«Этюдъ Женщины».
правитьБальзака (1830).
правитьМаркиза Листомеръ — молодая женщина, воспитанная въ духѣ реставраціи. У нея есть принципы", она постится, исповѣдуется и ѣздитъ очень нарядная на балы, въ театръ-буффъ, въ оперу; духовникъ разрѣшаетъ ей соединять мірское съ божественнымъ. Она всегда въ должныхъ отношеніяхъ съ «церковью» и со «свѣтомъ». Она — истинное олицетвореніе нынѣшняго времени, взявшаго себѣ девизомъ: «Все допускается въ предѣлахъ законности». Маркиза настолько набожна, что, при новой Менгенонъ, могла-бы дойти до мрачнаго ханжества послѣднихъ дней Людовика XIV; настолько свѣтская женщина, что, воротись первые дни Людовика XIV, она легко приняла-бы ихъ разгульные нравы. Въ настоящее время, она добродѣтельна по разсчету, а, можетъ быть, и по вкусу…
Она семь лѣтъ замужемъ. Маркизъ Листомеръ — депутатъ и ожидаетъ, что будетъ пэромъ. Она, можетъ быть, полагаетъ, что своимъ поведеніемъ служитъ честолюбію своего семейства. Женщины, чтобы судить ее, дожидаются, когда маркизъ сдѣлается пэромъ Франціи, а маркизѣ исполнится тридцать шесть лѣтъ; въ этотъ возрастъ, женщины спохватываются, какъ ихъ дурачатъ общественные законы…
Маркизъ — человѣкъ незначащій. При дворѣ онъ въ милости. У него отрицательныя достоинства и отрицательные недостатки; первыя не доставляютъ ему репутаціи добродѣтельнаго человѣка, а вторые — того блеска, который придаютъ пороки. Депутатъ — онъ не говоритъ никогда, но хорошо вотируетъ. Въ семейной жизни онъ держится такъ-же, какъ въ палатъ. Почему онъ и почитается за лучшаго супруга во всей Франціи. Если онъ не способенъ восторгаться, за то никогда не ворчитъ, — развѣ заставятъ его чего-нибудь долго ждать. Друзья прозвали его «сѣренькій денекъ». Въ самомъ дѣлѣ, ни яркаго свѣта, ни полной темноты. Онъ похожъ на всѣхъ министровъ реставраціи.
Для женщины съ принципами трудно попасть въ лучшія руки. Развѣ не благополучіе добродѣтельной жены имѣть мужа, неспособнаго дѣлать глупости? Бывали въ обществѣ франты, которые имѣли дерзость, танцуя съ маркизой, легонько пожимать ея ручку; но они получали за это только презрительный взглядъ и оскорбительное равнодушіе, подобные весеннему морозу, убивающему зародыши надеждъ. Красавцы, остряки, фаты, люди «съ глубокими чувствами» (питающіеся тѣмъ, что сосутъ набалдашники своихъ палокъ), люди съ громкими именами или громкой извѣстностью, люди высокаго, люди низкаго полета — никому не удалось предъ маркизой. Она завоевала себѣ право сколько угодно, часто и долго разговаривать съ мужчинами, которые казались ей умнѣе, — и злословіе не записало ее въ свой реестръ… Есть кокетки, способныя по семи лѣтъ держаться такого плана, чтобы потомъ свободнѣе удовлетворять своимъ фантазіямъ; но предположить это о маркизѣ Листомеръ — была-бы клевета. Я имѣлъ счастіе видѣть этотъ фениксъ изъ маркизъ. Она прекрасно говоритъ, я умѣю слушать; я нравлюсь ей, бываю на ея вечерахъ, — и на большее не претендую.
У маркизы прекрасные зубы, яркій цвѣтъ лица и особенно ярко-алыя губы; она высока и стройна; ея ножка маленькая, тоненькая (она ее не выставляетъ), глаза не тусклые, какъ глаза почти всѣхъ парижанокъ, но блестятъ кротко, магически, если ей случается оживиться. Сквозь неясную форму отгадывается душа. Если разговоръ ее занимаетъ, маркиза выказываетъ въ немъ прелесть, прикрытую холодной, осторожной сдержанностью. Тогда она особенно очаровательна. Она не ищетъ успѣха и успѣваетъ. Всегда дается то, чего не ищутъ. Это опредѣленіе должнобы стать поговоркой… Она будетъ «моралью» этого разсказа.
