Эпикуреизмъ и современный интересъ къ нему.
правитьРусской наукѣ, конечно, далеко еще до полноты жизни, какою живетъ наука на Западѣ. Во многихъ областяхъ русская наука едва показываетъ признаки существованія, считая своихъ представителей единицами и едва отвѣчая на самыя насущныя потребности, какія существуютъ въ странѣ относительно извѣстныхъ знаній, а иногда оставляя и эти потребности безъ удовлетворенія. Къ такого рода научнымъ областямъ, живущимъ у насъ особенно скудною жизнью, относится филологія разныхъ наименованій, затѣмъ исторія, философія и даже право, т.-е. къ нимъ относятся болѣе или менѣе всѣ тѣ науки, которыя не принадлежатъ къ такъ называемымъ точнымъ наукамъ и имѣютъ своимъ объектомъ духовную жизнь человѣка и человѣческихъ обществъ. По отношенію къ этимъ наукамъ положеніе дѣла у насъ считается сноснымъ, если находится столько ученыхъ, чтобы можно было всѣ университетскія каѳедры замѣстить преподавателями, при чемъ уже не считается нужнымъ спрашивать, насколько лицо обладаетъ самостоятельнымъ знаніемъ, и не будетъ ли оно, преподавая науку, находиться въ полной зависимости отъ того или другаго ходячаго руководства, нѣмецкаго или французскаго. Собственныя теоріи, системы, даже просто взгляды на науку, добытые самостоятельными изслѣдованіями, считаются роскошью, даже едва ли нужною, въ глазахъ многихъ, скорѣе безполезною и, во всякомъ случаѣ, не внушающею большаго довѣрія, хотя жизнь науки есть ничто иное, какъ постоянное обновленіе теорій и взглядовъ, приносимое новыми и новыми изслѣдованіями. Что же касается этихъ изслѣдованій, то они появляются у насъ не только рѣдко, но и большею частью случайно, т.-е. не вызванныя внутреннимъ движеніемъ науки въ нашей странѣ, являются безъ связи съ тѣмъ, что сдѣлано у насъ раньше, и потому, за малыми исключеніями, пропадаютъ безслѣдно, какъ бы не составляя никакого вклада въ общую сокровищницу науки. Полное отсутствіе спеціальныхъ журналовъ по большей части этихъ наукъ производитъ то, что, за исключеніемъ нѣсколькихъ спеціалистовъ, никто у насъ не имѣетъ возможности и слѣдить, какъ слѣдуетъ, за движеніемъ своей науки въ другихъ странахъ. Такимъ-то образомъ научная жизнь въ Россіи по областямъ историко-филологическимъ и политико-юридическимъ сокращается до того, что едва замѣтна, а тамъ, гдѣ она проявляется, обыкновенно составляетъ лишь отраженіе того, чѣмъ живетъ наука на Западѣ, — отраженіе, слабость котораго стоитъ въ соотвѣтствіи съ наличными условіями нашей національной умственной жизни.
При такомъ положеніи дѣла намъ приходится радоваться всему, что указываетъ на какое-либо среди насъ движеніе въ научныхъ вопросахъ, и не обращать много вниманія на то, возникло ли это движеніе у насъ самостоятельно, или повинуется лишь толчку, данному извнѣ. Слабая и несамостоятельная научная жизнь, все-таки, лучше, чѣмъ полный застой, несли множество вопросовъ, поднимающихся въ ученомъ мірѣ на Западѣ, проходитъ мимо насъ, не оставляя никакого слѣда въ нашей текущей литературѣ, то хорошо и то, что хотя нѣкоторые вопросы останавливаютъ на себѣ наше вниманіе и вызываютъ ихъ обсужденіе.
Передъ нами три брошюры, вышедшія одновременно и относящіяся къ одному и тому же предмету. Двѣ изъ нихъ представляютъ собой публичныя лекціи, читанныя въ двухъ разныхъ городахъ, разными лицами, но объ одномъ и томъ же предметѣ и въ одно и то же время. Это совпаденіе, какъ мы увидимъ, не случайно: случайнымъ можетъ представляться развѣ одновременное съ ними появленіе третьей брошюры, которая, однако, дополняетъ первыя двѣ существеннымъ образомъ и издана какъ бы въ предвидѣніи ихъ появленія. Не было бы ничего удивительнаго, еслибъ одна, другая и третья брошюры появились по какому-нибудь жгучему практическому вопросу, сдѣлавшемуся предметомъ общаго интереса, каковъ, напримѣръ, для многихъ русскихъ городовъ вопросъ водопроводный или каковъ для всей Россіи все еще не рѣшенный вопросъ о реформѣ средняго образованія. Но ничѣмъ подобнымъ лежащія передъ нами брошюры не занимаются, никакого практическаго вопроса текущей жизни не поднимаютъ: тѣмъ удивительнѣе фактъ ихъ одновременнаго появленія въ трехъ разныхъ городахъ Россіи.
Первая брошюра появилась въ Кіевѣ и носитъ заглавіе: философъ Эпикуръ и вновь открытыя его изреченія. Авторъ ея — профессоръ университета св. Владиміра Ю. А. Кулаковскій. Онъ читалъ на указанную тему въ Кіевѣ публичную лекцію 25 марта 1889 года. Другая брошюра вышла въ Одессѣ и озаглавливается такъ: Эпикуреизмъ и его отношенія къ новѣйшимъ теоріямъ естественныхъ и философскихъ наукъ. Она принадлежитъ приватъ-доценту Новороссійскаго университета О. Ѳ. Базинеру, который читалъ на эту тему въ Одессѣ двѣ публичныхъ лекціи: одну 28, я другую 30 марта 1889 года. Наконецъ, третья брошюра носитъ заглавіе: Опроверженіе эпикуреизма. Она вышла въ Казани и принадлежитъ Порф. П. Гвоздеву, бывшему казанскому, а въ настоящее время московскому учителю гимназіи. Это — не публичная лекція, а переводъ двухъ новыхъ книгъ философскаго сочиненія Цицерона: bonorum et malorum (О высшемъ благѣ и злѣ).
Чѣмъ объяснить такой внезапный интересъ къ Эпикуру и такое живое стремленіе познакомить русскую публику съ ученіемъ греческаго философа, о которомъ до сихъ поръ если и заходила рѣчь въ нашей литературѣ, то развѣ мимоходомъ и случайно, хотя слово эпикуреецъ съ давнихъ поръ было однимъ изъ ходячихъ словъ между нами?
