II. Якобы «дѣла».
правитьНедавно, въ отвѣтъ на статью газеты Недѣля Правда ли, что нѣтъ дѣла? одинъ провинціальный житель прислалъ письмо, въ которомъ какъ нельзя лучше доказываетъ, что, напротивъ, дѣла въ провинціи великое множество, но что людей нѣтъ. «Безграмотные, ничего не знающіе люди, въ глаза не видавшіе университета», дѣлаютъ «массу», дѣлъ Богъ знаетъ какъ, получаютъ массу денегъ, а люди съ высшимъ образованіемъ сидятъ, изволите ли видѣть, по чердакамъ въ Петербургѣ и «плачутся», что нѣтъ дѣла. Между тѣмъ, напримѣръ, въ Александріи, по словамъ автора корреспонденціи, всего только «одинъ повѣренный съ высшимъ образованіемъ», а его помощникъ — выкрещенный еврей, не умѣющій не только по-людски писать, но даже и говорить, и этотъ-то феноменъ-чудакъ заработалъ въ два года свыше четырехъ тысячъ рублей! Другихъ адвокатовъ въ Александріи нѣтъ и масса судящагося люда, въ особенности въ деревняхъ, должна обращаться къ уличнымъ адвокатамъ. «Вѣдь, получатъ въ деревнѣ (!) или такомъ городѣ, какъ Александрія, занимаясь адвокатурой или служа даже помощникомъ секретаря, отъ 600 до 1,000 руб. годоваго дохода, все равно, что получать въ Петербургѣ 1,000—1,800 руб.» (Нед., № 35).
Насъ, собственно, занимаетъ въ этой корреспонденціи не размѣръ гонорара, къ которому любвеобильный провинціальный житель приглашаетъ (статья называется: Милости просимъ къ намъ!) протянуть руки людей высшаго образованія, нынѣ плачущихся по петербургскимъ чердакамъ о томъ, что никакихъ дѣлъ нѣтъ и ничего дѣлать невозможно, — сколько неопровержимое свидѣтельство «жителя» о непомѣрномъ обиліи «дѣла» и дѣлъ, кишащихъ и по городамъ, и по деревнямъ. Какой-то человѣкъ, не умѣющій говорить, не только писать, получаетъ до 4,000 руб., — стало быть, съ обиліемъ дѣлъ рѣшительно дѣваться некуда. Они напираютъ со всѣхъ сторонъ. «Въ нынѣшнемъ году, — прибавляетъ корреспондентъ, — дѣла этого самаго человѣка, не умѣющаго даже говорить, пошли еще лучще. Стало-быть, что ни день, то больше и больше дѣлъ, т.-е. какъ разъ то самое „дохнуть некогда“, о которомъ въ прошлый разъ повѣствовалъ Апельсинскій и которое на дѣлѣ было доказано и исправникомъ, и мировымъ судьей, и самимъ Апельсинскимъ.
„Нѣтъ дѣла! Скучно!“
Но если читателю покажется недостаточнымъ тѣхъ свидѣтельствъ, которыя мы привели въ прошломъ очеркѣ и которыхъ коснулись въ настоящемъ, — свидѣтельствъ, весьма вѣско опровергающихъ этотъ всеобщій вопль о скукѣ и бездѣльи, то пусть онъ потрудится прочесть еще нижеслѣдующую выписку изъ № 210 Русскихъ Вѣдомостей: „Изъ статистическихъ данныхъ, приведенныхъ г. Хрулевымъ въ Юридическомъ Вѣстникѣ, явствуетъ, что на долю каждаго члена судебной палаты, среднимъ числомъ, приходится тысяча двp3;сти дѣлъ въ годъ. Въ одно засѣданіе приходится выслушивать до ста дѣлъ и болѣе, т.-е. болѣе чѣмъ вдвое трудъ этотъ превосходитъ норму работы, которую можно требовать отъ трудолюбиваго судьи. Легко представить себѣ, каково бываетъ изученіе докладовъ и обсужденіе дѣлъ при такихъ обстоятельствахъ!“
Да знаете ли вы еще, читатель, что такое „судебная палата“ и что, собственно, она должна дѣлать? А вотъ что это такое: судебная палата должна быть „надежнp3;йшей гарантіей подсудимыхъ, такъ какъ прокурорскій надзоръ, поставленный всѣмъ складомъ своей профессіональной дѣятельности (т.-е. спеціальностью обвинятъ) въ невозможность вполнѣ объективно относиться къ дѣлу, представляетъ довольно слабую гарантію (подсудимаго)“. Вотъ именно для того, чтобы спеціальность „обвинять“ была введена въ предѣлы справедливости, и учреждена особая инстанція — судебная палата, которая „однимъ почеркомъ пера можетъ смыть пятно съ подсудимаго или опозорить невиннаго человѣка преданіемъ его суду“. Дѣло судебной палаты, такимъ образомъ, оказывается до чрезвычайности важнымъ, но обиліе дѣлъ, благодаря которому каждый членъ палаты долженъ разобрать 1,200 дѣлъ въ годъ и выслушать въ день сто дѣлъ и болѣе, дѣлаетъ то, что инстанція эта… рѣшительно ничего путнаго сдѣлать не въ состояніи. „Столь важный моментъ, какъ окончательное обсужденіе слѣдственнаго матеріала, предопредѣляющее часто дальнѣйшую судьбу дѣла (а, стало быть, и судьбу человѣка, прибавимъ мы), на практикѣ свелось къ обряду штемпелеванія“. Палата санкціонируетъ почти всѣ проекты обвинительныхъ актовъ и, въ доказательство того, что они прошли чрезъ канцелярію палаты (а не обсуждены), прикладываетъ свой штемпель. Точь въ точь какъ регистраторъ, механически прикладывающій печать при записываніи бумагъ въ исходящія книги» (Рус. Вѣд., № 210).
Вы видите, что «дѣлъ» такъ много, что даже въ такихъ высокихъ инстанціяхъ, отъ которыхъ зависитъ участь человѣка, его судьба, его жизнь, въ пору только хлопать штемпелемъ (хлопъ-хлопъ-хлопъ!), вмѣсто того, чтобы «обсуждать», вмѣсто того, чтобы быть «надежнѣйшею» гарантіею подсудимаго! А вы сидите по чердакамъ, съ высшимъ образованіемъ, плачетесь, что «нѣтъ дѣла», тогда какъ за одно только «штемпелеваніе» судьбы подсудимыхъ можете получать отъ 1,200 до 2,500 р. с. въ годъ, что при петербургской жизни равнялось бы никакъ не менѣе 3,000—4,000 р.!
Впрочемъ, затруднительное положеніе «высшей инстанціи», благодаря обилію дѣлъ поставленной въ необходимость во всемъ своемъ составѣ снизойдти до роли простаго регистратора, вмѣсто того, чтобы быть «надежнѣйшею опорой подсудимаго», — положеніе это еще можетъ быть поправлено самымъ простымъ образомъ; по словамъ почтеннаго автора статьи, которую мы цитировали, стоитъ только увеличить персоналъ судебныхъ палатъ. Но что вы скажете о положеніи низшихъ инстанцій, которыя также буквально по горло завалены дѣлами? Неужели и тамъ также нужно увеличивать «персоналъ» людей, который въ настоящее время за обиліемъ дѣлъ тоже ничего не можетъ сдѣлать путнаго? А что обиліе дѣлъ въ самыхъ низшихъ инстанціяхъ существуетъ и ничуть не меньше, чѣмъ въ инстанціяхъ высшихъ, въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія.
Я, вотъ, живу въ деревнѣ и каждый Божій день два раза мимо меня ходитъ на почту изъ волости (тамъ же и становая квартира) разсыльный, у котораго подъ мышкой всегда находится огромный, уже разорванный по швамъ, — разорванный, разумѣется, отъ обилія, а не отъ недостатка содержимаго, — портфель, биткомъ набитый дѣлами. «Что несешь?» — «Да вотъ, — отвѣчаетъ разсыльный вопрошающимъ, — вшивую почту волоку!» Онъ выражается такъ глупо потому, что вообще не можетъ понять, какимъ образомъ изъ такого обилія бумаги, которая, по его мнѣнію, годна только развѣ на цигарки, можетъ выдти что-нибудь реально-понятное и полезное для крестьянина, напр., урожай или ведро, когда его нужно, но тотъ, «не мужикъ», который «понимаетъ», долженъ знать, что въ портфелѣ лежатъ дѣла и что дѣлъ этихъ немало.
