Эндимион (Дизраэли)/ДО

Эндимион
авторъ Бенджамин Дизраэли, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Endymion, опубл.: 1880. — Источникъ: az.lib.ru • Издание Е. Н. Ахматовой. — Санкт-Петербург, 1882.

Дизраэли.

ЭНДИМІОНЪ.

ИЗДАНІЕ Е. Н. Ахматовой. САНКТПЕТЕРБУРГЪ. Въ типографіи А. А. Краевскаго (Бассейная, № 2). 1882.

Quicquid agunt homines.
Что только дѣлаютъ люди.

Глава I.

Въ великолѣпную теплую ночь въ началѣ августа, человѣкъ, завернутый въ плащъ, потому что онъ былъ во фракѣ, вышелъ изъ клуба въ Сент-Джемской улицѣ тогда такой знаменитой. Не прошелъ онъ и половины улицы, когда, встрѣтивъ пріятеля, вдругъ остановился.

— Я васъ искалъ вездѣ, сказалъ онъ.

— Въ чемъ дѣло?

— Мы не можемъ разговаривать здѣсь.

— Не пойти ли намъ къ Вайту?

— Я сейчасъ оттуда, и между нами, я предпочелъ бы находиться съ вами вдвоемъ. Теперь тепло, какъ въ полдень. Перейдемъ чрезъ улицу на Сент-Джемскую площадь. Это всегда моя идея объ уединеніи.

Они перешли чрезъ улицу и на углу Сент-Джемской площади встрѣтили нѣсколько человѣкъ, только что вышедшихъ изъ Брукскаго клуба. Эти поклонились пріятелямъ, проходя мимо, и сказали:

— Отличное извѣстіе изъ Чисвика^[1] — лордъ Говардъ говоритъ, что начальникъ будетъ въ Даунингской улицѣ въ понедѣльникъ.

— Я о Чисвикѣ и буду говорить съ вами, сказалъ человѣкъ въ плащѣ, взявъ подъ руку своего спутника и продолжая итти. — То что я вамъ скажу извѣстно только тремъ лицамъ и это самая священная тайна. Ничто кромѣ нашей дружбы, не могло дать мнѣ права сообщить это вамъ.

— Надѣюсь, что это что-нибудь къ вашей выгодѣ, сказалъ его спутникъ.

— Вовсе нѣтъ; я думаю о васъ. Послѣ нашего политическаго отчужденія, я не имѣлъ ни одной спокойной минуты. Съ самой коллегіи Христовой Церкви до этого несчастнаго апоплексическаго удара, разстроившаго министерство, которое продолжалось пятнадцать лѣтъ и могло продолжаться еще пятнадцать, мы всегда работали вмѣстѣ. Самое дорогое мое желаніе, чтобы мы опять соединились. Кризисъ подъ рукою. Я желаю, чтобы вы воспользовались имъ. Знайте же, то, что сейчасъ говорили о Чисвикѣ, вздоръ. Его болѣзнь безнадежна и объ этомъ сообщено королю.

— Безнадежна!

— Вѣрьте этому. Мой другъ прямо узналъ это изъ Котеджа.

— Я думалъ, что ему дана миссія, сказалъ его товарищъ съ волненіемъ: — а люди, имѣющіе миссію, не исчезаютъ, пока не исполнятъ ее.

— Но почему вы думаете это? Какъ часто я спрашивалъ васъ о причинахъ подобнаго убѣжденія! Основанія никакого нѣтъ. Человѣкъ вѣка ясно, герцогъ, спаситель Европы, въ полномъ цвѣтѣ возраста и съ желѣзнымъ здоровьемъ.

— Спасеніе Европы дѣло прошлаго поколѣнія, сказалъ его товарищъ. — Намъ нужно теперь что-нибудь другое. Предметомъ нашихъ настоящихъ мыслей должно быть спасеніе Англіи.

— Англіи, да когда же дѣла казались прочнѣе? Кромѣ разладицы между нашими, которая теперь уладится, нѣтъ никакой причины для безпокойства.

— У меня есть большая, сказалъ его другъ.

— У васъ прежде не было никакихъ, Сидни. Какія необыкновенныя открытія могли вы сдѣлать въ три мѣсяца службы въ полувигскомъ. министерствѣ.

— Вашъ упрекъ справедливъ, хотя огорчаетъ меня. И признаюсь вамъ, что, когда я рѣшился сдѣлаться послѣдователемъ Каннинга и присоединиться къ его новымъ союзникамъ, я чувствовалъ угрызеніе совѣсти. Я выросъ въ лагерѣ тори; тори ввели меня въ парламентъ и дали мнѣ мѣсто; я жилъ съ ними и любилъ ихъ; мы вмѣстѣ обѣдали и подавали голоса, вмѣстѣ язвили нашихъ оппонентовъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ послѣ смерти Кестльри, къ которому, такъ же какъ и вы, я былъ очень привязанъ, я очень безпокоился за положеніе нашей партіи и будущей страны. Я старался выкинуть это изъ головы, и наконецъ ухватился за Каннинга, казавшагося именно такимъ человѣкомъ, который нуженъ для переходнаго вѣка.

— Но переходнаго къ чему?

— Его заграничная политика была либеральна.

— Такая же, какъ и у герцога; такая же, какъ и у бѣднаго милаго Кестльри; ничто не могло быть несправедливѣе, какъ притворное мнѣніе будто между, ними была какая-нибудь разница — это хитрость виговъ посѣять раздоръ въ нашихъ рядахъ. Что же касается домашнихъ дѣлъ, никто не былъ тверже противъ парламентской реформы, между тѣмъ, какъ за церковь онъ стоитъ и не дѣлаетъ никакихъ уступокъ, хотя, можетъ быть, время отъ времени произноситъ, какъ многіе изъ насъ, безвредную рѣчь въ пользу правъ католиковъ.

— Ну, мы не станемъ продолжать теперь нашихъ прежнихъ препинаній, любезный Феррарсъ, особенно если правда, какъ вы говорите, что мистеръ Каннингъ лежитъ теперь на смертномъ одрѣ.

— Если! Говорю вамъ, что въ эту минуту, можетъ быть, все кончено. — Я потрясенъ до глубины души.

— Конечно, это для васъ большой ударъ, возразилъ Феррарсъ: — и я желалъ облегчить его. Вотъ почему я васъ отыскивалъ. Король разумѣется пошлетъ за герцогомъ, но могу сказать вамъ, что будетъ желаніе воротить друзей, оставившихъ насъ, по-крайней-мѣрѣ, молодыхъ и много обѣщающихъ. Если вы не будете дремать, я не вижу причины почему вамъ неостаться на своемъ мѣстѣ.

— Я не увѣренъ, чтобы король послалъ за герцогомъ.

— Это вѣрно.

— Ну, сказалъ задумчиво его товарищъ: — можетъ быть это фантазія, но я никакъ не могу преодолѣть сознанія, что эта страна и вообще весь свѣтъ, находятся наканунѣ великой перемѣны — и не думаю, чтобы герцогъ годился для этой эпохи.

— Я не вижу причины почему должна быть какая-нибудь большая перемѣна; и ужъ, конечно, не здѣсь, сказалъ Феррарсъ. — Здѣсь мы перемѣнили все, что требовалось. Пиль, смягчилъ уголовное законодательство, Гускиссонъ возвысилъ торговую политику и хотя я самъ готовъ еще болѣе способствовать пониженію пошлинъ на иностранные товары, никто не можетъ опровергать, что въ этомъ отношеніи правительства опередило общественное мнѣніе.

— Все это покоится на слишкомъ узкомъ основаніи, сказалъ его товарищъ. — Мы привыкли къ исключительности, и конечно, таможня въ Англіи сила, но пусть вдругъ какое-нибудь событіе заставитъ націю чувствовать или думать, и все это можетъ исчезнуть, какъ сонъ.

— Что можетъ случиться? Такія дѣла, какъ луддитское^[2] не случаются два раза въ одно столѣтіе, а спитльфильдскіе мятежи теперь невозможны съ новой политикой Пиля. Страна занята и благоденствуетъ, а не будь этого, поземельный интересъ, всегда поддержитъ порядокъ.

— Онъ въ силѣ и уже давно; но теперь есть другіе интересы кромѣ поземельнаго.

— Есть интересъ колоніальный и корабельный, сказалъ Феррарсъ: — и оба на нашей сторонѣ.

— Я думалъ не о нихъ, сказалъ его товарищъ. — Увеличеніе народонаселенія, и народонаселенія, незанятаго обработываніемъ земли, и всѣ послѣдствія подобныхъ обстоятельствъ мелькаютъ въ моей головѣ.

— Не слишкомъ увлекайтесь доктринами, любезный Сидни; мы съ вами практическіе люди. Мы должны имѣть дѣло съ существующимъ, съ крайне настоятельнымъ; а въ эту минуту ничего не можетъ быть настоятельнѣе составленія новаго министерства. Я желаю только видѣть васъ его членомъ.

— Ахъ! сказалъ его товарищъ со вздохомъ: — неужели вы думаете, что это такъ близко?

— О чемъ же мы говоримъ все это время, любезный Сидни? Выкиньте изъ головы всѣ сомнѣнія, и если возможно всѣ сожалѣнія; мы должны имѣть дѣло съ фактами, и не далѣе, какъ завтра.

— Я все думаю, что у него была миссія, сказалъ Сидни со вздохомъ: — хотя бы только она состояла въ томъ, чтобы внушить народу надежду.

— Я не вижу, чтобы онъ могъ сдѣлать что-нибудь болѣе, сказалъ Феррарсъ: — и не думаю, чтобы его министерство продлилось эту сессію. Однако, я долженъ теперь проститься съ вами, мнѣ надо еще зайти на скверъ. Подумайте хорошенько о томъ, что я сказалъ, и дайте мнѣ знать, какъ можно скорѣе..

Глава II.

Зенобія была царица Лондона, моды и торійской партіи. Когда она не давала большихъ празднествъ или не бывала на нихъ, она была всегда дома для короткихъ друзей; и такъ какъ она рѣдко удостаивала своимъ присутствіемъ собранія у другихъ, она почти всегда по вечерамъ принимала посвященныхъ. Быть ея неприглашеннымъ гостемъ при подобныхъ обстоятельствахъ, доказывало тотчасъ, что вы вошли въ самый высокій кругъ общественнаго рая.

Зенобія сидѣла на великолѣпномъ диванѣ, обложенная подушками, и какое-то знатное лицо, сѣдое и въ синей лентѣ, получившее позволеніе раздѣлить почесть этого важнаго мѣста, слушало ея оживленную и вдохновенную рѣчь. Какой-то посланникъ въ креслѣ, которое было поставлено предъ нею, слушая повидимому съ большимъ вниманіемъ оракула, время отъ времени вставлялъ замѣчаніе, вѣжливое, а иногда и циническое. Подальше нѣсколько очень знатныхъ дамъ были окружены избранной группой знатныхъ, модныхъ и знаменитыхъ людей; и время отъ времени слышался серебристый смѣхъ, а время отъ времени тихій вздохъ. Слуги скользили по амфиладѣ лѣтнихъ комнатъ, съ шербетами и мороженымъ, иногда входила дама и кланялась Зенобіи, а лотомъ присоединялась къ общей группѣ, а иногда входилъ мужчина, прижималъ руку Зенобіи къ губамъ и исчезалъ.

— Я желаю заставить васъ понять, сказала Зенобія: — что реакція есть законъ жизни, и что мы находимся наканунѣ большой реакціи. Послѣ смерти лорда Кестльри, у насъ было пять лѣтъ переворотовъ — ничего кромѣ перемѣнъ, а каждая перемѣна бѣдственна. За границей мы въ союзѣ со всѣми заговорщиками, и если начнется общая война, у насъ не будетъ ни одного союзника; здѣсь, я слышу наша торговля совсѣмъ разорена и мы наводнены иностранными товарами; между-тѣмъ, какъ по милости мистера Гускиссона, провинціальные банки, давшіе возможность мистеру Питту вести войну и спасти Англію, лопнули. Однимъ, я думала всегда, чѣмъ мы можемъ гордиться — нашими законами и нашей администраціей; но теперь самыя священныя наши узаконенія оспариваются и народъ побуждаютъ требовать реформы нашихъ судебныхъ учрежденій, составлявшихъ славу страны. Это не можетъ продолжаться. Я дѣйствительно вижу много признаковъ національнаго неудовольствія; народъ переносилъ бы многое отъ бѣднаго лорда Ливерпуля, потому что онъ былъ извѣстенъ, какъ добрый человѣкъ, хотя я всегда находила его слабымъ; но когда узнали, что этотъ хваленый либерализмъ означалъ только тараніе ввести въ министерство виговъ, которые, если бы всегда составляли министерство, сдѣлали бы насъ рабами Бонапарта — глаза у народа открылись. Повѣрьте, началась реакція.

— У насъ будутъ хлопоты съ Франціей, сказалъ посланникъ: — если только здѣсь перемѣны не будетъ.

— Церкви надоѣли настоящіе дѣятели, сказалъ вельможа. — Никто въ сущности не знаетъ чего они хотятъ.

— А, какъ же страна можетъ управляться безъ церкви? воскликнула Зенобія. — Какъ только страна подумаетъ, что церковь въ опасности, тогда кончено. Королю слѣдуетъ сказать, что происходитъ.

— Ничего не происходитъ, сказалъ посланникъ: — но всѣ боятся чего-то.

— Друзья короля должны убѣждать его никогда не терять изъ вида поземельныхъ интересовъ, сказалъ вельможа.

— Какъ можетъ какое-нибудь министерство держаться безъ поддержки церкви и поземельныхъ собственниковъ, воскликнула Зенобія. — Это совершенію неестественно.

— Въ томъ-то и тайна, замѣтилъ посланникъ. — Нынѣшнее министерство не поддерживаетъ ни одного изъ вліяній, до-сихъ поръ считавшихся необходимыми, а между тѣмъ оно существуетъ.

— Газеты поддерживаютъ, сказалъ вельможа: — а диссинтры, добивающіеся обратить на себя вниманіе, и которые говорятъ имѣютъ нѣкоторое вліяніе въ сѣверныхъ графствахъ, и виги, которые сидятъ въ ямѣ, желаютъ ухватиться за министерство, чтобы оно помогло имъ выкарабкаться, потомъ есть множество людей охотно поддерживающихъ всякое правительство — такъ оно и идетъ.

— Для этихъ разновидныхъ чувствъ придумали новое названіе, сказалъ посланникъ. — Это называется общественнымъ мнѣніемъ.

— Какъ это нелѣпо! сказала Зенобія. — Это одно пустое названіе. Какъ будто можетъ быть другое мнѣніе кромѣ мнѣнія государя и двухъ палатъ парламента.

— Сюда стараются ввести континентальный либерализмъ, сказалъ вельможа. — А мы знаемъ что либерализмъ значитъ на континентѣ. Это значитъ уничтоженіе собственности и религіи. Эти идеи нейдутъ къ этой странѣ, и я часто съ недоумѣніемъ спрашиваю себя какъ они будутъ примѣнять здѣсь либеральныя мнѣнія.

— Я всегда буду думать, сказала Зенобія: — что лордъ Ливерпуль зашелъ слишкомъ далеко, хотя въ его время я никогда этого не говорила, потому что я всегда поддерживаю моихъ друзей.

— Ну, мы посмотримъ что Каннингъ сдѣлаетъ съ актами о присягѣ и корпораціяхъ, сказалъ вельможа. — Я такъ понялъ, что его хотятъ подтолкнуть.

— Кстати, какъ его здоровье? сказалъ посланникъ. — Какія извѣстія сегодня?

— Вотъ этотъ господинъ скажетъ намъ, отвѣтила Зенобія, когда Феррарсъ вошелъ и поклонился ей. — Какія извѣстія изъ Чисвика? спросила она.

— Въ Брукскомъ клубѣ говорили, что въ понедѣльникъ, онъ будетъ въ Даунингской улицѣ.

— Я въ этомъ сомнѣваюсь, сказала Зенобія съ видомъ обманутаго ожиданія.

Зенобія пригласила Феррарса присоединиться къ ея кружку. Знатный сановникъ и посланникъ были очень любезны къ человѣку, котораго Зенобія такъ отличила. Разговоръ ихъ шелъ въ полголоса, какъ приличествуетъ посвященнымъ. Даже Зенобія была сдержанна и слушала, а между ея многими дарованіями, искуство слушать было самое рѣдкое. Феррарсъ былъ одинъ изъ ея любимцевъ, а Зенобія любила только тѣхъ молодыхъ людей, которые, по ея мнѣнію, могли сдѣлаться министрами.

Доложили объ одной венгерской княгинѣ, которая рано уѣхала изъ оперы, для того чтобы заѣхать къ Зенобіи. Пріѣздъ этой знатной дамы произвелъ волненіе. Зенобія поцѣловала ее, а знатный сановникъ съ любезнымъ уваженіемъ уступилъ ей почетное мѣсто, и потомъ скоро удалился къ смѣющимся голосамъ поодаль, которые уже не разъ привлекали и очаровывали его слухъ.

— Помните, я увижу васъ завтра, сказала Зенобія Феррарсу, когда онъ также ушелъ. — Я вамъ скажу кое-что.

Глава III.

Отецъ Феррарса былъ сынъ когда-то извѣстнаго государственнаго человѣка, но единственное наслѣдство, полученное имъ отъ своего знаменитаго родителя было мѣсто письмоводителя въ Казначействѣ, гдѣ онъ трудился съ самаго ранняго возраста. Природа одарила его большими способностями и особенно приспособила къ тому мѣсту дѣйствія, гдѣ онъ могъ обнаружить ихъ. Трудно было рѣшить что было замѣчательнѣе, его проницательность или способность къ труду. Быстрота его пониманія и способность обхватывать разомъ всѣ подробности, сдѣлали его въ нѣсколько лѣтъ авторитетомъ въ его департаментѣ, и главный казначей, не имѣвшій никакого понятія о подробностяхъ, но хорошій знатокъ въ характерахъ догадался сдѣлать Феррарса своимъ домашнимъ секретаремъ. Это удачное назначеніе открыло цѣлый офиціальный міръ человѣку не только необыкновенно способному для жизни такого рода, но обладающему именно тѣми дарованіями, которыя тогда начали оказываться необходимыми въ тѣхъ кружкахъ. Мы вступали тогда въ эру торговой и финансовой реформы, которая была не только возбуждена, но и ускорена мятежомъ въ нашихъ колоніяхъ. Знаніе финансовъ и знакомство съ тарифами были тогда рѣдкими дарованіями, и не прошло и пяти лѣтъ съ тѣхъ-поръ какъ Феррарсъ занялъ мѣсто домашняго секретаря, о Феррарсѣ говорили Питту какъ о человѣкѣ, который въ Казначействѣ могъ сдѣлать то, что было нужно великому министру. Это рѣшило участь Феррарса. Питтъ нашелъ въ Феррарсѣ необходимое ему орудіе, и оцѣнивъ всѣ его качества, поставилъ его въ такое положеніе, которое давало ему полный просторъ. Министръ помѣстилъ Феррарса въ Парламентъ, потому у казначейства были свои городки, имѣвшіе право отправлять депутатовъ въ Парламентъ, и трудолюбивый членъ получилъ это важное и трудное мѣсто. Пока Питтъ и Гренвиль были въ силѣ, Феррарсъ трудился и преуспѣвалъ. Онъ былъ именно человѣкъ по ихъ вкусу; неутомимый, бдительный, съ свѣтлымъ умомъ и холодный, съ оттѣнкомъ природнаго сарказма, развитаго смѣтливой и разнообразной опытностью. Онъ исчезъ изъ дѣятельной жизни въ послѣдніе годы царствованія Ливерпуля, когда новое поколѣніе и болѣе суетливыя идеи успѣшно предъявили свои права; но онъ удалился утѣшенный мѣстомъ безъ дѣла, но съ окладомъ и членомъ тайнаго совѣта. Въ кабинетъ онъ никогда не вступалъ и не смѣлъ надѣяться вступить. Это было преимуществомъ внутренняго кружка даже въ нашей тогда ограниченной общественной жизни. Отмстить въ этомъ отношеніи за свою судьбу въ лицѣ единственнаго сына было мечтою Феррарса. Онъ рѣшилъ, что его отрасль должна пользоваться всѣми преимуществами воспитанія, происхожденія и общества, преимуществами, которыхъ самъ онъ былъ лишенъ. Для него назначалось вступленіе въ тѣ торжественныя учрежденія, которыя, подъ именами Итона и коллегіи Христовой Церкви въ его время очаровывали и ослѣпляли человѣчество. Сынъ его Вильямъ, Питтъ Феррарсъ осуществилъ съ избыткомъ надежды его отца. Чрезвычайно красивой наружности, онъ былъ одаренъ дарованіями не по лѣтамъ. Онъ былъ чудомъ Итона и надеждою Оксфорда. Мальчикомъ заслуживалъ своими латинскими стихами страшныя похвалы отъ восхищенныхъ учителей, между тѣмъ какъ литературные клубы привѣтствовали съ восторгомъ новаго будущаго министра. Онъ вступилъ въ Оксфордъ именно въ то время какъ экзамены были преобразованы и дѣйствительно вошли въ силу. Это только увеличило его славу, потому что имя Феррарса красовалось между первыми учениками и въ классическихъ языкахъ и математикѣ. То были такія времена, когда университетская репутація отворяла двери Нижней Палаты молодому искателю; по-крайней-мѣрѣ послѣ одного сезона. Но Феррарсу не пришлось ждать. Его отецъ, наблюдавшій за его карьерой съ тѣмъ страстнымъ интересомъ съ которымъ ньюмаркетскій спортсменъ наблюдаетъ за развитіемъ какого-нибудь даровитаго годовика, позаботился, чтобы всѣ случайности были въ его пользу на жизненной скачкѣ. Старый коллега старшаго Феррарса, достойный перъ, располагавшій многими городками съ правомъ голоса, отдалъ мѣсто депутата въ распоряженіе юнаго героя, какъ только онъ былъ готовъ принять его, и можно сказать, что онъ оставилъ университетъ только для того, чтобы вступить въ Нижнюю Палату.

Тамъ, если его карьера не осуществила мечты поклонниковъ его юности, она по-крайней-мѣрѣ была постоянно удачна. Его первая рѣчь, хотя цвѣтистая, имѣла успѣхъ, но это было объ иностранныхъ дѣлахъ, допускающихъ реторику, и въ то время требовавшихъ по-крайней-мѣрѣ одну цитату изъ Виргилія. Въ этой послѣдней отрасли ораторскихъ украшеній, Феррарсъ никогда недостатка не имѣлъ. Ни одинъ молодой человѣкъ въ то время, и едва ли старый осмѣлился бы обратиться къ предсѣдателю безъ латинской цитаты. Феррарсъ въ этомъ отношеніи былъ вооруженъ втройнѣ. Въ самомъ дѣлѣ, когда онъ вступилъ въ публичную жизнь, исполненный надеждъ и обѣщаній, хотя дисциплинированный до нѣкоторой степени своимъ математическимъ воспитаніемъ, онъ читалъ очень мало, кромѣ латинскихъ писателей, греческихъ трагедій и трактатовъ Аристотеля. Это при надлежащемъ курсѣ лекцій Бамптона и знакомства съ Квартерли Ревью, тогда этотъ журналъ находился въ самомъ цвѣтущемъ состояніи, давало право молодому человѣку въ то время не только получить мѣсто депутата въ парламентѣ, но и сдѣлаться кандидатомъ для государственной службы. Феррарсъ проложилъ себѣ путь; впродолженіи двухъ лѣтъ, его иногда приглашалъ министръ говорить, и лордъ Кестльри, который любилъ молодыхъ людей, сдѣлалъ его лордомъ Казначейства. Онъ былъ товарищемъ министра и очень возвышался, когда смерть лорда Ливерпуля повлекла расторженіе торійской партіи, и Феррарсъ, главное по совѣту Зенобіи, отказался отъ своего мѣста, когда Каннингъ былъ сдѣланъ министромъ, и соединилъ свою судьбу съ великою судьбою герцога Веллингтона.

Старшій Феррарсъ слылъ богатымъ. Полагали, что онъ имѣлъ случаи наживать деньги и пользовался этимъ, но это было несправедливо. Хотя циникъ, мало уважавшій своихъ ближнихъ. Феррарсъ гордился офиціальной честностью, и когда министерство обвинили въ продажничествѣ и подкупахъ, онъ замѣтилъ съ холодной усмѣшкой, что онъ видѣлъ довольно въ жизни, и что съ своей стороны не положится ни на одного человѣка кромѣ служащихъ въ Даунингской улицѣ. Онъ былъ неспособенъ устоять отъ искушенія соединить свою жизнь съ лицомъ знатнаго происхожденія, и въ одну слабую минуту, можетъ быть единственную, далъ своему сыну мачиху, еще красивую и очень расточительную виконтессу Эджверъ.

Феррарсъ желалъ, чтобы его сынъ сдѣлалъ блистательную партію, но онъ такъ былъ занятъ благоразумными соображеніями и желаніемъ, чтобы въ жилахъ его внучатъ текла кровь неоспоримо благородная, что никакъ не могъ вложить въ свою цѣль ту ясную и сосредоточенную волю, которая была одною изъ причинъ его успѣха въ жизни; и среди его недоумѣній, сынъ неожиданно самъ рѣшилъ вопросъ. Хотя по природѣ холодный и разсчетливый, Вильямъ Феррарсъ, какъ многіе изъ насъ, имѣлъ романическую жилку въ существѣ своемъ и она предъявила свои права. Красавицей сезона вдругъ сдѣлалась мисъ Кери. Она была сирота, слыла богатой наслѣдницей, представлена въ свѣтъ теткой, которая была герцогиня, и которая намѣревалась, чтобы ея племянница тоже сдѣлалась герцогиней. Всѣ говорили о нихъ и онѣ бывали вездѣ — между прочимъ въ Нижней Палатѣ, гдѣ мисъ Кери, смотря на сенаторовъ изъ стараго вентилятора въ потолкѣ капеллы св. Стефана, уронила въ своемъ волненіи зрительную трубку, которая упала къ ногамъ товарища министра Феррарса. Онъ поспѣшилъ возвратить ее прелестной владѣтельницѣ, которую нашелъ окруженною его друзьями, и его не только поблагодарили, но попросили остаться съ ними, а на слѣдующій день онъ сдѣлалъ визитъ и потомъ бывалъ очень часто, и случилось еще многое другое, и въ концѣ іюля красавица сезона вышла не за герцога, а за возвышающагося человѣка, котораго Зенобія, сначала не одобрявшая этотъ бракъ — потому что Зенобія не любила женатыхъ друзей — считала непремѣнно будущимъ первымъ министромъ Англіи.

Мистрисъ Феррарсъ была такого же мнѣнія, какъ Зенобія, потому что она была честолюбива, а эта мечта была обаятельна. Мистрисъ Феррарсъ скоро пріобрѣла расположеніе Зенобіи, потому что въ ней было много очарованія, и хотя надменная для большинства, она умѣла отлично льстить, а Зенобія любила лесть и всегда это говорила. Товарищъ министра Феррарсъ взялъ отель въ Гилльской улицѣ и меблировалъ его съ приличнымъ великолѣпіемъ. Обѣды его были знамениты, а мистрисъ Феррарсъ давала ужины послѣ оперы. Экипажи мистрисъ Феррарсъ были замѣчательны, и слугъ они держали множество. Дѣтей у нихъ было только двое, близнецы, братъ и сестра, которыхъ воспитывали, какъ принцевъ. Отчасти для нихъ, а отчасти оттого, что министръ долженъ имѣть свой Тускулумъ, Феррарсы скоро взяли роскошную виллу въ Вимбледонѣ, въ которой были великолѣпныя и удобныя конюшни, такъ какъ мистрисъ Феррарсъ любила лошадей и хотѣла, чтобы ея дѣти съ своими хорошенькими пони, рано пріучились къ верховой ѣздѣ. Все это повело за собою издержки, но старикъ Феррарсъ давалъ сыну щедрое содержаніе, а молодая мистрисъ Феррарсъ была богатая наслѣдница, или свѣтъ думалъ такъ, что почти одно и тоже, и потомъ также молодой Феррарсъ возвышался на службѣ, и останется на службѣ всю жизнь; по-крайней-мѣрѣ, Зенобія это говорила, потому, что онъ былъ на хорошей сторонѣ, а виги не были нигдѣ и никогда не будутъ, что было совершенно справедливо, такъ какъ они желали сдѣлать насъ, рабами Бонапарта.

Когда король, послѣ большой нерѣшимости, послалъ за мистеромъ Каннингомъ, послѣ отставки лорда Ливерпуля, теорія Зенобіи казалась немножко ошибочна, и Вильямъ Феррарсъ, положительно лишившійся мѣста, сильно опасался за себя; но чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ сомнѣнія и безпокойства оказалось, что все-таки знатная дама была права. Неожиданное исчезновеніе Каннинга со сцены, и затѣмъ скоротечный и запутанный призракъ лорда Годрика какъ будто указывали на неумолимую судьбу, что Англія должна управляться самымъ замѣчательнымъ человѣкомъ того вѣка и самымъ знаменитымъ изъ ея гражданъ. Вильямъ Феррарсъ, подъ вдохновеніемъ Зенобіи, соединилъ свою судьбу съ судьбою герцога, и послѣ десяти мѣсяцевъ тревоги, получилъ должную награду. Въ январѣ, послѣ разговора въ августѣ въ Сент-Джемской улицѣ съ Сидни Вильтономъ, Вильямъ Феррарсъ былъ сдѣланъ членомъ Тайнаго совѣта, и занялъ высокое мѣсто на дорогѣ въ кабинетъ.

Феррарсъ далъ обѣдъ въ Гилльской улицѣ въ тотъ день, когда вернулся изъ Виндзора съ назначеніемъ на новую должность. Катастрофа годрикскаго кабинета, почти наканунѣ собранія Парламента, была такъ внезапна, что, не ожидая подобнаго положенія дѣлъ, Феррарсъ въ числѣ другихъ гостей, пригласилъ Сидни Вильтона. Онъ почти пожалѣлъ объ этомъ, когда въ ту минуту, когда его экипажъ остановился у его двери, онъ увидалъ Сидни Вильтона на порогѣ своего дома.

Вильтонъ горячо встрѣтилъ его и поздравилъ съ назначеніемъ.

— Я сдѣлалъ это тотчасъ, прибавилъ онъ: — потому что не буду имѣть случая нынче вечеромъ. Я пришелъ сюда въ надеждѣ увидѣть мистрисъ Феррарсъ и просить ее извинить меня, что я не могу быть вашимъ гостемъ сегодня.

— Конечно, это довольно не ловко, сказалъ Феррарсъ: — но я не имѣлъ никакого понятія объ этомъ, когда вы были такъ добры и обѣщали быть у меня.

— О! совсѣмъ не отъ этого, отвѣтилъ Сидни: — я вышелъ изъ министерства, а вы вошли, и надѣюсь, что вы останетесь очень, очень долго. Навѣрно такъ и будетъ, герцогъ человѣкъ вѣка, какъ вы говорили всегда. Я надѣюсь, что ваше вступленіе въ министерство не лишитъ меня вашихъ пріятныхъ обѣдовъ; было бы слишкомъ непріятно лишиться мѣста и въ Вайтголлѣ, и въ Гилльской улицѣ.

— Надѣюсь, что этого не случится никогда, мой милый; но сегодня я думалъ, что это могло быть затруднительно.

— Совсѣмъ нѣтъ; я могъ бы перенести, не дрогнувъ, даже торжествующій взглядъ Зенобіи. Дѣло въ томъ, что у меня вдругъ случилось дѣло, нетерпящее отлагательства и требующее моего немедленнаго вниманія.

Феррарсъ выразилъ сожалѣніе, хотя въ сущности онъ былъ очень радъ, и они разстались.

Зенобія обѣдала у Вильяма Феррарса въ этотъ день и съ нею пріѣхалъ ея красавецъ мужъ, кавалеръ Подвязки и только-что назначенный на высокое мѣсто въ новомъ министерствѣ. Даже волненіе этого часа не разстроило его спокойствія. Это спокойствіе было исполнено достоинства, совершенно естественно и вполнѣ совмѣстно съ непринужденнымъ и даже дружелюбнымъ обращеніемъ, всегда внимательнымъ, даже когда не выражало сочувствія. Онъ разговаривалъ не долго и не громко, но его изящныя замѣчанія были исполнены вкуса и настоящей оцѣнки предмета. Если они были иногда рѣзки, то лезвее было хорошаго закала. Старикъ Феррарсъ былъ тутъ и виконтесса Эджверъ; волосы его совсѣмъ посѣдѣли, а щеки были красны, какъ декабрское яблоко. Его каріе глаза сверкали отъ удовольствія, когда онъ вспоминалъ, что въ его фамиліи теперь было два члена Тайнаго совѣта. Тамъ былъ и лордъ Померой, тотъ важный лордъ, который доставилъ Вильяму Феррарсу мѣсто въ Парламентѣ, маленькій человѣкъ, тихій, застѣнчивый, довольно незначительной наружности, но замѣчавшій все и всѣхъ: человѣкъ добросовѣстный, всегда дѣлавшій добро молча и тайно, и хотя слывшій продавцемъ депутатскихъ мѣстъ, никогда въ жизни не продавшій ни одного мѣста, и всегда отыскивавшій способныхъ людей для того, чтобы ввести ихъ въ публичную жизнь. Обѣдъ былъ не офиціальный, но сдѣлался такимъ отчасти по обстоятельствамъ минуты. Мужчинъ было больше, чѣмъ женщинъ, и все люди занимавшіе мѣсто въ министерствѣ или преданные приверженцы новаго министерства.

Мистрисъ Феррарсъ, не будучи красавицей, имѣла сладострастное лицо и формы, цвѣтъ лица ея былъ блестящій, глаза большіе, голубые съ длинными рѣсницами. Ротъ былъ слишкомъ великъ, но великолѣпныя губы и чудесные зубы не давали мѣста критикѣ. Она всегда одѣвалась великолѣпно или фантастически.

— Я никакъ не могу понять, иногда замѣчалъ своей блистательной супругѣ мужъ Зенобіи: — Какъ на этомъ свѣтѣ идутъ дѣла. Вотъ у насъ, душа моя, пятьдесятъ тысячъ фунтовъ годового дохода, и я не вижу, какъ Феррарсъ можетъ имѣть болѣе пяти, а между тѣмъ, онъ живетъ такъ, какъ мы, а можетъ быть и лучше. Гибсонъ показывалъ мнѣ на прошлой недѣлѣ лошадь, которая мнѣ очень нужна, но я не хотѣлъ дать ему за нее двѣсти гиней. Сегодня я опять поѣхалъ на нее взглянуть, потому что она какъ разъ годится для меня, но мнѣ сказали, что я опоздалъ и что она продана мистрисъ Феррарсъ.

— Другъ мой, ты знаешь, что я не понимаю денежныхъ дѣлъ, отвѣчала Зенобія: — никогда не понимала, но ты долженъ помнить, что старикъ Феррарсъ очень богатъ, а Вильямъ Феррарсъ навѣрно будетъ въ кабинетѣ, когда ему не минетъ еще и сорока.

У всѣхъ былъ въ этотъ день аппетитъ, и обѣдъ былъ достоинъ аппетита. Мужъ Зенобіи увѣрялъ, что онъ никогда не обѣдалъ такъ хорошо, хотя давалъ своему повару 500 ф. с. въ годъ, и старый лордъ Померой, который еще не допускалъ къ своему столу французскихъ винъ, казался совсѣмъ озадаченъ количествомъ рюмокъ, разнообразнаго цвѣта, и отвѣдывая одно вкусное блюдо за другимъ, чувствовалъ гордое удовольствіе, что ввелъ въ публичную жизнь такого замѣчательнаго человѣка, какъ Вильямъ Феррарсъ.

За десертомъ, не безъ нѣкоторой церемоніи, были представлены самые замѣчательные гости — близнецы, дѣти необыкновенной красоты и одѣтые, если возможно еще фантастичнѣе и блистательнѣе ихъ мамаши. Они походили другъ на друга и отличались блестящимъ цвѣтомъ лица, великолѣпными каштановыми волосами, нѣжно очерченными бровями и темно-голубыми глазами. Хотя имъ было только восемь лѣтъ, самая не дѣтская самоувѣренность отличала ихъ. Выраженіе ихъ физіономіи было надменное, презрительное и высокомѣрное. Ихъ прелестныя черты казались совершенно безстрастны, и держали они себя такъ, какъ будто ожидали, что все должно имъ повиноваться. Дѣвочку, въ длинныя кудри которой былъ вплетенъ жемчугъ, посадили возлѣ ея отца, и такъ же, какъ ея братъ, посаженный возлѣ мистрисъ Феррарсъ, она тотчасъ начала небрежно отвѣдывать лакомства, не обращая никакого вниманія на присутствующихъ, и когда кто-нибудь обращался жъ ней, она взглядывала съ удивленіемъ и давала надменный и односложный отвѣтъ. Мальчикъ, въ черной бархатной курточкѣ съ большими испанскими пуговицами филиграннаго серебра, въ кружевной манишкѣ и бѣломъ атласномъ жилетѣ, отвѣчалъ сдержанно, но довольно снисходительно, на добродушные, но полушутливые вопросы мужа Зенобіи.

— А когда вы поступаете въ школу? спросилъ его сіятельство ласковымъ голосомъ и съ улыбкой въ глазахъ.

— Я поступлю въ Итонъ чрезъ два года, отвѣтилъ мальчикъ безъ малѣйшаго волненія и не поднимая глазъ съ винограда, который ѣлъ, и даже не смотря на того, кто спрашивалъ его: — а потомъ поступлю въ коллегію Христовой Церкви, а потомъ въ Парламентъ.,

— Майра, сказалъ короткій другъ семьи, красивый домашній секретарь Феррарса, дочери его, накладывая ей на тарелку лакомства: — надѣюсь, вы не забыли слова, которое дали мнѣ въ Вимбледонѣ два года тому назадъ.

— Какое слово? спросила она надменно.

— Выйти замужъ за меня.

— Я выйду только за того, кто будетъ засѣдать въ Палатѣ Лордовъ, отвѣтила она, и бросила на него презрительный взглядъ.

Дамы встали. Когда онѣ поднимались на лѣстницу, одна изъ нихъ сказала мистрисъ Феррарсъ.

— Имя вашего сына очень хорошенькое, но очень необыкновенное, не правда ли?

— Это фамильное имя. Первый Кери, носившій его, былъ придворный Карла Перваго, и послѣ того это имя было всегда въ нашей семьѣ. Вильямъ хотѣлъ назвать нашего мальчика Померой, но я прежде рѣшила, что если у меня будетъ сынъ, то онъ будетъ названъ Эндиміонъ.

Глава IV.

Въ то время, когда дамы встали изъ-за стола въ Гилльской улицѣ, Сидни Вильтонъ вошелъ въ Кларендонскую гостиницу и шопотомъ сдѣлалъ вопросъ швейцару. Раздался звонъ колокольчика и скоро явился иностранный лакей и поклонившись, пригласилъ Вильтона итти за нимъ на лѣстницу. Вильтона провели чрезъ переднюю комнату довольно большую, высокую и разукрашенную, очевидно предназначенную для знатныхъ гостей. На столѣ стояла открытая письменная шкатулка и много было разбросано бумагъ. Повидимому, тутъ кто-то недавно писалъ. Въ комнатѣ было нѣсколько музыкальныхъ инструментовъ, отворенное фортепіано, арфа и гитара. Комната была довольно тускло освѣщена, но въ каминѣ горѣлъ яркій огонь, предъ которымъ стоялъ Вильтонъ не долго одинъ, потому что противоположная дверь отворилась и вошла дама, ведя лѣвою рукою мальчика лѣтъ двѣнадцати, интересной наружности. Дама была бѣлокура и чрезвычайно худощава. Щеки ея впали, но выраженіе большихъ карихъ глазъ было невыразимо пріятно. Волосы ея, когда-то самые знаменитые въ Европѣ, не были покрыты ничѣмъ. Хотя дивная густота косъ исчезла, прическа еще поражала своей граціей. Это рѣдкое качество проникало все существо этой дамы, и ея осанка, когда она подошла встрѣтить гостя, не могла не поражать отсутствіемъ всякаго жеманства и вмѣстѣ съ тѣмъ была полна живости въ движеніяхъ, что было достойно кисти живописца.

— Ахъ! воскликнула она, подавая Вильтону руку, которую онъ прижалъ къ своимъ губамъ: — вы всегда вѣрны.

Когда они сѣли, она продолжала:

— Вы не видали моего мальчика съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ сидѣлъ на вашихъ колѣняхъ. — Флорестанъ, поздоровайся съ мистеромъ Вильтономъ, самымъ дорогимъ другомъ твоей матери.

— Вы такъ неожиданно пріѣхали, сказалъ Вильтонъ.

— Насъ не оставляли въ покоѣ, сказала дама. — Нашимъ единственнымъ убѣжищемъ была Швейцарія, но я не могу дышать среди горъ, такъ что чрезъ нѣсколько времени мы пробрались въ неизвѣстный уголокъ на югѣ, и нѣкоторое время были спокойны. Но скоро опять началась старая исторія, представленія, увѣщанія, предостереженія и угрозы, дали знать въ Вѣну, явились нравоученія отъ князя Меттерниха, не менѣе настоятельныя оттого, что были вѣжливы, и даже любезны.

— И ничего не случилось, чтобы подать поводъ подобнымъ жалобамъ? Или это было просто преслѣдованіе?

— Ну, вы знаете, отвѣтила дама: — мы желали остаться въ тишинѣ и неизвѣстности; но гдѣ бы ни былъ мой мальчикъ, его отыщутъ сейчасъ. Это часто удивляетъ меня. Я думаю, что если бы мы находились въ лѣсу на какомъ-нибудь индійскомъ островѣ только съ обезьянами и слонами, все-таки явился бы тайный агентъ, какая-нибудь преданная жертва нашей фамиліи, готовая поправить нашу участь и свою. Я всегда говорю вамъ правду. Я никогда не покровительствовала этимъ людямъ, никогда не поощряла ихъ, но невозможно грубо отталкивать сочувствіе тѣхъ, кто страдаетъ вмѣстѣ съ вами, а нѣкоторые даже доказали свою безкорыстную преданность. Моя вѣра не поколебалась ни разу, что Флорестанъ будетъ сидѣть, на престолѣ своего отца, какъ ни мрачна наша жизнь; но я никогда не приписывала большой вѣры тому, что этого важнаго результата можно достигнуть или ускорить его интригами, это могутъ сдѣлать только событія могущественнѣе людей, возбужденныя рокомъ, въ который вѣрилъ его отецъ.

— И теперь вы думаете остаться здѣсь? спросилъ Вильтонъ.,

— Нѣтъ, отвѣтила дама: — я не могу. Я люблю въ этой странѣ все, кромѣ климата, и можетъ быть гостиницъ. Я думаю попробовать поселиться въ Южной Испаніи, и думаю, что, если буду совсѣмъ одна, могу прозябать тамъ непримѣтно. Не могу рѣшиться оставить Европу. Я настоящая европеянка, любезный Сидни. Но Испанія страна неспособная образовывать королей и государственныхъ людей. Въ этомъ отношеніи я желала посовѣтоваться съ вами. Мнѣ хочется, чтобы Флорестанъ получилъ англійское воспитаніе, и чтобы вы научили меня какъ этого достигнуть. Можетъ быть, при подобныхъ обстоятельствахъ было бы удобно скрыть его происхожденіе. У него много почетныхъ именъ, кромѣ того, которое указываетъ на то состояніе, въ которомъ онъ родился. Но во всемъ этомъ мнѣ нуженъ вашъ совѣтъ.

Она, повидимому, обращалась и къ своему сыну, который наклонилъ голову съ улыбкой, но не сказалъ ни слова.

Вильтонъ выразилъ глубокое участіе къ ея желаніямъ и обѣщалъ подумать, какъ лучше исполнить ихъ, а потомъ разговоръ принялъ общій тонъ.

— Эта перемѣна въ вашемъ министерствѣ, сказала дама: — такая неожиданная и совершенно непредвидѣнная, разстраиваетъ меня, это даже имѣло вліяніе на мою нерѣшимость. Я не могу не думать, что вступленіе во власть герцога Веллингтона должно быть нехорошо, по-крайней-мѣрѣ, для насъ. Это полная реакція. Въ Вѣнѣ торжествуютъ.

— Имѣютъ ли причину? сказалъ Вильтонъ. — Я безпристрастный зритель, потому что не имѣю мѣста въ новомъ министерствѣ, но главные товарищи мистера Каннинга остались, и ходъ иностранныхъ дѣлъ остается въ тѣхъ же рукахъ.

— Это утѣшительно, сказала дама. — Желала бы я знать, увидится ли со мною лордъ Дудлей. Можетъ быть нѣтъ. Министры не любятъ претендентовъ. Я знала его, когда не была претендентшей, прибавила дама съ пріятной улыбкой: — и нашла его пріятнымъ. Онъ былъ остроуменъ. Ахъ! Сидни, это были счастливые дни. Я вспоминаю прошлое съ сожалѣніемъ и безъ угрызенія. Можно было сдѣлать больше добра, но кое-что было сдѣлано.

Она вздохнула.

— Мнѣ кажется, сказалъ Сидни съ волненіемъ: — что вы разливали благодѣянія и благословенія между окружающими васъ.

— А я прочла въ какихъ-то мемуарахъ намедни, сказала дама съ нѣкоторымъ негодованіемъ: — что нашъ дворъ былъ развращенный и распущенный. Это былъ дворъ удовольствій, если хотите, но удовольствій одушевленныхъ и утонченныхъ и веселилъ общество, а это показываетъ правленіе хорошее. Самые развратные и распущенные дворы на европейскомъ континентѣ, извѣстные мнѣ, сказала дама: — были по наружности самые скучные и приличные.

— Я только помню, сказалъ Вильтонъ: — непрерывную грацію и неистощимое очарованіе.

— Если я и грѣшила, то и пострадала, сказала дама. — Я полагаю, что это были грѣхи простительные, я желала, чтобы всѣ были счастливы и старалась объ этомъ. Но не будемъ больше говорить о насъ. Несчастные всегда любятъ говорить о себѣ. Разскажите мнѣ что-нибудь, мистеръ Вильтонъ; а главное, почему вы не въ новомъ министерствѣ.

— Меня не пригласили, сказалъ Вильтонъ. — Предъявившихъ права больше, нежели мѣстъ, а мои права не очень велики. Это даже не огорчаетъ меня. Я не оставлю публичной жизни, а что касается до политической отвѣтственности, то я предпочитаю подождать. У меня есть кое-какія фантазіи въ головѣ, но я не стану безпокоить васъ ими. Мое время, поэтому, въ моемъ распоряженіи, и я могу, прибавилъ онъ, улыбаясь: — заняться воспитаніемъ принца Флорестана.

— Слышишь, Флорестанъ? сказала дама своему сыну: — я тебѣ говорила, что у насъ есть другъ. Поблагодари мистера Вильтона.

Молодой принцъ поклонился какъ прежде, но съ болѣе серіознымъ выраженіемъ. Однако, не сказалъ ничего.

— Я вижу, что вы не забыли вашего самаго восхитительнаго занятія, сказалъ Вильтонъ и посмотрѣлъ на музыкальные инструменты.

— Нѣтъ, сказала дама: — на тронѣ я или нѣтъ, а музыка всегда останется очарованіемъ или утѣшеніемъ моей жизни.

— Удовольствіе должно слѣдовать за дѣлами, сказалъ Вильтонъ: — а мы кончили наши дѣла. Не будетъ ли слишкомъ смѣло съ моей стороны попросить позволенія опять послушать звуки, такъ часто восхищавшіе меня.

— Голосъ мой не упалъ, сказала дама: — вы вѣдь знаете, что онъ никогда не былъ великъ. Но говорили, что онъ выразителенъ, вѣроятно, потому что я пою свои слова на свою же музыку. Я пропою вамъ мое прощаніе съ Флорестаномъ, прибавила она весело, и взяла гитару, а потомъ тономъ грустно нѣжнымъ и, наконецъ, съ порывомъ долго сдерживаемой любви, выразила тоску и преданность материнскаго сердца.

Вильтонъ нѣсколько взволновался, сынъ ея вышелъ изъ комнаты. Мать обернулась съ улыбкой, и сказала:

— Милочка не можетъ этого слышать, но я пою это нарочно, чтобы приготовить его къ неизбѣжному.

— У него доброе сердце, сказалъ Вильтонъ.

— Онъ самое любящее существо, отвѣтила мать: — любящее и таинственное. Не могу сказать ничего болѣе. Мнѣ слѣдовало бы объяснить вамъ его характеръ. Я не могу. Вы можете сказать, что у него никакого характера нѣтъ. Я не знаю. У него есть способности, потому что онъ легко пріобрѣтаетъ познанія, и много знаетъ для ребенка. Но онъ никогда не высказываетъ мнѣнія. Онъ молчаливъ и любитъ одиночество. Бѣдняжка! у него рѣдко бывали товарищи, и можетъ быть это оттого. Мнѣ кажется, что онъ всегда думаетъ.

— Общественная школа пробудитъ его изъ мечтательности, сказалъ Вильтонъ.

— Такъ какъ теперь его здѣсь нѣтъ, я скажу то, что мнѣ не хотѣлось бы сказать при немъ, продолжала дама. — Вы собираетесь оказать мнѣ большую услугу, не первую, и прежде чѣмъ я уѣду отсюда, мы можетъ и даже должны встрѣчаться не разъ, но болѣе удачнаго времени, какъ теперь, не будетъ. Разлука моя съ Флорестаномъ можетъ быть вѣчной. Грустно думать о такихъ вещахъ, но думать надо, потому что это вѣроятно. Я еще гляжусь въ зеркало, Сидни; я не такъ испугана тѣмъ, что случилось послѣ нашей послѣдней встрѣчи, чтобы бояться этого — но я никогда не обманываю себя. Не знаю, какое волшебное дѣйствіе можетъ произвести малагскій виноградъ, но если онъ спасетъ мою жизнь, то дѣйствительно это будетъ чудо. Не смотрите такъ мрачно. Тѣ, которые узнали истинное горе, рѣдко кажутся грустны. Я боролась съ горемъ десять лѣтъ, но развлекала себя музыкой, пѣніемъ и моимъ мальчикомъ. Для него понадобятся издержки, и вамъ нейдетъ, обращаться къ женщинѣ за деньгами. Женщины щедры, но неаккуратны въ денежныхъ дѣлахъ. Я имѣю нѣкоторое извиненіе, потому что свѣтъ обошелся со мною не очень хорошо… Содержаніе мое я никогда аккуратно не получала, а теперь не получаю совсѣмъ. Это хорошо въ трактатахъ, но всѣ смѣются надъ ними. Вотъ состояніе Флорестана и я желаю, чтобы оно все было истрачено на его воспитаніе — она вынула футляръ, спрятанный на ея груди: — однако, это брильянты не коронные. Въ мемуарахъ, которыя я читала намедни, было сказано, что я убѣжала съ этими брильянтами. Это ложь, какъ и многое другое, что говорили обо мнѣ. Но это брильянты изъ Голконды, которые я желаю, чтобы вы продали, а деньги употребили на него. Это былъ подарокъ любви, и носимый съ любовью.

— Это совсѣмъ не нужно, сказалъ Вильтонъ, своимъ видомъ, отвергая это предложеніе.

— Шш! сказала дама. — Я еще государыня для васъ и вы должны мнѣ повиноваться.

Вильтонъ взялъ футляръ съ брильянтами, прижалъ его къ губамъ и спряталъ въ грудной карманъ сертука. Онъ хотѣлъ, уйти, когда дама прибавила:

— Я должна дать вамъ копію моего романса.

— И напишите на ней мое имя?

— Непремѣнно, отвѣтила дама, подошла къ столу и написала:

«Мистеру Сидни Вильтону отъ Агриппины.»

Глава V.

Между тѣмъ, могущество и благоденствіе окружали домъ и семейство Феррарсовъ. Самъ онъ былъ въ цвѣтѣ возраста, занималъ высокое положеніе въ политическомъ мірѣ и имѣлъ надежду занять еще высшее. Министерство, котораго онъ былъ членомъ, считалось не только сильнымъ, но и вѣчнымъ. Милость двора и довѣріе страны равно были отданы ему. Продолжительность министерства герцога могла только соразмѣряться съ его жизнью, а его вліяніе было непреодолимо. Это было диктаторство патріотизма. Страна, давно привыкшая къ твердой и ненарушимой администраціи, и испуганная перемѣнами и катастрофами, послѣдовавшими за удаленіемъ лорда Ливерпуля, прибѣгла къ сильной волѣ и блестящей репутаціи истиннаго героя.

Мистрисъ Феррарсъ была честолюбива къ общественному отличію, какъ ея мужъ къ политической власти. Она была женщина со вкусомъ, но вкусомъ роскошнымъ. Она имѣла страсть къ блеску, которая, хотя управлялась тонкимъ пониманіемъ приличія, стоила все-таки дорого. Хотя ея обращеніе было всегда надменно, она льстила Зенобіи и льстила чрезвычайно.

Зенобія, любившая красивыхъ людей и тѣхъ, кто одѣвался хорошо, и восхищалъ ея зрѣніе своей граціей и прекраснымъ обращеніемъ, была вполнѣ плѣнена мистрисъ Феррарсъ, противъ которой сначала имѣла предубѣжденіе. Между ними былъ полный союзъ, и хотя мистрисъ Феррарсъ имѣла большое вліяніе на Зенобію и почти управляла ею, жена министра всегда старалась признать царицу моды своей повелительницей.

Большой свѣтъ, въ сравненіи съ обширнымъ обществомъ настоящаго періода, былъ ограниченъ въ своихъ размѣрахъ и состоялъ изъ элементовъ болѣе утонченныхъ, хотя гораздо менѣе разнообразныхъ. Онъ состоялъ по большей части изъ богатой поземельной аристократіи, которая совсѣмъ затмила индійскихъ набобовъ и почти присвоила себѣ огромныя Вестиндскія богатства. Время отъ времени, какой-нибудь извѣстный банкиръ или купецъ употреблялъ большую часть накопленнаго богатства на землю, и на покупку парламентскаго вліянія и былъ допускаемъ въ святилище. Но тѣ обширныя и успѣшныя вторженія въ общество новыхъ классовъ, начавшіяся впослѣдствіи, хотя предвидѣлись, но еще не начались.

Мануфактуристы, желѣзнодорожники, колоссальные подрядчики, золотопромышленники еще не нашли мѣста въ обществѣ и сенатѣ. Тогда можетъ быть было открыто больше большихъ домовъ, чѣмъ теперь, но небольшихъ было очень мало. Необходимость доставить возможность для постоянныхъ собраній разнороднаго моднаго общества повела къ учрежденію Альмака, закрывшагося при введеніи новой системы въ общество и при горячей конкурренціи частныхъ увеселеній.

Сезонъ былъ постоянно блестящъ, но не суматошенъ. Не ѣздили на нѣсколько вечеровъ въ одинъ и тотъ же вечеръ. Гости оставались тамъ, гдѣ собрались, и потому что не торопились, были пріятнѣе чѣмъ теперь. Разговоръ былъ изящнѣе, обращеніе, хотя непринужденное, было величественнѣе, а общество, будучи ограничено, знало себя лучше. Съ другой стороны, сочувствіе общества было болѣе узко чѣмъ теперь. Нужды народонаселенія не раскрыли сердце человѣка. Свѣтъ помогалъ бѣднымъ въ деревенскихъ приходахъ, составлялъ подписки и танцовалъ въ пользу Спитльфильдскихъ ткачей, когда переполнилась норма ихъ бѣдствія, но далѣе этихъ границъ свѣтъ народа не зналъ, и самъ народъ очень мало зналъ себя. Онъ только вполовину родился.

Самый темный часъ предшествуетъ разсвѣту, а періодъ необыкновеннойтишины часто, можетъ быть, даже всегда, предвѣщаетъ общественный переворотъ. Въ эту минуту всеобщая тишина и даже удовольствіе были замѣчательны. Въ политикѣ виги были совершенно готовы распространить на герцога тоже самое довѣріе, какое было принято Каннингомъ, и примиреніе начинало становиться пріятной фразой, — что означало на практикѣ нѣкоторую долю въ государственныхъ благахъ. Страна сама не требовала ничего. Даже преобладало всеобщее впечатлѣніе, что идутъ впередъ слишкомъ быстро, и что бразды слѣдуетъ довѣрить осторожному возницѣ. Зенобія, представительница общества, была въ восторгѣ, что революціонное движеніе пріостановилось. Она еще горевала о концессіи манчестерской желѣзной дороги въ минуту либеральнаго ослѣпленія, но льстила себя надеждой, что расширеніе желѣзнодорожной системы можно, конечно, пріостановить, и въ этомъ отношеніи большинство общества, можетъ быть даже страны, было, конечно, на ея сторонѣ.

— Я имѣю для васъ хорошія извѣстія, сказалъ одинъ изъ ея молодыхъ любимцевъ, явившись къ ней въ ея пріемный день. — Мы не допустили сегодня очень сильнымъ большинствомъ голосовъ освѣщеніе газомъ Гросвенорской площади.

— Я была увѣрена, что это посрамленіе не случится никогда, сказала Зенобія съ торжествомъ: — и очень сильнымъ большинствомъ, желала бы я знать, какой голосъ подалъ лордъ Померой?

— Противъ насъ.

— Какъ же можно спасти эту страну? воскликнула Зенобія: — я теперь вѣрю, что онъ запретилъ леди Померой явиться ко двору въ носилкахъ.

Въ одно ясное майское утро весною, послѣдовавшей за составленіемъ новаго министерства, которое должно было продолжаться вѣчно, мистрисъ Феррарсъ принимала гостей въ своей прелестной Вимбледонской виллѣ. День былъ прекрасный, мѣсто оживлено цвѣтущими розами, алымъ шиповникомъ, а блестящія группы среди взрывовъ музыки, стояли и расхаживали по зеленой муравѣ и тѣнистымъ лужайкамъ. Мистрисъ Феррарсъ на сельскомъ тронѣ съ своими прелестными близнецами въ прелестныхъ костюмахъ, расточала замѣчанія симпатичной веселости русскому князю и наслѣднику германскаго герцогства. Но физіономія ея имѣла какое-то тревожное, чтобы не сказать тоскливое выраженіе, плохо согласовавшееся съ сладенькимъ тономъ и улыбкой, которыми она очаровывала своихъ августѣйшихъ гостей. Зенобія, знаменитая Зенобія, еще не пріѣзжала, а время уходило. Князь шутилъ съ прелестными и надменными дѣтьми, а германскій принцъ спрашивалъ Эндиміона, поступитъ ли онъ въ гвардію ея величества, но Зенобія все не пріѣзжала, и мистрисъ Феррарсъ съ трудомъ скрывала свою досаду. Но причины на это не было, потому что въ эту самую минуту, съ верховымъ, на четвернѣ чистокровныхъ лошадей, знатная дама въѣхала, въ ворота, отворившіяся для нея, а мистрисъ Феррарсъ въ сопровожденіи своихъ знатныхъ гостей, немедленно встала и пошла принять царицу моды. Никто не цѣнилъ болѣе Зенобіи присутствіе царственныхъ особъ. Она имѣла привычку заставлять думать своихъ благородныхъ знакомыхъ обоего пола, что между нею и европейскими царствующими домами существовали короткія отношенія, не раздѣляемыя людьми ея сословія. Она любила играть роль общественной посредницы между аристократіей и королевскими домами. Однако, хотя она обратилась къ ихъ высочествамъ съ своей обычной придворной живостью, и сыпала вопросы, повидимому, показывавшіе самое короткое знакомство съ послѣдними событіями въ Шёнбруннѣ или на Рейнѣ, хотя обняла хозяйку и расцѣловала дѣтей, опытные глаза мистрисъ Феррарсъ, которая посвятила свою жизнь на изученіе Зенобіи, примѣтили, что ея поздній пріѣздъ произошелъ отъ важной причины, и что кромѣ того, Зенобія желала съ нетерпѣніемъ сообщать это ей. Съ женскимъ тактомъ мистрисъ Ферррасъ занималась съ своими гостями до тѣхъ поръ, пока представился случай представить князю и принцу нѣкоторыхъ знатныхъ дамъ, потомъ отпустивъ дѣтей, она не удивилась, когда Зенобія немедленно воскликнула:

— Слава Богу, мы, наконецъ, одни! Вы вѣрно удивлялись, что я пріѣхала такъ поздно. Ну, угадайте, что случилось?

Когда мистрисъ Феррарсъ покачала головой, она продолжала:,

— Всѣ четверо вышли!

— Да; лордъ Дудлей, лордъ Пальмерстонъ и Чарльзъ Грантъ слѣдуютъ за Гускиссономъ. Я не думаю, чтобы первый имѣлъ намѣреніе выйти, но герцогъ не хотѣлъ слушать его лицемѣрныхъ объясненій, а остальные послѣдовали за нимъ. Я удивляюсь лорду Дудлею, я знаю, что ему нравилось его мѣсто.

— Я пугаюсь, сказала мистрисъ Феррарсъ.

— Нѣтъ ни малѣйшей причины пугаться, воскликнула неустрашимая Зенобія. — Это должно было случиться рано или поздно. Я отъ этого въ восторгѣ. У насъ теперь будетъ свои собственный кабинетъ. Они не успокоились бы, если бы не ввели виговъ, а страна виговъ ненавидитъ. Это не удивительно, когда мы вспомнимъ, что если бы имъ удалось, то мы носили бы теперь французскіе сабо, а въ Голланд-Гаузѣ засѣдалъ бы французскій префектъ.

— А кого посадятъ въ кабинетъ? спросила мистрисъ Феррарсъ.

— Нашихъ добрыхъ друзей, я надѣюсь, сказала Зенобія съ одушевленной улыбкой: — но я еще ничего объ этомъ не слыхала. Мнѣ немножко жаль лорда Дудлея, мнѣ кажется, что его втянули въ сѣти; и что касается трехъ остальныхъ, особенно Гускиссона и лорда Пальмерстона, могу вамъ сказать, что герцогъ не имѣлъ спокойной минуты съ тѣхъ поръ, какъ они присоединились къ нему. Теперь мы начнемъ царствовать. Ошибка состояла въ томъ, что они были допущены. Я думаю, что теперь мы совсѣмъ покончили съ либерализмомъ.

Глава VI.

Мистеръ Феррарсъ не сдѣлался кабинетнымъ министромъ, но это была скорѣе досада, чѣмъ обманутое ожиданіе. Неожиданныя вакансіи были заняты неожиданными лицами. Такая большая перемѣна въ составѣ министерства, не доставившая повышенія Феррарсу была непріятна ему при первомъ впечатлѣніи, но размышленіе и энергичное благоразуміе Зенобіи скоро убѣдили его, что все къ лучшему, что мысль о такомъ быстромъ возвышеніи была безрасудна, что время и удобный случай должны неизбѣжно принести все, что онъ только можетъ пожелать, особенно такъ какъ срокъ продолжительности министерства не предвидится, и даже едва ли возможенъ. Словомъ Феррарсу было показано, что торійская партія, возобновившаяся и возстановленная, вступила въ новый періодъ власти, который напечатлѣетъ свой характеръ на всѣхъ остальныхъ годахъ девятнадцатаго столѣтія, какъ Питтъ и его школа напечатлѣли свой на ранніе и достопамятные годы.

А между тѣмъ, это самое возстановленіе министерства необходимо повело къ событію, которое, по своимъ послѣдствіямъ, измѣнило весь характеръ англійской политики, и начало рядъ переворотовъ, еще не кончившихся и теперь.

Одинъ изъ новыхъ министровъ, получившій то мѣсто, которое могъ бы занять Феррарсъ, былъ ирландецъ, депутатъ одного изъ самыхъ значительныхъ графствъ въ его странѣ. Онъ былъ хорошій ораторъ, а у министерства не было ораторской силы въ Нижней Палатѣ; онъ былъ популяренъ и вліятеленъ.

Выборъ кабинетнаго министра въ депутаты значительной мѣстности гораздо болѣе цѣнился въ то время, чѣмъ теперь. Ходили слухи, что противъ новаго министра составляется оппозиція, но Зенобія насмѣхалась надъ этими слухами. Она замѣтила на одномъ изъ своихъ вечернихъ собраній:

— Каждый землевладѣлецъ въ графствѣ за него, поэтому, это невозможно.

Статистика Зенобіи была совершенно вѣрна, однако, результатъ оказался совсѣмъ не таковъ, какъ ожидали. Одинъ ирландскій стряпчій, записной агитаторъ, который какъ католикъ не могъ быть выбранъ самъ, заявилъ себя кандидатомъ въ оппозицію новому министру, и въ день выборовъ тридцать тысячъ крестьянъ наперекоръ всѣмъ землевладѣльцамъ въ графствѣ, выбрали О’Коннеля и поставили въ число не менѣе достопамятныхъ историческихъ событій — выбора Кларскаго графства.

Это событіе, однако, произошло въ концѣ 1828 года, потому что тогда законъ не допускалъ внести это предложеніе въ Парламентъ ранѣе, и во весь этотъ годъ Феррарсы продолжали жить открыто. Соединенныя мужества, расточительность и тактъ, осуществили почти вполнѣ общественное честолюбіе, къ которому стремилась мистрисъ Феррарсъ. Даже въ томъ ограниченномъ и исключительномъ кругу, который тогда преобладалъ, ее включили въ число знатныхъ дамъ. А близнецы казались вполнѣ достойными ихъ прелестной и роскошной матери. Гордые, самовольные, себялюбивые, они выкупали это однимъ качествомъ, сильной любовью другъ къ другу. Сестра повидимому, распоряжалась братомъ, потому что Эндиміонъ былъ спокойнаго характера, но если сестра управляла имъ, она всегда была готова сдѣлаться его рабой, и пожертвовать всѣмъ для его прихотей и удобствъ.

1829 годъ былъ исполненъ событій, но для Феррарсовъ болѣе полонъ волненій чѣмъ тревогъ. Когда узнали, что глава кабинета, товарищъ котораго потерпѣлъ неудачу въ Кларскомъ графствѣ, самъ хочетъ предложить эманципацію католиковъ, вся страна пришла въ волненіе; но чрезъ нѣсколько времени успѣхъ оказался несомнѣненъ и былъ принятъ за новое доказательство неизмѣннаго счастія героя и государственнаго человѣка. Предложеніе произвело въ странѣ неудовольствіе; но его возбудили и поддерживали диссиденты, и та секція духовенства, которая походила на нихъ. Партія Верхней церкви, потомки прежнихъ приверженцевъ Сакеверелля^[3] перешли къ формализму и избѣгали всякаго дѣятельнаго участія съ своими евангелическими братьями.

Англиканская церковь не имѣла способныхъ предводителей между духовенствомъ. Духъ, оживлявшій и волновавшій послѣднія времена, повидимому, совсѣмъ угасъ и никто не ожидалъ его возрожденія. Епископы выбирались изъ коллегіальныхъ доновъ, людей, не имѣвшихъ никакого понятія о положеніи и потребностяхъ страны. Издать греческую трагедію съ второстепеннымъ успѣхомъ, или быть наставникомъ у аристократа считалось тогда надлежащими качествами для этой должности, которая теперь, по-крайней-мѣрѣ, заслуживается краснорѣчіемъ и энергіей. Общественнаго значенія епископское сословіе не имѣло никакого. Прелата рѣдко видали въ гостиныхъ Зенобіи. Это уже послѣ того, какъ глубина религіозной мысли была испробована и вліяніе женщины въ распространеніи и поддержаніи религіознаго чувства опять была признано, очаровательные и модные прелаты сдѣлались любимыми гостями въ утонченныхъ гостиныхъ знатныхъ людей, и дѣлая видъ, будто предаются суетному удовольствію минуты, возстановили то вліяніе, которое въ прежнее время руководило Матильдой или матерью Константина.

Конецъ 1829 года, однако, принесъ важное частное событіе для семейства Феррарсовъ. Старшій Феррарсъ умеръ. Свѣтъ примѣтилъ въ то время, какъ глубоко это огорчило сына. Отношенія между отцомъ и сыномъ были всегда похвальны, но свѣтъ не ожидалъ, чтобы Феррарсъ младшій былъ такъ сильно огорченъ. Только обязанности публичной жизни могли вернуть его друзьямъ, и даже эти обязанности онъ оставилъ на необыкновенно долгое время. Свѣту любопытно было знать, какъ велико его наслѣдство, но предъявленіе завѣщанія необыкновенно замедлилось, и скоро случились такія общественныя событія, которыя заставили забыть и о завѣщаніи, и о завѣщателѣ.

Глава VII.

Герцогъ Веллингтонъ занялся критическими событіями 1830, съ тою смѣсью терпѣнія и быстрой проницательности, которой онъ былъ обязанъ успѣхомъ многихъ кампаній. Совершенно сознавая затрудненія, какія долженъ былъ встрѣтить, онъ, однако, былъ увѣренъ, что вполнѣ способенъ ихъ преодолѣть. Вѣроятно, главное желаніе герцога въ его усиліяхъ утвердить свою власть имѣло цѣлью собрать и укрѣпить ряды торійской партіи, скорѣе разстроенной, чѣмъ уничтоженной пропускомъ билля о Вспомоществованіи. Въ самомъ разгарѣ борьбы замѣтили, что глава могущественной фамиліи Лаутеръ, въ Нижней Палатѣ, не былъ приглашенъ оставить свою должность, хотя и онъ, и его послѣдователи всегда подавали голосъ противъ правительственной мѣры. Задачей дня была чрезвычайная вѣжливость къ мятежникамъ, съ которыми обращались, какъ нѣкоторые увѣряли, съ большимъ уваженіемъ, чѣмъ съ покорными. Въ тоже самое время желаніе виговъ соединиться, можетъ быть даже слиться съ министерскими рядами, не было пренебрежено. Вигъ былъ назначенъ на мѣсто эксцентричнаго и слишкомъ несговорчиваго Вечерелля генеральнымъ атторнеемъ, и другія мѣста были отданы въ распоряженіе виговъ, и одинъ старый товарищъ по оружію герцога, даже вступилъ въ кабинетъ. Довѣріе въ звѣзду герцога не уменьшилось, и при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, эта уравновѣшивающая стратегія вѣроятно удалась бы. Но ей суждено было наткнуться на великія и неожиданныя событія.

Первое было неожиданная перемѣна царствованія. Смерть короля Георга Четвертаго въ концѣ іюня, по смыслу существоствовавшей тогда конституціи, требовала распущенія парламента, и такимъ образомъ лишила министра драгоцѣнной помощи, которую даетъ время, необходимое для смягченія и привлеченія отчужденныхъ друзей. Однако, можетъ быть, герцогъ имѣлъ бы еще успѣхъ, если бы не французская революція 1830, случившаяся въ самый разгаръ приготовленій для общихъ выборовъ въ Англіи. Виги, видѣвшіе, что герцогъ еще не успѣлъ устроить министерство, увидали удобный случай и воспользовались имъ. Восторжествовавшій мятежъ въ Парижѣ удостоился наименованія «трехъ достославныхъ дней», а эти три достославные дня были признаны повсемѣстно торжествомъ гражданской и религіозной свободы. Имена Полиньяка и Веллингтона были ловко соединены, и фраза: парламентская реформа начала передаваться кругомъ.

Былъ послѣдній пріемъ у Зенобіи въ этотъ сезонъ; на другой день она ѣхала въ свое графство собирать голоса для своихъ кандидатовъ. Она все еще оставалась неустрашимой и никогда не казалась болѣе одушевлена. Волненіе времени отражалось въ ея обращеніи. Она обращалась къ пріѣзжавшимъ гостямъ, когда они подходили поклониться ей, спрашивала о новостяхъ и сама ихъ сообщала, прежде чѣмъ могла получить отвѣтъ, увѣряла, что ничего не было критичнѣе послѣ 1793, что только одинъ человѣкъ былъ способенъ справиться съ этимъ положеніемъ, и благодарила небо за то, что онъ не только въ Англіи, но и въ ея гостиной.

Феррарсъ, обѣдавшій у своего патрона, лорда Помероя, и съ удовольствіемъ чувствовавшій, что во всякомъ случаѣ его возвращеніе въ Парламентъ несомнѣнно, наливая себѣ кофей, не могъ удержаться, чтобы не сказать одному господину, дѣлавшему тоже самое:

— Наши друзья, виги, кажется, очень радуются, баронъ.

Господинъ, къ которому онъ обратился, былъ баронъ Сергіусъ, человѣкъ среднихъ лѣтъ. Его физіономія необыкновенно умная, имѣла кроткое и привлекательное выраженіе. На вѣнскомъ конгрессѣ онъ былъ представителемъ павшей партіи, трудная и неблагодарная задача, но онъ выказалъ такія высокія качества въ выполненіи своихъ трудныхъ обязанностей — столько знанія, столько самообладанія, столько благоразумной и непринужденной примирительности, что пріобрѣлъ всеобщее уваженіе, особенно отъ англійскихъ уполномоченныхъ, такъ что когда онъ пріѣзжалъ въ Англію, что дѣлалъ часто, дома обѣихъ партій были для него отворены, и онъ столько же былъ коротокъ съ вигами, сколько и съ знаменитымъ герцогомъ, который очень его уважалъ.

— Такъ какъ мы напились кофею, сядемъ, сказалъ баронъ, и они ушли на диванъ, стоявшій у стѣны.

— Вы знаете, что я либералъ и всегда былъ либераломъ, сказалъ баронъ: — я знаю цѣну гражданской и религіозной свободы, потому что родился въ странѣ, гдѣ у насъ не было ни той, ни другой, и гдѣ потомъ мы наслаждались и тою, и другою очень отрывочно. Ничего не можетъ быть печальнѣе настоящаго положенія моей родины, и вѣроятно, что происшествія въ Парижѣ могутъ нѣсколько помочь моимъ друзьямъ и что они могутъ опять на время поднять голову, но я видѣлъ слишкомъ много и слишкомъ старъ, чтобы предаваться мечтамъ. Вы молоды и доживете до того, что я могу только предсказывать. Свѣтъ думаетъ не о гражданской и религіозной свободѣ, это фразы восемнадцатаго столѣтія. Люди, которые добились этихъ «трехъ достославныхъ дней» въ Парижѣ, не нуждаются ни въ цивилизаціи, ни въ религіи. Они останутся только довольны, когда уничтожатъ и то, и другое. Очень можетъ быть, что ихъ остановятъ на время, что ловкое благоразуміе орлеанскаго дома, руководимаго Талейраномъ, можетъ придать этому движенію сходство и даже характеръ революціи средняго класса. А это не такъ; баррикады воздвигались не въ среднемъ классѣ. Я знаю этихъ людей; это братство, а не нація. Европа наводнена ихъ тайными обществами. Они распространены по всей Испаніи. Италія нея подкопана. Я знаю болѣе южныя, чѣмъ сѣверныя націи, но меня увѣрилъ человѣкъ, который долженъ это знать, что братства организованы по всей Германіи и даже въ Россіи. Я говорилъ съ герцогомъ объ этихъ вещахъ. Онъ не равнодушенъ и даже вѣритъ этому отчасти, но онъ до такой степени практиченъ, что можетъ имѣть дѣло только съ тѣмъ, что видитъ. Я говорилъ съ предводителями виговъ. Они говорятъ мнѣ, что есть только одинъ способъ, и самый вѣрный — конституціонное правленіе, что съ представительными учрежденіями и тайными обществами существовать не можетъ. Можетъ быть я ошибаюсь, но, мнѣ кажется, что съ этими тайными обществами представительныя учрежденія исчезнутъ.

Глава VIII.

То, что неожиданно случилось въ южной части Англіи, и особенно въ морскихъ графствахъ, осенью 1830, повидимому, подтвердило мнѣніе барона Сергіуса. Народъ въ земледѣльческихъ округахъ сдѣлался раздраженъ. Неудовольствіе его вообще приписывалось злоупотребленію Закона о Бѣдныхъ и низкой платѣ. Но злоупотребленія Закона о Бѣдныхъ, хотя нестерпимыя, были вообще въ пользу работниковъ, и хотя плата въ нѣкоторыхъ частяхъ была неоспоримо низка, было замѣчено, что шумныя собранія, часто кончавшіяся мятежомъ, собирались въ округахъ, гдѣ этой причины не существовало. Самая страшная черта приближающейся анархіи состояла въ частыхъ поджигательствахъ. Пылающія жилища смущали слабую полицію и безпомощныхъ судей; и правительство имѣло причину полагать, что иностранные агенты дѣятельно подстрекали къ этимъ таинственнымъ преступленіямъ.

Среди частнаго неудовольствія и общаго унынія рушилось веллингтонское министерство, и потребовалось все вдохновеніе Зенобіи, чтобы поддержать Вильяма Феррарса въ этомъ испытаніи. Но она была неустрашима и энергична, какъ утро весной. Ничто не могло убѣдить ее, что виги могутъ составить министерство, и она была твердо убѣждена, что одни писаря въ департаментахъ могутъ ихъ выгнать. Когда составилось министерство виговъ и была объявлена его ужасная программа, она съ неистощимой веселостью насмѣхалась надъ тѣмъ, что Нижняя Палата можетъ провести билль о Реформѣ. Она имѣла большое собраніе въ тотъ вечеръ, когда генералъ Гасконь опровергнулъ первую мѣру большинствомъ одного голоса и провела этотъ вечеръ въ восторгѣ, дѣлая и принимая поздравленія. Утро принесло болѣе серіозный ударъ, но все неукротимый духъ остался, и во всѣ эти бурныя времена Зенобія ни разу не дрогнула, хотя чернь жгла замки герцоговъ и дворцы епископовъ.

Какъ ни было серіозно положеніе дѣлъ для Вильяма Феррарса, его собственное положеніе было не такъ отчаянно, какъ нѣкоторыхъ его друзей. Его мѣсто, по-крайней-мѣрѣ, было безопасно въ новомъ Парламентѣ, который долженъ былъ издать билль о Реформѣ. Тори же вообще были всѣ исключены, Едва ли одинъ довѣритель, въ которомъ былъ популярный элементъ, остался вѣренъ имъ. Въ графствахъ въ то время всегда выражались популярные принципы и когда Англія была взволнована, что было рѣдко, она говорила чрезъ своихъ фригольдеровъ. Въ этомъ случаѣ почти каждый тори владѣлецъ шайра потерялъ свое мѣсто, кромѣ лорда Чандоса, депутата отъ Букингамшира, который былъ обязанъ своимъ успѣхомъ только своей личной популярности.

— Нужды нѣтъ, говорила Зенобія: — что это значитъ? Лорды это уничтожатъ.

И храбро и неустанно трудилась она для этой цѣли. Для того, чтобы поддержать эту цѣль, было необходимо возбудить продолжительное и сильное сопротивленіе въ Нижней Палатѣ этой мѣрѣ, чтобы запечатлѣть въ общественномъ мнѣніи ея опасные принципы и унизить ея двигателей, обнаруживъ ихъ подкупы и несогласныя съ истиной подробности. Надо признаться, что эти цѣли рѣшительно имѣлись въ виду и что оппозиція торіевъ выказала энергію и способности не совсѣмъ недостойныя великаго парламентскаго кризиса. Особенно отличился Феррарсъ. Онъ возвысился неизмѣримо въ уваженіи Парламента и скоро публика начала говорить о немъ. Его статистика объ осужденныхъ городкахъ была изумительна и неопровержима; онъ былъ единственный человѣкъ, повидимому, понимавшій кое-что въ элементахъ новыхъ людей. Онъ былъ столько же краснорѣчивъ, сколько и точенъ — иногда такъ горячъ, какъ Боркъ и всегда такъ аккуратенъ, какъ Кокеръ.

— Я никогда не думалъ, чтобы это было въ Вильямѣ Феррарсѣ, сказалъ задумчиво одинъ депутатъ своему товарищу, когда они шли домой въ одинъ вечеръ: — я всегда находилъ его хорошимъ дѣловымъ человѣкомъ, но какъ-то не думалъ, чтобы это было въ немъ.

— Ну, для него это очень важно, а это вызываетъ способности въ человѣкѣ, сказалъ пріятель.

Однако это значило лить воду на песокъ. О какомъ бы то мы было сопротивленіи мѣрѣ съ самаго начала, не могло быть и рѣчи. Лордъ Чандосъ совершилъ одинъ важный подвигъ — и это было расширеніе правъ фермеровъ. Это постоянная борьба, однако, возбудила большое волненіе, и дѣйствующія лица часто предавались сумасбродному легковѣрію невозможныхъ ожиданій. Гостиная Зенобіи была всегда полна, и она никогда не была болѣе увѣрена, какъ въ то время, когда билль прошелъ въ Нижней Палатѣ. Она знала, что король никогда не дастъ согласія на этотъ билль. Его величеству надоѣло разъѣзжать въ наемныхъ каретахъ и распространять революціи. Вѣдь онъ былъ сынъ добраго короля Георга, и дворъ спасетъ страну какъ это часто бывало прежде.

— Но до этого не дойдетъ, прибавила она: — лорды исполнятъ свою обязанность.

— Но лордъ Ваверлей сказалъ мнѣ, сказалъ Феррарсъ: — что сорокъ лордовъ, которые были противъ билля въ прошломъ году, подадутъ за него голосъ при второмъ чтеніи.

— Не обращайте вниманія на лорда Ваверлея и тому подобныхъ дураковъ, сказала Зенобія съ улыбкой таинственнаго торжества. — Пока у насъ будетъ дворъ, герцогъ и лордъ Линдгорстъ на нашей сторонѣ, мы можемъ позволить себѣ смѣяться надъ такими высокомѣрными трусами. Мать лорда Ваверлея была моимъ нѣжнѣйшимъ другомъ и я знаю, что у него бывали припадки. Развеселитесь, прибавила она: — никогда дѣла не были въ лучшемъ положеніи. Не пройдетъ и недѣли какъ эти люди изчезнутъ.

— Но какъ же это возможно?

— Положитесь на меня.

— Я всегда полагаюсь… однако…

— Вы никогда не были ближе къ должности кабинетнаго министра, сказала она съ лучезарнымъ взглядомъ.

И Зенобія была права. Хотя министерство съ помощью колеблющихся одержало верхъ при второмъ чтеніи билля, недѣлю спустя, 7 мая, лордъ Линдгорстъ собралъ колеблющихся опять подъ свое знамя и добился своей знаменитой резолюціи, что расширеніе правъ въ нѣкоторыхъ пунктахъ должно предшествовать лишенію правъ въ большомъ размѣрѣ. Лордъ Грей и его товарищи вышли въ отставку, а король послалъ за лордомъ Линдгорстомъ. Смѣлый баронъ посовѣтовалъ его величеству послать за герцогомъ Веллингтономъ, и самъ привезъ порученіе короля въ Эпсли-Гаузъ. Герцогъ нашелъ короля въ «большомъ огорченіи» и по этому, не колеблясь, обѣщалъ постараться составить министерство.

— Кто былъ правъ? сказала Зенобія Феррарсу. — Онъ такъ занятъ, что не могъ писать вамъ, но поручилъ мнѣ сказать вамъ, чтобы вы завтра въ двѣнадцать часовъ заѣхали въ Эпсли-Гаузъ. Вы будете въ кабинетѣ.

«Наконецъ добился!» сказалъ себѣ Феррарсъ. «Стоитъ жить даже съ рискомъ. Всѣ жизненныя заботы становятся ничтожны, при подобныхъ обстоятельствахъ. Затрудненія велики, но самая ихъ обширность доставитъ средства уничтожить ихъ. Корону нельзя втащить въ грязь, а герцогъ родился для побѣды».

Прошелъ день, другой, а Феррарса не приглашали. Зенобія, еще храбрилась, но Феррарсъ, знавшій ее и вдоль и поперекъ, могъ примѣтить ея тайное безпокойство. Потомъ она сказала, ему по секрету, что сер-Робертъ дѣлалъ затрудненія.

— Но это ничего не значитъ, прибавила она. — Герцогъ позаботился обо всемъ и намѣренъ сдѣлать сер-Роберта первымъ министромъ. Онъ не можетъ отказаться, это было бы почти измѣной.

Два дня спустя, она послала за Феррарсомъ, рано утромъ, и приняла его въ своемъ будуарѣ. Ея физіономія была взволнована, но серіозна.

— Не пугайтесь, сказала она: — ничто не помѣшаетъ министерству составиться, но сер-Робертъ бросилъ насъ, я никогда не имѣла довѣрія къ нему. Это очень досадно, такъ какъ къ намъ присоединился мистеръ Берингъ, а для Сити это было такое хорошее имя. Но неудача одного человѣка дастъ удобный случай другому. Намъ нуженъ предводитель въ Нижней Палатѣ. Это долженъ быть человѣкъ умѣющій говорить, опытный, знающій Парламентъ, его обычаи, все. Указываютъ только на одного человѣка. Вы не можете сомнѣваться кто это. Я говорила вамъ, почести посыплются на вашу голову. Этотъ человѣкъ вы; вы будете имѣть одно изъ высокихъ мѣстъ въ кабинетѣ и предводительствовать Нижней Палатой.

— Пиль отказывается, сказалъ Феррарсъ медленно и качая головой: — это очень опасно.

— Для него самого, сказала Зенобія: — но не для васъ. Это устроитъ вашу судьбу.

— Надо бороться съ слишкомъ большимъ затрудненіями.

— Съ какими же? На вашей сторонѣ дворъ и палата лордовъ. Мистеръ Пиль совсѣмъ не въ такомъ хорошемъ положеніи, потому что онъ никогда не былъ въ министерствѣ, и долженъ въ тоже время бороться съ лордомъ Нортомъ и съ этимъ негоднымъ мистеромъ Фоксомъ, моднымъ ораторомъ, между тѣмъ какъ у васъ только лордъ Олторпъ, который неумѣетъ даже заказать себѣ обѣдъ.

— Я изумленъ, сказалъ Феррарсъ, и онъ казался погруженъ въ мысли.

— Но вы не колеблетесь?

— Нѣтъ, сказалъ онъ, задумчиво поднимая глаза, потому что затерялся въ размышленіяхъ и говоря размѣреннымъ и глухимъ голосомъ: — я не колеблюсь, потомъ прибавилъ веселымъ тономъ: — теперь вѣкъ не нерѣшительности, если меня приглашаютъ, я готовъ.

Въ эту минуту постучались въ дверь и слуга принесъ записку къ мистеру Феррарсу, которая была прислана въ его домъ, и въ которой его приглашали въ Эпсли-Гаузъ. Прочтя записку, онъ подалъ ее Зенобіи, которая воскликнула съ восторгомъ:

— Не теряйте ни минуты. Я такъ рада, что мы освободились отъ сер-Роберта, отъ его сомнѣній и затрудненій. Намъ нужна новая кровь.

Удивительная была прогулка для Вильяма Феррарса отъ Сент-Джемскаго сквера до Эпсли-Гауза. Дорогою онъ допрашивалъ свое мужество и свою способность, для трудныхъ испытаній ожидавшихъ его. Онъ чувствовалъ себя достаточно способнымъ для затруднительныхъ обстоятельствъ, — о которыхъ прежде даже и не мечталъ. Характеръ его былъ скорѣе честолюбивый чѣмъ пылкій. Онъ никогда не думалъ объ обладанія властью иначе какъ подъ руководствомъ какого-нибудь начальника. Теперь онъ долженъ управлять Сенатомъ и руководить совѣщаніями. Онъ настроилъ себя для надлежащихъ обстоятельствъ. Отчаяніе иногда такъ же сильно вдохновляетъ какъ геніальность.

Великій человѣкъ былъ одинъ — спокойный, непринужденный и вѣжливый. Онъ послалъ за Феррарсомъ, потому что уже имѣлъ съ нимъ свиданіе, въ которомъ просилъ его содѣйствія въ веденіи дѣлъ, и теперь думалъ, что обязанъ сообщить ему о перемѣнѣ обстоятельствъ. Подача голосовъ Нижней Палаты о предложеніи лорда Ибрингтона поставила непреодолимую преграду къ составленію министерства, и поэтому его свѣтлость отказался отъ порученія, возложеннаго на него королемъ.

Глава IX.

Имѣя свой собственный ключъ, Феррарсъ непримѣтно вернулся домой. Онъ тотчасъ прошелъ въ свою библіотеку и заперъ дверь. Сѣвъ за письменный столъ, онъ закрылъ лицо руками и остался въ этомъ положеніи довольно долгое время.

Бурныя и ужасныя мысли мелькали въ его головѣ, мечты цѣлой жизни разсѣялись и онъ долженъ былъ стать лицомъ къ лицу съ суровой дѣйствительностью своего положенія, а это было разореніе. Онъ былъ безъ надежды и безъ средствъ. Долги его были велики; отцовское наслѣдство выдумка, а таинственное состояніе его жены было какъ-то таинственно захвачено. Старшій Феррарсъ умеръ несостоятельнымъ должникомъ, онъ щедро поддерживалъ своего сына, но послѣднее время дѣлалъ это изъ средствъ сына. Отецъ сдѣлалъ себя главнымъ попечителемъ въ брачномъ контрактѣ сына. Его товарищъ, родственникъ наслѣдницы, умеръ, и позаботились, чтобы никто не былъ назначенъ на его мѣсто. Все это Феррарсъ узналъ послѣ смерти отца, но честолюбіе и волненіе жизни, составленной изъ удовольствій и опасностей, поддерживали его. Мало-по-малу каждая возможность на успѣхъ исчезала, сначала его частныя средства, потомъ общественныя надежды. Онъ лишился мѣста въ министерствѣ, а теперь лишится и въ Парламентѣ. Все его положеніе такъ долго, старательно и искусно построенное, рушилось и разлетѣлось на ничтожные обломки. А теперь онъ долженъ сообщить объ этомъ положеніи своей женѣ, она должна была сдѣлаться не приготовленной соучастницей его тайны, которая грызла его нѣсколько лѣтъ, вовремя которой его физіономія для нея часто была улыбающейся и всегда спокойной. Мистрисъ Феррарсъ была дома и одна въ своемъ роскошномъ будуарѣ, и мужъ тотчасъ пошелъ къ ней. Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ притворства, теперь, когда, все было кончено, Феррарсъ не могъ перенести неизвѣстности двадцати-четырехъ часовъ.

Трудно было привести ее въ расположеніе духа, способное понять десятую долю того, что она должна была узнать, а между тѣмъ самую мрачную часть она никогда не должна была узнать. Мистрисъ Феррарсъ, хотя чрезвычайно проницательная, не любила споровъ и рѣшала все противорѣчіемъ и согласіемъ. Она долго увѣряла, что слова ея мужа не могутъ быть справедливы, что это было нелѣпо и даже невозможно. Чрезъ нѣсколько времени она заговорила о продажѣ своихъ брильянтовъ, объ уменьшеніи экипажей, полагая, что эти жертвы поправятъ все. А когда увидала, что мужъ ея все серіозенъ и все повторялъ, что надо приготовиться къ жизни и привычкамъ другой общественной сферы, она вспылила, расплакалась, объявила себя обиженной, обманутой и увѣряла, что съ нею гнусно обошлись.

Вспомнивъ, какъ долго и съ какимъ наружнымъ спокойствіемъ въ ея присутствіи онъ выносилъ свое тайное горе, и какъ главной цѣлью его жизни всегда было отстранить отъ нея даже тѣнь заботъ, даже умѣвшій владѣть собою Феррарсъ взволновался; физіономія его измѣнилась и глаза наполнились слезами. Примѣтивъ это, она вдругъ бросилась къ нему на шею, расцѣловала и среди вздоховъ и слезъ воскликнула:

— О! Вильямъ, если мы любимъ другъ друга, что значитъ все другое?

И что могло значить все другое при подобныхъ обстоятельствахъ и подобныхъ условіяхъ? Прижимая къ сердцу свою прелестную жену, Феррарсъ помнилъ только любовь своей молодости, ожившую теперь. Безсознательно почувствовалъ онъ большое облегченіе отъ этого порыва нѣжности съ ея стороны, потому что ожиданіе этого разговора было очень печально для него.

— Дорогая моя, сказалъ онъ: — наше бѣдствіе не есть слѣдствіе обыкновеннаго несчастія или неблагоразумія. Мы жертвы переворота и должны переносить нашу участь, какъ намъ прилично при подобныхъ обстоятельствахъ. Частныя несчастія поглощаются великой катастрофой страны.

— Это настоящій взглядъ, сказала жена: — и все-таки бѣдному королю французскому гораздо хуже чѣмъ намъ. Однако, я не, могу теперь купить кружева герцогини Севрской, какъ я обѣщала. Это немножко неловко. Однако, всегда лучше говорить правду. Я должна сказать герцогинѣ, что не имѣю средствъ, и что мы такія же жертвы революціи, какъ и она.

Потомъ они начали разговаривать очень дружно о своей будущности, онъ, сидя на дивалѣ возлѣ жены и держа ея руку. Мистрисъ Феррарсъ не хотѣла слышать о томъ, чтобы уѣхать за границу.

— Нѣтъ, сказала она и вся ея прежняя пылкость вернулась: — ты всегда говорилъ, что я принесла тебѣ счастіе, и я теперь еще тебѣ счастіе принесу. Должна быть реакція! Колесо повернется и принесетъ опять нашихъ друзей. Мы должны тогда быть на глазахъ. Твои права громадны. Для тебя должны сдѣлать что-нибудь. Тебѣ должны дать Индію, и если ты только захочешь, мы получимъ ее. Повѣрь, дѣло совсѣмъ не такъ дурно, какъ кажется. То, что кажется несчастіемъ, часто бываетъ источникомъ благополучія. Я предпочла бы, чтобы ты былъ генералъ-губернаторомъ чѣмъ кабинетнымъ министромъ. Эта противная Нижняя Палата очень скучна. Я не увѣрена, чтобы чье-нибудь здоровье могло выдержать ее очень долго. Я не увѣрена, чтобы не предпочла быть генералъ-губернаторомъ Индіи чѣмъ первымъ министромъ.

Глава X.

Вслѣдствіе внесенія въ парламентъ акта о реформѣ, парламентъ нельзя было распустить и сдѣлать новые выборы въ этотъ годъ. Это было выгодно для мистера Феррарса и дало ему шесть мѣсяцевъ для поправленія дѣлъ. И мужъ и жена были горды и желали съ достоинствомъ оставить свѣтъ. Всѣ тогда были такъ заняты въ тотъ періодъ, и превратности жизни между заграничными революціями и англійской реформой были такъ разнообразны и обширны, что не трудно было избѣгнуть вниманія общества. Мистрисъ Феррарсъ сказала Зенобіи, что, такъ какъ мужъ ея уже въ Парламентѣ не будетъ, то они рѣшили на время удалиться въ деревню, хотя, такъ какъ мистеру Феррарсу удалось, наконецъ, растолковать женѣ, что ихъ будущій доходъ надо считать впередъ сотнями, а не тысячами, для нея трудно было вообразить деревенскую жизнь, которая соединяла бы достоинство съ экономіей. Не сознавшись въ причинѣ, она успѣла, однако, отклонить различныя предложенія, которыя энергичная Зенобія дѣлала ей, и слушая съ видимымъ участіемъ разсказы о паркахъ, наполненныхъ оленями, и дорого стоющихъ охотахъ, восклицала:

— Прелесть! но этого намъ не нужно, потому что мы намѣрены жить очень тихо, пока моя дочь не будетъ представлена ко двору.

Этой молодой дѣвицѣ было теперь тринадцать лѣтъ, и хотя родители старались не говорить въ ея присутствіи ничего такого, что могло бы открыть ихъ настоящее положеніе, къ чему хотѣли приготовить ее постепенно, проницательность, какою природа щедро одарила ихъ дочь, не легко было обмануть. Она не дѣлала вопросовъ, но ничто не ускользало отъ проницательнаго взгляда темно-голубыхъ глазъ дѣвочки, спокойной среди таинственности, и которая скорѣе переносила чѣмъ раздѣляла частые поцѣлуи своихъ родителей. Чрезъ нѣсколько времени братъ ея вернулся домой изъ Итона, куда онъ не долженъ былъ возвращаться. За нѣсколько дней до этого, она сдѣлалась чрезвычайно растревожена, и даже взволнована. Когда онъ пріѣхалъ, ни мистера, ни мистрисъ Феррарсъ не было дома. Онъ весело постучался въ дверь, стукомъ школьника, и только что вошелъ въ переднюю, какъ его назвали по имени и онъ увидалъ лицо сестры, наклонившейся чрезъ балюстраду площадки. Онъ быстро побѣжалъ наверхъ и въ одно мгновеніе былъ заключенъ въ ея объятія. Она расцѣловала его, и когда онъ хотѣлъ говорить, она закрыла ему ротъ поцѣлуями. Потомъ она сказала:

— Что-то случилось, что это, понять не могу, но у насъ больше не будетъ пони.

Глава XI.

У подножія Беркширскихъ равнинъ на небольшомъ возвышеніи стоитъ старый замокъ съ остроконечной крышей и решетчатыми окнами, окруженный паркомъ, когда-то величественнымъ, гдѣ еще и теперь есть террасы, осѣненныя тисовыми деревьями, придающія видъ достоинства запущенному мѣсту. Предъ замкомъ огромныя желѣзныя ворота, съ узорчатой рѣзьбой, на которыхъ красуется давнишнее число и щитъ благороднаго дома, отворялись на деревенскую поляну, вокругъ которой гнѣздились котеджи прихода съ единственнымъ исключеніемъ, дома викарія, современнаго строенія, не безъ вкуса, и окруженнаго небольшимъ, но блестящимъ садомъ. Церковь была возлѣ замка и выстроена владѣльцемъ на его усадьбѣ. Мѣстность, окружавшая замокъ, была проста, но живописна. Тутъ былъ когда-то буковый лѣсъ, и хотя деревья были вырублены по большей части, на полянѣ еще виднѣлись иногда группы, а иногда одинокія деревья, а верескъ, росшій тутъ въ изобиліи и достигавшій большой высоты, придавалъ богатую дикость и лѣсной характеръ этой сценѣ.

Гёрстли былъ давно брошенъ фамиліей, которой принадлежалъ. Да и трудно было бы сказать кому онъ принадлежалъ. Печальная судьба ожидала древній, и въ свое время даже достопамятный домъ. Онъ былъ взятъ въ казенное управленіе за долги, и послѣднія полстолѣтія стоялъ или пустъ или отдавался внаймы постороннимъ лицамъ. Повѣренный мистрисъ Феррарсъ велъ эту тяжбу и зналъ все подробно. Затрудненіе найти жильца для такого мѣста, всегда нелегкое, увеличивалось его отдаленностью отъ желѣзныхъ дорогъ, которыя теперь начали играть важную роль въ подобныхъ сдѣлкахъ. Предсѣдатель суда былъ бы доволенъ номинальной платой, если бы только могъ найти порядочныхъ жильцовъ. Феррарсу посовѣтовали поѣхать туда посмотрѣть это мѣсто. Оно понравилось ему. Оно было аристократично и вмѣстѣ съ тѣмъ необыкновенно дешево. Въ домѣ была громадная передняя-зала, доходившая до самой крыши, и которая была бы прилична для баронскаго замка, и обширная лѣстница; но жилыя комнаты были не велики, даже малы по размѣру, и не многочисленны.

Земля, которую онъ долженъ былъ взять, состояла только изъ нѣсколькихъ луговъ, которые онъ могъ отдать въ аренду, а съ садомъ могъ управиться одинъ работникъ.

Мистрисъ Феррарсъ пришла въ такой восторгъ отъ описанія залы-галереи, что рѣшилась взять Гёрстли, даже не посмотрѣвъ его. Въ деревнѣ она дорожила только большой залой и кабріолетомъ, въ который можно было запрягать пони.

Всѣ экипажи были проданы и вся прислуга отпущена. Двѣ-три служанки, слуга, котораго наймутъ въ деревнѣ, и который будетъ служить за столомъ, камердинеръ, который будетъ ходить за бариномъ и за пони, должны были замѣнить толпу слугъ, которые такъ долго ничего не дѣлали въ залахъ въ Гилльской улицѣ, въ рощахъ и садахъ Вимбледона.

Мистеръ и мистрисъ Феррарсъ съ дочерью поѣхали въ почтовомъ экипажѣ, Эндиміонъ съ слугами былъ посланъ въ дилижансѣ, который дѣлалъ шестьдесятъ миль въ десять часовъ. Майра говорила мало дорогою, но выраженіе чрезвычайнаго презрѣнія и отвращенія преобладало въ ея физіономіи. Иногда она пожимала плечами, иногда приподнимала брови, а иногда вздергивала кверху носъ. Потомъ она вздыхала, но это былъ вздохъ не горя, а нетерпѣнія. Ея родители окружали ее вниманіемъ, которое она принимала безъ признательности, а только иногда замѣчала, что жалѣла зачѣмъ не поѣхала съ Эндиміономъ.

Были сумерки, когда пріѣхали въ Гёрстли, и этотъ печальный часъ".не способствовалъ къ оживленію ихъ душевнаго состоянія. Однако, жена садовника развела яркій огонь изъ буковыхъ дровъ въ гостиной и высыпала корзину шишекъ на дрова, которыя трещали и весело вспыхивали. Даже Майру заинтересовала новизна дровяного огня и желѣзной решетки. Она осталась тутъ и разсѣянно смотрѣла на погасавшія полѣнья, пока ея родители ходили по дому, разсматривали и дѣлали необходимыя распоряженія. Пока они находились еще въ отсутствіи, въ передней послышался шумъ и большая суматоха. Эндиміонъ пріѣхалъ съ своей свитой! Тутъ Майра тотчасъ оживилась, и прислушалась, какъ испуганная лань. Но, какъ только она услыхала его голосъ, выраженіе восторга разлилось по ея физіономіи, которая засіяла живостью и восхищеніемъ. Майра бросилась мимо слугъ и поклажи, обняла брата и сказала:

— Мы пойдемъ по дому и вмѣстѣ посмотримъ наши комнаты.

Бродя безъ проводника, и надѣлавъ много ошибокъ, они къ счастію скоро встрѣтили своихъ родителей. Мистрисъ Феррарсъ добродушно принялась за осмотръ и объяснила всѣ свои планы. Для Эндиміона была очень хорошая комнатка и завтра она будетъ сдѣлана очень удобной. Онъ былъ очень доволенъ. Потомъ показали комнату Майры, но она не сказала ничего, а стояла съ милой насмѣшливостью, такъ сказать, на губахъ, пока мать расхваливала ея комнату. Потомъ ихъ позвали къ чаю. Жена садовника была очень распорядительна и приготовила все; занавѣси были задернуты и комната освѣщена, кипѣлъ чайникъ съ горячей водой, лежали цѣлыя груды хлѣба и масла и пирамида поджаренныхъ ломтиковъ хлѣба. Удивительно съ какимъ комфортомъ все было устроено въ этомъ печальномъ замкѣ, и путешественникамъ, какъ они ни устали, и ни были огорчены, было невозможно оставаться нечувствительными къ удобствамъ и веселости всего, окружавшаго ихъ.

По окончаніи чая, дѣти усѣлись шептаться между собой. Мистрисъ Феррарсъ вышла посмотрѣть все ли готово на ночь, а Феррарсъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, погруженный въ мысли.

— Что думаешь ты обо всемъ этомъ, Эндиміонъ? шепнула Майра своему брату близнецу.

— Мнѣ здѣсь нравится, отвѣтилъ онъ.

Она бросила на него взглядъ любви и насмѣшливости, и потомъ сказала ему на ухо:

— А мнѣ кажется, что я упала съ какой-то звѣзды.

Глава XII.

Утро было ясное, осеннее, и всѣ проснулись, если не счастливые, то заинтересованные. Многое надо было видѣть и многое сдѣлать. Роса была такая сильная, что дѣтямъ не позволили сойти съ широкой усыпанной пескомъ дорожки, окаймлявшей одну сторону стараго дома, но они видѣли проблески прогалинъ и яркій свѣтъ и тѣнь смягчали и украшали все. Всякій видъ и всякій звукъ были новы, и начиная съ кролика, который выбѣжалъ изъ рощи, вытаращилъ на нихъ глаза и потомъ исчезъ, до соекъ, щебетавшихъ въ отдаленномъ лѣсу, все служило предметомъ удивленія по-крайней-мѣрѣ на недѣлю. Въ первый разъ видѣли они бѣлокъ и ежей. Родители ихъ были заняты въ домѣ; Феррарсъ вынималъ и уставлялъ свои книги, а жена разставляла красивую мебель, спасенную отъ лондонскаго крушенія, и дѣлала ту комнату, которая служила имъ постояннымъ мѣстопребываніемъ, такой изящной какъ только могла. Удивительно какой эфектъ можетъ произвести женщина со вкусомъ красивымъ кресломъ, столомъ съ книгами, семейными миніатюрными портретами, рабочею корзинкою и разными бездѣлушками, которыхъ мы не бросаемъ никогда.

— Мнѣ нечего работать много, сказалъ мистеръ Феррарсъ со вздохомъ: — но мнѣ кажется это придаетъ такой хорошій видъ.

На второй день послѣ ихъ пріѣзда, ректоръ съ женой сдѣлали имъ визитъ. Мистеръ Пенрёддокъ былъ естествоиспытатель и написалъ исторію своего прихода. Онъ не сдѣлался оксфордскимъ дономъ, потому что рано получилъ приходъ этой коллегіи, но онъ женился на дочери дона, которая оцѣнила изящное обращеніе ихъ новыхъ знакомыхъ, и которая, преодолѣвъ страхъ перваго впечатлѣнія, сдѣлалась сообщительна и очень забавляла ихъ подробностями о томъ маленькомъ мірѣ, въ которомъ они теперь должны были жить. Она не могла скрыть своего удивленія при видѣ красоты близнецовъ, хотя ихъ болѣе уже не одѣвали въ тѣ костюмы, которые когда-то удивляли даже Мейферъ.

Частью плана ихъ новой жизни было воспитаніе дѣтей родителями. Феррарсъ когда-то былъ замѣчательный ученый, и теперь еще много зналъ. Онъ былъ терпѣливъ и методиченъ и глубоко заинтересованъ своей задачей. Относительно характера, ученикъ не былъ непріятенъ. Эндиміонъ имѣлъ характеръ ласковый и съ уваженіемъ обращался съ отцомъ. Онъ былъ кротокъ и послушенъ; но пріобрѣталъ познанія не легко, и имѣлъ замѣчательный недостатокъ въ тѣхъ первоначальныхъ свѣдѣніяхъ, на которыя разсчитывалъ его отецъ. Другая ученица была совсѣмъ другого характера, она заучивала съ одного взгляда и помнила необыкновенно твёрдо все, что заучила. Но она не была ни нѣжна, ни почтительна, и чтобы заставить учиться, нельзя было разсчитывать на ея привязанность, а только на ея умъ. Она была часто причудлива, капризна и задорлива, и ея мать, которая хотя талантливая, и старательная, не имѣла ни методы, ни самообладанія своего мужа, часто сердилась и раздражалась. Начинались сцены, или лучше сказать вспышки съ одной стороны, потому что Майра была безстрастна и бѣсила недостаткомъ чувствительности. Иногда становилось необходимо обратиться къ Феррарсу и обращеніе Майры съ отцомъ, хотя лишенное чувства, было по-крайней-мѣрѣ не презрительно. Однако планъ этотъ, съ теченіемъ времени, оказался неудачнымъ. Эндиміонъ дѣлалъ хотя не быстрые, но вѣрные успѣхи и загладилъ тѣ года, которые были потрачены на модныя школы и въ то время поверхностный Итонъ. Майра, которая не смотря на баловство въ дѣтствѣ, имѣла прекрасныхъ гувернантокъ, получила хорошія первоначальныя познанія въ новѣйшихъ языкахъ, и скоро усовершенствовалась въ нихъ. Современемъ, гораздо далѣе того періода, о которомъ мы теперь говоримъ, она объявила о своемъ желаніи познакомиться съ нѣмецкимъ языкомъ, что въ то время было гораздо рѣже чѣмъ теперь. Мать не могла помочь ей въ этомъ отношеніи, и это можетъ быть было лишнею причиною для изученія этого языка, потому что Майра была нетерпѣлива и полна довольно основательной самоувѣренности. Она также сильно интересовалась успѣхами своего брата, ознакомилась со всѣми его уроками, и иногда помогала ему.

Хотя они рѣшительно не имѣли никакихъ знакомыхъ, кромѣ ректора и его семьи, жизнь не была скучна. Феррарсъ всегда былъ занятъ, потому что кромѣ воспитанія его дѣтей, онъ математически принялся за привычку, къ которой прежде прибѣгалъ урывками: писалъ политическія сочиненія. Въ лучшіе дни своей жизни онъ былъ авторомъ многихъ опытовъ въ самомъ знаменитомъ періодическомъ торійскомъ изданіи, которое привлекало вниманіе и сдѣлалось знаменито. Много публичныхъ людей высокаго званія и репутаціи, и даже не одинъ первый министръ вносилъ свою дань въ свое время на его знаменитыя страницы, и всегда получалъ плату. Это былъ органическій законъ этого изданія, даровыя статьи не принимались. И въ этомъ принципѣ было столько же благоразумія, сколько и гордости. Знаменитые государственные люди самодовольно указывали на табакерку или картину, купленныя ихъ литературными трудами, и не одинъ браслетъ на рукѣ мистрисъ Феррарсъ и не одна лошадь въ ея конюшнѣ были наградою за глубокомысленную или ѣдкую статью Вильяма.

То что было временнымъ развлеченіемъ политической жизни сдѣлалось теперь источникомъ постояннаго дохода. Хотя живя въ глубокомъ уединеніи, Феррарсъ имѣлъ большой запасъ политической опытности, и хотя его воспитаніе, и умъ были слишкомъ исключительны и академичны для того взволнованнаго вѣка, который открылся теперь, и въ который онъ къ несчастію попалъ, они все-таки годились для читателей, къ которымъ онъ особенно обращался. Его коринфскій слогъ, въ которомъ Вакханки Бурка были одѣты по послѣдней Альмакской модѣ, его сарказмы противъ безграмотныхъ и его брань противъ низкихъ, его описанія деревенской жизни аристократіи составляли контрастъ съ ужасами гиліотины, его намеки на Горація и цитаты изъ Виргилія составляли нѣчто цѣлое и очаровывавшее, и пугавшее читателей.

Это сотрудничество вело къ сношеніямъ съ редакторами или издателями Обозрѣнія, которыя не были лишены интереса. Свертки присылались съ дилижансами, и въ этихъ сверткахъ были не только корректуры, но зачастую и новыя книги — памфлетъ, еще неизданный, или сочиненія объ открытіяхъ въ неизвѣстныхъ странахъ. Это было связью съ свѣтомъ, который они оставили безъ тягостныхъ воспоминаній. Кромѣ этого, ихъ сношенія съ внѣшнимъ міромъ были ничтожны и рѣдки. Трудно для насъ живущихъ въ вѣкъ желѣзныхъ дорогъ, телеграфовъ, дешевыхъ писемъ и газетъ понять какъ однообразна, какъ ограниченна и въ мысляхъ, и чувствахъ, и событіяхъ была жизнь англійскаго семейства съ привычками къ уединенію и ограниченными средствами, только сорокъ лѣтъ тому назадъ. Весь свѣтъ какъ будто нравственно и матеріально «adscript! glebae».^[4]

Мистеръ и мистрисъ Феррарсъ не желали ѣздить никуда, но если бы и желали, то это обошлось бы для нихъ и хлопотливо и дорого. Единственная газета, которую они получали была «Вечерняя Почта», приходившая три раза въ недѣлю, и была все равно что «Таймсъ» со всѣмъ ея содержаніемъ, кромѣ объявленій. Такъ какъ тогдашняя Таймсъ славилась тѣмъ, что главное способствовала къ тому, чтобы прошелъ билль о реформѣ лорда Грея, и которая какъ ходили слухи пользовалась невѣроятною продажею двѣнадцати тысячъ экземпляровъ въ день, Феррарсъ предположилъ, что на ея столбцахъ онъ прослѣдитъ самыя подлинныя свѣдѣнія о наступающихъ событіяхъ. Пересылка по почтѣ стоила такъ дорого, что домашняя корреспонденція была по необходимости очень ограничена; но это непріятное ограниченіе не касалось Феррарсовъ. Они совсѣмъ ничего не платили на почту. Они родились и всегда жили въ франкированномъ мірѣ, и хотя Феррарсъ теперь лишился этого преимущества, и офиціальнаго, и парламентскаго, все-таки ихъ корреспонденты пользовались даровой пересылкой, и они посылали отвѣты, безъ всякой совѣстливости тѣмъ, кто получалъ ихъ даромъ. Все-таки удивительно какъ мало въ ихъ новой жизни заботились они о возможности пользоваться этой корреспонденціей. Сначала, Зенобія писала каждую недѣлю, почти каждый день къ мистрисъ Феррарсъ, но чрезъ нѣсколько времени, мистрисъ Феррарсъ, хотя съ начала ей было пріятно это вниманіе, нашла его тягостнымъ. Потомъ Зенобія, которая, наконецъ, первый разъ въ жизни начала мрачно смотрѣть на дѣла, впала въ продолжительное молчаніе и даже почти забыла Феррарсовъ, потому что какъ она обыкновенно говорила:

— Какъ же можно помнить людей, съ которыми никогда не встрѣчаешься?

Между тѣмъ, потому что мы зашли нѣсколько далеко въ нашихъ замѣчаніяхъ, семейство въ Гёрстли было очень довольно той мѣстностью, въ которой жило. Они дѣлали экскурсіи во внутренность ихъ земли, мистрисъ Феррарсъ и Майра въ кабріолетѣ, ея мужъ и Эндиміонъ пѣшкомъ возлѣ нихъ, и Эндиміонъ иногда садился на мѣсто сестры противъ своего желанія, но изъ уваженія къ ея непремѣнной волѣ. Даже Майра не могла оставаться нечувствительной къ сельской дикости мѣстоположенія, и къ романическимъ деревнямъ въ лѣсистыхъ разсѣлинахъ холмовъ. Эндиміонъ былъ въ восторгѣ, и ему казалось, можетъ быть онъ это чувствовалъ безсознательно, что это болѣе обширное и болѣе частое знакомство съ природою было вознагражденіемъ за многое, чего они лишились.

Чрезъ нѣсколько времени, когда они немножко познакомились съ своими простыми окрестностями, и когда прошло первое впечатлѣніе дикости и новизны, близнецамъ позволили гулять вмѣстѣ однимъ, хотя въ нѣкоторыхъ границахъ. Въ деревню и по близости нея они могли ходить свободно, но имъ запрещалось ходить въ лѣсъ и удаляться отъ замка. Эти прогулки вдвоемъ. съ Эндиміономъ были величайшимъ удовольствіемъ для его сестры. Она съ наслажденіемъ слушала его разсказы объ его жизни въ Итонѣ, и вздыхала только о томъ, что его пребываніе тамъ было такъ коротко. Потомъ они находили неистощимый запасъ интереса и сочувствія въ прошломъ. Они желали знать, будутъ ли когда у нихъ пони.

— Я не думаю, сказала Майра: — а между тѣмъ, какъ было бы весело разъѣзжать вмѣстѣ по этому полю!

— Но насъ не пустятъ безъ грума, сказалъ Эндиміонъ.

— Грума! воскликнула Майра съ волшебнымъ смѣхомъ: — а мнѣ кажется, что если бы истина сдѣлалась извѣстна, намъ слѣдовало бы самимъ слать себѣ постель и самимъ мыть тарелки.

— Ты жалѣешь, Майра, обо всемъ, что случилось? спросилъ Эндиміонъ.

— Я совсѣмъ не знаю, что случилось. Они это скрываютъ. Но я слишкомъ удивлена, чтобы жалѣть. Притомъ какая польза хныкать?

— Я одинъ день очень много плакалъ, сказалъ Эндиміонъ.

— Ахъ! ты малодушенъ, милый дружокъ. Я никогда не плакала, только одинъ разъ отъ ярости.

На Рождество новое лицо явилось на сцену, сынъ ректора, Найджелъ. Онъ провелъ годъ у частнаго наставника и вступилъ на первый курсъ въ Оксфордъ. Ему было восемнадцать лѣтъ, онъ былъ пятью годами старше близнецовъ. Онъ былъ высокъ, съ лицомъ, замѣчательно умнымъ и твердымъ, хотя еще смягченнымъ невинностью и цвѣтомъ юности. Его назначали въ пасторы. Близнецы часто бывали въ его обществѣ, хотя онъ былъ слишкомъ великъ, чтобы годиться имъ въ товарищи, и его присутствіе было предлогомъ мистрисъ Пенрёддокъ чаще присоединяться къ нимъ въ ихъ прогулкахъ, и подъ ея покровительствомъ ихъ прогулки не ограничивались ничѣмъ, кромѣ короткихъ дней; но въ этомъ они находили вознагражденіе въ частыхъ посѣщеніяхъ пастората, который былъ веселый и пріятный домъ, наполненный чучелами птицъ, сухими растеніями и удивительными рыбами, и другими невинными трофеями и тріумфами надъ природой.

Глава XIII.

Арендаторъ замка былъ хорошій образецъ своего сословія; настоящій саксонецъ, румяный, съ веселымъ лицомъ, съ атлетическимъ, хотя нѣсколько тяжеловѣснымъ станомъ, погрубѣвшимъ отъ постояннаго моціона на воздухѣ во всякое время года. Хотя онъ арендовалъ нѣсколько сотъ акровъ, онъ не выпускалъ изъ вида бездѣлицъ, что составляетъ характеристическую черту фермеровъ, но онъ былъ добродушенъ и услужливъ, и въ то время, какъ кормилъ ихъ пони, снабжалъ дровами, хворостомъ и молокомъ, онъ даромъ оказывалъ для семейства въ замкѣ много услугъ, способствовавшихъ къ ихъ удобствамъ и комфорту, по не стоившихъ ему ничего.

Феррарсъ любилъ поговорить иногда съ фермеромъ Торнберри, который имѣлъ свой особенный способъ выражать свою ограниченную, но въ своемъ родѣ полную опытность въ людяхъ и вещахъ, что было весело и интересно для свѣтскаго человѣка, знаніе котораго сельской жизни ограничиказалось большими охотами въ знатныхъ домахъ.

Гордость и мученіе жизни фермера Торнберри составлялъ его единственный сынъ Джобъ.

— Я далъ ему самое лучшее воспитаніе, говорилъ фермеръ: — онъ былъ воспитанъ лучше меня, я не имѣю притязанія на ученость и никогда не имѣлъ, а между тѣмъ, я никакъ не могу его понять. Я желалъ бы, чтобы вы поговорили съ нимъ когда-нибудь, серъ. Онъ противъ земли, а между тѣмъ мы живемъ на ней три поколѣнія и ни на что пожаловаться не могли, и онъ еще такой хорошій фермеръ, лучше нельзя найти; слишкомъ любитъ опыты, но это потому, что онъ очень молодъ. Но я боюсь, что онъ оставитъ меня. Я думаю, что его сбили съ толку эти новости, заведенныя въ Лондонѣ важными людьми, онъ всегда читаетъ ихъ газеты.

— Что же это такое? спросилъ Феррарсъ.

— Они называютъ себя Обществомъ для Распространенія Познаній, и лордъ Брумъ во главѣ его.

— Ахъ! онъ опасный человѣкъ, сказалъ Феррарсъ.

— Знаете, я самъ это думаю; очень серіозно сказалъ фермеръ Ториберри: — и вотъ почему, онъ говоритъ, что для обработыванія земли необходимо знать химію.

— Брумъ готовъ говорить все, сказалъ Феррарсъ: — и въ одномъ вы можете быть увѣрены, что лордъ Брумъ не знаетъ вполнѣ ни одного предмета, я это доказалъ, и если когда-нибудь въ одинъ зимній вечеръ у васъ найдется время прочесть что-нибудь объ этомъ, я дамъ вамъ номеръ Квартерли Ревью, это можетъ заинтересовать васъ.

— Я желалъ бы, чтобы вы дали это моему сыну, сказалъ фермеръ.

Феррарсъ нашелъ Джоба не такимъ сговорчивымъ въ словопреніяхъ, какъ его отецъ. Его взгляды были оригинальны, а его выводы вѣрны. Онъ имѣлъ не однѣ поверхностныя познанія и въ политической экономіи; но на эти познанія, Феррарсъ смотрѣлъ подозрительно, потому что хотя онъ самъ считался знатокомъ въ этомъ отношеніи въ послѣдніе годы лорда Ливерпуля, когда лордъ Валлесъ и мистеръ Гускиссонъ изумляли міръ, онъ перешелъ, послѣ раскола торійской партіи, къ православію, и удостовѣрился, что догматы экономистовъ болѣе ничего какъ теоріи, и могутъ быть примѣнены къ практикѣ только посредствомъ революціи.

— Но жизнь фермера пріятна, сказалъ Феррарсъ Джобу.

— Да, но жизнь должна быть болѣе чѣмъ пріятна, сказалъ Джобъ, который всегда казался недоволенъ: — и быкъ на пастбищѣ ведетъ пріятную жизнь.

— Почему она не можетъ быть и выгодной также? сказалъ Феррарсъ.

— Я не вижу, какъ это сдѣлать, угрюмо отвѣтилъ Джобъ: — во всякое время немного получишь изъ земли, а еще менѣе при тѣхъ условіяхъ, на какихъ мы держимъ ее.

— Но вы платите не дорого!

— О, плата не значитъ ничего, если бы все другое было справедливо, а справедливости-то нѣтъ ни въ чемъ, сказалъ Джобъ: — во-первыхъ, фермеръ единственный человѣкъ, капиталъ котораго не обезпеченъ.

— А! вамъ нужна аренда?

— Мнѣ было бы очень непріятно имѣть такую аренду, какую я видѣлъ, отвѣтилъ Джобъ: — у насъ когда-то была въ нашей семьѣ, и мы сохраняемъ ее, какъ рѣдкость. Пергаментъ длинный предлинный и все написанъ одинъ вздоръ.

— Но, мнѣ кажется, что ваша фамилія нѣсколько поколѣній живетъ на этой землѣ, сказалъ Феррарсъ: — и всегда жила хорошо.

— Жили такъ, какъ всѣ имъ подобные. прозябали, сказалъ Джобъ: — и больше ничего.

— Вашъ отецъ всегда казался мнѣ человѣкомъ зажиточнымъ, замѣтилъ Феррарсъ.

— Зажиточенъ онъ, или нѣтъ, право, я не могу сказать, потому что ни онъ и никто изъ его предшественниковъ никогда не велъ счетовъ, то довольно трудно удостовѣриться въ настоящемъ положеніи дѣлъ. Пока у него есть-деньги въ карманѣ, чтобы расплачиваться съ работниками и дѣлать закупки, отецъ мой, какъ всякій британскій фермеръ, доволенъ. Дѣло въ томъ, что онъ такой же рабъ, какъ и его работники, и пока мы не освободимся отъ феодальной системы, онъ и останется такимъ.

— Это мнѣніе довольно сильное, сказалъ Феррарсъ, пріосанившись и принимая холодный видъ.

— Да, но они проложатъ себѣ путь, сказалъ Джобъ. — Что касается меня, я не очень забочусь о томъ, что случится съ землей, потому что я не намѣренъ остаться на ней, но я забочусь о странѣ. Для страны я желалъ бы перевернуть все.

— Что же все? спросилъ Феррарсъ.

— Феодальную систему, отвѣтилъ Джобъ. — Я желалъ бы, чтобы это имѣніе управлялось точно такъ, какъ управляются большія помѣстья въ Сѣверной Англіи. Феодальную систему я замѣнилъ бы коммерческимъ началомъ, я ввелъ бы аренду на продолжительный срокъ безъ контракта, безъ безполезнаго лѣса, безъ дичи.

— Вы погубили бы страну, сказалъ Феррарсъ.

— Мы всѣмъ обязаны большимъ городамъ, сказалъ Джобъ.

— Люди въ большихъ городахъ несчастны, сказалъ Феррарсъ.

— Они не могутъ быть несчастнѣе деревенскихъ жителей, сказалъ Джобъ.

— Ихъ несчастія извѣстны, сказалъ Феррарсъ: — посмотрите на ихъ мятежи.

— А два или три года тому назадъ у васъ былъ Свингъ.

Феррарсъ сдѣлался грустенъ. Воспоминаніе было слишкомъ близко и слишкомъ гибельно. Послѣ нѣкотораго молчанія онъ сказалъ съ рѣшительнымъ видомъ и какъ бы сообщая государственную тайну:

— Если бы не земледѣльческіе округи, королевская армія не могла бы наполняться.

— Ну, отъ этого не разорвалось бы мое сердце, сказалъ Джобъ.

— Ну, мой милый, вы радикалъ!

— Пусть называютъ меня, какъ хотятъ, сказалъ Джобъ: — но это не измѣнитъ дѣла. Однако, я скоро отправляюсь къ радикаламъ и тогда узнаю, каковы они.

— А можете ли вы оставить вашего уважаемаго родителя? сказалъ Феррарсъ нѣсколько торжественно, потому что вспомнилъ о своемъ обѣщаніи фермеру Торнберри серіозно поговорить съ его сыномъ.

— О! мой уважаемый родитель, очень хорошо обойдется безъ меня, серъ. Только чтобы онъ могъ ѣздить въ Бамфордъ въ рыночный день, чтобы два, три лавочника снимали предъ нимъ шляпу, и онъ будетъ очень счастливъ, и всегда готовъ, умереть за нашу славную конституцію.

Глава XIV.

Тысяча восемьсотъ тридцать второй годъ, самый мрачный и самый печальный въ жизни Феррарса, кончился въ сравнительномъ спокойствіи и наружномъ удовольствіи. Самъ онъ чрезвычайно измѣнился и по обращенію, и по наружности. Онъ былъ ласковъ и кротокъ, но молчаливъ и рѣдко улыбался. Волосы его посѣдѣли и онъ началъ горбиться. Но онъ всегда былъ занятъ, и занятія интересовали его.

Его энергичная жена переносила ихъ несчастіе съ большимъ воодушевленіемъ. Сначала новая жизнь забавляла ее, а когда она привыкла къ ней, она находила неизмѣнный рессурсъ въ своемъ убѣжденіи, что наступаетъ реакція. Мистрисъ Феррарсъ обладала многими женскими качествами, и многими изъ нихъ въ избыткѣ. Разсуждать она не могла, но ея инстинктъ былъ замѣчателенъ. Она была такого мнѣнія, «что эти люди никогда не могутъ продержаться» и что ихъ непремѣнно замѣнитъ Вильямъ и его друзья. Напрасно ея мужъ, когда она объясняла ему свои взгляды и убѣжденія, качалъ головой о небываломъ большинствѣ министерства, и вздыхалъ, сознаваясь, что тори положительно теперь имѣли пятую часть голосовъ въ Нижней Палатѣ, его качаніе головой и вздохи она оставляла безъ вниманія и настойчиво держалась своей мечты ѣздить на слонахъ.

Мистрисъ Феррарсъ оказалась права. Ничего не было замѣчательнѣе въ политической исторіи, какъ внезапное паденіе вигской партіи послѣ ея успѣшнаго переворота въ 1832. Это былъ одинъ изъ самыхъ поразительныхъ примѣровъ, что всѣ элементы политической власти будутъ безполезны безъ повелительной индивидуальной воли. На второй годъ ихъ изгнанія въ Беркширскіе холмы, дѣла казались такъ мрачны, что, повидимому, никакая перемѣна не могла случиться, кромѣ новаго и болѣе бѣдственнаго переворота. Зенобія уѣхала въ Вѣну, чтобы дышать атмосферой закона и порядка, и намекнула мистрисъ Феррарсъ, что, вѣроятно, не вернется никогда — по-крайней-мѣрѣ, до новаго собранія Парламента, надѣясь, что если Палата Лордовъ не будетъ уничтожена въ этотъ промежутокъ, но она тогда спасетъ страну. А между тѣмъ, въ началѣ слѣдующаго года старый товарищъ Феррарса сообщилъ ему по глубочайшему секрету, что «дѣло не ладится и надо держать ухо востро».

Между тѣмъ, Феррарсъ усиливалъ и предъявлялъ свои права на свою партію, если только она соберется, своими мастерскими статьями въ большомъ Обозрѣніи, которому благопріятствовали обстоятельства, и которое поддерживало то непрерывное чувство страха и отчаянія, которыя тогда считались необходимыми для поддержанія консервативныхъ мнѣній.

Прошло болѣе года безъ перемѣны. Появленіе время отъ времени Найджеля Пенрёддока было единственнымъ событіемъ. Онъ былъ для всѣхъ пріятнымъ, а для нѣкоторыхъ чрезвычайно интереснымъ человѣкомъ. Найджель, хотя преданный наукѣ и той святой профессіи, для которой назначался, былъ также спортсменъ. Онъ любилъ физическія упражненія и Эндиміонъ, котораго онъ полюбилъ, сдѣлался товарищемъ его удовольствій. Вся ружейная охота въ помѣстьѣ была въ распоряженіи Найджеля, но такъ какъ лѣсничихъ не было, то, разумѣется, дѣло было очень трудно. Все-таки для Эндиміона это была новая и оживленная жизнь; и хотя результатъ охоты былъ ничтоженъ, занятіе было пріятное. Потомъ Найджель очень любилъ удить рыбу, и тутъ ихъ усилія имѣли болѣе вѣрное вознагражденіе, потому что они жили въ землѣ форельныхъ ручьевъ и по близости была довольно значительная рѣка. Восхитительно было отыскивать источникъ этихъ ручьевъ и бросать, дорогою удочку въ струящуюся воду. Майра также находила удовольствіе въ этихъ рыболовныхъ экспедиціяхъ, брала съ собою завтракъ и нѣмецкую книгу въ сумочкѣ, и по цѣлымъ часамъ спокойно сидѣла на берегу, пока они выберутъ какой-нибудь любимый ручей для продолжительнаго уженья.

Каждый разъ, какъ Найджель возвращался домой, въ немъ замѣчалась разница, и разница поразительная. Его наружность, разумѣется, сдѣлалась мужественнѣе, обращеніе самоувѣреннѣе, одежда моднѣе. Невозможно опровергать, что онъ былъ чрезвычайно хорошъ собой, интересенъ въ разговорѣ, и наружности изящной. Эндиміонъ обожалъ его, Найджель служилъ для него образцомъ. Онъ подражалъ его обращенію, тону его голоса, и началъ высказывать мнѣнія о духовныхъ и свѣтскихъ предметахъ.

Послѣ продолжительной утренней прогулки въ одинъ день, когда они отдыхали на муравѣ, среди старыхъ буковъ и вереска, Найджель сказалъ:

— Къ чему назначаетъ васъ мистеръ Феррарсъ, Эндиміонъ?

— Я не знаю, отвѣтилъ Эндиміонъ съ недоумѣніемъ.

— Но я полагаю, вы будете же чѣмъ-нибудь?

— Да; конечно, я долженъ быть чѣмъ-нибудь, потому что папа лишился состоянія.

— А чѣмъ хотѣлось бы вамъ быть?

— Я никогда объ этомъ не думалъ, сказалъ Эндиміонъ., — По моему мнѣнію, въ нынѣшнемъ вѣкѣ человѣкъ можетъ сдѣлать только одно, рѣшительно сказалъ Найджель: — онъ долженъ поступить въ духовное званіе.

— Въ духовное званіе! сказалъ Эндиміонъ.

— Скоро ничего больше не останется, продолжалъ Найджель. — Церковь должна существовать вѣчно. Она выстроена на скалѣ. Она основана Богомъ; всѣ другія формы правленія были основаны людьми. Когда все это уничтожится, а процессъ уничтоженія идетъ быстро, для управленія людьми не останется ничего, кромѣ церкви.

— Въ самомъ дѣлѣ! сказалъ Эндиміонъ: — папа очень стоитъ за церковь, и я знаю, что онъ что-то объ этомъ пишетъ,

— Да, но мистеръ Феррарсъ послѣдователь Эразма, сказалъ Найджель: — не говорите ему, что я это сказалъ, но онъ таковъ. Онъ хочетъ, чтобы церковь служила государству, но это больше не-годится. Это уничтоженіе ирландскихъ епископствъ довело дѣло до кризиса. Никакая человѣческая власть не имѣла права уничтожать епископства. Эта обязанность, предписанная божествомъ, и когда епархія разъ установлена, она должна быть вѣчна.

— Я вижу, сказалъ Эндиміонъ, сильно заинтересованный.

— Я желаю, продолжалъ Найджель: — чтобы вы были двумя, тремя годами старѣе, и чтобы мистеръ Феррарсъ могъ васъ послать въ Оксфордъ, вотъ тамъ можно понять эти вещи, и онѣ скоро сдѣлаются единственными вещами, которыя стоитъ понимать. Ректоръ ничего о нихъ не знаетъ. Отецъ мой высокомѣренъ и сухъ, и не имѣетъ ни малѣйшаго понятія о правилахъ церкви.

— Неужели! сказалъ Эндиміонъ.

— Даже въ Оксфордѣ это совсѣмъ новый кружокъ, продолжалъ Найджель: — но ихъ правила такъ же стары, какъ апостоловъ, и прямо исходятъ отъ нихъ.

— Это было такъ давно, сказалъ Эндиміонъ.

— Мнѣ очень хочется, продолжалъ Найджель, повидимому, не слушая его: — дать вамъ полное духовное воспитаніе. Это сдѣлаетъ изъ васъ человѣка. Тогда у васъ будетъ цѣль въ жизни, и вы никогда не будете чувствовать ни сомнѣнія, ни недоумѣнія, о чемъ бы то ни было. Мы должны сдѣлать все на свѣтѣ, чтобы убѣдить мистера Феррарса послать васъ въ Оксфордъ.

— Я поговорю объ этомъ съ Майрой, сказалъ Эндиміонъ. — Я говорилъ съ вашей сестрой намедни, сказалъ Найджель: — но я боюсь, что она страшная послѣдовательница Эразма. Однако, я дамъ вамъ кое-что прочесть. Это не очень длинно, но вы можете читать въ свободное время, а потомъ мы поговоримъ и можетъ быть я могу дать вамъ что-нибудь другое.

Эндиміонъ пересказалъ этотъ разговоръ и другіе тому подобные своей сестрѣ, потому что онъ имѣлъ привычку разсказывать ей все… Она выслушала со вниманіемъ, но безъ участія его разсказъ. Выраженіе ея лица было ласково, но не серіозно. Ея чудные глаза бросили на него взглядъ насмѣшки и любви.

— Милый и дорогой, сказала она: — если ты вступишь въ духовное званіе, мнѣ бы хотѣлось видѣть тебя кардиналомъ.

Глава XV.

Мрачные слухи, дошедшіе до Феррарса въ началѣ 1834, были предвѣстниками изумительныхъ событій. Весною начали ходить слухи между посвященными, что могущественный реформ-кабинетъ съ его колоссальнымъ большинствомъ, и золотыми бокалами, купленными по подпискѣ одного пенни съ человѣка съ признательнаго народа, поколебался, и іюль еще не кончился, какъ лордъ Грей вышелъ въ отставку при такихъ обстоятельствахъ, которыя показывали полную деморализацію его партіи. Кромѣ Зенобіи всѣ были такого мнѣнія, что король поступилъ благоразумно, поручивъ составленіе вигскаго министерства своему бывшему статс-секретарю лорду Мельбурну. Все-таки нельзя было долѣе скрывать, и даже утверждали навѣрно, что политическое положеніе чрезвычайно и неожиданно измѣнилось, и что была надежда, можетъ быть смутная, однако, довольно опредѣленная, что управленіе общественными дѣлами опять перейдетъ къ двумъ соперничествующимъ конституціоннымъ партіямъ.

Зенобія такъ была полна надежды и торжества, что уговорила своего супруга осенью собрать ихъ политическихъ друзей въ одномъ изъ его большихъ помѣстій; и мистера, и мистрисъ Феррарсъ убѣдительно пригласили присоединиться къ гостямъ. Но послѣ нѣкоторой нерѣшимости они отказались. Будь мистеръ Феррарсъ такъ же исполненъ надежды, какъ его жена, онъ можетъ быть преодолѣлъ бы свое сильное нежеланіе опять вступить въ свѣтъ, но хотя онъ уже не отчаявался въ оживленіи партіи тори, онъ думалъ, что значительный періодъ, даже нѣсколько лѣтъ должны пройти, прежде чѣмъ это случится. Странно, что мистрисъ Феррарсъ не противорѣчила его желанію. При всемъ своемъ честолюбіи страстной любви къ обществу, она не желала вернуться въ униженномъ и почти подчиненномъ положеніи туда, гдѣ когда-то сіяла. Словомъ, это былъ вопросъ гардероба. Царица костюмовъ., прихотливые и великолѣпные наряды которой даже Зенобія хвалила, не могла рѣшиться показаться въ старыхъ платьяхъ..

— Я не такъ жалѣю о моихъ брильянтахъ, Вильямъ, сказала она мужу: — но новыя платья надо имѣть.

Былъ теплый, ноябрскій день, а этотъ мѣсяцъ въ деревнѣ, особенно на сухой почвѣ, имѣетъ много прелестей, и вся семья Феррарсовъ возвращалась домой послѣ прогулки. Листья измѣнились, но еще не обвалились, и обширныя спиральныя массы темнозеленаго вереска составляли контрастъ съ богатыми коричневыми листьями буковъ, разнообразившихся пунцовыми листьями дикихъ вишневыхъ деревьевъ, которыя всегда примѣшиваются къ этимъ лѣсамъ. Около дома было нѣсколько большихъ липъ, и въ этотъ періодъ года, ихъ листья, еще прекрасные, были буквально золотисты. Они походили на деревья въ какой-нибудь волшебной сказкѣ о плѣненныхъ принцессахъ или странствующихъ рыцаряхъ, и таковыми останутся до той гибельной ночи, которая принесетъ морозъ.

— Изъ Лондона присланъ конвертъ, сказалъ. слуга мистеру Феррарсу, когда они вошли въ домъ; — онъ лежитъ на вашемъ письменномъ столѣ.

Конвертъ изъ Лондона составлялъ одно изъ величайшихъ событій въ ихъ жизни. Что это могло быть? Можетъ быть какія-нибудь корректуры, вѣроятно какія-нибудь книги. Феррарсъ вошелъ въ свою комнату одинъ, конвертъ былъ не очень боль, той изъ коричневой бумаги, очевидно не книги. Онъ торопливо распечаталъ, и вынулъ нѣсколько конвертовъ вложенныхъ одинъ въ другой. Въ концѣ концовъ оказалось письмо — одно только.

Феррарсъ узналъ почеркъ и прочелъ письмо съ взволнованной физіономіей, а потомъ отворилъ дверь своей комнаты и громко позвалъ жену, которая чрезъ нѣсколько минутъ была возлѣ него.

— Письмо, дружокъ, отъ Баррона, вскричалъ онъ: — король отставилъ лорда Мельбурна и послалъ за герцогомъ Веллингтономъ, который принялъ на себя управленіе дѣлами.

— Ты долженъ сейчасъ ѣхать въ Лондонъ, сказала его жена: — онъ предлагалъ тебѣ мѣсто въ кабинетѣ въ 1832, никто не имѣетъ на него правъ больше тебя.

— Это не показываетъ, чтобы онъ былъ первымъ министромъ, сказалъ Феррарсъ, опять заглянувъ въ письмо: — послали за Пилемъ, который въ Римѣ, но герцогъ будетъ управлять министерствомъ до его пріѣзда.

— Ты долженъ немедленно ѣхать въ Лондонъ, повторила мистрисъ Феррарсъ. — Нельзя терять ни минуты. Пошли въ Лошадиную Подкову и вели взять мѣсто въ Салисбурійскомъ дилижансѣ. Онъ придетъ сюда въ девять часовъ завтра утромъ. Я все приготовлю. Ты долженъ взять чемоданъ и мѣшокъ. Желала бы я знать достанешь ли ты комнату у Родни. Такъ было бы пріятно остановиться у старыхъ друзей, они должны принимать участіе въ тебѣ. Потомъ это будетъ близъ Карльтона, а это много значитъ. Желала бы я знать какъ онъ составитъ, свой кабинетъ. Какая жалость, что его здѣсь нѣтъ!

— Это событіе удивительное, но затрудненія должны быть громадны, замѣтилъ Феррарсъ.

— О! ты всегда видишь затрудненія. Я не вижу никакихъ; король на нашей сторонѣ, страна въ негодованіи. Я всегда говорила, что это будетъ; реакція полная.

— Теперь намъ лучше пойти и сказать дѣтямъ, сказалъ Феррарсъ: — я оставляю всѣхъ васъ здѣсь въ первый разъ, и онъ вздохнулъ.

— Надѣюсь, что мы скоро къ тебѣ пріѣдемъ, сказала мистрисъ Феррарсъ: — это самое лучшее время, чтобы нанять домъ. Я желаю помѣститься въ Грин-Паркѣ. Это будетъ не далеко и не слишкомъ близко отъ твоего министерства. Право я не въ состояніи опять жить въ улицѣ.

Дѣтямъ сказали, что случились важныя общественныя событія, что король перемѣнилъ министерство, и что папа долженъ немедленно ѣхать въ Лондонъ къ герцогу Веллингтону. Глаза мистрисъ Феррарсъ прыгали отъ волненія, когда она сообщала имъ это извѣстіе, съ разными прибавленіями и съ такой говорливостью, которой она рѣдко предавалась послѣдніе годы. Феррарсъ казался серіозенъ и говорилъ мало. Эндиміона онъ погладилъ по головѣ, Майру поцѣловалъ, и та отвѣчала на его поцѣлуй съ горячностью не обычной въ ней.

Во всемъ домѣ скоро поднялись суматоха отъ приготовленій къ раннему отъѣзду Феррарса. Казалось трудно понять почему нужно столько суеты и усилій, чтобы уложить вещи въ чемоданъ и мѣшокъ. Но такъ многое надо было вспомнить и всегда что нибудь оказывалось забыто. Мистрисъ Феррарсъ была въ спальнѣ, окруженная всѣми своими служанками, Феррарсъ въ кабинетѣ отыскивалъ бумаги, которыя ему было необходимо взять съ собой. Дѣти были одни.

— Желала бы я знать возвратится ли къ намъ наше величіе, сказала Майра Эндиміону.

— Мнѣ было бы жаль оставить старый замокъ, я былъ, здѣсь счастливъ.

— А я нѣтъ, сказала Майра: — и не думаю, чтобы я могла, переносить эту жизнь, если бы не ты.

— Это будетъ удивительная перемѣна, сказалъ Эндиміонъ.

— Если будетъ; я боюсь, что папа не довольно смѣлъ. Впрочемъ, если мы выберемся изъ этой ямы, то и это будетъ значить что-нибудь.

За чаемъ они всѣ сошлись, но потомъ никто не принялся за свои обычныя занятія; не было ни работы, ни книгъ, ни чтенія вслухъ. Феррарсъ долженъ былъ встать очень рано, и по этой причинѣ всѣ скоро ушли. Но ни мужъ, ни жена не чувствовали охоты спать. Мистрисъ Феррарсъ сидѣла у камина въ его уборной, разсуждая о всѣхъ возможныхъ комбинаціяхъ, и сообщая ему всѣ свои планы. Она все еще была благоразумна и предпочла бы большое губернаторство, Индію если возможно, но рѣшила, что онъ долженъ принять мѣсто въ кабинетѣ. Соображая что случилось въ 1832, она думала, что честь обязываетъ его къ этому. Мужъ, слушавъ скорѣе чѣмъ разговаривалъ и казался погруженъ въ мысли. Наконецъ онъ всталъ и, поцѣловавъ ее съ большой любовью, сказалъ:

— Ты забываешь, что я долженъ встать съ разсвѣтомъ. Я буду писать къ тебѣ каждый день. Лучшая и милѣйшая изъ всѣхъ женщинъ, ты всегда была права, и все мое счастіе приходило ко мнѣ отъ тебя.

Глава XVI.

Путешествіе было очень скучное, и цѣлый день потребовался на разстояніе, которое теперь поѣздъ желѣзной дороги можетъ сдѣлать въ одинъ часъ. Въ дилижансѣ ѣхало шесть пассажировъ, и обѣдали они на дорогѣ. Всѣ пассажиры были незнакомы Феррарсу и онъ былъ имъ незнакомъ; одинъ изъ нихъ купилъ, хотя, съ трудомъ, второе изданіе Таймса, когда они подъѣхали къ Лондону, и сообщилъ своимъ стутникамъ о перемѣнѣ министерства. Это произвело большое волненіе, и купившій газету высказалъ свое мнѣніе «что это интриги двора и тори и что ничего изъ этого не. выйдетъ». Другой скромно замѣтилъ, что по его мнѣнію наступила рѣшительная реакція. Третій объявилъ, что Англія никогда не подчинится О’Коннелю.,

Когда наступила вечерняя темнота, Феррарсъ почувствовалъ уныніе. Хотя жизнь его въ Гёрстли была задумчива и грустна, онъ чувствовалъ теперь очарованіе и отсутствіе того домашняго развлеченія, которое часто отвлекало его мысли отъ мрачнаго настроенія, и смягчало жизнь сочувствіемъ въ бездѣлицахъ. Не безъ волненія очутился онъ опять въ Лондонѣ, этомъ гордомъ городѣ, гдѣ онъ когда-то самъ былъ гордъ. Улицы были освѣщены и наполнены какъ будто громаднѣйшимъ народонаселеніемъ, и дилижансъ, наконецъ, остановился у большой гостиницы въ Страндѣ, гдѣ Феррарсъ нашелъ благоразумнымъ занять комнату на ночь. Было слишкомъ поздно отыскивать Родни, но изъ уваженія къ сильнымъ убѣжденіямъ мистрисъ Феррарсъ, онъ навѣстилъ ихъ на слѣдующее утро по дорогѣ къ своему политическому начальнику.

Во времена знаменитыхъ модистокъ, когда англійская леди положительно могла одѣваться въ Лондонѣ, самая знаменитая портниха въ этомъ городѣ была мадамъ Эфрозина. Она была не только въ модѣ, но и очаровательна. Она была такъ граціозна, обращеніе ея было такъ мило, такъ естественно и такъ вкрадчиво! Она принимала тцкое живое и сильное участіе въ своихъ кліенткахъ — она вкладывала свое сердце въ ихъ наряды. Она была большая фаворитка мистрисъ Феррарсъ, и сама любила ее. Она увѣряла мистрисъ Феррарсъ, что съ большей гордостью одѣвала мистрисъ Феррарсъ, чѣмъ всѣхъ знатныхъ дамъ въ Лондонѣ, и мистрисъ Феррарсъ вѣрила ей. Къ несчастію, будучи на дорогѣ къ пріобрѣтенію большого состоянія, мадамъ Эфрозина, женщина романическая, влюбилась въ очень красиваго и негоднаго человѣка, и вышла замужъ за него. Красота его доставила ему мѣсто въ труппѣ Друриленскаго театра, гдѣ тогда бывало избранное общество, мѣсто, на которое его способности не давали ему права. Грабивъ свою жену нѣсколько лѣтъ, онъ, наконецъ, такъ ее запуталъ, что она должна была объявить себя банкрутомъ. Дѣло ея ухудшилось, она упала духомъ и вскорѣ умерла отъ горя. Ея дочери Сильвіи было тогда восемнадцать лѣтъ и она наслѣдовала грацію своей матери и красоту своего безпорядочнаго родителя. Ея фигура была стройна и гибка и она всегда была одѣта изящно. Блестящій цвѣтъ лица выгодно выставлялъ ея нѣжныя черты, которыя, хотя спокойныя, не были лишены выраженія нѣкотораго лукавства. Ея бѣлыя руки были нѣжны, свѣтлые глаза наклонны къ веселости, а носикъ просто прелестный, хотя немножко вздернутый.

Послѣ разоренія, ея расточительный отецъ сказалъ ей, что ея лицо составитъ ея состояніе, и что она должна сама себя содержать, что не могло быть для нея затруднительно. Но Сильвія, хотя не пользовалась выгодами воспитанія ни нравственнаго, ни религіознаго, не имѣла дурныхъ наклонностей, хотя не имѣла и хорошихъ, была очень холоднаго характера и чрезвычайно благоразумна. Она гнушалась безпорядочной и неправильной жизнью, которую невольно должна была вести, и которая окончилась такъ трагически, и рѣшилась сдѣлать усиліе, чтобы проложить себѣ другой путь. Она слышала, что мистрисъ Феррарсъ нужна горничная и рѣшилась искать этого мѣста. Сильвія часто бывала у этой главной кліентки ея матери, которой была фавориткой. Она была такая хорошенькая и только одна могла угодить мистрисъ Феррарсъ. Поэтому ея просьба не осталась втунѣ, а удалась сверхъ ожиданій. Сильвія прельстила мистрисъ Феррарсъ, которая была щедра, любила играть роль покровительницы и быть окруженной фаворитками. Она рѣшила, что Сильвія не займетъ подчиненнаго положенія; она взяла ее къ себѣ какъ смиреннаго друга и котораго каждый день она уважала болѣе. Сильвія устраивала кого пригласить изъ гостей, а эта задача требовала такта и точности; иногда писала для нея записки. Она говорила и писала по-французски, а это было полезно, была музыкантша и имѣла пріятный голосъ. А главное, она была искусной совѣтницей насчетъ нарядовъ, смотрѣла за собаками и птицами мистера Феррарса, и сдѣлалась почти принадлежащей къ семьѣ, обѣдала съ ними часто, когда они были одни, и часто выѣзжала въ экипажѣ мистрисъ Феррарсъ.

Сильвія, хотя по природѣ не горячая, обожала свою покровительницу. Она подражала ея обращенію, копировала наряды съ этого великаго оригинала, и послѣ мистрисъ Феррарсъ, Сильвія современемъ сдѣлалась самой изящной дамой въ Лондонѣ. Въ мистрисъ Феррарсъ дѣйствительно многое могло прельстить такую женщину какъ Сильвія. Мистрисъ Феррарсъ была свѣтская, прелестная женщина; одѣвалась великолѣпно, очень много тратила, и когда дѣло шло о томъ, что ей нравилось, сорила деньгами. Ея привлекательное обращеніе было тѣмъ очаровательнѣе, что оно иногда было неопредѣленно, и она обладала искуствомъ показывать короткость безъ фамильярности.