Дѣло объясняется очень просто. Въ западно-европейской литературѣ произошло въ послѣдніе годы замѣчательное движеніе къ изученію эпикуреизма и проявилось въ выходѣ крупныхъ трудовъ, имѣющихъ своимъ объектомъ или прямо Эпикура, или его блестящаго представителя въ римской литературѣ, Лукреція. Къ такого рода трудамъ относятся: La morale d’Epcure et ses rapprots avec les doctrines contemporaines М. Гюйо (Guyau), — книга, получившая премію отъ парижской академіи нравственныхъ и политическихъ наукъ и съ 1881 по 1886 годъ выдержавшая три изданія; The atomic Theory of Lucretius, contrasted with modern doctrines of atoms and evolution Дж. Массона (Lond., 1884), — книга, разсматривающая съ знаніемъ дѣла атомистическую теорію Эпикура, изложеннную въ знаменитой поэмѣ Лукреція О природѣ, Ерісиг, сборникъ всего, что до насъ дошло въ греческомъ текстѣ или въ латинскихъ цитатахъ отъ Эпикура, составленный съ мастерскою критикой текста боннскимъ профессоромъ Узенеромъ (Лейпцигъ, 1887 г.). Книга эта породила большое оживленіе въ ученой періодической печати, — оживленіе, которое еще болѣе усилилось, когда въ 1888 году одному изъ австрійскихъ ученыхъ, доктору Вотке, удалось въ Римѣ въ одной изъ греческихъ рукописей ватиканской библіотеки открыть новый сборникъ нравственныхъ изреченій Эпикура, который онъ и обнародовалъ въ вѣнскомъ филологическомъ журналѣ Wiener Studien (1888, 2 Heft). Когда въ это движеніе вошла французская періодическія печать въ лицѣ такихъ важныхъ органовъ, какъ Journal des Savants и Revue des Deux Mondes, гдѣ (въ первомъ) появились статьи извѣстнаго филолога Анри Вейля и (во второмъ) не менѣе извѣстнаго философа Людовика Карро (Carreau), то стало ясно для всѣхъ, что эпикуреизмъ въ современной стадіи вопроса очень интересное явленіе, которымъ стоитъ заняться и русскимъ ученымъ. И вотъ въ одни и тѣ-же дни въ Кіевѣ и въ Одессѣ читаются о немъ публичныя лекціи, а черезъ полгода послѣ того лекціи эти появляются и въ печати. Само собою разумѣется, что почтенные авторы этихъ лекцій своими прежними занятіями были значительно подготовлены въ своей задачѣ (на это имѣются несомнѣнныя доказательства); но не подлежитъ также сомнѣнію, что они не выступили бы со своими лекціями, если бы ихъ не увлекло къ тому пробудившееся въ Западной Европѣ движеніе и не облегчило ихъ труда важными изслѣдованіями. Во всякомъ случаѣ, лекціи ихъ являются у насъ лишь эхомъ голосовъ, раздавшихся въ другихъ мѣстахъ; но это не умаляетъ той заслуги нашихъ ученыхъ, что они рѣшились ознакомить русскую публику съ интереснымъ вопросомъ и ввести желающихъ въ круговоротъ одного изъ тѣхъ умственныхъ движеній, которыми украшается жизнь наиболѣе образованныхъ народовъ Европы. Намъ труднѣе усмотрѣть, насколько былъ вызванъ тѣмъ же движеніемъ почтенный трудъ г. Гвоздева, пожелавшаго дать именно теперь русской публикѣ въ переводѣ одно изъ древнихъ сочиненій, направленныхъ къ опроверженію Эпикурова ученія; но безспорно, что трудъ этотъ явился весьма кстати и, какъ мы полагаемъ, существеннымъ образомъ дополняетъ по данному вопросу труды гг. Кулаковскаго и Базинера.
Эпикуръ принадлежитъ къ интереснѣйшимъ философамъ, когда-либо появлявшимся въ исторіи: принадлежитъ онъ къ нимъ, конечно, не по глубокомыслію и оригинальности своей системы, а по огромному вліянію, какое онъ имѣлъ на человѣчество. Его ученіе о познаніи (каноника) слабо и ничтожно, его физика не самостоятельна и заимствована имъ въ существенныхъ частяхъ у Деморита, господствующій принципъ его нравственной философіи (этики) былъ выставленъ раньше его основателемъ киренейской школы Аристинномъ, несмотря на то, его философская школа получила необыкновенную славу и доставила ея основателю всемірное значеніе. Его система, проведенная имъ во множествѣ сочиненій, изъ которыхъ до насъ не дошло въ цѣльномъ видѣ почти ровно ничего, была встрѣчена въ Древнемъ мірѣ, съ одной стороны, съ необыкновеннымъ энтузіазмомъ, съ другой — съ жесточайшими нападеніями: уже это одно достаточно показываетъ, какъ живо она затронула основы умственной и нравственной жизни древняго человѣчества. Основное положеніе эпикурейской этики, что высшее благо заключается въ удовольствіи, подняло на ноги противъ Эпикура чуть не всѣ философскія школы Греціи, въ особенности стоиковъ, между тѣмъ, ни одна философская школа не привлекала къ себѣ столько послѣдователей, какъ именно эпикурейская. По словамъ древняго историка философіи, Діогена Лаэртскаго (X, 9), цѣлые города не могли бы вмѣстить учениковъ и друзей Эпикура: такъ они были многочисленны еще при жизни учителя. Когда въ Римѣ, подъ конецъ республики, стала чувствоваться потребность въ изученіи греческой философіи, то рядомъ съ непримиримымъ врагомъ эпикурейскаго ученія, Цицерономъ, мы видимъ и восторженнаго почитателя этого ученія въ лицѣ Лукреція, геніальная поэма котораго, прославлявшая до небесъ великаго грека, «красу греческаго народа», какъ величаетъ Лукрецій Эпикура, произвела несравненно большее впечатлѣніе на молодое поколѣніе, чѣмъ безподобная полемика противъ всей эпикурейской системы со стороны знаменитаго оратора. Да Цицеронъ и самъ не прочь былъ признать полное торжество этой системы въ публикѣ, хотя и замѣчаетъ, что если оставить ее безъ опроверженія, то «придется проститься со всякою добродѣтелью» (Le fin., II, 14). Римскіе стоики, по примѣру греческихъ, продолжали борьбу съ эпикуреизмомъ, но сами увлекались ямъ настолько, что въ отношеніи своихъ мыслей незамѣтно переходили изъ стоическаго лагеря въ эпикурейскій, какъ это дѣлаетъ Сенека въ первомъ столѣтіи нашей эры и Маркъ Аврелій — во второмъ. Слабость этого послѣдняго къ эпикуреизму доходила до того, что онъ не отказалъ ему въ каѳедрѣ наравнѣ съ другими философскими каѳедрами, устроенными имъ въ Аѳинахъ. Слабѣли и падали другія философскія школы, но эпикуреизмъ стоялъ на ногахъ, стоялъ до тѣхъ поръ, пока не заставило его замолчать утвердившееся христіанство, съ которымъ онъ велъ на первыхъ порахъ ожесточенную борьбу, какъ принципіальный врагъ всякой религіи. Но едва стала въ новой Европѣ пробуждаться философская мысль, какъ имя Эпикура является знаменемъ освобожденія отъ церковной схоластики, и эпоха Возрожденія насчитываетъ не одного болѣе или менѣе явнаго приверженца эпикурейской школы. Поставленный на ноги въ первой трети XVII столѣтія философомъ Гассенди во Франціи и затѣмъ Гоббсомъ въ Англіи, эпикуреизмъ влился широкою струей въ философію XVIII столѣтія и получилъ новую жизнь въ нашемъ столѣтіи, особенно въ лицѣ англійскихъ утилитаристовъ, начиная съ Бентама и кончая Гербертомъ Спенсеромъ. Къ нравственной системѣ, которая, прежде всего, подѣйствовала на философскіе умы новой Европы, присоединилось (у Спенсера) и вліяніе космологической системы, заимствованной Эпикуромъ у Демокрита, которая, какъ не безъ основанія выражается Гюйо (р. 16), дала «новымъ эпикурейцамъ средства опереться съ своею моралью на законы цѣлаго міра и захватить въ одно и то же представленіе вселенную и человѣка». Атомистическая теорія, которую съ такимъ поэтическимъ блескомъ передаетъ намъ Лукрецій, есть, съ нѣкоторыми измѣненіями, господствующая теорія и всей современной космологіи.
