Эмиль Золя (Боборыкин)/ДО

Эмиль Золя
авторъ Петр Дмитриевич Боборыкин

Опубл.: 1882. Источникъ: az.lib.ru

ЭМИЛЬ ЗОЛЯ.

(біографическій очеркъ).

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Ни одному романисту не посчастливилось такъ, какъ Золя, въ нашей журнальной и газетной критикѣ. Но это слово «посчастливилось» приходится употреблять здѣсь въ двоякомъ смыслѣ. Онъ сдѣлался въ нѣсколько лѣтъ чрезвычайно популярнымъ у насъ. Прежде чѣмъ стали о немъ высказываться русскіе рецензенты и литературные репортеры, большая публика встрѣчала съ живѣйшимъ интересомъ каждый новый романъ его. Но съ нѣкоторыхъ поръ (уже не менѣе трехъ — четырехъ лѣтъ) въ журнальной и газетной прессѣ стали его походя задѣвать. Сначала раздавались возгласы разныхъ литературныхъ старичковъ, всякихъ ненавистниковъ новаго творчества, а потомъ и среди либераловъ, и среди радикаловъ все чаще и чаще проскакивали выходки раздраженнаго чувства, обвиненія и приговоры во имя морали, общественныхъ и художественныхъ идеаловъ. Два романа всего болѣе волновали и публику, и прессу, — Assommoir и Nana. По поводу Assommoir’а у насъ Золя стали обвинять почти совершенно такъ, какъ и въ Парижѣ — извѣстная доля демократической печати: будто бы онъ оклеветалъ рабочій классъ и выказалъ свое злобное и презрительное отношеніе къ парижскому народу. Русская критика, даже и болѣе сочувственная къ Золя, не хотѣла объяснить причинъ огромнаго интереса, съ какимъ читался у насъ этотъ романъ. Она не желала также показать: до какой степени Золя ушелъ дальше всѣхъ бытовыхъ романистовъ, занимавшихся рабочимъ людомъ, какой громадный матеріалъ съумѣлъ онъ уложить въ рамки беллетристическаго произведенія, сколько смѣлости и новизны пріемовъ потрачено имъ на обработку этого матеріала, сколько правды бъ колоритѣ и тонѣ. Что же мудренаго послѣ того, что такая вещь, какъ «Нана», вызвала цѣлый ассортиментъ рѣзкихъ выходокъ, гдѣ звучала брезгливость, не руководимая болѣе широкимъ художественнымъ чувствомъ и большей глубиной пониманія.

Критическія статьи Золя, — рядъ его исповѣданій вѣры, появлявшихся въ русскомъ журналѣ, — усилили то недоразумѣніе, какое до сихъ поръ раздѣляетъ критику, недружелюбную къ Золя и массу публики, любящей его романы. Золя, конечно, болѣе всѣхъ своихъ сверстниковъ задѣвалъ и авторитетныя имена, и господствующія направленія въ литературѣ. Повторяя почти одно и то же во множествѣ статей и этюдовъ, съ упорствомъ отстаивая свои взгляды и приговоры, онъ составилъ себѣ имя человѣка, черезчуръ преисполненнаго сознаніемъ своей непогрѣшимости, слишкомъ открыто и безцеремонно предающагося культу собственной личности. Такой взглядъ на него сложился и въ Парижѣ и у насъ, и все болѣе и болѣе мѣшаетъ правдивому и цѣльному отношенію къ этому крупнѣйшему творческому организму, созданному нашей эпохой.

Много повредилъ себѣ Золя и тѣмъ, что далъ поводъ кричать объ его неумѣренномъ желаніи сдѣлаться главою школы. Пошловатыя газеты, распространенныя на бульварѣ, подцѣпили это и раздули въ цѣлое преступленіе. Мнѣ уже представлялся случай говорить въ печати о томъ, что такое школа Золя, на кого можно смотрѣть, какъ на его ближайшихъ послѣдователей, и дѣйствительно-ли онъ старался создать свою собственную литературную церковь и сдѣлаться главнымъ жрецомъ ея. Повторю здѣсь, что всѣ молодые беллетристы, получившіе клички «золаистовъ», или «меданцевъ» (отъ слова Médan, мѣстность, гдѣ стоитъ дача Золя) сами пришли къ нему, добровольно признали авторитетъ его таланта, находятся съ нимъ въ отношеніяхъ младшихъ товарищей, смотрятъ на него достаточно смѣло и безпристрастно и сохраняютъ каждый свою литературную самобытность. Золя дѣйствительно любитъ этихъ молодыхъ людей, всячески ихъ поддерживаетъ и въ послѣдніе два, три года слишкомъ часто говорилъ о нихъ въ печати. Это скорѣе вредило, чѣмъ помогало имъ. Такая натура, какъ Золя, непремѣнно должна преувеличивать нѣсколько достоинства и таланты своихъ друзей и послѣдователей. И не потому, чтобы энтузіазмъ преобладалъ въ немъ, а потому, что онъ туго сближается съ людьми и живетъ въ самомъ тѣсномъ кружкѣ, на которомъ и сосредоточиваетъ свои симпатіи.

Доказательствомъ того, что послѣдователи Золя, изъ самыхъ близкихъ къ нему людей, не теряютъ способности честнаго отношенія къ нему, можетъ служить книжка, вышедшая въ началѣ этого года. Авторъ ея, Поль Алекси, одинъ изъ золаистовъ, землякъ Золя, стоящій къ нему всего ближе, но по таланту далеко не первый въ этой группѣ. Книжка, озаглавленная «Еmіlе Zola — дружескія замѣтки», конечно, преисполнена самой сильной симпатіи къ знаменитому романисту и преклоненіемъ передъ его творческой силой и значеніемъ въ исторіи романа, но она даетъ самый лучшій отвѣтъ на все то, что въ послѣдніе годы раздавалось и во Франціи и у насъ задорнаго, непродуманнаго и явно лживаго объ авторѣ «Ругоновъ». Врядъ ли даже во французской литературѣ появлялся такой обстоятельный критико-біографическій этюдъ про какого нибудь извѣстнаго автора въ то время, когда онъ еще въ полномъ разцвѣтѣ своихъ силъ. Это опять повредитъ Золя. Навѣрно говорили и будутъ говорить, что книжка Поля Алекси есть переодѣтая реклама, заказанная учителемъ ученику. Но жизнь Золя, — въ сущности небогатая происшествіями, прошедшая безъ всякаго внѣшняго блеска, очень долго была подъ гнетомъ безвѣстнаго труда, — и не въ однихъ его ученикахъ и пріятеляхъ вызвала уже живѣйшее сочувствіе, яркій умственный интересъ. Иностранные критики и корреспонденты являлись къ Золя и выспрашивали его о подробностяхъ его творческой работы. Не говоря уже о восторженномъ поклонникѣ Золя, — даровитомъ итальянскомъ писателѣ Эдмондо де-Амичисъ, который раньше Поля Алекси разсказалъ про свое знакомство съ Золя и про то, какъ онъ работаетъ — и въ нѣмецкихъ литературныхъ журналахъ и газетахъ появилось нѣсколько такихъ же подробныхъ и сочувственныхъ характеристикъ. Этотъ неутомимый и упорный работникъ возбуждаетъ особое любопытство. Всѣмъ хочется знать, какъ дошелъ онъ до теперешняго своего искусства и умѣнья такъ непрерывно и настойчиво выполнять свою обширнѣйшую творческую программу. Я лично убѣдился въ томъ, какъ живо публика отнеслась къ автобіографическому письму, которое я получилъ, еще въ 1876 году, отъ Золя и сообщилъ на моихъ публичныхъ лекціяхъ о французскихъ реалистахъ, напечатанныхъ въ «Отеч. Запискахъ».