Когда случилась катастрофа, сердце Сильвіи разорвалось, или, по-крайней-мѣрѣ, ей такъ казалось, и она умоляла о позволеніи сопровождать въ изгнаніе свергнутую государыню, но это было невозможно, какъ ни заботились Феррарсы о будущности ихъ фаворитки. Ея судьба рѣшилась скорѣе, чѣмъ могли они ожидать. Былъ членъ ихъ дома, или скорѣе семьи, въ Гилльской улицѣ, находившійся въ такихъ же отношеніяхъ къ мистеру Феррарсу, какъ Сильвія къ его женѣ. Это былъ мистеръ Родни, замѣчательный красавецъ, по характеру нѣсколько походившій на своего господина и дополнявшій это сходство съ удивительнымъ искуствомъ. Придворные Александра Македонскаго не могли съ большимъ рвеніемъ изучать своего начальника, старательнѣе подражать его виду, осанкѣ, чѣмъ Родни подражалъ знаменитому человѣку, котораго былъ искреннимъ другомъ, и который, по его убѣжденію, долженъ былъ сдѣлаться первымъ министромъ Англіи. Родни былъ сынъ конторщика старика Феррарса, и честолюбіе отца состояло въ томъ, чтобы его сынъ, которому онъ далъ основательное воспитаніе, поступилъ въ гражданскую службу. Въ семействѣ Феррарсовъ вошло въ поговорку, что для Родни надо было сдѣлать что-нибудь, и когда представившійся случай не удавался, что случалось не рѣдко, старикъ Феррарсъ всегда говорилъ:

— Нужды нѣтъ; пока я живъ, у Родни всегда будетъ домъ.

Предметъ всей этой доброты, однако, не огорчался этими неудачами. Онъ безусловно вѣрилъ въ карьеру своего друга и господина, и ожидалъ того времени, когда для него самого придетъ возможность пріютиться въ какомъ-нибудь комиссіонерствѣ. Недавно мистеру Феррарсу удалось доставить ему небольшое мѣсто, гдѣ дѣла было мало, и которое не мѣшало ему постоянно бывать въ Гилльской улицѣ, гдѣ онъ вообще былъ полезенъ.

Если въ ихъ домашнихъ дѣлахъ встрѣчалось что-нибудь секретное, все довѣрялось его скромности и безусловной преданности. Онъ наблюдалъ за порядкомъ, не мѣшая дворецкому, копировалъ секретныя бумаги мистера Феррарса, а когда тотъ вышелъ изъ министерства, исполнялъ обязанность его домашняго секретаря. Родни былъ самый должностной человѣкъ въ министерскомъ кружкѣ. Онъ смотрѣлъ на человѣческую натуру только съ служебной точки зрѣнія. Никто не былъ такъ коротко знакомъ со всѣми подробностями покровительства для полученія второстепенныхъ мѣстъ, и по цѣлымъ часамъ изучалъ страницы «Перства» и проникалъ въ таинства «Королевскаго Календаря».

Поэтому событія 1832, для этого господина едва ли были менѣе сильнымъ ударомъ, чѣмъ для самихъ Феррарсовъ. Какъ и его начальникъ, онъ тоже считалъ себя жертвою переворота. Родни всегда былъ поклонникомъ Сильвіи, но не болѣе. Онъ провожалъ ее въ театръ, гулялъ съ нею въ паркѣ, но съ обѣихъ сторонъ это считалось только вѣжливостью; оба, можетъ быть, въ своемъ благоденствіи, предавались болѣе высокимъ мечтамъ относительно серіознаго шага въ жизни. Но сочувствіе въ горѣ сильнѣе, чѣмъ сочувствіе въ благоденствіи. Въ своей помрачившейся жизни, каждый нуждался въ утѣшеніи; онъ прошепталъ нѣсколько нѣжныхъ и утѣшительныхъ словъ и Сильвія согласилась сдѣлаться мистрисъ Родни.

Когда они сообразили свое положеніе, то ихъ будущность не была изъята отъ заботъ. Вступить въ бракъ, а потомъ разстаться, гдѣ есть любовь, мучительно. Его доходъ могъ доставить имъ квартиру, но какъ жить въ этой квартирѣ было тайной. Для нея пойти въ гувернантки, а для него въ секретари и видѣться только по воскресеньямъ, было печальной участью. А между тѣмъ, оба обладали талантами, которые въ нѣкоторой степени могли быть прибыльны. Родни имѣлъ друга и рѣшился посовѣтоваться съ нимъ.

Этотъ другъ былъ человѣкъ не совсѣмъ обыкновенный; это былъ мистеръ Виго, по рожденію йоркширецъ и одаренный всѣми принадлежностями, физическими и умственными, этой знаменитой расы. Онъ былъ самый модный портной въ Лондонѣ и съ нимъ совѣтовались многіе. Кромѣ того, что зналъ вполнѣ свое искуство, Виго пользовался еще репутаціей человѣка съ большимъ здравымъ смысломъ. Онъ пріобрѣталъ вліяніе надъ всѣми, съ кѣмъ находился въ сношеніяхъ, а такъ какъ его ремесло ставило его въ сношенія съ разными сословіями, а главное съ самымъ изящнымъ обществомъ, его вліяніе было велико. Золотая молодежь являлась въ магазинъ его не только для того, чтобы получить костюмъ изъ лучшаго матеріала и лучшаго фасона, но чтобы повидаться съ мистеромъ Виго и спросить его мнѣнія о разныхъ разностяхъ. У него была обширная комната, гдѣ, если хотѣли, могли выкурить сигару, а съ сигарами Виго никто не могъ соперничествовать. Если хотѣли, могли выпить рюмку венгерскаго за сигарой, всегда была бутылка изъ погребовъ Іоганисберга. Конюшни Виго были такъ же знамениты, какъ и ихъ хозяинъ; онъ ѣздилъ на самыхъ лучшихъ экипажныхъ лошадяхъ въ Лондонѣ и охотничьихъ во всемъ Айлесбюри. При всемъ этомъ его обращеніе было точно такое, какъ должно быть. Онъ не былъ ни притязателенъ, ни раболѣпенъ, а простъ, и съ приличнымъ уваженіемъ къ другимъ и къ себѣ. Онъ никогда не позволялъ себѣ забываться ни съ кѣмъ, и такое обращеніе, какъ это бываетъ всегда, было взаимно.

Виго былъ очень привязанъ къ Родни и гордился его короткимъ знакомствомъ съ нимъ. Ему нуженъ былъ другъ не изъ его сословія, потому что это не расширило бы и не улучшило бы его идей, а человѣкъ свѣдущій въ привычкахъ и чувствахъ высшаго класса, но онъ не желалъ короткости съ знатнымъ джентльменомъ, который былъ бы или дерзкимъ покровителемъ, или хитрымъ паразитомъ. Родни имѣлъ сношенія съ аристократіей, съ политическимъ міромъ, и могъ чувствовать движеніе публичной жизни. Его наружность была привлекательна, его обращеніе кротко, если не изящно, и расположеніе его духа было всегда ровное. Это качество высоко цѣнится энергичными и пылкими людьми, которые не всегда могутъ похвалиться самообладаніемъ.

Когда Родни разсказалъ своему другу случившуюся катастрофу и всѣ ея печальныя послѣдствія, Виго выслушалъ его молча, иногда качая головою съ сочувствіемъ или одобреніемъ, или провѣряя сообщаемыя извѣстія своими проницательными карими глазами. Когда его гость кончилъ, онъ сказалъ:

— Когда случится крахъ, ничего не можетъ быть лучше, какъ перемѣна мѣста. Я предлагаю вамъ и мистрисъ Родни погостить у меня недѣлю въ моемъ домѣ въ Барнсѣ, и тамъ много хорошаго можетъ случиться съ нами.

Такимъ образомъ, въ концѣ недѣли, когда Родни истощили всю свою программу плановъ, противъ каждаго изъ которыхъ было какое-нибудь непреодолимое препятствіе, хозяинъ сказалъ:

— Вы знаете, что я спекулирую домами. Въ прошломъ году я купилъ домъ въ Варвикской улицѣ. Это домъ большой и просторный въ спокойномъ мѣстѣ, хотя шумномъ кварталѣ, именно тамъ, гдѣ члены Парламента любятъ помѣщаться. Я поправилъ его весь. Я предлагаю вамъ взять его, отдать внаймы первый и второй этажъ, они оба одинаково хороши — и жить самимъ въ нижнемъ этажѣ, который удобенъ вполнѣ. О платѣ мы не будемъ говорить до конца года и посмотримъ, что изъ этого выйдетъ. Домъ не меблированъ, но это ничего. Я познакомлю васъ съ моимъ другомъ, который меблируетъ вамъ прочно и красиво, а вы будете уплачивать ему по частямъ. Онъ потребуетъ обезпеченія, но, разумѣется, я за васъ поручусь. Это опытъ, но попробуйте. Попробуйте одинъ годъ; по-крайней-мѣрѣ вы сдѣлаетесь квартирнымъ хозяиномъ и будете имѣть, возможность подумать о чемъ-нибудь другомъ.

До-сихъ-поръ это предпріятіе удавалось Родни, и польза совѣта Ввго была доказана. Домъ ихъ былъ полонъ и лучшими жильцами. Первый этажъ занималъ извѣстный членъ Парламента, котораго Родни зналъ до «переворота» и которому такъ понравилась его квартира, удобства и утонченность всей обстановки, что онъ сдѣлался годовымъ жильцомъ. Второй этажъ, который былъ не хуже перваго, занималъ молодой свѣтскій человѣкъ, который сначала нанялъ на недѣлю и все хотѣлъ переѣхать, но не переѣзжалъ. Онъ поѣхалъ въ Парижъ, потомъ на воды въ Германію, въ деревни къ знакомымъ, и часто бывалъ въ отсутствіи, но квартиру оставлялъ за собой. Когда Феррарсъ пріѣхалъ въ Варвикскую улицу, домъ былъ полонъ и мѣста для него не было. Но этого Родни не хотѣли допустить. Хотя они были люди свѣтскіе, и, повидимому, невозможно было нечего пріобрѣсти отъ разорившихся обитателей въ Гёрстли, какъ многіе другіе люди, они были суевѣрны, и суевѣріе ихъ заключалось въ обожаніи семейства Феррарсъ. При видѣ ихъ прежняго господина, который, если бы не переворотъ, могъ бы сдѣлаться первымъ министромъ Англіи, и при воспоминаніи о ихъ прежней госпожѣ и всемъ ея великолѣпіи, и о всѣхъ ея богатыхъ платьяхъ, которыя она такъ щедро дарила своей служительницѣ, взволновали ихъ. Эти сочувствующіе супруги, не посовѣтовавшись между собою, пришли къ одному и тому же заключенію. Они увѣрили Феррарса, что они могутъ помѣстить его и что онъ все найдетъ готовымъ, когда вернется къ нимъ, и отдали ему, не сказавъ объ этомъ, свою собственную удобную и прекрасно меблированную комнату, которую мистрисъ. Родни приготовила для него съ величайшимъ стараніемъ, убрала ему столъ, какъ было въ Гилльской улицѣ, и показала разными способами, что помнила всѣ его привычки.

Глава XVII.

Доставъ комнату въ Варвикской улицѣ, Феррарсъ отправился къ своимъ политическимъ начальникамъ. Хотя заваленные дѣлами, какъ только подавали его карточку, его принимали очень дружелюбно. Не только права его признавались, безъ его настойчивости, но очевидно выражалась серіозная надежда, что они могутъ быть вполнѣ удовлетворены. Никто не пострадалъ болѣе за партію и никто не трудился прилежнѣе и полезнѣе. Но пока ничего нельзя было сдѣлать и ничего больше нельзя было сказать. Все зависѣло отъ Пиля. Пока онъ не пріѣдетъ, ничего нельзя устроить. Ихъ обязанности ограничивались временнымъ управленіемъ дѣлъ страны до его появленія.

Много дней, даже недѣль, должны были пройти, прежде чѣмъ наступитъ это событіе. Гонецъ ѣдетъ въ Римъ ночь и день, но разсчитали, что около трехъ недѣль должно пройти до его возвращенія. Тогда Феррарсъ отправился въ Карльтонскій клубъ, который онъ помогалъ устраивать три или четыре года тому назадъ въ домѣ небольшой величины въ улицѣ Чарльзъ, въ Сент-Джемсѣ. Онъ назывался тогда шайкой улицы Чарльзъ, и только одни закоренѣлые торіи желали принадлежать къ нему. Теперь Феррарсъ нашелъ его процвѣтающимъ въ великолѣпномъ отелѣ на Карльтонской Террасѣ, а прямо предъ его окнами, на Пель-Мельской землѣ, строился для него дворецъ. Въ немъ считалось уже полторы тысячи членовъ, выбранныхъ всемогущимъ и разборчивымъ кабинетомъ, имѣвшихъ мѣстное вліяніе по всей странѣ, и книги были переполнены нетерпѣливыми кандидатами знатными, богатыми и могущественными.,

Три года тому назадъ, Феррарсъ былъ одинъ изъ главныхъ предводителей этой великой конфедераціи, а теперь, когда онъ вошелъ въ великолѣпную комнату, ему показалось, что онъ не узнаетъ ни одного человѣческаго существа. Однако, комната была переполнена, и волненіе, озабоченность и суета были напечатлѣны на каждой физіономіи. Если бы онъ услыхалъ шопотъ и замѣчаніе, когда онъ вошелъ, его самодовольство не было бы польщено.

— Кто это? спросилъ молодой членъ Парламента у товарища-сенатора, который былъ неопытнѣе его.

— Не имѣю ни малѣйшаго понятія; никогда его не видалъ. Барронъ говоритъ съ нимъ; онъ скажетъ намъ. Барронъ, кто такой вашъ другъ?

— Это Феррарсъ!

— Феррарсъ! кто это?

— Одинъ изъ нашихъ лучшихъ членовъ. Если бы всѣ наши боролись такъ, какъ онъ противъ билля о Реформѣ, эта адская мѣра никогда не была бы приведена въ дѣйствіе.

— О! о! Что-то помню теперь, сказалъ молодой членъ Парламента: — но на все, что случилось до выборовъ 1832, я смотрю какъ на старый календарь.

Однако, не смотря на первое и тягостное впечатлѣніе чужихъ лицъ и отчуждалости, когда прошло нѣсколько времени, Феррарсъ нашелъ много друзей и между самыми извѣстными присутствующими личностями. Ничего не могло быть сердечнѣе ихъ встрѣчи, и не пробылъ онъ въ комнатѣ полчаса, какъ уже получилъ приглашеніе обѣдать въ этотъ день у лорда Помероя.

Общество было большое и довольно смѣшанное, но все надлежащаго закала. Нѣкоторые были кабинетными министрами, нѣкоторые надѣялись быть; лица, занимавшіе въ прежнее время второстепенныя должности, оба коновода партій, одинъ шумный, другой таинственный; нѣсколько знаменитыхъ адвокатовъ, которыхъ слѣдовало ввести въ Парламентъ, и нѣкоторые молодые люди, отличившіеся въ преобразованномъ Парламентѣ, и которыхъ Феррарсъ никогда прежде не видалъ.

— Это похоже на прежнія времена, сказалъ мужъ Зенобіи Феррарсу, который сидѣлъ возлѣ него: — надѣюсь, что пойдетъ, но мы ничего не можемъ знать до пріѣзда Пиля.

— Ему будетъ трудно составить кабинетъ относительно Нижней Палаты, сказалъ одинъ старый членъ Тайнаго совѣта. — Они должны имѣть депутатскія мѣста, а его выборъ очень ограниченъ.

— Онъ распуститъ Парламентъ, сказалъ мужъ Зенобіи: — онъ долженъ это сдѣлать.

— Полноте! сказалъ членъ Тайнаго совѣта и пожалъ плечами.

— Старое негодится, сказалъ мужъ Зенобіи. — У насъ должна быть новая кровь. Пиль долженъ построить все на широкомъ основаніи.

— Говорятъ, что недостатка въ новообращенныхъ нѣтъ, сказалъ старый членъ Тайнаго совѣта.

Все это, и многое другое, заставило Феррарса задуматься и озаботиться. Безъ Парламента не могло быть кабинета. Это было благоразумно. Слѣдовательно, распущеніе Парламента было въ его пользу. А между тѣмъ какая перспектива! Значительныя издержки, а за значительными издержками результатъ сомнительный. Потомъ построеніе на широкомъ основаніи — что это означало? Ни болѣе ни менѣе какъ соперники кандидаты на должности. Въ новообращенныхъ недостатка не будетъ. Онъ это полагалъ. Много развилось послѣ его изгнанія въ Гёрстли — что нельзя было узнать изъ газетъ, и даже изъ частной корреспонденціи. Онъ говорилъ съ Баррономъ послѣ обѣда. Онъ имѣлъ поводъ полагать, что Барронъ его другъ. Барронъ не могъ подать мнѣнія о распущеніи Парламента; все зависѣло отъ Пиля. Но дѣйствовали уже нѣсколько времени такъ, какъ будто распущеніе Парламента дѣйствительно предстояло. Феррарсу лучше заѣхать къ нему завтра, взглянуть на списокъ и посмотрѣть что можно сдѣлать у него. Онъ имѣлъ всевозможныя права.

Человѣкъ со всевозможными правами поѣхалъ къ Баррону на другой день, видѣлъ его секретный списокъ, слушалъ всѣ его секретныя надежды и секретные планы. Много было мануфактурныхъ городовъ, гдѣ можно было получить мѣсто. Реакція была положительная и искреннее консервативное чувство. Барронъ не сомнѣвался, что хотя нельзя добиться съ перваго раза, то можно получить впослѣдствіи. Слово впослѣдствіи негодилось для Феррарса. Было нѣсколько старыхъ городковъ, гдѣ было больше бѣдныхъ фримановъ, чѣмъ богатыхъ арендаторовъ, и гдѣ надежды были болѣе чѣмъ поощрительны, но издержки были такъ же высоки, какъ и надежды; и хотя Феррарсъ имѣлъ всевозможныя права и безъ сомнѣнія будетъ имѣть поддержку, все-таки нельзя было закрывать глаза на то обстоятельство, что личныя издержки должны быть значительны. Мѣста депутатовъ отъ земледѣльческихъ городковъ должны быть пріобрѣтены, по-крайней-мѣрѣ на этотъ разъ мѣстными людьми. Что-нибудь можно сдѣлать съ однимъ ирландскимъ городкомъ. Издержки сравнительно незначительны, но политика оранжистовъ.

Мрачное выраженіе распространилось по физіономіи этого балованнаго чада политики, который всегда имѣлъ готовое мѣсто депутата и чуждался борьбы какъ женщина, когда представлялъ себѣ усилія и личныя страданія, которыя ему придется вытерпѣть, да еще безъ увѣренности на успѣхъ. Дисциплинированному государственному человѣку, который предупреждалъ массу своей партіи на счетъ эмансипаціи католиковъ, сдѣлаться кандидатомъ оранжистовъ! Это было хуже, чѣмъ говорить рѣчи арендаторамъ и подкупать голоса фримановъ.

— Я знаю, что это трудно, сказалъ Феррарсъ. — Но я надѣялся, что есть еще мѣста, которыми мы можемъ распоряжаться.

— Конечно есть, сказалъ Барронъ. — Но ихъ немного, и они заняты — по-крайней-мѣрѣ теперь. Но все тысячи вещей могутъ случиться, и вы ничего не можете считать окончательно рѣшеннымъ, пока не пріѣдетъ сер-Робертъ. Самое важное находиться тогда на лицо,

Феррарсъ каждый день писалъ своей женѣ, и подробно описывалъ ей ходъ дѣлъ. Она соглашалась съ Баррономъ, что самое важное было находиться на лицо. Она была увѣрена, что случится что-нибудь. Она была убѣждена, что сер-Робертъ пошлетъ за нимъ, предложитъ ему мѣсто въ кабинетѣ, и въ тоже время доставитъ ему мѣсто депутата. Она все еще желала мѣста въ колоніяхъ или гдѣ-нибудь за границей. Она все стремилась въ Индію; но если предложатъ мѣсто въ кабинетѣ, что было вѣрно, она думала, что Вильямъ, какъ честный человѣкъ, не можетъ отказаться и не раздѣлить опасностей.

Такимъ образомъ Феррарсъ оставался въ Лондонѣ въ домѣ Родни. Лихорадочные дни проходили въ волненіи политической жизни во всѣхъ ея разнообразныхъ формахъ, важныхъ совѣщаніяхъ, небрежной болтовнѣ, обѣдахъ съ единственнымъ предметомъ разговора, никогда не ослабѣвавшемъ, и наконецъ, всѣ вечера проводились опять въ домѣ Зенобіи, которая, какъ только ея зимніе апартаменты были готовы принимать гостей, поспѣшила пріѣхать въ Лондонъ и подняла свое знамя на Сент-Джемскомъ скверѣ.

— Это похоже на прежнее, сказалъ ея мужъ Феррарсу, когда они встрѣтились послѣ продолжительной разлуки.

«Похоже ли это на прежнее?» подумалъ онъ, оставшись одинъ.

Прежнее, когда настоящее не имѣло заботъ, а будущее было исполнено надеждъ, когда онъ гордился, и гордился основательно общественнымъ положеніемъ, котораго достигъ, всѣми великолѣпными и счастливыми обстоятельствами жизни, окружавшими его. Онъ думалъ объ отсутствующихъ, съ которыми въ эти послѣдніе три года онъ такъ, постоянно и задушевно жилъ. И этотъ нанятый домъ, который когда-то соединялся въ его мысляхъ съ изгнаніемъ, заточеніемъ, несчастіемъ, почти безславіемъ, сдѣлался освященъ любовью, и въ тоскѣ неизвѣстности, теперь овладѣвшей имъ, и для борьбы, съ которой онъ теперь находилъ неспособными свои ослабѣвшія нервы, онъ предпочелъ бы провести остатокъ своей жизни спокойно въ этомъ пріятномъ уединеніи, въ наслажденіяхъ умственными занятіями и въ тишинѣ домашней любви.

Это была слабость довольно пріятная, но она прошла утромъ какъ мечта, когда Феррарсъ услыхалъ, что сер-Робертъ пріѣхалъ.

Глава XVIII.

Въ темный декабрскій вечеръ Феррарсъ вернулся въ Гёрстли. Жена, въ сопровожденіи садовника съ фонаремъ, встрѣтила его на лужайкѣ. Она поцѣловала его и шепнула:

— Очень плохо, дружокъ? Я боюсь, что ты смягчилъ, когда, писалъ ко мнѣ?

— Вовсе не плохо, и я сказалъ тебѣ правду, не всю, потому что мое письмо опоздало бы. Онъ ничего не сказалъ о кабинетѣ, но предложилъ мнѣ высокое мѣсто въ его министерствѣ, только бы я могъ достать мѣсто депутата. Это было невозможно. Въ тотъ мѣсяцъ, который я провелъ въ Лондонѣ, я въ этомъ удостовѣрился. Поэтому я счелъ за лучшее попробовать другое, и ничего не могло быть удовлетворительнѣе.

— Говорилъ ли ты что-нибудь объ Индіи? сказала она очень тихимъ голосомъ.

— Нѣтъ. Онъ человѣкъ благородный, но холоденъ, и мое обращеніе не отличается откровенностью. Я счелъ за лучшее говорить вообще и предоставить ему выборъ. Онъ призналъ мои права, мою способность къ такимъ вещамъ и сказалъ; что если его министерство продолжится, то ему будетъ пріятно исполнить мои желанія. Барронъ говоритъ, что министерство продолжится. У нихъ будетъ большинство и если Станлей и Грегемъ присоединятся къ нимъ, то у нихъ большинство будетъ значительное. Но въ такомъ случаѣ я вѣроятно не попаду въ кабинетъ, если даже онъ имѣлъ намѣреніе предложить мнѣ это теперь.

— Разумѣется имѣлъ, сказала его жена. — Кто имѣетъ такія права какъ ты? Ну, мы теперь должны надѣяться и поджидать. Будь веселъ съ дѣтьми, потому что они очень растревожились.

Послѣ этого совѣта, встрѣча не была печальна, и вечеръ прошелъ весело и интересно. Эндиміонъ горячо обнялъ отца, а Майра поцѣловала его въ обѣ щеки. Феррарсъ разсказалъ много интереснаго для жены и въ нѣкоторой степени для дѣтей. Они конечно, помнили Зенобію, а ея слова и поступки всегда были интересны. Были анекдоты также о знаменитыхъ лицахъ, которые всегда интересны, особенно когда они касаются лично тѣхъ, съ кѣмъ мы коротки. То что герцогъ, сер-Робертъ или лордъ Лингёрстъ сказали папашѣ, казалось вдвойнѣ остроумнѣе и блестящѣе, чѣмъ если бы было сказано третьему лицу. Ихъ отношенія къ міру власти, моды и славы какъ будто не прекратились, или по-крайней-мѣрѣ оживлялись. Феррарсъ привезъ также Майрѣ нѣмецкую книгу.

— А относительно тебя, Эндиміонъ, сказалъ онъ: — я имѣлъ гораздо болѣе успѣха, чѣмъ для твоего отца, хотя надѣюсь, что и мнѣ не придется пожаловаться современемъ. Наши друзья остались намъ вѣрны и я записалъ тебя въ кандидаты на мѣсто письмоводителя и въ министерствѣ Иностранныхъ Дѣлъ и въ Казначействѣ. Это самое лучшее, и ты получишь первую вакансію въ томъ или другомъ департаментѣ. Я знаю, что твоя мать желаетъ, чтобы ты служилъ въ министерствѣ Иностранныхъ Дѣлъ. Пусть будетъ такъ, если случится. Признаюсь, я самъ, помня карьеру твоего дѣда, всегда имѣлъ слабость къ Казначейству, но если я буду видѣть, что ты прочно устроился въ Вайтголлѣ, я останусь доволенъ. Постой, тебѣ минетъ шестнадцать въ мартѣ. Я желалъ бы, чтобы ты подождалъ еще годъ, но мы должны быть готовы, когда откроется мѣсто.

Общіе выборы 1834—35, хотя возстановили равновѣсіе партій, не. дали сер-Роберту Пилю большинства, и безпокойство обитателей Гёрстли было соразмѣрно съ этимъ обстоятельствомъ. Барронъ все продолжалъ надѣяться, но подача голосовъ за президента не могла не испугать ихъ. Барронъ сказалъ, что это не значитъ ничего и что сер-Робертъ рѣшился продолжать и имѣлъ довѣріе къ своимъ мѣрамъ. Мѣры его были превосходны, и сер-Робертъ никогда не обнаруживалъ больше находчивости, энергіи, искуства, чѣмъ весною 1835. Но сер-Робертъ Пиль не отличался знаніемъ человѣческой натуры, что доказывало его предположеніе будто его мѣры могутъ обезоружить мстительную оппозицію. Напротивъ, онѣ скорѣе подстрекнули ихъ желаніе отмстить, и имъ вдвойнѣ было непріятно, что онъ усилилъ свою репутацію, воспользовавшись случаемъ, которымъ по ихъ мнѣнію, партія тори воспользовалась несправедливо.

Послѣ подачи голосовъ за президента, Феррарсу предложили второстепенное мѣсто въ Ост-Индіи. Жена его не хотѣла объ этомъ слышать. Будь это въ Ямайкѣ, о предложеніи можно было бы подумать, хотя его нельзя было бы принять безъ большихъ жертвъ. Дѣтей, напримѣръ, пришлось бы оставить въ Англіи.. Странно, что Феррарсъ былъ не прочь принять это нисшее мѣсто. Эндиміона онъ считалъ пристроеннымъ, а Майра, онъ думалъ, можетъ ѣхать съ ними, хотя бы на одинъ годъ. Но наконецъ онъ уступилъ, хотя не безъ борьбы болѣе сильнымъ чувствамъ жены.

— Я не вижу, почему бы не оставить и меня, сказала Майра брату въ одной изъ ихъ прогулокъ. — Мнѣ хотѣлось бы жить на квартирѣ въ Лондонѣ съ тобой.

Мѣсто, ожидаемое для брата, чрезвычайно интересовало ее. Она все говорила объ этомъ, когда они были одни — представляла себѣ его будущую жизнь и соображала, какъ это могло бы быть счастливѣе и легче.

— Моя единственная радость въ жизни видѣть тебя, говорила она иногда: — а между тѣмъ, эта разлука не дѣлаетъ меня несчастной. Мнѣ кажется это счастіе, посланное тебѣ небомъ. Я молюсь каждый вечеръ, чтобы ты поступилъ въ министерство Иностранныхъ Дѣлъ.

Министерство еще не отчаивалось въ своей будущности въ мартѣ, и думали, что общественное мнѣніе переходитъ на сторону сер-Роберта. Можетъ быть лордъ Джонъ Россель, который былъ предводитель оппозиціи, чувствовалъ это, въ нѣкоторой степени, самъ, и рѣшился довести дѣло до кризиса предложеніемъ о назначеніи доходовъ ирландской церкви. Тогда Барронъ написалъ къ Феррару, что дѣла имѣютъ не очень хорошій видъ и совѣтовалъ ему пріѣхать въ Лондонъ и взять что предлагаютъ.

«Имѣть мѣсто, отъ котораго можешь отказаться, значитъ что-нибудь», замѣтилъ онъ. «Мы, я полагаю, не всегда же будемъ безъ мѣста въ министерствѣ, а тѣхъ болѣе предпочитаютъ, у которыхъ есть уже мѣста.»

Министерство получило меньшинство объ ирландской церкви 2-го апрѣля, день, въ который Феррарсъ пріѣхалъ въ Лондонъ. Министры въ отставку не вышли, но нападеніе должно было повториться въ другой формѣ 6-го числа. Въ этотъ страшный промежутокъ Феррарсъ дѣлалъ отчаянныя посѣщенія въ Даунингскую улицу, видался съ министрами, которые сочувствовали ему, не смотря на свое собственное горе, и сидѣлъ взаперти ежедневно и ежечасно съ товарищами министровъ, парламентскими и постоянными, которые равной желали помочь ему. Но ничего нельзя было добиться. Онъ почти намѣревался взять мѣсто въ Сіеррѣ Леонѣ, или на Золотомъ Берегу, когда была объявлена отставка сер-Роберта Пиля. Въ послѣднюю минуту, когда, разумѣется, не было ваканціи въ министерствѣ Иностранныхъ Дѣлъ или Казначействѣ, онъ выпросилъ у Баррона мѣсто дли Эндиміона, и такимъ образомъ, уѣхавъ изъ Гёрстли пять мѣсяцевъ тому назадъ съ надеждой сдѣлаться генералъ губернаторомъ Индіи, этотъ человѣкъ, «имѣвшій права», вернулся въ свой огорченный домъ съ мѣстомъ письмоводителя для сына въ второстепенномъ департаментѣ.

Глава XIX.

Разочарованіе и горе, можно сказать, отчаяніе, повидимому, быстро водворились опять подъ кровлею обреченнаго на несчастіе Гёрстли, послѣ трехлѣтней перемежки спокойствія. Даже убійственный конецъ ея свѣтскихъ надеждъ, забыла на то время мистрисъ Феррарсъ, въ своей тоскѣ при мысли о разлукѣ съ Эндиміономъ. Подобная катастрофа ни на минуту не приходила ей на умъ. Правда, она пришла въ восторгъ отъ плана, что онъ вступитъ въ министерство Иностранныхъ Дѣлъ, но въ томъ предположеніи, что сама она вступитъ туда же, и что гдѣ бы ни было мѣсто дѣйствія ежедневныхъ занятій ея дорогого дѣтища, онъ будетъ жить подъ одною кровлею съ нею, и ея снисходительная заботливость всегда будетъ къ его услугамъ. Но, чтобы она совсѣмъ разсталась съ Эндиміономъ, чтобы онъ въ такомъ нѣжномъ возрастѣ былъ выпущенъ въ свѣтъ одинъ, этой мысли она не выносила, даже представить себѣ не могла. Кто же одѣнетъ его, кто накормитъ, кто будетъ лелѣять, кто обережетъ, чтобы на него не наѣхали, кто будетъ руководить имъ и охранять его во всѣхъ затрудненіяхъ и опасностяхъ этого земного существованія. Это безумно, это немыслимо! Но мистеръ Феррарсъ былъ твердъ, хотя и мягокъ. Безъ сомнѣнія, можно было желать отсрочить это событіе на годъ, однако, если не отказываться отъ всякаго намѣренія пристроить сына въ жизни, то оно было неизбѣжно, и небольшая отсрочка едва ли облегчила бы условія, при которыхъ этому предстояло совершиться. Эндиміону минуло всего шестнадцать лѣтъ, но онъ былъ высокъ и мужественъ не по возрасту, въ послѣдніе же годы, въ его отъ природы нѣжномъ и живомъ характерѣ выработались самообладаніе и самоотреченіе. Его не совсѣмъ бросали на чужихъ людей. Мистеръ Феррарсъ просилъ Родни взять его къ себѣ, по-крайней-мѣрѣ, на первое время, и предполагалось принять мѣры, чтобы расположить къ нему его начальниковъ. Конечно, назначеніе не соотвѣтствовало тому, на что разсчитывали сначала, но тѣмъ не менѣе департаментъ, хотя не изъ высшихъ, былъ вполнѣ приличнымъ мѣстомъ служенія и не предвидѣлось никакого препятствія, чтобы Эндиміона, при случаѣ, не перевели съ его настоящаго мѣста на другое, въ одномъ изъ высшихъ вѣдомствъ государства. Если отклонить это предложеніе, что ожидало ихъ сына въ будущемъ? Они не имѣли средствъ помѣстить его въ университетъ. и мистеръ Феррарсъ не желалъ, чтобы онъ искалъ убѣжища на лонѣ церкви. Что же касается военной службы, то у нихъ уже не было связей, чтобы доставить ему патентъ; и если бы имъ даже удалось это, все-таки они не могли бы назначить ему содержаніе, которое дозволяло бы ему жить прилично своему званію. Оставалась одна статская служба, въ которой отличался его дѣдъ; и самъ отецъ его, хотя, сдѣлался жертвою революціи, тѣмъ не менѣе не опозорилъ себя. При настоящихъ обстоятельствахъ этотъ путь казался естественнымъ исходомъ для ихъ сына. Мистеръ Феррарсъ находилъ, что стоило, по-крайней-мѣрѣ, испытать его. Однако, онъ ничего не хотѣлъ рѣшать безъ полнаго согласія самого Эндиміона.

— Надо изложить ему дѣло ясно и откровенно, а для этого я сейчасъ велѣлъ позвать его къ себѣ въ кабинетъ, заключалъ онъ, уходя.

Разговоръ отца съ сыномъ продолжался долго. Когда Эндиміонъ вышелъ изъ кабинета, его лицо было блѣдно, но выражало твердость и рѣшимость. Онъ прошелъ въ садъ и тамъ встрѣтилъ Майру.

— Какъ долго ты оставался! сказала она: — я все поджидала тебя. Что рѣшено?

Онъ взялъ ее подъ руку и молча увелъ въ одну изъ аллей. Потомъ онъ сказалъ:

— Я рѣшился ѣхать и твердо намѣренъ не стоить милому папѣ ни шиллинга болѣе, во всю мою жизнь. Здѣсь положеніе дѣлъ очень плохо, нисколько не лучше того, что ты порой предполагала. Только не говори объ этомъ ничего бѣдной мамѣ.

Мистеръ Феррарсъ рѣшилъ, что Эндиміонъ немедленно поѣдетъ въ Лондонъ и слѣдовало поспѣшить приготовленіями къ его отъѣзду. Майра дѣлала все. Будь она главою семейства, она не могла бы выказать болѣе заботливости и, повидимому, опытности. Когда она недоумѣвала, то сейчасъ отправлялась къ мистрисъ Пенрёддокъ и совѣтовалась съ нею. А мистрисъ Феррарсъ совсѣмъ заболѣла и была не въ силахъ заняться чѣмъ-либо. Ея случайное вмѣшательство, порывистое, непослѣдовательное, безъ надлежащаго соображенія съ обстоятельствами, только путало дѣло. Но она по большей части, сидѣла въ своей комнатѣ и постоянно плакала.

Насталъ послѣдній день. Никто не пытался принимать видъ не серіозный и не задумчивый. Мистрисъ Феррарсъ не выходила; она простилась съ Эндиміономъ наединѣ. Она ничего не сказала, держала его нѣсколько минутъ въ своихъ объятіяхъ, потомъ поцѣловала въ лобъ и, легкимъ движеніемъ указавъ ему, чтобы онъ ушелъ, упала на диванъ съ закрытыми глазами. Послѣ обѣда онъ оставался нѣкоторое время глазъ-на-глазъ съ отцомъ.

— Я поступилъ съ тобою, какъ съ взрослымъ, сказалъ мистеръ Феррарсъ: — и имѣю полное къ тебѣ довѣріе. Твоя задача въ жизни возстановить родъ, нѣкогда чтимый.

Майра еще переписывала описи, когда онъ вернулся въ гостиную.

— Эти я оставлю себѣ, сказала она: — такимъ образомъ, я всегда буду знать, что тебѣ можетъ быть нужно. Хотя ты уѣзжаешь рано, я приготовлю тебѣ завтракъ утромъ.

Она откинулась на спинку дивана и взяла его за руку.

— Мрачно положеніе вещей и будетъ еще мрачнѣе, я полагаю; но радость настанетъ, такъ или иначе, для тебя, голубчикъ; ты рожденъ для счастія. Ты найдешь друзей въ жизни, и это будутъ женщины.

Прошло около трехъ лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ Эндиміонъ пріѣхалъ въ Гёрстли въ томъ самомъ дилижансѣ, который теперь увозилъ его въ Лондонъ. Хотя за это время никакихъ особенныхъ событій не произошло, годы эти имѣли значительное вліяніе на образованіе его характера, только частное еще, надо полагать. Вліяніе оказалось для него благотворнымъ. Сошла кора гордости и эгоизма, въ которую большая роскошь и неограниченная снисходительность облекли его добрую, далеко не надменную душу; въ немъ развились родственныя чувства во всей ихъ нѣжности и чистотѣ; онъ получилъ нѣкоторое научное образованіе и пріобрѣлъ порядочный запасъ основательныхъ свѣдѣній. И рутинная религіозность смѣнилась въ его мысляхъ извѣстною долею богословскихъ познаній и убѣжденіями, которыя не встрѣчаются обыкновенно въ его годы. Повидимому, онъ не былъ надѣленъ опасною живостью или гибельною легкостью воспріимчивости, но имѣлъ ясный и пытливый умъ и отличался большимъ здравымъ смысломъ. Онъ былъ честенъ и добросовѣстенъ.

Родни ждалъ его въ гостиницѣ. Онъ смотрѣлъ вполнѣ изысканнымъ джентльменомъ. Извозчичья карета отвезла ихъ въ Варвикскую улицу, гдѣ пріѣзжаго привѣтствовала мистрисъ Родни въ изящномъ нарядѣ. Тутъ же находилась и сестра ея, дѣвушка не старѣе Эндиміона, живой портретъ мистрисъ Родни, съ тѣмъ исключеніемъ, что она была брюнетка — блистательная брюнетка. Эта сестра носила романическое имя Имогены, которымъ была обязана своему отцу, исполнявшему роль мужа, героини въ трагедіи Матюрена «Замокъ Сент-Альдобрандъ», благодаря вдохновенію Кина, надѣлавшей въ Лондонѣ большого шума около того времени, когда она родилась.

Чай ожидалъ его и въ разнообразіи выраженія любезнаго гостепріимства хозяевъ, вмѣстѣ съ примѣсью воспоминанія о прежней зависимости, было что-то искренное и не лишенное занимательности, хотя Эндиміонъ, по своей неопытности, подмѣтить всего этого не могъ.

Мистрисъ Родни много говорила о его матери, о ея дивной красотѣ и еще болѣе дивныхъ нарядахъ, о роскоши ея празднествъ и экипажей. Распространяясь о прошедшемъ, она какъ будто сама участвовала въ его блескѣ и торжествѣ.

— Первые люди въ государствѣ всегда окружали ее и, съ своей стороны скажу, прибавила мистрисъ Родни: — я не видала настоящей наѣздницы послѣ моей дорогой леди.

Сестра ея молчала, но съ восторженнымъ вниманіемъ слушала описаніе великолѣпія, украдкой бросая по временамъ на Эндиміона взглядъ глубокаго сочувствія и удивленія, къ которому примѣшивались и уваженіе, и жалость.

Родни продолжалъ разговоръ, когда останавливалась жена. Онъ говорилъ о всѣхъ передовыхъ государственныхъ людяхъ, которые составляли обыкновенное общество мистера Феррарса и разсказалъ нѣсколько анекдотовъ о нихъ, изъ своихъ личныхъ воспоминаній.

— Я зналъ ихъ всѣхъ, продолжалъ Родни: — могу сказать, что зналъ ихъ коротко, и тутъ онъ разсказалъ великое событіе, когда былъ такъ счастливъ, что спасъ, быть можетъ, даже жизнь герцога во время смутъ изъ за билля о Реформѣ. — Его свѣтлость не забылъ этого и еще третьяго дня, приподнялъ шляпу, когда я встрѣтилъ его въ Сент-Джемской улицѣ, гдѣ онъ шелъ съ мистеромъ Арботнотомъ.

Вся эта болтовня и добродушіе, пріятная и оживленная обстановка если не вполнѣ избавили Эндиміона отъ неизбѣжнаго страданія при первой разлукѣ съ роднымъ кровомъ, то, по-крайней-мѣрѣ, очень смягчили это чувство. Въ надлежащее время мистрисъ Родни замѣтила, что мистеръ Эндиміонъ, такъ они всегда называли его, долженъ быть утомленъ послѣ своего путешествія и навѣрно пожелаетъ удалиться въ свою комнату. Мужъ тотчасъ зажегъ свѣчу и повелъ новаго жильца въ отведенное для него помѣщеніе.

Домъ былъ высокій и недавно отдѣланъ вновь съ прибавленіемъ одного этажа. Въ этомъ этажѣ, и находилась комната Эндиміона, не совсѣмъ чердакъ, но повѣйшая замѣна этого рода жилья.

— Немного высоко, сказалъ Родни, какъ бы извиняясь: — но мистеръ Феррарсъ самъ выбралъ эту комнату. Мы осмѣлились затопить у васъ каминъ.

Веселый огонь былъ очень кстати. Онъ освѣщалъ чистенькую и довольно удобную комнату. Женскою заботливостью былъ устроенъ туалетный столъ, на ослѣпительно бѣломъ канифасномъ чахлѣ котораго красовался, въ голубой вазѣ, букетъ геранія.

— Въ дорожномъ мѣшкѣ, полагаю, у васъ все, что вамъ нужно на первый случай? сказалъ Родни. — Завтра мы откроемъ ваши чемоданы и разложимъ вещи по ящикамъ, а послѣ завтрака, если вамъ угодно, я провожу васъ въ Соммерсет-Гаузъ.

«Соммерсет-Гаузъ!» подумалъ Эндиміонъ, стоя одинъ предъ огнемъ. «Развѣ уже такъ близко это? Уже завтра и я сдѣлаюсь завсегдатаемъ Соммерсет-Гауза!»

Тутъ мысли его перенеслись въ Гёрстли. Онъ думалъ объ ужасномъ прощаніи съ матерью, отъ котораго у него совсѣмъ перехватило духъ, онъ думалъ о послѣднихъ словахъ отца, потомъ вспомнилъ Майру и тихія слезы покатились по его щекамъ. Онъ сталъ на колѣни у постели и молился.

Глава XX.

Родни проводилъ бы Эндиміона въ Соммерсет-Гаузъ во всякомъ случаѣ, но у него оказывалась и собственная причина, побывать въ этомъ знаменитомъ зданіи. Онъ зналъ господина, который тамъ жилъ.

— Не могу сказать, объяснилъ онъ Эндиміону: — чтобы я имѣлъ тамъ много знакомыхъ, но я знаю многихъ въ Казначействѣ и въ Даунингской улицѣ.

Они разстались у входа въ обширный четвероугольникъ, ведущій къ отдѣленію, къ которому былъ причисленъ Эндиміонъ, и онъ успѣлъ во время передать, чрезъ посланнаго, письмо къ его будущему начальнику. Нѣсколько времени его продержали въ мрачной, почти вовсе не меблированной пріемной и мысли его грустно сосредоточивались на дорогихъ существахъ, которыя были далеко, когда за нимъ пришли, и пройдя галерею, вслѣдъ за своимъ проводникомъ, онъ былъ введенъ въ веселую комнату, освѣщенную солнцемъ, которая съ ея симметричными полками для книгъ, съ ея столами, заваленными бумагами, веселыми, громкими часами и общимъ характеромъ дѣлового оживленія, составляла пріятную противоположность съ пріемной, изъ которой онъ только-что вышелъ. Господинъ съ добродушнымъ видомъ, протянулъ ему руку и ласково привѣтствовалъ словами:

— Я служилъ подъ начальствомъ вашего дѣда въ Казначействѣ, мистеръ Феррарсъ, и очень радъ видѣть васъ здѣсь.

Затѣмъ онъ повелъ рѣчь объ обязанностяхъ, которыя Эндиміону предстояло исполнять. На первое время это былъ трудъ скорѣе механическій; требовались только точность и прилежаніе; однако, вѣдомство было велико и повышеніе не только вѣрно, но порой и быстро; при его молодости, онъ могъ разсчитывать, что, приложивъ стараніе еще въ цвѣтѣ лѣтъ, будетъ занимать отвѣтственныя должности съ значительнымъ содержаніемъ. Говоря это, господинъ позвонилъ и велѣлъ позвать чиновника, попеченію котораго Эндиміонъ былъ порученъ въ особенности. Этотъ молодой человѣкъ, съ пріятнымъ обращеніемъ, любезно пригласилъ его слѣдовать за нимъ, провелъ его чрезъ нѣсколько комнатъ, изъ которыхъ нѣкоторыя были очень обширны и всѣ наполнены чиновниками, сидящими на высокихъ табуретахъ и пишущими у своихъ конторокъ, и наконецъ, ввелъ его въ комнату меньшаго объема, гдѣ работало не болѣе шести или восьми человѣкъ и гдѣ оказывался не занятый табуретъ.

— Вотъ ваше мѣсто, сказалъ онъ: — а теперь я васъ познакомлю съ вамими будущими товарищами. Это Джоетъ, величайшій радикалъ нашего времени, который, надѣюсь, удружитъ своимъ здѣшнимъ пріятелямъ, когда сдѣлается президентомъ республики. Это Сент-Барбъ, который будетъ самымъ любимымъ современнымъ авторомъ, когда усовершенствуется вкусъ публики. А пока онъ одолжитъ вамъ рукопись своего романа, который не продался, какъ бы слѣдовало ожидать, и гдѣ онъ поднимаетъ на смѣхъ всѣхъ своихъ друзей. Это Сеймуръ Гиксъ, который, какъ видите, человѣкъ свѣтскій.

Такъ онъ продолжалъ представленіе, очевидно, съ обычнымъ подшучиваніемъ. Всѣ смѣялись и всѣ сказали Эндиміону нѣсколько вѣжливыхъ словъ, послѣ чего немедленно вернулись къ своей работѣ. Эндиміону дали списывать длинные столбцы цыфръ и обычные документы публичныхъ отчетовъ.

Между тѣмъ, Сент-Барбъ занялся составленіемъ офиціальнаго документа совершенно иного и немаловажнаго свойства, который заключался приблизительно въ слѣдующемъ:

«Мы, нижеподписавшіеся, одобривъ въ высшей степени наружность и обращеніе нашего новаго сослуживца, единогласно того мнѣнія, что онъ долженъ быть приглашенъ на нашъ сегодняшній банкетъ у безсмертнаго Джо».

Эту бумагу молча передавали изъ рукъ въ руки, а когда всѣ присутствующіе подписались, ее подали Тренчарду, который точно министръ сдѣлалъ на ней подпись «Одобряю» и выставилъ внизу заглавныя буквы своего имени. Занятый въ это время своею перепискою, Эндиміонъ ничего не замѣчалъ.

Джо, извѣстнѣе подъ названіемъ «Голубые Столбы» была знаменитая харчевня въ Незбійской улицѣ, обширное помѣщеніе съ низкимъ потолкомъ, панельною обшивкою стѣнъ, опилками на полу и шипящею кухнею посрединѣ, снабженное тѣмъ, что называлось отдѣльными номерами, различнаго объема, смотря по числу посѣтителей, для которыхъ они требовались. Около того времени, модныя кофейни, какъ-то Піацца, или кофейня Джорджа, даже Стивенса, или Лонга, уже почувствовали вредное соперничество новыхъ клубовъ, учрежденныхъ въ послѣдніе годы; но число ихъ было еще ограничено и, сравнительно говоря, они составляли исключительныя общества. Ихъ вліяніе не сказалось еще на харчевняхъ и потребовалось четверть столѣтія, прежде чѣмъ эти веселые и гостепріимные пріюты, и старыя лондонскія таверны, повидимому, всегда полныя смѣха и мудрости, уступили постепенно возростающему, непреодолимому вліянію безчисленныхъ ассоціацій, которыя подъ классическими названіями, или принимая видъ младшихъ отдѣленій знаменитыхъ обществъ, доставили милліонамъ за ту цѣну, какую они стоятъ, всѣ лакомства текущаго времени года, и замѣнили усердную дѣятельность безсмертныхъ Джоевъ неуклонною, но холодною властью распорядительныхъ комитетовъ.

— Сегодня вы нашъ гость, сказалъ Эндиміону Тренчардъ. — Не смущайтесь. У насъ такой обычай, и не разорительный. Мы обѣдаемъ просто бараниной, но мясо перваго сорта и можно брать сколько хочешь, а нашъ напитокъ смѣсь портера и пива. Быть можетъ вы не знаете его. Пью за ваше здоровье.

Они ѣли очень усердно; когда же былъ конченъ ихъ честно заработанный обѣдъ, разговоръ оживился при содѣйствіи умѣренной дозы грога, и сдѣлался разнообразенъ и занимателенъ. Эндиміонъ находилъ въ немъ величайшее удовольствіе, но молчалъ какъ человѣкъ чужой и младшій изъ присутствующихъ, что вовсе неприлично не было, тѣмъ болѣе, что обращеніемъ своимъ онъ не выказывалъ недостатка въ сочувствіи. Разговоръ былъ чисто политическій. Всѣ они могли называться либералами, такъ какъ всѣ получили свои мѣста послѣ катастрофы 1830 года; но оттѣнки ихъ мнѣній были разнообразны и рѣзки. Джоетъ не допускалъ никакого соглашенія; безжалостно логичный, въ опредѣленными убѣжденіями, онъ требовалъ того, что называлъ «доведеніемъ этихъ началъ до справедливаго заключенія». Тренчардъ, напротивъ, думалъ, что все должно быть основано по соглашенію, и что общественный дѣятель сходитъ съ практической почвы, какъ только вздумаетъ быть логиченъ. Сент-Барбъ находилъ, что литература и искуство, вообще, умственная жизнь ни на что не могла разсчитывать ни отъ той, ни отъ другой партіи; тогда какъ Сеймуръ Гиксъ выражалъ мнѣніе, что тори никогда не сплотятся въ одно цѣлое, потому что не пользуются общественнымъ вліяніемъ. Сеймуръ Гиксъ получалъ иногда приглашеніе на министерскіе вечера.

Долго обсуждали они рѣшеніе Нижней Палаты о назначеніи излишка доходовъ Ирландской Церкви, въ пользу свѣтскихъ воспитательныхъ заведеній — рѣшеніе, вызвавшее недавній министерскій кризисъ и удаленіе торіевъ. Джоетъ объявлялъ, что это гнусная уловка, но съ такою кротостью и мягкимъ выраженіемъ, что получался забавный контрастъ съ его крайними убѣжденіями и энергіею рѣчей.

— Всѣ доходы Протестанской Церкви должны быть немедленно обращены на общественное воспитаніе или какую-либо другую общеполезную цѣль, замѣтилъ онъ. — И дойдетъ до этого.

Тренчардъ находилъ, что министерство зашло, въ этомъ вопросѣ такъ далеко, какъ было возможно, и Сеймуръ Гиксъ сказалъ, что всякое министерство, которое систематически нападаетъ на Церковь, неминуемо возбудитъ «общество» противъ себя. Эндиміонъ, который о церковныхъ вопросахъ усвоилъ себѣ убѣжденія самыя твердыя, хотя очень робѣлъ, все же осмѣлился спросить, почему Церковь должна лишиться своего достоянія.

— Въ отношеніи къ Ирландіи, отвѣтилъ Джоетъ, тономъ примирительнаго снисхожденія: — потому что не соотвѣтствуетъ цѣли, для которой была надѣлена. Она владѣетъ общественнымъ достояніемъ, а между тѣмъ, не господствующая Церковь. Я иду далѣе. Я отобралъ бы церковное имущество отъ всякой Церкви. Это непроизводительныя учрежденія. Нѣтъ никакой причины для ихъ существованія. Въ нихъ пользы нѣтъ.

— Нѣтъ пользы отъ Церкви! вскричалъ Эндиміонъ, покраснѣвъ.

Тутъ съ свойственнымъ ему тактомъ вмѣшался Тренчардъ и сказалъ:

— Я говорилъ вамъ, что нашъ пріятель Джоетъ большой радикалъ, но онъ образуетъ меньшинство, по этимъ вопросамъ, между нами. Здѣсь каждый высказываетъ, что хочетъ.

Потомъ заговорили о театрахъ и подвергли критическому разбору статьи газетъ и послѣднюю новую книгу; много толковали также объ ожидаемой подпискѣ на гичку, но вообще было замѣчательно, какъ охотно они возвращались къ любимой темѣ — сужденіямъ о лицахъ офиціальныхъ и постоянныхъ, и парламентскихъ, о ихъ свойствахъ и способностяхъ, ихъ привычкахъ и характерѣ. Одинъ былъ хорошій администраторъ, другой не дѣлалъ ничего; одинъ вовсе не входилъ въ подробности, другой чрезчуръ; одинъ былъ скряга, другой мотъ; этотъ могъ сказать приготовленную рѣчь, но отвѣчать не умѣлъ; соперникъ его, ловкій на отвѣтъ, былъ тяжелъ и топоренъ въ торжественной рѣчи.

Въ то время Лондонъ былъ очень скучнымъ городомъ, вовсе не такимъ веселымъ, какъ теперь. Вѣроятно, никогда не бывало на свѣтѣ города съ такимъ громаднымъ населеніемъ, и такимъ унылымъ. Аристократія, надо полагать, всегда находила удовольствія, приспособленныя къ современнымъ правамъ той эпохи, когда жила. Средній же классъ, съ полвѣка назадъ, велъ, образъ жизни самый скучный и мало имѣлъ развлеченія въ своей однообразной, трудовой жизни и печальныхъ заботахъ, кромѣ той отрады, быть можетъ, которую находилъ въ религіозныхъ и филантропическихъ обществахъ. По преданію сохранившіяся увеселенія, всегда оставались достояніемъ рабочихъ классовъ въ Англіи. И въ столицѣ, и въ провинціи у нихъ всегда бывали свои игры и ярмарки, и пирушки, которыя приняли теперь размѣры увеселительныхъ поѣздокъ и колоссальныхъ пикниковъ. Но изъ всѣхъ членовъ общества, во времена нашихъ отцовъ, не было никого несчастнѣе относительно общественныхъ увеселеній, холостяковъ въ Лондонѣ. Тамъ оказывалось, можно сказать, два театра, только такія громадины, что ни въ томъ, ни въ другомъ нельзя было ни слышать, ни видѣть. Ихъ монополія не искупаемая уже геніальною даровитостью Кемблей, пафосомъ мисъ О’Нейль и пламенною страстностью Кина, постоянно грозила паденіемъ и должна была скоро рушиться; однако, безчисленное множество миніатюрныхъ, но блестящихъ театровъ, которые замѣнили ихъ впослѣдствіи, еще не появлялись, и дешевыя мѣста въ Дрюриленѣ или Ковентгарденѣ были печальнымъ развлеченіемъ послѣ утра, проведеннаго за конторкою. Тогда не было Алгамбръ, Креморновъ, хрустальныхъ дворцовъ съ садами въ террасахъ, казино, концертныхъ залъ, акваріумовъ; гуляній съ музыкою. Ивансъ правда существовалъ, но далеко не съ настоящими, его усовершенствованіями, а потому любимымъ мѣстомъ сходки было варварское помѣщеніе Сидроваго Погребка.

Тренчардъ заплатилъ счетъ, собралъ со всѣхъ ихъ доли, далъ награду слугѣ, всталъ и сказалъ Эндиміону:

— Мы идемъ въ диванную. Вы курите?

Эндиміонъ отрицательно покачалъ головой, но Тренчардъ прибавилъ:

— Будете современемъ; однако, вамъ лучше итти съ нами. Вы можете не курить; спросите себѣ чашку кофея и читайте газеты и журналы. Это пріятный отдыхъ.

И такъ они направились изъ Низбійской улицы къ Стренду и вскорѣ завернули въ табачную лавку, миновавъ которую очутились въ обширной, хорошо освѣщенной залѣ съ низкими и широкими диванами вокругъ стѣнъ. Много лицъ сидѣло и полулежало на этихъ диванахъ, по большей части куря сигары, однако, у нѣкоторыхъ были кальяны и другіе восточные снаряды для куренія. Въ срединѣ залы стоялъ столъ съ газетами и повременными изданіями. При входѣ, наша компанія отъ Джо, разошлась въ разныя стороны и Сент-Барбъ сказалъ Эндиміону:

— Сегодня я не расположенъ курить. Мы потребуемъ себѣ кофею и вы найдете развлеченіе въ этомъ, заключилъ онъ, положивъ руку на номеръ «Скомороха».

— Надѣюсь, вамъ понравится ваша новая жизнь, замѣтилъ вскорѣ Серт-Барбъ, бросивъ журналъ на диванъ и откинувшись на спинку, чтобы пить маленькими глотками кофе. — Одно можно сказать въ ея пользу: вы будете служить, съ самыми добрыми товарищами, какіе когда-либо существовали. Они всегда готовы помочь. Что они честные и добрые малые, въ этомъ я поручусь за нихъ. Я полагаю, несчастіе, продолжалъ онъ: — развиваетъ въ нашей натурѣ добрыя свойства. Не чуть ли сознаніе общаго униженія располагаетъ униженныхъ оказывать другъ другу ласку. Говорятъ, то же встрѣчается у невольниковъ на плантаціяхъ.

— Надѣюсь, однако, что мы не изображаемъ собою невольниковъ, возразилъ Эндиміонъ.

— Ужасно подумать, что джентльмены, люди съ образованіемъ, кто знаетъ, пожалуй, и съ выдающимися способностями должны довольствоваться такими ограниченными средствами, отвѣтилъ Сент-Барбъ. — Я не раздѣляю мнѣнія Джоета во всемъ, такъ какъ терпѣть не могу политической экономіи, никогда не понималъ ея, хотя онъ преподноситъ вамъ ее чисто и ясно, не правда ли? Повторяю, ужасно подумать о доходахъ, которыми пользуются нѣкоторыя лица, не болѣе способныя написать статью для «Скомороха» чѣмъ летать по воздуху.

— Но наши доходы могутъ быть увеличены, сказалъ Эндиміонъ. — Сегодня мнѣ говорили, что въ нашемъ вѣдомствѣ повышеніе идетъ быстро.

— Наши доходы увеличатся, когда мы посѣдѣемъ и сгорбимся, отвѣтилъ Сент-Барбъ: — мы даже можемъ выйти въ отставку съ такою пенсіею, какую знатный баринъ отказываетъ своему слугѣ. О! ужасный это свѣтъ! Вашъ отецъ членъ тайнаго совѣта, не такъ ли?

— Да, и дѣдъ мой былъ тѣмъ же, но я не разсчитываю достигнуть когда либо этого званія.

— Великое дѣло имѣть отца, который членъ тайнаго совѣта, замѣтилъ Сент-Барбъ со взглядомъ зависти. — Если бы я былъ сыномъ члена тайнаго совѣта, эти черти, Шёфль и Скрю, дали бы мнѣ 500 фунтовъ, за мой романъ, который теперь печатаютъ въ своемъ скверномъ журналѣ, мелкимъ шрифтомъ и платятъ мнѣ менѣе того, что получаетъ напудренный лакей на Сент-Джемскомъ скверѣ. Я согласенъ съ Джоетомъ, вся машина сгнила.

— У мистера Джоета повидимому очень странныя мнѣнія, сказалъ Эндиміонъ. — Мнѣ не понравилось то, что онъ говорилъ за обѣдомъ о Церкви; но мистеръ Тренчардъ придалъ разговору другой оборотъ и я нашелъ, что. лучше оставить это безъ возраженія.

— Тренчардъ человѣкъ умный и добрый малый, сказалъ Сент-Барбъ: — нравится онъ вамъ?

— Я нахожу его любезнымъ.

— Знаете, шопотомъ сказалъ Сент-Барбъ съ огорченнымъ выраженіемъ лица, даже отчасти озлобленнымъ: — человѣкъ этотъ, пожалуй, получитъ въ одинъ прекрасный день четыре тысячи дохода. Всего одна жизнь стоитъ между нимъ и настоящимъ владѣльцемъ. Жизнь эта сидитъ крѣпко, я полагаю, добавилъ онъ тономъ болѣе веселымъ: — а все же это случиться можетъ. Не ужасно ли это? Четыре тысячи, въ годъ! Тренчардъ съ четырьмя тысячами дохода, а мы на жалованіи не многимъ болѣе того, что получаетъ дворецкій.

— Я желаю ему получить ихъ, сказалъ Эндиміонъ: — хотя могу лишиться добраго друга.

— Посмотрите на Сеймура Гикса, сказалъ Сент-Барбъ: — онъ выкурилъ свою сигару и уходитъ. Онъ никогда не остается. Онъ собирается на вечеръ, я увѣренъ. Этотъ малый пробивается впередъ самымъ удивительнымъ образомъ. Не отвратительно ли? Сомнѣваюсь, чтобы онъ часто былъ приглашенъ на обѣды, иначе мы услышали бы про это. Тѣмъ не менѣе Тренчардъ говорилъ намедни, что Гиксъ обѣдалъ у лорда Синк-Портса. Трудно вѣрится что-то, слишкомъ ужъ возмутительно. Ни одинъ лордъ не приглашалъ меня къ обѣду. Но аристократія этой страны обречена на гибель.

— Мистеръ Гиксъ, сказалъ Эндиміопъ: — вѣроятно ищетъ общества.

— И вы будете искать, я полагаю, возразилъ Сент-Барбъ съ пытливымъ взглядомъ. — Я искалъ бы, будь я сынъ члена тайнаго совѣта. Гиксъ ничто; его отецъ содержалъ конскій дворъ, а мать была актриса. Въ моемъ родѣ было нѣсколько духовныхъ лицъ и одинъ адмиралъ. А тѣмъ не менѣе Гиксъ обѣдаетъ у лорда Синк-Портса! Это просто возмутительно! И чего онъ не дѣлаетъ, чтобы пригласили его? — онъ поетъ, несетъ чепуху, дѣлаетъ заклинанія, чревовѣщаетъ, передразниваетъ, становится на голову. Его главная штука представленіе парламентскихъ преній. Мы заставимъ его исполнить это въ вашемъ присутствіи. А при всемъ томъ это тупая башка — очень тупая башка, серъ. Онъ писалъ нѣкоторое время для «Скомороха», но его не могутъ выносить долѣе. Между нами будь сказано, его приглашаютъ удалиться. Это я знаю вѣрно и онъ, должно быть, найдетъ у себя письмо, когда вернется сегодня съ вечера. Вотъ вамъ и успѣхи въ обществѣ! Теперь я пожелаю вамъ доброй ночи.

Глава XXI.

Было только десять часовъ, когда Эндиміонъ возвратился въ Варвикскую улицу, и въ первый разъ въ жизни воспользовался общимъ ключомъ, которымъ Родни снабдилъ его по утру, чтобы вернуться въ свой новый домъ. Ему казалось, что онъ очень тихо отперъ дверь и только что зажигалъ свѣчу, чтобы прокрасться на свои высоты, когда изъ двери гостиной, выходившей на коридоръ, показалась мисъ Имогена, взяла подсвѣчникъ изъ его рукъ и настояла на томъ, чтобы проводить его.

— Мнѣ послышался легкій шумъ, сказала она: — позвольте мнѣ посвѣтить вамъ, вы дороги не найдете. Къ тому же я хочу взглянуть все ли въ порядкѣ; пожалуй, вамъ понадобится что-нибудь.

Итакъ она проворно взбѣжала на лѣстницу впереди него, показывая, навѣрно безъ умысла, самую стройную и хорошенькую ножку, какая можетъ выпасть на счастливую долю дѣвушки.

— Сестра и мистеръ Родни въ театрѣ, сказала она: — но строго приказали мнѣ позаботиться о вашихъ удобствахъ, чтобы вы не нуждались ни въ чемъ, что только мы можемъ доставить.

— Вы очень добры, отвѣтилъ Эндиміонъ, зажигая свѣчи на своемъ туалетномъ столѣ: — говоря по правдѣ, вотъ это роскошь, къ которой я не привыкъ, и на которую не имѣю права.

— А между тѣмъ, замѣтила она, бросивъ на него взглядъ исполненный восторга и состраданія: — говорятъ нѣкогда и золото не было достаточно хорошо для васъ, и не могло быть, я полагаю.

— Такая доброта дороже золота, сказалъ Эндиміонъ.

— Надѣюсь, вы останетесь довольны тѣмъ, какъ разложены пяти вещи. Все ваше платье въ этихъ двухъ ящикахъ, верхняя одежда въ нижнемъ, а бѣлье въ верхнемъ. Вы, пожалуй, не сейчасъ найдете носовые платки. Они въ этой душистой подушечкѣ; сестра сшила ее сама. Мистеръ Родни говоритъ, что васъ надо будить въ восемь, а завтракать вы будете въ девять. Кажется, все въ порядкѣ. Доброй ночи, мистеръ Эндиміонъ.

Домъ Родни былъ довольно странный. Первые два этажа, какъ уже сказано, отдавались внаймы за высокія цѣны, потому что комнаты были велики и превосходно меблированы, и мѣстность, хотя не изъ аристократическихъ, представляла большія удобства — тишину, такъ какъ находилась всторонѣ отъ бойкаго движенія, и близость къ центру цивилизаціи. Держали супруги Родни только двухъ слугъ, но ихъ главные жильцы имѣли собственную прислугу. Тѣмъ не менѣе сестры всегда являлись вечеромъ къ чайному столу, въ изящныхъ нарядахъ, и рѣдко бывали однѣ, такъ какъ Родни имѣлъ много друзей и занималъ просторную комнату, убранную не безъ вкуса, съ круглымъ столомъ по серединѣ, гдѣ лежали роскошныя изданія съ гравюрами, множествомъ вазъ поддѣльнаго саксонскаго фарфора на каминной доскѣ и фортепіано, на которомъ Имогена могла акомпапировать своему чрезвычайно пріятному голосу.

Такъ или иначе, трудно прослѣдить какимъ именно путемъ, но Эндиміонъ не рѣдко оказывался у чайнаго стола мистрисъ Родни. Первые раза онъ чувствовалъ нѣкоторую робость и стѣсненіе, но скоро попривыкъ и часто, ускользнувъ отъ товарищей послѣ трапезы у Джо, отправлялся не въ курительную, а въ Варвикскую улицу, пользоваться обществомъ для него болѣе сроднымъ. Оно состояло, по большей части, изъ нѣсколькихъ молодыхъ людей, которые повидимому восторгались дамами, слушали съ увлеченіемъ пѣніе Имогены и получали позволеніе курить. Они очевидны были джентльмены и Родни однажды сказалъ Эндиміону къ слову, что одинъ изъ самыхъ частныхъ посѣтителей можетъ со временемъ быть перомъ. Иногда составлялась партія виста и, если было нужно, мистрисъ Родни принимала въ ней участіе. Эндиміонъ сидѣлъ всторонѣ и разговаривалъ съ ея сестрой, которая забавляла его своими бойкими замѣчаніями, изобличавшими даже проблески образованія, но всегда обращалась съ нимъ очень просто и вполнѣ естественно. Нельзя было сказать того же о Родни. Натянутость вошла у него въ плоть и въ кровь, къ тому же присутствіе Эндиміона стѣсняло его; не могъ же онъ при сынѣ своего покровителя, разыгрывать любимую свою роль, аристократической жертвы революціи. Между тѣмъ этотъ оборотъ медали имѣлъ свой значительный противовѣсъ въ удовлетворенномъ тщеславіи, что одинъ изъ Феррарсовъ его постоянный гость. Такая роскошь казалась опасною поблажкою, но онъ не могъ устоять и бабочка все летала вокругъ свѣчи. Опасности, однако, не было и Родни вскорѣ въ этомъ удостовѣрился. Эндиміонъ имѣлъ врожденный тактъ, внушенный ему, какъ добротою сердца;, такъ и тонкимъ вкусомъ. Родни принялся опять за свои анекдоты о великихъ людяхъ и свои наблюденія за ихъ словами, обращеніемъ и привычками, которыми онъ обыкновенно оживлялъ и украшалъ партію виста, указывая между прочимъ по временамъ на Эндиміона своимъ партнерамъ, и говоря имъ шопотомъ:

— Это мистеръ Феррарсъ; онъ, такъ сказать, на моемъ попеченіи, его отецъ членъ тайнаго совѣта, и не будь революціи, я утверждаю и всегда буду утверждать, что билль о Реформѣ ни болѣе, ни менѣе, какъ революція — онъ вѣроятно теперь былъ бы первымъ министромъ. Онъ самый старый и лучшій другъ мой.

Когда играли въ карты, всегда подавали ужинъ: омаръ и жареный картофель или что-нибудь незатѣйливое въ такомъ же родѣ, и удивительные напитки, которые составляли и приправляли сестры, какъ никто другой не умѣлъ этого, по-крайней-мѣрѣ по увѣренію всѣхъ. При подобающихъ случаяхъ появлялась также бутылка шампанскаго и тотъ, для кого подавали ее, всегда восклицалъ съ удивленіемъ:

— Откуда у васъ это шампанское, Родни? Не достанете ли вы и мнѣ?

Родни качалъ головой и не подавалъ надежды, но впослѣдствіи, когда похвалы все не умолкали и становились горячѣе, онъ спрашивалъ:

— Вы дѣйствительно желали бы пріобрѣсти? Обѣщать не могу, но постараюсь. Само собой потребуютъ высокую цѣну.

— Я дамъ, что хотятъ, любезный Родни.

И спустя недѣлю господинъ былъ такъ счастливъ, что получалъ шампанское.

Однимъ Родни повидимому особенно былъ заинтересованъ, именно скачками. Въ то время онѣ не развились еще до обширнаго учрежденія народной деморализаціи, въ которое превратились теперь. Этотъ гибельный характеръ придалъ имъ преимущественно рѣшеніемъ англійскихъ законодателей уничтожить игорные дома, которые въ дѣйствительности замѣняли, для гибельнаго безумія сравнительно ограниченнаго числа людей, разорительное безуміе всего общества. Было много соображеній, въ силу которыхъ лица высшаго класса не рѣшились бы и не стали играть въ домѣ; въ большей части случаевъ это оказывалось весьма трудно, почти невозможно. Но закрывъ игорные дома въ Англіи, вынесли игорный столъ на улицу и тогда игрою увлеклись тѣ, которые иначе никогда не видали бы ее и даже не подумали, о ней. Безспорно въ Крокфордѣ были свои трагедіи, но всѣ его бѣдствія и разоренія едва ли могутъ достигнуть того итога жестокихъ опустошеній, какія производятъ какихъ-нибудь пять лѣтъ послѣ того, какъ онъ былъ закрытъ.

А все-таки, въ 1835 году, нѣкоторые держали уже книжки для скачекъ и Родни не лишенъ былъ искуства въ этого рода творчествѣ, требующемъ не совсѣмъ обыкновенныхъ свойствъ характера и ума: методичность, вѣрное сужденіе, самообладаніе, не слишкомъ много воображенія, пониманіе характеровъ и способность разсчитывать. Всѣ эти качества оказывались теперь въ большомъ спросѣ и работали, потому что скачки въ Дерби приближались, и семейство Родни, глубоко заинтересованное въ исходѣ ихъ, собиралось присутствовать на знаменитомъ торжествѣ.

Одинъ изъ молодыхъ людей, который порой выкуривалъ у нихъ сигару или пробовалъ омара и равно повидимому былъ преданъ, какъ мистрисъ Родни, такъ и сестрѣ ея, настоятельно предлагалъ отвезти ихъ въ Эпсомъ въ своемъ экипажѣ, предоставляя выбирать тѣхъ, кто ихъ долженъ сопровождать. Это было нетрудно, потому что всѣ были въ дружбѣ съ щедрымъ владѣльцемъ экипажа, за однимъ лишь исключеніемъ. Имогена поставила условіемъ, чтобы пригласили Эндиміона, и Родни поддержалъ ея требованіе, сказавъ:

— Онъ сынъ члена тайнаго совѣта, высокороднаго Вильяма Питта Феррарса, моего самаго стараго и лучшаго друга, къ тому же въ нѣкоторой степени на моемъ попеченіи.

Тогда поѣздка на скачки еще не лишена была своего юмора и веселія. Это былъ англійскій карнавалъ съ безчисленными и разнородными экипажами, съ шутками не менѣе оживленными и остроумными. День былъ ясный — безъ сомнѣнія, день безумныхъ надеждъ и грозныхъ опасеній, во тѣмъ не менѣе, день радости и торжества. Никто не былъ счастливѣе хорошенькой мистрисъ Родни, которая въ своемъ изящномъ нарядѣ, гордо красовалась на козлахъ аристократическаго экипажа, возлѣ его благороднаго владѣльца. Позади нихъ сидѣла Имогена съ Эндиміономъ по одну сторону, а по другую личность, которая «могла разсчитывать въ будущемъ на титулъ пера»! Родни и нѣсколько человѣкъ еще, включая Виго, оказывались лицомъ къ лицу съ парою грумовъ сидѣвшихъ съ сложенными руками и неподвижными лицами, презрительно невозмутимые среди всего этого веселія, и торжественные даже тогда, какъ раскупоривали шампанское.

Выиграла надлежащая лошадь. Родни и его пріятели положили въ карманъ хорошую ставку и уничтожали роскошную закуску съ сумасбродною восторженностью.

— Почти такъ же весело, какъ на вашихъ маленькихъ ужинахъ въ Варвикской улицѣ, шепнулъ благородный автомедонъ своей дамѣ.

— О! гораздо веселѣе всего, что вы можете найти тамъ, отвѣтила мистрисъ Родни, блаженно улыбаясь.

— Торжественно говорю, изъ счастливѣйшихъ часовъ моей жизни были тѣ, которые я провелъ въ Варвикской улицѣ, съ чувствомъ нашептывалъ другъ.

— Желала бы я повѣрить вамъ, отвѣчала мистрисъ Родни.

Что касается Эндиміона, то ему было чрезвычайно весело. Зрѣлище представлялось ему совершенно новое — онъ никогда не бывалъ на скачкахъ, а эта была изъ самыхъ знаменитыхъ. Онъ даже не зналъ, что держалъ пари, но оказалось, что онъ также выигралъ немного, потому что Родни записалъ его на что-то, но что именно это означало, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія. Однако, Имогена увѣрила его, что все, какъ слѣдуетъ; Родни всегда записывалъ ее на что-нибудь. И закуска показалась ему очень вкусна, холодные цыплята, страсбургскіе пироги, удивительные салаты и замороженное шампанское. Повидимому Имогена постоянно заботилась, чтобы его тарелка или стаканъ не оставались пусты. Все было восхитительно и ихъ аристократичный хозяинъ, до-сихъ-поръ всегда вѣжливый съ нимъ, но нѣсколько сдержанный, теперь сталъ называть его просто «Феррарсъ».

Отъ дивной ли погоды и вліянія оживленной громадной толпы, или дѣйствія превосходнаго завтрака, любезности его очаровательныхъ собесѣдниковъ и вообще чувства удовольствія и успѣха, которымъ онъ былъ преисполненъ, Эндиміону казалось, какъ будто онъ принимаетъ почетное участіе въ какомъ-нибудь блистательномъ торжествѣ древности, когда на возвратномъ пути, ихъ мчала по дорогѣ четверка рыжихъ, двое изъ ихъ веселой компаніи играли на трубахъ, а грумы сидѣли съ сложенными руками и съ своимъ надменнымъ равнодушіемъ.

Именно въ эту минуту глаза его остановились на омнибусѣ, переполненномъ внутри и снаружи служащими въ его департаментѣ. Произошла минутная остановка и, отвѣчая на поклонъ нѣкоторыхъ изъ нихъ, онъ не могъ не подмѣтить при быстромъ обзорѣ, слегка изумленный видъ Тренчарда, любопытную оторопѣлость Сеймура Гикса и негодующее удивленіе Сент-Барба.

— Нашъ пріятель Феррарсъ повидимому въ важномъ обществѣ, замѣтилъ Тренчардъ.

— На козлахъ, пожалуй, сидѣла графиня, сказалъ Сеймуръ Гиксъ: — я видѣлъ графскую корону на экипажѣ. Не понимаю, кто бы это могъ быть.

— Вовсе не лучше ѣхать четверкой, чѣмъ парой, возразилъ Сент-Барбъ: — я право думаю, что и ѣдешь-то тише. Все только одна гордость, чванство безмѣрное. Я охотно отправилъ бы этихъ грумовъ на каторгу — ненавижу эту сволочь. Что меня касается, то я никогда не ѣздилъ четверней иначе, какъ въ дилижансѣ. Ни одинъ перъ не бралъ меня въ свой экипажъ. Однако, день расчета настанетъ; народъ не потерпитъ этого долѣе.,

Джоета тутъ не было; онъ скачекъ не одобрялъ.

Глава XXII.

Когда Эндиміонъ пришелъ въ департаментъ, на слѣдующее утро, ему пришлось выдержать порядочное нападеніе. Послѣ нѣсколькихъ общихъ замѣчаній объ аристократическомъ обществѣ, съ которымъ онъ ѣздилъ на скачки, Сеймуръ Гиксъ не могъ воздержаться отъ вопроса, хотя не безъ оговорокъ, не графиня ли та леди? Не графиня, послѣдовалъ отвѣтъ. Кто она? Мистрисъ Родни. Кто эта мистрисъ Родни? Жена мистера Родни, который сопровождалъ ее. Не родственникъ ли мистеръ Родни лорду Родни? Эндиміонъ полагалъ, что онъ не въ родствѣ съ лордомъ Родни. Такъ кто же мистеръ Родни?

— Мистеръ Родни старый другъ моего отца.

Это естественное разрѣшеніе всѣхъ недоумѣній и затрудненій положило предѣлъ всякимъ дальнѣйшимъ разспросамъ. Вообще говоря положеніе Эндиміона въ его новомъ образѣ жизни, сложилось удовлетворительно. Онъ былъ точенъ и усерденъ въ исполненіи своихъ обязанностей, любимъ товарищами и отличенъ своимъ начальникомъ, который даже пригласилъ его къ себѣ на обѣдъ. Безспорно обязанности его теперь были чисто механическія, но они находились въ связи съ интересною профессіею; и какъ скромна ни была въ настоящее время доля его, онъ уже начиналъ гордиться общественною дѣятельностью. Онъ постоянно обѣдалъ у Джо и очень остерегался, чтобы не подумали, что онъ избѣгаетъ общества своихъ сослуживцевъ по вечерамъ. Въ немъ сказывалось безотчетное чувство, что имъ не слѣдуетъ знать его кружокъ въ Варвикской улицѣ. А между тѣмъ привлекательность этого кружка, становилась для него съ каждымъ днемъ неодолимѣе. Когда объ выносилъ пытки Чистилища, слушая въ курительной злую воркотню Сеит-Барба на постыдное благоденствіе всѣхъ въ этомъ мірѣ, кромѣ негодующаго воркуна, или когда отправлялся въ ямоподобный Дрюриленъ на дешевыя мѣста въ обществѣ строгаго Тренчарда, онъ не рѣдко былъ безпокоенъ, разсѣянъ и мысленно переносился въ другое мѣсто, предаваясь безотчетнымъ мечтамъ, которыя были очень пріятны.

Однажды вечеромъ, вскорѣ послѣ поѣздки въ Эпсомъ, пока остальные играли въ нарты, Имогена сказала ему:

— Подружитесь съ Виго; кажется, онъ вамъ можетъ быть полезенъ.

Виго игралъ въ то время въ вистъ; его партнеръ была Сильвія, противники ихъ, Родни и Вольдершеръ.

Вольдершеръ былъ жилецъ второго этажа, тотъ самый молодой человѣкъ, который современемъ могъ сдѣлаться перомъ. Онъ былъ лѣтъ двадцати-трехъ, четырехъ, имѣлъ чистый цвѣтъ лица, короткіе, кудрявые темные волосы и голубые глаза. Его нельзя бы назвать красивымъ, но лицо его было выразительно и быстро отражало всякое впечатлѣніе, радость или гнѣвъ. Онъ былъ единственное дитя младшаго сына знатнаго рода и наслѣдовалъ отъ отца небольшое, но обезпеченное состояніе. Онъ былъ самымъ старымъ жильцомъ дома Родни и, воспользовавшись реакціею торіевъ, только-что вступилъ опять въ Нижнюю Палату.

Что онъ тамъ сдѣлаетъ, было предметомъ занимательныхъ предположеній его многочисленныхъ пріятелей. Вольдершеръ принадлежалъ къ числу тѣхъ живыхъ и блистательныхъ организацій, которыя особенно привлекательно дѣйствуютъ на молодежь. Онъ былъ герой клуба Преній въ Кембриджѣ и потому многіе полагали, что онъ непремѣнно будетъ первымъ министромъ. Онъ былъ остроуменъ и мечтателенъ, и хотя причудливъ и капризенъ, все-таки умѣлъ льстить и обласкать. Въ Кембриджѣ онъ ввелъ новую оксфордскую ересь, приверженцемъ которой былъ Найджель Пенрёддокъ. Вольдершеръ молился, и постился, и клялся Даудомъ и Страффордомъ^[5]. Однако, въ Парижѣ онъ достигъ высшей степени учености, чѣмъ въ университетѣ, гдѣ получилъ образованіе, и страстно предавшись французской литературѣ, измѣнилъ свои взгляды, какъ въ отношеніи къ церкви, такъ и къ государству — по-крайней-мѣрѣ, про себя. Его вступленіе въ лондонское общество было въ высшей степени удачно и, такъ какъ онъ былъ надѣленъ извѣстною долею тщеславія и отчасти свѣтскою суетностью, то и наслаждался своими успѣхами. Тѣмъ не менѣе, подвижной натурѣ его, требовавшей не только постояннаго, но и новаго возбужденія, даже общество герцогинь вскорѣ пріѣлось. Въ великолѣпіи аристократической жизни было однообразіе, которое наскучило ему, и на время онъ пришелъ къ убѣжденію, что единственные люди, уразумѣвшіе тайну жизни, именно то семейство, подъ кровомъ котораго онъ поселился.

Вольдершеръ былъ распутенъ, но сентименталенъ; безнравственъ, но романичепъ; чадо прихоти и рабъ воображенія, такого причудливаго и измѣнчиваго, что никто не могъ бы предсказать, какое направленіе оно приметъ въ данную минуту, онъ былъ равно способенъ жертвовать всѣми своими чувствами свѣтскимъ соображеніямъ, и пренебречь свѣтомъ для призрачнаго каприза. Въ настоящее время, его любимою мечтою, къ которой онъ, повидимому, привязался не на шутку, было воспитаніе Имогены. Онъ увѣрилъ себя, что подъ его руководствомъ она сдѣлается тѣмъ, что онъ называлъ «великою женщиною». По мнѣнію Вольдершера, близокъ былъ вѣкъ громаднаго переворота. Не было ни одной упроченной карьеры, на которую можно бы положиться. Вѣроятно, много замѣчательныхъ людей сдѣлаются жертвами, но «великая женщина», всегда проложитъ себѣ дорогу. Какъ не сложились бы обстоятельства, она примѣнится къ нимъ, въ случаѣ нужды передѣлаетъ, измѣнитъ ихъ. Онъ лелѣялъ мечту, что Имогена завладѣетъ всѣмъ міромъ и, на склонѣ своихъ лѣтъ, онъ найдетъ пріютъ въ какомъ-нибудь уголкѣ ея дворца.

Имогена была еще ребенкомъ, когда Вольдершеръ поселился въ домѣ. Она обыкновенно приносила ему завтракъ въ его гостиную и накрывала столъ. Онъ засталъ ее однажды тамъ и попросилъ остаться, а затѣмъ всегда сидѣть съ нимъ за столомъ, покаонъ завтракаетъ. Онъ влюбился въ ея имя и написалъ цѣлую кучу сонетовъ, идеализируя ея прошедшее, восхваляя настоящее и предсказывая чѣмъ будетъ ея будущее. Имогена, по природѣ не робкая и не навязчивая, оставалась хладнокровна среди всѣхъ этихъ бредень, подчинялась его причудамъ даже тогда, какъ не понимала ихъ, и читала его стихи, какъ читала бы иностранный языкъ, который рѣшилась изучить.

Ея образованіе, по взгляду Вольдершера, должно было основываться преимущественно на разговорахъ. Читать ей не слѣдовало, по-крайней-мѣрѣ, не много, пока ея вкусъ не сформируется и она не пріобрѣтетъ надлежащаго запаса предварительныхъ знаній, необходимыхъ для чтенія съ пользою. Такъ какъ Вольдершеръ былъ краснорѣчивъ, блистателенъ и остроуменъ, то Имогена слушала его съ удивленіемъ и удовольствіемъ даже тогда, когда не совсѣмъ понимала, тѣмъ не менѣе, она схватывала все такъ быстро и обладала такимъ гибкимъ умомъ, что сама того не сознавая, дѣлала замѣчательные успѣхи. Иногда по вечерамъ, пока остальные курили, сидя кружкомъ, или играли въ вистъ, Вольдершеръ съ Имогеною сидѣли всторонѣ, повидимому, поглощенные презанимательнымъ разговоромъ. Нельзя было не замѣтить воодушевленія и горячности Вольдершера и напряженнаго вниманія, съ какимъ дѣвушка относилась къ его словамъ. Однако, онъ все время только читалъ ей лекцію о мадамъ де-Севинье.

Вольдершеръ водилъ Имогену въ Національную Галерею, Гемитонъ-Кортъ и другія пріятныя мѣста народнаго обученія, но въ послѣднее время мистрисъ Родни объявила сестрѣ, что она болѣе не маленькая и подобныхъ прогулокъ теперь ей позволять нельзя. Имогена покорилась рѣшенію безъ ропота, по Вольдершеру оно стоило нѣсколькихъ сонетовъ съ сердце надрывающими укорами. Тѣмъ не менѣе, Имогена по прежнему готовила ему завтракъ и содержала въ порядкѣ его парламентскія бумаги, съ которыми онъ не умѣлъ справиться, тогда какъ она овладѣла этою тайною съ женскою смѣтливостью и точностью. Когда Вольдершеръ находился въ отсутствіи, онъ велъ съ нею постоянную переписку. Сообщалъ онъ ей все, безъ малѣйшей утайки, описывалъ все, что видѣлъ, почти все, что слышалъ; это были письма, полныя разсказовъ о свѣтѣ, ей совершенно незнакомомъ — тайнъ дворовъ и партій, воспоминаній о принцахъ и министрахъ, о свѣтскихъ щеголяхъ и знатныхъ дамахъ.

— Случись что-нибудь со мною, говаривалъ онъ Имогенѣ: — эта переписка будетъ для васъ стоить тысячъ и, если напечатать ее, она свяжетъ ваше имя съ моимъ, чѣмъ можетъ содѣйствовать моей высокой мечтѣ сдѣлать изъ васъ «великую женщину».

— Но я мистера Виго не знаю, шопотомъ отвѣтилъ Имогенѣ Эндиміонъ.

— Вы видѣли его здѣсь и вмѣстѣ ѣздили въ Эпсомъ. Этого довольно. Онъ пригласитъ васъ къ себѣ на обѣдъ въ суботу. Мы поѣдемъ, и Вольдершеръ тоже. Мѣсто прелестное; будетъ очень весело.

И какъ предупреждала Имогена, Виго въ этотъ же вечеръ просилъ Эндиміона оказать ему честь и пожаловать къ нему.

Вилла мистера Виго стояла на берегу Темзы и нѣкогда принадлежала вельможѣ. Великолѣпный домъ заключалъ анфиладу комнатъ грандіозныхъ размѣровъ, съ богатыми карнизами и зеркальными стеклами въ высокихъ окнахъ. Садъ былъ полонъ оранжерейныхъ растеній — свои оранжереи Виго устроилъ со всѣми новѣйшими усовершенствованіями — и группа величественныхъ кедровъ, которая соотвѣтствовала величію картины, дала этому мѣсту свое названіе. Далѣе кругообразная аллея огибала большое пространство, которое хозяинъ называлъ паркомъ и гдѣ фазаны сверкали своими золотыми и серебряными отливами; а на дальнемъ концѣ жилъ сторожъ во вновь построенномъ домикѣ въ видѣ швейцарской хижины.

Семейство Родни отправилось въ Кедры водою въ сопровожденіи Вольдершера и Эндиміона. Былъ великолѣпный іюньскій день, теплый и тихій, и только по временамъ по рѣкѣ проносился легкій западный вѣтерокъ, насыщенный благоуханіями садовъ въ Пётни и Чисвикѣ. Вольдершеръ говорилъ все время пути. Это была рѣчь, исполненная фантазіи, шутливости, познаній, анекдотовъ, блистательнаго юмора, даже страстной горячности. То онъ читалъ стихи, и голосъ его звучалъ мелодично; то, когда настроитъ своихъ спутниковъ въ высшей степени чувствительно, вдругъ ударится въ насмѣшливость и тонкою сатирою коснется каждаго настроенія человѣческихъ чувствъ. Эндиміонъ слушалъ его, молча и восхищаясь. Онъ никогда не слышалъ его, и не слыхалъ никого другого, кто могъ бы сравниться съ нимъ. И во все это время, какъ теперь, такъ и всегда, обращеніе Вольдершера было замѣчательно. Вѣжливый до изысканности, привѣтливый и любезный, онъ никогда, однако, не допускалъ короткости. Къ Сильвіи онъ постоянно обращался такъ, какъ будто она изъ числа тѣхъ герцогинь, съ которыми онъ прежде проводилъ свое время. Онъ почтительно склонялъ голову при ея замѣчаніяхъ и ловко извлекалъ изъ случайно сказанныхъ ею словъ тонкій или любезный смыслъ, котораго она сама не подозрѣвала. Поклонъ Вольдершера стоилъ изученія. Его граціозная церемонность могла быть только прирожденнымъ даромъ, такъ какъ не существовало образца прежняго времени, отъ котораго онъ могъ заимствовать или наслѣдовать. Конечно, онъ называлъ Имо. гену по имени, говорилъ ли съ нею или съ другими, но отчасти потому, что любилъ до страсти это имя, отчасти потому, что упорно стоялъ на томъ, чтобы смотрѣть на нее, какъ на ребенка. Тѣмъ не менѣе обращеніе его съ нею, всегда было исполнено нѣжной почтительности. Она была такъ же молчалива, какъ Эндиміонъ, во время пути, и не менѣе его внимательна. Родни въ этомъ случаѣ не раскрывалъ рта и только отвѣчалъ на вопросы жены, кому можетъ принадлежать та или другая вилла, при чемъ оказывалось, что онъ знаетъ всѣ загородные дома и знаетъ владѣльца каждаго изъ нихъ.

Сестры были въ полунарядѣ, казавшемся безыскуственномъ, а на самомъ дѣлѣ глубоко обдуманномъ. Сильвія понимала, какъ никто истинный смыслъ изящной простоты и въ этомъ заключалась тайна ея успѣховъ. Когда онѣ пріѣхали, на лужайкѣ Кедровъ уже было нѣсколько дамъ, не совсѣмъ одного взгляда съ ними и разряженныхъ впухъ. Тамъ была Мистрисъ Гаммъ, жена стряпчаго, пріятеля Виго и любителя охоты, который имѣлъ виллу поблизости и считался деревенскимъ сосѣдомъ. Мистрисъ Гаммъ, единогласно признанная красивою женщиною, одѣвалась согласно своей репутаціи. Она славилась своею высокою игрою въ вистъ и сдавала карты руками сверкавшими отъ множества брильянтовыхъ перстней. Другой сосѣдъ по виллѣ былъ главный партнеръ знаменитой фирмы Гугли, Докка и К^о, которая вела торгъ индѣйскими и другими шалями. Мистеръ Гугли женился на знаменитой актрисѣ, гордился женою и немного ревновалъ ее. Мистрисъ Гугли всегда могла встрѣтить въ Кедрахъ друзей по своей прежней профессіи, потому что Виго любилъ окружать себя геніальностью и искуствами.

— Мнѣ нужны таланты, восклицалъ онъ, окидывая взоромъ веселую и пеструю толпу, собиравшуюся на его роскошные пиры.

И въ этотъ день на его лужайкѣ можно было видѣть вновь прибывшихъ перваго тенора оперы и примадонну, нѣсколько знаменитыхъ актеровъ и актрисъ, живописцевъ съ громкимъ именемъ, лучшія произведенія которыхъ уже красовались на избранныхъ стѣнахъ Кедровъ, одну или двухъ танцовщицъ съ громкою славою, нѣсколько литераторовъ, какъ называлъ ихъ Виго, которые по преимуществу принадлежали къ періодической прессѣ, и не малое число членовъ Парламента, той и другой палаты.

Общество только что собиралось пройти съ лужайки въ столовую, когда молодой графъ, возившій компанію Родни на скачки, примчался, едва переводя духъ и съ разгорѣвшимся лицомъ.

— Едва поспѣлъ, любезный Виго. Я только сегодня вернулся въ Лондонъ послѣ полудня и нашелъ ваше приглашеніе. Какъ счастливо!

Онъ осмотрѣлся вокругъ, увидѣлъ мистрисъ Родни и тотчасъ очутился возлѣ нея.

— Позвольте имѣть честь вести васъ къ обѣду. Вашу записку я получилъ только сегодня съ утреннею почтою.

Обѣдъ былъ настоящій пиръ съ изысканнымъ букетомъ у каждаго прибора, черепахою, дичиною, уклейками, громадными ананасами и виноградными гроздями, получившими призъ. Шампанское било какъ изъ фонтана и струи его пріостанавливались, только для того, чтобы гости могли насладиться бургундскими винами или венгерскимъ. Но восхитительнѣе всего было удовольствіе всѣхъ присутствующихъ, въ особенности хозяина. Это зрѣлище рѣдкое. Роскошные обѣды не рѣдкость, и гости избранные также, и любезные хозяева; а часто ли мы видимъ, чтобы кто-либо наслаждался чѣмъ-нибудь? Эти же веселыя чада искуства или прихоти, успѣшныхъ трудовъ или счастливыхъ спекуляціи, одни очень богатыя, другія безъ гроша за душой, повидимому думали только о настоящемъ пирѣ и его удовольствіи. Ихъ не смущали заботы ни о богатствѣ, ни о бѣдности. Всѣ лица сіяли, каждое слово казалось остроумнымъ, каждый звукъ казался усладительнымъ. Оркестръ игралъ на лужайкѣ во время обѣда, а когда подали десертъ, музыку замѣнилъ хоръ чужеземныхъ пѣвцовъ, которые въ первый разъ появлялись въ своихъ живописныхъ костюмахъ на берегахъ Темзы.

Послѣ удаленія дамъ въ гостиную, первый комическій пѣвецъ того времени превзошелъ себя; когда же мужчины опять присоединились къ своимъ прекраснымъ подругамъ, первый теноръ и примадонна исполнили большую сцену, послѣ котораго англійскіе актеры представили любимую сцену изъ знаменитаго фарса. Затѣмъ мистрисъ Гаммѣ имѣла случай сдавать карты, съ своими брильянтовыми перстнями, остальные же танцовали, и быстрый, граціозный вальсъ, и веселый котиліонъ съ букетами.

— Ну что, Клеренсъ, не правъ-ли я? сказалъ Вольдершеръ молодому графу, когда они съ минуту стояли въ сторонѣ.

— Ей Богу! правы. Это настоящая жизнь. Ничего не можетъ быть справедливѣе. Мы дѣйствительно будемъ дураки, если пожертвуемъ собою для условнаго.

Компанія Родни возвратилась въ экипажѣ графа. Они уѣхали послѣдними, потому что Виго пожелалъ выкурить сигару съ своимъ благороднымъ другомъ. Дружелюбно прощаясь съ Эндиміономъ, онъ сказалъ ему:

— Заверните ко мнѣ мимоходомъ въ Бурлингтонскую улицу, когда пойдете завтра утромъ на службу. Не стѣсняйтесь временемъ. Я ранняя птица.

Глава XXIII.

— Это не одолженіе, говорилъ Виго: — даже не любезность, а прихоть — моя прихоть; если есть одолженіе, то съ вашей стороны.

— Но я право не знаю, что сказать, возразилъ Эндиміонъ смущенный и недоумѣвающій.

— Я не изучалъ классиковъ, сказалъ Виго: — однако, есть двѣ вещи, которыя я думаю, что понимаю хорошо — людей и лошадей. Мнѣ пріятно поддерживать ихъ, когда я нахожу, что они должны выиграть.

— Но я и не человѣкъ еще, почти жалобно сказалъ Эндиміонъ: — иногда мнѣ сдается, что въ жизнь ничего не выиграю.

— Это дѣло мое, возразилъ Виго: — вы годовикъ и я составилъ себѣ мнѣніе о вашихъ способностяхъ. То, что я желаю сдѣлать для васъ, я дѣлалъ другимъ, и были случаи замѣчательные. Не платье дѣлаетъ человѣка, но часто оно доставляетъ ему успѣхъ. Самому драгоцѣнному камню, какъ вамъ извѣстно, нужна грань и шлифовка. Я внесу ваше имя въ мои книги для неограниченнаго кредита безъ всякой расплаты ранѣе того, когда вы будете членомъ тайнаго совѣта. Кредита я не ограничиваю, потому что вы человѣкъ со смысломъ и джентельменъ, слѣдовательно не употребите его во зло. Однако равно остерегайтесь урѣзывать себя чрезчуръ и бросать сумасбродно. Въ первомъ случаѣ вы повредите моему опыту, что было бы не честно.

Разговоръ этотъ происходилъ въ конторѣ Виго на другое утро послѣ обѣда въ его загородномъ домѣ. Эндиміонъ зашелъ къ нему, идучи на службу, согласно его приглашенію, и Виго выразилъ вышеупомянутыя желанія и намѣренія въ отношеніи къ нему.

— Не разъ я видѣлъ, что богатая невѣста ускользала отъ искателя ея руки, дурно одѣтаго, сказалъ Виго. — Вы должны одѣваться согласно вашимъ годамъ, занятіямъ и цѣли въ жизни; къ тому же, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, надо одѣваться сообразно съ своимъ кружкомъ. Въ молодости допускается нѣкоторая эксцентричность, но если вы мѣтите на политическую карьеру, этого необходимо избѣгать, по крайней-мѣрѣ послѣ двадцати-одного года. Я одѣваю теперь двухъ братьевъ, которые оба занимаютъ важное положеніе въ свѣтѣ; одинъ преданъ только удовольствіямъ, другой вѣроятно будетъ министромъ. Они похожи другъ на друга, какъ двѣ капли воды, но одѣвай я денди и министра одинаково, это было бы безвкусіе — это было бы смѣшно. Нѣтъ человѣка, который дѣлалъ бы мнѣ болѣе хлопотъ, чѣмъ лордъ Иглентайпъ; онъ не рѣшился еще будетъ ли великимъ поэтомъ или первымъ министромъ. «Надо рѣшить выборъ, милордъ», говорю я ему. «Не могу же я выпустить васъ въ свѣтъ лордомъ Байрономъ, если вы намѣрены сдѣлаться Каннингомъ или Питтомъ». Я одѣвалъ многихъ изъ нашихъ государствейныхъ людей и ораторовъ и всегда согласно ихъ отличительному характеру и свойству ихъ обязанностей. Чего всѣ должны избѣгать, это «бѣдно приличнаго». Этого не побороть никому на свѣтѣ. Я спасу васъ отъ этого. Лучше быть въ лохмотьяхъ.

Глава XXIV.

Разставаясь близнецы условились въ методѣ переписки, который со стороны Майры, по крайней мѣрѣ, соблюдался въ точности. Они должны были писать другъ къ другу, каждую недѣлю, и каждое письмо должно было, по возможности, имѣть характеръ дневника, чтобы при слѣдующемъ свиданіи не оказывалось пробѣла въ ихъ прошедшемъ. Въ жизни Майры было мало выдающагося, книга, прогулка, посѣщеніе пастората составляли главныя событія. Занятія отца все были прежнія и здоровье его также, но мать хилѣла. Мистрисъ Феррарсъ никогда не могла оправиться отъ послѣдняго крушенія ея политическихъ надеждъ и никогда уже не могла вернуться къ тому чѣмъ была прежде. Она жила уединенно, ея расположеніе духа было измѣнчиво, и припадки унынія смѣнялись безотчетными порывами возбужденія, словомъ Майра опасалась общаго хроническаго разстройства нервной системы. Она приготовляла брата къ тому, что онъ найдетъ въ матери большую перемѣну, когда вернется домой. Однако Майра не распространялась о положеніи дѣлъ въ Гёрстли. Въ, этомъ отношеніи дневникъ ея былъ нѣсколько сухъ. Она извѣщала, какъ дала слово, и болѣе ничего. Краснорѣчивѣе и полнѣе были ея разсужденія о жизни брата и новыхъ лицахъ, съ которыми онъ познакомился. Она восхищалась разсказами о Джоетѣ, особенно о Сент-Барбѣ, и очень радовалась, что братъ былъ на скачкахъ, хотя не совсѣмъ могла понять съ кѣмъ онъ ѣздилъ. Ужъ не съ добрымъ ли Тренчардомъ? Повидимому отчетъ Эндиміона о семействѣ Родни ограничивался неопредѣленнымъ, хотя искреннимъ признаніемъ ихъ крайней вѣжливости и вниманія, которыя много способствовали къ удобствамъ его жизни. Подъ впечатлѣніемъ одного изъ подобныхъ признательныхъ, хотя и общихъ выраженій сына, мистрисъ Феррарсъ, въ припадкѣ величавой благодарности, написала Сильвіи письмо, какое могла бы написать государыня заслуженной подданной, въ одно и тоже время признавая и одобряя ея почтительно обязательныя услуги. И таково было вкоренившееся фамильное суевѣріе, что при всей своей свѣтскости, Родни оцѣнили это изліяніе чувствъ, какъ будто дѣйствительно оно исходило изъ центра власти и придворныхъ милостей.

Майрѣ было суждено обмануться въ надеждѣ скоро опять увидѣть брата. Она разсчитывала, что онъ получитъ отпускъ во время обычнаго прекращенія занятій, но такъ какъ Эндиміонъ только недавно поступилъ на службу, то его не уволили отъ лѣтнихъ и осеннихъ занятій, и ранѣе Рождества онъ не могъ надѣяться побывать дома.

Промежутокъ времени отъ средины лѣта до рождественскихъ праздниковъ, хотя и носилъ нѣкоторый отпечатокъ свойственныхъ этимъ мѣсяцамъ однообразія и пустоты, для Эндиміона, однако, прошелъ не совсѣмъ безъ пользы. Вольдершеръ, который началъ обращать на него вниманіе, какъ будто заинтересовался его судьбой. Вольдершеръ зналъ все объ его историческомъ предкѣ, Эндиміонѣ Кери. Кипучее воображеніе Вольдершера уцѣпилось съ какимъ-то неодолимымъ обаяніемъ за живое звено съ вѣкомъ рыцарей. Въ его жилахъ было немного крови Стюартовъ и его предки пали у Эджгиля и на Марстон-Мурѣ. Вольдершеръ, фантазіи котораго колебались между Стаффордомъ и Сен-Жюстомъ, архіепископомъ Лаудомъ и богинею Разсудка, обратился, на то время, къ видѣніямъ на берегахъ Кема и блистательнымъ эпопеямъ его дѣтства. Разговоры съ Найджелемъ Пенрёддокомъ подготовили отчасти Эндиміона къ этимъ мистеріямъ и, быть можетъ, именно потому, что Эндиміонъ вовсе не былъ несвѣдущъ по этому предмету, Вольдершеръ, слѣдовательно, менѣе имѣлъ возможности ослѣпить его и образовать на свой ладъ, что было страстью Вольдершера; онъ вскорѣ бросилъ «Великое Возстаніе» для новой почвы, и вселялъ своему ученику, что все, происходившее до французской революціи, это древняя исторія. Французская революція ввела міровой принципъ вмѣсто національнаго въ вопросы человѣчества и ни одинъ общественный дѣятель не могъ достигнуть успѣха, не понявъ и-не признавъ этой истины. Вольдершеръ давалъ Эндиміону книги, съ которыми онъ иначе не ознакомился бы. Бесѣды Вольдершера, исполненныя научныхъ познаній, воображенія, игривости и легкаго сарказма надъ жизнью, нечувствительно для него самого, пріучали Эндиміона къ искуству разговаривать — быть горячимъ, безъ упорства, опровергать безъ спора и облекать серіозные вопросы въ шутливую форму.

Но въ августѣ Вольдершеръ исчезъ, а въ началѣ сентября даже Родни уѣхали въ Маргетъ. Изъ сослуживцевъ Эндиміона, въ комнатѣ, гдѣ онъ работалъ, оставался одинъ Сент-Барбъ. Они почти ежедневно обѣдали вмѣстѣ и отправлялись на верху омнибуса въ разные подгородные мѣста услажденія.

— Знаете что, обратился къ нему Сент-Барбъ, когда они однажды вмѣстѣ наблюдали прихотливыя толпы въ переполненномъ публичномъ саду и на оживленной лужайкѣ съ игрою въ шары таверны Кенонбёри: — это зрѣлище можетъ снабдить матеріаломъ на добрую главу. Я могъ бы воспользоваться, да не хочу. Какая польза бросать свои мысли неблагодарному свѣту? Если Гёши опишетъ эту картину — а сдѣлаетъ онъ это, какъ грошевый писака, напившійся инбирнымъ пивомъ — каждая графиня въ Мейферѣ прочтетъ его, не зная, идіотка, улыбаться ей или проливать слезы, и пошлетъ ему свою визитную карточку съ надписью «дома» исполинскими буквами. О! это отвратительно, просто отвратительно! Этотъ свѣтъ гнусенъ, серъ. Вы сами убѣдитесь современемъ. Меня этотъ Гёши обираетъ ни болѣе, ни менѣе, какъ грабители на большихъ дорогахъ. Онъ присвоиваетъ себѣ мой доходъ и доходы тысячи честныхъ малыхъ. А говоритъ еще, что пишетъ для народа! Народъ! Что знаетъ онъ о народѣ? «Лѣтопись о Новопроложенной Улицѣ и Шафранномъ Холмѣ». Онъ воображаетъ, что наведетъ страхъ на какого-нибудьлорда и тотъ пригласитъ его обѣдать. И это онъ называетъ прогрессомъ! Я право не знаю, который изъ классовъ Англіи самый худшій — аристократія ли, среднее сословіе или то, что называется народомъ. Я ненавижу всѣ.

Около того времени, когда съ деревьевъ стали опадатьлистья, служащіе вернулись на свои мѣста и между прочими возвратился также Тренчардъ.

— Его братъ былъ болѣнъ, сказалъ Сент-Барбъ. — Говорятъ Тренчардъ очень любитъ его. Любить брата, который лишаетъ его четырехъ тысячъ годового дохода! іего только не наврутъ люди? А между тѣмъ, не могъ же бы я пойти поздравить Тренчарда со смертью брата. Это было бы неприлично. Тренчардъ, пожалуй, ввѣкъ не сказалъ бы со мною ни слова, хотя бы цѣлую ночь не спалъ отъ радости, что приключилось такое счастіе. И Геши смотритъ съ любовью на этотъ міръ лицемѣрія и грабежа. И потому Гёши такъ популяренъ.

Одно случайное обстоятельство имѣло немаловажное значеніе въ жизни Эндиміона. Въ началѣ ноября Тренчардъ, однажды послѣ обѣда, вызвался ввести его, какъ гостя, въ знаменитое Общество Преній, въ которомъ Тренчардъ былъ изъ членовъ замѣчательныхъ. Возникнувъ изъ кембриджскаго Юніона, общество это сперва предназначалось служить ему столичнымъ, отдѣленіемъ. По со временемъ нашли, что уставъ слишкомъ ограниченъ, чтобы упрочить то число членовъ и то разнообразіе мысли, какое желательно въ подобномъ учрежденіи. Потому доступъ въ него былъ открытъ всякому, кто соотвѣтствовалъ даннымъ требованіямъ. Преобладающій элементъ все-таки долго еще составляли бывшіе кембриджскіе студенты.

Общество собиралось въ обширной комнатѣ, устроенной по возможности точь въ точь, какъ Нижняя Палата. Находилось это помѣщеніе въ Франк-Масонской тавернѣ въ Большой Королевской улицѣ. Тамъ было человѣкъ полтораста членовъ, когда Эндиміонъ вошелъ въ первый разъ, и зрѣлище для него представилось на столько же новое, на сколько запинательное. Хотя онъ былъ только гость, ему дозволили сидѣть въ центрѣ залы, возлѣ Тренчарда, который по мѣрѣ того, какъ подвигались пренія, любезно сообщалъ ему нѣкоторыя свѣдѣнія о главныхъ дѣйствующихъ лицахъ.

Предметъ преній въ этотъ вечеръ состоялъ въ вопросѣ, была ли казнь Карла I дѣйствіемъ справедливымъ и пренія открылись рѣчью въ утвердительномъ смыслѣ молодого человѣка съ удивительно сіяющимъ лицомъ и мелодичнымъ голосомъ. Его изложеніе было ясно и спокойно. Хотя не могло быть ничего неумолимѣе его мнѣній, не могло быть и ничего яснѣе приводимыхъ имъ фактовъ.

— Это Гортензіусъ, сказалъ Тренчардъ: — онъ будетъ на значенъ въ судъ въ эту сессію. Говорятъ онъ ничего не дѣлалъ въ университетѣ и слишкомъ лѣпивъ, чтобы сдѣлать что-нибудь, какъ адвокатъ, но я имѣю о немъ высокое мнѣніе. Только послушайте его, когда онъ будетъ отвѣчать.

Вступительную рѣчь поддержалъ молодой человѣкъ, который говорилъ самымъ напыщеннымъ слогомъ съ избыткомъ язвительныхъ насмѣшекъ, и произносилъ свою рѣчь самымъ выработаннымъ голосомъ, скорѣе строгимъ, чѣмъ колкимъ.

— Это новая кембриджская школа, шепнулъ Тренчардъ: — но здѣсь она не привьется.

Такъ какъ вопросъ былъ поднятъ, то съ своего мѣста всталъ Спрюсъ, очень изящный ораторъ, немного холодный, но логичный. Эндиміонъ удивился ловкому обороту въ свою пользу, который онъ придалъ многимъ доводамъ Гортензіуса, и какъ онъ отдѣлалъ и разбилъ въ пухъ другого оратора, поддерживавшаго Гортензіуса, за то, что тотъ ошибся въ одномъ числѣ.

— Это предводитель торіевъ, сказалъ Тренчардъ. — Въ Юніонѣ не найдется двадцати торіевъ, но мы всегда слушаемъ его. Онъ рѣзокъ. Ему отвѣтитъ Джоетъ.

И вотъ всталъ этотъ великій человѣкъ. Мягкимъ тономъ филантропіи Джоетъ заявилъ, что не протестуетъ противъ казни королей. Напротивъ, если бы не было другого средства отъ нихъ избавиться, онъ прибѣгнулъ бы къ этому методу. Только онъ не находилъ, чтобы въ данномъ случаѣ казнь могла быть оправдана.

— Вѣчно съ закорючками, шепнулъ Тренчардъ.

Джоетъ находилъ ошибочнымъ все основаніе вступительной рѣчи. Въ ней предполагалось, что казнь Карла I была дѣломъ народа, тогда какъ это была интрига Кромвеля, который одинъ извлекъ изъ нея пользу.

Кромвеля отстаивалъ и восхвалялъ въ пламенныхъ словахъ Монреаль, который при этомъ удобномъ случаѣ обрушился сильною бранью на королей и на епископовъ, на Церковь и Государство, и заключилъ свою рѣчь горячимъ желаніемъ избавиться отъ необходимости быть свидѣтелемъ республики, которая въ Англіи неминуема.

— Еіму только недоставало десяти голосовъ на выборахъ въ Ретльтонѣ, сказалъ Тренчардъ. — Мы всѣ называемъ его лордомъ Протекторомъ и друзья его здѣсь полагаютъ, что онъ будетъ имъ.

По прошествіи еще одного часа, пренія заключилъ Гортензіусъ, и Эндиміонъ быль пораженъ противоположностью между его первою рѣчью и второю. Трудно передать отвагу его возраженій или кипучесть его краснорѣчія, когда онъ заговорилъ, не опасаясь уже опроверженій, безпечный въ своей безопасности. Быстротою мысли, сарказмомъ, юморомъ, живописностью и страстностью, онъ повидимому, все увлекалъ за собою и ничѣмъ не походилъ на свое первое я, кромѣ музыкальнаго голоса, который презрительному гнѣву придавалъ мелодичность и порой достигалъ глубокаго пафоса.

Эндиміонъ возвращался съ Тренчардомъ домой въ задумчивомъ настроеніи духа.

— Мнѣ было бы все равно, какъ лѣнивъ ни былъ бы я, замѣтилъ Эндиміонъ своему спутнику: — если бы я могъ говорить, какъ Гортензіусъ.

Глава XXV.

Шелъ снѣгъ около того времени, когда въ Гёрстли ожидали Свиндонскій дилижансъ, въ которомъ ѣхалъ Эндиміонъ, и снѣгъ не переставалъ итти весь день. Ничего не могло., быть печальнѣе внѣшняго міра или менѣе заслуживающимъ названія «веселыхъ святокъ», которое присвоено этому времени. Садовникъ былъ посланъ съ фонаремъ, плащами и зонтикомъ въ деревенскую гостиницу, гдѣ останавливался дилижансъ. Въ домѣ громадныя полѣнья горящаго бука издавали гостепріимную теплоту и, при каждомъ шумѣ, Майра подбрасывала дровъ, чтобы встрѣтить Эндиміона съ веселымъ огнемъ. Мистрисъ Феррарсъ, которая вышла въ этотъ день изъ своей комнаты, хотя и была очень нервна и взволнована, не выдержала утомленія и за полчаса до того, когда могъ пріѣхать сынъ, — ушла, прошептавъ, что вернется. Ея мужъ какъ будто читалъ, но глаза его блуждали и мысли носились далеко отъ книги.

Собаки залаяли, мистеръ Феррарсъ швырнулъ книгу, Майра забыла про дрова; дверь распахнулась настежъ и дѣвушка была въ объятіяхъ брата.

— Гдѣ мама? спросилъ Эндиміонъ, поздоровавшись съ отцомъ.

— Сейчасъ будетъ здѣсь, сказалъ мистеръ Феррарсъ. — Ты пріѣхалъ поздно; ожиданіе немного взволновало ее.

Прошло три четверти года послѣ того, какъ разстались близнецы, которые именно находились въ томъ возрастѣ, когда такой промежутокъ времени можетъ произвести большую перемѣну въ наружности. Всегда высокій, для своихъ лѣтъ, Эндиміонъ еще много выросъ; его видъ, обращеніе и одежда, отличались изяществомъ. Но эти три четверти года произвели еще большую перемѣну въ его сестрѣ. Онъ оставилъ ее прелестною дѣвочкою; теперь же красота ея была не менѣе поразительна, но это была красота женщины. Ея видъ, хотя и сіяющій, внушалъ уваженіе, ея лицо всегда замѣчательное, было удивительно выразительно.

Они вели оживленную бесѣду, стоя предъ каминомъ, Эндиміонъ между отцомъ и сестрою, держа по одной ихъ рукѣ въ своей, когда мистеръ Феррарсъ кивнулъ головою Майрѣ словами: «Я думаю теперь»; и Майра вышла изъ комнаты не то, чтобы неохотно, но не съ радостною поспѣшностью.

— Она пошла за твоею бѣдною матерью, сказалъ мистеръ Феррарсъ: — мы озабочены на счетъ ея, милый мой.

Майра оставалась нѣсколько времени въ отсутствіи и когда возвратилась, то одна.

— Она говоритъ, что должна видѣться съ нимъ сперва въ своей комнатѣ, тихо сказала Майра отцу: — но это невозможно; кому-нибудь изъ насъ надо итти съ нимъ.

— Лучше тебѣ, отвѣтилъ мистеръ Феррарсъ.

Она взяла брата за руку и увела его.

— Я иду съ тобою, чтобы предупредить ужасныя сцены, сказала ему сестра на лѣстницѣ. — Постарайся держаться такъ, какъ въ прежнее время, какъ будто ты никакой перемѣны не видишь.

Майра вошла въ комнату первая, чтобы подсказать матери, если возможно, то настроеніе при свиданіи, къ которому она уже подготовляла ее предварительно.

— Мы всѣ такъ рады видѣть Эндиміона опять, милая мама. Папа совсѣмъ повеселѣлъ.

И когда, по знаку сестры, вошелъ Эндиміонъ, мистрисъ Феррарсъ бросилась къ нему съ какимъ-то смѣхомъ и вскричала:

— О! я такъ рада видѣть тебя опять, мое дитя. Я совсѣмъ повеселѣла.

Онъ обнялъ мать, но глазамъ не вѣрилъ, что это она. Лицо осунувшееся и въ то же время одутлое замѣнило ту нѣжную, роскошную красоту, которая плѣняла столько людей. Блуза скрывала ея исхудалый станъ; по блестящіе, глаза были тусклы и налиты кровью, голосъ, который нѣкогда былъ такъ мелодиченъ и немного протяженъ, теперь звучалъ хрипло, грубо, рѣзко.

Она не переставала говорить, но все въ томъ же направленіи, какое ей было подсказано — о ея счастіи, что онъ пріѣхалъ, всеобщей радости по этому поводу и веселомъ Рождествѣ, которое они отпразднуютъ. Немного погодя, она стала вспоминать прошедшее и вздыхать, но Майра вмѣшалась тотчасъ, сказавъ:

— Вы знаете, мама, что вамъ сегодня надо обѣдать внизу; вы едва успѣете одѣться, и она сдѣлала знакъ Эндиміону, чтобы онъ ушелъ.

Мистрисъ Феррарсъ заставила долго ждать себя къ обѣду, когда же вышла, то было очевидно, что она мучительно взволнована. На ней былъ чепчикъ и она немного нарумянилась.

— Эндиміонъ долженъ вести меня къ столу, торопливо вскричала она, входя, и ухватилась за руку сына.

Обѣдъ казался радостнымъ и даже веселымъ, а тѣмъ не менѣе проглядывало что-то принужденное и натянутое. Мистрисъ Феррарсъ говорила много и Эндиміонъ много разсказывалъ о людяхъ и вещахъ, которые наиболѣе интересовали ихъ; и Майра казалась поглощена его наблюденіями и описаніями, и его мать нѣсколько разъ пила за его здоровье, когда вдругъ съ нею сдѣлалась истерика и поднялась суматоха. Мистеръ Феррарсъ имѣлъ видъ растерянный и безконечно грустный, а Майра, обнявъ мать, шептала ей успокоительныя слова и утѣшенія, пока ей не удалось увести ее изъ комнаты. Ни та, ни другая не вернулись.

— Бѣдная сказалъ Феррарсъ со вздохомъ. — Увидѣть тебя ей было не по силамъ.

На другой день Эндиміонъ и сестра его ходили въ пасторатъ и застали тамъ Найджеля, который проводилъ Рождество дома. Это было пріятное свиданіе. Ректоръ написалъ опытъ о бѣлкахъ и показалъ имъ микроскопъ со стеклами, на которыхъ это рѣзвое маленькое животное изображалось во всѣхъ его игривыхъ позахъ.

— Фермеръ Торнберри велѣлъ прочистить дорожку на лугу, отъ замка къ нашему дому, и болѣе намъ ходить негдѣ, за исключеніемъ большой дороги, сказала мистрисъ Ненрёддокъ. — Все до того занесло снѣгомъ, что нѣтъ возможности добраться до парка. Я вышла третьяго дня, взявъ съ собою Карло въ проводники. Когда я не была увѣрена въ направленіи дороги, то посылала его впередъ и случалось, что одна черная голова его выглядывала изъ снѣга. Мнѣ пришлось вернуться.

Въ этотъ день мистрисъ Феррарсъ сидѣла въ своей комнатѣ. Эидиміонъ приходилъ къ ней и нашелъ, что она разсѣянна и говоритъ несообразно. Она, повидимому, вообразила, что онъ совсѣмъ вернулся въ Гёрстли и утверждала, что никогда не одобряла плана, чтобы онъ уѣзжалъ. Будь это еще мѣсто, обѣщанное въ министерствѣ Иностранныхъ Дѣлъ и будь его отецъ въ кабинетѣ, что и было его правомъ, тогда все это могло быть прекрасно. Но ужъ если ему необходимо уѣзжать изъ родительскаго дома, то онъ долженъ поступить въ гвардію, и теперь время не упущено. Тогда они могли бы жить въ маленькомъ домѣ въ Лондонѣ и заботиться о немъ. Въ ВильтонКрепіентѣ были маленькіе дома, вполнѣ подходящіе. Къ тому же она сама нуждалась въ перемѣнѣ воздуха. Гёрстли дѣйствовалъ на нее нехорошо. Она потеряла аппетитъ. Она ни. гдѣ не чувствовала себя здоровою, кромѣ Лондона или Вимбледона. Она желала, чтобы Эндиміонъ переговорилъ объ этомъ съ отцомъ, такъ какъ онъ теперь пріѣхалъ. Она не видѣла причины, почему имъ не жить у себя въ Вимбледонѣ, вмѣсто Гёрстли. Домъ былъ меньше и жизнь стоила бы дешевле.

Эндиміонъ былъ отпущенъ только на недѣлю и Майра какъ будто завистливо относилась къ каждой частицѣ времени, которую онъ удѣлитъ Найджелю; однако, послѣдній прилагалъ все стараніе, чтобы пользоваться обществомъ своего прежняго товарища. Каждый день у него оказывался какой-нибудь поводъ прійти въ замокъ. Феррарсъ нарушилъ свои привычки и пригласилъ Найджеля отобѣдать съ ними, а послѣ обѣда, подъ предлогомъ, что идетъ навѣстить мистрисъ Феррарсъ, которая нездорова, оставилъ молодыхъ людей вдвоемъ. Въ это время они еще не были одни ни разу. Эндиміонъ не нашелъ перемѣны въ чувствахъ и взглядахъ Найджеля относительно церковныхъ вопросовъ, только его чувства и мнѣнія утвердились еще болѣе, какъ будто зашли еще далѣе, если возможно. Онъ не позволялъ упоминать о положеніи націи, положеніе церкви поглощало все его существо. Никакое управленіе непрочно, если не божественно. Церковь божественна, и на этомъ онъ стоялъ.

Найджель долженъ былъ сдавать экзамены въ слѣдующій учебный курсъ и затѣмъ, при первой возможности, принять духовное званіе. Онъ съ увѣренностью ожидалъ, послѣ періода волненій, смутъ, вѣроятно насилій и даже анархіи, учрежденія духовнаго правительства католическаго во всей странѣ. Эндиміонъ, наоборотъ, приводилъ совершенно противоположное мнѣніе Джоета объ этомъ предметѣ и упомянулъ, хотя и въ качествѣ послѣдователя, о нѣкоторыхъ общеміровухъ взглядахъ Вольдершера.

— Церковь общеміровая, сказалъ Найджель: — это одинъ возможный способъ достигнуть единства цѣли и дѣйствія.

Тутъ они присоединились къ Майрѣ, однако, Найджель вскорѣ вернулся къ предмету, который поглощалъ его мысли. Его кругозоръ значительно расширился съ тѣхъ поръ, какъ они, бывало, съ Эндиміономъ блуждали по парку Гёрстли. Онъ говорилъ красно, мысли его были поразительны и вѣски, выраженія сильны и живописны. Ко всему этому еще способствовала замѣчательно красивая наружность и дивный голосъ., Онъ смотрѣлъ чѣмъ-то среднимъ между молодымъ пророкомъ и инквизиторомъ, представляя удивительное сліяніе восторженности и самообладанія.

Болѣе опытный въ наблюденіи человѣческой натуры, чѣмъ Эндиміонъ, могъ бы подмѣтить, что все время, пока Найджель, по всему видимому, преимущественно обращался къ нему, онъ на самомъ дѣлѣ старался произвести впечатлѣніе на его сестру. Изъ переписки съ сестрою, Эндиміонъ зналъ, что Найджель часто бывалъ въ Гёрстли, особенно лѣтомъ, и не могъ воздержаться отъ замѣчанія, когда они остались глазъ на глазъ, что Найджель такъ же твердъ въ своихъ мнѣніяхъ, какъ и прежде.

— Да, отвѣтила она: — онъ очень уменъ и красивъ. Жаль, что онъ поступаетъ въ духовное званіе, я не люблю духовныхъ лицъ.

На третій день послѣ пріѣзда сына, мистрисъ Феррарсъ заболѣла; къ вечеру ей стало такъ худо, что мистеръ Феррарсъ послалъ за ближайшимъ докторомъ. Врачъ явился только послѣ полуночи и, осмотрѣвъ паціентку, принялъ очень серіозный видъ. Больная лежала въ жару, но трудно было опредѣлить, какой оборотъ приметъ болѣзнь. Докторъ имѣлъ съ собою нѣкоторыя средства и остался ночевать въ замкѣ. Ночь была тоскливая и тревожная; никто не ложился до разсвѣта.

На другой день, все семейство Пенрёддоковъ точно будто переселилось въ замокъ. Мистрисъ Пенрёддокъ непремѣнно хотѣла ходить за больной и мужъ ея смотрѣлъ такъ, какъ будто полагалъ, что будетъ нуженъ. Несправедливо было оставлять Найджеля одного. Его присутствіе, всегда пріятное, теперь было отрадой для встревоженнаго семейства, опасенія котораго уже принимали серіозные размѣры. Жаръ не уменьшался, но, напротивъ, усилился и оказались. опасные симптомы. Въ Оксфордѣ былъ знаменитый докторъ, котораго Найджель посовѣтовалъ пригласить. Время не терпѣло; вызвать доктора по почтѣ было некогда и послать обыкновеннаго посланнаго также не повело бы ни къ чему при настоящихъ обстоятельствахъ. Найджель, всегда имѣвшій хорошую лошадь, въ мигъ былъ въ сѣдлѣ. Онъ казался олицетвореніемъ находчивости, утѣшенія и энергіи.

— Если мнѣ посчастливится, то я буду здѣсь часа чрезъ четыре; во всякомъ случаѣ, одинъ я не вернусь.

Это были страшные четыре часа. Мистеръ Феррарсъ, безпокойный и печальный, слушалъ съ неподвижнымъ и разсѣяннымъ взоромъ добродушный и неумолкаемый говоръ ректора; Майра сидѣла молча въ комнатѣ матери; Эндиміонъ блуждалъ, по дому одинъ, съ глазами, полными слезъ. И это были веселыя святки, о которыхъ онъ толковалъ, это долго ожидаемый праздникъ! Онъ ни о чемъ не могъ думать, кромѣ доброты его матери, и давно минувшіе дни, когда она была такъ блистательна, такъ счастлива, возникали въ его памяти мучительно живо. Ему казалось, что онъ принадлежитъ къ семейству, обреченному на страданіе. До-сихъ-поръ молодость и беззаботность удаляли отъ него подобную мысль, но теперь она запала ему въ умъ и онъ не могъ болѣе отогнать ее.

Найджелю посчастливилось. Еще солнце не сѣло, когда онъ вернулся въ Гёрстли на почтовыхъ, вмѣстѣ съ оксфордскимъ докторомъ, которому сообщилъ искусный и точный діагнозъ болѣзни. Все, что могла предписать наука, что могла внушить преданность, было сдѣлано для страждущей, но напрасно; спустя четыре дня, въ послѣдній день давно желаннаго отпуска Эндиміона, мистеръ Феррарсъ закрылъ навсегда глаза блистательнаго существа, которое съ нѣкоторыми слабостями, но многими благородными свойствами, раздѣляло не безъ соотвѣтствующей возвышенности духа, и блескъ, и бѣдствія его судьбы.

Глава XXVI.

Найджель блистательно сдалъ экзамены и вышелъ однимъ изъ первыхъ. Онъ былъ посвященъ въ духовное званіе епископомъ его епархіи такъ скоро, какъ только было возможно. Его товарищи, ожидавшіе всего отъ его высокихъ качествъ и вліянія, разочаровались, однако, тѣмъ образомъ жизни, ко торый онъ избралъ. Это было совсѣмъ не то, что онъ далъ имъ право предполагать. Разсчитывали, что онъ останется свѣтиломъ университета, займетъ самыя высокія должности и впослѣдствіи дойдетъ до самаго высокаго положенія въ духовномъ санѣ. Вмѣсто того, онъ объявилъ, что рѣшился быть пасторомъ, помощникомъ своего отца, и что онъ похоронитъ себя въ уединенномъ Гёрстли.

Онъ поселился тамъ въ началѣ лѣта послѣ смерти мистрисъ Феррарсъ. Онъ часто бывалъ въ замкѣ и сошелся коротко съ мистеромъ Феррарсомъ. Не смотря на разницу въ лѣтахъ, между ними было сочувствіе знаній и мысли. Не смотря на свой рѣшительный умъ, Найджель съ уваженіемъ слушалъ мистера Феррарса, спрашивалъ его мнѣнія и, такъ сказать, полагался на его благоразумную опытность и утонченный вкусъ. Найджель сдѣлался любимцемъ Феррарса, потому что немногое бываетъ лестнѣе добровольнаго подчиненія образованнаго ума, а когда это сопровождается молодостью, очарованіе иногда бываетъ обаятельно.

Смерть жены казалось была большимъ ударомъ для Феррарса. Выраженіе его изнуренной, но еще красивой физіономіи сдѣлалось, если возможно, еще грустнѣе. Дочь съ трудомъ могла уговорить его дѣлать моціонъ и онъ совсѣмъ потерялъ всякій интересъ къ внѣшнему міру, который когда-то по-крайней-мѣрѣ выказывалъ. Майра, хотя любила быть одна, много занималась отцомъ послѣ его большого горя; но она чувствовала, что ея усилія отвлечь отца отъ мрачныхъ мыслей были не совсѣмъ удачны, и съ чувствомъ облегченія встрѣтила она пріѣздъ Найджеля и потомъ короткость между нимъ и ея отцомъ.

Найджель и Майра по необходимости много бывали вмѣстѣ. Онъ, наконецъ, всѣ вечера проводилъ въ замкѣ, потому что былъ искусенъ въ единственной игрѣ, интересовавшей Феррарса — шахматы. Читая и пиша цѣлый день, Феррарсъ нуждался въ отдыхѣ, и этимъ отдыхомъ были для него шахматы. До и послѣ игры, и въ восхитительное время за чаемъ, и въ счастливую четверть часа, послѣ того какъ главное занятіе вечера прекращалось, Найджель много обращался къ Майрѣ и старался разузнать ея душу и чувства. Онъ давалъ ей книги и книги, способствовавшія, косвенно по-крайней-мѣрѣ, его особеннымъ взглядамъ — духовныя стихотворенія, не имѣвшія отпечатка псалмопѣнія, проявленія нѣжной и иногда дикой и блистательной фантазіи, но всегда полныя символической истины.

Игра въ шахматы требуетъ большого вниманія, и Найджель, хотя получилъ первую награду и въ классическихъ языкахъ, и математикѣ, часто проигрывалъ по недостатку того сосредоточеннаго вниманія, которое даетъ возможность достигнуть торжества. Дѣло въ томъ, что онъ часто думалъ о другомъ кромѣ пѣшекъ, а слухъ былъ занятъ, пока глаза разсѣянно глядѣли, если Майра случайно вставала съ своего мѣста или дѣлала хоть малѣйшее замѣчаніе.

Лѣсъ началъ подергиваться первымъ красивымъ оттѣнкомъ осени, когда она еще хороша безъ разрушенія. Липы и лиственницы еще не лишились золотистыхъ листьевъ, а потемнѣвшіе буки пылали на солнцѣ. Время отъ времени встрѣчался дубъ или вязъ еще полный зеленыхъ листьевъ, какъ лѣтомъ, а темная зелень сосенъ составляла рѣзкій контрастъ среди великолѣпныхъ каштановъ.

Въ Гёрстли была прогалина, окаймленная съ каждой стороны тисами, темная зелень которыхъ теперь была усыпана красными ягодами. Майра гуляла въ одно утро на этой прогалинѣ, когда встрѣтила Найджеля, вышедшаго на свою ежедневную прогулку; онъ повернулся и пошелъ возлѣ Майры.

— Конечно, я не могу сказать вамъ ничего новаго о вашемъ братѣ, сказалъ онъ: — но сегодня утромъ я получилъ письмо отъ Эндиміона. Онъ, кажется, очень интересуется своимъ клубомъ Преній.

— Я такъ рада, что онъ сдѣлался его членомъ, сказала Майра. — Этотъ добрый мистеръ Тренчардъ, котораго я никогда не увижу, чтобы поблагодарить его за всю его доброту къ Эндиміону, представилъ его. Это два раза въ недѣлю занимаетъ его вечера, и даетъ о чемъ думать и что читать въ промежутки.

— Да, это дѣло хорошее, угрюмо сказалъ Найджель: — и если онъ предназначенъ для публичной жизни, что очень можетъ случиться, это порядочное обученіе.

— Милый мальчикъ! сказала Майра со вздохомъ. — Я не вижу, къ какой публичной жизни предназначенъ онъ, кромѣ рабства за конторкой. Но иногда предаешься мечтамъ.

— Да; у насъ у всѣхъ есть мечты, сказалъ Найджель съ разсѣяннымъ видомъ.

— Невозможно устоять отъ очарованія прекраснаго осенняго утра, сказала Майра: — но я люблю длинные лѣтніе дни и роскошную зелень. Я люблю бродить и обѣдать въ девять часовъ. — Это, конечно, восхитительно съ сочувствующимъ спутникомъ.

— Эндиміонъ былъ такой очаровательный спутникъ, сказала Майра.

— Но онъ оставилъ насъ, замѣтилъ Найджель: — и вы одна.

— Я одна, сказала Майра: — но я привыкла къ уединенію и могу думать о немъ.

— Хотѣлъ бы я быть Эндиміономъ, сказалъ Найджель: — чтобы вы думали обо мнѣ!

Майра съ удивленіемъ посмотрѣла на него, онъ продолжалъ:

— Всякое время года было бы для меня очаровательно, если бы только я былъ возлѣ васъ. Да, я не могу долѣе воздерживаться отъ признанія въ моей любви. Я здѣсь только потому что люблю васъ. Я оставилъ Оксфордъ и всѣ его тріумфы, для того чтобы наслаждаться вашимъ обществомъ. Мои мысли были не самонадѣянны и я думалъ, что этого будетъ для меня достаточно; но не могу долѣе сопротивляться обаянію, и предлагаю вамъ мое сердце и мою жизнь.

— Я въ изумленіи, я немножко ошеломлена, сказала Майра. — Извините меня, любезный мистеръ Пенрёддбкъ… любезный Найджель… вы говорите о томъ, о чемъ я не думала никогда.

— Подумайте! Я умоляю васъ подумать и теперь!

— Мы фамилія павшая, сказала Майра: — можетъ быть обреченная на это судьбой. Намъ не слѣдуетъ вступать съ вами въ родство. Вы были свидѣтелями нашихъ горестей и утѣшали насъ. Я всегда буду признательна вамъ за прошлое. Но я иногда чувствую, что наша чаша еще не переполнилась, и давно рѣшилась нести мой крестъ одна. Но помимо всѣхъ другихъ соображеній, я не могу оставить моего отца.

— Я говорилъ съ вашимъ отцомъ, сказалъ Найджель: — и онъ одобряетъ мое намѣреніё.

— Пока отецъ мой живъ, я не оставлю его, сказала Майра: — но, я не желаю обманывать васъ, я живу не для моего отца — я живу для другого.

— Для другого? съ безпокойствомъ спросилъ Найджель.

— Вы знаете для кого. Моя жизнь отдана Эндиміону. Между нами есть мистическая связь, можетъ быть по обстоятельствамъ нашего рожденія, потому что мы близнецы. Я не намѣрена стѣснять его сестринской любовью, и можетъ быть впослѣдствіи буду видать его еще рѣже чѣмъ теперь; но я буду въ свѣтѣ, какова бы ни была моя участь, высока или низка — въ дѣятельномъ, суетливомъ свѣтѣ — буду трудиться для моего брата, думать только о немъ одномъ. Да, я буду приспособлять событія и обстоятельства въ его пользу — она говорила съ пылкимъ одушевленіемъ. — Я довела себя продолжительнымъ размышленіемъ до убѣжденія, что человѣческое существо съ опредѣленной цѣлью должно ее достигнуть, и что ничто не можетъ устоять противъ воли, которая поставитъ на ставку даже жизнь для достиженія цѣли.

Глава XXVII.

Эндиміонъ вернулся къ своимъ занятіямъ, послѣ смерти матери, съ большимъ уныніемъ. Хотя онъ былъ молодъ и исполненъ надеждъ, его сердце не могло остаться нечувствительнымъ къ ея трагической кончинѣ. Мучительно воспоминаніе, что мы не надлежащимъ образомъ цѣнили любовь тѣхъ, кого мы любили и потеряли. Его терзало чувство, что онъ часто принималъ безпечно или равнодушно дань сердца, которое всегда оставалось ему вѣрно въ своей многосложной преданности. Потомъ, хотя онъ не былъ меланхолическаго или задумчиваго характера, въ минуту осиротѣлости, онъ не могъ выбросить изъ головы сознанія, что надъ его домомъ давно нависла мрачная судьба, такъ сказать, все увеличивавшагося несчастія. Его фамилія все упадала, и онъ сознавалъ какъ энергичный духъ его матери поддерживалъ ихъ въ испытаніяхъ. Отецъ уже сообщилъ ему свои безнадежныя заботы, и если что-нибудь случится съ этимъ отцомъ, состарѣвшимся и изнуреннымъ преждевременно, что будетъ съ Майрой?

Найджель, который, въ ихъ великомъ бѣдствіи, казалось подумалъ обо всемъ и сдѣлалъ все, написалъ къ начальнику департамента и къ мистеру Тренчарду, объяснивъ причину отсутствія Эндиміона. Поэтому, никакихъ объясненій не потребовалось, когда онъ пріѣхалъ; онъ встрѣтилъ не выговоры, а только сочувствіе и доброту. Въ Варвикской улицѣ было горе непритворное; Сильвія плакала и надѣла щегольской трауръ по своей покровительницѣ, а Родни обвязалъ шляпу крепомъ.

— Я никогда не видала ее, сказала Имогена: — но слышала, что она была божественна.

Вольдершеръ былъ очень ласковъ съ Эндиміономъ, и бралъ его въ Нижнюю Палату, когда были интересныя дѣла, и если удавалось достать Эндиміону мѣсто въ галереѣ, онъ приходилъ поговорить съ нимъ, а иногда посвящалъ его въ таинства Беллами, гдѣ Эндиміонъ имѣлъ удовольствіе ѣсть бифстекъ въ присутствіи государственныхъ людей и сенаторовъ.

— Вы въ предѣлахъ публичной жизни, говорилъ Вольдершеръ: — и если вступите въ нихъ когда-нибудь, а я это думаю, прибавлялъ онъ задумчиво: — вамъ интересно будетъ вспоминать, что вы видѣли этихъ лицъ, изъ которыхъ многіе тогда исчезнутъ, какъ тѣни волшебнаго фонаря, прибавлялъ онъ со вздохомъ и улыбкой. — Одинъ изъ моихъ довѣрителей прислалъ мнѣ сегодня нравоучительное письмо въ томъ смыслѣ, что я никогда не думаю о смерти. Идіотъ! Я никогда не думаю ни о чемъ другомъ. Это моя слабость. Никогда не надо думать о смерти. Надо думать о жизни. Вотъ истинное благочестіе.

Весну и лѣто Эндиміонъ провелъ спокойно, но не безъ пользы. Онъ не бывалъ въ публичныхъ увеселеніяхъ, и лелѣя свое горе, отказывался отъ возможности вступить въ общество, которая иногда представлялось даже ему; но аккуратно посѣщалъ клубъ Преній, и хотя молчалъ, изучалъ каждый обсуждаемый предметъ. Ему было интересно сравнивать слова и поступки членовъ съ тѣмъ, что происходило въ Нижней Палатѣ, и онъ находилъ пользу въ критическомъ сравненіи. Хотя онъ не бывалъ тамъ, что называется обществомъ, но умъ не глохъ отъ недостатка умныхъ собесѣдниковъ. Ясное пониманіе, точныя познанія и безошибочныя сужденія Тренчарда, фантастическій цинизмъ Сент-Барба, и всѣ разсказы пылкаго и изобрѣтательнаго Вольдершера должны были дѣйствовать на молодой и пластическій умъ, одаренный живой, хотя не слишкомъ глубокой чувствительностью, и который скоро созрѣлъ и послѣ надлежащей разборчивости, удерживалъ благотворныя впечатлѣнія.

Осенью Эндиміонъ вернулся домой, гдѣ провелъ долгое и счастливое время. Онъ нашелъ Найджеля поселившемся въ Гёрстли, и почти домашнимъ человѣкомъ въ замкѣ; отца веселѣе чѣмъ могъ предполагать по первымъ письмамъ сестры, а ее самое въ такомъ восторгѣ отъ постояннаго присутствія брата, что къ ней какъ будто вернулась ея прежняя гордость.

Два года знакомства, хотя ограниченнаго съ свѣтомъ, уже произвели созрѣвающее вліяніе на Эндиміона. Найджель скоро примѣтилъ это, хотя съ врожденнымъ тактомъ, развитымъ обстоятельствами, Эндиміонъ старался не навязывать своихъ новыхъ выводовъ своему прежнему наставнику. Но этотъ глубокій и горячій умъ, поглощенный умственно одной обширной идеей, не могъ сбиться съ толку. Найджель не отказался отъ своего прежняго желанія, чтобы Эндиміонъ вступилъ въ духовное званіе, и говорилъ о лондонской жизни какъ о событіи, на которое современемъ онъ будетъ смотрѣть, какъ на эпизодъ въ своей жизни.

— Надѣюсь, что я всегда буду преданнымъ сыномъ церкви, сказалъ Эндиміонъ: — но признаюсь, не чувствую расположенія поступить въ духовное званіе, даже если бы имѣлъ случай, котораго, вѣроятно, никогда не буду имѣть. Если бы могъ выбирать себѣ карьеру, я выбралъ бы публичную жизнь. Я стою на послѣдней ступени лѣстницы, и не думаю, что могу быть чѣмъ-нибудь другимъ кромѣ какъ труженикомъ. Но даже и это интересовало бы меня. Это сводитъ съ тѣми, кто играетъ въ большую игру. Можно по-крайней-мѣрѣ воображать, что понимаешь кое-что въ управленіи людьми. Мистеръ Вольдершеръ часто беретъ меня въ Нижнюю Палату, и я долженъ сказать, что я до страсти это люблю.

Послѣ возвращенія Эндиміона въ Лондонъ, между Найджелемъ и Майрой произошла на прогалинѣ въ Гёрстли та сцена, которую мы разсказали въ предыдущей главѣ. Вечеромъ въ этотъ день Найджель не пришелъ по обыкновенію въ замокъ, и отецъ съ дочерью были одни. Несмотря на очевидное волненіе, и даже на нѣкоторую торжественность, Феррарсъ сказалъ своей дочери, что онъ желаетъ серіозно поговорить съ нею.

— Это о Найджелѣ? спросила она спокойно.

— О Найджелѣ.

— Я видѣла его и онъ говорилъ со мною.

— А что ты отвѣтила?

— То, что, я боюсь, не будетъ для васъ пріятно, серъ, но мое рѣшеніе неизмѣнно.

— Вашъ бракъ придалъ бы мнѣ жизнь и надежду, сказалъ Феррарсъ.

Потомъ, такъ какъ она молчала, онъ продолжалъ послѣ нѣкотораго молчанія:

— Все обѣщаетъ счастіе. Онъ хорошаго происхожденія, имѣетъ состояніе, и какъ я твердо убѣжденъ, блестящую будущность. Его способности уже признаны, характеръ у него благородный. О его наружныхъ качествахъ ты можешь судить лучше меня; но я съ своей стороны не видалъ физіономіи, которая шла бы болѣе къ красотѣ и благородству его характера.

— Я нахожу, что онъ очень хорошъ собой, сказала Майра: — а въ умѣ его сомнѣнія не можетъ быть, и онъ не разъ выказывалъ свой пріятный характеръ.

— Такъ что еще тебѣ нужно? сказалъ Феррарсъ.

— Мнѣ ничего не нужно; я не желаю выходить замужъ.

— Но дочь моя, моя дорогая дочь, сказалъ Феррарсъ: — прими въ соображеніе безпокойство отца, который преданъ тебѣ. Наша разлука была бы моимъ послѣднимъ и сильнымъ горемъ, а у меня было много горестей; но нѣтъ никакой необходимости ожидать этого, потому что Найджель согласенъ, даже радъ, жить съ тобою въ этомъ домѣ.

— Онъ говорилъ мнѣ.

— И это уничтожило единственное возраженіе, которое ты могла сдѣлать?

— Конечно, я никогда не оставлю васъ, серъ, сказала Майра: — я и Найджелю сказала это, но это не имѣетъ никакого отношенія къ моей рѣшимости. Я отказалась отъ его предложенія, потому что не желаю выходить замужъ.

— Женщины рождены для замужства, сказалъ Феррарсъ.

— А между тѣмъ мнѣ кажется, что почти всѣ браки несчастны, сказала Майра.

— О! если твое возраженіе выйти за Найджеля происходитъ отъ нерасположенія къ браку вообще, сказалъ Феррарсъ: — мы объ этомъ можемъ поговорить спокойно и можетъ быть опровергнемъ твое предубѣжденіе.

— Я не имѣю предубѣжденія противъ брака, возразила Майра: — и можетъ быть выйду замужъ когда-нибудь, и вѣроятно несчастливо, но теперь не этотъ вопросъ предстоитъ намъ, а выйду ли я за Найджеля. Это невозможно, милый батюшка, и онъ это знаетъ. Я увѣрила его въ этомъ такъ, что онъ не могъ не понять.

— Мы… обреченная на несчастіе семья! воскликнулъ несчастный Феррарсъ, всплеснувъ руками.

— Я это чувствовала давно, сказала Майра. — Я могу перенести нашу участь, но я не желаю вводить постороннихъ раздѣлять горечь нашей судьбы и утѣшать насъ своимъ сочувствіемъ.

— Ты говоришь, какъ дѣвочка, сказалъ Феррарсъ: — и дѣвочка упрямая, какою ты всегда была. Ты сама не знаешь, о чемъ говоришь. Это вопросъ о жизни и смерти. Твой приличный бракъ спасъ бы насъ отъ положительнаго разоренія.

— Одна я могу вынести положительное разореніе, сказала Майра. — Я давно представляла себѣ эту возможность и приготовилась къ ней. Мой бракъ съ Найджелемъ не могъ бы спасти васъ отъ этого несчастія, если оно угрожаетъ намъ. Но я надѣюсь, что въ этомъ отношеніи вы нѣсколько преувеличили. Я никогда не знала и никогда не желала знать вашихъ дѣлъ; но полагаю, что вы проживете до конца безъ посрамленія. Если я васъ переживу, я ни о чемъ не буду заботиться и ничего не боюсь.

Глава XXVIII.

На слѣдующую весну одно непріятное обстоятельство случилось въ Варвикской улицѣ. Высокоуважаемый депутатъ, годовой жилецъ Родни, всегда хорошій покровитель ихъ, скоропостижно умеръ. Отложенныя пренія, жёсткій бифстекъ, засѣданіе въ комитетѣ еще жестче, и воспаленіе, схваченное въ три часа утра въ неблагоразумной, но увлекательной прогулкѣ съ разговорчивымъ Лордомъ Казначейства, весьма чувствительно повліяли на доходъ мистера Родни. Сначала онъ надѣялся, что такая хорошая квартира скоро найдетъ хорошаго жильца, особенно когда Вольдершеръ увѣрилъ его, что скажетъ объ этомъ всѣмъ своимъ друзьямъ. Но время проходило, а комнаты все были пусты; и разборчивые Родни, сначала не хотѣвшіе слышать не о годовомъ жильцѣ, начали сбавлять свои требованія. Дѣда дошли до того въ маѣ, что въ первый разъ они рѣшились напечатать объявленіе о своихъ меблированныхъ комнатахъ.

Въ такомъ положеніи дѣлъ, въ одно утро къ дому подъѣхалъ кебъ, изъ котораго быстро выпрыгнулъ молодой человѣкъ, и постучавшись въ дверь, спросилъ слугу, отворившаго дверь, можетъ ли онъ посмотрѣть квартиру. Это былъ молодой человѣкъ, на видъ не больше двадцати двухъ лѣтъ, пріятной наружности; нѣсколько выше средняго роста, бѣлокурый, съ физіономіей не особенно правильной, но спокойной и изящной. Костюмъ его былъ въ лучшемѣ вкусѣ, по для опытнаго глаза иностраннаго покроя, и небольшіе усы.

— Комнаты удобны для меня, сказалъ онъ: — и я не сомнѣваюсь, что вы назначите настоящую цѣну, и онъ съ изящной вѣжливостью поклонился Сильвіи, которая стояла, засунувъ свои хорошенькія руки въ хорошенькіе карманы своего хорошенькаго передника.

— Очень рада слышать это, сказала Сильвія: — мы до-сихъ-поръ отдавали ихъ только годовому жильцу.

— Если мы сойдемся, сказалъ этотъ господинъ: — я не прочь остаться у васъ на годъ.

— Мы всегда даемъ и получаемъ рекомендацію, сказала Сильвія послѣ нѣкоторой нерѣшимости. — Мистеръ Родни хорошо извѣстенъ въ этой мѣстности и въ Вестминстерѣ вообще, но навѣрно, ловко прибавила она: — у него есть много знакомыхъ, извѣстныхъ вамъ, серъ.

— Врядъ ли, отвѣтилъ молодой человѣкъ: — потому что я иностранецъ и пріѣхалъ въ Англію только сегодня утромъ.