Назадъ тому съ мѣсяцъ, на балѣ, маркиза де-Листомеръ танцовала съ однимъ молодымъ человѣкомъ, скромнымъ, но легкомысленнымъ, преисполненнымъ всякихъ совершенствъ и проявлявшимъ одни свои пороки. Евгеній Растиньякъ страстенъ и смѣется надъ страстями, талантливъ и прячетъ свои таланты, разыгрываетъ ученаго предъ аристократами и аристократа предъ учеными. Онъ изъ разумныхъ юношей, которые всего пробуютъ и будто щупаютъ людей, чтобы узнать, чего отъ нихъ могутъ ждать въ будущемъ. Въ ожиданіи возраста честолюбія, Растиньякъ смѣется надо всѣмъ; онъ изященъ и оригиналенъ, — два качества рѣдкія, потому что не всегда совмѣстимыя…
Около получаса, нисколько не думая объ «успѣхѣ», онъ проговорилъ съ маркизой Листомеръ. Разговоръ начался съ оперы «Вильгельмъ Телль» и перешелъ на обязанности женщинъ. Растиньякъ нѣсколько разъ взглянулъ на маркизу такъ, что она смутилась, потомъ отошелъ и не подходилъ болѣе во весь вечеръ, танцовалъ, игралъ въ карты, проигрался и уѣхалъ домой, спать. Все было такъ, какъ я разсказываю, ни прибавляя, ни убавляя.
На другой день, Растиньякъ проснулся поздно, долго пролежалъ въ постели, конечно, предаваясь юнымъ утреннимъ мечтаніямъ, которыя, какъ сильфы, закрадываются подъ многія занавѣски… Въ эти минуты, чѣмъ тяжелѣе непроспавшееся тѣло, тѣмъ быстрѣе воображеніе. Наконецъ, Растиньякъ всталъ, не особенно зѣвая, какъ зѣваютъ невѣжи, позвонилъ камердинера, спросилъ чаю и выпилъ его очень много, — что поймутъ любители и не понимаютъ люди, употребляющіе чай только какъ лекарство. Евгеній сѣлъ писать, сѣлъ, покойно положивъ ноги на рѣшетку камина… О, положить ноги на рѣшетку камина, на полированную перекладину, которую держатъ два дракона надъ корзинкой золы, думать о любви съ просонка, въ халатѣ… это наслажденіе! Я горько жалѣю, что нѣтъ у меня ни любовницы, ни камина, ни халата. А когда будутъ… тогда я, конечно, не стану разсказывать моихъ наблюденій; я буду — пользоваться.
Первое письмо Евгеній кончилъ въ четверть часа, сложилъ его, запечаталъ и, не надписывая, положилъ предъ собою. Второе письмо, начатое въ одиннадцать часовъ, было дописано въ полдень; мелкихъ четыре страницы.
— Вертится у меня въ глазахъ эта женщина… сказалъ онъ самъ себѣ.
Онъ сложилъ и второе письмо и также оставилъ его предъ собою, намѣреваясь надписать, когда кончитъ свое невольное раздумье.
Онъ запахнулъ халатъ, протянулъ ноги на табуретку, засунулъ руки въ карманы своихъ красныхъ кашемировыхъ панталонъ и опрокинулся на восхитительной бержеркѣ, которая мягко охватывала спину стеганными подушками. Чаю онъ больше не пилъ и оставался неподвижно, глядя на свою руку, державшую каминную лопаточку. Онъ, впрочемъ, не видѣлъ ни своей руки, ни лопаточки. Онъ не мѣшалъ въ каминѣ. И напрасно: возиться съ огнемъ, думая о женщинахъ — живѣйшее наслажденіе. Воображеніе слышитъ цѣлыя фразы синихъ язычковъ, которые скачутъ, трепещутъ и болтаютъ въ печи; угольки трещатъ, вылетаютъ искрами… На нихъ можно загадывать… Любить и мѣшать въ печкѣ, — тутъ можно выражать свою мысль въ образахъ…
Я вошелъ въ эту минуту. Евгеній поднялся.