Найдутся, конечно, люди, фарисейски проповѣдующіе литераторскую скромность. Они скажутъ, пожалуй, что Золя самъ долженъ былъ воздержать своего пріятеля и послѣдователя отъ составленія цѣлой книжки о себѣ. Быть можетъ, другой такъ бы и поступилъ; безъ всякой придирчивости позволительно замѣтить, что Золя вовсе не образецъ скромности. Но для насъ важно не то, въ какой степени онъ безупреченъ, а то: какъ въ этой личности ярко сказались типичныя черты эпохи. Намъ занимателенъ весь умственный складъ этого необыкновеннаго литературнаго работника. Онъ показалъ на дѣлѣ, чего можетъ достигнуть талантъ, съ поддержкой крупнаго и систематическаго ума, и съ глубокой любовью къ своему труду, къ задачѣ искусства, къ званію писателя. Не мудрено, что такой человѣкъ, добившись наконецъ всеобщаго признанія своихъ силъ и видя, что все-таки устарѣлые идеи и вкусы романтизма еще не сданы въ архивъ, не могъ долгое время отказаться отъ воинственнаго тона, долженъ былъ часто говорить о своей борьбѣ, пользовался всякимъ случаемъ, что бы поднять творчество и науку, передъ которой онъ преклоняется, на ту высоту, куда не допускаетъ ихъ ежедневная общественная и политическая суета. Вотъ это-то ярко-развитое самосознаніе художника и творца, въ связи съ развитымъ въ Золя уваженіемъ ко всякому толковому и реальному дѣлу, къ точному знанію, къ трезвости и положительности, и заставляло его смѣло и даже дерзко выступать противъ ходячихъ политическихъ фразъ и общихъ мѣстъ. Его возмущаетъ постоянная «игра въ политику», не основанная на ясныхъ и трезвыхъ понятіяхъ. Не мудрено, что онъ позволилъ себѣ воскликнуть: «республика должна сдѣлаться натуралистической!» Во всѣхъ этихъ рѣзкостяхъ и смѣлостяхъ мы узнаемъ пролетарія ХІХ-го вѣка, избравшаго своей областью умственный трудъ. Онъ самъ пробилъ себѣ дорогу и уже наложилъ печать своей личности на цѣлую полосу литературнаго движенія. И тѣмъ умѣстнѣе является теперь подробное изображеніе внутренней жизни этого необыкновеннаго работника, что онъ покончилъ уже съ тревожнымъ, воинствующимъ періодомъ своей дѣятельности. Теперь Золя желаетъ предаться исключительно художественному творчеству, въ тишинѣ и самообладаніи докончить свою двадцатитомную «Естественную и соціальную исторію одного семейства». Все, что ему хотѣлось высказать, какъ критику, онъ ужь высказалъ. Ему не нужна новая критическая кампанія. Цѣлый годъ бесѣдовалъ онъ и о разныхъ общественныхъ вопросахъ съ мильонной бульварной публикой въ газетѣ «Фигаро», чего бы могъ и не дѣлать, еслибъ былъ менѣе увѣренъ въ томъ, что репутація газеты не можетъ ему повредить. Жизнь его пойдетъ по тому же руслу. Пока достанетъ силъ, этотъ работникъ не положитъ пера. Его голова устроена наполовину для художественныхъ образовъ, на половину для научныхъ обобщеній и классификацій. Есть и еще одна сторона, которая до сихъ поръ скрывалась за безцеремоннымъ и крутымъ реализмомъ его жизненныхъ изображеній. Въ Золя все сильнѣе и сильнѣе выступаетъ моралистъ. И надо желать, чтобы моралистъ никогда не мѣшалъ художнику, взявшему своимъ идеаломъ научную правду.

П. Боборыкинъ.

I.
Происхожденіе Золя.

Втораго апрѣля 1840 г. въ самомъ центрѣ Парижа, въ двухъ шагахъ отъ бульваровъ, биржи и рынка, въ узенькой улицѣ Сенъ-Жозефъ родился Эмиль Золя отъ матери-француженки и отца-итальянца.

Фамилія Золя извѣстна въ Венеціи уже съ прошлаго столѣтія. Одинъ изъ Золя былъ женатъ на дѣвушкѣ съ острова Корфу. Отъ этого брака родился, въ 1796 г., Франсуа Золя, — отецъ французскаго романиста.

Франсуа Золя было 8 лѣтъ, когда Наполеонъ І-й сталъ императоромъ. Еще очень молодымъ, онъ поступилъ въ артиллерію и въ 1813 году дрался въ войскахъ принца Евгенія, въ званіи офицера. Но когда, послѣ паденія Наполеона, Венеція подпала подъ австрійское владычество, Золя вышелъ въ отставку и сталъ инженеромъ. Онъ много писалъ по своей спеціальности и, между прочимъ, его книга Trattato dinivellazione доставила ему званіе члена падуанской академіи и медаль отъ короля голландскаго. Австрійское владычество все тяжелѣе и тяжелѣе отзывалось на Венеціи. Послѣ долгихъ колебаній, бывшій офицеръ принца Евгенія рѣшилъ экспатрироваться. Тутъ для Золя отца начинаются долгіе годы странствованій по Европѣ. Онъ строитъ одну изъ первыхъ желѣзныхъ дорогъ въ Германіи, затѣмъ ѣдетъ въ Голландію, оттуда въ Англію. Наконецъ, въ 1830 г., онъ появляется во Франціи, гдѣ и живетъ до самой смерти.

Франсуа Золя высадился въ Марселѣ. Этотъ шумный, веселый и блестящій городъ сразу привлекъ къ себѣ венеціанца, не могшаго аклиматизироваться ни среди вѣчной мглы Голландіи, ни въ скучныхъ лондонскихъ туманахъ. Здѣсь онъ сразу окунулся въ атмосферу дѣловыхъ интересовъ торговли, промышленности и широкихъ замысловъ, гдѣ онъ могъ приложить и свои силы. Онъ рѣшился поселиться здѣсь и открылъ кабинетъ гражданскаго инженера. Но такая дѣятельность не надолго удовлетворила Франсуа Золя. Ему тогда стукнуло сорокъ лѣтъ, — возрастъ, когда хочется отдаться какому нибудь большому дѣлу. Франсуа Золя захотѣлось послужить чѣмъ нибудь на пользу странѣ и увѣковѣчить свое имя. Марсель живетъ только моремъ, своей морской торговлей, а между тѣмъ его портъ давно былъ признанъ неудовлетворительнымъ. Послѣ тщательныхъ изысканій и изученія мѣстности, послѣ долгихъ размышленій, Золя выработалъ проэктъ новаго порта. Но этотъ проэктъ, не смотря на всѣ хлопоты, на поѣздку въ Парижъ, — не былъ принятъ. Франсуа Золя не унывалъ. Онъ сталъ искать внѣ Марселя приложенія своимъ знаніямъ и силамъ. Въ тридцати километрахъ отъ Марселя лежитъ городъ Эксъ, прежняя столица Прованса. Золя часто 1 приходилось ѣздить въ этотъ провансальскій Версаль. Онъ замѣтилъ,, что на лѣто всѣ его фонтаны пересыхаютъ. Городъ бѣдствуетъ безъ воды, и нѣтъ настолько средствъ, какъ напр. у Марселя, чтобы перемѣнять теченіе сосѣдней рѣки. Золя задумалъ провести сюда воду. Онъ начинаетъ часто ѣздить въ Эксъ, изучаетъ окрестности и, наконецъ, находитъ котловину, въ которую стекаютъ воды послѣ дождя. Франсуа Золя рѣшилъ запрудить эту котловину и провести изъ нея въ городъ каналъ.