Выше указанные авторы русскихъ брошюръ стараются, каждый по мѣрѣ своихъ силъ и въ своемъ родѣ, ввести читателя въ содержаніе и значеніе этой столь живучей философіи. Но, прежде чѣмъ дать имъ слово, мы считаемъ нужнымъ поговорить съ читателемъ сами, познакомивъ его съ тѣмъ, что есть самаго существеннаго въ содержаніи эпикурейской философіи: тогда лучше предъ нами выяснится и роль каждаго изъ указанныхъ авторовъ въ разъясненіи вопросовъ эпикуреизма.
Кто бы ни говорилъ о философскихъ школахъ, народившихся въ Греціи вслѣдъ за Аристотелемъ и развившихся въ періодъ македонскаго владычества, онъ непремѣнно отмѣчаетъ тотъ фактъ, что господствующій характеръ философіи того времени составляетъ развитіе философіи практической или нравственной и отступленіе на второй планъ философіи теоретической. Объясненіе этого фактами для кого не составляетъ загадки. Лишенная политической самостоятельности, потерявшая вѣру въ боговъ, утратившая гражданскія и военныя доблести, не находившая у себя и семейныхъ добродѣтелей, образованная Греція чувствовала потребность въ какой-нибудь жизненной опорѣ и невольно становилась лицомъ къ лицу съ вопросами о томъ, что же, наконецъ, составляетъ цѣль жизни человѣка, къ чему онъ долженъ стремиться, въ чемъ заключается его истинное счастье, его высшее благо? Прежняя философія, стремившаяся къ познанію вещей въ ихъ сущности и въ ихъ взаимномъ отношеніи, выше всего ставившая теоретическое знаніе, не давала того прямаго руководства на жизненномъ пути, которое теперь, при разложеніи общественной жизни, такъ настоятельно сдѣлалось необходимымъ для отдѣльнаго человѣка, желающаго жить разумною жизнью. Требовалась философія другая, болѣе жизненная, болѣе фактическая, которая такъ или иначе должна была дать человѣку средства стоять на ногахъ среди общаго крушенія прежнихъ основъ гражданской жизни и, если можно, доставить ему внутреннее счастье. На этотъ вопросъ жизни отвѣчало нѣсколько школъ, но важнѣйшее значеніе между ними пріобрѣли слѣдующія три: стоическая, эпикурейская и скептическая.
У насъ рѣчь идетъ о философіи эпикурейской.
Чему училъ Эпикуръ? Какъ онъ велъ человѣка къ истинному счастью?
Въ своей каноникѣ онъ училъ, что единственнымъ источникомъ нашихъ познаній служитъ чувственное воспріятіе и что познаніе, доставляемое намъ чувствами, всегда вѣрно, въ заблужденіе же насъ вводитъ разсудокъ. Въ физикѣ онъ училъ, что въ мірѣ нѣтъ бытія, кромѣ матеріальнаго, что матерія состоитъ изъ атомовъ, которые движутся отъ вѣка въ пустомъ безпредѣльномъ пространствѣ, что количество этихъ атомовъ безконечно, что они, постоянно двигаясь, сцѣпляясь и отталкиваясь, образуютъ безчисленные міры, которые живутъ и погибаютъ безъ всякаго участія боговъ, вообще ни мало не участвовавшихъ въ твореніи; наконецъ, училъ, что душа наша, какъ и тѣло, матеріальна и уничтожается вмѣстѣ съ послѣднимъ. Такимъ образомъ, мы имѣемъ тутъ дѣло съ чистымъ матеріализмомъ, котораго не знала философія Платона и Аристотеля, и уже можемъ) догадываться, въ какомъ духѣ построено было Эпикуромъ ученіе о нравственности, этика, главнѣйшая часть его философіи.
Первое слово этой этики то, что высшее благо жизни есть наслажденіе, наибольшее же зло есть страданіе. Положеніе это, по мнѣнію Эпикура, не требуетъ доказательствъ, такъ какъ оно составляетъ наше непосредственное убѣжденіе, внушаемое намъ самою природой, — убѣжденіе, въ силу котораго мы, какъ и всякая тварь на землѣ, стремимся къ тому, что намъ доставляетъ удовольствіе, и отвращаемся отъ того, что намъ можетъ причинить страданіе. Отсюда понятно само собою, что цѣлью нашей жизни и дѣятельности должно быть стремленіе къ удовольствію. Таковъ принципъ, таковъ исходный пунктъ этики Эпикура.
Взятое въ своей наготѣ, положеніе объ удовольствіи, какъ о цѣли нашей жизни и дѣятельности, заставляетъ смотрѣть на этику Эпикура KanJ на нравственное ученіе, которое имѣетъ очень мало общаго съ истинно" нравственностью и должно было составлять плохую опору для разумной жизни человѣка. Такъ на эту этику и смотрѣли выходившія въ своихъ ученіяхъ изъ другихъ началъ философскія школы Греціи и относились къ ней или съ рѣзкою враждебностью (стоики), или съ презрительнымъ равнодушіемъ (перипатетики). И нѣтъ спора, что безчисленная масса послѣдователей Эпикура, о которой намъ говорятъ древніе писатели, принимала его ученіе именно потому, что этой массѣ гораздо больше улыбался принципъ удовольствія, чѣмъ принципъ суровой добродѣтели, который лежалъ въ основаніи этики стоиковъ. Но что ученіе Эпикура на самомъ дѣлѣ не было безнравственно, это должны были признать, въ концѣ-концовъ, и сами философы, когда періодъ ожесточенной борьбы философскихъ школъ и сектъ прошелъ и между ними стало устанавливаться своего рода примиреніе на почвѣ эклектизма. Мы уже указывали на Сенеку и Марка Аврелія, какъ на людей, которые, несмотря на свой стоицизмъ, относилисъ къ эпикуреизму съ полнымъ уваженіемъ; да и самъ Цицеронъ, непримиримый противникъ эпикурейской секты, отзывался о самомъ Эпикурѣ какъ о человѣкѣ, нравственная чистота котораго неоспорима. Наконецъ, мы имѣемъ интересное признаніе блаженнаго Августина, что и онъ могъ бы принять ученіе Эпикура, еслибъ ему не мѣшала вѣра въ будущую жизнь, которой чуждо Эпикурово ученіе (Confess., VI, 16). Значитъ, въ эпикуреизмѣ, дѣйствительно была не только привлекательность для людей, смотрѣвшихъ на жизнь не съ особенно строгой точки зрѣнія, но и своя чистота, которая привлекала къ нему людей, искавшихъ путей къ нравственному совершенству.