— А, это ты, Орасъ. Давно ты здѣсь?
— Сейчасъ вошелъ.
— А!
Онъ взялъ оба письма, надписалъ адресы и позвалъ камердинера.
— Отнеси.
Жозефъ (славный малый!) пошелъ, не отговариваясь.
Мы бесѣдовали. Тогда состоялась морейская экспедиція; мнѣ хотѣлось участвовать въ качествѣ врача. Евгеній замѣтилъ, что я много потеряю, если оставлю Парижъ. Бились объ закладъ о какихъ-то пустякахъ… Впрочемъ, нечего пересказывать нашу бесѣду.
Часа въ два дня, маркиза де-Листомеръ вставала съ постели. Горничная Каролина подала ей письмо и причесывала маркизу, покуда та читала… Многія молодыя женщины бываютъ такъ неосторожны.
— «Ангелъ, любовь моя, сокровище моей жизни, счастье мое»…
Маркиза при этихъ словахъ хотѣла бросить письмо въ огонь, но у нея мелькнула фантазія (всякая добродѣтельная женщина ее хорошо пойметъ), — фантазія посмотрѣть, чѣмъ кончитъ человѣкъ, который такъ начинаетъ. Она прочла дальше. Докончивъ четвертую страницу, она уронила руки на колѣни, будто устала.
— Каролина, подите узнайте, кто подалъ сюда это письмо,
— Madame, я сама взяла отъ камердинера барона Растиньяка.
Долгое молчаніе.
— Угодно одѣваться? спросила Каролина.
— Нѣтъ… Однако, онъ порядочно дерзокъ! подумала маркиза.
Прошу женщинъ самихъ составлять комментаріи.
Маркиза де-Листомеръ закончила свои слова формальнымъ рѣшеніемъ не принимать monsieur Eugène, а если случится встрѣтить его въ обществѣ — выразить ему полнѣйшее презрѣніе. Его дерзость безъ всякаго сравненія хуже всѣхъ дерзостей, которыя маркиза, наконецъ, извиняла. Сначала она хотѣла приберечь письмо, но поразмыслила и сожгла.
— Барыня получила лихое объясненіе въ любви! и прочла!! сообщила Каролина другой служанкѣ.
— Ужь не ожидала я этого отъ барыни!.. сказала изумленная старуха.
Вечеромъ, маркиза отправилась къ графу Босеанъ, гдѣ, вѣроятно, будетъ Растиньякъ; была суббота. Растиньякъ нѣсколько сродни Босеанамъ и потому долженъ быть навѣрное.. Въ два часа утра, маркиза де-Листомеръ, остававшаяся единственно для того, чтобы уничтожить Евгенія своей холодностью, — все еще напрасно его дожидалась…
Ея мысль работала. Стендаль называетъ такую работу мысли кристаллизаціей; соображенія являются одно по одному и, наконецъ, образуютъ нѣчто общее, цѣлое, кристаллизуются.
Чрезъ четыре дня, Евгеній бранилъ своего камердинера.
— Вѣдь, я, наконецъ, тебя прогоню, Жозефъ.
— Чего изволите?
— Ты вѣчно дѣлаешь глупости. Кому ты отнесъ письма, которыя я тебѣ отдалъ въ пятницу?
Жозефъ одурѣлъ. Онъ стоялъ, неподвижный, какъ каріатида, поглощенный трудомъ соображенія; наконецъ, глупо улыбнулся и отвѣчалъ:
— Одно письмо было въ маркизѣ де-Листомеръ, въ улицѣ св. Доминика, а другое къ вашему повѣренному.
— Ты въ этомъ увѣренъ?
Жозефъ былъ озадаченъ. Я видѣлъ, что нужно вступиться; это случайно происходило при мнѣ
— Жозефъ правъ, сказалъ я.
Евгеній обернулся ко мнѣ.
— Правъ. Я нечаянно видѣлъ адресы.
— И ты говоришь, прервалъ меня Евгеній, — будто одно изъ этихъ писемъ было не къ госпожѣ Нюеингевъ?