Но онъ говорилъ по-англійски безъ малѣйшаго акцента. Сильвія пришла въ недоумѣніе, но онъ продолжалъ:

— Вы имѣете полное право знать, кому отдаете квартиру. Я могъ бы только представить вамъ рекомендацію моего банкира, но онъ слишкомъ важный человѣкъ для такихъ вещей. Можетъ быть, прибавилъ онъ, вынимая бумажникъ изъ грудного кармана, а изъ бумажника банковый билетъ, который подалъ Сильвіи: — это удостовѣритъ васъ, что я буду вамъ платить.

Сильвія бросила быстрый взглядъ на стофунтовый билетъ, и засунувъ его въ карманъ съ притворнымъ хладнокровіемъ, хотя крѣпко держала его, прошептала, что это напрасно, а потомъ предложила дать жильцу расписку.

— Это вовсе не нужно, отвѣтилъ онъ. — Ваша наружность внушаетъ мнѣ полное довѣріе, въ которомъ вы весьма основательно отказываете незнакомому и иностранцу.

«Какой очаровательный молодой человѣкъ!» подумала Сильвія съ волненіемъ, сжимая въ рукѣ стофунтовый билетъ.

— Теперь я поѣду на станцію освободить моего слугу, продолжалъ молодой человѣкъ: — онъ тамъ въ плѣну съ моей поклажей. Пожалуста, устройте его. Я самъ, вѣроятно, не вернусь до вечера, а пока, прибавилъ онъ, подавая Сильвіи свою карточку: — вы примете здѣсь все, что придетъ на имя полковника Альберта.

Поселеніе полковника Альберта въ Варвикской улицѣ было событіемъ не ничтожнымъ. Оно пріостановило на время всѣ другіе предметы къ разговору, и о немъ подробно разсуждали по вечерамъ, особенно съ Виго. Кто былъ онъ? И на какой службѣ былъ онъ полковникомъ! Родни, какъ человѣкъ, знавшій свѣтъ, полагалъ, что всѣ необходимыя свѣдѣнія современемъ узнаются отъ слуги полковника; но даже и люди, знающіе свѣтъ, иногда ошибаются. Слугу, который былъ бельгіецъ, полковникъ нанялъ въ Брюсселѣ за нѣсколько дней до своего отъѣзда въ Англію, и онъ рѣшительно ничего не зналъ о своемъ господинѣ, кромѣ того, что у него было много денегъ и поклажи. Сильвія, которая одна видѣла полковника, сильно склонялась въ его пользу. Родни чувствовалъ сомнѣніе и не высказывалъ опредѣленнаго мнѣнія, пока не увидитъ своего новаго жильца. Но этого нелегко было добиться. Полковникъ Альбертъ не имѣлъ желанія видѣть хозяина, а если пожелаетъ, то слуга скажетъ объ этомъ, кому слѣдуетъ. Теперь онъ былъ всѣмъ доволенъ и не желалъ ни дѣлать, ни принимать замѣчаній. Новый жилецъ жилъ, какъ отшельникъ. Онъ цѣлый день занимался въ своихъ комнатахъ, и рѣдко оставлялъ ихъ до вечера, и до-сихъ-поръ еще никто не былъ у него. Имогенѣ поручили сказать объ этомъ Вольдершеру, когда она хлопотала объ его завтракѣ, а Вольдершеръ сказалъ, что онъ наведетъ справки о полковникѣ въ клубѣ Путешественниковъ, гдѣ Вольдершеръ проводилъ большую часть своего времени.

— Если онъ человѣкъ порядочный, сказалъ Вольдершеръ: — его навѣрно тамъ знаютъ, потому что онъ будетъ представленъ туда, какъ гость.

Но оказалось, что въ клубѣ Путешественниковъ ничего не знали о полковникѣ Альбертѣ; время проходило и никто полковника Альберта въ клубъ не представлялъ.

Чрезъ нѣсколько времени въ привычкахъ полковника произошла перемѣна. Въ одно утро, около полудня, грумъ очень хорошо одѣтый, привелъ двухъ красивыхъ и чистокровныхъ лошадей въ Варвикскую улицу, полковникъ поѣхалъ, долго находился въ отсутствіи, и послѣ этого, каждый день, въ тотъ же часъ выѣзжалъ верхомъ. Родни всегда смотрѣлъ на своего изящнаго жильца изъ-за сторы комнаты нижняго этажа, и любовался повелительной осанкой его на сѣдлѣ, его граціей и силой.

Чрезъ нѣсколько времени другое обстоятельство, касавшееся полковника, привлекло вниманіе и возбудило интересъ. Къ вечеру коляска, съ иностранной короной на дверцахъ, часто останавливалась у дома Родни, и къ полковнику пріѣзжалъ мужчина среднихъ лѣтъ, никогда не говорившій своего_чимепи, и избѣгавшій, съ искусной быстротой, всякой, даже ловкой попытки, узнать его имя. Слугу также допрашивали объ этомъ, а онъ отвѣчалъ простодушно, что онъ не знаетъ имени этого господина, но что его называютъ барономъ.

Въ половинѣ іюня было получено письмо отъ ректора изъ Гёрстли къ Эндиміону, сообщавшее объ опасной болѣзни его отца, и звавшее его немедленно домой. Майра была такъ занята, что не написала даже ни строчки.

Глава XXIX.

Странно, Майра не написала даже строчки. Это было такъ непохоже на нее. Какъ часто приходило это на умъ Эндиміону во время его утомительнаго и тревожнаго путешествія! Когда дилижансъ доѣхалъ до Гёрстли, Эндиміонъ нашелъ ректора, ожидавшаго его. Прежде чѣмъ онъ успѣлъ спросить объ отцѣ, ректоръ сказалъ:

— Майра въ пасторатѣ, пойдемте туда.

— А мой отецъ?

— Онъ въ критическомъ положеніи, сказалъ Пенрёддокъ, какъ бы избѣгая прямого отвѣта и ускоряя шаги.

Буквально было не болѣе пяти минутъ ходьбы отъ деревеыской гостиницы до пастората, и они шли молча. Пасторъ привелъ Эндиміона тотчасъ въ свой кабинетъ, потому что мы не можемъ назвать этого библіотекой, хотя тамъ было нѣсколько полокъ съ книгами и много чучелъ птицъ.

Ректоръ старательно заперъ дверь и казался разстроенъ; сдѣлавъ знакъ Эндиміону сѣсть, онъ сказалъ, все стоя и отвернувшись:

— Мой милый, приготовьтесь къ худшему.

— Ахъ! стало быть онъ умеръ! мой милый, дорогой отецъ!

Эндиміонъ залился слезами, облокотился на столъ и закрылъ лицо руками.

Ректоръ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ съ взволнованной физіономіей. Онъ не могъ опровергать, повидимому, вмѣшательства Эндиміона, и вмѣстѣ съ тѣмъ не предлагалъ тѣхъ утѣшеній, на которыя можно было сослаться, и на которыя сослаться приличествовало его званію.

— Я долженъ видѣть Майру, сказалъ Эндиміонъ съ жаромъ и поднимая голову съ отчаяннымъ видомъ и заплаканными глазами.

— Еще нельзя, сказалъ ректоръ: — она очень разстроена. Вашего бѣднаго отца на свѣтѣ больше нѣтъ, это правда, но… ректоръ колебался — онъ умеръ несчастливо.

— Что вы хотите сказать? спросилъ Эндиміонъ.

— У вашего бѣднаго отца было много непріятнаго, сказалъ ректоръ: — его жизнь съ тѣхъ поръ, какъ онъ жилъ между нами здѣсь, была жизнь злополучная — можетъ быть, очень злополучная — но онъ переносилъ ее съ христіанскимъ духомъ, онъ не ропталъ никогда. Въ его характерѣ было много благороднаго и возвышеннаго; но онъ никакъ не могъ перенести потери вашей милой матери. Онъ всегдабылъ самъ не свой послѣ того. Онъ не всегда могъ совладать съ собою, я могу это засвидѣтельствовать, сказалъ ректоръ, какъ бы Говоря самъ съ собою. — Да; я по совѣсти могу засвидѣтельствовать это…

— Что это? спросилъ Эндиміонъ съ мучительной проницательностью.

— Я могу доказать, сказалъ ректоръ, говоря медленно я тихимъ голосомъ: — и другіе могутъ доказать, что онъ не владѣлъ собою, когда сдѣлалъ этотъ опрометчивый поступокъ.

— О! мистеръ Пенрёддокъ! воскликнулъ Эндиміонъ, вскочивъ съ своего мѣста и схвативъ ректора за руку: — что значитъ все это?

— Большое горе обрушилось на васъ, на вашу сестру и на всѣхъ насъ, сказалъ Пенрёддокъ: — и вы, и она, и всѣ мы должны преклониться предъ божественною волею съ трепетомъ, хотя съ надеждой. Смерть вашего отца была неестественна.

Такова была кончина Вильяма Питта Феррарса, на котораго природа, случайности и образованіе расточили всѣ выгоды. Его способности были значительны, его честолюбіе еще выше ихъ. Хотя преданный суетному свѣту, онъ не былъ лишенъ способности любить. Онъ прибѣгнулъ къ самоубійству, какъ многіе, по недостатку воображенія. Настоящее было для него слишкомъ тяжело, а будущее хаотическимъ туманомъ.

Эндиміонъ не видалъ сестры въ этотъ вечеръ. Ей не сказали объ его пріѣздѣ, и она была одна, съ мистрисъ Пенрёддокъ, которая не оставляла ее ни день, ни ночь. Ректоръ заботился объ ея братѣ и уложилъ его на диванѣ въ своей комнатѣ. Его не слѣдовало оставлять одного. Во всю ночь бѣдный Эндиміонъ не сомкнулъ глазъ; и предстоящее свиданіе съ Майрой взволновало его почти столько же, какъ и то мрачное событіе, которое было сообщено ему.

Однако, свиданіе, котораго онъ такъ опасался, должно было произойти, и около полудня ректоръ сказалъ ему, что Майра одна въ гостиной и приметъ его. Шатаясь, прошелъ онъ залу, горе и физическое истощеніе лишили его силъ; изъ глазъ его струились слезы; онъ остановился на минуту, положивъ руку на дверь; онъ опасался увидать душевную тоску на ея лицѣ.

Она подошла и нѣжно обняла его; лицо ея было серіозно, но не блистало ни одной слезы.

— Я жила въ трагедіи нѣсколько лѣтъ, сказала Майра тихимъ, глухимъ голосомъ: — и катастрофа случилась теперь.

— О, мой дорогой отецъ! воскликнулъ Эндиміонъ, и съ нимъ сдѣлался пароксизмъ горя.

— Да; онъ былъ дорогъ намъ, а мы дороги ему, сказала Майра: — но завѣса упала. Мы должны дѣйствовать сами. Энергія и самообладаніе никогда не были нужнѣе двумъ человѣческимъ существамъ такъ какъ намъ. Вотъ его ключи; его бумаги не долженъ разсматривать никто, кромѣ насъ. Предстоитъ страшная церемонія. Когда все будетъ кончено, мы должны, по-крайней-мѣрѣ, еще разъ посѣтить замокъ.

Всѣ сосѣди огорчились этимъ происшествіемъ и сочувствовали сиротамъ. Всѣ соглашались въ томъ, что Феррарсъ не оправился послѣ смерти своей жены, онъ сдѣлался разсѣянъ, задумчивъ, и жертва непреодолимой меланхоліи. Нѣсколько примѣровъ было приведено его неспособности управлять дѣлами. Присяжные, старшиною которыхъ былъ фермеръ Торнберри, не колеблясь произнесли приличный приговоръ. Въ то время свѣдѣнія распространялись медленно. Тогда не было ни желѣзныхъ дорогъ, ни телеграфовъ, и клубовъ было мало. Прошла недѣля, прежде чѣмъ объ этомъ печальномъ происшествіи напечатали въ провинціальной газетѣ, и еще недѣля, прежде чѣмъ это перепечатали въ Лондонѣ, да еще въ темпомъ уголку газеты и мелкимъ шрифтомъ. Все, наконецъ, распространяется и свѣтъ началъ удивляться и говорить; но это прошло непримѣтно для пострадавшихъ, кромѣ письма Зенобіи, полученномъ въ Гёрстли, послѣ того какъ Майра уѣхала отъ своихъ добрыхъ друзей. Зенобія была огорчена и поражена тѣмъ, что слышала, желала знать можетъ ли быть полезна, предлагала сдѣлать все, просила Майру погостить у нея на Сент-Джемскомъ скверѣ и увѣряла ее, что когда трауръ кончится, тогда Зенобія представитъ ее ко двору, какъ свою родную дочь.

Когда бумаги Феррарса были разсмотрѣны, дѣла оказались гораздо хуже, чѣмъ даже Майра въ своемъ мрачномъ предвидѣніи ожидала. Отецъ ея умеръ въ совершенной бѣдности. Какъ душеприказчикъ отца, онъ распоряжался одинъ капиталомъ, укрѣпленнымъ за его женой, и этотъ капиталъ совершенно исчезъ. Къ Майрѣ поэтому поводу было написано письмо. Она прочла его съ блѣднымъ лицомъ, не сказала ничего, и не показавъ Эндиміону, уничтожила его. Въ замкѣ должна была начаться немедленпая продажа ихъ вещей. Разсчитали, что за похороны и по всѣмъ счетамъ можно будетъ уплатить отъ этой продажи.

— И для меня достаточно останется, сказала Майра. — Мнѣ только нужно десять фунтовъ; я узнала, что на десять фунтовъ можно уѣхать. въ какую угодно часть Англіи.

Эндиміонъ вздохнулъ и чуть не заплакалъ, когда она это сказала.

— Нѣтъ, прибавилъ онъ: — мы не должны разставаться никогда.

— Это приведетъ насъ обоихъ въ разореніе, сказала Майра: — нѣтъ, я никогда не затрудню тебя сестрой. Ты едва самъ можешь существовать, потому что ты даже на чердакѣ не можешь жить хорошо, развѣ только у Родни. Я вижу, что мнѣ дѣлать, прибавила Майра: — я долго размышляла надъ этимъ. Я могу рисовать, пѣть, могу говорить на многихъ языкахъ; я должна умѣть прокормить себя и одѣваться; я могу даже заработать больше. И я всегда буду довольна, потому что всегда буду думать о тебѣ. Какъ ни смиренна моя участь, если я сосредоточу свою волю на одной цѣли, я непремѣнно достигну ея. Это моя вѣра, сказала она: — и я горячо за нее держусь. Я останусь у этихъ милыхъ людей нѣсколько времени. Это не такая семья, которую мнѣ слѣдовало бы стѣснять. Но нужды нѣтъ. Ты будешь когда-нибудь важнымъ человѣкомъ, Эндиміонъ, и вспомнишь добрыхъ Пенрёддоковъ.

Глава XXX.

Одна изъ самыхъ замѣчательныхъ фамилій когда-либо процвѣтавшихъ въ Англіи, были Невшатели. Основатель этой фамиліи былъ швейцарецъ, который завелъ банкъ очень извѣстный въ Англіи въ послѣдней половинѣ восемнадцатаго столѣтія; и независимо отъ могущественныхъ семейныхъ связей, современемъ увеличилъ самую обширную и лучшую часть заграничныхъ банковскихъ дѣлъ. Когда начиналась французская революція, всѣ эмигранты отдали свои брильянты и всѣ сокровища къ Невшателямъ. когда волненія распространились, примѣру французскихъ эмигрантовъ послѣдовали испуганные владѣльцы и капиталисты въ остальной Европѣ; и независимо отъ своихъ собственныхъ значительныхъ средствъ, Невшатели такимъ образомъ, четверть вѣка располагали болѣе или менѣе добавочными милліонами. Они были добросовѣстные и вѣрные хранители; но они, конечно, вознаграждались за свою бдительность, за свое безпокойство и часто даже рискъ, тѣми случайностями, которыми эти рѣдкіе рессурсы позволяли имъ пользоваться. Одинъ изъ Невшателей былъ фаворитомъ Питта и помогалъ этому великому государственному человѣку въ его обширныхъ финансовыхъ распоряженіяхъ. Этотъ Невшатель былъ человѣкъ очень способный и вполнѣ понималъ свой періодъ. Министръ желалъ ввести его въ публичную жизнь, открылъ бы для него Парламентъ, и конечно, осыпалъ бы его почестями и титулами. Но Невшатель отказался отъ этихъ предложеній. У него былъ одинъ изъ тѣхъ сильныхъ умовъ, который сосредоточиваетъ, свою энергію на одномъ предметѣ, безъ личнаго тщеславія, по съ глубокой гордостью относительно будущаго. Онъ всегда приготовлялъ для потомства. Управляемый этой страстью, хотя самъ былъ бы доволенъ жить всю жизнь въ Бишопсгетской улицѣ, гдѣ родился, онъ сдѣлался владѣльцемъ обширнаго княжества, которое, странно сказать, при всѣхъ выгодахъ великолѣпія и красотъ природы было только на часъ ѣзды отъ Вайтчепеля.

Домъ Гено былъ основанъ британскимъ перомъ въ тѣ дни, когда дворяне любили строить палладіанскіе дворцы. Этобыло главное произведеніе сер-Вильяма Чемберса, и по своему стилю, красотѣ, и почти по своимъ размѣрамъ, было соперникомъ Стова^[6] или Ванстида. Домъ стоялъ въ оленьемъ паркѣ и былъ окруженъ великолѣпнымъ лѣсомъ. Фамилія, выстроившая этотъ домъ, вымерла въ первой половинѣ этого столѣтія. Предполагали, что домъ будетъ уничтоженъ и срытъ. Онъ былъ слишкомъ великъ для частнаго человѣка, а мѣстность уже недовольно утонченна для сенатора. Въ этой дилеммѣ, Невшатель выступилъ и купилъ все — дворецъ, паркъ, оленей, картины, залы, галереи для статуй и бюстовъ, мебель и даже вина, всѣ оставшіяся фермы и всѣ владѣльческія права на великолѣпный лѣсъ. Но онъ не жилъ тамъ никогда. Хотя онъ ничего не жалѣлъ для поддержанія и улучшенія имѣнія, но бывалъ тамъ только по воскресеньямъ, а не ночевалъ никогда.

— Оно будетъ готово для тѣхъ, кто будетъ послѣ меня, замѣчалъ онъ съ скромной улыбкой.

Послѣ него остались два сына, между которыми его милліоны были раздѣлены: и Адріанъ, старшій, вдобавокъ къ своей долѣ, былъ сдѣланъ владѣльцемъ Гено. Адріанъ наслѣдовалъ кое-что побольше и драгоцѣннѣе сокровищъ отца — довольно большія способности, соединенныя въ немъ съ большимъ образованіемъ и съ свѣтскимъ честолюбіемъ, которому былъ чуждъ его отецъ. Пока отецъ былъ живъ, Адріанъ держалъ себя очень осторожно. Онъ казался преданъ только дѣлу и сообразовалъ свое поведеніе съ поступками своего родителя. Огецъ, съ гордостью и удовольствіемъ признававшій его способности, и не имѣвшій зависти, посвятилъ своего сына при жизни во всѣ тайны своего удивительнаго ремесла, и поручилъ ему управленіе дѣлами. Адріанъ помогалъ лорду Ливерпулю, какъ его отецъ когда-то Питту.

Старшій Невшатель разстался съ жизнью незадолго до второй французской революціи 1830, которая была такъ гибельна Феррарсу. Адріанъ, никогда не мѣшавшійся въ политику, далѣе того, что короткое время былъ депутатомъ отъ торійскаго городка, за что платилъ владѣльцу его тысячу фунтовъ въ годъ, но воспитавшійся въ школѣ Питта и Веллингтона, изумилъ свѣтъ, подавъ голосъ за билль о Реформѣ лорда Грея, и объявивъ себя либераломъ. Это была большая рыба для сѣтей новаго либеральнаго Казначейства; тріумфъ ихъ былъ великъ, и они рѣшились показать, что цѣнили могущество и вліяніе своего новаго союзника. При распущеніи Парламента въ 1831, Адріанъ Невшатель былъ кандидатомъ въ депутаты популярныхъ довѣрителей, и былъ выбранъ. Братъ его, Мельхіоръ, и племянникъ тоже были выбраны. Либералы испугались подписки баснословныхъ размѣровъ, которую собрали тори для общихъ выборовъ; и особенно упоминали о долѣ благороднаго герцога, которая одна устрашила сердце Брукса. Это сказали Невшателю, когда онъ вошелъ въ клубъ, куда его недавно выбрали единогласно.

— Вы немножко испугались, сказалъ онъ съ особенно привлекательной улыбкой, свойственной ему, и полунасмѣшливой и добродушной, какъ будто говоря: "Я сдѣлаю, что вы желаете, но я вижу насквозь васъ всѣхъ: " — вы немножко испугались. Ну, мы люди торговые, посмотримъ, что можемъ сдѣлать противъ герцоговъ. Можете записать на меня сумму вдвое болѣе той, которую онъ даетъ.

Адріанъ купилъ очень хорошій отелъ на Портлендской площади и поселился въ Гено. Онъ былъ въ восторгѣ отъ этого имѣнья и жить тамъ съ приличной обстановкой всегда было, его мечтой. Теперь онъ жилъ тамъ съ безмѣрной роскошью. Онъ страстно любилъ лошадей, и даже при жизни отца, подъ чужимъ именемъ, держалъ скаковыхъ лошадей въ Ньюмаркетѣ.. Конюшни въ Гено были сдѣланы по образцу конюшенъ въ.

ІПантильи, и были почти такъ же великолѣпны, какъ и замокъ. Онѣ скоро наполнились и первоклассными животными различныхъ родовъ. Съ своей отборной упряжью Адріанъ могъ доѣхать до Бишопсгета изъ Гено, особенно если не надо было останавливаться въ Вайтчепелѣ, менѣе чѣмъ въ часъ.

Если у него было человѣкъ пятьдесятъ въ конюшняхъ, то столько же было и въ паркѣ, и въ саду. Садъ былъ очень изысканъ. Казалось, что Гено все можетъ производить, всѣ тропическіе фрукты и цвѣты. Оранжереи и теплицы издали казались стекляннымъ городомъ. Но самая знаменитая и, можетъ быть, самая цѣнимая часть этого громаднаго заведенія, была кухня. Поваръ былъ величайшей знаменитостью въ Европѣ и имѣлъ неограниченное число помощниковъ, которыхъ онъ выбиралъ чрезвычайно старательно, держалъ въ приличномъ повиновеніи и сортировалъ очень разборчиво. Каждый день въ Гено былъ пиръ. Адріанъ ужасно любилъ привозить нечаянно кучу друзей, зная, что ихъ ждетъ пріемъ, какъ будто приготовленный за нѣсколько недѣль. Иногда это были пріятели съ Биржи, иногда изъ Нижней Палаты, иногда директоры, съ которыми онъ велъ дѣла утромъ. Адріанъ ужасно любилъ видѣть какъ они попивали его бургундское, поглощали его трюфели, страсбургскіе пироги и всѣ вкусныя блюда, на которыя многія изъ нихъ смотрѣли съ удивленіемъ и отвѣдывали съ робостью, Потомъ съ своей особенной улыбкой онъ говорилъ какому-нибудь директору банка, у котораго былъ полонъ ротъ и который могъ отвѣчать ему только глазами:

— Дѣла придаютъ аппетитъ, не правда ли, мистеръ Троджитсъ?

Воскресенье всегда было важнымъ днемъ въ Гено. Обѣ Биржи всегда имѣли тамъ своихъ представителей; и потомъ часто имѣли случай, который цѣнили очень высоко, видѣть и совѣщаться съ какими-нибудь публичными лицами, извѣстнымъ или подающимъ надежды членомъ Парламента, а иногда секретаремъ Казначейства, или членомъ Тайнаго совѣта.

— Черепаховый супъ дѣлаетъ всѣхъ равными, замѣчалъ Адріанъ. — Нашъ пріятель, Троджитсъ, казался сначала нѣсколько смущенъ, когда я представилъ его высокородному гостю; но когда они посидѣли другъ возлѣ друга за обѣдомъ, они скоро сошлись очень хорошо.

По воскресеньямъ гости гуляли и веселились. Никому не позволялось ѣздить ни въ экипажѣ, ни верхомъ; мистрисъ Невшатель не любила этого по воскресеньямъ.

— Я не вижу въ этомъ ничего дурного, сказалъ Адріанъ: — но я люблю, чтобы женщины поступали по своему въ религіозныхъ вопросахъ. Вы можете пройти въ конюшни и посмотрѣть лошадей, и это займетъ утро. Потомъ оранжереи васъ развлекутъ. А я, съ своей стороны, предпочитаю прогулку по лѣсу.

И онъ велъ своихъ гостей, послѣ восхитительной прогулки, къ какому-нибудь прелестному мѣсту, и говорилъ, смотря на него съ восторгомъ:

— Мило, не правда ли? Но говорятъ, что это мѣсто не людное. А я думаю, что оно годится для насъ, людей торговыхъ.

Адріанъ женился въ очень молодыхъ лѣтахъ, на дѣвушкѣ, выбранной его отцомъ. Выборъ казался хорошъ. Ола была дочь извѣстнаго банкира и сама имѣла, хотя это не представляло большой важности, большое приданое. Она была женщина талантливая и высоко образованная. Ничего не жалѣли, чтобы доставить ей всѣ возможные таланты, всѣ свѣдѣнія и прелести, которыхъ желательно было бы достигнуть. Она была лингвистка, прекрасная музыкантша, недурная художница, и обнаруживала, если хотѣла, сокровища своего начитаннаго и довольно пылкаго ума свободно, а иногда и краснорѣчиво. Ея наружность, хотя не совершенной красоты, была интересна. Ея каріе бархатистые глаза были даже очаровательны. А между тѣмъ мистрисъ Невшатель была недовольна; и хотя цѣнила прекрасныя качества своего мужа, и смотрѣла на него не только съ любовью, но и съ благоговѣніемъ, она едва ли способствовала къ его счастію, какъ могла бы. И вотъ по какой причинѣ. Результатъ ли это былъ физической организаціи или пресыщенія, которое было послѣдствіемъ того, что она родилась, была воспитана и постоянно жила въ обществѣ, гдѣ богатство составляло главную цѣль жизни, мистрисъ Невшатель пріобрѣла не только презрѣніе, но положительную ненависть къ деньгамъ. Благосостояніе ея дома наводило на нее уныніе. Конюшни съ пятидесятью конюхами и садъ съ пятидесятые садовниками, и ежедневный приходъ главнаго повара съ картой, нагоняли на нее меланхолію. Она смотрѣла на биржевиковъ, пріѣзжавшихъ на обѣдъ, какъ на вторженіе вестготовъ, и выносила чопорныя замѣчанія или веселость купцовъ и банкировъ съ мрачной любезностью. Чего-нибудь менѣе матеріальнаго слѣдовало ожидать отъ членовъ Парламента. Но или они думали угодить хозяину, или Адріанъ выбиралъ своихъ друзей изъ тѣхъ, кто сочувствовалъ его занятіямъ, члены Парламента казались удивительно согласны съ общимъ тономъ разговора, или разнообразили его только своими техническими выраженіями. Иногда она дѣлала отчаянное усиліе перемѣнить элементы ихъ общества, что-нибудь въ этомъ родѣ:

— Я вижу, что Араго и Минье пріѣхали сюда, Адріанъ. Не думаешь ли ты, что намъ надо пригласить ихъ? Ты можешь также позвать мистера Маколея. Ты говорилъ, что желаешь пригласить мистера Маколея.

Въ одномъ отношеніи союзъ Адріана и его жены былъ не совсѣмъ несчастливъ. Женщина даровитая, разборчивая и наклонная къ сварливости, могла, конечно, создать въ бракѣ неудовлетворительную и несчастную жизнь. Но Адріанъ, хотя добрый, великодушный и снисходительный, былъ такъ поглощенъ своими важными дѣлами и въ тоже время имѣлъ такой спокойный характеръ и такую сильную волю, что утонченныя фантазіи его жены не производили ни малѣйшаго вліянія на его жизнь. Адріанъ Невшатель былъ тѣмъ, чѣмъ бываютъ немногіе — хозяинъ въ своемъ собственномъ домѣ. Съ богатымъ лоскомъ любезности и благосклонности, онъ не отступалъ отъ своей цѣли; и хотя старался достигнуть всего улыбками и кротостью, у него не было этой болѣзненной чувствительности, которая заставляетъ нѣкоторыхъ раздражаться одной фразой, мучиться отъ одного вздоха, и уступать при видѣ слезы.

Отъ этого брака родилась одна только дочь — богатѣйшая наслѣдница въ Англіи. Ее назвали по отцѣ Адріаной. Ей теперь было семнадцать лѣтъ, и не будь она одарена прекраснѣйшимъ характеромъ и самымъ кроткимъ нравомъ на свѣтѣ, она была бы избалована, потому что родители обожали ее. Видѣть ее каждый день было для Адріана наградой за всѣ его труды, и среди самыхъ важныхъ своихъ дѣлъ, онъ всегда, находилъ минуту подумать чѣмъ бы способствовать къ ея удовольствію или счастію. Все рѣдкое, восхитительное и прелестное было въ ея распоряженіи. Исполненію ея желаній не было, границъ. Но увы! эта счастливица не желала ничего. Ее интересовали книги и красоты природы; но она любила быть одна или съ матерью. Ее давило ужасное и унизительное убѣжденіе, что за нею ухаживали и ею восхищались за ея богатство.

— Моей дочери нужно, сказалъ Адріанъ, размышляя объ этихъ домашнихъ непріятностяхъ: — компаніонка ровесница. Мать ея самая худшая собесѣдница, какую только можетъ она имѣть. Ей нужно подруга съ очаровательнымъ, но и твердымъ умомъ, съ сочувствіемъ молодости, но и съ вліяніемъ на нее. Это должна быть дѣвушка хорошаго происхожденія и воспитанія и вполнѣ уважающая себя. Я не хочу имѣть приживалокъ въ моемъ домѣ или жеманныхъ знатныхъ дамъ. Это негодится, то, что я желаю очень трудно достать. Однако говорятъ, что достать можно все. По крайней мѣрѣ, я всегда такъ думалъ и находилъ. Я много ожидаю отъ объявленія въ Таймсѣ. Если я посовѣтуюсь съ друзьями, конца не будетъ рекомендаціямъ. А въ такихъ вещахъ нельзя положиться даже на родного брата. Я напишу объявленіе, помѣщу въ Таймсѣ, чтобы обращались въ мою контору. Я придумаю какъ составить объявленіе по дорогѣ въ Лондонъ.

Вотъ какъ объявленіе было составлено:

ОБЪЯВЛЕНІЕ.

«Банкиръ и его жена ищутъ компаніонку для своей единственной дочери, молодой дѣвушки, которая уже достаточно образована. Подруга, которую они желаютъ для нея, должна быть однихъ съ нею лѣтъ и во всѣхъ отношеніяхъ жизнь ихъ будетъ одинакова. Приглашаемую особу примутъ какъ дочь дома и будутъ обращаться съ нею какъ съ дочерью, она будетъ имѣть особое помѣщеніе, особую прислугу, особый экипажъ. Она должна быть дѣвушка хорошаго происхожденія, воспитанія и умѣть уважать себя, съ умомъ и опытностью способными руководить поведеніемъ, и съ обращеніемъ внушающимъ сочувствіе. Обратиться къ Г. Г. 45, Бишопсгетская улица».

Это объявленіе попалось на глаза Майрѣ въ пасторатѣ Гёрстли чрезъ мѣсяцъ послѣ смерти ея отца, и она рѣшилась отвѣтить. Ея отвѣтъ понравился Невшателю. Онъ выбралъ его изъ сотенъ писемъ и написалъ къ ректору Пенрёддоку. Результатъ былъ таковъ, что мисъ Феррарсъ должна пріѣхать въ Невшателямъ: и если они понравятся другъ другу, то ее возьмутъ.

Добрый ректоръ пріѣхалъ съ своей драгоцѣнной спутницей въ Гено, и былъ вознагражденъ за свое доброе безпокойство не только надеждой помочь Майрѣ, а зрѣлищемъ великолѣпной и непривычной ему обстановки.

Глава XXXI.

— Что вы думаете о ней, мама? спросила Адріана съ сверкающими глазами, вбѣжавъ въ уборную мистрисъ Невшатель за нѣсколько минутъ до обѣда.

— Я нахожу, что ея обращеніе прекрасно, отвѣтила мистрисъ Невшатель: — а такъ какъ послѣ того что мы слышали, не можетъ быть никакого сомнѣнія насчетъ ея правилъ, мнѣ кажется, что выборъ нашъ удаченъ. Но ты что думаешь о ней, Адріана? потому что это главный вопросъ.

— Я нахожу ее божественной, отвѣтила Адріана: — но я боюсь, что у нея нѣтъ сердца.

— Почему! Теперь еще рано это рѣшать.

— Когда я повела ее въ ея комнату, сказала Адріана: — я была должно быть нервна, я заплакала, бросилась къ ней на шею и обняла ее, но она не отвѣтила мнѣ тѣмъ же. Она дотронулась до моего лба губами и отодвинулась отъ моихъ объятій.

— Она можетъ быть желала научить тебя сдерживать твои чувства, сказала мистрисъ Невшатель. — Ты знаешь ее только одинъ часъ, а не могла бы сдѣлать большаго для родной матери.

Устроили такъ чтобы въ этотъ день не было гостей, только племянникъ и заграничный генеральный консулъ, для того чтобы сгладить формальность встрѣчи. Невшатель посадилъ Майру возлѣ себя за круглымъ столомъ и обращался съ ней съ особеннымъ вниманіемъ — дружескимъ, но вѣжливымъ и непринужденнымъ, съ оттѣнкомъ уваженія. Его жена, хвалившаяся умѣньемъ распознавать характеры, обратила свои бархатистые каріе глаза на своего сосѣда, Пенрёддока, и допрашивала его мистическимъ шопотомъ. Она скоро примѣтила его любовь къ природѣ, и это позволило ей разсуждать объ этомъ предметѣ, и высокомъ, и неистощимомъ, съ плодовитостью, достойной предмета. Когда она узнала, что онъ энтомологъ, и что его интересуютъ не столько горы, сколько насѣкомыя, она перемѣнила тему, но разсуждала о ней съ одинаковой Легкостью. Странно, но природа нигдѣ не бываетъ такъ могущественна, какъ въ жизни насѣкомыхъ. Бѣлый муравей можетъ уничтожить флотъ и города, а саранча истребляетъ цѣлыя провинціи. И какъ они благодѣтельны! Человѣку трудно соперничествовать съ имъ подвигами, пчела, дающая медъ, червь, дающій шелкъ, червецъ, снабжающій мануфактуристовъ самой блестящей краской.

Пенрёддокъ мало зналъ о мануфактуристахъ, но всегда совѣтовалъ поселянамъ держать пчелъ.

— Липъ у насъ много въ нашей деревнѣ, а пчелы ничего такъ не любятъ, какъ липовый цвѣтъ.

Это простое упоминаніе о его деревнѣ, заставило мистрисъ Невшатель спросить о положеніи бѣдныхъ въ Гёрстли, и она тономъ состраданія сдѣлала этотъ вопросъ.

— О! у насъ имъ хорошо, отвѣтилъ Пенрёддокъ.

— Но какъ семья можетъ жить на десять или двѣнадцать шиллинговъ въ недѣлю? прошептала мистрисъ Невшатель.

— Семья имѣетъ больше, сказалъ Пенрёддокъ. — Съ семьей доходъ пропорціонально увеличивается.

Мистрисъ Невшатель вздохнула.

— Я должна сказать, прибавила она: — что въ нашихъ настоящихъ устройствахъ что то не хорошо. Когда я сажусь за обѣдъ каждый день, со всѣми этими блюдами, и вспоминаю, что милліоны людей не отвѣдываютъ мяса, я не могу преодолѣть убѣжденія, что было бы лучше ровно все раздѣлить, и всѣ имѣли бы, если бы немного, то по-крайней-мѣрѣ что нибудь.

— Это вздоръ, Эмилія! сказалъ Невшатель, у котораго былъ слухъ, какъ у слуги съ острымъ слухомъ^[7] и который могъ улавливать, когда это было необходимо, самыя мистическія откровенія жены. — Моя жена, мистеръ Пенрёддокъ, настоящая коммунистка. Надѣюсь, что вы не таковы, обратился онъ съ улыбкой къ Майрѣ.

— Я думаю, что жизнь была бы очень безцвѣтна, отвѣтила Майра: — если бы участь всѣхъ была одинакова.

Когда дамы удалились, Адріана и Майра пошли подъ руку. Невшатель всталъ, сѣлъ возлѣ Пенрёддока и началъ говорить о политикѣ. Его преподобный гость не могъ скрыть своего безпокойства о положеніи церкви и упомянулъ о биллѣ лорда Росселя съ ужасомъ.

— Я думаю, что опасаться нечего, сказалъ Невшатель. — Это вѣкъ либеральный и вы не можете итти противъ этого. Народъ надо образовывать, а откуда взять деньги? Мы всѣ должны сдѣлать что-нибудь, и церковь должна дать свою долю. Вы знаете, я либералъ, но не одобряю опрометчивыхъ дѣйствій. Я нисколько не жалѣю, что сер-Робертъ Пиль выигралъ такъ много на послѣднихъ общихъ выборахъ. Я люблю, чтобы партіи уравновѣшивались. Я вполнѣ доволенъ дѣлами. Мои друзья либералы въ министерствѣ, и находясь тамъ, могутъ сдѣлать очень мало. Вотъ каково положеніе вещей, не правда ли, Мельхіоръ? прибавилъ онъ съ улыбкой, обратившись къ племяннику, который былъ членъ Парламента. — Уравновѣшенное состояніе партій и домъ Невшателя, располагающій тремя голосами, этого достаточно. Теперь и на насъ, бѣдныхъ людей Сити, стали обращать вниманіе, но до распущенія Парламента три голоса не значили ничего. Теперь не пойти ли намъ попросить мою дочь спѣть намъ?

Мистрисъ Невшатель аккомпанировала дочери на фортепіано, а потомъ и голосомъ. Голосъ у обѣихъ былъ прекрасный и великолѣпно обработанъ. Это была избранная комнатная музыка. Невшатель сѣлъ возлѣ Майры. Его тонъ былъ очень ласковъ, а обращеніе кротко.

— Немножко неловко въ первый день между чужими, сказалъ онъ: — но это пройдетъ. Вы должны настроить ваши мысли на то, что это вашъ домъ, и всѣ мы сдѣлаемъ все зависящее отъ насъ, чтобы убѣдить васъ въ этомъ. Мистеръ Пенрёддокъ упомянулъ мнѣ о вашемъ желаніи бывать какъ можно меньше въ обществѣ, а въ этомъ домѣ всегда много гостей. Ваше чувство естественно и въ этомъ отношеніи вы можете вполнѣ располагать собой. Мы всегда будемъ рады видѣть васъ, но если васъ не будетъ, мы будемъ знать причину и уважать ее. Я съ своей стороны предпочитаю снискивать любовь, чѣмъ предаваться горю, но всякій долженъ слѣдовать расположенію своего духа. Я слышу, что у васъ есть братъ, къ которому вы очень привязаны, и еще близнецъ, и какъ сказали мнѣ, очень на васъ похожъ. Онъ, кажется, служитъ? Поймите же, вашъ братъ можетъ бывать здѣсь, когда хочетъ, не дожидаясь приглашеній. Приглашайте его, когда хотите. Мы всегда будемъ рады видѣть его. Нѣтъ надобности предупреждать заранѣе. Это домъ не маленькій, и мы всегда можемъ найти постель и котлетку для друга.

Глава XXXII.

Ничего не могло быть успѣшнѣе отношеній, установившихся между семействомъ Невшатель и Майрой. Обѣ стороны были равно довольны. Майра «выбралась изъ этой ямы», которую она всегда ненавидѣла, и хотя новая жизнь, въ которую она вступила, была не совсѣмъ такова, какъ она мечтала, и которая была основана на преданіяхъ того, что она испытала въ дѣтствѣ, это была жизнь энергіи и волненія, роскоши и могущества, съ полнымъ отсутствіемъ мелочныхъ досадъ и непріятностей, не дававшихъ ни времени, ни повода для утомительнаго горя однообразнаго и посредственнаго существованія. Но самая большая радость ея освобожденія была надежда часто наслаждаться обществомъ брата.

Невшатели съ своей стороны нашли въ Майрѣ все, чего могли желать. Мистрисъ Невшатель была въ восторгѣ отъ собесѣдницы, которая не была дочерью банкира, и образованный умъ которой не только понималъ всѣ ея доктрины, какъ бы темны и причудливы ни были онѣ, но которая не колебалась, если было необходимо, разсуждать о нихъ и опровергать. Адріана буквально обожала друга, гордый духъ которой и ясный умъ производили сильное, но благотворное вліяніе на ея робкую и чувствительную натуру. А самъ важный банкиръ, который дѣйствительно имѣлъ способность читать характеры, способность, которою льстила себя его жена, онъ съ самаго начала рѣшилъ о Майрѣ, по ея перепискѣ и разговору.

— У нея больше здраваго смысла, чѣмъ у какой бы то ни было женщины, извѣстной мнѣ, и даже, прибавлялъ онъ: — чѣмъ у многихъ мужчинъ. Будь она не такъ хороша собой, это примѣтили бы; но люди никакъ не могутъ понять, чтобы у такой прелестной женщины могла быть такая голова, которая, какъ я вполнѣ убѣжденъ, могла бы управлять дѣлами въ Бишопсгетской улицѣ.

Между тѣмъ, жизнь въ Гено шла своимъ обычнымъ порядкомъ, съ кучами гостей всѣхъ партій, оттѣнковъ, сословій и даже націй. Иногда Невшатель говаривалъ:

— Право, я долженъ выбрать спокойный день, когда мисъ Феррарсъ можетъ пообѣдать съ нами, и она должна пригласить своего брата. Какъ я буду радъ, когда она надѣнетъ полутрауръ! Я почти се не вижу.

А все это время его жена и дочь только и говорили что о ней, что раздражало его еще больше, потому что какъ онъ говорилъ, полуворча и полуулыбаясъ:

— Если бы не я, ее не было бы здѣсь.

Сначала Адріана не хотѣла обѣдать за столомъ безъ Майры, и непремѣнно хотѣла раздѣлять ея заточеніе.

— Это непохоже на келію, говорила Майра, смотря не безъ удовольствія на свою прелестную комнатку, прелестно освѣщенную, съ шелковыми занавѣсками, рѣзнымъ потолкомъ, наполненную книгами и картинами: — притомъ, для васъ нѣтъ никакого повода сидѣть въ плѣну. Вы не лишились отца и, я надѣюсь, не лишитесь никогда.

— Аминь! сказала Адріапа: — это дѣйствительно былъ бы самый несчастный день въ моей жизни.

— Вамъ ладо бывать въ обществѣ по вечерамъ, сказала Майра: — утро должно быть посвящено намъ самимъ; но остальное время надо видѣть людей и они должны насъ видѣть, и, прибавила она: — любить и внушать любовь.

Адріана покачала головой.

— Я не желаю, чтобы меня любилъ кто-нибудь, кромѣ васъ.

— Я увѣрена, что всегда буду васъ любить, сказала Майра: — но я также увѣрена, что многіе будутъ также васъ любить.

— Они будутъ любить не меня, сказала Адріана со вздохомъ.

— Избавьте меня отъ этого настроенія, милая Адріана. Вы знаете, что я его не люблю, оно непріятно и я не считаю его справедливымъ. Я нахожу, что женщинъ гораздо болѣе любятъ для нихъ самихъ, чѣмъ это предполагаютъ. Притомъ женщина, должна быть довольна, если она любима; это главное; и она не должна разузнавать, насколько случайности жизни способствовали этому результату. Почему васъ не полюбить самихъ? У васъ интересная наружность. Я нахожу васъ очень хорошенькой. Вы имѣете рѣдкіе таланты, пріятно разговариваете и характеръ вашъ премилый. Вамъ нужно немножко самонадѣянности, душа моя. Будь я на вашемъ мѣстѣ и если бы мною восхищались, я никогда не думала бы о моемъ богатствѣ.

— Если бы вы были величайшая наслѣдница на свѣтѣ, Майра, и вышли бы замужъ, никто не предположилъ бы ни минуты, что васъ выбрали за богатство.

— Ступайте обѣдать и улыбайтесь всѣмъ, а завтра разскажите мнѣ о вашихъ побѣдахъ. Скажите вашему милому папашѣ, что такъ какъ онъ желаетъ видѣть меня, то я приду къ вамъ послѣ обѣда.

И такъ первые два мѣсяца она иногда выходила по вечерамъ, особенно когда не было церемонныхъ гостей. Эндиміонъ навѣщалъ ее каждое воскресенье, но онъ также былъ затворникъ, и хотя былъ представленъ мистрисъ Невшатель и ея дочери и чрезвычайно дружелюбно принятъ ими, прошло довольно много времени, прежде чѣмъ онъ познакомился съ важнымъ банкиромъ.

Въ сентябрѣ Майра формально присоединилась къ кружку въ Гено. Три мѣсяца прошло послѣ страшнаго происшествія, и она чувствовала, помимо всякихъ другихъ соображеній, что ея положеніе не давало ей права, не смотря на всю снисходительную доброту этого семейства, продолжать жизнь, которая, какъ она сама сознавала, была неудобна для нихъ иногда и непріятна всегда. Невозможно опровергать, что ее заинтересовалъ и забавлялъ свѣтъ, который она теперь видѣла — такой энергичный, такой неугомонный, такой разнообразный; до такой степени полный настоятельной и неотлагательной жизни;, никогда не думавшій о прошломъ, не обращавшій никакого вниманія на будущее, но обожавшій всемогущее настоящее, иногда какъ-будто катившееся какъ колесница Джагарната. Ее очень ₍развлекали биржевики, такіе хитрые, такіе смѣлые и непохожіе на купцовъ даже по костюму и непринужденному… можетъ быть даже слишкомъ развязному обращенію. Они называли другъ друга по именамъ, и отпускали шуточки, указывавшія на жизнь между публичной школой и гарнизономъ. Въ болѣе торжественные дни собирались дипломаты и политики, иногда знаменитые музыканты, изрѣдка французскій актеръ. Но обѣды были всегда одинаковы; кушанья, достойныя великихъ дней Бурбоновъ, вина рѣдкія и дорогія, что не могло разорить Невшателя, потому что много виноградниковъ принадлежало ему самому.

Въ одно утро за завтракомъ, за которымъ онъ бывалъ рѣдко, но это былъ праздникъ въ Сити, Невшатель сказалъ:

— Сегодня будутъ къ обѣду нѣсколько господъ, которыхъ вы знаете, съ единственнымъ исключеніемъ; Это молодой человѣкъ, очень милый, я часто его видалъ въ послѣднее время по дѣламъ въ Сити, и онъ очень мнѣ понравился. Онъ иностранецъ, но отчасти былъ воспитанъ здѣсь и говоритъ по-англійски не хуже всѣхъ насъ.

— Стало быть, онъ не французъ, сказала мистрисъ Невшатель: — потому что они никогда не говорятъ по-англійски.

— Я не скажу кто онъ. Вы сами должны узнать; навѣрно мисъ Феррарсъ узнаетъ. Но помните, вы всѣ должны обращать на него большое вниманіе, потому что онъ человѣкъ не обыкновенный, могу увѣрить васъ.

— Ты таинствененъ, Адріанъ, сказала его жена: — и подстрекаешь наше любопытство.

— Желалъ бы я, чтобы кто-нибудь подстрекнулъ мое, отвѣтилъ банкиръ, — Эти праздники въ Сити ужасны. Мнѣ кажется я послѣ завтрака пойду взглянуть на новую оранжерею, и навѣрно мисъ Феррарсъ будетъ такъ добра, что пойдетъ со мною.

Нѣсколько гостей, къ счастію для банкира, который не зналъ куда дѣвать время, пріѣхали за часъ до обѣда подышать воздухомъ въ знаменитомъ саду и посмотрѣть на новыя растенія. Но гость, котораго онъ болѣе всего желалъ встрѣтить, и котораго дамамъ всего любопытнѣе было принять, не пріѣхалъ. Они всѣ вошли въ домъ и критическая минута была подъ рукою; когда, только-что докладывали объ обѣдѣ, лакей ввелъ молодого человѣко изящной наружности, и банкиръ воскликнулъ:

— Вы пріѣхали какъ разъ во время, чтобы вести къ обѣду мистрисъ Невшатель.

И онъ представилъ ей полковника Альберта.

Глава ХXXIII.

Дамы очень заинтересовались полковникомъ Альбертомъ. Мистрисъ Невшатель изощряла на немъ все свое безпримѣрное искуство безошибочно узнавать характеры. Она устремляла на него свои каріе, бархатистые глаза съ сдержаннымъ, но пронзительнымъ лучомъ, который долженъ былъ проникнуть въ самую тайную и даже неизвѣданную глубину его ума. Она дѣлала вопросы тихимъ мистическимъ голосомъ, а такъ какъ полковникъ былъ нѣсколько молчаливъ и отвѣчалъ довольно коротко, хотя голосомъ всегда чувствительнымъ и съ утонченнымъ уваженіемъ, мистрисъ Невшатель развивала свои особенные взгляды на разнообразные предметы высокаго интереса, какъ напримѣръ, воспитаніе, изящное искуство, вліяніе женщинъ въ обществѣ, образованіе характера, распредѣленіе богатства, и во всемъ этомъ высоко-даровитая дама имѣла привычки сообщать своимъ слушателямъ, въ видѣ аккомпанемента, что она сознавала оригинальность своихъ взглядовъ. Взгляды мистрисъ Невшатель были оригинальны, и поэтому не всегда и даже не легко понятны. Она это находила своей судьбою въ жизни, но такой высокій умъ, какъ у нея, обладаетъ самоуваженіемъ, которое идетъ наперекоръ судьбѣ.

Когда она осталась одна съ дамами, бюллетень былъ не такъ полонъ, какъ ожидали. Она объявила, что полковникъ Альбертъ сентименталенъ и подозрѣвала, что онъ поэтъ. Но ничего другого она не узнала, даже его національности. Она пробовала говорить съ нимъ и по-французски, и по-нѣмецки, но онъ все говорилъ по-англійски, хотя называлъ себя иностранцемъ. Послѣ обѣда онъ разговаривалъ больше съ мужчинами, особенно съ директоромъ банка, который, повидимому, очень его интересовалъ, и съ директоромъ одной изъ корабельныхъ компаній, который предложилъ показать ему ихъ заведеніе, и полковникъ Альбертъ съ жаромъ принялъ это предложеніе. Потомъ, какъ бы вспомнивъ, что въ такія минуты надо отдавать дань прекрасному полу, онъ сѣлъ возлѣ Адріаны, шутилъ, былъ любезенъ, хотя когда ее послѣ разспрашивали ея друзья о его разговорѣ, она не могла вспомнить ничего особеннаго, кромѣ того, что онъ любилъ лошадей, и сказалъ, что ему было бы пріятно поѣхать верхомъ вмѣстѣ съ нею. Предъ отъѣздомъ полковникъ Альбертъ обратился къ Майрѣ, и довольно странно. Онъ сказалъ:

— Я во весь обѣдъ ломалъ голову, мнѣ кажется, что мы встрѣчались прежде.

Майра покачала головой и сказала:

— Я думаю, что это невозможно.

— Стало быть, это былъ сонъ, сказалъ полковникъ съ недоумѣніемъ и не совсѣмъ довольнымъ видомъ. — Желательно видѣть почаще такіе восхитительные сны, сказалъ онъ, поклонившись!

— И такъ ты думаешь, что онъ, поэтъ, Эмилія, сказалъ Невшатель, когда всѣ гости уѣхали. — У насъ въ Бишопсгетской улицѣ есть много его бумагъ, но я еще не встрѣчалъ въ нихъ стиховъ.

Посѣщеніе полковника Альберта скоро повторилось, и онъ сдѣлался довольно частымъ гостемъ въ Гено. Онъ, очевидно, былъ фаворитомъ Невшателя.

— Онъ знакомъ съ немногими, говорилъ банкиръ: — и я желаю, чтобы онъ пріобрѣлъ друзей. Бѣдняжка! Жизнь его была трудна и онъ служилъ довольно для такого молодого человѣка. Онъ джентльменъ вполнѣ, а если онъ поэтъ, Эмилія, то это совершенно въ твоемъ родѣ. Ты любишь литераторовъ и все просишь меня привезти ихъ. Ну, въ слѣдующую суботу, у тебя будетъ знаменитость, одинъ изъ главныхъ писателей въ «Скоморохѣ». Онъ ѣдетъ въ Парижъ, какъ иностранный корреспондентъ «Ямочки», за тысячу фунтовъ стерлинговъ въ годъ, и одинъ изъ моихъ друзей на Биржѣ, большой его пріятель, просилъ меня дать ему письма. Онъ пріѣхалъ въ Бишопогетскую улицу — они всѣ пріѣзжаютъ въ Бишопсгетскую улицу — и я пригласилъ его обѣдать здѣсь въ суботу. Кстати, мисъ Феррарсъ, попросите вашего брата пріѣхать въ тотъ же день и остаться у насъ до понедѣльника. Я довезу его въ городъ во время въ его департаментъ.

Эндиміонъ въ первый разъ остался въ Гено. Онъ ожидалъ этого съ величайшимъ удовольствіемъ. Гено, всѣ его обитатели и вся его обстановка восхищали его, а болѣе всего счастіе его сестры, уваженіе, щедрость и деликатное вниманіе, съ какими обращались съ ней. Въ одно утро, Майра къ его удивленію, настояла, чтобы онъ взялъ отъ нея довольно значительную сумму денегъ.

— Это не жалованье мое, сказала она, когда онъ заговорилъ о ея нуждахъ. — Мистеръ Невшатель подарилъ мнѣ это на мои наряды и перчатки. Ноя въ траурѣ и мнѣ не нужно ничего, а ты, милый и дорогой, долженъ нуждаться во мпотомъ. Кромѣ того, мистрисъ Невшатель надарила мнѣ столько, что право кажется мнѣ не придется покупать ничего.

Въ Гено было довольно большое общество, въ какомъ Эндиміонъ еще не бывалъ. Вылъ кабинетный министръ съ женой, не только посланникъ, но и посланница, приглашенныя для нихъ, племянникъ Невшателя, членъ Парламента съ молоденькой и хорошенькой женой, и нѣсколько холостыхъ мужчинъ извѣстныхъ и съ хорошимъ положеніемъ въ свѣтѣ. Эндиміонъ оробѣлъ, войдя въ комнату, и болѣе оттого, что Майры тутъ не было. Но его треволненіе замѣнилось удивленіемъ, когда вдали онъ увидалъ Сент-Барба въ туго накрахмаленномъ бѣломъ галстукѣ, съ волосами, причесанными необыкновенно гладко, и все его обращеніе составляло странный контрастъ съ цинизмомъ Джо и канцеляріи.

Невшатель представилъ Сент-Барба хозяйкѣ.

— Это одинъ изъ нашихъ знаменитыхъ остроумныхъ писателей, сказалъ банкиръ: — онъ ѣдетъ въ Парижъ, столицу остроумія.

Критическая минута помѣшала разговору, но. хозяйка умѣла выказать Сент-Барбу свой восторгъ, свою короткость и свои изліянія, и произнесла фразу, которая доказывала, какъ тонко она умѣла отличать остроуміе отъ юмора.

Эндиміонъ за обѣдомъ сидѣлъ между двумя членами Парламента, которыхъ узналъ, бывая въ Нижней Палатѣ.. Такъ какъ онъ былъ молодой человѣкъ, незнакомый имъ, то никто изъ нихъ съ нимъ не говорилъ, но съ деликатнымъ тактомъ они поддерживали живой разговоръ помимо его, какъ будто его тутъ не было. Такъ какъ Эндиміонъ не былъ тщеславенъ, это нисколько не раздражало его. Напротивъ, это его занимало, потому что они говорили о вещахъ, съ которыми онъ не былъ знакомъ, хотя онъ смотрѣлъ, такъ какъ будто не зналъ или не слыхалъ ничего. Разговоръ ихъ былъ, что называется «домашній», все о Нижней Палатѣ и должностяхъ, критика на ораторовъ, предположенія о повышеніи, что министерство сдѣлаетъ на счетъ того, и какъ хорошо министерство выпуталось изъ этого.

Эндиміону было забавно смотрѣть на Майру, которая сидѣла далеко отъ него, возлѣ Сент-Барба, который, разгоряченный банкетомъ очевидно разглагольствовалъ безъ малѣйшаго понятія о томъ, что его сосѣдка, къ которой онъ обращался, давно знакома съ его характеристическими чертами.

Послѣ обѣда, Сент-Барбъ устремился къ Эндиміону.

— Кто бы думалъ, что мы встрѣтимся здѣсь! сказалъ онъ. — Желалъ бы я знать, почему пригласили васъ, вы не ѣдете въ Парижъ и вы не острякъ. Какая это семья! Я прежде понятія не имѣлъ о богатствѣ! Замѣтили вы серебряныя тарелки? Я не могъ держать свою одной рукой, она была такъ тяжела Не думаю, чтобы у кого-нибудь на свѣтѣ былитакія тарелки. Это напоминаетъ галіоны и добычу Ансона^[8]. Но они заслуживаютъ свое богатство, прибавилъ онъ: — никто имъ не завидуетъ. Увѣряю васъ, когда я ѣлъ трюфели, у меня сердце такъ и пылало, если это не отъ дурного пищеваренія, то должно быть отъ благодарности; хотя я этой статьѣ не вѣрилъ. Удивительный этотъ человѣкъ Невшатель. Если бы я зналъ его только годъ тому назадъ, я посвятилъ бы ему мой романъ. Онъ такой человѣкъ, что тотчасъ далъ бы чекъ. Онъ конечно не прочелъ бы, но что же изъ этого? Если бы вы посвятили ващу книгу лорду, онъ просто пригласилъ бы васъ обѣдать, а потомъ самъ же отдѣлалъ бы ваше сочиненіе въ одномъ изъ Обозрѣній, и взялъ бы за это деньги, изъ нашихъ же кармановъ. О! это слишкомъ ужасно! Здѣсь сегодня есть нѣсколько важныхъ лицъ, Феррарсъ! У Сеймура Гикса потекли бы слюнки, если бы онъ былъ здѣсь. Намъ бы надо напечатать объ этомъ въ газетахъ, а онъ вычеркнулъ бы насъ изъ списка и назвалъ насъ и проч. и проч. Навѣрно этотъ посланникъ дѣлалъ промахи всю жизнь, а между тѣмъ въ этой звѣздѣ и лентѣ что-то есть; не знаю какъ вы, а я почти готовъ бы пасть на колѣни предъ нимъ. Здѣсь есть и кабинетный министръ; мы всѣ знаемъ каковъ онъ; я острилъ надъ нимъ два года, а теперь, съ нимъ встрѣтившись, чувствую себя похожимъ на хлыща. О! на свѣтѣ еще много осталось суевѣрія. Я радъ, что идутъ къ дамамъ. Я удостоюсь разговора съ хозяйкой.. Она кажется замѣчательная женщина, знакома съ знаменитыми страницами нѣкоторыхъ классическихъ произведеній и съ моими смиренными изліяніями. Она расхвалила одно сочиненіе, думая, что оно мое, но между нами, оно написано Сеймуромъ Гиксомъ, который подражаетъ мнѣ; но я не хотѣлъ вывести ее изъ заблужденія, такъ какъ объ обѣдѣ могли доложить каждую минуту. Но она великая женщина, серъ — чудные глаза! здѣсь много замѣчательныхъ женщинъ, я сидѣлъ возлѣ одной изъ дочерей, или невѣстокъ, или племянницъ, кажется. Ей Богу! вотъ то были тиски.. Будь вы на моемъ мѣстѣ васъ въ одно мгновеніе узнали бы насквозь. Я долженъ былъ выказать мое искуство. Встаютъ. Я не удивлюсь, если мистеръ Невшателъ представитъ меня кому-нибудь изъ знати. Я считаю ихъ всѣхъ самозванцами. Но все-таки пріятно поговорить съ человѣкомъ со звѣздой. «Звѣзды поэзія небесъ» написалъ Байронъ, глупая строка; ему слѣдовало бы написать: «Звѣзды поэзіи костюма».

Глава XXXIV.

Надежды Сент-Барба не были обмануты. Для него это былъ вечеръ достославнаго успѣха. Онъ даже имѣлъ честь сидѣть, нѣсколько времени возлѣ мистрисъ Невшатель, и напившись вдоволь хорошаго бордоскаго, онъ, какъ выражался, выказалъ себя, то-есть, отпустилъ нѣсколько саркастическихъ парадоксовъ, смѣшанныхъ надлежащимъ образомъ съ раболѣпной лестью, Позднѣе въ этотъ вечеръ, ему удалось, быть представленнымъ и посланнику, wкабинетному министру, и онъ обращался съ ними, какъ съ полубогами; дѣлалъ видъ что слушаетъ ихъ съ восторгомъ, который напрасно старается сдержать; говорилъ только въ такомъ смыслѣ, чтобы подкрѣпить и изложить, взгляды, на которые они удостоили намекнуть; успѣшно увѣрилъ посланника, что онъ разговариваетъ съ энтузіастомъ къ его высокой профессіи; а министра, что онъ встрѣтилъ человѣка, горячо сочувствующаго его благородной карьерѣ. Посланникъ остался доволенъ впечатлѣніемъ, которое произвелъ на одного изъ корреспондентовъ «Ямочки», а министръ льстилъ себя мыслью, что и литературныя и графическія описанія его въ «Скоморохѣ», можетъ быть впередъ будутъ смягчены.

— Я сегодня сдѣлалъ дѣльце, сказалъ Сент-Барбъ Эндиміону въ концѣ вечера. — Вы не знаете, что я бросилъ старую лавочку? Я заперъ ее. Я не могъ выдержать долѣе. У человѣка есть энергія, серъ, хотя не признанная — по-крайней-мѣрѣ признанная недостаточно, прибавилъ онъ задумчиво: — по кто знаетъ, что можетъ случиться? Вѣкъ посредственности не вѣченъ. Вы видите это предложеніе, а я вижу начало. Оно уже наступило. Видѣли, какъ важные виги говорили со мною? Я теперь поѣду въ Парижъ съ нѣкоторымъ блескомъ. Я изобрѣту новую профессію, литературнаго дипломата. Скучно то, что я ничего не понимаю въ иностранной политикѣ. Моя жизнь была направлена въ другую сторону. Нужды нѣтъ; я буду читать Débats и Revue des Deux Mondes, и что-нибудь узнаю. Иностранныя дѣла всѣ въ будущемъ, и мои взгляды могутъ быть такъ же справедливы, какъ и у другихъ; вѣроятно правильнѣе, не такъ условны. Какой я дуракъ, Феррарсъ! Меня пригласили остаться здѣсь ночевать, а я отказался! Дѣло въ томъ, что я не могу выдержать этихъ напудренныхъ лакеевъ, а я былъ бы на ихъ попеченіи. Они кажутся такъ высокомѣрны и надменны, а между тѣмъ я ошибался. Я сейчасъ заговорилъ съ однимъ изъ нихъ очень грубо, когда онъ подавалъ кофей, чтобы показать, что я не боюсь, а онъ отвѣчалъ, мнѣ, какъ серафимъ. Я почувствовалъ угрызеніе.

— Ну, познакомилась я съ мистеромъ Сент-Барбомъ, сказала Майра Эндиміону: — какъ онъ ни страненъ, а онъ показался мнѣ коротко знакомъ, и онъ такъ занятъ собою, что не разузналъ меня. Надѣюсь когда-нибудь узнать мистера Тренчарда, и мистера Вольдершера. Ихъ я считаю твоими главными друзьями.

На слѣдующій день, Адріана, Майра и Эндиміонъ, долго гуляли вмѣстѣ въ лѣсу. Зеленыя прогалины въ осеннемъ лѣсу были привлекательны, и иногда они останавливались предъ громаднымъ обросшимъ повиликой дубомъ. Воздухъ былъ свѣжъ и солнце ярко. Адріана всегда была весела и счастлива въ обществѣ своей обожаемой Майры, и ея счастіе и веселость не уменьшились отъ присутствія брата Майры. Прогулка была веселая и пріятная.

Въ концѣ длинной прогалины они примѣтили всадника, сопровождаемаго грумомъ, и приближавшагося къ нимъ. Эндиміонъ нѣсколько отсталъ, срывая полевые цвѣты для Адріаны. Всадникъ скоро подъѣхалъ къ нимъ и вдругъ остановилъ лошадь. Это былъ полковникъ Альбертъ.

— Вы гуляете? Позвольте мнѣ присоединиться къ вамъ — и онъ въ одно мгновеніе очутился возлѣ нихъ. — Я восторгаюсь лѣсомъ и зелеными аллеями, сказалъ полковникъ Альбертъ. — Двѣ странствующія нимфы дѣлаютъ мѣстность совершенной.

— Мы не однѣ, сказала Адріана: — но нашъ спутникъ рветъ для насъ полевые цвѣты, которые намъ понравились. Я думаю, намъ пора вернуться. Вы ѣдете въ Гено, вѣроятно, полковникъ Альбертъ, поэтому мы всѣ вмѣстѣ можемъ итти домой.

Онѣ повернули, и Эндиміонъ съ своимъ граціознымъ приношеніемъ встрѣтился съ ними. Занятый своей удачной жатвой, онъ съ поспѣшнымъ торжествомъ предложила цвѣты Адріанѣ, не взглянувъ на ея новаго спутника.

— Прелесть! воскликнула Адріана и остановилась полюбоваться и собрать цвѣты. — Посмотрите, милая Майра, не правда ли, какъ красивъ! и на сколько это лучше всѣхъ цвѣтовъ въ нашихъ оранжереяхъ!

Майра взяла цвѣтокъ и разсмотрѣла его. Полковникъ Альбертъ, который молчалъ, все это время пристально смотрѣлъ на Эндиміона, который теперь поднялъ глаза и встрѣтился съ глазами пріѣзжаго. На лицахъ обоихъ выразилось волненіе, они какъ будто пришли въ недоумѣніе, и оба въ одно время протянули руки.

— Давно мы не встрѣчались, сказалъ полковникъ Альбертъ и дружелюбно удержалъ за руку Эндиміона.

Но Эндиміонъ, повидимому, очень взволнованный, не сказалъ ничего, или лучше сказать, прошепталъ что-то въ отвѣта на замѣчанія своего новаго друга. Потомъ они всѣ пошли, но Майра нѣсколько отстала и сдѣлала Эндиміону знакъ присоединиться къ ней.

— Ты никогда не говорилъ мнѣ, дружокъ, что ты знаешь полковника Альберта.

— Полковника Альберта! сказалъ Эндиміонъ съ изумленіемъ, а потомъ прибавилъ: — кто это полковникъ Альберта?

— Этотъ господинъ впереди насъ, сказала Майра.

— Это графъ Отранто, котораго я былъ школьный товарищъ и слуга въ Итонѣ.

— Графъ Отранто!

Глава XXXV.

Съ этого дня полковникъ Альберта представлялъ для Майры предметъ усиленнаго и глубокаго интереса. Его наружность и обращеніе были всегда для нея привлекательны и тайна, связанная съ нимъ, еще болѣе подстрекала любопытство насчетъ его поступковъ или судьбы. Но когда она открыла, что онъ невидимый герой ея дѣтства, тотъ, кто былъ добръ къ Эндиміону въ то время, которое она считала самымъ жестокимъ испытаніемъ въ жизни брата, кто былъ его покровителемъ и не давалъ угнетать, кто любилъ его въ часы одиночества слабаго и нѣжнаго дѣтства, сердце ея было тронуто. Какъ часто они говорили между собой о графѣ Отранто и какъ часто спрашивали себя, кто бы онъ былъ! Воспоминаніе о немъ осталось для нихъ восхитительною тайною въ ихъ, беркширскомъ уединеніи и Майра припоминала, съ скрытою улыбкою, безчисленные и замысловатые вопросы, посредствомъ которыхъ она старалась добиться отъ брата какой-нибудь разгадки относительно его друга или напасть на подробность, которая приведетъ ее къ заключенію. Эндиміонъ ничего не зналъ и всегда былъ увѣренъ, что графъ Отранто не могъ не быть и былъ англійскимъ мальчикомъ. А теперь графъ Отранто назывался полковникомъ Альбертомъ и, хотя продолжалъ говорить по-англійски, сознался мисъ Невшатель, что онъ иностранецъ.

Кто же онъ? Она приняла рѣшеніе, при случаѣ, завести рѣчь объ этомъ предметѣ съ самимъ банкиромъ.

— Знаете ли, мистеръ Невшатель, сказала она: — что мой братъ Эндиміонъ былъ въ школѣ съ полковникомъ Альбертомъ?

— А! а! отвѣтилъ Невшатель.

— Но въ школѣ онъ носилъ другую фамилію, сказала Майра.

— О! о! отвѣтилъ Невшатель.

— Тогда онъ назывался графомъ Отранто.

— Красивое имя, сказалъ Невшатель.

— Зачѣмъ бы онъ перемѣнилъ его? спросила Майра.

— Въ большомъ свѣтѣ часто мѣняютъ названія, возразилъ, Невшатель. — Только нашъ братъ бѣднякъ въ Сити вѣчно называется мистеромъ и носитъ фамилію своего отца.

— Однако, если кто мальчикомъ носилъ титулъ графа, то рѣдко называется полковникомъ, когда уже взрослый, замѣтила Майра. — Въ этомъ кроется тайна.

— Я не удивлюсь, сказалъ Невшатель: — если онъ опять перемѣнитъ имя до истеченія года.

— Зачѣмъ? спросила Майра.

— Когда я прочту всѣ его бумаги, въ Бишопсгетской улицѣ, я можетъ быть буду въ состояніи сказать вамъ, отвѣтилъ Невшатель и Майра почувствовала, что ей нельзя долѣе настаивать на этомъ предметѣ.

Она ожидала, что Эндиміонъ узнаетъ современемъ что-нибудь но вышло не такъ. Въ ихъ первый разговоръ наединѣ, послѣ встрѣчи въ лѣсу, Эндиміонъ сообщилъ полковнику Альберту, дто они, хотя и въ первый разъ встрѣтились теперь послѣ его возвращенія, нѣкоторое время жили въ Лондонѣ въ одномъ домѣ. Полковникъ Альбертъ улыбнулся, когда Эндиміонъ говорилъ ему это, потомъ задумался и сказалъ:

— Надѣюсь, что мы часто будемъ видѣться, однако, на первый случай лучше, чтобы прошедшее было извѣстно однимъ намъ. Я желаю жить въ настоящее время, какъ можно уединеннѣе. Нѣтъ причины, чтобы мы иногда не соединились — то есть, когда вы найдете свободный часокъ. Я имѣлъ удовольствіе познакомиться съ вами у моего банкира.

Парламентъ былъ распущенъ по случаю смерти короля, лѣтомъ того года (1837) и лондонское общество разъѣхалось ранѣе обыкновеннаго. Вольдершеръ уѣхалъ въ началѣ іюля упро чить за собою успѣхъ на выборахъ, что и удалось ему, однако, не имѣлъ намѣренія вернуться на старое мѣсто житель ства ранѣе, чѣмъ соберется новая Нижняя Палата, что было назначено въ ноябрѣ. Весь августъ и сентябрь семейство Родни проводило въ какомъ-то кентскомъ приморскомъ мѣстечкѣ, выставляя на удивленіе свѣта свои изящные туалеты и чрезвычайно веселясь на общественныхъ балахъ и собраніяхъ. Но и частные дома не были закрыты для нихъ. Мистеръ и мистрисъ Гаммъ находились тамъ же и давали громадные обѣды; и воздушная мистрисъ Гупги, которая подсмѣивалась немного надъ тяжеловѣсными собраніями Гаммовъ, сама придумывала очаровательные пикники. И такъ не представлялось особеннаго затрудненія въ общественныхъ сношеніяхъ полковника Альберта съ Эндиміономъ. Они состояли преимущественно изъ совмѣстныхъ поѣздокъ въ Гено. Эндиміонъ имѣлъ постоянное приглашеніе, и дѣла между Невшателемъ и полковникомъ, повидимому, требовали много переговоровъ, потому что банкиръ всегда ожидалъ его, хотя было извѣстно, что они не рѣдко встрѣчались на недѣлѣ въ Бишопсгетской улицѣ. Полковникъ Альбертъ и Эндиміонъ всегда оставались въ Гено отъ суботы до понедѣльника. Полковникъ находилъ, большое удовольствіе одолжать Эндиміону одну изъ своихъ лучшихъ верховыхъ лошадей, а его прежній школьный товарищъ наслаждался этимъ невыразимо.

Полковникъ Альбертъ переселился въ Гено. Комнаты, которыя онъ занималъ, когда находился тамъ, всегда оставались въ его распоряженіи. Онъ имѣлъ общее приглашеніе и могъ оставлять, уѣзжая свои вещи, книги и бумаги. Очевидно, семейство банкира нравилось ему. Съ Невшателемъ у него безспорно были очень важныя дѣла, но такъ же ясно было и то, что ему нравились дамы — всѣ безъ изъятія. И всѣ дамы любили его. Однако, нельзя бы сказать про него, что онъ собесѣдникъ занимательный; только есть молчаливые люди, которые интереснѣе самыхъ краснорѣчивыхъ. Когда онъ говорилъ, то всегда то, что слѣдовало. Его обращеніе было деликатно и кротко. Всему, что говорили они или дѣлали, онъ сочувствовалъ безъ навязчивости, кромѣ тѣхъ случаевъ, и не рѣдкихъ, надо сознаться, когда онъ былъ погруженъ въ глубокую задумчивость.

— Мнѣ очень нравится твой другъ, полковникъ, Адріанъ, сказала мистрисъ Невшатель: — но я должна сознаться, что онъ очень разсѣянъ.

— Ему есть о чемъ думать, возразилъ банкиръ.

«Желала бы я знать, что это можетъ быть», подумала Майра.

— Онъ имѣетъ права на большое имѣніе, сказалъ Невшатель: — и ему надо обдумывать лучшій способъ доказать ихъ; къ тому же онъ былъ лишенъ почетнаго положенія, по его взгляду, несправедливо и желаетъ вернуть его.

— Не мудрено, если такъ, что онъ разсѣянъ, сказала мистрисъ Невшатель. — Если бы онъ только зналъ, какое бремя большое богатство, я увѣрена онъ не пожелалъ бы владѣть имъ; а что касается почестей, то я никогда понять не могла, почему титулъ или орденъ дѣлаютъ разницу въ человѣкѣ.

— Вздоръ, любезная Эмилія, возразилъ Невшатель. — Большое богатство — большое счастіе для того, кто умѣетъ распорядиться имъ, а почести неоцѣненны для людей благородныхъ.

— Я горячо желаю успѣха полковнику Альберту, сказала Майра: — онъ былъ такъ добръ къ моему брату въ Итонѣ. У него должно быть доброе сердце.

— Про него говорятъ, что онъ самый безсовѣстный изъ людей, сказалъ Невшатель съ странною улыбкой.

— Господи помилуй! воскликнула мистрисъ Невшатель.

— Какъ это ужасно! вскричала Адріана. — Это не можетъ быть правда.

— Можетъ быть, онъ рѣшительнѣе всѣхъ, возразила Майра. — Нравственная храбрость качество рѣдкое и часто подвергается злословію.

— И такъ, одинъ защитникъ у него уже есть, сказалъ Невшатель.

— Я горячо желаю ему успѣха во всѣхъ его предпріятіяхъ, сказала Майра. — Желала бы я только знать какія они.

— Развѣ онъ не говорилъ вашему брату, мисъ Феррарсъ? спросилъ Невшатель съ улыбкой въ глазахъ.

— Онъ никогда не говоритъ съ Эндиміономъ о себѣ, отвѣтила Майра.

— Со мною онъ много говоритъ о себѣ, сказалъ Невшатель: — и завтра привезетъ сюда пріятеля, который болѣе знаетъ о его дѣлахъ, чѣмъ знаю даже я. Какъ видите, мисъ Феррарсъ, вамъ предстоитъ прекрасный случай ознакомиться съ нимъ, особенно если вы будете сидѣть за обѣдомъ возлѣ него, и будете очень любезны.

Пріятель полковника былъ баронъ Сергіусъ, тотъ самый баронъ, который навѣщалъ его въ Лондонѣ, во время сумерекъ, въ закрытомъ экипажѣ. Мистрисъ Невшатель совсѣмъ плѣнилась его наружностью, спокойнымъ видомъ, безыскуственною вѣжливостью и ровнымъ голосомъ. Во все время обѣда онъ исключительно разговаривалъ съ нею о германской философіи, которую изучилъ вполнѣ, объяснялъ ей разныя школы, вѣроятно, наиболѣе успѣшныя, и сообщилъ тѣ опредѣленныя свѣдѣнія о предметѣ, какихъ она добивалась и нигдѣ почерпнуть не могла. Къ тому же онъ, казалось, зналъ лично всѣхъ знаменитыхъ профессоровъ и не только излагалъ ихъ ученіе съ глубокимъ анализомъ, но еще и наружность ихъ описывалъ, и привычки, живо и картинно, все время, однако, ни разу не возвышая голоса, всегда яснаго и нѣсколько отчетливаго.

— Это первый пріѣздъ вашего пріятеля въ Англію? спросила Майра у полковника Альберта.

— О, нѣтъ, онъ часто бывалъ здѣсь и вездѣ перебывалъ, прибавилъ полковникъ.

— Вездѣ! онъ долженъ быть очень занимательный собесѣдникъ.

— Я нахожу это; я никого не зналъ, кто могъ бы сравниться съ нимъ. Но я судья пристрастный, если хотите; я такъ давно знаю его и такъ люблю. Говоря по правдѣ, онъ постоянно былъ со мною до-тѣхъ-поръ, когда меня привезли сюда для помѣщенія въ Итонъ. Онъ совѣтникъ нашего семейства и всѣ мы согласны въ томъ, что слѣдуй мы всегда его совѣтамъ, мы не знали бы никогда несчастія.

— Человѣкъ, по истинѣ, даровитый! Онъ военный?

— Нѣтъ, баронъ Сергіусъ никогда не былъ въ военной службѣ.

— Онъ смотритъ дипломатомъ.

— Теперь онъ только мой другъ, сказалъ полковникъ. — Онъ могъ быть всѣмъ, но замѣчательно скроменъ и предпочитаетъ частную жизнь.

— Вы счастливы, что имѣете такого друга.

— Я радъ, что счастливъ въ чемъ-нибудь, сказалъ полковникъ Альбертъ.

— Развѣ вы не во всемъ счастливы?

— Не имѣю этой славы; но я буду крайне счастливъ, если заручусь вашими добрыми пожеланіями.

— Вы уже заручились ими, сказала Майра съ нѣкоторою торопливостью. — Еще ребенкомъ я научилась отъ брата желать вамъ добра. Только бы мнѣ знать, чего желать вамъ.

— Желайте, чтобы исполнились мои планы, сказалъ полковникъ Альбертъ, оглянувшись на нее съ участіемъ.

— Я буду не только желать, отвѣтила Майра: — я буду вѣрить, что они исполнятся, такъ какъ думаю, что вы рѣшились достигнуть успѣха.

— Я скажу Эндиміону, когда мы увидимся, возразилъ полковникъ: — что его сестра единственное лицо, которое поняло мой характеръ.

Глава XXXVI.

Полковникъ Альбертъ и баронъ Сергіусъ подъѣхали въ своемъ ландо, вернувшись изъ замка Невшателя, и въ то же время у двери въ Варвикской улицѣ, былъ Эндиміонъ, который шелъ домой. Полковникъ поклонился ему ласково и сказалъ:

— Баронъ выпьетъ со мною чашку кофея, придите къ намъ.

Они поднялись наверхъ. На столѣ лежалъ конвертъ, который тотчасъ бросился полковнику въ глаза. Онъ поспѣшно распечаталъ его. Въ немъ заключалась пачка иностранныхъ газетъ. Не дожидаясь слуги, который пошелъ за огнемъ, полковникъ зажегъ спичкою восковою свѣчку и ушелъ въ сосѣднюю комнату, въ которую, однако, дверь изъ большой комнаты была отворена на обѣ половинки.

— Заграничная газета всегда интересуетъ нашего друга, сказалъ баронъ, сидя за чашкою кофея.

— Разумѣется, вѣсти изъ родного края всегда интересны, сказалъ Эндиміонъ.

— Вѣсти интересны всегда, откуда бы не пришли, сказалъ баронъ.

— Для общественныхъ людей, сказалъ Эндиміонъ, прихлебывая кофей.

— Для всѣхъ людей, если они умны, сказалъ баронъ. — Какъ общее правило, тотъ имѣетъ наиболѣе успѣха въ жизни, кто имѣетъ наилучшія свѣдѣнія.

— Но какая рѣдкость въ жизни, успѣхъ, возразилъ Эндиміонъ. — Я часто спрашиваю себя, буду ли когда-нибудь способенъ выдѣлиться изъ толпы.

— Можно имѣть успѣхъ въ жизни, не выступая изъ толпы, сказалъ баронъ.

— Извѣстнаго рода успѣхъ, возразилъ Эндиміонъ: — я понимаю, что вы, хотите сказать; но я разумѣю настоящій успѣхъ въ жизни, быть общественнымъ дѣятелемъ.

— Почему?

— Да мнѣ пріятна была бы власть, сказалъ Эндиміонъ, краснѣя.

— Самые могущественные люди не общественные дѣятели, отвѣтилъ баронъ. — Общественный дѣятель лицо отвѣтственное, а лицо отвѣтственное рабъ. Частная жизнь управляетъ міромъ. Вы увидите это современемъ. Свѣтъ много говоритъ о могущественныхъ государяхъ и великихъ министрахъ. Если бы толки придавали могущество, они были бы неодолимы. Но въ томъ-то и дѣло, что чѣмъ болѣе говорятъ о васъ, тѣмъ вы безсильнѣе.

— Но король Люитбрандъ, конечно, могущественный государь и, говорятъ, самый мудрый изъ людей. И также императоръ Гарольдъ, которому все удавалось. А что министровъ касается, кто же великъ, если не князь Венцеславъ?

— Королемъ Люитбрандомъ управляетъ его докторъ, способный управлять всею Европою, но не честолюбивый въ этомъ направленіи, императоръ Гарольдъ подъ командою у своей любовницы, женщины уже пожилой и съ громаднымъ умомъ, по вѣрующей въ колдовство; а князь Венцеславъ поддается вліянію лица такою же скромнаго, какъ мы съ вами и, пожалуй, въ эту минуту пьетъ кофей въ меблированныхъ комнатахъ, какъ и мы.

— Вы удивляете меня, задумчиво сказалъ Эндиміонъ.

— Обдумайте мои слова, отвѣтилъ баронъ. — Какъ англичанинъ, вамъ трудно избѣгнуть общественной дѣятельности; теперь-то, по-крайней-мѣрѣ, не ропщите на то, что вы неизвѣстны. Это главное условіе власти. Когда вы достигнете успѣха въ жизни, согласно вашимъ взглядамъ, а я думаю вамъ удастся, вы современемъ будете вздыхать по настоящей власти и сѣтовать на время, когда сдѣлались общественнымъ дѣятелемъ, который принадлежитъ всѣмъ, кромѣ себя самого. Однако, нашъ другъ зоветъ меня. Онъ нашелъ что-то поразительное. Я догадываюсь, если что-нибудь есть, что виною тому личность, о которой вы никогда не слыхали.

Глава XXXVII.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ собрался Парламентъ, въ ноябрѣ мѣсяцѣ, возобновились и засѣданія общества Союзъ, котораго Эндиміонъ уже нѣкоторое время былъ членомъ, и собранія котораго постоянно посѣщалъ въ качествѣ безмолвнаго, но критически къ нимъ относящагося слушателя. Въ одинъ вечеръ шли пренія объ управленіи колоній. Хотя строго воспрещался всякій намекъ на существующія политическія обстоятельства, пренія эти, вѣроятно, были вызваны критическимъ положеніемъ одной изъ значительнѣйшихъ англійскихъ колоній, которая тогда очень затрудняла метрополію. Предметъ былъ изъ числа тѣхъ, которые Эндиміонъ изучалъ. Онъ даже пришелъ, относительно его, къ нѣкоторымъ заключеніямъ. Собраніе было въ полномъ сборѣ и пренія велись съ достоинствомъ, соотвѣтствующимъ предмету. Эндиміонъ сидѣлъ на задней скамьѣ и возлѣ него не было ни одного знакомаго, когда онъ всталъ, чтобы обратить на себя вниманіе предсѣдателя. Другой членъ, извѣстный ораторъ, тоже всталъ и былъ названъ, когда послышались крики: «Новый членъ», вѣжливый обычай, заимствованный у Нижней Палаты, и Эндиміонъ услышалъ въ первый разъ собственный голосъ въ общественномъ собраніи. Онъ сознавался впослѣдствіи, хотя выпесъ много тяжелыхъ испытаній на своемъ вѣку, что это была самая страшная минута въ его жизни. «Послѣ Кале», какъ, говорилъ одинъ мудрый острякъ, «ничто не изумляетъ болѣе»; и первая рѣчь въ публичномъ мѣстѣ, хотя бы только въ обществѣ Преній, такое же выдающееся событіе. Снисхожденіе слушателей поддерживало его на время, пока разсѣялся туманъ предъ его глазами и біенія сердца стихли до сравнительно нормальнаго спокойствія. Послѣ нѣсколькихъ извинительныхъ несообразностей, онъ вошелъ въ предметъ и говорилъ съ свободою мысли, которую можетъ поддерживать одно знаніе. Основа краснорѣчія есть знаніе.

— Какой красивый молодой человѣкъ! шепнулъ Бертай Трименъ своему брату Тримену Бертаю.

Бертай Тримены были самыми важными лицами въ Союзѣ. У нихъ была своя партія.

— Онъ и говоритъ хорошо.

— Кто онъ? спросилъ Трименъ Бертай у своего другого сосѣда.

— Онъ служитъ въ Казначействѣ, кажется, или что-то въ этомъ родѣ, послѣдовалъ отвѣтъ.

— Я не видывалъ красивѣе молодого человѣка, сказалъ Бертай Трименъ: — его стоитъ завербовать. Я попрошу, чтобы меня познакомили съ нимъ послѣ засѣданія.

Согласно этому мистеръ Бертай Трименъ, который всегда игралъ въ политику и, будучи двадцати двухъ лѣтъ, негодовалъ, что онъ не канцлеръ Казначейства, какъ Питтъ, шопотомъ заявилъ, точно министръ, господину, который сидѣлъ за нимъ и былъ, такъ сказать, коноводомъ въ ихъ партіи, что надо устроить представленіе мистеру Феррарсу.

Итакъ, когда кончилось засѣданіе, въ которомъ первая рѣчь Феррарса была настоящимъ событіемъ, и когда онъ направлялся съ Тренчардомъ домой, погруженный еще въ задумчивость, не безъ нѣкоторой доли само довольствія, онъ вдругъ очутился среди группы склоненныхъ туловищъ и улыбающихся лицъ и, прежде чѣмъ успѣлъ опомниться, уже познакомился съ великимъ Бертаемъ Трименомъ и не только принялъ его поздравленія, но и приглашеніе обѣдать съ нимъ на другой день, совсѣмъ запросто.

Бертай Трименъ, который наслѣдовалъ родовое помѣстье въ молодыхъ лѣтахъ, жилъ въ Гросвенорской улицѣ прилично своему состоянію. Убранство его дома было роскошно и не лишено вкуса. Хозяинъ принималъ своихъ гостей въ библіотекѣ съ хорошимъ выборомъ сочиненій по политической исторіи и политическимъ наукамъ и украшенной бюстами знаменитыхъ государственныхъ людей и глубокихъ политическихъ мудрецовъ. Бентамъ былъ въ то время любимый философъ, котораго держались молодые люди съ честолюбіемъ, желавшіе прослыть глубокомысленными и даровитыми. Бертай Трименъ былъ владѣльцемъ небольшого мѣстечка, которое уже нѣсколько поколѣній выбирало въ Парламентъ депутатовъ изъ его рода, вѣрныхъ сторонниковъ Питта, Персиваля и Ливерпуля, и самъ онъ намѣревался итти по той же стезѣ, хотя съ болѣе обширными и возвышенными цѣлями, чѣмъ предки его. Какъ человѣкъ замѣчательнаго и гибкаго ума и притомъ съ значительнымъ состояніемъ и наслѣдственнымъ преимуществомъ, которымъ располагалъ, онъ имѣлъ право быть честолюбивымъ и, такъ какъ тщеславіе его равнялось его способностямъ, то его оцѣнка его карьеры была не изъ скромныхъ. Къ несчастію, онъ лишился своего мѣстечка, прежде чѣмъ оставилъ Гарроу, и эта катастрофа произвела значительное измѣненіе во взглядахъ и образѣ дѣйствія Бертая Тримена. Въ смѣшеніи партій и политическихъ мнѣній, которое послѣдовало за изданіемъ билля о Реформѣ лорда Грея, была сдѣлана попытка управлять страною, посредствомъ выраженія отвлеченныхъ принциповъ. Тогда входило въ моду называть это либерализмомъ и казалось это единственнымъ доступомъ къ общественной дѣятельности. Бертай Трименъ чванился тѣмъ, что подмѣчаетъ духъ времени и усвоилъ себѣ либеральныя убѣжденія съ юношескимъ жаромъ, который иногда принимается за энтузіазмъ, но на самомъ дѣлѣ просто пылкость воображенія, и не выдерживаетъ опыта въ дѣйствительной жизни. Въ Кембриджѣ Бертай Трименъ былъ сперва единственнымъ ученикомъ Бентама, правила котораго онъ былъ готовъ довести до ихъ крайнихъ послѣдствій, но какъ человѣкъ съ энергіею и владѣлецъ хорошаго имѣнія, онъ вскорѣ нашелъ послѣдователей; сочувствіе молодежи быстро и даже, при извѣстномъ оригинальномъ направленіи, въ высшей степени заразительно. Когда Бертай Трименъ вышелъ изъ университета, то нашелъ въ разнородныхъ элементахъ лондонскаго Союза многихъ изъ своихъ прежнихъ товарищей по школѣ и по коллегіи. Изъ нихъ и новаго свѣта, куда онъ былъ введенъ, онъ съ наслажденіемъ составлялъ партіи и воображаемые кабинеты министровъ. Его братъ Августусъ, моложе его только годомъ и предназначенный для карьеры дипломата, былъ ему полезнымъ помощникомъ въ этихъ предпріятіяхъ и находился въ числѣ гостей, которые привѣтствовали Эндиміона, когда онъ, согласно приглашенію, явился въ Гросвенорскую улицу. Другіе три гостя были Гортензіусъ, коноводъ партіи и Тренчардъ.

Обѣдъ былъ изысканный. Бертай Трименъ соединялъ въ себѣ сибарита и практическаго мудреца. Онъ находилъ тайное наслажденіе изумлять или смущать суроваго собрата республиканца роскошью фамильнаго сервиза или утонченною выдержкою его прислуги. Въ этотъ день лицо, на которое слѣдовало произвести впечатлѣніе, былъ Эндиміонъ. Хозяинъ, согласно своей роли перваго министра, обращался къ товарищамъ съ вопросами, которые по преимуществу были ихъ собственные, и выслушавъ ихъ замѣчанія, продолжалъ или дополнялъ обсужденіе предмета съ соотвѣтствующимъ искуствомъ, хотя немного свысока и, какъ показалось Эндиміону, немного напыщенно. Что болѣе всего забавляло его въ этомъ собраніи молодыхъ людей, это было ихъ подражаніе политическимъ дѣятелямъ. Свобода ихъ сужденій о другихъ только могла равняться ихъ довѣрію къ самимъ себѣ. Эндиміонъ говорилъ только когда его вызывали на это. Онъ случайно отвѣтилъ на одно изъ замѣчаній,, съ которыми отъ времени до времени при изысканной вѣжливости, обращался къ нему хозяинъ, что держаться одного направленія считаетъ недостаткомъ патріотизма. Бертай Трименъ мгновенно выпрямился и возразилъ съ глубоко значащей улыбкой, что «филантропію онъ понимаетъ, но патріотизмъ, долженъ сознаться, что уразумѣть не въ состояніи». И затѣмъ онъ сказалъ рѣчь на эту тему, которую можно бы держать въ Союзѣ и въ которой сообщилъ изумленному Эндиміону, что патріотизмъ ложное понятіе, совершенно противное основамъ новѣйшей философіи. Такъ какъ всѣ присутствующіе, болѣе или менѣе, были проникнуты тѣми же ученіями, то не могло возникнуть спора. Эндиміонъ скромно хранилъ молчаніе и Августу съ — братъ Бертая Тримена — который сидѣлъ возлѣ Эндиміона и въ своемъ обращеніи былъ такъ же симпатиченъ, какъ его братъ былъ повелителенъ, прошепталъ ласковымъ голосомъ, что это вполнѣ справедливо и что понятіе, «патріотизмъ» всѣми отброшено, кромѣ нѣсколькихъ старомодныхъ людей, привязанныхъ къ суевѣрнымъ фразамъ. Гортензіусъ, повидимому единственный изъ общества, который осмѣливался не уступать въ разговорѣ Бертаю Тримену и успѣлъ уже изумить Эндиміона чрезвычайною несостоятельностью, какъ показалось этому неопытному юношѣ, своихъ взглядовъ и соціальныхъ, и политическихъ, неоднократно изобличалъ склонность перейти къ болѣе легкимъ предметамъ разговора по части женскаго пола, или даже азартной игры; но хозяинъ смотрѣлъ сурово и очевидно рѣшилъ въ умѣ, что разговоръ на этотъ день будетъ соотвѣтствовать выраженію его лица. Послѣ обѣда возвратились въ библіотеку и почти всѣ стали курить, однако Бертай Трименъ, пригласивъ Эндиміона сѣсть возлѣ него на диванѣ, въ одномъ изъ дальнихъ угловъ, обратился къ нему съ словами:

— Вы вѣроятно собираетесь поступить въ Парламентъ?

— Право не знаю, отвѣтилъ нѣсколько удивленный Эндиміонъ: — я не думалъ объ этомъ и не достигъ еще такихълѣтъ.

— Нельзя поступить въ Парламентъ достаточно рано, сказалъ Бертай Трименъ: — я разсчитываю поступить въ эту сессію. Откроется одна вакансія, по прошенію, и я принялъ мѣры, чтобы получить ее.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказалъ Эндиміонъ. — Мой отецъ засѣдалъ въ Парламентѣ и дѣдъ мой тоже, но я, признаться, не вижу, какъ мнѣ попасть туда.

— Вы должны примкнуть къ какой-нибудь партіи, отвѣтилъ Бертай Трименъ: — и тогда скоро попадете, а такъ какъ вы молоды, то вамъ надо примкнуть къ партіи будущаго. Странѣ надоѣли настоящіе дѣятели, которые не имѣютъ философской точки опоры и потому безпрестанно недоумѣваютъ и непослѣдовательны, страна не долго потерпитъ старыхъ людей, такъ какъ рѣшилась противодѣйствовать движенію ретроградному. Партія будущаго и скораго будущаго имѣетъ свою главную квартиру подъ этимъ кровомъ и я съ удовольствіемъ увидѣлъ бы васъ въ числѣ ея членовъ.

— Вы очень добры, тихо сказалъ Эндиміонъ.

— Да, я вижу въ васъ качества, потребныя для общественнаго дѣла; эти качества могутъ быть обращены на большую пользу. Я долженъ ввести васъ въ Парламентъ, какъ скоро вы достигнете узаконенныхъ лѣтъ, задумчиво продолжалъ Бертай Трименъ. — Смерть короля очень не кстати. Проживи онъ еще, года два, я видѣлъ бы для себя доступъ къ полудюжинѣ мѣстъ и могъ бы устроиться съ лордомъ Дургамомъ.

— Это очень жаль, замѣтилъ Эндиміонъ.

— Что вы думаете о Гортензіусѣ? спросилъ Бертай Трименъ.

— Я думаю, что онъ самый блистательный ораторъ, какого я знаю, сказалъ Эндиміонъ. — Я никогда еще не встрѣчалъ его въ частномъ домѣ; онъ говоритъ хорошо.

— У него выдержки нѣтъ, замѣтилъ Бертай Трименъ. — Онъ долженъ быть моимъ Лордомъ Канцлеромъ, но въ немъ сказывается легкомысліе, а это жаль. Людямъ, предназначеннымъ для высокихъ должностей, надо остерегаться шутокъ.

— Я думаю это оружіе опасное.

— Всѣ юристы склонны къ распущенности въ молодыя лѣта, но государство, которое на островѣ, подверженномъ туманамъ и заключаетъ въ себѣ могущественное среднее сословіе, требуетъ степенныхъ государственныхъ людей. Я приписываю большую долю безсмыслицы, которую называютъ консервативною реакціею, серіозность Пиля. Самый подходящій министръ для Англіи въ настоящее время былъ бы Питтъ. Крайняя молодость подаетъ странѣ надежды, а при величавомъ обращеніи надежды вскорѣ облекаются въ образъ довѣрія.

— А! тихо отозвался Эндиміонъ.

— Я хотѣлъ было пригласить сегодня Джоета. Его способности не подлежатъ сомнѣнію, но онъ не практикъ. Напримѣръ, я самъ дукаю, что наше колоніальное государство ошибка и что мы должны бы избавиться отъ этого бремени такъ быстро, какъ только совмѣстно съ достоинствомъ націи; но будь Джоетъ завтра въ Нижней Палатѣ, онъ не удовольствовался бы ничѣмъ, кромѣ всецѣлаго и немедленнаго упраздненія государственнаго строя съ предварительнымъ обличеніемъ въ безумствѣ нашихъ предковъ, которые создали его. Джоетъ не щадитъ ничьего самолюбія.

— Я знаю его очень хорошо, сказалъ Эндиміонъ: — мы служимъ въ одномъ департаментѣ. Онъ не уступчивъ.

— Да, задумчиво сказалъ Бертай Трименъ: — если бы мнѣ предстояло образовать министерство, едва ли бы я могъ предложить ему вступить въ него, и затѣмъ онъ прибавилъ быстро: — вотъ съ кѣмъ вамъ надо сблизиться, это съ моимъ братомъ Августусомъ — мистеромъ Трименомъ Бертаемъ. Никто такъ не знакомъ съ иностранной политикой, какъ онъ; это человѣкъ вполнѣ знающій свѣтъ.

Глава XXXVIII.

Когда Парламентъ снова собрался въ февралѣ, семейство Невшатель переселилось изъ замка Гено въ свой лондонскій домъ на Портлендской площади. Мистрисъ Невшатель была очень опечалена, что оставляетъ свой деревенскій домъ, который, не взирая на его мучительное великолѣпіе, все-таки сохранялъ нѣкоторые искупающіе виды невинности въ образѣ цвѣтовъ и зеленыхъ аллей. Адріана вздыхала о разнородныхъ и обидныхъ западняхъ и ловушкахъ, которыя ожидали ее и даже составила въ высшей степени удобоисполнимый и умный планъ, при которомъ ея родители могли бы поселиться въ городѣ, тогда какъ Майра и она сама, оставались въ деревнѣ: но Майра разрушила планъ такъ быстро, какъ смахнула бы муху, и Адріана, уступивъ, обняла ее со слезами на глазахъ.

Домъ Невшателя на Портлендской площади былъ одинъ изъ самыхъ аристократическихъ въ этой красивой части города, и заключалъ въ себѣ все очарованіе и удобства, какія могутъ доставить богатство и вкусъ. Майра, которая, подобно брату, имѣла очень хорошую память, находила очень занимательнымъ припоминать по возможности подробно и точно свою прежнюю жизнь въ Лондонѣ. Конечно, она тогда была ребенкомъ, но ей часто дозволялось быть въ блестящихъ гостиныхъ, почему она могла дѣлать наблюденія, которыя рѣдко встрѣчаются въ такомъ юномъ возрастѣ. Ея воспоминанія, однако, были не такъ плодотворны, какъ она желала бы, и послѣ тщательнаго обзора ея прошедшаго, она была изумлена открытіемъ, что въ эти ранніе годы, она повидимому, исключительно была поглощена собою и Эндиміономъ. Гилльская улица и Вимбледонъ, и вся ихъ разнообразная жизнь, представлялись, какъ туманныя картины. Ничего опредѣленнаго она не могла выяснить для руководства въ настоящемъ. Прошедшее казалось видѣніемъ красивыхъ нарядовъ, богатыхъ экипажей и безконечнаго снисхожденія. За то все, что случилось послѣ ихъ паденія, было ясно и полно значенія, точно будто несчастіе научило Майру чувствовать и мыслить.

Сорокъ лѣтъ назадъ, большіе капиталисты не имѣли еще того высокаго, можно сказать, преобладающаго положенія въ обществѣ, какое занимаютъ теперь, но Невшатели составляли исключеніе изъ общаго правила. Это было семейство, которое владѣло не однимъ искуствомъ накоплять деньги, но также умѣніемъ тратить ихъ со вкусомъ и щедростью — чрезвычайно рѣдкое соединеніе качествъ. Ихъ большое богатство, политическое вліяніе, высокая честность и свѣтское образованіе способствовали къ тому, что домъ ихъ былъ не только роскошнымъ, но и пріятнымъ и занимательнымъ, почему они и пользовались большимъ вѣсомъ въ обществѣ. Сперва важныя дамы ихъ политической партіи навѣстили ихъ въ видѣ дани снисходительной признательности за общественную поддержку, оказанную ихъ сыновьямъ и мужьямъ, но вскорѣ эти дамы увидѣли, что любезное нисхожденіе съ ихъ Олимпійскихъ высотъ, невполнѣ соотвѣтствовало той жертвѣ или одолженію, какое имѣлось въ виду. Онѣ нашли хозяекъ не менѣе изысканными, чѣмъ были онѣ сами и обстановка их, ъ была несравненно великолѣпнѣе. Вскорѣ не однѣ жены посланниковъ и министровъ встрѣчались на деревенскихъ праздникахъ въ Гено или на балахъ, парадныхъ обѣдахъ и концертахъ на Портлендской площади, но все измѣнчивое и причудливое царство моды положило оружіе, какъ врасплохъ завоеванная земля. Навѣщать Невшателей стало модой, всѣ испрашивали доступа въ ихъ домъ и многіе просили напрасно.

Хотя былъ еще только февраль, свѣтъ, приходилъ въ движеніе и друзей уже принимали жены министровъ, положеніе которыхъ въ свѣтѣ на столько было твердо, чтобы отважиться на подобный шагъ. Невшателю особенно нравился этотъ видъ общества.

— Я не перевариваю баловъ, говаривалъ онъ: — но люблю министерскіе пріемы. Есть случай для умнаго разговора и возможность сдѣлать дѣло. Мнѣ пріятно вести бесѣду съ посланниками послѣ обѣда. Къ тому же встрѣчаешься съ предводителями оппозиціи. Такъ какъ приглашаетъ не министръ, но жена его, то каждый можетъ пріѣхать, не опасаясь компрометировать себя. Майра не измѣняла своему первоначальному рѣшенію не показываться въ обществѣ, пока была въ траурѣ; она настойчиво отклоняла всѣ убѣжденія своихъ друзей, ѣздить съ ними на эти собранія. Мистрисъ Невшатель всегда желала, чтобы Майра замѣняла ее, и только по настоянію послѣдней, сопровождала родителей Адріаны. Между тѣмъ Майра видѣлась часто съ Эндиміономъ, Его всегда видѣли охотно въ домѣ и сестру онъ могъ навѣщать въ каждую свободную минуту, чтобы вволю наговориться съ нею въ ея хорошенькой комнатѣ. Иногда, они выходили вмѣстѣ погулять, иногда отправлялись на выставку, которую всѣ смотрѣли. Адріана почти такъ же подружилась съ Эндиміономъ, какъ съ сестрою его, и все семейство становилось для него, мало-по-малу, какъ бы роднымъ. Въ разговорахъ съ Эндиміономъ, Майра часто слышала о полковникѣ Альбертѣ — онъ былъ герой ея брата — но видѣла она полковника рѣдко. Она знала отъ брата и по нѣкоторымъ случайнымъ словамъ Невшателя, что банкиръ продолжалъ видѣться съ полковникомъ Альбертомъ, и часто, но переселеніе изъ замка Гено въ Лондонъ произвело измѣненіе въ ихъ способѣ сообщенія. Дѣла дѣлались въ Бишопсгетской улицѣ и не соединялись болѣе съ пріятною поѣздкою верхомъ въ Эссекскій лѣсъ. Полковникъ Альбертъ неоднократно обѣдалъ на Портлендской площади, но при случайныхъ и разнокалиберныхъ собраніяхъ. Майра замѣтила, что его никогда не приглашали въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ могъ встрѣтиться съ важными лицами, посѣщавшими знаменитые банкеты Невшателя. А почему такъ? Обращеніе его было изысканно и въ немъ все изобличало человѣка, привыкшаго къ почету. Неодолимое женское любопытство побудило ее однажды закинуть словцо Невшателю на этотъ счетъ, но очень ловко и осторожно.

— Нѣтъ, отвѣтилъ Невшатель съ смѣющимися глазами, такъ какъ видѣлъ насквозь скрытую мысль каждаго, хотя его собственное обращеніе было просто до наивности: — я не говорилъ, что полковникъ Альбертъ будетъ обѣдать у насъ въ среду; я просилъ его къ намъ въ воскресенье. Въ среду у меня будетъ первый министръ и нѣкоторые изъ товарищей. Я настоятельно просилъ бы васъ, мисъ Феррарсъ обѣдать за столомъ. Вы увидите лорда Рогемптона; всѣ дамы восхищаются имъ и онъ восхищается всѣми дамами. Неудобно приглашать полковника Альберта видѣться съ такимъ обществомъ, хотя можетъ быть, прибавилъ Невшатель съ веселою улыбкою: — настанетъ время, когда эти люди будутъ приглашены видѣться съ нимъ. Какъ знать, мисъ Феррарсъ? Колесо фортуны имѣетъ иногда странные обороты.

— Кто же полковникъ Альбертъ? рѣшительно спросила Майра.

— Полковникъ Альбертъ есть полковникъ Альбертъ и ничего болѣе, насколько мнѣ извѣстно, возразилъ Невшатель. — Онъ привезъ кредитивъ на мой домъ, съ этимъ именемъ, и я съ удовольствіемъ исполняю его требованія на упомянутую сумму, а такъ какъ онъ иностранецъ, то считаю вѣжливымъ и внимательнымъ приглашать его иногда къ обѣду.

Мисъ Феррарсъ своихъ разспросовъ не продолжала; она достаточно изучила характеръ Невшателя, чтобы понять, что онъ не намѣренъ удовлетворять ея любопытство.

Парадный обѣдъ Невшателей для перваго министра и важнѣйшихъ посланниковъ съ ихъ жепами, нѣкоторыхъ изъ товарищей министра, на столько людей свѣтскихъ, чтобы ихъ можно было пригласить, и герцоговъ и герцогинь и другихъ небесныхъ созданій, поддерживавшихъ министерство, былъ первымъ событіемъ сезона. На столѣ красовались рѣдкіе цвѣты, еще болѣе рѣдкій фарфоръ и драгоцѣнные канделабры изящной работы, сверкающіе огнями; золотой сервизъ былъ менѣе замѣчателенъ, чѣмъ нѣжныя издѣлія, приготовленныя и украшенныя для какой-нибудь Дюбарри или Маріи Антуанеты, и нашедшія теперь мирную пристань въ странѣ, чистота и порядокъ которой вошли въ пословицу. И самъ Невшатель представлялъ но менѣе замѣчательное зрѣлище, когда сидѣлъ, у этого стола между звѣздами и лентами, безъ чванства и безъ лишней приниженности разговаривая съ важными дамами, которыя сидѣли по обѣ его стороны, точно будто онъ не имѣлъ другого дѣла во всю свою жизнь, какъ нашептывать любезности; и ѣлъ онъ изысканныя кушанья, точно это хлѣбъ съ сыромъ, поданный въ деревенской гостиницѣ.

Мистрисъ Невшатель, пожалуй могла составить зрѣлище подъ пару ему. Отчасти изъ уваженія къ хозяевамъ, отчасти потому что въ этотъ вечеръ давался первый балъ, знатныя дамы были въ брильянтахъ и Майра забавлялась, осматривая ихъ ослѣпительныя діадемы и сверкающія, брильянтовыя нитки, тогда какъ ни одного убора не было на граціозной хозяйкѣ, предпочитавшей блистать однимъ своимъ разговоромъ. Такъ какъ Невшатель, только немного дней назадъ, подарилъ женѣ новое брильянтовое ожерелье, то ему было бы извинительно подосадовать на это. Ни чуть не бывало. Онъ только пожалъ плечами и сказалъ племяннику:

— Твоя тетка, должно быть, понимаетъ, что я даю ей брильянты изъ любви къ ней, а не изъ чванства, потому что никогда не доставляетъ мнѣ удовольствія видѣть ихъ на ней.

Единственное украшеніе на Адріанѣ былъ цвѣтокъ ятрышника, только въ это утро доставленный изъ Гено. Точно такой же она дала Майрѣ.

Одна дама особенно привлекла вниманіе Майры, заинтересованной всѣмъ, что видѣла. Эта дама была очевидно особа важная, такъ какъ сидѣла между посланникомъ и кавалеромъ ордена Подвязки, которые взапуски оказывали ей уваженіе. Они ловили ея каждое слово и казались въ восторгѣ отъ всего, что бы она ни сказала. Не красавица, въ строгомъ смыслѣ слова, она имѣла выраженіе пріятное и оживленное, которое очень было привлекательно; въ ея глазахъ сверкала лѣтняя молнія и съ улыбкой, точно освѣщавшей все ея лицо, появлялась граціозная ямочка. Она была очень молода, не старѣе Майры. Въ особенности она отличалась гармоніею во всемъ ея существѣ; ея стройный станъ, бѣлыя точно изваянныя плечи, хорошенькіе зубы и миніатюрныя ноги и руки какъ будто сливались и шли къ мягкой живости ея плѣнительнаго взора.

— Леди Монтфортъ авантажна сегодня, сказалъ Майрѣ сосѣдъ.

— Такъ это леди Монтфортъ? Знаете ли, я вижу ее въ первый разъ.

— Да, это знаменитая Беренгарія, царица общества и геній вигизма.

Вечеромъ знатная дама, славившаяся самымъ лучшимъ голосомъ въ обществѣ, удостоила показать блистательный образчикъ своего замѣчательнаго искуства, и тогда Адріана согласилась спѣть для добрыхъ друзей одинъ романсъ «только одинъ» и то съ услрвіемъ, чтобы ей аккомпанировала Майра. У Адріаны былъ пріятный и нѣжный голосъ, отлично выработанный; она была бы болѣе чѣмъ очаровательна, если бы сколько-нибудь интересовалась тѣмъ, что дѣлаетъ сама или повѣрила на минуту, что можетъ интересовать другихъ. Когда она кончила, къ роялю подошелъ господинъ, который обратился къ ней съ выраженіемъ сочувствія и почтительной похвалы. Майра узнала кавалера Подвязки, который сидѣлъ возлѣ леди Монтфортъ. Онъ былъ среднихъ лѣтъ, высокаго роста и величественнаго вида, и голосъ его звучалъ почти такъ же музыкально, какъ только что раздававшіеся звуки, которые плѣнили всѣхъ. Наружность его была выразительна, лобъ чисто олимпійскій, по нижняя часть лица изобличала, не слабость, а гибкость, и ротъ былъ немного чувственъ. Его обращеніе было въ одно и тоже время плѣнительно, естественно и удивительно просто; онъ какъ будто вполнѣ отдавалъ все свое сочувствіе тому, съ кѣмъ говорилъ.

— Но я не былъ никогда въ Гено, сказалъ онъ, продолжая разговоръ: — и потому не могъ слышать соловьевъ. Я радъ, что вы привезли одного въ городъ.

— Соловьи исчезаютъ въ іюнѣ, сказала мисъ Феррарсъ: — и такъ время ихъ будетъ коротко.

— А куда они перелетаютъ? спросилъ господинъ.

— Это тайна, сказала Майра: — спросите мисъ Невшатель.

— Да она говорить не хочетъ, возразилъ господинъ, и дѣйствительно мисъ Невшатель почти не раскрывала рта, хотя онъ часто обращался къ ней.

— Скажите вашу тайну, Адріана, попыталась мисъ Феррарсъ втянуть ее въ разговоръ.

— Адріана, вскричалъ собесѣдникъ: — какое прелестное имя! Съ этимъ цвѣткомъ, мисъ, вы настоящая невѣста города Венеціи.

— О! нѣтъ, вскричала Майра: — невѣстой Венеціи былъ бурный океанъ.

— А венеціанское ли у васъ имя? спросилъ господинъ.

Настала минута молчанія и затѣмъ мисъ Невшатель прошептала съ усиліемъ:

— У нея очень хорошенькое имя. Ее зовутъ Майрой.

— Она повидимому заслуживаетъ его, замѣтилъ господинъ.

— Итакъ вамъ нравится пѣніе моей дочери, сказалъ Невшатель, подходя къ нимъ. — Она не любитъ пѣть въ обществѣ, но она добрая дѣвушка и всегда споетъ мнѣ, когда я возвращаюсь домой, послѣ дѣлъ.

— Счастливецъ! сказалъ господинъ: — желалъ бы я чтобы кто-нибудь пѣлъ мнѣ, когда я возвращаюсь домой, послѣ дѣлъ.

— Женитесь, милордъ, посовѣтовалъ банкиръ: — и заручитесь женою, которая будетъ для васъ пѣть. Не такъ ли, мисъ Феррарсъ? Кстати, я долженъ познакомить васъ съ… лордомъ Рогемптономъ.

Глава XXXIX.

Лордъ Рогемптонъ былъ самый сильный изъ членовъ министерства, за исключеніемъ, разумѣется, перваго министра. Онъ былъ тотъ человѣкъ, на энергію и гибкость характера котораго полагались, чтобы во всѣхъ ихъ совѣтахъ не оказывалось недостатка въ отвагѣ, умѣренной ловкою, осторожностью. Лордъ Рогемптонъ, хотя англичанинъ, былъ ирландскій перъ и твердо вознамѣрился остаться имъ, такъ какъ вполнѣ оцѣнилъ положеніе, соединявшее общественное отличіе съ властью члена въ Нижней Палатѣ. Онъ былъ очень честолюбивъ и, какъ полагали, человѣкъ суетный, даже безсовѣстный, по мнѣнію иныхъ, а между тѣмъ въ. немъ было много романическаго. Большой любимецъ общества, особенно прекраснаго пола, онъ внезапно, уже не въ первой молодости, женился на красавицѣ, безъ состоянія, не принадлежавшей къ волшебному кругу, въ которомъ вращался. Бракъ вышелъ удаченъ. Лордъ Рогемптонъ имѣлъ пріятный характеръ, и хотя говорили, что у него нѣтъ сердца, онъ былъ надѣленъ плѣнительною нѣжностью по-крайней-мѣрѣ въ обращеніи, которая въ одно и тоже время очаровывала и привлекала. Онъ вдовѣлъ два года. Свѣтъ рѣшилъ, что ему надо жениться опять, и въ этотъ разъ сдѣлать партію для него приличную. Въ придачу ко многимъ похвальнымъ качествамъ, онъ пользовался теперь неоцѣненною репутаціею хорошаго мужа, чего прежде не предполагалъ въ немъ никто.

Беренгарія, графиня Монтфортъ была въ большой дружбѣ съ лордомъ Рогемптономъ. Она обыкновенно говорила о себѣ, что она «послѣдняяизъ его побѣдъ», и хотя лордъ Рогемптопъ проникалъ характеры и цѣли съ перваго взгляда и былъ слишкомъ прозорливъ, чтобы дать обмануть себя, даже самъ желая этого, онъ поддавался блистательной иллюзіи скорѣе удовлетворяя свой вкусъ, чѣмъ тщеславіе, и отвѣчалъ леди

Монтфортъ полушутливо, полусеріозно, съ видомъ польщеннымъ и преданнымъ. Лордъ Рогемптопъ наслѣдовалъ большое помѣстье и почти безъ перерыва занималъ офиціальныя должности, такъ какъ прошелъ служебную школу при Персивалѣ и Ливерпулѣ, и какъ-разъ во-время перемѣнилъ партію, чтобы сдѣлаться членомъ кабинета въ 1831. Однако, со всѣми этими преимуществами, отъ того ли, что онъ всегда былъ расточителенъ и велъ такой образъ жизни, или отъ того, что онъ упускалъ изъ вида собственныя дѣла, что почти неизмѣнно связано съ поглощающими обязанностями политическаго дѣятеля, но дѣла его всегда были немного запутаны и леди Монтфортъ, желавшая возвести его на верхъ славы, вознамѣрилась женить его на богатой невѣстѣ. Послѣ долгихъ наблюденій и тщательныхъ изслѣдованій, а затѣмъ продолжительнаго размышленія, дѣвушка, на которой остановился ея выборъ, оказалась мисъ Невшатель. Леди Монтфортъ и заставила лорда Рогемптона пройти на другой конецъ залы и заговорить съ Адріаною послѣ ея пѣнія.

«Онъ не молодъ», разсуждала сама съ собою леди Монтфортъ: «но душа и обращеніе его молоды, а въ этомъ все. Я встрѣчаю каждый день молодыхъ людей, которые не имѣютъ данныхъ, чтобы нравиться, которые не умѣютъ ни чувствовать, ни думать, ни разговаривать. Къ тому онъ человѣкъ извѣстный, могущественный, аристократъ и знаетъ, какъ вести рѣчь съ дамами. Все это должно подѣйствовать на дочь банкира, которая, разумѣется, до смерти желаетъ сдѣлаться знатною дамою. Дѣло подходящее. Пусть онъ не молодъ, а все-таки неодолимо плѣнителенъ. Отцу также это будетъ пріятно. Онъ шепнулъ мнѣ по секрету, что желаетъ видѣть Рогемптона первымъ министромъ; онъ и будетъ имъ, если состоится этотъ бракъ».

Планъ, составленный плодовитымъ, всегда находчивымъ умомъ, веденъ былъ искусно, и на удачное исполненіе его разсчитывали съ увѣренностью. Удивительно какъ ловко сводилось семейство Невшателей съ лордомъ Рогемптономъ. Властелинъ и повелитель Беренгаріи былъ въ деревнѣ и утверждалъ, что не уѣдетъ оттуда; но это вовсе не мѣшало ей давать очаровательные маленькіе обѣды и соединять у себя избранныхъ гостей по вечерамъ, когда не собирались въ этой ужасной Нижней Палатѣ, и лордъ Рогемптопъ могъ быть въ числѣ ихъ. Въ большей части случаевъ, преимущественно въ послѣднемъ, леди Монтфортъ жить не могла безъ дорогой Адріаны. Невшатель, немного посвященный въ заговоръ, по-крайней-мѣрѣ, улыбавшійся, когда Беренгарія намекала на свои планы, не мало способствовалъ къ ихъ успѣху. Онъ почти не давалъ ни одного изъ своихъ знаменитыхъ пировъ, не пригласивъ лорда Рогемптона; и странно было то, что лордъ Рэгемитонъ, который слылъ несговорчивымъ на этотъ счетъ, всегда принималъ приглашеніе. Вѣнецъ всему, однако, былъ парадный обѣдъ, которымъ лордъ Рогемптопъ открылъ свой домъ, въ первый разъ послѣ вдовства, и принялъ Невшателей съ роскошью, не уступавшей ихъ пирамъ. Это обстоятельство было большимъ торжествомъ для леди Монтфортъ, которая считала уже конецъ близкимъ.

— Жизнь коротка, говорила она лорду Рогемптону въ этотъ вечеръ, — Почему не рѣшить этого сегодня?

— Вы знаете, возразилъ лордъ Рогемптонъ: — что я не люблю ничего поспѣшнаго. Къ тому же, съ какой стати цитадели сдаваться, когда, я едва проникъ за первую параллель.

— О! это старомодная тактика, вскричала леди Монтфортъ.

— Да вѣдь я и самъ человѣкъ старомодный.

— Полноте шутить. Я желаю, чтобы все было рѣшено до Пасхи. Тогда мнѣ надо ѣхать къ моему властелину и повелителю, даже ранѣе; а мнѣ такъ хотѣлось бы видѣть это устроеннымъ, прежде чѣмъ мы разстанемся.

— Отчего Монтфортъ не ѣдетъ сюда? спросилъ лордъ Рогемптонъ. — Онъ нуженъ здѣсь.

— Напрасно и говорить объ этомъ, слегка вздохнувъ, сказала леди Монтфортъ. — Онъ не пріѣдетъ. Наше общество для него скучно, а онъ хочетъ веселиться. Я пишу ему каждый день, иногда два раза въ день, и провожу жизнь въ томъ, чтобы собирать для него то, что его интересуетъ. Я не разставалась бы съ нимъ никогда, только бы я была увѣрена, что не наскучу ему; теперь же онъ думаетъ — по-крайней-мѣрѣ, такъ сказалъ мнѣ однажды — что никогда не скучалъ въ моемъ обществѣ ни минуты.

— Какъ онъ можетъ веселиться въ деревнѣ? сказалъ лордъ Рогемптонъ. — Теперь нѣтъ охоты и нельзя же человѣку все читать французскіе романы.

— Я посылаю ему людей занимательныхъ, сказала Беренгарія. — Это трудно устраивать, потому что онъ не терпитъ прихлебателей. Онъ неправъ въ этомъ, я знаю многихъ, которые очень забавны. Въ настоящее время у него Триби, что и прекрасно. Триби все противорѣчивъ ему, и такъ же ученъ, какъ приличенъ въ обращеніи. Онъ сообщаетъ Монтфорту послѣднія свѣдѣнія о солнцѣ и Вайтѣ. Я желала бы отправить къ нему этого извѣстнаго путешественника по Африкѣ, но трудно просить незнакомаго ѣхать гостемъ. Я хотѣла… чтобы Триби взялъ его съ собою, но тотъ отказался. Мужчины такіе эгоисты. Триби могъ оставить его тамъ и путешественникъ въ недѣлю разсказалъ бы все, что видѣлъ, и все, что мужъ могъ бы пожелать еще. Онъ не выноситъ Триби болѣе двухъ дней, и Триби не выноситъ его долѣе, потому они и друзья.

— Это твердая основа соглашенія, сказалъ лордъ Рогемптонъ. — Я думаю, отсутствіе часто сильное подспорье очарованія.

— Однако, вернемтесь къ нашему предмету, продолжала леди Монтфортъ. — Вы теперь видите, почему я такъ нетерпѣливо жду завершенія нашего цѣла. Кажется, оно созрѣло?

— Почему вамъ кажется? спросилъ лордъ Рогемптонъ.

— Она должно быть влюблена въ васъ.

— Говорила она вамъ это?

— Нѣтъ, но смотритъ влюбленной.

— Она никогда не высказывала мнѣ этого, возразилъ лордъ Рогемптонъ.

— А вы говорили?

— Конечно, нѣтъ, сказалъ собесѣдникъ. — Мнѣ нравится семейство — всѣ нравятся. Особенно я люблю Невшателя. Я люблю его домъ и образъ жизни. Всегда у него встрѣтишь пріятныхъ людей, всегда услышишь послѣднее, что было сдѣлано или сказано, по всему свѣту. Въ такомъ домѣ, можешь быть увѣренъ, что не соскучишься.

— Вы описали совершенство, сказала леди Монтфортъ: — и этотъ домъ ожидаетъ васъ. — Право, не знаю, возразилъ лордъ Рогемптонъ. — Быть можетъ, мнѣ все пріѣлось, быть можетъ, я и такъ доволенъ; порой быть удостоеннымъ вниманія леди Монтфортъ, удовлетворитъ хоть кого.

— Ну, это любезно, но это не идетъ къ дѣлу, милордъ. Вы можете разсчитывать на мою преданность, даже когда будете женаты, но я хочу видѣть васъ на вершинѣ, чтобы въ «случаѣ чего, не могло быть сомнѣнія, кто долженъ стать во главѣ націи.

Глава XL.

Собраніе Парламента заставило Вольдершера вернуться въ Англію и принесло жизнь и удовольствіе нашимъ друзьямъ въ Варвикской улицѣ. Вольдершеръ не занялъ своего мѣста въ Нижней Палатѣ въ осеннюю сессію. Послѣ общихъ выборовъ онъ уѣхалъ за границу съ лордомъ Бомарисомъ, молодымъ вельможей, который возилъ ихъ въ Дерби и они видѣли и дѣлали много странныхъ вещей. Во время всѣхъ этихъ странствованій, однако, Вольдершеръ поддерживалъ постоянную переписку съ Имогеной, иногда присылая книгу, которую она должна была не только прочесть, но и доказать это, препроводивъ къ нему критику объ ея содержаніи.

Эндиміонъ очень обрадовался свиданію съ Вольдершеромъ и разсказалъ ему о короткости съ полковникомъ Альбертомъ и всѣ подробности о баронѣ. Вольдершера очень интересовали эти подробности и условились найти случай познакомить полковника съ Вольдершеромъ.

Этого, однако, было не легко достигнуть, потому что Вольдершеръ непремѣнно хотѣлъ, чтобы это сдѣлалось не формально, а такъ какъ полковникъ держалъ себя очень сдержанно, а у Эндиміона не было пріемной комнаты, прошло нѣсколько недѣль, а Вольдершеръ все еще не зналъ лично полковника Альберта, только иногда видѣлъ, какъ онъ садился на лошадь.

Между тѣмъ жизнь въ Варвикской улицѣ, то есть семейства Родни, приняла, повидимому, свое пріятное, и можетъ быть мы имѣемъ право сказать, свое нормальное положеніе. Они ѣздили въ театръ три раза въ недѣлю, куда къ нимъ присоединялись Вольдершеръ и лордъ Бомарисъ, а часто и оба; потомъ возвращались домой ужинать, потомъ курили, иногда пѣли, а иногда и играли въ вистъ. Иногда былъ только разговоръ, то есть, говорилъ Вольдершеръ, распространяясь о какомъ-нибудь удивительномъ предметѣ, разсказывая историческіе анекдоты, отпуская блестящіе парадоксы и удачныя фразы. Всѣ слушали съ интересомъ, даже тѣ, которые понимали его. Въ разговорѣ онъ болѣе всего обращался къ Бомарису, умъ котораго образовывалъ такъ же, какъ и Имогены. Бомарисъ былъ наслѣдственный вигъ, но еще лично не высказался, и Вольдершеръ стремился къ тому, чтобы преобразовать его не только въ тори, но въ тори стараго закала, настоящаго якобита.

— Не есть ли партія тори, восклицалъ Вольдершеръ: — рядъ людей съ геройскимъ духомъ, прекрасныхъ и готовыхъ на все, постоянно въ авангардѣ и опережающихъ свой вѣкъ? Гоббсъ, и Болингброкъ, Юмъ и Адамсъ Смитъ, Виндгемъ, Кобгенъ, Питтъ и Гренвиль, Каннингъ и Гускиссонъ? развѣ принципы торизма не тѣ народныя права, которыя такіе люди, какъ

Шиппенъ и Гиндкоттонъ бросили въ лицо иноземнаго монарха и его аристократовъ выскочекъ? Развѣ преданіе партіи тори не самое благородное на свѣтѣ? Развѣ они не подавали примѣровъ знаменитаго мученичества, которое открывается именемъ Фалькланда и кончается именемъ Каннинга?

— Я думаю, что все это справедливо, шепнулъ Бомарисъ Сильвіи, которая никогда не слыхала прежде обо всѣхъ этихъ господахъ, по смотрѣла очень пріятно и симпатично.

— Удивительный человѣкъ мистеръ Вольдершеръ, сказалъ Виго Родни: — но я боюсь, что онъ непрактиченъ.

Однажды, вскорѣ послѣ своего возвращенія изъ путешествія, Вольдершеръ отправился завтракать къ своему дядѣ Сидни Вильтону, теперь кабинетному министру, еще не женатому и жившему на Гросвенорскомъ скверѣ. Не смотря на разницу въ ихъ политикѣ, между ними существовала дружелюбная короткость; Вольдершеръ даже былъ любимцемъ дяди, который наслаждался свѣжестью его ума и вполнѣ цѣнилъ блескъ его мыслей и разговора, его оригинальную начитанность и пылкое воображеніе.

— И такъ ты думаешь, что мы останемся всю жизнь, Джорджъ, сказалъ Вильтонъ, взявъ кусокъ поджареннаго хлѣба: — а я этого не думаю.

— Я основываюсь на томъ, сказалъ Вольдершеръ: — что ясно Пиль ничего не можетъ предложить странѣ, а страна не соберется вокругъ оппозиціи. Когда ему не удалось въ 1834, говорили, что не было достаточно времени для реакціи. Ну съ-тѣхъ-поръ прошло около трехъ лѣтъ, во время которыхъ вы сдѣлали все, чтобы оскорбить всѣ предразсудки вашихъ довѣрителей, а между тѣмъ вамъ дали большинство.

— Да, все это очень хорошо, отвѣтилъ Вильтонъ: — но мы либералы, а между тѣмъ у насъ нѣтъ въ рукахъ либеральныхъ благъ; мы партія движенія, а по неволѣ должны стоять неподвижно. Дѣло въ томъ, что всѣ важные вопросы рѣшены. Никто больше не обожжетъ себѣ пальцевъ въ вопросѣ объ ирландской церкви, въ этомъ поколѣніи навѣрно нѣтъ, вѣроятно и ни въ какомъ другомъ; нельзя собрать вмѣстѣ десять человѣкъ ни въ какой части страны, чтобы обсудить хлѣбный законъ; я долженъ признаться, что сожалѣю объ этомъ. Я все держусь моего мнѣнія, что умѣренныя и опредѣленныя пошлины были бы благоразумнымъ учрежденіемъ, но отчаиваюсь, чтобы въ мое время мнѣніе такъ далеко зашло впередъ; а о баллотировкѣ не говорятъ уже и въ Обществѣ Преній. Настоящее министерство, любезный Джорджъ уничтожится отъ бездѣйствія. Я всегда говорилъ кабинету, что они идутъ слишкомъ скоро. Они должны были пріостановить муниципальную реформу, это продержало бы насъ пять лѣтъ. Это была наша единственная опора.

— Я считаю Нижнюю Палату простой прихожей, сказалъ Вольдершеръ. — Я нахожу, что она сдѣлалась совершенно безполезна. Реформа уничтожила ее. Людей нѣтъ и это естественно, потому что довѣрители выбираютъ самихъ себя. Нижняя Палата теперь похожа на мота живущаго своимъ капиталомъ, дѣла дѣлаются и рѣчи говорятся людьми образовавшимися въ старой школѣ. Вліяніе Нижней Палаты главное поддерживается старинными общественными преданіями. Я считаю, что если старшіе сыновья перовъ, теперь депутаты, всѣ примутъ мѣста въ Казначействѣ и выйдутъ изъ Парламента, которой такимъ образомъ перестанетъ быть моднымъ, и не пройдетъ и года, какъ онъ сдѣлается такъ же гнусенъ и презрителенъ, какъ Рёмискій Парламентъ^[9].

— Ну, ты теперь старшій сынъ пера, сказалъ Сидни Вильтонъ, улыбаясь. — Зачѣмъ не подать примѣръ вмѣсто того, чтобы тратить капиталъ отца и свой собственный въ борьбѣ съ развращеннымъ городкомъ?

— Я vox clamantis,^[10] сказалъ Вольдершеръ. — Я не отчаиваюсь, что это сдѣлается. Но я желаю, чтобы это сдѣлали важные люди. Пусть старшій сынъ торійскаго герцога и старшій сынъ герцога вигскаго сдѣлаютъ это въ одинъ день и объяснятъ причину. Если Сексмёндгемъ, напримѣръ, и Герлекстонъ сдѣлаютъ это, тогда все будетъ кончено.

— Напротивъ, сказалъ Вильтонъ: — могу тебѣ сказать, что Сексмёндгемъ будетъ новымъ кабинетнымъ министромъ.

— Выродившаяся земля, воскликнулъ Вольдершеръ. — Ахъ! въ восемнадцатомъ столѣтіи всегда была причина поддерживать политическій геній страны — законную династію.

— Ну, слава Богу, мы осрободились отъ всѣхъ этихъ смутъ, сказалъ Вильтонъ.

— Освободились! Я этого не знаю. Я часто видѣлъ герцога Моденскаго въ нынѣшнемъ году, и старался сколько могъ открыть ему глаза на положеніе дѣлъ.

— Ахъ, ты измѣнникъ! воскликнулъ Вильтонъ: — будь я государственный секретарь, я велѣлъ бы моему дворецкому немедленно арестовать тебя и послалъ бы тебя въ Тоуеръ въ наемной каретѣ; но я только президентъ Комитета и твой дядя и ты спасешься.

— Я думаю, что всѣ благоразумные люди всѣхъ партій согласятся, сказалъ Вольдешеръ: — что прежде чѣмъ пробоватъ республику, лучше дать возможность на успѣхъ законному наслѣднику.

— Я не республиканецъ, сказалъ Вильтонъ: — и думаю, что королева Викторія, особенно если она вступитъ въ благоразумный и счастливый бракъ, не очень должна бояться герцога Моденскаго.

— Онъ все-таки нашъ государь, сказалъ Вольдершеръ. — Я желалъ бы, чтобы онъ самъ лучше это зналъ. Вмѣсто того, чтобы заботиться о возстановленіи своего престола, я вижу, что онъ все боится французскаго вторженія. Я не могъ заставить его понять, что Франція его естественная союзница, и что безъ ея помощи Чарли не возвратитъ своей собственности.

— Ну, если ты восхищаешься претендентами, Джорджъ, я желалъ бы, чтобы ты былъ на моемъ мѣстѣ сегодня утромъ, потому что мнѣ предстоитъ самое непріятное свиданіе.

— Какъ это, милый дядюшка? сказалъ Вольдершеръ тономъ сочувствія, потому что видѣлъ, какъ разстроена физіономія Вильтона.

— Ты знаешь кое-что о моемъ несчастномъ питомцѣ, сказалъ Вильтонъ.

— Я былъ въ школѣ и университетѣ, когда все это случилось, сказалъ Вольдершеръ. — Но я слышалъ, что вы имѣли сношенія съ нимъ.

— Самыя короткія; и это то и составляетъ горечь. Между его матерью, королевой Агриппиной, и мною существовали узы тѣсной дружбы. Въ ея послѣдніе годы, и въ ея великомъ несчастій, она поручила мнѣ быть опекуномъ ея сына. Онъ наслѣдовалъ всю ея красоту и повидимому всю кротость ея характера. Я много положилъ на него трудовъ. Онъ былъ въ Итонѣ и учился тамъ хорошо. Онъ былъ очень популяренъ, никогда въ жизни не обманывался я такъ въ мальчикѣ. Я считалъ его очень послушнымъ и думалъ, что пріобрѣлъ надъ нимъ полное вліяніе. Конечно, это вліяніе было бы употреблено на его пользу. Словомъ, я могу сказать это теперь, я смотрѣлъ на него, какъ на сына, и онъ непремѣнно былъ бы моимъ наслѣдникомъ; а между тѣмъ все это время онъ былъ занятъ политическими интригами, и составлялъ заговоръ противъ нашего государя даже въ моемъ домѣ.

— Какъ это интересно! сказалъ Вольдершеръ.

— Это можетъ быть интересно для тебя; а я знаю во что это мнѣ обошлось. Это чрезвычайно растревожило меня, огорчило, и даже чуть не компрометировало мою честь. Если бы мнѣ пришлось имѣть дѣло не съ такимъ великодушнымъ напальникомъ и настоящимъ честнымъ человѣкомъ, я долженъ былъ бы выйти изъ министерства.

— Какъ это ему удалось? спросилъ Вольдершеръ.

— Ты не можешь себѣ представить выдумокъ и ресурсовъ тайныхъ обществъ въ Европѣ, сказалъ Вильтонъ. — Его рисовальный, фехтовальный, танцовальный учитель, всѣ учителя языковъ, восхищавшіе меня отзывами объ его дарованіяхъ и похвалами о его способностяхъ и прилежаніи, были дѣятельными сообщниками въ возбужденіи событій, которыя могли вызвать европейскую войну. Онъ оставилъ меня, чтобы поѣхать въ гости въ деревню, и я даже получилъ отъ него письмо съ штемпелемъ ближайшаго городка; письма всѣ были приготовлены заранѣе. А я потомъ узналъ, что онъ собралъ войско, высадился на берега, на которыя предъявилъ свои права, былъ побѣжденъ и взятъ въ плѣнъ.

— Я это помню, сказалъ Вольдершеръ. — Я помню, что читалъ объ этомъ съ величайшимъ любопытствомъ.

— Все это было довольно дурно, сказалъ Вильтонъ: — но не въ этомъ мое горе. Я спасъ его отъ смерти, или, по-крайней-мѣрѣ, отъ страшнаго заточенія. Ему позволили уѣхать на слово въ Америку съ тѣмъ, чтобы никогда не возвращаться въ Европу, а съ меня требовали, и по его убѣдительной просьбѣ я согласился поручиться, что условіе будетъ свято исполнено. Не прошло и двухъ лѣтъ, въ которыя онъ существовалъ на мои средства, было покушеніе, ночи успѣшное, убить короля, моего питомца узнали и схватили въ столицѣ. На этотъ разъ его засадили, на всю жизнь въ самую надежную крѣпость въ странѣ; но тайныя общества смѣются надъ правительствами, и хотя онъ вытерпѣлъ продолжительное заточеніе, свѣтъ недавно былъ изумленъ извѣстіемъ о его побѣгѣ. Да; онъ въ Лондонѣ уже довольно давно, хотя скрывался. Ко мнѣ онъ обратился только нѣсколько дней тому назадъ, и только подъ тѣмъ предлогомъ, что какія-то семейныя дѣла нельзя устроить безъ моего одобренія. Я долго не рѣшался принять его. Я чувствую, что мнѣ не слѣдовало его принимать. Но я колебался и не знаю, справедливо ли говорятъ это о женщинахъ, но въ этомъ я увѣренъ вполнѣ, что мужчина колеблющійся погибъ.

— Какъ мнѣ хотѣлось бы присутствовать при этомъ свидаданіи, любезный дядюшка! сказалъ Вольдершеръ.

— А я былъ бы радъ имѣть свидѣтеля, сказалъ Вильтонъ: — по это невозможно. Мнѣ стыдно сказать, какъ это разстроиваетъ меня; ни люди, ни воспоминанія не должны имѣть такого вліянія ни на кого. Сказать тебѣ по правдѣ, я слушалъ твою пріятную болтовню за завтракомъ для развлеченія, а теперь…

Въ эту минуту вошелъ лакей и доложилъ:

— Его королевское высочество, принцъ Флорестанъ.

Вильтонъ, слишкомъ взволнованный, чтобы говорить, сдѣлалъ Вольдершеру знакъ, чтобы онъ удалился, и его племянникъ исчезъ. Когда^, Вольдершеръ спускался съ лѣстницы, онъ посторонился на площадкѣ, чтобы пропустить принца. Тотъ, повидимому, не обратилъ на него вниманія, но когда Вольдершеръ увидалъ лицо посѣтителя, онъ вздрогнулъ.

Глава XLI.

— Я знаю, серъ, что вы предубѣждены противъ меня, сказалъ принцъ Флорестанъ, поклонившись Вильтону съ какимъ-то надменнымъ смиреніемъ: — и поэтому я тѣмъ болѣе цѣню ваше снисходительное согласіе принять меня.

— Я не имѣю желанія упоминать о прошломъ, сказалъ Вильтонъ нѣсколько сурово. — Вы упомянули въ вашемъ письмѣ, что мое содѣйствіе было необходимо для вашихъ частныхъ дѣлъ, которыхъ когда-то я былъ попечителемъ, и поэтому я счелъ своей обязанностью исполнить вашу просьбу. Я желаю, чтобы наши сношенія ограничились этимъ дѣломъ.

— Такъ и будетъ въ строгомъ смыслѣ, сказалъ принцъ: — вы можетъ быть помните, серъ, что въ тотъ несчастный періодъ, когда мы были лишены нашего престола, на имя королевы Агриппины въ государственныхъ фондахъ значилась значительная сумма. Это была ея частная собственность, которая очень увеличилась чрезъ продажу помѣстьевъ ея предковъ. Эта, сумма была конфискована и разныя другія суммы, принадлежавшія членамъ нашего дома и нашимъ друзья. Это былъ чистый грабежъ, такой грубый, что по прошествіи нѣкотораго времени, чувство справедливости постепенно вернулось въ сердца людей, и всѣмъ было возвращено все, кромѣ меня, хотя я имѣю причины думать, что эта сумма была самая значительная. Мои банкиры, домъ Невшатель, очень этимъ интересовавшіеся и имѣвшіе значительное вліяніе на правительство, смѣнившее насъ, устроили такъ, что мы имѣемъ поводъ думать, что паши права будутъ признаны, если какія-нибудь изъ иностранныхъ правительствъ дадутъ знать, что это не будетъ непріятно для нихъ.

Принцъ замолчалъ, поднялъ глаза, которые были опущены, когда онъ говорилъ, и посмотрѣлъ прямо на Вильтона.

— Прежде чѣмъ такое предложеніе можетъ быть принято въ соображеніе министерствомъ ея величества, сказалъ Вильтонъ съ краской на лицѣ: — это должны имъ предложить люди власть имѣющіе. Если вашъ министръ сдѣлаетъ это предложеніе нашему, онъ долженъ обратиться къ лорду Рогемптону.

— Я понимаю, сказалъ принцъ Флорестанъ: — но правительства, какъ частныя лица, иногда не любятъ формальностей. Правительство моей страны будетъ дѣйствовать по предложенію, но оно не желаетъ обмѣниваться депешами по этому дѣлу.

— Для дѣлъ есть одинъ только способъ, сказалъ Вильтонъ, холодно и какъ бы желая кончить этимъ свиданіе.

— Мнѣ сказали высокопоставленныя лица, сказалъ принцъ Флорестанъ: — что если какой-нибудь членъ настоящаго кабинета упомянетъ въ разговорѣ представителю моей страны здѣсь, что это справедливое дѣйствіе не будетъ непріятно британскому правительству, дѣло будетъ кончено.

— Я сомнѣваюсь, чтобы кто-нибудь изъ моихъ товарищей рѣшился принять на себя личное вмѣшательство въ дѣлѣ такого рода съ иностраннымъ правительствомъ, сухо сказалъ Вильтонъ. — Мнѣ съ своей стороны уже такъ наскучили такія вмѣшательства, что я никогда больше не возьмусь за нихъ.

— Выраженіе желаемаго чувства не повлечетъ за собою никакого обязательства, сказалъ невозмутимый принцъ.

— Это зависитъ отъ совѣсти того, кто за это вмѣшательство возьмется. Никакой честный человѣкъ не можетъ быть оправданъ, если вмѣшиваясь въ это дѣло, онъ думаетъ, что даетъ такимъ образомъ оружіе противъ того самаго правительства, милости котораго испрашиваетъ.

— Но зачѣмъ ему думать это? спросилъ принцъ чрезвычайно спокойно.

— Я полагаю, сказалъ Вильтонъ, взявъ развернутое письмо, лежавшее предъ нимъ, какъ будто желая вернуться къ частному дѣлу: — что если ваше королевское высочество подумаете, то поймете почему я думаю такъ.

— Я изложу все предъ вами съ чрезвычайнымъ уваженіемъ, серъ, сказалъ принцъ. — Сообразите мое положеніе; не вѣроятнѣе ли буду я расположенъ вести жизнь уединенную, которой я желаю, если буду имѣть средства поддерживать такое положеніе съ приличнымъ достоинствомъ, чѣмъ если буду огорченъ, разстроенъ и раздраженъ каждый день тѣмъ, что оскорбляетъ и мой вкусъ и уваженіе къ самому себѣ? По общему мнѣнію, не счастливыя обстоятельства дѣлаютъ заговорщиковъ.

— Вы находились въ хорошемъ положеніи, рѣзко возразилъ Вильтонъ: — у васъ были средства для удовлетворенія всѣхъ желаній джентльмена, и вы могли быть очень значительнымъ человѣкомъ, а вы сами уничтожили это все.

— Можно вспомнить, что я былъ молодъ.

— Да, вы были молоды, очень молоды, и ваше сумасброд. ство извинили. Вы могли опять начать жизнь, потому что, по-крайней-мѣрѣ для свѣта вы были честный человѣкъ. Вы свѣтъ не обманули, что ни сдѣлали бы вы съ другими.

— Если я осмѣлюсь сдѣлать еще замѣчаніе, сказалъ принцъ спокойно, но съ блѣдностью на лицѣ: — то единственно повѣрьте мнѣ, серъ, изъ глубокаго уваженія къ вамъ. Не перетолковывайте въ другую сторону этихъ чувствъ, серъ. Онѣ приличествуютъ прошлому. Теперь, когда моей матери нѣтъ на свѣтѣ, я привязанъ только къ вамъ. Я не люблю больше ни одного человѣческаго существа. Всѣ мои мысли и всѣ мои чувства поглощены моей страной. Но извините меня, любезный серъ, позвольте мнѣ такъ назвать васъ — если я осмѣлюсь сказать, что въ вашемъ мнѣніи о моемъ поведеніи вы никогда не принимали въ соображеніе положенія, которое я наслѣдовалъ.

— Я васъ не понимаю, серъ.

— Вы никогда не вспоминали, что я сынъ судьбы, сказалъ принцъ Флорестанъ: — что судьба опять поставитъ меня на престолъ моихъ отцовъ. Это такъ же вѣрно, какъ и то, что я теперь говорю съ вами. Но для выполненія опредѣленія судьбы потребно дѣйствіе. Ея опредѣленія неумолимы, но они темны, и существо, карьерой котораго судьба управляетъ, похоже на человѣка, путешествующаго въ темную ночь; онъ достигаетъ своей цѣли, даже безъ помощи звѣздъ или луны.

— Я право не понимаю, что значитъ судьба, сказалъ Вильтонъ: — но я понимаю, что значитъ поведеніе и признаю, что имъ должны управлять истина и честь. Я нахожу, что человѣку лучше не имѣть никакого дѣла съ судьбой, особенно если она заставляетъ его нарушать слово.

— Ахъ! серъ, я знаю, что въ этомъ отношеніи вы имѣете большое предубѣжденіе ко мнѣ. Повѣрьте, оно несправедливо. Даже юристы сознаются, что невозможный контрактъ нарушить нельзя. Мое возвращеніе изъ Америки было неизбѣжно. Стремленія великаго народа и многихъ государствъ требовали моего присутствія въ Европѣ. Мое возвращеніе было естественнымъ развитіемъ непреложнаго принципа исторической необходимости.

— Этотъ принципъ не признается министрами ея величества, сказалъ Вильтонъ, и онъ, и принцъ встали въ одно время.

— Благодарю васъ, серъ, за это свиданіе, сказалъ его королевское высочество: — вы не хотите мнѣ помочь, но то, что мнѣ нужно, случится какимъ-нибудь другимъ способомъ. Это необходимо и, слѣдовательно, случится.

Принцъ сѣлъ на свою лошадь и быстро поѣхалъ къ Странду, гдѣ начались препятствія къ быстрой ѣздѣ, и хотя онъ былъ въ нетерпѣніи, прошло нѣсколько времени, прежде чѣмъ онъ доѣхалъ до Бишопсгетской улицы. Онъ въѣхалъ въ обширный дворъ великолѣпнаго отеля, и отдавъ свою лошадь груму, спросилъ мистера Невшателя, къ которому его тотчасъ провели и который сидѣлъ въ прекрасной комнатѣ за столомъ, покрытомъ бумагами.

— Ну, ваше высочество, сказалъ Невшатель съ улыбкой въ глазахъ: — что привело сегодня въ Сити такого великаго человѣка? Видѣли вы вашего великаго друга?

Принцъ Флорестанъ вкратцѣ, но ясно разсказалъ Невшателю о своемъ свиданіи.

— А! сказалъ Невшатель: — такъ, такъ; навѣрно, если бы вы были приняты въ Сент-Джемсѣ, мистеръ Сидни Вильтонъ не былъ бы такъ несговорчивъ; но мы должны принимать вещи, какъ находимъ ихъ. Если наши знатные друзья не хотятъ намъ помогать, вы должны попытаться, что можемъ сдѣлать мы, бѣдные люди Сити. Мы можемъ устраивать здѣсь иногда такія вещи, которыя ставятъ, втупикъ людей Beet-Эйда. Я видѣлъ, когда вы вошли сюда, что вы разстроены. Примите веселый видъ. Никто не долженъ смотрѣть озабоченно, кромѣ тѣхъ, у кого заботъ нѣтъ. Конечно, вы желаете знать, въ какомъ положеніи находятся ваши счеты. Я за ними пошлю. Они не такъ дурны, какъ вы думаете. Я прибавилъ къ нимъ тысячу фунтовъ, въ надеждѣ, что ваши знатные друзья помогутъ намъ, но я де возьму ихъ назадъ. Мой Луи ѣдетъ сегодня въ Парижъ, онъ увидится съ министрами и посмотритъ, что можно сдѣлать. А пока желаю вамъ хорошаго аппетита, серъ, я ѣду завтракать и для васъ будетъ мѣсто. Я покажу вамъ Генсбёро, котораго я только-что купилъ отъ семейства, для котораго эта картина была написана. Лицо божественно, очень похоже на нашу мисъ Феррарсъ. Я отсылаю эту картину въ Гено. Я не скажу вамъ, что я за нее далъ, а то вы, можетъ быть, скажете моей женѣ, и она очень разсердится. Она потребуетъ денегъ для дѣтской школы. Но я нахожу, что у нея школъ достаточно. Теперь поѣдемте завтракать.

Въ этотъ день въ департаментѣ не занимались, и Эндиміонъ далъ слово ѣхать куда-то съ Вольдершеромъ. Они поговорили въ его комнатѣ, гдѣ Вольдершеръ кончалъ свой небрежный туалетъ, который, однако, не былъ конченъ, и только-что они отворили лицевую дверь и выходили на улицу, когда подъѣхалъ полковникъ Альбертъ. Онъ ласково кивнулъ головой Эндиміону, но ничего не сказалъ, и друзья пошли.

— Кстати, Феррарсъ, сказалъ Вольдершеръ, пожимая ему руку и задыхаясь отъ волненія: — я узналъ кто вашъ полковникъ. Это преудивительная исторія и я дорогой разскажу, вамъ все.

Глава XLII.