Не вполнѣ, однако, увѣренный, что читатель, незнакомый съ дѣломъ, повѣритъ мнѣ на слово, я приведу примѣръ, опубликованный въ оффиціальной газетѣ, — примѣръ, какъ нельзя лучше доказывающій, что персоналъ низшихъ инстанцій находится въ отношеніи «обилія-дѣлъ» въ еще болѣе затруднительномъ положеніи, чѣмъ персоналъ инстанцій высшихъ. Въ № 59 Терскихъ Областныхъ Вѣдомостей помѣщена публикація отъ хасафъ-юртовскаго полицейскаго управленія о розыскѣ разныхъ дѣлъ, которыя вѣтромъ выдуло изъ этого управленія 12 истекшаго мая мѣсяца (публиковано 21 іюля). Что такое Хасафъ-Юртъ? Ни я, ни читатель не знаемъ, но по слову «Юртъ», вовсе не напоминающему чего-нибудь похожаго на «бургъ», на «штадтъ» или на «городъ», можемъ догадываться, что это нѣчто жилое и нѣчто близко напоминающее слово «кочевье». Но чтобы это ни было, аулъ ли это, станица ли, или просто одно только «полицейское управленіе», посмотрите-ка, какая куча, какое гнѣздо «дѣлъ» заведено здѣсь! 12 «истекшаго» мая изъ ущелья (вѣроятно, тамъ какое-нибудь ущелье есть) сталъ дуть вѣтеръ, а писарь полицейскаго управленія, вѣроятно, ушелъ къ атаману или священнику, а, можетъ быть, къ муллѣ или къ князю Бейбулатову ѣсть карачаевскаго барашка. Вотъ покуда онъ ѣлъ (карачаевскіе барашки худенькіе, тощенькіе, и съѣсть его можно скоро, особливо съ устатку), а изъ ущелья дуло вѣтромъ, и прямо въ полицейское управленіе, въ окно; дунуло разъ и выдуло слѣдующія дѣла: отъ 10, 11 и 23 января, 17 апрѣля, 9 и 10 іюня и 20 августа, за №№ 30, 31, 116, 293, 1069, 1070 и 1251. И въ другой разъ дунуло изъ ущелья, и опять унесло отъ 13 іюня, 4 и 19 іюля, 25 сентября и 10 октября, за №№ 566, 714, 740, 1109, 1116 и 1146. Писарь, между тѣмъ, ничего не подозрѣвая, продолжаетъ преспокойно ѣсть барашка, болтаетъ о козачкахъ, да потягиваетъ кахетинское, а въ то же время изъ ущелья начинаетъ подувать совсѣмъ не на шутку: дунуло въ третій разъ такъ, что выдуло сразу цѣлую пропасть дѣлъ, — отъ 8 и 27 октября, отъ 16 января, отъ 13 марта, 10 и 15 мая, 7 августа, 12 мая и 8 августа, опять отъ 12 мая, 1 іюля, за 977, 1051, 38, 212, 416, 396, 763, 362, 413, и, наконецъ, сильнымъ порывомъ выхватило изъ управленія огромную переписку по дѣлу князя Асланбека Айдемарова, за № 2237, — и все это унесло невѣдомо куда. И въ первое время послѣ того, какъ писарь, покончивъ съ барашкомъ, возвратился въ управленіе, трудно было бы замѣтить пропажу такой массы дѣлъ: разсыльный принесъ уже новый, биткомъ набитый портфель, и только черезъ два съ половиною мѣсяца, и то, вѣроятно, случайно, удалось напасть на слѣдъ пропажи. И замѣтьте, 12 мая вылетали бумаги прошлогоднія и позапрошлаго года, слѣдовательно, дѣла, которыя своевременно не было возможности «обсудить»; и еще замѣтьте, не успѣла разлетѣться такая масса не оконченныхъ и не рѣшенныхъ дѣлъ, какъ налетѣла уже новая. Й, кромѣ того, неужели только разъ, именно 12 мая, только и дуло такъ сильно изъ ущелья въ окно управленія? М неужели только 12 мая не доглядѣлъ писарь, потому что ѣлъ шашлыкъ у князя? Вѣдь, онъ -часто ѣстъ шашлыкъ и изъ ущелья часто дуетъ? Нѣтъ! Навѣрное, и прежде, десятки лѣтъ выдувало точно такимъ же образомъ массу дѣлъ и уносило куда-нибудь черезъ урусбіевскій перевалъ въ Сванетію, а иначе давно бы уже шла рѣчь объ увеличеніи хасафъ-юртовскаго персонала, такъ какъ передѣлать всѣхъ этихъ дѣлъ какъ должно навѣрное, безъ помощи ущелья писарь не былъ бы въ состояніи, потому что это фактически невозможно, скажемъ мы словами Рус. Вѣд. (№ 210), объясняющими «штемпелеваніе» судьбы людей въ высшихъ инстанціяхъ.
Да! Обиліе всевозможнаго рода «дѣлъ» не подлежитъ никакому сомнѣнію; дѣла эти кишатъ вокругъ всѣхъ насъ, кишатъ кишмя, заполоняютъ всевозможныя инстанціи, отъ самыхъ низшихъ до самыхъ высшихъ, напираютъ въ нихъ безъ остановки и перерыва, требуютъ увеличенія персоналовъ, увеличенія денежныхъ смѣтъ, даже расширенія построекъ, — по крайней мѣрѣ, о расширеніи тюремныхъ зданій знатоки дѣла поговариваютъ довольно часто; кромѣ всего этого, къ существующимъ уже инстанціямъ, оказывающимся буквально заваленными дѣлами, поминутно прибавляются новыя учрежденія и инстанціи, новые расходы и смѣты расходовъ и къ новому дѣлу привлекаются новыя массы дѣлателей. И если бы мы позволили себѣ предположить, что хоть одна сотая часть этихъ безчисленныхъ «дѣлъ» правильно и просто соотвѣтствуетъ назначенію тѣхъ инстанцій, въ которыхъ эти дѣла дѣлаются, т.-е. если бы мы предположили, что десятая часть этихъ дѣлъ, дѣлается для того, чтобы мнѣ, отдѣльному лицу, и обществу, въ которомъ я живу, было бы лучше, легче и разумнѣе жить на свѣтѣ, такъ давно бы ужь у насъ на Руси были кисельные берега, медовыя рѣки и жили бы мы всѣ въ прекрасномъ саду, гдѣ растутъ золотыя яблоки и поютъ райскія птички. Но стоитъ намъ отъ общаго представленія безконечныхъ хлопотъ о личномъ и общемъ благѣ, удручающихъ старыя и вновь возникающія инстанціи, перейти къ дѣйствительной жизни какого-нибудь жилаго человѣческаго мѣста, положимъ, хоть современнаго губернскаго города, или современной русской деревни, чтобы тотчасъ же убѣдиться въ существованіи двухъ чрезвычайно тяжкихъ явленій: во-первыхъ, въ полной неопрятности, неряшливости, безсвязности, изъ которыхъ слагается жизнь общественная, будни современной общественной жизни, и, во-вторыхъ, въ нравственной тоскѣ, въ томительной скукѣ жизни того большаго круга интеллигентныхъ людей, которые наполняютъ мѣстныя инстанціи и, повидимому, хлопочутъ ни для чего иного, кромѣ благообразія и упорядоченія жизни. Дѣятели томятся, тоскуютъ, скучаютъ, стремятся какъ-никакъ размаять свободные отъ занятій часы, а общественная жизнь, несмотря на обиліе хлопотъ и дѣловой суеты, которыми завалены эти скучающіе дѣятели, идетъ такъ, что какъ будто еще и въ поминѣ не было какихъ бы то ни было инстанцій; обязанныхъ заботиться о ея благообразіи.
