали большие.
Взрослый поникъ головою сѣдой,
Старцы въ могилѣ вкусили покой.
Все то мнѣ чуждо... Нѣтъ прочь ихъ! Не надо...
Въ сердцѣ больнѣе печаль и досада,
Въ нихъ не узнать мнѣ тѣхъ прежнихъ людей...
Дайте роднаго мнѣ, дайте скорѣй!
Какъ глубоки на челѣ ихъ морщины
Слѣдъ прожитаго, недуговъ, кручины...
Голосъ дѣвичій, что сердце ласкалъ,
Грубымъ и хриплымъ изъ нѣжнаго сталъ.
Мужескій голосъ, исполненный силой,
Чуть шепелявитъ у старости хилой...
Вслушайся - нѣтъ ли завѣтнаго въ немъ?
Нѣтъ, онъ чужой мнѣ!.. Я съ нимъ не знакомъ!
Все измѣнилось!.. А души людскія?
Прежде въ нихъ жили мечты золотыя,
Но эгоизма тупаго печать
Ихъ заклеймила... И ихъ не узнать!
Помню я къ небу взведенное око,
Вѣру, пылавшую въ сердцѣ глубоко,
Съ чистой любовью въ груди молодой,
Неисчерпаемой, пылкой, живой...
Нынѣ, какъ ледъ, это все оковали
Разочарованность, опытъ, печали...
Да, ужъ давно въ этихъ персяхъ царятъ
Холодъ безвѣрія, пошлый развратъ,
И осквернило тупое глумленье
Прежнюю вѣру, былое стремленье...
Прочь отъ меня! Я съ тобой не знакомъ!
Юной души твоей чистымъ огнемъ
Думалъ согрѣться я... Образъ твой милый
Передо мной съ животворною силой
Въ розовомъ блескѣ такъ часто парилъ.
О, для чего жъ ты, какъ демонъ, разбилъ
Призракъ прелестный моихъ сновидѣній,
Юности прошлой счастливыхъ мгновеній,
Гдѣ, какъ въ источникъ чистомъ, порой,
Я освѣжался скорбящей душой,
Гдѣ выплывала надежда златая,
Грудь мою прежнимъ огнемь согрѣвая?!
Тяжко, ахъ, тяжко, что прошлые дни
Вновь не вернутся!.. Промчались они!
Прежніе люди сномъ вѣчнымъ почили,
Быстро насъ время уноситъ къ могилѣ...
Намъ не продлить ли минуту одну?
Взглянемъ прошедшихъ временъ въ глубину.
III.
Если меня вы послушать хотите,
Крошку вниманья, друзья, удѣлите
И, по старинному, сядьте кругомъ,
Я разскажу вамъ о давнемъ быломъ.
Быль деревенская, грустно-простая...
Самъ её слышалъ я, въ мірѣ блуждая...
Слезы ли вызоветъ, смѣхъ ли она, -
Лишь не прогнѣвайтесь, если скучна...
IV.
Лѣтъ за полсотню, быть можетъ, и больше,
Въ дальней деревнѣ, въ Литвѣ или Польшѣ,
Жилъ-былъ крестьянинъ одинъ молодой,
Парень веселый, красивый, живой.
Чистое сердце его не черствѣло;
Если любилъ онъ, - люобилъ безъ предѣла,
Если работалъ - всей грудью своей,
Землю пахалъ онъ - лилъ потъ, какъ ручей.
Если жъ гулялъ, такъ на славу, бывало
Чутко въ немъ сердце на все отвѣчало.
Всѣмъ отъ души онъ былъ радъ протянуть
Руку на помощь, объятіямъ грудь.
Янко любили, какъ брата, сердечно;
Онъ, на сосѣдей работая вѣчно,
Въ чемъ бы кому ни случилась нужда,
Груди и силъ не жалѣлъ никогда.
Крѣпко любилъ онъ деревню родную,
Чтилъ и лелѣялъ семью дорогую,
Поле любилъ онъ и лугъ свой родной,
Рѣчку, плескавшую чистой струей,
Лѣсъ и дымокъ, что курился по хатамъ,
Всѣмъ былъ и другомъ, и истиннымъ братомъ;
Дѣвушекъ красныхъ всѣмъ сердцемъ любилъ,
Кладбище съ Божіей церьковью чтилъ.
Самъ всѣхъ любившій и всѣми любимый,
Весело жилъ онъ въ деревнѣ родимой:
Сладко съ другими дѣлитъ пополамъ
Горе и радость, любимымъ друзьямъ
Сердце, какъ братьямъ, вполнѣ открывая;
Въ искренней дружбѣ отрада живая.
Смерть ли кого-нибудь срѣжетъ косой,
Янко, бывало, скорбитъ, какъ родной.
Мучаетъ Янко чужая утрата,
Будто отца потерялъ онъ иль брата;
Яму онъ выроетъ, гробъ смастеритъ
И объ умершемъ молитву творитъ.
Если же средствъ у родни не достало,
За погребенье заплатитъ, бывало...
Ну, ужъ за то, гдѣ гулянка порой,—
Янка заслышать за дальней горой...
Пляшетъ онъ, ухарски тамъ распѣвая,
Такъ дорога ему радость людская...
Свадьбу ли правятъ, — онъ въ дружки готовъ;
Лучший онъ пахарь изъ всѣхъ молодцовъ,
Лучшiй косарь и ужъ гдѣ бъ то ни было,
Вѣчно на все въ немъ охота и сила.
Въ свѣтѣ же всяко бываетъ порой:
Часомъ случится и выдержать бой...
А деревушка, къ тому жъ, занимала
Спорную землю и часто бывало:
Чуждый владѣлецъ какой-нибудь вдругъ
Землю запашетъ ли, скоситъ ли лугъ,
Пуститъ скотину на сельское жито, -
Ссору затѣютъ, заспорятъ сердито,
Станутъ другъ другу грозить кулакомъ,
Ну и до драки недолго потомъ...
Праздничнымъ днемъ ли нерѣдко случится:
Этотъ подвыпьетъ, другой похмѣлится;
Хмѣль имъ обоимъ развяжетъ языкъ,
Смотришь - и оба съ дубинами вмигъ,
Бьются... Сосѣду же кума жаль станетъ,
Тотчасъ на помощь онъ къ дракѣ пристанетъ...
Мигъ, - и еще къ нимъ непрошенный гость...
