Юридические софизмы (Шелгунов)/Дело 1869 № 7 (ДО)

Юридические софизмы
авторъ Николай Васильевич Шелгунов

Опубл.: 1869. Источникъ: az.lib.ru • Статья вторая.

ЮРИДИЧЕСКІЕ СОФИЗМЫ.

III.

Есть много преступленій, которыя до разъясненія вопроса объ аффектахъ, казались совершенно непостижимыми даже при самомъ настойчивомъ размышленіи. Мать убиваетъ своего ребенка, сынъ отца, жена — мужа.

Какимъ внутреннимъ процессомъ извращены чувства этихъ людей? Что двигаетъ ихъ на одно изъ наиболѣе преслѣдуемыхъ преступленій, когда имъ извѣстны всѣ уголовныя послѣдствія, ихъ ожидающія?

Во времена преобладанія карательной теоріи, надъ этими вопросами незадумывались. Убила мать своего ребенка — ясно, что это не мать, а звѣрь; звѣря и наказать строже; да такъ, чтобы и на тѣхъ, кто не убивалъ своихъ дѣтей, навести ужасъ. Арестантъ, ни съ того, ни съ сего закололъ въ острогѣ другого арестанта; — также ясно, что это звѣрь, да еще неисправимый; ну и ему тоже!

И много вѣковъ руководствовалось уголовное правосудіе подобными простыми соображеніями, вѣруя въ свою безусловную непогрѣшимость. Много больныхъ людей переселило оно на тотъ свѣтъ, принимая ихъ за неисправимыхъ злодѣевъ и изверговъ, оцѣняя фактъ преступности съ одной его внѣшней стороны.

Но теперь въ общественномъ настроеніи является уже иное направленіе; то, что казалось прежде вопросомъ простимъ, вполнѣ разрѣшеннымъ, признается слишкомъ сложнымъ, запутаннымъ, труднымъ, а иногда и совсѣмъ неразрѣшимымъ. Поворотъ этотъ создала новѣйшая медицина.

Существуетъ душевное состояніе, при которомъ нарушается психическое равновѣсіе внезапно-возникающимъ чувствомъ я происходитъ полный безпорядокъ въ правильномъ тѣлесномъ и психическомъ отправленіи. Такое состояніе называютъ аффектомъ.

Аффектъ есть внезапное, сильное возбужденіе чувства, помрачающее разсудокъ до того, что онъ лишается способности оцѣнки поступковъ. Такое состояніе является всегда непроизвольно, неожиданно и достигаетъ иногда такой силы, что влечетъ за собою мгновенную смерть. Такъ какъ аффектъ является всегда неожиданно и неотразимо, то ясно, что въ немъ не существуетъ момента преднамѣренности; а какъ аффектъ сопровождается непремѣнно помраченіемъ разсудка, то очевидно, что человѣкъ не въ состояніи понять послѣдствій своего поведенія.

По характеру вліянія на человѣческій организмъ, аффекты дѣлятъ на возбуждающіе и на угнетающіе. Въ возбуждающимъ относятъ: гнѣвъ, радость, отчаяніе; къ угнетающимъ — печаль, испугъ, боязнь.

При возбуждающихъ аффектахъ кровообращеніе усиливается, грудь расширяется отъ прилива крови въ сердцу, лицо краснѣетъ и глаза блестятъ отъ прилива крови къ мозгу, нервная система приходитъ въ возбужденное состояніе, всѣ тѣлесныя и психическія отправленія совершаются быстрѣе и сильнѣе. Въ первый моментъ человѣкъ еще владѣетъ собой, новое захватывающее его чувство не заняло еще всего его душевнаго строя, остается мѣсто для другихъ чувствъ и размышленіе только нарушено. Но вотъ аффектъ переходитъ въ слѣдующую степень, человѣкъ точно опьянѣлъ, разсудокъ помрачился совершенно, одностороннее чувство захватываетъ весь организмъ и человѣкъ, повинуясь только ему, невольно отдается влеченію этого чувства. Ждутъ ли за это человѣка какія либо послѣдствія или не ждутъ, ему до этого нѣтъ никакого дѣла. Онъ ничего не помнить, ничего не знаетъ, ничего не видитъ. Вся водя его направлена въ одну сторону и нѣтъ такой силы, которая когда бы измѣнить его направленіе. Какъ только порывъ этого страстно-направленнаго желанія нашелъ себѣ активное удовлетвореніе, аффектъ оканчивается также внезапно, какъ начался; человѣкъ входитъ въ себя, успокоивается и съ изумленіемъ или съ раскаяніемъ глядитъ на то, что онъ сдѣлалъ.

Въ «Запискахъ изъ мертваго дома» авторъ знакомитъ читателя съ фактами подобнаго психическаго состоянія, не подозрѣвая, повидимому, ихъ истинной патологической сущности. Когда фатальный маіоръ, «бросавшійся на людей», вызвалъ Петрова для наказанія, Петровъ поблѣднѣлъ и засунулъ въ рукавъ ножъ. Маіоръ вѣроятно не хуже арестантовъ зналъ горячую натуру Петрова, ибо въ самую рѣшительную минуту уѣхалъ. Петровъ спокойно легъ подъ розги. «Арестантъ послушенъ и покоренъ до извѣстной степени; но есть крайность, которую не надо переходить», замѣчаетъ авторъ. Въ настоящемъ случаѣ мы имѣемъ дѣло съ едва начавшимся аффектомъ или точнѣе съ приступомъ въ нему. Чтобы явился аффектъ, нужна внѣшняя причина и внутренняя готовность ей подчиниться. Фатальный маіоръ и личная ненависть къ нему Петрова, вотъ эти два подготовительныхъ момента. Не поручи шоръ наказанія другому — убійство бы совершилось, ибо оба момента были на лицо; но какъ только одинъ моментъ отстранился, другой оказался безсильнымъ для произведенія полнаго дѣйствія; вотъ почему Петровъ легъ такъ покорно подъ розги. Въ немъ не происходило никакой внутренней борьбы, у него не было никакой преднамѣренности, хотя заготовленный ножъ повидимому и указываетъ на нее. Здѣсь важенъ не ножъ, а цвѣтъ, направленіе мыслей. Направленіе же могло быть только злое, ибо аффектъ, если бы онъ совершился, долженъ былъ быть аффектомъ гнѣва, такъ какъ вся подготовка къ нему заключала въ себѣ злые элементы. Фатальный маіоръ былъ предметомъ общей ненависти; онъ приводилъ арестантовъ въ содроганіе. Подобное злое вліяніе могло производить лишь злое возбужденіе. Не съ нѣжнымъ чувствомъ къ маіору долженъ былъ явиться Петровъ къ наказанію; и потому ножъ санъ по себѣ утрачиваетъ всякую возможность; въ моментъ вполнѣ развившагося аффекта Петровъ могъ бы просто задушить каюра, и при невозможности, — пройти послѣдніе два момента аффекта, т. е. впасть въ онѣмѣніе, столбнякъ, обморокъ и даже — умереть. Говоря о крайностяхъ, которыя не слѣдуетъ переступать, авторъ «Мертваго дома», указываетъ вѣрно на внѣшнюю сторону подмѣченнаго имъ психологическаго факта. Крайность въ этомъ случаѣ есть та черта, за которой начинается аффектъ, т. е. такое непроизвольное состояніе, которое можетъ вести въ весьма дурнымъ послѣдствіямъ. Тѣ, кто вращался среди людей страстныхъ, отдающихся легко порыву, всегда знали о существованіи этой завѣтной черты. — Въ этомъ случаѣ практическое наблюденіе жизни далеко опередило медицинскую теорію аффекта. Петровъ до завѣтной черты еще не дошелъ.

Въ столкновеніи того же Петрова съ арестантомъ Антоновымъ мы имѣемъ опять не вполнѣ завершившійся аффектъ. «Петровъ вдругъ поблѣднѣлъ, губы его затряслись и посинѣли, дышать сталъ онъ трудно. Онъ всталъ съ мѣста и медленно, очень медленно подошелъ къ Антонову». Именно этого характера припадокъ я долженъ быть совершиться съ Петровымъ. Изъ описанія г. Достоевскаго слѣдуетъ заключить, что Петровъ былъ флегматикъ, человѣкъ спокойный, и не быстро впечатлительный. У людей этого сложенія аффекты принимаютъ характеръ по преимуществу угнетающій, т. е. кровь приливаетъ въ сердцу, вслѣдствіе чего является блѣдность и затрудненное дыханіе.

Неотразимая, мгновенная внезапность приступа или взрыва изображена г. Достоевскимъ весьма наглядно. Петровъ и Антоновъ долго кричали и бранились и можно было думать, что все дѣло кончится простыми колотушками. Но вдругъ какъ отрубило топоромъ: Петровъ поблѣднѣлъ и пошелъ на Антонова. Именно такъ мгновенно и наступаетъ аффектъ: неожиданно, непредвидѣнно. И также мгновенно онъ изчезаетъ съ устраненіемъ причины. Получивъ спорную вѣтошку, Петровъ «чрезъ четверть часа по прежнему слонялся по острогу, съ видомъ совершеннаго бездѣлья и какъ будто искалъ, не заговорятъ ли гдѣ нибудь о чемъ нибудь по* любопытнѣе, чтобъ приткнуть туда и свой носъ и послушать». Теперь у Петрова не было нога и такихъ образомъ какъ ба устраняется внѣшній признакъ преднамѣренности. Случись подъ рукой ножъ, Петровъ, можетъ быть, взялъ бы его; ножа не было и Петровъ пошелъ безъ него, не составивъ повидимому никакого плана дѣйствія; а между тѣхъ планъ былъ, планъ заключался въ самомъ актѣ злого чувства, двигавшаго человѣка на злое дѣло. Въ этомъ же заключалась и преднамѣренность, хотя она и не имѣла характера преднамѣренности, устанавливаемой дѣйствующими повсюду уголовными законами. Дѣйствующіе законы требуютъ, чтобы планъ для исполненія злого дѣянія былъ выясненъ за много ранѣе до совершенія преступленія, и не считаютъ преднамѣренностью вспышку, имѣющую уголовное послѣдствіе. Въ этомъ случаѣ уголовный законъ какъ бы признаетъ аффектъ, и видитъ въ немъ смягчающее обстоятельство.

Злое чувство, переходящее въ сосредоточенный гнѣвъ, оканчивающійся аффектомъ, можетъ имѣть вначалѣ всѣ признаки разумнаго дѣйствія. Очень обыкновенны случаи, когда женщина раздражительнаго характера, угнѣтаемая бѣдностію и житейскими неудачами, преувеличивъ вину своего ребенка, обрушивается на него съ сосредоточеннымъ гнѣвомъ, переходящимъ наконецъ въ, аффектъ. Въ деревняхъ можно встрѣтить безпрестанно случаи, когда только насильственное вмѣшательство сосѣдей предупреждаетъ убійство, готовое совершиться этихъ путемъ. Сына одного управляющаго замѣтили въ кражѣ господскаго сапожнаго товара. Товаръ этотъ былъ на рукахъ управляющаго. Сказали отцу, и онъ, выслѣдивъ за сыномъ, поймалъ его съ поличнымъ. Отецъ увелъ сына въ свою избу, заперъ дверь, привязалъ его и принялся бить ремнемъ. Собравшійся около избы народъ слышалъ сначала крикъ наказываемаго, но потомъ крикъ прекратился и раздавались лишь удары ремня. Народъ испугался и пошелъ на выручку. Никакими убѣжденіями нельзя было заставить отца отворить дверь: онъ билъ, точно хотѣлъ убить. Дверь выломали, отца остановили и силой вывели вонъ. Сынъ едва дышалъ. Отецъ, думавъ наказать сына, хотѣлъ только его исправленія; но ужъ конечно не замышлялъ смертоубійства. А между тѣмъ безъ посторонняго вмѣшательства смертоубійство было бы неизбѣжно, ибо первоначальное, повидимому, здоровое побужденіе, перешло внезапно въ помрачившій разсудокъ аффектъ.

У Газина злыя побужденія являлись подъ вліяніемъ хмѣля. Вообще спокойный и хорошо собой владѣвшій Газинъ въ пьяный моментъ отдавался исключительно чувству, смѣялся, задорилъ, наконецъ приходилъ въ страшную ярость, охватывалъ ножъ и бросался на людей. Вразумлять человѣка въ подобные моменты также нелѣпо, какъ вразумлять сумасшедшаго или больного горячкой. Арестанты это поняли; впрочемъ средство ихъ было жестоко. «Человѣкъ десять бросались вдругъ на Газина и начинали его бить. Невозможно представить себѣ ничего безпощаднѣе этого битья: его били въ грудь, подъ сердце, подъ ложечку, въ животъ; били много и долго, и переставали только тогда, когда онъ терялъ всѣ чувства и становился какъ мертвый. Послѣ битья — его, совершенно безчувственнаго, завертывали въ полушубокъ и относили на нары».