Имѣя намѣреніе въ настоящемъ очеркѣ коснуться именно этого непривлекательнаго, томительнаго и вообще неблагообразнаго по результатамъ соединенія хлопотливой дѣловой возни съ тоскливымъ существованіемъ интеллигенціи и полною заброшенностью дѣйствительныхъ, живыхъ общественныхъ нуждъ, — соединенія, которое характеризуетъ переживаемую нами теперь минуту, не могу не сдѣлать небольшаго отступленія и не разсказать одного моего очень простаго разговора съ однимъ крестьяниномъ объ очень простомъ, но, дѣйствительно, человѣчески-необходимомъ и человѣчески-справедливомъ общественномъ дѣлѣ. Быть можетъ, разговоръ объ этомъ маленькомъ дѣлѣ дастъ мнѣ возможность лучше разобраться въ той большой суетѣ, о которой идетъ рѣчь. Крестьянинъ, съ которымъ у меня случайно вышелъ простой разговоръ о простомъ и не громкомъ дѣлѣ, былъ старикъ-каменщикъ; на своемъ вѣку онъ исходилъ никакъ не менѣе полъ-Россіи; немало поработали его руки при постройкѣ церквей, домовъ, казармъ и т. д. и, разсказывая объ этихъ работахъ и о трудахъ, въ которыхъ онъ провелъ жизнь, старикъ не разсказалъ мнѣ ничего особенно любопытнаго: разсчеты, харчи, хозяева и т. д. Но оказалось, что въ этой трудовой и однообразной жизни было одно такое воспоминаніе, которое оставило въ немъ самое пріятное и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сложное впечатлѣніе. Воспоминаніе это относилось къ постройкѣ въ одномъ изъ уголковъ южной Россіи новой нѣмецкой колоніи. Пока онъ разсказывалъ мнѣ исторію своей долгой рабочей жизни и заработка, никакихъ, повторяю, иныхъ воспоминаній, кромѣ воспоминаній только о заработкѣ, не возникало въ воображеніи старика; но едва только рѣчь зашла о постройкѣ этой нѣмецкой колоніи, какъ тотчасъ же что-то пріятное, свѣтлое проскользнуло въ памяти разсказчика, зазвучало въ его голосѣ, засвѣтилось въ его лицѣ. Постройка «колоніи» была для него не только заработокъ, не только работа рукъ, но какъ будто бы такое хорошее дѣло, вспоминая о которомъ радуешься, что могъ приложить къ нему свои руки, что могъ въ немъ участвовать.
— Ужь такъ-то хорошо, такъ-то искусно надумано! Даже и словъ не подберешь какъ ужь и похвалить-то! Вотъ какое благовидное дѣло сдѣлалось!
По разсказамъ старика, старая нѣмецкая колонія, почувствовавъ излишекъ населенія и видя, что въ ея средѣ вырасло уже новое здоровое поколѣніе мужчинъ и женщинъ, имѣющихъ всѣ права жить вполнѣ самостоятельно и независимо, — чтобы удовлетворить этой совершенно законной, совершенно простой, человѣчески-понятной и уважительной потребности молодаго поколѣнія, купила огромный лоскутъ земли, выстроила на немъ сразу цѣлую улицу каменныхъ домовъ со всѣми необходимыми въ хозяйствѣ приспособленіями и службами, сразу «съиграла» тридцать свадебъ и сразу же «отсадила» тридцать молодыхъ, веселыхъ, сильныхъ семей, отсадила какъ рой, въ новый, со всѣми возможными удобствами устроенный новый улей. И все это сдѣлалось благодаря самому простому и вполнѣ человѣчески-понятному обычаю колонистовъ, вслѣдствіе котораго въ тѣхъ семьяхъ, гдѣ много сыновей, только старшій сынъ считается наслѣдникомъ отцовскаго имущества, а всѣ послѣдующіе, хотя и живутъ до возраста въ отцовскомъ домѣ, но сличаются уже работниками, то-есть за свои труды въ отцовскомъ домѣ, — труды, несомнѣнно, увеличивающіе отцовскій достатокъ, — получаютъ обыкновенную заработную плату. Эта заработная плата не выдается, однако, на руки дѣтямъ, такъ что они живутъ въ отцовскомъ домѣ, вовсе не чувствуя себя нанятыми батраками, а вся сполна вносится въ общественную кассу, и вотъ изъ суммъ-то этой кассы и получаются тѣ могучія общественныя средства, которыя даютъ возможность ежегодно устраивать, сажать на собственное хозяйство подростающія молодыя пары, сначала помощію покупки въ той же самой колоніи свободныхъ и никого не стѣсняющихъ участковъ, а современемъ, когда не оказывается возможнымъ обойтись наличными средствами, большія общественныя суммы, добровольно и сознательно вложенныя въ общую кассу каждымъ отдѣльнымъ домохозяиномъ, даютъ возможность, безъ всякаго ущерба или обремененія существующихъ хозяйствъ, отсадить на новыя мѣста и въ новыя жилища сразу цѣлый новый молодой выводокъ. Этотъ выводокъ, при помощи тѣхъ подростковъ, которыхъ не поглощаютъ семьи старой колоніи и которыя въ новой примыкаютъ къ новообразовавшимся хозяйствамъ, какъ работники, т.-е. люди, имѣющіе быть впослѣдствіи также хозяевами, начинаетъ жить трудами рукъ своихъ, еще болѣе увеличивая общественныя средства разрастающейся колоніи и давая ей возможность на эти средства улучшить свой внѣшній видъ, строить церковь, школу, мостовую, водопроводы, даже гулянье, вокзалъ для танцевъ.
— И такъ-то я, — говорилъ старикъ, — въ ту пору на нихъ любовался да радовался: кажется, въ жисть свою такого мнѣ не было удовольствія! Ужь такъ-то хорошо, да весело, да благородно! Ну, скажите на милость, ну, что, ежели бы не отсаживать выводковъ-то, а держать ихъ, вотъ какъ въ нашихъ горькихъ мѣстахъ, въ тѣснотѣ, вѣдь, что бы это было? Вѣдь, мы видимъ, какъ въ нашихъ мѣстахъ-то изъ этой тѣсноты-то слезы льются… Буду я говорить такъ, что, положимъ, вотъ хоть у меня три сына и всѣ три сына женатые. Работаютъ они въ домѣ всѣ и достояніе въ домѣ все общее, а, вѣдь, работа работѣ неровна и каждый свою работу знаетъ. Каковъ есть кусокъ сахару, а я вижу, сколько въ немъ моего поту есть и сколько братнинаго; я ужь знаю, кто мой уголъ у куска-то у сахарнаго откусилъ, — молчу, а самъ себѣ думаю: «ишь, молъ, кто моими-то трудами лакомится!» Да, окромѣ этого, я человѣкъ женатый, у бабы у моей свой характеръ, вѣдь, мы хотимъ жить своимъ домомъ, своимъ хозяйствомъ, по своему характеру; моей бабѣ милы ея ребята, а братниной женѣ, предположимъ, они не милы; у самой-то у ней нѣтъ дѣтей, а на моихъ она работать не хочетъ. Ну, какъ же тутъ, въ тѣснотѣ-то, соблюсти себя въ тишинѣ да въ любви? Только и есть, что молчатъ всѣ другъ про друга, да другъ при другѣ, да боятся стариковъ, пока живы да строги. Только однимъ страхомъ и прищемлены кучей жить… Тутъ на каждомъ шагу изъ-за однѣхъ бабъ чего натерпишься. Кажная баба, вѣдь, она еще больше нашего хочетъ жить сама по себѣ; она все на свою мѣрку мѣряетъ, ей все надо, чтобъ по ейному вкусу было, по Авдотьиному, а не по Марьиному или по Матрениному… А гдѣ же тутъ въ котлѣ-то со своимъ вкусомъ умѣститься такъ, чтобы чужой не мѣшалъ? Вѣдь, и Марья, и Матрена тоже только въ свой вкусъ вѣруютъ, ну, и идетъ шипучее зло… Пока что, боятся родите левъ, копятъ злобу потихоньку, терпятъ, а придетъ не втерпежъ, начнутъ дѣлиться, — и растащатъ большой домъ по мелкимъ кускамъ. Разбредутся по хибаркамъ, прямо на хлѣбъ да на квасъ. Поди-ка избу-то заведи, поди-ка со скотиной-то справься! А тутъ, глядишь, ребенокъ родился, а тамъ, глядишь, корова пала, помочи нѣтъ ни откуда! Вотъ и бьется человѣкъ день и ночь изъ пустова… «Семъ-ко, думаетъ, пойду на фабрику, поправлюсь; принесу денегъ, все исправлю!» Пойдетъ на фабрику-то, а тамъ, глядишь, и пить выучился, а то такъ и совсѣмъ распьянствовался со скуки по дому-то… А со скуки по бабѣ по своей, глядишь, и связался съ какой-нибудь мадамой на чужой сторонѣ, да заболѣлъ, да домой-то воротился и пьяный, и больной и жену-то въ болѣзнь вогналъ, а, наконецъ того, съ горя, да съ нужды, да съ неудачи, и вовсе пропащимъ человѣкомъ сдѣлался… Въ деревнѣ ослабѣть недолго! Иной, ослабѣвши, пьетъ, а иной жену бьетъ, а иной и темными дѣлами начнетъ заниматься: глядишь, и поймали у сосѣдскаго амбара и въ острогъ повели, а по улицѣ по деревенской ребятишки его съ мамкой со своей въ отрепкахъ пошли милостыню просить! Такъ вотъ какъ по нашимъ-то горькимъ мѣстамъ бываетъ! Да какъ поглядѣлъ я въ ту пору на этихъ тридцать-то свадебъ, какъ онѣ съ музыкой, да съ пѣснями, да съ весельемъ въ новое-то мѣсто дали, да какъ вспомнилъ наше мужицкое жить-бытье, такъ, вѣришь ли, такъ меня слеза и прошибла… передъ Богомъ! И, вѣдь, какъ тихо-то да благородно, такъ просто на рѣдкость! Идутъ люди въ свои дома, все это они сами выработали, покуда расли, никому ни въ чемъ не запутавши, въ ноги никому не кланяются, чтобъ повѣрили рубль серебромъ, примѣрно, для начатія хозяйства, все у нихъ свое, трудовое, и во всемъ своя воля! Такъ-то, братецъ ты мой, складно это у нихъ, такъ-то благородно, чинно да весело, что вотъ ужь сколько годовъ прошло съ постройки-то, а какъ вспомню, такъ и сейчасъ побёгъ бы полюбоваться на нихъ! Право слово, побёгъ бы!