Объявляя, что удовольствіе есть начало и цѣль счастливой жизни, къ которой ведетъ философія, что безъ удовольствія не имѣютъ цѣны и самыя добродѣтели и что добродѣтель хороша именно потому, что ведетъ къ удовольствію, Эпикуръ не хотѣлъ этимъ сказать, что человѣкъ ни о чемъ не долженъ думать, какъ о томъ, чтобы предаваться удовольствіямъ. Основатель эпикурейской школы смотритъ на удовольствіе не какъ любитель веселой жизни, а какъ философъ, который строго различаетъ удовольствія и который не считаетъ истинными удовольствіями излишества, ведущія къ страданіямъ, но прямо требуетъ отъ своихъ послѣдователей ограниченія своихъ потребностей, какъ наиболѣе вѣрнаго пути къ достиженію истиннаго удовольствія, заключающагося въ отсутствіи страданія. Въ этомъ случаѣ онъ идетъ въ явный разрѣзъ съ своимъ предшественникомъ въ философіи удовольствія, съ Аристотелемъ, который считалъ всѣ удовольствія равными и цѣнилъ удовольствіе лишь какъ удовольствіе.
«Между пожеланіями, — говоритъ Эпикуръ, — одни естественны и необходимы, другія естественны, но необходимы, третьи ни естественны, ни необходимы, но происходятъ отъ пустаго мнѣнія. Естественны и необходимы тѣ, которыя имѣютъ цѣлью прекращеніе какого-либо страданія, каково питье для утоленія жажды; естественны, но необходимы тѣ, которыя лишь разнообразятъ удовольствіе, но не уничтожаютъ страданія, каковы роскошныя яства (πολντελῆ σιτία, что г. Базинеръ неправильно переводитъ: потребность къ лакомствамъ); наконецъ, ни естественны, ни необходимы такія, каково желаніе быть почтеннымъ вѣнками и статуями», X, 149). Въ другомъ мѣстѣ (Diog., X, 6) Эпикуръ опредѣляетъ ближе необходимыя удовольствія и прямо говоритъ, что не можетъ представить себѣ блага безъ удовольствій, получаемыхъ вкусомъ, слухомъ, зрѣніемъ, а равно и безъ половыхъ удовольствій. И такъ, естественныя и необходимыя удовольствія Эпикура суть удовольствія чувственныя, удовольствія плоти, какъ онъ самъ выражается, а между ними самое главное, какъ самое существенное, есть удовольствіе желудка: «начало и корень всякаго блага — удовольствіе желудка» (ἀρχὴ καὶ ῥίξα παντὸς ἀγαϑοῦ ἡ τῆς γαστρὸς ἡίονή , Athen. XII, 67; Usener: «Epiс.», p. 278). Оно не есть, въ мысли философа, самое высокое удовольствіе, но за то такое, съ которымъ связаны, какъ онъ выражается, «мудрое и возвышенное» (τὰ σοφὰ καὶ τὰ περιττὰ). И всѣ эти необходимыя удовольствія необходимы лишь потому, что безъ нихъ не можетъ быть другихъ. Не составляя сами по себѣ высшаго блага, они содѣйствуютъ счастливой жизни тѣмъ, что избавляютъ насъ отъ страданій и предоставляютъ намъ возможность искать удовольствій высшаго разряда. Разсматриваемое съ этой точки зрѣнія положеніе о чувственныхъ удовольствіяхъ, какъ существенныхъ и необходимыхъ, не представляетъ ничего такого, за что философъ подлежалъ бы особому порицанію. Лишь бы въ этихъ удовольствіяхъ, которыя Эпикуръ считаетъ подвижными удовольствіями (ἡίδναὶ ἐν κινήσι), имѣющими цѣлью удалить страданіе, и различаетъ ихъ отъ удовольствій прочныхъ, спокойныхъ (καταστηματικαὶ), истинныхъ удовольствій, — лишь бы въ нихъ не было излишества, лишь бы они не выходили за границы необходимаго для поддержанія жизни и здоровья, они законны и имѣютъ свое оправданіе даже въ самомъ возвышенномъ ученіи о нравственности. А Эпикуръ, какъ и стоики, настаивалъ на томъ, что для человѣка нужно очень немного, чтобъ удовлетворить необходимому. «Голосъ плоти, — писалъ онъ, — не алкать, не чувствовать жажды, не зябнуть. Кто это имѣетъ и кто надѣется имѣть въ будущемъ, тотъ можетъ поспорить въ счастьи съ самимъ Зевсомъ». Мѣсто это, извѣстное прежде по цитатамъ нѣсколькихъ писателей, находится и въ новооткрытомъ сборникѣ изреченій (33-е). Въ другомъ изреченіи того же сборника (25-е) говорится: «Бѣдность, измѣряющая себя потребностью природы, есть большое богатство; богатство же, не полагающее себѣ границъ, есть большая бѣдность». Изреченія эти мы находимъ въ томъ или другомъ видѣ и у стоика Сенеки (Ep. ad Luc., I. 14 и 22).
Представитель римскаго стоицизма, сказавши (ibid., 27): divitiae sunt ad legem naturae composita paupertas, — прибавляетъ, что Эпикуръ часто на разные лады повторяетъ эту мысль, которую, по мнѣнію его, Сенеки, нужно бы повторять постоянно, такъ какъ люди никогда не усвоиваютъ ее себѣ достаточнымъ образомъ. Наконецъ, среди тѣхъ же новооткрытыхъ изреченій мы встрѣчаемъ (21-е) такое, которое еще ближе опредѣляетъ отношеніе Эпикура къ вопросу объ удовлетвореніи пожеланій. "Не насиловать нужно природу, а убѣждать ее. Мы будемъ убѣждать необходимыя пожеланія, исполняя естественныя, если они «не принесутъ намъ вреда, а вредныя жестоко порицая».
Такимъ образомъ, мы видимъ, что въ убѣжденіи Эпикура принципъ удовольствія регулируется принципомъ пользы. Польза же требуетъ не только ограниченія удовольствій во избѣжаніе вреда, но и отказа отъ меньшаго удовольствія въ настоящемъ, чтобы вкусить большее и лучшее въ будущемъ. Бываетъ иногда лучше перенести страданіе, чтобы легче достигнуть настоящаго удовольствія.
Удовольствіе и избѣжаніе страданій нужны для того, чтобы человѣкъ пользовался счастливою жизнью. Но чтобы достигнуть такой жизни, нужно быть мудрымъ. Только мудрецъ, т. е. Философъ, знаетъ путь, ведущій къ счастливой жизни. Мудрость освобождаетъ человѣка отъ страха передъ богами и смертью; она учитъ насъ жить сообразно съ природой, не предаваться суетнымъ желаніямъ, обуздывать страсти, быть терпѣливыми, умѣть переносить «и самыя тяжкія страданія, умѣть и прекращать ихъ добровольнымъ выходомъ изъ жизни. Она учитъ насъ добродѣтелямъ, которыя могутъ только увеличить и упрочить наше счастье; она одна можетъ довести насъ до того блаженнаго состоянія, выше котораго нѣтъ блага, до состоянія полнаго душевнаго спокойствія и невозмутимости (ἀταραξία), когда уже не чувствуется страданія. Между добродѣтелями, которыя, кстати сказать, въ эпикурейской системѣ имѣютъ цѣну лишь потому, что служатъ средствомъ къ достиженію удовольствія, Эпикуръ отмѣчаетъ мужество, которое не позволяетъ страданію побѣдить насъ, справедливость, которая позволяетъ намъ жить въ лучшихъ отношеніяхъ съ людьми и избавляетъ отъ боязни зла отъ нихъ, особенно же налегаетъ на дружбу, въ превознесеніи которой онъ былъ неистощимъ, какъ описываютъ сохранившіеся отрывки и свидѣтельства. На этой послѣдней добродѣтели и намъ поэтому стоитъ остановиться нѣсколько долѣе.