Бурно во всѣхъ разыграется злость,
И, какъ бывало старинной порою, —
Свалка пойдетъ въ сторонѣ, за корчмою...
Тутъ-то вотъ, если бы, часомъ лихимъ,
Встрѣтился Янко съ собраньемъ такимъ,
Вспыхнулъ бы мигомъ, какъ порохъ, при видѣ
Друга сосѣда въ бѣдѣ да въ обидѣ;
На десять кинулся бъ грозенъ и смѣлъ...
Онъ ли бы жизни своей пожалѣлъ!
Слабымъ же помощь бывала порою
Въ Янкѣ съ желѣзной могучей рукою:
Всѣ передъ нимъ отступаютъ назадъ...
Схватитъ противниковъ, будто ребятъ,
И по землѣ въ одинъ мигъ разбросаетъ;
Въ щепки дубины ихъ всѣ поломаетъ...
Словомъ, и въ дракѣ, и въ мирѣ,-во всемъ
Янко былъ первымъ въ селѣ молодцомъ.
V.
То первенство не отъ предковъ ведется
И не породою знатной дается;
Надобно только всѣмъ сердцемъ любить,
Тѣломъ и духомъ могучему быть;
И въ деревушкѣ ль, въ столицѣ ли, - всюду
Станешь извѣстнымъ ты Божьему люду.
То первенство подчиняетъ сердца,
Не оскорбить самаго гордеца;
Все предъ собой преклонить оно можетъ;
Доброе сердце надъ всѣмъ превозможетъ.
Если же сдѣлана проба одна,
Значитъ дорога и дальше дана.
VI.
Счастливо Янко въ деревнѣ родимой
Жилъ на свободѣ и всѣми любимый.
Былъ же другой ему жребій сужденъ.
Разъ какъ-то пану понравился онъ;
Тотъ въ гайдуки его взялъ и изъ хаты
Въ дальнюю область услалъ подъ Карпаты.
Жаль ему было села своего:
Осиротѣетъ оно безъ него...
Перекрестили родители сына,
Сердце родимой щемила кручина;
Парни простились съ нимъ добрымъ виномъ,
Красныя дѣвы тужили тайкомъ:
Эта не въ силахъ скрыть тайной печали;
Слезы въ очахъ у другой засверкали;
Всѣмъ было на сердцѣ тяжко, а онъ,
Горемъ собратьевъ своихъ удрученъ,
Съ сердцемъ разбитымъ, исполненнымъ муки,
Съ тысячью думъ и съ печалью разлуки,
Милымъ родителямъ въ ноги упалъ,
Выпилъ съ друзьями прощальный бокалъ,
Обнялъ всѣхъ братскою, нѣжной рукою,
Перекрестился на церковь съ мольбою,
Сѣлъ на коня, на родимыхъ взглянулъ
И, на прощанье, всѣмъ снова кивнулъ.
Горе и слезы въ груди своей стиснувъ,
Пъсню казацкую ухарски свиснувъ, —
Онъ ускакалъ и предался душой
Думамъ о жизни, о долѣ иной...
VII.
Въ холѣ и милости Янко при панѣ:
Золотомъ блещетъ шитье на кафтанѣ,
Пышны бекеша и сбруй серебро,
Съ шикомъ на шапкѣ надѣто перо;
Конь и ружье дорогое - на славу...
Служба не въ службу, а просто въ забаву!..
Мѣтко онъ въ цѣль научился стрѣлять,
Ласки жъ друзей не заставили ждать;
Панъ полюбилъ его съ перваго раза,
Янко немедленно, въ силу приказа,
Вписанъ въ стрѣлки, онъ друзьями любимъ,
Красныя дѣвушки ласковы съ нимъ...
Славная жизнь! Вотъ лишь горе лихое:
Богъ не даетъ позабыть про былое...
Янко тоскуетъ и ночью, и днемъ
Сердцемъ тревожнымъ о краѣ своемъ.
Съ кровлей родною душа не разсталась...
Если бъ хоть пташка оттуда примчалась!
Благоуханье родимыхъ полей
Вѣтеръ донесъ бы тайкомъ отъ людей!
Пусть отъ его опьяняющей власти
Сердце бы разомъ разбилось на части...
Только проснется онъ съ ранней зарей.
Къ милымъ своимъ улетаетъ мечтой:
Живы ль? Здоровы ли все они! Боже!
Мать и отецъ!.. Всѣ домашніе тоже...
Всѣ, кто ни есть на родной сторонѣ.
Всѣ, кто еще не забылъ обо мнѣ?
Былъ ли тамъ дождикъ, здѣсь лившій рѣкою?
Не поломало ль деревьевъ грозою?
Груша у дѣда Семена была
Скошена на бокъ, стара и дряхла...
Что съ колокольнею сельскою стало?
Кто хороводы ведетъ, какъ бывало,
Та ли собака у Павла, какъ встарь?
Тотъ ли же самый тамъ старый звонарь?
Охъ, какъ предчувствіе сердце мнѣ гложетъ...
Умеръ тамъ кто-нибудь. Умеръ, быть можетъ!
Въ праздникъ, одѣвшись въ костюмъ дорогой,
Думаетъ Янко, поникнувъ главой:
Эхъ, еслибъ наши теперь увидали,
Какъ мнѣ кафтанъ мой и шапка пристали!
Даже Мартынъ, первый щеголь у насъ,
Долго не свелъ бы завистливыхъ глазъ...
Дѣвушки жъ сельскія, наши цвѣточки,
Какъ бы зардѣлись ихъ нѣжныя щёчки!
Мною любуясь украдкой, онѣ
Взоры бы всѣ приковали ко мнѣ.
Боже мой, нѣтъ! Щегольства мнѣ не надо!
Просты тамъ платья, нѣтъ проще наряда...
Я же тамъ былъ бы въ деревни, родной
Въ барскомъ нарядѣ, какъ будто чужой...
Если бъ пришелъ я съ такою обновой,
Кинулся бъ даже и песъ мой дворовый...
Что это золото съ блескомъ своимъ?
Лучше пустите, пустите къ роднымъ!..
VIII.
Часто такъ въ сторону края роднаго
Янко слалъ вздохи изъ сердца больнаго,
И заглушая тоску иногда,
Думалъ: ребенокъ я! Эка бѣда!
Не дали парню, какъ я, молодому,
Въ сельской глуши схорониться живому...
Правда, тоска мое сердце гнететъ,
Но вѣдь пройдетъ она... Охъ, не пройдетъ!
