Профессор О. Хвольсон в одной своей любопытной брошюре показал, до каких нелепостей иной раз договариваются люди, умные в своей области, когда они начинают судить и рядить о деле, им малознакомом. Когда-то академик Бабине доказывал невозможность железной дороги, а Огюст Конт утверждал, что никогда не узнают состава небесных светил. Оба ошиблись, так как решительно судили о предмете ими не изученном: Бабине не был техником, а Конт – физиком. В новое время крупные учёные более благоразумны, и совершенно не вмешиваются в незнакомые им области, а всякое новое открытие встречают выжидательно, вместо того, чтобы скороспело восхвалять его или предубеждённо не признавать.
Вопрос об искусственном международном языке стоит как-то в стороне от филологии и лингвистики, хотя и имеет за собою почтенную давность и обширную литературу, начатую Декартом, Коменским и Лейбницем. В последствии этот вопрос занимал пытливую мысль Вольнея, Кур-де-Гебелена Борнуфа, Макса Мюллера и Бреаля. Философы 19 века Ренувье и Навилль также занимались вопросом о международном языке.
В новейшее время сильно возросла литература о международном языке, и число проектов искусственных языков превысило уже 400.
В то время как на Западе видные учёные и мыслители[1] открыто обсуждают этот трудный и важный вопрос, у нас в России он ютится «на задворках», и обречён – подобно спиритизму, вегетарианству, теософии – быть досужим предметом дилетантов и любителей новинок.
Этот вопрос породил даже ряд общественных течений, из которых наиболее известен эсперантизм, но до сих пор эти течения протекают особняком. В России только два официальных представителя науки взглянули основательно на этот вопрос, это – профессор Бодуэн-де-Куртенэ и профессор Р.Брандт; в статьях и брошюрах они показали, что вопрос о международном языке заслуживает полного внимания и отнюдь не относится к утопиям. Две статьи по тому же вопросу – Лесевича и профессора Булича – не обнаруживают у их авторов достаточного знакомства с литературой вопроса и необходимого беспристрастия. Этим до сих пор исчерпывалось отношение русского учёного мира к вопросу о международном языке. Но неожиданно, в прошлом году появляется в многотомном издании большая статья об искусственных языках, сочинённая известным всей читающей России профессором, статья, –по времени своего появления и по характеру – долженствующая сказать «последнее слово» учёного.
К этой статье мы и обратимся сейчас.
Статья занимает главу «Искусственные языки» в сочинении «Вопросы теории и психологии творчества». Т. IV. Язык как творчество. (Психологические и социальные основы творчества речи). Происхождение языка. 1913 г. Харьков.
Эта глава занимает 289-308 страницы.
Сочинитель этой книги состоит в рядах дипломированных учёных, эта книга носит все внешние признаки научного сочинения, потому читатель вправе ожидать научных приёмов и учёного исследования вопросов.
Но, приступая к чтению названной главы, всякий, несколько знакомый с трактуемым предметом, сразу же чувствует, что дело обстоит неладно: чем дальше, тем хуже, и в конце статьи возмущение и стыд за русскую науку охватывают такого читателя.
Для учёного есть только один путь – путь изучения самого предмета или литературы о нём. Сочинительство же по пересказам и по второисточникам, отсебятина вместо знакомства с вопросом, и прочее, что ярко вырисовывается при чтении этой изумительной главы, всё это практикуется лишь в «популярных» журналах дурного пошиба, всё это извинительно лишь в лубочных Пантеонах, Самоучителях и Оракулах.
Пусть речь идёт об искусственных языках, об Эсперанто, т.е. о вещах как бы забракованных частью официальных учёных, – но, раз речь идёт, то это должна быть честная, обоснованная речь, а не лживые измышления и «скатыванье» из чужих второисточников. Кажется, никогда так низко не падала русская наука, как в лице автора названной главы!
Однако перейдём к доказательствам того, что наше возмущение действительно справедливо.
1)Язык Эсперанто появился в России, первый учебник его вышел на русском языке, по-русски же изданы многочисленные учебники и словари Эсперанто, а также пропагандная литература. Естественно и легче всего, поэтому, пользоваться русскому учёному названными русскими изданиями.
Ещё правильнее было бы учёному критику пользоваться изданиями на самом Эсперанто, но… автор совершенно не знаком (!) с этим языком, о котором он судит так решительно.
Однако автор обращается к… противникам Эсперанто, издавшим полемические брошюры на французском и немецком языках.
Если этот странный метод мы приложим к другой области, то, например, выйдет, что русский учёный, приступающий к изучению славянофильства, должен, минуя русскую литературу, обратиться к… немецким и французским памфлетам, направленным против панславизма! Или – учёный, живущий в Китае, должен для изучения китайского быта запастись всяким вздором, написанным о Китае на разных языках… кроме китайского, минуя самую китайскую действительность!
В самом деле, на стр. 289 мы находим список источников автора, среди которых сплошь все иностранные издания противников Эсперанто или авторов других проектов языка.
Отсюда нелепейшие утверждения автора – будто Эсперанто «не имеет правила ударения», будто Эсперанто «столь же труден, как и всякий иностранный язык», будто «эсперантская грамматика не легче французской», будто «для изучения Эсперанто необходимо знать романские, германские и славянские языки», будто «существует эсперантское слово malinvitii», будто «число приставок и вставок достигает 50», будто профессор «Бодуэн-де-Куртенэ потратил на изучение Эсперанто две недели по 12 часов в день, несмотря на свои многоязычные знания», – и т. д.