„Изъ благъ, какія мудрость заготовляетъ себѣ для блаженства всей жизни, гораздо важнѣе всѣхъ другихъ — цріобрѣтеніе дружбы“. Такъ гласитъ одно изъ изреченій (27-е) Эпикура, вошедшихъ въ число его Главныхъ мнѣній (Κύριαι δοξαι), воспроизведенное также и во вновь открытомъ сборникѣ его изреченій (13-е). Другое изреченіе (78-е) новаго сборника говоритъ: „Благородная душа предается всего болѣе мудрости и дружбѣ: первое изъ этихъ благъ есть смертное, второе же — безсмертное“. У Цицерона защитникъ эпикурейской философіи Л. Манлій Торкватъ приводитъ такое изреченіе Эпикура (De fin.,I, 20): „Изъ всѣхъ вещей, какія мудрость можетъ пріобрѣсти для счастливой жизни, нѣтъ ничего значительнѣе, ничего обильнѣе, ничего пріятнѣе дружбы“. Въ томъ же мѣстѣ Цицерономъ приводится еще новое изреченіе того же философа относительно дружбы: „Противъ боязни постояннаго или продолжительнаго зла укрѣпила нашъ духъ та же самая наука, которая познала, что на преждевременномъ поприщѣ нашей жизни опора дружбы есть самая прочная“. Дружба, какъ и всякая добродѣтель, у эпикурейцевъ разсматривается съ утилитарной точки зрѣнія, но ни о какой добродѣтели Эпикуръ не говоритъ съ большимъ забвеніемъ этой точки зрѣнія, когда говоритъ о дружбѣ. Польза породила дружбу, но дружба и сама по себѣ есть благо: такова истинная мысль нашего философа. „Всякая дружба есть сама по себѣ добродѣтель“ (т.-е. желательна ради себя самой, какъ переводитъ это мѣсто въ Journal des Savants, novembre 1888, а за нимъ и г. Кулаковскій), — говоритъ Эпикуръ въ одномъ изъ новооткрытыхъ изреченій (23-е), хотя» присовокупляетъ: «начало же получила отъ пользы». Торкватъ у Цицерона прямо заявляетъ, что «безъ дружбы невозможна никакая прочная и постоянная пріятность жизни». Поэтому у эпикурейцевъ твердо стояла мысль, что друзей должно любить какъ самихъ себя, что безъ этой искренней любви невозможно сохранить дружбы и что для друга слѣдуетъ приносить всѣ тѣ жертвы, какія человѣкъ приноситъ для себя самого. Между новооткрытыми изреченіями встрѣчается одно (56-е) драгоцѣнное въ этомъ смыслѣ: «Мудрецъ, самъ подвергнутый пыткѣ, не больше страдаетъ, чѣмъ когда видитъ подвергнутаго пыткѣ друга». Но Эпикуръ идетъ еще дальше и говоритъ: «Мудрый, вели потребуется, умретъ за друга» (Diog., X, 121).
И надобно сказать правду, что дружба всегда оставалась священнѣйшею добродѣтелью среди эпикурейцевъ, о чемъ свидѣтельствуетъ даже такой противникъ ихъ, какъ Цицеронъ, не говоря о Сенекѣ. Эпикурейская община жила во взаимной любви и дружбѣ, какихъ не знала въ такой степени никакая другая философская секта. Основатель эпикуреизма самъ служилъ образцомъ вѣрнаго друга всю жизнь свою и не забылъ подать своимъ ученикамъ примѣръ этой добродѣтели и въ свои послѣднія минуты.
Ставши при помощи добродѣтели такъ высоко, мудрецъ Эпикуръ уже не боится ударовъ судьбы, какъ и стоическій мудрецъ (Сіc.: «Tusc. dipp.», III, 20: negat (Epicurus) ullam in sapientem vim esse fortunae), и можетъ считать себя счастливымъ при всякихъ обстоятельствахъ. Его могутъ жечь огнемъ, распинать, причинять всяческія мученія; онъ и на это, по словамъ Эпикура, можетъ воскликнуть: «Какъ это пріятно!» (Cic.,"Tusc.", II, 7, 10, 26, 28; Sen.: «Ер.», 66, 67 и др.). Это, конечно, сказано слишкомъ мило, особенно для эпикурейскаго философа, которому самъ же Эпикуръ во время пытки предоставляетъ роптать и стонать. Но слѣдуетъ замѣтить, что самъ Эпикуръ на смертномъ одрѣ представилъ своимъ ученикамъ доказательство того, что самообладаніе въ минуты страданій, какого можетъ достигнуть мудрецъ, дѣйствительно, можетъ доходить до высокихъ предѣловъ. Сохранился отрывокъ его предсмертнаго письма къ ученику своему Гермарху (Usener, 143, frg. 138), — письма, въ которомъ умирающій, среди страшныхъ болей въ изъязвленномъ желудкѣ и въ мочевомъ пузырѣ, Эпикуръ говоритъ, что онъ проводитъ счастливый и, вмѣстѣ съ тѣмъ, послѣдній день жизни. Цѣль этого письма, о которомъ такъ много говорятъ Цицеронъ, Сенека и другіе (см. ссылки у Узенера, ibid,), было попросить Гермарха — позаботиться, во имя любви къ своему учителю и къ философіи, объ осиротѣлыхъ дѣтяхъ Метродора, главнаго ученика философа. Эта трезвая забота о дѣтяхъ друга въ послѣднія минуты, во время невыносимыхъ болей, несомнѣнно свидѣтельствуетъ о высокомъ самообладаніи философа. Откуда у него бралось оно? На этотъ вопросъ онъ даетъ самъ отвѣтъ, заявляя въ томъ же письмѣ, что эти страшныя боли уравновѣшивались у него душевною радостью при воспоминаніи о бывшихъ у нихъ философскихъ разсужденіяхъ.