Янко, ты бѣдный! Съ деревней глухою
Лучше бъ тебѣ не сливаться душою...
Если же слился, нѣть средства потом...
Чувства не вырѣзать въ сердцѣ ножомъ...
Съ этой кручиной, какъ съ карой небесной,
Ляжешь, мой милый, и въ гробъ ты свой тѣсный...
Въ свѣтѣ есть души: вѣкъ бодры онѣ, —
Горя имъ нѣтъ на чужой сторонѣ...
Городъ, деревня ли, все, что угодно,
Все ихъ сердцамъ одинаково сродно;
Ныньче летѣть, завтра плыть по водѣ. —
Року послушны всегда и вездѣ...
Вѣчно весна для нихъ. — май ли, зима ли, —
Всюду отчизна, гдѣ ихъ приласкали...
Души другія есть: въ чуждомъ краю
Tѣ вспоминаютъ отчизну свою;
Скорбь и любовь къ ней на сердцѣ лелѣютъ,
Послѣ же мало-по-малу хладѣютъ,
Съ горькой усмѣшкой вздыхая порой:
Что же намъ дѣлать? Нашъ жребій такой!
И продолжаютъ, себя утѣшая:
Что-жъ! Вѣдь привычка — натура другая...
Будто садовникъ сажаетъ цвѣтокъ,
Такъ пересаживать можетъ насъ рокъ
Въ Индію или въ Неаполь, быть можетъ...
Какъ насъ тоска объ отчизнѣ ни гложетъ,
Нужно жъ сродниться намъ съ краемъ чужимъ —
Пусть и Неаполь намъ станетъ родным....
Думы Литву дорогую лелѣютъ.
Но померанцы въ Неаполь зрѣютъ;
Нышны оливы здесь въ вѣчной веснѣ,
Дома жъ сосновыя шишки однѣ...
Да, человѣкъ ко всему привыкаетъ,
На померанецъ подсолнухъ мѣняетъ...
Сила привычки! Что жъ страннаго въ томъ,
Если мы югъ золотой предпочтемъ!
Есть же сердца, что, безумьемъ объяты.
Жаждутъ покрытой соломою хаты.
Грезятъ средь пальмъ о сосновыхъ лѣсахъ
При золотыхъ ананасныхъ плодахъ...
Средь померанцевъ съ ихъ пышной красою
Жаждутъ капусты со свеклой родною...
Крѣпки привычки литовской души:
Не позабыть ей въ родимой глуши
Ветхія избы, мракъ чащи дремучей...
Къ нимъ онъ исполненъ любовью кипучей.
Съ вѣтки срывая златой апельсинъ,
Плачетъ по шишкѣ сосновой Литвинъ.
Въ южномъ сіяньи, въ цвѣтущей долинѣ
Грезитъ о дикой песчаной пустынѣ,
Будто о милой влюбленный иной...
Такъ тосковалъ бѣдный Янко душой:
Пышно блестѣвшія видя хоромы.
Грезилъ о кровлѣ изъ старой соломы.
Бѣдный безумецъ! Не глупо-ль, скажи,
Въ краѣ пшеничномъ мечтать обо ржи,
И, дорогимъ щеголяя кафтаномъ,
Плакать о рубищѣ грубомъ и рваномъ?
Взысканъ обиліемъ барскихъ щедротъ,
Но не взирая на честь и почетъ,
Мчишься ты къ хатамъ глухаго селенья!
Сгибнешь ты, Янко, и нѣтъ ужъ спасенья!
Язва дошла до душевнаго дна.
Неизлечима ужъ больше она...
Ведомо медикамъ это страданье, —
Даже латинское носитъ названье.
Средство одно лишь въ болѣзни твоей:
Воздуха струйка съ родимыхъ полей.
Ковшъ изъ рѣки, что струится въ отчизнѣ. —
Или прощайся ты съ радостью жизни!..
IX.
Съ радостью жизни! Твой жребій такой...
Долго тебѣ не вернуться домой.
Силы душевной пока еще много.
Янко мужайся. — громадна дорога!
Съ годъ миновало, и въ цѣлой странѣ
Слухъ разошелся о близкой войнѣ.
Говоръ людской, что ни день, возрастаетъ, —
Ратниковъ шляхта повсюду сбираетъ:
Всѣ за границу стремятся вокругъ,
Или дружинами, или самъ-другъ.
Панъ же, лишь вспыхнуло всюду волненье.
Тоже сбираетъ стрѣлковъ въ ополченье:
Сабли даетъ имъ, мундиры, коней,
И выступаетъ съ дружиной своей.
Янко пошелъ съ молодецкой ухваткой,
Правда, что слезы просились украдкой,
Плакать, подумалъ онъ, дѣло ребятъ!
Саблю позорить слезами солдатъ...
Эхъ, побывать бы въ сторонкѣ родимой,
Взять образокъ отъ старушки любимой,
Благословенье принять отъ отца,
Дѣвушекъ красныхъ роднаго сельца,
Братьевъ обнять съ поцѣлуемъ прощанья!
Но уже времени нѣтъ для свиданья,
Грянули трубы, пылъ вихремъ встаетъ,
Мчится дружина за паномъ впередъ.
X.
Бурно, кроваво, съ неистовымъ жаромъ
Всюду война разливалась пожаромъ.
Галльскiй диктаторъ въ гремящихъ словахъ
Началъ поэму о грозныхъ дѣлахъ.
Арміи бралъ онъ для строчекъ поэмы,
Тысячи войскъ для куплетовъ и темы;
Сердце въ немъ пушечной билось пальбой,
Стало полміра бумагой простой,
Гдѣ исписалась поэма большая.
Каждая строчка вполнѣ мастерская...
Смыслъ ея пламенемъ жгучимъ дышалъ;
Много великаго онъ написалъ...
Римъ зачеркнулъ онъ чертою кровавой.
Переступилъ черезъ Альпы со славой,
На пирамиды взорт гордый навелъ.
Страны Германскія дважды прошелъ.
Гордой стопою попралъ Пиринеи.
Въ людяхъ надежды зажегъ и идеи.
Шествуя грознымъ. кровавымъ путемъ...
Божье призваніе видѣли въ немъ...
Нѣтъ! Это просто дорогой избитой
Шелъ въ полубоги титанъ знаменитый...
Грозной поэмы, дышавшей огнемъ.
Строй увѣнчался обычнымъ концомъ:
Спѣсь лишь въ права свои гордо вступила.