Послѣ болѣзненнаго органическаго состоянія пьянство больше всего предрасполагаетъ къ аффектамъ гнѣва и въ неистовому озлобленію, незнающему предѣла. Множество уголовныхъ преступленій совершается подъ вліяніемъ чувствительности, усиленной хмѣлемъ и потому легко переходящей въ аффектъ. Простой народъ очень хорошо знаетъ, до какого болѣзненнаго неотразимаго неистовства доводитъ вино; напримѣръ, чтобы отстранить всякія печальныя случайности, при выдачѣ замужъ, наводятъ справки, каковъ женихъ во хмѣлю. Крестьяне Задорный и Мартышка поссорились въ кабакѣ. Долго они подзадоривали другъ друга, наконецъ Мартышка заушилъ Задорнаго. «Ишь -ти и драться-то не умѣетъ», говоритъ Задорный, да какъ хватитъ Мартышку подъ ложечку, у того остановилось дыханіе. Пьяная компанія, окружавшая бойцовъ, захохотала. Бойцы вышли изъ себя — у одного вылезъ отъ удара глазъ, другой раскроилъ противнику балалайкой ухо. Кончилось дѣло общей схваткой. Никто изъ нихъ не помнилъ, что дѣлаетъ. Федька кузнецъ какъ хлестнетъ сапогомъ Задорнаго въ самое чувствительное мѣсто, тотъ упалъ и захрапѣлъ. Остервѣнившаяся компанія накинулась на лежачаго. «Стой! наконецъ крикнулъ Мартышка, вѣдь мы человѣка-то порѣшили!» У всѣхъ хмѣль выскочилъ и опустились руки. Дайте этимъ неистовымъ людямъ въ руки колья, они станутъ дѣйствовать ими; дайте имъ ножи или топоры, они станутъ рѣзать другъ друга. Въ обыкновенныхъ случаяхъ неистоваго гнѣва дѣло до ножей не доходитъ по случайнымъ внѣшнихъ причинамъ, а вовсе не потому, чтобы гнѣвъ не могъ перейти въ помѣшательство или въ аффектъ. Гнѣвъ, дошедшій до высшей степени, лишаетъ человѣка употребленія разсудка, причемъ наступаетъ несвободное душевное состояніе. Отчего во всѣхъ случаяхъ, подобныхъ приведенному примѣру, люди не останавливаются во время; отчего хмѣль проходитъ и опускаются руки, когда ужъ случилась непоправимая бѣда? А только потому, что ранѣе и остановиться было невозможно. Нужно, чтобы на встрѣчу аффекту или безумному гнѣву выступило болѣе сильное потрясеніе — или пріемъ, который употребляли съ Газинынъ арестанты, или непоправимая бѣда, слѣдующая за удовлетвореніемъ чувству. Это простая случайность, что оказался убитымъ Задорный; точно также могъ быть убитымъ и Мартышка, и Федька кузнецъ, и всякій другой изъ свалки. Задорнаго не остановила мысль, что его могутъ убить, и никого изъ противниковъ его не остановила эта мысль. Почему же во всѣхъ замолчало чувство самосохраненія, — самое сильное въ человѣкѣ чувство? Только потому, что оно было вытѣснено временно другимъ болѣе сильнымъ чувствомъ. Самосохраненіе явилось лишь тогда, когда злое чувство лишилось пищи, когда отстранилось раздражающее вліяніе — «что будетъ съ нами, вѣдь мы человѣка-то порѣшили?» Аффектъ гнѣва, съ устраненіемъ причины, переходитъ иногда непосредственно въ чувство сожалѣнія. У Акулькина мужа («Мертвый домъ») гнѣвъ подъ вліяніемъ хмѣля и постояннаго раздраженія принялъ характеръ неотразимой идеи. Акулькинъ мужъ, или точнѣе арестантъ Шишковъ, былъ еще молодой малый, лѣтъ подъ тридцать, человѣкъ пустой и взбалмошный. Иногда онъ молчитъ, живетъ угрюмо, держитъ себя грубо, по недѣлямъ не говоритъ. А иногда вдругъ ввяжется въ какую нибудь исторію, начнетъ сплетничать, горячиться изъ пустяковъ, снуетъ изъ казармы въ казарму, передаетъ вѣсти, наговариваетъ, изъ себя выходитъ. Его побьютъ, онъ опять замолчитъ. Парень былъ трусоватый и жидкій. Глаза у него, то какіе-то безпокойные, а иногда какіе-то тупозадумчивые. Случалось ли ему что нибудь разсказывать: начнетъ горячо, съ жаромъ, даже руками размахиваетъ — и вдругъ порветъ, или сойдетъ на другое, увлечется новыми подробностями и забудетъ, о чемъ началъ говорить. Этотъ-то странный человѣкъ, послѣ всякихъ истязательствъ надъ своей женой, порѣшилъ наконецъ ее зарѣзать.

Онъ завезъ ее въ лѣсъ, остановилъ лошадь и говоритъ: «вставай, Акулина, твой конецъ пришелъ. „Акулина смотритъ на меня, разсказывалъ Шишковъ, испужалась, встала передо мной, молчитъ“. — „Надоѣла ты мнѣ, говорю; молись богу!“ Да какъ схвачу ее за волосы: косы-то были такія толстыя, длинныя, на руку ихъ замоталъ, да сзади ее съ обѣихъ сторонъ колѣнками придавилъ, вынулъ ножъ, голову-то ей загнулъ назадъ, да какъ тилисну по горлу ножомъ… Она какъ закричитъ, кровь-то какъ брызнетъ, я ножъ бросилъ, обхватилъ ее руками-то спереди, легъ на землю, обнялъ ее и кричу надъ ней, ревмя — реву; и она кричитъ и я кричу; вся трепещетъ, бьется изъ рукъ-то, а кровь-то на меня, кровь-то и на лицо-то, и на руки такъ и хлещетъ, такъ и хлещетъ. Бросилъ я ее, страхъ на меня напалъ, и лошадь бросилъ, а самъ бѣжать, бѣжать, домой къ себѣ по задамъ забѣжалъ, да въ баню…»

У Шишкова было сложное душевное состояніе, ведущее къ такъ называемому смѣшанному аффекту. Съ одной стороны любовь, дѣйствительная привязанность къ женѣ, съ другой — чувство злое — ревность, разжигаемая насмѣшками товарищей и наконецъ окончательно развившаяся собственнымъ признаніемъ Акулины, что она любитъ другого. Злое чувство взяло верхъ и кончилось торжествомъ неотразимой идеи; моментъ же убійства долженъ и могъ смѣниться лишь слѣдующимъ вторымъ чувствомъ т. о. любовью I слѣдовательно сожалѣніемъ.

Подобный же психологическій процессъ мы встрѣчаемъ въ поведеніи мѣщанина Звѣрева. Это былъ скромный и трудолюбивый работникъ, имѣвшій связь, съ подобной ему по характеру женщиной. Ссоръ у нихъ никогда не выходило, все они дѣлали сообща, дружно. Водку Звѣревъ хоть иногда и пилъ, но пьянымъ никто и никогда его не видывалъ. Подвыпивши, онъ не дурилъ. Живя долго въ незаконной связи, Звѣревъ задумалъ наконецъ жениться на своей возлюбленной. Но странное дѣло, Ѳедосѣева что-то все медлила, затягивала дѣло. У Звѣрева зародилосъ сомнѣніе, явиласъ ревность. Приходитъ онъ разъ въ своей возлюбленной въ не совсѣмъ трезвомъ видѣ и начинаетъ у нея требовать документовъ. Ѳедосѣева опять старается отдѣлаться, ссылаясь на то, что Звѣревъ пьянъ. Потомъ приноситъ бутылку пива, угощаетъ его и проситъ уйти. Звѣревъ выходитъ. Ѳедосѣева провожаетъ его. Время было позднее. На темной лѣстницѣ Звѣревъ склоняетъ свою любовницу въ связи и, когда Ѳедосѣева опустилась, Звѣревъ ранилъ ее ножомъ въ животъ и убѣжалъ.

Вино — обыкновенный подсобникъ въ подобныхъ случаяхъ. къ нему прибѣгаютъ какъ къ средству разгоняющему скорбь, но оно напротивъ усиливаетъ злое чувство и даетъ особенную энергію болѣзненнымъ чувствамъ. Что Звѣревъ находился въ моментѣ не свободнаго душевнаго состоянія, видно изъ того, что чрезъ какіе нибудь полчаса онъ охмѣлѣлъ совершенно, припалъ на сундукъ и заснулъ.

Изъ числа угнетающихъ аффектовъ самые серьезные боязнь и стыдъ. Сколько совершалось преступленій изъ страха наказанія или преслѣдованія, изъ чувства стыда! Постоянно подавленное состояніе духа, скорбь, тоска отчуждаютъ человѣка отъ міра, погружаютъ и замыкаютъ его въ самаго себя, порождаютъ мрачный взглядъ на жизнь, ведутъ къ меланхоліи, къ самоубійству, въ умопомѣшательству.

«Записки изъ Мертваго дома» знакомятъ насъ съ фактами этой категоріи.

Сидѣлъ въ безсрочномъ отдѣленіи молодой арестантъ, чрезвычайно хорошенькій мальчикъ, звали его Сироткинъ. Тихій и кроткій, онъ говорилъ мало, рѣдко смѣялся. Глаза у него были голубые, черты правильныя, личико чистенькое, нѣжное, волосы свѣтлорусые. Онъ не пилъ, въ карты не игралъ, почти ни съ кѣмъ не ссорился. Ходитъ бывало за казармами — руки въ карманахъ, смирный, задумчивый. Окликнешь его иногда изъ любопытства, спросишь о чемъ-нибудь, онъ тотчасъ-же отвѣтитъ и даже какъ-то почтительно, не по арестантски, но всегда коротко, неразговорчиво; глядитъ же на васъ какъ десятилѣтній ребенокъ. Заведутся у него деньги, — онъ не купитъ чего-нибудь необходимаго, не отдастъ починить куртку, не заведетъ новыхъ сапоговъ, а купитъ калачикъ, пряничекъ и скушаетъ — точно ему семь лѣтъ отъ роду. "Эхъ ты, Сироткинъ! говорятъ бывало ему арестанты: — сирота ты казанская!^в

Это-то казанская, кроткая сирота разсказывала про себя: «Горько мнѣ ужь очень, подконецъ по некрутству стало. Камандиръ не вз любилъ, за все наказываетъ, — а и за что? Я всѣмъ покоряюсь, живу въ акуратъ; винишка не пью, ничѣмъ не заимствуюсь… Все кругомъ такіе жестокосердые, — всплакнуть негдѣ. Бывало пойдешь куда за уголъ, да тамъ и поплачешь. Вотъ и стою я разъ въ караулѣ. Ужь ночь; поставили меня на часы, на абвахтѣ, у сошекъ. Вѣтеръ: осень была, а темень такая, что хоть глазъ выколи. И такъ тошно, тошно мнѣ стало! Взялъ я въ ногѣ ружье, штыкъ отомкнулъ, положилъ подлѣ; скинулъ правый сапогъ, дуло наставилъ себѣ въ грудь, налегъ на него и большимъ пальцемъ ноги спустилъ куровъ. Смотрю — осѣчка! Я ружье осмотрѣлъ, прочистилъ затравку, пороху новаго подсыпалъ, кремешокъ пообилъ и опять къ груди приставилъ. Что-же? порохъ вспыхнулъ, а выстрѣла опять нѣтъ! — Чтожь это, думаю? Взялъ я надѣлъ сапогъ, штыкъ примкнулъ, молчу и расхаживаю… Черезъ полчаса ѣдетъ командиръ; главнымъ рундомъ правилъ. Прямо на меня: „Развѣ такъ стоять въ караулѣ?“ Я взялъ ружье на руку, да и всадилъ въ него штыкъ но самое дуло.»

Авторъ «Мертваго дома» говоритъ, что ничего не можетъ быть любопытнѣе странныхъ вспышекъ нетерпѣнія и строптивости у арестантовъ. Часто человѣкъ терпитъ нѣсколько лѣтъ, смиряется, выноситъ жесточайшія наказанія и вдругъ прорывается на какой нибудь малости, на какомъ нибудь пустякѣ, почти за ничто. На иной взглядъ можно даже назвать его сумасшедшимъ; да такъ и дѣлаютъ."

Этимъ уклончивымъ намекомъ на сумасшествіе авторъ дѣлаетъ робкую уступку реальнымъ знаніямъ; но рутина тянетъ его въ старую Метафизику. А между тѣмъ онъ былъ близокъ къ прямому отвѣту. Взрывы, которые такъ отлично извѣстны англійскому тюремному начальству, взрывы, превращающіе иногда англійскую тюрьму въ настоящій пріютъ для неистовыхъ, небольше какъ аффектъ, созданный именно однообразіемъ и подавляющимъ вліяніемъ тюремнаго заключенія. Въ моментъ аффекта арестантъ конечно не думаетъ ни о томъ, что его ожидаетъ за строптивость, ни о томъ, что ему выгоднѣе быть кроткимъ и благонравнымъ, особенно когда близокъ срокъ освобожденія. Въ томъ-то и сущность аффекта, что онъ исключаетъ всякое размышленіе, всякій разсчетъ. Только острожная гигіена, создающая Ивана — тоскуна, да подавляющее нервы однообразіе, лишающее человѣка многихъ, необходимыхъ ему удовлетвореній составляютъ причину той легкости, съ какою арестанты впадаютъ въ возбужденное состояніе, оканчивающееся нерѣдко аффектомъ. А сколько случаевъ самоубійства въ тюрьмахъ; сколько бывало случаевъ самоубійства во время суда, отъ страха предстоящаго наказанія. Послѣдніе случая повторяются преимущественно въ тѣхъ странахъ, гдѣ существуетъ смертная казнь, и бывали у насъ до отмѣны кнута, плетей и наказанія шпицрутенами.