Это уравновѣшиваніе страданій воспоминаніями объ испытанныхъ прежде радостяхъ указываетъ намъ на новую сторону въ этикѣ Эпикура. Тутъ мы имѣемъ дѣло не съ удовольствіями тѣла, которыя существуютъ только для настоящаго, а уже прямо съ удовольствіями духа, который одинъ можетъ пользоваться радостями прошедшаго, равно какъ и будущаго. Эти удовольствія духа, какъ постоянныя, какъ такія, которыя всегда можно вызывать, когда требуется парализовать тѣлесныя страданія, Эпикуръ считаетъ высшими удовольствіями и тѣмъ кладетъ существенное различіе между своею школой и киренейской, т. е. школой Аристиппа, который высшее благо полагалъ въ удовольствіяхъ тѣлесныхъ. Но за то этотъ переходъ въ эпикуровой этикѣ къ чисто-духовнымъ удовольствіямъ, какъ къ высшимъ, противники эпикуреизма, и въ ихъ числѣ Цицеронъ, считали находящимися въ противорѣчіи съ основными положеніями эпикуреизма, не допускающими никакой радости, которая не относилась бы къ тѣлу. Вотъ что говоритъ Цицеронъ, обращаясь къ Торквату (De fin., II, 31):
«Какъ вы (эпикурейцы), Торкватъ, ни вертитесь, ничего вы не найдете въ этомъ превосходномъ письмѣ Эпикура (къ Гермарху) такого, что было бы согласно съ его положеніями и соотвѣтствовало бы имъ. Такимъ образомъ, онъ самъ себя обличаетъ, и сочиненія его опровергаются честностью и нравами его самого. Ибо это порученіе дѣтей, эта память о дружбѣ и высокая любовь къ ней, это наблюденіе главнѣйшихъ обязанностей при послѣднемъ издыханіи показываютъ, что человѣку врождена безкорыстная честность, къ которой онъ не манится удовольствіями и не вызывается цѣною наградъ».
Такимъ образомъ, мы приходимъ къ тому, что, взятая въ своей совокупности, эпикурейская этика представляетъ такую систему нравственности, которая, несмотря на различіе въ исходной точкѣ, во многомъ приближается къ нравственности стоиковъ. Если ея исходная точка не высока, то она, во всякомъ случаѣ, не ниже исходной точки утилитаристовъ новаго времени, представляемыхъ, главнымъ образомъ, шотландскою и англійскою философіей. Всѣ эти утилитаристы, не исключая и самаго возвышеннаго между ними, Джона Стюарта Милля, признаютъ, что цѣль жизни — счастіе и что критеріемъ достоинства человѣческихъ дѣйствій служитъ польза. Дѣло только въ томъ, что новѣйшіе утилитаристы, — по крайней мѣрѣ, въ лицѣ важнѣйшихъ своихъ представителей, — переходятъ отъ идеи личнаго счастья къ общему и отъ идеи личной пользы къ пользѣ общественной, какъ къ главному критерію нравственной жизни. Эпикурова же этика этой идеи общаго счастья и критерія общей пользы не имѣла.
Согласно условіямъ своего возникновенія, практическая философія македонской эпохи вообще стремилась не къ тому, чтобъ провести въ гражданское общество, въ государство принципы разумной жизни, а къ тому, чтобы въ этомъ гражданскомъ обществѣ, въ которомъ человѣческія отношенія были исполнены лжи, неестественности и превратности, дать точку опоры человѣку, желающему жить разумною и по возможности естественною жизнью. И эта точка опоры открывалась не въ томъ или другомъ политическомъ устройствѣ, въ общественныхъ установленіяхъ и законахъ государства, а въ субъективной совѣсти лица, смотрящаго на жизнь съ высшей, съ философской точки зрѣнія. Соотвѣтственно такому взгляду на вещи, эпикурейцы не считали нужнымъ вмѣшиваться въ политику и занимать государственныя или общественныя должности: все это только мѣшаетъ истинному назначенію человѣка, какъ они его понимали. Отъ законовъ и отъ власти мудрый не требуетъ ничего больше, какъ защиты отъ нападеній другихъ людей. Поэтому къ формѣ правленія послѣдователь эпикуреизма равнодушенъ, и македонская монархія, которая такъ сильно давала себя чувствовать греческимъ общинамъ, не встрѣчала со стороны эпикурейцевъ никакого протеста, а скорѣе встрѣчала сочувствіе, такъ какъ, подавляя въ греческихъ городахъ политическую жизнь, она давала больше простора личности, не желавшей посвящать себя дѣламъ общественнымъ. Мудрый Эпикуръ находитъ центръ тяжести жизни не въ государствѣ, а въ самомъ себѣ, и стремится къ такому устройству своей личной жизни, чтобы результатомъ его дѣйствій было его личное удовольствіе, наслажденіе душевнымъ спокойствіемъ. Такая цѣль, конечно, не можетъ быть достигнута безъ правильныхъ отношеній къ другимъ людямъ. Поэтому онъ не долженъ нарушать интересовъ тѣхъ, съ кѣмъ онъ входитъ въ столкновеніе, чтобъ и его интересы не были нарушаемы. Возставая противъ несправедливости, Эпикуръ прямо говоритъ, что она — зло не само по себѣ, а потому, что держитъ человѣка подъ страхомъ могущаго постигнуть его наказанія. «Человѣкъ справедливый, — говоритъ онъ, — не доступенъ смущенію, несправедливый же полонъ безпокойства» (Главныя мнѣенія, XVII; новооткрытый сборникъ, 12). Правда, Эпикуръ идетъ и дальше того побужденія къ справедливости, что нарушеніе ея влечетъ за собой возмездіе или заставляетъ его опасаться, и, въ концѣ-концовъ, признаетъ, что справедливость хороша и сама по себѣ, хороша такъ, что водворяетъ въ душѣ гармонію, производя равновѣсіе между пожеланіями и страстями; но и здѣсь онъ также руководится идеей личнаго блага и личнаго совершенства, а не блага и совершенства общественнаго.
Одно изъ новооткрытыхъ изреченій Эпикура (52-е) гласитъ: «Философія (въ рукописи, вмѣсто φιλοσοφία, ошибочно стоитъ φιλία, дружба, какъ это указано Вейлемъ) обходитъ вселенную, громко призывая всѣхъ насъ пробудиться къ блаженной жизни».