Я очень хорошо знаю, что идиллія, нарисованная разсказомъ каменщика, натерпѣвшагося отъ старыхъ и новыхъ непорядковъ, царящихъ въ нашихъ мѣстахъ, не вполнѣ соотвѣтствуетъ дѣйствительности. Но, въ то же время, я несомнѣнно знаю, что, даже и не раздѣляя восторженныхъ похвалъ, расточаемыхъ каменщикомъ «порядкамъ», царящимъ въ колоніяхъ, порядки эти, каковы бы они ни были, неизмѣримо лучше, справедливѣе и человѣчнѣе всего того, что мы въ «нашихъ мѣстахъ» привыкли называть также «порядками». Изъ всего того, что мнѣ лично приходилось видѣть, читать или слышать отъ очевидцевъ, близко знающихъ тѣ человѣческія общежитія, которыя называютъ колоніями, я, да и всякій другой, не могъ не вывести заключенія, что эти общежительскія мѣста живутъ хорошо, достаточно- умно и тихо. Тишина, которою окружены эти трудовыя общежитія, замѣчательна; въ настоящее время мнѣ приходится просматривать чрезвычайно много разныхъ провинціальныхъ газетъ, а извѣстно, что провинціальная пресса особенно широко разраслась на югѣ Россіи, какъ разъ въ тѣхъ самыхъ мѣстахъ, гдѣ процвѣтаютъ нѣмецкія колоніи, т.-е. въ Новороссіи, Крыму, Кавказѣ, и нигдѣ, ни въ одной газетѣ, почти никогда ни единымъ словомъ не упоминается о житьѣ-бытьѣ колонистовъ. Изрѣдка только мелькнетъ извѣстіе, что, молъ, мужикамъ нашимъ становится трудно жить отъ этихъ разрастающихся колоній, съ каждымъ годомъ все дальше и дальніе раздвигающихъ свои предѣлы помощію покупки сотенъ тысячъ десятинъ земли, и почти никогда нѣтъ ничего похожаго на извѣстія, идущія изъ нашихъ селъ и деревень.
Разбой, грабежъ, пожаръ, падежъ, эпидемія, мошенничества всѣхъ видовъ и образцовъ, — извѣстія обо всемъ этомъ валомъ валятъ на страницы нашихъ провинціальныхъ органовъ изъ деревень, селъ, поселковъ и городовъ, и никогда не слышится о нихъ изъ тѣхъ общежитій людскихъ, которыя называютъ колоніями. Даже для такихъ русскихъ поселеній, которыя десятками лѣтъ живутъ въ самомъ близкомъ сосѣдствѣ съ той или другой нѣмецкой колоніей, даже для нихъ жизнь, нравы и порядки сосѣдей-колонистовъ извѣстны только въ весьма слабой степени, точно будто по сосѣдству и нѣтъ никакого жилаго мѣста, да и всѣ тѣ, вполнѣ достойныя уваженія лица, отъ которыхъ я слышалъ много разсказовъ про жизнь и порядки въ колоніяхъ, и тѣ большею частію всегда случайно знакомлись съ ними. О колоніи, напримѣръ, Темпельгофъ (близъ Пятигорска), удивляющей всѣхъ, случайно заглядывавшихъ туда, необыкновеннымъ благоустройствомъ и достаткомъ, — колоніи, имѣющей роскошный внѣшній видъ, съ мостовыми, съ освѣщеніемъ, имѣющей свою гимназію, свои общественныя учрежденія вродѣ паровыхъ общественныхъ мельницъ, — объ этой колоніи стало извѣстно только въ самое недавнее время, благодаря случайному описанію ея, помѣщенному въ Терскихъ Вp3;домостяхъ, — описанію, исполненному безконечныхъ похвалъ и удивленія предъ людьми, которые съумѣли такъ уютно, хорошо, тепло, свѣтло и благообразно устроиться и жить тутъ же, подъ бокомъ у насъ, подъ бокомъ у людей, которые только и дѣлаютъ, что вопіютъ объ увеличеніи «персоналовъ» да объ учрежденіи новыхъ инстанцій. Ни мировой судья, ни окружный судъ, ни слѣдователь, ни, словомъ, вся огромная провинціальная интеллигенція, заваленная выше головы «дѣдами», почти не знаютъ даже о существованіи этихъ колоній, которыя живутъ и процвѣтаютъ у нихъ же подъ бокомъ и даже подъ носомъ, а это значитъ только то, что колоніи не нуждаются въ содѣйствіи всѣхъ этихъ инстанцій и людей, пекущихся объ общественномъ благополучіи, и находятъ возможнымъ удовлетворять всѣмъ своимъ нуждамъ единственно при помощи собственныхъ бредствъ.