Съ этого времени, съ 1837 г. Ф. Золя весь отдается своему новому проэкту. Ему пришлось отъискипать средства, образовать цѣлое общество, подчиняться мѣстнымъ властямъ, преодолѣвать всевозможныя мелкія препятствія и ѣздить нѣсколько разъ въ Парижъ. Въ одну изъ такихъ поѣздокъ, въ 1839 г., онъ женился на очень красивой, но бѣдной дѣвушкѣ, девятнадцати лѣтъ, родомъ изъ Дурдана. Франсуа Золя увидалъ ее, влюбился и забылъ на нѣкоторое время свой проэктъ. Но потомъ отдался ему еще съ большей энергіей. Онъ познакомился съ Тьеромъ и получилъ его протекцію. Но «королевскій декретъ», котораго съ такой настойчивостью добивался Золя, былъ ему данъ только въ 1846 г., т. е. ровно черезъ десять лѣтъ неустанныхъ хлопотъ. Вся семья переѣхала въ Эксъ, и Франсуа Золя могъ приступить къ работамъ, такъ давно задуманнымъ имъ. Ему тогда было только пятьдесятъ одинъ годъ. Онъ былъ совершенно бодръ и здоровъ. Еще немного лѣтъ, и должна былъ осуществиться его давнишняя мечта — увѣковѣчить свое имя въ странѣ и обезпечить семью. И вдругъ — случайная простуда, плевритъ и смерть. Черезъ три мѣсяца послѣ того, какъ Франсуа Золя присутствовалъ, держа за руку сына, при закладкѣ работъ, онъ умиралъ въ одной изъ гостинницъ Марселя, куда пріѣхалъ по дѣлу на два дня. Эмиль Золя описалъ смерть отца въ Page d’amour, когда мадамъ Гранжанъ разсказываетъ о смерти мужа въ гостинницѣ незнакомаго города, среди неразобранныхъ сундуковъ, равнодушныхъ лицъ и всей отельной сутолоки.

Тѣло Франсуа Золя было перевезено въ Эксъ и похоронено на городскомъ кладбищѣ. Уже гораздо позже, въ благодарность къ его заслугамъ, городъ назвалъ одинъ изъ своихъ бульваровъ «бульваромъ Франсуа Золя».

Инженеръ оставилъ послѣ себя молодую вдову и маленькаго сына. Все наслѣдство заключалось въ проэктѣ и начатыхъ работахъ. Каналъ былъ оконченъ не такъ, какъ его задумалъ Франсуа Золя — его проэктъ улучшили и расширили. Но благодарное экское населеніе и до сихъ поръ зоветъ его «каналомъ Золя».

II.
Дѣтство.

Когда отецъ умеръ, Эмилю Золя было только семь лѣтъ. У матери на рукахъ осталось громадное дѣло, отъ котораго зависѣла не только обезпеченность, но и существованіе цѣлой семьи. Съ первыхъ же лѣтъ пришлось очень бѣдствовать. Понадобилось продать все лишнее въ домѣ и переѣхать на болѣе скромную квартиру. Родители г-жи Золя жили вмѣстѣ съ нею и вначалѣ помогали ей, чѣмъ могли. Но процессъ требовалъ большихъ издержекъ, и семьѣ бывшаго инженера угрожала нищета.

Среди всего этого, только маленькому Эмилю жилось прекрасно. Мать въ немъ души не чаяла; бабушка баловала какъ могла. Ему была дана полная свобода и въ восемь лѣтъ онъ не зналъ даже азбуки. Его опредѣлили въ пансіонъ Изоара, существующій и до сихъ поръ въ Эксѣ. Въ пансіонѣ Эмиль пользуется такой же свободой, какъ дома: бѣгаетъ въ саду, лазитъ по деревьямъ, уходитъ гулять. И здѣсь примѣняется та же система воспитанія: «не надо противорѣчить ему». Золя остается въ пансіонѣ до двѣнадцати лѣтъ.

Обѣднѣвшая семья должна была переѣхать за городъ, гдѣ жить дешевле. Тутъ-то Эмиль и Проникся любовью къ природѣ, составляющей всегда поэтическую сторону его реалистическихъ произведеній. Въ пансіонѣ у него было два друга: Соляри и Маріусъ Ру. Соляри сдѣлался впослѣдствіи скульпторомъ, а Маріусъ Ру романистомъ и редакторомъ «Petit Journal».

Въ 1852 году Золя оставляетъ пансіонъ и поступаетъ въ мѣстный коллежъ. Сначала онъ учится плохо, но, понявъ, что средства семьи съ каждымъ днемъ уменьшаются, что ему придется самому пробивать себѣ дорогу, онъ становится лучшимъ ученикомъ и переходитъ изъ восьмаго І класса прямо въ шестой. Уже въ коллежѣ изъ него выработался тотъ добросовѣстный работникъ, какимъ онъ остается и до сихъ поръ. Те, перь, когда романы Золя увлекаютъ весь міръ, когда его слава гремитъ, — онъ пишетъ такъ же методично и аккуратно, какъ прежде. Онъ и зимой и лѣтомъ встаетъ въ одинъ и тотъ же часъ, ѣстъ одно яйцо и садится за работу въ широкое кресло Louis XIII. На столѣ все тщательно прибрано: чернилица, бюваръ, перья, бумага — на своемъ мѣстѣ. Золя прежде всего «дѣлаетъ туалетъ своего пера», т. е. счищаетъ съ него насохшія чернила и принимается писать, часто съ половины начатой фразы, не перечитывая того, что было написано наканунѣ, какъ дѣлаютъ почти всѣ. И онъ не встанетъ съ мѣста, пока не напишетъ того, что положилъ себѣ писать каждый день: четыре страницы обыкновенной писчей бумаги, строчекъ въ тридцать страница, безъ полей. Пишетъ онъ сжато, четко и почти безъ помарокъ. Только по четыре страницы, но зато каждый день, каждый день. Это та же капля, пробивающая въ концѣ концовъ камень. Изъ страницъ образуются главы, изъ главъ томы, изъ томовъ выростаетъ громадное произведеніе, какъ гигантскій дубъ, которому суждено высоко подняться въ лѣсу человѣческихъ произведеній. А авторъ остается тѣмъ же добросовѣстнымъ труженикомъ, какимъ былъ и въ экскомъ коллежѣ, и мечтаетъ часто только о томъ, какъ онъ подпишетъ «конецъ» въ послѣднемъ романѣ «Ругоны-Маккаръ».

Золя началъ писать уже въ коллежѣ. Онъ сочинилъ большой историческій романъ временъ крестовыхъ походовъ, нѣсколько стихотвореній, и комедію въ 3-хъ дѣйствіяхъ, подъ названіемъ: «Enfoncé le pion». Романъ написанъ чуть ли не въ восьмомъ классѣ. Золя сохранилъ рукопись, потому что имѣетъ привычку сохранять каждую бумажку: замѣтки, наброски, прежнія статьи, дѣловыя письма, простыя записки. Пріятели подшучиваютъ надъ нимъ, что онъ съ сожалѣніемъ рветъ счеты отъ прачки. Рукопись своего перваго романа онъ и самъ не можетъ разобрать, такъ она непонятно написана. Стихи онъ началъ писать уже гораздо позже, въ четвертомъ классѣ, и продолжалъ ихъ въ третьемъ и второмъ, когда самъ увлекался поэтами.

Свобода, положенная въ основу воспитанія Золя, росла съ каждымъ годомъ. Въ коллежѣ онъ выбираетъ себѣ двухъ друзей и создаетъ свою особую жизнь. Бѣдность семьи не касается его. Онъ богатъ стремленіями, чувствомъ и воображеніемъ. Началась пора лихорадочнаго и страстнаго чтенія. Друзья Золя — Сезаннъ и Баллъ — доставали книги, передавали другъ другу свои впечатлѣнія, спорили. Читали по большей части поэтовъ; романовъ не любили, съ Бальзакомъ еще совсѣмъ не были знакомы. Потомъ всѣ трое сами начали писать стихи, но не надолго. Впослѣдствіи Сезаннъ сталъ художникомъ — эмирессіонистомъ, Баллъ — профессоромъ политехнической школы, а Эмиль Золя — Эмилемъ Золя.

Однимъ изъ самыхъ любимыхъ воспоминаній Золя остается и до сихъ поръ его юность въ компаніи этихъ двухъ друзей. Женскаго общества они совсѣмъ не знали; въ кафе не ходили; на общество Экса смотрѣли немного свысока и нигдѣ не бывали, кромѣ одного своего товарища Маргери, пустившаго себѣ, позднѣе, пулю въ лобъ. Золя подружила съ Маргери любовь къ музыкѣ. Авторъ Assomoir’а игралъ когда то на кларнетѣ и даже разъ участвовалъ, какъ исполнитель, въ какой-то процессіи.