Эндиміонъ провелъ три года въ Лондонѣ, и соображая, при какихъ трудныхъ обстоятельствахъ началъ онъ свою карьеру, онъ могъ безъ неудовольствія вспоминать объ этихъ годахъ. Три года тому назадъ, онъ былъ бѣденъ и одинокъ, совершенно не зналъ свѣта, и не имѣлъ другого руководителя, кромѣ своего здраваго смысла. Его скудное жалованье еще не было увеличено, но съ щедрой помощью сестры и съ великодушіемъ Виго, онъ не находился въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Чрезъ Родни онъ познакомился съ смѣшаннымъ обществомъ, а это знаніе для юноши драгоцѣнно, но рѣдко достигается безъ риска. Эндиміона, напротивъ, всегда оберегали отъ опасности. По милости неожиданнаго знакомства съ

Невшателями, онъ видѣлъ жизнь въ кружкахъ утонченныхъ и высоко уважаемыхъ, и даже заглянулъ въ большой свѣтъ, о которомъ читалъ и слышалъ такъ много, въ свѣтъ лордовъ Рогемптоновъ и леди Монтфортъ, и всѣхъ тѣхъ ослѣпительныхъ людей, слова и поступки которыхъ образовываютъ вкусъ, даютъ поводъ къ разговорамъ и придаютъ прелесть жизни восхищающимся или удивляющимся милліонамъ.

Ни одно, однако, изъ этихъ событій не сдѣлало перемѣны въ планахъ его жизни. Эдиміонъ еще былъ доволенъ своимъ чистымъ чердачкомъ, все обѣдалъ у Джо, все прилежно ходилъ въ департаментъ и все былъ любимъ своими товарищами. Сеймуръ Риксъ, читавшій „Утреннюю Почту“ съ любопытствомъ, увидалъ имя Эндиміона въ спискѣ гостей мистрисъ Невшатель и сообщилъ объ этомъ важномъ событіи своимъ товарищамъ; но надъ Эндиміономъ не очень издѣвались, потому что послѣ удаленія Септ-Барба изъ департамента, запасъ зависти въ Сомерсет-Гаузѣ значительно уменьшился.

Квартира у Родни доставила, однако, Эндиміону нѣчто болѣе безвреднаго знакомства съ ихъ разнообразной и поучающей жизнью. Въ дружбѣ Вольдершера онъ нашелъ богатое ознагражденіе за то, что былъ взятъ изъ школы и лишенъ университетскаго образованія. Отецъ позаботился хорошо ознакомить Эндиміона съ классиками, и онъ достигъ такой степени въ образованіи, которую блистательному и оригинальному Вольдершеру доставляло наслажденіе обогащать и дополнять. Вольдершеръ руководилъ его мнѣніями, направлялъ занятія и образовывалъ вкусъ. Одинъ ночью, на чердакѣ своемъ, онъ не чувствовалъ одиночества, потому что у него всегда была какая-нибудь книга, или какое-нибудь періодическое изданіе, англійское или иностранное, данное ему Вольдершеромъ, которое онъ совѣтовалъ Эндиміону непремѣнно прочесть и обдумать.

Знакомство съ барономъ Сергіусомъ было не менѣе драгоцѣнно и полезно. Онъ также заинтересовался Эндиміономъ и высказывалъ ему, повидимому, совершенно откроценно, всѣ сокровища своей обширной опытности въ людяхъ и предметахъ, а главное относительно внѣшнихъ дѣлъ. Онъ открывалъ ему главные принципы политики разныхъ націй, обнаруживалъ настоящій характеръ главныхъ дѣйствующихъ лицъ.

— Самое необходимое, говаривалъ баронъ Сергіусъ: — въ успѣшномъ веденіи публичныхъ дѣлъ есть личное знакомство съ дѣйствующими государственными людьми. Можетъ быть событія не зависятъ теперь такъ много, какъ сто лѣтъ тому назадъ, отъ личныхъ чувствъ, но даже если побужденіе происходитъ отъ общихъ правилъ, ихъ примѣненіе и управленіе ими всегда принимаетъ колоритъ личности главныхъ дѣйствующихъ лицъ. Главное преимущество, которое вашъ лордъ Рогемптонъ, напримѣръ, имѣетъ надъ всѣми своими товарищами въ высшей политикѣ, заключается въ томъ, что онъ былъ одинъ изъ уполномоченныхъ въ Вѣнскомъ Конгрессѣ. Тамъ онъ научился вымѣривать людей, управляющихъ міромъ. Неужели вы думаете, что такой человѣкъ, если ему придется имѣть дѣло съ Меттернихомъ или Поццо, не будетъ имѣть преимущества надъ человѣкомъ, который оставляетъ свои кресла въ Даунингской улицѣ только для того, чтобы охотиться за тетеревами? Меттернихъ и Поццо знаютъ очень хорошо, что лордъ Рогемптонъ знаетъ ихъ, и ведутъ съ нимъ дѣла совсѣмъ не въ томъ духѣ, съ какимъ проводятъ какого-нибудь политика, выскочившаго изъ за парижскихъ баррикадъ.

Не надо забывать, что Общество Преній и знакомство, которыя онъ составилъ тамъ, были чрезвычайно полезны Эндиміону. Въ домѣ мистера Бертая Тримена онъ имѣлъ случай познакомиться съ молодыми людьми хорошаго происхожденія, высокаго образованія, исполненными честолюбія, замѣнившими ему то общество, приличное его молодости и» званію, котораго онъ былъ лишенъ, не попавъ въ университетъ.

У всѣхъ этихъ людей и во всѣхъ этихъ кружкахъ, Эндиміонъ былъ любимцемъ. Безъ сомнѣнія, его красота, наружность — и веселая и заадумчивая — граціозное и спокойное обращеніе, все говорило въ его пользу, и положило для него хорошее начало, а дальнѣйшее знакомство постоянно поддерживало первое впечатлѣніе. Онъ былъ уменъ, образованъ, безъ непріятной оригинальности и слишкомъ положительныхъ убѣжденій. Онъ слушалъ все не только съ терпѣніемъ, по съ участіемъ и всегда избѣгалъ споровъ. Въ этомъ заключаются причины популярности.

Степень его умственнаго развитія и его характеръ въ то время трудно было опредѣлить. Онъ былъ еще очень молодъ, только приближался къ двадцатилѣтнему возрасту, и на его характеръ должны были имѣть вліяніе и подавлять его большія несчастія его семейства. Сестра имѣла надъ нимъ чрезвычайное вліяніе. Она не примирилась съ ихъ паденіемъ. Она жила только мыслью воротить ихъ прежнее положеніе, и никогда не пропускала случая растолковать ему, что на немъ лежитъ великое призваніе, и что съ помощью ея преданности, онъ выполнитъ его. Его собственныя убѣжденія на этотъ счетъ были темны. Можетъ быть онъ былъ того веселаго и спокойнаго характера, который наслаждается настоящимъ и не горюетъ о прошломъ. Будущее можетъ набросить свѣтъ на всѣ эти пункты; теперь можно только сказать, что три года, повидимому, горькаго и раздражающаго несчастія принесли свою долю пользы къ образованію его характера и устройству его будущей жизни.

Глава XLIII.

Леди Монтфортъ услыхала съ большимъ удовольствіемъ отъ Невшателя, что лордъ Рогемптонъ собирался на Пасху въ Гено, и что онъ назвался самъ. Она шутливо поздравляла мистрисъ Невшатель и говорила объ этомъ, какъ о дѣлѣ конченномъ. Мистрисъ Невшатель, однако, приняла этотъ намекъ съ серіозной, чтобы не сказать разстроенной физіономіей. Она сказала, что ей было бы всегда непріятно лишиться Адріаны, но если ея бракъ окажется необходимымъ, она надѣется, что дочь ея соединится съ тѣмъ, кто не откажется жить постоянно въ ихъ домѣ. Она желала для своей дочери брака съ пасторомъ и если возможно, съ ректоромъ ихъ собственнаго прихода. Но это была слишкомъ очаровательная мечта и врядъ ли могла осуществиться. Пасторатъ въ Гено былъ въ самомъ паркѣ и былъ прехорошенькій домикъ съ прелестнымъ садомъ. Она предпочитала его замку и еще многое насказала она въ этомъ родѣ.

Леди Монтфортъ устремила на нее глаза съ нетерпѣливымъ удивленіемъ, а потомъ сказала:

— Ваша дочь, мистрисъ Невшатель, должна вступить въ такой бракъ, который поставилъ бы ее во главѣ общества.

— Какая ужасная участь для каждаго, сказала мистрисъ Невшатель: — но самая мучительная для тѣхъ, кто долженъ чувствовать все время, что занимаетъ положеніе, не пріобрѣтенное личными качествами.

— Адріана очень хорошенькая, сказала леди Монтфортъ. — Я нахожу ее болѣе чѣмъ хорошенькой; она прекрасно образована и пріятна во всѣхъ отношеніяхъ. Что же значатъ ваши слова, любезная мистрисъ Невшатель, что она займетъ положеніе, не пріобрѣтенное ея личными качествами?

Мистрисъ Невшатель вздохнула и покачала головой, а потомъ сказала:

— Намъ не къ чему спорить объ этомъ. Я не имѣю причины полагать, что для моихъ опасеній есть какое-нибудь основаніе. Мы всѣ любимъ лорда Рогемптона и восхищаемся имъ. Человѣкъ такой знаменитый и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ кротокъ и ласковъ, такъ простъ, мнѣ слѣдовало бы сказать, такъ неподдѣленъ, но онъ не сдѣлалъ ни малѣйшаго намека ни мнѣ, ни ея отцу, что имѣетъ серіозные виды на Адріану, а я увѣрена, что если бы онъ сказалъ ей, то она сказала бы намъ.

— Онъ постоянно здѣсь бываетъ, замѣтила леди Монтфортъ: — а онъ не бывалъ прежде нигдѣ, кромѣ церемонныхъ приглашеній. Кромѣ того, я знаю, что онъ восхищается ею, что онъ въ нее влюбленъ, и я не сомнѣваюсь, что онъ назвался въ Гено для того, чтобы объясниться съ нею.

— Какъ это ужасно! воскликнула мистрисъ Невшатель: — что намъ дѣлать?

— Что дѣлать? сказала леди Монтфортъ: — сочувствовать его счастію и увѣнчать его. У васъ будетъ зять, которымъ вы можете гордиться, а у Адріаны мужъ, который, вполнѣ зная свѣтъ, женщинъ и самого себя, будетъ преданъ ей, сдѣлается ея руководителемъ и другомъ, руководителемъ безъ нравоученій, и другомъ, всегда очаровательнымъ, потому что на свѣтѣ нѣтъ такого собесѣдника, какъ онъ, а я думаю, что мнѣ надо это знать, прибавила леди Монтфортъ: — потому что я всегда говорю ему, что я послѣдняя изъ его побѣдъ, и всегда буду признательна ему за то что онъ такъ много удѣлялъ мнѣ своего общества.

— Адріана въ этомъ отношеніи рѣшитъ сама, сказала мистрисъ Невшатель серіознымъ тономъ и съ нѣкоторымъ достоинствомъ. — Ни мистеръ Невшатель, ни я, никогда не контролировали ея чувствъ въ этомъ отношеніи!

— Ну, я теперь увижусь съ Адріаной, сказала леди Монтфортъ: — я знаю, что она теперь дома. Если бы я не принуждена была ѣхать въ Принсдаунъ, я попросила бы у васъ позволенія провести Пасху въ Гено.

Въ этотъ самый день, когда Майра, гулявшая въ Риджент-Паркѣ съ своимъ братомъ, вернулась домой, она нашла Адріану взволнованной и даже въ слезахъ.

— Что это значитъ, моя дорогая? спросила ея подруга.

— Я слишкомъ несчастлива, рыдала Адріана, и потомъ разсказала Майрѣ, о посѣщеніи леди Монтфортъ и обо всемъ, что случилось при этомъ.

Леди Монтфортъ положительно поздравила ее съ ея приближающимся бракомъ съ лордомъ Рогемптономъ, и когда Адріана отъ этого отперлась и выразила свое изумленіе при этомъ предположеніи, леди Монтфортъ сказала ей, что она не имѣла права подавать такъ много надеждъ лорду Рогемптону и шутить надъ чувствами человѣка, его высокой репутаціи и положенія.

— Представьте! я подавала надежды лорду Рогемптону, сказала Адріана и бросилась на шею къ своей подругѣ, которая должна была утѣшать ее.

— Я согласна съ леди Монтфортъ, сказала Майра, кротко освобождаясь изъ объятій своего огорченнаго друга. — Можетъ быть безсознательно съ вашей стороны, но мнѣ кажется, вы подавали надежды лорду Рогемптону. Онъ постоянно разговаривалъ съ вами, онъ всегда здѣсь, когда прежде никогда не бывалъ, и, какъ говоритъ леди Монтфортъ, зачѣмъ ему было напрашиваться провести Пасху въ Гено, если не для вашего общества?

— Онъ назвался въ Гено, потому что такъ любитъ папашу, сказала Адріана.

— Тѣмъ лучше, если онъ. долженъ быть вашимъ мужемъ, это будетъ прибавочнымъ элементомъ къ домашнему счастію.

— О, Майра! зачѣмъ вы говорите такія вещи! воскликнула Адріана.

— Какія вещи?

— Что я должна выйти за лорда Рогемптона.

— Я никогда не говорила ничего подобнаго. За кого вы должны выйти, этотъ вопросъ должны рѣшить вы сами. Я только сказала, что если вы выйдете за лорда Рогемптона, то это счастіе, что онъ такъ любитъ мистера Невшателя.

— Я не выйду за лорда Рогемптона, сказала Адріана довольно рѣшительно: — и если онъ удостоитъ меня своимъ предложеніемъ, продолжала она: — какъ говоритъ леди Монтфортъ, мнѣ кажется, что причины его такъ очевидны, что если бы я даже и чувствовала къ нему какое предпочтеніе, то это немедленно исчезло бы.,

— Ахъ! опять вы принялись за свой конекъ, милая Адріана. Въ этомъ отношеніи мы никогда съ вами не согласимся; будь я богатая наслѣдница, мнѣ было бы все равно, за мое состояніе или лицо женятся на мнѣ. Я слышала, что мужья не слишкомъ долго интересуются и наружностью жены. Имѣйте болѣе довѣрія къ себѣ, Адріана. Если лордъ Рогемптонъ желаетъ жениться на васъ, значитъ, что вы лично ему нравитесь, что онъ цѣнитъ вашъ умъ, ваше образованіе, ваши таланты, вашъ милый характеръ и вашъ кроткій нравъ. Если вдобавокъ ко всему этому, у васъ есть богатство, и даже большое, лордъ Рогемптонъ не будетъ имъ пренебрегать и — я откровенно вамъ скажу — подчинится вліянію обстоятельствъ, потому что лордъ Рогемптонъ благоразумный человѣкъ; но онъ не женился бы на васъ, если бы не думалъ, что вы будете восхитительной спутницей въ жизни, что вы будете украшать его кружокъ и прославите его имя.

— Ахъ! я вижу, что всѣ въ заговорѣ противъ меня, сказала Адріана: — у меня нѣтъ друга.

— Милая Адріана, мнѣ кажется, что вы безразсудны; я могу сказать даже недобры.

— О! извините меня, милая Майра, сказала Адріана: — но, право, я такъ несчастна.

— Отчего? Вы властны располагать собой. Если не желаете выйти за лорда Рогемптона, никто не будетъ васъ принуждать. Что значатъ слова леди Монтфортъ? или кого бы то ни было, кромѣ вашихъ родителей, которые не желаютъ ничего, кромѣ вашего счастія? Я никогда не упомянула бы о лордѣ Рогемптонѣ, если бы вы сами не заговорили объ этомъ. Я только желала вамъ сказать, что ваше мнѣніе, будто никто не желаетъ жениться на васъ, иначе какъ за богатство, убѣжденіе болѣзненное и должно повести къ несчастію, что я не вѣрю, чтобы лордъ Рогемптонъ руководился въ этомъ предложеніи, если онъ сдѣлаетъ его, какой-нибудь недостойной причиной, и что никакая женщина, сердце которой свободно, не должна легкомысленно отвергать предложеніе такого человѣка, которое, во всякомъ случаѣ, должно дѣлать ей честь.

— Но у меня сердце не свободно, сказала Адріана почти торжественнымъ тономъ.

— О! это совсѣмъ другое дѣло! сказала Майра, поблѣднѣвъ.

— Да, сказала Адріана: — я предана тому, имя котораго не могу теперь упомянуть, но я предана ему. Да! прибавила она съ жаромъ: — я совсѣмъ не такъ малодушна, какъ леди Монтфортъ и нѣкоторые другіе считаютъ меня — я могу чувствовать и рѣшать сама, и обо мнѣ никогда не скажутъ, что я купила любовь.

Глава XLIV.

Въ Гено не было большого общества; лордъ Рогемптонъ особенно желалъ, чтобы не приглашали знати, а главное, посланниковъ. Онъ желалъ только насладиться свѣжимъ воздухомъ, побродить по лѣсу, о которомъ слышалъ такъ много, съ молодыми дѣвицами.

— Кстати, мисъ Феррарсъ, сказалъ Невшатель: — мы не должны упоминать болѣе о томъ, о чемъ мы говорили намедни. Адріана приходила ко мнѣ совершенно взволнованная тѣмъ, что ей сказала леди Монтфортъ. Я успокоилъ ее и увѣрилъ, что она должна поступать какъ хочетъ, и что ни я ни ея мать не будемъ противорѣчить ея желаніямъ въ этомъ отношеніи. Дѣло въ томъ, что я сначала отвѣтилъ леди Монтфортъ въ шутку. Если бы это случилось, я былъ бы доволенъ, но я совсѣмъ объ этомъ не думалъ, потому что вещи такого рода должны зависѣть отъ моей дочери. Пока она сама не пожелаетъ, у меня могутъ быть только однѣ фантазіи. Но теперь я желаю, чтобы вы помогли мнѣ въ другомъ дѣлѣ, если не болѣе серіозномъ, то больше дѣловомъ. Милорда надо забавлять, хотя общество будетъ домашнее. Онъ любитъ играть въ вибтъ, это устроить мы можемъ. Но должны быть два-три лица, которыхъ онъ не привыкъ встрѣчать, по которые будутъ для него интересны. Знаете, мисъ Феррарсъ, кого я думаю пригласить?

— Нѣтъ не знаю.

— Что вы думаете о полковникѣ? сказалъ Невшатель, смотря ей въ лицо съ улыбкой въ глазахъ.

— Онъ очень пріятенъ, сказала Майра: — и многіе найдутъ его интереснымъ, и если лордъ Рогемптонъ его не знаетъ, я думаю, что онъ будетъ пріятный гость.

— Лордъ Рогемптонъ знаетъ о немъ все, сказалъ Невшатель.

— Это очень хорошо, сказала Майра.

— Я не знаю, замѣтилъ Невшатель. — Жизнь вещь любопытная, не такъ ли, мисъ Феррарсъ? Нельзя приглашать одного для свиданія съ другимъ въ свои домъ, не подведя итога нравственной арифметики.

— Неужели? сказала Майра.

— Я желаю вашего совѣта и вашей помощи, мисъ Феррарсъ, сказалъ Невшатель: — но это длинная исторія; а я разсказывать не мастеръ — Невшатель колебался — знаете, вдругъ продолжалъ онъ: — вы спрашивали меня разъ, кто полковникъ Альбертъ.

— Но теперь я васъ не спрашиваю, отвѣчала Майра: — потому что я знаю.

— А! а! воскликнулъ Невшатель, очень удивленный.

— И вы желаете знать, продолжала Майра: — пожелаемъ ли лордъ Рогемптонъ увидѣться съ принцемъ Флорестаномъ.

— Это значитъ что-нибудь, но сравнительно это легко. Мнѣ кажется, Я могу это устроить. Но когда они встрѣтятся… вотъ въ чемъ вопросъ. А сперва мнѣ хотѣлось бы узнать, какъ вы узнали эту тайну?

— Очень просто; мнѣ сказалъ мой братъ, отвѣтила она.

— А! теперь вы видите, продолжалъ Невшатель съ серіознымъ видомъ: — что одно слово лорда Рогемптона надлежащимъ лицамъ можетъ быть чрезвычайно важно для принца. У него есть большое наслѣдство, и его несправедливо лишаютъ его. Нашъ домъ сдѣлалъ для него что могъ, потому что его мать, королева Агриппина, была очень добра къ моему отцу, а домъ Невшатель никогда не забываетъ своихъ друзей. Но намъ нужно нѣчто другое, вамъ нужно, чтобы британское правительство дало знать, что оно ничего не имѣетъ противъ возвращенія принцу его частнаго состоянія. Я пробовалъ заговаривать съ первымъ министромъ, онъ смотритъ на это неблагопріятно; онъ предубѣжденъ противъ принца, такъ же, какъ и весь кабинетъ; а между тѣмъ, всѣ затрудненія исчезнутъ по одному слову лорда Рогемптона.

— Для васъ это будетъ прекрасный случай поговорить съ нимъ, сказала Майра.

— Гмъ! сказалъ Невшатель: — я не совсѣмъ увѣренъ въ этомъ. Я люблю лорда Рогемптона, и между нами скажу, что желалъ бы видѣть его первымъ министромъ. Онъ понимаетъ континентъ и сохранилъ бы миръ. Но знаете, мисъ Феррарсъ, при всемъ его шутливомъ, добродушномъ обращеніи, когда кажется, что онъ не можетъ сказать сердитаго слова, или сдѣлать недобрый поступокъ, онъ очень строгъ въ дѣлахъ. Заговорите съ нимъ о дѣлѣ, и онъ измѣнится совершенно. Брови его сдвинутся, онъ пронзитъ васъ насквозь своими глубокими глазами; онъ сдѣлается не только величественъ а суровъ. Я былъ у него съ депутаціей — директоромъ Банка и со всѣми первыми людьми въ Сити; половина изъ нихъ члены Парламента, и они дрожали предъ нимъ какъ осиновый листъ. Нѣтъ, мнѣ пойдетъ говорить съ нимъ, это испортитъ ему удовольствіе его посѣщенія. Мнѣ кажется, вотъ какъ надо сдѣлать: если онъ будетъ не прочь встрѣтиться съ принцемъ, мы должны наблюдать, сдѣлаетъ ли принцъ благопріятное впечатлѣніе на него, и если сдѣлаетъ, и если онъ понравится лорду Рогемптону, то вы должны съ нимъ говорить.

— Я!

— Да, мисъ Феррарсъ, вы, лордъ Рогемщонъ любитъ дамъ. Онъ никогда съ ними не суровъ, даже если отказываетъ въ ихъ просьбахъ, а иногда онъ и исполняетъ ихъ. Я сначала хотѣлъ, чтобы съ нимъ поговорила мистрисъ Невшатель, но моя жена ни за что не станетъ хлопотать о томъ, что касается денегъ; потомъ я думалъ, что Адріана можетъ выразить надежду, когда они гуляютъ въ саду, но теперь все кончено; и остались вы одна. Я имѣю къ вамъ большое довѣріе, прибавилъ Невшатель: — я думаю, что вы сдѣлаете это очень хорошо. Кромѣ того, вы правитесь милорду, я примѣтилъ, что онъ часто сидитъ возлѣ васъ, у насъ.

— Да, онъ очень деликатенъ въ этомъ отношеніи, сказала Майра серіезно и нѣсколько грустно: — и конечно, его побуждаетъ къ этому мое зависимое положеніе.

— Мы всѣ въ зависимомъ положеніи въ этомъ домѣ, сказалъ Невшателъ съ своей нѣжной улыбкой: — и я завишу отъ мисъ Феррарсъ.

Дѣла обѣщали итти довольно хорошо. Погода была восхитительна, и лордъ Рогемптонъ пріѣхалъ въ Гено, какъ разъ къ обѣду, на другой день послѣ ихъ пріѣзда и въ самомъ хорошемъ расположеніи духа. Онъ, повидимому, наслаждался праздникомъ, и душа и тѣло были расположены къ изліянію чувствъ; онъ былъ въ восторгѣ отъ помѣстья, въ восхищеніи отъ замка — все ему нравилось, и всѣмъ онъ-былъ доволенъ и онъ всѣмъ нравился и всѣ были имъ довольны. Общество состояло только изъ семьи, одного изъ племянниковъ, съ которымъ лордъ Рогемптонъ былъ уже знакомъ, живымъ юношей, немножко спортсменомъ, но не чрезчуръ, и это было по душѣ лорду Рогемптону, который былъ государственный человѣкъ старой аристократической школы, держалъ чистокровныхъ лошадей, иногда пускалъ одну⁴ на скачки, и среди европейскаго кризиса могъ выбрать часъ, чтобъ съѣздить въ Ньюмаркетъ. Можетъ быть, это было его единственное притворство.

Мистрисъ Невшатель, возлѣ которой онъ сидѣлъ, имѣла счастливый даръ къ разговору, но общество было такихъ восхитительныхъ размѣровъ, что допускало общій разговоръ. Майра сидѣла съ другой стороны лорда Рогемптона и онъ часто обращался къ ней. Онъ былъ душою пира, а между тѣмъ, трудно описать его разговоръ; это была смѣсь граціозной причудливости, пересыпаемой очень коротенькими анекдотами объ одной очень знаменитой особѣ, или какимъ-нибудь чрезвычайно интереснымъ воспоминаніемъ о какомъ-нибудь критическомъ событіи. Время отъ времени онъ обращался къ Адріанѣ, которая сидѣла напротивъ него за круглымъ столомъ, и она надѣялась, что ея невольные улыбки не будутъ приняты за поощреніе его надеждамъ.

Лордъ Рогемптонъ былъ не прочь встрѣтиться съ принцемъ Флорестаномъ, если не будетъ другихъ постороннихъ лицъ, и инкогнито будетъ сохранено. Ему даже было пріятно это предложеніе, и онъ замѣтилъ, что любитъ лично знакомиться съ извѣстными людьми, такимъ образомъ вы можете судить объ ихъ качествахъ, чего нельзя сдѣлать изъ книгъ и газетъ или изустныхъ разсказовъ ихъ приверженцевъ или враговъ. И такимъ образомъ на слѣдующій день ждали полковника Альберта.

Лордъ Рогемптонъ не выходилъ до второго завтрака, онъ получилъ такъ много бумагъ изъ Даунингской улицы, требовавшихъ его вниманія.

— Дѣла насъ преслѣдуютъ, сказалъ онъ: — вчера я думалъ, что увернулся отъ нихъ. Не знаю что буду дѣлать безъ моихъ секретарей. Мнѣ кажется я попрошу вашихъ молодыхъ дѣвицъ помочь мнѣ.

— Вы не можете имѣть лучшихъ секретарей, сказалъ Невшатель: — мисъ Феррарсъ часто помогаетъ мнѣ.

Что дѣлать послѣ завтрака? Поѣдетъ онъ верхомъ, или въ экипажѣ? И куда ѣхать? Но лордъ Рогемптонъ не желалъ ѣхать ни въ экипажѣ, ни верхомъ. Онъ предпочиталъ пѣшкомъ погулять около Гено. Ему хотѣлось видѣть помѣстье, лѣсъ, папоротникъ, и можетъ быть послушать одного изъ тѣхъ соловьевъ, о которыхъ говорили на Портлендской площади. Но мистрисъ Невшатель не хотѣла итти пѣшкомъ, а Невшатель, хотя въ этотъ день занятій въ Сити не было, долженъ былъ написать много писемъ, и кончилось тѣмъ, что лордъ Рогемптонъ и двѣ молодыя дѣвицы пошли втроемъ, и оставались такъ долго и такъ поздно, что мистрисъ Невшатель положительно хотѣла велѣть подать позднѣе обѣдъ.

— Мы поспѣемъ, любезная мистрисъ Невшатель, сказала Майра: — лордъ Рогемптонъ прошелъ въ свою комнату. Мы слушали соловья, и лордъ Рогемптонъ настоялъ, чтобы мы посидѣли на стволѣ дерева, пока соловей перестанетъ пѣть, а онъ не переставалъ.

Полковникъ Альбертъ пріѣхалъ и былъ представленъ лорду Рогемптону до обѣда. Лордъ Рогемптонъ принялъ его съ величественной вѣжливостью. Наблюдая съ интересомъ, Майра едва могла повѣрить, примѣчая надменную грацію и нѣсколько высокомѣрное обращеніе лорда Рогемптона, что это тотъ самый человѣкъ, исполненный веселости, фантазіи и даже нѣжнаго чувства, съ которымъ она провели предыдущіё часы.

Полковникъ Альбертъ сидѣлъ возлѣ Майра за обѣдомъ, а лордъ Рогемптонъ между мистрисъ Невшатель и ея дочерью. Онъ держалъ себя иначе въ этотъ день, былъ не менѣе пріятенъ и доволенъ, но несомнѣнно больше сдержанъ. Онъ .поощрялъ мистрисъ Невшатель занимать главное мѣсто въ разговорѣ, и .шептался съ Адріаной, которая нѣсколько растревожилась; но шопотъ состоялъ главное въ выраженіи восхищенія утренними приключеніями. Потомъ онъ обратился къ полковнику Альберту чрезъ столъ и сказалъ, что слышалъ отъ мистрисъ Невшатель, что полковникъ былъ въ Америкѣ, и сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ объ общественныхъ дѣятеляхъ, что заставило его высказаться. Полковникъ Альбертъ отвѣчалъ кротко и скромно, не очень подробно, но языкомъ, показывавшимъ во всемъ о чемъ упоминалось, обдуманность и разборчивость.

— Я полагаю, что общество ихъ похоже на лучшее общество въ Манчестерѣ? спросилъ лордъ Рогемптонъ.

— Оно разнообразно въ разныхъ городахъ, сказалъ полковникъ Альбертъ: — въ нѣкоторыхъ есть значительная образованность, а за этимъ, разумѣется, всегда слѣдуетъ утонченность жизни.

— Да, по чѣмъ бы они ни были, а всегда останутся колонистами. Въ колоніяхъ всегда недостаетъ оригинальности. Страна, заимствующая свой языкъ, свои законы, свою религію не можетъ имѣть очень развитыхъ изобрѣтательныхъ способностей. Они цивилизовались очень скоро, но ихъ цивилизація была второстепенная.

— Можетъ быть ихъ изобрѣтательная способность разовьется другими способами, сказалъ принцъ. — Каждая нація имѣетъ опредѣленное количество изобрѣтательности и она дастъ чувствовать себя.

— Теперь, сказалъ лордъ Рогемптонъ: — американцы, кажется, употребляютъ свою изобрѣтательность на воображаемыя границы. Они задаютъ намъ много хлопотъ на счетъ Меня.

Послѣ обѣда, была музыка; лордъ Рогемптонъ не хотѣлъ играть въ вистъ. Онъ непремѣнно захотѣлъ сравнить голоса своихъ спутницъ съ утреннимъ соловьемъ. Онъ много говорилъ съ Адріаной и полковникомъ Альбертомъ, а вечеромъ много съ Майрой и о ея братѣ. Лордъ Рогемптонъ не разъ желалъ сказать ей, какъ уже говорилъ мисъ Невшатель, какъ восхитительно провелъ онъ утро, но каждый разъ она была занята съ полковникомъ.

— Мнѣ нравится вашъ принцъ, замѣтилъ онъ Невшателю, когда они выходили изъ столовой. — Онъ никогда ничего не скажетъ, не подумавъ; но я опасаюсь, что онъ очень сдержанъ. Говорятъ, что это закоренѣлый заговорщикъ.

— Ему это надоѣло, сказалъ Невшатель: — мнѣ кажется онъ желаетъ спокойствія.

— Такіе люди никогда не бываютъ спокойны, сказалъ лордъ Рогемптонъ.

— Но что можетъ онъ сдѣлать? замѣтилъ Невшатель.

— Чего не можетъ онъ сдѣлать? Половина Европы находится въ состояніи хроническихъ заговоровъ.

— Вы должны насъ оберегать, любезный лордъ. Пока вы въ Даунингской улицѣ, я буду спокойно спать.

— Мисъ Феррарсъ должна быть дочь Вильяма Феррарса, сказалъ лордъ Рогемптонъ Невшателю: — одного изъ моихъ старинныхъ друзей. Я только сегодня это узналъ, она мнѣ не говорила, но я догадался по ея словамъ.

— Да, она его дочь и еще въ траурѣ по немъ. У нея было много горя, сказалъ Невшатель: — но надѣюсь, что оно прошло. День, въ который она вступила въ мою семью, одинъ изъ счастливѣйшихъ въ моей жизни.

— А! сказалъ лордъ Рогемптонъ.

На другой день, когда осмотрѣли знаменитыхъ лошадей и конюшни, поѣхали верхомъ, а вечеромъ полковникъ Альбертъ вызвался представить американскіе фокусы, о которыхъ говорилъ въ этотъ день. Представленіе было очень занимательно, удивило и заинтересовало всѣхъ. Никто не ожидалъ отъ полковника Альберта такихъ чудесъ, онъ былъ такъ спокоенъ, чтобъ не сказать серіозенъ. Трудно было представить себѣ, что это тотъ самый человѣкъ, когда онъ осыпалъ Майру цвѣтами изъ ея же собственнаго носового платка, взятаго у нея, и безъ малѣйшаго усилія или затрудненія утащилъ у лорда Рогемптона часы, и положилъ ихъ на колѣни Адріаны. Очевидно, онъ былъ мастеръ на фокусы.

— Характеристическая черта! пробормоталъ про себя лордъ Рогемптонъ.

На другой день послѣ этого, Майра была одна въ концертной залѣ, лордъ Рогемптонъ отворилъ дверь, заглянулъ и сказалъ:

— Гдѣ мисъ Невшатель?

— Кажется, на террасѣ.

— Постараемся отыскать ее и пойдемте погулять. Мнѣ очень нужна пріятная прогулка, потому что я прилежно работалъ цѣлое утро и половину ночи.

— Я сейчасъ приду къ вамъ, лордъ Рогемптонъ.

— Пусть никто больше съ нами нейдетъ, сказалъ онъ, выходя изъ комнаты.

Они скоро вышли на террасу, но Адріаны гамъ не было.

— Мы должны ее найти, сказалъ лордъ Рогемптонъ: — вы знаете, гдѣ она гуляетъ. Ахъ! какъ восхительно быть на этомъ воздухѣ и въ такомъ мѣстѣ послѣ этихъ ужасныхъ бумагъ. Желалъ бы я, чтобъ насъ выгнали. Мнѣ кажется, это скоро и случится.

— Вотъ въ первый разъ лордъ Рогемптонъ не искрененъ, сказала Майра.

— Такъ вы считаете меня искреннимъ всегда? спросилъ онъ.

— Не имѣю причины думать иначе.

— Это совершенно справедливо, сказалъ лордъ Рогемптонъ: — можетъ быть справедливѣе чѣмъ вы воображаете.

Потомъ вдругъ онъ спросилъ:

— Вы хорошо знаете полковника Альберта?

— Очень хорошо. Я часто видала его здѣсь, и притомъ онъ другъ моего брата.

— А! другъ вашего брата.

Потомъ, послѣ непродолжительнаго молчанія, онъ сказалъ:

— Онъ интересный человѣкъ.

— И я это нахожу, сказала Майра: — вы, разумѣется, знаете о немъ.

— Онъ очень хорошъ собой.

— Я нахожу, что у него видъ несчастный и утомленный.

— Молодые люди никогда не утомляются, сказалъ лордъ Рогемптонъ. — Онъ вѣрно имѣлъ большія Заботы и большія горести, сказала Майра. — Я не могу вообразить положеніе несчастнѣе изгнаннаго принца.

— А я могу, сказалъ лордъ Рогемптонъ. — Это когда въ старости имѣешь чувства молодости.

Майра молчала, можно сказать, что она онѣмѣла отъ удивленія. Она только что приготовилась къ задачѣ, которую Невшатель наложилъ на нее, и только что хотѣла обратиться просить лорда Рогемптона за принца, какъ лордъ сдѣлалъ замѣчаніе, которое было не только странно, но судя потому какимъ тономъ было сказано, не^согласовалось съ ея намѣреніемъ.

— Да, я отказался бы отъ всего, сказалъ лордъ Рогемптонъ: — я охотно отправился бы въ изгнаніе, чтобы только услыхать, что мисъ Феррарсъ находитъ меня интереснымъ и красивымъ, хотя утомленнымъ жизнью.

«Что еще теперь будетъ?» подумала Майра. «Какъ бы я хотѣла провалиться сквозь землю!»

— Вы молчите, сказалъ лордъ Рогемптонъ. — Вы не говорите, вы не вздыхаете, вы даже не бросаете на меня взгляда сожалѣнія и состраданія. Но я сказалъ уже слишкомъ много, чтобы не сказать болѣе. Прелестное, очаровательное созданіе, позвольте мнѣ, наконецъ, высказать вамъ мою любовь.

Майра не могла говорить, но лѣвою рукою закрыла себѣ лицо. Тихо взявъ ея другую руку, лордъ Рогемптонъ прижалъ ее къ своимъ губамъ.

— Съ первой минуты, какъ я васъ увидѣлъ, я отдалъ вамъ мое сердце. Это была любовь съ перваго взгляда; да я другой и не вѣрю. Меня забавляли планы моего друга, и я пользовался ими, но не добросовѣстно. Никто не можетъ обвинить меня въ томъ, что я игралъ чувствами вашей милой пріятельницы, и я долженъ отдать ей справедливость и сказать, что она всѣми силами старалась убѣдить меня, что уклоняется отъ моего вниманія. Но ея общество было предлогомъ, чтобы наслаждаться вашимъ. Я бывалъ постояннымъ посѣтителемъ Невшателей въ Лондонѣ, чтобы упиваться моей любовью, и пріѣхалъ сюда объясниться въ ней. Не презирайте ею, милѣйшая женщина, она недостойна васъ, но и не заслуживаетъ презрѣнія. Она, какъ вы сами этому вѣрите — искренна!

Глава XLV.

На слѣдующій день Невшатель добродушно пригласилъ Эндиміона въ Гено, и когда тотъ пріѣхалъ, слуга доложилъ ему, что мисъ Феррарсъ желаетъ видѣть его въ своей комнатѣ.

Свиданіе было продолжительное и взволнованное, и когда Майра разсказала брату, а братъ обнялъ ее, она сидѣла нѣсколько времени молча, держа его за руку и показывая, что не желаетъ говорить. Вдругъ она сказала:

— Теперь ты знаешь все, милый и дорогой; это такъ неожиданно и такъ странно, что ты долженъ быть столько же удивленъ, сколько и обрадованъ. О чемъ я вздыхала, о чемъ молилась — что въ минуты вдохновенія иногда предвидѣла — случилось. Наше униженіе прекратилось. Я кажется вздохнула свободно въ первый разъ послѣ многихъ лѣтъ. Я вижу карьеру блистательную; а что гораздо важнѣе, я вижу карьеру для тебя.

— Въ эту минуту, милая Майра, думай только о себѣ.

— Ты все равно, что я, отвѣтила она быстро: — и никогда не казалось мнѣ это болѣе, чѣмъ теперь.

Потомъ она продолжала болѣе тихимъ и даже нѣжнымъ тономъ:

— Лордъ Рогемптонъ имѣетъ всѣ качества и всю обстановку въ жизни, которые нравятся мнѣ; у него есть умъ, краснорѣчіе, мужество, высокое званіе и власть, и что мнѣ слѣдовало бы болѣе принимать въ соображеніе, хотя я этого не дѣлаю, кроткій характеръ и нѣжное сердце. Есть всѣ задатки для нашего счастія — да, большого счастія. Я увѣрена, что буду сочувствовать ему, можетъ быть помогать; по-крайней-мѣрѣ, онъ думаетъ это. Онъ благороднѣйшій человѣкъ. Свѣтъ будетъ говорить о разницѣ въ нашихъ лѣтахъ; но лордъ Рогемптонъ говоритъ, что онъ моложе меня, и мнѣ кажется онъ правъ. Моя гордость, моя непомѣрная гордость не допускала легкомыслія въ мое сердце.

— А когда же это будетъ? спросилъ Эндиміонъ.

— Не сейчасъ. Я не могу выйти замужъ, пока не пройдетъ года послѣ нашей горестной потери; и для него даже пріятнѣе, чтобы нашъ бракъ былъ отложенъ до конца сессіи. Онъ желаетъ уѣхать изъ Англіи за границу, имѣть полный отдыхъ. Онъ всегда мечталъ путешествовать по Испаніи; и мы теперь осуществимъ эту мечту. Если мы можемъ уѣхать въ концѣ іюля, мы можемъ отправиться въ Парижъ, потомъ въ Мадридъ и путешествовать по Андалузіи осенью, а потомъ поспѣть на пакетботъ въ Гибралтаръ и вернуться домой къ ноябрскому засѣданію кабинета.

— Милая Майра! какъ удивительно кажется все это! невольно воскликнулъ Эндиміонъ.

— Да, но случатся вещи еще удивительнѣе. У насъ теперь есть рычагъ, чтобы двигать міромъ. Пойми, милый Эндиміонъ, что теперь это объявлено не будетъ. Это будетъ извѣстно только Невшателямъ и Пенрёддокамъ, Я обязана сообщить имъ немедленно; такихъ друзей никогда нельзя забыть. Я постоянно переписывалась съ мистрисъ Пенрёддокъ. Притомъ, я скажу ей по секрету, а на нее можно положиться вполнѣ., Я хочу просить милорда, чтобы насъ вѣнчалъ мистеръ Пенрёддокъ.

— О! это будетъ отлично, сказалъ Эндиміонъ.

— Еще одна особа должна это знать, по-крайней-мѣрѣ, такъ говорилъ милордъ, сказала Майра: — леди Монтфортъ; ты слышалъ о ней и ея планахъ. Ей сказать надо — рано или поздно. Она разсердится и возненавидитъ меня. Я въ этомъ не виновата; всякого ненавидитъ кто-нибудь.

Въ тѣ три мѣсяца, которые должны пройти до счастливаго дня, случилось нѣсколько происшествій, о которыхъ надо упомянуть. Во-первыхъ леди Монтфортъ, хотя раздосадованная и. очень удивленная, перенесла извѣстіе, сообщенное ей лордомъ Рогемптономъ, снисходительнѣе чѣмъ онъ ожидалъ. Лордъ Рогемптонъ увѣдомилъ ее письменно, а его письма къ женщинамъ были удачнѣе чѣмъ депеши къ министрамъ, и съ ними никто соперничествовать не могъ. Онъ сдѣлалъ это очень искусно. Майра по происхожденію была не ниже его и дочь одного изъ его прежнихъ политическихъ друзей. Онъ не слишкомъ распространялся о ея прелестяхъ и плѣнительныхъ качествахъ, но все-таки сказалъ достаточно для той, которая должна была сдѣлаться его женой. А потомъ онъ признался леди Монтфортъ, какъ сердечно онъ желаетъ, и какъ его счастіе зависитъ оттого, чтобы леди Рогемптонъ была хорошо припята его друзьями; онъ зналъ хорошо, что не всегда все устраивается по нашему желанію, но именно это былъ такой случай, чтобы испытать друзей, а онъ думалъ, что имѣетъ самого дорогого, самаго вѣрнаго, самаго очаровательнаго и самого могущественнаго друга въ леди Монтфортъ.

— Ну, мы должны примириться съ этимъ, воскликнула леди Монтфортъ: — онъ всегда былъ романическій человѣкъ. Но онъ говоритъ правду, какая польза въ друзьяхъ, если они не помогутъ въ обстоятельствахъ затруднительныхъ?

Такимъ образомъ леди Монтфортъ познакомилась съ Майрой и дружелюбно обращалась съ своей новой знакомой. Она была слишкомъ тонкій знатокъ въ красотѣ и обращеніи, чтобы не цѣнить ихъ, даже при нѣкоторомъ предубѣжденіи. Ей также было и весело и пріятно, что ей повѣрили эту тайну, она сдѣлала Майрѣ цѣнный подарокъ и объявила, что будетъ на свадьбѣ, хотя, когда насталъ этотъ день, она была въ Приндаунѣ и, къ несчастно не могла оставить своего супруга.

Въ концѣ іюня довольно замѣчательный параграфъ явился въ одномъ журналѣ:

«Мы слышали, что его королевское высочество, принцъ Флорестанъ, находившійся здѣсь уже нѣсколько времени, нанялъ отель въ Карльтонгарденѣ, гдѣ недавно жилъ маркизъ Каттерфелѣто. Въ отелѣ дѣлаются значительныя поправки, но онъ будетъ готовъ для его королевскаго высочества къ концу осени; его королевское высочество нанялъ обширную степь Динни-вискай на предстоящій сезонъ».

Въ началѣ іюля приближающееся бракосочетаніе графа Рогемптона съ мисъ Феррарсъ, дочерью покойнаго высокороднаго Вильяма Питта Феррарса, жившаго въ замкѣ Гёрстли, въ Беркскомъ графствѣ, было объявлено, и великое поднялось волненіе, и тотчасъ были заказаны безчисленные подарки.

Но ни на кого это извѣстіе не произвело большаго эфекта какъ на Зенобію; что дочь ея дорогого друга дѣлаетъ такую интересную и блистательную партію, весьма естественно, было чрезвычайно пріятно ей. Она написала Майрѣ самое горячее письмо, какъ будто они разстались только вчера; и письмо еще длиннѣе и горячѣе лорду Рогемптону; онъ въ былое время былъ короткимъ другомъ Зенобіи, до тѣхъ поръ, пока лукаво не перемѣнилъ политику, и всегда участвовалъ въ министерствѣ, а Зенобія никогда. Этого нельзя было простить. Но блестящая леди теперь забыла все и послала Майрѣ дивный браслетъ изъ драгоцѣнныхъ камней, въ которомъ слово сувениръ было изображено брильянтами, рубинами и изумрудами.

— Для меня, сказала Майра Эндиміону: — самое трудное найти подругъ, которыя должны провожать меня къ вѣнцу. Мнѣ надо такъ много, а я знаю немногихъ. Я похожа на сержанта набирающаго рекрутовъ. Я начала съ Адріаны, но милордъ поможетъ мнѣ своей родней, онъ говоритъ, что когда у насъ будетъ нѣсколько семейныхъ обѣдовъ, все устроится.

Эндиміонъ не слыхалъ въ департаментѣ тѣхъ насмѣшекъ, которыхъ ожидалъ. Событіе было слишкомъ важно для шутокъ. Сеймуръ Гиксъ съ самой серіозной физіономіей сказалъ, что Феррарсъ теперь можетъ бывать вездѣ — на всѣхъ министерскихъ пріемахъ, разумѣется. Джоетъ сказалъ, что скоро совсѣмъ не будетъ министерскихъ пріемовъ; они унизительны. Здравомыслящій Тренчардъ спокойно поздравилъ Эндиміона и сказалъ:

— Не думаю, чтобы вы долго остались съ нами, но мы всегда съ участіемъ будемъ помнить васъ.

Наконецъ, насталъ великій день и въ церкви св. Георга, на Гановерскомъ скверѣ, сіятельнѣйшій графъ Рогемптонъ, кавалеръ Подвязки, былъ обвѣнчанъ съ мисъ Феррарсъ. Вѣнчалъ ихъ мистеръ Пенрёддокъ. Сынъ его Найджель былъ приглашенъ совершить обрядъ вмѣстѣ съ нимъ, но не пріѣхалъ, хотя Майра писала ему. Большой свѣтъ собрался толпой, и Эндиміонъ примѣтилъ въ церкви мистера, мистрисъ Родни и Имогену. По окончаніи церемоніи былъ большой завтракъ на Портлендской площади, и большой свѣтъ ѣлъ ортолановъ и разсматривалъ подарки. Они были замѣчательны по количеству и великолѣпію. Майра не могла скрыть своего удивленія, узнавъ, что у нея такъ много друзей; но обычай требовалъ, чтобы всѣ друзья лорда Рогемптона сдѣлали ему подарки и просили позволенія прислать подарки его невѣстѣ. Мистеръ Невшатель надѣлъ ей на голову брильянтовую діадему; а мистрисъ Невшатель украсила ея шею однимъ изъ своихъ брильянтовыхъ ожерельевъ.

— Другое мнѣ хотѣлось бы подарить Адріанѣ, замѣтила она: — но Адріана говоритъ, что ничто не заставитъ ее никогда носить брильянты.

Принцъ Флорестанъ подарилъ леди Рогемптонъ вазу, принадлежавшую его матери, и которую расписалъ Буше для Маріи Антуанеты. Она была безподобна и почти единственная въ сбоемъ родѣ.

Вскорѣ послѣ этого, лордъ Бомарисъ съ многочисленной прислугой и множествомъ ружей, повезъ Вольдершера и Эндиміона въ Шотландію.

Глава XLVI.

Конецъ сезона мучителенъ для общества. Болѣе надеждъ не сбылось чѣмъ осуществилось. Есть-что то грустное въ послѣднемъ балѣ, хотя музыка кажется громче, а освѣщеніе ярче обыкновеннаго. Или можетъ быть послѣднимъ увеселеніемъ бываетъ свадебный завтракъ, празднующій торжество соперницы. Это пріятно. Общество, надо отдать ему справедливость, усиленно старается оживить въ другихъ мѣстахъ кончившееся одушевленіе. Оно отправляется въ Коусъ, слушаетъ журчанье воды въ сосновыхъ лѣсахъ континента, отправляется даже въ Шотландію; но трудно возстановить романическую сторону, грубо потрясенную, и собрать опять нити интриги, потерянныя въ поспѣшномъ побѣгѣ общества изъ столицы, которая теперь описывается «совершенной пустыней» то есть, два парка, два три сквера, двѣнадцать улицъ, гдѣ общество живетъ, гдѣ обѣдаетъ, танцуетъ, клевещетъ, держитъ пари и разглагольствуетъ.

Но для свѣта вообще, для могущественнаго милліона, для профессіональныхъ сословій, для людей дѣловыхъ всякаго рода конецъ сезона есть начало карнавала. Это выполненіе мечты, которую они обдумывали десять мѣсяцевъ, которая поддерживала ихъ въ трудахъ, облегчала заботы, и смягчала даже потери. Это воздухъ, это движеніе, это свобода, это природа — земля, море, озеро, степь, лѣсъ, гора и рѣка. Отъ высотъ Энгадина до Маргета восторгъ равный, потому что и тутъ и тамъ рутина равно прекращается.

Немногіе наслаждаются вакаціями болѣе, чѣмъ писарь департамента, воспитанный въ порядочномъ домѣ, и пользовавшійся въ дѣтствѣ всѣми удовольствіями джентльмена. Теперь онъ вѣчно трудится, не увѣренъ въ отдыхѣ, и живетъ съ трудомъ. Прежде бывало въ родительскомъ замкѣ, могъ онъ стрѣлять, удить рыбу и ѣздить верхомъ каждый день, а теперь чего онъ не далъ бы за день хорошей охоты? Такія мысли часто приходили въ голову Эндиміону, когда онъ трудился въ Лондонѣ осенью, и когда всѣ его немногіе знакомые разъѣхались. Поэтому съ необыкновеннымъ удовольствіемъ ожидалъ онъ неожиданнаго наслажденія участвовать въ одной изъ лучшихъ охотъ въ Соединенномъ королевствѣ. И отдыхъ и удовольствіе явились въ надлежащую минуту, когда реакція, послѣ волненія, возбужденнаго удивительной перемѣной въ положеніи его сестры, лишивъ его ея утѣшительнаго общества, заставила бы его вдвойнѣ чувствовать его одинокое положеніе.

Степи лорда Бомариса были смежны съ знаменитымъ Динни-вискай, нанятомъ принцемъ Флорестаномъ, и теперь представился случай, котораго желалъ Вольдершеръ, познакомиться съ принцемъ нецеремонно. Эндиміонъ устроилъ это очень искусно. Вольдершеру принцъ очень понравился. Онъ сочувствовалъ ему и сообщилъ Эндиміону свое мнѣніе, что они не могутъ сдѣлать ничего лучше какъ посвятить свою энергію къ возстановленію его правъ. Лорду Бомарису, ненавидѣвшему иностранцевъ, по всегда подчинявшемуся вліянію Вольдершера, принцъ также понравился, и онъ обрадовался, когда его менторъ сказалъ ему, что Флорестанъ былъ на половину англичанинъ, чтобы не сказать вполнѣ, потому что воспитывался въ Итонѣ. На лорда Бомариса имѣло вліяніе также и то, что принцъ отлично стрѣлялъ, былъ спортсменъ въ полномъ смыслѣ слова, и имѣлъ въ обращеніи то спокойствіе, которое несвойственно иностранцамъ, и всегда нравится англійскому аристократу. Они подружились, много охотились вмѣстѣ и навѣщали другъ друга. Принцъ никогда не былъ одинъ. Люди, называемые въ провинціальной газетѣ, знатными иностранцами, безпрестанно навѣщали его, оставались и долго и недолго, и не оказывалось, чтобы эти посѣщенія происходили отъ любви къ охотѣ. Одинъ человѣкъ, пріѣхавшій вскорѣ послѣ принца, остался совсѣмъ. Это былъ молодой человѣкъ, низенькій и смуглый, съ блестящими глазами и черными усами, извѣстными подъ именемъ герцога Сент-Анджело, но въ сущности только младшій сынъ этого знаменитаго дома. Герцогъ Сент-Анджело сталъ управлять домомъ принца — онъ очевидно былъ управляющій; слуги дрожали по одному его знаку, и ѣздилъ онъ на какой лошади хотѣлъ, приглашалъ гостей и распоряжался управленіемъ дома. Однажды онъ очень нахально сказалъ Вольдершеру:

— Я примѣчаю, что лордъ Бомарисъ и его друзья не встаютъ когда идетъ принцъ.

— Зачѣмъ намъ вставать?

— Его званіе признано и гарантировано Вѣнскимъ трактатомъ, сказалъ герцогъ Сент-Анджело съ надменнымъ видомъ.

— Званіе принца, а не королевское, отвѣтилъ Вольдершеръ.

— Это одна утонченность, сказалъ герцогъ презрительно.

— Напротивъ, это ясное отличіе, и о немъ особенно упомянуто въ трактатѣ. Я не думаю, чтобы самъ принцъ пожелалъ такой церемонности, и позвольте мнѣ посовѣтовать вамъ, герцогъ, прибавилъ Вольдершеръ: — не настаивать на этомъ. Это не увеличитъ популярность принца.

— Скоро настанетъ время, и оно близится, когда Вѣнскій трактатъ съ своими ясными отличіями, очутится на днѣ Чермнаго моря, сказалъ герцогъ Сент-Анджело: — и никто не будетъ сидѣть, когда его величество встанетъ.

' — Аминь! сказалъ Вольдершеръ. — Всякая дипломатія, послѣ Вѣнскаго трактата, кажется мнѣ чистѣйшимъ вздоромъ, и страна вознаградила великаго человѣка, который заключилъ этотъ трактатъ позорнымъ обвиненіемъ.

Эндиміонъ вернулся въ Лондонъ въ концѣ сентября, Вольдершеръ уѣхалъ въ -Парижъ, а лордъ Бомарисъ и принцъ, которые подружились, поѣхали вмѣстѣ въ Бонингтонъ, помѣстье лорда Бомариса, стрѣлять фазановъ. Даже Родни, отправившіеся на Рейнъ въ этомъ году, еще не вернулись. Эндиміонъ пользовался только обществомъ своихъ сослуживцевъ. Онъ любилъ Тренчарда, который былъ проницателенъ, зналъ хорошо служебную часть и былъ обращенія пріятнаго. Все-таки надо признаться, что Эндиміонъ чувствовалъ перемѣну въ своемъ обществѣ. Сеймуръ Гиксъ не могъ замѣнить Вольдершера, а неистовыя разглагольствованія о правительствахъ конечно были не такъ интересны какъ высшая политика герцога Септ-Анджело. Если бы не письма, которыя онъ постоянно получалъ отъ сестры, онъ чувствовалъ бы уныніе. Теперь же, онъ возобновилъ свои занятія на своемъ пріятномъ чердачкѣ, учился по-французски и по-нѣмецки, и приготовилъ нѣсколько вопросовъ для Союза.

Мѣсяцъ казался очень длиненъ, но былъ проведенъ не безъ пользы. Родни еще находились въ отсутствіи. Они не вернулись, какъ намѣревались, прямо въ Англію, но поѣхали въ Парижъ къ Вольдершеру.

Въ концѣ октября появился полуофиціальный параграфъ о приближающемся собраніи Кабинета, и о мѣстопребываніи его членовъ. Нѣкоторые были на сѣверѣ, нѣкоторые на югѣ, одни стрѣляли послѣднихъ тетеревовъ, а другіе, находившіеся на зеленыхъ полянахъ, занимались псовой охотой. Но всѣ должны были находиться на своихъ мѣстахъ чрезъ десять дней, и была особая замѣтка, что получено извѣстіе о прибытіи лорда и леди Рогемптонъ въ Гибралтаръ.

Глава XLVII.

Леди Рогемптонъ, въ своемъ величественномъ отелѣ на Сент-Джемскомъ скверѣ, нашла жизнь вовсе непохожей на то, что она представляла себѣ въ своихъ андалузскихъ кечтахъ. Три мѣсяца была она постоянной собесѣдницей одного изъ самыхъ очаровательныхъ людей на свѣтѣ, единственной цѣлью котораго было очаровывать и восхищать ее. И въ этомъ онъ успѣлъ вполнѣ. Съ той минуты какъ они пріѣхали въ Лондонъ, они казались разлучены, и хотя, когда они встрѣчались, всегда была нѣжная улыбка и шутливое слово для нея, лобъ ёго, если не былъ омраченъ заботами, всегда былъ отягченъ мыслями. Лордъ Рогемптонъ рѣдко бывалъ въ своемъ министерствѣ; онъ работалъ въ обширной комнатѣ нижняго этажа своей частной резиденціи, комнатѣ, называемой библіотекой, хотя ея литература состояла только изъ Гансарда, государственныхъ бумагъ, полокъ съ трактатами, безконечныхъ фоліантовъ парламентскихъ докладовъ. Не пробылъ онъ дома и недѣли, какъ полъ его комнаты буквально былъ покрытъ красными картонками, все съ документами, требовавшими вниманія, и которыя безпрестанно то приносили, то уносили. Потомъ въ кабинетѣ были ежедневно продолжительныя собранія, ежедневныя посѣщенія посланниковъ и иностранныхъ министровъ, мѣшавшія текучимъ дѣламъ, и дѣлавшія необходимымъ, чтобы лордъ Рогемптонъ поздно оставался въ своемъ кабинетѣ и иногда работалъ почти до разсвѣта. Разумѣется, дѣла были нѣсколько запущены, потому что министры не могутъ безнаказанно предаваться андалузскимъ мечтамъ, но у лорда Рогемптона были хорошіе подчиненные. Его помощники были способные и опытные люди, да и начальникъ ихъ не совсѣмъ лѣнился во время своихъ странствованій. Онъ былъ въ Парижѣ, а столица Франціи въ то время была столицей дипломатіи. Посѣщеніе ея лордомъ Рогемптономъ рѣшило нѣсколько вопросовъ, которые могли бы длиться нѣсколько лѣтъ, и дало ему возможность, драгоцѣнную для государственнаго человѣка, лично обозрѣть необходимое.

Хотя сезонъ еще не наступилъ, великая пустыня, сравнительно говоря, опять начала населяться. Теперь уже многіе находились въ Лондонѣ, и всѣ тотчасъ навѣстили леди Рогемптонъ. Семейства министровъ и дипломатическій корпусъ одни составляютъ кружокъ, но есть также извѣстное число очаровательныхъ людей, которые любятъ Лондонъ въ ноябрѣ, ведутъ тамъ пріятную жизнь и забавляются, пока феодальныя преданія и домашнія обязанности призовутъ ихъ провести Рождество въ ихъ домахъ.

Лордъ и леди Рогемптонъ давали постоянные обѣды, и послѣ двухъ или трехъ, онъ выразилъ желаніе, чтобы она послѣ этихъ обѣдовъ, устроила у себя небольшіе пріемы. Онъ былъ человѣкъ съ большимъ тактомъ, и желалъ пустить свою жену тихо и безопасно въ общественный океанъ.

— Ничего не можетъ сравниться съ небольшимъ навыкомъ до Рождества, мои ангелъ, говорилъ онъ: — ты привыкнешь и будешь въ состояніи имѣть большія собранія весной.

И онъ былъ правъ. Эти обѣды вошли въ моду и собранія цѣнились высоко. Лордъ Казначейства шепнулъ товарищу министра:

— Этотъ бракъ былъ удаченъ. У насъ теперь есть еще одинъ домъ.

Майру нѣсколько тревожили отношенія лорда Рогемптона къ ея брату. Она чувствовала съ женскимъ инстинктомъ, что ея мужу могла быть не совсѣмъ пріятна ея преданность къ Эндиміону, и она не могла устоять отъ убѣжденія, что неравенство лѣтъ легко забывается въ женѣ, особенно въ такой, которая обожаетъ мужа, но принимаетъ другой и не совсѣмъ пріятный характеръ, когда великій государственный человѣкъ принужденъ признавать его въ іономъ шуринѣ. Но это обошлось прекрасно, потому что кротость характера лорда Рогемп' тона была неистощима. Эндиміонъ былъ нѣсколько разъ на Сент-Джемскомъ скверѣ, прежде чѣмъ Майра могла найти удобный случай, котораго постоянно поджидала, познакомить мужа съ братомъ.

— И такъ, вы нашъ, сказалъ лордъ Рогемптонъ съ своей пріятнѣйшей улыбкой и самымъ музыкальнымъ тономъ: — вы служите. Мы должны постараться доставить вамъ повышеніе.

Потомъ онъ спросилъ Эндиміона, кто его начальникъ и какъ онъ ему нравится, а потомъ сказалъ:

— Многое зависитъ отъ начальника. Я находился подъ начальствомъ вашего дѣда, когда поступилъ въ Парламентъ, и не зналъ человѣка пріятнѣе въ дѣлахъ. Онъ никогда не дѣлалъ затрудненій, а всегда поощрялъ. Молодому человѣку это пріятно.

Леди Рогемптонъ хотѣла оказать вниманіе всѣмъ, кто былъ добръ къ ея брату, особенно Больдершеру и лорду Бомарису, и желала пригласить ихъ къ себѣ.

— Я увѣренъ, что Вольдершеру это будетъ пріятно, сказалъ Эндиміонъ: — но я знаю, что лордъ Бомарисъ никогда не бываетъ нигдѣ, и я самъ отъ него слышалъ, что онъ никогда бывати не будетъ.

— Да, милордъ говорилъ мнѣ, что лордъ Бомарисъ дикарь, и опасаются, что мы его лишимся. Это было бы печально, сказала Майра: — потому что онъ человѣкъ очень вліятельный.

— Мнѣ было бы очень пріятно, если бы ты дала мнѣ пригласительный билетъ для мистера Тренчарда, сказалъ Эндиміонъ: — онъ не бываетъ въ обществѣ, но онъ настоящій джентльменъ.

— Я дамъ тебѣ, дружокъ. Мнѣ всегда нравился мистеръ Тренчардъ, и, навѣрно, когда-нибудь онъ. будетъ полезенъ тебѣ.

Невшателей въ Лондонѣ не было, но Майра часто видалась съ ними, и Невшатель часто обѣдалъ на Сент-Джемскомъ скверѣ — по дамы всегда отказывались отъ приглашеній такого рода. Они пріѣзжали изъ Гено видѣться съ Майрой, но смотрѣли такъ, какъ будто ничто, кромѣ ихъ великой любви къ ней, не могло побудить ихъ къ такой великой жертвѣ, и все тосковали по Аркадіи. Эндиміонъ, однако, продолжалъ бывать по воскресеньямъ въ Гено, по приглашенію Невшателя. Этотъ молодой человѣкъ, однако, скоро испыталъ значительную перемѣну въ своемъ общественномъ положеніи. Приглашенія сыпались на него, и часто отъ людей, которыхъ онъ не зналъ и которые его не знали. Онъ былъ извѣстенъ, какъ братъ леди Рогемптонъ и этого было достаточно.

— Мы сегодня хотимъ устроить танцы, сказала Белинда одной своей пріятельницѣ. — Кто изъ мужчинъ теперь въ Лондонѣ?

— Вольдершеръ, онъ сейчасъ былъ у меня.

— Я пригласила его.

— Лордъ Виллесденъ и Генри Грантли — я знаю, что они проѣзжаютъ чрезъ Лондонъ — и еще есть новый, братъ леди Рогемптонъ.

— Я сейчасъ пошлю къ лорду Виллесдену и Генри Граптли, а вы, можетъ быть, пошлете билетъ, который я напишу здѣсь, этому новичку.

И такимъ образомъ Феррарса скоро стали приглашать «всюду».

Одно изъ самыхъ интересныхъ знакомствъ, сдѣланныхъ леди Рогемптонъ, было съ товарищемъ ея мужа, Сидни Вильтояомъ, когда-то короткимъ другомъ ея отца. Онъ зналъ ее и ея брата дѣтьми, съ самой колыбели. Сидни Вильтонъ находился въ среднемъ возрастѣ и казался молодъ для своихъ лѣтъ. Онъ былъ высокъ и задумчивъ, по характеру сентименталенъ, хотя продолжительная политическая карьера, потому что онъ вступилъ въ Нижнюю Палату депутатомъ отъ фамильнаго городка, какъ только сдѣлался совершеннолѣтнимъ, благотворно сдержала эту наклонность къ чувствительности. Хотя нѣсколько отчужденный отъ друга своей молодости положеніемъ дѣлъ, потому что Сидни послѣдовалъ за лордомъ Рогемптономъ, а Феррарсъ остался съ герцогомъ Веллингтономъ, онъ не бросилъ павшаго Феррарса, но предложенная имъ помощь, сдѣланная чистосердечно и великодушно, была холодно, хотя вѣжливо, отвергнута. И никакое поощреніе не было дано къ поддержанію ихъ когда-то короткаго знакомства.

Сидни Вильтонъ былъ очень пораженъ наружностью леди Рогемптонъ. Онъ старался сравнить, насколько сбылось то, что обѣщала прелестная и надменная дѣвочка, которую, какъ онъ не рѣдко удивлялся, родители такъ сумасбродно баловали. Ея ростъ былъ выше обыкновеннаго роста женщинъ, прекрасно развитъ и соразмѣренъ. Но главное физіономія — ясный и повелительный лобъ, великолѣпная глубина ея темно-голубыхъ глазъ, смягченныхъ длинными рѣсницами, короткая верхняя губа и богатые густые темно-каштановые волосы возбуждали воспоминаніе о прошломъ и вводили Вильтона въ состояніе взволнованнаго созерцанія.

Случаи наслаждаться ея обществомъ были многочисленны, и Вильтонъ не пропускалъ ни одного. Онъ часто былъ ея гостемъ, и самъ, будучи хозяиномъ великолѣпнаго помѣщенія, могъ предлагать ей гостепріимство, цѣнимое всѣми. Лордъ Рогемптонъ былъ его непосредственнымъ политическимъ начальникомъ, и они всегда были коротки. Какъ надежный товарищъ ея мужа — какъ человѣкъ, хорошо знавшій ее въ дѣтствѣ, и самъ, какъ человѣкъ необыкновенно способный, по своему пріятному разговору и нѣжному почтительному обращенію, нравиться женщинамъ, Сидни Вильтонъ, безъ большого труда, особенно въ этомъ счастливый полусезонъ, предшествующій Рождеству, могъ установить съ леди Рогемптонъ отношенія довѣрчивости и короткости.

Засѣданія кабинета кончились; правительство рѣшило свои мѣры и приготовило ихъ, и министры должны были разъѣхаться на мѣсяцъ. Помѣстье лорда Рогемптона находилось на самомъ сѣверѣ Англіи, и ѣхать туда было бы неудобно теперь, а особенно въ это время года. Министерство лорда Рогемптона было очень дѣятельно въ то время, и ему не хотѣлось, чтобы первое впечатлѣніе, которое ея будущій домъ произведетъ на его жену, случилось въ сезонъ, не совсѣмъ благопріятный для прелестей сѣвернаго помѣстья. Сидни Вильтонъ былъ владѣльцемъ самой красивой и знаменитой виллы въ Англіи; только за двадцать миль отъ города, на лѣсистомъ берегу бѣлоснѣжной Темзы, съ восхитительнымѣсадомъ, съ лѣсомъ, полномъ фазанами, съ террасой, годившейся даже для дворца, и обращенной на широкое пространство бесѣдокъ и прогалинъ, испещренныхъ красивыми замками и высокими колокольнями, и дымомъ сельскихъ домиковъ.

Рѣшили, что лордъ и леди Рогемптонъ проведутъ Рождество въ Гейдинѣ у Сидни Вильтона, останутся сколько хотятъ, будутъ ѣздить куда вздумаютъ, но что это будетъ ихъ главное мѣстопребываніе. Посланники, всегда нѣсколько озабоченные на Рождество, когда всѣ уѣдутъ, а имъ самимъ ѣхать не къ кому въ деревню, всѣ были приглашены въ Гейдинъ на недѣлю. Лордъ Рогемптонъ давалъ имъ аудіенціи послѣ поѣздокъ на охоту. Онъ думалъ, что не допуститъ ихъ оставаться слишкомъ долго. Онъ говаривалъ:

— Первый звонъ къ обѣду часто доводитъ дѣло до конца.

Послѣ Рождества былъ разнообразный приливъ гостей, по большей части лицъ должностныхъ и парламентскихъ. Обѣды и охота не всегда рѣшаютъ дѣла и доводятъ ихъ до заключенія, для котораго гости пріѣзжали въ Гейдинъ, но по-крайней-мѣрѣ заставляли ихъ возвращаться въ Лондонъ съ увеличивавшейся энергіей — и поддерживали въ веселомъ расположеніи духа. Къ концу мѣсяца пріѣхалъ первый министръ, и до него не трогали Лѣсъ Голубой Ленты, хотя онъ не очень интересовался охотой. Въ восемнадцатомъ столѣтіи существовало преданіе, что только кавалерамъ ордена Подвязки позволялось охотиться въ этомъ лѣсу, но мистеръ Сидни Вильтонъ въ этомъ прогрессивномъ вѣкѣ, разумѣется не возобновилъ этого исключительнаго обычая, и, устраивая охоту, особенно позаботился включить мистера Джоррокса. Это былъ радикальный депутатъ, которому было дано значительное мѣсто при переустройствѣ 1835, когда вигамъ было необходимо примириться съ крайней лѣвой. Это былъ самонадѣянный, пошлый, необразованный человѣкъ, бѣгло высказывавшій пошлости честолюбія средней руки, которыя называются демократическими мнѣніями, но въ душѣ льстилъ аристократамъ. Онъ былъ, однако, представителемъ большого и важнаго города, и на его повышеніе сначала смотрѣли, какъ на мастерскую штуку съ его стороны. Крайняя лѣвая, знавшая Джоррокса наизусть и чувствовавшая, что въ ихъ рядахъ есть люди во всѣхъ отношеніяхъ выше его, и что онъ не могъ быть представителемъ ихъ ума и мнѣній и постепенно подготовлять ихъ вступленіе въ обѣтованную землю, сначала сердилась на повышеніе своего товарища, и потому только не подняла его публично на смѣхъ, что могла этимъ помочь министерству. Въ то время, о которомъ мы пишемъ, представители крайней лѣвой были чрезвычайно недовольны и желали досадить правительству, они даже высказали неудовольствіе на подчиненное положеніе, занимаемое Джорроксомъ въ администраціи, и говорили вообще — это даже сдѣлалось поговоркой въ партіи — что доказательствомъ искренности принциповъ либеральнаго министерства было помѣщеніе Джоррокса въ кабинетъ. Физіономія перваго министра, когда эта тщательно составленная программа была имъ сообщена, имѣла такое выраженіе, какого можно было ожидать, если бы онъ узналъ о неожиданной высадкѣ на этотъ островъ непріятельскаго войска, а министръ финансовъ шепнулъ по секрету одному или тремъ предводителямъ крайней лѣвой «что если они не поостерегутся, то разрушатъ министерство».

— Мы именно этого и желаемъ, было отвѣтомъ.

Такимъ образомъ видно, что положеніе министерства, до собранія Парламента въ 1839, было довольно критическое. А пока его различные члены, знавшіе этого человѣка, осыпали Джоррбкса всевозможнымъ вниманіемъ въ обществѣ, чаще давали ему обѣды, заставили своихъ дамъ посѣщать его дамъ и, наконецъ, Сидни Вильтонъ, членъ знаменитой фамиліи кавалеровъ ордена Подвязки, довершилъ все, включивъ его въ число участвующихъ въ охотѣ въ Лѣсу Голубой Ленты.

Вильтонъ пригласилъ Эндиміона въ Гейдинъ, и такъ какъ его пребываніе тамъ не могло быть продолжительно, даже просилъ его повторить посѣщеніе. Онъ былъ искренно ласковъ къ тому, кого зналъ ребенкомъ, и очевидно, Эндиміонъ нравился ему.

Въ одинъ вечеръ, за два дня до отъѣзда гостей, когда очаровательныя мисъ Плейфеллоу, у которыхъ былъ нахальный братъ, разыгрывали шарады, Вильтонъ сказалъ леди Рогемптонъ, возлѣ которой сидѣлъ въ кругу:

— Я — былъ все утро занятъ своимъ вѣдомствомъ. Въ немъ будетъ совершенный переворотъ. Вся система должна быть передѣлана; половина служащихъ будетъ отставлена съ пенсіей и приглашены новыя лица. Мнѣ пришло въ голову, что это могло бы быть хорошимъ началомъ для ваше, то брата. Онъ на службѣ — а это значитъ что-нибудь; и такъ какъ будетъ принято много лицъ, то зависти къ его повышенію не будетъ. Поговорите съ нимъ, и если онъ захочетъ, я назначу его письмоводителемъ, и если онъ также пожелаетъ, онъ будетъ моимъ домашнимъ секретаремъ. Это дастъ ему положеніе въ свѣтѣ и не малое прибавленіе къ доходу, если мы продержимся конечно — но это зависитъ, я полагаю, отъ мистера Джоррокса.

Леди Рогемптонъ, вернувшись въ Лондонъ, сообщила все это своему брату.

— Это именно чего я желала, сказала она: — я хотѣла, чтобы ты былъ домашнимъ секретаремъ у кабинетнаго министра, и если бы могла выбирать, кромѣ, разумѣется, милорда, то выбрала бы мистера Вильтона. Онъ настоящій джентльменъ и былъ другомъ милаго папаши. Я такъ поняла, что сначала ты будешь получать триста фунтовъ въ годъ, и столько же какъ его секретарь. Тебѣ можно будетъ жить удобно и прилично на шестьсотъ фунтовъ въ годъ — и это напоминаетъ мнѣ о томъ, что я думала до нашего отъѣзда въ Гейдинъ. Я нахожу, что тебѣ слѣдуетъ имѣть болѣе приличную квартиру. Родни люди добрые, я въ этомъ не сомнѣваюсь, и навѣрно мы будемъ имѣть случай доказать имъ, что цѣнимъ ихъ услуги; но это не такіе люди, съ которыми я желала бы, чтобъ ты жилъ, и во всякомъ случаѣ, ты не можешь жить долѣе на чердакѣ. Я наняла для тебя квартиру въ Альбани, и это будетъ моимъ прибавленіемъ къ твоему хозяйству. Квартира меблирована не дурно, но въ ней жилъ старый генералъ, и мебель не модная; но мы поѣдемъ вмѣстѣ завтра посмотрѣть, и надѣюсь, что а скоро буду въ состояніи сдѣлать ее порядочной.

Глава XLVIII.

Это значительное повышеніе въ жизни Эндиміона, послѣ того какъ прошло первое волненіе, возбужденное этимъ извѣстіемъ, доставило ему удовольствіе не безъ примѣси. Оно какъ будто прекращало нѣкоторое отношенія, которыя онъ всегда цѣнилъ, а теперь когда они должны были прекратиться, онъ почувствовалъ глубоко, что они положительно способствовали къ его счастію. Разстаться съ своими сослуживцами ему не было прискорбно, кромѣ Тренчарда, котораго онъ очень уважалъ. Но бѣдная небольшая Варвикская улица была для него настоящимъ домомъ, если только неизмѣнная доброта, постоянное вниманіе и расположеніе сердечное, выражавшееся и во взорахъ и на словахъ, могутъ составить домашній кровъ. Онъ надѣялся сохранить дружбу Вольдерьрера, чему будетъ способствовать ихъ короткость съ принцемъ; но все-таки онъ не могъ льстить себя мыслью, чтобы восхитительная фамильярность ихъ прошлой жизни могла продолжаться. Эндиміонъ вздохнулъ разъ, вздохнулъ другой. Ему сдѣлалось грустно. Неужели оттого что онъ оставлялъ смиренный пріютъ, который даже въ самое мрачное время измѣнившихся обстоятельствъ его жизни считался унизительнымъ, и вступалъ въ. положеніе, соотвѣтствовавшее даже самимъ раннимъ надеждамъ въ его жизни? Это казалось безрасуднымъ, но люди, къ счастію, не всегда управляются разсудкомъ, а чувствомъ, и часто очень нѣжнымъ.

Когда Эндиміонъ, сидя въ своей маленькой комнатѣ, анализировалъ свои чувства, онъ пришелъ къ такому заключенію, что его грусть происходитъ отъ разлуки съ Имогеной. Часто только какое-нибудь неожиданное событіе заставитъ насъ ясно понять существованіе чувства, давно имѣвшаго вліяніе на насъ. Никогда не находясь въ такомъ положеніи, когда возможность соединитъ свою судьбу съ другою могла бы хоть на минуту прійти ему въ голову, онъ былъ доволенъ и тѣмъ, что могъ проводить большую часть своей жизни въ обществѣ женщины, которая безсознательно и для него и для себя очаровала его. Граціозный ребенокъ, пять лѣтъ тому назадъ, проводившій его со свѣчою на чердакъ, сдѣлался прелестной и образованнѣйшей женщиной. Между Имогеной и ея сестрой было большое сходство, но Имогена была брюнетка, ея физіономія показывала болѣе ума и характера чѣмъ лицо Сильвіи. Брови ея были нѣжно очерчены и проведены дугой, большіе черные глаза сверкали нѣжностью и кротостью выраженія, непреодолимо привлекательнаго, и какъ будто обнаруживали сочувствіе ко всему прекрасному и доброму. Ея черты были не такъ правильны какъ у ея сестры, но когда она улыбалась, лицо ея было плѣнительно.

Эндиміонъ часто слушалъ, на половину съ любовью и на половину съ скептицизмомъ какъ Вольдершеръ распространялся, по своей привычкѣ, о высокомъ характерѣ и качествахъ Имогены, настойчиво думая, что приготовляетъ ее къ великой карьерѣ.

— Какъ это сдѣлается я не могу сказать, замѣчалъ онъ: — но это сдѣлается. Будь на престолѣ мой законный государь, а я владѣй моими помѣстьями, любезно подаренными похитителемъ престола колбасникамъ, или какой то тамъ другой корпораціи, я самъ женился бы на Имогенѣ. Но это невозможно. Это значило бы предложить ей раздѣлить мое разореніе. Я желаю, чтобы она жила во дворцахъ, и можетъ быть сдѣлала бы меня на старости лѣтъ своимъ библіотекаремъ какъ Казанову. Я былъ бы радъ обѣдать каждый день въ ея столовой на нижнемъ концѣ стола и смотрѣть какъ она входитъ съ своимъ штатомъ, среди звуковъ трубъ.

А теперь, странно сказать, Эндиміонъ разсуждалъ о судьбѣ Имогены, и какъ онъ думалъ, съ болѣе практической стороны. Онъ думалъ, что шестьсотъ фунтовъ въ годъ доходъ не очень большой; но все-таки это былъ доходъ, и годъ тому назадъ онъ думалъ, что будетъ получать столько не прежде какъ посѣдѣетъ на службѣ. Зачѣмъ тотчасъ не насладиться счастіемъ? Онъ не могъ представить себѣ большаго блаженства какъ жить съ Имогеной въ одной изъ тѣхъ маленькихъ виллъ, которыя теперь считаются десятками тысячъ, а тогда только начинали появляться въ предмѣстьяхъ нашей огромной столицы. Онъ видѣлъ Имогену глазами воображенія въ саду, вѣчно освѣщенномъ солнцемъ, наполненномъ благоуханіемъ резеды и сіявшемъ розами, ожидающую его пріѣзда изъ города послѣ его дневныхъ трудовъ, въ дешевомъ и удобномъ омнибусѣ. Какая очаровательная подруга встрѣтитъ его! Сколько онъ долженъ разсказать ей и сколько она должна выслушать! А потомъ ихъ вечера съ восхитительной книгой и очаровательной музыкой! Какія романическія поѣздки также! Рейнъ съ виноградными лозами, можетъ быть Швейцарія, и по-крайней-мѣрѣ старинные Фландрскіе города, и извилистая долина Маса. Они могли жить чрезвычайно хорошо на шестьсотъ фунтовъ въ годъ; да, со всѣми настоящими утонченностями жизни. И всѣмъ этимъ истиннымъ счастіемъ надо пожертвовать для чисто фантастическихъ или воображаемыхъ удовольствій, которые, если ихъ анализировать, окажутся только усиліями, чтобы забавлять или удивлять другихъ.

Эндиміону не приходило въ голову, что. его садъ не всегда можемъ быть освѣщенъ солнцемъ, что заботы прокрадываются въ виллы такъ же, какъ и радости, что у него будутъ дѣти, и даже много ихъ, что они будутъ больны, что докторскіе счеты скоро прекратятъ романическія поѣздки, что его жена утомится, кормя, одѣвая и уча ихъ, что она сама можетъ сдѣлаться больной и впадетъ въ тоску, что его средства каждый день будутъ становиться менѣе соразмѣрны съ издержками, и что нуждаясь въ деньгахъ онъ часто будетъ возвращаться изъ города истерзаннымъ мужемъ къ измученной женѣ!

Родни и Сильвія уѣхали въ Конингтонъ къ лорду Бомарису на охоту. Удивительно, какъ Сильвія слѣдовала за охотой на лучшихъ лошадяхъ, въ красной амазонкѣ, подаренной ей Виго. Она возбуждала на охотѣ энтузіазмъ, и лордъ Бомарисъ гордился своими гостями. Разставшись съ сестрою въ Альбани, гдѣ они разсматривали его квартиру, Эндиміонъ вернулся въ Варвикскую улицу въ надеждѣ, что Родни вернулись изъ Конингтона съ намѣреніемъ сообщить своему хозяину предстоящую перемѣну въ своей жизни. Родни, однако, еще не пріѣзжали, и онъ прошелъ въ свою комнату, гдѣ началъ убирать книги и бумаги и предался той мечтательности, о которой мы говорили. Сойдя внизъ узнать, когда ждутъ хозяина, Эндиміонъ постучался въ дверь комнаты, гдѣ они обыкновенно собирались, и войдя, засталъ Имогену за письмомъ.

— Какъ поживаете, мистеръ Феррарсъ? сказала она, вставая. — Я пишу къ Сильвіи. Они вернутся не такъ скоро, какъ намѣревались, и я ѣду въ Конингтонъ завтра съ раннимъ поѣздомъ.

— Я желалъ видѣть мистера Родни, сказалъ угрюмо Эндиміонъ.

— Не могу ли я передать ему въ письмѣ чего-нибудь отъ васъ? спросила Имогена.

— Нѣтъ, продолжалъ Эндиміонъ грустнымъ тономъ. — Я могу сказать это вамъ. Но вы теперь заняты, уѣзжая завтра неожиданно. Мнѣ кажется, что уѣзжаютъ всѣ.

— Да, мы лишились принца, сказала Имогена: — и я сомнѣваюсь, чтобы его квартира была когда-нибудь занята.

— Неужели! сказалъ Эндиміонъ.

— Я только повторяю слова мистера Вольдершера. Онъ говоритъ, что мистеръ Родни и мистеръ Виго сдѣлали большую спекуляцію и пріобрѣли много денегъ; но мистеръ Родни никогда не говоритъ со мною о такихъ вещахъ, да и Сильвія также. Я очень жалѣю, что принцъ уѣхалъ, потому что онъ очень интересовалъ меня.

— Стало быть мистеру Родни будетъ не очень жаль освободиться отъ меня, сказалъ Эндиміонъ.

— О! мистеръ Феррарсъ, зачѣмъ вы говорите такія вещи? Я увѣрена, что мой зять и сестра, и всѣ въ домѣ, всегда ставили ваши удобства и ваше благосостояніе выше всего.

— Да, сказалъ Эндиміонъ: — вы всѣ были очень добры ко мнѣ, и отъ этого мысль о разлукѣ съ вами еще болѣе огорчаетъ меня.

— Но вѣдь эта разлука еще не предстоитъ?

— Она неизбѣжна, Имогена; въ моей жизни будетъ перемѣна и онъ разсказалъ ей все.

— Было бы эгоистично не радоваться тому, что я слышу, сказала Имогена: — но, радуясь, я не’могу быть весела. Я никогда не была нервна, по теперь боюсь, что дѣлаюсь нервной. Всѣ эти необыкновенныя перемѣны волнуютъ меня. Случай съ принцемъ — какъ говоритъ мистеръ Вольдершеръ — это исторія. Потомъ, блистательное замужство мисъ Майры, ваше повышеніе — хотя мы объ этомъ мечтали и желали, чтобы это сдѣлала волшебница, и какъ то чувствовали, что когда-нибудь это случится — теперь когда это случилось, удивляешься почти столько же какъ восхищаешься. Мы, конечно, были очень счастливы, въ Варвикской улицѣ, по-крайней-мѣрѣ я, живя такъ сказать, вмѣстѣ. Но гдѣ мы будемъ въ это время чрезъ годъ? Всѣ разбредемся, и можетъ быть даже Родни не останутся въ этомъ домѣ. Не знаю отчего, но мнѣ страшно оставить домъ, гдѣ я была счастлива.

— О! вы знаете, что должны оставить его когда-нибудь, Имогена. Вы непремѣнно выйдете замужъ, этого избѣгнуть вы не можете.

— Я вовсе въ этомъ не увѣрена, сказала Имогена. — Мистеръ Вольдершеръ, воспитавъ меня, по его выраженію, какъ принцессу, сдѣлалъ меня, что называется ни рыбой, ни мясомъ. Я не могу соединить мою жизнь съ, человѣкомъ не утонченнымъ и душевно и по обращенію, а люди моего сословія, которые только одни могутъ захотѣть на мнѣ жениться, оскорбляютъ мой вкусъ. Мнѣ стыдно это говорить, Я даже полагаю, что думать объ этомъ не годится, но это такъ.

— Зачѣмъ вы не выйдете за Вольдершера? сказалъ Эндиміонъ.

— Это было бы сумасбродствомъ! Я не знаю, какой еще ракъ могъ бы быть несчастнѣе. Мистеръ Вольдершеръ никогда не долженъ жениться. Говорятъ, что со всѣми людьми съ пылкимъ воображеніемъ трудно жить, но человѣкъ, весь составленный изъ воображенія, какъ мистеръ Вольдершеръ, не имѣющій никакихъ другихъ качествъ, не пройдетъ и года послѣ его женитьбы, какъ онъ убѣжитъ въ монастырь траппистовъ, надѣлаетъ какихъ-нибудь страшныхъ скандаловъ просто отъ утомленія чувствъ, будетъ, писать пасквили противъ своей жены и сдѣлаетъ насъ обоихъ посмѣшищами свѣта. Нѣтъ, нѣтъ, онъ лучшій, милѣйшій и романическій другъ, нѣжный, какъ отецъ, и иногда столь же благоразумный, потому что геніальный человѣкъ можетъ быть всѣмъ. Онъ завтра встанетъ рано, чего онъ терпѣть не можетъ, потому что не хочетъ пустить меня на станцію одну, хотя я говорю ему, и прежде часто говорила, что для людей моего сословія въ этомъ нѣтъ ничего неприличнаго.

— Но вы можетъ быть встрѣтите такого утонченнаго человѣка, какъ желаете, сказалъ Эндиміонъ: — съ умѣреннымъ, но достаточнымъ доходомъ, который не будетъ недостоинъ васъ.

— Я въ этомъ сомнѣваюсь, сказала Имогена.

— Не сомнѣвайтесь, милая Имогена, сказалъ Эндиміонъ, подходя: — такія прелести, какъ ваши, и душевныя и тѣлесныя, такая спутница жизни, утонченная, образованная, одаренная такимъ здравымъ смысломъ, такимъ кроткимъ характеромъ… вѣрьте мнѣ…

Но въ эту минуту великолѣпный экипажъ подъѣхалъ къ двери съ напудренными лакеями съ длинными палками въ рукахъ, а потомъ раздался страшный стукъ точно пріѣхалъ фельдмаршалъ.

— Боже великій! это что такое? воскликнула Имогена.

— Это моя сестра, сказалъ Эндиміонъ, покраснѣвъ: — это леди Рогемптонъ.

— Я сама должна итти къ ней, отвѣтила Имогена: — я не могу послать служанку къ вашей сестрѣ.

Эндиміонъ молчалъ сконфуженный. Имогена постояла нѣсколько времени у дверецъ кареты, потому что леди Рогемптонъ пріѣхала узнать о Сильвіи и насказать разныхъ любезностей, а потомъ Имогена вернулась и сказала Эндиміону:

— Леди Рогемптонъ желаетъ видѣть васъ сейчасъ по какому-то особенному дѣлу.

Глава XLIX.

Эндиміону очень нравилась его служебная жизнь. Вайтголлъ былъ получше Соммерсет-Гауза, а онъ уже достаточно былъ опытенъ въ гражданской службѣ, чтобы оцѣнить выгоду имѣть постоянное мѣсто въ одномъ изъ главныхъ вѣдомствъ государства, вмѣсто неизвѣстныхъ трудовъ въ второстепенномъ департаментѣ, съ ограниченной будущностью, и безъ участія во всѣхъ интересныхъ подробностяхъ общественной жизни. Но и это преимущество не доставляло ему столько живого и новаго удовольствія, какъ мѣсто домашняго секретаря у кабинетнаго министра.

Отношенія между министромъ и его секретаремъ самыя пріятныя, или по-крайней-мѣрѣ должны быть, какія только могутъ существовать между двумя лицами. Кромѣ супружескихъ отношеній, нѣтъ никакихъ другихъ, гдѣ заключалась бы такая высокая степень довѣренности, гдѣ требовалось бы болѣе снисходительности, гдѣ должно было бы существовать болѣе сочувствія. Постоянныя затрудненія, переходъ отъ торжества къ пораженію, развиваютъ преданность. Молодой секретарь, весьма естественно будетъ чувствовать нѣкоторый энтузіазмъ къ своему начальнику, а благоразумный министръ, никогда не скроетъ своего уваженія къ человѣку, уму и чести котораго онъ можетъ довѣрять.

Никогда эти отношенія не обѣщали установиться на болѣе удовлетворительномъ основаніи, какъ между Эндиміономъ и его новымъ начальникомъ. Мистеръ Сидни Вильтонъ былъ человѣкъ благороднаго характера, изящнаго обращенія, большого образованія и вообще былъ любезенъ. Но съ Эндиміономъ онъ былъ расположенъ обращаться болѣе чѣмъ любезно, и когда увидалъ, что нашъ молодой другъ имѣлъ способность къ работѣ, что онъ все понималъ ясно и быстро, что писалъ легко — никогда не дѣлалъ затрудненій — былъ спокоенъ, прилеженъ, терпѣливъ, участіе, которое мистеръ Вильтонъ принималъ въ немъ какъ въ сынѣ Вильяма Феррарса, и мы должны прибавить какъ въ братѣ леди Рогемптонъ, все было поглощено личнымъ уваженіемъ, которое министръ скоро почувствовалъ къ своему секретарю. Вильтонъ находилъ удовольствіе образовывать умъ Эндиміона .длѣ соображенія и пониманія общественныхъ дѣлъ, онъ говорилъ ему и о людяхъ, и о вещахъ откровенно, обнаруживалъ ему характеры предводителей обѣихъ сторонъ, объяснялъ ихъ прошлыя дѣйствія, набрасывалъ свѣтъ на ихъ будущее, показывалъ настоящее положеніе парламентскихъ партій, что рѣдко можно найти въ газетахъ, и наконецъ, когда Эндиміонъ былъ достаточно посвященъ въ это все, выхлопоталъ своему секретарю ключъ къ ящикамъ съ министерскими бумагами, такъ что мало министерскихъ дѣлъ остались неизвѣстными Эндиміону.

Такое большое довѣріе и отъ человѣка, обладавшаго многими привлекательными качествами, возбудило въ сердцѣ Эндиміона живѣйшія чувства признательности и уваженія. Онъ старался доказать ихъ бдительными и неустанными трудами, съ которыми онъ служилъ своему начальнику, и каждый день служилъ онъ ему съ большей пользой, потому что каждый день знакомился короче съ умомъ и методой Вильтона. Всякій въ нѣкоторой степени имѣетъ свои особенности и привычки; и секретарю помогаетъ въ дѣлахъ бдительное наблюденіе надъ отличительными чертами характера его начальника.

Письмоводитель, назначенный домашнимъ секретаремъ, имѣетъ право отступать отъ рутинныхъ обязанностей департамента, и вполнѣ посвящать свое время требованіямъ своего начальника, что, разумѣется, очень помогало Эндиміону и было для него пріятнымъ облегченіемъ, потому что ему надоѣло въ Сомерсет-Гаузѣ переписывать документы и составлять формальные доклады, но не только въ Вайтголлѣ видѣлъ онъ Вильтона и испытывалъ его доброту, онъ также былъ частымъ гостемъ въ его домѣ, а домъ Вильтона былъ однимъ изъ самыхъ изящныхъ въ Лондонѣ. Они часто также встрѣчались по вечерамъ, и всегда у леди Рогемптонъ, гдѣ Вильтонъ бывалъ постоянно. Гдѣ ни встрѣчались бы они, если бы даже работали вмѣстѣ цѣлое утро, Вильтонъ всегда обращался съ Эндиміономъ съ чрезвычайнымъ уваженіемъ, зная, что это возвыситъ Эндиміона въ глазахъ общества, которое всегда примѣчаетъ бездѣлицы и вообще по нимъ составляетъ мнѣніе о важныхъ дѣлахъ.

Глава L.

Вильтонъ шелъ въ свое министерство, когдадама поклонилась ему изъ кареты, которая подъѣхала къ тротуару и остановилась.

— Мы только что пріѣхали, сказала леди Монтфортъ: — и я прошу васъ накормить меня маленькимъ обѣдомъ сегодня. Милордъ обѣдаетъ у стараго стряпчаго въ Олд-Бальи, который забавляетъ его, а мнѣ не хочется остаться на улицѣ въ первый день.

— Я могу накормить васъ большимъ обѣдомъ, если вы желаете быть у меня, сказалъ Вильтонъ: — но а боюсь, что это вамъ не понравится. Сегодня у меня обѣдаютъ члены Нижней Палаты, и двое трое изъ другой Палаты. Сестра моя Джорджина обѣщала пріѣхать съ своимъ мужемъ, а я написалъ къ вдовствующей герцогинѣ Кесвикъ, которая часто помогаетъ мнѣ — но я боюсь, что все это не придется по вкусу вамъ.

— Напротивъ, мнѣ кажется, что будетъ очень весело, только не сажайте меня между двумя вашими коллегами. Всякій забавляетъ меня только разъ. Новый знакомый похожъ на новую книгу. Я предпочитаю ее, даже если она плоха, классическому произведенію.

Обѣдъ въ этотъ день у Вильтона былъ смѣшанный, но не настолько разнороденъ, чтобы породить принужденіе, онъ только возбуждалъ интересъ — тутъ были коммонеры, занимавшіе высокія должностныя мѣста, членъ министерской партіи, нѣсколько мануфактуристовъ, стоявшихъ вмѣстѣ въ комнатѣ, и нѣсколько столичныхъ членовъ. Мужъ Джорджины, камергеръ, большой щеголь, въ зеленой лентѣ расхаживалъ съ ловкимъ снисхожденіемъ и былъ очаровательно любезенъ. Мануфактурные члены перешептывались, что сводить вмѣстѣ двѣ палаты хорошо, но когда доложили о ея свѣтлости вдовствующей герцогини Кесвикъ, они переглянулись съ изумленіемъ и удовольствіемъ, и почувствовали, что министерство, положеніе котораго считали колеблющимся, непремѣнно устоитъ.

Беренгарія пріѣхала немножко поздно, не очень. Она думала, что гораздо раньше, но ошиблась. Вдовствующая герцогиня вытаращила глаза отъ изумленія, увидавъ леди Монтфортъ, но всѣ гости вообще нисколько не сознавали этого важнаго общественнаго событія. Имъ было пріятно видѣть еще одну знатную даму, но они, разумѣется не ставили ее наравнѣ съ герцогиней.

Обѣдъ прошелъ лучше чѣмъ Вильтонъ могъ-надѣяться, потому что, невозможно было посадить посторонняго возлѣ леди Монтфортъ. Онъ сидѣлъ посреди стола съ вдовствующей герцогиней по правую руку и съ Беренгаріей, которую велъ гость въ зеленой лентѣ, по другую. Такъ какъ Вильтонъ зналъ, что краснорѣчіе зеленой ленты скоро истощится, онъ посвятилъ себя леди Монтфортъ, и предоставилъ герцогинѣ ея собственнымъ рессурсамъ, которые были значительны, и она скоро высказывала свъи мнѣнія о людяхъ и вещахъ своимъ другимъ сосѣдямъ съ большимъ эфектомъ. Мануфактуристы говорили о своихъ дѣлахъ другъ съ Другомъ шопотомъ, то есть, смѣшивали болтовню о Нижней Палатѣ, о билляхъ и комитетахъ съ извѣстіями изъ Манчестера, Ливерпуля и Вест-Райдинга. Столичные члены, тогда болѣе космополитическій корпусъ и чрезвычайно смѣшанный по своимъ характерамъ и занятіямъ, говорили громче и можетъ быть свободнѣе, даже къ концу обѣда отваживались разговаривать чрезъ столъ, и вовлекли перовъ въ разсужденія объ иностранной политикѣ,

Сидни Вильтонъ, будучи самъ восхитителенъ, счелъ нужнымъ выразить свое опасеніе, что леди Монтфортъ скучно.

— Мнѣ чрезвычайно весело, отвѣтила она: — а теперь скажите мнѣ кто этотъ молодой человѣкъ, который сидитъ на самомъ концѣ стола?

— Это мой секретарь, мистеръ Феррарсъ.

— Феррарсъ!

— Братъ леди Рогемптонъ.

— Представьте его мнѣ послѣ обѣда.

Эндиміонъ зналъ леди Монтфортъ по наружности, хотя она его не знала. Онъ видѣлъ ее нѣсколько разъ у мистрисъ Невшатель, гдѣ, какъ и вездѣ, она была магнитомъ. Онъ очень удивился, встрѣтивъ ее въ этомъ обществѣ — почти такъ, же удивленъ какъ и вдовствующая герцогиня, потому что Эндиміонъ, бывшій наблюдателемъ по природѣ, началъ понимать общество и всѣ его многочисленные элементы, школы, оттѣнки классы. Когда они вошли въ гостиную, Вильтонъ тотчасъ подвелъ Эндиміона къ леди Монтфортъ, и она немедленно спросила объ его сестрѣ.

— Какъ вы думаете, сказала она: — ледй Рогемптонъ приметъ меня завтра, если я пріѣду къ ней?

— Будь я на мѣстѣ леди Рогемптонъ, я принялъ бы, сказалъ Эндиміонъ.

Леди Монтфортъ бросила на-него взглядъ любопытно проницательный; она не улыбнулась, но и не разсердилась.

— Я утромъ напишу къ ней, задумчиво сказала леди Монтфортъ. — А то всегда придется только обмѣниваться карточками.

— Мистеръ Вильтонъ сказалъ мнѣ, что вы его правая рука.

— Мистеръ Вильтонъ слишкомъ ко мнѣ добръ, сказалъ Эндиміонъ. — Нельзя бы извинить того, кто не сталъ бы стараться изъ всѣхъ силъ для такого начальника.

— Вы любите, чтобы къ вамъ были ласковы? спросила леди Монтфортъ.

— Я не такъ много встрѣчалъ ласокъ на этомъ свѣтѣ, что бы оставаться нечувствительнымъ къ нимъ.

— Вы слишкомъ молоды, чтобы грустить, сказала леди Монтфортъ: — вы старше леди Рогемптонъ?

— Мы близнецы.

— Близнецы! и удивительно похожи! Не находятъ ли это и другіе?

— Я иногда слышалъ это.

— О! сходство поразительно! сказала леди Монтфортъ.

Она сдѣлала Эндиміону знакъ сѣсть возлѣ нея, начала говорить о политикѣ и спросила, что члены думали за обѣдомъ о будущности министерства и что онъ слышалъ о недовольномъ движеніи, которое приготовлялось, какъ говорили in petto^[11]. Эндиміонъ отвѣтилъ, что мистеръ Шарисетъ, министръ финансовъ, не приписывалъ этому большой важности.

— И я желала бы, сказала леди Моптфортъ. — Впрочемъ, я скоро узнаю объ этомъ кое-что. Я только что пріѣхала въ Лондонъ; но намѣрена немедленно открыть мои домъ. Теперь я должна ѣхать. Что вы будете дѣлать завтра? Я желала бы, «чтобы вы пріѣхали обѣдать къ лорду Монтфорту. Обѣдъ будетъ не церемонный, нѣсколько пріятныхъ и веселыхъ людей. Лорда Монтфорта надо веселить. Желаніе кажется разумное, но его очень трудно осуществить; а теперь прикажите подать мою карету, а завтра я надѣюсь сказать леди Рогемптонъ какъ мнѣ было пріятно познакомиться съ ея братомъ.

Глава LI.

На другое утро, Эндиміонъ выходилъ со двора въ Альбани, чтобы зайти къ мистеру Родни, который, какъ онъ узналъ изъ случайнаго замѣчанія въ письмѣ отъ Вольдершера, долженъ уже быть въ Лондонѣ. Дамы остались охотиться еще на недѣлю, нъ дѣла призвали Родни домой. Вольдершеръ очень весело написалъ къ Эндиміону и нѣсколько разъ увѣрялъ, что онъ счастливѣйшій изъ людей. Какъ только Эндиміонъ вошелъ въ Пиккадилли, его остановило когда-то знакомое лицо; это былъ Сент-Барбъ, который подошелъ къ нему очень поспѣшно и по обыкновенію началъ говорить о себѣ.

— Вы удивляетесь, видя меня, сказалъ онъ: — уже два года какъ мы не встрѣчались. Ну, я сдѣлалъ чудеса; я все преодолѣлъ. Право, серъ, я могу войти въ кабинетъ министра такъ же легко какъ и въ старую берлогу. Посланники со мной пріятели. Мало есть чего я не знаю. Я поднялъ „Ямочку“, я утроилъ ея подписку, изобрѣлъ новый слогъ, поставившій меня во главѣ всѣхъ нашихъ корреспондентовъ. Я жалѣю, что васъ не было въ Парижѣ; я далъ бы вамъ обѣдъ въ Роше, который загладилъ бы всѣ наши обѣды у этого мерзавца Джо. Намедни у меня обѣдало. сорокъ человѣкъ, все „наши корреспонденты“ или тому подобные. Знаете ли, милый другъ, когда я осматривался вокругъ комнаты, я не видалъ ни одного человѣка, который не постарался бы раздавить меня; понося мои сочиненія, или оставляя ихъ безъ вниманія, или постоянно распространяясь о Гёши, какъ будто англійская публика никогда не читала ничего другого. Не былъ ли это христіанскій поступокъ съ моей стороны? Ну, серъ, если бы у нихъ у всѣхъ была одна шея, и будь я императоръ Неронъ… по я не стану распространяться объ этомъ, я ненавижу ихъ. Однако для меня выгодно дѣйствовать иначе теперь. Я стою за братство и тому подобное и даю имъ обѣды. На это есть причина, но теперь не время говорить объ этомъ. Мнѣ будутъ нужны ихъ милые голоса — псы! Но, милый дружище, я искренно радъ видѣть васъ. Знаете, я всегда любилъ васъ; а какъ это вы попали сюда въ это прекрасное утро?

— Я живу въ Альбани, сказалъ Эндиміонъ.

— Вы живете въ Альбани, повторилъ Сент-Барбъ съ изумленнымъ и взволнованнымъ выраженіемъ. — Я зналъ, что не могу быть кавалеромъ ордена Подвязки, или членомъ Вайта — единственныя двѣ вещи, которыми англичанинъ распоряжаться не можетъ; но мнѣ кажется, что я могу когда-нибудь жить въ Альбани. Это была моя мечта. И вы живете тамъ! Скажите! какой же я несчастный! Я не вижу какъ вы можете жить въ Альбани на ваше жалованье; должно быть васъ повысили.

— Я вышелъ изъ Сомерсет-Гауза, сказалъ Эндиміонъ: — и я теперь въ департаментѣ Торговли, и секретарь мистера Сидни Вильтона.

— О! сказалъ Сент-Барбъ: — такъ у насъ есть друзья при дворѣ. Вы можете сдѣлать для меня что-нибудь, если бы только я самъ зналъ, что мнѣ нужно. Здѣсь нѣтъ орденовъ. Проклятая аристократическая страна; они, забираютъ себѣ всѣ почести. Мнѣ хотѣлось бы попасть въ департаментъ Торговли, я готовъ бы принести жертвы для этого. Издатели „Ямочки“ платятъ хорошо; они платятъ какъ джентльмены, хотя зачѣмъ я это говорю, я самъ не знаю, потому что никогда ни одинъ джентльменъ не заплатилъ мнѣ ничего. Но если бы я могъ быть начальникомъ департамента Торговли, получать 1,500 ф. с. въ годъ, я взялъ бы это мѣсто; и, конечно, мнѣ могли бы поручить какіе-нибудь трактаты, потому что я говорю пофранцузски, и тогда я могъ бы получить орденъ.

— Мнѣ кажется, что вамъ и безъ того хорошо, сказалъ Эндиміонъ: — вы говорите, что вы преодолѣли все. Чего же еще нужно вам»?

— Ненавижу хитрости, сказалъ Сент-Барбъ съ выраженіемъ искренняго отвращенія: — мнѣ хотѣлось бы все обличить, прежде чѣмъ я умру. Мнѣ кажется, вамъ повезло оттого, что ваша сестра вышла за лорда. Я самъ могъ бы жениться на графинѣ,; по она была полька, да еще бѣдная. Сестры у меня не было; и никогда мнѣ не счастливилось ни въ чемъ. Желалъ бы я быть женщиной. Только однимъ женщинамъ и удается все. Мужчина трудится всю жизнь и думаетъ, что онъ надѣлалъ чудесъ, если, стоя одной ногой въ могилѣ, и не имѣя ни одного волоса на головѣ, успѣетъ получить графскую корону; а женщина протанцуетъ на балѣ съ какимъ-нибудь молодымъ человѣкомъ, или посидитъ возлѣ старика за обѣдомъ, и притворится, будто находитъ его очаровательнымъ, и онъ сдѣлалъ ее женою пера. О! свѣтъ отвратителенъ; это должно кончиться революціей. Скажите вашему начальнику, мистеру Сидни Вильтону, что если онъ желаетъ укрѣпить учрежденія этой страны, то министерство должно установить Орденъ Заслугъ и въ печати должно имѣть своихъ представителей этого ордена. Я говорю не за одного себя, а за своихъ собратовъ.. Да, серъ, я не стыжусь своего сословія.

И такимъ образомъ они простились.

«Не перемѣнился, подумалъ Эндиміонъ, проходя чрезъ Пиккадилли: — самый тщеславный, самый завистливый и самый забавный Человѣкъ! Желалъ бы я знать, что онъ будетъ дѣлать въ жизни».

"Родни былъ дома, и только что кончилъ завтракать, прочелъ газету и хотѣлъ отправиться въ Сити. Костюмъ его былъ безподобный. Костюмъ Родни всегда казался новъ. Эндиміона нѣсколько смущало это свиданіе, потому что у него было сердце доброе, и при его молодости, еще мягкое. Родни были искренно добры къ нему и онъ былъ привязанъ къ нимъ. Имогена приготовила Родни къ перемѣнѣ въ жизни Эндиміона, а Эндиміонъ имѣлъ причину думать, что съ матеріальной точки зрѣнія, это обстоятельство ничего не значило для его стараго хозяина. Однако, это посѣщеніе скрѣпляло постоянную разлуку съ тѣми, съ кѣмъ онъ долго жилъ, и при обстоятельствахъ, вызвавшихъ сочувствіе и воспоминаніе о трогательныхъ семейныхъ отношеніяхъ. Онъ удержалъ руку Родни съ минуту, пока выражалъ, почти дрожащимъ голосомъ, свое горе о разлукѣ и надежду, что ихъ дружескія отношенія могутъ всегда поддерживаться.

— Это чувство взаимное, сказалъ Родни: — хотя только потому, что вы сынъ моего почитаемаго и высокороднаго друга, вы всегда были бы уважаемы здѣсь. Но васъ уважаютъ и я могу сказать, любятъ, для васъ самихъ. Мы будемъ гордиться вашимъ добрымъ вниманіемъ, и я вторю вашему желанію, что хотя мы не будемъ жить въ одномъ домѣ, мы, однако, будемъ часто встрѣчаться. Но не говорите ни слова болѣе о неудобствахъ, которыя вы причиняете намъ. Дѣло въ томъ, что куда бы мы ни переѣхали, сынъ моего почитаемаго и высокороднаго друга всегда нашелъ бы у насъ гостепріимство, въ нашемъ семействѣ тоже много будетъ перемѣнъ, такъ что мы сами думаемъ оставить Варвикскую улицу. Дѣла мои, особенно послѣднее время, шли довольно хорошо, по-крайней-мѣрѣ недурно; у меня были друзья, надѣюсь, что я оказался не совсѣмъ недостоинъ ихъ. Я желаю тоже, что Сильвія жила на лучшемъ воздухѣ, возлѣ парка, такъ, чтобы могла ѣздить верхомъ каждое утро. Кромѣ того, я долженъ сообщить вамъ новость, которая матеріально повліяетъ на наши планы. Мы лишаемся Имогены.

— А! она выходитъ замужъ, сказалъ Эндиміонъ, покраснѣвъ.

— Она выходитъ замужъ, съ серіознымъ видомъ подтвердилъ Родни.

— За мистера Вольдершера? сказалъ Эндиміонъ. — Онъ почти сказалъ мнѣ это въ своемъ сегодняшнемъ письмѣ. Но я всегда думалъ это.

— Нѣтъ, не за мистера Вольдершера, сказалъ Родни.

— Кто же этотъ счастливецъ? спросилъ съ волненіемъ Эндиміонъ. — Я могу по справедливости назвать его такимъ, потому что самъ я нахожу Имогену совершенствомъ.

— Имогена выходитъ за лорда Бомариса.

Глава LII.

Симонъ, графъ Монтфортъ, у котораго Эндиміонъ такъ неожиданно долженъ былъ обѣдать, сдѣлался наслѣдникомъ съ самой колыбели. При обыкновенныхъ обстоятельствахъ его наслѣдство было бы одно изъ самыхъ значительныхъ въ Англіи. Его замокъ на сѣверѣ былъ знаменитостью страны, и прилично украшалъ его обширныя владѣнія. При прежней парламентской системѣ, онъ имѣлъ наибольшое количество мѣстечекъ, имѣвшихъ право посылать въ Парламентъ депутатовъ, чѣмъ какой бы то ни было знатный вигъ. Характеръ и поведеніе такого человѣка, конечно, служили предметомъ большихъ предположеній и были разобраны вполнѣ. Ничего очень вѣрнаго не узнали о немъ въ дѣтствѣ, но также и ничего неблагопріятнаго. Онъ былъ хорошъ собой и атлетическаго сложенія, говорили, что онъ щедръ и добръ, и поступивъ въ Герроу, онъ сдѣлался популяренъ. На восемнадцатомъ году, переписываясь съ своими опекунами о поступленіи въ Оксфордскій университетъ, онъ вдругъ уѣхалъ изъ отечества, не объявивъ о своихъ намѣреніяхъ, и предпринялъ и выполнилъ планъ отважнаго путешествія. Онъ посѣтилъ страны, тогда рѣдко посѣщаемыя, и нѣкоторыя почти неизвѣстныя. Флагъ его развѣвался на Индѣйскомъ океанѣ, и онъ проникнулъ въ заманчивыя таинства бразильскихъ лѣсовъ. Сдѣлавшись совершеннолѣтнимъ, онъ вернулся и написалъ къ своимъ опекунамъ, какъ будто ничего замѣчательнаго не случилось въ его жизни. Лордъ Монтфортъ получилъ въ наслѣдство знаменитый конскій заводъ, который его фамилія поддерживала болѣе столѣтія, и спортменскій свѣтъ замѣчалъ съ удовольствіемъ, что настоящій представитель этой фамиліи очень интересовался своимъ заводомъ. У него были коніошни въ Ньюмаркетѣ^[12], и лошади его участвовали на всѣхъ большихъ скачкахъ въ королевствѣ. Онъ являлся также и въ Мельтонѣ^[13] и дѣлалъ свою кампанію, какъ приличествовало такому герою. Его собаки и повара были первоклассны. Хотя онъ мало интересовался политикой, событія того времени принудили его сообразить ихъ и дѣйствовать. Лордъ Грей хотѣлъ провести свой билль о Реформѣ и пожертвованіе многочисленными мѣстечками лорда Монтфорта было необходимо. Къ нему обратились, какъ къ главѣ одного изъ знатнѣйшихъ вигскихъ домовъ и предложили герцогство. Онъ безъ малѣйшей нерѣшимости отказался отъ своихъ мѣстечекъ, но предпочелъ сохранить титулъ старѣйшаго графства въ Англіи. Однако, всѣ почести посыпались на него, хотя онъ ихъ не искалъ, и въ томъ же году получилъ онъ мѣсто лорда-намѣстника въ своемъ графствѣ, неожиданно опроставшееся, и сдѣлался младшимъ кавалеромъ ордена Подвязки.

Общество ожидало съ живѣйшимъ любопытствомъ наступающаго сезона, когда лордъ Монтфортъ формально взойдетъ въ его заколдованный кругъ, и многочисленны были предположенія о его судьбѣ. Онъ представился ко двору — необходимая церемонія, етце не происходившая — а потомъ опять оставилъ свою родину и на много лѣтъ. Онъ былъ въ каждой столицѣ кромѣ своей, отличился удивительными подвигами въ Петербургѣ, Парижѣ и Мадридѣ, замѣчательными поступками въ Вѣнѣ и эксцентрическими приключеніями въ Римѣ; но бѣдный Мельтонъ, увы! ожидавшій его возвращенія каждый сезонъ, наконецъ, перенесъ его поваровъ, охотничьихъ собакъ и смѣлую ѣзду въ преданіе — нѣсколько ревнуя къ Ньюмаркету, куда, хотя въ отсутствіи, онъ часто посылалъ иностранныхъ лошадей, и гдѣ его лошади еще скакали и часто оставались побѣдительницами.

Наконецъ, оказалось, что неугомонный лордъ Монтфортъ нашелъ себѣ мѣсто — Парижъ. Тамъ онъ жилъ нѣсколько лѣтъ въ сибаритскомъ уединеніи. Онъ выстроилъ себѣ дворецъ, который назвалъ виллой, и который былъ самой причудливой постройки, и наполненъ всѣми прелестными предметами, которые могутъ доставить рѣдкій вкусъ и несмѣтное богатство, отъ подлинныхъ картинъ. Рафаэля до драгоцѣнныхъ бездѣлушекъ. Говорили, что лордъ Монтфортъ не видѣлся ни съ кѣмъ; онъ, конечно, не бывалъ у своихъ соотечественниковъ и не принималъ ихъ, и можетъ быть, это подало поводъ къ разсказамъ, или, по-крайней-мѣрѣ, преувеличило ихъ, о его расточительности и даже мотовствѣ. Но разсказы объ его уединеніи были несправедливы. Онъ часто бывалъ въ домахъ старинныхъ французскихъ фамилій, въ ихъ надменномъ предмѣстьѣ, и пользовался ихъ высокимъ уваженіемъ. Это былъ, дѣйствительно, кружокъ подходящій къ нему. Лордъ Монтфортъ былъ единственный англичанинъ, дававшій понятіе о вельможѣ восемнадцатаго столѣтія. Ему какъ будто не было дѣла ни до чего и это было видно по его наружности. Его обращеніе, хотя простое и естественное, было утонченно, свободно отъ всякаго принужденія, но отличалось серіозной граціей.

За исключеніемъ того достопамятнаго года, когда онъ пожертвовалъ своими мѣстечками дѣлу, за которое Гамиденъ умеръ на полѣ битвы, а Сидни на эшафотѣ — то есть правленію виговъ въ Англіи, лордъ Моптфортъ находился въ отсутствіи изъ своей родины десять лѣтъ, и однажды въ своемъ украшенномъ статуями саду въ Бельведерѣ, спросилъ себя что онъ чрезъ это выигралъ. Не было ни одного предмета ни духовнаго, ни человѣчнаго, который хоть сколько-нибудь интересовалъ бы его. Онъ имѣлъ о человѣческой натурѣ вообще, безъ всякаго исключенія, самое циническое мнѣніе. Онъ имѣлъ искреннее и глубокое убѣжденіе, что нѣтъ мужчины и женщины, которые дѣйствовали бы не по эгоистическому или не корыстолюбивому побужденію. Общество было для него нестерпимо, а общество одного съ нимъ пола и званія докучало ему невыразимо; ихъ разговоръ состоялъ только изъ двухъ предметовъ, лошадей и женщинъ, а и то и другое ему надоѣло. А что касается женскаго общества, то если это дамы, то отъ него будутъ ожидать чтобы онъ ухаживалъ за ними, а въ немъ никакого чувства не было. Если обращался къ дамамъ полусвѣта, онъ, встрѣчалъ пошлость, а это для лорда Монтфорту было нестерпимо. Онъ обращался къ нимъ въ каждой столицѣ, и пошлость была принадлежностью всего ихъ племени. Онъ пытался читать, одна женщина посовѣтовала ему читать французскіе романы, но онъ нашелъ ихъ только грубымъ изображеніемъ жизни, которую онъ уже много лѣтъ велъ самъ. Случай познакомилъ его съ Рабеле и Монтенемъ, и онъ наслаждался ими, потому что въ немъ было тонкое чувство юмора. Онъ могъ бы продолжать эти занятія, и можетъ быть нашелъ бы въ нихъ легкое и временное развлеченіе, но одинъ умный человѣкъ, котораго онъ встрѣтилъ въ кабачкѣ въ Пасси, куда ѣздилъ переодѣвшись развлекать свою скуку, убѣдилъ его, что если было какое-нибудь занятіе достойное человѣка, предположеніе, однако, сомнительное, то это была наука, такъ какъ она показывала человѣку его полнѣйшую ничтожность.

Никто не могъ назвать лорда Монтфорта человѣкомъ съ дурнымъ сердцемъ, потому что у него сердца не было. Онъ былъ добръ, если это не вредило ему, а хорошее расположеніе духа не нарушалось никогда, по не по кротости характера, а скорѣе отъ презрительнаго тонкаго вкуса, который внушалъ ему, что джентльменъ не долженъ никогда лишаться спокойствія въ свѣтѣ, гдѣ ничто не представляло ни малѣйшей важности.

Результатомъ этихъ размышленій было, что ему окончательно надоѣлъ Бельведеръ и Парижъ, а такъ какъ его умъ теперь склонялся къ наукѣ, онъ вообразилъ, что ему будетъ пріятно вернуться въ страну, гдѣ она процвѣтала, и гдѣ онъ мечталъ соорудить колоссальные телескопы и поощрять разысканія о происхожденіи вещей. Онъ думалъ, что съ наукой и уженьемъ, единственной забавой, которой онъ еще дорожилъ, потому что любилъ успокоительное вліяніе текущаго ручейка, и которой могъ предаваться въ одиночествѣ, жизнь можетъ быть будетъ сносна.

Общество дѣйствительно удивилось, когда услыхало о возвращеніи лорда Монтфорта въ Англію. Онъ вернулся осенью, такъ чтобы избѣжать сезона, и флагъ скоро сталъ развѣваться на его замкѣ. Нѣсколько лѣтъ были постоянные нападки на министерство за то, что оно сдѣлало отсутствующаго лордомъ-намѣстникомъ въ его графствѣ, и наградило высокимъ орденомъ Подвязки такого безпутнаго человѣка. Все это дѣлало его возвращеніе интереснѣе.

Одинъ достойный вельможа высокаго званія и въ томъ же графствѣ, про котораго послѣдніе пять лѣтъ всѣ говорили, качая головою, что ему слѣдовало быть лордомъ-намѣстникомъ, получилъ какое-то важное должностное порученіе въ этихъ окрестностяхъ поздно осенью и пригласилъ большое общество отпраздновать это назначеніе. Слѣдовало также пригласить лорда-намѣстника, но никто не ожидалъ, чтобы онъ явился. Напротивъ, приглашеніе было принято и волненіе было великое. Каковъ онъ, что будетъ дѣлать, и такой ли онъ дурной человѣкъ какъ говорила провинціальная газета? Пріѣхалъ этотъ дурной человѣкъ съ своей граціозной осанкой и съ своей брильянтовой звѣздой, и сердца всѣхъ забились съ надлежащей смѣсью ужаса и восторга. Единственное исключеніе въ этихъ чувствахъ составляла дочь хозяина, леди Беренгарія. Она выѣзжала уже второй сезонъ, но замужъ еще не вышла, потому что была разборчива, чтобы не сказать горда. Самые знатные были у ея ногъ и умоляли напрасно. Она была энергична, очень честолюбива, съ отважной волей; удовольствіе находила только въ обществѣ и управляла имъ — на что ей давали право ея грація и живое воображеніе, ея всегда готовое, хотя причудливое сочувствіе, и ея страсть внушать восторгъ.

Порученіе было выполнено успѣшно; графство полно энтузіазма къ своему лорду-намѣстнику, обращеніе котораго совершенно очистило его репутацію. Общество не разъѣхалось, да и порученіе-то это было только предлогомъ для созыва гостей. Были забавы разнаго рода, а по вечерамъ карнавалъ — леди Беренгарія желала, чтобы всѣ около нея были веселы и забавлялись — игры, танцы и безконечныя увеселенія. Лордъ Монтфортъ, который къ удивленію всѣхъ, не уѣхалъ, говорилъ съ нею немного, и можетъ быть вовсе бы не заговорилъ, если бы они не встрѣтились на охотѣ. Леди Берепгарія была отличная наѣздница, и дѣйствительно на сѣдлѣ была очаровательна.

Наканунѣ того дня, когда разъѣхались гости, лордъ Монтфортъ сѣлъ возлѣ леди Беренгаріи. Онъ говорилъ объ утренней охотѣ, а она отвѣчала въ томъ же тонѣ.

— У меня есть лошадь, леди Беренгарія, на которой мнѣ хотѣлось бы видѣть васъ. Вы поѣдете на ней?

— Непремѣнно, какая это лошадь?

— Вы увидите завтра. Она недалеко. Я люблю держать близко лошадей, и онъ ушелъ.

Это была лошадь темнорыжая, необыкновенно красивая. Леди Беренгарія, будучи восторженнаго характера, громко расхваливала ея красоту и качества, дѣлавшія ее удобной для охоты.

— Я согласенъ съ вами, сказалъ лордъ Монтфортъ: — что послѣ этой вамъ будетъ непріятно ѣхать на всякой другой лошади, и слѣдовательно, я попрошу позволенія оставить ее здѣсь для васъ.

Гости разъѣхались, по странно, что лордъ Монфортъ не уѣхалъ. Семейство было большое. У леди Беренгаріи было нѣсколько сестеръ; ея старшій братъ былъ начальникъ охоты, а младшіе пользовались правами младшихъ братьевъ и убивали фазановъ своего отца. Было тоже много родственниковъ все ровесниковъ, и всѣ всегда смѣялись, хотя неизвѣстно надъ чѣмъ. Молодежь любитъ иногда выказывать притворную веселость.

Такъ какъ лордъ Монтфортъ всегда долженъ былъ вести хозяйку къ обѣду, онъ никогда не имѣлъ случая разговаривать съ леди Беренгаріей, даже если бы и желалъ; но неизвѣстно желалъ ли онъ, и разговаривалъ онъ больше съ ея сестрами и хохотуньями кузинами чѣмъ съ нею, но все-таки онъ не уѣзжалъ, что было чрезвычайно странно и начало становиться стѣснительно.

Наконецъ, въ одинъ вечеръ родители дремали, одинъ надъ газетой, другая надъ своей работой, а всѣ остальные играли въ дальней комнатѣ въ какую-то новую игру среди взрывовъ хохота, лордъ Монтфортъ нѣсколько времени сидѣвшій возлѣ леди Беренгаріи, и только время отъ времени дѣлавшій какой-нибудь вопросъ, хотя часто пытливый, для того, чтобы заставить ее разговаривать съ нимъ, вдругъ сказалъ:

— Желалъ бы я знать согласитесь ли выйти за меня?

Это было самое изумительное общественное событіе въ этомъ поколѣніи. Общество сейчасъ стало соображать, что выйдетъ изъ этого и доказало очень ясно, что это должно кончиться дурно. Люди, хорошо знавшіе Монтфорта въ Парижѣ, принимали значительный видъ и говорили, что это продлится не долѣе шести мѣсяцевъ.

Но невѣста была такая же замѣчательная женщина, насколько женихъ отличался отъ своего пола. Леди Беренгарія рѣшилась сдѣлаться царицей общества и была увѣрена въ своемъ неограниченномъ вліяніи надъ мужчинами. Однако, довольно трудно дѣйствовать на чувства человѣка, у котораго нѣтъ сердца. Это она скоро разузнала, къ своему прискорбію, во держала это въ глубокой тайнѣ. По безконечной находчивости съ ея стороны, дѣла шли довольно хорошо долѣе чѣмъ свѣтъ ожидалъ и достаточно долго для достиженія цѣли жизни леди Беренгаріи. Лордъ Монтфортъ ввелъ жену свою въ свѣтъ и казалось даже съ удовольствіемъ сопровождалъ ее, пока она не взошла на общественный тронъ. Онъ гордился ею, какъ гордился бы красивой лошадью; но когда свѣтъ призналъ вліяніе леди Беренгаріи, лордъ Монтфортъ впалъ въ прежнее расположеніе духа, сказалъ женѣ, что не можетъ долѣе выносить такой жизни и долженъ удалиться изъ общества. Леди Монтфортъ огорчилась, но рѣшившись ни за что на свѣтѣ не разставаться съ мужемъ, которымъ восхищалась, и къ которому, если бы онъ пожелалъ, она могла бы даже страстно привязаться, изъявила готовность раздѣлить его уединеніе. Но она узнала, что онъ не этого желаетъ. Ему было необходимо не только удаленіе отъ общества, но и отъ леди Монтфортъ. Словомъ, во все время своей извращенной жизни, никогда лордъ Монтфортъ не былъ упрямѣе.

Въ послѣдніе годы своего жительства въ Парижѣ, когда онъ запирался въ своемъ восхитительномъ Бельведерѣ, онъ очень жаловался на состояніе своего здоровья, и однимъ изъ главныхъ занятій его жизни было совѣтоваться съ докторами объ этомъ интересномъ предметѣ. Доктора единогласно утверждали, что паціентъ ихъ страдаетъ только отъ скуки. Это настойчивое мнѣніе раздражало его, и было, одною изъ причинъ, побудившихъ его оставить Францію. Неожиданное развлеченіе, послѣдовавшее за его возвращеніемъ на родину, заставило его пренебречь или забыть О своемъ прискорбномъ нездоровьѣ, но оказалось, что оно теперь вернулось и даже усилилось. Къ несчастію, англійскіе доктора смотрѣли на это такъ же, какъ и ихъ французскіе собраты. Они не могли найти никакого органическаго поврежденія въ сложеніи или состояніи лорда Монтфорта и совѣтовали занятія и общество. Теперь онъ не могъ думать безъ отвращенія о возвращеніи во Францію, и забралъ себѣ въ голову, что климатъ въ Монтфортскомъ замкѣ ему вреденъ. Онъ былъ убѣжденъ, что долженъ жить на югѣ Англіи. Одно изъ прекраснѣйшихъ и значительнѣйшихъ помѣстьевъ въ этой благодатной части нашей страны продавалось и лордъ Монтфортъ за полмилліона сдѣлался владѣльцемъ Принсдауна, и объявилъ, что тамъ будетъ жить и умретъ.

Такое положеніе дѣлъ было горькимъ испытаніемъ для самой гордой женщины въ Англіи, но леди Монтфортъ также была одной изъ самыхъ искусныхъ. Она ничему не противилась, сочувствовала всѣмъ его планамъ и поджидала случая, когда можетъ добиться отъ его безсознательнаго добродушія какого-нибудь благоразумнаго измѣненія. И ей удалось впослѣдствіи установить modus vivendi^[14]. Онъ будетъ жить и умретъ въ Принсдаунѣ; это было рѣшено; но если пріѣдетъ въ Лондонъ когда-нибудь, посовѣтоваться съ докторами, напримѣръ, то всегда будетъ жить въ Моптфорт-Гаузѣ, а если ей потребуется воздухъ юга, для нея всегда будутъ готовы комнаты въ Принсдаунѣ. Она ни въ чемъ не будетъ ему мѣшать, онъ даже, не станетъ видѣться съ нею, если будетъ слишкомъ нездоровъ. А что касается главнаго принципа его жизни, было совершенно ясно, что онъ не интересуется ничѣмъ и никогда не будетъ интересоваться; во не было причины почему онъ не долженъ забавляться. Это различіе между интересомъ и забавою понравилось леди Монтфортъ и даже она осталась этимъ довольна — но его трудно было забавлять. Онъ говорилъ, что его забавляютъ только письма жены, а такъ какъ онъ былъ не только самый эгоистичный, но и самый вѣжливый человѣкъ на свѣтѣ, онъ просилъ ее писать къ нему каждый день. Златные эгоисты и чудаки, всегда бываютъ окружены блюдолизами и шутами; по это было бы не по вкусу лорда Монтфорта; онъ искренно ненавидѣлъ лесть, и самый искусный шутъ въ обществѣ надоѣлъ бы ему въ двое сутокъ. Онъ имѣлъ наклонность къ обществу ученыхъ людей, путешественниковъ по рѣдкимъ странамъ и талантливыхъ художниковъ; словомъ, всѣхъ, кто отличался тѣмъ, что онъ называлъ «индивидуальнымъ качествомъ». Гражданскіе инженеры начали тогда привлекать общ, ее вниманіе, и лорду Монтфорту нравилось общество гражданскихъ инженеровъ; но болѣе всего ему нравились тѣ, которые сами вышли въ люди, ему хотѣлось узнать тайну ихъ успѣха, и какъ они составили себѣ карьеру. Когда прошелъ первый пылъ пристрастія къ Принсдауну, лордъ Монтфортъ нашелъ, что при всей привлекательности Принсдауна, невозможно въ такой дали имѣть постоянное общество гражданскихъ инженеровъ, и взялъ привычку пріѣзжать въ Монтфорт-Гаузъ, находить собесѣдниковъ и забавляться. Леди Монтфортъ очень заботилась о томъ, чтобы его ожиданія не были обмануты, и искусно собирала для него подходящихъ собесѣдниковъ. Потомъ, когда представлялся случай, она сама ѣздила въ Принсдаунъ съ пріятными гостями — и такимъ образомъ оказалось, что обстоятельства, которыя для женщины съ обыкновеннымъ умомъ, повели бы къ общественному скандалу, были такъ искусно обойдены, что свѣтъ почти не зналъ настоящаго и довольно непріятнаго положенія дѣлъ. При всемъ просторѣ недоброжелательства, никакъ не могли предполагать, чтобы лордъ и леди Монтфортъ, живя въ одномъ домѣ, не видались по недѣлямъ, и что онъ имѣлъ съ нею только письменныя сношенія.

Леди Монтфортъ никакъ не могла согласиться съ своимъ мужемъ въ самомъ главномъ пунктѣ его философіи. Одна изъ причинъ, по которымъ онъ не дѣлалъ ничего, состояла въ томъ, что онъ не можетъ достигнуть ничего. Онъ имѣлъ все. Въ этомъ они сейчасъ разошлись. Леди Монтфортъ увѣряла, что они не пріобрѣли ничего.

— Что значитъ для насъ званіе и богатство? говорила она. — Мы родились съ этимъ. Намъ нужно то, чего мы не получили при рожденіи. Ты разсуждаешь какъ выскочка. Разумѣется, если бы ты самъ пріобрѣлъ твое званіе и богатство, ты могъ бы отдыхать и находить удовольствіе въ воспоминаніи о томъ, чего ты достигъ. Человѣкъ въ твоемъ положеніи долженъ управлять страной, такъ бывало всегда въ прежнія времена. Люди твоей фамиліи были первыми министрами, почему же не быть и тебѣ, когда ты гораздо талантливѣе и гораздо свѣдущѣе?

— Изъ тебя вышелъ бы очень хорошій первый министръ, Беренгарія.

— Ахъ! ты всегда шутишь, а я говорю серіозно.

— И я также. Если я долженъ работать, то я скорѣе сдѣлался бы гражданскимъ инженеромъ, чѣмъ первымъ министромъ.

Ничто кромѣ неукротимаго духа леди Монтфортъ не могло успѣшно бороться противъ препятствій для ея плановъ о могуществѣ, препятствій, представляемыхъ оригинальнымъ характеромъ ея супруга. Ея пріемные вечера по суботамъ, во время сезона, были самыми важными общественными собраніями, но она принимала одна. Съ удивительнымъ искуствомъ уговаривала она своего супруга иногда появляться на обѣдахъ, предшествовавшихъ вечерамъ, а когда они кончались, онъ появлялся на минуту и исчезалъ. Сначала онъ отказался наотрѣзъ, но потомъ леди Монтфортъ убѣдила принцевъ королевской крови, всегда благосклонныхъ, удостоить выразить желаніе обѣдать въ Монтфорт-Гаузѣ; это всемилостивѣйше выраженное желаніе нельзя было не принять, и потомъ леди

Монтфортъ говорила:

— Я много разсчитываю на періодическія посѣщенія Месопотамской королевы. Онъ долженъ угощать ее, потому что его отецъ былъ ея любовникомъ.

Въ этой удивительной мистификаціи, которая заставила лорда Монтфорта имѣть видъ будто онъ живетъ въ обществѣ, въ которое почти не входилъ, женѣ его помогали его поѣздки въ Ньюмаркетъ, гдѣ онъ бывалъ даже часто. Онъ никогда не держалъ пари, никогда не дѣлалъ новыхъ знакомствъ, но любилъ встрѣчаться съ людьми, съ которыми былъ въ школѣ. Конечно, есть что-то волшебное въ воспоминаніи о школьной дружбѣ; это смягчаетъ сердце и даже затрогиваетъ нервную систему тѣхъ, у кого нѣтъ сердца. Лордъ Монтфортъ въ Ньюмаркетѣ приглашалъ человѣкъ шесть, бывшихъ съ нимъ въ училищѣ, и теперь членовъ Джокей-клуба, въ гости къ себѣ, и на слѣдующій день, на вересковомъ полѣ, мы послѣ охоты, по всему Мейферу и Бельгревіи слышалось только:

— Я обѣдалъ вчера, или «намедни», какъ случалось, у Монтфорта; никогда нигдѣ не обѣдалъ такъ хорошо, и какой пріятный человѣкъ; самый остроумный, самый забавный, и, безспорно, самый очаровательный человѣкъ на свѣтѣ, превосходнѣйшій! Жаль, что онъ такъ мало показывается.

Въ обществѣ думали тоже самое; всѣ жалѣли, очень жалѣли, что этотъ очаровательный человѣкъ, котораго они видали рѣдко, и который для нихъ принималъ видъ пустого и несимпатичнаго призрака, не показывался чаще и не восхищалъ ихъ. Но самое любопытное въ этомъ было то, что въ какомъ восторгѣ ли бывали его гости, хозяинъ послѣ ихъ отъѣзда, не платилъ имъ взаимностью. Напротивъ онъ замѣчалъ себѣ:

— Слышалъ ли я хоть что-нибудь замѣчательное?

— Ничего.

Глава LIII.

Эндиміонъ былъ нѣсколько взволнованъ, когда подошелъ къ двери Монтфорт-Гауза, огромнаго фамильнаго отеля на большомъ дворѣ и выходившаго на Грин-Паркъ. Когда дзерь отворили онъ очутился въ большой передней, гдѣ было много слугъ, и повели его по разнымъ комнатамъ въ низшемъ жильѣ въ большую гостиную, тускло освѣщенную,, гдѣ было нѣсколько мужчинъ, но хозяйки не было. О немъ доложили, и тогда къ нему подошелъ молодой человѣкъ и сказалъ, что лордъ и леди Монтфортъ скоро выйдутъ и заговорилъ съ нимъ о погодѣ. Графъ Ферролль пріѣхалъ послѣ Эндиміона, а потомъ другой господинъ, имя котораго онъ не разслыхалъ. Потомъ, когда онъ дѣлалъ какія то оригинальныя замѣчанія о восточномъ вѣтрѣ, и сказать по правдѣ, чувствовалъ себя не совсѣмъ ловко, двери смежной комнаты, блистательно освѣщенной, отворились настежь, и почти въ туже минуту вошла леди Монтфортъ, взяла подъ руку графа Ферролля и пошла въ столовую. Столъ былъ круглый и Эндиміону сказалъ тотъ же господинъ, который говорилъ съ нимъ, что онъ долженъ сѣсть возлѣ леди Монтфортъ.

— Лордъ Монтфортъ сегодня опоздалъ, сказала она: — но просилъ меня не ждать его. А какъ вы поживаете послѣ нашего парламентскаго банкета? обратилась она къ Эндиміону: — я представлю васъ графу Ферроллю.

Графъ Ферролль былъ молодой человѣкъ, а между тѣмъ уже склонный къ плѣшивости. Онъ былъ главою довольно значительнаго посольства при нашемъ дворѣ. Хотя его нельзя было назвать красавцемъ, физіономія его была поразительна, лобъ, показывавшій умственное развитіе и массивная челюсть. Онъ былъ высокъ, широкоплечъ, съ топкимъ станомъ. Онъ привѣтствовалъ Эндиміона проницательнымъ взглядомъ, а потомъ привлекательной улыбкой.

Графъ Ферролль былъ представитель королевства, которое, если не совсѣмъ было -создано, то по крайней мѣрѣ сдѣлано важнымъ Вѣнскимъ конгрессомъ. Это былъ вельможа, владѣвшій довольно значительнымъ имѣніемъ въ странѣ, гдѣ не было обширныхъ имѣній или большихъ богатствъ, хотя она управлялась старинной, надменной и воинственной аристократіей. Какъ всѣ люди его сословія, графъ Ферролль получилъ военное воспитаніе; но по окончаніи этого воспитанія, онъ увидалъ, что мало было надежды на то, чтобы его дарованія могли быть примѣнены къ дѣлу. Думали, что вѣкъ большихъ войнъ прошелъ, и что даже революціи въ будущемъ будутъ сдерживаться дипломатіей. Будучи человѣкомъ оригинальнымъ, чтобъ не сказать эксцентрическаго образа мыслей, графъ Ферролль былъ недоволенъ рессурсами и развлеченіями своей столицы. Онъ былъ отличный наѣздникъ и нѣсколько времени находилъ развлеченіе въ своихъ темныхъ лѣсахъ и въ составленіи конскаго завода, который сдѣлался знаменитъ. Но все это время, даже въ волненіяхъ охоты и въ воспитаніи своихъ рѣдкихъ чистокровныхъ лошадей, графъ Ферролль размышлялъ о положеніи того, что едва ли могъ назвать сибимъ отечествомъ, а скорѣе соединеніемъ земель, окрещенныхъ протоколами, и упроченныхъ трактатами, что онъ считалъ чрезвычайно ненадежнымъ. Однажды онъ удивилъ своего государя, котораго былъ любимцемъ, попросивъ у него мѣсто въ лондонскомъ посольствѣ, тогда вакантное. Назначеніе тотчасъ состоялось и графъ Ферролль уже два года находится при Сент-Джемскомъ дворѣ.

Графъ Ферролль былъ любимцемъ въ англійскомъ обществѣ, потому что обладалъ всѣми качествами, которыя тамъ ведутъ къ успѣху. Онъ былъ знатной фамиліи и изящной наружности, щедръ и чрезвычайно откровененъ, отличный стрѣлокъ, смѣлый наѣздникъ и имѣлъ лошадей, которыя приводили въ восторгъ и Мельтонъ и Ньюмаркетъ. Дамамъ также онъ нравился, потому что онъ былъ искусный вальсеръ, и примѣшивалъ къ шуткамъ, весело циничнымъ, тонъ, который могъ-быть нѣженъ и очаровательную улыбку.

Но самымъ большимъ другомъ его была леди Монтфортъ. Онъ разсказывалъ ей все и совѣтовался съ нею во всемъ; и хотя рѣдко хвалилъ кого-нибудь, до нея дошло, что графъ Ферролль говорилъ не разъ, что она была болѣе замѣчательная женщина, чѣмъ Луиза Савойская или герцогиня де-Лонгвиль.

Въ комнатѣ послышался легкій шелестъ. Вошелъ какой то господинъ и проскользнулъ на свое незанятое мѣсто, которое охранялъ лакей.

— Я боюсь, что я опоздалъ къ устрицамъ, сказалъ лордъ Монтфортъ своему сосѣду.

Господинъ, прежде говорившій съ Эндиміономъ, былъ секретарь лорда Монтфорта; былъ еще великій геній, составлявшій планъ висячаго моста надъ Тайномъ въ помѣстьѣ лорда Монтфорта. Почетное должностное лицо изъ британскаго музея дополняло общество съ человѣкомъ, который сидѣлъ Съ Эндиміономъ и котораго при тускломъ свѣтѣ онъ не узналъ, но на котораго теперь смотрѣлъ съ волненіемъ. Это былъ Найджель Пенрёддокъ. Они не встрѣчались послѣ похоронъ матери, и воспоминанія о прошломъ взволновали Эндиміона. Они размѣнялись привѣтствіемъ, которое со стороны Найджеля было серіозно, но ласково.

Разговоръ что называется былъ общій и все больше о висячихъ мостахъ. Самъ лордъ Монтфортъ навелъ разговоръ на это, для того чтобы выставить знаменитаго гостя. Графъ Ферролль также заинтересовался этимъ, такъ какъ его правительство наводило справки по этому предмету. Господинъ изъ британскаго музея сдѣлалъ замѣчаніе о способѣ, по которому древніе египтяне двигали массами гранита, и цитировалъ Геродота гражданскому инженеру. Гражданскій инженеръ ни когда не слыхалъ о Геродотѣ, но сказалъ, что ѣдетъ въ Египетъ осенью по желанію Мехмета Али и возьмется сдвинуть всякую указанную массу, хотя бы даже пирамиду. Леди Монтфортъ, не растраивая общаго разговора, шепталась по очередно съ графомъ Ферроллемъ и Эндиміономъ, и сказала послѣднему, что была у леди Рогемптонъ утромъ — визитъ былъ восхитительный. Она никѣмъ такъ не восхищалась какъ его сестрой; она любила ее. Молчалъ только одинъ Найджель, но леди Монтфортъ, примѣчавшая все, обратилась къ нему чрезъ столъ съ энтузіазмомъ о какихъ то перемѣнахъ, сдѣланныхъ имъ въ службѣ какой то церкви, и физіономія Найджеля засіяла какъ у юнаго святого, увидавшаго рай.

Послѣ обѣда леди Монтфортъ подвела Эндиміона къ своему супругу и оставила его возлѣ него. Обращеніе лорда Монтфорта было любезно и естественно. Онъ сказалъ:

— Я еще не познакомился съ леди Рогемптонъ, потому что я никогда не выѣзжаю; но надѣюсь познакомиться; леди Монтфортъ говоритъ мнѣ, что она очаровательна.

— Она очень добрая сестра, сказалъ Эндиміонъ.

— Леди Монтфортъ говорила мнѣ много о васъ и мнѣ было пріятно это слышатъ. Я люблю молодыхъ людей, которые возвышаются по своимъ собственнымъ заслугамъ, а мистеръ Сидни Вильтонъ сказалъ леди Монтфортъ, что ваши заслуги замѣчательны.

— Мистеръ Сидни Вильтонъ добрый начальникъ, серъ.

— Я исполнялъ обязанность его слуги въ Гэррау и находилъ его такимъ, сказалъ лордъ монтфортъ. — А теперь разскажите мнѣ о вашей должности, что вы дѣлаете. Это не первая ваша должность, говоритъ леди Монтфортъ. Гдѣ вы служили прежде? Разскажите мнѣ все. Я люблю подробности.

Невозможно было устоять отъ такого вѣжливаго и любезнаго любопытства, Эндиміонъ удовлетворилъ его съ юношеской любезностью. Онъ даже описалъ лорду Монтфорту Сент-Барба, вдохновенный, вѣроятно, утреннимъ свиданіемъ. Лорду Монтфорту показалось это очень забавно, и онъ сказалъ, что ему хотѣлось бы познакомиться съ мистеромъ Сент-Барбомъ. Было ясно, когда гости разъѣхались, что Эндиміонъ сдѣлалъ благопріятное впечатлѣніе, потому что лордъ Монтфортъ сказалъ:

— Вы сегодня здѣсь, какъ другъ леди Монтфортъ, но вы должны сюда пріѣзжать, какъ и мой другъ. Я обѣдаю дома каждый день, когда я въ Лондонѣ и приглашаю васъ разъ навсегда. Приходите такъ часто, какъ хотите, вы всегда будете пріятный гость. Только дайте знать о вашемъ намѣреніи за часъ до обѣда, потому что я терпѣть не могу, когда за столомъ слишкомъ тѣсно или остается пустой стулъ.

Леди Монтфортъ провела большую часть вечера въ серіозномъ разговорѣ съ Найджелемъ, а когда гости вышли изъ комнаты, Найджель и Эндиміонъ ушли вмѣстѣ.

Глава LIV.

Встрѣча между Найджелемъ и Эндиміономъ была не совсѣмъ обыкновенная, и никто изъ нихъ не скрывалъ своего удовольствія и удивленія. Найджель былъ пасторомъ въ сѣверномъ городѣ, защищаемомъ гордымъ замкомъ лорда Монтфорта, и его труды, и репутація привлекли вниманіе леди Монтфортъ. Подъ вліяніемъ его сильнаго характера, служба въ его церкви совершалась съ точностью и съ эфектомъ, что скоро возбудило значительное волненіе въ окрестностяхъ, а скоро даже и въ графствѣ, Кафедра часто бывала въ его распоряженіи, потому что его ректоръ, усвоившій его взгляды на церковь, нй былъ способенъ распространять ихъ, и о краснорѣчіи и славѣ Найджеля, какъ проповѣдника, начали много говорить. Хотя въ той церкви, гдѣ онъ служилъ, леди Монтфортъ прежде не бывала, она скоро сдѣлалась его прихожанкой. Онъ сталъ постояннымъ гостемъ въ замкѣ и леди Монтфортъ подарила въ его церковь алебастровое запрестольное украшеніе. Она даже сдѣлала больше. Ея энтузіазмъ превысилъ ея эгоизмъ, потому что хотя велика была жертва, которая лишитъ ее служенія и общества Найджеля въ деревнѣ, она уговорила перваго министра дать ему мѣсто въ одной новой лондонской церкви, которое сдѣлалось вакантнымъ, и будучи расположено въ богатомъ и многолюдномъ округѣ могло дать Найджелю возможность сдѣлать извѣстнымъ свѣту свое краснорѣчіе и свою геніальность. Такова была простая исторія Найджеля; а потомъ въ свою очередь онъ выслушалъ короткій, по интересный разсказъ Эндиміона объ его карьерѣ, потомъ они согласились отправиться на квартиру Эндиміона и поговорить подробно о прошломъ и настоящемъ.

— Эта леди Монтфортъ великая женщина, сказалъ Найджель, стоя спиною къ камину. — Она могла бы быть второй императрицей Еленой.

— Неужели!

— Мнѣ кажется, у нея только одна мысль, единственная мысль, достойная человѣческой души — церковь. Я былъ радъ встрѣтить васъ въ ея домѣ. Надѣюсь, что вы хранили въ. сердцѣ тѣ взгляды, которые въ вашемъ дѣтствѣ вы усвоили себѣ такъ горячо и серіозно.

— Я удивляюсь, сказалъ Эндиміонъ, не желая отвѣчать на этотъ вопросъ: — какъ эта дама, принадлежащая къ партіи виговъ, имѣетъ такіе высокіе взгляды на эти вещи. Либеральная партія скорѣе опирается на Нижнюю церковь.

— Я ничего не знаю о вигахъ, или торіяхъ, или либералахъ, или о какихъ бы то ни было новыхъ именахъ, выдуманныхъ ими, сказалъ Найджель. — Я даже не знаю и не желаю знать, что значитъ Нижняя церковь. Есть только одна церковь, католическая и апостольская; и если бы мы дѣйствовали по ея принципамъ, то не было бы никакой надобности, да и не должно быть, для какой бы то ни было другой формы правительства.

— Это очень опредѣленные взгляды, сказалъ Эндиміонъ: — но такъ ли они практичны, какъ ясны?

— Почему имъ не быть практичными? Все, чему мы вѣримъ — практично; и съ теченіемъ времени, чему вѣроятнѣе всего будемъ мы вѣрить, тому ли, чему учитъ Богъ, или тому, чему учитъ человѣкъ?

— Я сознаюсь, сказалъ Эндиміонъ: — что во всѣхъ предметахъ и гражданскихъ, и религіозныхъ, я наклоненъ къ умѣренности и воздержности. Я всегда приписывалъ печальную кончину моего милаго отца и всѣ ужасныя событія въ моей семьѣ тому, что въ 1829 онъ присоединился къ крайней партіи, Если бы онъ послѣдовалъ примѣру и совѣту своего лучшаго друга, мистера Сидни Вильтона, могло бы случиться нѣчто совсѣмъ другое.

— Я ничего не понимаю въ политикѣ, сказалъ Найджель. — Подъ выраженіями умѣренность и воздержность въ политикѣ, я полагаю вы подразумѣваете ловкость и умѣнье поступать кстати, что должно повести къ успѣху. Но Церковь основана на абсолютной истинѣ и учитъ абсолютной истинѣ и въ такихъ вещахъ никакихъ компромиссовъ не можетъ быть.

