Эпоха Ренессанса (Аверченко)
| Эпоха Ренессанса : Утопия |
| Опубл.: 1919. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 11. Салат из булавок. — М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2015. — az.lib.ru • Впервые: Приазовский край, 1919, 3 (16) марта, № 51. |
В один прекрасный день (день этот был, действительно, прекрасный, а не то что как вообще говорится) — в один чудесный, замечательный день — все кончилось.
Так-таки все решительно кончилось: большевизм и всякое вообще жульничество, развал и разруха, лодырничанье, грабеж, гнусность и неразбериха — все прикончилось!
И наступила прекрасная новая жизнь и даже вернее сказать не новая, а старая — порядочная и строго-организованная — от пятачковой стоимости пятачковой булки до уголовной ответственности за грабеж и убийство — о чем все уже и забыли.
И вот в такой-то чудесно-сверкающий день ко мне зашел мой знакомый Скелетов.
— Чертовски захлопотался, — кричал он еще из передней. — Ну, здравствуйте, недорезанный буржуй. А я к вам по делу… Окажите протекцию… Вы знакомы с Размахаевым?
— Как же. Очень хорошо.
— Вот и очень замечательно. А дело в том, что у этого Размахаева есть племянница Нюточка…
— Кажется, есть…
— Наверное есть! Я уже все досконально узнал. А у нее есть жених Чмоков, Григорий. И вот Чмоков сей на будущей неделе едет в Саратов!!..
— Ну, и черт с ним, — нетерпеливо перебил я. — Пусть едет.
— Нет, вы так о Чмокове не говорите. Этот Чмоков может мня облагодетельствовать, а вы ему черта сулите.
— Чем облагодетельствовать?!
— Пусть повезет в Саратов мое письмо для передачи сестре.
— Не понимаю, зачем вам Чмоков, едущий на будущей неделе, — удивился я. — Пошлите по почте!
— По… чем?
— По почте. Наклейте марку и опустите в ящик.
— Марку?! Германскую?
— Русскую! Семикопеечную! Ящик-то — знаете, что это такое?
— Ну, еще бы… Такие деревянные, в столе.
— Не в столе, а на стене, на улице. Не деревянный, а железный… Желтенький такой, знаете?
— Что вы говорите?! Вот замечательно! И, значит, если я опущу письмо в такой ящик — оно получится в Саратове? Что ж тут, электричество, что ли? Держу пари, что в этой штуке за версту пахнет Эдиссоном.
Я долго и терпеливо объяснял бедняге почтовый аппарат дореволюционного времени, тот аппарат, который за время революции совсем испарился из его, скелетовской головы.
Он радовался как ребенок, удивлялся, хлопал в ладоши:
— Это же замечательно! Как просто и — главное — удобно! Этакий желтенький проказник! Здесь бросишь, там получишь, а? У вас пуговиц нет?
— Что-о?
— Нет ли у вас дюжины больших костяных пуговиц для пальто? Я бы дал вам за них марксовское издание «Фауста» Гете.
— На кой черт мне «Фауст»? На кой дьявол вам пуговицы?
— Это, собственно, не мне. Видите ли, я заказал портному брюки за сто рублей. Тридцать пять рублей я решил дать ему машинкой для рубки котлет: двадцать — двумя флакончиками вежеталя, тридцать три рубля — правом пользоваться моим домашним пылесосом в течение недели, а остальные двенадцать рублей хотел дать пуговицами.
— А не проще ли отдать ему все сто рублей деньгами?
— Так я ж и отдаю деньгами: считайте — пылесос, да машинка для рубки котлет, да пуговицы…
— Нет, вы меня не поняли… Отдайте деньгами: знаете, такие продолговатые бумажечки с цифрами 5, 10, 25 и с рисуночком на обеих сторонах.
Скелетов недоверчиво взглянул на меня.
— Что же портной будет делать с этими бумажечками? Ведь их вместо пуговиц к пальто не пришьешь.
— Нет, он отдаст эти бумажечки с рисунком в магазин, и там ему вместо этого дадут пуговиц.
— Скажете тоже! А магазин куда их денет?
Я опять долго и терпеливо пытался объяснять ему принципы денежного обращения в стране. Ахнул бедняга:
— Но ведь это же гениально и просто! Смотрите, какое удобство: вместо того, чтобы тащить к нему мясорубку, вежеталь и пылесос, я кладу в карман такую бумажечку, иду к нему, вынимаю и даю!! Слушайте… А он отдаст мне брюки? А вдруг заупрямится?
Я успокоил его, и он ушел, чуть не приплясывая.
Снова появился ко мне Скелетов через неделю. Первый вопрос его был:
— Вы знаете столярное дело?
— Ни капельки. А что?
— Понимаете — боюсь я постороннему довериться. Паркетину одну нужно мою поднять в гостиной.
— Паркет испортился?
— Нет, не то… А вернее я после вашего объяснения все свое лишнее имущество перевел на такие продолговатые разрисованные бумажечки. Очень удобно. Одного только боюсь… как бы не украли. Вот и задумал всю пачку спрятать под паркет…
— А вы лучше в банке держите.
— Я и сам сначала думал… Но ее легко могут унести…
— Кого?
— А?.. Банку.
Мы с недоумением поглядели друг на друга.
— Не банка, а банк. Вы кладете туда деньги — это дом такой, где люди считают и в книги записывают — и деньги ваши будут в сохранности. И если вы, скажем, положили туда сто тысяч, то через год можете получить сто пять.
— Да что ж им за расчет? Они же сохраняют, да они же еще и лишние деньги за это дают?..
И снова долго и терпеливо объяснял я ему основы банковских операций.
И снова он превратился в соляной столб от изумления и восторга.
— Это что ж такое, а? Вот башка придумала! Ты же сохраняй мои деньги, ты же мне еще и плати! Ай да банкиры! Памятник им надо поставить. Кстати, не найдется ли у вас до завтра финского ножа поострее?
— Зачем вам?
— Кухарку хочу зарезать. Нынче оскорбила меня: дураком назвала.
— С ума вы сошли? Вы хотите, чтобы она оказалась права? Подайте лучше на нее в суд.
— Что подать?
— Ничего не подать — так говорится. Пожалуйтесь в суд, судьи ее и присудят к тюрьме.
— А что ж им за смысл хлопотать, судить, наказывать ее? Ведь она не их, а меня дураком назвала.
Снова были объяснения, снова дикий восторг и изумление. И даже когда он, уходя, спускался с лестницы, до меня доносились его бессвязные восклицания:
— Мозги-то, а? Наполеоны! А говорят — большевики умные. Нет, братец ты мой, не особенно! Сколько лет мы под ними прожили, а они до этого не додумались… Ха-ха… Пусть-ка кто-нибудь в меня теперь выстрелит — сейчас же в суд на него! Пожалуйте бриться! Ха-ха!
Бедная наша Россия… Ты напоминаешь мне мудрого образованного старика, которому от удара хулиганской дубинки отшибло память и который, тряся седой бородой, начинает учиться азбуке…