Творчество жъ Божіе чуждо ей было,
Чуждо въ напыщенныхъ фразахъ пустыхъ.
Чуждо въ раскатахъ громовъ боевыхъ...
XI.
Свято всемiрнаго идола чтили.
Строй миллионовъ въ торжественной силѣ,
Гдѣ головой онъ небрежно кивалъ,
Вмигъ предъ очами его выросталъ,
Водоворотомъ преграды ломая.
Съ каждымъ мгновеньемъ грознѣе крѣпчая,
Янко подъ небомъ далекой страны
Лавры стяжалъ на аренѣ войны.
Онъ подъ Мадридомъ съ отважной толпою
Грозныя скалы взялъ съ жаркаго бою.
И за геройство въ полку отличенъ.
Крестъ получилъ подъ Алхалою онъ;
Въ Австріи былъ окрещенъ подъ Ваграмомъ
Ратнымъ крещеніемъ — сабельнымъ шрамомъ.
И за заслуги въ огнѣ боевомъ
Къ гвардіи старой причисленъ потомъ:
Благополучно оправясь отъ раны,
Снова пустился въ испанскія страны.
Гдѣ подъ лазурью небесъ голубой
Слава и золото льются рѣкой...
Рыцарской доблести, нѣги приятной.
Женщинъ прелестнѣйшихъ край благодатный...
Но и сраженій воинственный шумъ
Янка не спасъ отъ тоски и отъ думъ.
Спятъ на бивакѣ товарищи Янка,
Снятся добыча имъ, бой и гулянка,
Битвы имъ грезятся, пламя и дымъ:
Янко же преданъ мечтаньямъ другимъ:
Сердце въ груди его рыцарски бьется.
Думой же вѣчно домой онъ несется;
Въ грохотѣ трубъ, въ барабанномъ бою
Грезитъ вездѣ про деревню свою...
Слышитъ онъ праздничный звонъ колокольный,
Жавронка пѣсню на нивѣ привольной,
Слышитъ, какъ плещется рыбка въ рѣкѣ,
Слышитъ онъ музыку въ сельскомъ шинкѣ;
Спитъ на бивакѣ въ чужбинѣ постылой.
Сердцемъ же вѣчно на родинѣ милой!
Что же, однако, въ томъ страннаго намъ:
Милую видно оставилъ онъ тамъ?
Нѣтъ, его сердце свободу хранило,
Янка ребенкомъ село отпустило,
А на чужбинѣ ужели плѣнятъ
Чуждыхъ красавицъ улыбка и взглядъ?
Дѣвушекъ красныхъ побилъ онъ, бывало.
Страсти къ одной же въ груди не пылало,-
Милой его вся деревня была:
Съ лѣсомъ и съ лугомъ роднаго села,
Съ воздухомъ, съ рѣчкой своей и съ полями,
Съ сельской часовней, съ шинкомъ, съ земляками.
Съ хмурыми тучками, съ небомъ своимъ.
Съ зорькою ранней и мракомь ночнымъ.
XII.
Янко въ солдатахъ лѣтъ пять уже служитъ,
Но безутѣшно о родинѣ тужитъ;
Всюду онт видитъ въ мечтахъ предъ собой
Домикъ отцовскій въ деревнѣ родной.
Думаетъ думу онъ, тяжко вздыхая:
Господи, будь Твоя воля святая -
Все, что мнѣ мило увидѣть опять!
Велѣно войску въ тотъ край выступать...
То былъ двѣнадцатый годъ смертоносный.
Цезарской славы орелъ вѣнценосный
Мощныя крылья и царственный взоръ
Надъ корсиканскимъ штандартомъ простеръ.
Лавой кипящей гремя и сверкая,
Двигалась къ сѣверу рать боевая;
Двадцать народовъ предприняли путь —
Древнія башни Кремля пошатнуть.
— „Мчится, какъ молнiя, грозная сила!"
Лѣтопись времени такъ говорила.
— „Насъ черепаха догонитъ, ей, ей!"
Янко твердилъ себѣ, шпорой своей
Къ быстрому бѣгу коня побуждая:
„Вотъ ужъ и Нѣманъ ― отчизна родная!
„Вѣтромъ съ родимыхъ полей понесло!
„Скоро увижу родное село!
„Всѣ окружатъ меня, нѣжно цѣлуя.
„Въ ноги родителямъ вновь упаду я...
„Все разскажу имъ, что видѣлъ, гдѣ былъ,
„Что на чужой сторонѣ пережилъ...
„Поразскажу про дѣла боевыя...
„Богъ только вѣдаетъ―живы ль родные?
„Всѣ ли здоровы въ родной сторонѣ?
„Не позабыли ль давно обо мнѣ?"
XIII:
Нѣманъ прошли и достигли до Ковна.
Сердце у Янка тепло и любовно
Прыгаетъ... Радость его обняла:
― „Только верстъ двадцать уже до села!
„Только верстъ двадцать! О, Боже, какъ мало!
„Тысяча съ родиной насъ раздѣляла!
„Конь мой! неси же, неси же меня!"
И въ нетерпѣньи онъ шпоритъ коня.
Но укрощаетъ въ мгновенье тревожно:
Выскакать вонъ изъ рядовъ невозможно―
Тотчасъ застрѣлятъ, подумавъ: бѣглецъ...
„Боже! въ такую минуту - конецъ!
„Крышу родимую близко такъ чуя!
„Лучше въ шеренгѣ другихъ подожду я!
„Буду покоренъ судьбѣ роковой...
„Боже, какъ тихо, нога за ногой,
„Мы за передней плетемся толпою...
„Что не прикажутъ намъ мчаться стрѣлою?"
XIV.
Вотъ и до Вильны достигли войска.
Янка могильная душитъ тоска.
Въ трепетномъ сердцѣ тревожно сказалось:
―„Только верстъ восемь до дома осталось...
„Что то на мысль полководцу придетъ?
„Боже! Куда-то онъ насъ поведетъ?
„Вправо ли, влѣво ли? Боже помилуй,
„Не миновать бы мнѣ родины милой!
„Влѣво нашъ путь... Тамъ и наше село."
Мысли вождей разгадать тяжело,
Какъ сокровенное Божье рѣшенье...
Свято ихъ слово, законъ―повелѣнье...