— Ну, я не знаю, сказалъ Эндиміонъ: — навѣрно, есть очень много религіозныхъ людей, которые не принимаютъ безусловно всего, чему учитъ церковь. Надѣюсь, что я религіозенъ самъ, а вотъ, напримѣръ, я не могу безусловно вѣрить Афанасіевскому Ученію^[15]. Афанасіевское Ученіе самая великолѣпная духовно-лирическая поэма, когда-либо созданная человѣческимъ геніемъ. Я безусловно соглашаюсь со всѣми ея пунктами. Она не выдаетъ себя за божественную, она человѣческая, но церковь освѣтила ее, а церковь всегда дѣйствуетъ по вліянію Божественнаго Духа. Афанасій Великій былъ величайшій человѣкъ на свѣтѣ. Если вы придираетесь къ его догматамъ, вы скоро придеретесь и къ другимъ символамъ. Я былъ приготовленъ встрѣтить въ Лондонѣ невѣріе, но признаюсь, любезный Феррарсъ, вы пугаете меня. Я надѣялся, что воспитаніе, полученное вами въ юности, должно бы предохранить васъ отъ этого отступничества.

— Но будемъ разсуждать спокойно, любезный Найджель. Неужели вы хотите сказать, что меня слѣдуетъ считать невѣрующимъ или отступникомъ, оттого что, хотя я горячо вѣрю всѣмъ жизненнымъ истинамъ религіи, и стараюсь сообразовать съ ними мою жизнь, я все-таки могу не совсѣмъ вѣрить, напримѣръ, въ существованіе діавола.

— Если существованіе Сатаны не составляетъ жизненнаго принципа вашей религіи, тогда я ужъ не знаю, что можетъ составлять. Есть только одинъ догматъ выше. Вы находите, что мода требуетъ позволять себѣ эти распущенныя и легкомысленныя различія между тѣмъ, чему можно вѣрить и чему нѣтъ. Изящный вкусъ не позволяетъ вѣрить діаволу. Приведите мнѣ хоть одинъ доводъ противъ его существованія, который не примѣнялся бы къ существованію Божества. Если вы отъ этого отопретесь, что же тогда будетъ съ вами? Теперь замѣтьте; мы съ вами молодые люди — вы даже очень молодой человѣкъ. Это годъ благодати 1839. Если эти распущенныя мысли, которыя вы приняли такъ легкомысленно, будутъ преобладать въ этой странѣ поколѣніе, другое, лѣтъ двадцать-пять или тридцать — мы можемъ встрѣтиться опять и мнѣ придется убѣждать васъ въ существованіи Бога.

Глава LV.

Равновѣсіе партіи въ Нижней Палатѣ, дѣйствительно возстановленное распущеніемъ Парламента сер-Робертомъ Пилемъ, можно сказать было формально и положительно установлено распущеніемъ Парламента осенью 1837 но случаю кончины короля. Министерское большинство почти сдѣлалось номинально, между тѣмъ, какъ непріятности со всѣхъ сторонъ вдругъ столпились на министерствѣ: возмущенія въ Канадѣ, мятежи хартистовъ, стычки съ китайцами и таинственныя усложненія съ центральной Азіей, грозившія немедленной войной съ Персіей, и даже съ одной изъ самыхъ могущественныхъ европейскихъ имперій. Вдобавокъ ко всему этому, доходъ постоянно уменьшался, и каждый день всеобщее предубѣжденіе дѣлалось сильнѣе противъ ирландской политики министерства. Чрезвычайная популярность государыни, набрасывавшая нѣкоторый блескъ на ея министровъ, позволила имъ хотя не безъ труда, продержаться во время сессіи 1838; но когда парламентъ собрался въ 1839, ихъ надежды были мрачны, и сдѣлалось извѣстно, что была партія крайнихъ либераловъ, которая не огорчилась бы, если бы министерстбо рушилось. Поэтому всѣ усилія, политическія и общественныя, особенно послѣднія, въ которыхъ отличались виги, должны были направиться къ предупрежденію или замедленію катастрофы.

Леди Монтфортъ и леди Рогемптонъ открыли свои дома для свѣта необыкновенно рано. Ихъ пиршества соперничествовали съ пирами Зенобіи, которая съ неутомимой любезностью, съ торжествомъ на своемъ лучезарномъ лицѣ, останавливала свой великолѣпный экипажъ и своихъ высокихъ лакеевъ среди Сент-Джемской улицы или Пелль Мелля, и быстро спрашивала какого-нибудь короткаго знакомаго, котораго примѣчала:

— Назовите мнѣ имена радикальныхъ членовъ, которые желаютъ свергнуть министерство, и я тотчасъ ихъ приглашу.

Леди Монтфортъ присвоила себѣ суботы, по своему обыкновенію и по своему праву; поэтому Майра по совѣту лорда Рогемптона назначила середу для своихъ пріемовъ.

— Мнѣ хотѣлось бы взять середу, сказала Зенобія: — но мнѣ не хочется итти противъ леди Рогемптонъ, потому что ея мать была моимъ нѣжнѣйшимъ другомъ. Конечно, не слѣдовало бы давать пощады ей за то, что она присоединилась къ этимъ отвратительнымъ вигамъ, но навѣрно ее развратилъ мужъ, котораго я помню совершеннѣйшимъ тори. Конечно, въ то время я сама принадлежала къ партіи виговъ, такъ что не слѣдуетъ слишкомъ много говорить объ этомъ; но виги тогда были джентльмены. Я скажу вамъ, что я сдѣлаю. Я буду принимать и по суботамъ, и по середамъ. Это будетъ мнѣ стоить усилій, потому что я уже не такъ молода, но вѣдь это только на одинъ сезонъ, или даже меньше, я вѣдь знаю, что эти люди устоять не могутъ. Все кончится къ маю.

Принцъ Флорестанъ пріѣхалъ въ Лондонъ и теперь поселился въ своемъ отелѣ на Карльтонской Террасѣ. Сдѣлалось въ модѣ между высшимъ обществомъ держаться отъ него поодаль? Тори не любили революціонныхъ династій, а виги, находясь въ министерствѣ, не могли одобрять претендента, да еще такого, который, какъ они значительно намекали, сострадательно пожимая плечами, былъ не очень совѣстливъ. Самъ принцъ, хотя не былъ нечувствителенъ къ прелестямъ общества, и особенно пріятныхъ женщинъ, не очень этимъ огорчался. Свѣтъ думалъ, что онъ меблировалъ свой прекрасный домъ, и купилъ прекрасныхъ лошадей для того, чтобы наслаждаться жизнью. Его цѣль была совсѣмъ другая. Хотя его знакомства были ограничены, они состояли изъ людей не совсѣмъ незначительныхъ, и онъ жилъ съ ними въ короткихъ отношеніяхъ. Между нимъ и Вольдершеромъ возникъ самый тѣсный союзъ и мыслей, и привычекъ. Они рѣдко разставались. Принцъ былъ также частымъ гостемъ у Невшателей и любимцемъ главы дома.

Герцогъ Сент-Анджело управлялъ искусно домомъ на Карльтонской террасѣ. Все было устроено въ совершенствѣ и столъ изысканный. Два раза въ недѣлю бывали обѣды, на которыхъ рѣдко, чтобы не присутствовалъ Вольдершеръ, и на которые Эндиміонъ — принцъ всегда обращался съ нимъ ласково — получилъ приглашеніе разъ навсегда. Когда онъ иногда обѣдалъ, тамъ, онъ всегда встрѣчалъ разныхъ иностранныхъ гостей, все людей повидимому замѣчательныхъ — по-крайней-мѣрѣ, по своему уму. Посѣщать такой домъ было интересно и полезно для молодого человѣка, а особенно для молодого политика. Эндиміонъ слышалъ и узналъ многое, что иначе никогда не дошло бы до его слуха или ума. Принцъ поощрялъ разговоръ, хотя самъ былъ наклоненъ къ молчаливости. Если онъ заговоритъ, то его изящныя замѣчанія и сжатые взгляды были поразительны и запоминались. Тѣ дни, когда принцъ не принималъ, онъ обѣдалъ въ Клубѣ Путешественниковъ, куда представилъ его Вольдершеръ, и всегда съ Вольдершеромъ, который пользовался этимъ случаемъ, чтобы постепенно знакомить своего друга съ знатными и вліятельными людьми, изъ которыхъ многіе дѣлались гостями на Карльтонской террасѣ. Было ясно, что эти клубные обѣды составляли часть системы.

Принцъ, вскорѣ по пріѣздѣ въ Лондонъ, однажды верхомъ проѣхалъ мимо кареты леди Рогемптонъ въ паркѣ и поклонился ей съ серіозной граціей, отличавшей его. Она удивилась, почувствовавъ небольшое волненіе при этой встрѣчѣ. Она напомнила Гено, не непріятное, по все-таки смиренное положеніе Майры въ этомъ домѣ, вѣжливость принца къ ней и даже его замѣтное предпочтеніе къ ея обществу. Она почувствовала, что обращаться съ нимъ теперь съ пренебреженіемъ будетъ похоже на неблагодарность, когда ея положеніе измѣнилось и сдѣлалось такъ высоко. Она сказала лорду Рогемптону, когда они обѣдали одни, что ей было бы пріятно пригласить принца на свои собранія и спросила его мнѣнія на этотъ счетъ. Лордъ Рогемптонъ пожалъ плечами и не одобрилъ этого.

— Ты знаешь, моя дорогая, что наши не очень любятъ его. Они считаютъ его претендентомъ, нарушившимъ свое слово, бѣглецомъ отъ правосудія. Самъ я ничего противъ него не имѣю, и можетъ быть въ такомъ положеніи поступилъ бы точно также; но принимать его не слѣдуетъ въ домѣ министра, и такого, который занимаетъ такое мѣсто, какъ я.

— Я не знаю, измѣнилъ ли онъ своему слову, сказала леди Рогемптонъ. — Это обвиненіе покрыто таинственностью, и мистеръ Вольдершеръ сказалъ мнѣ, что это чистая выдумка. А что до того, что онъ претендентъ, то я нахожу его такимъ же законнымъ принцемъ, какъ многихъ извѣстныхъ намъ. Онъ родился въ пурпурѣ и его отецъ былъ признанъ всѣми правительствами, кромѣ нашего. А относительно того, что онъ бѣглецъ отъ правосудія, то плѣнный принцъ, конечно, имѣетъ право бѣжать, если можетъ, а его побѣгъ былъ романическій. Однако, я не стану оспаривать твоего рѣшенія, находя, что ты всегда правъ. Только мнѣ досадно, потому что, не говоря уже о нелюбезности, я не могу не чувствовать, что наше пренебреженіе къ нему немноящо мелочно.

Наступило молчаніе, молчаніе долѣе того, которое обыкновенно случалось, когда лордъ и леди Рогемптонъ обѣдали глазъ на глазъ. Чтобы прервать это молчаніе, онъ началъ разговаривать о другомъ, а леди Рогемптонъ отвѣчала ему весело, но коротко. Онъ видѣлъ, что ей досадно, и этотъ великій человѣкъ, который въ это время замышлялъ одинъ изъ самыхъ смѣлыхъ поступковъ современной дипломатіи, который слылъ въ управленіи общественными дѣлами не только мужественнымъ, но суровымъ, неумолимымъ, безчувственнымъ и безсовѣстнымъ болѣе обыкновенныхъ государственныхъ людей, который проводилъ утра, сочиняя грозныя депеши къ одной великой державѣ и сообщалъ соображенія посланникамъ другихъ первоклассныхъ государствъ, которыя они принимали почти дрожа, былъ совершенно разстроенъ при видѣ огорченія своей жены. Наконецъ, послѣ новаго затруднительнаго молчанія, онъ сказалъ весело:

— Знаешь ли, милая Майра, я не вижу, почему тебѣ не пригласить принца Флорестана. Приглашаешь его ты, а не я. Это одинъ изъ пріятныхъ результатовъ нашей системы политическихъ увеселеній. Гости пріѣзжаютъ къ хозяйкѣ и никто не компрометированъ. Принцъ можетъ бывать у тебя по средамъ не хуже предводителей оппозиціи, которые нуждаются въ нашихъ мѣстахъ, или недовольныхъ радикаловъ, которые собираются выгнать насъ.

Такимъ образомъ, принцъ Флорестанъ былъ приглашенъ къ леди Рогемптонъ, и не пропускалъ ни одного пріемнаго дня. Его посѣщенія были коротки. Онъ являлся, кланялся, съ удовольствіемъ вступалъ съ нею въ разговоръ, и потомъ скоро уѣзжалъ. Послѣ того, какъ онъ былъ принятъ у леди Рогемптонъ, его стали приглашать и въ другіе дома; но отъ рѣдко пользовался этими приглашеніями. Онъ держалъ себя въ этомъ отношеніи очень сдержанно, но обыкновенно говорилъ, что леди Рогемптонъ единственная знатная дама въ Лондонѣ, которая была къ нему добра.

Все это время Эндиміонъ, который теперь совсѣмъ вступилъ въ общество, часто видѣлъ Певшателей, вернувшихся на Портлендскую площадь въ началѣ февраля. Онъ встрѣчалъ Адріану почти каждый вечеръ и часто былъ приглашаемъ въ домъ — и на большіе обѣды, и въ домашній кругъ. Словомъ, нашъ Эндиміонъ скоро сдѣлался моднымъ молодымъ человѣкомъ и значительнымъ лицомъ. Братъ леди Рогемптонъ былъ теперь домашній секретарь Сидни Вильтона и короткій другъ леди Монтфортъ. Это правда, что онъ былъ только одинъ изъ многочисленныхъ поклонниковъ этой дамы, но ему улыбались не менѣе другихъ. Въ Монтфортъ-Гаузѣ не бываю никакихъ веселостей, на которыхъ онъ бы не присутствовалъ, да и въ другихъ мѣстахъ, потому что подъ ея вліяніемъ, приглашенія изъ другихъ знатныхъ домовъ лежали кучами на его каминѣ и были воткнуты въ рамку зеркала. Эндиміонъ въ этомъ вихрѣ жизни не забылъ своихъ старыхъ друзей. Онъ позаботился, чтобы Сеймуръ Гиксъ бывалъ часто приглашенъ на собранія леди Рогемптонъ. Сеймуру Гиксу нуженъ былъ только рычагъ, чтобы поднять земной шаръ, а это знакомство дало ему рычагъ. Удивительно какіе успѣхи дѣлалъ онъ въ обществѣ, и хотя, разумѣется, онъ никогда не касался тѣхъ эмпирейскихъ областей, въ которыхъ теперь вращался Эндиміонъ. Онъ постепенно и наконецъ быстро, занялъ мѣсто въ свѣтѣ, которое для непосвященныхъ лицъ составляетъ настоящее царство знатности и моды, и гдѣ, несомнѣнно, находится большой запасъ великолѣпія, утонченности и удовольствій. Сеймуръ Гиксъ былъ недуренъ собой, всегда хорошо одѣтъ и очень вѣжливъ, но своимъ успѣхомъ въ обществѣ онъ былъ обязанъ своей неукротимой волѣ. Это качество управляетъ всѣмъ, и хотя воля Сеймура Гикса была направлена къ тому, что многіе считаютъ мелочной или ограниченной цѣлью, жизнь всегда интересна, когда у васъ есть цѣль и вы живете для ея достиженія. Судя по тому, что онъ говорилъ Эндиміону, дѣла въ департаментѣ очень измѣнились послѣ его выхода. Удаленіе Сент-Барба вырвало первый кирпичъ изъ стѣны; потомъ, чего Эндиміонъ еще не слыхалъ, братъ Тренчерда неожиданно умеръ и тотъ получилъ хорошее состояніе.

— Джоетъ остается, но онъ также издатель «Предвѣстника», и его новыя занятія такъ поглощаютъ его свободное время, что онъ всегда сидитъ въ конторѣ газеты. Такъ что обѣды у Джо покончены. Признаюсь, я не могъ выдержать долѣе, особенно когда вы вышли. Я перешелъ къ младшему Пан-Іопіану, и собираюсь къ Старшему^[16]; я уже записанъ, придется ждать лѣтъ десять, но когда попаду, вотъ будетъ славно! тамъ общество первоклассное, иногда бываетъ кабинетный министръ, а иногда и епископъ.

Глава LVI.

Эндиміонъ съ удовольствіемъ встрѣтилъ барона Сергіуса однажды, когда обѣдалъ у принца Флорестана. Между гостями было много знатныхъ иностранцевъ, только-что пріѣхавшихъ. Они говорили много и очень горячо. Одинъ изъ нихъ, маркизъ Валломброза, распростанился о латинской расѣ, о ея великихъ достоинствахъ, живости, изобрѣтательности, быстротѣ пониманія, рыцарской доблести и сочувствіи къ преданіямъ. Сѣверныя расы ненавидятъ ее и верхъ искуства политики состоитъ въ томъ, чтобы соединить латинскія расы въ организованный и дѣятельный союзъ противъ варварства, угрожающаго имъ. Возлѣ Эндиміона оставалось пустое мѣсто, когда баронъ Сергіусъ тихо, по своему обыкновенію, прокрался въ комнату и сѣлъ на незанятое мѣсто.

— Мы давно не встрѣчались, сказалъ онъ: — но я о васъ слышалъ. Вы теперь общественный человѣкъ, но не общественный дѣятель. Это положеніе довольно удовлетворительное.

Принцъ слушалъ, повидимому, съ большимъ интересомъ маркиза Валломброзу, иногда дѣлалъ ему вопросъ и возбуждалъ пренія, самъ не высказывая мнѣнія. Баронъ Сергіусъ говорилъ только съ Эндиміономъ, и главное о лордѣ и леди Рогемптонъ, о ихъ добрыхъ друзьяхъ Невшателяхъ и о мистерѣ Сидни Вильтонѣ, котораго, какъ оказалось, онъ зналъ давно и коротко. Послѣ обѣда гости, вернувшись въ залу, составили кружокъ, не церемонно, а принцъ подходилъ и заговаривалъ съ каждымъ поочередно. Когда эта королевская церемонія кончилась, принцъ сдѣлалъ знакъ Валломброзѣ слѣдовать за нимъ, и они пошли въ смежную гостиную, дверь которой была отворена, но гдѣ они могли разговаривать незамѣтно. Герцогъ Сент-Анджело занималъ оставшихся гостей со всей находчивостью человѣка, привыкшаго заставлять людей чувствовать себя какъ дома, и въ этомъ ему скоро помогъ Вольдершеръ, который не могъ обѣдать у принца въ этотъ день, но котораго, повидимому, очень интересовалъ пріѣздъ представителей латинской расы.

Баронъ Сергіусъ и Эндиміонъ сидѣли рядомъ нѣсколько поодаль отъ остальныхъ. Баронъ сказалъ:

— Вы сегодня слышали о латинской расѣ, объ ея чудныхъ качествахъ, ея особенной судьбѣ, о возможной опасности. Это идея новая, или лучше сказать новая фраза, которая, какъ я примѣчаю, вошла теперь въ политическій міръ и, вѣроятно, произведетъ послѣдствія. Никто не можетъ равнодушно относиться къ принципу расъ. Это ключъ къ исторіи, а исторія такъ часто сбивчива, потому что написана людьми, не знающими этого принципа и всего, что въ этомъ знаніи заключается. Какъ человѣкъ, который можетъ сдѣлаться государственнымъ и помогать управлять людьми, вы не должны оставаться нечувствительнымъ къ этому; въ общинахъ или отдѣльныхъ личностяхъ встрѣтите вы это вліяніе, а качество его надо принимать въ соображеніе. Но нѣтъ предмета, который требовалъ бы болѣе разборчиваго знанія, или гдѣ ваши принципы, если только вы не глубоко изучили ихъ, не могли бы превратиться въ блудящій огонь. Этотъ важный вопросъ о латинской расѣ, которымъ господинъ Валломброза можетъ, пожалуй, взволновать свѣтъ, стоитъ того, чтобы разузнать, гдѣ можно найти латинскую расу. Въ Сѣверной Италіи, населенной германцами и носящей германское названіе, или въ Южной Италіи, кишащей потомками нормановъ и арабовъ? Найдемъ ли мы латинскую расу въ Италіи, наполненной готами, маврами и жидами? или во Франціи, гдѣ есть великія кельтическія націи, изрѣдка перемѣшанныя съ франками? Я не желаю входить въ происхожденіе человѣка и націй — я главное практиченъ, и стараюсь только понять то, съ чѣмъ лично буду имѣть дѣло, а это довольно трудно. Въ Европѣ я нахожу три великія расы съ отличительными качествами — тевтонцевъ, славянъ и кельтовъ; и на ихъ поступки должны имѣть вліяніе эти отличительныя качества. Есть еще великая раса, имѣющая вліяніе на міръ, семитическая. Конечно, когда я былъ на Вѣнскомъ Конгрессѣ, я также мало вѣрилъ тому, чтобы арабы сдѣлались побѣдоносной расой, какъ и татары, а между тѣмъ, теперь возникъ вопросъ, не можетъ ли основать Мехметъ-Али во главѣ ихъ новую имперію въ Средиземномъ Морѣ. Раса семитическая неоспоримо великая, потому что между немногими предметами на этомъ свѣтѣ, которые кажутся достовѣрными, ничто не можетъ быть вѣрнѣе того, что они изобрѣли нашу азбуку. Но семитическая раса теперь имѣетъ большое вліяніе на дѣла посредствомъ самаго малаго, хотя совершенно особеннаго семейства — жидовъ. Нѣтъ расы, одаренной такой настойчивостью и такимъ искуствомъ въ организаціи. Эти качества доставили имъ безпримѣрный захватъ собственности и неограниченный кредитъ. Современемъ, когда вы сдѣлаетесь опытны въ дѣлахъ, жиды будутъ вамъ встрѣчаться вездѣ. Они давно пробрались въ нашу тайную дипломатію, которую почти присвоили себѣ; не пройдетъ и четверти столѣтія, какъ они потребуютъ своей доли въ открытомъ правленіи. Вотъ это расы; люди и массы людей руководствуются въ своихъ поступкахъ своей особенной организаціей, и все это должно входить во всѣ разсчеты государственнаго человѣка. Но что они подразумѣваютъ подъ латинской расой? языкъ религіи не составляетъ расы — расу составляетъ только кровь.

— Но принцъ, спросилъ Эндиміонъ: — казался очень заинтересованъ тѣмъ, что говорилъ господинъ Валломброза; мнѣ хотѣлось бы знать его мнѣніе о латинской расѣ.

— Принцъ рѣдко высказываетъ мнѣніе, сказалъ баронъ: — какъ вамъ извѣстно, онъ рѣдко говоритъ, онъ только думаетъ и дѣйствуетъ.

— Но если онъ дѣйствуетъ по неправильнымъ свѣдѣніямъ, сказалъ Эндиміонъ: — послѣдствіе можетъ быть только одно.

— Принцъ очень благоразуменъ, сказалъ баронъ: — и, повѣрьте мнѣ, онъ знаетъ о человѣческомъ родѣ и разновидности его не меньше другихъ, онъ можетъ не вѣрить латинской расѣ, но можетъ пользоваться тѣми, кто вѣритъ ей. Слабость принца, если она у него есть, это не недостатокъ знанія или сужденія, а чрезмѣрная увѣренность въ свою звѣзду, что иногда побуждаетъ его къ предпріятіямъ, которыя онъ самъ потомъ найдетъ не совсѣмъ основательными.

Глава LVII.

Интересъ въ городѣ теперь раздѣлился между опасностями министерства и новымъ проповѣдникомъ, который волновалъ свѣтъ въ церкви святого Розикрусіуса. Преподобный Найджель Пенрёддокъ былъ вовсе не популярнымъ проповѣдникомъ въ обыкновенномъ смыслѣ этого выраженія. Онъ презиралъ всякимъ ханжествомъ и эфектами. Онъ проповѣдывалъ церковныя правила съ увлекательнымъ краснорѣчіемъ и примѣнялъ ихъ къ своимъ поступкамъ съ непрерывной преданностью. Церковь его была открыта всегда; но его школы никогда не оставались въ пренебреженіи; хоръ былъ великолѣпный, множество хорошо направленныхъ пасторовъ, молодыхъ аскетовъ между тѣмъ, какъ сестры милосердія, въ числѣ которыхъ находились дамы аристократической крови, безстрашныя и приготовившіяся къ мученичеству, расхаживали по всѣмъ закоулкамъ жилищъ его буйныхъ прихожанъ. Какъ это виги отдали такую церковь такому человѣку? тутъ должно быть была какая-нибудь ошибка. Но какъ это всѣ дамы, принадлежащія къ партіи виговъ, находились между самыми преданными изъ его прихожанъ? Коноводамъ правительства это не нравилось; даже въ такой критическій періодъ, когда было необходимо держать диссидентовъ въ надлежащихъ границахъ. А леди Монтфортъ и леди Рогемптонъ всегда бывали въ его церкви по воскресеньямъ, и шептали, что ихъ экипажи часто подозрительно виднѣлись возлѣ церкви святого Розикрусіуса въ будничные дни. Сидни Вильтонъ слишкомъ часто сидѣлъ на скамьѣ леди Рогемптонъ, и однажды, положительно самъ милордъ, котораго, къ несчастію, рѣдко видали въ церкви — но вѣдь было извѣстно, что критическія депеши всегда приходили въ воскресенье утромъ — сѣлъ съ леди Рогемптонъ на ея скамью и былъ пораженъ тѣмъ, что услышалъ.

— Дѣло въ томъ, послѣ замѣтилъ онъ: — что мнѣ хотѣлось бы видѣть такого человѣка на нашей скамьѣ въ Нижней Палатѣ.

Около этого времени случилось также другое событіе, которое, хотя не имѣло такого общаго интереса, очень затронуло чувства Эндиміона. Это былъ бракъ графа Бомариса съ Имогеной. Онъ совершился частнымъ образомъ и очень тихо. Шаферомъ былъ Вольдершеръ, а подругъ у невѣсты не было. Единственные изъ приглашенныхъ, кромѣ Родни, который былъ посаженымъ отцомъ, были Эндиміонъ и Виго.

Въ одно утро, за нѣсколько дней до свадьбы, Сильвія, письменно просившая леди Рогемптонъ о свиданіи, явилась въ назначенный день на Сент-Джемскій скверъ. Леди Рогемптонъ приняла Сильвію въ своемъ будуарѣ, и свиданіе было продолжительно. Сильвія, которая была спокойна по природѣ, а еще болѣе по искуству, была блѣдна и встревожена, когда пріѣхала, такъ что это замѣтилъ даже лакей; но когда она уѣхала, ея физіономія пылала и сіяла радостью, хотя было очевидно, что она плакала. Утромъ въ день свадьбы, леди Рогемптонъ въ экипажѣ своего супруга заѣхала за Эндиміономъ въ Альбани и они вмѣстѣ поѣхали въ церковь. Лордъ Бомарисъ и Вольдершеръ уже были тамъ. Женихъ немножко сконфузился, когда его представили леди Рогемптонъ, юнъ рѣшился вступить въ бракъ, а не быть представленнымъ незнакомой дамѣ, но Вольдершеръ успѣлъ все настроить на ладъ. Принужденіе продолжалось только одну минуту, потому что явились остальные. Имогена, одѣтая въ дорожное платье, была блѣдна и серіозна, но поразительно хороша. Она хотѣла коснуться губами руки леди Рогемптонъ, когда Майра привѣтствовала ее, но леди Рогемптонъ этого не позволила и поцѣловала ее. Всѣ были спокойны во время церемоніи, кромѣ Эндиміона, который былъ молчаливъ все утро. Онъ стоялъ у алтаря съ тѣмъ судорожнымъ сжатіемъ горла и съ тоскою въ сердцѣ, которое случается при какой-нибудь катастрофѣ. Его облегчили слезы, которыя онъ легко скрылъ. Никто не примѣтилъ его, потому что всѣ думали о себѣ. Послѣ церемоніи всѣ вернулись въ ризницу и леди Рогемптонъ вмѣстѣ съ другими расписалась въ книгѣ. Лордъ и леди Бомарисъ тотчасъ уѣхали за границу.

— Странное происшествіе, воскликнула леди Рогемптонъ, откинувшись на подушки своей коляски и взявъ за руку брата. — Но не страннѣе того, что случилось съ нами. Повидимому, счастіе посѣтило нашъ разоренный домъ. Я нашла., невѣсту прелестной.

Эндиміонъ молчалъ.

— Ты не веселъ сегодня, мой милый, сказала леди Рогемптонъ: — говорятъ, что свадьба нагоняетъ уныніе. А мнѣ напротивъ весело. Я очень рада, что Имогена сдѣлалась леди Бомарисъ. Она красавица, и красота ея опасна. Знаешь ли, мой Эндиміонъ, я имѣла нѣсколько тревожныхъ минутъ по поводу этой дѣвицы. Женщины предугадываютъ эти вещи, а я примѣтила съ безпокойствомъ, что ты ею слишкомъ восхищался.

— Мнѣ кажется, ты не имѣла на это никакого повода, Майра, сказалъ Эндиміонъ, сильно покраснѣвъ.

— Конечно, не изъ твоихъ словъ, мой милый. Меня путало то, что ты ничего не говорилъ. Ты рѣдко упоминалъ о ней, а когда я начинала, ты всегда перемѣнялъ разговоръ! Однако, теперь все кончено. Она графиня Бомарисъ, прибавила Майра, медленно и довольно выразительно произнося этотъ титулъ: — и можетъ быть для тебя могущественнымъ другомъ; а я графиня Рогемптонъ и твой другъ тоже не лишена могущества. Я подозрѣваю, что есть и другія графини, на добрыя желанія которыхъ ты можешь положиться. Если мы не можемъ устроить твою судьбу, то значитъ чародѣйство не существуетъ. Нѣтъ, Эндиміонъ, бракъ это могущественное орудіе въ твоихъ рукахъ. Съ цимъ не слѣдуетъ обращаться легкомысленно. Пойдемъ завтракать, милордъ дома, и я знаю, что онъ желаетъ видѣть тебя.

Глава LVIII.

Всего замѣчательнѣе и интереснѣе въ характерѣ Беренгаріи была энергія. Она въ рѣдкой степени обладала способностью подстрекать другихъ къ дѣйствію. У нея всегда была какая-нибудь важная цѣль въ виду, а иногда и не одна, и ни, когда не предвидѣла затрудненій, однако, характеръ ея былъ самый женскій, она никогда не выдавала себя за женщину замѣчательную. Она никогда не пускалась въ разсужденія, читала не много, хотя ея литературный вкусъ былъ тонокъ и разборчивъ. Хотя она любила постоянно возбуждать восторгъ и, слѣдовательно, поощряла его, она не была бездушной кокеткой. Ея чувствительность была слиткомъ чутка, а такъ какъ царство ея фаворитовъ было иногда коротко, ее считали капризной. Дѣло въ томъ, что причудливость въ ея расположеніи происходила отъ тонкости ея вкуса, который не всегда удовлетворяло короткое знакомство. Если она находила друга достойнаго ея, она была постоянна и вполнѣ предана.

Теперь у Беренгаріи были двѣ большія цѣли; одна состояла въ томъ, чтобы поддержать министерство виговъ въ его затрудненіяхъ, а другая, чтобы исполнить подвигъ безпримѣрный въ современной жизни, ни болѣе, ни менѣе; какъ дать турниръ, настоящій турниръ осенью, въ знаменитомъ замкѣ ея супруга въ сѣверной Англіи.

Лордъ-намѣстникъ не былъ въ своемъ графствѣ два года; онъ даже не праздновалъ Рождество въ своемъ замкѣ, что привело въ негодованіе всѣхъ, потому что пиршества эти считались какъ бы принадлежностью владѣній Монтфортовъ. Его нездоровье, на которое ссылались всѣ его управляющіе, не возбудило ни въ комъ ни сочувствія, ни довѣрія. Его графство было довольно щекотливой струной въ лордѣ Монтфортѣ, потому что хотя онъ не могъ выносить своего замка, онъ любилъ власть, а власть зависѣла отъ его поземельнаго вліянія. Представительство его графства членами его фамиліи, и власть въ парламентскихъ мѣстечкахъ, были вознагражденіемъ даннымъ ему за уничтоженіе права распоряжаться назначеніемъ депутатовъ отъ его мѣстечекъ. Жена его искусно воспользовалась этимъ положеніемъ дѣлъ, чтобы получить его согласіе на свой важный планъ, который могъ не только развлечь его, по по своему безпримѣрному великолѣпію и новизнѣ, долженъ подавить всякое неудовольствіе и удовлетворить всѣ сословія.

Лордъ Монтфортъ далъ Беренгаріи право тратить сколько она хочетъ для выполненія ея цѣли, иногда даже выказывалъ довольно большое, хотя причудливое участіе къ ея хлопотамъ. Онъ перелистывалъ рисунки разнообразныхъ костюмовъ и броней съ любезной улыбкой, и обладая въ этомъ отношеніи большими свѣдѣніями, иногда подавалъ совѣты, которые были полезны, а иногда затруднительны. Всѣ герольды были призваны на совѣтъ, и даже самъ первый герольдъ удостоилъ установить порядокъ дѣйствія. Нѣкоторые изъ знатнѣйшихъ джентльменовъ въ Лондонѣ, обѣихъ партій, проводили большую часть утра весною въ разныхъ упражненіяхъ, употреблявщихся на ристалищахъ. Сама леди Монтфортъ должна была быть Королевою Турнира, а леди Рогемптонъ уговорили принять важную обязанность Царицы Красоты.

Въ началѣ мая у Зенобіи было одно изъ большихъ ея собраній. Будучи въ хорошемъ расположеніи духа, исполнена надеждъ, и предсказывая могущество, она пригласила всѣхъ знатныхъ дамъ партіи виговъ, и такъ какъ времена были критическія, то онѣ пріѣхали. Беренгарія казалась поглощена подробностями о своемъ турнирѣ. Она встрѣтила многихъ своихъ рыцарей и совѣщалась со всѣми ними, съ рыцаремъ Окровавленнаго Сердца, съ рыцаремъ Розъ, съ рыцаремъ Хрустальнаго Щита.

Эндиміонъ, которому назначалось быть не рыцаремъ, а пажомъ Королевы Турнира, упомянулъ, что принцъ Флорестанъ желаетъ попасть въ число рыцарей, онъ слышалъ это отъ гердога Сент-Анджело, и леди Монтфортъ, хотя не сейчасъ дала согласіе, тоже не отказала рѣшительно въ этой просьбѣ.

Послѣ полуночи въ залахъ произошла внезапная суета. Засѣданіе въ Нижней Палатѣ кончилось и вошли многіе члены. Было голосованіе по поводу ямайскаго вопроса и министры получили большинство только пяти голосовъ. Лидеръ Нижней Палаты памекпулъ, чтобы не сказать объявилъ, объ, ихъ намѣреніи выйти въ отставку.

— Слышали вы что говорятъ, тревожно сказалъ Эндиміонъ леди Монтфортъ.

— Да, слышала. Но не принимайте такой серіозный видъ.

— Развѣ у меня видъ серіозный?

— Такой, какъ будто насталъ послѣдній день.

— Я этого боюсь.

— А я въ этомъ не увѣрена. Я сомнѣваюсь, находитъ ли это удобнымъ, сер-Робертъ; и все-таки вѣдь мы не въ меньшинствѣ. Я не вижу, почему намъ надо выходить въ отставку; мнѣ хотѣлось бы видѣть лорда Рогемптона.

Дѣла шли не такъ быстро, какъ ожидала торжествующая Зенобія. Они вышли, въ этомъ сомнѣнія не было; но не знали навѣрно, кто вступилъ. Прошелъ день, другой, и даже Зенобія, которая знала все прежде всѣхъ, оставалась въ неизвѣстности. Неизвѣстность продолжалась и сдѣлалась даже таинственнѣе. Прошла почти недѣля; благородные лорды и высокородные джентльмены бывали у сер-Роберта каждое утро, по словамъ газетъ, но никто не слыхалъ изъ достовѣрныхъ источковъ, чтобы было сдѣлано какое-нибудь назначеніе. Наконецъ, шопотомъ разнеслась одна вѣсть очень поздно въ одинъ вечеръ въ Крофордскомъ клубѣ, который всегда зналъ эти вещи лучше политическихъ клубовъ, и всѣ приняли изумленный видъ и съ недовѣріемъ смотрѣли вдругъ на друга. Но это было правда; случилась остановка и чрезъ двадцать четыре часа причина остановки сдѣлалась извѣстна. Министерство дѣйствительно подало въ отставку. Но Беренгарія, графиня Монтфортъ не послѣдовала ихъ -примѣру.

Какая опасная женщина, даже вредная! Зенобія держалась такого мнѣнія, что ее тотчасъ слѣдуетъ отправить въ Тоуеръ.

— Совершенно невозможно, объявляла она: — сер-Роберту вести дѣла съ такой герцогиней де-Лонгвиль, всегда нашептывающей на ухо нашей молодой королевѣ, подъ тѣмъ предлогомъ, что она была другомъ юности ея величества.

'Это былъ знаменитый Будуарный заговоръ, въ которомъ консервативные предводители, какъ теперь вообще соглашаются, рѣшительно были введены въ заблужденіе, и который кончился возвращеніемъ виговъ въ министерство.

— Но мы должны передѣлать все вновь, сказала леди Монтфортъ первому министру. — Сидни Вильтону надо дать портфель. А вы, сказала она Эндиміону, когда сообщала ему объ успѣшномъ результатѣ, своего вмѣшательства: — перейдете вмѣстѣ съ нимъ. Въ ваши лѣта очень важно быть секретаремъ министра съ портфелемъ.

Глава LIX.

Замокъ Монтфортъ былъ оплотомъ Англіи противъ шотландскаго завоевателя. Замокъ стоялъ на высокомъ и обширномъ плоскогорій… городъ Монтфортъ съ одной стороны у его подножія, а съ другой — широко растилавшаяся равнина, наполненная оленями разныхъ породъ и кончавшаяся сосновымъ лѣсомъ; затѣмъ шли степи и горы. Башня высокая и сѣрая, остановившая Дугласа, все оставалась неприкосновенной, и многіе изъ старинныхъ стѣнныхъ зубцовъ, но всѣ лорды Монтфорты увеличивали громадную постройку сообразно духу времени, такъ что съ наружностью феодальнаго замка, съ его разнообразными дворами и четвероугольниками, соединялось все великолѣпіе и удобство современнаго дворца.

Но хотя онъ былъ свидѣтелемъ многихъ сценъ и зрѣлищъ, такихъ же странныхъ какъ и тѣ, которыхъ видѣли другія старыя стѣны въ этой старинной землѣ, можно сомнѣваться, смотрѣла ли когда монтфортская крѣпость на что-нибудь болѣе любопытное чѣмъ жизнь, собиравшаяся и обнаружившаяся въ его башняхъ и замкахъ, дворахъ, паркахъ и лѣсахъ въ достопамятную осень того года.

Беренгарія отправилась въ свой замокъ въ полномъ торжествѣ; супругъ ея находился въ самомъ веселомъ расположеніи духа, восхищаясь энергіей своей жены, и вмѣстѣ съ тѣмъ съ шутливымъ коварствомъ выжидая случая показать ей, что хронологія въ ея распоряженіяхъ была сбивчива и костюмъ ея не вѣренъ. Они любезно взяли съ собою Эндиміона, потому что путешествіе къ окраинамъ въ то время было дѣломъ серіознымъ для бѣднаго чиновника. Каждый день пріѣзжали гости, соперники по турниру пріѣхали прежде всѣхъ, потому что они хотѣли познакомиться съ мѣстностью, которая должна быть сценою ихъ подвиговъ. Рыцари Грифа, Дракона, Чернаго Льва и Золотого Льва, и Дельфина и Оленьей Головы; ихъ всѣхъ называли по рыцарскимъ именамъ, вмѣсто Томи и Джеми какъ водилось въ дружескомъ кругу Вайта, или Гёсси и Реджи на собраніяхъ въ Бельгревіи. Чрезъ нѣсколько времени явился рыцарь Бѣлой Розы, броня котораго укрывала принца Флорестана, и эта часть общества пополнилась когда, наконецъ, въ замокъ пріѣхалъ Черный Рыцарь, удержанный конференціей въ Сент-Джемсѣ въ лицѣ графа Ферролля.

Восторгъ и удивленіе Беренгаріи еще увеличились отъ пріѣзда графа Ферролля.

Постепенно явились и другіе гости, которые должны были играть и другія роли въ знаменитомъ турнирѣ на знаменитомъ зрѣлищѣ. Судья Мира, Рыцарь, Маршалъ, Шутъ, который долженъ былъ ѣхать на лошакѣ, покрытомъ попоной съ бубенчиками и держать скиптръ. Пріѣхалъ Сидни Вильтонъ, который обѣщалъ быть Королемъ турнира, и хотя немножко поздно, потому что ея мужа удержала та же причина какъ и графа Ферролля, пріѣхала Царица Красоты.

Если представленіе, на которое намѣревались явиться всѣ окрестные британцы — потому что кромѣ желѣзныхъ дорогъ, которые тогда начали значительно способствовать сообщеніямъ съ сѣверомъ Англіи, пароходы изъ всѣхъ гаваней увозили пассажировъ на монтфорскій турниръ, на разстояніи сотни миль — будетъ равняться приготовленію, то это зрѣлище должно было имѣть большой успѣхъ. Мѣстность около парка наполнялась каждый день группами людей въ фантастическихъ костюмахъ, упражняющихся въ своихъ обязанностяхъ и повторяющихъ свои роли. Бойцы на шпагахъ, на самострѣлахъ, сенешали и оруженосцы, конюхи и пажи, герольды въ одеждѣ, надѣвавшейся сверхъ латъ, помощники герольда и знаменоносцы. Великолѣпные павиліоны рыцарей были теперь кончены, и блестящій тронъ Царицы Красоты, окруженный малиновыми галереями, ярусъ надъ ярусомъ для тысячъ счастливыхъ гостей, былъ уже почти оконченъ. Утра проходили въ лихорадочномъ вихрѣ любопытства, приготовленій, волненія и заботъ. Потомъ пошли банкеты, гдѣ каждый день присутствовало сто человѣкъ; но общество было такъ поглощено въ предстоявшее событіе, что никто не ожидалъ и не требовалъ по вечерамъ никакихъ обычныхъ удовольствій, которыхъ такъ много въ деревенскихъ домахъ. Толки и планы о завтрашнемъ днѣ поглощали всѣ мысли и весь разговоръ, а оркестръ милорда былъ только надлежащимъ аккомпаниментомъ, наполнявшимъ паузы, когда недоумѣніе останавливало разговоръ, или быстро смѣшивался съ какой-нибудь фразой, произнесенной шопотомъ и почти такой же нѣжной и трепещущей какъ звуки корнета-пистона.

— Я обязанъ вамъ моимъ рыцарствомъ, сказалъ принцъ Флорестанъ леди Рогемптонъ: — какъ и всѣмъ, что мнѣ пріятно здѣсь.

— Но моимъ рыцаремъ вы быть не можете, отвѣтила леди Рогемптонъ: — мнѣ сказали, что я должна быть владычицей всего рыцарства, но я желаю вамъ всего хорошаго.

— Мнѣ въ жизни ничего не нужно кромѣ вашихъ добрыхъ желаній.

— Я, боюсь, что они безполезны,

— Нѣтъ, они вдохновляютъ, сказалъ принцъ съ необыкновеннымъ чувствомъ. — Вы принесли мнѣ счастіе. Съ той минуты какъ я увидалъ васъ, свѣтъ освѣтилъ мою жизнь.

— Не преувеличенная ли это фраза? сказала леди Рогемптонъ съ улыбкой: — только потому что мнѣ случилось достать вамъ билетъ на маскарадъ?

— Я думалъ о другомъ, сказалъ принцъ задумчиво: — но жизнь тоже маскарадъ, по-крайней-мѣрѣ, моя была.

— Я нахожу, серъ, что ваша жизнь была чрезвычайно интересна, сказала леди Рогемптонъ: — и будь я на вашемъ мѣстѣ, я не сердилась бы на мою судьбу.

— Моя судьба не осуществилась, сказалъ принцъ: — я никогда на нее не сердился и еще менѣе расположенъ къ этому въ эту минуту.

— Мистеръ Сидни Вильтонъ много говорилъ со мной о вашей августѣйшей матери, серъ, королевѣ Агриппинѣ. Она должно быть была очаровательна.

— Я люблю очаровательныхъ женщинъ, сказалъ принцъ: — но онѣ рѣдки.

— Можетъ быть это къ лучшему, сказала леди Рогемптонъ: — потому что вѣдь онѣ — не такъ ли? часто смущаютъ свѣтъ.

— Признаюсь я люблю быть очарованнымъ, сказалъ принцъ: — а о смутахъ въ свѣтѣ я не забочусь.

— Но развѣ свѣтъ не очень хорошъ такъ какъ онъ есть? сказала леди Рогемптонъ. — Почему намъ не считать себя счастливыми и не наслаждаться?

— Я наслаждаюсь, отвѣтилъ принцъ Флорестанъ: — особенно въ Монтфортскомъ замкѣ; мнѣ кажется въ здѣшнемъ воздухѣ есть что-то особенно здоровое. Но наслажденіе настоящимъ связано съ будущими цѣлями.

— А! вы теперь думаете о вашихъ важныхъ дѣлахъ — о вашемъ королевствѣ. Мой женскій мозгъ не способенъ къ этому.

— Я полагаю, что вашъ мозгъ способенъ управлять королевствомъ, сказалъ принцъ съ серіознымъ выраженіемъ и болѣе тихимъ голосомъ: — но я думалъ не о королевствѣ своемъ. Я предоставляю это судьбѣ; я увѣренъ, что ему предназначено принадлежать мнѣ, и потому это внушаетъ мнѣ только мысли, а не опасенія. Я думалъ не о королевствахъ, но о другомъ, въ чемъ, по несчастію, не такъ увѣренъ — въ чемъ вовсе не увѣренъ — въ чемъ, боюсь, мнѣ не посчастливится — и что тѣмъ не менѣе дороже мнѣ даже короны моей.

— Что это можетъ быть? сказала леди Рогемптонъ съ непритворнымъ изумленіемъ.

— Это тайна рыцарства, отвѣтилъ принцъ Флорестанъ: — я никогда не долженъ открывать ее.

— Удивительное зрѣлище, сказала Эндиміону Адріана Невшатель, разговаривавшая съ нимъ нѣкоторое время. — Я не думала, чтобы что-нибудь въ обществѣ могло занять меня до такой степени. Да это и не походитъ вовсе на то, что я когда либо видѣла.

Мистрисъ Невшатель не поѣхала съ мужемъ и дочерью на ментфортскій турниръ. Невшатель далъ себѣ продолжительный отдыхъ и, послѣ турнира, собирался свезти Адріану въ Шотландію. Мистрисъ Невшатель, между тѣмъ, заперлась въ Гено, которымъ, повидимому, никогда еще такъ не наслаждалась. Ей не вѣрилось, что это то самое мѣсто, избавленное отъ ежедневныхъ нашествій биржи и Нижней Палаты. Ей не доводилось еще такъ долго не видѣть посланника или министра, и какое это было облегченіе! Она бродила по садамъ и каталась по аллеямъ парка на своихъ пони. Она очень скучала по Адріанѣ и въ первые дни все ожидала, что она войдетъ, когда отворялась дверь; потомъ вздыхала и бросалась къ своему мольберту или всецѣло погружалась въ величественную кантату своего любимаго композитора, Бетговена. Тутъ наступало самое восхитительное занятіе дня, которое она никогда не пропускала, а именно, письмо къ Адріапѣ. Принимая въ соображеніе, что она жила уединенно и въ мѣстности очень знакомой ея дочери, по истинѣ было удивительно, что она каждый день могла написать столько занимательныхъ страницъ, полныхъ воодушевленія. Но мистрисъ Невшатель отлично владѣла перомъ; вмѣсто фактовъ она говорила о своихъ чувствахъ, а простодушныя наблюденія надъ искуствами и природою замѣняли новости. Послѣ первой горячки разлуки, чтеніе было всегда для нея развлеченіемъ; она много занималась. Она была окружена лучшими литературными журналами и самыми избранными изданіями всей Европы, и едва ли оказалась бы вѣтвь науки или знанія, съ которою она не была бы настолько знакома, чтобы слѣдить за движеніемъ впередъ европейской мысли; Мистрисъ Невшатель ухитрилась избавиться отъ главнаго повара, отправивъ его погостить въ Парижъ. И такъ она могла, не прибѣгая къ ухищреніямъ, обѣдать котлеткою и сельтерскою водою, въ своемъ будуарѣ. Не единственно для развлеченія, но и по чувству долга, она иногда устраивала пиры для своихъ школъ, и когда проведетъ съ мѣсяцъ въ одиночествѣ, какъ государственный плѣнникъ княжескаго рода или, вѣрнѣе, какъ заброшенный на пустынный островъ, жаждующій увидѣть парусъ, она пригласитъ какого-нибудь великаго геолога съ женою навѣстить ее, или какого-нибудь профессора, у котораго хотя и шиллинга нѣтъ за душою, однако, есть какой-то новый планъ, повидимому, вполнѣ практичный для болѣе ровнаго распредѣленія богатства.

— А кто вашъ рыцарь? спросилъ Эндиміонъ.

Адріана смутилась.

— Кому вы желаете побѣду, хочу я сказать?

— О, я желаю всѣмъ.

— Вы очень добры, по въ чемъ же было бы тогда различіе? Я знаю, кто будетъ носить ваши цвѣта — Рыцарь Дельфина.

— Надѣюсь, что ничего подобнаго не случится, сказала Адріана взволнованная. — Я знаю, что нѣкоторые изъ рыцарей будутъ носить цвѣта дамъ, но я надѣюсь, что никто не подумаетъ носить мои цвѣта. На Черномъ Рыцарѣ, я знаю, будутъ цвѣта леди Монтфортъ,;

— Это нельзя! быстро вскричалъ Эндиміонъ. — Она первая дама при Царицѣ Красоты; ни одинъ рыцарь не имѣетъ права носить цвѣта Царицы. Я спрашивалъ самого сер-Морте д’Артура и онъ сказалъ, что насчетъ этого не можетъ быть сомнѣнія, что онъ справлялся у перваго герольда, когда ѣхалъ сюда.

— Я знаю только, что графъ Ферролль говорилъ мнѣ это, сказала Адріана: — онъ сидѣлъ возлѣ меня за столомъ.

— Онъ не будетъ носить ея цвѣтовъ, вскричалъ Эндиміонъ сердито. — Я сейчасъ поговорю объ этомъ съ Королемъ Турнира.

— Отчего нѣтъ? Что за важность? возразила Адріапа.

— А когда я сказалъ вамъ, что Реджи Сёттонъ будетъ носить ваши цвѣта, вы нашли въ, этомъ важность?

— Это совсѣмъ другое дѣло, сказала Адріана со вздохомъ.

Реджинальдъ Сёттонъ былъ явный поклонникъ Адріаны, сопровождалъ ее верхомъ, когда только могъ, и танцовалъ съ нею безконечно. Она не оказывала ему поощренія, хотя онъ былъ, самый красивый и хорошо одѣтый молодой человѣкъ въ Англіи; но онъ былъ герои смѣлаго десятка, не одаренный очень впечатлительными нервами и сторонникъ великой теоріи, что все въ жизни дѣло воли и что съ достаточною энергіею онъ можетъ жениться на комъ вздумаетъ. Онъ объяснялъ себѣ медленность своихъ успѣховъ въ Лондонѣ враждебнымъ присутствіемъ мистрисъ Невшатель, которая, какъ онъ сознавалъ это или воображалъ, не сочувствовала ему, тогда какъ съ отцомъ, напротивъ, онъ отлично ладилъ, и потому твердо вознамѣрился не упускать настоящаго случая. Мать находилась въ отсутствіи и самъ онъ въ выгодномъ положеніи, какъ одинъ изъ рыцарей, на подвиги котораго привлечены всѣ глаза въ Англіи.

Лордъ Рогемптонъ сидѣлъ между посланницею и Беренгаріёю и тонко подшучивалъ своимъ пріятнымъ голосомъ; графъ Ферролль стоялъ возлѣ леди Монтфортъ, Вильтонъ противъ этой группы. Графъ Ферролль рѣдко вставлялъ слово, но слушалъ леди Монтфортъ съ своею мрачною улыбкою, какъ она, называла ее.

— Я знаю только, что она никогда не проститъ вамъ, что вы не пригласили ее, сказалъ лордъ Рогемптонъ. — Я видѣлъ Бисестера въ день моего отъѣзда изъ Лондона и нашелъ его очень сердитымъ. Онъ говорилъ, что леди Бисестеръ единственное лицо, знающее толкъ въ турнирахъ. Она изучила этотъ предметъ.

— Вѣроятно, она мѣтила въ Царицы Красоты, замѣтила Беренгарія.

— Вы чрезчуръ строги, любезная леди Монтфортъ. Я думаю, она удовольствовалась бы рыцаремъ, который носилъ бы ея цвѣта.

— Я не могу помочь этому, сказала Беренгарія, однако, отчасти нерѣшительно, и, минуту спустя, прибавила: — Она такъ дурна!

— Помилуйте, она пріѣхала на мой костюмированный балъ, не болѣе пяти лѣтъ назадъ, въ костюмѣ Маріи, королевы Шотландской.

— Вѣроятно, послѣ того, какъ ее обезглавили, замѣтила Беренгарія.

— Удивляюсь, отчего вы не пригласили Зенобію, сказалъ Вильтонъ.

— Разумѣется, я пригласила ее, хотя знала, что она не поѣдетъ. Она теперь въ одномъ изъ своихъ припадковъ ненависти. Она говорила, что пріѣхала бы, если бы не обѣщала дать балъ арендаторамъ въ Меррингтонѣ, и не хотѣла бы обмануть ихъ. Очень чувствительно, не правда ли?

— Такъ, что даже недосягаемо для искуства, сказалъ Вильтонъ:. — почти достойно васъ самихъ, леди Монтфортъ,

— А что вы думаете обо всемъ этомъ? спросилъ лордъ Монтфортъ у Найджеля Пенрёддока, который, въ рясѣ до полу, какъ пророкъ, возведенный въ это званіе Мейферомъ, расхаживалъ по блестящимъ заламъ, а теперь усѣлся возлѣ хозяина.

— Я думаю о томъ, что кроется подъ этимъ, отвѣтилъ Найджель. — Великое возрожденіе. Рыцарство дѣтище Церкви; это отличительная черта Европы христіанской. Если бы не для оживленія Церковныхъ началъ, это пышное зрѣлище никогда не состоялось бы. На одно пышное зрѣлище видятъ въ немъ только непосвященные. Нѣтъ обряда, формы, фразы, костюма, которые не были бы символомъ великой истины или высокой цѣли.

— Не думаю, чтобы Леди Монтфортъ подозрѣвала это, сказалъ хозяинъ.

— О, леди Монтфортъ отлично это знаетъ, сказалъ Найджель: — Это великая женщина, способная вдохновить на крестовые походы и создавать Церкви. Она можетъ и, надѣюсь, станетъ на ряду съ Еленами и Матильдами.

Лордъ Монтфортъ издалъ легкій звукъ, но такой тихій, что, вѣроятно, былъ слышенъ ему одному, по просту сказать, свиснулъ. Это нѣчто въ родѣ сложной модуляціи дыханія, которая въ этомъ случаѣ выражала скрытое чувство насмѣшливаго изумленія.

— А вы, какъ устраиваетесь, мистеръ Феррарсъ? сказалъ Невшатель, весело взглянувъ на молодого человѣка при встрѣчѣ съ нимъ. — Увидимъ мы васъ завтра въ миланскомъ костюмѣ.

— Я, только пажъ, сказалъ Эндиміонъ.

— По старой итальянской поговоркѣ: пажъ побѣждаетъ рыцаря, по-крайней-мѣрѣ, у дамъ?

— Вѣдь это нелѣпо, не правда ли? сказалъ Эндиміонъ: — что графъ Ферролль заявляетъ о своемъ намѣреніи носить цвѣта леди Монтфортъ? Леди Монтфортъ первая дама при Царицѣ Красоты и носить можетъ только цвѣта Царицы. Не полагаете ли вы, что кому-нибудь слѣдовало бы вмѣшаться?

— Гмъ! Графъ Ферролль рѣдко дѣлаетъ промахи, замѣтилъ Невшатель.

— Такъ говорятъ всѣ, вскричалъ Эндиміонъ, не безъ раздраженія: — по я не вижу этого.

— Теперь вы еще очень молодой человѣкъ, отвѣтилъ Невшатель: — со временемъ, надѣюсь, будете человѣкомъ государственнымъ. Не вижу причины, почему вамъ и не быть имъ, если вы не будете обѣгать труда и останетесь вѣрны вашему начальнику. Сидни Вильтонъ такой человѣкъ, который пойдетъ въ гору. Но я, на вашемъ мѣстѣ, не выпускалъ бы изъ вида графа Ферролля. Повѣрьте, это одинъ изъ тѣхъ людей, которые рано или поздно надѣлаютъ въ свѣтѣ шума.

Въ эту минуту подошла Адріана, опираясь на руку Рыцаря Дельфина, болѣе извѣстнаго какъ Реджи Сёттонъ. Они пришли изъ чайной. Эндиміонъ отошелъ съ мрачнымъ лицомъ, бормоча себѣ подъ носъ:

— Меня тошнитъ отъ одного имени графа Ферролля.

Поле состязанія отстояло отъ замка на милю и, хотя оно почти все было обнесено обширными и высокими галереями, не оказывалось возможности помѣстить нѣсколько тысячъ публики, собравшейся съ многихъ концовъ королевства на Монтфортскій турниръ. Однако, и сотни тысячъ зрителей могли видѣть шествіе отъ замка къ мѣсту боя. Это шествіе было великолѣпно. Солнце сіяло и никто изъ толпы, ожидавшей съ напряженнымъ вниманіемъ, не былъ разочарованъ.

Сперва тянулся длинный рядъ воиновъ-музыкантовъ, трубачей и знаменоносцевъ хозяина турнира, затѣмъ ѣхали герольды въ короткихъ мантіяхъ сверхъ латъ, и помощники герольдовъ, и, наконецъ, отдѣльно отъ другихъ, герольдъ турнира, котораго народъ сперва принялъ за лорда-мера.

За нимъ слѣдовалъ на лошади, покрытой богатымъ чепракомъ, Маршалъ въ роскошно расшитой мантіи, поверхъ золотой брони. Алебардщики предшествовали Королю турнира, который также ѣхалъ на лошади богато убранной и самъ былъ въ бархатѣ и горностаѣ, и съ золотою короною на головѣ.

На арабской лошади, покрытой латами, сама въ золотой парчѣ съ примѣсью фіолетоваго и пунцоваго бархата, ѣхала, при оглушительныхъ рукоплесканіяхъ, Царица Красоты. Двѣнадцать слугъ держали высоко надъ нею шелковый балдахинъ, не скрывавшій отъ восхищенной толпы блеска ея несравненныхъ прелестей. Леди Монтфортъ, Адріана и еще четыре дамы, составлявшія свиту, слѣдовали за ея величествомъ, по двѣ въ рядъ, каждая въ роскошномъ костюмѣ и на лошади, убранство которой соперничало въ великолѣпіи съ нарядомъ всадницы. Сзади шло шесть пажей въ фіолетовыхъ костюмахъ съ серебромъ.

Колокольчики на латахъ лошака, возвѣстили приближеніе Шута, который повелительно размахивалъ своимъ жезломъ и то и дѣло отпускалъ толпѣ ловкія остроты. Нѣкоторые изъ слушателей пробовали вступить съ нимъ въ состязаніе, но всегда оставались побитыми.

Вскорѣ большое число воиновъ и звуки самой торжественной музыки прекратили всеобщій хохотъ и снова водворилась тишина любопытнаго ожиданія. Самый высокій и плотный изъ арендаторовъ несъ знамя хозяина турнира. Лордъ Монтфортъ долженъ былъ участвовать въ этой процессіи самъ, но сдалъ эту обязанность своему кузену и наслѣднику. Онъ выбралъ себѣ хорошаго представителя и народъ усердно рукоплескалъ его кузену Одо, когда тотъ въ золотой бронѣ чеканной работы, на лошади, покрытой чепракомъ голубого Цвѣта съ золотомъ, гордо склонялся въ отвѣтъ на вѣрноподданническія привѣтствія.

Остальные рыцари слѣдовали по порядку, всѣ сопровождаемые своими оруженосцами и конюхами. Каждому рыцарю громко рукоплескали, и дѣйствительно они представляли великолѣпное зрѣлище въ своихъ доспѣхахъ и на лошадяхъ, покрытые латами, одни въ бронѣ миланской рѣзной работы, другіе въ нѣмецкихъ латахъ изъ полированной стали. У нѣкоторыхъ стальныя латы были съ золотою насѣчкою. Черный Рыцарь вызвалъ громкія рукоплесканія, но болѣе всѣхъ возбудилъ восторгъ принцъ Флорестанъ въ бронѣ изъ вороненой стали съ высѣченными на ней серебряными розами.

Всякое шествіе должно имѣть конецъ, что очень жаль. Это самое любимое развлеченіе человѣчества. Роскошная часть зрѣлища миновала, а народъ все стоялъ и глядѣлъ, точно будто вѣкъ не пересталъ бы смотрѣть. Посѣтители замка, всѣ въ древнихъ костюмахъ, не мало также привлекали вниманіе. Отряды меченосцевъ и стрѣлковъ слѣдовали за ними, пока, наконецъ, сенешаль замка съ своими помощниками и слугами не заключилъ очаровательнаго зрѣлища.

Глава LX.

Состязаніе вышло очень удачно. Хотя нѣкоторые, разумѣется должны были потерпѣть пораженіе, почти всѣ ухитрились заручиться какимъ-нибудь отличіемъ. Но два рыцаря, которые превзошли и побѣдили всѣхъ до одного, кромѣ другъ друга, были Черный Рыцарь и Рыцарь Бѣлой Розы. Ихъ подвиги были одинаковы къ концу перваго дня, а на второй день имъ предстояло вступить въ борьбу за главный призъ, относительно котораго никто другой уже не могъ заявлять права на состязаніе. Этотъ призъ былъ золотой шлемъ, который надѣнетъ на голову побѣдителя Царица Красоты.

Въ этотъ день въ замкѣ былъ парадный обѣдъ и потомъ балъ. Возбужденіе послѣ событій этого утра и ожиданіе завтрашняго дня было велико. Рыцари, снявъ брони, появились въ фантастическихъ бархатныхъ костюмахъ разныхъ цвѣтовъ. Участвовавшіе въ представленіи сохранили свои наряды, а обыкновенные гости, если и уступали средневѣковой роскоши, тѣмъ не менѣе успѣшно доказывали парижскій вкусъ и его легкую граціозность своими изысканными туалетами, вѣнками и гирляндами причудливой красоты.

Исполненная воодушевленія отъ успѣха, Беренгарія принимала веселыя поздравленія гостей и отвѣчала имъ удачными мыслями, которыми сыпала съ неистощимою, однако, плѣнительною энергіею. Одинъ Эндиміонъ смотрѣлъ мрачно. Она стала подшучивать надъ нимъ.

— Я назову васъ Рыцаремъ Печальнаго Образа, если вы подойдете ко мнѣ съ такимъ лицомъ. Что съ вами?

— Ничего, отвѣтилъ Эндиміонъ тономъ угрюмаго страданія.

— Что-нибудь, да есть. Я знаю ваше лицо и меня не обманете. Что случилось?

— Ничего, повторилъ Эндиміонъ, глядя всторону.

Рыцарь Дельфина подошелъ съ словами:

— Завтра дѣло будетъ опасное, любезная леди Монтфортъ Если графъ Ферролль будетъ побитъ княземъ, пожалуй, выйдетъ casus belli^[17]. Вамъ надо пригласить лорда Рогемптона вмѣшаться и предупредить бой.

— Графъ Ферролль побитъ не будетъ, сказала леди Монтфортъ. — Онъ изъ тѣхъ людей, которые никогда побѣждены не бываютъ.

— Право, не знаю, возразилъ рыцарь Дельфина задумчиво. — У князя сильное копье, я испыталъ его на себѣ.

— Ему посчастливилось сегодня утромъ, сказалъ Эндиміонъ съ нѣкоторою горечью. — Всѣ это находили, къ счастію для графа Ферролля, герольды прекратили бой.

— Это могло быть счастіемъ и для другихъ, возразила леди Монтфортъ. — Какого мнѣнія объ этомъ большинство? прибавила она, обратившись къ рыцарю Дельфина. — Не уходите, мистеръ Феррарсъ; мнѣ надо сообщить вамъ нѣсколько распоряженій на завтрашній день.

— Не думаю, чтобы я завтра былъ на турнирѣ, пробормоталъ Эндиміонъ.

— Что такое? воскликнула Беренгарія, но въ ту самую минуту подошелъ Сидни Вильтонъ.

— Я разсматривалъ золотой шлемъ, сказалъ онъ. — Онъ ввѣренъ моему попеченію, какъ Королю турнира. Шлемъ право такъ великолѣпенъ, что я думаю присвоить его себѣ.

— Это вамъ надо рѣшить съ графомъ Ферроллемъ, сказала Беренгарія.

— Пари приблизительно одинаковы, сказалъ рыцарь Дельфина.

— Надо прибавить къ этимъ пари еще нѣсколько паръ перчатокъ, замѣтила Беренгарія.

Эндиміонъ ушелъ.

Онъ ушелъ, а между тѣмъ, первыя лица, попавшіяся ему на глаза, были принцъ и графъ Ферролль. Это было отвратительно. Они разговаривали между собой и казались очень веселы. Отъ времени до времени они разсматривали вмѣстѣ бумагу, которую принцъ держалъ въ рукѣ — офиціальный отчетъ герольдовъ объ утреннемъ состязаніи. Эта дружеская бесѣда могла по всему видимому длиться нескончаемо, если бы не замолкла музыка и графъ не былъ вынужденъ искать свою даму на предстоящій танецъ.

— Удивляюсь, какъ вы можете говорить съ нимъ, сказалъ Эндиміонъ, подходя къ принцу. — Если бы герольды не прекратили боя сегодня утромъ — по мнѣнію многихъ слишкомъ поспѣшно — вы были бы побѣдителемъ этого дня.

— Любезный другъ, что вы хотите сказать? возразилъ принцъ. — Я полагаю, все кончено вполнѣ, какъ слѣдуетъ, а что меня касается, то я совершенно доволенъ моею долею успѣха на этотъ день.

— Если бы выбить его изъ сѣдла, онъ не могъ бы вступить въ состязаніе на золотой шлемъ.

— О! вы объ этомъ-то сокрушаетесь? сказалъ принцъ. — Намъ съ графомъ еще не разъ въ жизни придется вступать въ состязаніе изъ-за предметовъ болѣе драгоцѣнныхъ, чѣмъ золотые шлемы.

— Кажется, его цѣнятъ слишкомъ высоко, замѣтилъ Эндиміонъ.

— Отчего такъ? спросилъ принцъ.

— Я ненавижу его, отвѣтилъ Эндиміонъ.

— Это безспорно причина для васъ не цѣнить его слишкомъ высоко, сказалъ принцъ.

— Всѣ точно сговорились возвышать его, сказалъ Эндиміонъ съ досадой.

— Графъ Ферролль человѣкъ будущаго, спокойно сказалъ принцъ.

— Тоже говорилъ мнѣ вчера мистеръ Невшатель. Вѣроятно, онъ слышалъ это отъ васъ.

— Я считаю-большимъ преимуществомъ наблюдать графа Ферролля въ сомкнутомъ кружкѣ, медленно сказалъ принцъ: — быть можетъ, даже Проникнуть въ глубь его мыслей. Но я не дошелъ еще до этого. Это человѣкъ не такой, чтобы его любить или ненавидѣть. Его умъ выше всѣхъ страстей, я могъ бы сказать, выше всякихъ чувствъ; и если мы въ сношеніяхъ съ подобнымъ существомъ сами поддаемся тѣмъ и другимъ, то даемъ ему преимущество.

— Все-таки, я надѣюсь, что вы завтра завоюете себѣ золотой шлемъ, сказалъ Эндиміонъ, немного озадаченный.

— Золотой шлемъ, который мнѣ суждено завоевать, не въ Монтфортскомъ замкѣ, отвѣтилъ принцъ. — Это все же только шлемъ Мембрина^[18].

Кучка молодыхъ денди обсуждала данныя завтрашняго боя, когда проходилъ Эндиміонъ и, такъ какъ онъ зналъ большую часть изъ нихъ, то присоединился къ кружку.

— Молю небеса, вскричалъ одинъ: — чтобы графъ Ферролль побѣдилъ завтра этого иностранца, ненавижу иностранцевъ.

— Я тоже, поддакнулъ другой и раздался общій шопотъ одобренія.

— Графъ Ферролль такой же иностранецъ, какъ принцъ, замѣтилъ Эндиміонъ довольно рѣзко.

— О! я не называю его иностранцемъ, возразилъ первый изъ говорившихъ. — Онъ большой любимецъ въ Вайтѣ; никто не сравнится съ нимъ, когда онъ скачетъ на охотѣ, и въ добавокъ онъ чертовски мѣткій стрѣлокъ.

— Я держу пари за принца Флорестана противъ него, гдѣ бы ни было въ полѣ, или въ лѣсу, сказалъ Эпдиміонъ.

— Я не знаю вашего пріятеля, возразилъ презрительно молодой аристократъ: — потому не могу принять пари.

— Вашъ другъ, леди Монтфортъ, любезный Дими, навѣрностанетъ на сторону графа Ферролля, картавя, шепнулъ ему третій молодой человѣкъ.

Это довершило всѣ непріятности. Эндиміона бросило въ жаръ, потомъ обдалъ холодъ, затѣмъ жаръ и холодъ въ одно и то же время; онъ не нашелся отвѣчать и, желая, чтобы земля разверзлась и замокъ Монтфортъ скрылся въ потрясенныхъ нѣдрахъ ея, онъ молча ускользнулъ, какъ только нашелъ это возможнымъ, и забрелъ такъ далеко, какъ могъ, отъ музыки и взрывовъ веселья.

Вышеприведенные разговоры происходили въ большой гостиной, смежной съ бальной залой, и почти также переполненной гостями. Направляясь въ противоположную сторону, Эндиміонъ вошелъ въ другую гостиную, гдѣ было мало публики. Тутъ по большей части еказывались парочки, повидимому, глубоко заинтересованныя другъ другомъ. Нѣкоторыя лица сіяли, нѣкоторыя были задумчивы и немного взволнованы, но всѣ согласовались въ одномъ выраженіи — полнѣйшемъ равнодушіи къ одинокому Эндиміону. Даже шопотъ ихъ становился тише, когда онъ проходилъ, и ихъ ледяной, безучастный взглядъ, какъ будто изобличалъ, что они смотрятъ на него, какъ на существо низшаго разряда, вторгнувшееся въ ихъ рай. Словомъ, Эндиміонъ почувствовалъ ту неловкость съ примѣсью нѣкоторой доли самоуничиженія, которая ощущается при сознаніи, что мы лишніе, какъ принято называть это деликатнымъ образомъ.

Онъ прошелъ далѣе искать убѣжища въ другой комнатѣ, гдѣ оказалась только одна пара, но еще болѣе поглощенная собою; это было для него еще нестерпимѣе. Не желая вернуться въ враждебную ему комнату, изъ которой только-что вышелъ, онъ отчаянно рванулся впередъ, съ притворною развязностью и легкостью, и очутился одинъ въ любимой комнатѣ леди Монтфортъ.

Онъ бросился на софу, закрылъ рукою лицо и глубоко перевелъ духъ, почти застоналъ. У него ныло сердце, руки и ноги были какъ ледъ, мысли не вязались. Всякая надежда оставила его, вѣрнѣе всякая мысль о будущемъ. Онъ помнилъ только горестные или унизительные случаи въ своей жизни. Онъ жалѣлъ, что оставилъ Гёрстли, что не поступилъ въ ученіе къ фермеру Торнберри, что оставилъ свою конторку въ Соммерсет-Гаузѣ, что узналъ въ жизни нѣчто получше таверпы Джо и Диванной. Все было одна суета и душевное страданіе. Онъ думалъ покончить съ жизнью въ сосѣднемъ ручьѣ, гдѣ еще немного дней назадъ купался здоровый и веселый.

Время летѣло; онъ не замѣчалъ этого; никто-не входилъ въ комнату и онъ желалъ бы никогда болѣе не видѣть человѣческаго лица, когда раздался голосъ и онъ услыхалъ свое имя.

— Эндиміонъ!

Онъ поднялъ глаза; это была леди Монтфортъ. Онъ молча взглянулъ на нее, быть можетъ, самъ того не сознавая, съ укоромъ, съ отчаяніемъ.

— Что съ вами? спросила она.

— Ничего.

— Это вздоръ. Что-нибудь да случилось. Я давно не вижу васъ и рѣшила, что разыщу. У васъ голова болитъ?

— Нѣтъ.

— Пойдемте назадъ; пойдемте со мною. Это такъ странно. Мужъ спрашивалъ меня о васъ два раза.

— Я никого не хочу видѣть.

— Да вѣдь это нелѣпо — и еще въ такой день, когда все было такъ удачно и всѣ такъ счастливы.

— Я не счастливъ и не имѣлъ удачи.

— Вы положительно изумляете меня, сказала леди Монтфортъ: — я начинаю думать, что у васъ не такой хорошій характеръ, какъ я всегда полагала.

— Все равно, какой бы характеръ у меня ни былъ.

— Напротивъ, вовсе не все равно. Я люблю жить только съ людьми, у которыхъ хорошій нравъ.

— Надѣюсь, вы не будете разочарованы. Мой нравъ — дѣло мое и я всегда доволенъ, когда одинъ.

— Вы просто вздоръ говорите, Эндиміонъ.

— Вѣроятно. Я не имѣю притязаній на даровитость. Я не изъ тѣхъ людей, которые не могутъ ошибаться. Я не изъ тѣхъ, которыхъ называютъ людьми будущаго.

— Признаюсь, во всю мою жизнь я не бывала сильнѣе изумлена, воскликнула леди Монтфортъ. — Никогда болѣе я не рѣшусь составить себѣ мнѣніе о чьемъ-либо характерѣ. Теперь, любезный Эндиміонъ, встаньте и вернитесь со мною къ обществу. Дайте мнѣ вашу руку. Я не могу оставаться тутъ ни минуты долѣе; навѣрно меня уже спрашивали тысячу разъ.

— Я не могу вернуться, возразилъ Эндиміонъ: — я никого не желаю видѣть. Если вамъ нужна рука, тамъ графъ Ферролль; надѣюсь, вы найдете его характеръ пріятнѣе моего.

Леди Монтфортъ поглядѣла на него страннымъ, изумленнымъ взоромъ. Въ немъ выражались и неожиданность, и отчасти пренебреженіе, и немного чувства съ примѣсью насмѣшки. И затѣмъ, воскликнувъ: «Глупый мальчикъ!» она плавно вышла изъ комнаты.

Глава LXI.

— Мнѣ не нравится положеніе дѣлъ, говорилъ Сидни Вильтонъ Эндиміону, когда они ѣхали обратно на почтовыхъ изъ Монтфортскаго замка въ Лондонъ, путь былъ не малый, но облегченный въ то время многими условіями роскоши, и кромѣ того, имъ было о чемъ потолковать.

— Уменьшеніе дохода не имѣетъ характера колеблющагося, оно идетъ своимъ правильнымъ ходомъ. Наши очень склонны смотрѣть на состояніе доходовъ исключительно съ финансовой точки зрѣнія. Есть излишекъ, долой налоги; есть дефицитъ, налагай ихъ. На доходы, однако, надо смотрѣть еще, какъ на указатель положенія народа. По моему впечатлѣнію, оно ухудшается; а почему? потому что у народа менѣе работы. Если это распространится, возникнутъ неудовольствіе, раздраженіе и я не могу не вспомнить, что если съ народомъ будутъ хлопоты, они падутъ на наше управленіе.

— Этотъ неурожай большое несчастіе, сказалъ Эндиміонъ.

— Неурожай безспорно большое, даже, быть можетъ, величайшее бѣдствіе для этого края, однако, не въ немъ полная разгадка нашихъ затрудненій, вѣрнѣе сказать, нашихъ будущихъ затрудненій. Плохой урожай падаетъ на всю нашу торговую систему: онъ ставитъ насъ лицомъ къ лицу съ хлѣбнымъ закономъ. Желалъ бы я, чтобы глава кабинета обратилъ все свое вниманіе на этотъ предметъ. Я полагаю, умѣренная пошлина шиллинговъ въ двѣнадцать съ четверти удовлетворила бы каждаго и тогда ничто уже не могло бы взволновать страну.

Эндиміонъ выслушалъ со вниманіемъ и другіе взгляды своего начальника, который распространялся о нихъ очень многословцо. Секретари знаютъ все о своихъ начальникахъ, и Эндиміону было, извѣстно, что во многихъ большихъ домахъ партіи виговъ и въ большинствѣ, такъ называемой «Либеральной партіи», Сидни Вильтона считали вообще, насколько это касалось вопросовъ экономическихъ, человѣкомъ прижимистымъ, даже опаснымъ. Изъ всѣхъ вельможъ, одинъ лордъ Монтфортъ былъ совершеннымъ противникомъ хлѣбнаго закона, но Беренгарія обыкновенно говорила:

— Симонъ возстаетъ противъ всѣхъ законовъ, онъ человѣкъ непрактичный.

Сидни Вильтонъ возвращался не разъ къ этимъ вопросамъ во время пути.

— Я не былъ встревоженъ хартистами въ прошедшемъ году. Политическіе смуты меня не пугаютъ въ этой странѣ. Революціи и мятежи только укрѣпляютъ министерство въ Англіи. Они дали новую отсрочку даже лорду Ливерпулю, когда его министерство было крайне слабо и непопулярно; но раздраженіе по поводу вопроса экономическаго, это дѣло совсѣмъ иное. Какъ скоро возстаніе происходитъ отъ налоговъ или отъ недостатка работы, оно опаснѣе и съ нимъ труднѣе справиться въ Англіи, чѣмъ гдѣ-либо въ другой странѣ.

— Лордъ Рогемптонъ, повидимому, смотрѣлъ на положеніе съ точки зрѣнія болѣе отрадной, весною послѣ Будуарнаго заговора, замѣтилъ Эндиміонъ, скорѣе вопросительно, чѣмъ утвердительно.

— У лорда Рогемптона есть о чемъ думать, кромѣ этого, возразилъ Вильтонъ. — Онъ поглощенъ, и вполнѣ естественно, своимъ вѣдомствомъ, самымъ важнымъ въ государствѣ, и которое онъ изучилъ вполнѣ. Но я вынужденъ обращать взоръ на дѣла, болѣе близкія къ родному краю. Союзъ противъ хлѣбнаго закона, который состоялся въ прошедшемъ году въ Манчестерѣ и начинаетъ выказывать большую дѣятельность, хотя никто еще не говоритъ объ этомъ, по моему взгляду, такое движеніе, за которымъ надо слѣдить. Знаете, что я вамъ скажу; мнѣ не разъ приходило на умъ, во время чуднаго представленія, въ которомъ мы теперь участвовали, -что министерство нуждается въ болѣе точныхъ свѣдѣніяхъ о состояніи страны, о настоящихъ чувствахъ и положеніи большинства населенія. Мы торіевъ поднимали на смѣхъ за такое невѣдѣніе, а между тѣмъ, подобно имъ, полагаемся, главнымъ образомъ, на сессіи, чрезъ каждые три мѣсяца, на сужденіе лорда-намѣстника и на статистику суда. Правда, мы помѣстили въ подвѣдомственное намъ управленіе въ Вайтголлѣ нѣсколько лицъ, заслужившихъ славу замѣчательныхъ экономистовъ, и дозволяемъ имъ руководить нами. Но хотя безспорно люди умные, они по большей части обанкрутившіеся негоціанты, которые, не сумѣвъ вести свои собственныя дѣла, взялись учить, какъ управлять дѣлами страны — педанты и нахалы, по меньшей мѣрѣ, а порой обманщики. Нѣтъ, это не годится. Безполезно говорить объ этомъ главѣ кабинета. Я говорилъ о союзѣ противъ хлѣбнаго закона, онъ только плечами пожалъ и замѣтилъ, что это безуміе обойдется. Я принялъ рѣшеніе втайнѣ послать кого-нибудь въ большіе центры народнаго труда. Этого человѣка никто знать не долженъ, никто не долженъ подозрѣвать, что онъ имѣетъ отношеніе къ администраціи края, иначе мы никогда не узнаемъ истины, и тотъ, на комъ я остановилъ свой выборъ, это вы.

— Но сумѣю ли я исполнить такую задачу? скромно, но вполнѣ искренно сказалъ Эндиміонъ.

— Полагаю, что сумѣете, отвѣтилъ Вильтонъ: — иначе я, разумѣется, не выбралъ бы васъ. Мнѣ нуженъ свѣжій и дѣвственный умъ для наблюденія и осмотра страны. Это долженъ быть умъ свободный отъ предубѣжденій, однако, вполнѣ ознакомленный съ великими вопросами, которые связаны съ благосостояніемъ народовъ. Я знаю, вы читали Адама Смита и не поверхностно. Онъ лучшій руководитель, хотя, конечно, мы должны примѣнять его правила къ обстоятельствамъ, при которыхъ намъ приходится дѣйствовать. У васъ вѣрное сужденіе, большое трудолюбіе, быстрое соображеніе, мало увлеченія — быть можетъ, слишкомъ мало, но это вѣроятное послѣдствіе горя и заботъ въ ранніе годы жизни. А, впрочемъ, нѣтъ воспитанія лучше, какъ несчастіе.

— Если только оно прекратится во время, замѣтилъ Эндиміонъ.

— Ну, въ этомъ отношеніи, я думаю, вамъ жаловаться не на что, сказалъ Вильтонъ. — Весь свѣтъ предъ вами и, я сильно ошибусь, если вы не пойдете въ гору. Настойчивость и тактъ два качества наиболѣе цѣнныя для всѣхъ людей, желающихъ подняться выше, но въ особенности для тѣхъ, которымъ надо выдвинуться изъ толпы. Ужъ, конечно, никто не скажетъ, чтобы вы не были трудолюбивы, но я съ удовольствіемъ всегда видѣлъ, что вы одарены тактомъ. Безъ такта не научитесь ничему. Съ тактомъ вы во время помолчите. Изслѣдователи, которые вѣчно разспрашиваютъ, не узнаютъ ничего.

Глава LXII.

Сорокъ лѣтъ назадъ, Ланкаширъ не былъ тѣмъ удивительнымъ краемъ, какимъ онъ теперь, но въ сравненіи съ остальною Англіею, онъ поражалъ несравненно болѣе. Для молодого человѣка, который, подобно Эндиміону, родился и выросъ въ южныхъ графствахъ, и перешелъ отъ равнинъ Беркшира къ суетѣ Пелль Мелля и Стренда — Ланкаширъ съ его промышленными и дѣятельными городами, съ его громадными мануфактурами и исполинскими трубами, съ его гудящими машинами и пылающими печами, съ его желѣзными дорогами, каменнымъ углемъ и хлопкомъ, представлялъ болѣе рѣзкую противоположности съ тою обстановкою, въ которой онъ жилъ до той поры, чѣмъ могла бы оказаться въ какой бы ни было другой землѣ европейскаго материка.

Эндиміонъ сознавалъ, что это кризисъ въ его жизни, что его будущность зависитъ въ большей мѣрѣ отъ того, какъ онъ исполнитъ тайное порученіе, ввѣренное ему начальникомъ. Онъ вооружился всею своею энергіею, сосредоточилъ всѣ свои способности на одномъ предметѣ и посвятилъ каждую минуту своего времени, каждое движеніе мысли на то, чтобы изучить его и обнять умомъ. Вскорѣ онъ избралъ Манчестеръ своею главною квартирою. И тогда это былъ центръ сѣти желѣзныхъ дорогъ, почему представлялъ Эндиміону удобное сообщеніе съ сосѣдними округами.

Эндиміонъ разспрашивалъ не разъ о союзѣ противъ хлѣбнаго закона, но ему не удалось еще присутствовать на митингѣ. Тогда они были рѣже, чѣмъ въ послѣдствіи, и владѣльцы большихъ мануфактуръ не поощряли ихъ.

— Я не люблю крайнихъ взглядовъ, однажды сказалъ одинъ изъ первыхъ между ними Эндиміону. — Moе мнѣніе такое, что намъ всегда надо избѣгать крайностей, и остановившись, онъ осмотрѣлся вокругъ, точно будто изрекъ истину, низшедшую съ неба и высказываемую впервые. — Я либералъ, мы всѣ либералы здѣсь. Я поддерживалъ лорда Грея, поддерживаю лорда Мельбурна, и во всемъ стою за либеральную политику. Я не люблю крайностей. Мудрый министръ долженъ бы снять налогъ съ хлопка. Вотъ въ чемъ страна нуждается дѣйствительно. Тогда всѣ будутъ довольны. Нѣтъ, я ничего не знаю про союзъ, о которомъ вы спрашиваете, и никого не знаю — то есть, изъ людей съ вѣсомъ — кто имѣлъ бы о немъ понятіе. Приходили ко мнѣ, чтобы я дозволилъ выставить свое имя, «Нѣтъ, господа, сказалъ я: — благодарю за честь, но я крайностей не люблю», и они ушли. Они зашумѣли теперь немного, потому что заполучили человѣка, одареннаго способностью болтать, и народъ любитъ слушать его. Но, какъ я говорилъ моему пріятелю, который почти готовъ былъ присоединиться къ нимъ: "Если бы я сдѣлалъ что-либо подобное, то отдался бы подъ команду какого-нибудь ланкаширскаго парня. Теперь руководитъ ими пришлецъ, малый изъ Беркшира; возмутитель также — а на самомъ дѣлѣ, набойщикъ и больше ничего.

Не смотря на такіе взгляды, которые Эндиміонъ нашелъ вообще очень распространенными въ новомъ міркѣ, куда попалъ, онъ вознамѣрился, при первомъ удобномъ случаѣ, присутствовать на митингѣ союза. Случай представился вскорѣ.

Митингъ былъ вечеромъ, чтобы въ немъ могли участвовать рабочіе. Собраніе происходило въ обширномъ, временномъ зданіи, отлично приспособленномъ для человѣческаго голоса. Оно могло вмѣщать тысячи людей. На этотъ разъ оно было переполнено, и также платформа, гдѣ помѣщались участвующіе въ программѣ митинга и сравнительно вліятельныя лица, которыхъ присутствіе, какъ полагалось, могло содѣйствовать успѣху дѣла.

— Онъ будетъ говорить сегодня, сказалъ одинъ работникъ Эндиміону. — Оттого столько набралось народа.

Вспомнивъ намекъ Вильтона о лишнихъ разспросахъ, которые часто удерживаютъ отъ сообщеній, Эндиміонъ не освѣдомился, кто этотъ «онъ», а только замѣтилъ, чтобы вызвать сообщительность:

— Онъ вѣрно хорошо говоритъ?

— Да, въ нѣкоторомъ отношеніи, подтвердилъ работникъ. — У него нѣтъ голоса Голлабаллу, но онъ знаетъ о чемъ говоритъ. Сомнѣваюсь, чтобы они достигли того, къ чему стремятся; рабочіе классы не съ ними. Если бы они возставали противъ уплаты рабочимъ товарами вмѣсто денегъ, тогда дѣло другое.

Предсѣдатель открылъ засѣданіе рѣчью, но встрѣтилъ холодный пріемъ, хотя говорилъ умно и довольно обстоятельно. Затѣмъ, онъ ввелъ господина, который былъ альдерманъ, чтобы предложить резолюцію, осуждающую хлѣбный законъ. Почтенное званіе оратора искупало его хромающую реторику и городъ, только впервые еще облеченный муниципальными привилегіями, затихъ предъ человѣкомъ, который современемъ могъ сдѣлаться даже меромъ.

Затѣмъ вышелъ впередъ тотъ, кто долженъ былъ поддерживать предложеніе, и былъ встрѣченъ взрывомъ рукоплесканій.

— Вотъ онъ, сказалъ работникъ Эндиміону; — какъ видите, онъ популяренъ. О! Джобъ знаетъ, какъ взяться за дѣло!'

Эндиміонъ внимательно слушалъ оратора, то съ наслажденіемъ, то съ чувствомъ какого-то волнующаго и отчасти пріятнаго недоумѣнія. Это былъ дѣйствительно ораторъ, хотя не извѣстный еще и только признанный въ своемъ округѣ. Блѣдный и худощавый, онъ имѣлъ тонкія черты и глаза, въ кото рыхъ порой сверкаетъ огонь творческаго духа. Голосъ его, разумѣется, не походилъ на органъ Голлабаллу, онъ не былъ силенъ, но звучалъ удивительно ясно. Не могло быть ничего яснѣе, кромѣ его мысли. Никогда Эндиміонъ не слыхивалъ такого искуснаго и яснаго изложенія предмета; факты приводились съ наглядною простотою и выводы, естественные, неподготовленные, неопровержимые, казались точно будто заимствованы у слушателей, хотя прежде ни одинъ изъ нихъ не додумывался до такого вывода. Въ толпѣ царствовала тишина; всѣ были поглощены умственнымъ наслажденіемъ, такъ какъ не давали оратору своего восторженнаго сочувствія. Сочувствовали ему не болѣе половины изъ слушающихъ. Когда онъ вполнѣ изложилъ дѣло, ораторъ принялся за своихъ противниковъ — и въ печати, и въ Парламентѣ — и выказалъ большую способность къ сарказму, очевидно, однако скорѣе сдержанную, чѣмъ допущенную заходить за границы. По впечатлѣнію Эндиміона, главное качество этого замѣчательнаго оратора заключалось въ убѣдительности, и видъ онъ имѣлъ такой, какъ будто слишкомъ осторженъ, чтобы безъ надобности оскорблять даже противника. Языкъ его, хотя изысканный и утонченный, былъ простъ и свободенъ. Онъ, очевидно, много читалъ, и въ произношеніи его не было отпечатка простонароднаго, даже почти не слышалось провинціализмовъ.

Онъ говорилъ болѣе часа и, не смотря на занимательность, того, что происходило, Эндиміонъ не рѣдко былъ смущенъ, почти отвлеченъ отъ предстоящаго, картинами и воспоминаніями прошедшаго, которыя тщетно силился отогнать. Когда ораторъ кончилъ свою рѣчь, при рукоплесканіяхъ еще громче тѣхъ, которыми привѣтствовали его, Эндиміонъ шепнулъ своему сосѣду немного взволнованнымъ голосомъ:

— Скажите — не зовутъ ли его Торнберри?

— Какъ разъ попали, отвѣтилъ работникъ. — Имя его Джобъ Торнберри и я работаю на его фабрикѣ.

— А все же съ нимъ не соглашаетесь?

— Я-то иду такъ далеко, какъ идетъ онъ; но онъ-то не идетъ такъ далеко, какъ захожу я, вотъ оно что.

— Я не вижу, какъ человѣкъ можетъ итти еще дальше, возразилъ Эндиміонъ. — Гдѣ его фабрика? Я зналъ вашего хозяина, когда онъ жилъ на югѣ Англіи и желалъ бы навѣстить его.

— Онъ мнѣ давалецъ, поправилъ работникъ. — Они называютъ себя хозяевами, но мы не называемъ ихъ такъ. Я объясню вамъ. Фабрика отстоитъ отъ города на милю, но кажется будто она въ двухъ шагахъ; по всей дорогѣ стоятъ дома. Ситцевая фабрика Джоба Торнберри и Комп., на Пендльтонской дорогѣ — всякій укажетъ вамъ ее — а когда вы тамъ будете, спросите меня, если хотите. Я надсмотрщикъ и мое имя Инокъ Крегсъ.

Глава LXIII.

— Вы не много измѣнились, говорилъ Торнберри, не выпуская руки Эндиміона и пристально вглядываясь ему въ лицо: — а между тѣмъ вы совсѣмъ возмужали. Я на десять лѣтъ васъ старше, полагаю. Ни разу я не былъ съ тѣхъ поръ на родной сторонѣ, а между тѣмъ, мнѣ думается иногда, что я желалъ бы тамъ быть схороненнымъ. Старикъ пріѣзжалъ сюда, и нѣсколько разъ; ему понравилось здѣсь, по крайней мѣрѣ, я надѣюсь, что онъ былъ доволенъ. Онъ много разсказывалъ мнѣ о всѣхъ васъ; было горе, но надѣюсь, и радости были. Я слышалъ о замужствѣ мисъ Майры; она была прелестная молодая дѣвушка; я никого не зналъ серіознѣе ея; не видалъ, чтобы она улыбнулась. Ее считали гордою, я помню, но я всегда имѣлъ къ ней слабость. Да, она вышла за воротилу — кажется, способнѣйшаго изъ всѣхъ, стяло быть и самаго безнравственнаго; хотя вамъ, мнѣ не слѣдовало говорить это. О дѣятеляхъ общественныхъ, впрочемъ, говорятъ свободно. Желалъ бы я, чтобы вы удержали его отъ возни съ торговыми трактатами, по поводу которыхъ онъ всегда поднимаетъ такой шумъ. Зловреднѣе безсмыслицы, какъ торговые трактаты, не бывало придумано человѣкомъ. А между тѣмъ, ихъ драгоцѣнная, любимѣйшая національная статья убьетъ все дѣло. Но вы желаете видѣть фабрику; я покажу вамъ ее самъ. Теперь мало работы и застой распространяется съ каждымъ днемъ болѣе. А затѣмъ, если вы согласны, мы пойдемъ ко мнѣ завтракать. Я живу возлѣ. Мои лучшія издѣлія жена и дѣти. Я шучу такъ не въ первый разъ, какъ вы можете представить себѣ.

Такимъ образомъ, искренно и вмѣстѣ ласково привѣтствовалъ Эндиміона Джобъ Торнберри, на другой день послѣ митинга союза противъ хлѣбнаго закона. Для Эндиміона это было свиданіе интересное, которое, какъ онъ полагалъ, могло оказаться и полезнымъ.

Фабрика была одна изъ значительнѣйшихъ въ этомъ родѣ въ Манчестерѣ. Теперь, однако, работала съ уменьшеннымъ числомъ рабочихъ и только половину рабочихъ часовъ. Энергія, вкусъ и изобрѣтательность Торнберри сдѣлали ее извѣстною и доставили ей обширный сбытъ. Онъ началъ свое дѣло на деньги, взятыя въ долгъ, уплатилъ все и былъ теперь собственникомъ; однако, подъ вліяніемъ успѣха, онъ отправилъ въ Соединенные Штаты большую партію товаровъ, которые прибыли на мѣсто, какъ разъ въ пору такъ называемаго американскаго краха.

Свернувъ съ большой дороги на проселокъ, они прошли съ полмили и очутились предъ маленькимъ міркомъ деревенскихъ домиковъ, различной постройки и величины, но всѣхъ красивыхъ и съ садиками.

— Вотъ мой домъ, сказалъ Торнберри, отворяя калитку: — а вотъ моя хозяйка и маленькіе народцы, прибавилъ онъ, указывая на хорошенькую женщину съ выраженіемъ порядочной доли Самоувѣренности, окруженную дѣтьми, которыя держались за ея платье и прятали въ немъ личики при неожиданномъ появленіи чужого. — Мой старшій сынъ въ школѣ, сказалъ Торнберри. — Я назвалъ его по имени одного изъ величайшихъ людей, когда-либо существовавшихъ, Джона Гампдена.

— Это былъ землевладѣлецъ, замѣтилъ Эндиміонъ отчасти сухо: — изъ крупныхъ даже.

— Я привелъ стараго знакомаго позавтракать съ нами, продолжалъ Торнберри. — Я зналъ его прежде, чѣмъ кого-либо изъ присутствующихъ. Итакъ, дѣти, показывайте ваши лица.

Съ этими словами онъ взялъ на руки одного изъ малютокъ, бѣлокураго мальчика, похожаго на мать, съ длинными волосами и красными щечками, какъ плоды въ фруктовыхъ садахъ Ворчестера.

— Скажи этому господину, кто ты.

— Свободный торговецъ, пролепеталъ ребенокъ.

Въ домѣ было много полокъ съ хорошо выбранными книгами и стѣны были украшены превосходными гравюрами и капитальными произведеніями искуства.

— Это, по большей части книги для справокъ, отвѣтилъ Торнберри, когда Эндиміонъ обратилъ на нихъ вниманіе: — но у меня мало мѣста и, сказать по правдѣ, мнѣ онѣ служатъ не для однѣхъ справокъ — я люблю читать энциклопедіи. «Словарь Чиселъ» мое любимое чтеніе. Порой надо придать мысли извѣстный тонъ и я берусь за Мильтона. Это единственный поэтъ, котораго я читаю — онъ у меня полный, и этого достаточно. Тутъ есть и его прозаическія сочиненія. Мильтонъ былъ величайшій изъ англичанъ.

Завтракъ былъ простъ, по сытенъ и поданъ чрезвычайно чисто и аппетитно.

— Мы принадлежимъ къ обществу трезвости, сказалъ Торнберри: — но можемъ попотчивать васъ чашкою кофея.

— И я членъ общества трезвости въ это время дня, сказалъ Эндиміонъ: — а чашка хорошаго кофея, говорятъ, самый восхитительный и самый рѣдкій напитокъ въ свѣтѣ.

— Да, да, продолжалъ Торнберри: — давно мы съ вами не видались, мистеръ Феррарсъ — лѣтъ десять. Я бывало думалъ, что въ десять лѣтъ можно сдѣлать что-нибудь, и съ годъ назадъ я дѣйствительно воображалъ, что сдѣлалъ нѣчто; но проклятые законы этой благословенной страны, какъ она назызывается, почти подорвали меня, какъ подорвали уже многихъ получше меня.

— Мнѣ жаль слышать это, сказалъ Эндиміонъ: — надѣюсь, что это проходящая туча.

— Не туча, возразилъ Торнберри: — а буря, ураганъ, гибель — не для меня одного. Вашъ знатный родственникъ, лордъ Рогемптонъ, долженъ позаботиться объ этомъ, я вамъ, доложу. То, что происходитъ въ этомъ краю и что вскорѣ совершится, не отвратить и не исправить торговыми трактатами, — положитесь на мое слово.

— Что же исправитъ? спросилъ Эндиміонъ.

— Только одно, а скоро будетъ поздно прибѣгать и къ этому. Намъ нужна свобода мѣны.

— Свобода мѣны! задумчиво повторилъ Эндиміонъ.

— Ну да, вотъ вамъ примѣръ, сказалъ Торнберри. — Я велъ съ Соединенными Штатами отличный торгъ около пяти лѣтъ. Началъ я ни съ чѣмъ, какъ вамъ извѣстно. Я уплатилъ всю сумму, которую занялъ, моя фабрика принадлежала мнѣ и этотъ домъ свободенъ отъ податей, такъ какъ стоитъ на бѣлой землѣ. Около года назадъ, отправилъ я къ моему корреспонденту въ Нью-Йоркѣ самую большую и самую лучшую партію товаровъ, какую когда-либо посылалъ, и я не могу выручить за нее ничего. Мой корреспондентъ пишетъ, что тамъ множество всякаго зернового хлѣба, который онъ могъ бы прислать, только имѣй мы здѣсь возможность принять его; но онъ знаетъ отлично, что это все равно, какъ бы пытаться отправить хлѣбъ на луну. Здѣсь люди умираютъ съ голода; и они нуждаются въ этомъ хлѣбѣ и заплатили бы за него трудомъ — а ваши благословенные законы не допускаютъ этого!

— Но эти законы не мѣшали вамъ вести цвѣтущую торговлю съ Америкою, цѣлыхъ пять лѣтъ, возразилъ Эндиміонъ. — Я не оспариваю вашихъ словъ, я только ищу разъясненія.

— То, что вы говорите, вѣрно, и было говорено прежде, возразилъ Торнберри: — но это ничего не значитъ. У насъ въ эти пять лѣтъ шла цвѣтущая торговля съ Соединенными Штатами, хотя, конечно, она всегда имѣла характеръ непостоянный, и слѣдовало ей быть въ десять разъ блистательнѣе. Дѣло въ томъ, что положеніе вещей въ Америкѣ тогда было исключительное. У нихъ были затѣяны громадныя общественныя предпріятія, въ которыя каждый вкладывалъ свой капиталъ; акцій и фондовъ оказывалось въ избыткѣ, они и платили намъ ими за наши товары.

— Изъ этого, повидимому, слѣдуетъ, что теперь у нихъ нѣтъ капиталовъ для покупки нашего товара?

— Вовсе нѣтъ, рѣзко возразилъ Торнберри: — какъ я уже доказывалъ; но и будь такъ, это нисколько не относилось бы къ моей теоріи. При свободѣ мѣны, мы нашли бы занятіе и. вознагражденіе въ другихъ странахъ, даже если бы Соединенные Штаты впали бы въ нищету, чего я никакъ не могу допустить съ ихъ тридцатью милліонами жителей и безграничной территоріею.

— Однако, Америка, сказалъ Эндиміонъ: — не болѣе нашего расположена въ пользу свободы мѣны. Она, пожалуй, пришлетъ намъ свой зерновой хлѣбъ, но ея законы не допустятъ нашихъ товаровъ безъ громадной пошлины.

— Плевать мнѣ на ихъ громадныя пошлины, сказалъ Торнберри. — Пусть только будетъ у насъ свобода ввоза, такъ я живо справлюсь съ ними.

— Но бороться съ враждебной пошлиной посредствомъ свободнаго ввоза, борьба едва ли выгодная, замѣтилъ Эндиміонъ.

— Ничуть не бывало. Страна должна имѣть въ виду только свой ввозъ. Иностранцы не дадутъ намъ своихъ произведеній задаромъ; а что ихъ пошлинъ касается, если бы мы были люди умные и заботились о нашихъ настоящихъ выгодахъ, то ихъ враждебная пошлина, какъ вы называете ее, скоро рушилась бы сама собою, какъ ветхая стѣна.

— Надо сознаться, сказалъ Эндиміонъ: — что одно время, я считалъ свободу мѣны теоріею основательною; но приложеніе ея въ такой странѣ, какъ паша, было бы затруднительно и требуетъ, думается мнѣ, большой осмотрительности и умѣренности.

— Подъ осторожностью и умѣренностью подразумѣвается невѣжество и робость, презрительно сказалъ Торнберри.

— Не совсѣмъ это, надѣюсь, возразилъ Эндиміонъ: — но вы не можете отрицать, что внутренняя торговля самый важный вопросъ по отношенію къ народному богатству и главная ея основа земледѣліе.

— Стало быть у нея основа очень жалкая, сказалъ Торнберри. — Если кто-нибудь долженъ соблазняться болѣе другихъ свободою мѣны, то это высшее общество потребителей въ этомъ краю, которые платятъ непомѣрныя, бѣшеныя цѣны за каждую вещь. Нѣтъ, любезный мистеръ Феррарсъ, вопросъ очень простъ и, говори мы съ вами до скончанія вѣка, онъ все останется такимъ же. Законы этого края установлены землевладѣльцами въ видахъ ихъ собственной пользы. Считаютъ, что человѣкъ, владѣющій большимъ помѣстьемъ, имѣетъ значительную ставку въ краю, такъ какъ сотни людей находятся въ большей или меньшей зависимости отъ него. Почему онъ болѣе заинтересованъ въ судьбахъ страны, чѣмъ заводчикъ, потратившій 100,000 ф. с. на машины, и выплачивающій, какъ дѣлалъ это я, еженедѣльные заработки тысячамъ рабочихъ? Нѣтъ внутренней торговли, прошу покорно! Вздоръ! Это вопросъ арендной платы, ни болѣе ни менѣе. А между тѣмъ, Англія должна быть разорена, чтобы поддерживать высокую арендную плату. Вы уходите? Ну, я радъ, что мы встрѣтились Быть можетъ, мы потолкуемъ еще съ вами когда-нибудь. Я не вернусь на фабрику. Теперь тамъ дѣла мало, а мнѣ надо подумать о другомъ. Подписка на союзъ идетъ на ладъ. Говори они что хотятъ въ Нижней Палатѣ и гнусной лондонской прессѣ, дѣло не дремлетъ.

Чтобы перемѣнить разговоръ, Эндиміонъ спросилъ мистрисъ Торнберри, не ѣздитъ ли она въ Лондонъ.

— Никогда еще не была, отвѣтила она рѣзкимъ, звонкимъ голосомъ: — но разсчитываю скоро быть.

— Вамъ много придется осматривать.

— Я желаю только видѣть и слышать преподобнаго Серветуса Фроста, возразила дама. — Мой идеалъ полнаго счастія, это возможность слышать его каждое воскресенье. Онъ пріѣзжаетъ сюда отъ времени до времени, такъ какъ сестра его здѣшняя жительница; у нея большой заводъ. Онъ проповѣдывалъ здѣсь около мѣсяца назадъ. Ужъ какъ бы я желала, чтобы епископъ послушалъ его. Но тотъ не посмѣлъ явиться, онъ не отвѣтилъ бы ни на одинъ пунктъ.

— Моя жена держится убѣжденій унитаріевъ, сказалъ Торнберри: — я нѣтъ. Я родился въ нѣдрахъ нашей Церкви и держусь ея; однако, я часто бываю съ женою въ капеллѣ. О религіи вообще, я такого мнѣнія, что если человѣкъ вѣритъ въ своего Творца и долгъ свой исполняетъ въ отношеніи къ ближнему, то этого достаточно.

Эндиміонъ простился съ ними и шелъ обратно въ свою гостиницу, погруженный въ задумчивость.

Только что онъ поравнялся опять съ фабрикою, какъ увидѣлъ Инока Крегса, направлявшагося въ Манчестеръ.

— Я иду въ нашъ комитетъ, сказалъ Крегсъ. — Не знаю, съ чего имъ вздумалось причислить меня къ нему.

— И поступили очень умно, я увѣренъ, сказалъ Эндиміонъ.

— Мистеръ Торнберри былъ радъ увидѣть васъ? спросилъ Крегсъ.

— И я былъ радъ увидѣть его.

— Онъ владѣетъ даромъ слова, сказалъ Крегсъ.

— Это великій даръ.

— Если разумно имъ пользоваться, но я не скажу, чтобы онъ не пользовался имъ разумно. Для своихъ личныхъ цѣлей, безспорно, но вяжутся ли его цѣли съ общею пользою — это вопросъ.

— Онъ противъ монополіи? замѣтилъ Эндиміонъ вопросительно.

— И это вопросъ, сказалъ Крегсъ.

— Йѣдь онъ возстаетъ противъ хлѣбнаго закона?

— Хлѣбный законъ очень дурной законъ, отвѣтилъ Крегсъ: — чѣмъ скорѣй мы отъ него избавимся, тѣмъ лучше. Но есть нѣчто похуже хлѣбнаго закона.

— Гмъ! отозвался Эндиміонъ.

— Это законы о деньгахъ, сказалъ Крегсъ.

— Я не зналъ, что вы тутъ, въ Манчестерѣ, занимаетесь этимъ, возразилъ Эндиміонъ. — Я думалъ, что только въ Бирмингамѣ заинтересованы оборотомъ денегъ.

— Я не заинтересованъ ни капельки, сказалъ Крегсъ: — и насколько могу судить, въ Бирмингамѣ молодцы толкуютъ много вздора объ этомъ предметѣ. По-крайней-мѣрѣ они не увѣрятъ меня никогда, чтобы клочекъ бумаги имѣлъ одинаковую цѣнность съ монетою въ двадцать шиллинговъ, на которой отчеканена голова молодой королевы. Я подразумѣвалъ законы, ограждающіе накопленіе денегъ, посредствомъ которыхъ, настоящіе производители становятся просто наемщиками и, въ сущности, немногимъ лучше рабовъ.

— Но не будь капиталовъ, мы всѣ были бы почти рабами.

— Я не противъ капиталовъ, возразилъ Крегсъ. — Возстаю я противъ капиталистовъ.

— Но если мы избавимся отъ капиталистовъ, то и капиталы вскорѣ исчезнутъ..

— Нѣтъ, нѣтъ, вскричалъ Крегсъ, качая головой и глядя на него смѣющимися глазами: — это наговорилъ вамъ мастеръ Торнберри. Онъ самый закоснѣлый изъ капиталистовъ и я всегда говорю, что скоро всѣ они будутъ цѣпляться за него, хотя теперь держатъ себя поодаль. Мастеръ Торнберри противъ капиталистовъ землевладѣльцевъ, но есть капиталисты поближе къ нему, и я знаю кое-что про нихъ. Намедни я читалъ книгу о королѣ Карлѣ — Карлѣ I, которому отсѣкли голову. Мнѣ нравится это время и я много читаю о немъ. Тогда былъ знатный вельможа, лордъ Фалькландъ, который сказалъ, когда архіепископъ Лоудъ пытался провести какую-то изъ своихъ католическихъ продѣлокъ, что «если папа необходимъ, то пусть онъ сидитъ лучше въ Римѣ, чѣмъ въ Ламбетѣ». Такъ и я иногда думаю, что если зависимость отъ капиталистовъ для насъ неизбѣжна, я предпочелъ бы, пожалуй, землевладѣльцевъ, которые давно живутъ у насъ, тѣмъ личностямъ, которые строютъ большіе заводы, явившись Богъ вѣсть откуда и, выработавъ милліоны изъ нашей плоти и крови, снова исчезаютъ Богъ вѣсть куда. Но мы, можетъ быть, избавимся отъ всѣхъ въ одинъ прекрасный день — и землевладѣльцевъ, и заводчиковъ.

— Кѣмъ же вы замѣните ихъ.

— Производителями, отвѣтилъ Крегсъ со взглядомъ не то свирѣпымъ, не то торжествующимъ.

— Что могутъ сдѣлать работники безъ капитала?

— Какъ что? Они составляютъ капиталъ, возразилъ Крегсъ: — а если они составляютъ капиталъ, то странно было бы имъ не найти какого-нибудь способа удержать его. Намедни Джобъ говорилъ, что нѣтъ ничего лучше, какъ дѣйствовать по принципу. Все можно преодолѣть. И я скажу то же. У меня свое основное правило, но не правило мастера Торнберри. Оно все преодолѣетъ, только едва ли на моемъ вѣку. Впрочемъ, я не поручусь.

— Что же это такое? спросилъ Эндиміонъ.

— Сотоварищество.

Глава LXIV.

Страннымъ образомъ возобновленное знакомство съ Джобомъ Торнберри было случаемъ не безплоднымъ въ жизни Эндиміона. Торнберри былъ человѣкъ съ самобытнымъ умомъ и замѣчательною энергіею. Хотя онъ держался крайнихъ мнѣній въ торговыхъ вопросахъ, всѣ его заключенія были основаны на обширныхъ и разнородныхъ свѣдѣніяхъ, въ связи съ немалою долею практическаго опыта. По свойству своего ума, Торнберри былъ преимущественно пропагандистъ. Онъ всегда былъ готовъ передавать свои убѣжденія, а тутъ съ любовью и усердіемъ принялся дѣйствовать на молодого человѣка, который и по способностямъ своимъ, и по общественному положенію, имѣлъ всѣ данныя, чтобы вліять на общественное мнѣніе. Но этотъ молодой чоловѣкъ былъ одаренъ спокойнымъ, вѣрнымъ сужденіемъ, объемъ и глубину котораго едва сознавалъ самъ; тогда какъ Торнберри, подобно всѣмъ пропагандистамъ, скорѣе отличался ревностью и убѣжденіями, чѣмъ наблюдательностью и пониманіемъ характеровъ, что составляетъ тончайшія основы для. управленія людьми и событіями.

— Вотъ вамъ, что слѣдовало бы, говорилъ Торнберри однажды Эндиміону: — отправиться въ Шотландію, въ Глазго и его округъ, въ Несли и Кильмарнокъ — особенно наблюдайте Несли. Я сильно ошибусь, если тамъ вскорѣ не окажется положеніе вещей, которое заставитъ рушиться все. Дѣло лопнетъ, серъ, оно лопнетъ.

Итакъ, Эндиміонъ, ничего не сказавъ, спокойно отправился въ Глазго и его округъ. Онъ подмѣтилъ тамъ достаточно, для того, чтобы принять рѣшеніе вскорѣ вернуться туда опять; но министры собирались въ первой половинѣ ноября, и ему надо было вернуться къ своимъ обязанностямъ.

Свободное время Эндиміонъ посвящалъ на составленіе отчета для Сидни Вильтона, о положеніи и будущности мануфактурныхъ округовъ сѣверной Англіи, при нѣкоторыхъ пояснительныхъ ссылкахъ на страну, лежащую за Твидомъ. Кончилъ онъ свои трудъ до Рождества и Вильтонъ взялъ его съ собою въ Гейдинъ, чтобы прочитать на досугѣ. Эндиміонъ провелъ праздники съ лордомъ и леди Монтфортъ, въ ихъ южномъ помѣстьѣ, Принсдаунѣ.

Эндиміонъ говорилъ леди Монтфортъ о своихъ занятіяхъ, такъ какъ не имѣлъ отъ нея тайнъ; но она не сочувствовала этому, хотя любила, чтобы онъ трудился и заслуживалъ отличіе.

— Только остерегайтесь доктринерства, Эндиміонъ, замѣчала она ему. — Я всегда опасаюсь этого для васъ. Все вина Сидни, онъ вѣчно былъ доктринеръ. Важно было для васъ попасть въ его секретари; быть секретаремъ министра — большой шагъ въ жизни и я всегда останусь благодарна Сидни, котораго люблю за то, что онъ взялъ васъ къ себѣ; однако, если бы я могла выбирать, то предпочла бы, чтобы вы были при лордѣ Рогемптонѣ. Это настоящая политика и онъ настоящій государственный человѣкъ. Не дозволяйте Вильтону сбивать васъ съ толку относительно положенія дѣлъ въ кабинетѣ. Онъ состоитъ изъ перваго министра и лорда Рогемптона; если они согласны, все остальное дымъ. Они не согласятся ни на какой вздоръ относительно хлѣбнаго закона, будьте увѣрены. Къ тому же, я сообщу вамъ тайну, которая еще не тайна Полишинеля, хотя навѣрно будетъ извѣста всѣмъ, когда мы вернемся въ Лондонъ. У насъ удетъ великое событіе, когда соберется Парламентъ — бракосочетаніе королевы. Что вы скажете на это? Молодая королева выходитъ замужъ за молодого принца, подобнаго принцу волшебной сказки. Лордъ Рогемптонъ писалъ къ мнѣ сегодня: «Бракосочетаніе нашей королевы будетъ гораздо популярнѣе союза противъ хлѣбнаго закона».

Бракосочетаніе королевы было очень популярно, однако, къ несчастію, не отразилось блескомъ на министерство. Благословляли королеву, рукоплескали принцу; качали головой на управленіе. Также и сер-Робертъ Пиль — по личному ли побужденію или неодолимому увлеченію духомъ партіи, теперь разбирать не къ чему — поддержалъ прямое нападеніе на министерство, въ видѣ выраженія недостатка довѣрія къ кабинету, тотчасъ послѣ придворныхъ празднествъ. Нападеніе было отражено весьма слабымъ большинствомъ.

— Это въ высшей степени безчестно съ его стороны, говорила Беренгарія: — когда онъ отказался вступить въ прошломъ году. А что нашего большинства касается, то при настоящихъ обстоятельствахъ, оно въ двадцать разъ значительнѣе, чѣмъ требуется. Одного голоса достаточно, какъ говоритъ лордъ Рогемптонъ.

Торговля и доходы все уменьшались. Опять грозилъ дефицитъ. Къ тому же, министерство было задержано ирландскимъ вопросомъ, а между тѣмъ ирландцы вовсе не пользовались популярностью. Сами министры, говоря вообще, впали въ уныніе и порой втихомолку высказывали другъ другу сожалѣніе, что не удалились въ прошедшемъ году, когда представлялся случай. Однако, Беренгарія не утратила ни малѣйшей доли увѣренности и бодрости духа.

— Вы чрезчуръ много думаете о торговлѣ и финансахъ, сказала она Эндиміону. — Торговля всегда возвращается, а финансы никогда еще не разоряли края или человѣка, если онъ вооружится мужествомъ. Сидни Вильтонъ все каркаетъ. Никогда того не случится, что онъ предсказываетъ, или это приметъ не такой важный оборотъ. Взгляните на лорда Рогемптона, вотъ это человѣкъ. Ему совершенно все равно, ростутъ ли доходы или уменьшаются. Онъ занятъ настоящею политикою, внѣшними дѣлами, поддерживаетъ наше могущество въ Европѣ. Что-нибудь случится на Средиземномъ морѣ, прежде чѣмъ закроется Парламентъ, и она приложила палецъ къ губамъ, прибавивъ потомъ: — страна поддержитъ лорда Рогемптона, какъ поддержала Питта и дастъ ему столько налоговъ, сколько онъ пожелаетъ.

Между тѣмъ, и въ свѣтскомъ кругу были свои событія, какъ въ политическомъ мірѣ, и событія не менѣе интересныя. Одно изъ самыхъ незначительныхъ, быть можетъ, было появленіе въ обществѣ графини Бомарисъ. Мужъ ея, пожертвовавъ даже охотой, пріѣхалъ въ Лондонъ, когда собрался парламентъ, и принималъ своихъ пріятелей въ аристократическомъ отелѣ на Пиккадильской Террасѣ. Его обстановка отличалась роскошью и утонченнымъ вкусомъ. Вольдершеръ лично наблюдалъ за всѣмъ и все устроилъ. Начали очень тихо; обѣды небольшіе, но постоянные, пріятные и безупречные какъ банкетъ, изображенный кистью Ватто. Никакихъ формальныхъ приглашеній; гости приходили обѣдать прямо изъ Палаты Лордовъ или ихъ подхватывалъ, какъ бы невзначай, Вольдершеръ въ Нижней Палатѣ, или Имогена приглашала, за нѣсколько часовъ, записочкою неодолимо-привлекательной простоты. Вскорѣ стали перешептываться, что нѣтъ ничего лучше, какъ пойти обѣдать къ Бомарисамъ, и что леди Бомариса «слишкомъ восхитительна». Принцъ Флорестапъ обѣдалъ у нихъ часто; Вольдершеръ находился тамъ неизмѣнно въ полномъ блескѣ; и всѣ бывали тамъ изъ высшаго свѣта, хотя и противныхъ рядовъ, въ особенности если были умны.

Немного погодя, скромно выразили надежду, что Имогена навѣститъ ихъ женъ и матерей, или жены ихъ и матери навѣстятъ Имогену; а затѣмъ она стала принимать два раза въ недѣлю безъ всякаго формальнаго приглашенія. Такъ какъ въ Лондонѣ тогда не было ничего особеннаго или на половину такого очаровательнаго, то каждый, кто только считалъ себя чѣмъ-нибудь, являлся на Пиккадильскую Террасу; и подобно тому, какъ послѣ долгихъ наблюденій, астрономъ случайно открываетъ новую планету, такъ общество внезапно сдѣлало открытіе, не подлежащее сомнѣнію, что, наконецъ, оказывается домъ партіи торіевъ.

Леди Рогемптонъ, увѣдомленная надлежащимъ образомъ о положеніи дѣла, чрезъ брата, сдѣлала визитъ лорду и леди Бомарисъ и пригласила ихъ къ себѣ. Это было первое появленіе Имогены въ большомъ обществѣ и она имѣла успѣхъ. Ея большіе каріе глаза, длинныя черныя рѣсницы, хорошенькій ротъ, ямочки на щекахъ и чудные волосы — которые распущенные, касались пола, такъ всѣ шептали другъ другу — поразили каждаго, а простота ея обращенія, исполненнаго достоинства, была плѣнительна. Мужъ не отходилъ отъ нея, между тѣмъ, какъ Вольдершеръ поспѣвалъ вездѣ, чтобы изъ дальнихъ пунктовъ залы наблюдать за нею, или ловить замѣчанія другихъ о ея наружности. Майра была съ нею ласкова и вѣжлива. Когда потокъ прибывающихъ гостей немного пріостановился, она отыскала ее, чтобы поговорить; потомъ взявъ ее подъ руку, она прошлась съ нею и представила ее двумъ, тремъ высокопоставленнымъ лицамъ, которыя выразили на это заранѣе свое желаніе или согласіе. Леди Монтфортъ не была въ этомъ числѣ. Когда партіи равносильны и борьба за власть обостряется, общество утрачиваетъ значительную долю сочувствія и мягкости. Леди Монтфортъ могла выносить присутствіе торіевъ, если это были ея родственники, онѣ даже могла ѣздить къ нимъ въ домъ на установленная празднества, но она уклонялась отъ того, чтобы переходить за эту черту и съ перваго взгляда почувствовала предубѣжденіе противъ Имогены, въ которой, по безотчетному побужденію, угадала будущую силу врага.

— Я не хочу, чтобы вы говорили такъ много съ этой леди Бомарисъ, сказала она Эндиміону.

— Она мнѣ старая знакомая, отвѣтилъ онъ.

— Какъ могли вы знать ее? Она вѣдь была продавщицей въ лавкѣ или что-то въ этомъ родѣ, кажется?

— Она и ея родственники оказывали мнѣ много доброты, когда я самъ былъ немногимѣ болѣе сидѣльца, возразилъ Эндиміонъ съ пылающими щеками. — Это люди вполнѣ почтенные и я питаю къ нимъ большое уваженіе.

— Вотъ какъ! Хорошо, я не стану мѣшать вамъ бесѣдовать съ вашей тори, сурово сказала Беренгарія и удалилась.

Вообще, сезонъ 40 года былъ невполнѣ удовлетворителенъ во многихъ отношеніяхъ, и для общества, и для страны. Раздраженіе партій дошло до высшей степени. Министерство держалось чуть что не перевѣсомъ одного голоса, оно часто встрѣчало отпоръ по важнымъ вопросамъ; и какъ только открывалась ваканція, она тотчасъ замѣщалась ихъ противниками. Нерасположеніе къ министерству росло съ каждымъ днемъ и поддерживалось общимъ бѣдствіемъ. Все, что предсказывалъ Джобъ Торнберри о положеніи мануфактурнаго дѣла въ Шотландіи, сбылось въ точности. Кромѣ промышленнаго кризиса, приходилось бороться еще съ цѣлымъ рядомъ послѣдовательныхъ неурожаевъ. Никогда не бывало кабинета, поставленнаго въ болѣе затруднительное и менѣе завидное положеніе. Вообще преобладало убѣжденіе, хотя неосновательное, что министерство удерживаетъ власть единственно, вслѣдствіе благосклонности двора и ирландскаго мятежа.

Леди Монтфортъ и лордъ Рогемптонъ были единственныя лица, которыя никогда не унывали. Она имѣла видъ вызывающій, онъ всегда улыбался, по-крайней-мѣрѣ, въ обществѣ.

— Какой вздоръ! говорила она. — Мистеръ Сидни Вильтонъ толкуетъ объ уменьшеніи доходовъ! Точно будто доходы могутъ въ дѣйствительности убывать! Еще о нашихъ неурожаяхъ? Да потому и можно разсчитывать на отличный урожай въ этомъ году. Нельзя же, чтобы вѣчно все были неурожаи. Къ тому же, когда министръ бывалъ популяренъ за урожай? Доставляетъ популярность какой-нибудь ловкій оборотъ во внѣшней политикѣ.

Среди всѣхъ этихъ тревогъ и волненій, Эндиміонъ велъ жизнь очень пріятную, однако, не переставалъ наблюдать и много трудиться. Онъ все болѣе жилъ съ Монтфортами, но дружба Беренгаріи была не суетная. Хотя она любила, чтобы онъ показывался тамъ, гдѣ ему слѣдовало быть, и требовала большого вниманія къ себѣ, она всегда твердила ему, что настоящая его жизнь только подготовка для будущей карьеры, и что онъ постоянно долженъ стремиться къ достиженію высокаго положенія. Она въ особенности настаивала на томъ, что для него важно владѣть иностранными языками.

— Послѣ всей этой политической экономіи, настанетъ реакція, въ одинъ прекрасный день, говорила она: — и тогда некому будетъ взяться за кормило правленія.

Эндиміонъ не былъ недостоинъ вдохновляющаго участія, какое принимала въ немъ леди Монтфортъ. Страшныя испытанія въ раннихъ лѣтахъ имѣли сильное вліяніе на его характеръ. Онъ былъ честолюбивъ, но остороженъ, и хотя рожденъ, чтобы нравиться и находить наслажденіе въ удовольствіяхъ, онъ усердно работалъ и умѣлъ владѣть собой. Глубоко заинтересованный судьбою своихъ политическихъ друзей, особенно лорда Рогемптона и мистера Вильтона, онъ тщательно присматривался къ ходу дѣлъ и заранѣе былъ готовъ къ неизбѣжной перемѣнѣ. Припоминая въ какомъ положеніи они были съ сестрой, немного лѣтъ тому назадъ, онъ сознавалъ, что они могутъ помириться съ перемѣною въ ихъ судьбѣ и быть довольны. Она останется женою пера, счастливою супругою человѣка знаменитаго; а самъ онъ, хотя и вернется къ скучной работѣ въ присутственномъ мѣстѣ, однако, будетъ исполнять обязанности, которыя прежде были цѣлью его честолюбія, при томъ же имѣть приличный доходъ и много друзей.

Между всѣми этими друзьями не было никого, съ кѣмъ онъ поддерживалъ бы болѣе короткія отношенія, чѣмъ съ Невшателями. Онъ часто бывалъ ихъ гостемъ и въ Гено, и часто встрѣчалъ ихъ въ обществѣ, всегда у леди Монтфортъ и у своей сестры. Зенобія часто посылала ему пригласительный билетъ; но эти благосклонныя приглашенія послѣднее время прекратились, особенно когда знатная дама услыхала, что онъ «всегда у этой леди Бомарисъ». Одно изъ общественныхъ событій его кружка, не мало интересное и для него, было посѣщеніе Адріаны и ея матери священнодѣйствій Найджеля Пенрёддока. Онѣ сдѣлались самыми ревностными его прихожанками; и именно въ такое время когда быстрое и изумительное развитіе его священнодѣйствій такъ испугало покладистаго, хотя прозорливаго лорда Рогемптона, что онъ положительно выразилъ свое желаніе Майрѣ, чтобы она рѣдко бывала тамъ, и даже постепенно оставила эту привычку, которая въ послѣдствіи могла компрометировать ее. Беренгарія давно оставила Найджеля. Это приписали ея извѣстнымъ причудамъ, однако, это былъ не капризъ.

— Я люблю людей практичныхъ, говорила она: — когда я намедни просила для него мѣста декана, первый министръ сказалъ, что онъ не можетъ сдѣлать деканомъ человѣка вѣрующаго въ преосуществленіе.

Церковь Найджеля, однако, была многолюднѣе прежняго и большая часть духовенства, начала смотрѣть на него какъ на выступающаго изъ ряда человѣка.

Въ концѣ года и важное предпріятіе въ иностранныхъ дѣлахъ, надъ которымъ леди Монтфортъ долго мечтала, и даже предвидѣла, случилось и чрезвычайно удивило свѣтъ, который думалъ совсѣмъ о другомъ. Вдругъ возникъ тройственный союзъ великихъ державъ; египетская рать была прогнана съ побѣдоносныхъ равнинъ Малой Азіи и Сиріи англійскими синими куртками. Сен-Жан-д’Акръ, не поддавшійся великому Наполеону, былъ бомбардированъ и взятъ британскимъ флотомъ; и судьба всего міра измѣнилась въ одно мгновеніе и на долгое время.

— Я рада, что это случилось не во время сезона, сказала Зенобія. — Я право не могла бы выносить леди Монтфортъ въ маѣ.

Министры были въ восторгѣ, и Рождество дѣйствительно было для нихъ весело. Они имѣли на это основательную причину. Это было торжество дипломатическаго искуства, національной храбрости и административной энергіи. Майра больше прежняго гордилась своимъ мужемъ, и среди всѣхъ этихъ волненій, онъ улыбался ей съ радостной нѣжностью. Всѣ поздравляли ее. Она дала небольшой вечеръ предъ праздниками, на который пріѣхали всѣ бывшіе въ городѣ или проѣзжавшіе чрезъ него. Даже Зенобія пріѣхала, но осталась очень недолго и говорила очень быстро. Принцъ Флорестанъ явился заплатить свою дань уваженія съ такимъ взглядомъ, который всегда какъ будто заглядывалъ въ глубину сердца леди Рогемптонъ, но никогда не останавливался на ней; и Вольдершеръ пріѣхалъ съ вычурными комплиментами, самонадѣянный, но въ искреннемъ энтузіазмѣ, потому что всегда сочувствовалъ дѣятельности; и Имогена, сіявшая Бомарисовскими сапфирами; и Сидни Вильтонъ, поцѣловавшій руку хозяйки, и Адріана, поцѣловавшая ее въ щеку.

— Я вотъ что скажу вамъ, мистеръ Эндиміонъ, сказалъ Невшатель: — вамъ слѣдовало сдѣлать лорда Рогемптона канцлеромъ Казначейства, и тогда ваше министерство можетъ быть продлилось бы нѣсколько.

Глава LXV.

Но какъ очень оригинально замѣтилъ мистеръ Тедполь въ Карльтонскомъ клубѣ, они танцовали на волканѣ. Это былъ декабрь, жатва еще не вся была убрана, яровой хлѣбъ не выросъ, а пшеница сгнила; онъ зналъ, что есть еще другой недостатокъ въ доходѣ, который придется считать милліонами; благоразумные люди качали головой и говорили, что торговля упадаетъ, и ходили слухи, что все народонаселеніе Несли обѣднѣло до такой степени, что живетъ налогами въ пользу бѣдныхъ.

— Лордъ Рогемптонъ думаетъ, что надо что-нибудь сдѣлать относительно хлѣбнаго закона, прошептала однажды Беренгарія Эндиміону, немножко пріунывъ: — но они прежде попытаютъ вопросъ о сахарѣ и строевомъ лѣсѣ. Я нахожу, что все это вздоръ, но вздоръ иногда необходимъ.

Это было первое предостереженіе тому знаменитому бюджету въ 1841, который повелъ къ такимъ обширнымъ послѣдствіямъ, и прямо или косвенно, придалъ такую новую форму и колоритъ англійской политикѣ. Сидни Вильтонъ и его друзья сдѣлались наконецъ всемогущими въ кабинетѣ, потому что въ сущности некому было противорѣчить имъ. Корабль "былъ уже на половину погруженъ въ воду. Первый министръ пожималъ плечами, а лордъ Рогемптонъ сказалъ:

— Можемъ попробовать, потому что во всякомъ случаѣ намъ придется выходить въ отставку.

Дѣла шли дурно для министерства въ началѣ сессіи. Оно не разъ бывало въ меньшинствѣ, и по ирландскимъ вопросамъ, которые тогда сильно интересовали страну; по оно тогда рѣшило, что его судьбу опредѣлятъ финансовыя мѣры, и Сидни Вильтонъ и его друзья еще не отчаявались въ результатѣ, Въ послѣдній день апрѣля, канцлеръ Казначиства представилъ бюджетъ и предложилъ пополнить дефицитъ, сбавивъ покровительственныя пошлины на сахаръ и строевой лѣсъ. Нѣсколько дней спустя, самъ предводитель Нижней Палаты объявилъ перемѣну въ хлѣбномъ законѣ, и позволеніе ввозитъ зерно по разнымъ пошлинамъ.

Потомъ, съ мѣсяцъ продолжалась борьба. Наконецъ, самъ Робертъ Пиль заявилъ резолюцію о недостаткѣ довѣрія къ министерству, и послѣ преній, продолжавшихся недѣлю она была принята, въ Палатѣ почти полной, большинствомъ одного голоса.

Всѣ полагали, что министерство немедленно выйдетъ въ отставку. Новыя мѣры не оживили ихъ популярности, и Парламентъ, который ихъ осудилъ, былъ выбранъ по ихъ собственнымъ совѣтамъ и вліянію. Сидни Вильтонъ даже сказалъ Эндиміону, чтобы онъ привелъ въ порядокъ ихъ бумаги, и все вокругъ секретаря обнаруживало несомнѣнные признаки того рокового перехода, который особенно непріятенъ для юнаго политика.

Онъ завтракалъ въ своей квартирѣ въ Альбани, безъ большого аппетита. Хотя онъ уже нѣсколько времени предвидѣлъ возможность подобныхъ перемѣнъ — и смотрѣлъ на нихъ философически — когда все это осуществилось, онъ совсѣмъ не нашелъ въ душѣ своей такого спокойствія, въ мужествѣ своемъ столько твердости какъ разсчитывалъ. Всѣ служебныя прелести представились ему. Вліяніе въ обществѣ, тайныя свѣдѣнія, опасность, быстрота, безпрерывное волненіе, удовольствіе покровительства, которымъ всѣ притворно пренебрегаютъ, возможность дѣлать одолженіе другимъ, и часто достойнымъ и неизвѣстнымъ, что доставляетъ истинную радость — все это къ чему онъ теперь привыкъ, и что при его пластическомъ характерѣ сдѣлалось второй натурой, должно было исчезнуть въ двадцать четыре часа безвозвратно. И почему это? Онъ мрачно смотрѣлъ на будущее, и въ глубинѣ души своей сознавался, что странѣ былъ нуженъ именно такой человѣкъ какъ Пиль. Почему онъ не можетъ управлять столько же какъ Питтъ. Онъ вѣроятно хотѣлъ бы этого. Пиль; другъ его отца! И хотя это повело къ мучительнымъ воспоминаніямъ, но онъ углубился въ нихъ, и сидѣлъ, задумавшись и въ разсѣянности, играя чайной ложечкой.

Слуга его вошелъ съ запиской, которую Эндиміонъ поспѣшно распечаталъ. Она заключалась въ слѣдующемъ:

"Я должна видѣть васъ сейчасъ. Я здѣсь въ брумѣ, на углу Коркской улицы. Приходите сейчасъ. Б. А.

Эндиміону пришлось пройти половину Альбани, и во всю дорогу онъ не спускалъ глазъ съ брума^[19]. Въ немъ онъ увидалъ нетерпѣливое и сіяющее лицо.

— Намъ лучше сѣсть сюда, сказала леди Монтфортъ: — потому что въ эти тревожныя времена мимо можетъ пройти какой-нибудь врагъ. А теперь, продолжала она, когда дверца захлопнулась: — никто этого не знаетъ, кромѣ четырехъ или пяти человѣкъ. Парламентъ хотятъ распустить.

— Распустить! воскликнулъ Эндиміонъ: — развѣ это поможетъ намъ?

— Весьма вѣроятно, сказала Беренгарія: — у насъ теперь была своя доля несчастія, и теперь мы можемъ попытаться. Дешевый хлѣбъ хорошая приманка. Право съ негодованіемъ смотришь ца законы, которые увеличиваютъ цѣну того, что всѣ единогласно находятъ самымъ необходимымъ для жизни. Но вы только смотрите съ удивленіемъ, Эндиміонъ, а я думала, что это васъ взволнуетъ.

— Я скорѣе изумленъ чѣмъ взволнованъ.

— Но вы не должны изумляться, а дѣйствовать. Это кризисъ для нашей партіи, но для васъ это нѣчто болѣе. Это эпоха въ вашей жизни. Они могутъ проиграть, но вы должны выиграть, если только постараетесь, сейчасъ поговорите съ коноводами и возьмите самое надежное мѣсто депутата. Ничто не можетъ помѣшать вамъ засѣдать въ новомъ Парламентѣ.

— Я вижу, что этому все мѣшаетъ, сказалъ Эндиміонъ. — Я не имѣю средствъ вступить въ парламентъ — рѣшительно никакихъ.

— Средства надо найти, сказала леди Монтфортъ. — Мы не можемъ теперь терять времени на разговоры о средствахъ. Это будетъ простая потеря времени. Это сдѣлать надо. Я теперь ѣду къ вашей сестрѣ посовѣтоваться съ нею. Вамъ остается только настроить свои мысли на то, что вы будете въ новомъ Парламентѣ и вы успѣете, потому что все на этомъ свѣтѣ зависитъ отъ воли.

— Я думаю, что все на этомъ свѣтѣ зависитъ отъ женщинъ, сказалъ Эндиміонъ.

— Это одно и тоже, сказала Беренгарія.

У леди Рогемптонъ была Адріана, когда доложили о леди. Монтфортъ.

Адріана пріѣхала утѣшать, но она сама утѣшалась тѣмъ, что если произойдетъ перёмѣна въ министерствѣ, то она будетъ чаще видѣть своего друга.

— Я къ этому приготовилась, сказала леди Рогемптонъ. — Я всегда ожидала чего-нибудь послѣ Будуарнаго заговора.

— Онъ далъ намъ два года, сказала леди Монтфортъ: — и мы еще въ отставку не вышли.

Эти три женщины молодыя, прелестныя и могущественныя были друзья Эндиміона. Имущество не состоитъ только изъ парковъ и дворцовъ, обширныхъ акровъ, различныхъ фондовъ, серебряной посуды и собранія картинъ. Сердечная привязанность составляетъ имущество и сочувствіе нужнаго человѣка часто стоитъ хорошаго помѣстья.

Эти три очаровательныя женщины были дружелюбны и цѣловались, когда встрѣчались, но разговоръ сдѣлался вялъ и проницательные глаза Майры прочли на физіономіи леди Монтфортъ крайнюю необходимость поговорить съ ней наединѣ.

— Итакъ, дорогая Адріана, сказала леди Рогемптонъ: — мы. выѣдемъ вмѣстѣ въ три часа. Я заѣду за вами.

Адріана исчезла.

— Вы знаете? сказала леди Монтфортъ, когда онѣ остались однѣ. — Разумѣется, вы знаете. Кромѣ того я знаю, что вы знаете. Я пріѣхала къ вамъ вотъ зачѣмъ: вашъ братъ дол, женъ поступить въ новый парламентъ.

— Я не видала его, я не говорила съ нимъ объ этомъ, сказала Майра нѣсколько нерѣшительно.

— Я видѣла его, я говорила съ нимъ, сказала рѣшительно леди Монтфортъ. — Онъ дѣлаетъ затрудненія; а не должно быть никакихъ. Онъ посовѣтуется съ вами. Я пріѣхала тотчасъ, чтобы приготовить васъ. Никакихъ затрудненій не слѣдуетъ допускать.. Его будущность зависитъ отъ этого.

— Я живу для его будущности, сказала леди Рогемптонъ.

— Онъ будетъ говорить съ вами о деньгахъ. Эти вещи всегда стоятъ денегъ. Почти всегда денегъ нѣтъ у тѣхъ, кто долженъ ихъ имѣть. Я знаю, что милый лордъ Рогемптонъ очень къ вамъ добръ, но у него никогда не было денегъ въ рукахъ, хотя я никакъ не могла понять почему. А у моего мужа всегда было слишкомъ много денегъ, но я не люблю говорить съ нимъ о такихъ дѣлахъ. Это сдѣлать надо. Какая польза въ брильянтовыхъ ожерельяхъ, если нельзя помочь другу вступить въ Парламентъ. Мнѣ теперь/нужно только то, чтобы вы не дѣлали мнѣ затрудненій. Помогите ему тоже, если можете.

— Я желаю, чтобы Эндиміонъ женился, отвѣтила Майра.

— Я не вижу какимъ образомъ это поможетъ дѣламъ, сказала леди Монтфортъ. — Кромѣ того, я терпѣть не могу женатыхъ. Они очень неинтересны.

— Я хочу сказать, что я желаю, задумчиво продолжала леди Рогемптонъ: — чтобы онъ сдѣлалъ блистательную партію.

— Это не очень легко, возразила леди Монтфортъ: — блистательныя партіи почти всегда не удаются. Всѣ замужнія наслѣдницы, которыхъ я знаю, были несчастны.

— Однако, можно жениться на богатой наслѣдницѣ и любить ее, сказала Майра.

— Можетъ быть, но только это очень невѣроятно.

— Мнѣ кажется легко можно полюбить ту особу, которая сейчасъ вышла изъ комнаты.

— Мисъ Невшатель?

— Адріану. Развѣ вы несогласны со мною?

— Мисъ Невшатель никогда не выйдетъ замужъ, сказала леди Монтфортъ: — развѣ только лишится состоянія.

— Ну, я не знаю, а я иногда думала, что ей нравится Эндиміонъ. Я никогда не могла поощрять такое чувство; и я увѣрена, что Эндиміонъ не захотѣлъ бы этого. Я желала бы, почти желала бы, продолжала леди Рогемптонъ, стараясь говорить шутливо: — чтобы вы употребили ваше магическое вліяніе, любезная леди Монтфортъ, и устроили этотъ бракъ, тогда Эндиміонъ скоро поступилъ бы въ Парламентъ.

— Я пыталась разъ выдать замужъ мисъ Невшатель, сказала леди Монтфортъ съ пылающими щеками: — и очень рада, что это не удалось. Мое сватовство кончилось.

Наступило мертвое молчаніе; одна изъ тѣхъ тихихъ минутъ, которыя почти несовмѣстны съ жизнью, и съ присутствіемъ болѣе чѣмъ одного человѣческаго существа. Леди Рогемптонъ казалась погружена въ глубокія мысли. Она была очень занята этими мыслями, глаза ея были устремлены въ землю. Вся исторія ея жизни мелькала въ головѣ ея — вся исторія жизни ея и брата; начиная съ дѣтской комнаты до этой минуты, наполнявшей ее гордостью, да, гордостью, несмотря на see ея безпокойство. А между тѣмъ періодъ молчанія можно было сосчитать почти секундами. Вдругъ она подняла глаза съ пылающими щеками и опущеннымъ взоромъ и сказала:

— Это надо сдѣлать.

Леди Монтфортъ бросилась къ ней съ глазами сіяющими надеждой и энергіей, и поцѣловала ее въ обѣ щеки.

— Дорогая леди Рогемптонъ, воскликнула она: — милая Майра! Я знала, что вы согласны со мною. Да, это надо сдѣлать.

— Вы можетъ быть увидите его, прежде чѣмъ я, съ нерѣшимостью спросила Майра.

— Я вижу его каждый день въ одно время, отвѣтила леди Монтфортъ: — онъ обыкновенно ходитъ пѣшкомъ въ Нижнюю Палату съ мистеромъ Вильтономъ, и когда отвѣтитъ на вопросъ и узнаетъ всѣ новости, онъ приходитъ ко мнѣ. Я всегда устрою такъ, чтобы вернуться съ прогулки домой и пробыть съ нимъ полчаса до обѣда.

Глава LXVI.

Леди Монтфортъ поѣхала къ министру финансовъ, который, разумѣется, зналъ великую тайну. Она разсмотрѣла его списки, справилась съ его книгами, и повидимому, такъ же была знакома съ подробностями выборовъ, какъ самъ этотъ хитрый и опытный джентльменъ.

— Не могу ли я сдѣлать чего-нибудь? спрашивала она безпрестанно: — распоряжайтесь мною безъ всякаго зазрѣнія совѣсти. Не нужно ли давать вечера? Не могу ли я написать письма? Не могу ли я видѣться съ кѣмъ-нибудь?

— Если бы вы могли нѣсколько расшевелить милорда? вопросительно спросилъ министръ.

— Ну, это трудно, сказала леди Монтфортъ: — можетъ быть невозможно. Но вы имѣете все его вліяніе, и если встрѣтится что-нибудь настоятельное, вы должны дать мнѣ знать.

— Если бы онъ только поговорилъ съ своими управляющими, сказалъ министръ: — но говорятъ, что онъ этого не хочетъ, а у него есть ужасный человѣкъ въ ..шайрѣ, который какъ я слышалъ одинъ изъ распорядителей въ обѣдѣ для сер-Роберта.

— Я это все остановила, сказала леди Монтфортъ: — это все сдѣлалъ Одо, который самъ не отличается большимъ умомъ, исполненъ предубѣжденій противъ О’Конейля и тому подобное. Но онъ долженъ дѣйствовать за одно съ своей партіей, вамъ нечего его бояться.

— Все таки опасно дѣйствовать ощупью, сказалъ министръ.

— О! нѣтъ, отвѣтила леди Монтфортъ: — все пойдетъ какъ слѣдуетъ. Голодные люди должны быть на сторонѣ министерства, которое дастъ имъ хлѣбъ даромъ. Кстати, только одно вы должны помнить, мой любезнѣйшій министръ. Я должна имѣть одно мѣсто для депутата, вѣрное мѣсто, на которое я назначу депутата сама.

— Вѣрное мѣсто въ наше время рѣдкость, сказалъ министръ.

— Да, по все-таки я должна его имѣть, возразила леди Монтфортъ: — я не забочусь ни объ издержкахъ, ни о хлопотахъ, но мѣсто должно быть вѣрное.

Потомъ она отправилась домой и написала нѣсколько строкъ къ Эндиміону, что все рѣшено, что она видѣла его сестру, которая согласна съ нею, что это сдѣлать надо, и что она, леди Монтфортъ, была у министра финансовъ и достала вѣрное мѣсто.

«Я желала бы, чтобы вы могли пріѣхать къ завтраку», прибавила она: «но я полагаю, что это невозможно; вы всегда такъ заняты. Зачѣмъ вы не были въ Министерствѣ Иностранныхъ Дѣлъ? Я теперь поѣду къ женамъ торій посмотрѣть, какъ онѣ смотрятъ, по буду дома задолго до семи часовъ и, разумѣется, разсчитываю видѣть васъ».

Между тѣмъ, Эндиміонъ нисколько не раздѣлялъ пріятнаго волненія своего прекраснаго друга. Съ тревогою, въ душѣ прошелъ онъ изъ Альбани въ Вайтголлъ, гдѣ принялся за свои обязанности угрюмо и тревожно. Въ это утро была большая корреспонденція, что было для него развлеченіемъ и облегченіемъ, пока раздался звонокъ мистера Сидни Вильтона, и Эндиміонъ долженъ былъ явиться къ своему начальнику.

— Это тайна важная, сказалъ Вильтонъ: — но мнѣ кажется я долженъ вамъ сказать; вмѣсто того, чтобы выйти въ отставку, министерство рѣшило распустить Парламентъ, я нахожу это ошибкой, но я не оставлю моихъ друзей. Они думаютъ, что число голосовъ въ Ирландіи будетъ очень большое, и что дешевый хлѣбъ поддержитъ насъ. Я думаю, что чѣмъ сильнѣе будемъ мы въ Ирландіи, тѣмъ слабѣе въ Англіи, и сомнѣваюсь, будетъ ли нашъ дешевый хлѣбъ достаточно дешевъ. Эти манчестерскія ассоціаціи придали дѣламъ другой видъ. Я много думалъ о вашемъ положеніи. Мнѣ хотѣлось бы, прежде чѣмъ разрушится наше министерство, обезпечить васъ какой-нибудь постоянной и важной должностью, въ которой вы могли бы быть полезны государству. Но вдругъ устраивать эти вещи трудно. Однако, теперь мы имѣемъ время осмотрѣться. Все-таки, если бы я могъ доставить вамъ постоянное и отвѣтственное положеніе въ этомъ вѣдомствѣ, я былъ бы радъ. Я вчера говорилъ начальнику, что вы очень способны къ этому.

— О! не думайте обо мнѣ, любезный серъ, вы были всегда слишкомъ добры ко мнѣ. Я буду доволенъ моей судьбой. Я жалѣю только о томъ, что перестану вамъ служить..

Карета леди Монтфортъ подъѣхала къ Монтфортъ-Гаузу именно въ ту минуту, какъ Эндиміонъ подошелъ къ двери. Она поспѣшно взяла его подъ руку; она едва переводила духъ отъ волненія.

— Я боюсь, что очень опоздала; но если бы вы ушли, я никогда не простила бы вамъ. Я была задержана тѣмъ, что слушала о всѣхъ новыхъ назначеніяхъ у леди Белласайдъ. Они убѣждены, что мы выходимъ; и вы можете быть увѣрены, что я этого не. опровергала. Мнѣ такъ много надо вамъ разсказать. Пойдемте въ комнату милорда; его нѣтъ, онъ удитъ рыбу. Подумайте, удить рыбу въ такой кризисъ! Не могу сказать вамъ, какъ я довольна моимъ визитомъ къ леди Рогемптонъ. Она совершенно согласна со мною во всемъ. «Это надо сдѣлать», сказала она. Какъ это справедливо! и я почти сдѣлала это. Я хочу имѣть вѣрное мѣсто депутата; не хочу ничего ненадежнаго. Пусть у насъ будетъ что-нибудь, на что. мы можемъ опереться. Если не въ министерствѣ, то мы должны быть въ оппозиціи. Тамъ вы сформируетесь. Очень важно имѣть служебную опытность. Это спасетъ васъ отъ промаховъ, а я буду давать вечера и обѣды безъ конца и не успокоюсь, пока не увижу васъ первымъ министромъ.

Она бросилась въ кресло своего мужа, швырнула зонтикъ на столъ, а потомъ сказала:

— Но что съ вами, Эндиміонъ? у васъ такой грустный видъ. Неужели вы такъ принимаете къ сердцу наше пораженіе, которое даже еще не совсѣмъ рѣшено. Повѣрьте мнѣ, и оппозиція имѣетъ свои прелести; право мнѣ иногда кажется, что я такъ наслаждалась нашей министерской жизнью главное потому, что съ самаго начала это была постоянная борьба за существованіе.

— Я не выдаю себя совершенно равнодушнымъ къ предстоящей перемѣнѣ, сказалъ Эндиміонъ: — во не могу сказать, чтобы въ этомъ не было ничего такого, что трогало бы оченьглубоко мои чувства.

— Что же это?

— Это то, чѣмъ вы и Майра такъ доброжелательно интересуетесь, сказалъ Эндиміонъ съ нѣкоторымъ волненіемъ: — не думаю, чтобы я могъ вступить въ Парламентъ.

— Вы не вступите въ Парламентъ! воскликнула леди Монтфортъ: — а для чего же созданы мужчины, какъ не для того, чтобы поступать въ Парламентъ? Я право изумлена.

— Я Парламентомъ не пренебрегаю, сказалъ Эндиміонъ: — напротивъ. Мнѣ кажется эта жизнь была бы по мнѣ, и я часто думаю, что можетъ наступить день…

— День наступилъ, перебила леди Монтфортъ: — и какъ разъ во время. Мистеръ Фоксъ вступилъ въ Парламентъ, не будучи совершеннолѣтнимъ и всѣ энергичные молодые люди должны дѣлать тоже. А вѣдь вамъ двадцать два года!

— Не моихъ лѣтъ боюсь я, сказалъ Эндиміонъ нерѣшительно: — потому что жизнь, которую я велъ послѣдніе годы, коротко познакомила меня съ Нижней Палатой.

— Такъ зачѣмъ же дѣло стало, любезный Эндиміонъ? съ нетерпѣніемъ спросила леди Монтфортъ.

— Это сдѣлаетъ большую перемѣну въ моей жизни, сказалъ Эндиміонъ спокойно, но серіозно: — и я не считаю себя вправѣ принять ее.