Я очень хорошо знаю, что нѣмцы-колонисты являются въ Россію съ большими средствами, дающими имъ возможность сразу устроиться хорошо и уютно, тогда какъ нашъ крестьянинъ, отдѣлившійся отъ родителя, начинаетъ жить только съ «голыми руками», что, помимо полнѣйшаго отсутствія денежныхъ средствъ, нашего крестьянина ослабляетъ и воинская повинность и т. д. Но я говорю о благосостояніи колоній вовсе не для того, чтобы корить имъ нашего горемыку-мужика, а единственно для того, чтобы обратить вниманіе читателя на тотъ пріемъ, — способъ, манеру, если угодно, помощію которыхъ люди находятъ возможнымъ жить на бѣломъ свѣтѣ справедливо и благообразно. Я говорю о колоніяхъ и «порядкахъ», господствующихъ въ ихъ жизни, для того, чтобы припомнить, въ чемъ же собственно заключается суть «общественнаго блага» и «общественнаго дѣла», такъ какъ за обиліемъ кишащей вокругъ насъ дѣловой суеты положительно можно утратить всякое ясное, живое представленіе о живомъ, человѣчески-понятномъ дѣдѣ. Благодаря знакомству съ жизнію такой маленькой по-человѣчески живущей группы людей, я могу видѣть, что суть всего благообразія житья-бытья этой маленькой людской группы есть самое простое, самое дѣйствительное и самое реальное удовлетвореніе человѣка въ необходимыхъ для его существованія надобностяхъ, — вотъ тотъ до чрезвычайности простой и до чрезвычайности благодѣтельный пріемъ, которымъ руководствуются колонисты во взглядѣ на свои общественныя обязанности. Люди, живущіе трудами рукъ своихъ, знаютъ, что и дѣти ихъ будутъ жить точно также, какъ и они; но для того, чтобы жить такимъ образомъ, нужно, чтобы у человѣка было все необходимое: земля, домъ, скотъ, орудія; нужно, стало быть, купить и домъ, и скотъ, и землю, и орудія, и вслѣдствіе такого простаго взгляда на человѣческую нужду и общественное дѣло становится простымъ, важнымъ и вполнѣ человѣческимъ. Помощію общественной кассы, никого не обременяющей, наполняемой деньгами добровольно, изъ чувства личной потребности быть справедливымъ и покойнымъ за будущее поколѣніе, образуются тѣ средства, которыми и удовлетворяются вполнѣ простыя и вполнѣ необходимыя нужды человѣка, живущаго трудами своихъ рукъ. И вотъ, такое-то простое дѣло сразу уничтожаетъ возможность безчисленнаго количества всевозможныхъ общественныхъ язвъ: уничтожаетъ нищенство, уничтожаетъ бродяжничество, воровство, семейный разладъ изъ-за нищеты, — словомъ, сразу дѣлаетъ совершенно ненужною ту обременительную, тяжкую, безплодную суету-суетъ, которая заваливаетъ въ «нашихъ мѣстахъ» всевозможныя инстанціи всевозможными дѣлами. Нашъ народъ, начинающій жить и живущій «съ голыми руками», находящійся въ зависимости отъ случайностей своего труда, — нашъ народъ, очевидно, нуждается гораздо болѣе, чѣмъ тѣ люди, о которыхъ мы только что говорили, въ томъ, чтобы люди «общественнаго дѣла» относились къ его положенію какъ можно проще. Онъ также живетъ трудами рукъ своихъ, но этотъ трудъ находится въ неблагопріятныхъ условіяхъ, подверженъ тысячамъ случайностей, которыя могутъ лишить возможности человѣка трудиться и, слѣдовательно, поставятъ его въ совершенно безпомощное положеніе. Слѣдовательно, желая «пещись» о немъ, необходимо только одно простое и важное дѣло — обезпечитъ для нею возможность и спокойствіе труда, и больше ничего ненужно! Но вотъ именно этого-то простаго вниманія къ насущнѣйшей нуждѣ человѣка, живущаго только собственными своими руками, мы и не видимъ во всей той безконечной дѣловой суетѣ, которая кишитъ вокругъ насъ.
Заглянемъ на минуту въ кое-какія изъ этихъ многочисленныхъ инстанцій, обремененныхъ утомительнымъ трудомъ «штемпелеванія» обвинительныхъ актовъ и запечатыванія безчисленныхъ пакетовъ, и посмотримъ, что тамъ дѣлается?
Вотъ предъ нами какое-то глажевское волостное правленіе, Новоладожскаго уѣзда, Петербургской губерніи. Дѣлъ оно дѣлаетъ много, но мы возьмемъ только одну частицу этихъ дѣлъ, именно дѣла волостнаго суда, да изъ этихъ-то дѣлъ также коснемся только одной изъ множества заботъ, удручающихъ господъ волостныхъ судей, именно заботу о взысканіи податей. И вотъ въ какомъ видѣ осуществляется ими эта забота: "по рѣшенію глажевскаго волостнаго суда, приговорены къ тѣлесному наказанію, по 20 ударовъ, за неплатежъ податей крестьяне слѣдующихъ обществъ: изъ 45 надѣльныхъ домохозяевъ Нодцоньевскаго общества приговорено къ розгамъ 25 человѣкъ; Оломенскаго изъ 45—23 человѣка; Лаховскаго изъ 35—26 чел.; Гатицкаго изъ 41—32 чел.; Ленинскаго изъ 51—35 чел.; Глажевскаго изъ 105—38 чел.; Черенцовскаго изъ 83— 19 чел.; Теребочевскаго изъ 44—7 чел.; Наволокскаго изъ 35—11 чел.; Наростынскаго изъ 33—8. И. всѣ эти приговоры постановлены только въ промежутокъ времени съ 16 мая по 23 іюня настоящаго года.
Такимъ образомъ, въ теченіе мѣсяца, изъ 517 домохозяевъ, населяющихъ волость, высѣчено 224 человѣка[1], т.-е. безъ малаго выдрана половина волости. За что же? А за то, что не платятъ податей. Отчего же они не платятъ? Да вотъ отчего. «Въ большинствѣ случаевъ у бывшихъ помѣщичьихъ крестьянъ Солецкой и Глажевской волостей на одну ревизскую душу приходится отъ ¾ до 1 десятины пашни, и только у нѣкоторыхъ государственныхъ крестьянъ Глажевской волости, имѣющихъ надѣлъ болѣе 10 десятинъ, количество пахотной земли достигаетъ до 1½ десятинъ на душу. Почва песчаная, глинистая; овесъ никогда не даетъ хорошихъ урожаевъ: обыкновенный урожай овса самъ 2—3. Но и этотъ скудный урожай не составляетъ полной собственности землепашца, такъ какъ большинство крестьянъ беретъ овесъ на посѣвъ у кулаковъ или у мѣстныхъ помѣщиковъ, причемъ платитъ такой процентъ: либо овсомъ же, за куль полтора куля, либо деньгами — 1 руб. 50 к. или 2 руб. за куль, причемъ эти деньги вносятся при полученіи овса, а самый овесъ возвращается осенью. При урожаѣ самъ два-три крестьянину очень часто, по уплатѣ роста, остается одна только овсяная солома. Но часто и за такіе проценты не всѣ нуждающіеся могутъ достать сѣмена на посѣвъ. Въ нынѣшнемъ году многіе крестьяне должны были оставить не засѣянными свои яровыя поля. Нѣкоторые крестьяне, въ ожиданіи ссуды на посѣвъ отъ новоладожской земской управы, запахали было свои поля, но ссуда не была разрѣшена и они вынуждены были отдать задаромъ свои нивы односельчанамъ-богачамъ, имѣющимъ сѣмена, лишь бы только земля не пустовала. Кромѣ всего этого, 84—85 годъ былъ. особенно неблагопріятенъ для крестьянъ названной мѣстности. Сибирская язва свила себѣ здѣсь постоянное гнѣздо, унося сотни и тысячи рогатаго скота и лошадей; въ 84 г. она даже и людей не щадила. За этимъ бѣдствіемъ послѣдовалъ неурожай на хлѣбъ, тогда какъ и въ благопріятные годы только у нѣкоторыхъ изъ здѣшнихъ крестьянъ хлѣба хватаетъ на полгода» (Недѣля, № 28).
Вѣдь, въ цифрахъ, которыя приведены выше, не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія; онѣ собраны статистиками петербургскаго земства; это не выдумка, а сущая, совершенная правда. Полюбуйтесь на нихъ и подумайте, что это такое? Въ маѣ и іюнѣ мѣсяцахъ, когда каждый деревенскій ребенокъ можетъ опредѣлить, будетъ ли онъ сытъ, или голоденъ зимою, т.-е. въ то самое время, когда собственными глазами можно видѣть, сколько засѣяно въ поляхъ и хватитъ ли этого засѣва на насущныя потребности населенія, — въ это-то самое время, во имя какого-то нравственнаго поврежденія, въ глубинѣ сознанія и совѣсти людей, знающихъ дѣйствительное свое положеніе, совершается дѣло тупо-умножестокое, ни для кого и ни для чего ненужное, — именно взаимное дранье односельчанъ односельчанами, по приговору ими же выбранныхъ лицъ. Что же это такое? Можно было бы положительно сойти съ ума, глядя на эту отвратительную картину, если бы представить себѣ, что побудителемъ къ сѣченію была человѣческая жестокость. Нѣтъ!. Дерутъ просто потому, что мысль о возможности въ самомъ дѣлѣ удовлетворить насущныя нужды поселянъ, удовлетворить просто, справедливо, по-человѣчески, — эта мысль никогда ничѣмъ не поддерживалась въ народномъ сознаніи. Дерутъ зря, зная, что никто не виноватъ, но надо же что-нибудь дѣлать въ такія критическія минуты, когда нечѣмъ платить податей, т.-е. нельзя выполнить первѣйшей обязанности обывателя. Фальшивое, тяжкое дѣло дѣлается въ тѣхъ именно затруднительныхъ человѣческихъ положеніяхъ, которыя требуютъ самаго простаго и внимательнаго удовлетворенія.