Авторъ «Мертваго дома» разсказываетъ, что одинъ арестантъ, изображенный имъ малодушнымъ, хвастливымъ и вообще дряннымъ человѣкомъ, былъ отданъ подъ судъ и приговоренъ къ строгому наказанію; "это значитъ, къ очень почтенному числу шпицрутеновъ — тысячъ около четырехъ. «Испугавшись предстоящаго наказанія донельзя, до послѣдней степени, какъ самый жалкій трусъ, онъ наканунѣ того дня, когда его должны были прогнать сквозь строй, бросился съ ножомъ на вошедшаго въ арестантскую комнату караульнаго офицера. Разумѣется, онъ очень хорошо понималъ, что такимъ поступкомъ чрезвычайно усилитъ свой приговоръ и срокъ каторжной работы. Но разсчетъ былъ именно въ томъ, чтобы хотя на нѣсколько дней, хоть на нѣсколько часовъ отдалить страшную минуту наказанія! Онъ до того былъ трусъ, что, бросившись съ ножомъ, даже не ранилъ офицера, и сдѣлалъ все это для проформы, для того только, чтобъ оказалось новое преступленіе, за которое бы его опять стали судить». Толкованіе это грѣшитъ полнымъ непониманіемъ психологическихъ процессовъ вообще и душевнаго процесса въ описываемомъ случаѣ. Арестантъ конечно струсилъ и испугался тѣмъ болѣе, что не былъ человѣкомъ сильнаго сложенія. Подъ вліяніемъ постоянно гнетущаго страха, онъ впалъ въ отчаяніе, окончившееся приступомъ аффекта. Параксизмъ могъ быть силенъ, могъ быть и не силенъ, напримѣръ Петровъ или Газинъ были же страшны въ подобный моментъ, бѣшеный волкъ страшился бѣшенаго волченка, здѣсь вопросъ только въ размѣрѣ проявленія извѣстной силы, а не въ качествѣ ея, въ этомъ и все дѣло. Но аффектъ несомнѣненъ и именно въ томъ, въ чемъ авторъ «Мертваго дома» видитъ притворство, заключается неоспоримое доказательство истинности припадка. Арестантъ, видите ли, сдѣлалъ все для проформы) хороша проформа, когда за нее въ перспективѣ десять тысячъ палокъ и вѣчная каторжная работа. Какъ бы ни былъ Дутовъ (арестантъ) глупъ и легкомысленъ, онъ навѣрно зналъ подобный конецъ и зналъ, что его ничто не спасетъ отъ него, кромѣ смерти. И зная все это Дутовъ видается съ ножомъ, когда онъ могъ бы отдалить наказаніе простою грубостію или дерзостью, и если ужь необходимо прибѣгать въ ножу, то убійствомъ какого нибудь подобнаго ему арестанта. Въ томъ именно и дѣло, что Дутовъ находился въ моментѣ полнаго безпорядка чувствъ, мѣшавшаго соображенію и спокойному анализу ожидающихъ его послѣдствій. Самъ авторъ признаетъ, «что минута предъ наказаніемъ ужасна, что подсудимый, разсчитавъ вѣроятный срокъ ужаснаго дня, уходитъ часто въ гошпиталь, желая хоть сколько нибудь отдалить тяжелую минуту. Когда же онъ обратно выписывается, почти навѣрное зная, что роковой срокъ завтра, то всегда почти (!) бываетъ въ сильномъ волненіи. Иные стараются скрыть свои чувства изъ самолюбія, но неловкій, напускной куражъ не обманываетъ ихъ товарищей. Всѣ понимаютъ, въ чемъ дѣло и молчатъ про себя изъ человѣколюбія. Я, говоритъ авторъ, зналъ одного арестанта, молодого человѣка, убійцу, изъ солдатъ, приговореннаго въ полному числу палокъ. Онъ до того заробѣлъ, что наканунѣ наказанія рѣшился выпить кружку вина, настоявъ въ немъ нюхальнаго табаку». Отравившійся бѣднякъ ушелъ въ гошпиталь и умеръ. Когда Цигенмейеру былъ объявленъ смертный приговоръ и когда адвокатъ отказался защищать его, онъ повѣсился въ тюрьмѣ. И такихъ примѣровъ много.

Во всѣхъ этихъ случаяхъ только разные финалы одной и той же душевной драмы. Сироткинъ въ моментъ угнетающаго аффекта наложилъ на себя руку и кончилъ убійствомъ командира, потому что самоубійство не удалось. Чѣмъ бы кончилъ солдатъ, выпившій табаку, при неудавшемся отравленіи, предсказать нельзя; но если бы въ его душевномъ страхѣ не произошло никакой перемѣны, то какой бы то ни было, но печальный конецъ былъ неизбѣженъ. Въ большинствѣ случаевъ, въ моментъ угнетающаго аффекта люди кончаютъ самоубійствомъ. До чего бываютъ, повидимому, ничтожны поводы къ лишенію себя жизни, покажутъ читателю слѣдующіе факты. Въ деревню С. (вятской губ.) пріѣхали 4 чуваша, вымѣнивающихъ на каменную и деревянную посуду кошекъ. Ночью посуду у нихъ украли. При обыскѣ нашли нѣсколько посуды у крестьянина М. и стали требовать, чтобы М. отдалъ всю посуду. М. обѣщалъ, но просилъ, чтобъ его отпустили. М. не возвратился, а на другой день былъ найденъ повѣсившимся. Крестьянинъ К. повѣсился оттого, что хозяинъ на заводѣ не заплатилъ ему заработанныхъ имъ вмѣстѣ съ сыномъ денегъ болѣе 90 руб. Между тѣмъ онъ долженъ былъ заплатить въ кассу долгу 80 р.; а когда К. сталъ требовать съ хозяина заработанный деньги, то послѣдній совсѣмъ отказалъ ему отъ должности, не заплативъ денегъ. Дочь унтеръ-офицера, 18 лѣтъ, повѣсилась послѣ того, какъ ее застали in coitu. А до чего угнетающій аффектъ можетъ дѣйствовать напряженно въ одномъ направленіи, исключая всѣ другія чувства, показываетъ слѣдующій фактъ. Крестьянинъ А. (36 л.), той же вятской губ. часто горевалъ о своей бѣдности и не имѣлъ чѣмъ подати заплатить. Тринадцатилѣтній сынъ его однажды проснувшись увидѣлъ, что отецъ его развязалъ поясъ, взялъ обрубокъ, поставилъ его въ печкѣ, сѣлъ на него, поднялъ рубаху и началъ рѣзать себѣ брюхо, потомъ горло, упалъ на полъ, сталъ биться, хвататься руками за стѣну, но не кричалъ — и умеръ. Въ тѣхъ случаяхъ, когда мѣста мало самоубійцѣ, вѣшаются съ согнутыми колѣнями.

Дочь унтеръ-офицера, повѣсившаяся въ припадкѣ угнетающаго аффекта отъ стыда, приводитъ насъ въ категоріи фактовъ иного рода. Недавно, напримѣръ, одна крестьянская дѣвушка, 18 лѣтъ, Тамбовской губерніи, отравилась неорганическимъ ядомъ, потому что была беременна. Боязнь и страхъ, окончившіяся здѣсь самоубійствомъ, въ большинствѣ случаевъ ведутъ къ убійству новорожденныхъ.

Еврейскіе уголовные законы причисляютъ дѣтоубійство въ смертоубійству, и преслѣдуютъ оба эти вида преступленія съ одинаковою строгостью. Конечно есть случаи, когда различія между тѣмъ и другимъ преступленіемъ не существуетъ; но то дѣтоубійство, о которомъ мы хотимъ говорить теперь, заключаетъ въ себѣ такія особенности, что для него необходимо сдѣлать исключеніе.

Безмужняя женщина, рѣшающаяся на дѣтоубійство, дѣйствуетъ подъ вліяніемъ мотивовъ, несуществующихъ для женщины замужней. Дѣвушка или вдова, сдѣлавшись беременною, думаетъ только о томъ, чтобы скрыть свой поступокъ и сохранить за собою доброе имя. На сколько оскорбленіе добраго имени женщинъ дѣйствуетъ потрясающимъ образомъ на женскій организмъ, можетъ объяснить слѣдующій фактъ. Одинъ калужскій чиновникъ, поступивъ въ больницу съ венерическою болѣзнію, заявилъ доктору, что онъ заразился отъ дѣвицы Варвары. Смотритель распорядился вытребовать, черезъ полицію, въ больницу для освидѣтельствованія, дѣвицу Варвару, адресъ которой далъ заболѣвшій чиновникъ. По освидѣтельствованіи оказалось, что дѣвица Варвара не только здорова, но даже невинна. Освидѣтельствованіе это такъ подѣйствовало на оскорбленную дѣвушку, что у нея явились истерическіе припадки, временное умопомѣшательство, постоянный шумъ въ головѣ, тоска съ сильнымъ біеніемъ сердца. Лишившись способности работать, она лишилась средствъ для содержанія себя и своей матери. На виновныхъ судъ наложилъ взысканіе; но здоровье этимъ не воротилось.

Боязнь общественнаго мнѣнія, преслѣдованія родныхъ, боязнь за предстоящій позоръ держатъ дѣвушку въ такомъ постоянномъ, напряженномъ страхѣ, что она не думаетъ ни о приготовленіяхъ въ родамъ, ни о томъ, какими средствами она обезпечитъ жизнь ребенка. Такую-то неприготовившуюся ни къ чему мать застаютъ внезапные роды. Что ей дѣлать, когда она и для родовъ ушла куда нибудь въ чуланъ, на сѣновалъ, а иногда разрѣшалась внезапно въ отхожемъ мѣстѣ? Открыть роды — позоръ, оставить ребенка — ему грозитъ смерть; убить — уголовная отвѣтственность. Но видно, что и уголовная отвѣтственность не пугаетъ, если дѣтоубійство является такъ часто предъ уголовнымъ судомъ. Въ чемъ же искать причину этого повидимому необъясненнаго обыкновенной логикой факта?

Гунтеръ говоритъ, что безнравственная женщина никогда не можетъ быть доведена до дѣтоубійства, потому что она совершенно равнодушна къ своему позору; но та, у которой сильно чувство безчестія, часто бываетъ лишена силы переносить свое несчастное положеніе. Въ своемъ бреду она иногда превращаетъ свою собственную жизнь, сдѣлавшуюся для нея невыносимою. Будь она при другой обстановкѣ жизни, она могла бы сдѣлаться нѣжною и безукоризненной нравственности женою и хорошею матерью для своихъ дѣтей. Что же слѣдуетъ изъ этого? То, что дурныя, безстыдныя женщины преступленія не дѣлаютъ, а дѣлаютъ его хорошія, наименѣе предрасположенныя къ дурнымъ поступкамъ? Опять вопросъ необъяснимый обыкновеннымъ логическимъ путемъ, если смотрѣть на дѣтоубійцъ, какъ на здорово-дѣйствующихъ людей.

Обвиняемыя въ дѣтоубійствѣ обыкновенно показываютъ, что дитя или родилось мертвымъ, или что оно родившись живымъ, умерло вскорѣ, или что онѣ и сами не знаютъ, какъ случилась смерть, потому что ничего не помнятъ или что находились въ безчувственномъ состояніи. Такимъ показаніямъ обвинительная власть даетъ вѣру обыкновенно неохотно. Но изъ статистическихъ наблюденій, сдѣланныхъ въ Берлинѣ, оказывается, что изъ числа незаконныхъ дѣтей вдвое болѣе родятся мертвыми, чѣмъ изъ законныхъ; что у перворождающихъ секретно смерть во время акта родовъ можетъ произойти отъ трещинъ черепныхъ костей и обвиванія шеи пуповиной; что рождающееся дитя дѣлаетъ усиліе дышать, но обвившая шею пуповина останавливаетъ кровообращеніе и причиняетъ смерть; что ребенокъ можетъ умереть отъ кровотеченія изъ неперевязанной пуповины и отъ паденія головкой на полъ, наконецъ извѣстно, что очень незначительный холодъ можетъ убить оставленнаго, голаго новорожденнаго ребенка. При секретности, попыхахъ, обморокѣ, благопріятствующихъ смерти ребенка этими путями, вѣроятность преднамѣренности очень колеблется въ пользу вѣроятности показанія роженицъ. Но истиннымъ, безпристрастнымъ адвокатомъ послѣднихъ является ихъ психическое состояніе.

«Я видѣлъ, говоритъ Вигандъ, много честныхъ образованныхъ женщинъ, которыя въ отчаяніи и неистовствѣ, овладѣвавшими ими во время послѣднихъ и сильныхъ родовыхъ болей, не могли, даже спустя нѣсколько часовъ послѣ родовъ, выносить присутствіе ни мужа, не смотря на сочувствіе къ женѣ, ни ребенка, котораго прежде сами желали имѣть». Озіандеръ видѣлъ одну роженицу, которую двое сильныхъ мужчинъ едва могли оттащить отъ окна, въ которое она хотѣла броситься. Тотъ же врачъ наблюдалъ въ Стразбургѣ одну полнокровную роженицу, требовавшую съ большимъ крикомъ, во время сильныхъ родовыхъ болей, чтобы распороли ей животъ; она готова была даже сама сдѣлать это, если «бы ей только дали ножъ. Одна негритянка, по его словамъ, одержанная бредомъ во время продолжительныхъ и сильныхъ болей, распорола себѣ животъ и вынула ребенка. Генке разсказываетъ, что одна первородящая, послѣ выхода на свѣтъ младенца, вдругъ получила сильнѣйшія боли при изверженіи послѣда и одновременно съ ними обнаружился приступъ остраго бѣшенства. Одна крестьянка, 24 лѣтъ, была принята въ больницу за нѣсколько времени передъ родами. Она казалась тихою, скромною; но лишь только появились первые признаки родовъ, сдѣлалась своенравною, вспыльчивою и укоряла въ несправедливости окружающихъ ее особъ. Принуждены были обратиться къ щипцамъ для окончанія родовъ; тогда у нея произошло столь сильное безпокойство, что тотчасъ послѣ разрѣшенія отъ бремени она хотѣла схватить ребенка и удавить его. Одна церворождающая женщина, 18 лѣтъ, когда наступили роды, вдругъ впала въ неистовство, бранила и била мужа, говорила безсмыслицу, безпрестанно поднималась съ постели, дѣлала разныя движенія ногами, старалась сдавить головку младенца, показавшуюся въ половой разщелинѣ, такъ что нѣсколько человѣкъ едва въ состояніи были удержать ея руки и ноги до окончанія родовъ. Спустя нѣсколько часовъ, она пришла въ нормальное состояніе.