Янко трепещущій множество разъ
Спрашивалъ пана, пришелъ ли приказъ
Съ главной квартиры? Но даже для пана
Распредѣленье воинскаго плана
Было безвѣстно... Но вотъ, наконецъ,
Съ словомъ зловѣщимъ примчался гонецъ:
„Тотчасъ же конницѣ выступить вправо.“
Въ сердцѣ у Янка что сдѣлалось, ― право
Вымолвить трудно...
Отъ нивы родной
Вновь онъ оторванъ судьбой роковой!
Былъ къ ней такъ близко... вдругъ, съ грозною силой
Между несчастнымъ и родиной милой,
Душу которая страстно влекла,
Цѣлая вѣчность, быть можетъ, легла!
Думалъ бѣжать онъ, но честь драгоцѣнна,
Воля вождя нерушимо священна;
Кто убѣжденъ въ этомъ всею душой
Тотъ не отступитъ предъ смертью самой...
Сжалось въ немъ сердце, въ очахъ потемнѣло,
Но не свершилъ онъ безчестнаго дѣла...
Въ немъ ли на подлость хватило бы силъ?
Руки, какъ мертвый, онъ вмигъ опустилъ
И поглядѣлъ, гдѣ деревня родная...
Скорбная дума его роковая
Съ вѣтромъ помчалась къ родимымъ полямъ:
— „Будьте всѣ живы, здоровы всѣ тамъ!"
XV.
Пусть лѣтописецъ потомкамъ разскажетъ,
Странникъ, опершись на посохъ, укажетъ:
Гдѣ проходили кровавымъ путемъ
Грозныя рати съ мечемъ и огнемъ?
Гдѣ ихъ слѣды въ тишинѣ деревенской,
Вдоль по дорогамъ Можайской, Смоленской?
Воду и пламя, и снѣгъ разспроси:
Гдѣ же исчезли они на Руси?
Груда ль скелетовъ изъ праха отвѣтитъ?
Можетъ быть, слава, что въ вѣчности свѣтитъ?
Съ жгучею раной и сердцемъ унылъ
Янко всѣ бѣдствiя съ паномъ дѣлилъ.
Храбро и честно средь бурь и напастей,
Вынесли оба тьму бѣдъ и несчастій.
Пану въ Московскомъ бою роковомъ
Руку одну оторвало ядромъ:
Янко унесъ изъ подъ грома сраженья
Пана безъ признаковъ чувствъ и движенья;
Въ госпиталѣ же полгода потомъ
Онъ неусыпно сидѣлъ при больномъ.
Лишь у калѣки залѣчена рана,
Нянькой заботливой сталъ онъ для пана.
Въ жалкой телѣгѣ, въ одеждѣ простой,
Панъ со слугою въ невзгодѣ одной,
Долу потупивъ угрюмые взоры,
Скрыться спѣшили въ Карпатскія горы.
Вражья погоня ихъ сзади гнала,
Янко былъ за двѣ версты отъ села,
Но невозможно заѣхать имъ было,
Ежеминутно имъ гибель грозила,
Только въ корчмѣ разоренной одной
Встрѣтили парня изъ мѣстности той.
Янку онъ молвилъ приятное слово:
Всѣ на селѣ поживаютъ здорово.
Только отецъ его въ гробѣ почилъ,
Только недугъ его мать истомилъ,
Только на дняхъ еще вражія сила
Нѣсколько избъ на деревнѣ спалила.
Кто-то на комъ-то женился на дняхъ,
Да колокольня разрушилась въ прахъ...
Божьей же милостью все остальное
Въ добромъ порядкѣ и мирномъ покоѣ.
Многое Янко видалъ на войнѣ,
Смерть и погибель въ крови и огнѣ,
Сердце-жъ, которое въ жизни не мало
Горя и тяжкихъ утратъ испытало, —
Окаменѣло... Не стало въ немъ слезъ...
Янко лишь къ небу молитву вознесъ:
„Господи, будь Твоя воля святая!
Зналъ я, что ждетъ меня участь такая,
„Умеръ отецъ мой, кончается мать...
„Прежняго мнѣ не увидеть опять!
„Ахъ, хоть на мигъ бы побыть въ деревушкѣ,
„Благословенье принять отъ старушки,
„Парней, могилу отца повидать,
„Въ грудѣ камней колокольню узнать!
„Только нѣтъ времени!" Путь продолжаютъ,
Панъ захворалъ, а враги догоняютъ...
Вид ли храбрыхъ Ваграмъ и Мадридъ, —
Нынѣ безславіемъ путь ихъ покрытъ...
Тѣломъ увѣчны и скорбны душою,
Странствуютъ по міру съ горькой нуждою...
Тяжко блуждать отъ избы до избы
Гибнущимъ жертвамъ жестокой судьбы!
Вотъ и къ Карпатскимъ горамъ прискакали,
Панскаго замка они не узнали:
Ярко въ немъ пышность когда-то цвѣла;
Нынѣ тропинка травой заросла...
Всюду разгромъ и глухое молчанье:
Въ комнатахъ смерти сырое дыханье...
Храброй дружины-жъ воинственный строй
Кости разсѣялъ на почвѣ чужой.
Панъ лишь да Янко остались живыми,
Съ воспоминаньемъ, съ сердцами больными
И до конца обреченные несть
Старыя раны да славную честь.
XVI.
Янко, по прежнему грустный, унылый,
Втайнѣ лилъ слезы о родинѣ милой.
Что жъ, воротиться? О, Боже ты мой!
Сердце пронзить ядовитой стрѣлой!
Съ родиной милою свидѣться снова!
Какъ же покинетъ онъ пана больнаго?
Къ Янку привыкъ онъ средь горя и мукъ, —
Пьетъ онъ и ѣстъ лишь изъ Янковыхъ рукъ...
Сердце у Янка отъ жалости ноетъ:
Кто же накормитъ его и напоитъ?
Кто же поддержитъ родною рукой?
Славныя битвы напомнитъ порой?
Будто бы Лазарь на ложѣ недуга,
Панъ много лѣтъ подъ заботами друга
Жилъ, угасая... Заботясь о немъ,
Будто бы мать о ребенкѣ своемъ,
Янко лелѣялъ его до кончины,
Нѣжно врачуя и боль, и кручины,
Точно дитя баловалъ и кормилъ...
Пана онъ больше всего полюбилъ,
Больше всего въ цѣломъ мірѣ и жизни,
Даже сильный тайныхъ думъ объ отчизнѣ.
Тамъ вѣдь теперь всѣ чужіе ему,
Тамъ вѣдь не надобенъ онъ никому...