Эти громкія слова показываютъ, какое значеніе основатель эпикурейской школы придавалъ своему ученію. Онъ смотрѣлъ на него какъ на всемірную религію, воспринимая которую каждый можетъ найти убѣжите и спасеніе. Эпикуреизмъ и былъ религіей, но такою, которая не нуждалась во вмѣшательствѣ въ дѣла человѣческія божескихъ силъ, хотя и признавала эти силы существующими. Боги Эпикура проводили жизнь въ состояніи блаженства и покоя. Блаженная жизнь доступна и для людей, но только для тѣхъ, которые будутъ жить по правиламъ мудрости. Правила эти были изложены Эпикуромъ во множествѣ сочиненій, о которыхъ мы знаемъ только по заглавіямъ, да по нѣкоторымъ выпискамъ изъ нихъ и указаніямъ писателей. Сохранились въ цѣлости три письма къ друзьямъ, затѣмъ существуетъ небольшое собраніе изреченій, извѣстныхъ подъ именемъ Κύριαι δοξαι, Главныя мнѣнія. Это собраніе, составленное Діогеномъ Лаэртскимъ и обращавшее на себя вниманіе еще въ древности, дошло до насъ въ количествѣ сорока изреченій. Сдѣлано оно было не самимъ Эпикуромъ, а его учениками, и составляло въ глазахъ послѣдователей эпикуреизма своего рода евангеліе. Теперь, какъ мы знаемъ, явился на свѣтъ новый сборникъ изреченій, болѣе полный, состоящій изъ восьмидесяти одного изреченія, изъ которыхъ нѣкоторыя уже были намъ извѣстны и частью заимствованы изъ прежняго сборника — Κύριαι δοξαι. Эти новыя изреченія заимствованы, какъ полагаетъ Узенеръ, изъ переписки Эпикура съ его учениками, но заимствованы, но мнѣнію того же ученаго, не эпикурейцемъ, а скорѣе стоикомъ, имѣвшимъ въ виду умѣрить ими строгость стоической морали. Озаглавливаются эти изреченія: Επικούρου προσφώνησις, что можно передать по-русски: Воззваніе Эпикура. Всѣ они нравственнаго характера и представляютъ эпикурейское ученіе, такъ сказать, въ лучшемъ, наиболѣе пріемлемомъ видѣ. Между ними, однако, нѣтъ слѣдующаго, заключающагося въ раннемъ сборникѣ (5-е): «Нельзя жить пріятно (счастливо) безъ того, чтобъ не жить благоразумно, хорошо и справедливо, какъ нельзя жить благоразумно, хорошо и справедливо безъ того, чтобы не жить пріятно (счастливо)». Это заявленіе Эпикура можно дополнить другимъ его заявленіемъ, которое хотя и не вошло въ сборникъ Главныхъ мнѣній, но передается, разными писателями, начиная съ Діогена Лаэртскаго (X, 138), именно: «Одна добродѣтель не отдѣлима отъ удовольствія, все же прочее отдѣляется отъ него, такъ какъ смертно».
Съ такимъ заключеніемъ эпикурейской системы не только можно, но и пріятно согласиться.
Обратимся теперь къ авторамъ русскихъ брошюръ объ эпикуреизмѣ.
Главный интересъ брошюры профессора Кулаковскаго заключается въ томъ, что онъ привелъ въ русскомъ переводѣ не малое количество изреченій Эпикура, находящихся въ новооткрытомъ сборникѣ. Было бы лучше, если бы онъ привелъ ихъ еще больше, прибавивъ къ нимъ и изреченія сборника Главныхъ мнѣній. Его брошюра выиграла бы черезъ то въ полнотѣ, и тогда слишкомъ общіе и отрывочные штрихи, какими онъ рисуетъ философію Эпикура, были бы болѣе умѣстны. А эти штрихи, дѣйствительно, слишкомъ общи и отрывочны. Конечно, не легко было въ одной публичной лекціи представить обстоятельный очеркъ философской системы, но не легко также слушателямъ публичной лекціи или читателямъ брошюры удовлетвориться такою общею характеристикой Эпикурова ученія:
«Внутреннимъ дѣйствующимъ мотивомъ философіи Эпикура было стремленіе успокоить тревогу человѣческаго духа. И нельзя не признать, что онъ вложилъ въ свое ученіе принципы, которые могли принести успокоеніе многимъ. Ученіе это отвлекало (?) умъ человѣка отъ пытливаго изученія природы. Оно объясняло міръ въ цѣломъ и въ частныхъ его феноменахъ одною общею отвлеченною теоріей и внушало полное равнодушіе къ отдѣльнымъ явленіямъ, утверждая, что они или безразличны, или абсолютно ясны для того, кто способенъ постигнуть эту общую теорію. Знаніе о мѣрѣ въ системѣ Эпикура было полное для адепта его школы. Далѣе, провозглашая тщету всѣхъ людскихъ стремленій въ устроеніи своего общежитія, въ исканіи политическаго и общественнаго идеала, выводя гражданина изъ государства, взирая съ презрѣніемъ даже на семейный союзъ, Эпикуръ отымалъ у человѣка, быть можетъ, самую главную причину тревоги его духа, освобождая его отъ всѣхъ запросовъ, на которые наводитъ его общежитіе. Наконецъ, замыкая кругозоръ человѣка его конечнымъ существованіемъ и интересами устроенія индивидуальнаго благополучія, отсѣкая всякія другія цѣли, кромѣ заботы о настоящемъ, внушая, что каждый моментъ есть самъ себѣ цѣль, ибо онъ есть подлинное, истинное бытіе, проповѣдуя и на своемъ примѣрѣ осуществляя обсолютную умѣренность въ хотѣніяхъ и потребностяхъ, Эпикуръ отвлекалъ человѣка отъ внѣшняго міра, уводилъ его внутрь себя самого, указывалъ ему ясную и легко достигаемую цѣль. Въ этихъ основныхъ чертахъ, характеризующихъ эпикуреизмъ, была не малая привлекательная сила. Ученіе это могло манить къ себѣ какъ апатичныхъ и робкихъ, такъ и высокомѣрныхъ, какъ разбитыхъ жизнью и извѣрившихся въ ней, такъ и чистыхъ энтузіастовъ. Для многихъ могло оно являться тихою пристанью, готовою успокоить смятенія и боренія жизни» (стр. 15 и 16).
Въ своей лекціи или брошюрѣ проф. Кулаковскій счелъ нужнымъ коснуться и побочныхъ вопросовъ, относящихся къ эпикуреизму, какъ-то: судьбы этой школы, причины ея продолжительной жизненности, взглядовъ нѣкоторыхъ ученыхъ на этотъ вопросъ, и даже затронуть отношеніе эпикуреизма къ современности. Все это, правда, высказано живо и краснорѣчиво, но бѣда въ томъ, что даетъ о дѣлѣ лишь самое поверхностное понятіе. Впрочемъ, и то нужно сказать, что авторъ брошюры говоритъ объ эпикуреизмѣ не совсѣмъ въ первый разъ. Два года тому назадъ онъ говорилъ о немъ по поводу поэмы Лукреція. Мы увѣрены, что настоящая брошюра прочтется любителями древней философіи съ интересомъ, и намъ особенно пріятно, что авторъ ея умѣетъ находить въ древней филологіи живыя и интересныя темы.
Брошюра г. Базинера больше и содержательнѣе. Это и понятно: она даетъ не одну, а двѣ публичныхъ лекціи. Авторъ ея сосредоточилъ свое вниманіе на философской поэмѣ Лукреція и передаетъ содержаніе послѣдней съ большою подробностью, даже переводя выдающіяся мѣста стихами. Такимъ образомъ, здѣсь читатель знакомится съ существенными чертами физики Эпикура, обнимающей исторію образованія міра, неорганическаго и органическаго, вмѣстѣ съ исторіей человѣческой культуры. При этомъ космологическое ученіе Эпикура г. Базинеръ приводитъ въ связь съ современнымъ состояніёмъ и направленіемъ этихъ знаній, что придаетъ изложенію имъ Эпикурова ученія особенный интересъ. Для этой цѣли онъ пользовался нѣсколькими современными изслѣдованіями и, главнымъ образомъ, книгой Массона объ атомистической теоріи Лукреція. Выходитъ, что многое изъ важнѣйшихъ истинъ настоящаго времени о мірѣ высказывается съ замѣчательною рельефностью Лукреціемъ, этимъ наиболѣе горячимъ между римлянами приверженцемъ эпикуреизма. Сюда относится, прежде всего, ученіе о безпредѣльности вселенной, о которомъ Лукрецій высказывается въ слѣдующихъ замѣчательныхъ стихахъ:
«Но предположимъ пока, что пространство имѣетъ границы.