И всѣ эти факты — изъ жизни женщинъ, которымъ нечего бояться общественнаго мнѣнія, которымъ помогаютъ, за которыми ухаживаютъ въ трудную минуту. Но таково ли положеніе женщинъ рожающихъ секретно? Онѣ уже раньше, изболѣли душой отъ страха и отчаянія. Многія изъ нихъ, говоритъ Гунтеръ, рѣшились бы на самоубійство, если бы знали, что секретъ ихъ не обнаружится послѣ смерти. Можно дополнить это замѣчаніе -самоубійства дѣйствительно бываютъ, и фактъ въ доказательство подобнаго исхода былъ уже приведенъ. Секретно рождающая, забравшись въ какую нибудь темную, узкую, неудобную трущобу, мучимая страхомъ, чтобы никто не пришелъ, и въ тоже время чувствующая свою безпомощность и неумѣлость легко впадаетъ въ отчаяніе, а при трудныхъ родахъ въ аффектъ, въ преходящее умопомѣшательство или даже въ острое бѣшенство. Извѣстны факты, когда женщины въ подобномъ состояніи наносили младенцамъ множество ранъ ножомъ и даже отрѣзывали головы. Эскироль разсказываетъ объ одной дѣвицѣ, вовсе нежелавшей скрывать своихъ родовъ, которая нанесла своему ребенку 25 ранъ ножницами. Другая сдѣлала своему ребенку 16 ранъ ножомъ и отрѣзала голову.

Въ московскомъ окружномъ судѣ разсматривалось дѣло о дѣтоубійствѣ, въ которомъ обвинялась одна дѣвушка, иностранка. У младенца на шеи, груди и другихъ мѣстахъ были найдены большіе подтеки крови и свидѣтельствовавшій врачъ заключилъ, что смерть произошла отъ чрезмѣрнаго, механическаго сжатія органовъ шеи, слѣдовательно отъ задушенія. Обвиняемая показала, что страдая въ чуланѣ, одна, безъ помощи, она послѣ сильныхъ болей почувствовала, что ребенокъ выходитъ изъ нея; ощупавши, она нашла, что вся головка младенца вышла наружу, но тутъ ребенокъ остановился и не шелъ далѣе; вмѣстѣ съ тѣмъ боли страшно усилились, она почувствовала сильную усталость и едва сдержалась на ногахъ; чтобы ускорить рожденіе младенца, она, при сильныхъ боляхъ взяла младенца за шею и стала сильно, очень сильно тянуть изъ себя; ребенокъ скоро вышелъ, но она такъ страдала, что некогда его поддержать, онъ соскользнулъ съ руки и упалъ на полъ, а она на нѣсколько минутъ потеряла сознаніе и но могла помочь ни ему, ни себѣ. Бетъ ли какое нибудь основаніе утверждать, что люди, поставленные въ подобное положеніе, дѣйствовали въ нормальномъ состояніи, владѣя вполнѣ своими умственными способностями, а не были несчастными мученицами, у которыхъ перепуталось все въ головѣ? Мужчины относятся къ подобнымъ вопросамъ вообще легко только потому, что сами никогда не рожали. Извѣстный спеціалистъ Касперъ говоритъ, что актъ родовъ составляетъ очень важную причину для оцѣнки, въ случаѣ дѣтоубійства, сомнительнаго состоянія умственныхъ способностей матери. Причину эту можно отнести частію къ мозговымъ приливамъ, а частію къ нравственнымъ потрясеніямъ, вызваннымъ страхомъ, стыдомъ, безчестіемъ, горестію, отчаяніемъ женщинъ, родящихъ въ секретѣ; но иногда даже избыткомъ радости въ законныхъ родахъ. Доказано, продолжаетъ онъ, что сильныя потрясенія, вызванныя родами, производили мозговыя разстройства весьма различныя, начиная съ незначительнаго безпорядка идей и кончая полнымъ помраченіемъ разсудка и даже сильнѣйшихъ неистовствомъ. Угнетающій аффектъ, вызванный отчаяніемъ безпомощности и позора, составляетъ здѣсь переходную форму къ преходящему умопомѣшательству. Даже суровый Миттермайеръ, котораго ужь конечно никто не укоритъ въ юридическомъ сантиментализмѣ, признаетъ болѣзненно-нервное напряжете матери, произведенное родами, когда она еще неспособна къ разумной рѣшимости, за обстоятельство смягчающее наказаніе. Любопытная логика! Мать больна, неспособна въ разумному дѣйствію, значитъ поступаетъ сама не понимая какъ, а Миттермайеръ все-таки наказываетъ, только по-легче. По той же логикѣ одинъ начальникъ отдѣленія, не зная, слѣдуетъ ли по правиламъ грамматики поставить гдѣ-то запятую, велѣлъ, на всякій случай, поставить запятую маленькую.

Новыя медицинскія наблюденія даютъ уже на столько твердую точку опоры для правильныхъ сужденій во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, что нужно желать только большого распространенія судебномедицинскихъ знаній между людьми судебнаго состава.

Извѣстно, что большая часть психическихъ страданій находится въ непосредственной связи съ тѣлесными болѣзнями. Одни изъ такихъ тѣлесныхъ разстройствъ могутъ быть, указаны при жизни, другія открываются лишь анатомическимъ вскрытіемъ, а есть и такія разстройства, обнаруживающія очевидное вліяніе на несвободность душевнаго состоянія, которыхъ, при существующихъ анатомическихъ средствахъ, опредѣлить нельзя и на трупѣ.

Въ числу главнѣйшихъ причинъ, создающихъ предрасположеніе въ аффектамъ и даже къ постояннымъ психическимъ страданіямъ, принадлежатъ: неправильное образованіе черепныхъ костей, переломы, вдавленіе, срощеніе швовъ, необыкновенная толщина или малость черепа, ненормальности въ строеніи самаго мозга. Болѣзни сердца точно также предрасполагаютъ къ аффектамъ и у преступниковъ находили иногда значительныя неправильности въ положеніи и въ строеніи сердца. Но главную роль въ измѣненіи душевной дѣятельности играютъ болѣзни брюшной полости. Селезенка, печень, желчь, желудокъ при неправильныхъ отправленіяхъ имѣютъ роковое вліяніе на развитіе меланхоліи, ипохондріи. Народная поговорка: „Не сердись — печенка лопнетъ“, показываетъ, что и простонародью извѣстно очень хорошо вліяніе печени въ проступкахъ гнѣва. Страждущіе печенью отличаются или малодушнымъ страхомъ или гнѣвливостію, которыя при крайнемъ своемъ развитіи могутъ перейти въ угнетающій или въ возбуждающій аффектъ. Громадное вліяніе на аффекты обнаруживаютъ половые органы. По объясненію Фридрейха, аффекты этого рода обнаруживаются въ троякомъ направленіи: или въ формѣ неотразимыхъ идей, находящихся во внутреннемъ отношеніи въ половому влеченію и усиливаются до нимфоманіи и хромоманіи, или появляются подъ видомъ религіозной мечтательности, демономаніи; либо характеризуются влеченіемъ къ убійству. Впрочемъ границы, устанавливаемыя Фридрейхомъ, имѣютъ больше теоретическое значеніе и на практикѣ не сохраняются всегда въ указываемой имъ теоретической чистотѣ.

Въ фактамъ этого рода принадлежитъ надѣлавшее въ свое время много шуму отравленіе докторомъ Причардомъ своей жены. Въ тюрьмѣ, передъ казнію, Причардъ, сознаваясь въ отравленіи жены, поводомъ къ нему выставилъ то, что со времени связи своей съ горничной Мери Мак’Лаудъ, онъ какъ бы помѣшанъ и думалъ, по смерти своей жены, на ней жениться.

У насъ аффекты полового характера, съ уголовнымъ концомъ, бывали довольно часто во время крѣпостного права, когда женили силой молодыхъ парней, на неровныхъ имъ по лѣтамъ дѣвушкахъ или женщинахъ или же выдавали дѣвушекъ не за тѣхъ, за кого имъ хотѣлось выходить. Недавно подлѣ Костромы случилось убійство, служащее по своимъ подробностямъ весьма характернымъ объясненіемъ всѣхъ аффектовъ этого рода. За павловской заставой, но галичской дорогѣ нашли несвѣжій уже трупъ женщины. Тѣло несчастной было страшно изуродовано: въ горло былъ вбитъ волъ, косы продѣты сквозь щеки и завязаны во рту узломъ, голова зарыта въ землю. Подлѣ покойницы лежалъ пустой штофъ отъ водки. Убійцей оказался мужъ несчастной. Онъ былъ котельнымъ мастеромъ на заводѣ г. Шипова, страшно пьянствовалъ и имѣлъ любовницу. Чтобы отдѣлаться отъ жены, онъ послалъ было ее въ ея роднымъ въ деревню; но тѣ по бѣдности своей не могли долго ее держать и она воротилась къ нужу, который выгналъ ее изъ дону. Выгнанная задумала отправиться къ начальству, чтобы просить его защиты. Мужъ узнавъ объ этомъ, предложилъ женѣ помириться, взяя супруги штофъ водки, отправились за городъ и тамъ совершилось убійство. Въ моментъ ареста, убійца оказался не въ полномъ умѣ. Онъ, говорятъ, до того сильно пьянствовалъ, что, зарабатывая большія деньги, жилъ всегда въ недостаткѣ и имѣлъ зачастую припадки сумасшествія.

Уже по однимъ внѣшнимъ признакамъ убійства очевидно, что убійца находился не въ нормальномъ состояніи умственныхъ способностей. Это не убійство, а сладострастіе убійства. Зачѣмъ воткнутый колъ, зачѣмъ косы продѣтыя сквозь щеки? Какое-то шаманство и ложныя представленія очевидны въ исполненіи замысла. Обыкновенныя убійства дѣлаются просто, безъ вычуръ. Кажущаяся преднамѣренность, изобличаемая какъ бы тѣмъ, что убійство совершилось, послѣ обнаружившагося намѣренія жены искать защиты начальства, не больше какъ высшая поворотная точка, не больше какъ моментъ, непосредственно вызвавшій взрывъ. Взрывъ былъ неизбѣженъ; но его могло вызвать одно, могло вызвать и другое обстоятельство. Бывали случая, что человѣкъ сходилъ съ ума, испугавшись внезапно выскочившей на него шавки; но онъ сошелъ бы съ ума и безъ этого. Въ приводимомъ нами фактѣ половое влеченіе и стремленіе перестроить свою жизнь получило характеръ неотразимой идеи, а для осуществленія ея требовалось избавиться отъ жены. Пока жена была на лицо, аффектъ былъ неизбѣженъ и лишь отстраненіе жены, какъ необходимаго, существеннаго элемента для произведенія полнаго дѣйствія могло датъ иное направленіе душевному строю мужа. Наконецъ постоянное вліяніе вина оглушало еще болѣе больного и, возбуждая его половую чувствительность, наклоняло всю его душевную дѣятельность къ сторонѣ неотразимой идеи. Могъ ли при всѣхъ этихъ условіяхъ получиться другой результатъ, кромѣ того который получился? При органическихъ условіяхъ, располагающихъ къ угнетающему аффекту, убійца могъ бы сдѣлаться самоубійцей. Когда нѣтъ наличной причины мнимаго несчастія, человѣкъ поднимаетъ руки на себя; если воображаемая причина предъ нимъ, онъ устраняетъ ее доступными для него средствами, не заботясь объ ихъ юридическомъ толкованіи. Но во всякомъ случаѣ — самоубійство или убійство — другого активнаго конца неотразимая идея, разрѣшившаяся аффектомъ, имѣть не могла.

Нѣтъ почти ни одной тѣлесной болѣзни, которая не могла бы имѣть рокового вліянія на измѣненіе душевнаго строя. Сильное вліяніе на нарушеніе психическаго равновѣсія имѣютъ также роды, слѣдующій за нимъ періодъ и нервныя болѣзни. У эпилептиковъ иногда незначущее противорѣчіе, ничтожный споръ вызываютъ сильнѣйшее раздраженіе, кончающееся аффектомъ.