Къ пану же цѣпью его приковала
Жертва святая, что въ сердць пылала.
Цѣпь эта прежде была тяжела,
Но понемногу къ душѣ приросла,
Стала привычкой, на вѣкъ неизмѣнной,
Стала любовью, душѣ драгоцѣнной.
Слился онъ съ паномъ духовнымъ родствомъ,
Тайныя мысли отгадывалъ въ немъ,
И, съ неусыпною зоркостью друга,
Зналъ безъ врача онъ о ходѣ недуга,
Душу читалъ по морщинкамъ чела...
Ахъ, то не рабская вѣрность была!
Рабъ до земли предъ тобой припадаетъ,
Прихоть малѣйшую зорко читаетъ,
Весь твой характеръ изучитъ вполнѣ,
Скорби твои не узнаетъ однѣ...
Не отгадаетъ, что въ мукахъ болѣзней
Будетъ вреднѣе тебѣ иль полезнѣй,
Что раздражитъ, что приноситъ покой
Ахъ, ни любви, ни прiязни святой
Рядомъ годовъ не найдешь испытанья, -
Лучшая проба - минута страданья...
Кто твои муки душою дѣлилъ,
Ты бъ испытаньемъ того оскорбилъ...
Жизнь и здоровье вручи ему смѣло, -
Твой онъ отнынѣ навѣкъ и всецѣло!
XVII.
Въ самоотверженномъ чувствѣ своемъ
Янко такъ прожилъ и сталъ старикомъ.
Но суждено ему было судьбою
Вѣкъ одиночество съ горькой тоскою.
Панъ его бѣдный въ могилѣ почилъ,
Янко, что пана такъ долго любилъ,
Собственной жизнью его согрѣвая,
Сердце свое съ его сердцемъ сливая,
Самъ занемогъ и, казалось, уже
На замогильномъ стоялъ рубежѣ.
Панъ его въ землю унесъ за собою
Все, что онъ годы лелѣялъ душою,
Сердца его половину онъ взялъ, -
Янко вполнѣ сиротиною сталъ.
Такъ, разлученный съ родною подпорой,
Стелется хмѣль, обезсилѣвшій, хворый,
И, въ одиночествѣ горькомъ своемъ,
Блекнетъ и вянетъ, склонясь стебелькомъ.
Падаетъ стебель безъ силъ на поляну,
Янко же самъ былъ подпорою пану...
Вянетъ теперь онъ и больно ему:
Жертвовать нечѣмъ уже никому!
Словно малютку, какъ прежде, бывало,
Няньчить и нѣжить ужъ некого стало!
Янко въ задумчивость странную впалъ,
Будто разсудокъ совсѣмъ потерялъ.
Блѣдный, какъ призракъ, ночною порою,
Машетъ рукой въ разговорѣ съ собою;
Бой представляетъ, командуетъ онъ:
Маршъ напѣваетъ минувшихъ временъ;
Цѣлясь на воздухъ, въ кого-то стрѣляетъ,
О черноокихъ испанкахъ мечтаетъ,
О небесахъ отдаленной страны
И погружается въ новые сны:
Съ боя беретъ крѣпостныя твердыни,
Тонетъ съ дружиною въ снѣжной пустынѣ,
Пана везетъ по дорогамъ степнымъ,
Ходитъ порою въ бреду за больнымъ,
Плачетъ, въ могилу его зарывая:
Тутъ его мучаетъ боль головная,
Слышатся шумъ ему, стоны и звонъ...
Такъ въ сумасшествіе полное онъ
Часто впадалъ, и на вѣки, казалось,
Съ міромъ разумная связь порывалась.
Въ шумѣ же этомъ и стонахъ порой
Слышалъ онъ звукъ совершенно другой:
Будто шумъ рощи за дальней равниной,
Будто далекiй напѣвъ соловьиный.
И раздавались тѣ звуки предъ нимъ
Чѣмъ-то знакомымъ, завѣтнымъ, роднымъ,
Что въ отдаленное время, бывало.
Эхо въ родимыхъ лѣсахъ повторяло.
„Чу! это вѣтеръ съ родимыхъ полей,
„Жавронка пѣсня на нивѣ моей...
„Вѣтеръ шумитъ деревенскою грушей...
„Въ полѣ рожокъ раздается пастушій...
„Скрипнулъ снопами наваленный возъ...
„Чу..! громкiй лай... то знакомый мой песъ...
„Вонъ и телѣга попа застучала...
„Боже мой, Боже, какъ сладко мнѣ стало!
„Господи! шлешь Ты въ щедротахъ Твоихъ
„Мнѣ благовѣстіе звуковъ родныхъ!.."
Янко слезами залился съ мольбою.
Вновь просвѣтлѣлъ оживленной душею,
Вспыхнула въ сердцѣ къ отчизнѣ любовь
И оживила застывшее вновь.
Обняли душу былыя видѣнья...
Конченъ для узника срокъ заточенья...
Кто-жъ помѣшаетъ на старости лѣтъ
Съ родиной свидѣться?.. Пана ужъ нѣтъ...
Янко сталъ веселъ; весь дворъ удивился,
Такъ онъ внезапно вполнѣ измѣнился:
Бодрый, спокойный, какъ давней порой,
Не говорить уже больше съ собой.
Вотъ онъ въ походной шинели солдата
Скрылся, ни съ кѣмъ не простившись, куда-то.
По міру ходитъ — рѣшили о немъ
И навсегда позабыли потомъ.
XVIII.
Онъ же съ котомкой и съ прежнею силой
Бодро направился къ родинѣ милой.
Были съ нимъ деньги, но въ позднюю тьму
Не были страшны злодѣи ему:
Чтима славянами старость сѣдая.
Въ сельскомъ трактирѣ, свой путь продолжая,
Гдѣ-нибудь Янко въ глуши ночевалъ
И до разсвѣта опять выступалъ.
XIX.
Мѣсяцъ промчался, и Янко счастливый
Всходитъ на холмъ предъ родимою нивой.
И, какъ предъ Божiимъ градомъ Святымъ,
Въ прахъ припадаетъ челомъ пилигримъ,
Такъ умиленія чудная сила
Янка мгновенно къ землѣ преклонила.
Дивнымъ восторгомъ блеснуло чело...
„Боже! Не сонъ ли? Родное село!
„Здѣсь мои милые! Здѣсь вы родные!