— Повторяю вамъ, что вамъ нечего безпокоиться насчетъ мѣста, сказала леди Монтфортъ. — Это не будетъ стоить вамъ ни шиллинга. Мы съ вашей сестрой устроили все это. Она сказала очень благоразумно: «Это надо сдѣлать» и это сдѣлано. Вамъ остается только написать адресъ, сказать множество рѣчей и вы сдѣлаетесь членомъ Парламента на всю жизнь, или такъ надолго, какъ захотите сами.

— Можетъ быть; я буду парламентскій авантюристъ; могу и всплыть, могу и утонуть; послѣднее вѣроятнѣе всего, потому что поднимутся бури, и тогда исчезнутъ тѣ, которые не имѣютъ опоры въ странѣ, ни состоянія, которое позволило бы имъ переждать время и дождаться будущаго.

— Ну, я не ожидала, когда вы высаживали меня изъ кареты сегодня, что мнѣ придется выслушать проповѣдь о благоразуміи.

— Признаюсь, что это не очень романично, сказалъ Эндиміонъ: — но мое благоразуміе по-крайней-мѣрѣ не пошлость, выхваченная изъ прописей. Мнѣ только двадцать два года, но я имѣю нѣкоторую опытность и даже очень горькую. Я говорилъ вамъ, дорогая леди Монтфортъ, о моей юности, потому что желалъ, чтобы вы о ней знали, но я примѣтилъ также, что вы всегда какъ будто избѣгали моей откровенности, и пересталъ говорить о томъ, что/какъ я видѣлъ, не интересовало васъ.

— Вы ошибаетесь, это чрезвычайно интересовало меня. Я знаю о васъ все. Я знаю, что вы не всегда служили въ департаментѣ, но были избалованы роскошью. Я знаю, что отецъ вашъ былъ премилый и предобрый человѣкъ, но онъ сдѣлалъ ошибку и послѣдовалъ за герцогомъ Веллингтономъ, а не за мистеромъ Каннингомъ. Не сдѣлай онъ этого, онъ, вѣроятно, былъ бы теперь живъ и, вѣроятно, съ министерскимъ портфелемъ, какъ мистеръ Сидни Вильтонъ. Но вы не должны дѣлать ошибки, Эндиміонъ. Обязанность моя и вашей сестры въ жизни состоитъ въ томъ, чтобы не допускать васъ до ошибокъ. А вы сдѣлаете очень большую ошибку, если пропустите этотъ золотой случай. Не думайте о прошломъ, вы слишкомъ углубляетесь въ него. Походите на меня, живите настоящимъ, и если мечтаете, то мечтайте о будущемъ.

— Ахъ! настоящее было бы пріятно, оно было бы очаровательно, если бы я всегда имѣлъ такую собесѣдницу, какъ леди Монтфортъ, сказалъ Эндиміонъ, качая головой. — Мнѣ удивительнѣе всего то, и это, дѣйствительно, поражаетъ меня, что Майра присоединяется къ этому совѣту — Майра, которая знаетъ все, и которая чувствовала это можетъ быть даже глубже, чѣмъ я. Но я не стану докучать вамъ этими мыслями, лучшій и, дражайшій другъ. Мнѣ не слѣдовало бы намекать вамъ на мои частныя дѣла, по мнѣ казалось это единственнымъ способомъ объяснить мое поведеніе, иначе необъяснимое.

— А кому же должны вы говорить эти вещи, какъ не мнѣ, сказала леди Монтфортъ: — вѣдь вы сами назвали меня вашимъ лучшимъ и дражайшимъ другомъ. Я желаю быть такимъ другомъ для васъ. Можетъ быть я слишкомъ была горяча, но во всякомъ случаѣ эта горячность была внушена мнѣ желаніемъ вамъ добра. Будьте спокойны, говорите со мной, какъ съ Майрой. Я не могу быть вашей сестрой близнецомъ, но могу быть вашей сестрой по чувству.

Онъ взялъ ея руку и тихо поднесъ къ губамъ; глаза его были омочены слезами, если бы страшныя горести и испытанія его жизни не охладили его врожденной чувствительности. Потомъ онъ сказалъ серіознымъ тономъ:

— И во мнѣ есть честолюбіе, дорогая леди Монтфортъ, и у меня были мечты, которыя удовлетворили бы даже васъ; но отчасти отъ моего темперамента, а еще болѣе можетъ быть отъ превратности моей жизни, я одаренъ значительною выжидательной способностью. Я нахожу, что если человѣкъ терпѣливъ и умѣетъ выжидать, все достанется тому, кто способенъ; по терпѣливъ можетъ быть тотъ, кто независимъ. Мои желанія умѣренны, но ихъ исполненіе должно быть вѣрно. Распаденіе министерства, которое лишитъ меня жалованья домашняго секретаря, лишаетъ меня и роскоши, безъ которой я обойтись могу — лошади, грума, кресла въ театрѣ, цвѣтка въ петлицѣ — но мѣсто письмоводителя въ департаментѣ обезпечиваетъ меня. Пока я занимаю его, я могу изучать, могу работать, могу наблюдать и понимать весь механизмъ правленія. Я могу бывать въ обществѣ, безъ чего человѣкъ общественный, не смотря на свои дарованія или образованіе, будетъ играть съ жизнью въ жмурки. Я долженъ пожертвовать этой цитаделью моей жизни, если вступлю въ Парламентъ. Не оскорбитесь же, если я скажу вамъ, какъ долженъ сказать Майрѣ, что я рѣшился не соглашаться. Это правда, что я имѣю несчастіе быть годомъ старѣе Чарльза Фокса, когда онъ вступилъ въ сенатъ, но даже при этой большой невыгодѣ, моя самонадѣянность иногда заставляетъ меня думать, что я буду имѣть успѣхъ и приготовлю себя къ борьбѣ.

Глава LXVII.

Вольдершеръ былъ въ восторгѣ, когда великая тайна обнаружилась и онъ узналъ, что министерство намѣрено распустить Парламентъ, а не выходить въ отставку. Лордъ Джонъ Россель сдѣлалъ это заявленіе въ понедѣльникъ, и Вольдершеръ встрѣтилъ Эндиміона въ передней Палаты Общинъ.

— Прздравляю васъ, мой милый, у вашихъ товарищей, по крайней-мѣрѣ, храбрость есть. Если они проиграютъ, а я это думаю, то они выиграютъ, по-крайней-мѣрѣ, три мѣсяца власти и власти безотвѣтной. Какъ! Они могутъ сдѣлать все въ этотъ промежутокъ и безъ сомнѣнія сдѣлаютъ. Вы увидите; они сдѣлаютъ консулами своихъ лошадей. Это превосходитъ Будуарный заговоръ, и я всегда этимъ восхищался. Сто дней! Но какихъ дней! Какое волненіе! они стоятъ сотни лѣтъ на Эльбѣ.

— Ваши друзья, кажется, совсѣмъ не такъ рады, какъ вы, сказалъ Эндиміонъ.

— Мои друзья, какъ вы ихъ называете, старые дураки и хотятъ раздѣлить добычу между древними руками. Для Пиля будетъ очень важно освободиться отъ этихъ нѣкоторыхъ старыхъ друзей. Распущеніе Парламента позволяетъ могущественнымъ показать свое могущество. Вотъ, напримѣръ, Бомарисъ; теперь онъ будетъ имѣть случай показать имъ кто такой лордъ Бомарисъ, У меня была мечта; онъ долженъ сдѣлаться шталмейстеромъ, Я не успокоюсь, ярка не увижу Имогену въ золотой каретѣ, предъ которой всѣ будутъ разступаться какъ предъ королевскимъ экипажемъ.

— Мистеръ Феррарсъ, сказалъ издатель одной газеты, воспользовавшись поджидаемымъ случаемъ, когда Вольдершеръ разстался съ Эндиміономъ: — какъ вы думаете, можете вы дать мнѣ сегодня вечеромъ рѣчь мистера Сидни Вильтона? Мы всегда поддерживали взгляды мистера Вильтона на хлѣбный законъ, и если выставить это сильно и ясно предъ страной въ этотъ кризисъ, эфектъ можетъ быть великъ, и даже весьма вѣроятно, если его поддержать, рѣшителенъ.

Болѣе двухъ сутокъ прошло послѣ разговора между Эндиміономъ и леди Монтфортъ; это были дни несчастливые. Первый разъ во время ихъ знакомства между ними было принужденіе и смущеніе. Леди Монтфортъ уже не противорѣчила его взглядамъ, но и не одобряла ихъ. Она избѣгала этого разговора; она казалась равнодушна ко всему, что происходило вокругъ нея; говорила о своемъ намѣреніи поѣхать къ своему супругу и вмѣстѣ съ нимъ удить рыбу, чувствовала, что его взгляды на жизнь вѣрны.

— Милый Симонъ всегда былъ правъ, потомъ она вздыхала и пожимала своими хорошенькими плечиками.

Эндиміонъ, хотя бывалъ у нея по обыкновенію, не находилъ никакого предмета для разговора, политика казалась безмолвно воспрещена, а когда онъ пытался завести обыкновенный разговоръ, леди Монтфортъ казалась разсѣянна — а разъ даже положительно зѣвнула.

Изумлялся Эндиміонъ еще болѣе тому, что при этихъ довольно прискорбныхъ обстоятельствахъ, онъ не находилъ надлежащей подпоры и сочувствія въ своей сестрѣ. Леди Рогемптонъ не оспаривала его намѣреній, но казалась такъ же несчастна и недовольна, какъ леди Монтфортъ.

— То, что ты говоришь, дорогой Эндиміонъ, опровергать нельзя и я можетъ быть одна знаю это; но я чувствую, что потерпѣла неудачу въ жизни. Моей мечтой было доставить тебѣ величіе, а теперь, когда является первый случай, мнѣ кажется, что я болѣе чѣмъ безсильна.

— Дорогая сестра! ты сдѣлала для меня такъ много.

— Ничего я не сдѣлала, сказала леди Рогемптонъ: — я сдѣлала то, что сдѣлала бы всякая сестра въ этой столицѣ. Я мечтала о другомъ; я воображала, что съ моей любовью и съ моей волей я могу распоряжаться событіями и возвести тебя на вершину. Вижу теперь мое сумасбродство; твоей жизнью управляли другіе, а не я; это очень естественно; естественно, но все-таки горько.

— Дорогая Майра!

— Это такъ, Эндиміонъ. Не будемъ болѣе обманывать себя. Я не должна была успокоиться до-тѣхъ-поръ, пока ты не займешь положенія, которое позволитъ тебѣ располагать твоей судьбой.

— Но если судьба дѣйствительно существуетъ, то человѣкъ ею располагать не можетъ.

— Не будемъ спорить о словахъ; ты знаешь что я хочу сказать; ты это чувствуешь. Я думаю болѣе, чѣмъ говорю, и ты понимаешь болѣе чѣмъ я сказала. Милордъ поручилъ пригласить тебя обѣдать у насъ, если ты придешь, но я тебя не приглашу. Теперь вовсе нерадостно встрѣчаться. Мои чувства точно таковы, какъ въ нашъ послѣдній годъ въ Гёрстли.

— О! не говори этого, милая Майра! сказалъ Эндиміонъ, бросаясь къ ней и крѣпко цѣлуя ее. — Положись на меня, все поправится, немножко терпѣнія и поправится все.

— У меня въ жизни было достаточно терпѣнія, сказала леди Рогемптонъ: — я терпѣла цѣлые годы, самые печальные, самые унылые, самые мрачные и трагическіе. Я переносила все, переносила твердо, потому что думала о тебѣ, и имѣла довѣріе къ тебѣ, довѣріе въ твою звѣзду; и оттого, что какъ идіотка, я пріучила себя къ мысли, что если посвящу тебѣ мою жизнь, то эта звѣзда восторжествуетъ.

Такимъ образомъ, читатели видятъ, что нашъ герой находился не въ весьма покойномъ и веселомъ расположеніи духа, когда его остановилъ въ передней издатель, и надо опасаться, что онъ отвѣчалъ необыкновенно коротко этому господину, чего издатели не любятъ, и за что иногда вознаграждаютъ передовой статьей о характерѣ и карьерѣ нашего политическаго начальника, а можетъ быть мимоходомъ упомянутъ о наглости должностныхъ лицъ и о надменной дерзости частныхъ секретарей. Эти благоразумные и любезные соглядатаи общественныхъ дѣлъ, должны бы, однако, иногда снисходительно вспомнить, что даже министры имѣютъ свои горести, и что выдержанный характеръ и невозмутимое присутствіе духа ихъ помощниковъ не всегда могутъ выносить всѣхъ недуговъ человѣческой натуры.

Эндиміонъ вернулся домой унылый и огорченный. Послѣднее событіе въ нашей жизни придаетъ колоритъ нашимъ чувствамъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ поселился въ Лондонѣ, можно сказать, что его жизнь была счастлива и постепенно успѣшна. Преданность сестры и то высокое положеніе, котораго она достигла, дружба леди Монтфортъ, ласковость общества, которое приняло его съ распростертыми объятіями, достатокъ послѣ тягостныхъ ограниченныхъ средствъ, его почетное и пріятное положеніе — все это кромѣ многихъ другихъ причинъ дѣлало Эндиміона Феррарса довольнымъ человѣкомъ. И можно было надѣяться, что во всемъ этомъ не будетъ недостатка въ его будущности. А между тѣмъ, онъ чувствовалъ уныніе, даже несчастіе. Майра казалась ему глубоко оскорбленною въ своихъ чувствахъ, и какъ-то онъ былъ этому причиной; леди Монтфортъ, отъ которой онъ никогда не получалъ ничего, кромѣ улыбокъ, поощряющей доброты, остроумной насмѣшливости и доброжелательной заботливости объ его благосостояніи, оскорбилась и отдалялась отъ него. А что касается общества, то можетъ быть въ его положеніи составитъ большую разницу то, что онъ не будетъ уже секретаремъ кабинетнаго министра, а только простой письмоводитель; онъ не могъ даже въ эту грустную минуту подумать о предстоящемъ уменьшеніи дохода, хотя увеличеніе его въ то время возбудило въ немъ и въ тѣхъ, кто любилъ его, столько удовольствія. Между тѣмъ, развѣ онъ виноватъ? Развѣ его намѣреніе было мелочно или жадно? Онъ не могъ заставить себя думать это — его совѣсть увѣряла его, что онъ поступилъ какъ слѣдуетъ. Послѣ всего, что онъ испыталъ, онъ приготовился примириться съ неизвѣстнымъ, но не унизительнымъ положеніемъ.

Былъ длинный лѣтній вечеръ. Въ Парламентѣ не было засѣданій послѣ заявленія министровъ. Сумерки мерцали съ очарованіемъ почти непреодолимымъ, какъ бы среди лѣса и воды. Эндиміонъ былъ приглашенъ на, обѣдъ, по отказался. Если бы не недоразумѣніе съ леди Монтфортъ, онъ поѣхалъ бы, но это преслѣдовало его. Онъ не былъ у нея въ этотъ день; онъ не чувствовалъ въ себѣ мужества встрѣтиться съ нею. Онъ начиналъ думать, что можетъ быть никогда не увидитъ ее болѣе, а если увидитъ, то навѣрно не въ прежнихъ отношеніяхъ. Она слыла капризной, хотя постоянно была ласкова къ нему. Никогда не видѣть ее болѣе, или видѣть ее измѣнившейся! Онъ не зналъ до-сихъ-поръ всей полноты своего несчастія; онъ не сознавалъ до этой минуты, что если не будетъ ее видѣть каждый день, то его жизнь сдѣлается нестерпима.

Онъ сѣлъ за столъ, покрытый записками разныхъ женскихъ почерковъ, кромѣ желаннаго, и пригласительными билетами на банкеты, балы, концерты, домашніе вечера, и танцы запросто — потому что нашъ пріятель былъ модный молодой человѣкъ — но какая польза быть моднымъ, если особа, которую вы любите, не интересуется больше вами? И, такимъ образомъ, просто изъ равнодушія, вмѣсто того, чтобы распечатать записочки съ разными коронами, онъ взялъ дѣловое письмо, запечатанное только облаткой, и сказавъ шутливо: «Должно быть счетъ» вынулъ квитанцію на 20,000 ф. с. въ консоляхъ, купленныхъ утромъ на имя Эндиміона Феррарса эсквайра, завернутую въ поллиста почтовой бумаги, на которой были написаны эти слова незнакомымъ почеркомъ, неизвѣстно даже женскимъ или мужскимъ:

«Помните — вы должны прислать мнѣ ваше первое неоплаченное почтовой маркой письмо»^[20].

Глава LXVIII.

Безполезно было спрашивать, кто это могъ быть? Это могла быть только одна особа, и однако какъ же это могло быть устроено? такъ скоро! Ея мужъ былъ въ отсутствіи; только онъ одинъ могъ сдѣлать это для нея, а можетъ быть онъ былъ послѣдній къ кому она захотѣла бы обратиться. Не сонъ ли это? Длинныя сумерки, исчезали, а въ Альбани они исчезаютъ скорѣе, чѣмъ въ Парковомъ переулкѣ; Эндиміонъ зажегъ свѣчи на каминѣ, а потомъ опять старательно развернулъ документъ и прочелъ его нѣсколько разъ. Это не былъ сонъ. Онъ держалъ въ своей рукѣ твердо и читалъ глазами ясно доказательство, что онъ былъ самовластнымъ владѣльцемъ довольно значительнаго капитала, который, если съ нимъ обращаться благоразумно, обезпечивалъ ему на всю жизнь полную и приличную независимость. Сердце его забилось, а щеки вспыхнули.

Какая женщина! и какъ справедливы были послѣднія слова Майры въ Гёрстли, что женщины будутъ его лучшими друзьями въ жизни! Онъ пересталъ думать, и опустившись на стулъ, впалъ въ задумчивость, въ которой прошлое и будущее какъ будто смѣшивались, съ какой-то примѣсью неопредѣленнаго и почти восхитительнаго настоящаго. Это была мечта о прекрасныхъ женщинахъ, и еще болѣе прекрасныхъ мысляхъ, семейной нѣжности и романической любви, о высокихъ и энергическихъ поступкахъ, о краснорѣчіи и власти. Часы пробили и пробудили его изъ задумчивости. Онъ свалился съ облаковъ. Могъ ли онъ принять это благодѣяніе? Согласно ли это будетъ съ тѣмъ принципомъ независимости, на которомъ онъ рѣшился построить свою жизнь? Благодѣяніе, оказанное такимъ образомъ, могло быть взято назадъ и возвращено; не законнымъ образомъ, но вліяніемъ сильнѣе всякаго закона — сознаніемъ съ его стороны, что чувство интереса къ его жизни, побудившее къ этому поступку, можетъ измѣниться — измѣнится — должно измѣниться. Это было романическое побужденіе молодой и очаровательной женщины, которая была къ нему неизмѣнно добра, но слыла капризной, что было ему извѣстно. Это было сумасбродное и прекрасное приключеніе, и больше ничего.

Онъ ходилъ взадъ и впередъ по своимъ комнатамъ довольно долгое время, иногда думалъ, иногда только мечталъ; иногда въ пріятномъ, но слегка взволнованномъ состояніи, почти безсознательномъ. Наконецъ, онъ сѣлъ за свой письменный столъ и писалъ нѣсколько времени; потомъ адресовавъ письмо къ графинѣ Монтфортъ, онъ рѣшился измѣнить направленіе своихъ мыслей и пошелъ въ клубъ.

Утро не романтично. Только сумерки имѣютъ это обаяніе; но утро — ясно и весело, оно побуждаетъ къ дѣятельности и внушаетъ надежду. Жизнь имѣетъ мало затрудненій утромъ, по-крайней-мѣрѣ не имѣетъ такихъ, которыхъ мы не могли бы побѣдить; и секретарь министра, молодой и преуспѣвающій сидя за своей утренней трапезой, окруженный поджареннымъ хлѣбомъ, всѣми газетами и кучей писемъ, просящихъ и обѣщающихъ все, чувствуетъ съ гордостью и восторгомъ сознаніе могущественнаго и отвѣтственнаго существованія. Эндиміонъ взглянулъ на всѣ передовыя статьи, отдѣлилъ въ корреспонденціи зерно отъ плевелъ и рѣшилъ въ умѣ, на какія письма надо отвѣтить и кого долженъ видѣть. Вчерашнее странное происшествіе разумѣется-было не забыто, но такъ сказать удалено отъ его сознанія въ суетѣ его дѣятельной жизни, когда слуга принесъ ему письмо, написанное почеркомъ хорошо знакомымъ. Онъ не хотѣлъ распечатывать, пока не остался одинъ, и распечаталъ съ сильнымъ біеніемъ сердца и пылающими щеками.

Письмо леди Монтфортъ.

«О чемъ это вы пишите? и что все это значитъ? Я думала бы, что случилось какое-нибудь большое бѣдствіе, если бы, какъ ни было это прискорбно, оно не казалось въ тоже., время отчасти и пріятнымъ. Что же, пріятно? вы выражаетесь загадками, которыхъ я не могу понять. Разумѣется я буду дома для васъ во всякое время, если вы желаете видѣть меня. Пожалуста пріѣзжайте сейчасъ, такъ какъ я ненавижу тайны. Я была вчера въ театрѣ съ вашей сестрой. Мы обѣ желали видѣть васъ, но кажется, никто изъ насъ не упомянулъ вамъ, что мы ѣдемъ. Я не сказала, потому что была слишкомъ растревожена насчетъ вашихъ дѣлъ. Вы не потеряли ничего. Пьеса была глупа до невозможности. Мы весело хохотали, по-крайней-мѣрѣ я, чтобы показать, что мы не боимся. Мой мужъ вчера неожиданно вернулся. Оно будетъ депутатомъ отъ графства, а мѣсто депутата отъ мѣстечка, которое занималъ онъ, остается вакантнымъ. Какой удобный случай былъ бы это для васъ! мѣсто вѣрное. Но я теперь не интересуюсь мѣстами депутатовъ. Милордъ просилъ васъ обѣдать у насъ сегодня; надѣюсь, что вамъ будетъ можно. Можетъ быть онъ не будетъ въ состояніи видѣть васъ сегодня, такъ какъ его управляющій будетъ у него на счетъ этихъ выборовъ. Прощайте».

Хотя леди Монтфортъ не любила загадокъ, ей удалось, однако, задать Эндиміону загадку, которая привела его въ порядочное недоумѣніе. Можетъ ли быть, чтобы писавшая эти строки была вчерашней неизвѣстной благодѣтельницей? Леди Монтфортъ была неспособна мистифировать. Ея натура была необыкновенно чистосердечна и безбоязненна, а когда Эндиміонъ разсказалъ ей все случившееся и показалъ ей документъ, который взялъ съ собой, имѣя сначала намѣреніе возвратить его ей, ея изумленіе равнялось ея радости. — Желала бы я это послать, сказала леди Монтфортъ: — но это было невозможно. Мнѣ все равно кто бы это не послалъ; я любопытна только на счетъ того, на что я могу имѣть вліяніе. Это кончено. Вы свободны. Вы не можете колебаться относительно того, что вы должны дѣлать. Я не стала бы говорить, съ вами если бы вы вздумали колебаться. Останьтесь здѣсь, а я пойду къ милорду. Это важный день. Если мы рѣшимъ сегодня, что вы будете кандидатомъ для нашего мѣстечка, я право не очень буду жалѣть о перемѣнѣ министерства.

Леди Монтфортъ долго не возвращалась. Эндиміону хотѣлось бы отправиться по своимъ дѣламъ, но она такъ убѣдительно просила дождаться ея возвращенія, что онъ уйти не могъ. Комната была ему уже знакома, а иначе она была бы для него интересна; ея портреты работы нѣсколькихъ знаменитыхъ художниковъ, миніатюрный портретъ ея мужа въ венеціанскомъ костюмѣ на ея письменномъ столѣ, который равно показывалъ и свѣтскую и дѣловую даму, потому что тамъ не было недостатка въ бумагѣ всякаго формата, для писемъ, для записокъ, записочекъ, и для государственныхъ депешъ, тутъ были и большіе конверты съ гербами и конверты поменьше только со словомъ «Беренгарія» изъ буквъ фантастическихъ; и конверты, предназначаемые для изліяній только съ одной золотой пчелой. Былъ еще столъ, покрытый драгоцѣнными бездѣлушками, табакерками и ящичками, великолѣпно разрисованными, изящными миніатюрными портретами, рѣдкими опахалами, агатовыми чашечками, птицами, сверкавшими драгоцѣнными каменьями, почти такими же яркими какъ перья тропическихъ птицъ, хищныхъ звѣрей, вырѣзанныхъ изъ слоновой кости, или сдѣланныхъ изъ фантастическихъ жемчужинъ — остатки отъ украшеній королевъ и королевскихъ любовницъ.

На стѣнахъ были рисунки ея разныхъ домовъ; дома ея дѣтства, и тѣхъ домовъ, гдѣ она хозяйничала, и которые она любила. На стѣнахъ висѣли также портреты тѣхъ, кого она считала своими короткими друзьями, лорда Рогемптона и графа Ферролля.

Время проходило; на столикѣ возлѣ ея любимаго креслу, лежала книга, которую она читала. Это была какая-то нѣмецкая повѣсть о славѣ, и Эндиміонъ, опустившись на кресло леди Монфортъ, заинтересовался книгой, которую до сихъ-поръ не видалъ никогда, но о которой много слышалъ.

Можетъ быть онъ читалъ уже довольно долго, когда послышался шорохъ, онъ вздрогнулъ и поднялъ глаза, а потомъ вскочивъ со стула, сказалъ:

— Случилось что-нибудь!

Леди Монтфортъ была совсѣмъ блѣдна и ея физіономія разстроена, по когда она говорила эти слова, она старалась улыбнуться и сказала:

— Нѣтъ, нѣтъ, ничего, ничего — по-крайней-мѣрѣ ничего не можетъ васъ огорчить. Милордъ надѣется, что вамъ будетъ можно обѣдать съ нимъ сегодня и разсказать ему всѣ новости.

Потомъ она бросилась на стулъ и вздохнула.

— Мнѣ хотѣлось бы вдоволь наплакаться, какъ выражаются слуги — но я никогда плакать не могла. Сейчасъ все вамъ разскажу. Какъ вы были добры, что не ушли.

Оказалось, что леди Монтфортъ видѣла своего мужа прежде управляющаго, который ждалъ, и такъ какъ случай былъ очень удобный, она предложила дать Эндиміону мѣсто родственника ея мужа. Лорду Монтфорту очень понравилось это предложеніе. Ему это и въ голову не пришло. Онъ не воображалъ, чтобы Феррарсъ собирался въ Парламентъ. Это была отличная мысль. Онъ терпѣть не могъ читать о томъ, что дѣлается въ Парламентѣ, а между тѣмъ ему было пріятно знать, что происходитъ. Если случится что-нибудь интересное, онъ будетъ знать все изъ главнаго источника.

— И ты должна сказать ему, Беренгарія, продолжалъ онъ: — что онъ можетъ приходить обѣдать къ намъ, когда захочетъ, въ сапогахъ. Это рѣшено, что членъ Парламента можетъ обѣдать въ сапогахъ. Я нахожу, что это отличный планъ. Кромѣ того я знаю, что это будетъ пріятно тебѣ. У тебя будетъ твой собственный депутатъ.

Онъ позвонилъ въ колокольчикъ, и попросилъ леди Монтфортъ остаться и поговорить съ управляющимъ. Нельзя выбрать время удобнѣе. Они сдѣлаютъ тотчасъ всѣ надлежащія распоряженія, и онъ пригласитъ управляющаго отобѣдать у нихъ сегодня и поговорить съ мистеромъ Феррарсомъ.

Управляющій вошелъ, и ему было все объяснено спокойно, ясно и кратко милордомъ, но съ пылкими объясненіями его очаровательной женой. Управляющій нѣсколько разъ пытался сдѣлать замѣчаніе, но нѣсколько времени это ему неудавалось; леди Монтфортъ такъ хотѣлось, чтобы онъ узналъ все о мистерѣ Феррарсѣ, самомъ выдающемся человѣкѣ настоящаго времени, сынѣ покойнаго высокороднаго Вильяма Питта Феррарса, который, если бы не умеръ, вѣроятно былъ бы первымъ министромъ и тому подобное.

— Мистеръ Феррарсъ во всѣхъ отношеніяхъ таковъ, какъ мы только можемъ пожелать, сказалъ управляющій: — и какъ вы говорите, миледи, хотя онъ молодъ, какъ былъ Питтъ, я не сомнѣваюсь, послѣ того что вы сказали, миледи, что онъ современенъ можетъ сдѣлаться также знаменитъ. Но я пріѣхалъ главнымъ образомъ, для того, чтобы представить милорду, въ какомъ затрудненіи мы будемъ находиться, если мистеръ Одо откажется.

— Въ затрудненіи на счетъ чего? нетерпѣливо спросила леди Монтфортъ.

— Дѣло въ томъ, миледи, что если мистеръ Одо останется, къ нему имѣютъ большое уваженіе. Другая сторона его не тронетъ. Онъ былъ депутатомъ столько лѣтъ и милордъ былъ очень щедръ… По правдѣ сказать однако, если мистеръ Одо откажется, то мы назначить депутата не можемъ.

— Не можемъ назначить депутата. Въ такомъ случаѣ о нашихъ интересахъ не радѣли самымъ страшнымъ образомъ.

— Надѣюсь, что нѣтъ, миледи, возразилъ управляющій. — Фактъ заключается въ томъ, что поземельные собственники; противъ насъ.

— Я думала, что вся земля принадлежитъ моему мужу.

— Нѣтъ, миледи; въ мѣстечкѣ перевѣсъ на сторонѣ лорда Бомариса. Прежде обѣ стороны были равносильны, по всѣ новыя зданія находятся въ части города, принадлежащей лорду Бомарису. И это ничего бы не значило, если бы дѣло оставалось въ прежнемъ положеніи. Дѣдушка настоящаго лорда былъ вигъ и всегда поддерживалъ Монтфортовъ, только теперь-то все измѣнилось. Настоящій графъ перешелъ на другую сторону и, какъ слышу, крѣпко держится своихъ взглядовъ.

Леди Монтфортъ пришлось сообщить все это Эндиміону.

— Вы увидитесь съ управляющимъ за обѣдомъ, но онъ не подалъ мнѣ и луча надежды. Идите теперь, я и то задержала васъ очень долго. Я такъ убита, что едва могу владѣть собой. Представьте себѣ, наше мѣстечко, выхваченное у насъ лордомъ Бомарисомъ! Я счастія вамъ не принесла, Эндиміонъ; я сдѣлала вамъ одинъ вредъ; я такъ огорчена. Если бы вы привязались къ леди Бомарисъ, вы могли бы сдѣлаться членомъ Парламента.

Глава LXIX.

Между тѣмъ, такъ какъ важная новость уже не была тайной, величайшее волненіе преобладало въ политическомъ мірѣ. Тори, которые пришли къ полному убѣжденію, что министерство должно удалиться, съ нетерпѣніемъ ожидали послѣдствій при настоящихъ обстоятельствахъ. Парламентъ, распускаемый министерствомъ, былъ избранъ по его совѣту и подъ его покровительствомъ. Было не принято, даже неконституціонно, закрывать собраніе, ими же созданное. Однако, виги, вообще не слишкомъ щекотливое на этотъ счетъ, нашли, что имъ представляется средство къ успѣху и твердо вознамѣрились не пренебрегать имъ. Въ одномъ они успѣли тотчасъ — они напугали противниковъ. Распущеніе Парламента въ то время, какъ тори составляли оппозицію, было обстоятельствомъ непріятнымъ для этой партіи; но распущеніе Парламента съ заявленіемъ о «дешевомъ хлѣбѣ» при томъ, что большая часть населенія голодала, было не совсѣмъ то соединеніе Богомъ посланныхъ обстоятельствъ, котораго такъ давно ждало, и желало, и лелѣяло, и нянчило, и провозглашало, и обѣщало энергическое полчище консервативныхъ интригантовъ.

Тедполь не зналъ покоя въ переполненномъ Карльтонѣ, говорилъ со всѣми, отвѣчалъ не запинаясь на каждый вопросъ, принималъ тонъ и заискивающій, и повелительный, а между тѣмъ не спускалъ глазъ съ двери въ тревожномъ ожиданіи.

— Они не будутъ въ состояніи поддать пару, сер-Томасъ; хартисты противъ нихъ. Хартисты никогда не покорятся чему-нибудь дешевому. Не смотря на ихъ дикія фантазіи, они настоящіе Джонъ Булли. Извините, я вижу господина, съ которымъ долженъ переговорить, и онъ стремительно понесся къ двери, когда входилъ Вольдершеръ.

— Что новаго у васъ? спросилъ Тедполь, съ притворнымъ равнодушіемъ.

— Я прихожу за вѣстями сюда, сказалъ Вольдершеръ. — Тутъ моя академія, а вы, Тедполь, мой Платонъ.

— Ну, если вы нуждаетесь въ мудрыхъ словахъ, то выслушайте меня. Будь у меня важный другъ, какой вѣроятно есть у мистера Вольдершера, и такой, который желаетъ высокаго мѣста, то именно теперь настало время, когда этотъ человѣкъ можетъ выказать свою силу.

— У меня есть важный другъ, которому я желаю высокій постъ, сказалъ Вольдершеръ: — и полагаю, что онъ вполнѣ готовъ доказать свою силу, если только узнаетъ въ точности, какъ приложить ее.

— Что я вамъ скажу, неизвѣстно еще ни одной душѣ въ этой комнатѣ и только одному лицу, внѣ ея стѣнъ, но вы можете положиться на мои слова. Двоюродный братъ лорда Монтфорта отказывается отъ Нортборо и будетъ депутатомъ отъ графства. Они, разумѣется, думаютъ, что могутъ назначить ему преемника. Обманываются; это зависитъ отъ вашего друга, лорда Бомариса.

— Кажется, вы можете полагаться на Бомариса, замѣтилъ Вольдешеръ, сильно заинтересованный.

— Я полагаюсь на васъ, сказалъ Тедполь съ ласково довѣрчивымъ взглядомъ — Партія уже многимъ вамъ обязана. Это будетъ вѣнцомъ вашихъ заслугъ.

— Бомарисъ не такой человѣкъ, чтобъ съ нимъ легко было управиться, возразилъ Вольдершеръ: — съ нимъ надо быть осторожнымъ.

— Всѣ говорятъ, что онъ совѣтуется съ вами на счетъ всего.

— Всѣ ошибаются, какъ обыкновенно, сказалъ Вольдершеръ. — Лордъ Бомарисъ не совѣтуется ни съ кѣмъ, кромѣ леди Бомарисъ.

— Въ такомъ случаѣ мы устроимся, возразилъ Тедполь съ торжествующимъ видомъ, — Тотъ, кого я хочу, чтобы выбрали, родственникъ леди Бомарисъ, нѣкто мистеръ Родни, очень желающій попасть въ Парламентъ и очень богатый. Я не знаю, кто онъ именно, но фамилія у него хорошая; скажемъ, что онъ родня лорду Родни, пока его не выберутъ, а тамъ пусть себѣ вѣдаются, какъ хотятъ.

— Родни, задумчиво повторилъ Вольдершеръ: — хорошо, если услышу что-нибудь, то извѣщу васъ. Вы въ хорошемъ расположеніи духа, надо полагать?

— Я желалъ бы немного солнца. Холодная весна, а теперь дождливое лѣто, и затѣмъ увѣренность въ ужасномъ неурожаѣ, при промышленныхъ бѣдствіяхъ, распространяющихся съ каждымъ днемъ, это перспектива непріятная. Но англичане народъ разсудительный. Трудно будетъ противникамъ убѣдить ихъ, что неурожай причиненъ сер-Робертомъ.

— Настоящее министерство очевидно въ этомъ виновато, сказалъ Вольдершеръ.

Въ тотъ вечеръ у леди Рогемптонъ былъ пріемъ. Торіевъ оказывалось мало, но въ числѣ ихъ находилась леди Бомарисъ. Она никогда не пропускала случая, выказать своимъ присутствіемъ, какъ признательна Майрѣ за доброту, съ какою была встрѣчена ею, при своемъ первомъ появленіи въ обществѣ. Эндиміонъ, по своему обыкновенію, когда представлялся случай, все болѣе вертѣлся около леди Бомарисъ. Она всегда привѣтствовала его съ искреннимъ дружелюбіемъ и очевиднымъ удовольствіемъ. Онъ поговорилъ съ нею, потомъ уступилъ мѣсто другимъ, опять подошелъ поговорить и предложилъ свести ее выпить чашку чаю; она согласилась съ веселымъ взглядомъ и очаровательною улыбкою.

— Ваши друзья должны торжествовать, леди Бомарисъ, сказалъ Эндиміонъ.

— Да, они конечно, очень веселы. Признаться, я не сочувствую этому.

— Но должны бы, возразилъ Эндиміонъ. — У васъ будетъ великолѣпное положеніе. Я думаю, лордъ Бомарисъ получитъ такую должность, какую пожелаетъ, и вашъ домъ сдѣлается первымъ партіи тори.

— Я не знаю, захочетъ ли лордъ Бомарисъ взять на себя должность и не думаю, чтобы какое-либо назначеніе пришлось ему по вкусу. А что до меня, то я вынуждена быть честолюбивой, но честолюбія во мнѣ нѣтъ, или вѣрнѣе, мнѣ кажется, я была счастливѣе, когда всѣ, повидимому были на одной сторонѣ.

— Да, то были счастливые дни, сказалъ Эндиміонъ: — и настоящее время счастливо. А ничего такъ не радуетъ меня, какъ видѣть что всѣ восхищаются леди Бомарисъ и всѣ цѣнятъ ее.

— Не называйте меня леди Бомарисъ. Въ обществѣ, это, пожалуй, необходимо, но когда мы одни, я предпочитаю, чтобы вы называли меня прежнимъ ласковымъ именемъ.

— Я всегда буду любить это имя, отвѣтилъ Эндиміонъ и прибавилъ, послѣ нѣкотораго колебанія: — всегда буду любить ту, которая носитъ его.

Она невольно, хотя чуть замѣтно, пожала ему руку, и сказала тихо и какъ бы торопливо:

— О васъ говорили сегодня за обѣдомъ. Перемѣна министерства, если она совершится, я боюсь, повредитъ вамъ. Вы лишитесь мѣста секретаря Вильтона и, можетъ статься, еще другого чего.

— Превратности войны, сказалъ Эндиміонъ: — надо переносить такія неудачи. Но сказать правду, я считаю вѣроятнымъ, что въ моей жизни произойдетъ перемѣна, при которой я не могъ бы сохранить мѣсто секретаря ни въ какомъ случаѣ.

— Ужъ не женитесь ли вы? съ живостью спросила она.

— И не думаю ни о чемъ подобномъ.

— Вы молоды для женитьбы.

— Однако, я старше васъ.

— Положимъ; но для мужчины или женщины въ этомъ отношеніи возрастъ не одинаковъ. Къ тому же у васъ такъ, много прелестныхъ друзей, что жениться вамъ не слѣдуетъ теперь. Что сказала бы на это леди Рогемптонъ?

— Признаться, я иногда подозрѣвалъ сестру въ желаніи женить меня.

— Но за то есть другія личности, которыя не сестры вамъ, однако не менѣе желаютъ, чтобы вы были счастливы, сказала леди Бомарисъ, поднявъ на него свои дивные глаза, по длинныя рѣсницы не давали возможности опредѣлить, выражалъ ли этотъ взглядъ безпокойство или оттѣнокъ насмѣшливости.

— Не думаю, чтобы я когда-нибудь женился, сказалъ Эндиміонъ. — Та перемѣна въ жизни, на которую я намекалъ, отнюдь не романическаго свойства. Я хочу попытать счастіе на выборахъ и попасть въ Парламентъ.

— Это будетъ восхитительно, вскричала леди Бомарисъ. — Знаете ли, я всегда мечтала, чтобы вы были въ Парламентѣ.

— Ахъ! любезнѣйшая Имогена, такъ какъ вы разрѣшили мнѣ называть васъ этимъ именемъ, говорите осторожнѣе. Вспомните, что мы, къ не счастію, въ двухъ различныхъ лагеряхъ. Вы не должны желать мнѣ успѣха въ моемъ предпріятіи; наоборотъ; болѣе чѣмъ вѣроятно, что вы должны будете употребить все ваше вліяніе противъ меня; да, отнимать у меня голоса, носить цвѣта враждебные мнѣ, и прибѣгать къ вашему неодолимому очарованію, чтобы возстановлять противъ меня избирателей или отвлекать отъ меня тѣхъ, которые числятся въ моихъ рядахъ.

— И въ шутку вамъ не слѣдуетъ говорить такимъ образомъ, возразила леди Бомарисъ.

— Да я и не шучу, я говорю страшно серіозно. Сегодня утромъ еще мнѣ предлагали быть депутатомъ отъ одного мѣстечка, на которое, какъ утверждали, можно расчитывать навѣрняка; однако, разспросивъ подробности, я увидалъ, что вліяніе лорда Бомариса чрезвычайно сильно и попытка съ моей стороны была бы безумствомъ.

— Какой это городъ? спросила леди Бомарисъ вполголоса.

— Нортборо, отвѣтилъ Эндиміонъ. — Депутатомъ теперь кузенъ лорда Монтфорта, который будетъ депутатомъ отъ графства. Мѣсто предложили мнѣ и сказали, что я буду выбранъ, безъ протеста.

— Вамъ предлагала его леди Монтфортъ? спросила Имогена.

— Она говорила за меня и лордъ Монтфортъ одобрилъ ея предложеніе. Мнѣ сказали, что назначить депутата фамильное право Монтфортовъ; но когда я вникнулъ въ дѣло, то нашелъ, что вліяніе лорда Бомариса гораздо сильнѣе.

— Я полагала, что леди Монтфортъ неодолима, замѣтила Имогена: — въ обществѣ все преклоняется предъ нею.

— Общество и политика имѣютъ много общаго между собой, но все-таки это не одно и тоже. Въ настоящемъ случаѣ леди Моптфортъ безсильна.

— И вы положительно отказались уже? спросила леди Бомарисъ.

— Нѣтъ, положительно не отказывался, и надобности не было, но я отбросилъ мысль объ этомъ и старался нѣкоторое время подыскать другую мѣстность, въ чемъ еще не успѣлъ. Словомъ, въ настоящее время нельзя вступать въ Парламентъ, какъ вступаешь въ клубъ.

— Если бы я могла сдѣлать что-нибудь, хоть очень немного! сказала Имогена. — Не будетъ ли мое вмѣшательство непріятно леди Монтфортъ?

— Почему непріятно?

— О! я не знаю, и она замялась, а потомъ прибавила: — ревнива она?

— Ревнива! Съ какой стати ей ревновать?

— Можетъ быть, она и не имѣетъ повода.

— Вѣдь вы знаете леди Монтфортъ. Она женщина съ живыми и пылкими чувствами, отличнѣйшій другъ и безстрашный врагъ. Ея доброта ко мнѣ, съ первой минуты нашего знакомства, была невыразима, и я твердо увѣренъ, что она желаетъ отъ всего сердца мнѣ помочь. Но паша партія не популярна въ настоящее время; нельзя не видѣть, что страна противъ насъ. Мы наскучили ей. Я самъ сознаю, что общіе выборы будутъ неудачны. Либеральныхъ мѣстечекъ немного именно теперь, напротивъ, очень мало; и хотя леди Монтфортъ сдѣлала болѣе, чѣмъ кто-либо могъ исполнить при настоящихъ обстоятельствахъ, я убѣжденъ, не смотря на вашу вѣру въ ея неодолимость, что она встрѣтитъ неудачу.

— Я почти не знаю ее, возразила Имогена. — Свѣтъ считаетъ ее неодолимой, и я полагаю, что вы раздѣляете этотъ взглядъ. Тѣмъ не менѣе, я желала бы ей успѣха въ этомъ случаѣ, и очень жалѣю, что назначать депутата отъ Нортборо не оказалось фамильнымъ правомъ Монтфортовъ.

Глава LXX.

Невшатель давалъ обѣдъ исключительно для лицъ принадлежащихъ къ высшей правительственной партіи. Это былъ послѣдній обѣдъ предъ распущеніемъ Парламента. «Обѣдъ утѣшенія или надежды»; говорилъ лордъ Рогемптонъ. Въ числѣ приглашенныхъ была и леди Монтфортъ. Она совсѣмъ одѣлась и карета стояла во дворѣ, когда она зашла къ мужу.

Лордъ Монтфортъ имѣлъ особенное пристрастіе къ драгоцѣннымъ камнямъ и такого держался мнѣнія, что видѣть ихъ въ выгодномъ свѣтѣ или судить о ихъ видѣ или отливѣ можно только на красивой женщинѣ. Когда его жена надѣнетъ богатый нарядъ и онъ находился подъ однимъ кровомъ съ нею, то любилъ, чтобы она заходила къ нему предъ отъѣздомъ и давала случай полюбоваться ея сверкающими брильянтовыми нитками и діадемами, отливомъ ея громадныхъ жемчуговъ и великолѣпіемъ ея изумрудовъ, сафировъ и рубиновъ.

— Ну, Беренгарія, сказалъ онъ шутливо: — ты божественна. Пожалуста, никогда болѣе не ѣзди на обѣдъ въ такомъ парадѣ. Это приводитъ меня въ отчаяніе. Одинъ Бертолини уловилъ очертаніе твоихъ плечъ и то я не совсѣмъ доволенъ его работой. И такъ, ты ѣдешь на обѣдъ къ доброму Невшателю. Передай ему мой дружескій поклонъ. Мало людей, которые нравились бы мнѣ болѣе него. Онъ такъ уменъ, столько знаетъ, и знаетъ изъ того, что дѣлается. Я охотно обѣдалъ бы у него, но вѣдь ему извѣстно мое несчастное положеніе. Къ тому же, мой другъ, если бы мнѣ и лучше было, я все-таки слишкомъ слабъ для его обѣдовъ. У него настоящіе банкеты. Я не перевариваю этихъ ортолановъ, начиненныхъ трюфелями, и этихъ трюфелей, начиненныхъ ортоланами. Не пріѣдетъ ли онъ къ намъ пообѣдать бараниной?

— Королева Месопотаміи будетъ здѣсь на будущей недѣлѣ, Симонъ, и мы дѣйствительно должны пригласить ее на то, что ты называешь бараниной; тогда можно просить и Невшателей, и еще кой-кого.

— Я надѣялся, что распущеніе Парламента унесетъ всѣхъ отсюда, сказалъ лордъ Монтфортъ, почти горестно. — жаль, что королева Месопотаміи не кандидатка на представительство какого-нибудь мѣстечка; я думаю, она была бы не прочь.

— Но мы выбрать ее не можемъ, Симонъ, такъ не касайся этого. Чѣмъ ты будешь развлекаться сегодня?

— О! я отлично проведу время. У меня обѣдаетъ начальникъ французской сыскной полиціи и еще человѣка два. Кромѣ того, у меня очень занимательная книга «Вверхъ дномъ»; она выходитъ выпусками. Мнѣ правятся книги, которыя выходятъ выпусками; остаешься въ маленькомъ недоумѣніи и не можешь лишить чтенія всякой занимательности, заглянувъ на послѣднюю страницу послѣдней части. Я думаю, тебѣ надо прочесть «Вверхъ дномъ», Беренгарія. Ты услышишь объ этомъ, если не ошибаюсь. Написано цинично, какъ свойственно авторамъ, знающимъ немного свѣтъ, и во всемъ есть преувеличеніе, что также ихъ недостатокъ, когда они сколько-нибудь прозрѣли правы. Нѣкоторое знакомство съ свѣтомъ очень опасно, особенно въ литературѣ. Но книга умная и слогъ у автора превосходный. Слогъ это все, особенно въ романѣ.

— А какъ зовутъ писателя, Симонъ?

— Ты никогда не слыхала его имени, да и я не слыхалъ; по мой секретарь, который имѣетъ много знакомствъ между этими безалаберниками, и членъ общества Космополитовъ и знаетъ всѣхъ на свѣтѣ, говоритъ, что онъ написалъ уже нѣсколько книгъ, только онѣ успѣха не имѣли. Его фамилія Сент-Барбъ. Я хотѣлъ бы пригласить его обѣдать, да какъ добраться до него?

— Ну, прощай, Симонъ, и съ волненіемъ въ душѣ, по съ видомъ спокойнымъ, она приложилась губами къ его лбу. — Я предвижу непріятный обѣдъ.

— Прощай! Если увидишь бѣднаго Феррарса, что вѣроятно, то скажи ему, чтобы онъ не унывалъ. Свѣтъ колесо, все обойдется.

Обѣдъ нельзя было назвать непріятнымъ, хотя между гостями не было новыхъ лицъ, всѣ они отличались умомъ, изысканностью и питали другъ къ другу полное сочувствіе. Было и нѣсколько министровъ, и Рогемптоны, и Сидни Вильтонъ и Эндиміонъ. Тѣмъ не менѣе, общій тонъ бесѣды отзывался натянутостью и чѣмъ-то неестественнымъ; эта притворная веселость и легкомысліе не нравились леди Монтфортъ, которая воображала себя несчастною, потому что страна идетъ къ своей погибели, тогда какъ истинная причина ея неудовольствія, скрытая въ глубинѣ сердца, заключалась въ фамильномъ дѣлѣ о «правѣ назначать депутата». Особенно не нравился ей сегодня ея герой, лордъ Рогемптонъ. Она находила его болтливымъ и пошлымъ только потому, что онъ не смотрѣлъ уныло и не говорилъ мрачно.

— Я думаю, мы устроимся отлично, сказалъ онъ. — Можетъ ли быть лучше заявленіе, какъ «Дешевый хлѣбъ»? Тотчасъ почувствуешь аппетитъ.

— Но Союзъ противъ хлѣбнаго закона утверждаетъ, что вашъ хлѣбъ дешевъ не будетъ, возразилъ Мельхіоръ Невшатель.

— Не знаю, имѣетъ ли Союзъ, на самомъ дѣлѣ, вліяніе на выборы, сказалъ лордъ Рогемптонъ. — Для меня это сомнительно. Современемъ онъ могъ бы имѣть, но торговля успѣетъ оживиться до этого. Я только-что прочелъ рѣчь Торнберри. Мы еще услышимъ объ этомъ человѣкѣ. Васъ не потревожатъ насчетъ кого-либо изъ вашихъ депутатовъ, сказалъ онъ своей сосѣдкѣ, мистрисъ Невшатель, понизивъ голосъ и съ выраженіемъ сочувствія.

— Нашихъ депутатовъ? повторила она, точно пробудившись отъ сна. — О! я ничего не знаю о нихъ, да и не понимаю зачѣмъ распускается Парламентъ. Надѣюсь, что до этого разрѣшатъ сумму для наблюденія за прохожденіемъ Венеры.

— Я полагаю, что римско-католическій вопросъ поддержитъ насъ, сказалъ одинъ министръ.

— Къ слову о католикахъ, вмѣшался Вильтонъ: — правда ли что Пенрёддокъ передался Риму?

— Неправда, возразилъ ему товарищъ. — Онъ поѣхалъ въ Римъ — это несомнѣнно, и провелъ тамъ нѣсколько времени, но единственно для развлеченія. Онъ заработался.

— Если бы онъ былъ человѣкъ практическій, шепнула Невшателю леди Монтфортъ: — то могъ быть деканомъ и на дорогѣ къ епископству.

— Именно въ этомъ мы и нуждаемся, леди Монтфортъ, сказалъ Невшатель: — намъ нужны дѣльные люди. Если бы нашъ, канцлеръ Казначейства былъ человѣкъ дѣла, а не слова, мы не попали бы въ тиски, въ которыхъ находимся.

— Едва ли Пенрёддокъ отречется отъ англиканской церкви при вѣроятной перемѣнѣ министерства. Мы ничего не могли сдѣлать для него, при его взглядахъ, но онъ станетъ выжидать Пиля.

— О! Пиль никогда не потерпитъ людей съ такими выспренними взглядами.

— Пенрёддокъ никогда не отречется отъ англиканской церкви, пока для него есть возможность сдѣлаться Лоудонъ. Но исчезни эта возможность Пенрёддокъ тотчасъ поклонится Ватикану, положитесь на мое слово.

— Я долженъ сознаться, сказалъ лордъ Рогемптонъ: — что принялъ бы католичество, будь я духовное лицо.

— И тогда не могли бы жениться. Хорошъ комплиментъ леди Рогемптонъ.

— Напротивъ; поэтому то я и не поступилъ въ духовное званіе.

Эндиміонъ велъ Адріану къ обѣду. Она была очень интересна и разговорчивѣе обыкновеннаго.

— Эти общіе выборы, я боюсь, причинятъ больше замѣшательство, сказала она. — Папа намъ говорилъ, что вы хотите быть кандидатомъ.

— Я кандидатъ, но еще безъ мѣста, отвѣтилъ Эндиміонъ: — но я надѣюсь устроить это.

— Вы должны сказать мнѣ, какіе ваши цвѣта.

— И вы будете носить ихъ?

— Непремѣнно, вышью вамъ знамя, если вы побѣдите.

— Кажется, я долженъ побѣдить, имѣя это въ виду.

— Надѣюсь, что вы во всемъ будете побѣдителемъ.

Когда дамы вышли изъ-за стола, Беренгарія сѣла возлѣ леди Рогемптонъ.

— Какой скучный обѣдъ! сказала она.

— Вы находите?

— Можетъ быть, вина во мнѣ самой. Я не въ духѣ и мнѣ представляется, что все идетъ дурно.

— По временамъ идетъ дурно, а потомъ поправляется.

— Не думаю, чтобы что-нибудь поправилось относительно меня.

— Какъ вы можете это говорить! любезная леди Монтфортъ. Весь свѣтъ у вашихъ ногъ, и всегда былъ, и всегда будетъ.

— Не знаю, что вы разумѣете подъ тѣмъ, что свѣтъ у моихъ ногъ. Мнѣ представляется, что я никакого вліянія не имѣю — ничего сдѣлать не могу. Я раздосадована этимъ дѣломъ о вашемъ братѣ. Наши такъ глупы. У нихъ нѣтъ находчивости. Когда я обращаюсь къ нимъ съ просьбою о мѣстѣ въ Парламентѣ, я ожидаю, что получу его, какъ ожидала бы, что мнѣ доставятъ потребованную отъ Говелля и Джемса шаль. Вмѣсто того, они только дѣлаютъ затрудненія. Нашей партіи нуженъ какой-нибудь Тедполь, который всегда изловчается перехитрить ихъ во всемъ.

— Конечно, я буду глубоко разочарована — глубоко огорчена, если Эндиміонъ не попадетъ въ этотъ Парламентъ, сказала леди Рогемптонъ: — но если мы потерпимъ неудачу, я не впаду въ отчаяніе. Я буду продолжать то, что дѣлала всю жизнь — прилагать всѣ усилія воли и вліянія, чтобы выдвинуть его.

— Я думала, что имѣю волю и вліяніе, сказала леди Монтфортъ: — но меня излѣчили отъ самомнѣнія. Я очень интересовалась вашимъ братомъ, съ первой минуты, какъ узнала его. Его будущность была цѣлью въ моей жизни; я полагала, что могу устроить ее. Какое заблужденіе! Вмѣсто этого я только даромъ потратила годы его жизни. ь

— Вы были для него самымъ добрымъ, самымъ драгоцѣннымъ другомъ, и онъ это чувствовалъ.

— Какой толкъ въ добротѣ, а драгоцѣнною я не могу быть ни для кого. Я часто думала, что исчезни я завтра съ лица земли, никто обо мнѣ не пожалѣетъ.

— Вы въ болѣзненномъ настроеніи, любезная леди Монтфортъ. Завтра, можетъ быть, все устроится и вы сознаете тогда, что окружены преданными друзьями, что у васъ мужъ, который васъ боготворитъ.

При этихъ словахъ, леди Монтфортъ пытливо взглянула въ лицо леди Рогемптонъ, и покачала головой.

— А! любезная Майра, вы судите по собственному счастію? Вы не знаете лорда Монтфорта. Вамъ извѣстно, какъ я люблю его, а между тѣмъ я вполнѣ убѣждена, что онъ предпочитаетъ мои письма моему обществу.

— Вотъ что значитъ писать, какъ мадамъ де-Севинье, возразила леди Рогемптонъ, стараясь придать разговору болѣе шутливый тонъ.

— Вы шутите, сказала леди Монтфортъ: — а я говорю серіозно. Меня никто не обманетъ. Желала бы я, чтобы кто-нибудь могъ обмануть! У меня роковой даръ читать помыслы людей и проникать вглубь ихъ побужденій, не смотря на самый скрытный или сложный характеръ. Къ несчастію, сказанное мною о лордѣ Монтфортѣ, вполнѣ справедливо.

Въ то время, пока происходилъ этотъ занимательный разговоръ, предметъ похвалы леди Монтфортъ, тотъ, кто всегда изловчался перехитрить ея друзей, хотя время уже близилось къ полуночи, расхаживалъ взадъ и впередъ по Карльтонской террасѣ, съ взволнованнымъ и раздраженнымъ видомъ. Онъ былъ не одинъ.

— Говорю вамъ, Вольдершеръ, что знаю. Я слышалъ отъ самого лорда Бомариса; онъ отказался поддерживать нашего кандидата и, безъ сомнѣнія, передастъ свое вліяніе противникамъ.

— Не думаю, чтобы лордъ Бомарисъ принялъ на себя какое-либо обязательство.

— Прекрасное положеніе вещей! воскликнулъ Тедполь. — Не понимаю что творится на свѣтѣ. Люди ожидаютъ высшихъ должностей въ управленіи или званія товарища министра, а между тѣмъ отдаютъ свои мѣста въ Парламентѣ противникамъ.

— Есть какое-то фамильное обязательство между семействами Бомарисъ и Монтфортъ, а лордъ Бомарисъ, очень молодой человѣкъ и менѣе насъ съ вами знакомый съ этими вещами, само собой не хочетъ сдѣлать ошибки. Но онъ ничего и никому не обѣщалъ. Я знаю, могу почти сказать, что видѣлъ его письмо къ лорду Монтфорту, гдѣ онъ проситъ свиданія завтра утромъ, чтобы переговорить о дѣлѣ, и лордъ Монтфортъ назначилъ ему часъ. Это мнѣ извѣстно.

— Видно надо предоставить это вамъ, сказалъ Тедполь. — Не забывайте изъ-за чего мы боремся. Отъ этого зависитъ вся конституція.

— И Церковь, сказалъ Вольдершеръ.

— И поземельный интересъ, будьте увѣрены, сказалъ Тедполь.

— И ваше мѣсто лорда Казначейства, Тедполь. Право ставка немаловажная.

Глава LXXI.

Свиданіе между главами двухъ важныхъ родовъ, Монтфортовъ и Бомарисовъ, отъ котораго могла зависѣть судьба министерства, такъ какъ не слѣдуетъ забывать, что сер-Робертъ Пиль только большинствомъ одного голоса вынудилъ распущеніе Парламента, произошло не совсѣмъ въ такомъ духѣ и не въ такихъ формахъ, какъ было бы ведено Тедполями и Теперами.

Лордъ Бомарисъ былъ весьма молодой человѣкъ, красивой наружности, крайне застѣнчивый и недавно вошедшій въ кругъ, къ которому принадлежалъ по рожденію. Подъ вліяніемъ Имогены, онъ сдѣлалъ шагъ очень необыкновенный для него, которому не было еще примѣра, можно бы сказать — попросилъ свиданія съ лордомъ Монтфортомъ. Онъ представлялъ себѣ лорда Монтфорта въ видѣ надменнаго пера-вига, гордаго своимъ званіемъ, еще болѣе гордаго своею партіею, не особенно расположеннаго въ пользу лица, отдѣлившагося отъ этихъ священныхъ рядовъ, и навѣвающаго ледяной холодъ высокомѣрною сдержанностью и снисходительною вѣжливостью. Словомъ, лордъ Бомарисъ ужасно трусилъ, когда множество слугъ провели его чрезъ множество комнатъ и на встрѣчу къ нему вышелъ самый любезный господинъ, когда-либо существовавшій, который не только подалъ ему руку, но еще удержалъ руку гостя въ своей рукѣ, говоря:

~ Мы что-то въ родѣ кузеновъ, кажется, и должны были давно познакомиться, но вамъ, быть можетъ, извѣстно мое несчастное положеніе — въ чемъ оно состояло, однако, никто въ точности не знаетъ, особенно такъ какъ лордъ Монтфортъ иногда входилъ въ воду по грудь, чтобы искусно забросить свою удочку въ быстрыя струи потока. — Я помню вашего дѣда, прибавилъ онъ: — и не безъ причины. Онъ подарилъ мнѣ въ Геррау карманныя деньги. Это была величайшая сумма, какую мнѣ доводилось еще имѣть въ своихъ рукахъ. Не забудешь перваго раза, когда получилъ пять фунтовъ.

Тутъ краснѣя и запинаясь, лордъ Бомарисъ сообщилъ, что испрашивалъ свиданія, чтобы вмѣстѣ рѣшить вопросъ о депутатѣ отъ Нортборо съ общаго согласія между двумя семействами, какъ это водилось изстари и будетъ впредь, онъ надѣется. Лордъ Монтфортъ не преминулъ увѣрить гостя, что онъ лично обязанъ ему за постоянную, поддержку, оказанную Одо, что очень жалѣетъ объ удаленіи своего кузена и считаетъ лишнимъ говорить лорду Бомарису, что онъ можетъ разсчитывать на него, если имѣетъ брата, кузена или друга, котораго желаетъ представить.

— Я вигъ, продолжалъ онъ: — и вашъ отецъ былъ вигомъ, но я не совсѣмъ доволенъ рѣчами и дѣлами моей партіи. Между нами будь сказано, я думаю наши зашли чрезчуръ далеко и, если они хватятъ чрезъ край, напримѣръ, дадутъ мѣсто О’Коннелю, я не удивлюсь нисколько, если самъ буду сидѣть на поперечныхъ скамьяхъ.

Оказывалось, что ни одинъ изъ членовъ семейства Бомарисъ не желалъ въ это время заявлять своихъ правъ и, удостовѣрившись въ этомъ, лордъ Монтфортъ замѣтилъ, что есть много обѣщающій молодой человѣкъ, который очень желаетъ вступить въ Нижнюю Палату и долженъ быть извѣстенъ лорду Бомарису, именно мистеръ Феррарсъ. Онъ сынъ человѣка извѣстнаго, теперь уже умершаго, который былъ въ свое время министромъ. Лордъ Монтфортъ изъявилъ готовность поддерживать мистера Феррарса, если лордъ Бомарисъ одобритъ его выборъ, но вполнѣ отдавался въ его распоряженіе.

Краснѣя, лордъ Бомарисъ выразилъ свое полное согласіе. Онъ хорошо зналъ Феррарса и очень былъ расположенъ къ нему; съ одобренія лорда Монтфорта онъ самъ переговоритъ съ Феррарсомъ. Онъ полагалъ, что Феррарсъ либералъ, но раздѣлялъ взглядъ лорда Монтфорта, что въ настоящее время всѣмъ надо держаться одного мнѣнія, если не одной партіи и такъ далѣе. Затѣмъ бесѣда продолжалась о надлежащемъ способѣ уженія рыбы, согласно книгѣ объ очень любопытныхъ приманкахъ, которая лежала на столѣ, и они сговорились, если только будетъ возможно, удить вмѣстѣ въ какомъ-нибудь изъ замѣчательныхъ мѣстъ для рыбной ловли, которыя принадлежали лорду Бомарису въ Гемпширѣ.

— Я не бываю ни у кого, сказалъ лордъ Монтфортъ при прощаніи: — въ моемъ несчастномъ положеніи, я рѣшительно не въ силахъ; однако, нѣтъ причины, чтобъ наши жены не навѣщали другъ друга. Позвольте леди Монтфортъ имѣть честь засвидѣтельствовать свое почтеніе леди Бомарисъ.

Талейранъ и Меттернихъ не могли бы вести дѣло съ большимъ искуствомъ. Но именно отъ этого рода вещей лордъ Монтфортъ былъ не прочь. Его добродушіе не было разстроено ни малѣйшимъ непріятнымъ обстоятельствомъ и онъ наслаждался сознаніемъ своей ловкости.

Въ тотъ же день визитныя карточки лорда и леди Монтфортъ были посланы на Пиккадильскую Террасу, а на другой день, отвѣтныя карточки лорда и леди Бомарисъ были доставлены въ Монтфорт-Гаузъ. Въ слѣдующій затѣмъ день, леди Монтфортъ и съ нею леди Рогемптонъ застали леди Бомарисъ дома и послѣ очаровательной бесѣды, во время которой леди Монтфортъ, хотя была въ высшей степени естественна, однако выказала всѣ качества, способныя плѣнить даже женщину. Она простилась, пожимая Имогенѣ руку и говоря:

— Я очень рада, что мы оказываемся кузинами.

Спустя немного дней послѣ этого свиданія, Парламентъ былъ распущенъ. Это было въ половинѣ дождливаго іюня и нанесло сезону послѣдній ударъ. Хотя Эндиміонъ соперниковъ не имѣлъ и, повидимому, не представлялось борьбы, его труды, какъ кандидата, были вовсе не изъ легкихъ. Избирателей было много и каждый требовалъ, чтобы его навѣстили. Феррарсъ былъ обязанъ изложить каждому свои политическіе взгляды и выслушать отъ каждаго дружелюбное увѣреніе или невѣжественную критику. Все это онъ исполнилъ и выносилъ, сопровождаемый значительнѣйшими изъ жителей города, человѣкъ до пятидесяти, членами его комитета, которые не отступали отъ него ни на шагъ и, у каждой двери, куда онъ входилъ, подсказывали противорѣчащіе отзывы о политическихъ мнѣніяхъ хозяевъ дома или намеки, по секрету, какъ взяться за нихъ и какъ говорить.

Главныя и самыя трудныя приключенія дня, это были пиры, называемыя завтракомъ, когда кандидатъ и передвижной комитетъ находились у какого-нибудь важнаго горожанина на изысканомъ банкетѣ во много блюдъ, гдѣ всегда пили за здоровье мистера Феррарса искрившимися стаканами. Послѣ завтрака, такъ называемое собираніе голосовъ продолжалось еще два, три часа; и затѣмъ, счастливому кандидату, не имѣвшему соперниковъ, приходилось, съ страшно переполненнымъ желудкомъ, обѣдать у другого значительнаго горожанина, ѣсть настоящій черепаховый супъ, исполинскій палтусъ и разныя первыя блюда въ видѣ ѣдкихъ сой и жесткой дичины, присланной въ даръ сосѣднимъ перомъ. При этой послѣдней церемоніи было необходимо торопиться, такъ какъ Эндиміону приходилось каждый вечеръ говорить рѣчь собранію избирателей въ какомъ-нибудь кварталѣ.

Когда такимъ образомъ прошло нѣсколько дней, въ городѣ вдругъ появились повсемѣстно наклеенныя объявленія громадными ярко голубыми буквами, въ которыхъ консервативные избиратели предостерегались, чтобы не обѣщать своего голоса, такъ какъ явится надлежащій кандидатъ. Въ то же время, въ мѣстной газетѣ оказалось заявленіе, что членъ благороднаго семейства, знаменитаго въ исторіи англійскаго флота, если встрѣтитъ достаточную поддержку, обратится къ независимымъ избирателямъ за ихъ голосами:

— По намеку на флотъ, это долженъ быть Гудъ Экрли, сказалъ Феррарсу управляющій лорда Бомариса: — но у него не можетъ быть и тѣни надежды на успѣхъ. Я поѣду къ нему сегодня и переговорю.

Объявленіе, разумѣется, было послѣднимъ усиліемъ Тедполя; но этотъ почтенный господинъ вскорѣ забылъ свою досаду, по поводу Нортборо, въ общемъ торжествѣ его партіи. Виговъ нигдѣ не оказывалось, хотя Феррарса выбрали безъ сопротивленія, и въ августѣ, еще удивляясь страннымъ, даже непостижимымъ обстоятельствамъ, которыя такъ внезапно и такъ быстро измѣнили его положеніе и виды въ будущемъ, онъ занялъ свое мѣсто въ Палатѣ, гдѣ такъ долго прозябалъ въ скромной должности секретаря министра.

Его друзья еще правили дѣлами, хотя при выборахъ противъ нихъ оказалось большинство въ девяносто голосовъ, и Эндиміонъ сѣлъ за министерскою скамьею, какъ разъ сзади лорда Рогемптона. Пренія объ адресѣ тянулись три вечера, потомъ разошлись въ три часа ночи, и все было кончено. Лордъ Рогемптонъ, который отстаивалъ министерство съ удивительною энергіею и ловкостью, обернулся къ Эндиміону и съ улыбкою сказалъ самымъ мягкимъ тономъ:

— Я не распространялся о нашемъ величайшемъ подвигѣ, именно, что мы правили страною цѣлыхъ два года безъ большинства. Пилъ не отважился бы на это.

Не смотря на измѣны лорда Бомариса и безнравственное поведеніе Вольдершера, они были оба вознаграждены, такъ какъ разсчитывалъ послѣдній изъ нихъ — лордъ Бомарисъ принялъ высокую должность въ управленіи, а Вольдершера назначили товарищемъ министра Иностранныхъ Дѣлъ. Тедполь опечалился немного, но это было неизбѣжно. Дѣло въ томъ, толковали между собой, что леди Бомарисъ единственная дама въ партіи тори. Некому принимать у себя кромѣ нея.

Перемѣны въ Нижней Палатѣ были еще многочисленнѣе, чѣмъ въ административной сферѣ. Никогда не бывало столько новыхъ членовъ и Эндиміонъ слѣдилъ за ними съ любопытствомъ, когда они, въ первые дни до преній объ адресѣ, цѣлыми рядами подходили къ столу присягать. Былъ выбранъ Бертай Трименъ и братъ его, Трименъ Бертай. Джобъ Торнберри былъ депутатомъ отъ мануфактурнаго города, — съ которымъ въ другомъ отношеніи ничѣмъ связанъ не былъ. Гортензіусъ одержалъ побѣду и Виго оказался представителемъ какой-то столичной корпораціи, но всего пріятнѣе для Эндиміона, было избраніе его дорогого пріятеля, Тренчарда, который незадолго предъ тѣмъ, наслѣдовалъ отцовское помѣстье: всѣ эти господа, какъ либералы, должны были сидѣть на одной сторонѣ съ Эндиміономъ.

Послѣ рокового приговора большинства, всѣ виги уѣхали изъ Лондона. Вообще общество и прежде находилось въ разбродѣ, однако засѣданія въ Парламентѣ должны были продолжаться до октября.

— Мы уѣзжаемъ въ Принсдаунъ, сказала однажды Эндиміону леди Монтфортъ: — и мы разсчитывали, что вы будете къ намъ; по я много думала о вашемъ положеніи и теперь убѣдилась, что мы должны жертвовать удовольствіемъ для высшихъ цѣлей. Это дѣйствительно кризисъ въ вашей жизни и много, пожалуй, все зависитъ отъ того, чтобы не сдѣлать ошибки теперь. Я хочу видѣть васъ великимъ государственнымъ человѣкомъ. Въ настоящее время у насъ Парламентъ политической экономіи; обѣ стороны одинаково озабочены цѣною хлѣба и тому подобнымъ. Финансы и торговля на умѣ у каждаго, и самыя удобныя темы для рѣчей, когда люди не говорятъ по-французски и не получили образованія. Однако, истинная политика это власть и возможность раздавать власть. Я желаю, чтобы вы устремили ваши мысли на внѣшнія дѣла. Тамъ вы соперниковъ не встрѣтите. Много есть вопросовъ, которыхъ лорду Рогемптону касаться нельзя, но вамъ можно очень удобно и вы всегда имѣете возможность пользоваться его совѣтами, а въ случаѣ надобности, и поддержкою въ Парламентѣ. Надо только сказать, что внѣшнихъ дѣлъ не изучить однимъ чтеніемъ. Изъ книгоѣдовъ не выходитъ государственныхъ канцлеровъ. Вы должны ознакомиться съ великими актерами великой сцены. Ничто не можетъ сравниться съ личнымъ знаніемъ людей управляющихъ высшими дѣлами. Это составило счастіе лорда Рогемптона. Что я нахожу и, безъ сомнѣнія, вамъ слѣдуетъ сдѣлать, это воспользоваться продолжительнымъ промежуткомъ до слѣдующаго открытія Парламента, и съѣздить въ Парижъ. Теперь Парижъ столица дипломатіи. Правда настоящее время года не изъ лучшихъ, чтобы ѣхать туда, но все-таки вы увидите много лицъ изъ дипломатическаго свѣта, а если представится случай, можете перемѣнить зрѣлище и побывать на купаньяхъ, посѣщаемыхъ принцами и министрами. Графъ Ферролль теперь въ Парижѣ. Вы знаете его, это хорошо. Онъ мой лучшій другъ и, какъ вамъ извѣстно, мы въ постоянной перепискѣ. Онъ сдѣлаетъ для васъ все ради меня; я увѣрена.. Мнѣ непріятна разлука, не скрою этого; ваше общество въ Принсдаунѣ доставило бы мнѣ удовольствіе, но я поступаю, какъ слѣдуетъ, и вы скажете мнѣ спасибо когда-нибудь. Горечь разлуки мы должны смягчать ежедневными письмами и, когда опять увидимся, то будетъ казаться, что мы разстались только наканунѣ. Къ тому же — кто знаетъ? — не побываю ли я сама въ Парижѣ эту зиму. Мой мужъ всегда любилъ Парижъ, единственное мѣсто, которое ему нравилось. Но я не очень надѣюсь, что онъ соберется; онъ такъ труситъ, что нашъ посланникъ пригласитъ его на обѣдъ.

Глава LXXII.

Въ каждой жизни, самой высшей и самой скромной, есть кризисъ въ образованіи характера и направленіи наклонностей. Онъ происходитъ отъ разныхъ причинъ, и нѣкоторыя, по наружному виду, даже совсѣмъ обыденныя. Это можетъ быть книга, рѣчь, проповѣдь; мужчина или женщина; большое несчастіе или неожиданный наплывъ богатства. Но результатъ всегда одинъ и тотъ же — внезапное открытіе нами самими, нашей тайной цѣли, и сознаніе быть можетъ, давно затемняемыхъ а теперь уже неотразимыхъ убѣжденій.

Такого рода кризисъ произошелъ съ Эндиміономъ въ тотъ, день, когда онъ возвратился домой, послѣ присяги и перваго засѣданія въ Нижней Палатѣ. Онъ почувствовалъ потребность быть одному. Послѣднія три мѣсяца онъ былъ не безучастнымъ дѣйствующимъ лицомъ въ странной и даже таинственной драмѣ. На размышленія у него времени не. оказывалось; все, что онъ могъ, это понимать и, по возможности, справляться съ настоящими и неотложными потребностями; ему почти постоянно приходилось дѣлать и говорить нѣчто внезапное и неожиданное; и только теперь, достигнувъ вершины подъема, онъ могъ осмотрѣться вокругъ и обнять глазомъ новый міръ, открывшійся его взору.

Онъ имѣлъ самый лучшій случай выдвинуться, какой можетъ представиться англичанину — онъ былъ членомъ Нижней Палаты. И это въ самомъ цвѣтѣ молодости, однако, послѣ нѣсколькихъ годовъ полезнаго труда и политической подготовки, при независимыхъ матеріальныхъ средствахъ, на которыя никогда не могъ разсчитывать. Стремленія къ власти, честолюбіе, благородная гордость, прирожденныя ему съ раннихъ лѣтъ, но точно будто подавленныя гнетомъ горестей и несчастій въ дѣтствѣ, а потомъ стушевавшіяся предъ нѣжною домашнею любовью, которая составляла отраду тяжкихъ годовъ его жизни, теперь снова возникли неопредѣленными, но могучими образами въ. его пробужденномъ, такъ сказать, вдохновенномъ сознаніи.

«Когда это могло совершиться, когда мнѣ двадцать два года», думалъ Эндиміонъ, «чего нельзя ожидать, если мнѣ суждено, прожить средній срокъ существованія человѣка? Какъ бы ни. было, я не выпущу этого болѣе изъ вида. У меня теперь цѣль въ жизни и я достигну ее. Какъ отрадно, что достиженіе этой цѣли будетъ самымъ пріятнымъ результатомъ для двухъ существъ, которыхъ я люблю болѣе всего на свѣтѣ».

Итакъ, когда вскорѣ послѣ этого, леди Монтфортъ сообщила Эндиміону свои взгляды, по поводу цѣли его поѣздки въ Парижъ, сѣмена были брошены на плодотворную почву и молодой человѣкъ ухватился за совѣтъ съ полнымъ сочувствіемъ.. Его короткость съ графомъ Ферроллемъ была довершающимъ событіемъ этой эпохи его жизни.

Въ Англіи ихъ знакомство было поверхностно, послѣ Монтфортскаго турнира, графъ получилъ назначеніе въ Парижѣ, куда былъ вытребованъ; но онъ встрѣтилъ Эндиміона съ такою дружескою привѣтливостью, которая рѣзко противоречила его обычному обращенію, хотя прямому, а все же нѣсколько циничному.

— Это, невыгодное время для посѣщенія Парижа, сказалъ онъ: — что общества касается, по-крайней-мѣрѣ. Въ дипломатическомъ мірѣ есть дѣло, для котораго теперь съѣхались дипломаты, и король въ Сен-Клу; вы можете свести нѣкоторыя желательныя знакомства, во всякомъ случаѣ, осмотрѣться и подготовить себѣ почву для слѣдующаго сезона. Я не отчаиваюсь, что зимой пріѣдетъ и нашъ дорогой другъ. Этою надеждою я живу. Что за женщина! Вы можете считать себя счастливымъ, что имѣете подобнаго друга. Я, по-крайней-мѣрѣ, считаю себя счастливымъ. Не могу сказать, чтобы я очень любилъ женское общество. Женщины болтаютъ чрезчуръ много. Но я’предпочитаю общество женщины высшаго разряда, обществу всякаго мужчины. Леди Монтфортъ такая женщина — я нахожу ее самой замѣчательной женщиной послѣ Луизы Савойской и несравненно выше княгини дез-Юрсенъ.

Дѣло, приводившее въ движеніе міръ дипломатическій въ такое время, когда удовольствіе парижскаго общества не могло доставлять развлеченія, представило Эндиміону рѣдкій случай изучить этотъ странный отдѣлъ человѣческаго рода, который привыкъ смотрѣть на государства и народы, какъ на отдѣльныя личности, и разсуждать о ихъ ссорахъ и недоразумѣніяхъ, и мѣрахъ отвратить ихъ, своимъ особеннымъ языкомъ, который часто выражаетъ діаметрально противоположное тому, что, повидимому сказано. Дипломатія гостепріимна и молодой англичанинъ пріятной наружности, съ хорошими рекомендаціями и членъ Нижней Палаты — ужаснаго собранія, источника страшныхъ синихъ книгъ, этого предмета ужаса для самыхъ неустрашимыхъ изъ иностранныхъ государственныхъ людей — былъ не только принятъ, но даже обласканъ въ интересномъ кругу, куда его ввели.

Тамъ онъ встрѣтилъ людей, посѣдѣвшихъ отъ славы и мудрости "полувѣковой, глубокой и обширной дѣятельности, людей, боровшихся съ Наполеономъ и засѣдавшихъ въ Вѣнскомъ Конгрессѣ; другихъ, не менѣе знаменитыхъ, которые внезапно были вознесены на высоту революціею 1830 года и по заслугамъ удерживали свои высокія мѣста, когда столько состязателей съ такою же возможностью на успѣхъ, давно вернулись къ неизвѣстности, изъ которой имъ и выходить не слѣдовало. Вокругъ этихъ главныхъ лицъ, группировались другія, не менѣе замѣчательныя своими способностями, но поколѣнія болѣе молодыя, которыя умѣли ждать и всегда были на готовѣ, или готовились къ неминуемому случаю, когда онъ представится — лица искусно владѣвшія перомъ и привыкшія излагать взгляды своихъ начальниковъ; или знатоки предшествующаго, ходячіе дипломатическіе словари и мастера составлять всякаго рода трактаты, и секретари, проникающіе вглубь человѣка, съ перваго взгляда и подмѣчающіе каждый оттѣнокъ мнѣній для пользы и руководства ихъ принципаловъ.

Какое бы ни было утромъ словопреніе, или враждебное свиданіе, или тайный договоръ, всѣ улыбались и любезно шутили на парадномъ обѣдѣ и во время пріемовъ, точно для того только и пріѣхали въ Парижъ, чтобы показать свой блестящій мундиръ, золотые ордена и широкія лепты радужнѣе самой радуги.

— Я не дамъ имъ десяти лѣтъ существованія, сказалъ графъ Ферролль, закуривая сигаретку, возвратившись съ Эндиміономъ изъ одного собранія: — иногда мнѣ сдается, что пяти не будетъ.

— Откуда же будетъ нанесенъ ударъ?

— Отсюда; нигдѣ въ Европѣ нѣтъ движенія, кромѣ Франціи, а здѣсь это всегда движеніе разрушительное.

— Привлекательная будущность!

— Чѣмъ скорѣе она наступитъ, тѣмъ лучше. Здѣсь система поддерживается журналистами и банкирами, два вліятельныхъ класса, но милліонное населеніе равнодушно къ тому и другому; вѣрнѣе сказать, оно ненавидитъ и то, и другое.

— Отзовется ли эта перемѣна на Европѣ?

— Неминуемо. Вы вѣрно выразились, сказавъ на Европѣ; эта настоящее географическое опредѣленіе. Въ Европѣ нѣтъ государства. Ваше отечество я исключаю, какъ принадлежащее всѣмъ частямъ свѣта; оно же вскорѣ будетъ болѣе торговою, чѣмъ политическою страною. Я исключаю также Россію, какъ державу, по преимуществу, восточную, будущность которой вся на Востокѣ.

— А Германія?

— Гдѣ она? Не могу отыскать ее на картахъ. Германія дѣлится на разнородные округи, которые, во время войны, становятся на разныя стороны. Не взирая на смотры и общіе лагери, Германія, на самомъ дѣлѣ, слабѣе Италіи. Тамъ есть королевства, которымъ дозволено разыгрывать роль первенствующихъ державъ, но это одна игра. На событія онѣ столько же имѣютъ вліянія, сколько Неаполитанскій король или герцогъ Моденскій.

— Стало быть, Франціи суждено періодически опустошать Европу?

— Пока она будетъ исключительно изображать собою Европу.

Большая короткость возникла между Эндиміономъ и графомъ Фсрроллемъ. Молодой человѣкъ былъ его постояннымъ гостемъ и когда конференція пришла къ концу, графъ пригласилъ Эндиміона ѣхать съ нимъ на знаменитое купанье, гдѣ они найдутъ не только многихъ изъ недавнихъ сотоварищей графа, но и государей ихъ, королей и императоровъ, ищущихъ такъ же, какъ они, здоровья и отдыха на этомъ пресловутомъ мѣстѣ съѣзда.

— Вы увидите, сказалъ графъ Ферролль: — какой важный вопросъ въ общественной жизни, знать лично тѣхъ, которые управляютъ дѣлами этого міра; столько зависитъ отъ характера человѣка, его направленія мыслей, предубѣжденій, суевѣрій, общественныхъ слабостей, здоровья. Вести дѣло, безъ этого преимущества, просто канцелярская переписка, сообщенія между перьями и бумагою, но отнюдь не людьми.

Шуринъ лорда Рогемптона былъ лицомъ немаловажнымъ. Этотъ знаменитый человѣкъ, правда, уже не былъ теперь министромъ, но долго занималъ этотъ постъ и составилъ себѣ громкое имя. Иностранцы рѣдко знаютъ болѣе одного англійскаго министра, одновременно, за то невѣдѣніе совокупности членовъ кабинета они пополняютъ, преувеличивая качества того лица, съ которымъ они знакомы. Лордъ Рогемптонъ велъ дѣла своей страны всегда въ духѣ вѣжливости, но и нѣкотораго высокомѣрія. Онъ былъ податливъ, обязателенъ и сговорчивъ въ мелочахъ, но въ томъ, что касалось вліянія или чести, или крупныхъ интересовъ Англіи, онъ поступалъ съ сознательною повелительностью. Хотя онъ, на материкѣ Европы, и подвергался осужденіямъ нѣкоторыхъ мелкихъ умовъ, самолюбіе которыхъ быть можетъ недостаточно щадилъ, люди съ высшими дарованіями боялись его, восхищались имъ и знали, что имѣли дѣло съ знатокомъ, когда онъ вложитъ во что-нибудь всю свою душу.

Эндиміона представили императорамъ и королямъ и онъ имѣлъ успѣхъ у этихъ высокихъ лицъ. Онъ нашелъ ихъ не такими, какъ ожидалъ. Онъ былъ пораженъ ихъ подробнымъ знакомствомъ съ дѣлами и ясностью сужденія. Его жизнь оказывалась и пріятна, и занимательна. Гдѣ есть коронованныя лица, тамъ всегда есть и очаровательныя женщины. Эндиміонъ увидалъ себя въ плѣнительномъ кругу. Длинные дни, ранніе часы и прекрасная мѣстность обновляютъ духъ не менѣе тѣлѣсной его оболочки. Поѣздки въ романтическіе лѣса и посѣщенія живописныхъ развалинъ, среди лѣта восхитительны, особенно въ обществѣ блистательныхъ и даровитыхъ принцессъ. Однако, не смотря на развлеченія, Эндиміонъ никогда не забывалъ писать къ леди Монтфортъ каждый день.

Глава LXXIII.

Парижскій сезонъ, начавшійся къ концу года, отличался оживленіемъ и былъ особенно интересенъ для Эндиміона, который встрѣтилъ много друзей. Послѣ поѣздки на купанья, онъ путешествовалъ нѣсколько недѣль одинъ и посѣтилъ нѣкоторыя извѣстныя мѣстности, о которыхъ давно былъ наслышанъ. На баварскомъ престолѣ тогда сидѣлъ поэтъ и осуществлялъ свои мечты созданіемъ идеальной столицы. Шварцвальдъ романтическая страна. Онъ видѣлъ также Валгаллу, увѣнчивающую Дунай геніемъ Германіи, такимъ же могущественнымъ, какъ сама рѣка. Пріятно странствовать между оригинальными городами, которые тутъ лѣпятся вокругъ, Нюрембергъ съ его древнимъ искуствомъ, имперскій Аугсбургъ и Вюрцбургъ съ его епископскимъ дворцомъ, великолѣпнѣе многихъ королевскихъ. Лѣто, проведенное въ Швабіи, большое наслажденіе.

Но какая противоположность съ блистательною и оживленною улицею Мира, гдѣ онъ очутился теперь, и еще въ обществѣ семейства Невшатель? Эндиміонъ возвратился въ Парижъ только наканунѣ вечеромъ, а Невшатели прибыли недѣлю ранѣе, такъ что они видѣли уже всѣхъ и могли разсказать ему все. Лордъ и леди Бомарисъ были въ Парижѣ и съ ними, мистрисъ Родни, между тѣмъ, какъ ея мужа удерживало въ Лондонѣ, какое-то таинственное дѣло; мѣсто въ Парламентѣ, какъ полагали, которое, по увѣреніямъ Тедполя, можно было получить вслѣдствіи ваканціи по случаю успѣшной петиціи. Они видѣлись съ графомъ Ферроллемъ, который обѣдалъ у нихъ, въ тотъ же день, и Эндиміона пригласили, чтобы встрѣтиться съ нимъ. Адріана была первый разъ въ Парижѣ и казалась въ восторгѣ отъ него, но мистрисъ Невшатель предпочитала, веселую столицу не во время сезона. Самъ Невшатель, полный надеждъ и самодовольства, постоянно находился въ "блистательномъ расположеніи духа. Онъ всегда былъ орлеанистъ, и сочувствовалъ видимому полному торжеству своихъ принциповъ — «настоящихъ либеральныхъ принциповъ, не вздора; въ французскомъ банкѣ лежало болѣе золота, чѣмъ въ какомъ-либо подобномъ же учрежденіи въ Европѣ. Что ни говори, богатство пробный камень благосостоянія народа, а пробный камень богатства обладаніе драгоцѣннымъ металломъ, не такъ ли, господинъ членъ парламента?» и говоря это, онъ глядѣлъ сіяющимъ взоромъ и точно будто губами ощущалъ пріятность отъ одной мысли и упоминовеніи объ этихъ восхитительныхъ обстоятельствахъ.

Мистрисъ Невшатель выбирала въ магазинѣ ювелира вещицу для свадебнаго подарка. Она казалась въ крайнемъ затрудненіи.

— Что ты думаешь объ этомъ, Адріана? Это просто и со вкусомъ. Я выбрала бы для себя, а между тѣмъ, боюсь, что вещь найдутъ недостаточно красивою.

— Вотъ это красиво, мама, и новомодно, и она показала матери очень богатый браслетъ.

— О! нѣтъ, милая Адріана, это негодится; скажутъ, что мы чванимся нашими деньгами.

— Я боюсь, что это скажутъ во всякомъ случаѣ, мама, возразила дѣвушка со вздохомъ,

— Много времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались, сказалъ Адріанѣ Эндиміонъ.

— Нѣсколько, мѣсяцевъ! Мистеръ Сидни Вильтонъ говорилъ, что вы были первый бѣглецъ. Я думаю, вы были правы. Теперь ваша новая жизнь будетъ для васъ свѣжимъ впечатлѣніемъ. А если бы вы остались, то она только слилась бы съ пораженіемъ и неудачею.

— Я такъ счастливъ, что я въ Парламентѣ, что едва ли могу ли назвать эту жизнь неудачей.

— Такъ вы очень счастливы этимъ? сказала Адріана, поглядѣвъ на него довольно серіозно.

— Очень счастливъ.

— Я рада этому.

У Невшателей былъ въ Парижѣ домъ, великолѣпнѣйшій отель временъ первой имперіи. Обыкновенно въ немъ жилъ одинъ изъ племянниковъ, но домъ всегда былъ къ ихъ услугамъ со всею своею роскошью и комфортомъ. Мистрисъ Невшатель особенно не любила Парижа и сама рѣдко сопровождала мужа во время его частыхъ, однако, короткихъ посѣщеній веселой столицы. На этотъ разъ она уступила желанію Адріаны, которую старалась воспитывать въ спасительномъ предубѣжденіи противъ французскихъ вкусовъ и обычаевъ.

Обѣдъ былъ въ этотъ день изысканный и сервированъ въ комнатѣ изъ разноцвѣтнаго мрамора, а гдѣ мрамора не было, тамъ его замѣняло золото. Послѣ обѣда прошли въ гостиную, обитую атласомъ нѣжнаго цвѣта, который въ совершенствѣ выставлялъ на видъ рѣдкую коллекцію картинъ Грёза и Ванлоо. Обѣдали Сидни Вильтонъ и графъ Ферролль, нѣсколько французскихъ министровъ и двѣ, три крупныя, орлеанистскія, литературныя знаменитости, которыя оцѣнили несравненную способность мистрисъ Невшатель вести разговоръ и вступили съ нею въ состязаніе; затѣмъ лордъ и леди Бомарисъ и мистрисъ Родни.

Сильвія по истинѣ была безподобна. По рожденію, на половину француженка, она возмѣщала свой недостатокъ другой половины, рядомъ восхитительныхъ костюмовъ, въ которыхъ сливала съ очаровательнымъ французскимъ вкусомъ, свое собственное геніальное творчество въ дѣлѣ наряда. Говорила она немного, но смотрѣла красивѣе, чѣмъ когда-либо. Всего замѣчательнѣе въ ней оказывалось удобное и полное отсутствіе памяти. У Сильвіи прошедшаго не было. Она не отыскала бы дороги-въ Варвикскую улицу даже для спасенія жизни. Она разговаривала съ Эндиміономъ свободно и не безъ удовольствія, но изъ всего, ею сказаннаго, можно бы заключить, что они всегда жили въ одной сферѣ, и сфера эта населялась герцогинями, графинями, вельможами и министрами.

Леди Бомарисъ не походила на сестру ни въ чемъ, кромѣ красоты, но красота ея имѣла отпечатокъ болѣе возвышенный, чѣмъ у мистрисъ Родни. Имогена была вполнѣ естественна, хотя изысканна. Она имѣла прекрасную натуру. Всѣ побужденія ея были хороши и благородны отъ природы. При умственномъ кругозорѣ обширнѣе, чѣмъ у Сильвіи, она, по образованію, стояла выше ея, благодаря дружбѣ преданнаго ей всецѣло Вольдершера, котораго главная цѣль въ жизни заключалась въ томъ, чтобы содѣйствовать всѣмъ, что только возможно, ея величію.

— Надѣюсь, онъ будетъ здѣсь чрезъ недѣлю, говорила она Эндиміону. — Я получила отъ него письмо сегодня. Онъ въ Венеціи и такъ плѣнительно описываетъ мнѣ городъ, что я покоя имѣть не буду, пока не увижу его и не проѣдусь въ гондолѣ.

— Вамъ нетрудно это исполнить.

— И не такъ легко. Нечего думать помѣшать охотѣ моего властелина и повелителя; а когда пройдетъ время охоты, всегда есть что-нибудь другое — Ньюмаркетъ или Палата Лордовъ, или охота за грачами.

— Я долженъ сознаться, что въ Парижѣ есть что-то особенно пріятное, чего не встрѣтишь въ другомъ мѣстѣ, говорилъ Эндиміону Сидни Вильтонъ. — На меня это дѣй ствуетъ, какъ бутылка шампанскаго. Когда я вспомню, что мы дѣлали въ это время въ прошедшемъ году — эти ужасныя ноябрскія собранія кабинета — я содрагаюсь! Кстати графъ Ферролль сказалъ, что есть надежда увидѣть здѣсь леди Монтфортъ. Слышали вы что-нибудь?

Эндиміонъ зналъ все, но былъ настолько скроменъ, что не хотѣлъ выставлять на видъ своихъ исключительныхъ свѣдѣній. Онъ только выразилъ мнѣніе, что это можетъ быть справедливо, однако, зависитъ отъ лорда Монтфорта.

— О! Монтфортъ не пріѣдетъ. Онъ заупрямится въ послѣднюю минуту, когда передняя будетъ заставлена багажемъ. Одинъ видъ этихъ вещей перепугаетъ его и онъ улизнетъ въ Принсдаунъ читать Донъ-Кихота.

Сидни Вильтонъ оказался правъ. Леди Монтфортъ пріѣхала безъ мужа.

— Онъ бросилъ меня почти въ ту минуту, когда мы садились въ карету, и я совсѣмъ было отказалась отъ поѣздки, когда милая леди Рогемптонъ поспѣшила ко мнѣ на выручку. Она хотѣла видѣться съ своимъ братомъ — и вотъ мы здѣсь.

Прибытіе этихъ двухъ знатныхъ дамъ, придало еще большее оживленіе и такъ уже чрезвычайнымъ развлеченіямъ. Дворъ и министры, на перебой давали балы и парадные обѣды, которыми особенно изобильно угощали посланники и банкиры. Даже аристократическое предмѣстье смягчилось и залы, исполненныя высокой торжественности и таинственнаго блеска, открылись для тѣхъ, которые въ Лондонѣ оказали многимъ изъ ихъ среды любезное и роскошное гостепріимство. Однако, леди Монтфортъ съ трудомъ убѣдили удостоить своимъ присутствіемъ англійское посольство.

— Я обѣдала разъ съ этими людьми, возражала она Эндиміону: — но, признаться, кушанье становилось мнѣ поперекъ горла, когда я вспоминала милыхъ Гренвиллей.

Тѣмъ не менѣе не было недостатка въ дипломатическихъ банкетахъ для преемницы Луизы Савойской. Въ великолѣпномъ отелѣ графа Ферролля давались пиры, которымъ не было подобныхъ въ Парижѣ, и которые всѣ давались въ честь его дивной дамы. Иногда это были банкеты, иногда балы, иногда маленькіе обѣды, безупречные, изысканные, иногда большія собранія разнохарактерныя и забавныя. Ея желанія испрашивались каждое утро и, когда она была свободна, то отдавала приказанія его преданной прислугѣ. Его ложи въ оперѣ или во французскомъ театрѣ всегда были въ ея распоряженіи; его экипажъ къ ея услугамъ, и верхомъ она каталась вмѣстѣ съ нимъ, на самой чудной лошади во всемъ Парижѣ.,

Графъ Ферролль желалъ, чтобы обѣ дамы остановились у него.

— Лучше не дѣлать этого, говорила Майрѣ леди Монтфортъ. — Все-таки ничто не сравнится съ «коркою хлѣба и свободой», а потому намъ лучше поселиться въ Бристольской гостиницѣ.

Глава LXXIV.

— Поди поговори съ Адріаной, сказала брату леди Рогемптонъ. — Ты, кажется, совсѣмъ не говоришь съ нею.

Эндиміонъ немного смутился.

— У леди Монтфортъ здѣсь достаточно друзей, продолжала сестра. — Въ тебѣ нѣтъ надобности, а никогда не слѣдуетъ забывать тѣхъ, которые были нашими первыми и самыми добрыми друзьями.

Въ словахъ и во взглядѣ леди Рогемптонъ было что то дѣйствовавшее на него непріятно. Его смущало, даже волновало нѣчто похожее на упрекъ или неудовольствіе, высказываемые тѣми губами и выраженные тѣмъ лицомъ, въ которомъ иногда смотрѣла озабоченность, но всегда любовь, чтобы не сказать обожаніе. Онъ поддался было искушенію возражать, но успѣлъ овладѣть собой, скорѣе вслѣдствіе навыка въ жизни, чѣмъ по натурѣ и, ничего не сказавъ, немедленно подошелъ къ мисъ Невшатель, согласно приглашенію.

Около этого времени въ Парижъ пріѣхалъ и Вольдершеръ, исполненный великолѣпнѣйшихъ мечтаній, которыя называлъ планами. Онъ былъ въ восторгѣ отъ своей должности самой важной въ государствѣ и тѣмъ болѣе важной, что она не входила въ составъ кабинета. Если взяться за дѣло умѣючи, то она давала власть безъ отвѣтственности. Онъ объяснялъ леди Бомарисъ, что товарищъ министра иностранныхъ дѣлъ, котораго глава засѣдаетъ въ Палатѣ Лордовъ, настоящій «властелинъ положенія». Въ чемъ заключалось положеніе и надъ чѣмъ товарищъ министра долженъ былъ властвовать, онъ не удостоилъ объяснить Имогенѣ; но ея вѣра въ него была безусловна и потому она повторила лорду Бомарису и мистрисъ Родни съ видомъ таинственнаго удовольствія, что «Вольдершеръ властелинъ положенія». Мистрисъ Родни вообразила, что это настоящій а аристократическій титулъ товарища министра. Вольдершеръ хотѣлъ собрать коллекцію портретовъ товарищей министровъ Иностранныхъ Дѣлъ, главы которыхъ засѣдали въ Палатѣ Лордовъ. Это будетъ собраніе самыхъ замѣчательныхъ государственныхъ людей, когда-либо существовавшихъ въ Англіи. Относительно остального всего, Вольдершеръ, повидимому, держалъ себя, во время объѣзда Италіи, съ изысканною сдержанностью и остерегся просить аудіенціи у герцога Моденскаго, чтобы возобновить присягу на подданство.

Когда леди Монтфортъ успѣла сманить леди Рогемптонъ ѣхать съ нею въ Парижъ, поѣздка, имѣвшаяся въ виду, была очень коротка — «съ недѣлю, самое большое, десять дней». Самое большое уже давно прошло, однако, прелестная Беренгарія не выказывала наклонности ѣхать обратно въ Англію. Майру тревожила продолжительная разлука съ мужемъ и послѣ окончательнаго, однако, безплоднаго усилія убѣдить леди Монтфортъ ѣхать съ нею, она однажды сказала Эндиміону:

— Видно мнѣ надо тебя просить проводить меня. Къ тому же тебѣ слѣдуетъ побыть нѣкоторое время съ моимъ мужемъ до открытія Парламента.

Въ сущности Эндиміонъ былъ того же мнѣнія, хотя сознавалъ трудности при исполненіи подобнаго намѣренія. Случается, что государственный человѣкъ, въ рядахъ оппозиціи, имѣетъ того же секретаря, который пользовался его довѣріемъ, когда онъ входилъ въ составъ кабинета; но это бываетъ не всегда — даже не въ большинствѣ случаевъ. Теперь было такъ, что главный изъ секретарей лорда Рогемптона былъ избранъ имъ изъ числа постоянныхъ письмоводителей министерства Иностранныхъ Дѣлъ и потому, когда его начальникъ удалился отъ общественныхъ дѣлъ, секретарь занялъ свое прежнее мѣсто, чѣмъ, разумѣется, прервались по необходимости, какъ бываетъ въ подобномъ случаѣ, всѣ сношенія между нимъ и бывшимъ министромъ, кромѣ частнаго, и порой все еще короткаго знакомства.

Надо сказать, что давно уже одна изъ великихъ цѣлей леди Рогемптонъ состояла въ томъ, чтобы ея братъ занималъ довѣренное положеніе при ея мужѣ. Желаніе это сначала раздѣлялось леди Монтфортъ, даже горячо; но при неожиданномъ вступленіи Эндиміона въ Нижнюю Палату, оказалась существенная преграда, повидимому, положившая конецъ излюбленному плану. Однако, Майра приняла рѣшеніе не смотрѣть на существенныя преграды и твердо вознамѣрилась устроить, не отлагая вдаль желаемую короткость между мужемъ и братомъ. Эта цѣль была одною изъ главныхъ причинъ, побудившихъ ее сопровождать леди Монтфортъ. Она хотѣла видѣть Эндиміона, видѣть, что онъ дѣлаетъ и подготовить его къ будущему, которое имѣла на умѣ.

Взглядъ леди Монтфортъ на эти вопросы совершенно разнился со взглядомъ леди Рогемптонъ. Леди Монтфортъ сидѣла въ амазонкѣ, откинувшись на спинку кресла, съ хлыстомъ въ. одной рукѣ и «Шаривари» въ другой.

— Вы не поѣдете сегодня кататься, Эндиміонъ? спросила она.

— Не думаю. Я хотѣлъ поговорить съ вами о моихъ планахъ, леди Монтфортъ.

— Вашихъ планахъ! Съ какой стати вамъ имѣть планы?

— Видите ли, леди Рогемптонъ скоро возвратится въ Англію и предлагаетъ мнѣ ѣхать съ нею.

— Зачѣмъ?

Тутъ Эндиміонъ изложилъ, какъ для него желательно пробыть съ лордомъ Рогемптономъ нѣсколько времени до открытія Парламента, помогать ему работать съ нимъ, дѣйствовать за него, словомъ объяснилъ все, что онъ долженъ дѣлать при настоящемъ положеніи.

Леда Монтфортъ не сказала ничего. Характера живого, она имѣла привычку перебивать рѣчь, особенно, если она касалась того, что ей непріятно. Ея мужъ говаривалъ:

«Беренгарія плѣнительная собесѣдница, только бы она слушала немного болѣе, тогда она имѣла бы несравненно болѣе матеріала для разговора».

Въ настоящемъ случаѣ, однако, Эндиміонъ не могъ пожаловаться, что она не дала ему подробно изложить свои взгляды и желанія. Она все молчала, порой мѣнялась въ лицѣ, кусала свои прелестныя губы и слегка, но постоянно хлопала хлыстомъ по своей красивой амазонкѣ. Когда онъ кончилъ, она спросила, все ли онъ высказалъ и на его утвердительный отвѣтъ вскричала:

— Я нахожу все это нелѣпымъ. Что можетъ дѣлать лордъ Рогемптонъ до открытія . Парламента? Ему нѣтъ надобности писать рѣчь королевы. Единственная полезная сторона оппозиціи, это возможность пользоваться развлеченіями. Самое лучшее, что можетъ дѣлать лордъ Рогемптонъ и всѣ его друзья, это путешествовать годъ, другой. Спросите графа Ферролля, что онъ думаетъ о положеніи вещей. Онъ скажетъ вамъ, что нѣтъ ничего безнадежнѣе. Налоги и тарифы — вотъ будущность Англіи и, насколько я могу судить, это, пожалуй, продлится безконечно. Правительство здѣсь желаетъ только того, что называетъ миромъ. А подъ миромъ, разумѣется, ажіотажъ, акціи съ преміями и дутыя компаніи. Все испорчено до тла, какъ и должно быть, когда правленіе въ рукахъ одного средняго класса и то еще ограниченнаго; но длиться это можетъ безнадежно долго и между тѣмъ: «Vive la bagatelle!»^[21]

— Эти взгляды не похожи на тѣ, которыми мы, насколько я васъ понялъ, должны были руководиться, составляя оппозицію, возразилъ въ изумленіи Эндиміонъ.

— Нѣтъ оппозиціи, сказала леди Монтфортъ, отчасти рѣзко. — Для настоящей оппозиціи должна быть настоящая политика. Если бы вашъ другъ, лордъ Рогемптонъ, когда рѣшалъ восточныя дѣла, захватилъ Египетъ, мы были бы гдѣ-нибудь. Теперь мы только партія, которая желала дать народу не дешевый хлѣбъ, но хлѣбъ подешевле. Фи!

— Не думаю, право, чтобы занятіе Египта, при настоящемъ положеніи финансовъ…

— Не говорите мнѣ о «настоящемъ положеніи финансовъ».

Вы хуже Сидни Вильтона. Графъ Ферролль говоритъ, что министерство, павшее отъ своихъ финансовъ, должно быть глупо въ высшей степени. И это въ Англіи — богатѣйшей странѣ во всемъ мірѣ!

— Однако, я полагаю, что финансы имѣли свое вліяніе на французскую революцію, спокойно замѣтилъ Эндиміонъ.

— Французская революція! Вы могли бы точно также привести паденіе Римской имперіи. Французская революція основывалась на безсмыслицѣ — на правахъ человѣка, тогда какъ разумные люди, во всѣхъ странахъ, теперь пришли къ убѣжденію, что человѣкъ не имѣетъ никакихъ правъ.

— Но вернемтесь, любезнѣйшая леди Монтфортъ, къ вопросу о моемъ возвращеніи, сказалъ Эндиміонъ почти съ мольбою. — Для этого я, собственно, и рѣшился безпокоить васъ.

— Вѣдь вы рѣшились возвратиться, отвѣтила она. — Какая польза совѣтоваться со мною съ заранѣе принятымъ рѣшеніемъ? Я полагаю, вы считаете это вѣжливостью.

— Мнѣ было бы очень грустно, если бы пришлось поступать, не посовѣтовавшись съ вами, сказалъ Эндиміонъ.

— Хуже совѣтницы нѣтъ на свѣтѣ, съ нетерпѣніемъ возразила леди Монтфортъ. — Если вамъ нуженъ совѣтъ, отправляйтесь къ вашей сестрѣ. Рѣдко дѣлаютъ крупныя ошибки тѣ люди, которыми руководятъ сестры. Они вообще очень осторожны, но я должна сознаться, что нахожу осторожныхъ мужчинъ отвратительными.

Эндиміонъ поблѣднѣлъ, его губы задрожали. Какія слова могли сорваться съ этихъ губъ, теперь сказать нельзя, потому что въ ту самую минуту отворилась дверь и слуга доложилъ, что лошадь ея сіятельства у подъѣзда. Леди Монтфортъ мгновенно вскочила съ своего мѣста и вышла со словами:

— Я полагаю, что мы увидимся предъ вашимъ отъѣздомъ.

Глава LXXV.

Въ это время леди Рогемптонъ ѣздила проститься съ своею прежнею ученицею. Онѣ были однѣ и Адріана плакала, обвивъ руками ея шею.

— Мы были такъ счастливы, шептала она.

— И счастливы теперь и будемъ счастливы, сказала Майра.

— Я чувствую, что никогда не буду счастлива опять, со вздохомъ возразила Адріана.

— Вы заслуживаете быть счастливѣйшею смертною и будете ею.

— Никогда, никогда!

Леди Рогемптонъ не могла сказать болѣе; она прижала къ груди своего друга и, молча, вышла изъ комнаты.

Когда она подъѣзжала къ гостиницѣ, братъ ея выходилъ оттуда. Его лицо изобличало разстройство; онъ не встрѣтилъ ее съ тою ясною улыбкою, которая была ему свойственна, когда они сходились.

— Я простилась со всѣми, сказала она: — а ты, что сдѣлалъ?

Она пригласила его вернуться съ нею въ. гостиницу.

— Я готовъ ѣхать хоть сейчасъ, отвѣтилъ онъ почти сердито: — и только думалъ, какъ бы мнѣ избавиться сегодня отъ ужаснаго обѣда у графа Ферролля.

— Ну, это нетрудно, возразила Майра: — напиши сейчасъ записку. Я полагаю, ты достаточно насмотрѣлся на графа Ферролля и его пріятелей.

Эндиміонъ присѣлъ къ столу и заявилъ о своемъ намѣреніи не присутствовать на обѣдѣ графа, такъ какъ нельзя было назвать это извиненіемъ. Когда онъ дописалъ, Майра сказала:

— А знаешь ли, у насъ чуть было не оказалось спутницы на завтра?

Онъ поднялъ глаза и вспыхнулъ, вообразивъ, что сестра намекаетъ на какой-нибудь прежній планъ леди Монтфортъ.

— Въ самомъ дѣлѣ! сказалъ онъ. — Кто же?

— Адріана.

— Адріана! повторилъ онъ съ нѣкоторымъ облегченіемъ. — Развѣ она оставила бы родителей?

— Ей пришла фантазія и, признаюсь, нѣтъ спутницы, которую я предпочла бы ей. Это единственная личность, о которой я, по совѣсти, могу сказать, что съ каждымъ разомъ, какъ вижу ее, я привязываюсь къ ней болѣе.

— Ей, повидимому, нравился Парижъ, замѣтилъ Эндиміонъ, немного смущенный.

— Первое время своего пребыванія, сказала леди Рогемптонъ: — она была въ восторгѣ отъ него. Но мой пріѣздъ и пріѣздъ леди Монтфортъ, я боюсь, разстроилъ ихъ небольшія собранія. Ты много бывалъ у Невшателей до нашего пріѣзда?

— Это такіе добрые люди, отвѣтилъ Эндиміонъ: — такіе снисходительные и разумные, такіе вѣрные друзья. И мистеръ Невшатель умнѣйшій человѣкъ, вѣроятно, когда-либо существовавшій. Я люблю говорить съ нимъ или вѣрнѣе слушать, когда онъ говоритъ.

— О, Эндиміонъ! вскричала леди Рогемптонъ: — если бы ты женился на Адріанѣ, я была бы вполнѣ счастлива.

— Адріана никогда не выйдетъ замужъ, возразилъ Эндиміонъ: — она боится, чтобы на ней не женились изъ-за ея денегъ. Я знаю двадцать человѣкъ, которые посватались бы за нее, имѣй они малѣйшую надежду не быть отвергнутыми. И лучшій изъ нихъ, Юсфордъ, сдѣлалъ предложеніе — это вѣрно. Гдѣ же она найдетъ приличнѣе партію? — высокое званіе, богатое помѣстье и человѣкъ, о которомъ всѣ отзываются хорошо.

— Адріана никогда не выйдетъ безъ любви, въ этомъ ты правъ, Эндиміонъ. Она должна любить и должна быть любима. Это же не очень безразсудное требованіе отъ такой молодой, хорошенькой, образованной и умной дѣвушки.

— Она безспорно имѣетъ всѣ эти качества, отвѣтилъ мрачно Эндиміонъ.

— И любитъ тебя, сказала леди Рогемптонъ.

Эндиміонъ какъ будто испугался, взглянулъ на сестру, затѣмъ быстро отвелъ безпокойный взоръ, потупился и сказалъ почти шопотомъ, однако, насмѣшливо:

— Желалъ бы я видѣть лицо мистера Невшателя, если бы я попросилъ разрѣшенія жениться на его дочери. Онъ не спустилъ бы меня съ лѣстницы, я полагаю; это не въ модѣ теперь; но онъ навѣрно уже никогда не пригласилъ бы меня на обѣдъ, а это было бы для меня жертвою.

— Ты шутишь, Эндиміонъ; я не шучу.

— Есть вопросы, о которыхъ только въ шутку говорить и можно. Моя женитьба на мисъ Невшатель въ этомъ числѣ.

— Она сдѣлала бы тебя однимъ изъ могущественнѣйшихъ людей въ Англіи, возразила сестра.

— Другія невозможныя событія имѣли бы такія же послѣдствія.

— Это вовсе не невозможно; это очень возможно, сказала Майра: — повѣрь мнѣ. Счастіе дочери драгоцѣннѣе для Невшателей, чѣмъ даже ихъ состояніе.

— Я не вижу, зачѣмъ мнѣ, въ мои годы, такъ спѣшить жениться, возразилъ Эндиміонъ.

— Ты не можешь жениться достаточно рано, если женитьбою достигаешь великой цѣли жизни. На раннія женитьбы смотрятъ, какъ на зло, потому что онѣ въ большей части случаевъ безразсудны; но если человѣкъ можетъ жениться, пока молодъ, и въ то же время осуществить этимъ дѣйствіемъ всѣ результаты, которыхъ онъ могъ бы добиться при успѣхѣ, съ теченіемъ времени, ему нечего колебаться.

— А я очень колеблюсь, сказалъ Эндиміонъ. — Я сильно колебался бы даже въ томъ предположеніи, что обстоятельства такъ благопріятны, какъ ты утверждаешь, по моему мнѣнію, ошибочно.

— Но ты не долженъ колебаться, Эндиміонъ. Мы никогда не должны забывать великой цѣли, для которой живемъ оба, для которой, я полагаю, мы рождены близнецами — возстановить нашъ родъ, извлечь его изъ бѣдности, униженія, несчастія и позора, и возвести въ тотъ санъ, поставить въ то положеніе, къ которому мы стремимся и которое, полагаю, заслуживаемъ. Колебалась ли я, когда мнѣ было сдѣлано самое неожиданное предложеніе на свѣтѣ? Правда, я вышла за превосходнаго и великаго человѣка, во я не знала этого, отдавая ему свою руку. Я вышла за него для тебя, я вышла за него для себя, для рода Феррарсовъ, который я хотѣла спасти и возвысить изъ глубины его бѣдствій. Я вышла за него, чтобы доставить намъ обоимъ тотъ случай выказать наши качества, который былъ утраченъ, и который, я полагала, при умѣніи воспользоваться имъ, сдѣлаетъ насъ могущественными и великими.

Эндиміонъ всталъ и поцѣловалъ сестру.

— Пока ты жива, сказалъ онъ: — мы никогда не будемъ унижены.

— Положимъ, но я ничто; я не мужчина, не Феррарсъ. Самое лучшее во мнѣ то, что я могу быть временною помощью для тебя. Ты долженъ совершить дѣло. Мнѣ наскучило слышать, что о тебѣ говорятъ, какъ о братѣ леди Рогемптонъ или шуринѣ лорда Рогемптона. Я не успокоюсь, пока ты не будешь стоять выше насъ; а есть только одинъ способъ достигнуть этого немедленно — именно этою женитьбою… и на комъ? на ангелѣ!

— Ты озадачила меня, Майра. Мои мысли никогда не останавливались на этомъ предметѣ. Я не могу даже вообразить себя теперь женатымъ человѣкомъ.

— Я знаю, что ты думаешь. У тебя есть привязанности, которыя я одобряла. Женская дружба неоцѣненна для молодого человѣка и ты былъ очень счастливъ въ этомъ отношеніи. Это было большою помощью для тебя, но, берегись, чтобы не сдѣлалось преградой. Нѣсколько лѣтъ подобныхъ чувствъ въ жизни женщины только красивая страница. Когда она повернетъ ее, далѣе слѣдуетъ еще много другихъ главъ, хотя, быть можетъ, не такихъ блистательныхъ или украшенныхъ. Тогда какъ эти немногіе годы въ жизни мужчины, могутъ быть и, относительно тебя, несомнѣнно и есть, самая суть его судьбы. Послѣдніе пять-шесть лѣтъ со времени нашей независимости твои виды въ жизни расширялись мало-по-малу, однако, постоянно. Все подготовляло къ положенію, которое ты пріобрѣлъ. Это положеніе можетъ повести къ чему-нибудь — относительно тебя я все уповаю, что поведетъ ко всему — но колебаній не должно быть. Послѣ перехода Альпъ не попадай въ Капую. Я говорю съ тобою, какъ не говорила давно, потому что надобности не было. Но этотъ случай упускать нельзя. Мнѣ точно свыше внушено это, какъ въ то время, когда мы разставались въ наше горестное время, въ Гёрстли, я говорила тебѣ, бѣдному и неизвѣстному, весь свѣтъ предъ тобою, покори его.

Поздно вечеромъ, въ тотъ день, послѣдній ихъ пребыванія въ Парижѣ, въ который и происходилъ этотъ разговоръ, Эндиміонъ получилъ записку, написанную хорошо ему извѣстнымъ почеркомъ слѣдующаго содержанія:

"Если вамъ можетъ доставить удовольствіе узнать, что вы сдѣлали меня очень несчастною тѣмъ, что не обѣдали здѣсь сегодня, то будьте довольны. Я очень несчастна. Знаю, что я была нелюбезна сегодня утромъ, груба даже, по такъ какъ мое раздраженіе происходило отъ того, что вы уѣзжаете отъ меня, то мое обращеніе могло раздосадовать васъ, но нисколько не обидѣть. Завтра я увижусь съ вами, какъ рано вы не выѣхали бы, такъ какъ не могу дозволить вашей милой, сестрѣ уѣхать изъ Парижа, не поцѣловавъ ее.

"Вашъ вѣрный другъ
"Беренгарія".

Глава LXXVI.

Въ прежнее время было принято думать и говорить, что Палата Общинъ въ высшей степени «странное мѣсто», котораго никто не пойметъ, пока самъ не сдѣлается членомъ. Пожалуй, можно усомниться, имѣетъ ли еще это собраніе такое таинственное свойство. «Нашъ Собственный Репортеръ» проникъ во всѣ его предѣлы. Не довольствуясь отчетомъ о рѣчахъ его членовъ, онъ не успокоивается, пока не опишетъ ихъ наружности, одежды и отличительнаго характера ихъ пріемовъ. Онъ сообщаетъ, какъ они обѣдаютъ, называетъ даже ихъ любимыя вина, блюда и слѣдуетъ за ними въ самые сокровенные тайники курительной комнаты. Однако, тѣмъ не менѣе, есть такой оттѣнокъ чувствъ и мнѣній, и особенностей этого собранія, котораго нельзя уловить при быстромъ обзорѣ и неизбѣжно поверхностныхъ замѣчаніяхъ; но усвоить можно только посредствомъ долгаго и терпѣливаго наблюденія, и въ силу той быстрой отзывчивости на человѣческія чувства, во всѣхъ классахъ, въ которой заключается обладаніе неоцѣненнымъ свойствомъ, именуемымъ тактомъ.

Когда Эндиміонъ Феррарсъ занялъ въ первый разъ свое мѣсто въ Палатѣ Общинъ, она еще вполнѣ сохраняла свой характеръ загадочнаго преданія. Полагали, что онъ изгладится въ значительной степени послѣ билля о Реформѣ 1832 года, когда внезапно ввели въ священные предѣлы, лицъ, воспитаніе, обращеніе и образъ мыслей которыхъ разнились отъ того, что было усвоено прежними обитателями, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ и нѣкоторыхъ отношеніяхъ шли прямо въ разрѣзъ. Однако, вышло не такъ. Спустя немного времени, было замѣчено, что старый матеріалъ, хотя сначала сильно сбавленный въ количествѣ, заразилъ новую массу; что тонъ прежней Палаты былъ усвоенъ, какъ цѣль подражанія, и что къ концу пятаго года, около того времени, когда возвратился Эндиміонъ, спокойный, утонченный, даже классическій характеръ ея снова водворился въ значительной мѣрѣ.

Что касается его, то онъ вступилъ въ Палату не безъ страха, который, по времени, отъ навыка, сталъ проходить, однако, совсѣмъ не исчезъ никогда. Объ этомъ мѣстѣ дѣйствія онъ мальчикомъ долго мечталъ. Оно было связано со всѣми преданіями о геніальности, краснорѣчіи и власти, которыя плѣняютъ и вдохновляютъ юношей. Его практическое знакомство съ формами и обычаями Палаты, вслѣдствіе постояннаго присутствія на преніяхъ, какъ секретаря кабинетнаго министра, оказывалось для него большимъ преимуществомъ и отвращало опасное волненіе, сопряженное съ вступленіемъ въ новую жизнь, особенно жизнь, исполненную такихъ глубокихъ и потрясающихъ интересовъ и въ такихъ обширныхъ размѣрахъ. Этому содѣйствовало и то, что онъ зналъ, по-крайней-мѣрѣ съ вида, большую часть изъ старыхъ членовъ и лично, иногда коротко былъ знакомъ съ тѣми, которые принадлежали къ его партіи. И такъ, въ его положеніи было много такого, что смягчало чувство неловкости новичка, всегда наводящаго смущеніе. Онъ сѣлъ на вторую скамью, на сторонѣ оппозиціи, почти за самымъ мѣстомъ лорда Рогемптона. Бертай Трименъ, котораго Эндиміонъ встрѣтилъ въ передней, когда спѣшилъ пойти пообѣдать, высказалъ ему по этому поводу свое полнѣйшее неодобреніе. Онъ привѣтствовалъ Эндиміона съ ласковою снисходительностью.

— Вы сдѣлали сегодня вашу первую ошибку, любезный Феррарсъ. Вамъ слѣдовало сѣсть за проходомъ, возлѣ меня, на Горѣ. Вы, подобно мнѣ, человѣкъ будущаго.

— Я членъ оппозиціи. Не думаю, чтобы могло имѣть значеніе, гдѣ я сижу.

— Напротивъ, это значитъ все. Послѣ этой великой реакціи торіевъ, ничего сдѣлать нельзя рѣчами и, по всему вѣроятію, очень немного можно сдѣлать и оппозиціею. И такъ, все зависитъ оттого, гдѣ вы сидите. Если ваше мѣсто на Горѣ, воображеніе публики привлечено вами и, когда она будетъ недовольна, что непремѣнно случится по времени, общественный гнѣвъ, называемый мнѣніемъ, обратится къ вамъ, какъ къ представителю его. Мой совѣтъ пріятелямъ теперь, сидѣть вмѣстѣ и ничего не говорить, но, посредствомъ печати заявлять самые крайніе взгляды. Мы сидимъ на задней скамьѣ за проходомъ и называемъ себя Горой.

Не смотря на прорицательныя откровенія Бертай Тримена, Эндиміонъ былъ очень радъ, когда увидѣлъ, что его старый пріятель Тренчардъ, сидитъ въ его сосѣдствѣ. Онъ высоко цѣнилъ сужденіе и познанія Тренчарда и любилъ этого человѣка. Вскорѣ они такъ устроились, чтобы сидѣть рядомъ. Джобъ Торнберри сѣлъ за проходомъ, на сторонѣ оппозиціи и внизу. Бертай Трименъ подослалъ къ нему брата своего, Тримена Бертая, чтобы заручиться этою новою звѣздою, которую хотѣлъ бы направить на Гору; но Джобъ Торнберри, пожелавъ узнать, стоитъ ли Гора за «совершенное и немедленное отмѣненіе хлѣбнаго закона», и не получивъ достаточно яснаго отвѣта, отказался. Бертай Трименъ, какъ землевладѣлецъ и предводитель Горы, на столько былъ преданъ правиламъ труда, что не могъ одобрять подобнаго безумія среднихъ классовъ.

— Пилю придется имѣть съ нимъ дѣло, сказалъ Джобъ. — Вотъ увидите.

— Пиль теперь въ положеніи Неккера, отвѣтилъ Бертай Трименъ: — и его постигнетъ такая же неудача. Тогда, наконецъ, у васъ будетъ народное правительство.

— А права труда? спросилъ Джобъ. — Я желаю одного, благополучно. перебраться въ Соединенные Штаты до того дня, когда это настанетъ.

— Опасности не будетъ, возразилъ Бертай Трименъ. — Между англійскою Горою и французскою то различіе, что у англійской Горы правительство готово. Мой братъ говорилъ съ вами потому, что я желалъ, когда пробьетъ часъ, видѣть васъ въ числѣ ея членовъ.

— Любезный Эндиміонъ, сказалъ Вольдершеръ: — пообѣдаемъ вмѣстѣ, прежде чѣмъ встрѣтимся въ смертельномъ боѣ, который, полагаю, настанетъ скоро. Право, я нахожу вашего Вертая Тримена самымъ безсмысленнымъ существомъ изъ всѣхъ обитателей дома сумасшедшихъ.

— Но у него цѣль есть, возразилъ Эндиміонъ: — а говорятъ, человѣкъ, который задается цѣлью, обыкновенно достигаетъ ея.

— Что мнѣ нравится въ немъ, сказалъ Вольдершеръ: — это его возобновленіе пифагоровой системы. Предводительствовать партіею, посредствомъ молчанія, это богатая мысль.

Одинъ изъ наиболѣе интересныхъ членовъ Нижней Палаты былъ сер-Френсисъ Скропъ. Это былъ дѣдушка Палаты, хотя этому трудно вѣрилось при взглядѣ на него. Это былъ красивый мужчина, высокаго роста и сохранившій изящество фигуры, съ благозвучнымъ голосомъ и выраженіемъ теперь кроткимъ, хотя очень свѣтлымъ и нѣкогда надменнымъ. Онъ все одѣвался такъ же, какъ полвѣка назадъ, пріѣхалъ въ Вестминстеръ. изъ родового имѣнія въ Дербиширѣ, чтобы поддерживать своего добраго друга, Чарльза Фокса. На немъ были сапоги съ отворотами и голубой кафтанъ съ жилетомъ изъ буйволовой кожи. Онъ былъ въ большой дружбѣ съ лордомъ Рогемптономъ, имѣлъ обширное помѣстье въ одномъ графствѣ съ нимъ и отказался отъ титула графа. Зная Эндиміона, онъ подсѣлъ къ нему, однажды, въ Палатѣ, и спросилъ добродушно, какъ ему нравится его новая жизнь.

— Она вовсе не походитъ на то, чѣмъ была въ моей молодости. До Пасхи у насъ рѣдко встрѣчались споры, раздѣленіе же на партіи никогда; и то сказать, мало кто бывалъ въ Палатѣ. Но много говорилось о всѣхъ вопросахъ до обѣда. Тогда мы пользовались привилегіею говорить сколько угодно о представленіи петиціи и мы почти не говорили о другомъ. Послѣ Пасхи всегда происходило, по-крайней-мѣрѣ, одно большое сраженіе партій. Объ этомъ важномъ событіи разсуждали за много недѣль, и тогда изрѣдка бывали пренія до поздней ночи. Мы были джентльмены, привыкли сидѣть до позднихъ часовъ и бодрствовали бы гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, если бы не находились въ Нижней Палатѣ. Послѣ этого сраженія партій, Палата на всю остальную часть сезона превращалась Въ клубъ.!

— Не много дѣлалось тогда, замѣтилъ Эндиміонъ.

— Не много и, дѣла было. Нижняя Палата очень походила на то, чѣмъ теперь Палата Лордовъ. Шли домой обѣдать и возвращались только изрѣдка для важной подачи голосовъ.

— Но вы же всегда опредѣляли бюджетъ, сказалъ Эндиміонъ.

— Разумѣется, и онъ всегда проходилъ безъ затрудненій. Юмъ первый напалъ на бюджетъ. Какъ вы располагаете собою сегодня? Хотите ѣсть баранину со мною? Вы должны явиться въ сапогахъ; теперь время обѣденное, и вамъ, вѣроятно, надо вернуться сюда. Двадцать лѣтъ назадъ, никто не подумалъ бы прійти въ Нижнюю Палату иначе, какъ во фракѣ. Даже при Каннингѣ, я помню, всегда пріѣзжали въ шелковыхъ чулкахъ и короткихъ штанахъ. Все измѣняется, и обычай приводить цитаты изъ Виргилія, какъ сейчасъ сдѣлалъ этотъ молодой человѣкъ, скоро долженъ исчезнуть. — Въ послѣднемъ Парламентѣ мы часто слышали латинскія цитаты, но ни разу отъ новаго члена. Я слышалъ здѣсь греческія цитаты, но это было очень давно и крупною ошибкою. Палата совсѣмъ всполошилась. Чарльзъ Фоксъ говаривалъ о цитатахъ: «Греческихъ не надо, латинскихъ сколько угодно; а французскихъ никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ; не надо также изъ англійскихъ поэтовъ, развѣ въ такомъ случаѣ, если авторъ жилъ сто лѣтъ назадъ». Эти и нѣкоторыя другія хорошія правила были неписанными инструкціями Нижней Палаты.

Глава LXXVII.

Пока распускались парламенты и составлялись министерства, обманутые въ ожиданіи искали утѣшенія и торжествующіе наслаждались своимъ успѣхомъ, графъ Монтфортъ, чуть-чуть не попавшій въ великіе философы, читалъ «Вверхъ дномъ», которое до крайности забавляло его. Слогъ былъ такой картинный и легкій, тонъ такъ смѣшно циниченъ! И если знаніе общества на его страницахъ уступало знанію человѣческой натуры вообще, то этотъ недостатокъ былъ видѣнъ сравнительно ограниченному кругу его читателей.,

Лордъ Монтфортъ напомнилъ Эндиміону его обѣщаніе познакомить его съ замѣчательнымъ писателемъ, вслѣдствіе чего Феррарсъ, послѣ надлежащихъ розысковъ его мѣста жительства, заѣхалъ въ Джерминскую улицу, подалъ свою карточку и велѣлъ спросить, приметъ ли его мистеръ Сент-Барбъ. Очевидно, это оказывалось чѣмъ-то необычнымъ и прошло нѣсколько времени, прежде чѣмъ служанка явилась опять и сдѣлала Эндиміону знакъ слѣдовать за нею наверхъ.

Въ гостиной на улицу, въ первомъ этажѣ, драпированный въ яркаго цвѣта халатъ, стоялъ спиною къ огню камина и къ зеркалу, въ раму котораго были воткнуты безчисленные пригласительные билеты, прежній сослуживецъ Эндиміона, встрѣтившій своего гостя съ видомъ отчасти надменнымъ, отчасти сдержаннымъ.

— Я очень радъ, что опять вижусь съ вами, сказалъ Эндиміонъ.

Ни слова въ отвѣтъ, только церемонный поклонъ.

— И могу поздравить васъ, прибавилъ Эндиміонъ послѣ минутной остановки. — Я только и слышу, что о вашей книгѣ; кажется, она имѣла такой уснѣхъ, какого давно не встрѣчало какое либо изданіе.

— Своимъ успѣхомъ она обязана не вашимъ друзьямъ, сказалъ Сент-Барбъ колко.

— Моимъ друзьямъ! повторилъ Эндиміонъ. — Что жъ они могли сдѣлать такого, что повредило бы ей?

— Некчему имъ было распускать Парламентъ, отвѣтилъ Сент-Барбъ съ раздраженіемъ. — Меня это чуть не сгубило; и всякаго другого сгубило бы неминуемо. Я продавалъ по сорока тысячъ въ мѣсяцъ; болѣе того, я полагаю, когда-либо достигалъ Гёши;' а тутъ они распустили Парламентъ. Мгновенно продажа упала на половину — и теперь вы ожидаете, что я стану поддерживать вашу партію!

— Конечно, это очень жаль, но распущеніе Парламента едва ли могло нанести вамъ существенный вредъ и вы не могли же ожидать, чтобы подобное событіе было отсрочено для выгодъ даже такого даровитаго человѣка, какъ вы.

— Пожалуй и такъ, согласился Сент-Барбъ, немного смягченный: — но могли же они выказать чѣмъ-нибудь, что жалѣютъ объ этомъ.

— Чѣмъ-нибудь?! сказалъ Эндиміонъ. — Чѣмъ же?

— Первый министръ могъ бы навѣстить меня или, по-крайней-мѣрѣ, написать ко мнѣ. Мнѣ вовсе не нужно ихъ почестей; я получаю каждый день кучи писемъ, гдѣ говорится, что мнѣ слѣдуетъ какое-нибудь высокое отличіе. Я думаю, нація ожидаетъ, что меня сдѣлаютъ баронетомъ. Кстати, я слышалъ намедни, что вы вступили въ Парламентъ. Я ничего объ этихъ вещахъ не знаю; онѣ не интересуютъ меня. Вѣрно это?

— Да, я былъ настолько счастливъ и другіе изъ вашихъ старыхъ пріятелей, напримѣръ, Тренчардъ.

— Что вы говорите? Тренчардъ членъ Парламента! вскричалъ Сент-Барбъ, отбросивъ напускную сдержанность. — Ну, это изъ рукъ вонъ противно! Тренчардъ въ Парламентѣ, а я долженъ считать за большую милость, если человѣкъ подаритъ мнѣ франкированный конвертъ. Прекрасно. Представительныя собранія отжили свои вѣкъ. Это все-таки…

— Я пріѣхалъ къ вамъ съ частнымъ порученіемъ, сказалъ Эндиміонъ примиряющимъ тономъ. — У васъ есть большой поклонникъ, очень желающій съ вами познакомиться. Разсчитывая на нашу прежнюю короткость, которою я, разумѣется, горжусь, мы даже надѣялись, что вы отбросите всякую церемонію и пріѣдете обѣдать.

— Это совершенно невозможно! воскликнулъ Сент-Барбъ и, обернувшись къ зеркалу, указалъ на легіонъ пригласительныхъ билетовъ. — Какъ видите, весь свѣтъ у моихъ ногъ. Я помню, что Сеймуръ Гиксъ однажды привелъ меня къ себѣ показать пригласительный билетъ отъ графини. Что сказалъ бы онъ объ этомъ?

— Не каждый же день, однако, вы приглашены къ обѣду, замѣтилъ Эндиміонъ: — и къ тому еще, вы положительно вольны назначить день какой пожелаете.

— Ну, приглашеній на обѣдъ немного въ этомъ числѣ, надо сознаться, сказалъ Септ-Барбъ. — Все болѣе «Маленькіе и ранніе вечера». Какъ я ненавижу ихъ! Вводятъ васъ въ гостиную, гдѣ нѣсколько избранныхъ, которыхъ пригласили къ обѣду, жуютъ жвачку, словно стадо коровъ, и ждутъ, чтобы вы кувыркались предъ ними для содѣйствія ихъ пищеваренію. Тьфу! Нѣтъ, серъ, обѣдаемъ мы теперь только въ ресторанѣ, и подумаемъ, доложу вамъ, прежде чѣмъ примемъ приглашеніе даже къ обѣду. Кто вашъ пріятель?

— Лордъ Монтфортъ.

— Что вы говорите? И онъ мой поклонникъ?

— Самый восторженный.

— Я буду обѣдать у лорда Монтфорта. Никто не оцѣниваетъ такъ вполнѣ и не ставитъ такъ высоко стараго дворянства Англіи, какъ я. Это настоящая аристократія. Это неподдѣльная родословная и фабрикованные титулы материка. Европы. Лордъ Монтфортъ, кажется, графъ. Великолѣпный титулъ, англійскій графъ. Иностранный графъ, это ничто. И лордъ Монтфортъ мой восторженный поклонникъ! Аристократія въ Англіи, особенно старая аристократія, въ высшей степени образована. Сочувствіе изъ среды этого класса должно цѣнить. Другіе мнѣ нипочемъ — я всегда презиралъ пошлую толпу. «Она лѣзла ко мнѣ, не я къ ней. Я всегда говорилъправду въ глаза, что всѣ они пустые хвастуны, и имъ это какъ-будто нравилось. А въ какой день?

— Почему не сегодня, если вы свободны? Я заѣду за вами въ восемь часовъ и отвезу въ моемъ экипажѣ къ Монтфорту.

— У васъ свой экипажъ? Какъ у члена Парламента, разумѣется, хотя я знаю много членовъ Парламента, у которыхъ экипажа нѣтъ. Но въ вашемъ семействѣ, я помню, былъ бракъвъ высшемъ кругу. Я не завидую вамъ. Вы всегда были добрый товарищъ. Я не видывалъ человѣка менѣе завистливаго, чѣмъ вы, Феррарсъ, а зависть гнусный порокъ. Есть люди, я знаю, которые, услышавъ, что я обѣдалъ у лорда Монтфорта, непремѣнно сочинятъ обо мнѣ всякого рода исторіи и напечатаютъ въ такъ называемыхъ журналахъ общества.

— И такъ сегодня, сказалъ Эндиміонъ, вставая.

— Сегодня, и сказать правду, я спрашивалъ себя утромъ, гдѣ бы мнѣ обѣдать. Чего мнѣ недостаетъ здѣсь, это парижскихъ кофейныхъ. Тамъ вы можете обѣдать каждый день согласно вашимъ средствамъ и расположенію духа. Можете вы пообѣдать на два франка въ тихой, неизвѣстной улицѣ, и пообѣ дать очень хорошо; или за два наполеона въ блестящемъ помѣщеніи съ окнами на модный бульваръ. Лондону недостаетъ этого удобства.

— Вамъ надо быть членомъ клуба.

— Такъ говорилъ мнѣ одинъ пріятель — изъ вашихъ важныхъ лицъ. Онъ сказалъ, что я долженъ быть членомъ Атенея, что онъ предложитъ меня и комитетъ, разумѣется, выберетъ. Меня отвергли и приняли епископа. А люди еще удивляются, что Церковь въ опасности.

Глава LXXVIII.

Состояніе Англіи при открытіи Парламента въ 1842 не было удовлетворительно. Упадокъ торговли сказывался подавляющимъ гнетомъ на мануфактурныхъ округахъ все болѣе и болѣе въ теченіе цѣлаго года. Въ меморіи къ королевѣ изъ Стокпорта значилось, что болѣе половины хозяевъ прядиленъ разорены и не менѣе трехъ тысячъ жилищъ опустѣли. Одна пятая населенія Лидса существовала только налогомъ въ пользу бѣдныхъ. Въ Шеффильдѣ положеніе вещей было не лучше — доменныя печи въ Вольвергемптонѣ погасли. Почти ежедневно происходили митинги въ Ливерпулѣ, Манчестерѣ и Лидсѣ обсуждать громадное и все разростающееся бѣдствіе страны и способы побудить министровъ принять мѣры для отвращенія его; по такъ какъ подобныя мѣры были невозможны, вскорѣ насилія смѣнили горячія воззванія къ опасеніямъ или гуманности правительства. Толпы народа скопились въ Стелибриджѣ, Аштонѣ и Ольдгемѣ, и направились къ Манчестеру.

Мятежъ продолжался съ недѣлю, по посланный въ Манчестеръ сильный отрядъ войска возстановилъ порядокъ.

И въ Шотландіи положеніе вещей не было благопріятнѣе. Тамъ голодъ вызвалъ безпорядки во многихъ городахъ и въ Глазго собралась масса народа, который началъ съ обхода для испрашиванія милостыни, какъ они говорили, а на самомъ дѣлѣ вскорѣ перешли къ открытымъ угрозамъ. Въ Ирландіи экономическій кризисъ еще не наступилъ, но все населеніе ея находилось въ мучительномъ и опасномъ волненіи изъ-за отмѣны уніи между двумя странами.

Во все это время союзъ противъ хлѣбнаго закона имѣлъ, частыя и регулярныя сходки въ Манчестерѣ, на которыхъ говорили красно, и нисколько не стѣсняясь. Тѣмъ не менѣе, даровитые предводители этого общества никогда не могли привлечь сочувствія массы населенія. Между хозяевами и рабочими существовала враждебность, которая, повидимому, ничѣмъ изглажена быть не могла. Эта холодность, однако, не побуждала рабочіе классы становиться на сторону правительства; у нихъ была своя цѣль, и такая, которую они сами лелѣяли восторженно — именно народная хартія, политическое постановленіе, способное снова водворить на землѣ золотой вѣкъ. Этой хартіи владѣльцы мануфактуръ и средніе классы вообще опасались болѣе, чѣмъ сами совѣтники королевы. Едва ли нужно прибавлять, что при положеніи вещей, очерченномъ нами, хотя бѣгло, но правдиво, быстрое уменьшеніе доходовъ было неизбѣжно и, само собой разумѣется, это уменьшеніе оказалось, главнымъ образомъ, въ двухъ существенныхъ отрасляхъ, пошлинѣ и акцизѣ.

Еще другое большое несчастіе постигло Англію въ это тяжкое время. Страна находилась въ уныніи. Унизительныя неудачи въ Афганистанѣ, о которыхъ отъ времени до времени приходили мрачные отчеты, произвели болѣе угнетающее дѣйствіе, чѣмъ всѣ побѣды и угрозы Наполеона въ самый разгаръ его сумасбродной карьеры. Какъ извнѣ, такъ и внутри страны ничто не могло бодрить народный духъ — финансовыя замѣшательства, торговыя и мануфактурныя бѣдствія, соціальныя и политическія смуты съ одной стороны, а съ другой, потеря войска, славы, быть можетъ государства. Эти внѣшнія невзгоды едва ли могли приписываться новому министерству, но когда нація въ тревогѣ и въ уныніи, она не разбираетъ политическихъ партій. Нація разстроена и министерство въ отвѣтѣ за это разстройство.

Такимъ образомъ, хотя новое министерство было поддержано въ Парламентѣ значительнымъ большинствомъ, и это еще послѣ недавнихъ выборовъ, оно тѣмъ не менѣе не было популярно; вѣрнѣе сказать, наоборотъ. Оппозиція, напротивъ, не смотря на свою неудачу, а въ нѣкоторыхъ вопросахъ, даже позоръ, нисколько не унывала и такого держалась мнѣнія, что экономическія причины вскорѣ возвратятъ ей власть.

Министръ представилъ свой пересмотръ тарифа, который Союзъ назвалъ пустымъ, и къ этому осужденію оппозиція нашла удобнымъ для себя примкнуть. Даже если бы министръ включилъ въ свою мѣру „немедленную и совершенную отмѣну“ существующаго хлѣбнаго закона, проповѣдуемую многими, какъ всецѣлебное лѣкарство, дѣйствіе, вѣроятно, было бы одно и тоже. Безъ сомнѣнія, тарифъ можетъ ухудшить или уменьшить такой торговый застой, какой періодически настаетъ при общественныхъ условіяхъ въ Англіи, но вызвать его не можетъ. Вызвало его какъ въ 1842 году, такъ и въ наше время, злоупотребленіе капиталомъ и кредитомъ, и степень производительности, не гарантированная спросомъ потребителей.

А между тѣмъ, во все это время извѣстныя вліянія распространялись въ народныхъ массахъ; вліянія, не предвидѣнныя и даже не сознаваемыя, въ первое время государственными людьми и крупными капиталами, на мнѣніе которыхъ очень полагаются государственные дѣятели, вліянія, работавшія, какъ безотчетное могущество силъ природы, и предназначенныя обмануть всѣ расчеты лицъ, имѣвшихъ въ рукахъ власть, и предводителей всѣхъ партій, укрѣпить недоумѣвающее управленіе, сбить съ толку горячую оппозицію, сдѣлать безплодными всѣ рѣчи, статистики и подписки на Союзъ противъ хлѣбнаго закона и заставить хартистовъ совершенно позабыть народную хартію.

— Мои друзья не помогутъ себѣ протестомъ противъ министерской мѣры, сказалъ Невшатель съ обычною ему спокойною улыбкою полускептическою, полусочувственною. — Мѣра пользы не принесетъ, но и вреда не сдѣлаетъ. Нѣтъ мѣры, которая принесла бы пользу въ настоящее время. Не мѣры намъ нужны, а новый истокъ.

Именно въ этомъ и нуждались. Капиталовъ было въ изобиліи и массы не занятыхъ работниковъ. Но рынки, на которые разсчитывали прежде, особенно американскіе, были переполнены рабочимъ трудомъ, завалены товарами, а нѣкоторые даже, кромѣ того, еще подвергались опустошеніямъ войны, какъ напримѣръ, въ Китаѣ, капиталы и трудъ нуждались въ новомъ истокѣ.

И новый истокъ явился. Всѣ люди вліятельные, какъ въ политикѣ, такъ и въ торговлѣ, казались сильно изумлены; но когда оказывается надобность въ чемъ-нибудь или комъ-нибудь, обыкновенно требуемый предметъ является. Двѣ, три линіи желѣзной дороги, которыя прокладывались медленно и сонно, пришли къ концу и одна или двѣ желѣзнодорожныя линіи, оконченныя уже нѣсколько времени и не обратившія вниманія, объявили дивидентъ, далеко не ничтожный. Внезапно распространилось общее убѣжденіе, что капиталы должны быть вложены въ желѣзныя дороги, что вся поверхность земли должна принять другой образъ и покрыться сѣтью этихъ могучихъ способовъ сообщенія. Когда англичане, по природѣ народъ восторженный, увлекаются финансовымъ дѣломъ, ихъ воля, отвага и находчивость неодолимы. Это ясно было доказано въ настоящемъ случаѣ. Подписка не прекращалась, пока сумма, довѣренная этому новому помѣщенію капитала не достигла цыфры почти равной національному долгу; и это въ. очень немного лѣтъ. Непосредственное дѣйствіе на состояніе страны было похоже на чудо. Цѣны на землю поднялись, всѣ доменныя печи запылали, каждая отрасль внутренней торговли получила толчекъ, число выплачиваемыхъ заработковъ вдругъ превзошло все, что было извѣстно до тѣхъ поръ, и заработковъ по высокой цѣнѣ. Значительная часть рабочихъ классовъ пользовалась не только удобствами жизни, но и роскошью. Все это, разумѣется, повліяло на доходы, и вскорѣ пошлины, въ особенности акцизъ доставили большой излишекъ.

Конечно, нельзя сказать, чтобы эта энергія и предпріимчивость были свободны въ ихъ дѣйствіи отъ тѣхъ золъ, которыя, повидимому, неизбѣжны при обширной, общественной спекуляціи, какъ бы основательна она не была. Много сценъ и обстоятельствъ напомнили времена Южно-Океанскаго проэкта. Биржевая игра акціями обществъ, которыя существовали только по имени, не знала границъ. Главные города на сѣверѣ, устроили для этой цѣли свои собственныя биржи, и Лидсъ въ особенности, пятая доля населенія котораго, по административному отчету въ первую сессію новаго Парламента, существовала однимъ налогомъ въ пользу бѣдныхъ, теперь могъпохвалиться биржею, по размѣрамъ ея оборотовъ, не уступавшею лондонской биржѣ. Биржевая игра охватила всѣ классы общества, отъ дворянина до рабочаго. Она не ограничивалась ни поломъ, ни званіемъ. То, что происходило въ министерствѣ Торговли, въ послѣдній день, когда принимались проэкты, и когда наступила полночь, а толпы народа, наѣхавшаго изъ провинціи, все еще наполняли залу и тѣснились у дверей, заслуживало и могло быть воспроизведено достойнымъ образомъ только геніальною кистью какого-нибудь Гогарта. Въ этотъ день было объявлено, что число желѣзнодорожныхъ проэктовъ, по которымъ внесены залоги, достигло до восьми сотъ.

Что замѣчательно въ этомъ колоссальномъ движеніи, которое создало много милліоновъ и обѣщало еще столько же; эта то, что великіе двигатели финансоваго міра не участвовали въ немъ. Могущественные посредники займовъ, отъ рѣшенія которыхъ иногда зависитъ судьба королей и государствъ, точно будто присутствовали при какой-то эксцентричности человѣческой натуры, наблюдая за этимъ явленіемъ съ любопытствомъ и опасеніемъ. Даже Ломбардская улица, въ которой никогда не было большей надобности, оставалась въ полномъ бездѣйствіи и, только въ силу неудержимаго давленія обстоятельствъ, одна банкирская фирма, имѣвшая обширныя сношенія съ провинціею, была по времени, вынуждена принять первенствующую роль, какая требовалась, и тѣмъ, почти не сознавая того, положила основаніе громадному богатству, которымъ теперь располагаетъ, и своимъ обширнымъ разнороднымъ сношеніямъ въ настоящее время. Повидимому, все шло изъ провинціи и отъ неизвѣстныхъ людей въ провинціи.

Однако, во всякомъ дѣлѣ долженъ быть предводитель и предводитель явился. Онъ былъ замѣчательнѣе самаго движенія, лондонскій торговецъ, хотя членъ Парламента, выбранный въ первый разъ въ члены Нижней Палаты. Этотъ предводитель былъ Виго.

Виго предвидѣлъ то, что случилось, и приготовился. Онъ раздѣлялъ мнѣніе Невшателя, что требовался „новый истокъ“. Онъ думалъ, что открылъ этотъ истокъ и ждалъ его. Онъ самъ имѣлъ не малый капиталъ и цѣлую свиту неизвѣстныхъ, но богатыхъ друзей, вѣрившихъ ему и дѣлавшихъ все, что онъ хочетъ. Его ежедневныя посѣщенія Сити, исключая того времени, когда объѣзжалъ Англію, въ особенности сѣверъ ея и среднія графства, имѣли свою цѣль и принесли плоды. Онъ попалъ въ директоры, а тамъ вскорѣ и въ предсѣдатели общества желѣзной дороги, предназначенной, быть можетъ, сдѣлаться одною изъ самыхъ важныхъ въ Англіи. Онъ былъ во главѣ дѣла и знакомъ со всѣми его подробностями; онъ пришелъ къ заключенію по вопросу объ указанныхъ мѣрахъ, тогда pons asinorum^[22] для толпы и зналъ все о подвижномъ составѣ, рельсахъ, шпалахъ и боковыхъ линіяхъ, тогда терминахъ кабалистическихъ для большинства. Въ свою первую сессію въ Парламентѣ онъ пропустилъ молча и почти безъ вниманія нѣсколько биллей объ этихъ предметахъ, а между тѣмъ, въ Избранномъ Комитетѣ начинали смотрѣть на него, какъ на члена, котораго слѣдуетъ „выставить впередъ“ для вопросовъ такого рода.