— Нѣтъ, чортъ возьми! Я тогда-же и подумалъ, голубчикъ, что твое сердце прыгнуло изъ улицы С. Лазаръ въ улицу С. Доминикъ.
Евгеній ударилъ себя ладонью по лбу и засмѣялся. Жозефъ успокоился: вина не его.
Слѣдуетъ мораль, о которой юнымъ людямъ не мѣшаетъ размыслить:
Первая ошибка. Евгенію показалось забавнымъ, какъ госпожа де-Листомеръ будетъ смѣяться путаницѣ, что ей досталось любовное письмо, не къ ней писанное.
Вторая ошибка. Евгеній цѣлые четыре дня послѣ этого приключенія не былъ у госпожи де-Листомеръ и далъ время окристаллизоваться мыслямъ добродѣтельной женщины.
И еще — съ десятокъ ошибокъ, о которыхъ умалчиваю, предоставляя дамамъ, знатокамъ дѣла, разъяснить ихъ тѣмъ, кто не съумѣетъ отгадать.
Евгеніи поѣхалъ къ маркизѣ, хотѣлъ войти; швейцаръ объявилъ, что маркизы нѣтъ дома. Идя садиться въ карету, Растиньякъ встрѣтилъ маркиза, который возвращался.
— Идите, идите, Евгеній, жена дома.
Простите мужу. Самый добрѣйшій мужъ рѣдко достигаетъ совершенства.
Всходя на лѣстницу, Растиньякъ, наконецъ, увидѣлъ тотъ десятокъ ошибокъ противъ свѣтской логики, который записанъ на этой страницѣ его блестящей жизни…
Маркиза увидѣла мужа и Евгенія вмѣстѣ и не могла не покраснѣть. Евгеній замѣтилъ, какъ она вдругъ вспыхнула. У самаго скромнаго человѣка есть въ глубинѣ души крошечка фатства, и онъ его не отбрасываетъ, такъ-же какъ женщина никогда не разстается съ своимъ роковымъ кокетствомъ… Можно-ли винить Евгенія, если онъ подумалъ:
— Какъ? и эта крѣпость?..
Онъ сталъ немножко рисоваться… Молодые люди вообще не жадны, но охотно прибавляютъ лишнюю головку въ свою коллекцію медалей.
Маркизъ увидѣлъ листъ газеты и отправился съ нею къ окну, чтобы тамъ, съ его помощью, пріобрѣсти себѣ собственное мнѣніе о положеніи своего отечества.
Женщина, даже смиренница, даже въ самомъ затруднительномъ случаѣ смущается не надолго. Евгеній истолковалъ отказъ швейцара въ пользу своего самолюбія и поздоровался съ маркизой довольно развязно. Маркиза съумѣла скрыть всѣ свои мысли подъ той женской улыбкой, которая непроницаема, какъ тронныя рѣчи.
— Вы нездоровы, маркиза? Вы приказали не принимать.
— Нѣтъ, monsieur.
— Можетъ быть, хотѣли выѣхать?
— Нѣтъ, не хотѣла.
— Кого-нибудь ожидали?
— Никого.
— Если мое появленіе некстати, вините маркиза. Я повиновался загадочному отказу; маркизъ ввелъ меня въ святилище.
— Маркизъ де-Листомеръ — не повѣренный мой. Не всегда благоразумно и о е и ящать мужа въ нѣкоторыя тайны.
Кроткій, но твердый тонъ, которымъ маркиза произнесла эти слова, и величественный взглядъ, которымъ они сопровождались, заставили Растиньяка подумать, что онъ слишкомъ поторопился рисоваться.
— Понимаю, маркиза, сказалъ онъ, смѣясь: — и тѣмъ болѣе радуюсь, что встрѣтилъ вашего мужа.
Онъ доставилъ мнѣ случай оправдаться передъ вами… что было-бы очень рисковано, по вы такъ добры…
Маркиза взглянула на него, удивленная, но отвѣчала съ достоинствомъ:
— Молчаніе — для васъ лучшее оправданіе. Что касается до меня, обѣщаю вамъ вполнѣ забыть, простить… хотя вы едвали заслуживаете прощенія.