Въ театръ ходили довольно часто. Золя видѣлъ восемнадцать разъ «Бѣлую Даму» и тридцать шесть разъ «Иельскую башню». Но самымъ большимъ праздникомъ для троихъ друзей былъ не театръ, не музыка, не игра, не женщины, — а природа. Они пользовались каждымъ свободнымъ днемъ и уходили за городъ, въ лѣсъ, на охоту или на рыбную ловлю. Съ вечера приготовятъ провизію, уложатъ въ корзины, заберутъ книгъ и на разсвѣтѣ уже отправляются въ путь. Къ десяти часамъ утра, какъ только солнце начнетъ припекать, они дѣлаютъ первый привалъ, гдѣ нибудь въ тѣни, подъ большимъ деревомъ. Балль раскладываетъ огонь, Золя готовитъ завтракъ, Сезаннъ приправляетъ салатъ. Послѣ отдыха, они расходятся въ разныя стороны на охоту и, ничего не убивъ, собираются всѣ вмѣстѣ, складываютъ ружья и начинаютъ читать. Сначала любимцемъ ихъ былъ Викторъ Гюго; потомъ Мюссе. Онъ-то и влилъ въ Золя такую любовь къ жизни. Вечеромъ три друга возвращаются домой, разсуждая о прочитанномъ, порою споря, иногда декламируя стихи, при свѣтѣ звѣздъ.

Разъ они рѣшились провести всю ночь въ лѣсу. Нашли пещеру между двумя скалами, натаскали туда травы и моху, сдѣлали себѣ постели и улеглись. Вдругъ погода испортилась, поднялся вѣтеръ. Надъ ихъ головами начали кружиться летучія мыши. Они не выдержали и убѣжали изъ пещеры, устроивъ себѣ изъ ночлега красивое зрѣлище; они зажгли приготовленныя постели и смотрѣли, какъ метались летучія мыши съ криками и завываніями шекспировскихъ колдуній.

Такой беззаботной жизни скоро пришелъ конецъ. Средства семьи Золя все уменьшались и уменьшались. Пришлось продать мебель; перемѣнить квартиру. Въ 1857 г. они перешли въ крошечную квартиру изъ двухъ комнатъ. Скоро умерла бабушка; наступила настоящая бѣдность. Все, что можно было продать — продано; кругомъ всѣмъ задолжали, и процессъ. — единственная надежда семьи, — остановленъ за недостаткомъ средствъ вести его. Золя уже перешелъ во второй классъ, когда мать его внезапно уѣхала въ Парижъ, хлопотать насчетъ процесса у бывшихъ покровителей мужа. Черезъ нѣсколько времени Эмиль получилъ письмо отъ матери: — продать послѣднія вещи и ѣхать сейчасъ же въ Парижъ.

Золя распростился со своими товарищами, съ дорогими ему уголками Прованса, и безъ денегъ, безъ надежды на будущее, пустился въ путь.

III.
Конецъ ученья въ Парижъ.

Въ одинъ изъ февральскихъ вечеровъ 1858 г. Эмиль Золя явился въ Парижъ. Ему было, тогда восемнадцать лѣтъ.

Мать уже раньше похлопотала за него, и Эмиль сейчасъ-же поступилъ въ лицей св. Людовика. Послѣ живыхъ, бойкихъ южанъ, товарищей по коллежу въ Эксѣ, — здѣсь его поразила необыкновенная сдержанность и холодность парижскихъ мальчиковъ. Золя былъ старше ихъ, бѣднѣе, и стѣснялся своего южнаго выговора. Онъ сталъ жить особнякомъ, вспоминая постоянно свое свободное дѣтство, старыхъ друзей и милый Провансъ. Въ Эксѣ онъ былъ изъ первыхъ учениковъ, — здѣсь сталъ двадцатымъ и только во французскихъ сочиненіяхъ всегда считался первымъ. Разъ была дана тема: «Слѣпой Мильтонъ диктуетъ своей старшей дочери, въ то время, какъ младшая играетъ на арфѣ». Профессоръ Левассёръ, членъ академіи нравственныхъ и политическихъ наукъ, пришелъ въ такой восторгъ отъ сочиненія Золя, что, прочитавъ его въ слухъ всему классу, торжественно предсказалъ молодому лицеисту громкую будущность.

Мало занимаясь уроками, Золя все свободное время отдаетъ чтенію: Гюго, Мюссе, Раблэ и Монтанъ замѣняютъ ему профессоровъ. Они научаютъ его любить поэзію и хорошую прозу. Золя продолжаетъ дѣлиться, впечатлѣніями съ Сезанномъ и Баллемъ. Онъ пишетъ имъ длиннѣйшія письма, гдѣ разсказываетъ про скучную жизнь въ лицеѣ, о томъ, что читалъ онъ, что пробуетъ писать. Въ этихъ письмахъ найдешь стихи и прозу, дѣтскіе порывы и проблески таланта, скрытыя слезы и надежды на будущее. Въ нѣкоторыхъ разсужденіяхъ чисто философскаго характера уже проглядываетъ будущій мыслитель и критикъ.

По окончаніи учебнаго года, мать отпустила Эмиля на лѣто въ Эксъ. Здѣсь онъ возобновилъ старую дружбу съ Сезанномъ и Баллемъ, а вмѣстѣ съ нею возобновились и прогулки, и охота, и чтеніе вслухъ, и споры. Золя остался въ восторгѣ отъ проведеннаго лѣта. Вернувшись въ Парижъ, онъ сейчасъ же серьезно заболѣлъ. Это не могло не отразиться на его занятіяхъ. Весь послѣдній годъ въ лицеѣ онъ учился такъ же плохо, какъ и раньше; опять очень много читалъ, писалъ, а уроками почти не занимался. По пришелъ конецъ курса. Ему было уже девятнадцать лѣтъ. Желаніе поскорѣе стать на ноги и имѣть возможность помогать матери — побудило его держать сейчасъ же экзаменъ на баккалавра. Письменное испытаніе сошло отлично: — Золя записали вторымъ. Физика, химія, естественная исторія — очень хорошо. Математика, алгебра и тригонометрія — хорошо. Остался только экзаменъ литературы, и Золя послалъ одного изъ своихъ товарищей къ матери обрадовать ее своими успѣхами.

— Скажите мнѣ годъ смерти Карла Великаго? обратился къ Золя экзаменаторъ.

Золя смутился, помолчалъ и наконецъ пробормоталъ что-то. Онъ ошибся на цѣлыхъ пятьсотъ лѣтъ! Объясненіе одной изъ басенъ Лафонтэна окончательно сгубило Золя. Профессоръ и слушать не хотѣлъ его романтическихъ взглядовъ на Лафонтэна и прямо перешелъ къ нѣмецкому языку. Эмиль не съумѣлъ прочесть двухъ фразъ. Экзаменъ кончился. Золя поставили нуль и, не смотря на ходатайство остальныхъ профессоровъ, ему не дали званія баккалавра.

На лѣто Золя опять отправился въ Провансъ. Тѣ-же постоянныя прогулки по деревнямъ, то же чтеніе, тѣ же разговоры. Послѣ вакацій, Золя захотѣлось попытаться еще разъ достать завѣтный дипломъ. Онъ поѣхалъ въ Марсель, но провалился на первомъ же письменномъ испытаніи. Это было въ ноябрѣ 1859 года. Эмиль Золя вернулся въ Парижъ, гдѣ ему пришлось прямо столкнуться съ суровой дѣйствительностью.