До изслѣдованія настоящаго вопроса съ медицинской точки зрѣнія, на аффекты смотрѣли какъ на простое Отсутствіе самовладѣнія, какъ на нравственную распущенность. Но цѣлый рядъ наблюденій, произведенныхъ людьми, занимающими почетное мѣсто въ наукѣ, показываютъ, что психическій механизмъ человѣка управляется вовсе не такъ легко, какъ локомотивъ желѣзной дороги. Человѣкъ съ самыми хорошими намѣреніями и безукоризненно-утонченнаго воспитанія можетъ впасть въ аффектъ и сдѣлать поступокъ преслѣдуемый закономъ. Напримѣръ люди жадные до денегъ легко впадаютъ въ крайнее раздраженіе отъ денежныхъ потерь или даже отъ одной опасности, грозящей ихъ имуществу. Сколько было случаевъ, когда люди отъ сравнительно ничтожной утраты сходили съ ума и даже лишали себя жизни. Люди честолюбивые, тщеславные, любящіе похвалу не могутъ переносить мысли объ утратѣ уваженія и впадаютъ или въ запальчивость или въ полное неистовство, когда оскорблена ихъ честь. Извѣстно много случаевъ самоубійства, вызванныхъ подобнымъ душевнымъ состояніемъ. Когда грозитъ опасность жизни или неисходная мгновенная нужда, чувство самосохраненія производитъ тоже рѣзкій и внезапный безпорядокъ въ мысляхъ. Въ опасности жизни вы убьете человѣка, котораго убивать вовсе не нужно; бѣднякъ или безпомощная старуха, у которыхъ горитъ ихъ нищенская избенка, торопятся спасти какую нибудь плошку или расколотую крышку отъ кадки, точно въ нихъто и заключается все ихъ богатство. Человѣкъ высокой честности въ моментъ возмущенія какимъ нибудь безчестнымъ поступкомъ убиваетъ возмутившаго его человѣка.

Во всѣхъ этихъ дѣйствіяхъ можно замѣтить два существенно различныхъ момента. Въ одномъ случаѣ помраченіе разсудка наступаетъ внезапно, мгновенно; напримѣръ, глубоко оскорбленный человѣкъ убиваетъ своего оскорбителя, или же человѣкъ впадаетъ въ сильное побужденіе въ какому нибудь поступку, что на языкѣ судебной медицины зовется непреодолимымъ намѣреніемъ. Такъ человѣкъ, дорожащій своимъ честнымъ именемъ и поставленный обстоятельствами въ такое положеніе, что онъ неизбѣжно долженъ утратить прежнее довѣріе подъ неотразимымъ вліяніемъ гнетущей его мысли рѣшается на самоубійство. Самоубійство обставляется такъ благоприлично и совершается съ такимъ разсчетомъ, что губернскій городъ, въ которомъ оно случилось (фактъ), впадаетъ въ рѣшительное недоумѣніе и изумленіе. Человѣкъ приказалъ своему камердинеру подать мыться, надѣлъ чистое бѣлье, фракъ, велѣлъ затопить каминъ, написалъ письмо, привелъ всѣ бумаги въ порядокъ и когда въ домѣ все утихло, застрѣлился прямо въ сердце. Непреодолимое намѣреніе, подъ вліяніемъ котораго совершилось это самоубійство, было создано боязнію мнимаго, большого, неотразимаго позора. Это былъ угнетающій аффектъ, вызванный тоской и страхомъ, совершенно затемнившими вѣрную оцѣнку данныхъ обстоятельствъ и ихъ послѣдствій. Подъ вліяніемъ гнѣва, и особенно когда онъ поддерживается одуревающими ядовитыми веществами (хмѣльные напитки), побужденіе къ извѣстному поступку, развившееся до размѣра непреодолимаго намѣренія, можетъ къ формѣ возбуждающаго аффекта, кончиться уголовнымъ преступленіемъ. Только когда совершился поступокъ, человѣкъ понимаетъ, что онъ сдѣлалъ.

Но отчего же человѣкъ не понимаетъ этого раньше? Аффектъ есть одна изъ формъ умопомѣшательства. Психіатрія новѣйшаго времени признаетъ корнемъ умопомѣшательства тѣлесное разстройство. Нѣтъ, по ея ученію, душевнаго страданія безъ соотвѣтствующаго страданія организма. Бываютъ случаи, когда это страданіе не поддается существующимъ средствамъ изслѣдованія и наблюденія, но тѣмъ не менѣе оно существуетъ, ибо нормальное отправленіе нервовъ и мозга возможно лишь при ихъ нормальномъ состояніи, если же являются ненормальныя послѣдствія, то очевидно, что существуютъ ненормальныя причины. Отступленіе отъ нормальнаго состоянія есть распаденіе отправленій организма на двѣ враждебныя противуположности. Здоровый человѣкъ и его душевная дѣятельность есть одно Я, больной человѣкъ и его больная дѣятельность есть другое Я. Въ человѣкѣ, у котораго желчь, селезенка, печень — вообще брюшная полость, сердце или другіе органы начинаютъ страдать и постоянное страданіе ихъ производитъ глубокое раздраженіе въ сокахъ и нервахъ, являются ложныя представленія, обусловливаемыя этими страданіями. То, что вполнѣ здоровому человѣку кажется смѣшнымъ, страдающему можетъ казаться очень обиднымъ; раздраженный, злой онъ своимъ вторымъ, больнымъ Я усматриваетъ то, чего здоровый рѣшительно не видитъ. Пока болѣзнь не сильна, пока раздраженіе не дошло до своего высшаго предѣла промежутки между проступкомъ болѣзненнаго состоянія и нормальнымъ состояніемъ являются перемѣщающейся борьбой двухъ противоположныхъ Я. Одно дѣйствуетъ на основаніи существующихъ, установившихся міровоззрѣній, обусловленныхъ воспитаніемъ и привычками поведенія здороваго организма; другое — на основаніи болѣзненныхъ ощущеній и обусловленныхъ имъ ложныхъ представленій. Въ этой борьбѣ вопросъ лишь въ тонъ, какое Я сильнѣе — здоровое или больное. Пока сильнѣе здоровое — больное должно уступать; но когда осилитъ больное — должно уступить здоровое. Такъ какъ аффектъ, какъ одна изъ формъ умопомѣшательства, есть болѣзненное состояніе, то очевидно, что перевѣсъ болѣзненнаго Я можетъ вести лишь въ поступку, недозволяемому Я здоровымъ. Но какъ въ тоже время напряженное состояніе больного Я создается неудовлетвореніемъ извѣстнаго стремленія, извѣстной стороны желательной способности, то очевидно, что за послѣдовавшимъ удовлетвореніемъ, больное Я, пока ему не представится новое стремленіе, должно уступить свое мѣсто Я здоровому. Здоровый человѣкъ въ этотъ моментъ не одобряетъ того, что сдѣлалъ человѣкъ больной. Объектъ относится критически къ субъекту, хотя оба они воплощаются въ одномъ тѣлѣ. Въ свѣтлый здоровый промежутокъ человѣкъ понимаетъ, что онъ сдѣлалъ въ моментъ болѣзненнаго помраченія ума.

IV.

Объясненіе причинъ безумныхъ поступковъ уголовнаго характера тѣлесными и связанными съ ними психическими страданіями не имѣетъ для криминалистовъ достаточной силы убѣдительности. Криминалисты говорятъ, что психіатры готовы признать всѣхъ преступниковъ сумасшедшими. Хотя совершенно справедливо, что дѣйствительно несумасшедшихъ людей на свѣтѣ не особенно много, что большее и большее распространеніе нервныхъ болѣзней, наслѣдственности, распущенная жизнь, неумѣренное употребленіе спиртныхъ напитковъ вліяютъ сильно предрасполагающимъ образомъ на органическія страданія, нарушающія психическое равновѣсіе; но тѣмъ не менѣе новѣйшая психіатрія не заслуживаетъ дѣлаемаго ей упрека. Она вовсе не потакаетъ притворному умопомѣшательству, относится сурово къ порочнымъ страстямъ и желаетъ только одного, чтобы не обвинялись дѣйствительно больные. Въ этомъ случаѣ боязнь криминалистовъ, что психіатрія ввергаетъ міръ въ нескончаемое бѣдствіе, грозящее всѣмъ порядочнымъ людямъ полнымъ торжествомъ порока надъ добродѣтелью, не имѣетъ никакого основанія. Психіатрія напротивъ предстоитъ оказать уголовному правосудію самую существенную услугу, ибо она подниметъ достоинство суда, давъ ему возможность обсуживать поступки людей, на основаніи несомнѣнныхъ указаній.

Если бы психіатрія ограничивалась только научнымъ объясненіемъ поступковъ такихъ людей, безуміе которыхъ очевидно для всякаго проходящаго; то польза такой науки была бы довольно сомнительна. Еще бы не отличитъ безумнаго отъ здравомыслящаго, когда это видитъ всякій ребенокъ! Достоинство новой психіатріи заключается именно въ томъ, что она забралась въ желудокъ, печень, желчь, селезенку, сердце, мозгъ человѣка и показала зависимость здраваго сужденія и здоровыхъ поступковъ отъ здороваго состоянія этихъ органовъ. Если психіатрія обнаруживаетъ, повидимому, наклонность усматривать повсюду болѣе или менѣе страдающихъ психически, то причина этого въ своей основѣ безошибочна: укажите, много ли на свѣтѣ дѣйствительно здоровыхъ людей, много ли людей, нерасположенныхъ въ нервнымъ страданіямъ желудка, въ меланхоліи, ипохондріи. Показать непроизвольность такихъ поступковъ, въ пользу благоразумія которыхъ говоритъ лишенная научнаго основанія очевидность, вотъ въ чемъ задача психіатріи. Въ личныхъ интересахъ васъ, меня, третьяго, десятаго нужна такая благодѣтельная наука, ибо кто изъ насъ застрахованъ отъ болѣзни, кто изъ насъ можетъ быть увѣренъ, что не совершитъ непроизвольнаго запрещеннаго закономъ дѣйствія, или вреднаго для другихъ поступка? Нѣтъ человѣка, который былъ бы застрахованъ въ этомъ смыслѣ отъ уголовной судьбы.

Напримѣръ, крестьянинъ нижегородской губерніи Иванъ Собакинъ зарѣзалъ свою жену. При допросѣ убійца показалъ, что онъ сдѣлалъ преступленіе въ припадкѣ временнаго умственнаго разстройства. Произведенное надъ Собакинымъ втеченіи семи мѣсяцевъ врачебное наблюденіе не привело къ положительному результату. Во все это время припадковъ помѣшательства у Собакина не было. Что же онъ здоровъ или болѣнъ, какъ опредѣлить его поступокъ? Или два гимназиста Бозичъ и Снарекій ложатся спать въ одну комнату. Въ самую полночь у Снарскаго появились боли въ головѣ и груди, онъ сталъ кричать, и Козинъ сказалъ ему, что убьетъ его изъ ружья, если онъ не замолчитъ. Тогда Снарскій, въ азартѣ, взявъ лежавшіе подъ кроватью стволы отъ разломаннаго ружья, ударилъ ими Козина нѣсколько разъ до головѣ. Троекратное освидѣтельствованіе Снарскаго въ общемъ присутствіи губернскаго правленія не обнаружило въ немъ никакого психическаго разстройства. Безумецъ или нѣтъ Снарскій?

Послѣдующими медицинскими изслѣдованіями было доказано, что Собакинъ и Снарскій сумасшедшіе. Какъ бы поступило съ ними уголовное правосудіе лѣтъ десять назадъ? Ученіе о временномъ помѣшательствѣ, созданное новѣйшими наблюденіями, приводитъ тысячи фактовъ самыхъ невѣроятныхъ, мгновеннаго, повидимому безпричиннаго умопомѣшательства, гдѣ нѣтъ ни послѣдовательности, ни другихъ очевидныхъ ближайшихъ поводовъ, — помѣшательства совершенно прекращавшагося черезъ нѣсколько часовъ, которое или было причиной уголовныхъ поступковъ или не привело къ нимъ только по внѣшнимъ, постороннимъ причинамъ, или кончалось самоубійствомъ. Наблюденія показали, что временное помѣшательство бываетъ преимущественно у молодыхъ людей, — больше у мужчинъ, чѣмъ женщинъ, — страдающихъ приливомъ крови къ головѣ, частыми носовыми кровотеченіями, запорами или у людей истощенныхъ усиленнымъ трудомъ, развратной жизнію, пьянствомъ, частыми родами. Приступы вызываются обыкновенными внезапными душевными движеніями, парализующими нервную систему. Даже часто динамическія причины создавали временное умопомѣшательство. У одного мальчика, занозившаго ногу, являлись приступы временнаго умопомѣшательства всякій разъ, какъ онъ становился на больную ногу. Когда заноза была удалена, припадки прекратились. Страданія временно-помѣшанныхъ имѣютъ по преимуществу характеръ угнетающій. Такимъ больнымъ обыкновенно кажется, что ихъ преслѣдуютъ, грозятъ гибелью, смертію и т. п. слѣдовательно и ихъ рефлективныя движенія принимаютъ вредный, опасный характеръ, съ уголовнымъ оттѣнкомъ.