Если бы автор «языка творчества» приобрёл т.н. ключ Эсперанто, стоющий 2 коп., или любой учебник, тот этот первоисточник не дал бы возможности ему написать большей части нелепостей.
Если же автор считал более «приличным» пользоваться литературой на иностранных языках, то почему не ознакомился с каким-либо учебником или пропагандным изданием, исходящим от заграничных эсперантистов, – не говоря уже о прекрасных книгах Gautherot, Mosh, Sebert, Boirac, Bourlet, Cart, Laisant, Zakrzewski и др.
При бедности русской научной литературы об Эсперанто, автор должен был знать об обширной статье профессора Бодуэна-дэ-Кутенэ, в которой последний (в 1908 г.) исправляет свою ошибку и заявляет, что 2 недели по 12 часов ежедневно он употребил на ознакомление со всем вопросом об искусственных и международных языках и на изучение многочисленных искусственных языков. «На одно Эсперанто, пишет он, я употребил тогда самое большое 20-25 часов…» Такая «научная работа» со второисточниками, к тому же устарелыми, особенно ярко сказалась у одного то же профессора, который писал в 1912 г., в «Коммерческом Обозрении», «что имя Эсперанто не попало даже в малые словари Лярусса!» И это в то время, как с 1909 г. все словари Лярусса ввели объяснение слова Эсперанто.
2)– Это видно из того, что автор не знает десятого (из 16) правила Эсперанто грамматики, что ударение всегда на предпоследнем слоге, но, поверив измышлению противников Эсперанто, долго останавливается на «отсутствии» правил ударения, приводя (откуда?) такие несуществующие слова, как: bona, alta, patro, malinvitii, estimi… Затем, автор совершенно не знает сути Эсперантского словопроизводства, т.к. не понимает, что значат слова: bovino, arbaro, malinvitii (!?)…
3)Ещё одна жемчужина: автор в одном месте насмешливо подчёркивает, что «полный учебник занимает 4 странички самого маленького формата», а в другом – заявляет: «…грамматику французского языка… можно запомнить едва ли с большим трудом, чем грамматику Эсперанто». Если мы вспомним, что грамматику французского языка приходится учить 3-4 года, и (не считая диктантов) содержит не меньше 200 страниц, то справедливость авторского заявления подвергнется большому сомнению. Но ещё убийственнее для автора причина, по которой он считает грамматику Эсперанто столь же трудною, как и французскую, именно он относит к трудностям эсперантской грамматики запоминание смысла производных слов, (например, arbo дерево, aro совокупность, arbaro лес, bovo бык, ino самка, bovino корова). Но при таком понимании грамматики, французская грамматика должна удесятериться против своего среднего объёма, т.к. в неё, по автору, следовало бы включить производные слова в роде: arbaro, bovino, например, mont гора, de piete благочестия, mont-de piete ломбард, pisse мочиться, en lit в постели, pisse en-lit одуванчик, orgue орган, de Barbariе варварийский, orgue de Barbarie шарманка,… таких «французизмов» превеликое множество! То же в немецком, например, Zimmer комната, frau дама; Zimmerfrau женщина. Finger палец, nagel гвоздь, Fingernagel ноготь. То же в русском. Неужели в русскую грамматику входит изучение таких слов, как винная ягода (которая и не винная, и не ягода), морская свинка (не морская, и не свинка), неделя, племянник, и т.д.
Впрочем в Эсперанто нет таких нелепых словосочетаний; хуже чем arbaro, vortaro, bovino, fratino… автор не может найти. Но посмотрим, неужто так трудны и нелогичны эти слова.
Vortaro вполне подобно по строению слову словарь, т.е. совокупность слов, объединённых каким-либо началом. Автор утверждает, что bоvino, fratino, patrino (т.е. как бы по-русски бычиха, братица, овчица) противны нашему обычному пониманию; но, во-первых, странно требовать от международного языка того, к чему мы привыкли в своём родном, а во-вторых, разве не русские это слова: волчица от волк, ослица от осёл, вдовица от вдовец, рабыня, княгиня, гусыня, от раб, князь, гусь и т.п.?
Поэтому, вопреки автору, мы утверждаем, что производство самки или женщины от корня мужского имени вполне в духе нашего языка. И что ещё станет очевидней, если мы вспомним, что в древности были пары слов вроде овен – овца, кур – кура, лис – лиса, и т.д. Чтоб опорочить Эсперанто автор передёргивает очевидности самого русского языка.
Эти примеры, не исчерпывающие всех несообразностей XI главы, более чем ясно показывают, что эти махинации со словами не имеют ничего общего, не только с научным исследованием, но и с простым житейским изучением. Да послужит эта глава печальным образцом того, как нельзя критиковать. Автор за своё нечестное отношение к святому делу научной истины уже наказал сам себя тем, что опубликовал и рассеял по Руси сотни экземпляров злосчастного сочинения «Язык как творчество»!
Примечания править
- ↑ Например, Э. Реклю, В. Оствальд, А. Форель, Ш. Рише и многие др.