Убавьте цифру выдранныхъ въ одной только волости въ десять разъ и, вмѣсто 224, примите за норму только 24 человѣка на волость, помножьте эту цифру, примѣрно, на 10, чтобы получить примѣрное число выдранныхъ въ уѣздѣ, умножьте имѣщую подучиться цифру опять на десять, чтобы имѣть понятіе о количествѣ выдранныхъ въ губерніи, наконецъ, и эту цифру увеличьте въ размѣрахъ количества губерній, и вы получите нѣчто чудовищное. Выдрано 224 человѣка потому, что никто не привыкъ справедливо и просто думать ни о своей нуждѣ, ни о нуждѣ ближняго. Выдранный человѣкъ освободился отъ тяжкаго бремени; дома его мучила нищета, нужда, голодовка, плачъ голодныхъ ребятъ, жалость объ умиравшемъ мальчонкѣ. Онъ сердился дома на кулаковъ, которые его обобрали, ругался даже на начальство, ропталъ на порядки, при которыхъ никакъ не справишься, и его выдрали, т.-е. дали ему право плюнуть на свои человѣческія терзанія, сдѣлали совершенно ненужными его мысли о порядкахъ и непорядкахъ, прекратили въ немъ всякія совѣстливыя душевныя движенія. Кто и что еще можетъ отъ него требовать? Кто и въ чемъ его можетъ обвинять? У него на спинѣ рубцы, онъ за все пострадалъ, пострадалъ настоящимъ образомъ; ему теперь нельзя, невозможно не отдохнуть отъ всѣхъ своихъ, мукъ и всего своего горя и, главное, отъ этихъ рубцовъ на спинѣ, — и онъ отдыхаетъ въ кабакѣ; жена, ребята теперь пусть погодятъ: онъ, вѣдь, дѣйствительно, пострадалъ и измучился. А чтобы совершить такое тупоумное дѣло, какъ порка 224 человѣкъ, нужно написать и составить 224 протокола, нужно исписать пропасть бумаги, и немудрено, что писарь проситъ прибавки, что писарскія жалованья растутъ съ каждымъ годомъ.
Поднимемся ступенькой выше и заглянемъ въ камеру мироваго судьи.
Возьмемъ для примѣра опять-таки только кусочекъ изъ этой глыбы «дѣлъ», положимъ, хоть дѣла о семейныхъ крестьянскихъ ссорахъ, благо матеріалъ относительно этого рода дѣлъ находится у насъ подъ рукою. Мы имѣемъ въ рукахъ, во-первыхъ, письмо бывшаго мироваго судьи, напечатанное недавно въ Рус. Вѣд., и статью въ Юрид. Вѣст. г. Лудмера о бабьихъ стонахъ. Обѣ эти статьи разсказываютъ объ одномъ и томъ же уголкѣ Московской губерніи, и для обѣихъ статей не только хватило матеріала, но мы имѣемъ основаніе- думать, что матеріалъ этотъ далеко не исчерпанъ, такъ какъ, въ непродолжительномъ времени, въ печати должны появиться матеріалы, касающіеся тиранства надъ дѣтьми и почерпнутые опять-таки изъ того же самаго крошечнаго подмосковнаго мироваго участка. Что же тутъ творится, въ этомъ случайно разрытомъ муравейникѣ? «Ежедневно, — говорится въ письмѣ г. мироваго судьи, — въ мою камеру приходили десятками изувѣченныя, истязуемыя, избитыя бабы. Почти то же самое я видѣлъ и въ уѣздномъ городкѣ въ 82—84 годахъ, гдѣ мелкіе мѣщане, ремесленники, пригородные жители безчеловѣчно заколачиваютъ своихъ женъ. Въ памяти моей живы ужасныя избіенія женъ и малыхъ дѣтей, истязанія беременныхъ, которыхъ изверги привязывали за косы и лупили ременнымъ черезсѣдельникомъ по животу, плечамъ и груди. У одной молодой женщины защемили косу между половицами; свекровь держала, а мужъ билъ. Одинъ потерянный мужикъ снялъ одежонку съ малыхъ ребятъ и бѣжитъ пропивать ее. Жена нагнала его и стала отнимать одежду. Мужъ началъ неистово бить ее кулаками и сапогами, и ее-еле живую принесли въ мою камеру. Другой пьяница, войдя въ избу, сбилъ кулакомъ люльку съ груднымъ ребенкомъ, а потомъ вышвырнулъ его на морозъ. Одинъ спившійся съ кругу здоровенный мужикъ бросился колотить жену; она въ это время держала ребенка, умирающую дѣвочку трехъ лѣтъ, дѣвочка умоляла „не бить маму“, а мать, вся всклокоченная, въ крови должна была утѣшать испуганную и умирающую дѣвочку. Судился у меня еще одинъ мужикъ; тотъ, мало того, что билъ свою жену, онъ вырывалъ у нея ребенка двухъ лѣтъ, мальчика, и жегъ его тѣло надъ горящей лучиной… Но я бы могъ исписать сотни листовъ, если бы вздумалъ утруждать читателя дѣлами женской мартирологіи. Это нѣсколько капель въ цѣломъ потокѣ слезъ» (Рус. Вѣд.).
Читая безконечную лѣтопись ужасовъ разстроенной крестьянской семьи, можно, наконецъ, совершенно потерять способность возмущаться этими ужасами, можно дойти до полнаго одеревенѣнія, граничащаго съ равнодушіемъ и полнымъ невниманіемъ одинаково, какъ къ тирану, такъ и къ его истираненной жертвѣ. Безобразіе, жестокость, безчеловѣчность, звѣрство, ежедневно и ежеминутно кишащіе кругомъ васъ, до того утомляютъ вашу мысль, что вы, наконецъ, отказываетесь мучить себя размышленіемъ объ этихъ безконечныхъ и рѣшительно непонятныхъ проявленіяхъ человѣческой жестокости. Но надобно понять ихъ, и тогда безобразнѣйшая картина звѣрства приметъ значеніе, вполнѣ постижимое здравымъ разсудкомъ.
"Крестьянка деревни Зибровки, Елена Иванова, заявила мнѣ[2], что мужъ чрезвычайно жестоко обращается съ нею и тремя малолѣтними дѣтьми. Онъ не велитъ ей беречь послѣднихъ и вымогаетъ отъ нея деньги на пьянство. Два дня тому назадъ, когда она стряпала, мужъ накинулся на нее съ яростію, началъ кусать ее зубами и хотѣлъ откусить носъ, но она успѣла крикнуть: «заступитесь, дѣтки! онъ меня загрызетъ!» Маленькій, девяти лѣтній сынъ бросилъ тогда въ отца щепкой, послѣ чего мучитель оставилъ ее и кинулся на мальчика, котораго безжалостно избилъ. Елена обращалась въ тотъ же день къ старостѣ и къ старшинѣ, но тѣ ничего не сдѣлали. Въ ту же ночь мужъ схватилъ полѣно и хотѣлъ убить мальчика и когда жена удержала его, то онъ нанесъ ей тяжкіе побои; раздѣлавшись съ женой, онъ выгналъ сына изъ избы и тотъ переночевалъ на дворѣ. Теперь, какъ только отецъ завидитъ своихъ дѣтей, то начинаетъ кидать въ нихъ каменьями. Передъ подачей Еленой жалобы она была выгнана мужемъ ночью изъ дома. Ей негдѣ было ночевать, она пошла къ волостному старшинѣ, но тотъ не обратилъ никакого вниманія на ея положеніе и, вмѣсто того, чтобы оказать ей защиту, сказалъ: «Мнѣ какое дѣло, ночуй гдѣ знаешь!» Такъ какъ лицо
Елены было сплошь покрыто рубцами, то я распорядился освидѣтельствовать ее чрезъ врача и акушерку и чрезъ два дня назначилъ разбирательство дѣла, къ каковому времени я имѣлъ въ виду получить уже заключеніе медика.
"Мужъ Елены поразилъ меня одичалымъ выраженіемъ своего лица. Несмотря на, настоятельныя, обращенныя къ нему просьбы, за что онъ такъ звѣрски поступаетъ съ семьей, онъ только тупо обводилъ глазами камеру и бормоталъ:
" — Ефто дѣйствительно!…
"Оказалось, между прочимъ (?), что ни лошади, ни коровы у него «нѣтъ, что изба не нынъче-завтра развалится, хлѣба своею хватаетъ лишь до января, недоимокъ много (за каковыя два раза былъ сѣченъ), но сколько именно, сказать не можетъ. Разорила его порубка, которую онъ произвелъ въ лѣсахъ помѣщицы (а не произвести онъ ее не могъ, такъ какъ лѣсъ имъ не отведенъ, а купить не на что). Его поймали и оштрафовали; тогда продали лошадь, а корову онъ послѣ этою пропилъ. Сильно пьянствуетъ онъ уже два года».