„Чудны щедроты Господни Святыя!“
Очи возводить онъ, полныя слезъ:
— „Гдѣ жъ наша хата? Тамъ куча березъ!
„Умеръ отецъ, умерла и родная...
„Старшій же братъ мой? Семья дорогая?
„Гдѣ же часовня? Гдѣ сторожа домъ?
„Новый трактиръ... Что за кровля на немъ!
„Вонъ наши кони ватагою цѣлой,
„Нѣтъ лишь лошадки Григорія бѣлой...
„Продалъ, должно быть... напрасно! сглупилъ!
„Конь молодецкiй, породистый былъ...
„Какъ сюда новая груша попала?
„Кажется, прежде ее не бывало...
„Груша была на другой сторонѣ,
„Пташки гнѣздились тамъ, помнится мнѣ.
„Что за несчастный я! Боже мой, Боже!
„Какъ здѣсь на прежнее все не похоже!
„Срубленъ рукою, невѣдомо чьей,
„Старый ольховникъ съ гнѣздомъ журавлей...
„Рожь? - и взглянуть теперь не на что стало,
„Прежде же въ ростъ человѣка бывала!
„Вонъ извивается новый ручей...
„Ахъ, не узнать мнѣ деревни моей!
„Нѣтъ, вы не тѣ ужъ мой лугъ и дуброва!“
Янко шатнулся и на землю снова
Палъ и въ отчаяньи началъ рыдать:
„Нѣтъ, не вѣрнуть мнѣ былаго опять!
XX.
Входитъ въ трактиръ, — было то въ воскресенье, —
Много народа, и шумъ, и движенье,
Парни и дѣвушки... „Иль я во снѣ?
„Нѣтъ ни лица тутъ знакомаго мнѣ!..."
Робко подходитъ съ стѣсненіемъ груди:
„Что, вы не здѣшніе, добрые люди?
„Или во снѣ я?"
— „А ты кто такой?"
Парни его обступили толпой.
— „Я Янко Скиба. Вы развѣ забыли?
„Въ крайней избѣ мы когда-то здѣсь жили...
„Гдѣ-жъ та избушка?"
— „Ты пьянъ, милый мой!
„Не жилъ тутъ Скиба у насъ никакой...
„Какъ же такъ не жилъ! Другой отвѣчаетъ. —
„Скибы здѣсь жили, деревня ихъ знаетъ.
„Только ихъ родъ уже вымеръ давно,
„Нивѣ ихъ прежней прозванье дано
„Скибовской пустоши..."
— „Гдѣ жъ Симонъ Злоба? —
„Умеръ давно; сыновья жъ его оба
„Тамъ вонъ живутъ за колодцемъ вдали,
„Вотъ они кстати и сами пришли.“
— „Нѣтъ, я не знаю ихъ... Петръ же Сѣкира?" —
— „Этотъ и живъ, да живетъ не для міра...
„Старость не радость — ждетъ смерти старикъ...
— „Въ цѣлой деревнѣ былъ первый шутникъ,
„Первый плясунъ былъ...
Вкругъ хохотъ раздался:
— „Вотъ такъ потѣшно старикъ разоврался!
„Лѣтъ уже десять, какъ нищій хромой
„По міру бродитъ съ своею сумой..."
Янко умолкнулъ, поникнувъ главою,
Кварту спросилъ и, усѣвшись съ толпою,
Спрашивать сталъ о старинныхъ друзьяхъ,
Съ кѣмъ онъ водился въ минувшихъ годахъ.
Хохотъ разспросы его вызывали:
Янка ровесники всѣ почивали:
Кто на погостѣ, кто въ странахъ чужихъ,
Всѣ позабыли давно ужъ объ нихъ,
А изъ красотокъ, что съ нимъ цѣловались,
Только двѣ дряхлыхъ старухи остались...
Янко и спрашивать больше не сталъ,
Въ горькую думу за чаркой онъ впалъ,
Въ немъ обливается сердце слезами:
„Всѣ мнѣ тутъ братьями, всѣ кумовьями...
„Но, никого не узнаю здѣсь я!...
„Господи! горькая доля моя!"
Старый крестьянинъ тутъ къ Янку подходитъ.
Рядомъ садится и рѣчь съ нимъ заводитъ:
― „Ну-ка, за квартой, землякъ дорогой,
„Поговоримъ по душѣ мы съ тобой...
„Нашу деревню, какъ видно, ты знаешь,
„Ты о родныхъ и друзьяхъ вспоминаешь...
„Знать, тебѣ вѣдома наша страна,
„Всѣ въ ней названья и всѣ имена...
„Родомъ изъ Скибовъ ты кто-нибудь вѣрно?
„Не былъ давно здѣсь?"
―„Лѣтъ сорокъ, примѣрно."
Вновь разразились всѣ хохотомъ вмигъ:
„Господи, что за безумный старикъ!
„Жизнь переживши, пришелъ онъ въ надеждѣ
„Встрѣтиться съ тѣми, съ кѣмъ знался онъ прежде...
„Съ Марфой безумной своей да съ клюкой
„По міру пляшетъ Сѣкира хромой...
„Ну ужъ и Марфа, плясунья на диво!.."
Янко тутъ усъ покрутилъ молчаливо,
Брови нахмурилъ и такъ кулакомъ
По столу стукнулъ, что чарки на немъ
Вспрыгнули... Будто средь битвы, бывало,
Гаркнулъ онъ грозно, и все замолчало...
— „Цыцъ! Вы глумитесь надъ старымъ Петромъ...
„Если вамъ вѣрить, онъ на ноги хромъ.
„Вы же хромаете, но не на ноги,
„Вы головами своими убоги!
„Смѣетъ кто Марфу позорить изъ васъ?
„Пусть-ка на драку выходитъ сейчасъ!..
„Марфа, какъ цвѣтикъ, цвѣла по деревнѣ...
„Всѣхъ перебью, кто ни есть тутъ въ харчевнѣ,
„Пикни лишь!"
Всѣ поблѣднѣли кругомъ...
„Вотъ такъ солдатъ!" прошептали тайкомъ,
„Нѣтъ, видно спорить намъ съ нимъ не годится...
„Что же, и вправду вѣдь можетъ случиться...
„Правъ, очень можетъ быть, старый солдатъ...
„Марфа старуха лѣтъ сорокъ назадъ,
„Можетъ быть, краше цвѣтка разцвѣтала".