IV.
Первая борьба съ жизнью.

Передъ Золя сейчасъ-же всталъ грозный вопросъ: «чѣмъ жить?» Надо было ѣсть, пить, одѣваться. Послѣ многихъ стараній, онъ досталъ черезъ г. Лабо, выхлопотавшаго для него стипендію въ лицеѣ, мѣсто надсмотрщика на докахъ. Онъ получалъ шестьдесятъ франковъ въ мѣсяцъ жалованья и не могъ разсчитывать на прибавку. Черезъ два мѣсяца онъ бросилъ это мѣсто и цѣлыхъ два года велъ цыганскую жизнь, безъ всякихъ средствъ, безъ положенія, безъ работы. Тутъ ему пришлось испытать всевозможныя лишенія: — онъ не доѣдалъ, недосыпалъ, мерзъ въ своей холодной квартиркѣ, заложилъ все, что только могъ заложить. Но онъ и до сихъ поръ съ удовольствіемъ вспоминаетъ эти два года, полные лишеній, но зато богатые свѣтлыми надеждами. Онъ тогда писалъ стихи, только стихи. Писалъ письма своимъ товарищамъ — изліянія на десяткахъ страницъ, гдѣ онъ высказывалъ всѣ свои мысли и мечты. О литературѣ, какъ о профессіи, онъ не смѣлъ и думать. Увидѣть свое имя на оберткѣ книги, выставленной въ окнѣ книжнаго магазина, ему казалось такъ же несбыточнымъ, какъ жениться на какой нибудь сказочной царевнѣ., но онъ уже страстно любилъ литературу. Только ею и жилъ онъ. Золя нигдѣ не бывалъ, ни съ кѣмъ не знакомился, не тратилъ ни одного су на удовольствіе. Единственнымъ и огромнымъ наслажденіемъ для него было читать у букинистовъ, на набережной, все, что попадалось подъ руку. Онъ цѣлыми днями простаивалъ, въ своемъ истертомъ зеленоватомъ пальто, не смотря на холодъ и вѣтеръ, въ этой даровой читальнѣ подъ открытымъ небомъ.

Какъ часто, въ минуты полнаго удовлетворенія, Золя возвращается воспоминаніями къ этому времени. Онъ какъ-то говорилъ Полю Алекси: «У меня не было денегъ, я не зналъ, что будетъ со мною, а все-таки было хорошо! Молодость!… Первыя литературныя увлеченія! Беззаботность!.. Когда я возвращался домой, начитавшись вдоволь на набережной или до свѣта нагулявшись, я съѣдалъ яблоко и садился работать. Я сочинялъ стихи, писалъ мои первыя сказки… Я былъ счастливъ. О дровахъ нечего было и думать, — они стоили слишкомъ дорого. Только по праздникамъ я позволялъ себѣ купить немного табаку и свѣчку въ три су. Свѣча была роскошью: она давала возможность цѣлую ночь заниматься литературой»…

Теперь Золя не работаетъ по ночамъ. Теперь онъ и не пишетъ стиховъ. Теперь у него всегда есть запасъ хорошихъ сигаръ, но только для гостей: — самому Золя курить запрещено.

Въ октябрѣ 1860 г. въ Парижъ пріѣхалъ Сезаннъ. Золя поселился съ нимъ вдвоемъ, въ маленькой пристройкѣ надъ шестымъ этажемъ. Передъ ихъ комнатой была терраса, откуда весь Парижъ былъ какъ на ладони. Часто Золя показывалъ на него Сезанну, говоря, что надо завоевать его. Въ этой комнатѣ написана одна изъ первыхъ сказокъ Пинонѣ, Le carnet de danse, и Paolo, большая поэма, подражаніе Мюссэ. За годъ передъ этимъ, въ Эксѣ, Золя написалъ свою первую поэму Rodolpho.

Въ 1861 г. онъ переѣхалъ на другую квартиру, еще хуже первой. Это былъ просто бельведеръ, нѣчто въ родѣ клѣтки, поставленной на крышѣ. Говорили, что здѣсь когда-то жилъ Бернарденъ-де-Сенъ-Пьерръ. Въ этой клѣткѣ Золя написалъ еще поэму: L’aérienne. Тутъ у него даже не было печки. Бывало, будущій авторъ Assommoir’а, ежась отъ холода, съ красными руками и носомъ, навалитъ на себя все, что у него есть, и, не вставая съ постели, пишетъ карандашемъ стихи. На дворѣ холодъ, снѣгъ, вѣтеръ. Съ этой квартиры пришлось опять перебраться. Золя попалъ въ меблированныя комнаты, занимаемыя большею частью студентами. Чего только не наслушался онъ черезъ тонкія стѣнки номеровъ! Здѣсь ему жилось хуже всего. Питался онъ хлѣбомъ и сыромъ, иногда однимъ только хлѣбомъ. Порой и его не было! Почти все платье уже было заложено; зачастую приходилось сидѣть дома, закутаннымъ въ одѣяло. Онъ называлъ это: «представлять араба». Разъ онъ обѣгалъ весь кварталъ и не могъ нигдѣ занять денегъ на обѣдъ. Онъ, въ отчаяніи, снялъ послѣднее пальто и вернулся домой въ одной рубашкѣ, при нѣсколькихъ градусахъ мороза.

И не смотря на все это, самъ Золя говоритъ, что у него не было болѣе счастливаго времени въ жизни. Физическая пища была плоха, зато умственной было вдоволь. Онъ ясно созналъ, что неспособенъ ни къ какой другой карьерѣ, кромѣ литературной, и весь отдался этой, такъ страстно любимой имъ, литературѣ. Онъ собралъ свои три поэмы подъ одно общее названіе L’а ш о и г eu se comédie. Первая изъ нихъ — Rodolphe — представляла какъ бы адъ, адъ любви! Вторая — L’aérienne — чистилище, и Paolo — небо. Надо было найти издателя. Но застѣнчивый Золя не рѣшился искать его и отложилъ «Любовную комедію» въ ящикъ, а самъ занялся новой трилогіей, гораздо шире задуманной. Въ La Genèse должны были входить три поэмы научнаго и философскаго характера. Въ первой онъ хотѣлъ описать «Происхожденіе міра» по послѣднимъ выводамъ современной науки; во второй «Человѣчество» — всеобщую исторію до нашихъ временъ — и, наконецъ, въ третьей воспѣть человѣка, высоко поднявшагося надо всѣмъ существующимъ, «человѣка будущаго», человѣка, ставшаго Богомъ. Но Золя не выполнилъ этихъ широкихъ замысловъ: — онъ остановился на первыхъ восьми строчкахъ. На такую работу надо было положить всю жизнь.

Въ концѣ этого ужаснаго для Золя 1861-го года, онъ, по рекомендацію Будэ, получаетъ мѣсто въ книжномъ магазинѣ Гашетта, на сто франковъ въ мѣсяцъ. Въ первое время, вся его обязанность состояла въ завязываніи пакетовъ, потомъ ужь онъ получилъ повышеніе. Во всякомъ случаѣ, существованіе его было обезпечено. Золя былъ спасенъ.

Но въ слишкомъ правильной и нормальной жизни есть свои неудобства. Золя почувствовалъ, что онъ не свободенъ, что не можетъ много читать, хотя и окруженъ книгами. Онъ сталъ скучать за своимъ столикомъ у окна, въ книжномъ магазинѣ.

Всѣ вечера и праздники онъ продолжаетъ писать, но уже не стихи, а прозу. Работаетъ онъ сначала очень медленно: по одной страницѣ въ вечеръ, тщательно отдѣлывая каждую фразу.

Для Эмиля Золя кончилась пора крайней нужды, хотя настоящаго довольства еще не было. Приходилось перебиваться изо-дня въ день почти десять лѣтъ. Но служба у Гашетта, кромѣ матеріальной поддержки была полезна для него тѣмъ, что здѣсь онъ окончилъ свое литературное образованіе. Въ постоянныхъ столкновеніяхъ съ писателями и журналистами онъ набрался очень много житейской мудрости. Тэнъ, Абу, Амедэ Апгаръ, Прево-Парадоль и многіе другіе, имѣвшіе дѣла съ издателемъ Гашеттомъ, постоянно приходили къ нему. Но едва ли кто нибудь изъ нихъ въ скромномъ служащемъ книжнаго магазина пред. чувствовалъ будущее свѣтило. Золя и тутъ ни съ кѣмъ не подружился. Онъ оставался вѣренъ своимъ прежнимъ друзьямъ, переѣхавшимъ теперь въ Парижъ. Поль Сезаннъ занимался живописью, а Баллъ поступилъ въ политехническую школу. Въэто время Золя положилъ начало своимъ пріемамъ по четвергамъ, продолжающимся и до сихъ поръ.

Тѣмъ временемъ онъ пріобрѣтаетъ у Гашетта все болѣе и болѣе прочное положеніе. Издатель смотритъ уже на него не какъ на простаго прикащика, а какъ на человѣка съ дарованіемъ. Онъ хотя и отказалъ Золя въ изданіи его «Любовной комедіи», но сталъ отличать его и давать ему время отъ времени нѣкоторыя работы.