Насталъ великій случай и Виго сумѣлъ имъ воспользоваться, Онъбылъ изъ числа тѣхъ людей, которые пробуждаются въ одинъ прекрасный день и видятъ себя знаменитыми. Внезапно имя Виго оказалось какъ бы на губахъ у каждаго. Только одинъ предметъ занималъ всю страну, а между тѣмъ, по общему согласію, Виго былъ тотъ, кто зналъ этотъ предметъ лучше всѣхъ. Онъ сдѣлался оракуломъ и вскорѣ превратился въ кумира. Забыли тарифы министровъ, на брань Союза не обращали вниманія, его моціи для отмѣны хлѣбнаго закона неизмѣнно были отвергнуты громаднымъ и презрительнымъ большинствомъ. Нижняя Палата только и дѣлала, что пропускала желѣзнодорожные билли, единодушно принятые въ Палатѣ Лордовъ, помѣстья которыхъ, вслѣдствіе этихъ биллей, росли въ цѣнѣ съ каждымъ днемъ. Публика толпилась въ галереяхъ, чтобы присутствовать, когда Виго отстаиваетъ билли, и едва сдерживала свой восторгъ при видѣ такой патріотической энергіи, упрочивающей за ними преміи на ихъ акціи въ предпріятіяхъ, къ которымъ не было еще приступлено. Въ одно утро Грет-Клоудлендское общество, котораго онъ былъ предсѣдатель, одобрило двадцать шесть биллей, немедленно-внесенныхъ имъ въ Парламентъ. На слѣдующій день Эборъ и Норт-Клоудлендъ одобрили шесть биллей по его совѣту и утвердили акты и условія, относящіяся ко всѣмъ главнымъ желѣзнодорожнымъ проэктамъ въ Ланкаширѣ и Іоркширѣ. Спустя четверть часа, ровно столько времени, сколько было нужно, чтобы промчаться отъ одного собранія на другое, гдѣ онъ всегда бывалъ встрѣченъ съ раболѣпными восторгами, Ньюкестель и крайній сѣверъ приняли его диктаторство. Въ два дня онъ получилъ согласіе акціонеровъ на сорокъ биллей, сопряженныхъ съ затратою въ десять милліоновъ; и въ одну сессію сумма предполагаемыхъ затратъ достигла цыфры въ сто тридцать милліоновъ стерлинговъ.

Невшатель пожималъ плечами, но никто не хотѣлъ слушать даже Невшателя, когда самъ первый министръ, считавшійся самымъ осторожнымъ человѣкомъ, особенно въ финансовыхъ вопросахъ, въ самомъ разгарѣ всей этой спекуляціи самъ первый срѣзалъ дернъ въ своемъ помѣстьѣ для одного весьма обширнаго и важнаго проэкта.

Во время этихъ необыкновенныхъ сценъ, Виго, хотя тоже поддавался волненію, вообще имѣлъ много самообладанія. Онъ былъ вѣренъ своимъ старымъ друзьямъ и никто не пользовался въ этомъ отношеніи болѣе мистера Родни. Этотъ господинъ сдѣлался директоромъ нѣсколькихъ желѣзныхъ дорогъ и вицепредсѣдателемъ одной дороги, гдѣ предсѣдательствовалъ самъ Виго. Поэтому никто не удивлялся, что Родни вступаетъ въ Парламентъ. Онъ вступилъ въ силу одной изъ такихъ петицій, которыя Тедполь всегда стряпалъ или поносилъ. Родни поддерживалъ министерство, а Виго былъ либераломъ, но Виго все-таки втиснулъ Родни въ Парламентъ и никто не казался удивленнымъ, никто не жаловался. Политическія связи, политическое согласіе, политическія правила — все исчезло предъ очарованіемъ преміи.

Эндиміону великій человѣкъ дѣлалъ дружелюбныя и горячія предложенія и обѣщалъ, если онъ посвятитъ свое время этому дѣлу, что такъ какъ онъ былъ въ оппозиціи, было бы небольшой жертвой, составить ему состояніе, но Эндиміонъ подумалъ и отказался, хотя съ признательностью, отъ этихъ заманчивыхъ предложеній. Феррарсъ былъ человѣкъ честолюбивый, но не слишкомъ мечтательный. Онъ имѣлъ въ жизни главную цѣль — возвратить себѣ то положеніе, котораго лишился не по своей волѣ. Его дѣдъ и отецъ оба были членами тайнаго совѣта и министрами. Отецъ его имѣлъ надежду, и даже увѣренность занять много обѣщающее положеніе. Все было потеряно, но тайная цѣль жизни Эндиміона состояла въ томъ, что съ мѣста письмоводителя въ общественномъ вѣдомствѣ, онъ достигнетъ, посредствомъ своей собственной энергіи, до такого званія, для котораго онъ, такъ сказать, родился. Онъ чувствовалъ, что ему было необходимо посвятить этому весь свой трудъ и мысли. Его характеръ былъ до крайности настойчивъ и онъ уже пріобрѣлъ значительный запасъ политическихъ свѣдѣній и служебной опытности. Его цѣль казалась трудна и далека, но въ ней не было ничего несбыточнаго или химерическаго. Онъ поднялся уже на первыя ступени, а былъ еще очень молодъ. Однако, его окружали друзья, которые не были довольны его умѣреннымъ честолюбіемъ и находили въ немъ качества, которыя могли дать ему возможность подняться еще выше. Какъ бы то ни было, онъ разсудилъ, что долженъ отказаться отъ предложеній Виго, хотя они были искренно ласковы, и онъ это чувствовалъ.

Между тѣмъ онъ часто встрѣчался съ этимъ господиномъ я не въ одной Нижней Палатѣ. Сент-Барбъ взбѣсился бы отъ зависти, если бы былъ свидѣтелемъ и читалъ приглашенія, сыпавшіяся, какъ снѣгъ на популярную кровлю Виго. Виго за партіи не стоялъ. Онъ обѣдалъ у аристократовъ, которые забывали свои политическія разногласія, чтобы всѣмъ вмѣстѣ ухаживать за великимъ благодѣтелемъ своей родины. Знатныя дамы также льстили этому истинному патріоту и его можно было видѣть между соперницами графинями, которыя наперерывъ другъ предъ другомъ старались показать, какъ цѣнятъ его услуги странѣ. Это были самые опасные льстецы Виго. Онъ признался Эндиміону однажды, что не умѣетъ справляться съ знатными дамами.

— Съ щеголей-мужчинъ, говаривалъ онъ, смѣясь: — я снималъ мѣрку и физически, и умственно.

Золотая молодежь страны казалась очарована его обществомъ, повторяла его нравоучительные остроты и покупала акціи въ каждой компаніи, которую онъ пускалъ въ ходъ.

Виго купилъ великолѣпный отель на Сент-Джемскомъ скверѣ, гдѣ приглашенія на его пиры считались почти приказаніями. Его главный поваръ былъ европейской знаменитостью, и хотя служилъ императорамъ, жалованіе^ получаемое имъ отъ Виго, превосходило все, что онъ до тѣхъ поръ удостаивалъ принимать. Виго покупалъ помѣстья, нанималъ мѣста для охоты, тратилъ деньги, не только расточительно, но и щедро. Все предлагалось ему и, кажется, онъ ни отъ чего не отказывался.

— Когда это волненіе пройдетъ, сказалъ Бертай Трименъ: — я надѣюсь уговорить его приняться за Индію.

Среди этой величественной лучезарности, болѣе тихое сіяніе Родни могло, конечно, остаться бы незамѣченнымъ, но его блескъ былъ свѣтлый и непрерывный. Родни наняли домъ довольно большой, въ прекрасномъ округѣ Южнаго Кенсингтона, который начиналъ уже тогда пользоваться той славой, которую получилъ впослѣдствіи. Экипажи Родни были знамениты, а когда мистрисъ Родни выѣзжала въ Паркъ на своихъ безподобныхъ пони, въ сопровожденіи верховыхъ, прелестная сама, какъ Діана, высшій свѣтъ, облокотясь на перила въ аллеѣ, смотрѣлъ на ея появленіе и съ наслажденіемъ, и восторгомъ.

Глава LXXIX.

Въ послѣдней главѣ мы зашли немного впередъ, ради предмета, а теперь надо вернуться къ тому времени, когда Эндиміонъ, по возвращеніи изъ Парижа, принялъ участіе въ первой для него настоящей сессіи Нижней Палаты. Не смотря на то, что онъ принадлежалъ къ оппозиціи и могъ пользоваться всѣми удовольствіями очаровательнаго общества, онъ. былъ постоянный посѣтитель Палаты. Можно бы даже прійти къ заключенію, что онъ сдѣлается безмолвнымъ, хотя дѣятельнымъ членомъ ея; однако, его молчаніе было только осторожностью. Слѣдить за ходомъ преній очень занимало и забавляло его, особенно когда въ нихъ участвовали его знакомые. Джобъ Торнберри тотчасъ выдвинулся впередъ. Онъ говорилъ въ Палатѣ вскорѣ послѣ того, какъ вступилъ въ нее, и, задавшись цѣлью чрезвычайно важною, къ тому же вполнѣ способный изложить ее, онъ заставилъ слушать себя съ перваго приступа и захватилъ первенствующее мѣсто въ преніяхъ. Обстоятельства благопріятствовали ему, во ваемя первой и второй сессіи, пока продолжался гнетущій промышленный застой, но и впослѣдствіи его всегда слушали, такъ какъ онъ владѣлъ даромъ слова, говорилъ заманчиво, убѣдительно и, при замѣчательной силѣ сарказма, благодаря чрезвычайному такту, разумно воздерживался на первое время отъ этого опаснаго, хотя самаго дѣйствительнаго орудія.

Пифагорова школа, какъ назвалъ Вольдершеръ Бертай Тримена и его послѣдователей, очень забавляла Эндиміона. Въ глаза, кидался видъ какъ бы небомъ предназначеннаго министра, который принималъ великій предводитель. Онъ не улыбался никогда или только презрительно. Запросы порой дѣлались съ его скамьи, но такъ темно и въ такихъ странныхъ выраженіяхъ., что Палата никакъ не могла уразумѣть въ чемъ дѣло, и несчастный министръ, обязанный дать отвѣтъ, даже послѣ двадцати-четырехъ часовъ глубокихъ соображеній, вынужденъ былъ начать свою рѣчь, гадательнымъ разъясненіемъ офиціально обращеннаго къ нему запроса. Но, хотя безмолвная въ Палатѣ, партія имѣла иныхъ энергичныхъ представителей, Еженедѣльная газета, служившая ей брганомъ, была старательно распространяема между членами. Газета носила названіе „Предвѣстникъ“ и систематически нападала не только на всякое учрежденіе, но, можно сказать, на каждый законъ, на всѣ нравы и обычаи страны. Слогъ ея былъ нѣчто замѣчательное; онъ никогда не принималъ характера возбужденности или гнѣва, но оставался холоденъ, логиченъ, колокъ и указывалъ на страшныя революціи съ такимъ же спокойствіемъ, съ какимъ излагались бы самые обыкновенные случаи въ жизни. Издатель „Предвѣстника“ былъ Джоетъ, по выбору великаго знатока человѣческой натуры, Бертая Тримена. Когда стало извѣстно, что издатель ужасной газеты служитъ въ правительственномъ мѣстѣ, негодованіе министерства или, вѣрнѣе, сторонниковъ его, не знало границъ и не было мѣры грозившимъ ему карамъ и напастямъ; но Вольдершеръ, который много вращался въ мірѣ пролетаріевъ и, по свойству своей натуры, не держался исключительныхъ рамокъ, къ тому же былъ знакомъ и съ литературнымъ дѣломъ, убѣдилъ своихъ товарищей не дѣлать мученика изъ редактора „Предвѣстника“ и, съ ихъ согласія взялся противодѣйствовать его вредоноснымъ цѣлямъ, одними литературными орудіями.

Будучи уполномоченъ принять всѣ надлежащія мѣры, Вольдершеръ рѣшилъ, что нѣтъ лучше средства привлечь вниманіе публики на его предпріятіе, какъ пригласить въ редакторы самаго извѣстнаго изъ публицистовъ и обратился подъ печатью священной тайны, по этому поводу къ Септ-Барбу. Приглашенный къ министру, и еще подъ печатью молчанія, Сент-Барбъ, весь надутый государственными тайнами, не могъ выдержать этого и вскорѣ, съ удивительною осторожностью, посовѣтовался насчетъ своихъ видовъ и плановъ съ Эндиміономъ Феррарсомъ.

— А я думалъ, вы нашего лагеря, сказалъ Эндиміонъ: — вы просили меня дать вамъ возможность попасть въ Брукскій клубъ.

— Чтожъ изъ того? возразилъ Сент-Барбъ. — Вспомните, чѣмъ виги обязаны литераторамъ. Они должны были выбрать меня безъ всякой моей просьбы.

— Однако, если вы на другой сторонѣ?

— Тутъ дѣло не въ сторонахъ, сказалъ Сент-Барбъ: — вопросъ стоитъ гораздо выше всякихъ сторонъ. „Предвѣстникъ“ хочетъ побить корону, а я побью „Предвѣстника“. Это дѣло Кабинета, не сторонъ — дѣло королевскаго Кабинета, серъ. Я буду бороться за корону, серъ; корона обратилась ко мнѣ. Я спасаю корону и вхожу въ личныя сношенія съ самыми высшими особами.

Говоря это, онъ смотрѣлъ совсѣмъ свирѣпо.

— Но вы не написали еще первой статьи, замѣтилъ Эндиміонъ. — Я съ любопытствомъ буду ждать ее.

Послѣ Пасхи лордъ Рогемптонъ сказалъ Эндиміону, что надо сдѣлать запросъ по поводу важнаго предмета въ внѣшней политикѣ, который, какъ онъ полагалъ, долженъ затруднять министерство. Я составлю запросъ, а вы предложите его. Это будетъ рекогносцировкой.

По случаю этого запроса Эндиміонъ говорилъ въ Нижней Палатѣ въ первый разъ. Роль его была скромная и отнюдь не рискованная, но едва онъ всталъ, какъ у него потемнѣло въ глазахъ, сердце забилось, точно въ предсмертной судорогѣ, и хотя онъ стоялъ не болѣе нѣсколькихъ секундъ, предъ нимъ мелькнули, какъ въ панорамѣ, всѣ испытанія его жизни. Когда онъ опять сѣлъ, ему казалось даже странно, что обычный ходъ дѣла ничѣмъ не нарушенъ, и только спустя нѣсколько времени онъ понялъ, что никто не подозрѣвалъ его страданій или того, что онъ не исполнилъ рутинной обязанности самымъ рутиннымъ образомъ.

Коварный вопросъ, однако, повелъ къ важнымъ послѣдствіямъ. Къ общему изумленію, министръ самъ отвѣтилъ на него. Вольдершеръ, съ которымъ Эндиміонъ обѣдалъ у Беллами въ тотъ день, оказывался по этому случаю не въ духѣ.

Сообразивъ отвѣтъ министра, лордъ Рогемптонъ сказалъ Эндиміону:

— Этому надо дать ходъ. Вы должны требовать предъявленія документовъ. Для васъ случай хорошій; Палата чуетъ что-то въ воздухѣ и будетъ слушать. Любопытно, отвѣтитъ ли вамъ опять министръ. Если отвѣтитъ, то откроетъ дорогу мнѣ.

Эндиміонъ почувствовалъ, что вотъ насталъ кризисъ его карьеры. Онъ коротко былъ знакомъ съ предметомъ и могъ руководиться въ своихъ изложеніяхъ и доводахъ всѣмъ тактовъ и опытностью лорда Рогемптона. Его также бодрило сознаніе, что въ случаѣ нужды онъ будетъ поддержанъ сильною рукою. Прошло около недѣли до назначеннаго дня. Эндиміонъ спалъ въ это время очень мало, а послѣднюю ночь не смыкалъ глазъ. Онъ почти желалъ умереть, когда шелъ въ Палату пѣшкомъ, въ надеждѣ, что движеніе принесетъ ему пользу и ускоритъ кровообращеніе, но все осталось безъ дѣйствія. Когда его назвали по имени и онъ всталъ, руки и ноги у него были какъ ледъ.

Леди Рогемптонъ и леди Монтфортъ были обѣ въ дамской галереѣ и онъ зналъ это.

Можно бы сказать, что его поддерживала сила отчаянія. Онъ чувствовалъ себя такимъ вялымъ, такимъ идіотомъ съ ногъ до головы, что его не хватило бы даже на то, чтобы сознать свою неудачу.

Онъ имѣлъ снисходительныхъ и заинтересованныхъ слушателей. Когда онъ раскрылъ ротъ, давно приготовленная имъ первая фраза вылетѣла у него изъ головы. Стараясь припоинить ее и не успѣвая въ этомъ, онъ смѣшался, по только на мигъ; находчивость выручила его, и голосъ, сначала немного дрожащій, зазвучалъ ясно и сильно. Послышался ропотъ сочувствія и не исключительно на одной сторонѣ. Внезапно онъ почувствовалъ себя самимъ собой и физически, и умственно. Замедленный оборотъ крови снова забилъ ключомъ и напиталъ недѣйствующій зрзгъ. Его изложеніе было ясно, его доводы опровергались съ трудомъ, онъ держалъ себя скромно. Онъ сѣлъ при общихъ рукоплесканіяхъ и, хотя онъ тогда со знавалъ, что выпустилъ много такого, на что разсчитывалъ, вообще говоря, онъ остался доволенъ и вспомнилъ, что можетъ воспользоваться невысказаннымъ, когда будетъ отвѣчать, преимущество, къ которому онъ готовился теперь съ спокойствіемъ и самоувѣренностью.

Опять министръ отвѣтилъ ему тщательно обдуманною рѣчью. Очевидно, по мнѣнію министра, предметъ былъ такъ ще: котливъ и такъ затруднителенъ, что нельзя было довѣрить его подчиненному. Заваленный работами своего собственнаго департамента и общимъ веденіемъ дѣлъ, да сверхъ того, какъ руководитель въ Палатѣ, онъ еще бралъ на себя представительство по отдѣлу, съ которымъ знакомъ не былъ. Всегда осторожный и точный, онъ, въ преніяхъ о внѣшнихъ вопросахъ, однако, не выказывалъ той легкости, въ которой не имѣлъ соперника при обсужденіи коммерческихъ или финансовыхъ вопросовъ, или той ясной находчивости, съ какою отстранялъ всякое затрудненіе, сопряженное съ внутреннимъ управленіемъ.

Всѣми этими качествами обладалъ лордъ Рогемптонъ относительно дѣлъ, которыми управлялъ такъ долго, и, въ настоящемъ случаѣ онъ былъ особенно счастливъ, когда отвѣчалъ министру. Тема была благодарная и онъ радовался успѣху Эндиміона. Къ нему онъ отнесся съ одобреніемъ, а доводы его оппонента онъ опровергъ. Не довольствуясь этимъ, лордъ Рогемптонъ позволилъ себѣ легкую насмѣшливость, которая позабавила Палату, но вовсе не понравилась сопернику при его торжественномъ настроеніи.

Словами не описать бѣшенства Вольдершера, вслѣдствіе событій этого вечера. Онъ смотрѣлъ на то, что министръ не допустилъ его быть представителемъ министерства, какъ на патентъ въ неспособности и конецъ его оффиціальной карьеры, въ качествѣ товарища министра. Онъ подалъ бы въ отставку на слѣдующее же утро, если бы не вліяніе леди Бомарисъ, которая успокоила его и подала мысль лучше воспользоваться первымъ представившимся случаемъ, чтобы перемѣнить настоящую должность на другую.

Министръ былъ не правъ. Онъ не любилъ довѣряться молодежи, но это довѣріе необходимо, особенно въ веденіи дѣлъ народнаго собранія. Если бы товарищъ министра отвѣтилъ Эндиміону неудовлетворительно, чего не было повода предполагать, такъ какъ Вольдершеръ обладалъ блистательнымъ даромъ слова, министръ всегда имѣлъ возможность подоспѣть къ нему на выручку въ данную минуту. А тутъ онъ сдѣлалъ личнымъ врагомъ того, кто могъ быть его преданнымъ послѣдователемъ, и, какъ по вліянію въ обществѣ, такъ и по политическимъ дарованіямъ, былъ врагъ не ничтожный.

Глава LXXX.

Несмотря на происшедшія важныя политическія, а слѣдственно и общественныя перемѣны, въ общемъ образѣ жизни главныхъ дѣйствующихъ лицъ, въ судьбѣ которыхъ мы старались заинтересовать читателя, особенныхъ измѣненій не было. Какъ обширенъ не кажется свѣтъ, въ которомъ мы вращаемся, всѣ мы живемъ только въ ограниченномъ кружкѣ. Это результатъ обстоятельствъ, вашихъ удобствъ или вкусовъ. Леди Бомарисъ была признана главою общества въ партіи торіевъ и мужъ ея былъ такъ доволенъ ея почетнымъ положеніемъ и такъ гордился имъ, что жертвовалъ ради него своими занятіями и удовольствіями. Онъ даже отказался отъ мѣста смотрителя знаменитой охоты, которая прежде была цѣлью его самыхъ честолюбивыхъ замысловъ, единственно для того, чтобы ранѣе быть въ Лондонѣ и помогать женѣ въ пріемные дни. Сама Имогена была любима всѣми партіями. Ея пріятное и естественное обращеніе, съ примѣсью достоинства, ея очаровательная наружность и готовность къ искреннему сочувствію располагали къ ней всѣ сердца. Леди Рогемптонъ навѣщала ее часто. Майра продолжала свои обязанности руководительницы общества, такъ какъ мужъ ея не хотѣлъ, чтобы дипломатическій свѣтъ о немъ позабылъ. Эти два были главными и соперничествующими домами. Усилія леди Монтфортъ имѣли характеръ непостоянный, такъ какъ зависѣли отчасти отъ причудъ ея мужа. Было замѣчено, что леди Бомарисъ никогда не пропускала вечеровъ леди Рогемптонъ и тонъ почти благоговѣйной любви, съ которымъ она всегда обращалась къ Майрѣ, былъ трогателенъ для посвященныхъ въ тайну, но ихъ оказывалось немного.

Не было особенной перемѣны въ положеніи принца Флорестана, кромѣ того, что къ прежнимъ развлеченіямъ, которымъ, повидимому, посвящалъ свое время, онъ мало-по-малу сталъ прибавлять скачки. Онъ выростилъ нѣсколько извѣстныхъ лошадей и одна, названная „Леди Рогемптонъ“, была любимицею и предназначена участвовать въ знаменитой скачкѣ. Его высо чество очень желалъ, чтобы Майра удостоила его своимъ посѣщеніемъ. Она никогда не была у него, потому что лордъ Рогемптонъ находилъ открытую короткость съ лицомъ; въ исключительномъ положеніи принца Флорестана, не вполнѣ удобною для министра Иностранныхъ Дѣлъ. Между тѣмъ, такъ какъ теперь онъ уже не былъ министромъ и былъ добродушнѣйшій изъ людей, очень уступчивый въ мелочахъ, онъ не могъ отказать Майрѣ, когда она совѣтовалась съ нимъ, какъ это говорится, и было рѣшено, что лордъ и леди Рогемптонъ будутъ обѣдать у принца Флорестана. Принцъ сильно желалъ, чтобы Сидни Вильтонъ воспользовался этимъ случаемъ и согласился на примиреніе съ нимъ. Леди Рогемптонъ приложила все стараніе, чтобы достигнуть этой цѣли, Сидни Вильтонъ былъ влюбленъ въ нее и все-таки остался неумолимъ. Пріѣхали лордъ и леди Бомарисъ, и леди Монтфортъ, которой принцъ написалъ записку, совсѣмъ очаровавшую ее, мистеръ и мистрисъ Невшатель и Адріана. Въ числѣ гостей были еще Вольдершеръ, Эндиміонъ, баронъ Сергіусъ и два адъютанта герцога Сент-Анджело. Когда принцъ вошелъ, всѣ встали и дамы сдѣлали глубокій реверансъ. Лордъ Рогемптонъ тотчасъ опять сѣлъ, говоря сосѣду:

— Я всталъ, чтобы оказать уваженіе хозяину; я сажусь, чтобы доказать, что вижу въ немъ такого же подданнаго, какъ и я.

— Подданнаго чьего? спросила леди Монтфортъ.

— Да, въ этомъ замѣчаніи есть нѣкоторое основаніе, отвѣтилъ лордъ Рогемптонъ, улыбаясь.

Герцогъ Сент-Анджело былъ сильно разстроенъ поведеніемъ лорда Рогемптона, которое обмануло его ожиданія. Онъ все ходилъ отъ одного къ другому, выражая сожалѣніе, что лордъ Рогемптонъ страдаетъ слегка подагрой.

Собрались въ библіотекѣ и обѣдали въ томъ же этажѣ. Принцъ сидѣлъ между леди Монтфортъ, которую велъ къ обѣду, и леди Рогемптонъ. Адріана досталась Эндиміону. Она смотрѣла очень хорошенькою, была великолѣпно одѣта и даже была весела. Ея кавалеръ также былъ въ духѣ и дѣвушка казалась довольна и заинтересована бесѣдой. Принцъ говорилъ немного, но его слова всегда имѣли вѣсъ. Онъ любилъ тихо нашептывать дамамъ, но когда было нужно, умѣлъ ловко и съ надлежащимъ эфектомъ, перекинуться словами чрезъ столъ. Не разъ, во время обѣда, онъ шепталъ леди Рогемптонъ:

— Какъ вы добры, что пріѣхали. Но вы всегда были моимъ лучшимъ другомъ.

Обѣдъ былъ бы веселъ и оживленъ даже безъ Вольдершера, но онъ въ этотъ день оказался неистощимъ и увлекателенъ, какъ никогда. Его новою темою было министерство, въ составъ котораго входилъ онъ самъ, и онъ обрушивался потокомъ брани и насмѣпіекъ, какъ на нелѣпость политики миниметровъ, такъ и на личныя ихъ нелѣпости. Все это чрезвычайно забавляло леди Монтфортъ и дало лорду Рогемптону случай подзадорить товарища министра до крайнихъ предѣловъ.

— Если вы не остережетесь, сказалъ ему Невшатель: — они вытурятъ васъ.

— Очень желаю этого, отвѣтилъ Вольдершеръ. — Только этого я и добиваюсь. Тогда я сталъ бы разъѣзжать по странѣ и говорить рѣчи на митингахъ. Это было бы величайшимъ дѣломъ со временъ Сечферелля^[23].

— Наши поступили нехорошо съ мистеромъ Вольдершеромъ, шепнула Имогена лорду Рогемптону: — но я надѣюсь, что мы все устроимъ.

— Вѣрите вы этому? спросила леди Монтфортъ у лорда Рогемптона.

Онъ говорилъ съ нею нѣсколько времени, понизивъ голосъ и довольно серіозно.

— Вѣрю, конечно, и, признаюсь, повода не вижу къ сомнѣнію. Мы знаемъ отца очень хорошо — это превосходный человѣкъ; онъ былъ ректоромъ у леди Рогемптонъ, до ея замужства, когда она жила еще въ деревнѣ. Отъ него мы слышали, что съ годъ назадъ, что-то имѣлось въ виду. Тогда сынъ отказался отъ своего прихода и съ той поры безвыѣздно живетъ въ Римѣ. Теперь же говорятъ, что онъ возвращается, въ качествѣ папскаго легата и архіепископа in partibus^[24].

— Это очень интересно, сказала леди Монтфортъ. — Я всегда была его поклонницей.

— Я знаю, что вы и леди Рогемптонъ заставили меня пойти слушать его. Отецъ его будетъ въ отчаяніи.

— До отца мнѣ нѣтъ дѣла, сказала леди Монтфортъ: — но я знаю, что сынъ имѣлъ чудный голосъ и очень пріятную наружность. Надѣюсь, что я увижу его.

Они говорили о Найджелѣ Пенрёддокѣ, дѣйствія котораго въ послѣдніе два года, облечены были глубокою тайною.. Часто распространялись слухи, что онъ перешелъ въ католицизмъ, иногда опровергаемые прямо, иногда нерѣшительно. Теперь же факты, повидимому, допускались безапеляціонно и ожидали его возвращенія въ Англію, не только католикомъ, но еще и высокимъ духовнымъ лицомъ въ Римско-католической церкви и даже представителемъ папы.

Всѣ гости встали отъ стола въ одно время — пріятный обычай — и прошли въ ярко освѣщенныя гостиныя. Лордъ Рогемптонъ сѣлъ возлѣ барона Сергіуса, съ которымъ всегда находилъ удовольствіе бесѣдовать.

— Мы кажемся здѣсь спокойными и довольными? вопросительно сказалъ бывшій министръ.

— Надѣюсь и полагаю, что такъ, отвѣтилъ Сергіусъ. — Онъ вѣритъ въ свою звѣзду и все предоставитъ ея вліянію. Приключеній больше не будетъ.

— Для лорда Рогемптона должно быть большое облегченіе, что онъ избавился отъ своей должности, сказала мистрисъ Невпіателъ леди Рогемптонъ. — Я всегда жалѣла его. Я никакъ не могу понять зачѣмъ люди добровольно берутъ на себя такой трудъ и такое безпокойство.

— Присоединитесь къ намъ, говорилъ Больдершеру Невшатель. — Очень обрадуются увидѣть васъ въ Бруксѣ.

— Бруксъ пусть соединится съ Октябрскимъ клубомъ, который я намѣренъ воскресить, отвѣтилъ Вольдершеръ.

— Никогда не слыхалъ о такомъ клубѣ, возразилъ Невшатель.

— Однако, онъ былъ гораздо важнѣе билля о правахъ или акта о престолонаслѣдіи, сказалъ Вольдершеръ.

— Мнѣ хочется видѣть портретъ его матери въ другой гостиной, обратилась къ Майрѣ леди Монтфортъ.

— Пойдемте вмѣстѣ.

Леди Рогемптонъ встала и онѣ пошли.

Портретъ королевы Агриппины, написанный мастерскою рукою былъ такъ искусно освѣщенъ, что казался живымъ.

— Она была очень хороша, какъ видно, замѣтила леди Монтфортъ.

— Сидни Вильтонъ былъ ея преданнымъ поклонникомъ, какъ мнѣ говорилъ мужъ, сказала леди Рогемптонъ.

— Очень многіе были ея преданными поклонниками, возразила леди Монтфортъ.

— Да, она была въ родѣ Маріи Шотландской, въ которую есть еще влюбленные и до-сихъ-поръ. Ея очарованіе было неодолимо. Такихъ женщинъ теперь нѣтъ.

— Есть одна, сказала леди Монтфортъ и, внезапно обернувшись къ леди Рогемптонъ, обняла ее. — Эта одна, я знаю, ненавидитъ меня, въ той мысли, что я мѣшаю ея брату жениться.

— Любезная леди Монтфортъ, какъ можете вы употреблять такія сильныя выраженія? Друзья Эндиміона не могутъ питать къ вамъ другого чувства, кромѣ благодарности за вашу доброту къ нему.

— Я ничего не сдѣлала для него; я ничего не могу сдѣлать. Я сознала это, когда мы старались ввести его въ Парламентъ. Если бы онъ могъ жениться и сдѣлаться независимъ, могущественъ и богатъ, это было бы лучше, пожалуй, для всѣхъ насъ.

— Я желаю, чтобы онъ сдѣлался независимъ, могущественъ и богатъ, задумчиво сказала Майра. — Это было бы волшебною сказкою. Въ настоящемъ, однако, надо и тѣмъ довольствоваться, что у него есть добрѣйшіе друзья на свѣтѣ.

— Я принимаю въ немъ горячее участіе, никто не принимаетъ болѣе. Я искренно, глубоко привязана къ нему, по эта любовь, подобная вашей, любовь сестры. Только одного человѣка на свѣтѣ я дѣйствительно люблю, и этотъ человѣкъ, увы! меня не любитъ.

Голосъ ея дрогнулъ.

— Не говорите этого, любезная леди Монтфортъ. Я вѣрить не могу тому, на что вы иногда намекаете. Право, мнѣ кажется, это у васъ что-то въ родѣ мономаніи.

Леди Монтфортъ покачала головой съ грустнымъ видомъ, но вдругъ ея прелестное лицо просіяло свѣтлою улыбкой и она вскричала весело:

— Не надо думать о грусти. Пусть она лежитъ схороненною въ моемъ сердцѣ, но привидѣнія иногда выходятъ изъ гробовъ. Поговоримъ о вашемъ братѣ. Я не стану утверждать, чтобы для меня не было большою потерею, если онъ женится, но я желаю его женитьбы, если вы желаете ее. Что меня касается, у меня долженъ быть другъ и не иначе, какъ человѣкъ очень умный и свѣдущій въ политикѣ. Лордъ Рогемптонъ соотвѣтствовалъ всѣмъ моимъ желаніямъ; вы отняли его у меня, какъ вамъ извѣстно, продолжала она, улыбаясь: — затѣмъ графъ Ферролль былъ бы по мнѣ въ полномъ смыслѣ слова, но онъ убѣжалъ. Эндиміону трудно убѣжать, къ тому онъ такъ пріятенъ, такъ уменъ, я думала, что нашла, наконецъ, товарища, достойнаго моей помощи — я намѣревалась и теперь намѣрена трудиться для него изо всѣхъ силъ, пока не увижу его первымъ министромъ.

— И я мечтаю объ этомъ, сказала леди Рогемптонъ: — но мы всѣ почти однихъ лѣтъ и можемъ подождать.

— Онъ не можетъ быть министромъ достаточно рано, возразила леди Монтфортъ. — Чарльза Фокса погубило не то, что онъ рано попалъ въ министры.

Общество разъѣхалось. Принцъ знакомъ пригласилъ Вольдершера выкурить съ нимъ сигару наединѣ и спустя немного минутъ они остались одни.

— Какія женщины! воскликнулъ принцъ. — Имъ нѣтъ соперницъ здѣсь, а между тѣмъ, онѣ такъ непохожи между собой.

— Которую же вы предпочитаете, серъ? спросилъ Вольдершеръ.

Принцъ обрѣзалъ кончикъ сигары и потомъ отвѣтилъ:

— Я скажу вамъ это чрезъ пять лѣтъ.

Глава LXXXI.

Событіе въ области церкви, о которомъ упоминали на обѣдѣ, описанномъ нами въ предыдущей главѣ, произвело особенное дѣйствіе въ такъ называемомъ обществѣ. Найджель Пенрёддокъ пріобрѣлъ большую извѣстность, какъ проповѣдникъ, тогда какъ его крайнія доктрины и поступки поразили изумленіемъ, обаяніемъ и даже страхомъ большую часть публики. Онъ удалился на время со сцены, но такая выдающаяся личность забывается не легко, даже если бы появлявшіяся въ печати отъ времени до времени статьи о его взглядахъ и дѣйствіяхъ, опровергаемыя и опять повторяемыя не поддерживали и подстрекали любопытство. Что онъ скоро возвратится на родину, въ качествѣ легата его святѣйшества, было такого рода событіе, что много мужчинъ задумалось надъ этимъ и забилось нѣсколько женскихъ сердецъ.

Леди Рогемптонъ не могла уйти отъ воспоминаніи о прошедшемъ, и когда въ ея памяти возникли сцены въ Гёрстли, она была не въ силахъ оставаться равнодушной. Леди Монтфортъ вспоминала съ нѣкоторою гордостью и волненіемъ, что папскій легатъ нѣкогда былъ однимъ изъ ея героевъ. Очевидно, онъ вовсе не хотѣлъ избѣгать старыхъ знакомыхъ, такъ какъ вскорѣ по пріѣздѣ, послѣ того какъ сзывалъ своихъ викаріевъ и далъ инструкціи духовенству своего округа — епархій тогда еще не существовало — архіепископъ Пенрёддокъ, такъ просто назвалъ себя Тирскій архіепископъ, навѣстилъ этихъ двухъ дамъ.

При его первомъ посѣщеніи, Майра, со всѣмъ ея умѣніемъ владѣть собой, ея громадною гордостью и глубокимъ смѣлымъ, умомъ, который всегда втайнѣ поддерживалъ ее, была встревожена и взволнована, но только въ своемъ будуарѣ. Когда она вышла къ нему въ гостиную, то казалась такъ спокойна., какъ будто ѣдетъ на вечеръ.

Найджель измѣнился. Вмѣсто прежняго озабоченнаго и мрачнаго взгляда, который портилъ его изящную красоту, взоръ его теперь былъ спокоенъ и все-таки сіялъ. Онъ похудѣлъ, почти имѣлъ видъ изнуренный, но отъ этого его высокій ростъ только казался еще выше.

Леди Рогемптонъ нечего было опасаться свиданія и неизбѣжныхъ тяжелыхъ воспоминаній. За исключеніемъ одного намека предъ уходомъ, когда его свѣтлость говорилъ о мелкихъ непріятностяхъ, отъ которыхъ желалъ избавить своихъ подчиненныхъ, онъ не упомянулъ ни однимъ словомъ о прошедшемъ.

— Я думаю, что посовѣтуюсь съ вашимъ братомъ, сказалъ Найджель. — Такъ какъ онъ въ рядахъ оппозиціи, то будетъ стѣсненъ меньше другихъ моихъ пріятелей, участниковъ въ министерствѣ или сторонниковъ его.

Вообще онъ говорилъ только о важности своей задачи, громадныхъ, но воодушевляющихъ трудахъ, которые ожидали его, и его глубокомъ сознаніи взятой на себя отвѣтственности. Поддержать его могло одно божественное ученіе. Одно время онъ надѣялся, что его святѣйшество найдетъ созрѣвшимъ время возстановленія національной іерархіи, но рѣшено было иначе. Если бы согласились, разумѣется, это помогло бы ему. Духовное лицо in partïbus все-таки въ нѣкоторомъ отношеніи чужой, какія бы обязанности на себѣ ни несъ, и свѣтъ сговорчивѣе, когда къ нему обращается лицо, имѣющее въ томъ же краю „свое мѣсто жительства и славу“, и сроднившееся съ народомъ, посреди котораго живетъ. Положеніе католическихъ бѣдныхъ въ его собственномъ округѣ раздирало душу. Онъ не могъ вообразить, чтобы подъ сѣнью Аббатства была такая нищета. Тѣ немногія школы, которыя существовали, были очень жалкія, и прежде всего онъ долженъ обратить вниманіе на этотъ капитальный недостатокъ. Онъ сильно разсчитывалъ на женское содѣйствіе. Онъ былъ намѣренъ пригласить важныхъ католическихъ дамъ соединиться съ нимъ въ общемъ дѣлѣ любви. Въ этомъ громадномъ центрѣ цивилизаціи, богатства и власти не было недостатка въ духѣ урсулинокъ.

Повидимому, возвращеніе архіепископа Пенрёддока не доставило никому такого удовольствія, какъ лорду Монтфорту. Онъ казался такъ сильно заинтересованъ миссіею его свѣтлости, такъ часто искалъ его общества, оказывалъ ему такое глубокое уваженіе, почти съ соблюденіемъ этикета, такъ много разспрашивалъ его о томъ, что происходило въ Римѣ и что должно быть сдѣлано здѣсь, что Найджелю вполнѣ было бы простительно возымѣть надежду современемъ убѣдигъ лорда Монтфорта возвратиться къ вѣрѣ его знаменитыхъ предковъ. А между тѣмъ, лордъ Монтфортъ только забавлялся. Новый характеръ былъ для него новою игрушкою; когда же не находилось подобнаго субъекта, то онъ погружался въ „Записки Сен-Симона“.

Вмѣсто того, чтобы избѣгать общества, какъ въ былое время, архіепископъ теперь самъ искалъ его и не дѣлалъ никакихъ исключеній; всѣ классы и всѣ вѣрованія, всѣ званія и разряды людей представляли для него одинаковый интересъ; они были частью той громадной общины, всѣмъ стремленіямъ и страстямъ, интересамъ и занятіямъ которой онъ, повидимому, сочувствовалъ, но держалъ на умѣ одну цѣль — вернуть ихъ опять подъ верховную сѣнь, оставленную ими въ несчастную минуту помраченія и заблужденія. Обращеніе Англіи глубоко запало въ душу Найджеля; это была его неуклонная цѣль, его денная и нощная молитва.

И такъ, архіепископъ бывалъ вездѣ, даже на аристократическихъ собраніяхъ. Онъ часто присутствовалъ на парадныхъ обѣдахъ, до которыхъ не касался, такъ какъ былъ улыбающійся аскетъ, и хотя, казалось, проповѣдывалъ или служилъ обѣдню во всѣхъ частяхъ столицы, устраивалъ школы, учреждалъ монастыри и строилъ соборы, онъ находилъ время предлагать филантропическія рѣшенія на митингахъ среднихъ классовъ, присутствовать на ученыхъ собраніяхъ и даже иногда написать кое-что для Королевскаго Общества.

Болѣе всѣхъ подпалъ подъ вліяніе архіепископа Вольдершеръ. Онъ положительно былъ плѣненъ имъ. Онъ не успокоился, пока не свелъ его съ принцемъ Флорестаномъ.

— Вы католическій принцъ, серъ, говорилъ онъ ему. — Сущее безумство пренебрегать такимъ источникомъ вліянія и силы, какъ римско-католическая церковь. Вотъ вамъ и человѣкъ, какъ нарочно для этого созданный; человѣкъ, который можетъ сдѣлаться папой. Согласитесь только съ нимъ и вы вернете свой престолъ въ теченіе года.

— Однако, любезный Вольдершеръ, я католикъ это правда, но вмѣстѣ и глава либеральной партіи въ моей землѣ, пожалуй, на всемъ материкѣ Европы, либералы же не очень долюбливаютъ архіепископовъ и папъ.

— Все односторонняя болтовня либеральной партіи, воскликнулъ Вольдершеръ. — Въ римско-католической церкви болѣе истиннаго демократизма, чѣмъ во всѣхъ тайныхъ обществахъ Европы.

— Пожалуй, въ этомъ есть доля истины, сказалъ принцъ задумчиво: — и мои друзья католики числятся католиками. Если бы я былъ увѣренъ, что вашъ архіепископъ и всѣ священнослужители вообще только числятся католиками, то что-нибудь можно бы сдѣлать.

— Что этого касается, сказалъ Вольдершеръ: — то умные люди всѣ одной религіи.

— Какой же это? спросилъ принцъ.

— Умные люди этого никогда не говорятъ.

Ни у кого Найджель не чувствовалъ себя такъ хорошо и не былъ такъ часто, какъ у Невшателей. Онъ очень дорожилъ поѣздками въ Гено, гдѣ встрѣчалъ представителей разнородныхъ и вліятельныхъ сферъ — царьковъ торговаго міра и тузовъ Ломбардской улицы и биржи. Директоромъ банка оказывалось высокопоставненное духовное лицо и рѣчи Найджеля доставляли ему очевидное наслажденіе. Мистрисъ Невшатель также поддавалась очарованію его бесѣды и онъ вполнѣ соглашался съ нею, что людямъ не слѣдуетъ быть ни очень бѣдными, ни очень богатыми. Она долго обдумывала проекты улучшенія общественнаго строя, а новый союзникъ долженъ былъ научить ее привести ихъ въ исполненіе. Самъ Невшатель былъ радъ тому, что его жена довольна, а ему архіепископъ нравился, какъ умные люди вообще.

— Знаете, говорилъ онъ: — я стою за всѣ церкви, если только онѣ не дѣлаютъ чего-нибудь особенно глупаго, милордъ архіепископъ, не правда ли? И такъ, я подпишусь на ваши школы съ большимъ удовольствіемъ. Мы не можемъ имѣть достаточно школъ, хотя бы онѣ только удерживали дѣтей отъ зловредныхъ проказъ.

Глава LXXXII.

Благоденствіе страны было такъ очевидно, пока Виго неустанно направлялъ милліоны накопившихся капиталовъ и обѣщанія еще большаго числа къ „новому истоку“, что перемѣна администраціи казалась невѣроятна, по-крайней-мѣрѣ, на глазахъ существующаго поколѣнія. Ставили наравнѣ съ Питтомъ министра, на долю котораго выпало счастіе удовлетворить громадный аппетитъ и безконечную способность потребленія, только теперь извѣстнаго въ англійской общественной іерархіи, класса желѣзнодорожныхъ рабочихъ. Оппозиція обыкновенно смотрѣла уныло, за исключеніемъ тѣхъ членовъ ея, которымъ Виго удѣлялъ множество акцій, и леди Монтфортъ допекала Сидни Вильтона вопросами, отчего онъ и его друзья не устроили желѣзныхъ дорогъ, вмѣсто того, чтобы выдумывать безсмыслицу о дешевомъ хлѣбѣ. Джобъ Торнберри говорилъ великолѣпныя рѣчи въ пользу совершенной и немедленной отмѣны хлѣбнаго закона, и либералы рукоплескали ему, но въ то же время шопотомъ выражали другъ другу сожалѣніе, что такой даровитый ораторъ, который могъ бы достичь всего, былъ человѣкъ непрактичный. Низкія цѣны на хлѣбъ, обильные урожаи и процвѣтающая торговля превратили всѣ эти убѣжденія, даже при находчивости и ловкости Торнберри разнообразить ихъ въ скучнѣйшія повторенія, и хотя Союзъ переселился изъ Манчестера въ Лондонъ, гдѣ нанималъ помѣщенія для своего витійства, конецъ 1845 засталъ членовъ его почти доведенныхъ до молчанія.

Бертай Трименъ, всегда изучавшій духъ времени, заявилъ посвященнымъ, что Виго имѣлъ нѣчто общее съ характеромъ и складомъ ума Наполеона; къ тому же самъ онъ начиналъ убѣждаться, что къ націи такихъ прожорливыхъ островитянъ непримѣнимы общеміровыя ученія, по свойству своего характера болѣе возвышеннаго и отвлеченнаго. Бертай Трименъ пригласилъ Виго къ обѣду и познакомилъ его съ нѣсколькими замѣчательными молодыми людьми крайнихъ мнѣній, которые, однако, ѣли на золотыхъ сервизахъ, Виго былъ очень польщенъ визитомъ Бертая Тримена, который принялъ его у себя съ большимъ почетомъ. Виго наслушался много такого объ основахъ государства и даже общества въ самомъ обширномъ смыслѣ слова, что изумило его и забавляло. Въ теченіе вечера, онъ перемѣнилъ разговоръ, соотвѣтствовавшій классической библіотекѣ съ бюстами государственныхъ людей, гдѣ онъ происходилъ, обѣщавъ большей части изъ присутствующихъ акціи въ новой компаніи, еще не обнародованной, но облигаціи которой уже достигли высокой преміи.

Между тѣмъ, Эндиміонъ шелъ своимъ ровнымъ путемъ. Руководимый опытностью, неоцѣненными познаніями и безукоризненнымъ тактомъ лорда Рогемптона, онъ часто дѣлалъ запросы или предлагалъ моціи, явно неудобныя и затруднительныя для министерства; и то обстоятельство, что на нихъ почти всегда отвѣчалъ самъ первый министръ, возвысило его въ оцѣнкѣ Палаты не менѣе умѣстности его запросовъ и точности свѣдѣній, на которыхъ онъ основывалъ ихъ. Онъ не завоевалъ Палатъ сразу, какъ Джобъ Торнберри, но къ концу третьей сессіи всѣ уже смотрѣли на него, какъ на человѣка, который „навѣрно получитъ назначеніе“.

Былъ и еще новый членъ Палаты, который медленно, однако, вѣрно проложилъ себѣ путь, именно Тренчардъ. Онъ отличался въ комитетѣ, представлявшемъ большія трудности, гдѣ озадаченнаго министра, который былъ предсѣдателемъ, выводилъ на дорогу въ самыхъ запутанныхъ вопросахъ. Тренчардъ слѣдилъ за дѣйствіями Виго, съ спокойною и холодною зоркостью и однажды рѣшился сообщить Эндиміону свое убѣжденіе, что впереди подводныя скалы.

— Виго исчерпываетъ свободные капиталы страны, сказалъ онъ и вызвался доставить Эндиміону всѣ надлежащія подробности, если онъ обратитъ вниманіе Палаты на этотъ вопросъ.

Эндиміонъ отказался, главнымъ образомъ, потому, что желалъ исключительно посвятить себя внѣшне^ политикѣ и не думалъ, чтобы Палата допустила его вмѣшательство и въ финансовые вопросы. Онъ сильно уговаривалъ Тренчарда взяться за это дѣло самому. Тренчардъ былъ скроменъ и немного робѣлъ при мысли, что ему надо говорить въ Палатѣ; и такъ рѣшили, что онъ посовѣтуется съ предводителями оппозиціи, и въ особенности съ тѣмъ, кого прочили въ министры финансовъ, если имъ когда-нибудь суждено составлять министерство. Эта высокородная особа выслушала Тренчарда съ нетерпѣніемъ, подобающимъ человѣку громадной опытности, съ которымъ говоритъ новичекъ, и заключила бесѣду словами:

— Не полагаю, чтобы „въ этомъ было что-нибудь“, но я подумаю и посовѣтуюсь съ людьми спеціальными.

Согласно такому рѣшенію, бывшій и будущій министръ посовѣтовался съ Виго; а тотъ не преминулъ увѣрить его, что онъ совершенно правъ, что „въ этомъ нѣтъ ничего“ и свободные капиталы въ странѣ неистощимы.

Среди всего этого матеріальнаго процвѣтанія, однажды въ августѣ, когда засѣданія только-что были закрыты, неизвѣстный торговецъ картофелемъ сообщилъ министру въ письмѣ, что какая-то болѣзнь напала на картофель во всей Англіи, какъ онъ имѣетъ поводъ предполагать, если же она распространится также въ Ирландіи, то это повлечетъ за собою самыя серіозныя послѣдствія.

Эта таинственная, но повсемѣстная болѣзнь одного растенія перемѣнила исторію свѣта.

— Нѣтъ игры азартнѣе политики, сказалъ лордъ Рогемптонъ, въ Принсдаунѣ пробѣгая „Таймсъ“: — четыре собранія кабинета на одной недѣлѣ; министерство должно быть больнѣе картофеля.

— Беренгарія всегда говоритъ, что Принсдаунъ надо видѣть лѣтомъ, сказалъ лордъ Монтфортъ. — Я же напротивъ утверждаю, что это по преимуществу зимнее мѣстопребываніе, такъ какъ стоитъ блеснуть надъ Англіей солнечному лучу, Принсдауна онъ не обойдетъ. Сегодня можно вообразить себя въ Каннѣ.

Лордъ Монтфортъ былъ совершенно правъ, но этотъ самый эгоистичный и причудливый изъ людей, оказывался вынужденнымъ проводить Рождество въ своемъ сѣверномъ замкѣ. Монтфорты проводили Рождество въ этомъ мрачномъ и величественномъ жилищѣ въ теченіе многихъ вѣковъ. Даже настоящій лордъ не имѣлъ храбрости пойти противъ сложившагося преданія. Къ тому же всякому пріятна власть, хотя бы даже и дѣлать съ ней нечего было. Напримѣръ, если не итти наперекоръ общественному чувству, право назначать депутата отъ графства считается наслѣдственнымъ въ родѣ, и сосѣдніе города, при умѣніи обойтись съ ними и небольшой денежной тратѣ, становятся сговорчивыми и преданными. Но когда флагъ не развѣвается въ Рождество, надъ гордымъ замкомъ Монтфортовъ, всѣ эти удовлетворительныя обстоятельства могутъ пострадать и порой ускользнуть совсѣмъ; когда старинный сигналъ не обѣщаетъ болѣе радушнаго гостепріимства въ Рождество, нѣкоторые изъ главныхъ преимуществъ даже графовъ Монтфортовъ, могутъ также быть подвергнуты сомнѣнію.

Была и другая причина, кромѣ отдаленія и климата, почему лордъ Монтфортъ не любилъ знаменитый замокъ, владѣніе которымъ составляло предметъ зависти для каждаго англичанина. Обширное помѣстье Монтфортовъ было маіоратомъ въ самомъ строгомъ смыслѣ. Владѣлецъ могъ только пользоваться его удобствами и красотой, и тратить его доходы. Ни продать чего-либо, ни купить, ни сдѣлать малѣйшей перемѣны, онъ не могъ, по увѣренію лорда Монтфорта, безъ разрѣшенія попечителей. Лордъ Монтфортъ находилъ такое плачевное положеніе вещей, похожимъ на средневѣковое рабство.

— Позвони я и оборви сонетку, говаривалъ онъ: — я починить не могу ее, не испросивъ на то предварительно разрѣшенія.

Такое унизительное положеніе вещей побудило его сіятельство, при первой возможности, обратить полмилліона накопленныхъ сбереженій, которыя были въ его распоряженіи на покупку Принсдауна, конечно, вовсе не походившаго на Монтфортскій Замокъ, и по климату, и по характеру.

Принсдаунъ находился въ южномъ графствѣ, почти на южномъ берегу, только въ десяти миляхъ отъ моря, и съ восхитительными видами на Каналъ. Это былъ дворецъ, построенный въ древнія времена на дюнахъ, но огражденный и заслоненный отъ всякаго враждебнаго вѣтра. Всею теплотою юга вѣяло на обширное, но фантастическое зданіе во вкусѣ Возрожденія, построенное, какъ говорили, даровитымъ и вмѣстѣ загадочнымъ Іоанномъ Падуанскимъ. Сады были великолѣпны; терраса возвышалась надъ террасою и на каждой высоко билъ фонтанъ. Но главною особенностью былъ паркъ обширный, на волнистой почвѣ и весь исключительно состоящій изъ остролистника: отдѣльныхъ старыхъ деревьевъ такихъ размѣровъ, какихъ они рѣдко достигаютъ, и группами разбросанныхъ деревьевъ и кустовъ, но только остролистника и все остролистника. За паркомъ тянулся далеко по небосклону Принсдаунскій лѣсъ, предѣлы оленей.

Рогемптоны и Эндиміонъ были единственными постоянными посѣтителями Принсдауна въ настоящее время, но съ каждымъ днемъ являлись гости, которые оставались двое сутокъ и затѣмъ улетучивались. Подобно антрепренеру какого нибудь театра, леди Монтфортъ заботилась, чтобы рядомъ послѣдовательныхъ новостей забавлять или изумлять причудливую публику, для которой трудилась. Вообще лордъ Монтфортъ находился въ блистательномъ расположеніи духа; онъ не былъ очень болѣнъ — только въ Принсдаунѣ онъ никогда не былъ очень болѣнъ — и нѣсколько заинтересовался, въ придачу политическимъ положеніемъ, хотя въ точности самъ не зналъ, изъ-за чего онъ волнуется.

— Надѣюсь, говорилъ онъ лорду Рогемптону: — что безсмыслица объ О’Коннелѣ и тому подобномъ, уже не повторится, если вы вступите опять въ кабинетъ. Будьте осторожны въ этомъ отношеніи, держитесь умѣренной, опредѣленной пошлины, скажемъ, десяти милліоновъ.

— Это удовлетворитъ каждаго — и я не вижу, почему дѣлу не итти, пока вы пожелаете того.

Вольдершеръ пріѣхалъ переполненный до краевъ, безконечными комбинаціями о лицахъ и партіяхъ. Онъ предвидѣлъ во всѣхъ этихъ перемѣнахъ самое счастливое уничтоженіе — конецъ средняго класса.

Вольдершеръ сдѣлался любимцемъ лорда Монтфорта, который находилъ особенное удовольствіе бесѣдовать съ нимъ о герцогѣ Моденскомъ и усвоивать себѣ его оригинальные взгляды на англійскую исторію.

— Только то надо сказать, замѣчалъ лордъ: — что въ состояніи Монтфортовъ много церковнаго имущества и герцогъ Моденскій, пожалуй, захочетъ взять его обратно.

Явился также Сент-Барбъ, который былъ приглашенъ. Между намъ и его патрономъ произошло охлажденіе. Сент-Барбъ былъ очень ревнивъ; онъ ревновалъ ко всему и ко всѣмъ, а въ послѣднее время, нѣкоторый докторъ Комли, оксфордскій ученый, новой школы, былъ представленъ лорду Монтфорту и посвящалъ его во всѣ тайны неологіи. Этотъ знаменитый мужъ, который сладкимъ и вкрадчивымъ голосомъ сослался на Сократа, вмѣсто св. Павла, и возставалъ противъ всѣхъ символовъ и формулъ, какъ въ высшей степени антифилософскихъ, сдѣлался героемъ „маленькихъ обѣдовъ“ въ Монтфорт-Гаузѣ, гдѣ Сент-Барбъ такъ долго привыкъ блистать и, вслѣдствіи этого, самъ становился съ каждымъ днемъ все болѣе строго правовѣрнымъ.

— Можетъ быть мы увидимся, сказалъ однажды утромъ Эндиміонъ, прощаясь въ Пелль Меллѣ съ Сент-Барбомъ. — У Монтфортовъ сегодня маленькій обѣдъ.

— Прахъ побери ваши маленькіе обѣды! воскликнулъ негодующій Сент-Барбъ: — надѣюсь никогда болѣе не присутствовать на маленькомъ обѣдѣ, особенно въ Монтфорт-Гаузѣ. Очень мнѣ нужно приглашеніе къ обѣду для того, чтобы кувыркаться предъ хозяиномъ и показывать штуки ради его забавы. Я хочу забавляться самъ. Нельзя молчать на этихъ маленькихъ обѣдахъ, въ результатѣ оказывается, что выскажешь все хорошее, что появится въ слѣдующемъ номерѣ вашей газеты, и когда люди прочтутъ его, то утверждаютъ, что уже слышали это. Нѣтъ, серъ, если лордъ Монтфортъ или какой другъ пожелаетъ видѣть меня у себя на обѣдѣ, пусть онъ пригласитъ меня на парадный обѣдъ для такихъ аристократовъ, какъ онъ, гдѣ я могу молчать, подобно остальнымъ знатнымъ гостямъ.

Тренчардъ пріѣхалъ съ вѣстью, что министерство подало въ отставку и королева посылала за главою оппозиціи, который тогда былъ въ Шотландіи.

— Я думаю, намъ придется ѣхать въ Лондонъ, сказала брату леди Рогемптонъ въ комнатѣ, гдѣ кишѣло людьми и постоянное было движеніе. — Здѣсь такъ трудно говорить наединѣ, прибавила она шопотомъ: — пойдемъ въ садъ.

Они вышли и, когда никто уже не могъ ни слышать ихъ, ни видѣть, она сказала:

— Настаетъ опасное время въ твоей жизни, Эндиміонъ; я очень безпокоюсь. Я смотрю, какъ на вѣрное, что ты будешь привлеченъ къ офиціальной дѣятельности и, по всему вѣроятію, подъ начальствомъ моего мужа. Онъ ничего мнѣ не говорилъ, но я не сомнѣваюсь, что такъ случится. Это важное событіе. Бѣдный папа началъ съ должности товарища министра! продолжала она задумчиво, какъ бы говоря сама съ собой: — и все казалось такъ хорошо тогда, но онъ не имѣлъ твердой опоры. Я хочу, чтобы ты стоялъ твердо, Эндиміонъ. Въ твоей судьбѣ столько благопріятнаго, столько задатковъ счастія. Они могутъ измѣнить тебѣ современемъ и тогда когда меня уже не будетъ съ тобой. Даже предстоящій тебѣ важный шагъ въ жизни, никогда не могъ бы представиться, безъ таинственнаго дара, на который ты не имѣлъ возможности разсчитывать.

— Это совершенно справедливо, Майра, но что же изъ этого?

— Что изъ этого выводить? То, что надо принять мѣры противъ подобныхъ случайностей. Ты знаешь, что у меня на умѣ; мы говорили объ этомъ не разъ. Я хочу, чтобы ты женился и тебѣ извѣстно на комъ.

— Бракъ дѣло нешуточное! вскричалъ Эндиміонъ съ видомъ огорченнымъ.

— Самое серіозное дѣло. Главныя основа добра или зла въ нашей жизни. Не выйди я замужъ, и за такого мужа, мы съ тобою здѣсь не были бы… а гдѣ были бы, я и подумать не смѣю.

— Прекрасно, но ты счастливо вышла замужъ; кажется, ты сдѣлала самую счастливую партію, какую только можно вообразить.

— И тебѣ, Эндиміонъ, я желаю тебѣ того же. Я вышла не по любви, хотя любовь возникла впослѣдствіи, и я составила счастіе того, кто сдѣлалъ меня счастливою. Но даже въ противномъ случаѣ, если бы любви или задатковъ для сочувствія не могло быть, я все-таки вышла бы замужъ, потому что это было единственное средство спасти тебя.

— Дорогая Майра! Всѣмъ, что мнѣ выпало въ удѣлъ, я обязанъ тебѣ.

— Теперь это все немного, возразила Майра: — но я хочу, чтобы сдѣлалось многимъ. Высшая власть во всѣхъ видахъ, къ твоимъ услугамъ, если ты будешь уменъ. Тебя любитъ дѣвушка, по моему мнѣнію, одаренная всѣмъ, что плѣняетъ; состояніе ея такъ велико, что размѣровъ его не опредѣлить; она принадлежитъ къ одной изъ самыхъ могущественныхъ фамилій въ Англіи — аристократическихъ фамилій, слѣдовало бы сказать, такъ какъ мужъ говорилъ мнѣ вчера, что мистера Невшателя тотчасъ сдѣлаютъ перомъ, и ты колеблешься! Умоляю тебя всѣми бѣдствіями прошедшаго, котораго нельзя забыть, будь разсудителенъ; не пренебрегай такимъ счастливымъ случаемъ.

— Если справедливо то, что ты утверждаешь, Майра, а я не имѣю другого основанія вѣрить этому, кромѣ твоихъ словъ — если бы, напримѣръ, хотя я никогда не замѣчалъ малѣйшаго доказательства чего-либо подобнаго, мистеръ Невшатель одобрилъ или только допустилъ этотъ бракъ — я такъ глубоко уважаю и такъ искренно расположенъ къ его дочери, вслѣдствіе ея доброты къ обоимъ намъ, что не намѣренъ обманывать ее, предложеніемъ руки безъ участія сердца.

— Ты говоришь, что искренно расположенъ и глубоко уважаешь Адріану, возразила сестра. — Можетъ ли быть лучше основанія для прочнаго счастія? Ты не такой человѣкъ, чтобъ жениться по романической любви и проводить жизнь въ сочиненіи сонетовъ въ честь жены, пока не окажется въ одинъ прекрасный день, что плѣнительность ея для тебя исчезла и вмѣстѣ съ тѣмъ, изсякъ источникъ вдохновенія; ты уже обрученъ съ государствомъ, ты былъ воспитанъ съ самаго дѣтства въ мысляхъ о великихъ дѣлахъ, даже въ самыя тяжелыя времена нашихъ ужасныхъ бѣдствій. Ты рожденъ для власти и высокаго положенія; пусть твое имя станетъ на ряду съ именами великихъ государственныхъ людей континента, настоящихъ повелителей Европы. Власть и только власть должна быть для тебя всепоглощающею цѣлью; на другія случайности и событія въ жизни, надо смотрѣть единственно съ точки зрѣніи этого главнаго конечнаго результата.

— Но мнѣ всего двадцать пять лѣтъ. Успѣю подумать объ этомъ.

— Великіе люди думаютъ о случаѣ, не о времени. Время отговорка слабыхъ и нерѣшительныхъ умовъ. Время они берутъ въ безгласные компаніоны своей жизни, для исполненія того, что слѣдуетъ сдѣлать ихъ собственной волѣ. Въ настоящемъ дѣлѣ, безспорно настало время. Лучше случая быть не можетъ. Всѣ твои друзья, безъ исключенія, обрадуются, если ты будешь разсудителенъ теперь.

— Едва ли мои друзья подумали объ этомъ, сказалъ Эндиміонъ, слегка покраснѣвъ.

— Леди Монтфортъ была бы очень довольна.

Онъ поблѣднѣлъ.

— Какъ ты знаешь объ этомъ? спросилъ онъ.

— Она говорила мнѣ и предлагала свою помощь, чтобы устроить дѣло.

— Она очень добра! Ну, любезная Майра, вамъ съ лордомъ Рогемптономъ, есть о чемъ подумать въ это тревожное время. Бросимъ же этотъ вопросъ. Мы говорили о немъ прежде, и довольно обсуждали. Мнѣ очень больно не раздѣлять твоего мнѣнія на счетъ чего-либо, но я не могу предложить Адріанѣ сердце, принадлежащее другой.

Глава LXXXIII.

Всѣмъ блистательнымъ ожиданіямъ въ Принсдаунѣ суждено было разлетѣться въ прахъ, какъ наглядное доказательство словъ лорда Рогемптона, что нѣтъ игры азартнѣе политики. Глава оппозиціи пріѣхалъ въ Лондонъ, но встрѣтивъ однѣ, затрудненія, отказался за нѣсколько дней до Рождества отъ предлагаемаго ему порученія. Протекціонистское министерство должно было остаться въ главѣ правленія, и отмѣнить хлѣбный законъ. Можетъ быть, никто не былъ такъ разочарованъ этимъ неожиданнымъ исходомъ, какъ лордъ Рогемптонъ. Его занимала одна офиціальная дѣятельность и политика, а такъ какъ онъ былъ уже на склонѣ лѣтъ, то естественно жалѣлъ объ утраченномъ случаѣ. Но онъ ничѣмъ не выказалъ своей досады. Всегда веселый, онъ даже прибѣгалъ къ шуткамъ и такой имѣлъ видъ, будто ему легко живется на свѣтѣ, когда все вокругъ смотрѣло мрачно и всѣ поддавались унынію.

Неудовольствіе или негодованіе, которое должно было возникнуть въ консервативной партіи, въ виду ожидаемаго переворота политики, въ нѣкоторой степени было смягчено на время, таинственными и конфиденціальными сообщеніями, пущенными въ ходъ Тедполемъ и агентами партіи, что перемѣна будетъ сопровождаться „громадными вознагражденіями“. Такъ какъ ожидали, что Парламентъ соберется, при первой возможности, послѣ Рождества и отчетъ возстановленнаго министерства послѣдуетъ немедленно послѣ открытія, то каждый протягивалъ руку, сознавая, что пораженіе отзовется сильнѣе, когда будетъ извѣстна программа министерства.

Моитфортамъ пришлось ѣхать въ свой замокъ, хотя они надѣялись одно время избѣгнуть этой печальной необходимости, вслѣдствіе новаго состава министерства. Рогемптоны провели Рождество съ Сидни Вильтономъ, въ Гейдинѣ, гдѣ были еще другіе гости изъ членовъ оппозиціи и также Эндиміонъ. Вольдершеръ, полный мести и неистощимыхъ комбинацій, нашелъ убѣжище у друзей своихъ, Бомарисовъ. Онъ взялъ съ собою Сент-Барба, услуги котораго могли быть полезны въ предстоящей сессіи. Во время послѣдняго сезона, между этими двумя знаменитостями возникло маленькое недоразумѣніе. Сент-Барбъ остался недоволенъ своею ролью въ газетѣ, основанной Вольдершеромъ. Публицистъ прикидывался, будто съ нимъ обошлись дурно и обманули его, и говорилъ онъ это, таинственно покачивая головой, что должно было означать государственныя тайны, которыя онъ со временемъ откроетъ. Дѣло же заключалось въ томъ, что политическія статьи Сент-Барба были нелѣпы до крайности и немыслимы въ печати; но такъ какъ его имя пользовалось громкою извѣстностью, какъ даровитаго писателя о предметахъ ему извѣстныхъ, то онъ и получилъ разрѣшеніе, тѣмъ болѣе что обязаны были платить ему большой гонорарій, помѣщать въ газетѣ этюды о нравахъ и обычаяхъ современнаго общества, которые онъ писалъ очень удачно и бойко. Сент-Барбъ, однако, быстро схватывалъ особенности, тонко умѣлъ наблюдать и чутко ловилъ все нелѣпое, а потому когда самъ сообщалъ подъ секретомъ причины своего неудовольствія, трудно вѣрилось, чтобы онъ говорилъ, не шутя. Повидимому онъ ожидалъ, что его участіе въ упомянутой газетѣ будетъ, какъ онъ выражался, „кабинетнымъ дѣломъ“, что онъ получитъ доступъ во дворецъ по черной лѣстницѣ, и постоянно будетъ являться къ королевѣ за одобреніемъ и входновеніемъ.

— Я не жалуюсь на гонорарій, прибавлялъ онъ: — хотя могъ бы получить болѣе отъ Шефля и Скрю, но я ожидалъ ордена. Тѣмъ не менѣе, едва ли я не примкну въ слѣдующую сессію Парламента, къ мнѣніямъ Горы, такъ это ничего не значитъ.

Парламентъ собрался вскорѣ и начались засѣданія, которыя останутся памятными надолго. „Громадныя вознагражденія“ не проявлялись нигдѣ. Вольдершеръ, только этого и ждавшій, немедленно отказался отъ должности товарища министра. Это было дурнымъ примѣромъ и ударомъ, однако, ничто въ сравненіи съ отказомъ лорда Бомариса отъ важной обязанности при дворѣ. Къ несчастію это повлекло за собою удаленіе леди Бомарисъ, въ блестящихъ и вдохновляющихъ салонахъ которой такъ долго собирались тори, исполненныя надежды и бодрости. Другіе значительные перы послѣдовали по стопамъ лорда Бомариса и перестали поддерживать министерство. Вольдершеръ внесъ дополненіе къ первому чтенію непріятнаго билля, но хотя онъ и потерпѣлъ пораженіе значительнымъ большинствомъ, это большинство образовалось преимущественно изъ членовъ оппозиціи. Въ ихъ числѣ находился Феррарсъ, не раскрывавшій рта во всю сессію, какъ замѣтили.

Нельзя было сказать того же о Бертаѣ Трименѣ и школѣ пифагорійцевъ. Давно выжидаемый случай наконецъ представился. Въ Парламентѣ опустѣли ряды руководителей. Эта почетная фаланга нуждалась въ начальникахъ. Кабинетъ Бертая Тримена былъ готовъ къ ихъ услугамъ. Бертай Трименъ поддержалъ проектъ объ измѣненіяхъ Вольдершера и воспользовался случаемъ, чтобъ изложить новую философію, какъ бы сочетаніе ученія Бентама съ дѣйствіями лорда Ливерпуля.

— Я предлагалъ вамъ это, сказалъ онъ Эндиміону укоризненно: — вы могли быть моимъ министромъ Иностранныхъ Дѣлъ. Трименъ Бертай займетъ теперь это мѣсто. Онъ предпочелъ бы ѣхать посланникомъ, но долженъ принести эту жертву.

Во время этой сессіи, пифагорійцы главнымъ образомъ вели пренія, такъ какъ не переставали болтать. У нихъ были люди на готовѣ для каждой вѣтви предмета, и предводитель ихъ не рѣдко заключалъ пренія мистическими изрѣченіями, которымъ они рукоплескали, какъ изувѣры, пораженные святымъ ужасомъ.

Важный билль былъ проведенъ, но мрачный часъ возмездія наконецъ пробилъ, министерство не унывало до послѣдней возможности къ успѣху, и не безъ основанія, однако потерпѣло полное и позорное пораженіе. Давно подготовленное новое министерство составилось тотчасъ. Лордъ Рогемптонъ опять сдѣлался министромъ Иностранныхъ Дѣлъ и назначилъ. Эндиміона своимъ товарищемъ.

— Я не стану очень прижимать васъ, говорилъ Эндиміону Бертай Трименъ, съ одобряющею снисходительностью. — Я хочу, чтобы мои взяли въ толкъ, во время этого сезона, что именно такое отвѣтственная оппозиція. Жаль, что Гортензіусъ вашъ генеральный адвокатъ, я всегда мѣтилъ на него для мѣста канцлера казначейства въ моемъ министерствѣ.

Глава LXXXIV.

Вскорѣ послѣ закрытія засѣданія въ Парламентѣ, одно случайное обстоятельство матеріально повліяло на положеніе Эндиміона: Лордъ Рогемптонъ заболѣлъ серіозно. При крѣпкомъ сложеніи, онъ повидимому совсѣмъ оправился отъ болѣзни и въ публикѣ о ней почти не знали. Высшій свѣтъ также оказывался, въ это время, по большей части въ разбродѣ и поглощенъ другимъ. Бродили его представители въ чужихъ краяхъ и поглощены они были утомленіемъ и неудобствами, которыя ежегодно выносятъ, подъ фирмою отдыха. Даже товарищи по кабинету знаменитаго государственнаго человѣка, разъѣхались въ разныя стороны и только тогда узнали о его болѣзни, когда прочли въ газетахъ, что онъ снова вступилъ въ управленіе дѣлами. Но въ его собственномъ домѣ не ошибались на счетъ его положенія. Въ послѣдній періодъ своей жизни, лордъ Рогемптонъ усвоилъ себѣ привычку работать до поздняго часа ночи. Только ночью онъ могъ достаточно сосредоточить мысли, чтобы соображать важные политическіе вопросы. Кромѣ того, онъ много работалъ. Депеши, относящіяся къ настоящей минутѣ, онъ всегда писалъ самъ. Постоянному составу своего департамента онъ оставлялъ почти одно исполненіе труда, хотя и тяжелаго, и разнообразнаго, все же только характера рутиннаго. Для лорда Рогемптона составленіе депешъ было источникомъ большого удовольствія и волненія. Онѣ имѣли европейскую славу и ясные доводы ихъ, цѣлая опредѣленность и, не рѣдко, удачная иронія признана была всѣми кабинетами, которымъ онѣ внушали надлежащій страхъ.

Доктора представили леди Рогемптонъ, что ночныя занятія надо прекратить совсѣмъ. Пренебреженіе этимъ совѣтомъ могло, по ихъ словамъ, повлечь къ серіознымъ послѣдствіямъ, но если соблюдать предписаніе, то ея мужъ могъ прожить еще много лѣтъ, продолжая служить государству. Лорду Рогемптону надо оставить Нижнюю Палату, совершенно измѣнить образъ жизни, искать болѣе развлеченія въ обществѣ, однако ложиться рано; тогда онъ будетъ свѣжъ и бодръ на слѣдующее утро и работа скорѣй принесетъ ему пользу, чѣмъ вредъ. Все дѣло привычки.

Леди Рогемптонъ пустила въ ходъ всю силу своего убѣжденія. Она питала къ мужу благоговѣйную привязанность и жизнь его казалась ей драгоцѣннымъ вкладомъ, который былъ довѣренъ ея попеченію. Она успѣла въ томъ, чего вѣроятно не добились бы доктора. Къ концу года лордъ Рогемптонъ долженъ былъ перейти въ Палату Лордовъ, и Эндиміонъ получилъ извѣщеніе, что при открытіи сессіи въ Парламентѣ онъ будетъ представителемъ министерства Иностранныхъ Дѣлъ въ Нижней Палатѣ.

Вольдершеръ поздравилъ его отъ души.

— Вы получили то, чего я желалъ болѣе всего на свѣтѣ, но я завидовать вамъ не хочу; зависть чувство низкое. Вы такъ счастливы, что имѣете геніальнаго начальника; а мнѣ достался какой-то Гарли — холодный, подозрительный, двусмысленный съ притязаніями на глубину взглядовъ и между тѣмъ въ хроническомъ состояніи недоумѣнія.

Сессія оказалась не изъ пріятныхъ. Голодъ отъ неурожая картофеля вызвалъ не одну отмѣну хлѣбнаго закона. Онъ доказалъ и то, что въ странѣ свободныхъ денегъ болѣе нѣтъ. Когда Баринги и Ротшильды, въ видахъ общественныхъ цѣлей, и частной спекуляціи, соединились чтобы составить для министерства заемъ въ нѣсколько милліоновъ, они нашли что всѣ капиталы частныхъ лицъ исчерпаны и большую часть займа имъ пришлесь покрыть собственными средствами. Въ одно изъ многихъ преній по финансовымъ вопросамъ, которыя послѣдовали по этому поводу, Тренчардъ заявилъ себя яснымъ и обширнымъ взглядомъ на дѣло, скромно напомнивъ Палатѣ, что годъ цазадъ предвидѣлъ настоящее положеніе вещей и указывалъ на причины, которыя неизбѣжно поведутъ къ нему.

Это было великою рѣчью въ одинъ великій вечеръ и Бертай Трименъ шелъ изъ Палаты домой въ обществѣ Тренчарда. Замѣтили, что Бертай Трименъ всегда шелъ домой съ тѣмъ изъ членовъ, который говорилъ въ тотъ день рѣчь.

— Ваши друзья поступили съ вами нехорошо, сказалъ онъ Тренчарду глухимъ голосомъ. — Они должны были сдѣлать васъ министромъ финансовъ. Подумайте объ этомъ. Должность почетная и можетъ вести ко всему; что меня касается, то я увидѣлъ бы это съ искреннимъ удовольствіемъ.

Кромѣ тревожнаго состоянія внутреннихъ дѣлъ, голода, банкрутствъ, разражавшихся страшными катастрофами, и прекращенія дѣйствій банка, по мѣрѣ того, какъ годъ подвигался впередъ, дѣла на континентѣ становились не менѣе мрачны и смутны. Италія волновалась втайнѣ, папа заявилъ себя преобразователемъ; были смуты въ Миланѣ, Анконѣ и Феррарѣ; австрійцы угрожали занятіемъ разныхъ странъ и Сардинія вызвалась защищать его святѣйшество отъ австрійцевъ. Въ придачу ко всему, во Франціи были банкеты реформаторовъ, въ Швейцаріи междоусобная война и прусскій король счелъ благоразумнымъ надѣлить своихъ подданныхъ конституціею.,

Около этого времени Англію посѣтилъ графъ Ферролль. Онъ всегда былъ пріятнымъ гостемъ въ этой странѣ, оказавшей ему величайшій почетъ, какой можетъ пасть на долю иностранца — онъ былъ избранъ почетнымъ членомъ Байтоваго клуба.

— Ваши тревоги здѣсь пройдутъ, говорилъ онъ леди Монтфортъ: — у васъ опять будетъ мучнистый картофель и банковыхъ билетовъ вдоволь, но мы такъ дешево не отдѣлаемся. На континентѣ все прогнило насквозь. Этотъ годъ олицетвореніе спокойствія, въ сравненіе съ тѣмъ, что будетъ въ слѣдующемъ. Нѣтъ трона въ Европѣ, который стоило бы пріобрѣсти на годъ. Мой достойный повелитель желаетъ, чтобы я возвратился на родину и былъ министромъ. Я долженъ составить ему новую конституцію, извольте видѣть. Ничего я не хочу имѣть общаго съ новыми конституціями; ихъ составители всегда первыя жертвы. Вмѣсто конституціи, лучше бы ему образовать настоящую страну и превратить свои разнохарактерныя владѣнія, въ одно патріотическое цѣлое.

— Какъ же этого достигнуть?

— Однимъ и единственнымъ средствомъ — кровью и желѣзомъ.

— Любезный графъ, вы поражаете меня ужасомъ.

— Я поражу васъ гораздо сильнѣе, прежде чѣмъ исполнится неизбѣжное.

— Я рада и тому, возразила леди Монтфортъ: — что есть что-нибудь неизбѣжное. Надѣюсь, это настанетъ скоро. Я увѣрена, что Англія разорена. Дешевый хлѣбъ и эти желѣзныя дороги повидимому совсѣмъ доканали насъ. Я думала, что одно будетъ противодѣйствовать другому, а выходитъ и то и другое одинаково гибельно.

Теперь Эндиміону представился одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ случаевъ, которые сильно могутъ повліять на всю послѣдующую карьеру, если человѣкъ окажется на высотѣ своего призванія. Пренія о внѣшнихъ дѣлахъ становились все чаще и все интереснѣе. На сколько это касалось министерства, все бремя преній падало на товарища министра. Онъ никогда не былъ поставленъ въ затрудненіе. Палата сознавала, что онъ имѣетъ надлежащія свѣдѣнія и сверхъ того переварилъ ихъ; что его замѣчанія и обращеніе изобличали человѣка, который постоянно устремлялъ мысли на свое дѣло и вполнѣ овладѣлъ имъ. Начинали также признавать за нимъ даръ слова. Сида и благозвучность его голоса были и прежде замѣчены, а это условіе очень способствуетъ успѣху въ народномъ собраніи. Онъ говорилъ свободно, но не расплывался. Въ его изложеніи были свѣтъ и тѣнь. Онъ сдерживалъ силу сарказма, но если на него нападали несправедливо или неосновательно, онъ могъ быть рѣзокъ. Собою онъ владѣлъ безусловно, если только его полное равнодушіе къ брани оппонента не было свойствомъ органическимъ. Всѣ признавали его вѣжливость и обѣ стороны сочувствовали молодому человѣку, который справлялся съ затрудненіями вовсе не обыденными. Словомъ, Эндиміонъ пріобрѣлъ популярность, и этому нисколько не вредило то обстоятельство, что онъ братъ леди Рогемптонъ, которая въ обществѣ пользовалась большимъ вліяніемъ и большою любовью.

Внѣшнія дѣла становились серіознѣе съ каждымъ днемъ и страна радовалась, что интересы ея ввѣрены министру съ опытностью и способностями лорда Рогемптона. Этотъ государственный человѣкъ никогда не казался бодрѣе, какъ въ бурное время. Бо Франціи дѣла принимали тотъ видъ, который пророчески предвѣщалъ графъ Ферролль. Если тамъ произойдетъ крахъ, то запылаетъ вся Европа, какъ сознавалъ это вполнѣ лордъ Рогемптонъ. Болѣе критическаго положенія дѣлъ, чѣмъ въ этотъ періодъ времени еще не бывало. Лордъ Рогемптонъ сказалъ женѣ, что имъ придется провести праздники на Сент-Джемскомъ скверѣ, такъ какъ уѣхать изъ Лондона, для него было невозможно, тѣмъ не менѣе онъ желалъ чтобы она ѣхала въ Гейдинъ, куда, по обыкновенію, приглашалъ ихъ Сидни Вильтонъ на Рождество. Майру ничто не могло убѣдить разстаться съ мужемъ. Онъ казался совершенно здоровъ, однако дѣла было пропасть и, несмотря на ея протестъ, онъ опять сталъ иногда работать по ночамъ. Такой протестъ по поводу другого чего, вѣроятно оказался бы дѣйствительнымъ, потому что она имѣла большое вліяніе на мужа. Но для министра, на отвѣтственности котораго лежатъ интересы великой націи, онъ безсиленъ, ничтоженъ, немыслимъ. Это все равно, что представлять офицеру на полѣ брани, какой опасности онъ подвергается. Она сказала ему однажды вечеромъ въ библіотекѣ, куда зашла на минуту, прежде чѣмъ уйти къ себѣ:

— Дорогой мой, я знаю, что безполезно говорить что либо, а все же вспомни твое обѣщаніе. Эта ночная работа терзаетъ меня.

— Обѣщаніе свое я помню и постараюсь не работать ночью, по-крайней-мѣрѣ, вскорѣ; но эту депешу мнѣ надо кончить. Если я не кончу ее, то спать не буду; а ты знаешь, что мнѣ нуженъ сонъ.

— Такъ прощай.

Онъ поднялъ на нее глаза съ своею пріятною улыбкою и протянулъ губы.

— Поцѣлуй меня, сказалъ онъ: — я никогда не чувствовалъ себя лучше.

Леди Рогемптонъ заснула немного погодя; долго ли спала она не знала, но когда проснулась, то мужъ еще не приходилъ. Она зажгла свѣчу и взглянула на свои часы. Было три часа. Она вскочила съ постели и въ туфляхъ на босу ногу и наброшенной блузѣ, сбѣжала въ библіотеку. Это была большая, длинная комната и лордъ Рогемптонъ занимался на самомъ дальнемъ ея концѣ. Свѣчи почти догорѣли. Подходя она замѣтила, что онъ сидитъ, откинувшись на спинку кресла. Когда же она приблизилась къ нему, то увидала, что онъ не спитъ, по какъ будто не узнаетъ ее. Ужасъ напалъ на нее. Она взяла его руку. Она была холодна. Съ минуту Майра какъ будто лишилась разсудка. Она осмотрѣлась вокругъ съ какимъ-то безсмысленнымъ выраженіемъ и вдругъ бросилась къ звонку, повисла на немъ и не переставала звонить, пока не вбѣжала, прислуга. Докторъ оказался подъ рукой; онъ явился чрезъ нѣсколько минутъ, но пользы не принесъ.

— Все было кончено, сказалъ онъ: — уже нѣсколько времени назадъ.

Глава LXXXV.

— Вы составили ваше министерство? спросила леди Монтфортъ у перваго министра, который входилъ въ ея будуаръ.

Онъ покачалъ головой.

— Видѣли вы ее? спросилъ онъ.

— Нѣтъ, не видѣла еще; я полагаю, что она. приметъ меля тогда же, какъ и другихъ.

— Говорятъ, она совсѣмъ убита?

— Она любила его; счастливѣе брака я не видывала; но леди Рогемптонъ не изъ тѣхъ женщинъ, которыя поддадутся отчаянію. Гордость поддержитъ ее.

Это большое несчастіе, сказалъ первый министръ: — намъ не посчастливилось съ тѣхъ поръ, какъ мы приняли бразды, правленія,

— Жалобы не помогутъ. Некому другому принять ихъ, стало быть, надо итти наперекоръ злой судьбѣ. Вопросъ теперь состоитъ въ томъ, что вы намѣрены сдѣлать?

— Да мнѣ кажется, что одно только и возможно пригласить Рочестера.

— Рочестера! воскликнула леди Монтфортъ: — этого-то глупаго гримасника.

— Но онъ сговорчивъ, возразилъ первый министръ: — если нѣтъ у человѣка ума, то пусть онъ будетъ сговорчивъ.

— Онъ по цѣлымъ недѣлямъ не можетъ прійти ни къ какому заключенію.

— Мы позаботимся составить заключеніе за него, сказалъ первый министръ: — но онъ много путешествовалъ и знаетъ много государственныхъ людей.

— И государственные-то люди, я боюсь, знаютъ его, замѣтила леди Монтфортъ.

— Потомъ онъ можетъ сказать хорошую рѣчь въ Палатѣ Лордовъ, а въ Нижней Палатѣ у насъ человѣкъ замѣчательный, дѣло и пойдетъ.

— Не думаю, чтобы вашъ замѣчательный человѣкъ въ Нижней Палатѣ остался, сухо возразила леди Монтфортъ.

— Что вы говорите? спросилъ первый министръ съ очевиднымъ испугомъ.

— У него слабое здоровье, сказала леди Монтфортъ: — только преданность къ лорду Рогемптону, я знаю, удерживала его отъ намѣренія путешествовать, года два, по чужимъ краямъ.

— У Феррарса слабое здоровье? вскричалъ первый министръ. — я всегда считалъ его нагляднымъ изображеніемъ здоровья и силъ молодости. Здоровье въ числѣ условій, которыя надо принимать въ соображеніе на поприщѣ общественнаго дѣятеля, и я всегда предсказывалъ Феррарсу блистательную каррьеру, въ силу того, что при замѣчательныхъ способностяхъ, онъ повидимому надѣленъ великолѣпнымъ сложеніемъ.

— Нѣтъ здоровья, которое вынесло бы занятія подъ начальствомъ лорда Рочестера.

— Да чтоже мнѣ дѣлать? Не могу же я взять Феррарса въ министры Иностранныхъ Дѣлъ.

— Почему нѣтъ?

Первый министръ имѣлъ видъ совсѣмъ озадаченный. Подобное назначеніе никогда бы не пришло ему на умъ. Хотя даровитый, государственный человѣкъ, онъ былъ воспитанъ въ рутинномъ духѣ виговъ и для него предложеніе леди Монтфортъ было то же, что совѣтъ произвести викарія въ епископы.

— Положимъ, сказалъ онъ: — Феррарсъ очень умный молодой человѣкъ; онъ изъ тѣхъ, которые подаютъ большія надёжды, и если его здоровье не такъ слабо, какъ вы опасаетесь, нѣтъ сомнѣнія, что онъ пойдетъ далеко; но хотя онъ на хорошей дорогѣ и подаетъ надежды, онъ человѣкъ молодой и слишкомъ молодъ для министра Иностранныхъ Дѣлъ. Ему недостаетъ лѣтъ, большаго знакомства съ дѣлами, званія повыше, и болѣе твердаго положенія въ странѣ.

Сколько лѣтъ было Каннингу, который былъ тѣмъ же, что Феррарсъ, когда его назначили министромъ? Какимъ твердымъ положеніемъ въ странѣ пользовался онъ?

Когда первый министръ возвратился въ Даунингскую улицу то немедленно послалъ за своимъ главнымъ агентомъ.

— Наблюдайте за Феррарсомъ, сказалъ онъ ему: — хотятъ заставить его отказаться отъ должности. Если онъ это сдѣлаетъ, мы будемъ поставлены въ затрудненіе. Министромъ надо назначить Рочестера; пошлите въ газеты статью съ этимъ заявленіемъ. Но за Феррарсомъ слѣдите зорко и тотчасъ докладывайте мнѣ.

Лордъ Рогемптонъ имѣлъ большое имѣніе, укрѣпленное за наслѣдниками, по его дѣла всегда были запутаны. Это повидимому неизбѣжный результатъ, когда человѣкъ погруженъ въ великое дѣло управленія человѣчествомъ. Если встрѣчаются исключенія между государственными людьми высшаго разряда, то обыкновенно въ тѣхъ случаяхъ, когда они, по большей части, находились въ оппозиціи и потому имѣли время и достаточную свободу мысли, чтобы управлять своими помѣстьями. Однако лордъ Рогемптонъ имѣлъ право назначить размѣръ вдовьей части изъ своего имѣнія и онъ воспользовался этимъ правомъ до крайнихъ предѣловъ. Вдова его была хорошо обезпечена. Душеприказчиками были Сидни Вильтонъ и Эндиміонъ.

Спустя немного времени, леди Рогемптонъ приняла Адріану, а затѣмъ вскорѣ и леди Монтфортъ. Съ тѣхъ поръ онѣ обѣ были ея частыми, если не всегдашними, гостьями, но_ болѣе она не принимала никого. Только одинъ разъ, послѣ ужаснаго событія свѣтъ видѣлъ ее, когда она въ глубокомъ траурѣ провожала гробъ своего мужа въ Вестминстерское Аббатство. Она намѣревалась жить въ Лондонѣ безвыѣздно, не только потому что не имѣла помѣстья, но и потому что желала быть съ братомъ. Съ Сидни Вильтономъ она послѣдствіи стала часто видѣться; какъ главному душеприказчику, взявшему на себя всѣ ея дѣла, ему разумѣется, приходилось не рѣдко совѣтоваться съ нею. Одно изъ величайшихъ затрудненій состояло въ томъ, чтобы найти для нея приличное помѣщеніе, такъ какъ она не могла оставаться въ фамильномъ отелѣ на Сент-Джемскомъ скверѣ. Это затрудненіе вскорѣ было отстранено способомъ въ высшей степени пріятнымъ для нея. Продавался домъ ея покойнаго отца, въ Гильской улицѣ, гдѣ она провела свое дѣтство въ счастіи и роскоши. Она очень желала поселиться въ немъ.

— Мнѣ это будетъ казаться великимъ шагомъ къ возрожденію, сказала она Эндиміону. — Моя мысль такая, что тебѣ надо отказаться отъ Альбани и жить со мною. Мнѣ будетъ пріятно жить съ тобою въ Гильской улицѣ; мнѣ хотѣлось бы увидѣть опять нашу дѣтскую. Тогда прошедшее превратится въ сонъ, по-крайней-мѣрѣ, все. тяжелое въ прошедшемъ. Мое состояніе твое. Такъ какъ мы близнецы, то вѣроятно я проживу столько же, сколько и ты. Но я хочу, чтобы ты былъ хозяинъ дома и современемъ принималъ своихъ друзей, какъ приличествуетъ твоему положенію. Не думаю, чтобы я когда-либо опять пожелала выѣзжать въ свѣтъ, но я могу помочь тебѣ въ твоемъ домѣ и ты тогда можешь приглашать дамъ; холостяка домъ всегда скученъ.

Одно затрудненіе все-таки еще представлялось. Домъ въ Гильской улицѣ не отдавался въ наймы, а продавался, и цѣпа за такой великолѣпный домъ въ такой хорошей мѣстности, разумѣется, была не маленькая; вовсе не по средствамъ леди Рогемптонъ, у которой доходъ былъ значительный, но капитала совсѣмъ не было. Тѣмъ не менѣе, это затрудненіе исчезло мгновенно. Сидни Вильтонъ пріобрѣлъ домъ. Ему нужно было помѣстить деньги, а покупка дома оказалась превосходнымъ помѣщеніемъ. И такъ леди Рогемптонъ сдѣлалась его жилицей.

Очень большая перемѣна произошла въ жизни Майры и она глубоко чувствовала ее. Она любила своего мужа и обрѣзала свои великолѣпные волосы, доходившіе почти до пятъ, чтобы обвить ими шею покойника въ гробу; однако Майра, хотя женщина красоты замѣчательной, никогда не имѣла того, что называется романомъ сердца. До замужства, гордость и любовь къ брату, которая была частью ея гордости, поглощали все ея существо. Послѣ своего брака, особенно по времени, когда она убѣдилась, что всѣ бѣдствія ея отстранены, ничто не могло сравниться съ нѣжностью, любящею признательностью и, по истинѣ, неусыпною преданностью ея къ даровитому человѣку, виновнику ея избавленія. Но было не въ порядкѣ вещей, чтобы горе привело ее къ такимъ чувствамъ, которыя еще находятъ отголоски на высотахъ Мелльере^[25], и въ сопоставленіи съ которыми весь блескъ случайностей фортуны становится ничтоженъ.

Время шло, бурное время общихъ смутъ. Самъ Эндиміонъ рѣдко бывалъ въ обществѣ, такъ какъ все свободное отъ занятій въ Палатѣ время посвящалъ сестрѣ. Его брумъ всегда былъ готовъ, чтобы отвезти его въ Гильскую улицу, на спѣшные отчасти, но всегда веселые маленькіе обѣды, которыми онъ разнообразилъ монотонность парламентской жизни. Порой онъ привозилъ съ собою товарища, обыкновенно Вильтона; порой онъ встрѣчалъ у сестры леди Монтфортъ или Адріану, теперь возведенную въ дворянство, какъ дочь лорда Гено. Было о чемъ поговорить даже когда не было рѣчи о нихъ самихъ и ихъ друзьяхъ, такъ какъ не приходило дня безъ важныхъ событій, новыхъ революцій, новыхъ конституцій, перемѣнъ династій, убійствъ министровъ, осадныхъ положеній, исчезающихъ имперій или преждевременныхъ республикъ.

Однажды, предупредивъ заранѣе сестру, которая повидимому этимъ заинтересовалась, Эндиміонъ привезъ къ обѣду Джоба Торнберри. Кромѣ Адріаны не было никого. Торнберри, большой поклонникъ леди Рогемптонъ, однако робѣлъ предъ нею. Онъ помнилъ ее въ дѣтствѣ никогда не улыбающеюся красавицею. Принявъ его съ величайшею любезностью, она послѣ обѣда пригласила его сѣсть возлѣ себя, на софу и осторожно намекнула на старое время.

— Вашему сіятельству развѣ неизвѣстно, сказалъ Торнберри: — что я теперь живу въ Гёрстли?

— Въ самомъ дѣлѣ? сказала Майра съ непритворнымъ изумленіемъ.

— Случилось это такъ. Отецъ старъ теперь и не въ силахъ уже навѣщать насъ въ Ланкаширѣ, какъ бывало прежде. Онъ пожелалъ видѣть насъ всѣхъ еще разъ и мы сговорились съѣздить къ нему. Не знаю право, какъ это вышло, но женѣ ужасно понравилось мѣсто. Всѣ принимали насъ такъ ласково. ₍Добрый ректоръ и его милая, обязательная жена много способствовали къ пріятности нашего пребыванія. Былъ тамъ и архіепископъ — а мы, бывало, по просту называли его Найджелемъ — представьте! Удивительное это дѣло! Онъ совсѣмъ не гордъ и не возносятся, а говорилъ съ нами и ходилъ съ нами, точь въ точь, какъ въ старое время. Онъ очень полюбилъ моего сынишку, Джона Гемпдена, и мой мальчикъ поступитъ въ Оксфордскій университетъ, вмѣсто Овенской коллегіи, куда и сперва хотѣлъ помѣстить его.

— Это большая разница.

— Конечно, я желалъ, чтобы онъ поступилъ въ Овенскую Коллегію, но я не особенно стоялъ за Милль Гилль. Мать упорно настаивала на этомъ. Это школа нонконформистская, а я не принадлежу къ нонконформистамъ. Я не особенно пристрастенъ къ догматамъ, но держусь правилъ Церкви, къ которой принадлежали мои предки. Какъ бы ни было, теперь Джонъ Гемидепъ не будетъ въ Милль Гиллѣ. Онъ помѣщенъ въ какой-то коллегіи близь Оксфорда, которую рекомендовалъ намъ архіепископъ. Директоръ и всѣ учителя въ ней духовныя лица — самой нашей Церкви. Жена просто въ восторгѣ отъ всего.

— Вотъ это хорошо.

— И такъ, продолжалъ Торнберри: — она забрала себѣ въ голову, что хотѣла бы жить въ Гбрстли, я и взялъ его. Я боюсь, что поступилъ глупо, уложивъ много денегъ на зданіе, которое мнѣ не принадлежитъ. Вы не узнали бы стараго дома, ваше сіятельство. Я отдѣлалъ его заново и, честное слово, за исключеніемъ новаго дома „Компанія Суконщиковъ“, гдѣ я обѣдалъ намедни, я ничего въ этомъ родѣ не видалъ, что было бы красивѣе.

— Милый старый домъ, прошептала леди Рогемптонъ.

Хотя никто не упоминалъ объ этомъ, всѣ думали, что бракъ леди Рогемптонъ съ Сидни Вильтономъ, если совершится впослѣдствіи, то ничего не можетъ быть естественнѣе и каждый одобритъ это. Правда онъ былъ другъ отца и многимъ старше ея, однако еще пріятной наружности, очень уменъ и очень уважаемъ, не говоря о его богатомъ помѣстьѣ, во всякомъ случаѣ онъ былъ моложе ея покойнаго мужа.

Когда подобныя мысли на столько назрѣли въ обществѣ, что стали принимать форму рѣчей, годъ былъ уже на исходѣ и это напоминаетъ намъ небольшое обстоятельство, которое случилось нѣсколько мѣсяцевъ назадъ, въ самомъ началѣ года и должно быть упомянуто нами.

Вскорѣ послѣ смерти лорда Рогемптона, принцъ Флорестанъ заѣхалъ однажды утромъ на Сент-Джемскій скверъ. Онъ сказалъ, что не проситъ позволенія видѣть леди Рогемптонъ, но» такъ какъ уѣзжаетъ, то желалъ лично освѣдомиться о ней. Онъ оставилъ записку и маленькій свертокъ.

Записка была слѣдующаго содержанія:

"Я долженъ немедленно уѣхать изъ Англіи, милостивая государыня, и мы вѣроятно не увидимся уже никогда. Я счелъ бы себя счастливымъ, если бы зналъ, что ваши молитвы послѣдуютъ за мною. Прилагаемая небольшая вещица принадлежала моей матери, королевѣ Агриппинѣ. Она сказала, чтобы я никогда не разставался съ нею, если, только не встрѣчу личности, которую любилъ бы такъ какъ ее. Только одну особу на свѣтѣ я обязанъ любить — ту, которая съ самаго начала была добра ко мнѣ и въ продолженіе мрачныхъ годовъ опасности и тревогъ составляла очарованіе и отраду жизни

"Флорестана".

Глава LXXXVI.

Вечеромъ, въ тотъ день когда принцъ Флорестанъ лично доставилъ свою записку къ леди Рогемптонъ, онъ выѣхалъ изъ Лондона съ герцогомъ Сент-Анджело и его адъютантами, сѣлъ на свою паровую яхту, стоявшую въ Соутгемптонѣ и оставилъ Англію. Плаваніе продолжалось съ недѣлю при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ. Пройдя Гибралтарскій проливъ, невдалекѣ отъ него бросили якорь въ небольшой и уединенной бухтѣ. Тамъ принцъ и его спутники, да человѣкъ шесть слугъ въ военной формѣ и хорошо вооруженные, прошли нѣкоторое разстояніе пѣшкомъ и достигли большой фермы. Здѣсь ихъ очевидно ждали. На встрѣчу къ нимъ выѣхали всадники, ведя много лошадей, и вмѣстѣ съ ними они отправились далѣе. Проѣхавъ миль десять, они остановились въ виду небольшого, но укрѣпленнаго города.

Принцъ послалъ впередъ герцога Сент-Анджело объявить коменданту о его прибытіи и потребовать, чтобъ онъ сдался. Комендантъ отказался наотрѣзъ и велѣлъ гарнизону стрѣлять по пришельцамъ. Гарнизонъ не послушалъ его. Въ бѣшенствѣ, комендантъ сыпалъ ругательствами, топалъ ногами, переломилъ свою шпагу, но принцъ вошелъ въ городъ. Его привѣтствовали горячо и гарнизонъ, доходившій численностью до тысячи-двухсотъ человѣкъ, отдался въ его распоряженіе. Въ городѣ принцъ промедлилъ не болѣе двухъ часовъ и, во главѣ своего войска, двинулся далѣе внутрь страны. У цѣпи невысокихъ горъ онъ остановился, выслалъ реконгносцировочные отряды и расположился лагеремъ. Утромъ, на другой день, прибылъ маркизъ Валломброза и съ нимъ множество господъ на отличныхъ лошадяхъ. Они были привѣтствованы горячо. Отъ нихъ принцъ услыхалъ, что вѣсть о его вторженіи уже дошла до губернатора провинціи, находившагося въ одномъ изъ самыхъ значительныхъ городовъ королевства, гдѣ гарнизономъ стояла цѣлая дивизія и жителей насчитывалось свыше двухсотъ-тысячъ.

— Они не будутъ ждать, пока мы придемъ, сказалъ Валламброза: — но, полагаясь на свою численность, выступятъ и нападутъ на насъ.

Развѣдчики принесли вѣсти, что горные проходы свободны и потому принцъ рѣшился тотчасъ итти далѣе, чтобы занять "ильную позицію по ту сторону горъ и ждать своей участи. Переходъ совершился благополучно, и на четвертый день послѣ вторженія, передовой отрядъ непріятеля былъ въ виду. Принцъ запретилъ слѣдовать за собою и, навязавъ бѣлый платокъ на шпагу, подскакалъ одинъ къ непріятельскимъ рядамъ.

— Ребята! крикнулъ онъ яснымъ и громкимъ голосомъ: — это шпага моего отца!

— Да здравствуетъ Флорестанъ! послѣдовалъ единодушный отвѣтъ.

Клики передового отряда достигли главнаго корпуса и нашли тамъ откликѣ. Главнокомандующій подъѣхалъ съ обнаженною головою заявить свои вѣрноподданическія чувства и принять приказанія его величества. Приказаніе состояло въ томъ, чтобы немедленно итти впередъ, и Флорестанъ во главѣ войска, высланнаго уничтожить его, въ надлежащее время вошелъ въ городъ, который восторженно принялъ его и призналъ, за своего государя. Вечеромъ загорѣлась иллюминація и Флорестанъ былъ въ оперѣ. Пѣніе не ограничивалось однимъ театромъ. Въ теченіе всей ночи самъ городъ какъ-будто слился въ одну пѣснь радости и торжества и никто не спалъ.

Послѣ этого не было уже ни хлопотъ, ни замедленія. Это было одно торжественное шествіе. Каждый городъ отворялъ ворота, а преданныя городскія власти подносили золотые ключи. Каждая деревня высылала свою фалангу прелестныхъ дѣвушекъ усыпать дорогу розами и пѣть національный гимнъ сочиненія королевы Агриппины. На десятый день, король Флорестанъ, не встрѣтивъ ни малѣйшаго сопротивленія; вошелъ въ великолѣпную столицу своего государства и спалъ на царскомъ ложѣ, которое видѣло его рожденіе.

Между всѣми странными революціями того года, это похожденіе Флорестана возбудило наиболѣе интереса въ Англіи. Хотя общество не особенно улыбалось ему, онъ все-таки скорѣй могъ считаться любимцемъ большинства населенія. Его красивая наружность, превосходная верховая ѣзда, его граціозный поклонъ, который всегда привлекалъ ему сердца, его молодость и любовь къ спорту, его англійское воспитаніе и вѣра, что онъ искренно цѣнитъ страну, гдѣ былъ гостемъ такъ долго, все это составляло основы для популярности, особенно замѣтной теперь, когда онъ имѣлъ успѣхъ. И леди Рогемптонъ, въ ея уединеніи, конечно, не оставила безъ вниманія его карьеру или дѣйствія. Она часто думала о немъ, тѣмъ болѣе, что рѣдкій день имя его не стояло въ газетахъ и всегда въ связи съ вопросами, имѣвшими общій интересъ или значеніе. Правительство, учрежденное имъ, было либеральное, но умѣренное, и хотя примирительное, все-таки твердое.

— Если онъ объявитъ себя за союзъ съ Англіей, говорилъ Вольдершеръ: — то онъ спасенъ.

И въ пользу союза съ Англіей онъ объявилъ себя, и англичане были очень довольны этимъ заявленіемъ, которое, по ихъ понятіямъ, означало національный прогрессъ, улучшеніе общества и усиленный вывозъ товаровъ за границу.

Подданныхъ его, однако, интересовалъ, главнымъ образомъ, его бракъ. Рѣшить этотъ вопросъ было настолько же трудно, насколько и щекотливо. Великія континентальныя династіи смотрѣли на него съ нѣкоторою завистью и подозрѣніемъ, а мелкіе владѣтельные дома, всѣ въ свойствѣ съ крупными династіями, считали благоразумнымъ слѣдовать ихъ примѣру. Эта царствующія фамиліи, и великія, и мелкія, сами въ это время находились въ тревогѣ и страхѣ, озабоченныя настоящимъ., недоумѣвая на счетъ будущаго. Наконецъ, стало извѣстно, что какая-то Саксеи-Бабельская принцесса, хотя въ родствѣ съ королевскими императорскими домами, можетъ раздѣлить корону съ счастливымъ авантюристомъ, а затѣмъ, немного погодя, послѣ достаточнаго числа повтореній, появились статьи, гдѣ категорически опровергали такую комбинацію, съ пріятнымъ увѣреніемъ въ придачу, что Саксен-Бабельская принцесса, которая въ родствѣ съ королевскими и имераторскими домами, едва ли согласится вступить въ бракъ съ государемъ-выскочкой, какъ бы могущественъ онъ ни былъ. И эти статьи, въ свою очередь, были заклеймены названіемъ пасквилей, на которые никто не уполномочивалъ, а затѣмъ говорилось, что такое высокое лицо, какъ принцесса изъ Саксен-Генезійскаго дома предназначается въ будущія королевы. Однако, по справкѣ въ Готскомъ Альманахѣ, оказалось, что родъ этотъ вымеръ со времени первой французской революціи. И такъ, повидимому, ничего вѣрнаго не было, кромѣ желанія подданныхъ, чтобы король Флорестанъ даровалъ имъ королеву.

Глава LXXXVII.

Друзья леди Рогемптонъ съ нетерпѣніемъ ожидали ея появленія въ обществѣ. По мѣрѣ того, какъ проходило время, они все болѣе думали и говорили объ этомъ. Сидни Вильтонъ предложилъ ей провести осень въ Гейдинѣ, пока онъ будетъ, какъ обыкновенно, въ Шотландіи, а всю зиму она провела въ очаровательномъ, почти неизвѣстномъ приморскомъ городѣ, гдѣ бродила въ безмолвіи по пескамъ. Приближалось время, когда неизбѣжный годъ затворничества придетъ къ концу, однако, леди Рогемптонъ ничѣмъ не намекала на перемѣну въ ея образѣ жизни или привычкахъ. Наконецъ, послѣ неоднократныхъ убѣжденіи и упрековъ, и мольбы, и маленькихъ ссоръ, когда миновало уже нѣсколько мѣсяцевъ второго года вдовства, было рѣшено, что леди Рогемптонъ опять появится въ свѣтъ. Это должно было совершиться при случаѣ немаловажномъ.

Леди Монтфортъ давала балъ въ началѣ іюня, на который ожидали даже царскія лица. Празднества въ Монтфорт-Гаузѣ всегда отличались великолѣпіемъ, но это должно было превзойти роскошью и блескомъ всѣ предыдущія. Весь свѣтъ будетъ на немъ, и весь свѣтъ, который приглашенъ не былъ, предавался такому отчаянію, какъ-будто лишился состоянія или добраго имени.

У леди Рогемптонъ было пристрастіе къ освѣщенію, только не отъ газа или горящаго масла. Ея гостиныя, даже когда она была одна, всегда освѣщались ярко. Она находила, что это дѣйствуетъ на ея расположеніе духа чрезвычайно благотворно. Когда она спустилась въ свою гостиную въ этотъ критическій вечеръ, яркій свѣтъ въ ней какъ-будто служилъ подготовленіемъ къ тому событію, которое ожидало ее. Съ минуту она постояла предъ большимъ зеркаломъ, гдѣ отражалась съ головы до ногъ. Какія мысли были у нея на умѣ? Какое впечатлѣніе произвело на нее прелестное видѣніе?

Лицо ея было серіозно, однако, не печально. Майрѣ теперь исполнилось или должно было вскорѣ исполниться тридцать лѣтъ. Она была женщина красоты поразительной; едва ли она не могла быть справедливо названа прелестнѣйшею женщиною изъ всѣхъ существующихъ тогда на свѣтѣ. Года только способствовали ея величественной наружности, граціознымъ очарованіямъ ея стана и роскошнымъ изгибамъ ея плечъ; но года пощадили и тѣ очарованія, которыя болѣе свойственны первой молодости, чудный цвѣтъ лица, бѣлизну зубовъ и блескъ синихъ глазъ. Въ своемъ горѣ она обрѣзала роскошные каштановые волосы, которые падали почти до ногъ, и носила ихъ теперь коротенькими, но они были густы, великолѣпнаго цвѣта и дивно обрамляли ея высокій лобъ и овалъ ея свѣжихъ, красивыхъ щекъ. Волоса увѣнчивались въ этотъ вечеръ брильянтовою діадемою.

— Карета готова, миледи, доложилъ слуга: — но какой-то господинъ внизу говоритъ, что привезъ вашему сіятельству письмо и долженъ вручить его лично. Я сказалъ ему, что ваше сіятельство изволите ѣхать и принять его не можете, но онъ вложилъ свою карточку въ этотъ конвертъ и велѣлъ подать вамъ. Онъ говоритъ, что только передастъ письмо и не задержитъ васъ ни минуты.

Леди Рогемптонъ раскрыла конвертъ и прочла на визитной карточкѣ: «Герцогъ Сент-Анджело».

— Герцогъ Сент-Апджело, повторила она про себя и задумалась на минуту, потомъ обернулась къ слугѣ и сказала: — просите.

— Мнѣ совѣстно, сказалъ герцогъ, входя и отвѣшивая поклонъ по всѣмъ правиламъ этикета: — что я насильно вторгаюсь къ вамъ, но мнѣ предписано вручить это письмо вашему сіятельству тотчасъ по прибытіи, въ какое бы время ни было. Я только сейчасъ пріѣхалъ. Погода была неблагопріятная для переѣзда. Карета вашего сіятельства у подъѣзда, я знаю. Я только исполню свое порученіе и не задержу васъ ни на минуту. Если я понадоблюсь вашему сіятельству, то всегда къ вашимъ услугамъ.

— Вы въ Карльтонѣ?

— Нѣтъ, въ нашемъ посольствѣ.

— Его величество, надѣюсь, здоровъ?

— Совершенно здоровъ, миледи, и поклонившись чуть не до земли, герцогъ вышелъ.

Она распечатала письмо, еще стоя, поднесла къ канделабру, который былъ на каминѣ, и прочла:

"Вы единственное лицо, которое я навѣстилъ, когда внезапно уѣхалъ изъ Англіи. Я не надѣялся видѣть васъ, но это была дань благодарности и благоговѣнія. Великія событія совершились послѣ нашего послѣдняго свиданія. Я осуществилъ свою мечту. Эту мечту, какъ мнѣ иногда казалось, однѣ вы не осуждали или не презирали, и въ нѣжности вашего милосердія были бы рады ея осуществленію.

"Я учредилъ то, что считаю сильнымъ и справедливымъ правительствомъ въ великомъ государствѣ. Безъ вліянія не остались уроки мудрости, которыя я получилъ въ вашемъ знаменитомъ отечествѣ. Я сдѣлалъ кое-что и мнѣ было отрадно думать, что вы одобрили бы мои дѣйствія.

«Мои подданные безпокоятся, что вновь водворенная мною династія можетъ прекратиться. Не слишкомъ ли смѣло съ моей стороны надѣяться найти въ васъ подругу, которая будетъ мнѣ совѣтницею и очарованіемъ моей жизни? Я ничего не могу предложить вамъ, что равнялось бы вашимъ несравненнымъ достоинствамъ, по могу предложить сердце и тронъ

"Флорестана".

Все держа еще письмо въ рукѣ, она осмотрѣлась вокругъ, точно будто кто-нибудь тутъ есть. Щеки ея пылали и съ минуту въ глазахъ ея блеснуло что-то дикое. Потомъ она прошлась по гостиной, опять прочла письмо, опять и опять, и все ходила взадъ и впередъ. Вся жизнь ея проходила вновь предъ ея умственнымъ взоромъ, каждая сцена, каждый характеръ, каждая мысль, чувство, страсть. Ясные дни ея дѣтства и Гёрстли съ его страданіями, и Гено съ его парками, и критическая минута, которая открыла ей такую неожиданно блистательную и счастливую будущность.

Часы били не разъ во время этой долгой и тяжелой бесѣды съ самой собою, когда она углублялась въ самые сокровенные тайники своего сердца, и теперь пробили два часа. Она вздрогнула и торопливо позвонила.

— Мнѣ не нужна карета, сказала она и, когда опять осталась одна, сѣла, опустила голову на руки алебастровой бѣлизны и долго просидѣла неподвижно.

Глава LXXXIX.

Если бы Сидни Вильтонъ, былъ молодой человѣкъ, который въ первый разъ будетъ въ большомъ свѣтѣ, онъ не могъ бы волноваться сильнѣе, чѣмъ въ ожиданіи бала въ Монтфорт-Гаузѣ. Послѣ приблизительно двухъ лѣтъ уединенія, леди Рогемптонъ снова возвращалась въ общество. Впродолженіи этого времени онъ не былъ отчужденъ отъ нея; напротивъ, онъ былъ ея частымъ и обыкновеннымъ посѣтителемъ. Кромѣ Адріаны и леди Монтфортъ и брата она почти никого другого не принимала. Отчего же онъ испытывалъ такое волненіе? Эти два года онъ прожилъ въ мечтахъ, лелѣя мысль о высшемъ счастіи. Онъ былъ бы радъ, если бы эти мечты никогда не нарушались, но возвращеніе къ жестокой дѣйствительности жизни той, безотчетное обаяніе которой положило свои чары на все его существованіе, напомнило ему настоящее положеніе его и это положеніе было исполнено глубокаго волненія.

При жизни ея мужа Сидни Вильтонъ былъ безмолвнымъ поклонникомъ Майры. Надѣленный всѣми дарованіями и преимуществами, которыя считаютъ условіями счастія въ жизни — красивою наружностью, благородною осанкою, обращеніемъ, естественнымъ и привлекательнымъ, древнимъ родомъ и большимъ помѣстьемъ — онъ былъ любимецъ общества, вполнѣ цѣнившаго его способности, если не блистательныя, то и недюжинныя, его возвышенныя чувства, великодушіе и храбрость, истинный патріотизмъ, которымъ проникнуты были его дѣйствія и въ силу котораго онъ всегда поступалъ либерально, милостиво и справедливо.

Только одинъ недостатокъ находило въ немъ общество; онъ не хотѣлъ жениться. Это было досадно, такъ какъ онъ именно, болѣе кого-либо другого, долженъ былъ жениться и составить счастіе любой героини. Общество не отчаявалось до тѣхъ поръ, когда ему минуло сорокъ лѣтъ и онъ познакомился съ леди Рогемптонъ. Однако, это обстоятельство также не набросило ни малѣйшаго свѣта на его цѣли или намѣренія; онъ былъ такъ же скроменъ, какъ преданъ ей, а сама Майра не подозрѣвала, чтобы онъ былъ чѣмъ-либо для нея, кромѣ лучшаго друга ея отца и самаго любимаго товарища ея мужа.

Когда чувствуютъ глубоко, бываютъ способны дѣйствовать по внезапному побужденію, иногда опрометчиво. Есть минуты въ жизни, когда ожиданія не въ силахъ выносить долѣе. И Сидни Вильтонъ, который былъ безмолвнымъ обожателемъ болѣе чѣмъ десять лѣтъ, теперь чувствовалъ, что малѣйшее замедленіе въ его судьбѣ было нестерпимо. На балѣ въ Монтфорт-Гаузѣ должна была рѣшиться его судьба.

Она опять вступитъ въ общество, лучезарная, какъ утро, среди цвѣтовъ и музыки, и всего общественнаго великолѣпія Его сочувствовавшее сердце было нѣкоторымъ утѣшеніемъ для нея въ горести и уединеніи. Теперь въ радостномъ сіяніи жизни онъ рѣшился спросить ее, нельзя ли имъ никогда не разставаться, и въ толпѣ, и наединѣ, сознавать свою взаимную преданность.

Вильтонъ находился въ числѣ рано пріѣхавшихъ въ Монтфорт-Гаузъ, противъ своего обыкновенія; но онъ былъ растревоженъ и взволнованъ. Она едва ли пріѣхала, но тамъ будутъ люди, которые станутъ разговаривать о ней. Это много значило. Сидни Вильтонъ дошелъ до того состоянія, когда только одинъ предметъ разговора интересенъ. Когда человѣкъ истинно влюбленъ, онъ готовъ вѣрить, что всѣ такъ, какъ онъ, думаютъ о той, которая занимаетъ его умъ и сердце.

Въ великолѣпныхъ залахъ, которыя чрезъ полчаса будутъ непроходимы, едва мелькали гости, которые, однако, постоянна прибывали. Мистеръ Вильтонъ отыскивалъ напрасно ту, которая, какъ онъ звалъ навѣрно, еще быть тутъ не могла. Онъ оставался возлѣ леди Монтфортъ, которая кланялась пріѣзжавшимъ, но не имѣла возможности сказать двухъ словъ сряду, даже Вильтону, потому что ея зоркіе глаза поджидали ту минуту, когда ей придется спуститься съ своей мраморной лѣстницы и принять своихъ царственныхъ гостей.

Царственные гости пріѣхали; пошла большая суматоха, много благосклонныхъ, иногда даже дружелюбныхъ, но исполненныхъ величія поклоновъ, пожатіе рукъ. Въ комнатахъ была толпа; но пространство въ бальной залѣ было хорошо сохранено, такъ что королевское зрѣніе могло легко съ своихъ золоченныхъ креселъ перескакивать отъ прелестныхъ созданій къ еще болѣе прелестнымъ костюмамъ, выставлявшимъ съ вѣрноподданическимъ усердіемъ ихъ очаровательныя прелести.

Въ этотъ вечеръ игралъ новый оркестръ, прибывшій изъ одной отдаленной, но знаменитой столицы; музыканты, по репутаціи извѣстные всѣмъ, но которыхъ не слыхалъ никто. Они играли удивительно на инструментахъ новоизобрѣтенныхъ и божественно на старыхъ. Ничего не могло быть веселѣе и одушевленнѣе ихъ серебряныхъ трубъ и звонкихъ колокольчиковъ.

Они нашли отголосокъ въ сердцѣ Сидни Вильтона, который сидя у входа въ большую залу, тревожно наблюдалъ за каждой пріѣзжавшей гостьей. Но тревога исчезла на минуту подъ вліяніемъ оригинальной и веселой музыки. Она казалась предвѣстникомъ счастія и радости. Онъ впалъ въ задумчивость и Странствовалъ съ восхитительной спутницей по замкамъ, вѣчно освѣщеннымъ солнцемъ, зеленымъ убѣжищамъ и пріятнымъ террасамъ.

Но ожидаемая леди все не пріѣзжала.

Потомъ звуки перемѣнились. Въ то время въ модѣ была чисто дьявольская опера, съ какими-то неземными хорами и танцами сатанински веселыми. Музыканты искусно измѣнили мрачную и трагическую тему въ что-то сумасбродно смѣшное и веселое. Но имъ не удалось отвлечь мысли одного изъ ихъ слушателей отъ характера первоначальной композиціи. Мрачныя мысли и образы овладѣли душою Сидни Вильтона; надежда и мужество оставили его. Онъ чувствовалъ, что не можетъ исполнить въ этотъ вечеръ то смѣлое намѣреніе, которое замышлялъ. Онъ чувствовалъ себя не въ ударѣ. Точно будто какой демонъ бормоталъ около него, и онъ почувствовалъ невыразимое облегченіе, какъ человѣкъ, освободившійся отъ месмерической летаргіи, когда музыка прекратилась, танцы перестали, и онъ увидалъ себя, окруженнаго не демонами, а обыкновенными собесѣдниками своей ежедневной жизни.

Но ожидаемая леди не пріѣзжала.

— Гдѣ можетъ быть ваша сестра? сказала леди Монтфортъ Эндиміону. — Она обѣщала мнѣ пріѣхать рано; должно быть случилось что-нибудь? Не больна ли она?

— Она здорова; я отъ нея пріѣхалъ сюда. Она желала, чтобы я ѣхалъ одинъ, она не хотѣла пріѣхать рано.

— Надѣюсь, что она поспѣетъ къ ужину моихъ королевскихъ гостей. Я разсчитываю на нее.

— Она будетъ непремѣнно.

Лордъ Гено серіозно разговаривалъ съ барономъ Сергіусомъ, теперь посланникомъ короля Флорестана при Сент-Джемскомъ дворѣ. Это было очень благоразумное назначеніе, потому что Сергіусъ зналъ коротко всѣхъ замѣчательныхъ англійскихъ государственныхъ людей уже много лѣтъ. Они не смотрѣли на него просто, какъ на представителя революціоннаго выскочки, онъ былъ равный имъ, пріобрѣлъ себѣ положеніе на Вѣнскомъ Конгрессѣ, и какъ полагали, смягчилъ много затрудненій своей прозорливостью. Онъ всегда былъ любимымъ гостемъ въ Эспли-Гаузѣ, и было извѣстно, что герцогъ Веллингтонъ часто совѣтовался съ нимъ.

— Пока Сергіусъ имѣетъ на него вліяніе, онъ не отважится ни на какія предпріятія, говорила Европа.

— Пока Сергіусъ остается здѣсь, союзъ съ Англіей обезпеченъ, говорила Англія.

Послѣ Европы и Англіи всего важнѣе было добиться довѣрія лорда Гено, и барону Сергіусу даже и это удалось.

— Вашему государю надо только оставаться либеральнымъ и стойкимъ, сказалъ лордъ Гено съ своей обычной привѣтливой, но полусаркастической улыбкой: — и можетъ имѣть все, чего онъ желаетъ. Но мы не хотимъ никакихъ войнъ; ихъ въ Сити не любятъ.

— Наша политика мирная, сказалъ Сергіусъ.

— Мнѣ кажется, намъ надо поздравить сер-Питера, сказалъ Вольдершеръ Адріанѣ, съ которой онъ танцовалъ и которую теперь велъ къ леди Гено. — Сер-Питеръ, вотъ эта дѣвица желаетъ поздравить васъ съ заслуженнымъ величіемъ.

— Право не знаю, что мнѣ сказать, сказалъ бывшій мистеръ Виго, чрезвычайно польщенный, но нѣсколько сконфузившись: — этого захотѣли мои друзья.

— Да, да, сказалъ Вольдершеръ: — по просьбѣ друзей; и я сослался на это когда издалъ мои сонеты.

Онъ подошелъ и передалъ свою даму ея матери, которая казалась задумчива, разсѣянна и равнодушна.

— Мы сейчасъ поздравляли новаго баронета сер-Питера Виго, сказалъ Вольдершеръ.

— А! отвѣтила леди Гено съ презрительнымъ вздохомъ: — онъ, по-крайней-мѣрѣ, не принужденъ перемѣнять свое имя. Желаніе перемѣнить свое имя кажется мнѣ страннымъ сумасбродствомъ. Если ваше имя обезславлено, я могу это понять, какъ могу понять человѣка, который въ такомъ случаѣ ходитъ въ маскѣ. Но страннѣе всего то, что люди, которые всегда желаютъ перемѣнять свои имена, носятъ имена самыя уважаемыя.

— О, вы здѣсь! колко сказалъ Сент-Барбъ Сеймуру Биксу. — Мнѣ кажется, вы бываете вездѣ. Я полагаю, что васъ скоро сдѣлаютъ баронетомъ. Видѣли вы избранную кучку? Я не могъ повѣрить глазамъ, когда прочелъ. Я нахожу, что министерство съ ума сошло, ни одного литератора между ними. Конечно, я не нуждаюсь въ ихъ баронетствѣ. Ничто не заставило бы меня принять этотъ титулъ. Но вотъ Гёши, я знаю, было бы это пріятно. Я долженъ сказать, что я жалѣю Гёши; его сочиненія продаются на половину меньше прежняго, и бросить его такъ нахально!

— Гёши не бываетъ въ обществѣ, сказалъ Сеймуръ Гиксъ торжественнымъ тономъ презрительнаго состраданія.

— Вотъ каково общество, сказалъ Сент-Барбъ, получивъ надменно-граціозный поклонъ отъ мистрисъ Родни, которая, очаровывая и очаровываясь, слушала страстный шопотъ человѣка, съ очень блестящей звѣздой и съ очень красной лентой.

— Я обѣдалъ вчера у Родни, сказалъ Сеймуръ Гиксъ: — они кормятъ хорошо.

— Вы обѣдали у нихъ! воскликнулъ Сент-Барбъ: — странно, они никогда меня не приглашали. Да и самъ я не принялъ бы ихъ приглашенія. Я избѣгаю выскочекъ. Они слишкомъ вертлявы для меня: Я люблю спокойствіе и обѣдаю только у старыхъ дворянъ.

Глава LXXXIX.

Высокородный Джобъ Торнберри и мистрисъ Торнберри получили приглашеніе на монтфортскій балъ. Джобъ повертѣлъ билетъ въ рукахъ, посмотрѣлъ на него, какъ на какого-то страннаго звѣря, съ видомъ пріятнаго и вмѣстѣ съ тѣмъ циническаго недоумѣнія, потомъ пожалъ плечами и пробормоталъ про себя:

— Нѣтъ, не годится. Кромѣ того я долженъ быть въ Гёрстли въ это время.

Поѣздка въ Гёрстли теперь не была уже такимъ важнымъ дѣломъ, какъ во время дѣтства Эндиміона. Тогда на это надо было употребить цѣлый скучный день. Маленькій Гёрстли сдѣлался суетливой станціей Слан-Банкской желѣзной дороги и скорый поѣздъ чрезъ два часа высаживалъ васъ предъ шумной и процвѣтающей гостиницей, нашей старой и смиренной пріятельницы, „Лошадиной подковы“. Такая скорость удовлетворяла даже Торнберри, и почти примиряла его съ слишкомъ частымъ присутствіемъ его жены и семьи въ Гёрстли, къ которому мистрисъ Торнберри горячо привязалась.

— Я долженъ сказать, что это мѣсто имѣетъ какую-то прелесть, сказалъ Джобъ, подходя къ своему живописному дому въ великолѣпный лѣтній вечеръ: — а я ненавидѣлъ его мальчикомъ. Конечно, я былъ тогда недоволенъ и несчастливъ, а теперь имѣю всѣ причины считать себя и счастливымъ, и довольнымъ. Наши чувства имѣютъ вліяніе даже на мѣстоположеніе. Это, конечно, мѣсто прехорошенькое, одно изъ самыхъ красивыхъ въ Англіи.

Джобъ былъ принятъ дружелюбно, жена поцѣловала его, а младшія дѣти цѣплялись съ любовью, не уменьшенной воспоминаніемъ,, что отецъ никогда не пріѣзжалъ къ нимъ съ пустыми руками. Его старшій сынъ, красивый и высокій юноша, вернувшійся домой на праздникъ, стоялъ поодаль, рѣшившись показать, что онъ свѣтскій человѣкъ, и не поддается слабости семейной чувствительности. Когда шумъ нѣсколько стихъ, онъ подошелъ и пожалъ руку отцу съ нѣкоторымъ достоинствомъ.

— Когда ты пріѣхалъ, мой милый? Я дорогой справлялся о твоемъ поѣздѣ въ росписаніи. Я разобралъ, что тебѣ надо ѣхать по Кёльверс-Гетской вѣтви.

— Я проѣхалъ прямо, отвѣтилъ сынъ: — мой пріятель ѣхалъ также, и я бьюсь объ закладъ, что мы доѣхали сюда скорѣе, чѣмъ чрезъ ту вѣтвь.

— Гмъ! сказалъ Джонъ Торнберри: — я распорядился за тебя сегодня. Во-первыхъ, мы пойдемъ къ твоему отцу, а потомъ отправимся пить чай въ пасторатъ.

— Ахъ! я предпочелъ бы провести спокойно первый вечеръ; но пусть будетъ такъ.

Его посѣщеніе къ отцу вышло ласково, почтительно и скучно. Ни въ чемъ отецъ и сынъ не сходились въ мнѣніяхъ. Отецъ выражалъ на всѣ лады свое удивленіе, что сынъ его достигъ такого положенія; а сынъ только улыбался и перемѣнялъ разговоръ, вопросомъ объ урожаѣ на какомъ-нибудь полѣ, которое въ прежнее время отличалось особеннымъ урожаемъ или плохою производительностью. Мистрисъ Торнберри имѣла видъ разсѣянный и думала о пасторатѣ; внукъ, сопровождавшій родителей, молчалъ и смотрѣлъ свысока. Всѣ почувствовали облегченіе, когда мистрисъ Торнберри, скрывъ свое нетерпѣніе подъ предлогомъ, что опасается помѣшать свекру лечь во время, рѣшительно поднялась съ мѣста и положила конецъ семейной церемоніи.

Пасторатъ представилъ веселый контрастъ съ предыдущею сценою. Мистеръ и мистрисъ Пенреддокъ были олицетвореніемъ ума и оживленія. Они приняли Джоба Торнберри именно такъ, какъ слѣдовало — внимательно, даже отчасти почтительно, однако, сердечно и естественно. Разговаривали обо всемъ, какъ о предметахъ общественныхъ, такъ и частныхъ, и они оказались одинаково знакомы съ тѣми и съ другими, такъ какъ не только читали газеты, но мистрисъ Пенрёддокъ, кромѣ того, имѣла обширную переписку, вести которую было главнымъ удовольствіемъ и развлеченіемъ въ ея жизни. Чайный столъ представлялъ картину изобилія и утонченнаго вкуса. Какой красивый фарфоръ, какія разнообразныя и превосходныя печенія! Тутъ были булки и пеклеванный хлѣбъ, торты съ коринкой и лепешки съ анисомъ, разнаго рода крендели и подрумяненные ломтики хлѣба съ масломъ и безъ масла. Мистрисъ Торнберри казалась въ восторгѣ, исполненномъ дружелюбія — всѣ и каждый были для нея дорогіе и дражайшіе. Даже лицо Джона Гемпдена сіяло отъ снисходительнаго наслажденія, когда онъ поглощалъ цѣлую пирамиду наложенныхъ предъ нимъ лакомствъ.

Предъ самымъ чаемъ мистрисъ Пенрёддокъ встала и шепнула что-то мистрисъ Торнберри, которая, повидимому, обрадовалась, взволновалась и слетка покраснѣла, а затѣмъ хозяйка дома обратилась къ Джобу и сказала:

— Я сейчасъ сообщила вашей женѣ, что архіепископъ здѣсь; надѣюсь, вамъ не будетъ непріятно встрѣтиться съ нимъ.

Вскорѣ вошелъ архіепископъ, возвратившійся съ прогулки по деревнѣ. Онъ, очевидно, былъ коротокъ съ обитателями замка Гёрстли. Къ мистрисъ Торнберри онъ обратился съ свободою частаго посѣтителя, а Джонъ Гемпденъ почтибылъ готовъ броситься ему въ объятія. Самъ Торнберри, видѣвшій его свѣтлость въ Лондонѣ, хотя не имѣлъ случая говорить съ нимъ, увлекся его дружелюбіемъ, когда тотъ сказалъ:

— Пріятно видѣться съ старымъ другомъ, особенно такимъ добрымъ другомъ въ былое время.

Вечеръ провели очень пріятно. Архіепископъ говорилъ со всѣми, но не одинъ. Съ дамами онъ велъ бесѣду о садахъ, котеджахъ и отчасти о книгахъ; онъ казался сильно заинтересованъ ученіемъ и успѣхами молодого Торнберри, который явно боготворилъ его, а затѣмъ его свѣтлость углубился въ экономическія разсужденія съ самимъ Джобомъ, очень довольнымъ, что нашелъ священника на столько же либеральнаго и просвѣщеннаго, на сколько онъ даровитъ и надѣленъ свѣдѣніями. Разстались за часъ до полуночи, по архіепископъ провожалъ ихъ до замка.

Приближался день рожденія мистрисъ Торнберри, когда мужъ всегда дѣлалъ ей подарокъ. Въ началѣ онъ состоялъ изъ какого-нибудь серіознаго произведенія, какъ, напримѣръ, „Потерянный Рай“, впослѣдствіи перешелъ въ болѣе мягкія формы, какъ, напримѣръ, поэму Теннисона, а въ послѣднее время, подъ незамѣтнымъ вліяніемъ жены, подарокъ принималъ видъ браслета или шали.

Въ этотъ вечеръ Торнберри хотѣлъ вывѣдать осторожно, чѣмъ можетъ доставить женѣ удовольствіе, но, обнявъ его и скрывъ лицо на его груди, она тихо сказала:

— Не дари мнѣ драгоцѣннаго убора, милый Джобъ. Я ничего больше не желаю, какъ возобновленія капеллы въ замкѣ.

— Возобновленія капеллы! Ого! воскликнулъ Торнберри.

Глава ХС.

Архіепископъ пришелъ въ Гёрстли на другой день. Онъ дѣлалъ визитъ главѣ семейства, но вскорѣ появились всѣ члены его и окружили посѣтителя. Затѣмъ прошли вмѣстѣ въ садъ, который представлялъ великолѣпное зрѣлище, благодаря вкусу и неограниченнымъ затратамъ на него мистрисъ Торнберри; тамъ пестрѣли клумбы съ яркими цвѣтами, точно мозаика, красовались рѣдкія, хвойныя деревья съ ихъ зелеными и пурпуровыми плодами, и дивныя розы различныхъ сортовъ, подъ изящными и фантастическими названіями; одна роза называлась „Мистрисъ Пенрёддокъ“, а другая, чрезвычайно роскошная „Архіепископъ“.

Когда они проходили террасы, принявшія прежній красивый видъ, и углубились въ зеленыя аллеи, окаймленныя старыми буками и тисами, гдѣ сметали каждый листокъ или сучекъ, который могъ упасть за ночь и нарушить безукоризненный порядокъ, трудно было бы Тирскому архіепископу не вспомнить тѣхъ давно минувшихъ дней, когда эта мѣстность, теперь блистательная и содержанная въ совершенствѣ, тогда пустынная и заброшенная, жилище красоты и даровитости, но вмѣстѣ и нищеты, для него была міромъ глубокихъ и близкихъ интересовъ. Да, онъ шелъ теперь по той самой аллеѣ, гдѣ въ то былое время, однажды отстаивалъ свое счастіе съ краснорѣчіемъ, какого не вложилъ ни въ одну изъ своихъ знаменитыхъ проповѣдей. Вспоминалъ ли онъ объ этомъ? Если вспоминалъ, то единственно для того, чтобы вырвать эту мысли изъ своей памяти. Архіепископы, которые еще молоды, мѣтятъ въ кардиналы и могутъ попасть въ папы, стоятъ выше всѣхъ человѣческихъ слабостей.

— Мнѣ хотѣлось бы видѣть капеллу, сказалъ его свѣтлость хозяину: — я помню, она была завалена хламомъ, и я всегда скорбѣлъ о такомъ пренебреженіи къ святынѣ.

— Я никогда тамъ не былъ, отвѣтилъ Торнберри: — и не могу понять, съ чего вздумалось женѣ такъ заботиться о ней. Когда я въ первый разъ поѣхалъ въ Лондонъ, она всегда ходила на проповѣди преподобнаго Со синуса Фроста и оставалась очень довольна. Я слышалъ его, человѣкъ умный, но проповѣди не по моей части, да я и не принадлежу къ его сектѣ или къ какой-либо сектѣ вообще.

Въ капеллу тѣмъ не менѣе пошли, потому что мистрисъ Торнберри забрала себѣ это въ голову. Это была небольшая комната, но такихъ же изящныхъ размѣровъ, какъ все зданіе, смѣсь вкуса итальянскаго съ готическимъ. Потолокъ, хотя плоскій, былъ богато украшенъ живописью и позолотою, и поддерживался грагштейнами, въ видѣ ангеловъ, дивной рѣзьбы. Тутъ были скамьи; нѣкоторыя развалились, нѣкоторыя еще уцѣлѣли; вообще, однако, онѣ не входили въ первоначальный планъ. Алтарь исчезъ, но двѣ статуи святыхъ, вырѣзанныя изъ чернаго дуба, все какъ будто сторожили мѣсто, имъ освященное.

— Куда могъ дѣваться столъ для причастія? сказалъ Торнберри.

— О! папа, не называйте столомъ! воскликнулъ Джонъ Гемпденъ въ негодованіи.

— Какъ же мнѣ называть?

— Алтаремъ.

— Развѣ не все равно, какъ называть? Суть все одна и та же.

— Ахъ! воскликнулъ юноша съ презрительною восторженностью: — это вовсе не одно и то же. Тутъ долженъ быть каменный алтарь и запрестольное украшеніе. Мы воздвигли такое въ нашей капеллѣ въ Бредли. Всѣ товарищи приняли участіе въ подпискѣ и я пожертвовалъ соверенъ.

— Я нахожу, сказалъ архіепископъ, стоявшій съ мистрисъ Торнберри и остальными дѣтьми нѣсколько поодаль, пока происходилъ этотъ приличный разговоръ между сыномъ и отцомъ: — что вы не можете сдѣлать ничего лучше, какъ возобновить эту капеллу, мистеръ Торнберри, но надо остерегаться ошибокъ. Слѣдуетъ возобновить ее точь въ точь, какъ она была первоначально, а этотъ стиль архитектуры мало извѣстенъ. У меня есть, однако, пріятель, знатокъ по этой части, который навѣрно пойдетъ далеко по своей профессіи, по-крайней-мѣрѣ въ церковной архитектурѣ. Я попрошу его пріѣхать сюда и посмотрѣть. Если, какъ я надѣюсь, вы рѣшитесь возобновить вашу капеллу, то будьте покойны, вы можете тогда гордиться ею.

— Мнѣ все равно, сколько бы мы не тратили на садъ, возразилъ Джобъ: — это удовольствіе проходящее и мы наслаждаемся тѣмъ, что вкладываемъ въ него, но я не вижу, зачѣмъ мнѣ возобновлять капеллу въ домѣ, который мнѣ не принадлежитъ.

— Но можетъ принадлежать, замѣтилъ архіепископъ. — Гёрстли не продается, но можетъ быть пріобрѣтенъ. Купите его. Я всегда находилъ его самымъ завиднымъ имѣніемъ на свѣтѣ. Домъ, если привести его въ надлежащій видъ, сдѣлается однимъ изъ украшеній королевства. Поля обширны, однако, не чрезчуръ, и чудный лѣсъ покрываетъ значительное пространство. Я бродилъ въ немъ мальчикомъ и не ни дѣлъ ничего, что могло бы сравниться съ нимъ. Почву ни знаете. Вы родились на ней. Оставили вы эту сторону для великихъ цѣлей, и цѣлей этихъ вы достигли. Онѣ доставили вамъ славу и состояніе. Въ высшей степени достославно и пріятно было бы вернуться къ землѣ, послѣ того, какъ вы принимали главное участіе въ разрѣшеніи связанныхъ съ нею затрудненій и въ избавленіи ея отъ многихъ опасностей.

— Конечно, день, въ который Джобъ купитъ Гёрстли, былъ бы счастливѣйшимъ въ моей жизни, сказала мистрисъ Торнберри.

— Мнѣ хотѣлось бы поступить въ университетъ и чтобы отецъ купилъ Гёрстли, вмѣшался юноша. — Если же у насъ нѣтъ помѣстья, то мнѣ лучше въ Оксфордъ не соваться. Въ такомъ случаѣ я предпочту духовное званіе, и такъ какъ Оксфорда въ виду не будетъ, то я немедленно перейду въ Кёддесдонъ. Я знаю, что это можно; одинъ товарищъ сдѣлалъ это.

Бѣдный Джобъ Торнберри! Онъ управлялъ толпами народа, покорялъ правительственныя собранія и повелѣвалъ ими. Его государыня возвела его въ члены своего тайнаго совѣта и полмилліона жителей избрали его своимъ депутатомъ въ Парламентѣ. А тутъ онъ стоялъ, безмолвный и немного смущенный, исподтишка побуждаемый женою, грубо осаждаемый сыномъ и въ концѣ жизни, большая часть которой была посвящена обличенію фанатической преданности священству, вдругъ увидѣлъ всю свою будущую карьеру похороненною, безъ его спроса священникомъ, вѣжливымъ, умнымъ и такъ искренно дружелюбнымъ, что своимъ обращеніемъ онъ даже лишалъ своихъ жертвъ способности протестовать или возражать. Тѣмъ не менѣе Торнберри готовъ былъ сказать что-то, когда дверь отворилась и вошла мистрисъ Пенрёддокъ, которая вскричала весело:

— Я знала, что застану васъ всѣхъ здѣсь. Я не безпокоила бы вашу свѣтлость, если бы на этомъ письмѣ не стояло: „въ собственныя руки, доставить немедленно“. Оно странствовало нѣсколько времени, такъ я поспѣшила принести его сама.,

Архіепископъ взялъ письмо и какъ будто вздрогнулъ, когда, взглянулъ на адресъ. Потомъ онъ отошелъ въ сторону, распечаталъ и прочелъ его. Письмо было отъ леди Рогемптонъ. Она приглашала его къ себѣ немедленно, по наиважнѣйшему дѣлу, и умоляла не откладывать выѣзда, гдѣ бы онъ ни находился.

— Мнѣ жаль, что я долженъ разстаться съ вами, сказалъ архіепископъ: — но мнѣ необходимо тотчасъ отправиться въ Лондонъ. Дѣло не терпитъ отлагательства.

Глава ХСІ.

Эндиміонъ вернулся съ бала у Монтфортовъ очень поздно и всталъ по этому въ необыкновенно поздній часъ. Онъ достаточно освѣдомился о причинѣ отсутствія сестры въ преды дущій вечеръ, чтобы не безпокоиться на этотъ счетъ. Леди Рогемптонъ дѣйствительно намѣревалась выѣхать и одѣлась уже; но когда настала рѣшительная минута, почувствовала себя не въ силахъ исполнить свое намѣреніе. Это было изложено въ записочкѣ сестры, поданной ему утромъ слугою. Болѣе изумило его сообщеніе, что вслѣдствіе всего испытаннаго ею въ предыдущую ночь, она находила невозможнымъ для себя оставаться въ Лондонѣ и потому намѣрена искать уединенія и тишины въ маленькомъ приморскомъ городѣ, гдѣ провела спокойную позднюю осень въ первый годъ своего вдовства. Окончательно же поразило его извѣщеніе, въ концѣ записки, что она, по всему вѣроятію, уѣдетъ ранѣе, чѣмъ онъ проснется. Какъ только она немного устроится, то немедленно напишетъ къ нему, и онъ долженъ воспользоваться первою минутою свободы отъ дѣлъ, чтобы навѣстить ее.

— Она всегда была капризна, воскликнула леди Монтфортъ, которая не забыла тревоги за своимъ королевскимъ ужиномъ.

— Едва ли это капризъ, возразилъ Эндиміонъ. — Я всегда считалъ Майру чрезвычайно основательною.

— Я знаю, вы никогда не допускаете въ ней недостатковъ.

— Не сами ли вы говорили намедни, что она единственная женщина съ безупречнымъ характеромъ.

— Развѣ я говорила? Я нахожу ее капризною.

— Я не нахожу васъ капризною, сказалъ Эндиміонъ: — однако свѣтъ иногда обвиняетъ васъ въ этомъ.

— Я мѣняю мнѣніе о лицахъ, когда они оскорбляютъ мои вкусы, возразила леди Монтфортъ. — Въ вашей сестрѣ мнѣ нравилось — хотя порой я желала бы не восхищаться ек» — именно то, что она никогда не оскорбляла моихъ вкусовъ.

— Смѣю надѣяться, что она удовлетворяла ихъ, сказалъ Эндиміонъ.

— Правда, удовлетворяла, всегда удовлетворяла. Желала бы я знать, какая судьба ожидаетъ ее. Принимая въ соображеніе ея молодыя лѣта, она еще только вступила на жизненное поприще. Какъ бы тамъ ни было, а за Сидни Вильтона, я думаю, она не пойдетъ.

— Иногда мнѣ это казалось возможнымъ, отвѣтилъ Эндиміонъ.

— Бракъ, я полагаю, былъ бы счастливымъ. Все соединено, что считается условіями для счастія. Но взгляды бываютъ различны, какъ на характеры, такъ и на судьбу. Для меня имѣть мужа любящаго, умнаго, образованнаго, плѣнительнаго и честолюбиваго, было бы счастіемъ; но я сомнѣваюсь, чтобы ваша сестра очень цѣнила эти достоинства. Съ вами она вѣроятно говоритъ откровеннѣе, но относительно другихъ вообще, даже въ самыя откровенныя минуты, она держитъ что-то на умѣ, чего я никакъ не могла проникнуть. Къ одному убѣжденію я пришла — эта таинственная сдержанность не любовь къ спокойствію, а скорѣй прямо наоборотъ. Она женщина съ сильнымъ характеромъ.

— Въ такомъ случаѣ, она не капризна.

— Конечно; нѣтъ; я говорила это, чтобы досадить вамъ. Капризна-то я, и знаю это. Иногда я разлюблю людей, которыхъ поддерживала и возносила. Не довольно того, что я перемѣню о нихъ мнѣніе, я положительно возненавижу ихъ.

— Надѣюсь, вы никогда не возненавидите меня, сказалъ Эндиміонъ.

— Вы еще не оскорбляли моего вкуса, отвѣтила леди Монтфортъ съ улыбкой.

Въ этотъ день Эндиміонъ былъ приглашенъ обѣдать у Бертая Тримена. Хотя они находились теперь въ враждебныхъ лагеряхъ, великій руководитель человѣчества не допускалъ, чтобы ихъ знакомство прекращалось.

— Онъ молодъ, разсуждалъ Бертай Трименъ: — каждая политическая партія мѣняетъ свои принципы приблизительно разъ въ десять лѣтъ. Молодые люди часто должны впослѣдствіи составлять новыя связи и тогда Феррарсъ перейдетъ ко мнѣ. Онъ будетъ зрѣлъ умомъ и опытенъ, а я тогда могу дать ему много. Мнѣ нужно не количество, нужны люди. Въ оппозиціи, многочисленность часто затрудняетъ. Сила будущаго въ способностяхъ министерства. Предводитель партіи съ готовымъ кабинетомъ будетъ первый министръ. Ему нечего безпокоиться о числѣ членовъ, это дѣло избирателей.

Холостые обѣды вообще не занимательны. Когда они составляются, какъ это бываетъ по большей части, изъ лицъ тѣсно связанныхъ общимъ пристрастіемъ — будь то политика, спортъ, литература, военное дѣло или общественный вопросъ — неизбѣжно возникаетъ однообразіе мыслей и чувствъ изъ однообразнаго матеріала, который служитъ источникомъ помысловъ и чувствованій. На холостомъ обѣдѣ членовъ политической партіи, бесѣда вскорѣ переходитъ исключительно на предметы, касающіеся ихъ общихъ интересовъ, анекдоты о ссорахъ, критики рѣчей, комбинаціи о назначеніяхъ, предположенія объ ожидаемыхъ выборахъ и главнымъ образомъ, на ненавистный предметъ, о которомъ всегда распускаютъ столько вракъ, внесеніе въ протоколъ. Все-таки порой проглядываютъ въ разговорѣ проблески, какъ будто указывающіе, что есть жизнь и внѣ двухъ Палатъ Парламента. Но это смягчающее обстоятельство не относится къ обѣдамъ спортсменовъ. Они начинаются при разсужденіяхъ о пари и уравнительномъ вѣсѣ и кончаются тѣми же разсужденіями объ уравнительномъ вѣсѣ и пари. Весьма сомнительно приходитъ ли кому-нибудь изъ присутствующихъ въ голову, что можетъ быть другая комбинація кромѣ пари и уравнительнаго вѣса. Обѣдъ литераторовъ неизмѣнно царство молчанія, злоба и зависть, которыя питаютъ другъ къ другу въ душѣ всѣ литераторы, особенно когда они обмѣниваются заявленіями обоюдной дружбы, всегда упрочиваютъ въ подобныхъ собраніяхъ пріятное чувство общаго мучительнаго стѣсненія. Если что-нибудь удачное придетъ на умъ кого-либо изъ гостей, онъ ни за что не выскажетъ, чтобъ сосѣдъ его, печатающій романъ выпусками, не присвоилъ себѣ этого въ слѣдующемъ мѣсяцѣ, или онъ самъ, на отвѣтственности котораго лежитъ подобное же изданіе, не былъ лишенъ законнаго права помѣстить это у себя. Кто желаетъ узнать что-нибудь о маневрахъ на русскихъ или прусскихъ смотрахъ или послѣднія вѣсти изъ Альдершотскаго лагеря и военныхъ клубовъ, тотъ знаетъ гдѣ отыскать эти банкеты разума. Веселость на мужскихъ обѣдахъ, вообще говоря, быть можетъ искреннѣе, въ кружкѣ молодыхъ людей, изучающихъ бѣгъ и руководимыхъ въ ихъ пріятномъ ученіи, нѣжною опытностью и кроткою мудростью Вайтскаго клуба. Выдающійся скандалъ, эффектный анекдотъ, удивительный скачекъ, поразительный выстрѣлъ доставляютъ на минуту пріятное развлеченіе, но когда оказывается, что вся эта обычная трескотня, какъ всегда и бываетъ, пустыя порожденія неточности и преувеличенія, что скандалъ — ложь, анекдотъ не имѣетъ основанія, а подвигамъ ловкости и силы присущи органическіе недостатки всякихъ слуховъ, болтовня теряетъ прелесть новизны и становится почти такъ же противна, какъ красное вино, изъ котораго испарился букетъ.