Янко жъ межъ тѣмъ, какъ толпа замолчала,
Вытеръ слезинку и съ грустью сказалъ:
„Дѣти, вы дѣти! Я васъ не знавалъ,
„Вы не мои!.. А деревня родная
„Стала другою, чѣмъ помню тогда я...
„Вашихъ и дѣдовъ я зналъ, и отцевъ;
„Съ ними водилъ я не мало пировъ...
„Къ нимъ же!.. Эй, кто не захочетъ ли злота?
„Если со мной прогуляться охота,
„Пусть на кладбищѣ, подъ сѣнью крестовъ,
„Онъ мнѣ укажетъ гроба стариковъ...
„Ждутъ ли они на родимомъ погостѣ,
„Ждутъ ли знакомаго стараго въ гости?
„Пусть мой привѣтъ прозвучитъ въ ихъ ушахъ,
„Янка узнаютъ они и въ гробахъ!
„Тамъ побесѣдую съ ними на волѣ...
„Дай-ка, хозяинъ, мнѣ хлѣба и соли,
„Водки и меду... обычай таковъ;
„Свято онъ чтился у нашихъ отцовъ:
„На новоселье приходятъ съ дарами —
„Съ хлѣбомъ и солью... Увижусь съ друзьями
„Въ новомъ пріютѣ ихъ тихихъ могилъ;
„Всѣ будутъ рады, что ихъ посѣтилъ...
„Съ хлѣбомъ и солью приду на кладбище...
„Кто же меня проведетъ въ ихъ жилище?“
Пару дукатовъ тутъ Янко досталъ,
Впрочемъ никто этихъ денегъ не взялъ,
Только одинъ, свой стаканъ допивая,
Молвилъ: „сведу на могилки тебя я.“
Янко вдругъ ожилъ, весь вспыхнулъ, и, вотъ,
Взявши съ собою горѣлку и, медъ,
Вдоль по селу, какъ во время былое,
Спѣшно пошелъ на кладбище родное.
Спалъ онъ на кладбищѣ, днемъ же на деревнѣ
Вспоминалъ былое въ избахъ и въ харчевнѣ:
Двухъ нашелъ знакомыхъ стариковъ-калѣкъ,
Двухъ старухъ, давно ужъ пережившихъ вѣкъ.
Образовъ искалъ въ нихъ, тѣхъ, что сердцу снились,
Но съ селомъ и люди то же измѣнились:
Души холодъ жизни въ нихъ давно убилъ...
Хоть они и живы, только жаръ остылъ...
Жизнь клеймитъ и души, какъ чело людское,
Сѣя самолюбье мертвенно-тупое...
Янко, ихъ знававшій прежде, въ старину,
Думалъ, что найдетъ въ нихъ искру хоть одну,
Но, узнавъ, какъ жизнь ихъ страшно измѣнила,
Пожалѣлъ, зачѣмъ ихъ не взяла могила...
Отъ живыхъ отрекся онъ съ тѣхъ поръ душой:
Вся его деревня спитъ въ землѣ сырой!
Нанял близко хатку и, лишь зорька въ небѣ,
Янко на ногахъ ужъ, позабывъ о хлѣбѣ.
Забѣжитъ въ харчевню, меду жбанъ возьметъ
И къ друзьямъ почившимъ въ гости съ нимъ идетъ.
Янка на кладбищѣ каждый день встрѣчали;
Дѣти же въ испугѣ отъ него бѣжали
И кричали громко робкою толпой:
„Вотъ идетъ къ могиламъ Янко гробовой!"
Такъ со жбаномъ меду, — все село видало, —
Янко на кладбищѣ каждый день, бывало,
Молвитъ, на колѣни ставъ передъ крестомъ:
„Миръ тебъ, Григорій! бью тебѣ челомъ!
„Помнишь ты, Григорій, былъ товарищъ славный...
„Какъ съ тобой тянули мы вино исправно!
„Какъ тебя любилъ я! другомъ былъ твоимъ!
„Помнишь, мы бывало все село поимъ...
„Ты готовъ былъ съ ближнимъ всѣмъ, что есть, дѣлиться.
„Лишь одинъ порокъ былъ: могъ легко влюбиться...
„А любить, Григорій, вѣрь, мой милый, мнѣ,
„Женщинѣ-ль, мужчинѣ-ль, — скорби лишь однѣ...
„Да, въ любви, мой милый, - не имѣй сомнѣнья, —
„Иль обманъ для сердца, иль однѣ мученья...
„Я зарокъ далъ: снова не любить, ей, ей!"
Янко тутъ поникнетъ головой своей
И къ кресту другому подойдетъ, унылый:
„Здраствуй, мой Василій, слышишь ли мой милый?
„Ты воинскимъ жаромъ въ старину пылалъ,
„Бытъ солдатомъ жаждалъ, о войнѣ мечталъ...
„Слушай-ка, а я вѣдь былъ въ странѣ испанской...
„И въ Смоленскѣ былъ я, и въ землѣ германской...
„Всюду, гдѣ струилась кровь... Но страха нѣтъ
„Для того, кто вѣрой пламенной согрѣтъ...
„Правда, пули свищутъ, кровь повсюду льется
„Но зато, кто съ битвы невредимъ вернется,
„Ждутъ его награды, почесть и кресты!
„Эхъ какъ жаль, Василій - не былъ, съ нами ты!..
„Жбанъ медку, дружекъ мой, притащилъ сюда я...
„Да ты умеръ? Что же! Выпью за тебя я...
„Времена другія! Грустно стало мнѣ...
„Здѣсь лишь мнѣ отрада, съ вами въ тишинѣ.
„Что же дѣлать съ сердцемъ? Съ вами погорюю...
„Все село здѣсь встрѣчу, всю семью родную...
„Въ сердцѣ моемъ то же кладбище, другъ мой, ―
„Мы родные трупы... Братскою рукой
„Намъ обняться, милый, лучше, чѣмъ съ живыми...
„Тѣ не братья съ нами, мы не братья съ ними!"
Такъ, бывало, Янко межъ могилъ бродилъ,
Пилъ и съ мертвецами рѣчи заводилъ.
А чрезъ годъ однажды по кончинѣ пана,
У воротъ кладбища найденъ утромъ рано
Янко бездыханный, мертвый и нѣмой,
Жбанъ въ рукахъ держалъ онъ, но уже пустой...
Старинѣ былъ вѣренъ онъ и умирая...
Эхъ, безумецъ Янко - личность пресмѣшная!..