Еслибъ теперь кто-нибудь побѣжалъ на край всего свѣта
И съ того мѣста пустилъ стрѣлу бы быстрокрылую дальше
Изо всѣхъ силъ своихъ рукъ, то надо признать, что она тамъ
Или наткнется на что и тогда остановится тотчасъ,
Или же вдаль улетитъ и достигнетъ назначенной цѣли.
Но какое бы ты ни принялъ изъ двухъ этихъ данныхъ,
То и другое тебѣ преграждаетъ исходъ, и ты долженъ
Мнѣнія быть моего, что міръ имѣетъ,
Ибо или есть что-нибудь, что стрѣлѣ воспрепятствовать можетъ
До того мѣста достигнуть, куда она пущена, или
Въ даль улетаетъ она. Въ обоихъ изъ случаевъ этихъ
Ясно какъ день, что пустили ее не съ самаго края.
Такъ разсуждая, иду я съ тобою все дальше и дальше,
И гдѣ бы ты ни поставилъ предѣлы послѣдніе міра,
Всюду вопросъ задаю я тебѣ: что случится съ стрѣлою?
Такъ, наконецъ, докажу я тебѣ, что нигдѣ невозможно
Міру границъ положить, что вездѣ въ немъ стрѣла улетаетъ» *(І, 968—983).
Къ современнымъ истинамъ относится и высказанное Лукреціемъ положеніе о постоянномъ сохраненіи живой силы, о вѣчности матеріи, о вѣчности ея движенія, а также о томъ, что все на свѣтѣ совершается по вѣчнымъ законамъ природы. Превознося Эпикура, Лукрецій, между прочимъ, говоритъ:
«Взоромъ духовнымъ мудрецъ обозрѣлъ необъятность вселенной
И оттуда извлекъ бытія сокровенныя тайны.
Онъ, побѣдитель, училъ насъ тому, что можетъ случиться,
Что не можетъ на свѣтѣ по высшимъ законамъ природы,
И въ предѣлахъ какихъ пребываетъ все неизмѣнно» (I, 4—77).
Сюда же относится мысль о законѣ одинаково скораго паденія тѣлъ въ безвоздушномъ пространствѣ и положеніе о существованіи безчисленнаго множества міровъ. Даже законъ о борьбѣ за существованіе, эта слава Дарвина, былъ извѣстенъ эпикурейской школѣ. Вотъ какъ разсуждаетъ Лукрецій по этому вопросу:
«Многіе виды животныхъ тогда должны были гибнуть,
Такъ какъ они не могли размножаться все новымъ потомствомъ,
Ибо тѣ виды, что нынѣ еще наслаждаются жизнью,
Всѣ сберегла съ начала вѣковъ или хитрость ума ихъ,
Или же мужество, иль, наконецъ, ихъ подвижность и ловкость.
Многія, кромѣ того, приносили намъ явную пользу
И потому сохранились до днесь подъ нашей охраной.
Храбрость защитила льва и всякаго хищнаго звѣря,
Хитрость — породу лисицъ, а проворныя ноги — оленя.
Но за то чуткій и бдительный песъ, этотъ сторожъ вѣрнѣйшій
И всѣ породы животныхъ, что тяжести возятъ и носятъ,
Овцы, дающія шерсть, а также скотъ крупный рогатый, —
Всѣ тѣ охотно спаслись отъ звѣрей подъ нашу защиту,
Чтобы въ спокойствіи жить и питаться безъ всякой заботы
Кормомъ обильнымъ, что мы имъ даемъ въ награду за пользу.
Тѣ же, которыхъ природа способностью не одарила
Силой своей сохранять себѣ жизнь и найти пропитанье,
Или же намъ приносить чѣмъ-нибудь несомнѣнную пользу,
Такъ чтобъ за это и мы сохранить и беречь ихъ старались,
Тѣ становились, конечно, добычей другихъ постепенно,
Путаясь въ узахъ судьбы роковой, пока къ вырожденью
Полному ихъ привела неизбѣжная цѣпь обстоятельствъ» (V, 852—884).
Исторія постепеннаго развитія человѣчества изъ дикаго состоянія была себѣ представляема Лукреціемъ въ томъ же видѣ, какъ она представляется и новыми историками культуры, и г. Базинеръ видитъ въ авторѣ поэмы О природѣ перваго провозвѣстника современной идеи. Переходя нравственному ученію Эпикура, г. Базинеръ разсматриваетъ его кратко, но послѣдовательно, приводя его въ связь съ утилитарною этикой нашего времени, и заключаетъ свое разсужденіе такими словами:
«Съ помощью эволюціонной идеи, уже на половину выясненной въ физикѣ Эпикура, какъ и въ его этикѣ, но достигшей полной силы лишь благодаря громаднымъ успѣхамъ современнаго естествознанія, новѣйшая этика пытается рѣшить вопросъ о конечной цѣли человѣческой нравственности, поставивъ въ основу ея принципъ альтруизма, вмѣсто первоначальнаго принципа человѣческаго эгоизма. Этою идеей дана наилучшая критика эпикурейской этики. Только благодаря этою идеѣ, она достигнетъ вполнѣ высоты нравственнаго сознанія, назначеніе котораго руководить внутреннею жизнью человѣчества и вести ее къ дальнѣйшему совершенству» (стр. 53).
Брошюра г. Базинера представляется намъ ученою работой, заслуживающею вниманія. Несмотря на небольшой объемъ, она потребовала отъ ея автора не мало труда, о которомъ свидѣтельствуетъ въ достаточной степени и то, что авторъ нелегкіе гекзаметры Лукреція передаетъ стихами: этимъ онъ показываетъ, что изучилъ Лукреція не только внимательно, но и съ любовью. Ему, человѣку не вполнѣ русскому по рожденію и воспитанію, стихи эти, конечно, достались не легко: тѣмъ больше чести его трудолюбію и желанію быть полезнымъ русской литературѣ.
Мы говорили, что лекціи объ эпикуреизмѣ гг. Булаковскаго и Базинера хорошо дополняетъ трудъ г. Гвоздева, знакомящій нашу публику въ гладкомъ и легко читаемомъ русскомъ переводѣ съ полемическимъ трактатомъ Цицерона противъ эпикурейской школы. Это сочиненіе Цицерона для насъ тѣмъ важнѣе, что оно составлено по источникамъ, которые не дошли до насъ, и ставитъ насъ лицомъ къ лицу съ борьбою философскихъ школъ древности по крайне жгучему тогда вопросу о высшемъ благѣ, — по вопросу, которымъ въ той или другой формѣ никогда не перестанетъ съ особеннымъ интересомъ заниматься образованное человѣчество. Мы приглашаемъ читателя самого познакомиться съ сдѣлавшимся для него теперь столь доступнымъ трактатомъ Цицерона. Трактатъ этотъ, въ которомъ разбираются основныя положенія эпикуреизма, быть можетъ, лучше, чѣмъ наша статья, введетъ желающаго въ пониманіе вопроса.