Дѣло крестьянки Мироновой. "Мужъ Мироновой, точно также какъ и мужъ Елены, постоянно ее бьетъ, грозитъ убить ее до смерти, пьянствуетъ и не работаетъ. На разбирательствѣ обнаружилось, что Мироновъ бьетъ свою жену «сапогами и желѣзнымъ гвоздемъ», которымъ обдираетъ ей лицо, что, напиваясь, онъ грызетъ ее зубами и изгрызъ ей большой палецъ, потомъ кричитъ:
" — Я тебя непремѣнно убью, живой не оставлю!
"Миронова на видъ женщина больная и слабая. Обвиняемый объяснялъ свои звѣрства пьянствомъ, а почему пьянствуетъ — не въ состояніи былъ растолковать.
" — Въ нашей деревнѣ всѣ пьютъ! — Это его ultimo ratio.
«Эта „наша деревня“, между прочимъ (?), замѣчательна тѣмъ, что ей въ надѣлъ отведено буквально болото, которое могло бы представлять интересъ для ружейнаго охотника, но никакъ не для пахаря» (Юр. В., № 5).
Изъ этихъ двухъ примѣровъ, къ сожалѣнію, слишкомъ кратко, поверхностно, «между прочимъ» объясняющихъ самыя коренныя причины разстройства крестьянскихъ семействъ, читатель весьма просто объяснитъ себѣ съ перваго взгляда непостижимыя, безчеловѣчныя, даже безумныя проявленія въ человѣкѣ звѣрскихъ инстинктовъ.
Онъ, женатый, семейный, съ дѣтьми, не имѣетъ ни земли, ни дровъ, ни скота; всѣ эти насущныя нужды разрѣшаются драньемъ въ волостномъ правленіи за недоимки, продажею скотины, т.-е. униженіемъ нравственнымъ и еще большимъ упадкомъ матеріальнымъ. Къ чему тутъ приложить руки? Чѣмъ кормить семью, вообще что дѣлать съ собой? Вѣдь, любовь къ семьѣ можно проявлять какимъ-нибудь реальнымъ дѣломъ, въ трудѣ для нея, въ заботахъ о ея теплѣ, сытости, но тутъ нѣтъ возможности проявить себя ни въ чемъ подобномъ. Что же удивительнаго, что человѣкъ начинаетъ просто-таки не понимать самого себя, не понимать своей семьи, считать жену и дѣтей злодѣями и извергами, которыхъ мало сжечь на огнѣ, заморозить на морозѣ, изодрать желѣзнымъ гвоздемъ, потому что они хотятъ жить, варить что-то въ печи, разговаривать, плакать, радоваться… Все это упрекаетъ его въ своемъ несчастіи, въ нищетѣ, въ голодѣ, въ холодѣ, тянетъ изъ него душу каждую минуту, тогда какъ онъ ничего не можетъ. Мужъ Елены ничего не могъ отвѣтитъ судьѣ на вопросъ о томъ, зачѣмъ онъ тиранитъ семью, кромѣ безсмысленнаго бормотанія: «эфто дѣйствительно». Мужъ Мироновой не могъ объяснитъ, зачѣмъ бьетъ, зачѣмъ пьянствуетъ; а бьютъ и пьянствуютъ, какъ мы видимъ, звѣрски, ужасно, а корень всему этому опять-таки очень простой и ясный — невозможность трудиться, фактическая невозможность жить трудами рукъ своихъ.
"Крестьянинъ Дмитрій Никитинъ въ продолженіе 9 лѣтъ безмилосердно тиранитъ жену свою Арину. Свекровь не только не бережетъ ее, но еще наговариваетъ сыну на нее и подстрекаетъ"его «учить жену». Кромѣ мужа* и братъ его, солдатъ, также не упускаетъ случая упражняться на спинѣ Арины. Въ результатѣ, Арина, больная, анемичная, необычайно худая женщина, взываетъ къ закону о защитѣ. Обвиняемые упорно отрицаютъ факты насилія, но свидѣтели подтверждаютъ ихъ и сообщаютъ такія подробности: Дмитрій, будучи подъ хмѣлькомъ, бросилъ своего четырехлѣтняго сына объ стѣну и «пришибъ» его такъ, что мальчикъ теперь «ничего не разумѣетъ». Когда одинъ изъ свидѣтелей спросилъ солдата (брата мужа), за что онъ бьетъ братнину жену, тотъ отвѣчалъ: «Мнѣ все равно добивать ее, одинъ конецъ, вѣдь, еще разъ придется идти въ Сербію!» Свекровь же говоритъ: «Убью тебя, околѣешь, будетъ другая сноха». Какъ я ни добивался, — говоритъ г. Лудмеръ, — выяснитъ причины этой ненависти къ безотвѣтной женщинѣ, мнѣ этою не удавалось, по крайней мѣрѣ, ближайшихъ причинъ мнѣ не могли указать ни свидѣтели, ни жалобщица. Нѣсколько правдоподобнымъ представляется объясненіе сельскаго старосты: Арина взята изъ дальней деревни, причемъ отецъ ея увѣрялъ семью Никитиныхъ, что дочь его чуть ли не первая въ околоткѣ работница. Между тѣмъ, Арина, по словамъ старосты, къ сельской работѣ мало способна, хвора, вдумчива; свое разочарованіе Никитины теперь и вымѣщаютъ на Аринѣ, не оправдавшей хозяйственныхъ надеждъ семьи".
Несчастную Арину заколачиваютъ въ гробъ, заколачиваютъ всей семьей, причемъ братъ мужа помогаетъ въ этомъ дѣлѣ, т.-е. я говорю въ буквальномъ смыслѣ помогаетъ улучшить положеніе семьи смертью слабой бабы; тогда можно взять сильную. Отчего же ему не подсобить? Онъ идетъ въ Сербію, тамъ его убьютъ ни за что, ни про что. Лучше же онъ, «по крайности», для брата сдѣлаетъ добро, и онъ дуетъ, чѣмъ ни попадя, неработящую Арину… Вы видите, что ихъ, Никитиныхъ, обманули, что отецъ выдалъ имъ ее за настоящую работницу, т.-е. насулилъ имъ въ Аринѣ лошадиную силу, а она вонъ какая оказалась. Было трудно, думали «поправиться» при помощи лошадиной силы новой бабы, а она вонъ какая… А несчастный отецъ несчастной Арины? Онъ-то вралъ изъ-за чего? Изъ-за чего онъ лгалъ передъ Никитинымъ, говоря о своей дочери: «Какая дѣвка! дѣвка, я тебѣ говорю, одно: кобыла, вотъ что! Ты не гляди на нее, что она съ виду-то хлипка, — я тебѣ говорю: огневая дѣвка! Толстомясыхъ-то много дѣвокъ, пожалуй, бери какую хошь, — мнѣ что! у меня она не засидится долго, а что прямо говорю: лошадь по работѣ, во сто лѣтъ ты изъ нея силы-то этой не вымотаешь»? Зачѣмъ онъ вралъ, примѣрно, такимъ образомъ? А затѣмъ, что Аринка у него лишній ротъ, ему и такъ трудно, а она, вишь, слабая… Сбыть ее съ рукъ, — все будто полегче будетъ. А то, какъ на грѣхъ, захвораетъ, такъ тутъ, пожалуй, и расходоваться придется, а изъ чего? И такъ не изъ чего взять-то! Запутаешься пуще прежняго; а запутался, ослабъ… и т. д.
И вотъ, чтобы не ослабѣть, Арининъ отецъ «всучиваетъ» дочь свою Никитинымъ, а Накитины, убѣдившись, что ихъ обманули, стараются также для того, чтобы не ослабѣть, вколотить Арину въ гробъ.