Въ числѣ причинъ, порождающихъ временное или скоропреходящее умопомѣшательство, было указано на пьянство. Это поистинѣ роковая причина, держащая въ своихъ рукахъ уголовную судьбу русскаго человѣка. Сколько опоевъ, сколько хроническихъ болѣзней, сколько нервныхъ страданій, сколько уголовныхъ преступленій создало у насъ пьянство! Но сколько же именно? Наша уголовная и медицинская статистика не даютъ отвѣта на этотъ вопросъ. Всѣ знаютъ, что много, очень много, гораздо больше, чѣмъ гдѣ либо; но всѣ говорятъ объ этомъ лишь по наглядному сравненію, а не на основаніи точныхъ систематическихъ данныхъ. Положительно извѣстно лишь то, что вслѣдствіе установившейся въ Россіи методы питья у насъ неизвѣстна хроническая форма алкоголизма, а существуетъ по преимуществу запой и опой. Спеціальная особенность русскаго способа питья заключается именно въ томъ, что оно производится до потери сознанія и самообладанія и вотъ гдѣ по преимуществу кроется причина уголовной судьбы русскаго простонародья. Изъ этого нужно заключить, что если въ Англіи 75, а въ Ирландіи 80 процентовъ преступленій совершаются въ -пьяномъ видѣ, то у насъ конечно болѣе 80. Изъ таблицъ Обуховской больницы видно, что 40—50 % всѣхъ наружныхъ поврежденій произошло въ пьяномъ видѣ. Большинство заболѣваній отъ пьянства выпадаетъ у насъ на возрастъ отъ 25—40 лѣтъ, и этотъ же періодъ есть періодъ наибольшей преступности. Слѣдите за русской уголовной хроникой и вы не найдете почти ни одного случая, гдѣ бы сивуха не играла роли ближайшаго фактора.

Вотъ Т. П. молодой казакъ, послѣ пьянства пришелъ въ неистовство, схватилъ бритву и, бросившись въ рѣку, изрѣзалъ себѣ горло; вотъ чиновникъ Б., старикъ 60 лѣтъ, послѣ періода пьянства найденъ полиціей за надворными строеніями одного обывательскаго дома лежащимъ въ крови и почти безъ чувствъ; вотъ М. М. изъ духовнаго сословія въ припадкѣ сильнаго неистовства отъ пьянства чуть не убилъ двухъ лицъ кочергой; вотъ арестантъ Д. К., отправленный въ больницу, потому что въ пьяномъ видѣ онъ зазнобилъ себѣ ноги и отъ паденія получилъ ушибы груди и лѣвой руки. Когда больные улеглись спать, К. нанесъ нѣсколькимъ изъ нихъ раны ножомъ, который онъ утащилъ у одного изъ больныхъ. Опрошенный слѣдователемъ, К. показалъ, что будто бы нѣкоторые изъ больныхъ, которымъ онъ нанесъ раны, говорили ему, что хотятъ лишить его жизни, такъ какъ съ его стороны не было никакого повода. При наступленіи ночи, когда всѣ больные легли спать, онъ тоже легъ на кровать, но не спалъ, и ждалъ нападенія со стороны угрожавшихъ ему больныхъ. Но какъ они тоже не спали, и какъ ему казалось, то приподнимались съ кроватей, то ложились, то онъ, испугавшись ихъ злаго умысла, вскочилъ съ кровати и сталъ ихъ колоть ножомъ. Вотъ — и это можетъ быть одинъ изъ любопытнѣйшихъ фактовъ — является въ полицію г. Архангельска неизвѣстный человѣкъ и показываетъ на допросѣ, что онъ бродяга непомнящій родства и что шедши въ Архангельскъ, около первой деревни передъ Архангельскомъ, убилъ какую-то неизвѣстную женщину. Во время этого допроса онъ сдѣлался нездоровъ: его рвало, ибо онъ явился въ полицію пьяный и не могъ стоять. На второмъ допросѣ человѣкъ этотъ показалъ, что онъ крестьянинъ холмогорскаго уѣзда, деревни Кожегорской, Илья Яковлевъ Королевъ, пришелъ въ городъ за нѣсколько дней, имѣлъ 20 р., пропилъ ихъ, паспортъ потерялъ и за тѣмъ отправился въ свою деревню пѣшкомъ. Въ пяти верстахъ отъ города онъ увидѣлъ какую-то старушку, сидѣвшую около дороги и считавшую деньги; при приближеніи его, она сложила деньги и спрятала ихъ въ карманъ. Тутъ ему пришла мысль убить старуху и завладѣть ея деньгами. Онъ взялъ палку, лежавшую у дороги, убѣдилъ старуху свернуть въ сторону, къ рѣкѣ, прошелъ съ старухой версты три или четыре и ударилъ ее палкою по головѣ. Старуха тотчасъ же упала я чрезъ нѣсколько минутъ умерла. Онъ обобралъ ее, оказалось 20 р., и затѣмъ, спустивъ трупъ въ воду, оттолкнулъ его отъ берега. При третьемъ допросѣ Королевъ подтвердилъ свое второе показаніе. Былъ сдѣланъ осмотръ мѣстности, „но никакихъ признаковъ, свидѣтельствующихъ о свершеніи убійства т. е. ни крови, ни другихъ какихъ либо не оказалось“. Дальнѣйшимъ разслѣдованіемъ и спросомъ разныхъ лицъ и родныхъ Королева обнаружилось, что правдоподобный разсказъ Королева небольше какъ оговоръ самаго себя въ мнимомъ преступленіи. „Все что я ранѣе показывалъ, того не помню, объяснилъ Королевъ въ своемъ послѣднемъ показаніи, ибо былъ въ безумствѣ отъ прежняго пьянства моего; хотя я давалъ показанія не пьяный, но только вчера я опомнился и узналъ за что я сижу въ тюрьмѣ; что и ранѣе былъ не въ своемъ умѣ, то это замѣтилъ тюремный священникъ при посѣщеніи меня“. Во время посѣщенія Королева въ тюрьмѣ врачемъ, заключенный и физически и душевно былъ совершенно здоровъ. Очевидная галлюцинація, созданная спиртнымъ отравленіемъ.

Или рядъ фактовъ, гдѣ преступленіе учинено въ пьяно» видѣ: мужъ съ женой ѣхали пьяные изъ гостей домой. Мужъ опомнился, когда лошади выбросила ихъ въ оврагѣ изъ саней. Жена ползала на колѣняхъ, мужъ ее положилъ въ сани и привезъ въ деревню мертвою. При вскрытіи оказалось, что ребро съ правой стороны на срединѣ переломлено, грудная плева разорвана, въ грудной полости кровоизліяніе. Конечно, помялъ ее мужъ. Крестьяне С., Б. и М. были въ кабакѣ и пили много водки; отсюда выѣхали вмѣстѣ; но гдѣ разстались, С. не помнятъ. Послѣ С. узналъ, что его нашли въ полѣ безъ лошади, привезли въ деревню, оттирали снѣгомъ и поили водой. М. — же оказался убитымъ, и привезъ его пьяный Б. — Крестьянинъ З. пилъ водку въ кабакѣ у знакомаго черемиса. По выходѣ изъ кабака, З. поссорился съ крестьяниномъ Б., который ударилъ его палкой по головѣ; З. упалъ, а К. билъ его еще. З. однако всталъ, могъ ходить, заявилъ о побояхъ десятскому и еще ходилъ въ кабакъ. Чрезъ нѣсколько дней З. умеръ. — Крестьянинъ Б. ѣздилъ въ Нижній-Новгородъ, гдѣ у него укради лошадь; на обратномъ пути, когда Е. былъ пьянъ, у него украли и другую лошадь. Онъ очнулся въ сторонѣ дороги безъ шапки, руковицъ и лошади. Дома онъ опять пилъ вино, но внезапно заболѣлъ и умеръ. При вскрытіи обнаружены во многихъ мѣстахъ кровоподтеки, переломъ 7-го ребра и значительное кровоизліяніе въ грудной полости и прорванная плева. — Вотякъ Ф., по случаю праздника, ходилъ звать сосѣдей въ гости и тамъ пилъ кумыску; всѣ отказались идти къ нему и онъ разсерженный пришелъ домой. Проходя дворомъ, онъ услыхалъ лай собакъ и ему показалось, что напущены бѣсы; онъ вошелъ въ избу, взялъ топоръ, началъ рубить и будто бы нечаянно, вмѣсто собаки, билъ жену. Ребра у убитой отъ 4 до 9, съ лѣвой стороны, были сломаны, кровоподтекъ на шеѣ, на затылкѣ и по темени. — Вотякъ Б. пріѣхалъ домой пьянымъ. Отецъ началъ его бранить и во время ссоры Б. ударилъ отца палкой по рукѣ и ногѣ. Отецъ, 70-ти лѣтній старикъ, страдавшій 15 лѣтъ сифилисомъ, умеръ. При вскрытіи оказалось, что локтевая кость и лѣвая голень переломлены, правая рука отъ локтя до кости опухшая и синебагровая.

Несмотря на внѣшнее, формальное, уголовное различіе этихъ фактовъ, въ основѣ ихъ лежитъ одинъ психологическій моментъ. Алкоголизмъ могъ создать самоубійство, могъ вызвать галлюцинаціи, могъ привести къ убійству или къ смертельнымъ или простымъ несмертельнимъ поврежденіямъ — все, это небольше какъ различныя степени объективнаго или субъективнаго характера, — одного основнаго момента, созданнаго въ душевномъ строѣ алкоголизмомъ и обусловленнаго въ большей или меньшей мѣрѣ разными предраспологающими органическими условіями. Уголовный законъ сталъ бы преслѣдовать всѣхъ этихъ людей съ различной степенью строгости; однихъ онъ нашелъ бы менѣе преступными, другихъ болѣе, нѣкоторыхъ даже и совсѣмъ освободилъ бы отъ наказанія. Но вопросъ, перенесенный исключительно въ психологическую область, можетъ быть разсматриваемъ лишь въ его основной причинности. Намъ важно знать, какой общій мотивъ двигаетъ людей въ извѣстномъ состояніи на противуобщественнне поступки и мы находилъ, что спиртное отравленіе создаетъ или угнетенное, подавленное состояніе, ведущее къ самоубійству, или состояніе возбужденное, оканчивающееся активнымъ стремленіемъ сорвать на другомъ злое чувство и сдѣлать ему вредъ. Не сущность управляющаго побужденія причиной, что въ одномъ случаѣ гуляетъ топоръ, а въ другомъ оглобля; что въ одномъ случаѣ оказывается смертельное потрясеніе мозга, въ другомъ черепъ разрубленный пополамъ, въ третьемъ сломано одно только ребро а въ четвертомъ — переломаны всѣ. М., Б., П., Т. и всякіе другіе расходившіеся люди могли бы помѣняться своей уголовной судьбой безъ всякаго вреда для психологической сущности вопроса, и конечно у простонародья и не могло сложиться иного воззрѣнія на начало преступности, кромѣ фаталистическаго. И въ самомъ дѣлѣ, два человѣка одинаково неразвитые, одинаково пьяные, руководимые однимъ и тѣмъ же дикимъ стремленіемъ распорядятся одинъ топоромъ, другой коломъ, и результаты получаются разные. Въ одномъ случаѣ получается несомнѣнное убійство, въ другомъ только хотя тяжелое, но не смертельное поврежденіе. Отчего бы это такъ? спрашиваетъ себя озадаченный мужикъ и, не находя яснаго разрѣшенія, говоритъ: ужъ такое несчастіе! Пьянство, какъ источникъ уголовной судьбы, имѣетъ для крестьянина по истинѣ роковое значеніе. Онъ не можетъ не пить, онъ не можетъ пить инымъ образомъ, наконецъ онъ можетъ не отдаться всѣмъ послѣдствіямъ постигшаго его спиртнаго отравленія.

При иныхъ личныхъ условіяхъ спиртное отравленіе конечно не вело бы къ уголовнымъ послѣдствіямъ, но вѣдь для этого нужно, чтобы извѣстныхъ личныхъ условій не существовало, чтобы въ нравѣ мужика была мягкость, чтобы въ его кодексѣ общественнаго и частнаго поведенія грубость, насиліе, супружескія и родительскія права и отношенія были формулированы и опредѣлены совсѣмъ иначе. Въ пьяномъ видѣ мужикъ идетъ только послѣдовательнѣе, рѣшительнѣе и прямѣе къ тому результату, къ которому онъ наклоняется, но только въ болѣе слабой степени и въ трезвомъ состояніи.

Повседневная крестьянская жизнь изобилуетъ фактами необычайной дикости и жесткости чувства, неудерживаемаго никакой внутренней дисциплиной, и ведущими нерѣдко къ такимъ же печальнымъ послѣдствіямъ, какъ и возбужденное, пьяное состояніе. Здѣсь тоже своего рода судьба; крестьянинъ тоже не знаетъ, почему онъ поступалъ такъ, а не иначе, почему онъ выскочилъ изъ себя. Вотъ цѣлый рядъ весьма наглядныхъ фактовъ этой категоріи.