Днемъ — Золя сидѣлъ въ магазинѣ, а всю ночь работалъ дома. Привычка писать по ночамъ сдѣлалась до того сильна, что онъ въ праздники закрывалъ ставни, чтобы имѣть возможность работать при свѣчахъ. Къ началу 1864 г. у Золя уже набрался цѣлый томъ прозы. Онъ попытался издать его, но отдалъ не Гашетту, а Гетцелю, и 24-го октября 1864 г., послѣ многихъ волненій, Золя увидалъ первую книжку своихъ сочиненій Les contes à Ninon, изданную Лакруа. Въ 1865 г. Золя напечаталъ нѣсколько статей въ Petit Journal, въ Lа vie parisienne, а въ Ліонскомъ Salut public онъ ведетъ цѣлый рядъ литературныхъ статей, изданныхъ позже отдѣльной книгой подъ заглавіемъ Mes haines. Наконецъ, въ этомъ же году онъ печатаетъ La confession de Claude, изданіе того-же Лакруа. Тутъ ужь онъ рѣшился оставить службу и цѣликомъ отдаться литературѣ. Такимъ образомъ, въ шесть лѣтъ (1859—1865) Золя, испытавъ страшную нужду, холодъ и голодъ, выбивается на широкую дорогу силой воли, талантомъ, неустанной работой.

V.
Литературная борьба.

Жить перомъ и имѣть вѣрный ежемѣсячный заработокъ — на первыхъ порахъ очень трудно. Романъ приноситъ очень мало начинающему писателю; театръ выгоднѣе, но нужна протекція. Золя увидѣлъ, что ему необходимо пристроиться къ какому нибудь журналу.

Въ послѣдніе годы во Франціи, рядомъ съ большими политическими журналами, гдѣ литературѣ отводится послѣдняя страница, между объявленіями, — выдвинулась такъ называемая «мелкая пресса», гдѣ политика отодвинута на второй планъ, а главное мѣсто отдано литературѣ. Вильмессанъ, создавшій такую прессу, основалъ, кромѣ Fіgaro, еще ежедневный журналъ Evènеmеnt.

Золя приходилось часто видать у Гашетта зятя Вильмессана — г. Бурдэна. Посовѣтовавшись съ нимъ, Золя написалъ Вильмессану письмо, столковался съ нимъ и взялъ на себя отдѣлъ разбора новыхъ книгъ въ газетѣ. Редакторъ остался такъ доволенъ своимъ сотрудникомъ, что сейчасъ же назначилъ ему пятьсотъ франковъ въ мѣсяцъ. Еще никогда въ жизни у Золя не бывало въ рукахъ такой суммы. Кромѣ отдѣла журналовъ, ему было поручено писать художественно-критическія статьи. Первая же статья, гдѣ онъ затронулъ членовъ жюри, надѣлала много шуму. Съ каждой статьей буря росла. Художники недоумѣвали, откуда взялся этотъ Эмиль Золя съ такими смѣлыми и своеобразными взглядами. Похвалы Манэ, котораго тогда считали ниже посредственности — выводили критиковъ изъ себя. Дѣло дошло до того, что номеръ журнала, гдѣ появлялась статья Золя, рвали въ клочки на бульварахъ; ему посылались анонимныя письма, большею частью ругательныя. Разъ, чуть не дошло до дуэли. Вильмессанъ рѣшилъ прекратить этотъ отдѣлъ и попросить Золя не писать о художникахъ. Тогда онъ задумалъ фельетонный романъ Le voeu d’une morte, съ обычной приманкой: «продолженіе въ слѣдующемъ номерѣ». Но, видно, подлаживаніе подъ вкусъ публики не въ характерѣ Золя. Lе voeu d’une femme не имѣлъ никакого успѣха и даже вторая часть его не была напечатана. Этотъ романъ и Марсельскія тайны — самыя слабыя вещи Золя.

Затѣмъ, въ той же газетѣ появляется цѣлый рядъ портретовъ: Эдмона Абу, Тэна, Прево-Пародоля, Жюля Жанэна, Флобера и др., подъ заглавіемъ: Marbres et plâtres. Авторомъ ихъ былъ Эмиль Золя. Скоро Evènement окончилъ свое существованіе, а въ 1867 г. Золя совсѣмъ разошелся съ Вильмессаномъ, хотя навсегда сохранилъ къ нему уваженіе (?), какъ къ человѣку и журналисту.

Этотъ 1866—67 г. былъ лучшимъ годомъ въ жизни Золя. Молодость, энергія, первые успѣхи! Полная свобода и сравнительно большой заработокъ. Около Золя уже собирается цѣлый кружокъ. Прежде всего его провансальскіе друзья: Баллъ, Сезаннъ, Маріусъ Ру, Валябрегъ. Потомъ художники, съ которыми онъ познакомился черезъ Сезанна: Эдуардъ Бэліаръ, Писсаро, Манэ, Дега, Ренуаръ, Фонтенъ Латуръ, — вся, такъ называемая, Батиньольская школа — колыбель нынѣшнихъ эмирессіонистовъ.

Съ тѣхъ поръ, какъ Золя разошелся съ Вильмессаномъ, для него начался новый періодъ. Онъ уже настолько избаловался хорошимъ заработкомъ, что лишенія ему кажутся вдвое тяжелѣе. Приходилось искать работы. Одинъ марсельскій журналъ, Le Messager de Provence, доставилъ Золя документы, по которымъ онъ «сфабриковалъ» фельетонный романъ — Les mystères de Marseille. Единственнымъ оправданіемъ автора можетъ быть то, что ему былъ необходимъ заработокъ, а «Провансальскій Вѣстникъ» платилъ ему по два су за строчку.

Въ это же время Золя работаетъ надъ своей «Терезой Равенъ». Вотъ какъ у него зародился планъ этого романа. Въ Фигаро печатался романъ Адольфа Бэло и Эрнеста Додэ: La Vénus de Gordеs. Здѣсь любовникъ жены убиваетъ мужа. Преступленіе открыто и ихъ обоихъ, т. е. любовника и жену, — судятъ. Золя сейчасъ-же написалъ маленькій разсказъ, гдѣ совершается то же преступленіе, но виновники его не открыты и мучатся всю жизнь угрызеніями совѣсти, отравляя другъ другу существованіе. Когда вещь была окончена — Золя увидалъ, что такой сюжетъ годится для большаго романа. И онъ принялся за работу, не переставая въ то же время писать для заработка.

Сначала «Тереза Ракэнъ» была напечатана въ журналѣ Г Artiste, а въ октябрѣ 1867 г. вышла отдѣльнымъ изданіемъ. Критикъ Фигаро — Ульбахъ разругалъ романъ наповалъ. Онъ взывалъ къ публикѣ, требовалъ ея презрѣнія къ такой «гнилой литературѣ». Золя, съ разрѣшенія Вильмессана, отвѣтилъ также въ Фигаро. Полемика сдѣлала то, что первое изданіе сейчасъ же разошлось и потребовалось второе, а Contes â Nіnon, — не смотря на то, что и публика, и критика отлично приняли ихъ, — разошлись однимъ изданіемъ въ цѣлыхъ десять лѣтъ. Собственно съ Терезы Ракэнъ и начался настоящій успѣхъ Золя. Ее сейчасъ же обозвали «гнилой литературой» и заговорили объ авторѣ. О немъ стали писать, спорить, сейчасъ же явились порицатели и защитники. Но ихъ длинныя статьи все-таки не приносили Золѣ полнаго благосостоянія. Онъ продолжалъ перебиваться и задумалъ опять обратиться къ театру. «Опять», — потому что и раньше онъ ужь пытался писать драмы. Въ 1865 году, еще у Гашетта, онъ написалъ комедію въ одномъ дѣйствіи: La laide и представилъ ее въ Одеонъ. Но ее тамъ не приняли и она никогда не была напечатана.

Потомъ, въ 1867 году, Золя, въ сотрудничествѣ съ Маріусомъ Ру, передѣлалъ свой романъ Марсельскія тайны въ драму. Онъ самъ ѣздилъ въ Марсель ставить ее. Но пьеса, послѣ втораго же представленіи, сошла со сцены и не давалась больше нигдѣ.