Вотъ и Александру Антонову мужъ ея тоже наровитъ въ гробъ вогнать; "онъ давно отбился отъ земли, ведетъ праздную жизнь и колотитъ ее. Нѣсколько дней тому назадъ онъ догналъ Александру на улицѣ, повалилъ ее на землю и поволокъ за косы, но, къ счастію, ее тогда спасъ староста, который взялъ съ него росписку, что онъ больше не будетъ бить Александру. Но вотъ вчера она, обливаясь потомъ, работала за станомъ и, видя мужа пьянымъ, не стерпѣла и сказала ему: «зачѣмъ онъ пьетъ, когда у нихъ нѣтъ куска хлѣба?» Такой упрекъ не понравился Антонову: заперевъ кругомъ избу, онъ вмѣстѣ съ матерью своею (также падкой до вина) накинулись на Александру и стали ее бить; Антоновъ надѣлъ ей на шею петлю, затянулъ ее и наносилъ удары черезсѣдельникомъ, а потомъ и кулаками но груди, въ чемъ ему помогала и мать. На крики Антоновой сбѣжался народъ, но въ избу никто не вошелъ, а только смотрѣли въ окно. Это истязаніе продолжалось около часу. Она впала въ безпамятство и такъ пролежала цѣлый день на полу. Очнулась въ лужѣ крови и съ вывихнутой рукой. По окончаніи боя Антоновъ стянулъ съ нея одежду и пропилъ. Она работала по цѣлымъ днямъ, доставала съ фабрики пряжу и платила за мужа подати. Антонова привели на разбирательство подъ конвоемъ двухъ десятскихъ, такъ какъ онъ успѣлъ уже гдѣ-то украсть тулупъ, за что и взятъ былъ подъ стражу. По словамъ его конвоировъ, обвиняемый уже мною разъ былъ подвергаемъ тѣлесному наказанію въ волости за Праздность.
Но извольте быть не празднымъ тамъ, гдѣ, вмѣсто земли, болото, какъ, напримѣръ въ деревнѣ Дурасовкѣ, гдѣ на 23 двора, составляющихъ дурасовское сельское общество, падаетъ всего 7 лошадей и 12 коровъ, земли на душу приходится по полторы десятины и, притомъ, плохой; лѣсовъ нѣтъ; луга болотистые; разныхъ платежей, какъ водится, много. Изъ 105 душъ дурасовцевъ 30 человѣкъ живутъ въ городѣ нищенствомъ. Подавали они прошеніе непремѣнному члену, чтобы у нихъ отняли землю (невыгодно держать ее), но отвѣта ждутъ уже два года. Даже кабатчикъ ушелъ изъ Дурасовки, ибо дурасовцамъ пить не на что. Потѣли было переселиться въ Кубанскую землю, да становой сказалъ, чтобы и думать о томъ не смѣли. "На вопросъ мой, — говоритъ г. Лудмеръ, — какимъ образомъ дурасовцы могли бы выдти изъ затруднительнаго положенія, староста указалъ на ревизію, понимая ее, однако, въ какомъ-то очень широкомъ смыслѣ, и на «малость землицы».
«Я замѣтилъ, — говоритъ г. Лудмеръ, — что крестьяне, наказанные розгами, большею частію становились деспотами по отношенію къ женамъ и дѣтямъ. Крестьянинъ Константиновъ за неаккуратность въ погашеніи недоимокъ былъ высѣченъ въ волостномъ правленіи; придя домой, онъ сталъ колотить жену, та убѣжала въ поле, онъ верхомъ за ней мчится по полю, настигаетъ ее, привязываетъ къ дереву и начинаетъ бить ногами, но ее спасаютъ подоспѣвшіе люди. Затѣмъ Константиновъ собирается уйти изъ деревни, требуетъ, чтобы за нимъ слѣдовала жена, но она беременна, на сносяхъ, и можетъ родить въ дорогѣ; мужъ, однако, никакихъ резоновъ не принимаетъ. Константинова бросилась ко мнѣ: ради Бога, помогите! Вызываю мужа, объясняю ему всю безчеловѣчность его затѣи, но онъ не поддается никакимъ убѣжденіямъ. Чуть не на другой день послѣ разбирательства Константиновъ оставилъ постылую деревню, взявъ жену съ собою».
И такъ вотъ уже двѣ инстанціи, низшая передняя; не то же ли самое въ третьей, высшей инстанціи, въ окружномъ судѣ, также со всѣхъ концовъ заваливаемомъ безчисленнымъ количествомъ крестьянскихъ дѣлъ?
"Въ 1858 г., — читаемъ мы въ № 5 Юрид. Вѣсти. 1885 г., — осуждено архангельскими судами по уголовнымъ преступленіямъ и проступкамъ 500 человѣкъ обоего пола, изъ нихъ за кражи 230 человѣкъ.
Въ 1863 г. осуждено 669 ч., изъ нихъ за кражи 262 чел.
" 1873 " " 898 " " " за кражи 371 "
" 1877 " " 1,056 " " " за кражи 485 "
" 1880 " " 1,587 " « » за кражи 548 "
Изъ этой маленькой таблички видно, во-первыхъ, что количество преступленій (!) возрастаетъ съ каждымъ годомъ, а, во-вторыхъ, что большую часть этихъ преступленій составляютъ кражи, покушеніе завладѣть чужимъ имуществомъ. Откуда берутся! эти люди, эти воры, армія которыхъ растетъ съ каждымъ годомъ? Авторъ замѣтки, изъ которой мы взяли вышеприведенныя цифры, указываетъ и на весьма замѣтную связь количества преступленій въ сѣверномъ краѣ съ экономически-бытовой неурядицей этого края. Авторъ, на основаніи оффиціальныхъ источниковъ (записка губернатора), удостовѣряетъ о сильномъ обнищаніи населенія.
Стоило бы мнѣ перепечатать въ этомъ очеркѣ свѣдѣнія о «дѣлахъ», назначенныхъ къ слушанію въ десяти, двадцати окружныхъ судахъ, положимъ, въ теченіе настоящаго сентября мѣсяца, чтобы читатель убѣдился, что изъ двадцати «дѣлъ» пятнадцать непремѣнно о кражѣ. Правда, рядомъ со словомъ кража не всегда стоитъ слово крестьянинъ; теперь часта, и очень часто, рядомъ съ этимъ словомъ связано и имя дворянина, разночинца, мѣщанина и т. д. Но крестьянинъ превосходитъ въ покушеніяхъ на чужую собственность рѣшительно всѣ званія, сословія и состоянія. Я не дѣлаю этихъ перепечатокъ, потому что онѣ заняли бы много мѣста и утомили бы читателя однообразіемъ безконечнаго числа повтореній. Пусть читатель, имѣющій въ рукахъ какой-нибудь провинціальный листокъ и вообще любую изъ русскихъ газетъ, прочтетъ въ нихъ «о дѣлахъ, назначенныхъ къ слушанію», и представитъ себѣ, что по всей Россіи, во всѣхъ окружныхъ судахъ, точь-въ-точь также часто, какъ и въ томъ листкѣ, который онъ держитъ въ рукахъ, упоминается этотъ крестьянинъ, то уже лишенный правъ, то еще только лишаемый ихъ и обвиняемый непремѣнно въ кражѣ, и онъ самъ можетъ представить себѣ огромные размѣры этого недуга и количество рукъ, занятыхъ его исцѣленіемъ.
Такъ вотъ какая вавилонская башня «якобы дѣлъ» вырасла на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ добрые и простые люди могли бы жить и наполнять житницы. Простые люди «отсаживаютъ» свое молодое поколѣніе на новыя земли, въ новые дома, новые ульи, а «не-простые» отсаживаютъ въ тюрьмы, въ чижовки, въ холодныя. И все это гибнетъ «занапрасно», гибнетъ и губитъ въ своей погибели другихъ, и вотъ вся-то эта напраслина держитъ около себя, «на своихъ харчахъ», сотни тысячъ людей, низшаго, средняго и высшаго образованія, прикованныхъ къ этимъ тысячамъ напрасныхъ «якобы дѣлъ», существующихъ и питающихся ими.
И развѣ можно себѣ представить, чтобы мысль этихъ людей, ихъ сошьетъ дѣйствовали правильно, развивались здорово? Нѣтъ, въ совѣсти такъ называемой интеллигенціи, толкущейся и зарабатывающей хлѣбъ около такихъ не простыхъ, не настоящихъ дѣлъ, — въ совѣсти ея также таится глубокая язва, точно также какъ въ народной жизни, она таится въ разстройствѣ труда; это — язва, отзывающаяся въ семейныхъ, общественныхъ отношеніяхъ и отзывающаяся, разумѣется, также явленіями неблагообразными; отъ этой язвы мучается не меньше мужика не знающій какъ выбраться изъ этой жизни человѣкъ образованный, «интеллигентный»!