Вотякъ З., услыхавъ ночью, что кто-то ходитъ у него въ кладовой, взялъ палку и, отворивши дверь въ кладовую, спросилъ: «кто здѣсь?» Изъ кладовой выбѣжалъ татаринъ. Вотякъ ударилъ его палкой и когда тотъ упалъ, то онъ его еще нѣсколько разъ ударилъ палкой и когда татаринъ не шевелился, вотякъ вывезъ его на большую дорогу. При вскрытіи оказалось между прочимъ, что тазовыя кости съ правой стороны разломаны. — У старосты починка Б. сдѣлана кража ни 6 р. сер. Жители починка Б. пошли въ починокъ В. съ обыскомъ къ крестьянину, Н., заподозрѣнному въ кражѣ; допрашивали его и какъ онъ не признавался, то его привязали въ перекладу и били около часу. При этой пыткѣ Н. сказалъ, что воровъ подводилъ крестьянинъ Ш. изъ починка Б. Тогда жители обоихъ починковъ пошли въ починовъ Б. и когда Ш. не сознался на допросѣ, начали его бить, кто чѣмъ попало и подвѣсили на 1½ аршина вверху въ перекладу. Была ночь; народу человѣкъ 150. Долго его били, наконецъ онъ сталъ просить, чтобы его сняли, что у него въ подпольѣ есть 2 платка и поясъ изъ покраденнаго. Ш. сняли и приставили къ нему караулъ. Битый всю ночь стоналъ. На другой день собрался народъ опять. Одинъ изъ крестьянъ П. О. сказалъ, что Ш. надо еще подвѣсить и бить. Пошелъ И" въ избу къ стащилъ его черезъ брусъ съ палатей, одѣлъ и повелъ на дворъ, скрутилъ ему назадъ руки, подвѣсилъ въ перекладу и сталъ допрашивать. Но когда Ш. ничего не отвѣчалъ, то П. О., бросивъ ему на голову горсть соли, сказалъ, что Ш. себя заговорилъ и взявши за тѣмъ обломокъ тележной оси, ударилъ подвѣшеннаго три раза изо всей мочи вдоль спины, съ разстановкой. Ш. только вздрагивалъ и повертывался. П. О. сказалъ Ш. «смотри, кто тебя бьетъ! П--шка бьетъ». Народъ захохоталъ. Ш. же опустилъ голову и изо рта потекла слюна. Уходили! — Крестьянина Т. били, чтобы съ него выпить вина и битый отъ побоевъ умеръ. — Крестьянину Г., за то, что онъ пахавши, захватилъ чужой земли, нанесли тычиной ударъ по лѣвому боку такъ, что переломилось ребро и Г. умеръ. — Пригласили врача для вскрытія крестьянина Б., найденнаго будто бы въ хлѣвѣ убитымъ лошадью. Обнаружилось, что наканунѣ была мірская сходка. — Крестьянинъ Ф. Р. просился у сосѣдей переночевать, потому что дома одинъ боится (родные уѣхали).. Онѣ. легъ на полъ, жаловался на боль сердца. Къ утру ему сдѣлалось хуже и онъ вскорѣ умеръ. Жена показала, что за мѣсяцъ до этого онъ ѣздилъ къ племянникамъ и они вывалились и послѣ этого Ф. Р. жаловался на боль въ боку. При вскрытіи кромѣ подтековъ крови и опухолей найдено переломленное ребро. — Крестьянинъ П. ударилъ крестьянина А. по правой щекѣ такъ сильно, что полилась изо рта кровь и онъ лишился чувствъ. Однако А. пріѣхалъ домой, но на другой день захворалъ, жаловался на головную боль и въ 10-й день умеръ. — Крестьянинъ М. былъ крѣпко побитъ въ дракѣ. Онъ перемогался два дня, наконецъ слегъ и умеръ. — Два брата-крестьянина П. и М. ссорились часто между собою. Въ одну изъ такихъ ссоръ жена М. съ своимъ 6-ти мѣсячнымъ сыномъ ушла на дворъ, а за ней ушли и оба брата. П. ударилъ ребенка по головѣ какимъ-то орудіемъ. Съ этого времени мальчикъ былъ все боленъ и чрезъ 2½ мѣсяца умеръ. — Солдатка — вдова Л. объявила въ волостномъ правленіи что она была на свадьбѣ, гдѣ ея родственникъ ударилъ ее по щекѣ, уронилъ на полъ и пиналъ ногами въ животъ. Л. была беременна. Мѣсяца черезъ два она родила недоношеннаго ребенка, который вскорѣ умеръ. — 28 декабря мужъ билъ жену запоромъ отъ огородныхъ воротъ, 8 января жена родила, а черезъ полчаса ребенокъ умеръ. — Крестьянка Д. показала, что ее избилъ ея племянникъ, послѣ чего она чувствовала постоянную боль въ животѣ и родила мертваго младенца. — Мѣщанинъ Т. поссорился съ своимъ сыномъ Ивановъ, который сперва отпихивалъ его отъ себя, а потомъ, перекинувъ отца черезъ себя, толкнулъ его кулакомъ въ заднюю часть шеи, отчего тотъ упалъ, ударившись головой объ полъ и спустя ¼ часа умеръ.

Всѣ случаи подобные приведеннымъ только крайнее уголовное проявленіе системы обоюдныхъ отношеній простонародья. Скверная брань оказывается самой мягкой формой отношеній. На палкахъ, толчкахъ, драньѣ за вихры воспитывало себя простонародье изъ поколѣнія въ поколѣніе, формируя свой характеръ и создало себѣ весьма своеобразную уголовную судьбу. Человѣкъ бьетъ изо всей мочи по спинѣ тележной осью другого человѣка и потомъ изумляется, что его убилъ, изумляется, что случился такой грѣхъ. Платонъ говоритъ, что мальчикъ есть самое дурное изъ всѣхъ молодыхъ животныхъ; лучше, чтобъ мальчикъ не родился, нежели чтобы былъ невоспитанъ. И именно такимъ самымъ дурнымъ животнымъ выростахъ нашъ деревенскій мальчикъ. Росъ онъ на улицѣ, какъ растетъ дикая трава въ полѣ, и въ обществѣ такихъ же какъ сакъ дикихъ животныхъ развивалъ въ себѣ лишь разрушительные инстинкты и привычку въ разрушительнымъ рефлексамъ. Не могло быть и иначе: весь историческій, бытовой строй народной жизни требовалъ именно подобной, а не другой какой либо культуры. Практика жизни требовала желѣзныхъ людей, а не лайковыхъ франтовъ и джентельменовъ съ утонченными чувствами.

Возьмемъ ли московскую Русь, мы находимъ громадную, лѣсистую и болотистую мѣстность съ самымъ рѣдкимъ населеніемъ. Ни русскіе, ни ихъ сосѣди не обсидѣлись на своихъ мѣстахъ. То бредутъ къ намъ татары, то литовцы, то поляки, то нѣмцы, то мы сами бредемъ къ нимъ. Побоище за побоищемъ и ничѣмъ инымъ люди не занимаются. Кто бы и захотѣлъ посидѣть дома и позаботиться о болѣе выгодномъ и мирномъ устройствѣ своей жизни — нельзя: не даютъ такъ называемыя историческія обстоятельства, волей не волей каждый долженъ быть богатыремъ, развивать въ себѣ разрушительные инстинкты, пріобрѣтать боевыя, богатырскія привычки, упражняться въ сокрушеніи чужихъ реберъ я челюстей. И такой порядокъ вещей тянется не годъ, не два, а цѣлые вѣка. Извѣстно, какъ наполеоновскія войны повліяли на воспитаніе поколѣній того времени. Создавъ такъ называемыхъ героевъ, они въ сущности развили грубость, жестокосердіе, привычку къ насилію и въ неуваженію личности и человѣческаго достоинства. Статистика доказываетъ цифрами, что поколѣніе людей, созданное Франціею въ концѣ прошлаго и въ началѣ нынѣшняго столѣтія, гораздо болѣе склонно ко всякимъ преступленіямъ уголовнаго характера, чѣмъ послѣдующія поколѣнія, воспитанныя въ болѣе мирныхъ и домовитыхъ привычкахъ. А историческія обстоятельства воспитывали русскаго человѣка богатыремъ вѣковъ десять! Только тотъ и годился, кто могъ голодать по недѣлямъ, бѣжать верстъ по пятидесяти не переводя духа, спать въ болотѣ и грязи и выносить не поморщившись богатырскіе удары, отъ которыхъ сворачивались челюсти. Что не м: гло выносить всего этого — вымирало; но за то, что выносило — дѣлалось чугуномъ и производило чугунное поколѣніе. Иностранцы удивлялось, что русскій солдатъ можетъ выносить нечеловѣческія трудности. Еще бы! Въ этой-то практикѣ русскій человѣкъ узналъ, куда слѣдуетъ бить, чтобы было больно и захватывало духъ, и насколько тележная ось ломаетъ кости лучше невооруженнаго кулака.

Дикость окружавшей природы не менѣе дикости международныхъ отношеній вырабатывала животную переносливость. Приходилось пріучать тѣло ко всякимъ крайностямъ; зимой въ страшному морозу, лѣтомъ въ невыносимому зною. При этомъ мять природа разсыпала щедрою рукою и другія благодѣянія. Сплошные лѣса и болота надѣляли богатырей миріадами клоповъ, блохъ, каморовъ, мошекъ, слѣпней, мухъ и т. д. Иностранцы, посѣщавшіе допетровскую Русь, повѣствуютъ ужасы о мучительствахъ, испытанныхъ ими въ безграничныхъ русскихъ лѣсахъ. Авторъ «Мертваго дома», разсказывая о невообразимомъ множествѣ насѣкомыхъ, буквально облипающихъ все тѣло острожныхъ обитателей, говоритъ, что потомъ къ нимъ привыкаешь и спишь также спокойно, какъ бы въ лучшей гостиницѣ Парижа. И русскій простолюдинъ, закаливъ смолоду свое тѣло, спалъ въ своемъ чертогѣ, не зная ни подушекъ, ни постелей, не подозрѣвая что его кусаютъ клопы, блохи и комары и еще подшучиваетъ надъ нѣмцами, увѣряя, что все это русскому будто бы очень здорово. И русскій былъ правъ. Стоило ли обращать вниманіе на комаровъ посреди другихъ болѣе важныхъ и существенныхъ трудностей, создаваемыхъ пространственностію, лѣсистостію и бездорожицей. Несокрушимость требовалась во всемъ, въ одеждѣ, въ обуви, въ домашней утвари, въ экипажѣ. Все, что не было достаточно грубо, исключалось практикой, какъ несоотвѣтственное окружающимъ обстоятельствамъ.

Загрубленное тѣло возбуждалось лишь грубыми впечатлѣніями и создавало лишь грубые рефлексы. Въ грубомъ тѣлѣ посѣлилась грубая душа и уже наслѣдственнымъ путемъ начали создаваться организмы, какіе требовались т. е. съ нервами изъ мѣдной проволоки, съ желудкомъ, переваривающимъ мохъ, съ тѣломъ несокрушимымъ, какъ чугунъ. Кто повѣритъ, чтобы можно было вынести десять тысячъ палокъ, какъ вынесъ ихъ Чайкинъ, умереть лишь при 11 тысячахъ, какъ Быковъ, вынести, непоморщившись, ужаснѣйшую пытку, какъ Стенька Разинъ. И криминальная система выросла въ уровень съ такими богатырями. Спицы, кнутъ, дыбы, встряска, а еще раньше заливаніе свинцомъ горла, ну и такъ далѣе — вотъ чѣмъ оказывалось возможнымъ запугивать молодцовъ, привыкшихъ съ молоду ко всему и унаслѣдовавшихъ уже отъ родителей чугунное сложеніе. Удивляются великой смертности въ бѣлой Россіи! Точно человѣкъ и въ самомъ дѣлѣ можетъ превратиться въ безчувственное дерево или усвоить себѣ несокрушимость гранита. Но сколько грубость ни заключалась въ самомъ существѣ бытовыхъ условій, а Стенька Разинъ и тогда являлся исключеніемъ.

Средній уровень человѣческой выносливости никогда не возвышался до Стеньки Разина, Быкова, Чайкина и другихъ извѣстныхъ типовъ русскаго богатырства; но онъ никогда не падалъ и до утонченной деликатности, исключавшей костоломную расправу. Даже люди добродѣтельные и воспитанные въ страхѣ божіемъ поучали бить человѣка, но только вѣжливенько, избѣгая палки; ибо ею можно изувѣчить. Впрочемъ непокорному сыну позволялось сокрушать жезломъ и ребра. Такимъ образомъ жезлъ, получившій право гражданства въ семьѣ, внѣ ея имѣлъ полное право преобразиться въ тележную ось, въ колъ, а пожалуй даже и въ топоръ.

Излишество или точнѣе перевѣсъ грубости, обусловленный во всемъ бытовыми условіями и крайнею, желѣзною переносливостью, построилъ всю жизнь порока по масштабу грубаго излишества. Странно было бы, чтобы человѣкъ, совершавшій ганибаловскіе переходы, питавшійся мохомъ, спавшій въ грязи или на каменьяхъ, носившій на плечахъ по десяти пудовъ, сталъ бы отличаться умѣренностію въ пищѣ и питьѣ, подобно благовоспитанной барышнѣ. Послѣ привычнаго голода русскій человѣкъ наѣдался по самое горло; послѣ невольной трезвости онъ напивался до мертвецкаго состоянія, до болѣзни, до отравленія, кончавшагося зачастую смертію.

Не существуетъ никакихъ научныхъ, точныхъ наблюденій и изслѣдованій, которыми бы опредѣлялся русскій типъ, его прогрессивное развитіе или его регрессъ. Наука ничего не знаетъ, какимъ организмомъ владѣлъ добродушный и кроткій славянинъ временъ Гостомысла и что случилось съ былымъ славяниномъ подъ вліяніемъ послѣдующихъ бытовыхъ условій, образовавшихъ современный русскій типъ.