Наконецъ Золя написалъ еще одну драму въ трехъ дѣйствіяхъ — La Madeleine. Ее нигдѣ не приняли и Золя передѣлалъ ее на романъ; Madeleine Férat, появившійся сначала въ фельетонѣ новаго журнала Evènement, подъ заглавіемъ: La Honte. Но здѣсь онъ не былъ оконченъ: — редакція прекратила печатаніе романа «за неприличіемъ». Позже это не разъ случалось съ Золя. Отдѣльно — Madeleine Férat выдержала два изданія.

Тутъ ужь Золя занялъ прочное положеніе литератора. Мало-по-малу у него завязались и литературныя знакомства. Черезъ своего стараго друга Сезанна онъ познакомился съ Полемъ Мёрисомъ и долго посѣщалъ его романтическій салонъ, гдѣ идоломъ былъ Викторъ Гюго. Золя всегда чувствовалъ себя неловко у Мериса, и чѣмъ дальше, тѣмъ больше расходился съ этимъ кружкомъ. Послѣ одного спора о Бальзакѣ, когда Золя заявилъ, что поклоняется автору «Человѣческой комедіи» — онъ совсѣмъ порвалъ съ ними и теперь не упоминаетъ даже имени Поля Мериса.

VI.
Ругоны-Маккаръ.

У Эмиля Золя, съ первыхъ его литературныхъ шаговъ, было всегда желаніе создать что нибудь крупное, цѣльное. Когда онъ, юношей, на^! писалъ поэму, онъ неудовольствовался ею, прибавилъ еще двѣ — и создалъ трилогію. Затѣмъ, перебиваясь изо дня въ день, въ холодѣ и голодѣ, онъ задумалъ, какъ мы видѣли, громадное произведеніе (опять въ трехъ частяхъ), гдѣ хотѣлъ изобразить и созданіе міра, и исторію человѣчества, и человѣка будущаго. Позже, когда онъ занялся журналистикой и сталъ писать романы — мысль о крупномъ произведеніи не оставляла его. Въ немъ онъ видѣлъ возможность и развить свои литературныя способности, и стать оригинальнымъ, и приложить свои научныя знанія, и, наконецъ, обезпечить себя матеріально. Все это побудило его предпринять громадный трудъ, серію романовъ: «РугоныМаккаръ». До Золя была «Человѣческая комедія» Бальзака. И въ ней между отдѣльными разсказами часто нѣтъ другой связи, кромѣ общаго названія или одинаковыхъ именъ. Золя хотѣлось написать что нибудь въ этомъ родѣ. Еще, работая надъ Madeleine Férat, Золя уже увлекался вопросомъ наслѣдственности. Теперь этотъ вопросъ снова всталъ передъ нимъ. И тутъ, само собой, ему пришло въ голову описать членовъ одной семьи при второй имперіи. Золя принялся за работу. Цѣлыхъ восемь мѣсяцевъ (конецъ 1868 г. и начало 1869 года) онъ просидѣлъ въ императорской библіотекѣ, изучая физіологію и дѣлая нужныя выписки. Естественная наслѣдственность доктора Люка особенно была полезна ему. Наконецъ, когда матеріалы были собраны, общій планъ установленъ и даже начертано родословное дерево (приложенное позже къ «Страницѣ любви»), Золя отправился къ издателю Лакруа.

(Ему уже давно хотѣлось имѣть болѣе или менѣе вѣрный ежемѣсячный заработокъ. Тогда, казалось ему, онъ могъ бы спокойно и правильно работать. Замыселъ большаго труда далъ бы ему этотъ ежемѣсячный заработокъ. Золя заключилъ такое условіе съ Лакруа на первые четыре романа: издатель платить ему по 500 франковъ въ мѣсяцъ, а Золя обязывается доставлять по два романа въ годъ.

Но это условіе не могло быть выполнено. Печатаніе перваго же романа: La Fortune des Rougon — «Карьера-Ругоновъ» почему-то замедлилось. La curée — «Добыча, брошенная собакамъ» — второй романъ, также появился только черезъ три года. А надо было жить. Золя забралъ много впередъ и долженъ былъ постоянно отсрочивать векселя. Проценты шли на проценты, и онъ, вмѣсто того, чтобы поправить свои денежныя дѣла, совсѣмъ запутался въ долгахъ. Только въ 1875 году онъ отдѣлался отъ нихъ.

Послѣ «La curée», Золя вошелъ въ соглашеніе съ другимъ издателемъ — съ Жоржемъ Шарпантье. Этотъ купилъ у Лакруа право переизданія первыхъ двухъ романовъ и сдѣлалъ съ Золя условіе, по которому обязывался платить за рукопись каждаго романа по три тысячи франковъ, сохраняя за собой право изданія и переводовъ на десять лѣтъ. Авторъ опять обязался доставлять по два романа въ годъ. При этихъ условіяхъ вышли въ свѣтъ: Чрево Парижа, Завоеваніе Плассана и Проступокъ Аббата Мурэ.

У Золя, рядомъ съ писаніемъ романовъ, всегда были еще и другія работы, такъ что доставлять аккуратно по двѣ книжки въ годъ ему было очень трудно. И у Шарпантье пришлось забрать впередъ. Не смотря на громадный успѣхъ романовъ, — денежныя дѣла не переставали мучить Золя. Онъ рѣшился объясниться съ издателемъ. Но тотъ самъ сказалъ ему, что находитъ прежнее ихъ условіе неправильнымъ и потому уничтожаетъ его. По новому условію, Золя сталъ получать значительную сумму съ каждаго тома, что сейчасъ же измѣнило и упрочило его матеріальное положеніе.

Поль Алекси былъ представленъ Эмилю Золя въ 1869 г., когда онъ началъ работать надъ «Ругонами-Маккаръ». «Съ перваго же слова, говоритъ Поль Алекси, я почувствовалъ, какъ я преданъ ему, какъ могу положиться на него»… Золя много говорилъ о Провансѣ, который, спустя одиннадцать лѣтъ, любилъ по прежнему; говорилъ о планахъ Поля Алекси наконецъ, перешелъ на себя, на свои замыслы, и прочелъ первыя страницы «Карьеры Ругоновъ».

Обдумывая эту первую романическую исторію семьи, — Золя, главнымъ образомъ, задавался мыслью прочно установить планъ, чтобы дѣйствующія лица его романа могли имѣть связь съ послѣднимъ «научнымъ романомъ», который появится, можетъ быть, лѣтъ черезъ пятнадцать. Золя хочетъ дать въ немъ какъ-бы синтезъ всего произведенія.

Колыбелью семьи Ругоновъ-Маккаръ Золя взялъ Плассанъ. Плассанъ — названіе выдуманное; это Эксъ въ Провансѣ. Названія деревень, гдѣ разъигрывается возстаніе, также выдуманы. Золя тогда боялся, что его знакомые, съ которыми онъ оставался въ дружескихъ отношеніяхъ, узнаютъ себя въ романѣ и обидятся. Теперь бы онъ, конечно, не побоялся этоuо, и не сталъ бы выдумывать названій. Матеріалъ по возмущенію въ Провансѣ онъ заимствовалъ изъ книги Тэно: L’histoire d’un coup d’Etat. Странно, что романъ, происходящій въ началѣ второй имперіи, долженъ былъ прерваться по случаю войны и паденія этой имперіи. (Кромѣ разныхъ патріотическихъ волненій, Золя пришлось немало перестрадать въ это время. Редакція газеты Siècle, гдѣ начали печатать La fortune des Bougon, затеряла послѣднюю главу. Золя только черезъ полгода отъискалъ ее въ типографіи.¹

Второй романъ, La curée, написанъ въ четыре мѣсяца. Ни одной книги Золя не писалъ такъ быстро. Но нѣкоторыя главы, напр. прогулка въ Булонскомъ лѣсу, у него были заготовлены раньше. La curée началъ печататься въ фельетонѣ газеты Cloche, но не былъ доконченъ. Съ нимъ случилось то же, что и съ печатаніемъ La honte (Madeleine Férat). Прокуроръ возмутился смѣлостью автора. Послѣ сцены въ отдѣльномъ кабинетѣ Café Riche, автора оффиціально попросили прекратить печатаніе романа. Сколько Золя ни говорилъ о чистотѣ своихъ намѣреній — ничто не помогло. Пришлось пожертвовать фельетономъ, чтобы спасти книгу.