Мужскіе обѣды у Бертая Тримена составляли исключеніе, изъ общаго числа подобныхъ собраній. На нихъ никогда не бывало скучно. Во-первыхъ, если необходимымъ условіемъ для присутствія на его обѣдахъ и была извѣстность, хотя бы только по народной молвѣ, онъ сводилъ вмѣстѣ разные классы общества и это одно уже возбуждало и удовлетворяло любопытство. Кромѣ того, домъ его былъ открытъ для знамени тыхъ иностранцевъ, какихъ бы политическихъ партій или мнѣній они не держались. Всѣ были радушно приняты кромѣ развѣ убійцъ. Хозяинъ также изучилъ искуство выводить наружу характеръ и направлять разговоръ; если же ему иногда это не удавалось, какъ слѣдовало бы ожидать, не было недостатка въ пріятныхъ развлеченіяхъ, такъ какъ самъ Бертай Трименъ представлялъ собою запасъ, и если никто говорить не хотѣлъ, онъ пользовался случаемъ, чтобы излить сокровища своего собственнаго плодовитаго ума. Его разнородныя свѣдѣнія; сила слова, эксцентричные парадоксы, напыщенное краснорѣчіе, перемеженное удачными злыми насмѣшками, и явное сознаніе во всемъ, что онъ говорилъ или дѣлалъ, своего прирожденнаго превосходства надъ его гостями, дѣлали эти зрѣлища до крайности забавными.

— Не могу понять, говаривалъ иногда Эндиміонъ: — чѣмъ кончитъ Бертай Трименъ. Не будь революціи 1832 и вступи онъ въ Парламентъ, какъ депутатъ отъ города, принадлежавшаго его фамиліи, я думаю, онъ былъ бы теперь министромъ. Такая настойчивость должна бы увѣнчаться успѣхомъ. Но ему пришлось говорить и дѣлать столько странныхъ вещей, прежде чтобы попасть въ Парламентъ, а потомъ чтобы усидѣть тамъ, что будущность его теперь загадка. Когда я впервые узналъ его, онъ былъ бентамитъ;^[26] теперь мнѣ иногда сдается, что онъ кончитъ, какъ предводитель протекціонистовъ и протестантовъ.

— Партія сильная, надо замѣтить, говорилъ Тернчардъ: — но это еще вопросъ, достаточно ли она сильна.

— Именно это Бертай Трименъ и старается узнать.

Бертай Трименъ принималъ своихъ гостей вѣжливо и даже церемонно, что составляло рѣзкое отличіе съ свободнымъ и естественнымъ обращеніемъ того времени. Усвоилъ онъ себѣ его послѣ надлежащихъ размышленій о предметѣ.

— Ни одинъ человѣкъ на свѣтѣ не можетъ сказать заранѣе, какое положеніе будетъ онъ занимать въ свѣтѣ; всякій имѣетъ право предполагать, что пойдетъ въ гору. Мнѣ, напримѣръ, пожалуй суждено сдѣлаться президентомъ республики, регентомъ въ государствѣ или даже царствующимъ лицомъ. Было бы непріятно и тяжело измѣнять свое обращеніе въ немолодые годы и. подвергнуться невыгодному обвиненію, что зазнался и задралъ носъ. Тогда какъ теперь, насколько бы я ни возвысился, перемѣны для меня не будетъ. Мой братъ, Трименъ Бертай, держится противоположнаго основанія. Онъ сибаритъ и питаетъ общее презрѣніе къ человѣчеству, несомнѣнное, презрѣніе къ простому народу и среднему классу, а тѣмѣне менѣе за панибрата со всѣми и любимъ. Онъ утверждаетъ, что это полезно на выборахъ; я сомнѣваюсь. Я самъ представитель большого числа избирателей, но, полагаю, что успѣхомъ своимъ обязанъ въ значительной мѣрѣ тому, какъ подавалъ руку, когда дозволялъ, чтобы мнѣ протягивали ее. «Ты найдешь эту фамильярность въ обращеніи затруднительною», говорю я иногда Тримену Бертаю, «когда я отправлю тебя посланникомъ въ С.-Петербургъ или Вѣну».

Вольдершеръ, возведенный теперь въ перы, но только не въ перы Парламента, какъ онъ говорилъ съ наслажденіемъ, также обѣдалъ у Бертая Тримена. Ирландскій перъ, представитель англійскихъ избирателей, имѣлъ, по увѣренію Вольдершера, самое завидное положеніе. Его званіе придавало ему вѣсъ въ обществѣ, а мѣсто въ Нижней Палатѣ — власть, которой домогаются всѣ. Но главною приманкою обѣда былъ нѣкто, съ годъ назадъ занимавшій мѣсто президента республики въ продолженіи шести недѣль. Этотъ авантюристъ, мастеръ своего рода рапсодическаго краснорѣчія, очень полезнаго въ смутное время, когда настоящаго дѣла нѣтъ, и некому дѣлать его, испарился, когда казна опустѣла и не оказывалось болѣе фондовъ для уплаты восторженнымъ гражданамъ, до тѣхъ поръ цатріотически поддерживавшимъ порядокъ за вознагражденіе почти вдвое противъ того, что они прежде заработывали въ своемъ ремеслѣ. Эта знаменитость, привезенная съ континента Трименомъ Бертаемъ, теперь вводилась имъ въ англійское политическое общество. Трименъ Бертай глоталъ слова оракула, изъ которыхъ каждое мѣтило на картинность или глубину, и затѣмъ окидывалъ присутствующихъ одобряющимъ взглядомъ удивленія. Умные люди, какъ Эндиміонъ и Тренчардъ, смотрѣли на все это, какъ на комедію, и слушали прорицанія съ улыбкой холодной вѣжливости.

Присутствіе этой шестинедѣльной знаменитости, однако, направило разговоръ на иностранную политику и связь мыслей, которая управляется всякою бесѣдою, навела ихъ, между протамъ, на блистательную судьбу короля Флорестана.

— А между тѣмъ у него есть свои огорченія, сказалъ кто-то изъ людей разсудительныхъ. — Ему нужна жена, а принцессы не соглашаются итти за него.

— На какомъ основаніи говорите вы это? вспылилъ Вольдершеръ. — Принцессы будутъ очень глупы, если откажутъ такому человѣку, только я не знаю ни объ одномъ достовѣрномъ случаѣ отказа.

— Это общій слухъ.,

— И поэтому, вѣроятно, общая ложь.

— Будь король Флорестанъ уменъ, сказалъ Бертай Трименъ: — онъ не женился бы вовсе. Династіи не популярны, особенно новыя. Настоящій вѣкъ монархическій, но не династическій. Король, какъ тонкій политикъ, который всю свою жизнь взвѣшивалъ подобные вопросы, вѣроятно, знаетъ это и не будетъ такъ глупъ, чтобы жениться.

— Какъ-же монархіи-то продолжатся, если нѣтъ наслѣдниковъ? спросилъ Тренчардъ. — Не захотите же вы воскресить польскую конституцію?

— Польская конституція вовсе не была дурна, возразилъ Бертай Трименъ. — При ней даровитый англичанинъ могъ бы стать на ряду съ коронованными главами въ Европѣ, какъ чуть было не вышло съ сер-Филиппомъ Сидни. Но я имѣлъ въ виду нѣчто повыше польской конституціи или вообще конституцій; я имѣлъ въ виду монархію на основаніяхъ усыновленія. Это представляло бы всѣ выгоды польской конституціи при порядкѣ и устойчивости, которыхъ недоставало ей. Это соотвѣтствовало бы требованіямъ вѣка, учрежденіямъ монархическимъ, не династическимъ, и было бы независимо отъ страстей и происковъ толпы. Принципъ усыновленія былъ тайною силы и устойчивости Рима. Онъ далъ Риму и Сципіоновъ, и Антониновъ.

— Дворъ былъ бы скученъ безъ женщины въ главѣ его.

— Напротивъ, возразилъ Бертай Трименъ. — Людовикъ XIV составлялъ свой дворъ, а не королева.

— Какъ бы ни было, вмѣшался Вольдершеръ: — я боюсь, что король Флорестанъ не усыновитъ никого изъ присутствующихъ въ этой комнатѣ, хотя у него много друзей здѣсь, и я въ ихъ числѣ. Мое мнѣніе такое, что онъ женится, и я не думаю, чтобы та, которая раздѣлитъ его тронъ, оказалась такъ ничтожна, какъ супруга Людовика XIV или Екатерина Браганцская.

Въ этотъ день обѣдалъ у Бертая Тримена и Джоетъ. Они часто видались и Джоетъ все еще былъ редакторомъ «Предвѣстника», хотя ему порой приходилось жертвовать знаменитою ясностью своего слога, чтобы примирять дѣйствія партіи, органомъ и оракуломъ которой былъ «Предвѣстникъ», съ тѣми мнѣніями, которыя эта вполнѣ утвердившаяся теперь газета сначала старалась провести для назиданія публики. Издателю, однако, казалось, что «Предвѣстникъ» налегаетъ на прошедшее, болѣе чѣмъ подобало органу будущаго. Бертай Трименъ не допускалъ ни въ какомъ случаѣ затрудненій. Онъ не допускалъ, чтобы ученіе когда-либо имъ высказанное, могло быть опровергнуто. Какъ противорѣчивы не казались бы они, это все только были части одного огромнаго цѣлаго. Интересны были бесѣды, когда Бертай Трименъ сообщалъ свои взгляды и инструкціи владѣльцу яснаго слога, имѣвшаго свойство дѣлать все яснымъ, тогда какъ самъ владѣлецъ этого слога, какъ, напримѣръ, теперь, находился въ крайнемъ недоумѣніи и растерянности. Джоетъ остался послѣ ухода всѣхъ гостей, чтобы имѣть случай посовѣтоваться съ великимъ предводителемъ на счетъ его образа дѣйствій, когда надо будетъ отстаивать мѣру, повидимому, совершенно неподходящую подъ принципы всегда ими отстаиваемые.

— Не вижу, въ чемъ тутъ затрудненіе, заключилъ хозяинъ. — Ваше дѣло ясно. У васъ есть принципъ, который вывезетъ васъ въ чемъ бы то ни было. Въ томъ-то и сила принциповъ. У васъ всегда готовъ отвѣтъ.

— На какой же принципъ, нерѣшительно спросилъ Джоетъ: — долженъ я опираться въ этомъ случаѣ?

— Вы должны доказать, сказалъ Бертай Тримепъ: — что демократія есть скрытая аристократія, и аристократія скрытая демократія. Это вывезетъ во всемъ.

Даже Джоетъ имѣлъ видъ немного озадаченный.

— Однако…. началъ онъ было, но тутъ Бертай Трименъ всталъ.

— Подумайте о томъ, что я вамъ сказалъ; если же, по размышленіи, у васъ осталось бы въ умѣ сомнѣніе или недоумѣніе, заверните ко мнѣ завтра утромъ, прежде чѣмъ я отправляюсь въ Парламентъ. Теперь мнѣ надо засвидѣтельствовать свое почтеніе леди Бомарисъ. Она единственная женщина, которою партія тоже можетъ похвастаться; по женщина высшаго разряда и такая власть, которою мнѣ надо постараться завладѣть.

Глава XCII.

Прошло около мѣсяца послѣ Монтфортскаго бала; сезонъ былъ на исходѣ, почти уже совсѣмъ конченъ. Дѣла пропасть въ этотъ послѣдній мѣсяцъ для тѣхъ, которые занимаютъ должности въ министерствѣ, по Эндиміонъ нашелъ бы возможность съѣздить къ сестрѣ, хотя бы только на день, если бы сама леди Рогемптонъ очень настаивала на его посѣщеніи. Какъ странно не казалось это ему, она, напротивъ, точно будто отклоняла его пріѣздъ, постоянно повторяя, что они увидятся только послѣ закрытія Парламента. Когда онъ однажды вызвался пріѣхать къ ней на двадцать четыре часа, она отклонила его предложеніе, хотя въ самыхъ дружескихъ выраженіяхъ. Повидимому, она не совсѣмъ еще устроилась.

Леди Монтфортъ оставалась въ Лондонѣ даже послѣ Гудвудскихъ скачекъ^[27]. Она не знала, что ей дѣлать. Лордъ Монтфортъ былъ въ Принсдаунѣ, куда и она хотѣла ѣхать; но онъ не пожелалъ этого; напротивъ, онъ писалъ, что нездоровъ, намѣренъ провести лѣто въ Принсдаунѣ и предлагаетъ ей воспользоваться случаемъ, чтобы подольше погостить у своихъ родныхъ на сѣверѣ.

— Я знаю, чего онъ хочетъ, говорила она. — Ему хочется, чтобы свѣтъ думалъ, что мы разъѣхались. Прогнать меня онъ не можетъ — такой знатный вельможа не станетъ поступать грубо и несправедливо; однако, онъ надѣется тактомъ и окольными путями добиться нашей разлуки. Этотъ замыселъ у него былъ уже много лѣтъ, право, я думаю, съ самаго времени нашего брака, но я до сихъ поръ разстроивала всѣ его расчеты. Мнѣ надо быть съ нимъ; я начинаю думать, что онъ, не шутя, болѣнъ; онъ сталъ такъ блѣденъ въ послѣднее время; но если я поѣду въ Принсдаунъ, наперекоръ ему, то только прогоню его оттуда. Онъ убѣжитъ ночью, не оставивъ своего адреса, и случится что-нибудь — страшное или нелѣпое. Вотъ, я думаю, что мнѣ всего лучше сдѣлать. Вы, наконецъ, ѣдете къ сестрѣ; я напишу къ мужу, что такъ какъ онъ не желаетъ моего пріѣзда въ Принсдаунъ, то я отправлюсь въ Монтфортскій Замокъ. Когда же флагъ будетъ развѣваться надъ замкомъ, я могу навѣщать моихъ родныхъ, сколько пожелаю. Изъ Монтфортскаго Замка, это просто поѣздки по сосѣдству, да и они, пожалуй, отвѣтятъ на мое посѣщеніе. Во всякомъ случаѣ, тогда нельзя сказать, что мы съ мужемъ въ разводѣ. Жить подъ однимъ кровомъ нѣтъ надобности, но пока я въ домѣ мужа, свѣтъ считаетъ насъ соединенными. Не жалко ли, даже не унизительно ли, что надо прибѣгать къ такимъ штукамъ, когда онъ вполнѣ могъ бы составить мое счастіе. Но вамъ все это извѣстно, любезный Эндиміонъ. Ваша пріятельница не очень счастливая женщина и, если не совсѣмъ несчастная, то обязана этимъ въ большой мѣрѣ-вашей драгоцѣнной дружбѣ и немного собственной бодрости духа, которая поддерживаетъ ее при частыхъ и порой очень горькихъ оскорбленіяхъ. А теперь прощайте! Вы будете въ отсутствіи не менѣе недѣли, я полагаю. Вѣроятно вы найдете меня еще здѣсь по возвращеніи. Я не могу ѣхать въ Монтфортъ безъ его согласія. Но онъ дастъ его. Я замѣтила, что онъ всегда согласенъ на то, что соотвѣтствуетъ его настоящему желанію. Его настоящее желаніе состоитъ въ томъ, чтобы я въ Принсдаунъ не пріѣзжала; итакъ, онъ разрѣшитъ мнѣ ѣхать въ Монтфортъ.

Въ первый разъ въ своей жизни Эндиміонъ почувствовалъ стѣсненіе въ присутствіи Майры. Въ ней была какая-то перемѣна. Съ такою же любовью, какъ и прежде, она обвила руками его шею и прижала его къ груди; потомъ заглянула ему въ лицо съ безпокойствомъ, даже съ грустью, поцѣловала въ оба глаза и оставалась безмолвною нѣсколько минутъ, скрывъ лицо на его плечѣ. Со времени смерти лорда Рогемптона онъ не видалъ ее такою печальною.

— Мы долго были въ разлукѣ, тихо сказала она, наконецъ, съ блѣдной улыбкой: — и ты, должно быть, усталъ съ дороги. Отдохни и подкрѣпись немного пищей, а потомъ я покажу тебѣ мой будуаръ; онъ прехорошенькій, хотя я устроила его почти изъ ничего. Тогда мы расположимся въ немъ и будемъ долго, долго говорить. Мнѣ многое надо тебѣ сказать, во многомъ спросить твоего совѣта.

«Она выходитъ за Сидни Вильтона, подумалъ Эндиміонъ. — Дѣло ясно».

Будуаръ былъ дѣйствительно очень красивъ и устроенъ «почти изъ ничего», какъ выразилась Майра. Свѣтлый ситецъ, полки съ великолѣпными книгами, нѣсколько креселъ оригинальнаго фасона и портретъ лорда Рогемптона составляли все его убранство.

Разговоръ продолжался долго, чрезвычайно долго, и былъ очень важнаго содержанія, если судить по лицу Эндиміона, когда онъ вышелъ изъ будуара и поспѣшилъ въ свою комнату, то онъ блѣднѣлъ, то вдругъ вспыхнетъ, какъ огонь; эти перемѣны происходили быстро, и выраженіе лица скорѣе изобличало волненіе, чѣмъ удовольствіе.

Онъ сейчасъ потребовалъ своего слугу и написалъ слѣдующую телеграмму къ леди Монтфортъ: «Мое посѣщеніе будетъ коротко. Мнѣ необходимо видѣться съ вами. Непремѣнно будьте дома, когда я пріѣду къ вамъ завтра около четырехъ часовъ. Очень, очень важно».

Глава XCIII.

— Вотъ что-нибудь и случилось наконецъ, сказала леди Монтфортъ съ изумленіемъ на лицѣ: — просто чудо!

— Она ѣдетъ въ Осборнъ сегодня, продолжалъ Эндиміонъ: — и я полагаю, что послѣ этого, слухъ распространится повсюду. Формальное заявленіе, вѣроятно, придетъ изъ за границы. Тайна сохранялась до сихъ поръ удивительно. Она желала, чтобы вы узнали объ этомъ прежде всѣхъ, по-крайней-мѣрѣ отъ нея. Не думаю, чтобы она колебалась принять его предложеніе. Другія причины замедляли дѣло. Обсуждали не совершить ли бракъ, чрезъ уполномоченнаго, сперва здѣсь, и разные другіе пункты, какъ, напримѣръ, вопросъ о религіи.

— И что же?

— Она приняла католическую вѣру и совершилъ это тирскій архіепископъ. При этомъ нѣтъ ни затрудненій, ни большихъ обрядовъ. Она была окрещена вновь, до изъ одной предосторожности. Наше крещеніе, какъ вамъ извѣстно, признается Римомъ.

— И больше ничего?

— Больше ничего, кромѣ исповѣди и перваго причащенія. Все это уже исполнено. Просто чудо! какъ вы говорите. Первая исповѣдь и кому? Найджелю Пенрёддоку, который еще утверждаетъ, что жизнь однообразна и скучна!

— Я напишу къ ней, непремѣнно напишу. Хотѣла бы я знать, увижу ли ее до отъѣзда.

— Непремѣнно увидите, если желаете. Она желаетъ видѣться съ вами.

— Когда она выѣзжаетъ? Кто ѣдетъ съ нею?

— Я буду провожать ее, сказалъ Эндиміонъ. — Какое счастіе, что я свободенъ это время. Я долженъ лично сдать ее на руки королю. Герцогъ Сент-Анджело, баронъ Сергіусъ и архіепископъ будутъ сопровождать ее, и Вольдершеръ по особенному требованію его величества.

— А дамъ съ нею не будетъ?

— Она беретъ съ собою Адріану.

— Адріану! повторила леди Монтфортъ и облако пробѣжало по ея лицу; она помолчала съ минуту и потомъ прибавила: — я хотѣла бы, чтобъ она взяла меня.

— Это было бы восхитительно, вскричалъ Эндиміонъ: — и такъ прилично, чтобы ее сопровождала первая дама нашего двора.

— Она не возьметъ меня, грустно, но рѣшительно сказала леди Монтфортъ, качая головой. — Милая женщина! Я всегда любила ее, часто всего болѣе, когда казалась наименѣе дружелюбной, но между нами было нѣчто… и она замялась. — О Боже! хотя я и первая дама при нашемъ дворѣ, но, безъ сомнѣнія, самая несчастная женщина въ мірѣ, Эндиміонъ; а всего болѣе раздражаетъ меня, приводитъ въ уныніе, порой совсѣмъ убиваетъ то, чтоя не вижу, чѣмъ заслужила свою роковую судьбу.

Случилось такъ, какъ предвидѣлъ Эндиміонъ. Первая вѣсть о бракѣ пришла изъ за границы Король Флорестанъ далъ знать своему парламенту, что намѣренъ даровать народу королеву. Она не была изъ царствующаго дома, но родомъ изъ страны свободы и политической мудрости и принадлежала къ самому безукоризненному и могущественному двору въ Европѣ, Подданные короля вскорѣ узнали, что она первая красавица въ мірѣ, такъ какъ портреты леди Рогемптонъ точно волшебствомъ какимъ-то, вдругъ появились во всѣхъ оконныхъ выставкахъ людной и блистательной столицы, гдѣ она была призвана царствовать.

Оказывалось удобнымъ, что эти важныя событія происходили въ такое время, когда никого въ городѣ не было. Одна леди Монтфортъ оставалась въ Лондонѣ, почти неразлучная съ новой государыней. Много надо было сдѣлать и приготовить, въ чемъ совѣты ея были неоцѣненны. Хотя не выпала на ея долю честь сопровождать Майру въ ея новое отечество, что едва ли дозволялъ этикетъ, какъ она ловко истолковывала это теперь, современемъ она навѣститъ ея величество. Мимолетное облако, набѣжавшее на ея лучезарную наружность, не только разсѣялось совсѣмъ, но она даже забыла про него и, конечно, не согласилась бы ни съ кѣмъ, кто сталъ бы утверждать, что она не самая веселая и энергичная женщина на свѣтѣ. Она безпощадно подсмѣивалась надъ Эндиміономъ, что у него такой озабоченный и часто унылый видъ. И дѣйствительно, предстоящая важная перемѣна, могла заставитъ его задуматься и порой грустить.

Отстраненіе женскаго вліянія такого вѣскаго, какъ было вліяніе сестры, въ его жизни, уже само собой составляло событіе крупное. Съ колыбели, между ними существовало то, что можно бы назвать, сильнымъ и полнѣйшимъ сочувствіемъ. Они испытали вмѣстѣ громадныя, страшныя бѣдствія. Хотя съ ранней молодости они часто жили врознь, между ними всегда происходилъ обмѣнъ мыслей и чувствъ. Въ послѣдніе двѣнадцать лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ Майра сошлась съ Невшателями, они почти не разставались — по-крайней-мѣрѣ, видѣлись постоянно. Она, главнымъ образомъ, направляла его въ жизни. Ея неустанное, хотя часто незримое содѣйствіе, выдвинуло его впередъ. Онъ уступалъ ей въ силѣ воли. Онъ былъ осторожнѣе и болѣе способенъ исполнять намѣченное. Это онъ сознавалъ глубоко. Онъ зналъ, что будь онъ предоставленъ самому себѣ, то не достигъ бы такого успѣха. Онъ вспоминалъ ея слова, когда они разставались въ Гёрстли въ первый разъ: «Женщины» будутъ твоими друзьями въ жизни". Это наводило его мысли на единственный вопросъ, по поводу котораго они имѣли разные взгляды — желаемый ею его союзъ съ Адріаной. Онъ понималъ, что нанесъ Майрѣ этимъ пораженіе — помѣшалъ исполненію ея глубоко-задуманныхъ плановъ. Бытъ можетъ, если бы состоялся этотъ бракъ, она никогда не оставила бы Англіи. Но желательно ли это было? Не лучше ли, чтобы такой возвышенный духъ нашелъ себѣ положеніе, достойное его? Майра будетъ королевой! Въ этомъ періодѣ странныхъ событій, это, конечно, было не изъ менѣе странныхъ. Никакихъ мелкихъ заботъ и огорченій не должно допускать въ такую высокую сферу соображеній. А все-таки, дни, проведенные въ Гено, были очень счастливы, и посѣщенія Гейдина очень веселы, и ея собственный великолѣпный домъ очень пріятенъ! Часто у него сжималось сердце и на глаза навертывались слезы. Ему казалось, что всѣ троны христіанскаго міра не могутъ вознаградить его за утрату любимаго, добраго генія его жизни, котораго, быть можетъ, не увидитъ болѣе. Когда онъ являлся, по своему обыкновенію, съ ежедневнымъ посѣщеніемъ къ Беренгаріи, знавшей его наизусть, такъ какъ она наблюдала каждый оттѣнокъ, въ выраженіи его лица, или тонѣ голоса, она часто говорила ему послѣ нѣсколькихъ минутъ разсѣяннаго и отрывочнаго разговора:

— Вы думаете о вашей сестрѣ, Эндиміонъ?

Онъ отвѣчалъ одною блѣдною, грустною улыбкою.

— Эта разлука для васъ тяжелое испытаніе, и я знала., какъ она скажется на васъ, говорила леди Монтфортъ. — Она тяжела даже мнѣ; я любила вашу сестру, хотя она не любила меня. Никто меня не любитъ, изъ тѣхъ кого я люблю.

— О! не говорите этого, леди Монтфортъ.

— Я говорю, что чувствую. Я не въ силахъ утѣшить васъ. Я ничего не могу сдѣлать для васъ. Моя дружба, которая принадлежала вамъ вполнѣ, прежде чѣмъ ваша сестра сдѣлалась королевою, стало быть, въ счетъ не идетъ, хотя я не сомнѣваюсь, что вы цѣните ее.

— Я долженъ сознаться, что чувствую себя иногда очень несчастнымъ,

— Вздоръ, Эндиміонъ; ничто не могло бы сильнѣе огорчить вашу сестру, какъ слышать о подобныхъ чувствахъ отъ васъ. Надо сказать, что она женщина съ гордымъ духомъ. Она нашла себѣ приличное мѣсто дѣйствія. Брату ея слѣдуетъ сдѣлать то же. У васъ великая цѣль въ жизни, по-крайней-мѣрѣ была прежде; но сентиментальнымъ людямъ я не довѣряю. Поддайся я сентиментальности, то давно была бы въ монастырѣ.

— Если чувство есть сентиментальность, то я передѣлать этого не могу.

— Всякое чувство, не имѣющее опредѣленной цѣли, которой надо достигнуть, чувство болѣзненное и плаксивое, сказала леди Монтфортъ. — Вы говорите, что очень несчастны, и въ то же время, сами не знаете, чего хотите. Желаете вы, чтобы сестра ваша лишилась трона? А если бы желали, могли бы вы исполнить ваше намѣреніе? Итакъ, что же это за нелѣпость, терзать себя, когда надо гордиться ея возвышеніемъ, и болѣе того сознаніемъ, что она вполнѣ создана для него.

— Ваши доводы всегда неопровержимы, согласился Эндиміонъ.

— Это такъ, подтвердила леди Монтфортъ. — Я хочу, чтобы вы приложили къ дѣлу всю вашу энергію. Теперь у васъ твердое общественное положеніе, такъ какъ Сидни Вильтонъ сказалъ мнѣ, что королева, ваша сестра, передала вамъ. свой замокъ и всѣ ея доходы, что составляетъ не бездѣлицу. Наше министерство совсѣмъ не такъ сильно, доложу вамъ. Намъ надо подтянуться во время перерыва засѣданій. Съ Бертаемъ Трименомъ и его друзьями, которые примыкаютъ къ протекціонистамъ, и ультра-радикаламъ, всегда стремящимися сдѣлать что-нибудь невозможное, я вижу зародыши погрома, если не принять энергическихъ мѣръ противъ этого. Вы стоите высоко и пользуетесь хорошею славою даже между нашими противниками. Падемъ мы или устоимъ, для васъ настала минута, усилить ваше личное вліяніе. Это надо теперь имѣть въ виду для вашей карьеры. Вы не изъ старыхъ олуховъ, которые по выходѣ изъ кабинета, уже въ новый не попадутъ. Предъ вами будущность и, хотя императоромъ вы не сдѣлаетесь, вы можете быть тѣмъ, что я цѣню выше, первымъ министромъ въ Англіи.

— У васъ всегда такія надежды.

— Такія же, какъ у вашей сестры. Мы часто говорили объ этомъ. Жаль, что ея здѣсь нѣтъ, чтобы помочь мнѣ; но я исполню свое дѣло. На первый случай, пойдемте завтракать.

Глава XCIV.

Въ одномъ изъ южныхъ портовъ Англіи, стояла великолѣпная королевская яхта, не принадлежавшая однако англійской королевѣ. Яхту сопровождалъ красивый фрегатъ. Экипажъ проводилъ большую часть времени на берегу и пользовался популярностью, такъ какъ сорилъ деньгами. Всѣ знали цѣль прихода двухъ красивыхъ судовъ и всѣ были заинтересованы. Прелестная англичанка была избрана раздѣлять блистательный иностранный тронъ съ государемъ, воспитаннымъ въ Англіи, который всегда открыто заявлялъ свое сочувствіе къ «уважаемому всѣми острову мудрости и свободы». Въ восторженномъ настроеніи жителей Нетгемптона, было свое основаніе, въ этомъ случаѣ. Каждый желалъ знать, когда будущая королева отплыветъ. Ахъ! это была тайна, но тайна такая, которую трудно сохранить въ теченіе послѣднихъ сорока восьми часовъ до отплытія. Потому въ одинъ прекрасный день, безъ всякаго формальнаго объявленія, жители Нетгемптона оказались въ полномъ нарядѣ, улицы и суда украшены фла: гами всѣхъ національностей, въ церквахъ раздавался звонъ и проворныя маленькія дѣвочки сновали въ толпѣ, предлагая громадные букеты цвѣтовъ.

Въ самую ту минуту, когда ожидали его, подали сигналъ о приближеніи экстреннаго поѣзда и онъ подошелъ къ станціи, съ красной драпировкой, при громѣ пушекъ, звукѣ трубъ, барабанномъ боѣ и кликахъ тысячной толпы, еще громче и продолжительнѣе чѣмъ раскаты артиллерійскихъ орудій. Опираясь на руку брата и сопровождаемая княгинею Монсерра и высокородною Адріаною Невшатель, барономъ Сергіусомъ, герцогомъ Сент-Анджело, Тирскимъ архіепископомъ и лордомъ Вольдершеромъ, дочь Вильяма Феррарса, любезно, однако съ такимъ видомъ, какъ будто рождена для трона, приняла поздравленіе мера и муниципальнаго совѣта и горожанъ, Нетгемптона, давъ поцѣловать свою руку не только достопочтенному меру, но и по меньшей мѣрѣ, двумъ альдерменамъ.

Путешественники были уже въ морѣ и берега Альбіона быстро уходили вдаль, пока не превратились въ чуть видную точку. Это минута и грусти и нѣжныхъ чувствъ. Майра была одна въ своей обширной и роскошной каютѣ.

— Это испытаніе тяжелое, сознавалась она себѣ: — но все, что я люблю и цѣню въ мірѣ на этой яхтѣ.

При этомъ она подумала объ Эндиміонѣ и Адріанѣ.

Мужчины были на палубѣ; кто курилъ, кто смотрѣлъ въ подзорную трубу, отыскивая конвоира.

— Надо сознаться, сказалъ Вольдершеръ: — богатая была мысль нашихъ королей сдѣлаться властелинами водъ. Большая часть нашей планеты состоитъ изъ воды, вотъ мы сразу и попали въ державы перваго разряда. Король Іаковъ II былъ истиннымъ основателемъ и героемъ нашего флота.

Онъ былъ достойный сынъ достославнаго отца, этого святого мученика, который не изобрѣлъ, правда, но установилъ вновь корабельную пошлину, самый патріотическій и популярный налогъ, когда-либо придуманный людьми. Нонконформисты воображали себя очень мудрыми, отвергнувъ его, а между тѣмъ у нихъ вмѣсто того очутился бюджетъ адмиралтейства.

Плаваніе было благополучно, погода благопріятная и, когда они вошли въ южное море, Вольдершеръ сознался, что ощущаетъ наслажденіе жизнью. Если бы воды и предстоящія событія, и ихъ собственныя розовыя мысли не были достаточны, чтобы занимать ихъ, то оказывалось много другихъ источниковъ къ развлеченію. Всѣ дамы были отличныя музыкантши; концерты ихъ начинались послѣ заката солнца и прелестные голоса пѣвицъ долго разносились по воздуху надъ освѣщеннымъ луною моремъ.

Однажды вечеромъ, Адріана, наклонившись надъ бортомъ яхты, смотрѣла на фосфорическій свѣтъ, сыпавшійся яркими искрами изъ темно-синихъ водъ, когда ихъ разсѣкалъ руль быстро идущаго судна.

— Это великолѣпное зрѣлище, мисъ Невшатель! Такъ бы кажется и глазъ не отводилъ отъ него!

— Ахъ! лордъ Вольдершеръ, вы захватили меня врасплохъ среди мечтаній.

— Что можетъ быть плѣнительнѣе?

— Это зависитъ отъ того, что служитъ имъ предметомъ. Сказать по правдѣ, я думала, что эти огоньки напоминаютъ вамъ разговоръ, всѣ эти удивительныя вещи, которыя вы всегда говорите и разсказываете намъ.

Архіепископъ никогда не упоминалъ о прошедшемъ. Нельзя бы предположить, что онъ и Эндиміонъ были товарищи дѣтства или что существовало такое мѣсто, какъ Гёрстли, по-крайней-мѣрѣ, на сколько это касалось ихъ отношеній. Однажды однако, когда они вечеромъ ходили по палубѣ взадъ и впередъ, онъ взялъ Эндиміона подъ руку и сказалъ:

— Я вижу руку Провидѣнія въ каждомъ событіи жизни вашей сестры. То, что мы считали несчастіемъ, горемъ, даже бѣдствіями, только выработало характеръ, надѣленный отъ природы высшею силою воли и предназначенный для высшихъ цѣлей. Была минута въ Гёрстли, когда убитый духомъ, я самъ жить не хотѣлъ ничтожный, близорукій смертный! А Всемогущій Властелинъ судебъ велъ все къ своимъ великимъ цѣлямъ и подготовилъ пріемъ на лоно церкви такой женщины, которая можетъ быть, которая будетъ, я увѣренъ, другою св. Еленою.

— Мы не говорили объ этомъ прежде, отвѣтилъ Эндиміонъ: — и я предпочелъ бы молчать, но откровенно сознаюсь, что отреченіе сестры отъ вѣры нашихъ предковъ ни въ какомъ случаѣ не послужило мнѣ источникомъ удовольствія.

— Настанетъ время, когда вы усмотрите въ этомъ предначертаніе божественнаго Промысла, возразилъ архіепископъ.

— Я увѣренъ, что сестра никогда не будетъ рабою суевѣрія, сказалъ Эндиміонъ. — У нея складъ ума, скорѣе мужской; къ тому же она вспомнитъ; что тотъ престолъ, который она будетъ занимать, уже былъ потерянъ однажды, благодаря вліянію іезуитовъ.

— Вліяніе іезуитовъ это вліяніе божественной истины, сказалъ собесѣдникъ. — Какъ же возможно, чтобы подобное вліяніе не одерживало перевѣсъ? То, что вы называете пораженіями, утратами, только событія, для васъ непонятныя. Это случаи, ведущіе всѣ къ одной великой цѣли — торжеству церкви то есть, торжеству Господа Бога.

— Я не беру на себя рѣшать въ чемъ именно заключаются великія цѣли; я довольствуюсь опредѣленіемъ разумнаго образа дѣйствія. По моему мнѣнію, королю было бы неразумно полагаться на іезуитовъ.

— Паденіе іезуитовъ исключительно дѣло интригъ. Никогда общественный голосъ не требовалъ ихъ изгнанія. Никогда оно не совершалось при помощи народныхъ силъ. Это дѣло властителей, государственныхъ дѣятелей, политиковъ, словомъ людей, которые сознаютъ, что дѣйствуетъ какая-то сила, и эта сила неблагопріятна ихъ планамъ или цѣлямъ управленія.

— Посмотримъ, сказалъ Эндиміонъ: — откровенно скажу, я надѣюсь, что іезуиты будутъ имѣть не болѣе вліянія въ королевствѣ моего зятя, чѣмъ имѣютъ они у насъ.

— Не болѣе! замѣтилъ Найджель почти насмѣшливо: — я останусь доволенъ, если святой орденъ во всѣхъ странахъ будетъ имѣть не болѣе, вліянія, чѣмъ теперь въ Англіи.

— Я думаю, что ваша свѣтлость преувеличиваете.

— Не пройдетъ двухъ лѣтъ, отвѣтилъ архіепископъ, говоря очень медленно: — и іезуиты будутъ пользоваться въ Англіи всѣми привиллегіями, а іерархія нашей церкви признана.

День былъ восхитительный, сначала знойный, но солнце уже стало клониться къ западу, когда капитанъ яхты сошелъ объявить королевѣ, что новое ея отечество въ виду и она поспѣшила на палубу взглянуть на быстро приближавшійся берегъ. Эскадра военныхъ кораблей вышла къ ней на встрѣчу и, немного погодя, показались башни и шпицы красиваго города, порта столицы, который самъ былъ бы достоинъ этого названія. Королевскій катеръ съ двадцатью четырьмя гребцами, къ которымъ сидѣлъ оберъ-гофмейстеръ, ожидалъ королеву, и едва ея величество и княгиня Монсерра успѣли сѣсть, какъ грянули салюты со всѣхъ военныхъ кораблей и имъ отвѣтили съ форта и береговыхъ батарей.

По выходѣ на берегъ, онѣ направились, сопровождаемыя высшими чинами двора къ павиліону, обращенному на западный небосклонъ, который теперь рдѣлъ, какъ опалъ всѣми отливами радуги, а затѣмъ переходя въ свѣтлую золотистую тѣнь, былъ испещренъ легкими позлащенными облаками. Цвѣты были поднесены толпою дѣвушекъ, красивыхъ, какъ ихъ даръ; и пажи, преклонивъ колѣно, подали королевѣ шеколатъ въ хрустальной чашкѣ.

Согласно расписанію, каждый пунктъ котораго основывался ца бывшихъ примѣрахъ, король и королевскіе экипажи должны были встрѣтить путешественниковъ при ихъ прибытіи въ столицу; но есть чувства, которыхъ герольды, составители расписаній, не принимаютъ въ соображеніе, и которыя идутъ въ разрѣзъ со всѣми ихъ бывшими примѣрами. Вдругъ раздались громкіе клики радости и привѣтствія. Кто-то прибылъ неожиданно. Молодой человѣкъ, величественный, но блѣдный, быстро проходилъ толпу, которая разступилась предъ нимъ, и одинъ, безъ всякаго сопровожденія, вошелъ въ павиліонъ, приблизился къ королевѣ, поцѣловалъ ей руку, потомъ въ обѣ щеки, и сказалъ шопотомъ:

— Моя возлюбленная, вотъ это истинная радость.

Столица была укрѣпленный городъ, а станція находилась за городскими стѣнами. Здѣсь ждали королевскіе экипажи. Народа скопилось несмѣтное количество. Всѣ валы были покрыты массами людей. Ночь была почти душная, звѣзднай, ясная, мягкая, пріятная. Когда королевскій экипажъ проѣхалъ подъемный мостъ и главныя ворота, весь городъ мгновенно загорѣлся иллюминаціею. Обозначились прямыя линіи улицъ и очертанія городскихъ стѣнъ, а вдоль валовъ, въ небольшомъ разстояніи одинъ отъ другого, треножники, увѣнчанные серебристымъ пламенемъ, разливали вокругъ свѣтъ такой же ясный какъ днемъ.

Онъ держалъ и пожималъ ея руку, когда она молча смотрѣла на восхитительную картину. Предстояло проѣхать нѣсколько миль; вдоль дороги стояли шпалерами войско и національная гвардія, а за ними несмѣтныя толпы народа привѣтствовали проѣзжающихъ громкими кликами и многіе размахивали надъ головой горящими факелами. Проѣхали много улицъ и площадей съ фонтанами и, наконецъ, достигли главной и королевской улицы, которой нѣтъ равной во всемъ мірѣ. Она имѣетъ болѣе мили въ длину, идетъ неизмѣнно по прямой линіи и очень широка, однако, зданія на ней такъ высоки, что доставляютъ тѣнь, необходимую въ томъ знойномъ климатѣ. Архитектура въ этой улицѣ отличается разнообразіемъ, такъ какъ красивая церковь, дворецъ или министерскій отель, то и дѣло перемежаютъ односторонность. Теперь во всѣхъ окнахъ были зрители, даже на крышахъ толпился народъ. Каждый домъ былъ убранъ драпировками и очертаніе каждаго зданія обозначалось огненною линіею. Взошелъ мѣсяцъ, но и безъ него было такъ же свѣтло, какъ днемъ.

Они были настолько внимательны, что ѣхали медленно въ центрѣ столицы, и даже останавливались въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, гдѣ оркестръ музыки или хоръ пѣвцовъ привѣтствовалъ ихъ и чествовалъ. На окраинѣ города они поѣхали немного скорѣе, миновали хорошенькое предмѣстье и въѣхали въ паркъ. Въ концѣ длинной аллеи находился великолѣпный, весь освѣщенный дворецъ князя Монсерра, гдѣ Майра должна была жить и отдыхать до знаменитаго утра, когда король Флорестанъ всенародно возложитъ на голову своей невѣсты корону, которую она, къ радости его, согласилась раздѣлять съ нимъ.

Глава XCV.

Мало темпераментовъ могутъ устоять противъ общаго и постояннаго пированія въ обширной и роскошной столицѣ. Это имѣетъ опьяняющее дѣйствіе и, удивляться можно только тому, какъ населеніе еще находитъ въ себѣ способность когда-либо успокоиться и вернуться къ обычной колеѣ жизни. Когда же все это совершается въ столицѣ; надѣленной благораствореннымъ небомъ, гдѣ лунный свѣтъ не уступаетъ нашимъ солнечнымъ лучамъ и гдѣ половина населенія спитъ на открытомъ воздухѣ и не желаетъ другого крова, кромѣ небеснаго свода, жизнь просто волшебная мечта, неизсякаемый источникъ красоты и приходишь, наконецъ, къ убѣжденію, что есть какая-то чудотворная, сверхъестественная сила, снабжающая постоянно новыми наслажденіями и безконечнымъ рядомъ впечатлѣній пріятныхъ и вмѣстѣ изящныхъ.

Послѣ великаго торжества утромъ въ соборѣ, когда колѣнопреклоненныхъ предъ алтаремъ, Майру и ея супруга, надъ которыми возвышался балдахинъ изъ серебрянаго глазета, благословлялъ кардиналъ при сочувственныхъ благословеніяхъ ихъ подданныхъ, день за днемъ слѣдовали придворные балы, муниципальные банкеты, парадные спектакли въ оперѣ и смотры великолѣпнаго войска. Наконецъ уже близилось прекращеніе всей этой пышной выставки и восторженности и ослѣпительныхъ фейерверковъ, и живописное населеніе этого очаровательнаго города, пыталось вернуться къ обыкновеннымъ чувствамъ и здравому смыслу.

Если бы, среди этой плѣнительной суеты и шумнаго блеска, кто-нибудь нашелъ время подмѣчать обращеніе и дѣйствія отдѣльной личности, то увидѣлъ бы и, пожалуй, не мало былъ изумленъ перемѣною въ Адріанѣ Невшатель. Теперь исчезъ тотъ видъ задумчивой покорности судьбѣ, которымъ она отличалась. въ ней никогда уже не было того печальнаго вида, которымъ она поражала въ лондонскихъ салонахъ и который вредилъ красивой наружности, предназначенной для веселости и граціознаго оживленія. Отъ вліянія ли климата, или отъ оживленнаго зрѣлища, или, наконецъ, отъ радости, что боготворимому ею другу выпала такая чудная судьба, Адріана вдругъ, повидимому, стала сочувствовать каждому и цѣнить все; ея лицо сіяло, она была на всѣхъ собраніяхъ, посѣщала церкви, музеи, дворцы и галереи съ живѣйшимъ удовольствіемъ. Надѣленная многимъ, что могло очаровывать, кромѣ того другъ королевы и сама, какъ это было извѣстно, съ дворянскимъ титуломъ и несмѣтнымъ богатствомъ, Адріана вскорѣ сдѣлалась царицею общества и толпы князей и вельможъ ловили ея улыбки, порой вздыхали по ней.

— Кажется, вы наслаждаетесь нашей поѣздкой болѣе, чѣмъ кто-либо изъ насъ, сказалъ ей однажды Эндиміонъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ.

— Нельзя же вѣчно грустить, возразила Адріана. — Всю жизнь я думала объ одномъ, и понимаю, что казалась оттого страшно глупой.

Эндиміонъ смутило а и, хотя находчивый на отвѣты, теперь не зналъ, что сказать. Выручилъ его лордъ Вольдершеръ, который подошелъ пригласить Адріану танцовать.

Удивительное бракосочетаніе служило великою темою для англійскихъ корреспондентовъ, которыхъ наѣхало куча. Между ними находились Джоетъ и Сент-Барбъ. Сент-Барбъ ненавидѣлъ Джоета, какъ и всѣхъ своихъ собратовъ по ремеслу, но назначеніе Джоета корреспондентомъ, въ этомъ случаѣ, Сент-Барбъ называлъ гнусностью — только для того и посланъ, чтобы на чужой счетъ проѣхался за границу, гдѣ въ жизнь свою не бывалъ, а то гдѣ же ему быть корреспондентомъ? Онъ только погубитъ газету, и то утѣшеніе. Можно ли прислать сюда человѣка, который не писалъ ничего кромѣ скучнѣйшихъ статистикъ и того, что называетъ первыми основами! Я ненавижу его слогъ такой подчищенный и холодный. Въ немъ колорита нѣтъ, серъ. Я ненавижу его короткіе періоды, точно лай собаки; здѣсь нуженъ живописецъ словами, серъ. Мои описанія вѣнчанія продавались въ количествѣ ста пятидесяти тысячъ экземпляровъ и теперь продаются. Если бы издатели были люди благородные, они предоставили бы мнѣ неограниченный кредитъ, вмѣсто ихъ жалкихъ пятидесяти фунтовъ въ день, сверхъ моихъ расходовъ на себя; но теперь не встрѣтишь уже человѣка щедраго — такого двуногаго животнаго болѣе не имѣется. Васъ, лордъ Вольдершеръ, я прошу объ одномъ, чтобы меня пригласили въ виллу Ореа, когда туда поѣдетъ дворъ. Тамъ это будетъ частная жизнь, и эту-то статью желаетъ узнать англійская публика. Имъ пріѣлись торжества и пиры. Она хочетъ знать, что у королевской четы къ обѣду, когда нѣтъ никого; какъ она проводитъ вечера, правитъ ли королева сама, катаясь на пони.

— На сколько это зависитъ отъ меня, возразилъ Вольдершеръ: — эти вопросы останутся государственными тайнами.

— Я здѣсь не видѣлъ особенныхъ милостей, сказалъ СентБарбъ: — хотя могъ бы разсчитывать на величайшія милости, при моихъ-то правахъ. Впрочемъ, такъ бываетъ всегда. Мнѣ приходится разсчитывать только на собственныя средства. У меня въ карманѣ задатокъ отъ «Ригдема Фунидоса»,. и въ моей власти возбудить такую трескотню шутокъ и насмѣшекъ, что вскорѣ въ Европѣ взглянули бы совсѣмъ не такъ, какъ теперь принято смотрѣть на то, что происходитъ здѣсь. Ригдем-Фунидосъ на утреннемъ чайномъ столѣ у каждаго человѣка въ Англіи и продается тысячами экземпляровъ въ каждой столицѣ міра сего. Вы не цѣните его силы, за то почувствуете ее.

— Я также подписчикъ Ригдема-Фунидоса, сказалъ Вольдершеръ: — и прямо говорю вамъ, мистеръ Сент-Барбъ, что если увижу на его столбцахъ малѣйшій намекъ на кого-либо или что-либо въ этой странѣ, я приму мѣры, чтобы васъ немедленно сослали на галеры. Здѣсь правленіе либеральное, и я могу исполнить это, даже безъ предварительной процедуры въ видѣ дознанія.

— Что вы говорите? вскричалъ Сент-Барбъ: — разумѣется, я только шутилъ. Развѣ я стану дѣлать непріятное тѣмъ, кого считаю своими покровителями — могу сказать друзьями въ жизни? Безъ слезъ не могу вспомнить моего давнишняго знакомства съ Феррарсомъ, теперь товарищемъ министра. Онъ пойдетъ далеко. Я никогда не имѣлъ случая попасть въ министры, хотя, полагаю, способенъ не менѣе тѣхъ, кто въ сорочкѣ родился. А его божественная сестра! Это чисто героическое существо! У меня никогда не было сестры, слѣдовательно ни малѣйшаго средства породниться съ королевскими лицами. Но такъ было во всю мою жизнь. Счастія ни въ чемъ, милордъ, ни въ чемъ! И потомъ называютъ человѣка мизантропомъ. Провалъ ихъ возьми! развѣ можно не быть мизантропомъ, когда видишь, что всѣмъ на свѣтѣ удается, кромѣ тебя одного?

Дворъ переселился въ свою любимую лѣтнюю резиденцію, великолѣпный дворецъ на берегу голубого озера, окруженнаго лѣсами, гдѣ водилась дичь всякаго рода, а далѣе за лѣсами были высокія горы. Король любилъ охоту и Эндиміонъ всегда находился въ числѣ его спутниковъ, Вольдершеръ болѣе склонялся къ обществу дамъ, для которыхъ устраивались веселыя катанія въ гондолахъ и пикники въ свѣжихъ лѣсныхъ пріютахъ. Предполагали, что лордъ Вольдершеръ большой поклонникъ княгини Мопсерра, которая, въ свою очередь, называла его не иначе, какъ этотъ «любезный эксцентрикъ». Позднѣе осенью, стали наѣзжать посѣтители высокаго званія, которымъ дѣлался тщательный разборъ. Тогда стали наблюдать этикетъ и каждый вечеръ собирался кружокъ, гдѣ король и королева говорили нѣсколько словъ, иногда и мнѣніе свое высказывали тѣмъ, кто былъ осчастливленъ ихъ приглашеніемъ. Часто бывали драматическія представленія, порой и танцы. Княгиня Монсерра была неоцѣненна для этихъ развлеченій; живая, находчивая и вполнѣ владѣя мимикой, она была прелестна, хотя и не красавица. Странно казалось то, что Адріана очень полюбила ея высочество и онѣ почти не разставались. Для Эндиміона въ этой счастливой жизни, было единственною тучею то, что съ каждымъ днемъ приближался срокъ его возвращенія въ Англію, а дни мелькали все быстрѣе. Этотъ срокъ, который прежде считался недѣлями, теперь уже скоро приходилось считать часами. Раза два онъ заговаривалъ объ этомъ съ Вольдершеромъ, но тотъ всегда отклонялъ разговоръ; наконецъ, Эндиміонъ напомнилъ ему, такъ какъ время его отъѣзда почти настало, что они сговаривались ѣхать назадъ вмѣстѣ.

— Да, любезный Феррарсъ, мы дѣйствительно сговаривались, но соглашеніе было не обязательно. Я перемѣнилъ свои планы. Пожалуй, я и совсѣмъ не вернусь въ Англію; я не прочь сдѣлаться гражданиномъ этой страны.

Королева грустила при мысли о разлукѣ съ братомъ. Иногда она упрекала его въ страсти къ охотѣ, которая лишала ее удовольствія проводить съ нимъ время. Часто по утрамъ она призывала его къ себѣ въ будуаръ, чтобы бесѣдовать съ нимъ какъ въ былое время.

— Король пригласилъ лорда и леди Бомарисъ навѣстить насъ и они будутъ скоро. Я надѣялась, что милые Гено пріѣдутъ къ намъ. Мнѣ думалось, что ей понравится здѣсь. Во всякомъ случаѣ они проведутъ у насъ зиму. Для меня утѣшеніе, что я не лишаюсь Адріаны.

— Большое утѣшеніе, подтвердилъ Эндиміонъ: — къ тому же она кажется такою счастливою здѣсь. Она точно переродилась.

— Надѣюсь, что она счастливѣе, сказала королева: — однако, не перемѣнилась. Я ндхожу ее почти совершенствомъ. Такъ она чиста душой, такъ кротка нравомъ, что я подобной не видывала. Ею многіе восхищаются, надо сказать. Принцъ Аррагонскій былъ бы завтра у ея ногъ, только улыбнись она ему. Однако, она не скупится на свои улыбки съ княгинею Монсерра. Намедни я слышала, что она просто хохотала безъ удержу. Странная это дружба; она забавляетъ меня.

— Княгиня такъ занимательна.

Королева вдругъ встала съ видомъ разстроеннымъ.

— Что намъ говорить о ней или о комъ-нибудь изъ придворныхъ пустомелей, когда надъ нами нависло такое горе, какъ наша разлука, Эндиміонъ? Мои лучшій другъ — и она обвила руками его шею: — сердце мое! Жизнь моя! Можетъ ли быть, что ты оставишь меня, и такою несчастною?

— Несчастною?

— Да, несчастною, когда подумаю о твоемъ положеніи — даже о моемъ собственномъ. Я возвысилась, какъ замокъ выростаетъ въ сновидѣніи, и, какъ сонъ, можетъ исчезнуть мое величіе. Но это небольшая бѣда, лишь бы ты былъ спасенъ. Оставь я завтра этотъ міръ, что станется съ тобою? Отъ этой мысли я провожу безсонныя ночи и днемъ не имѣю покоя. Если бы ты дѣйствительно любилъ меня такъ, какъ говоришь, то избавилъ бы отъ такой муки. Меня постоянно преслѣдуетъ боязнь, что весь этотъ блескъ счастія исчезнетъ такъ, какъ испыталъ это нашъ отецъ. Сохрани Богъ, чтобы при какихъ-либо обстоятельствахъ оказался такой же конецъ — но кто можетъ знать? Рокъ страшно неумолимъ, иронически справедливъ. О! Эндиміонъ, если ты дѣйствительно любишь свою сестру, половину твоей плоти и крови, сестру, которая всегда столько заботилась о тебѣ, столько думала за тебя, столько молилась о твоемъ преуспѣяніи, — а все-таки, какъ сознаю я иногда, сдѣлала для тебя такъ мало — о! Эндиміонъ, мой обожаемый, мой родной, если захочешь сохранить мнѣ жизнь — если хочешь, чтобы я не только была жива, но и была счастлива на самомъ дѣлѣ, какъ мнѣ слѣдуетъ быть и какъ я могла бы быть, не преслѣдуй меня одна черпая мысль, то поддержи меня, помоги мнѣ, спаси меня — ты можешь это сдѣлать однимъ дѣйствіемъ.

— Однимъ дѣйствіемъ!

— Однимъ. Женись на Адріанѣ.

— А! воскликнулъ Эндиміонъ и вздохнулъ.

— Женись на Адріанѣ, которой мы оба обязаны всѣмъ. Не будь Адріаны, тебя здѣсь не было бы, ты былъ бы ничто, и она шопотомъ сказала нѣсколько словъ, отъ которыхъ онъ изумился, сначала вспыхнулъ, а потомъ поблѣднѣлъ.

— Возможно ли? воскликнулъ онъ. — Ахъ! сестра, дорогая сестра, я старался сохранять хладнокровіе въ минуту испытанія. Но теперь мнѣ кажется, какъ будто жизнь поборола меня. Ты совѣтуешь мнѣ то, въ чемъ мы всѣ раскаемся.

— Я знаю, ты будешь временно считать это жертвой; но, повѣрь, это все одна фантазія. Ты думаешь, что твое сердце принадлежитъ другой. Я согласна, искренно согласна со всѣмъ, что ты можешь сказать о ней. Разумѣется, она красавица, одарена многими очарованіями, была тебѣ вѣрнымъ другомъ и общество ея для тебя наслажденіе; подобное бывало не съ однимъ мужчиной до тебя, говорятъ, что это бываетъ съ каждымъ, но это не мѣшало имъ поступать разумно и быть счастливыми. Твое настоящее положеніе, если ты не захочешь выйти изъ него, чрезвычайно опасно. У тебя нѣтъ опоры; случись что-нибудь и ты не будешь въ состояніи удержать за собой то общественное положеніе, которое благородно пріобрѣлъ. А великая, конечная цѣль твоей жизни, о которой мы иногда мечтали въ несчастномъ Гёрстли, которую я иногда отваживалась предрекать, отъ нея надо отказаться совсѣмъ. Странно будетъ смотрѣть на тебя, какъ на выскочку, достойнаго уваженія, правда, но терпимаго, даже заслуживающаго довѣрія и поддержки, только на второстепенномъ мѣстѣ. Я останавливаюсь на этомъ, потому что вижу, какъ безполезно говорить обо мнѣ, о моихъ чувствахъ и моей судьбѣ; только помни, Эндиміонъ, что я никогда не обманывала тебя. Я не могу долѣе выносить это положеніе вещей. Когда мы разстанемся чрезъ нѣсколько дней, то уже не увидимся болѣе. И вся преданность тебѣ Майры кончится тѣмъ, что ты убьешь ее.

— Дорогая, милая Майра, дѣлай со мною, что хочешь Если…

Въ эту минуту слегка постучали въ дверь и вошелъ король.

— Ангелъ мой, сказалъ онъ: — и вы также любезный Эндиміонъ, я боюсь огорчить васъ моими вѣстями изъ Англіи… Лордъ Монтфортъ умеръ.

Глава XCVI.

Когда Эндиміонъ и Беренгарія находились въ разлукѣ, они вели постоянную переписку и писали другъ къ другу каждый день. Такимъ образомъ не оказывалось пробѣла въ ихъ жизни, и каждый былъ посвященъ почти во всѣ малѣйшія впечатлѣнія другого, во всѣ случайности, встрѣтившіяся ему съ тѣхъ поръ, какъ они разстались. Однако, поразительная вѣсть, сообщенная королемъ, еще не доходила до Эндиміона, потому что онъ, въ виду скораго отъѣзда, просилъ всѣхъ адресовать письма къ нему уже прямо по мѣсту его жительства въ Лондонъ.

На своемъ обратномъ пути въ Англію онъ сильно волновался, но въ этомъ настроеніи не было ничего вдохновляющаго, не было надеждъ. Будущее представлялось въ видѣ страшной неизвѣстности. Какія чувства питаетъ къ нему леди Монтфортъ? Доброе расположеніе, дружбу, извѣстнаго рода преданность, безъ сомнѣнія; но тѣмъ не менѣе все вмѣстѣ только могло быть глубокимъ и неизмѣннымъ чувствомъ, которое не ищетъ и не желаетъ болѣе горячаго отвѣта. А теперь она свободна. Захочетъ ли она снова лишиться свободы. Если же она согласится, то не для того ли, чтобы достигнуть какой-нибудь великой цѣли, вѣроятно, великой цѣли ея жизни? Леди Монтфортъ была женщина честолюбивая, замыслы которой простирались далеко. Она и замужъ вышла отчасти для достиженія этихъ высокихъ цѣлей. Благодаря ея изумительной энергіи, веселости и бодрости духа, жертва оказалась не напрасной, однако, успѣхъ ея былъ ограниченъ, такъ какъ союзникъ, на котораго она разсчитывала, рѣдко содѣйствовалъ ея стараніямъ и никогда имъ не сочувствовалъ. Правда, она восхищалась мужемъ, даже любила его; ея тщеславіе, также не изъ мелкихъ, удовлетворялось побѣдой надъ тѣмъ, кого, повидимому, никто плѣнить не могъ и кто къ ея ногамъ повергалъ всю власть и все великолѣпіе, которыми она дорожила.

Для бѣднаго Эндиміона, любившаго ее страстно, она была божествомъ. Онъ ничего не дѣлалъ безъ ея совѣта и ея вдохновляющая воля, по его собственному желанію, управляла всѣми его помыслами, чувствами, дѣйствіями и поведеніемъ. Но при всемъ томъ, Эндиміонъ, какъ умный человѣкъ, знающій свѣтъ, не дозволялъ чувству затемнять его взглядъ на жизнь и общій ходъ вещей. Онъ понималъ, что леди Монтфортъ лишилась своего высокаго положенія и не такого была характера, чтобы покорно поддаться волѣ судьбы. Изъ владѣтельницы замковъ и дворцовъ съ громадными средствами и всею блестящею обстановкою жизни къ ея услугамъ, она теперь превратилась въ вдову съ правомъ пользованія вдовьею частью изъ имущества мужа! Еще молодая, очаровательная, даже прелестнѣе отъ полнаго развитія ея рѣдкой красоты, развѣ потерпитъ она это? Она можетъ сохранить дружбу къ человѣку, которому сестра всегда говорила, что у него нѣтъ твердаго основанія въ странѣ, и даже эта дружба, какъ онъ сознавалъ, должна утратить въ значительной мѣрѣ и полноту, и короткость, когда у нея будутъ новыя узы; но при одной мысли, чтобы ихъ жизни могли быть слиты во едино, какъ онъ порой безумно мечталъ, краска стыда покрывала его щеки, даже когда никто видѣть его не могъ, такъ глубоко онъ сознавалъ все свое безуміе и самообольщеніе.

— Онъ изъ нашихъ возвышающихся государственныхъ людей, шепнулъ одному пассажиру капитанъ корабля, когда Эндиміонъ ходилъ молча, одиноко и задумчиво по шканцамъ, какъ это дѣлалъ каждый день. — У него тяжкое бремя на душѣ, могу сказать. Знаете ли, я лучше хочу быть капитаномъ корабля, чѣмъ министромъ.

Бѣдный Эндиміонъ! Да, онъ несъ тяжкое бремя на душѣ, но онъ изнемогалъ не отъ государственныхъ тайнъ. Если его мысли на минуту отдѣлялись отъ леди Монтфортъ, то единственно, чтобы перенестись къ сердце раздирающему воспоминанію о разставаніи съ сестрою и новыхъ теперь затруднительныхъ отношеніяхъ его къ Адріанѣ.

Лордъ Монтфортъ провелъ лѣто, какъ и намѣревался, въ Принсдаунѣ, и одинъ; то есть безъ леди Монтфортъ. Она часто писала къ нему, и если промежутокъ между ея письмами оказывался длиннѣе обыкновеннаго, онъ писалъ къ ней записочку, всегда вѣжливую, даже иногда ласковую, чтобы напомнить, что ея письма доставляли ему удовольствіе и въ послѣднее время стали рѣже, чѣмъ онъ желалъ. Леди Монтфортъ поселилась въ Монтфотскомъ замкѣ, иногда навѣщала своихъ родныхъ по сосѣдству, иногда принимала ихъ и другихъ гостей. И лордъ Монтфортъ не жилъ въ полномъ одиночествѣ. У него всегда было подъ рукою общество. Онъ имѣлъ свой придворный штатъ, шталмейстеровъ, секретарей, докторовъ и забавныхъ оригиналовъ, которыхъ отыскивали для него; а весь этотъ людъ очень былъ доволенъ жизнью въ прелестномъ и роскошномъ Принсдаунѣ, гдѣ можно было блуждать по лѣсамъ и паркамъ, и садамъ, поглощать гастрономическія кушанья и упиваться рѣдкими винами. Иногда хозяинъ обѣдалъ съ ними вмѣстѣ, иногда только нѣкоторыя лица допускались въ его обѣду, а порой онъ становился невидимкой на нѣсколько недѣль; но появлялся онъ или нѣтъ, онъ былъ постояннымъ, предметомъ мыслей и разговоровъ всѣхъ, кто жилъ подъ его кровомъ.

Лордъ Монтфортъ, какъ, вѣроятно, помнятъ, былъ страстный охотникъ удить рыбу. Это было единственное развлеченіе, которое не надоѣдало ему. И уединеніе, и красивая мѣстность и искуство, все вмѣстѣ взятое нравилось ему. Онъ любилъ природу и, такимъ образомъ, удовлетворялъ свой вкусъ. Въ его имѣніи было очень много ручейковъ въ известковомъ грунтѣ, гдѣ водится форель. Любилъ онъ также наблюдать за водяными курочками и болѣе того, за зимородками.

Однажды лордъ Монтфортъ поздно возвратился домой. Въ этотъ день погода была такая благопріятная для удильщиковъ, теплая, но не ясная, что лордъ Монтфортъ увлекся и долго оставался въ водѣ. Домой онъ ѣхалъ быстро, но экипажъ былъ открытый и, послѣ захода солнца, подулъ холодный осенній вѣтеръ. Вечеромъ онъ сталъ жаловаться на нездоровье и говорилъ, что простудился. Въ домѣ всегда былъ докторъ, который, пощупавъ пульсъ больного, прописалъ ему лѣкарство и ободрилъ его. Лордъ Монтфортъ провелъ дурно ночь и его докторъ нашелъ въ немъ утромъ лихорадочное состояніе съ симптомами, которые заставили опасаться воспаленія подреберной плевы. Онъ прописалъ соотвѣтствующее лѣкарство, но вызвалъ изъ Лондона двухъ знаменитыхъ врачей. Знаменитости прибыли только на другой день. Онѣ одобрили все, что было сдѣлано, однако, покачали головой.

— Неминуемой опасности нѣтъ, но болѣзнь серіозная, объявили они.

Чрезъ двадцать четыре часа спросили у лорда Монтфорта, не вызвать ли его жену.

— Ни въ какомъ случаѣ, отвѣтилъ онъ. — Мои приказанія на этотъ счетъ неизмѣнны.

Однако, леди Монтфортъ была вызвана и такъ какъ телеграфъ существовалъ даже въ то время, то немедленно отправившись въ путь и не останавливаясь ни днемъ, ни ночью, Беренгарія достигла Принсдауна чрезъ двое сутокъ. Тогда лорду Монтфорту было уже очень худо.

Когда ему сообщили, что его жена пріѣхала, онъ отвѣтилъ:

— Видно я умираю, что не слушаютъ моихъ приказаній.

Это были послѣднія его слова. Онъ повернулся къ стѣнѣ, вѣроятно, чтобы скрыть лицо, и умеръ, не испустивъ ни вздоха, ни стона.

Въ Принсдаунѣ не было никого, кому бы леди Монтфортъ могла довѣриться. Она вызвала фамильнаго повѣреннаго, но онъ не могъ пріѣхать ранѣе слѣдующаго дня, а до его прибытія она не позволяла нркому касаться бумагъ ея покойнаго мужа. Сначала она было думала, что онъ написалъ духовную, такъ какъ иначе все его состояніе должно было перейти къ двоюродному брату, котораго онъ особенно ненавидѣлъ; но по размышленіи она не могла допустить мысли, чтобы онъ оставилъ завѣщаніе. Это былъ для него трудъ — непріятный трудъ; къ тому же, она не знала никого, кому бы онъ особенно пожелалъ отказать свое состояніе. Не таковъ онъ былъ, чтобы жертвовать на больницы и благотворительныя заведенія. По этому, сообразивъ все, она пришла къ заключенію, что онъ совсѣмъ не писалъ духовной, хотя каждый изъ посѣтителей въ Принсдаунѣ имѣлъ свое особенно мнѣніе и каждый задавался вопросомъ: какъ велика должна быть сумма, отказанная ему.

Наконецъ, явился нотаріусъ и привезъ съ собою завѣщаніе. Оно было очень коротко и написано не въ послѣднее время. Все, что принадлежало покойному, за исключеніемъ укрѣпленныхъ въ родѣ Монтфортскаго Замка и Модтфорт-Гауза, было отказано женѣ. Наслѣдство было громадное: оно состояло не изъ одного Принсдауна, но и значительнаго капитала, такъ какъ лордъ Монтфортъ любилъ копить и восхищался, что такъ пріятно и просто пользоваться тремя процентами.

Глава XCVII.

Когда Эндиміонъ пріѣхалъ въ Лондонъ, онъ нашелъ, въ числѣ другихъ писемъ, двѣ короткія записки отъ леди Монтфортъ. Одна была наскоро написана въ Монтфортскомъ Замкѣ въ минуту отъѣзда, другая была изъ Принсдауна и въ ней стояло, только: «Все кончено». Болѣе недѣли прошло послѣ того, какъ написана была послѣдняя, и Эндиміонъ уже зналъ по газетамъ, что лордъ Монтфортъ похороненъ. Ему предстоялъ тяжелый долгъ, написать къ ней. Онъ исполнилъ его, но отвѣта не получилъ на свое сочувствующее письмо, въ которомъ отчасти выражалъ соболѣзнованіе. Время проходило, однако, онъ не рѣшался писать вторично и, безъ особенной, причины для безпокойства, онъ былъ встревоженъ и несчастливъ. Онъ такъ привыкъ къ благотворному вліянію женщинъ, на его жизнь, что настоящее существованіе его казалось ему одиноко и мрачно. Его сестра и Беренгарія, два самыхъ даровитыхъ и очаровательныхъ созданія на свѣтѣ, какъ будто сговорились считать первымъ своимъ долгомъ сочувствовать его успѣхамъ въ жизни и содѣйствовать имъ. Даже его переписка съ Майрой была уже не то, что прежде. Въ ней проглядывала какая-то сдержанность, быть можетъ, вслѣдствіе громадной перемѣны въ ея положеніи. Сердце подсказывало ему, что не въ этомъ суть. Причину онъ сознавалъ съ глубокою сердечною болью. Нельзя было касаться предмета наиболѣе интереснаго для нихъ обоихъ. Тутъ онъ вспоминалъ объ Адріанѣ и представлялъ себѣ, чѣмъ могъ быть его скучный и мертвый домъ въ Гильской улицѣ, если бы она украсила его своимъ присутствіемъ, оживила своею преданностью и смягчила суровый складъ его жизни своею нѣжною душою.

Эндиміонъ сталъ чувствовать, что счастіе измѣняетъ ему. Сестра слушать не хотѣла ничего подобнаго, когда его постигала неудача; она твердила одно — что страданія и бѣдствія ихъ ранней молодости исчерпали вліяніе ихъ роковыхъ звѣздъ и, до сихъ поръ она была права; пожалуй, она осталась бы права навсегда, если бы онъ не пошелъ ей наперекоръ и не обманулъ ея надеждъ въ самомъ важномъ вопросѣ въ своей жизни.

Въ такомъ настроеніи духа ему представлялся одинъ исходъ — углубиться всѣмъ своимъ существомъ въ государственныя дѣла. Это лѣкарство отъ многихъ заботъ и огорченій. Мелкими кажутся наши личныя досады и горести, когда стоишь на стражѣ интересовъ и чести націи.

Ноябрскія собранія кабинета заставили съѣхаться всѣхъ главныхъ руководителей; въ числѣ ихъ вернулся въ Лондонъ и Сидни Вильтонъ, общество котораго доставляло Эндиміону большое удовольствіе. Единственное развлеченіе, какимъ онъ могъ еще пользоваться, это были маленькіе обѣды у Вильтона, а эти маленькіе -обѣды повторялись часто. Вильтонъ зналъ всѣхъ, о комъ Эндиміонъ думалъ непрестанно, но замѣчательно, что они, какъ будто, согласились рѣдко упоминать о нихъ. Затѣмъ же Эндиміону некого было навѣщать въ пріятные часы, между служебными обязанностями и обѣдомъ. Теперь не было уже леди Рогемптонъ, не было блистательной Беренгаріи, даже кроткой Имогены съ ея привѣтливою улыбкою. Онъ завернулъ въ Ковентри клубъ модный, часто посѣщаемый дипломатами. Тамъ было много разныхъ лицъ, и одинъ посланникъ тотчасъ ухватился за товарища министра иностранныхъ дѣлъ.

— Я заѣзжалъ сегодня въ ваше министерство, сказалъ посланникъ: — дѣло спѣшное, увѣряю васъ.

— Со мною былъ американскій посланникъ, отвѣтилъ Эндиміонъ: — а онъ всегда такъ распространяется. Однако, что вашего дѣла касается, это я думаю, мы можемъ переговорить о немъ здѣсь и даже, пожалуй, рѣшить.

И такъ они вмѣстѣ вышли изъ комнаты.

— Желалъ бы я знать, что ожидаетъ этого господина, обратился Ормсби къ Кассилису, указывая глазами на Эндиміона.

— А что? спросилъ Кассилисъ: — развѣ готовится что нибудь?

— Женится ли онъ на леди Монтфортъ?

— Какъ бы не такъ! возразилъ Кассилисъ.

— Да ужъ какъ тамъ хотите, настаивалъ Ормсби: — а онъ былъ большой любимецъ.

— Леди Монтфортъ замужъ не выйдетъ. У нея всегда была комнатная собачка и будетъ. Съ Феррарсомъ она никогда не имѣла такихъ близкихъ отношеній, какъ съ графомъ Ферролемъ и полудюжиною другихъ лицъ. Ей нуженъ рабъ.

— Отличная любовница, съ тридцатью тысячами годового дохода.

— Едва ли у нея столько, возразилъ Кассилисъ съ видомъ сомнѣнія.

— Во что же цѣните Принсдаунъ? спросилъ Ормсби.

— Это я могу опредѣлить съ точностью, отвѣтилъ Кассилисъ: — такъ такъ Принсдаунъ предлагали мнѣ послѣ смерти старика Рембрука. Это имѣніе на даетъ болѣе двѣнадцати тысячъ въ годъ.

— А я поручусь за полмилліона въ консоляхъ, сказалъ Ормсби. — Когда мой повѣренный, намедни, помѣщалъ въ банкъ небольшую сумму, на мое имя, то самъ видѣлъ въ книгѣ запись. Наши фамиліи стоятъ близко одна отъ другой, какъ вамъ извѣстно — М. и О. Потомъ надо принять въ разсчетъ вдовью часть, нѣчто въ родѣ десяти тысячъ въ годъ.

— Нѣтъ, не болѣе семи.

— И того довольно.

— А ваша маленькая сумма, помѣщенная въ консоляхъ, Ормсби, какъ велика, позвольте спросить?

— Что-жъ, я думаю, что не уступлю Монтфорту, отвѣтилъ Ормсби съ самодовольною улыбкою: — но я не такой важный господинъ, какъ вы, у меня нѣтъ помѣстья.

— У леди Монтфортъ тридцать тысячъ годового дохода, задумчиво сказалъ Кассилисъ. — Ей всего тридцать лѣтъ. Она такая женщина, что отъ нея сыръ-боръ загорится, но замужъ она не пойдетъ. Не обѣдаете ли вы сегодня, случайно, у Сидни Вильтона?

Когда Эндиміонъ возвратился домой въ этотъ вечеръ, онъ нашелъ у себя письмо, отъ леди Монтфортъ. Писалъ онъ къ ней назадъ тому съ мѣсяцъ. Онъ пришелъ въ такое волненіе, что съ минуту положительно не могъ распечатать письмо и почти задыхался отъ біенія сердца.

Леди Монтфортъ благодарила его за дружеское письмо, на которое ей давно слѣдовало бы отвѣчать, писала она, но она совсѣмъ завалена дѣлами, которыя не оставляли ей минуты свободы. Она желала бы видѣть его, но къ сожалѣнію, въ Принсдаунъ пригласить не можетъ, потому что живетъ въ совершенномъ уединеніи, и при ней только ея тетка, леди Гертруда, которую онъ, кажется, видалъ. Вѣроятно, онъ уже знаетъ, какъ добръ былъ къ ней лордъ Монтфортъ. Искренно говоря, она не ожидала ничего подобнаго. Если бы она имѣла возможность видѣться съ мужемъ до роковой минуты, это было бы для нея утѣшеніемъ. Онъ всегда оказывалъ расположеніе къ Эндиміону, писала она между прочимъ; она право иногда думала, что лордъ Монтфортъ дѣйствительно привязался къ нему. Она желала, чтобы Эндиміонъ имѣлъ что-нибудь на память отъ ея покойнаго мужа. Хочетъ онъ самъ выбрать или предоставить это ей?

Судя по тону этого письма, можно бы согласиться съ мнѣніемъ Кассилиса. Холодомъ вѣяло отъ этихъ строкъ, и Эндиміонъ тревожно провелъ ночь. Однако, это была не изъ тѣхъ роковыхъ ночей, когда чувствуешь, что настаетъ свѣту конецъ и мы первая жертва, но скорѣе ночь, проведенная въ легкой дремотѣ, вмѣсто сна; когда пробуждаешься отъ мучительнаго забытья съ сознаніемъ какого-то неопредѣленнаго горя.

Это было печальное Рождество для Эндиміона Феррарса. Онъ провелъ его, какъ всегда, въ Гейдинѣ, но какую противоположность представляло общество, собравшееся теперь, съ тѣмъ, которое бывало тутъ прежде! Всѣ источники воодушевленія, какія могутъ придавать жизни полное очарованіе, тогда соединялись въ его счастливой судьбѣ. Страстная любовь и настоящій романъ семейной привязанности, и почетная дружба, и вся плѣнительность изысканнаго общества, и сознаніе высокаго будущаго, и настоящее непосредственное участіе въ государственныхъ дѣлахъ — все кануло въ вѣчность, осталось только немного честолюбія, которое можетъ повести къ результатамъ не болѣе успѣшнымъ, чѣмъ бѣдствія уже поразившія однажды ихъ родъ.

Собраніе Парламента было для Эндиміона большимъ облегшемъ. Кромѣ своей должности, у него теперь оказывалось занятіе и въ Нижней Палатѣ. Онъ постоянно былъ на своемъ мѣстѣ, и не отлучался уже на часокъ, то въ Монтфорт-Гаузъ, то въ Гилльскую улицу, только сообщить достовѣрныя новости или наскоро пообѣдать съ особеннымъ наслажденіемъ въ обществѣ лицъ, доставлявшихъ ему еще большее наслажденіе, и льстя себя все время убѣжденіемъ, что относительно разлуки, быстрота бѣга породистой лошади, запряженной въ брумъ, уничтожаетъ разстояніе между Беллами и Мейферомъ.

Эндиміонъ отвѣтилъ леди Монтфортъ, не очень скоро, и снова получилъ отъ нея письмо; но такъ какъ на него отвѣта не просили, то переписка на этомъ и остановилась. Въ половинѣ марта она опять написала къ нему, извѣщая, что по дѣламъ должна быть въ Лондонѣ и видѣться съ своимъ повѣреннымъ, что остановится у «папаши» на Гросвенорскомъ Скверѣ, хотя домъ пустъ, и желаетъ видѣться съ Эндиміономъ, котораго проситъ пріѣхать къ ней туда въ назначенный день.

Мучительная была минута для Эндиміона, когда онъ, около полудня, поднялъ молотокъ у подъѣзда на Гросвенорскомъ Скверѣ. Дверь отворили не тотчасъ, и эта проволочка только еще болѣе способствовала къ его волненію. Онъ почти желалъ, чтобы дверь вовсе не отворяли. Ввели его въ небольшую комнатку нижняго этажа окнами во дворъ, и съ шкапомъ для книгъ, называемую на языкѣ Гросвенорскаго Сквера, библіотекою.

— Ея сіятельство сейчасъ выйдетъ, доложилъ слуга изъ Принсдауна.

Эндиміонъ стоялъ предъ каминомъ въ сильнѣйшимъ волненіи, какое только можетъ испытывать человѣкъ. Онъ глубоко переводилъ духъ нѣсколько разъ. У него спиралось дыханіе. Жизнь казалась ему слишкомъ коротка, чтобы возможно быловыносить такія минуты и такія положенія. Онъ услыхалъ, поворотъ ручки въ замкѣ двери, и долженъ былъ прибѣгнуть ко всей силѣ воли, чтобы владѣть собой.

Она вошла; трауръ удивительно шелъ къ ней; лицо ея было серіозно; она видимо дѣлала надъ собою усилія, чтобы не выдавать своихъ чувствъ. Она шла не торопливо, но протянула Эндиміону обѣ руки и удержала его руки въ своихъ, все не говоря ни слова. Потомъ губы ея дрогнули, она быстро выдернула у него правую руку, положила ее къ нему на плечо, и припавъ лицомъ къ своей рукѣ, заплакала.

Онъ бережно подвелъ ее къ креслу и самъ сѣлъ возлѣ, на стулѣ. Ни слова еще не было произнесено между ними, только Эндиміонъ нашептывалъ слова участія. Первая заговорила леди Монтфортъ.

— Я слабѣе, чѣмъ предполагала, но это тяжелое испытаніе для меня.

Потомъ она стала высказывать, какъ ей было грустно, что не могла пригласить его къ себѣ въ Принсдаунъ; но ей казалось, что лучше ему туда не ѣздить.

— У меня пропасть дѣлъ — вы не повѣрите сколько. Мнѣ это скорѣй пріятно; это занимаетъ меня и отвлекаетъ мысли. Я вела жизнь такую дѣятельную, что уединенія почти не выношу. Между прочими дѣлами, я должна купить домъ въ Лондонѣ, а это вопросъ чрезвычайно затруднительный. Никогда не бывало такого обширнаго города съ такими небольшими домами. Я почувствую утрату Монтфорт-Гауза, хотя никогда не пользовалась имъ на половину такъ, какъ желала бы. Мнѣ нуженъ барскій домъ; я полагаю, вы могли бы помочь мнѣ въ этомъ. Когда я возвращусь къ обществу, то намѣрена принимать. Итакъ въ домѣ должны быть хорошія комнаты для пріемовъ, если возможно, даже болѣе чѣмъ хорошія. А теперь поговоримъ о нашихъ друзьяхъ. Разскажите мнѣ все о вашей сестрѣ-королевѣ и новомъ бракѣ; я удивилась, но нахожу, что это отлично. А! вы умѣете хранить тайну, но видите, со мною это напрасный трудъ. Даже въ уединеніи я знаю обо всемъ.

— Искренно увѣряю васъ, что совсѣмъ не знаю, чему приписать ваши слова.

— Такъ вѣсть должна быть ложная, хотя слышала я ее отъ компетентнаго лица и вовсе не подъ залогомъ тайны.

— Бракъ, чей же?

— Адріаны Невшатель.

— За кого же она выходитъ? спросилъ Эндиміонъ, мѣняясь жъ лицѣ.

— За лорда Вольдершера.

— За лорда Вольдершера!

— Развѣ сестра не писала вамъ объ этомъ?

— Ни слова; я не вѣрю этому.

— Я назову вамъ мое компетентное лицо, сказала леди Монтфортъ. — Хотя я пріѣхала сюда въ сумерки, въ наемномъ брумѣ и подъ вуалемъ, меня уловила, прежде чѣмъ я успѣла войти въ домъ, угадайте, кто? Мистрисъ Родни. Она сообщила мнѣ новость, какъ выразилась, «по секретному довѣрію», а знала ее изъ письма сестры, леди Бомарисъ. Всѣ, повидимому, въ восторгѣ отъ этой партіи.

Глава XCVIII.

Замужство Адріаны нисколько не могло способствовать къ успокоенію тревожнаго настроенія духа и недовольства Эндиміона. Послѣ того, что было, онъ не могъ отнестись равнодушно къ подобной вѣсти. И молчаніе сестры на этотъ счетъ было многозначительно; даже молчаніе Вольдершера. Такъ или иначе, но казалось, что всѣ эти, нѣкогда дорогіе и преданные друзья, теперь стали въ другія отношенія къ нему и другъ къ другу. Между собой они сблизились тѣснѣе, только онъ одинъ остался внѣ кружка, онъ, тотъ самый Эндиміонъ, который прежде казался главною цѣлью, если не средоточіемъ всѣхъ ихъ мыслей и чувствъ. И почему это такъ? Какое вліяніе направило его на путь, противоположный тому, что было нѣкогда цѣлью ихъ надеждъ и любви? Развѣ у него былъ, злой геній? Неужели этотъ злой геній она? Ужасная мысль!

Свиданіе съ леди Монтфортъ глубоко и радостно взволновало его — на мигъ онъ сдѣлался самимъ собой. Не будь этой вѣсти, онъ возвратился бы домой успокоенный, довольный, даже вновь предаваясь мечтамъ. Но неожиданная вѣсть заставила его задуматься, почувствовать, чего онъ лишился и спросить себя, что онъ выигралъ.

Одно онъ выигралъ, именно преимущество навѣстить леди Монтфортъ на слѣдующій день. Это обстоятельство повременамъ разгоняло все мрачное. Подъ непосредственнымъ вліяніемъ ея присутствія, онъ подпадалъ подъ обаяніе, какъ въ былое время, и вполнѣ сознавалъ, что при ея упоительной красотѣ, блистательномъ умѣ. и невыразимой плѣнительности онъ довольствовался бы всякою участью, лишь бы сохранить ея дружеское расположеніе и проводить большую часть своей жизни въ ея обществѣ.

Она пріѣхала въ Лондонъ только на три или четыре дня и по утрамъ была занята, послѣ полудни Эндиміонъ являлся къ ней ежедневно и бесѣдовалъ съ нею до обѣда. Они оба обѣдали очень поздно. Такъ какъ онъ никогда не умѣлъ таитъ отъ нея своихъ личныхъ и домашнихъ дѣлъ, то и высказалъ ей, въ минуту полной откровенности, какую, съ своей стороны, также и она всегда оказывала ему, удивительное сообщеніе сестры о доставленномъ ему способѣ поступить въ Парламентъ. Леди Монтфортъ была глубоко заинтересована этимъ; она даже взволновалась и приняла очень серіозный видъ.

— Жаль, что мы знаемъ про это, сказала она. — Теперь нѣтъ возможности оставить дѣло въ настоящемъ положеніи. Вы не можете возвратить денегъ, это было бы грубо; къ тому же нельзя возвратить всѣхъ выгодъ, которыя деньги эти доставили вамъ; а какъ же не считать ихъ частью дара, и даже самою драгоцѣнною? Наконецъ, вы измѣнили бы такимъ образомъ «священной тайнѣ», какъ справедливо выразилась вапта сестра. А все-таки что-нибудь сдѣлать надо. Дайте мнѣ подумать. Не упоминайте объ этомъ болѣе.

Затѣмъ они поговорили о дѣлахъ общественныхъ. Леди Монтфортъ теперь ни съ кѣмъ не видѣлась и ни съ кѣмъ не говорила; но, судя по газетамъ, она находила положеніе министерства очень шаткимъ.

— Протекціонистскаго министерства быть не можетъ, говорила она: — однако, это единственная парламентская партія, сколько-нибудь значительная. Дѣло будетъ итти такъ до перваго удара, не особенно сильнаго, пожалуй, но онъ разрушитъ все. Кто тогда приметъ бразды правленія, это вопросъ? Какая-нибудь оригинальная смѣсь, созданная, чего добраго, Бертаемъ Трименомъ.

Насталъ послѣдній день. Она простилась съ Эндиміономъ ласково, однако, не нѣжно. Его душило волненіе, однако, онъ старался подражать ея спокойствію.

— Писать мнѣ къ вамъ? спросилъ онъ измѣнившимся голосомъ.

— Разумѣется, писать, каждый день, и сообщать всѣ новости, отвѣтила она.

Гено, Бомарисъ и Вольдершеръ возвратились въ Англію спустя нѣсколько времени послѣ Пасхи. Свадьбу назначили въ іюнѣ. Эндиміонъ былъ шаферомъ Вольдершера. Готовились празднества и на всѣхъ присутствіе Эндиміона считали необходимымъ. Адріана приняла его поздравленіе съ оживленіемъ, но вмѣстѣ и съ дружелюбіемъ. Она поблагодарила его за браслетъ, который онъ подарилъ ей.

— Я цѣню его выше всѣхъ другихъ моихъ подарковъ вмѣстѣ, сказала она: — кромѣ того, что мнѣ подарено милымъ Вольдершеромъ.

Даже ври этомъ исключеніи оцѣнка была чрезвычайно высока. Никогда и ни въ какой странѣ невѣста не получала столько роскошныхъ приношеній, сколько красовалось на столахъ новаго отеля лорда Гено, только-что выстроеннаго имъ въ Парковомъ переулкѣ. Ни одинъ изъ существующихъ членовъ семейства Невшатель, а ими полонъ былъ міръ, не преминулъ прислать ей, по-крайней-мѣрѣ, брильянтовую нитку. Король Флорестанъ и его супруга, королева, прислали подарки, достойные ихъ блистательнаго трона и неоцѣненной дружбы. Но ничто не могло превзойти, даже сравниться приблизительно, съ содержимымъ въ ящичкѣ, который доставили въ отель Гено за день до свадьбы. Онъ былъ присланъ изъ-за границы и Вольдершеръ съ неподдѣльнымъ любопытствомъ наблюдалъ за тѣмъ, какъ его открыли и вынули изъ него пунцовый бархатный ларецъ. Въ ларцѣ оказались брильянтовая діадема, брильянтовое съ изумрудами и сафировое съ брильянтами ожерелья, и великолѣпные браслеты. Драгоцѣнные каменья были старинные, Голкондскіе, какихъ нельзя уже пріобрѣтать; имъ цѣны не было; а подобранные къ нимъ лучезарные товарищи, могли быть только созданы жаркою почвою Азіи. Отъ кого былъ даръ? Ни въ чемъ ни малѣйшаго намека. На листкѣ почтовой бумаги только было написано иностраннымъ почеркомъ: Виконтессѣ Вольдершеръ.

— Когда настанетъ революція, сказалъ Гено: — лордъ Вольдершеръ и моя дочь должны сдѣлаться ювелирами. Товаръ для торговли у нихъ уже есть.

Переписка между леди Монтфортъ и Эндиміономъ продолжалась, какъ бывало прежде. Они писали другъ къ другу каждый день, и однажды она сообщила ему, что пріобрѣла домъ и должна пріѣхать въ городъ осмотрѣть его и омеблировать. Вѣроятно, она проведетъ въ Лондонѣ мѣсяцъ, и останется тамъ до конца сезона, хотя въ удовольствіяхъ свѣта я его движеніи, разумѣется, не могла участвовать. Она остановится у «папаши», не смотря на то, что онъ съ семействомъ въ городѣ. Однако, это вовсе не помѣшаетъ Эндиміону навѣститъ ее.

Такъ онъ и сдѣлалъ, и былъ у нея ежедневно. Леди Монтфортъ только и думала что о своемъ новомъ домѣ. Онъ находился на Карльтонской Террасѣ и былъ именно то, что она всегда желала имѣть, чего всегда добивалась. Воля превозмогаетъ все; каждый можетъ достигнуть того, что ему мило въ этомъ свѣтѣ, утверждала она: — если только искренно желаетъ. Иногда воображаютъ, что полюбятъ что-нибудь, а на дѣлѣ выходитъ, что обманываются. Это бываетъ по большей части. Леди Монтфортъ, повидимому, была такого рода женщина, которая могла сдѣлать все, что захочетъ. Она дѣлала, что хотѣла съ Эндиміономъ Феррарсомъ; это не подлежало сомнѣнію. Мужчины считали его человѣкомъ съ сильною волею и хладнокровнымъ сужденіемъ, а съ этой женщиной онъ былъ мягокъ какъ воскъ. Онъ былъ околдованъ ею и это длилось уже около десяти лѣтъ. Къ чему поведетъ это неодолимое вліяніе на него? Утвердитъ оно или убьетъ тѣ задатки къ счастію, которые нѣкогда подавали такія надежды? Философы въ Байтовомъ и Ковентрійскомъ клубахъ вообще держались такого мнѣнія, что для Эндиміона нѣтъ надежды на успѣхъ.

Леди Монтфортъ была каждое утро занята въ своемъ новомъ домѣ, но никогда не приглашала Эндиміона сопровождать ее, хотя это казалосъ бы очень естественно. Но видѣлся онъ съ нею каждый день и «папа», очень ласковый и любезный господинъ, нерѣдко «приглашалъ его остаться обѣдать, если онъ свободенъ и ничего лучшаго въ виду не имѣетъ». Эндиміонъ обѣдалъ часто и даже когда имѣлъ другое приглашеніе, всегда находилъ, что это лучшее, что онъ можетъ сдѣлать.

Наконецъ, сезонъ кончился, весь модный свѣтъ умчался въ Гудвудъ, а леди Монтфортъ собиралась уѣхать въ Принсдаунъ. Это была печальная перспектива для Эндиміона и скрыть своихъ чувствъ онъ не могъ. У него невольно вырвалось однажды:

— Знаете, теперь, когда вы уѣзжаете, я почти желаю смерти.

Увы! она только засмѣялась. Но онъ смотрѣлъ уныло.

— Я очень несчастливъ! скорѣе вздохомъ выразилъ онъ, чѣмъ словами.

Она всмотрѣлась въ него и сказала:

— Не думаю, чтобы наша разлука была продолжительна. Папа и всѣ мои родные пріѣдутъ ко мнѣ въ сентябрѣ и будутъ долго гостить. Я не вижу, почему бы вамъ не пріѣхать съ ними.

Эндиміонъ просіялъ отъ восторга.

— Если я могу пріѣхать, то, кажется, буду счастливѣйшій изъ смертныхъ.

Въ этотъ мѣсяцъ, который прошелъ до его поѣздки, Эндиміонъ дѣйствительно былъ счастливѣйшимъ изъ людей; по-крайней-мѣрѣ, такимъ считалъ его свѣтъ. Онъ точно будто ногъ подъ собою не чувствовалъ отъ блаженства. Парламентъ былъ закрытъ дѣла переданы секретарямъ и нашъ молодой государственный человѣкъ, повидимому, только думалъ о радостяхъ жизни, о томъ, чтобы содѣйствовать ея наслажденіямъ; То въ Коусѣ, то расхаживая по горамъ, то танцуя на балахъ то участвуя въ состязательныхъ фантастическихъ подвигахъ, исполненный здоровья, веселости и очарованія, онъ былъ душою общества, тогда какъ все время держалъ одну мысль, на умѣ — мысль о благословенномъ днѣ, когда опять увидитъ ту, которую боготворилъ, и увидитъ въ ея собственномъ великолѣпномъ домѣ, еще болѣе украшенномъ ея присутствіемъ.

Вотъ онъ и опять въ Принсдаунѣ, среди ея родныхъ; никого другого нѣтъ; на него смотрѣли, какъ на члена семейства. Вѣжливый отецъ жметъ ему руку; любезная и изящная мать улыбается ему; дочери, хорошенькія, и естественныя, какъ природа, обходятся съ нимъ какъ сестры; и даже старшій братъ, который вообще всегда терпѣть не можетъ постороннихъ, сначала только былъ немного сухъ, но вскорѣ заявилъ тономъ, никогда не встрѣчавшимъ возраженія подъ семейнымъ кровомъ, что «Феррарсъ отличный стрѣлокъ».

Прошелъ мѣсяцъ блаженства, которое тотъ только пойметъ, кто самъ любилъ при упоительной обстановкѣ. Однажды леди Монтфортъ сказала ему:

— Мнѣ надо съѣздить въ Лондонъ. Дѣло есть по дому. Но я вернусь въ тотъ же день. Знаете, я думаю вамъ лучше ѣхать со мною. Вы дадите мнѣ завтракъ въ Гильской улицѣ и мы пріѣдемъ назадъ съ послѣднимъ поѣздомъ. Будетъ поздно, но за то мы проснемся на другое утро въ деревнѣ, а это, кажется, всегда вещь пріятная.

Такъ все и было. Встали они рано и пріѣхали въ Лондонъ въ такое время, что имѣли еще предъ собою много утреннихъ часовъ. Она свезла его въ свой домъ на Карльтонской Террасѣ и показывала ему, какъ все было устроено по ея желанію; жилыя комнаты удобныя и роскошныя, и парадныя залы, какихъ немного найдется въ городѣ, галерея и три. гостиныя. Затѣмъ они сошли въ столовую.

— Это не банкетная зала, какъ въ Монтфорт-Гаузѣ, а все же и такія большія столовыя въ Лондонѣ встрѣчаются рѣдко. Но эту комнату, я полагаю, по-крайней-мѣрѣ надѣюсь, что вы найдете прелестною, и она ввела его въ комнату, почти такого же размѣра, калъ столовая, и съ окнами въ садъ.

Отдѣлка и мебель отличались изысканнымъ вкусомъ, тутъ были мраморные бюсты государственныхъ людей древняго и новѣйшаго времени. Преобладали скромные и неяркіе цвѣта. Только полки для книгъ были пусты.

— На полкахъ еще нѣтъ книгъ, сказала она: — но библіотека уже составлена, если — голосъ ея слегка задрожалъ и она пожала руку, на которую опиралась: — вы удостоите принять ее.. Эту комнату я приготовила для васъ.

— Дорогая! онъ взялъ ея руку.

— Помогите мнѣ осуществить мечту моей жизни, прошептала она и коснулась губами его лба.

Глава ХСІХ.

Женитьба Феррарса на леди Монтфортъ удивила многихъ, но вообще понравилась всѣмъ. Оба были популярны, и, повидимому, никто не завидовалъ ихъ счастію и богатству. Бракъ совершился въ такое время года, когда не было на лицо лондонскаго свѣта для наблюденій и пересудовъ. Свадьба была тихая. Они поѣхали въ Нортумберлендъ къ отцу леди Монтфортъ и тамъ обвѣнчались въ его домовой церкви. Тотчасъ, вслѣдъ за тѣмъ, они поѣхали навѣстить короля Флорестана и его супругу, которая написала Беренгаріи сердечное письмо.

— Едва ли не въ первый разъ ваша сестра увидитъ меня съ удовольствіемъ, замѣтила леди Монтфортъ: — но теперь, я думаю, она полюбитъ меня. Я всегда любила ее, можетъ бытъ отъ того, что она такъ похожа на васъ.

Радостное было свиданіе и пріятное посѣщеніе. О прошедшемъ говорилось мало. Громадная разница въ положеніи ихъ хозяина и хозяйки, со времени ихъ знакомства, и съ ихъ, собственной стороны смутное чувство деликатной сдержанности заставляло ихъ скорѣе останавливаться на настоящемъ, которое исполнено было новизны такой привлекательной, такой поглощающей. Въ обращеніи своемъ король не измѣнился; онъ никогда не былъ сообщителенъ, держалъ себя просто и свободно, болѣе молчалъ, имѣлъ пріятный характеръ, доброе сердце и казался доволенъ, что надѣленъ властью дѣлать счастливыми тѣхъ, кто окружалъ его. Королеву онъ боготворилъ, она же встрѣтила Беренгарію, какъ дорогую сестру. Ихъ присутствіе и время года превратило жизнь въ непрерывное празднество, а при отъѣздѣ они обмѣнялись просьбами и обѣщаніями часто повторять подобное посѣщеніе.

— Прощай, мой Эндиміонъ, сказала Майра въ послѣднюю минуту, когда они оставались наединѣ. — Все вышло счастливѣе для тебя, чѣмъ я могла ожидать; теперь ты обезпеченъ отъ случайностей. Только я желала бы жить съ тобою въ одной странѣ, хотя не хочу купить этого потерею мужа, котораго боготворю.,

Причина, побудившая ихъ сократить срокъ своего посѣщенія королевской четѣ, заключалась въ положеніи дѣлъ въ Англіи, которое приняло характеръ критическій. Оказывались несомнѣнные признаки смутъ и опасности, когда они предпринимали свою свадебную поѣздку, но они не въ силахъ были пожертвовать посѣщеніемъ, на которое такъ разсчитывали и которое не могло быть совершено въ другое время при такихъ же благопріятныхъ обстоятельствахъ. Къ тому, положеніе Феррарса, хотя и высокое, все же было подначальное;, если кабинетному министру нельзя уѣхать, то товарищу министра, и къ тому же, едва обвѣнчанному, очень казалось позволительно взять себѣ законный отпускъ. Тѣмъ не менѣе, Сидни Вильтонъ покачалъ головой.

— Не нравится мнѣ положеніе дѣлъ, сказалъ онъ. — Я думаю, вамъ придется скорѣе пріѣхать назадъ, чѣмъ вы располагаете.

— Не будете же вы такъ безумны, чтобы начать засѣданіе въ Парламентѣ ранѣе обыкновеннаго? спросила леди Монтфортъ.

Онъ только позналъ плечами.

— Мы поставлены втупикъ.

Что это было такое? Въ чемъ состояло положеніе дѣлъ?

Вотъ въ чемъ. Въ концѣ осени, его святѣйшество папа возвелъ въ кардинальское достоинство человѣкъ шесть архіепископовъ и, къ изумленію свѣта, притомъ и ропоту итальянцевъ, въ числѣ ихъ оказался англичанинъ, Найджель Пенрёддокъ, архіепископъ in partibus. Вскорѣ послѣ этого, паиск, ою буллою, «данною въ Римѣ и скрѣпленною печатью рыбака». въ Англіи учреждалась римско-католическая іерархія. А вслѣдъ за буллою, пастырскимъ посланіемъ новаго кардинала возвѣщалось, что католическая Англія водворена на прежнюю орбиту въ небесной тверди духовнаго міра.

Сначала въ Англіи скорѣй были ошеломлены, чѣмъ испуганы. Понимали, что случилось что-то необыкновенное и какой-то важный шагъ сдѣланъ духовною властью, къ которой уже, по преданію, были склонны относиться съ подозрѣніемъ, даже съ нѣкоторымъ страхомъ. Но въ первую минуту все замерло въ молчаніи. По особенной случайности, первый министръ принадлежалъ къ знатному роду, прославившемуся своею преданностью протестантизму и даже пострадавшему въ дѣлѣ, которое Англія нѣкогда считала священнымъ. Первый министръ, человѣкъ замѣчательныхъ способностей и ума почти геніальнаго, былъ въ то же время хитрый политикъ и опытенъ, какъ никто въ управленіи политическими партіями. При слабомъ, почти распавшемся составѣ Кабинета, глава его, побуждаемый отчасти возвышенными чувствами и историческими преданіями, отчасти убѣжденіемъ, что ему предстоитъ прекрасный случай сосредоточить на себѣ и своихъ друзьяхъ довѣріе страны и возстановить выгодное мнѣніе о министерствѣ, счелъ нужнымъ, не посовѣтовавшись съ товарищами, обнародовать объявленіе, въ которомъ съ подобающимъ негодованіемъ называлъ вторженіе папы въ протестантизмъ дерзкимъ, коварнымъ и выражающимъ притязаніе на преобладаніе надъ Англіею.

Смущенная публика нуждалась въ руководителѣ и онъ явился. Всѣ вскочили на ноги, какъ одинъ человѣкъ. Корпораціи Лондона, Оксфордскій и Кембриджскій университеты просили аудіенціи у королевы; въ графствахъ были съѣзды, муниципалитеты составляли протоколы; до перваго января собиралось не менѣе семи тысячъ митинговъ, на которыхъ было рѣшено требовать, чтобы министерство ея величества отстояло верховную власть королевы строгими мѣрами.

Къ несчастно, министръ вскорѣ удостовѣрился, что въ дѣйствіяхъ папы и кардинала не было ничего незаконнаго. Большая часть либеральной партіи начала выражать неудобное мнѣніе, что всенародное объявленіе ихъ главы идетъ въ разрѣзъ съ тѣми основами гражданской и духовной свободы, которой онъ былъ наслѣдственнымъ поборникомъ. Нѣкоторые изъ вліятельныхъ членовъ его собственнаго Кабинета не скрывали, что не одобряютъ мѣры, принятой безъ ихъ согласія.

Тотчасъ послѣ Рождества, Эндиміонъ и леди Монтфортъ поселились въ Лондонѣ. Она желала открыть свой новый домъ, какъ скоро соберется Парламентъ, и устроивать постоянные пріемы. Министерство она считала непрочнымъ и находила, что, при настоящихъ обстоятельствахъ, общественныя вліянія могутъ поддержать его въ значительной мѣрѣ.

Хотя она прилагала всю свою обычную энергію и высокій умъ для достиженія этой цѣли, тонкій наблюдатель — Сидни Вильтонъ, напримѣръ — могъ бы подмѣтить въ ней перемѣну. Она не утратила силы воли, но въ ней уже не сказывалась прежняя неугомонность или, вѣрнѣе, лихорадочное возбужденіе, котораго она не всегда была чужда. Удовлетвореніе сердца принесло покой. Чувство любви, давно подавляемое и сдержанное, теперь могло быть излито и сосредоточено на боготворимомъ мужѣ. Она могла съ гордостью сознаваться, что цѣль ея жизни — его успѣхи, его величіе.

Однако, кампанія, къ которой дѣлались эти приготовленія, была кончена почти ранѣе, чѣмъ начата. Когда собрался Парламентъ, министерство очутилось съ недовольною Нижнею Палатою и разногласіемъ въ средѣ собственныхъ членовъ. Антипапское объявленіе было тайною причиною такого несчастнаго положенія вещей, но первый министръ, чтобы избѣгнуть унизительнаго сознанія въ этомъ, воспользовался двумя невыгодными голосованіями по другимъ вопросамъ, и подалъ въ отставку.

Опять насталъ кризисъ! Могли ли неиспытанные протекціонисты составить министерство, не имѣя людей. Поговаривали топотомъ, что было послано за лордомъ. Дерби, но онъ отказался отъ попытки. Потомъ прошелъ слухъ, что онъ попробуетъ. Бертай Трименъ смотрѣлъ таинственно. Очевидно, настала пора дѣйствія третьей партіи. Знали, что у Бертая Тримена въ боковомъ карманѣ списокъ членовъ новаго министерства, но видѣлъ списокъ одинъ Трименъ Бертай, который по секрету сообщалъ всѣмъ посвященнымъ, что это сильнѣйшее министерство, такъ какъ «въ немъ всѣ таланты».

Не смотря на такое выгодное совпаденіе, «всѣ таланты» приглашены не были. Предводитель протекціонистовъ отказался въ отчаяніи отъ дальнѣйшихъ попытокъ и авторъ антипапскаго объявленія опять былъ вызванъ и вынужденъ ввести: мѣру, отъ которой уже рушилось одно министерство и распалась одна партія.

— Сидни Вильтонъ, говорила леди Монтфортъ своему мужу: — увѣряетъ, что онъ не вернется, потому что они завязли въ грязи — по онъ вернется. Я знаю его. Онъ на столько мягкосердъ, что не устоитъ, когда товарищи обратятся къ нему съ мольбою о помощи. Но на твоемъ мѣстѣ, Эндиміонъ, я де вернулась бы. Мнѣ кажется, я сказала бы, что тебѣ нуженъ небольшой отдыхъ или что ты имѣешь кучу частныхъ дѣлъ, требующихъ твоего наблюденія, или, наконецъ, что-нибудь въ этомъ родѣ. Никто не обратитъ вниманія на удаленіе товарища министра. Тебѣ нѣтъ необходимости сидѣть въ грязи. Я все буду принимать и дѣлать, что возможно, для нашихъ друзей, но нахожу, что мой мужъ былъ достаточно долго товарищемъ министра.

Эндиміонъ вполнѣ согласился съ женою. Министръ предложилъ ему повышеніе и званіе члена Тайнаго Совѣта, но леди Монтфортъ нашла, что на самомъ дѣлѣ это менѣе значительный постъ, чѣмъ тотъ, отъ котораго онъ отказался. Она рѣшила, что мужъ не вернется въ это министерство и настояла на своемъ. Самъ Феррарсъ теперь занималъ довольно странное положеніе, какъ человѣкъ владѣющій большимъ состояніемъ и хозяинъ дома, гдѣ былъ главный сборный пунктъ партіи, къ которой онъ уже принадлежалъ только въ качествѣ частнаго лица, по всегда спокойный и хладнокровный, онъ головы не терялъ, всегда говорилъ и дѣлалъ, что слѣдовало, и не забывалъ старыхъ знакомыхъ. Тренчардъ былъ его закадычный политическій другъ. Сеймуръ Гигсъ совсѣмъ ошлифовался, благодаря Эндиміону, попалъ теперь въ казначейство, имѣлъ входъ въ Парламентъ и оказывался чрезвычайно полезенъ, тогда какъ Сент-Барбъ, ошибкою сдѣлавшійся членомъ Консервативнаго Клуба, каждую суботу, на пріемахъ леди Монтфортъ, выпивалъ свой стаканъ бордоскаго съ множествомъ пожеланій преуспѣянія либеральному Министерству.

Торійскій флагъ развѣвался надъ великолѣпнымъ отелемъ, гдѣ Имогена изображала собою грацію жизни. Такъ какъ партіи были приблизительно одинаковы и министерство стояло шатко, эти пріемы соперничествующей партіи посѣщались не менѣе пріемовъ Беренгаріи. Двѣ великіе предводительницы были короткія друзья, по все-таки менѣе прежняго.

— Леди Монтфортъ очень добра ко мнѣ, говорила иногда Имогена: — но я не думаю, чтобы она помнила, какъ нѣсколько лѣтъ назадъ, что мы кузины.

И лордъ и леди Вольдершеръ были равно преданы леди Бомарисъ.

— Едвали я добьюсь, говаривалъ онъ: — чтобы Адріана могла принимать. Это природный даръ и очень рѣдкій. Я такъ намѣренъ устроиться. Заведусь великолѣпною виллою и стану угощать партію земляникой. Я всегда говорилъ, что Адріана настоящая Нелль Гвинъ^[28], и она будетъ ходить кругомъ съ корзинкой. Теперь никогда не увидишь корзины съ земляникой, кажется онѣ исчезли съ Стюартами, какъ все хорошее.

Такимъ образомъ, послѣ всѣхъ этихъ важныхъ происшествій, сезонъ продолжался и окончился спокойно. Лордъ и леди Гено продолжали давать пиры, надъ которыми хозяйка вздыхала; сер-Питеръ Виго имѣлъ благоразуміе сохранить свои милліоны, что удается не многимъ, такъ какъ всѣ согласны въ томъ, что легче составить состояніе, чѣмъ сохранить его. Мистрисъ Родни, великолѣпно разряженная, все правила своими пони, казалась моложавѣе и красивѣе прежняго и каждый день все болѣе и болѣе входила въ моду, а мистеръ. Феррарсъ, и Беренгарія, графиня Монтфортъ, вернулись лѣтомъ въ свой прелестный и любимый Принсдаунъ.

Глава С.

Хотя прошлая жизнь Эндиміона была счастлива, и хотя его ожидала повидимому и будущность счастливая, однако можетъ быть четыре года, прошедшіе послѣ того какъ онъ вышелъ изъ службы, не могли сравняться ни съ прошлымъ, ни съ ожидаемымъ благополучіемъ. Онъ имѣлъ большое и постоянно возрастающее вліяніе въ публичной жизни, не имѣя заботъ; онъ былъ соединепъ съ женщиной, которую страстно любилъ, и которая имѣла всѣ качества и таланты, чтобы сдѣлать жизнь восхитительной; онъ владѣлъ состояніемъ, которое обезпечивало ему всѣ выгоды, цѣнимыя людьми изящными и щедрыми. Онъ сдѣлался отцомъ и фамильное имя, прежде носимое придворнымъ старшаго Стюарта, теперь было даровано будущему лорду Принсдауну.

Леди Монтфортъ думала только о своемъ мужѣ. Его счастіе, его удовольствія, успѣхъ и власть вполнѣ поглощали ее. Старанія, которыя она прилагала, чтобы во всемъ онъ былъ хозяинъ, было трогательно. Когда то ее считали самой самовластной женщиной, а теперь она не отдавала ни одного приказанія, не спросивъ мнѣнія или одобренія Эндиміона. Наблюдая за тѣмъ, что происходило въ ихъ домѣ, можно было бы предположить, что она была прелестной безприданницей, которую Эндиміонъ возвысилъ до богатства и власти.

Все это время, однако, леди Монтфортъ постоянно поддёрживала то господствующее положеніе въ общественной политикѣ, къ которому она была такъ необыкновенно способна. Дѣйствительно въ этомъ отношеніи у нея соперницы не было. Она принимала свѣтъ съ такимъ постояннымъ великолѣпіемъ, какъ будто была жена министра. Подстрекаемая Вольдершеромъ, леди Бомарисъ поддерживала въ этомъ отношеніи нѣкоторое соперничество. Она была единственной надеждой и прибѣжищемъ торіевъ, и такъ какъ она была богата, привлекательна и популярна, то ея соперничествомъ нельзя было пренебрегать. Но лордъ Бомарисъ былъ немножко причудливъ. Иногда онъ отправлялся на своей яхтѣ въ странныя мѣста, и находился въ Алжиріи или Египтѣ, когда по мнѣнію Тедполя долженъ бы быть на Пиккадильской Террасѣ. Потомъ вдругъ онъ пристращался къ своей охотѣ. Онъ охотился, не смотря ни на какія политическія послѣдствія, но былъ ли онъ въ Африкѣ или Лейстерширѣ, а Имогена должна была находиться съ нимъ. Онъ не могъ существовать безъ ея постояннаго присутствія. Ея кротость, живое и всегда готовое сочувствіе, шутливость ума и обращенія нравились ему и успокоивали его жизнь.

Виги продержались еще годъ послѣ жестокаго вторженія кардинала Пенрёддока, но они были осуждены, и протекціонистамъ выпала задача составить администрацію. Такъ какъ въ ихъ рядахъ никто не бывалъ въ министерствѣ кромѣ ихъ начальника, засѣдавшаго въ Палатѣ Лордовъ, это дѣло казалось невозможнымъ. Попытки однако нельзя было избѣжать. Человѣкъ двѣнадцать, не имѣя ни малѣйшей опытности въ оффиціальной жизни, должны были присягнуть какъ члены тайнаго совѣта, прежде чѣмъ могли принять печати и отличительные знаки своихъ должностей. На колѣняхъ, по конституціонному обычаю, двѣнадцать человѣкъ, преклонивъ колѣно въ одно и то же мгновеніе, и во главѣ которыхъ находился одинъ изъ самыхъ могущественныхъ перовъ въ странѣ, самъ лордъ Оливикъ, преклонились предъ государыней, которая смотрѣла спокойно и невозмутимо на зрѣлище никогда невиданное прежде, и котораго по всей вѣроятности никто не увидитъ никогда.

Одинъ изъ этой группы, джентльменъ безъ всякой служебной опытности, нетолько былъ помѣщенъ въ комитетъ, но положительно сдѣланъ лидеромъ Нижней Палаты, чего никогда не случалось прежде ни съ кѣмъ, кромѣ мистера Питта въ 1782. Говорили, что со стороны протекціонистовъ неблагоразумно составлять министерство, когда и въ этомъ случаѣ и въ послѣдующихъ, они не были увѣрены въ большинствѣ Нижней Палаты. Однако надо помнить, что если бы они не отважились на это, то никогда не могли бы составить министерство изъ людей компетентныхъ по своей служебной опытности и по своему навыку въ преніяхъ. Результатъ доказалъ, что они были правы. Если бы они не рѣшились взять на себя отвѣтственность, они должны были распасться и раздѣлиться на разныя группы, что для партіи численно такой сильной какъ протекціонисты, было бы очень прискорбно и вѣроятно повело бы къ печальнымъ послѣдствіямъ.

Бертая Тримена просили отправиться къ первому министру протекціонистовъ, и онъ явился къ нему съ спискомъ своихъ коллегъ въ карманѣ. Ему самому предложили мѣсто не очень важное, но дававшее ему званіе члена тайнаго совѣта. Мистеръ Трименъ Бертай и нѣкоторые изъ его друзей собрались въ домѣ Бертая Тримена, ожидая съ безпокойствомъ его возвращенія. Онъ вернулся сообщить имъ, что ему предложили мѣсто тайнаго совѣтника, а мѣстъ никакихъ не обѣщали другимъ членамъ его партіи. Ихъ негодованіе было чрезвычайно; но они конечно предположили, что онъ отказался отъ предложеннаго ему мѣста съ приличнымъ презрѣніемъ. Предводитель ихъ, однако, сообщилъ имъ, что онъ не счелъ себя въ правѣ дѣйствовать такъ рѣшительно. Они должны были помнить, что этимъ предложеніемъ ихъ начальнику признавалось ихъ политическое положеніе, а это было событіе важное. Съ своей стороны онъ уже нѣсколько времени прискорбно замѣчалъ, что вліяніе Нижней Палаты на конституцію быстро исчезало, уменьшалось, и что мы должны будемъ прибѣгнуть къ плану сер-Вильяма Темпля, чтобы преобразовать тайный совѣтъ и передать его во власть государства. Предложеніе ему мѣста въ совѣтъ можетъ быть было началомъ конца. Это былъ кризисъ; они должны ожидать мѣстъ въ тайномъ совѣтѣ, съ которымъ по плану сер-Вильяма Темпля будутъ соединены министерскія обязанности и содержаніе. То чего всѣ они желали одно время не исполнилось, но онъ чувствовалъ, что его обязанность къ его друзьямъ не позволяетъ ему уклоняться отъ отвѣтственности. По этому онъ принялъ предложеніе министра.

Бертаю Тримену не долго пришлось наслаждаться своимъ спокойнымъ мѣстомъ. Страна управлялась два года всѣми способнѣйшими людьми, которые въ концѣ этого времени успѣли, своей соединенной геніальностью, довести страну до унынія и отчаянія.

— Я не думала, чтобы это продолжалось такъ долго, сказала леди Монтфортъ: — но я знала ихъ взаимную ненависть и ихъ характеристическія слабости. Что же будетъ теперь? Надо найти кого-нибудь съ вліятельнымъ частнымъ характеромъ и положеніемъ и настолько мало поврежденной репутаціей, насколько теперь это возможно. Я не вижу никого кромѣ Сидни Вильтона. Всѣ любятъ его, и только онъ одинъ можетъ соединить всѣхъ.

И всѣ какъ будто говорили тоже въ одно время. Имя Сидни Вильтона было во всѣхъ устахъ. Къ несчастно онъ былъ членъ покойнаго министерства, но всегда было извѣстно, что онъ никогда не одобрялъ ихъ мѣръ. На это не было ни малѣйшихъ доказательствъ, но всѣ хотѣли вѣрить этому.

Сидни Вильтонъ былъ недоволенъ жизнью и сдѣлался мученикомъ подагры, усиленной этимъ недовольствомъ; но онъ былъ джентльменъ и его рыцарскій характеръ не позволялъ ему отказаться отъ приказанія огорченной государыни. Сидни Вильтонъ сдѣлался первымъ министромъ, и первый, кого онъ рекомендовалъ на самый важный постъ послѣ его поста, министра иностранныхъ дѣлъ, былъ Феррарсъ.

— Это должно продолжаться десять лѣтъ, сказала леди Монтфортъ: — я не вижу никакой опасности, кромѣ его здоровья. Я никогда не знала человѣка, до такой степени перемѣнившагося. Въ его годы пять лѣтъ не должны дѣлать разницы въ мужчинѣ. Не могу вѣрить, что это тотъ самый человѣкъ, который давалъ намъ такіе очаровательные пиры въ Гейдинѣ. Что бы ты ни говорилъ, Эндиміонъ, а я убѣждена, что между нимъ и твоей сестрой что-нибудь да было. Никто изъ нихъ не сдѣлалъ мнѣ ни малѣйшаго намека, но женскій инстинктъ увѣряетъ меня, что было что-нибудь. У него всегда была подагра, и его предки страдали подагрой два столѣтія, и у всѣхъ первыхъ министровъ всегда бываетъ подагра. Я увѣрена, что и ты отъ нея не избавишься, мой дорогой, но я надѣюсь, что это не заставитъ тебя такъ смотрѣть, какъ будто ты лишился рая, или, что было бы еще хуже, сдѣлался самымъ ничтожнымъ человѣкомъ на свѣтѣ.

Леди Монтфортъ была права. Министерство было сильно и популярно, въ немъ зависти не было; каждый членъ былъ преданъ своему начальнику и чувствовалъ, что онъ по справедливости начальникъ, между тѣмъ какъ, по словамъ леди Монтфортъ, у виговъ никогда не было прежде министерства, въ которомъ, по-крайней-мѣрѣ, двое не были бы прежде первыми министрами, и столько же думавшихъ, что они должны быть.

Это были годы войны и обширныхъ и критическихъ переговоровъ. Феррарсъ умѣлъ исполнять свои обязанности, потому что имѣлъ много опытности, знанія дѣлъ, и находилъ большую помощь въ ясномъ и спокойномъ сужденіи перваго министра. Только въ одномъ предметѣ между ними не было того полнаго и дружелюбнаго согласія, которое было такъ пріятно и удовлетворительно. И даже въ этомъ случаѣ разница была не въ мнѣніи, а скорѣе въ чувствѣ. Это было, когда король Флорестанъ выразилъ желаніе присоединиться къ великому союзу и сдѣлаться нашимъ дѣятельнымъ военнымъ союзникомъ. Можетъ быть державамъ и безъ того невозможно было бы отказаться отъ такого предложенія, но Эндиміонъ сильно склонялся въ пользу его. Это упрочивало наши интересы въ такой части Европы, гдѣ мы нуждались въ сочувствіи и поддержкѣ и обезпечивало намъ помощь и вліяніе важной либеральной партіи на континентѣ, не имѣющей никакого отношенія къ тайнымъ обществамъ и соціальнымъ республиканцамъ.

Графъ Ферроль, мнѣніе котораго имѣло большой вѣсъ въ министерствѣ ея величества, также склонялся въ пользу союза. Первый министръ холодно выслушалъ ихъ представленія; трудно было опровергать выводы, непріятные для его чувствъ и сопротивляться единогласному мнѣнію не только своихъ товарищей, но и нашихъ союзниковъ. Однако, Сидни Вильтонъ оставался холоденъ и молчаливъ, или дѣлалъ неодобрительныя замѣчанія.

— Можете вы положиться на него? говорилъ онъ. — Помните, что онъ былъ и теперь остался членомъ самыхъ тайныхъ обществъ, пагубное вліяніе которыхъ теперь онъ хочетъ нейтрализовать или подавить, какъ намъ говорятъ. Что ни рѣшилъ бы кабинетъ, а я боюсь, что при сильно выравненномъ мнѣніи нашихъ союзниковъ, намъ трудно сдѣлать выборъ, вспомните, что я васъ предостерегъ. Я знаю этого человѣка и не вѣрю ему.

Послѣ этого у перваго министра сдѣлался сильный припадокъ подагры. Онъ оставался нѣсколько недѣль въ Гейдинѣ и не принималъ, по дѣламъ никого, кромѣ Эндиміона и барона Сергіуса.

Пока проходило время, которое могло одно рѣшить, основательно ли недовѣріе Сидни Вильтона, или нѣтъ, скажемъ, какъ въ свѣтѣ посчастливилось остальнымъ нашимъ друзьямъ:

Изъ лорда Вольдершера не вышелъ такой образцовый мужъ, какъ Эндиміонъ, но все-таки онъ былъ гораздо лучшій мужъ, чѣмъ свѣтъ предполагалъ. Если бы онъ женился на Беренгаріи, то бракъ вышелъ бы очень неудачный; но онъ соединился съ женщиной, способной къ глубокой привязанности и очень чувствительной, а между тѣмъ невообразимо признательной мужу за доброту. А у Вольдершера было доброе сердце, хотя дурной характеръ, и онъ былъ джентльменъ. Кромѣ того онъ очень восхищался своимъ тестемъ и нѣсколько боялся его, а лордъ Гено, съ своей добродушной ироніей и основательнымъ знаніемъ людей и предметовъ, вполнѣ управлялъ имъ. Леди Гено онъ былъ любимцемъ. Онъ выдумывалъ для нея правдоподобныя теоріи и блестящіе парадоксы, которые оставляли ее всегда въ состояніи какого-то очарованнаго удивленія, и когда, встрѣтившись съ нимъ опять, она соглашалась съ ними или опровергала ихъ, потому что ея умственныя способности были обширны, онъ закидывалъ ее новыми догматами и теоріями, которыя тотчасъ заинтересовывали ея умъ, хотя вообще она забывала замѣчать, что они противорѣчили взглядамъ и принципамъ его послѣдняго посѣщенія. Между Адріаной и Пмогеной была тѣсная дружба, и леди Бомарисъ употребляла всѣ силы, чтобы выгодно выставить леди Вольдершеръ въ глазахъ ея мужа; и такимъ образомъ, не забывая того, что Вольдершеръ, съ своими романическими наклонностями, воображеніемъ, фантазіями, вкусомъ и капризами, имѣлъ значительную долю суетности въ своемъ характерѣ, и что ему было пріятно чувствовать, что сперва онъ жилъ въ меблированной квартирѣ, а теперь сдѣлался чѣмъ-то въ родѣ Монте-Кристо, то можно сказать, что его бракъ съ Адріаной былъ счастливъ и успѣшенъ.

Дружба между сер-Питеромъ Виго и его товарищемъ, членомъ Парламента, мистеромъ Родни, не уменьшалась никогда, и Родни дѣлался богаче каждый годъ. Онъ чувствовалъ большое угрызеніе, засѣдая въ Парламентѣ на противоположной сторонѣ отъ сына своего высокороднаго друга, покойнаго Вильяма Питта Феррарса, и часто совѣтовался съ сер-Питеромъ о своемъ смущеніи и затрудненіи. Сер-Питеръ, никогда не отказывавшійся отъ устраненія какихъ бы то ни было затрудненій, сказалъ своему другу, чтобы онъ не безпокоился и что онъ, сер-Питеръ, знаетъ, какъ ему поступить. Постепенно начали понимать, что если министерство попадетъ когда-нибудь въ затруднительныя обстоятельства, то на голосъ мистера Родни положиться можно. Онъ находился въ особенномъ положеніи, потому что въ нѣкоторомъ отношеніи высокородный Вильямъ Питтъ Феррарсъ поручилъ ему своего сына. Но пока министерство де будетъ въ опасности, оно не должно разсчивывать на его голосъ.

Тренчардъ сдѣлался министромъ финансовъ въ министерствѣ Вильтона, установилъ свою репутацію и его считали будущимъ кабинетнымъ министромъ. Джоетъ, не потерявъ ни мѣста, ни повышенія въ Сомерсет-Гоузѣ, сдѣлался редакторомъ новаго журнала, подъ названіемъ «Тайный совѣтъ». Его основалъ и поддерживалъ Бертай Тримепъ и по большей части всѣ статьи писалъ онъ самъ. Онѣ были наполнены греческими цитатами и написаны слогомъ столько же похожимъ на слогъ сера Вильяма Темпля, какъ статья въ Отвергнутыхъ адресахъ^[29] можетъ походить на классическія изученія государственнаго мудреца, котораго всегда, надо надѣяться, будетъ помнить признательная страна за то, что онъ ввелъ на эти острова абрикосъ особаго сорта, извѣстный подъ названіемъ мур-паркскаго. Какой смыслъ имѣли страницы «Тайнаго совѣта», ни кто не имѣлъ ни малѣйшаго понятія, кромѣ Тримена Бертая.

Торнберри остался уважаемымъ членомъ кабинета. Думали, что его присутствіе тамъ обезпечивало сочувствіе выдающихся либераловъ во всей странѣ; но это было скорѣе преданіе, чѣмъ фактъ. Высокіе сановники не всегда такъ хорошо знакомы съ перемѣнами мнѣній политическихъ партій, какъ съ мнѣніемъ партій за границей. Мы не примѣчаемъ, какъ растетъ дерево, которое мы видимъ каждый день. Мистеръ Торнберри давно потерялъ популярность у своихъ прежнихъ друзей и перемѣну въ чувствахъ ихъ произвело то обстоятельство, что онъ попалъ въ министры. Это было безразсудно, но въ политикѣ безразсудныя обстоятельства составляютъ элементы проблемы, которую надо разрѣшить. Всѣмъ было извѣстно, что на слѣдующихъ выборахъ Торнберри придется позаботиться о другомъ депутатскомъ мѣстѣ, его главные довѣрители, такъ называемые предводители партіи, оставались еще ему вѣрны, потому что гордились, что ихъ депутатъ кабинетный министръ, который можетъ представить ихъ ко двору и иногда приглашать на обѣдъ, но «массы», не бывающія при дворѣ и никогда не приглашаемыя на обѣдъ, желали депутата, который будетъ представителемъ ихъ прихотей, и всѣ знали, что при первомъ удобномъ случаѣ эта просвѣщенная община рѣшилась послать въ Вестминстеръ Эпоха Крагса.

Трудно сказать, удовлетворительнѣе ли Джобъ находилъ свои домашнія дѣла, чѣмъ публичныя. Жена его перешла въ католическую вѣру. Врожденная злоба, не-допускавшая сына никогда слѣдовать совѣту или примѣру родителей, заставила Джона Гемпдена остаться вѣрнымъ англиканской вѣрѣ, но надъ его каминомъ висѣлъ портретъ Лауда и Страффорда, а на пунцовомъ грунтѣ золотыми буквами красовалось магическое слово: Вполнѣ^[30]. Библіотека его состояла по большей части изъ «Трактатовъ для настояшаго времени» и колоссальнаго изданія святыхъ отцовъ, великолѣпно переплетеннаго. Онъ иногда привозилъ своихъ друзей въ Гёрстли, и Джобъ имѣлъ случай познакомиться съ сословіемъ и школою человѣческаго рода, съ которыми, несмотря на свою значительную опытность въ жизни, онъ прежде знакомъ не былъ, съ молодыми людьми, по наружности полуголодными и одѣтыми какъ пасторы, и съ знатными молодыми энтузіастами, находившимися въ лучшемъ физическомъ состояніи, и въ костюмѣ, приличномъ роялисту, готовому поднять королевское знамя въ Эджгилѣ. Джобу было досадно, что сынъ всегда называлъ его «сквайръ» и этой привычкѣ педантически слѣдовали его товарищи. Впрочемъ, онъ имѣлъ полное право на этотъ старинный и почетный титулъ, потому что его уговорили купить Гёрстли и онъ сдѣлался владѣльцемъ нѣсколькихъ тысячъ акровъ, и кабанью голову, по старинному обычаю, носили процессіей на Рождество въ старинный замокъ. Странно, что его скорѣе приводили въ недоумѣніе, чѣмъ сердили эти удивительныя превращенія въ его жизни и семействѣ. Умъ его былъ ясенъ по прежнему, а взгляды на всѣ предметы не измѣнились, но какъ и многими другими людьми, въ домашнемъ быту, имъ управляло сердце. Онъ предпочиталъ новизну, если его жена и семья счастливы и довольны, домашней системѣ, основанной на его собственныхъ правилахъ, если это доставитъ ему угрюмую и сердитую подругу жизни и непослушныхъ дѣтей.

Сердила его только необыкновенная страсть его сына къ истребленію дичи. Онъ, наконецъ, вмѣшался въ это, но напрасно. Джонъ Гемпденъ объявилъ, что онъ не цѣнитъ землю, если на нее надо только смотрѣть, и что охота есть патріотическое препровожденіе времени англійскаго джентльмена.

— Ты бывало никогда не былъ доволенъ тѣмъ, что я получаю отъ земли, говорилъ своему сыну старикъ съ любезнымъ коварствомъ: — а теперь все-таки осталось достаточно для зайцевъ и кроликовъ, но я сомнѣваюсь, останется ли для кого другого.

Мы не должны забывать нашего стараго друга Сент-Барба; исписался ли онъ, или измѣнился въ роскошной жизни, которую теперь велъ, онъ рѣдко давалъ о себѣ знать литературной публикѣ, еще восхищавшейся имъ. Онъ распускалъ слухъ, что занятъ большимъ сочиненіемъ, которое хотя написано его привлекательной прозой, въ сущности должно было сдѣлаться эпопеей общественной жизни въ странѣ. Обѣдая въ гостяхъ каждый день и никогда не пропуская, хотя часто опаздывалъ, этихъ маленькихъ и раннихъ обѣдовъ, которыми онъ когда-то презиралъ, онъ намекалъ своимъ друзьямъ, что бываетъ тамъ не для удовольствія, а слѣдуетъ своей профессіи, что онъ тамъ какъ въ своей мастерской, замѣчаетъ и размышляетъ обо всѣхъ страстяхъ и обычаяхъ человѣческаго рода и собираетъ матеріалы для великаго произведенія, которое должно было очаровать и поучать общество и обезсмертить его имя.

— Дѣло въ томъ, что я началъ писать слишкомъ рано, говаривалъ онъ: — я краснѣю, когда читаю свои книги, хотя въ сравненіи съ книгами моихъ собратовъ, они могутъ считаться классическими. Говорятъ, что никакой художникъ не можетъ нарисовать верблюда, а я скажу, что никакой авторъ никогда не изображалъ джентльмена. Какъ же они могутъ, не имѣя случая видѣть ихъ? И такимъ образомъ, съ небольшой каррикатурою на обычаи, которые они узнаютъ изъ вторыхъ рукъ, они принуждены прибѣгать къ страшному вздору, точно будто высшій свѣтъ состоитъ только изъ двоеженцевъ, а знатныя дамы имѣютъ привычку влюбляться въ каторжниковъ. Однако, я все это прекращу. Я теперь собралъ матеріалы и накопляю ихъ каждый день. Вы намекаете, что я самъ слишкомъ отдаюсь обществу. Вы говорите о томъ, чего не понимаете. Обѣдъ это глава. Я улавливаю на вечерѣ Цинтію минуты. Служи я признательной странѣ, я занималъ бы самое высокое положеніе изъ сыновъ ея; родись я въ другой странѣ, я получилъ бы орденъ и можетъ быть сдѣлался бы министромъ, какъ Аддисонъ, который писалъ не такъ хорошо, какъ я, хотя его слогъ иногда похожъ на мой.

Не смотря на эти великіе планы, до Эндиміона дошло, что бѣдный Сент-Барбъ находится въ страшно стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Эндиміонъ деликатно помогъ ему и потомъ выхлопоталъ ему пенсію, довольно значительную. Освободившись отъ затрудненій, Серт-Барбъ опять принялся за прежнее. Онъ порицалъ своего друга и покровителя, сравнивая свою жалкую пенсію съ жалованьемъ министра, который, на сколько онъ ихъ зналъ, всегда былъ человѣкъ второстепенный. Эндиміонъ, хотя зналъ, что Сент-Барбъ постоянно бранилъ его, только улыбался и смотрѣлъ на все это, какъ на необходимое послѣдствіе его организаціи, заключавшей въ себѣ странную смѣсь тщеславія и зависти въ высочайшей степени. Сент-Барбъ все-таки остался гостемъ на Карльтонской Террасѣ и даже ласково былъ приглашаемъ въ Принсдаунъ дышать отдаленнымъ морскимъ вѣтеркомъ. Леди Монтфортъ, до слуха которой. дошли его выходки, не была такъ снисходительна, какъ ея мужъ, и однажды высказала ему свое мнѣніе на его поведеніе. Сент-Барбъ всегда нѣсколько ее боялся, и на этотъ разъ совсѣмъ растерялся, поклялся самымъ торжественнымъ образомъ, что въ этихъ обвиненіяхъ не было ни капли правды, что онъ жертва, какъ былъ всю жизнь, злословія и клеветы завистниковъ, и началъ льстить своей хозяйкѣ, увѣряя, что онъ всегда находилъ въ характерѣ ея мужа что-то божественное.

— А въ вашемъ что есть, мистеръ Сент-Барбъ? спросила леди Монтфортъ.

Министерство длилось нѣсколько лѣтъ, его иностранная политика была успѣшна, оно одержало тріумфъ въ войнѣ и обезпечило миръ. Войска короля Флорестана способствовали этимъ результатамъ, и популярность этого государя въ Англіи была безпримѣрна для иностранца. Въ этотъ взволнованный промежутокъ, Эндиміонъ и Майра встрѣчались не разъ, благодаря посредничеству любимыхъ природою мѣстъ, германскихъ минеральныхъ водъ.

Въ публикѣ преобладало чувство, что союзника такъ хорошо помогавшаго намъ, слѣдуетъ пригласить опять посѣтить страну, гдѣ онъ такъ долго жилъ и гдѣ былъ такъ цѣнимъ. Единственный признакъ, которымъ первый министръ показалъ, что онъ сознаетъ это чувство, былъ припадокъ подагры. Самъ Эндиміонъ, хотя находился въ трудномъ и довольно тягостномъ положеніи въ этомъ дѣлѣ, сдѣлалъ все, чтобы выгородить и защитить своего начальника, но общественное чувство сдѣлалось такъ сильно и одобрялось, какъ это стало извѣстно, съ высшей стороны, то его нельзя было долѣе оставлять безъ вниманія; и скоро, къ великому восторгу и удовольствію націй, былъ формально объявленъ пріѣздъ нашего вѣрнаго союзника короля Флорестана и его прелестной жены королевы Майры.

Сдѣланы были всѣ приготовленія, чтобы оказать имъ почетный пріемъ. Они были гости нашей государыни, но начиная отъ дворца, въ которомъ они должны были жить, до самаго смиреннаго домика на самой ничтожной улицѣ, преобладало одно чувство признательности, уваженія и восторга. Англійскій народъ самый восторженный во всемъ свѣтѣ; есть другія націи, болѣе впечатлительныя, но ни въ одной націи, когда она чувствуетъ, нѣтъ такихъ глубокихъ и непреодолимыхъ чувствъ.

Насталъ часъ. Время года и погода были благопріятны. Отъ гавани, гдѣ они вышли на берегъ, до ихъ пріѣзда въ столицу, вся страна какъ будто высыпала на открытый воздухъ; тріумфальныя арки, флаги и знамена развѣвались на каждой хижинѣ. Короля и королеву приняли въ столицѣ на желѣзной дорогѣ принцы крови и проводили во дворецъ, гдѣ собрались высокіе государственные сановники и министры встрѣтить ихъ съ почетомъ. Трудно пришлось Эндиміону во все это время, такъ какъ съ первымъ министромъ, страдавшимъ весь сезонъ и рѣдко присутствовавшимъ на своемъ мѣстѣ въ Парламентѣ, сдѣлался въ это время самый сильный пароксизмъ. Слѣдовательно, онъ не могъ присутствовать на балахъ, пирахъ и блестящихъ общественныхъ увеселеніяхъ въ честь царственныхъ гостей. Ихъ посѣщеніе въ Сити, когда они обѣдали съ лордомъ меромъ, и куда поѣхали въ королевскихъ экипажахъ сквозь толпу, шумѣвшую отъ восторга, было самое пріятное изъ всѣхъ этихъ великолѣпныхъ пріемовъ, отчасти отъ воспоминанія о таинственномъ могуществѣ и великолѣпіи соединенныхъ съ титуломъ и званіемъ лорда мера. Герцогъ Сент-Анджело, маркизъ Валломброза и князь Монсерра совсѣмъ потеряли присутствіе духа. Даже княгиня Монсерра, которая была знатнѣе многихъ царственныхъ домовъ въ Европѣ, сознавала, что она дрожала, когда ея королевское величество присѣдала, предъ супругой мера. Можетъ быть самый блистательный, самый фантастическій и, конечно, самый дорогой пиръ былъ данъ въ честь этого достопамятнаго случая въ Гено. Вся дорога отъ города до лѣса была окаймлена тысячами, можетъ быть сотнями тысячъ жителей; тысяча гостей участвовала въ пирѣ, и двѣнадцать дворцовъ были воздвигнуты этимъ чародѣемъ Бенджаменомъ Эджингтономъ въ паркѣ для безчисленныхъ посѣтителей этого вечера. Ночью лѣсъ былъ иллюминованъ. Всѣ были довольны, кромѣ леди Гено, которая вздыхала и говорила:

— Я не сомнѣваюсь, что королева предпочла бы свою прежнюю комнату, и чтобы мы пообѣдали тихо, какъ въ былое время, въ маленькой венеціанской столовой.

Когда Эндиміонъ, вернулся домой вечеромъ, онъ нашелъ приглашеніе въ Гейдинъ. Опасались, что первый министръ находится въ опасности.

На слѣдующій день разнеслись слухи, что первый министръ подалъ въ отставку. Эти слухи были офиціально опровергнуты, и потомъ вечеромъ разнеслись другіе слухи, что министръ подалъ въ отставку, но что отставка не будетъ принята до окончанія королевскаго посѣщенія. Король и королева должны были остаться еще недѣлю.

Въ самомъ дѣлѣ первый министръ подалъ въ отставку, но это было извѣстно толькотѣмъ, которые тогда не могли разгласить это извѣстіе. Публика часто предполагаетъ истину, хотя придаетъ своимъ впечатлѣніямъ или свѣдѣніямъ смутную форму слуха. Чрезъ двадцать четыре часа это извѣстіе было офиціально объявлено во всѣхъ газетахъ, съ передовыми статьями, составлявшими предположенія о преемникѣ искуснаго и талантливаго министра, услугъ котораго государыня и страна къ несчастію лишились. Найдется ли ему преемникъ въ его собственномъ кабинетѣ? Называли нѣсколько именъ; Рочестера, къ великому неудовольствію леди Монтфортъ. Рочестеръ былъ человѣкъ надежный и имѣвшій большую опытность, которая, вѣроятно, мало способствовала къ его благоразумію и способностямъ, какъ это случается со многими надежными людьми. Не будетъ ли полной перемѣны партіи? Не сдѣлаютъ ли. опять попытки протекціонисты? Они были очень сильны, но всегда въ меньшинствѣ, какъ нѣкоторыя великія континентальныя державы, имѣющія лучшую армію во всемъ свѣтѣ, и между тѣмъ всегда побѣждаемыя. Или шайка восхищающихся собою геніевъ, которые разрушали всякій кабинетъ, въ которомъ участвовали, не вернется ли на плечахъ народа, какъ они всегда мечтали, хотя повидимому народъ никогда не думалъ о нихъ?

Леди Монтфортъ находилась въ какомъ-то пассивномъ волненіи. Она оставалась блѣдна по нѣсколько часовъ. Она не хотѣла видѣть никого. Она сидѣла въ комнатѣ Эндиміона и не говорила ни слова, пока онъ писалъ и занимался дѣлами. Она думала, что читаетъ Утреннюю Почту, но не могла различить объявленій отъ передовыхъ статей.,

Въ дверь постучались и лакей принесъ Эндиміону письмо. Онъ взглянулъ на почеркъ адреса, распечаталъ и сдѣлался такъ блѣденъ какъ жена. Потомъ опять прочелъ и подалъ письмо ей. Она пробѣжала его глазами, а потомъ бросилась на шею къ мужу.

— Прикажи подать мою карету въ три часа.

Глава CI.

Эндиміонъ былъ у своей сестры.

— Какъ это мило, что ты пришелъ ко мнѣ, сказала она: — когда не можешь имѣть ни одной минуты для себя. Вѣдь это не то что составлять министерство, отвѣтилъ онъ. — То было бы трудное дѣло. Я имѣю причины думать, что всѣ мои товарищи останутся со мною. Я созову ихъ сегодня, и если мы согласимся, то дѣла пойдутъ по прежнему. Мнѣ бы хотѣлось съѣздить въ Гейдинъ сегодня вечеромъ.

— Сегодня вечеромъ! задумчиво сказала королева. — У насъ остался только одинъ день, и я хотѣла бы, чтобы ты сдѣлалъ для меня что-нибудь.

— Будетъ сдѣлано, если возможно, мнѣ не нужно это говорить.

— Это сдѣлать не трудно, если у насъ будетъ время — если мы можемъ располагать завтрашнимъ утромъ, и пораньше. Но если ты поѣдешь въ Гейдинъ, ты едва ли вернешься сегодня, и я лишусь возможности… а между тѣмъ это для меня дѣло очень драгоцѣнное.

— Это будетъ сдѣлано; скажи же мнѣ.

— Я узнала, что домъ въ Гильской улицѣ теперь не занятъ. Я желаю осмотрѣть съ тобою старый домъ, прежде чѣмъ оставлю Англію, вѣроятно навсегда. Я могу располагать только ранними утренними часами, но подъ вуалью и въ твоей каретѣ, мнѣ кажется мы можемъ уѣхать непримѣтно, прежде чѣмъ толпа начнетъ собираться. Какъ ты думаешь, можешь ты быть здѣсь въ девять часовъ?

Такимъ образомъ это было рѣшено, онъ торопился и уѣхалъ.

На слѣдующее утро онъ былъ во дворцѣ до девяти часовъ и королева подъ вуалью сѣла въ его карету. Было уже нѣсколько прохожихъ, но братъ и сестра проѣхали въ ворота непримѣтно.

Въ домѣ на Гильской улицѣ королева осмотрѣла всѣ главныя комнаты и сдѣлала нѣсколько замѣчаній, относившихся къ воспоминанію.

— Но я пріѣхала сюда не за тѣмъ, чтобы видѣть эти комнаты, сказала она: — хотя я рада видѣть ихъ и коридоръ во второмъ этажѣ, откуда я звала тебя, когда ты вернулся и навсегда изъ Итона, и сказала тебѣ, что есть дурныя извѣстія. Я пріѣхала сюда взглянуть на нашу старую дѣтскую, гдѣ мы жили вмѣстѣ такъ долго и съ такой любовью! Вотъ она, вотъ и мы здѣсь. Все чего я желала, все о чемъ я мечтала, случилось, дорогой мой, возлюбленный моей души, въ воспоминаніе всѣхъ нашихъ горестей, всѣхъ нашихъ радостей, въ этомъ мѣстѣ нашего дѣтства и давно прошедшихъ дней, позволь мнѣ поцѣловать тебя въ послѣдній разъ.

Конецъ. Объясненіе дѣйствующихъ лицъ въ «Эндиміонѣ» по англійскимъ журналамъ:

Зенобія — леди Джерси.

Беренгарія леди Монтфортъ — мистрисъ Нортонъ.

Агриппина — королева Гортензія.

Адріана Невшатель — леди Бёрдетъ Кутсъ.

Невшатели — Ротшильды.

Принцъ Флорестанъ — Наполеонъ III.

Лордъ Рогемптонъ — лордъ Пальмерстонъ.

Лордъ Монтфордтъ — лордъ Гертфордъ.

Лордъ Рочестеръ — графъ Гренвиллъ.

Графъ Бомарисъ — графъ Дерби.

Бертай Трименъ — лордъ Готонъ.

Графъ Ферролль — князь Бисмаркъ.

Эндиміонъ — лордъ Биконсфильдъ.

Найджель Пенрёддокъ — кардиналъ Маннингъ.

Феррарсъ дѣдъ — Джорджъ Розъ.

Джорджъ Вольдершеръ — Джорджъ Смайтъ.

Джобъ Торнберри — Ричардъ Кобденъ.

Виго — Пуль.

Джорроксъ — Мильнеръ Джибсонъ.

Гортензіусъ — сер-Вернонъ Гаркортъ.

Сидни Вильтонъ — Сидни Гербертъ.

Сент-Барбъ — Теккерей.

Гёши — Диккенсъ.

Верхъ дномъ — Ярмарка Тщеславія (извѣстный романъ Теккерея).

Скоморохъ — Пончъ.

Къ этому объясненію Редакція «Собранія Романовъ» считаетъ нужнымъ прибавить, что, по мнѣнію англійскимъ и французскихъ критиковъ, лордъ Биконсфильдъ, которому ставили въ укоръ, что въ прежнихъ романахъ, онъ всегда выводилъ, подъ чужими именами своихъ друзей и враговъ, постарался сбить съ толку тѣхъ, кто вздумалъ бы отыскивать сатирическіе портреты въ его дѣйствующихъ лицахъ, характеры которыхъ не согласуются ни съ событіями, ни съ эпохой, которыя авторъ изобразилъ въ «Эндиміонѣ».

---

1. Помѣстье герцога Девонширскаго, въ которомъ умеръ Каннингъ. Пр. Перев.
2. Луддитами называли людей, стремившихся уничтоженіемъ машинъ доставить хлѣбъ страдающему отъ ихъ распространенія рабочему классу въ Англіи. Названіе свое получили по имени своего перваго предводителя Лудда. Пр. пер.
3. Знаменитый проповѣдникъ, противъ диссидентовъ, умеръ въ 1724, родился въ 1672. Пр. Перев.
4. Принадлежалъ къ землѣ.
5. Даудъ архіепископъ, Страффордъ графъ были самою твердою опорою Kapлa I. Пр. пер.
6. Помѣстье герцога Букингама. Пр. пер.
7. Лицо въ сказкѣ братьевъ Гриммовъ. Пр. пер.
8. Джорджъ Ансонъ англійскій адмиралъ былъ посланъ въ 1739 году съ эскадрой въ Южное Море для разоренія испанскихъ колоній и вернулся съ богатой добычей., Пр. Пер.
9. Былъ основанъ Кромвелемъ изъ шестидесяти членовъ, которые всѣ одобряли поступки своего предводителя, а дѣйствія прежняго Парламента объявили незаконными. Рёмискій Парламентъ осудилъ Карла I на смерть. Пять лѣтъ спустя Кромвель поссорился съ своимъ Парламентомъ и распустилъ его. Послѣ его смерти онъ опять сталъ дѣйствовать, но продержался не долго.
10. Гласъ вопіющаго въ пустынѣ.
11. Втайнѣ.
12. Городъ Ньюмаркетъ считается столицей всѣхъ скачекъ въ Англіи и отстоитъ отъ Лондона миль за 60. Тамъ бываетъ семь скачекъ въ году и мѣсто для скачекъ въ четыре мили длины, слыветъ лучшимъ въ цѣломъ свѣтѣ. Пр. Перев.
13. Городъ Мельтонъ знаменитъ охотой, которая такъ и называется «Мельтонская Охота», въ Мельтонѣ находятся конюшни на 800 лошадей. Пер. Перев.
14. Образъ жизни.
15. Западная церковь приняла, такъ называемое, Афанасіевское Ученіе, которое заключается въ полномъ и несомнѣнномъ утвержденіи ученія о святой Троицѣ и Воплощеніи. Теперь почти всѣми признано, что книга эта написана не Афакасіемъ Великимъ, который умеръ въ 373 году, и сочиненіе ея относится къ періоду между 450 и 550. Прим. перев.
16. Клубы. Пр. Перевод.
17. Поводъ къ войнѣ.
18. Мавританскій король въ романическихъ поэмахъ Баярда и Аріоста, у котораго былъ заколдованный золотой шлемъ, дѣлавшій неуязвимымъ того, кто его носилъ, и которымъ овладѣлъ рыцарь Ринальдо. Объ этомъ шлемѣ упоминаетъ Сервантесъ въ Дон-Кихотѣ. Пр. Перев.
19. Карета, названная но имени извѣстнаго горда Брума. Пр. Перев.
20. Намекъ на то, что деньги присланы для поступленія въ Парламентъ, потому что въ то время члены Парламента, пользовались правомъ безплатной пересылки своихъ писемъ. Пер. Перев.
21. Да здравствуютъ пустяки!
22. Мостъ для ословъ.
23. Знаменитый проповѣдникъ въ восемнадцатомъ столѣтіи.
24. Въ странѣ невѣрныхъ. Пр. Перевод.
25. Деревня во Франціи, гдѣ находится монастырь траппистовъ.
26. Приверженецъ философіи Бентана. Пр. Перев.
27. Называются такъ по имени парка, въ которомъ происходятъ. Онѣ начинаются въ послѣдній вторникъ іюля мѣсяца и продолжаются четыре дня. Гудвудскій Паркъ принадлежитъ герцогу Ричмондскому, и на этихъ скачкахъ бываетъ только самое избранное общество. Пр. Перев.
28. Извѣстная актриса въ царствованіе Карла II, умерла въ 1687 году.
29. Сборникъ, заключающій пародіи на лучшихъ поэтовъ того времени, изданный братьями Джемеомъ и Гораціемъ Смитъ.
30. Вѣроятно оно означало, что хозяинъ этой комнаты вполнѣ быль согласенъ съ убѣжденіями Лауда и Страффорда. Прим. Перев.