Но на основаніи того, что извѣстно изъ медицинской теоріи, на основаніи того, что извѣстно изъ наблюденій надъ здоровьемъ и смертельными болѣзнями простонародья, нужно заключить, что русскій типъ своими историческими судьбами шелъ постоянно къ регрессу, къ слаби, къ вырожденію. Голодъ, холодъ, всякія лишенія, пьянство — вовсе не такіе факторы, которые могли бы создавать благопріятный органическій результатъ и подъ вліяніемъ закона надслѣдственности улучшать человѣческую породу. Конечно слабое умирало, не достигнувъ полнаго развитія, и оставались болѣе сильные индивиды; но и сильный индивидъ, сокрушенный одолѣвшими его обстоятельствами, не могъ уже производить такого же сильнаго, какъ санъ, потомства. Необходимый результатъ наслѣдственности ногъ заключаться только въ болѣзненномъ вырожденіи организма и въ зависящемъ оттого измѣненіи народнаго характера. Извѣстно, что славяне были кротки, спокойны, нѣжны и обходительны съ своими женами; не любили войны. Извѣстно также, что современный русскій простолюдинъ раздражителенъ, легко впадаетъ въ крайности гнѣва, жестокъ и мстителенъ. Этотъ новый характеръ ногъ создаться лишь извѣстными перемѣнами въ самомъ организмѣ и послѣдовавшимъ затѣмъ измѣненіемъ въ нервныхъ элементахъ. Неправильное или неполное питаніе и спиртное отравленіе, сдѣлавшееся какъ бы нормальнымъ, бытовымъ условіемъ въ жизни простонародья, создали наслѣдственно такія прирожденныя болѣзненныя состоянія, которыя должны были создать и иную психическую дѣятельность. Извѣстно, напримѣръ, что кровь можетъ измѣняться вслѣдствіе задержанія въ ней веществъ, которыя организмъ долженъ бы изъ себя выдѣлять и что такое задержаніе измѣняетъ совершенно характеръ человѣка. Напримѣръ, если въ крови находятся составныя части мочи, что бываетъ у одержимыхъ ломотой, то у больного является крайняя вспыльчивость; если въ крови будетъ содержаться желчь, то является мрачное настроеніе души и мрачный взглядъ на всю жизнь, мрачныя идеи. Сифилитическій и оспенный ядъ дѣйствуетъ весьма вредно на высшіе нервные центры, вліяя измѣняющимъ образомъ на характеръ. При болѣзненной крайности эти анормальныя отступленія могутъ привести въ очевидной душевной болѣзни; но въ своей слабой степени они вліяютъ лишь на измѣненіе душевнаго темперамента, создаютъ перемѣну въ характерѣ, ведутъ въ дурному настроенію духа, въ раздражительности. Витовня условія, вытѣснявшія роковымъ образомъ все слабое, невыносливое, и требовавшія грубаго, терпкаго, — тѣ же условія, создавшія всякую неумѣренность рядомъ съ лишеніями, наше знаменитое пьянство, нашъ широко-распространенный сифилисъ и всѣ ихъ наслѣдственныя послѣдствія, должны были наклонить народный характеръ къ сторонѣ уголовной судьбы, ибо вмѣсто здороваго спокойствія создали болѣзненную раздражительность съ грубымъ рефлексомъ. Болѣзненныя условія, измѣнявшія индивидуальный характеръ, но мѣрѣ ихъ распространенія повліяли наконецъ на характеръ коллективный. И конечно, русскій простолюдинъ правъ, если онъ въ своемъ поведеніи видитъ роковую судьбу, которую не объѣхать и на кривой. Полнѣйшее отсутствіе гигіены, въ обширномъ смыслѣ, ставило человѣка въ зависимость отъ такихъ побужденій и рефлексовъ, которымъ не въ его личной власти было дать иное направленіе. Въ народномъ характерѣ установился средній тонусъ, какъ завѣтная черта для общепринятаго поведенія; но уклоненія на сторону минимума или максимума зависятъ отъ разныхъ обстоятельствъ, иногда на столько непредвидѣнныхъ и случайныхъ, что устранить ихъ или самому отъ нихъ устраниться оказывается совершенно невозможнымъ. Простолюдинъ знаетъ это хорошо, хотя и не сознаетъ, почему это такъ, а не иначе.

Въ одной довольно распространенной петербургской газетѣ была высказана недавно мысль, что преступленія психологическаго характера составляютъ ничтожную величину въ общей цифрѣ преступленій и что главное общественное зло заключается въ преступленіяхъ противъ собственности. Съ этимъ мнѣніемъ нельзя согласиться. Изъ «Статистическаго временника» мы узнаемъ, что за преступленія противъ личности судилось: въ 1860 году — 40,301 чел., въ 1861 г. — 42,971 чел., въ 1862 г. — 43,980 чел. и въ 1863 г. — 44,577 ч. Въ преступленіямъ противъ личности отнесены: смертоубійство, самоубійство, нанесеніе ранъ и оставленіе въ опасности, преступленія противъ чести вообще, противъ цѣломудрія женщины и семейнаго и родственнаго союзовъ, т. е. какъ разъ тѣ поступленія, которыя обусловлены физіологическими условіями народнаго характера. Списокъ этотъ могъ бы быть увеличенъ, еслибы «Статистическій временникъ» принялъ болѣе точную систему въ классификаціи преступленій. Такъ подоитъ отнесенъ въ преступленіямъ противъ собственности; но побужденія въ поджогамъ могутъ быть разныя: въ психологическомъ смыслѣ не все равно, сдѣланъ ли поджогъ по злому чувству личнаго неудовольствія, изъ мести, или для произведенія смущенія съ цѣлію болѣе удобнаго воровства. Въ поджогахъ спеціально-воровскія причины составляютъ рѣдкость, и красный пѣтухъ пускается обыкновенно съ злобной безкорыстностію, чтобы сорвать сердце. Еслибы «Статистическій временникъ» провелъ болѣе рѣзвую черту между преступленіями экономическаго и психологическаго характера, то послѣднихъ оказалось бы значительно болѣе.

Въ томъ же «Временникѣ» число обвиненныхъ за преступленія противъ личности показано: въ 1860 г. — 8,968 ч., въ 1861 г. — 9,617 ч. и въ 1862 г. — 9,920 ч., т. е. только четвертая часть судившихся. Именно эта цифра и важна для насъ. Чтобы уголовное правосудіе могло произнести свой приговоръ, ему необходимы извѣстные вещественные признаки. Когда вещественные признаки опредѣленнаго размѣра на лицо, оно называетъ поступокъ преступленіемъ и налагаетъ за него точно отмѣренное наказаніе. Изъ настоящихъ цифръ видно, что уголовное правосудіе отстранилось отъ оцѣнки ¾ поступковъ, не находя въ нихъ признаковъ уголовности. Но если по всѣмъ этимъ дѣламъ возникло уголовное вчинаніе, то очевидно, что характеръ поступковъ былъ именно такого рода, что могъ возникнуть лишь уголовный искъ. При господствующей грубости взаимныхъ отношеній простонародья вчинаніе возможно лишь тогда, когда самъ народъ усматриваетъ въ извѣстномъ дѣйствіи признаки того, что онъ называетъ «судьбою» и «несчастіемъ», ибо за простыми зуботычинами онъ не видитъ ничего выходящаго изъ уровня своей повседневной жизни. Если же при этомъ низкомъ уровнѣ взаимныхъ отношеній могло возникать 40 и болѣе тысячъ вчинаній, то, во-первыхъ очевидно, что роковой исходъ поступковъ терялъ свой уголовный характеръ по неуловимости личныхъ обвинительныхъ признаковъ; а во-вторыхъ, что за этими 40 тысячами, въ видѣ мрачнаго фона картины, сливается цѣлая, громадная масса поступковъ, непоражающихъ своею особенностію и только потому непринимающихъ уголовнаго оттѣнка. Но именно въ этомъ фонѣ, а не въ чемъ другомъ, лежитъ корень уголовной судьбы.

Тѣ народныя преступленія и несчастія, на которыя указываетъ г. Максимовъ, не имѣютъ въ вопросѣ объ уголовной судьбѣ безусловной, основной важности, ибо г. Максимовъ говоритъ почти исключительно о преступленіяхъ государственныхъ. Подвижность причинъ, создающихъ ихъ, видна изъ того, что имъ можетъ быть положенъ рѣзкій предѣлъ простымъ измѣненіемъ нѣсколькихъ статей закона. Такъ, до отмѣны крѣпостного права существовали побѣги вслѣдствіе злоупотребленія помѣщичьей власти и за побѣги ссылали въ Сибирь. Теперь за подобную вину ссылать уже будетъ некого, потому что не будетъ бѣгуновъ. Съ уничтоженіемъ преслѣдованія за извѣстныя религіозныя убѣжденія, напримѣръ, раскольниковъ, изчезъ и этотъ видъ преступленія. Съ перемѣнами паспортной системы не будетъ виной безпаспортность и т. д.

Не въ этихъ нарушеніяхъ существующихъ постановленій нужно искать корень уголовной судьбы русскаго человѣка. Причины эти поверхностныя, преходящія, легко устранимыя. Судьба лежитъ тамъ, гдѣ простое измѣненіе статьи закона оказывается недѣйствительнымъ. Судьба тамъ, гдѣ въ основѣ дѣйствія лежитъ органическая причина, являющаяся патологическимъ основаніемъ, или борьба неустановившихся противуположнихъ понятій, вызванныхъ одними и тѣми же органическими требованіями.

Л не стану говорить читателю о безусловной невмѣняемости; она отдаленный идеалъ, и для практики ея не наступило еще время. Но если приходится уже разсуждать объ уголовной судьбѣ, какъ это дѣлаютъ наши сантименталисты, то необходимо ставить вопросъ на вѣрную точку, чтобы судьбой являлась дѣйствительно сила роковая по своей трудной устранимости; а не то, что измѣняетъ уголовную вмѣняемость людей однимъ почеркомъ пера. Въ этомъ случаѣ нашъ народъ смотритъ гораздо глубже своихъ нѣжныхъ адвокатовъ. Народъ не скажетъ, что «судьба», если человѣкъ путешествуетъ въ Сибирь за самовольную порубку или за взломъ замка. Для "судьбы, " "несчастій, " требуется рядъ неустранимыхъ органическихъ причинъ, на которыхъ зиждется міровоззрѣніе, признанное народомъ правильнымъ и общеусловленнымъ и которое внезапно, при переходѣ за извѣстную черту, вышибаетъ человѣка изъ его обычной жизненной колеи, ставитъ его въ несвободное, страдательное положеніе и такимъ образомъ дѣлаетъ «несчастнымъ.» Удивляются, что дѣтоубійцы были въ Сибири нѣжными кормилками, убійцы — кроткими садовниками, лакеями, поварами, и видятъ въ этомъ какую-то неразрѣшимую психологическую задачу! Вѣдь и П. О., распорядившійся тележной осью, такъ что послѣ его операціи у Ш. повисла голова и потекла слюна, никакъ не ожидалъ, что отъ такой малости можно отдать душу Богу. Вѣдь и безграничное раздраженіе П. О., омрачившее его здравомысліе, могло случиться потому, что у него или желчь сидѣла въ крови, или чахотка вліяла на нервы, или сидѣли въ крови составныя части мочи.

Подобная постановка вопроса для тѣхъ корреспондентовъ, о которыхъ я говорилъ въ первой статьѣ, можетъ показаться неприличной. Но если они говорятъ о наукѣ съ полнымъ сознаніемъ того, что они говорятъ, а не двудумничаютъ и лукавятъ изъ желанія казаться умными, то они необходимо должны сознаться, что ненавистная для нихъ судебная медицина и психіатрія единственные компетентные судьи въ вопросахъ, которыхъ они понять не въ состояніи. Никакая философія и умозрѣнія, лишенныя твердой точки опоры, не могутъ замѣнить положительнаго опыта и нельзя не пожалѣть о томъ, что адвокаты вообще, а русскихъ судовъ въ особенности, такъ слабо знакомы съ уголовной психологіей и паталогіей, въ которой они нашли бы свою путеводную звѣзду.

Судебно-медицинскія знанія распространены въ Россіи, можетъ быть, слабѣе всѣхъ остальныхъ знаній и въ этомъ конечно заключается главная причина слабости нашей судебной защиты, строимой преимущественно на юридическихъ подпоркахъ, и отличающейся эквилибристикой софизмовъ и метафизикой психологіи.

Если позволительно существовать русской судебной медицинѣ, если русскую душу требуется разложить на первичные составные элементы, обусловленные русской бытовой исторіей и вліяніемъ своеобразной русской почвы, то слѣдуетъ желать, чтобы историческое происхожденіе современнаго, средняго русскаго характера, лежащаго въ основѣ русской уголовной судьбы, было изслѣдовано я опредѣлено тѣмъ научнымъ физіологическимъ пріемомъ, опытное значеніе котораго нельзя поколебать никакой метафизикой.

Пока это не будетъ сдѣлано, споръ криминалистовъ и юридическихъ сантименталистовъ будетъ вѣчно лишенъ твердой точки опоры и для людей практическаго, здраваго взгляда на жизнь и поступки людей будетъ представляться лишь словоизверженіемъ, чуждымъ всякой силы убѣдительности, вслѣдствіе отсутствія точныхъ, безспорныхъ основъ.

"Архивъ судебной медицины, " единственный у насъ органъ этого новаго научнаго направленія. Только тѣмъ путемъ, на которомъ онъ стоитъ, можно исправить русское уголовное міровозрѣніе и только распространеніемъ судебно-медицинскихъ познаній можно пріучить нашихъ адвокатовъ и присяжныхъ судить правильно о томъ, о чемъ велитъ имъ судитъ законъ.

Но къ сожалѣнію изъ тѣхъ фактовъ защиты, которыя извѣстны публикѣ, нужно заключить, что «Архивъ» распространенъ мало и что нашимъ защитникомъ неизвѣстенъ этотъ источникъ, изъ котораго они могли бы заимствовать наиболѣе неуязвимое оружіе.

Если настоящую статью читатель найдетъ достойною своего вниманія, то я сочту долгомъ заявить, что своимъ происхожденіемъ она обязана тѣмъ даннымъ, которыя заключаются въ «Архивѣ судебной медицины.»

Н. Радюкинъ.

"Дѣло", № 7, 1869