— Маркиза, поспѣшно сказалъ Евгеній: — прощеніе лишнее тамъ, гдѣ нѣтъ вины… нѣтъ оскорбленія.
Онъ понизилъ голосъ.
— Письмо, которое вы получили и которое должно было показаться вамъ неприличнымъ, назначалось не вамъ.
Маркиза не могла удержаться отъ улыбки: она желала быть оскорбленною.
— Зачѣмъ лгать? сказала она презрительно весело, но довольно кротко. — Я ужь васъ побранила и охотно посмѣюсь вашей лукавой отговоркѣ. Знаю, многія бѣдняжки женщины ей-бы повѣрили, сказали-бы: «Боже, какъ онъ любитъ!»
Она насильно засмѣялась и прибавила снисходительно:
— Если хотите остаться друзьями — ни слова больше о путаницѣ, которой меня обмануть нельзя.
— Клянусь честью, маркиза, вы обманываетесь больше, нежели воображаете, горячо возразилъ Евгеній.
— О чемъ вы толкуете? спросилъ маркизъ де-Листомеръ, который прислушивался, ничего не понимая.
— О, не интересно, отвѣчала жена.
Маркизъ спокойно опять принялся за газету.
— А! умерла госпожа Мортсо; твой братъ теперь вѣрно тамъ, въ ея замкѣ.
— Понимаете-ли, продолжала маркиза, опять обратясь къ Евгенію: — вы сейчасъ сказали мнѣ дерзость?
— Если-бы я не зналъ строгости вашихъ правилъ, отвѣчалъ онъ наивно: — я подумалъ-бы, будто вамъ угодно приписать мнѣ мысли, отъ которыхъ я отрекаюсь, и вырвать у меня мою тайну… Или, можетъ быть, вамъ угодно надо мной позабавиться.
Маркиза улыбнулась. Это вывело его изъ терпѣнія.
— Желаю вамъ, маркиза, вѣчно вѣрить оскорбленію, котораго я вамъ не наносилъ! горячо желаю для того, чтобы какъ-нибудь случайно, въ обществѣ, вы не открыли особу, которой назначалось это письмо…
— Какъ? Все еще madame де-Нюсингенъ? вскричала маркиза, больше изъ любопытства узнать секретъ, чѣмъ изъ желанія отомстить молодому человѣку.
Евгеній покраснѣлъ. Надо пережить свои двадцать пять лѣтъ, чтобъ не краснѣя выслушивать упреки въ глупости постоянства. Женщины осмѣиваютъ постоянство, чтобъ не выдать своей зависти.
Евгеній, однако, спросилъ хладнокровно:
— Почему-жъ нѣтъ?..
Вотъ онѣ, ошибки, которыя творятъ люди, когда имъ еще не минуло двадцатипяти лѣтъ! Этотъ отвѣтъ заставилъ маркизу де-Листомеръ сильно встрепенуться, но Евгеній еще не умѣлъ вглядываться мелькомъ или съ боку въ лица женщинъ. Онъ замѣтилъ только, что у нея побѣлѣли губы. Она позвонила, спросила дровъ въ каминъ и тѣмъ заставила Растиньяка встать и откланяться.
— Если такъ, сказала она, чопорно и холодно, остановивъ его: то вамъ будетъ трудно объяснить, по какому случаю мое имя попалось вамъ подъ перо. Вѣдь писать адресъ — не то, что ошибкой, на балѣ захватить чужую шляпу вмѣсто своей.
Смутясь, Евгеній посмотрѣлъ на нее немножко фатомъ, немножко глупо; онъ чувствовалъ, что становится смѣшонъ, пробормоталъ, что-то какъ школьникъ и убѣжалъ.
Чрезъ нѣсколько дней, маркиза убѣдилась, что Евгеній говорилъ правду. И вотъ двѣ недѣли, она не выѣзжаетъ.
Спрашиваютъ о ней мужа, онъ отвѣчаетъ: — Нездорова; желудокъ…
Я лечу ее и знаю вѣрнѣе: небольшое нервное разстройство, которымъ она пользуется, чтобъ посидѣть дома.