Появись La curée нѣсколькими годами раньше, когда имперія была во всей силѣ, — имя Золя прогремѣло бы тогда же такъ, какъ оно прогремѣло послѣ Assommoir’а. Романъ навѣрное подвергся бы преслѣдованію, на него сейчасъ-же обратили бы во сто разъ большее вниманіе. А тутъ La curée появился въ разгаръ политическихъ волненій и потому прошелъ почти не замѣченнымъ.

Въ «La curée» Золя описываетъ парижскій высшій свѣтъ, гдѣ онъ не бывалъ никогда. Ему пришлось употребить всю свою догадливость, все «чутье», чтобы не надѣлать важныхъ ошибокъ. Для описанія однихъ экипажей онъ собралъ справки у трехъ или четырехъ каретниковъ. Для описанія отеля Саккаръ, онъ взялъ отель Менѣе въ паркѣ Монсо, но только снаружи. Тогда еще онъ не проникалъ внутрь такихъ роскошныхъ домовъ, и какъ жалѣетъ теперь объ этомъ! Сколько характерныхъ деталей могъ бы теперь онъ прибавить къ описанію отеля Саккаръ. Для изображенія оранжереи Рене, Золя просиживалъ цѣлыми часами въ теплицахъ ботаническаго сада и записывалъ всѣ подробности. Больше всего труда и времени взяли у него справки по перестройкѣ Парижа. Онъ даже отправился къ Жюлю Ферри, какъ къ автору «Comptes fantastiques d’Haussman». Но и у Ферри было въ рукахъ мало документовъ. Пришлось много искать прежде, чѣмъ Золя напалъ на необходимые матеріалы.

Въ третьемъ своемъ романѣ «Le ventre de Paris» — Золя изобразилъ народъ. Онъ долженъ былъ уже достаточно хорошо изучить его въ долгіе годы бѣдности и голода/ Но и тутъ пришлось положить не мало труда на чисто подготовительную работу. Золя давно уже мечталъ описать центральный рынокъ Парижа. Сколько разъ онъ высказывалъ это. Онъ посѣщалъ рынокъ во всякую погоду, во всякое время: въ дождь въ снѣгъ, въ туманъ; утромъ, вечеромъ, ночью. Разъ, онъ всю ночь провелъ здѣсь съ карандашемъ въ рукѣ, записывая впечатлѣнія. Онъ смотрѣлъ, какъ привозили провизію, какъ разставляли ее; познакомился съ однимъ сторожемъ и ходилъ съ нимъ по погребамъ и по лавкамъ. Наконецъ, когда онъ до мелочей изучилъ Halles съ внѣшней стороны, ему захотѣлось ознакомиться съ ихъ администраціею. Гдѣ взять документы? Онъ перерылъ библіотеку и, кромѣ одной главы въ книгѣ Максима Дюкана «Paris, sa vie et ses organes» — ничего не нашелъ. Золя рѣшился обратиться въ полицейскую префектуру. Его отсылали изъ бюро въ бюро. Наконецъ онъ напалъ на такого обязательнаго чиновника, что могъ получить всѣ нужныя справки и даже снять копіи съ нѣкоторыхъ характерныхъ документовъ.

Авторъ Ругоновъ-Маккаръ постоянно заботится о томъ, чтобы по возможности разнообразить свои произведенія, Такъ, послѣ «Чрева Парижа», этой громадной nature morte, ему захотѣлось написать романъ, гдѣ бы фигурировали страсть и анализъ. Онъ принялся за Conquête de Plassans. Здѣсь ему не надо было справокъ. Подготовительныя работы ограничились подробнымъ планомъ, какой Золя дѣлаетъ всегда, приступая къ роману. Онъ вложилъ сюда нѣкоторыя воспоминанія изъ жизни въ Эксѣ, описалъ одну семью, съ которою былъ знакомъ тамъ, и разсказалъ нѣсколько скандальныхъ исторіи, случившихся въ дѣйствительности. А частный фактъ сумашествія Мурэ, весь его характеръ, какъ его объявляютъ су нашедшимъ, когда онъ вовсе не сумашедшій и только уже позже сходитъ съ ума, — все это Золя взялъ изъ своей же статьи, напечатанной въ Evènement подъ заглавіемъ «Исторія одного сумашедшаго». Золя весь отдался, какъ всегда, писанію новаго романа, но безъ волненія художника, какъ обыкновенно. И странно — L а conquête de Plassans никогда не имѣла того успѣха, какой имѣли всѣ другіе романы Золя. Послѣ необычайнаго фурора, вызваннаго романами L’А ssommoir и Nana, и прежніе романы Золя стали раскупаться на расхватъ. «Завоеваніе Плассана» разошлось меньше всѣхъ остальныхъ. Даже такая книга, какъ «Чрево Парижа», гдѣ нѣтъ ничего захватывающаго для публики — и та раскупалась охотнѣе. Золя тутъ еще убѣдился, что публика — та же женщина: за ней не надо ухаживать, — ее берутъ силою А

Въ «Проступкѣ аббата Мурэ» Золя опять далъ волю своей страсти къ искусству. Романъ раздѣленъ на три части, и между двумя совершенно реальными частями проскакиваетъ поэма въ прозѣ, подражаніе его Генезису. Но и до сихъ поръ, говоритъ Поль Алекси, въ каждой книгѣ автора "Ругоновъ-Маккаръ* сквозитъ какая нибудь мелодическая идея; не скажешь, что ей посвящена та или другая страница, но она проходитъ всегда черезъ весь романъ. Такимъ образомъ вся «Карьера Ругоновъ» написана ради идилліи любви Міетты и Сильвера, которая, среди грубой буржуазной драмы, вдругъ прорывается, какъ звуки флейты.

Относительно «Добычи, брошенной собакамъ», Поль Алекси еще въ 1872 г. писалъ въ Cloche вотъ что: «Золото и тѣло, по желанію автора, поютъ дуэтъ на каждой страницѣ. Эти двѣ темы перекрещиваются, поддерживаютъ одна другую, смѣшиваются, расходятся, чтобы потомъ переплестись еще тѣснѣе. И эта мелодичная фраза проходитъ черезъ всю книгу, образуя совсѣмъ отдѣльную музыку».

«Чрево Парижа» — цѣликомъ удивительная nature morte. Самая выдающаяся страница, «симфонія сыровъ», была не понята критиками. Они зажали себѣ носы и проглядѣли, что вся-то книга, съ начала до конца, представляетъ симфонію, симфонію пищи, живота и пищеваренія цѣлой столицы.

Въ «Завоеваніи Плассана», въ этомъ произведеніи чистаго анализа, повидимому, нѣтъ мелодической идеи. Но и въ немъ чувствуется скрытое намѣреніе, тайная душа книги — идея распаденія семьи, ставшей добычей невидимыхъ муравьевъ, постоянно подтачивающихъ ее. Чѣмъ дальше, тѣмъ болѣе Золя увлекается этими своими внѣ-литературными попытками. Въ «Страницѣ любви» пять описаніи Парижа, съ разныхъ точекъ зрѣнія являются какъ бы припѣвомъ пѣсни.

«Проступокъ аббата Мурэ» написанъ въ 1874 г., лѣтомъ. Золя работалъ въ совершенномъ уединеніи, нигдѣ не бывая и не принимая къ себѣ никого. Онъ нѣсколько разъ читалъ отрывки романа Полю Алекси, въ своемъ маленькомъ садикѣ, за высокими стѣнами. Ни одинъ романъ не доставался Золя такъ трудно, какъ этотъ. Пришлось собрать цѣлыя горы справокъ. Въ продолженіе долгихъ мѣсяцевъ, его письменный столъ былъ заваленъ религіозными книгами. Вся мистическая сторона романа и культъ Маріи взяты у испанскихъ іезуитовъ. Изъ «Подражанія Іисусу Христу» сдѣлана также масса выписокъ. Наконецъ, сколько разъ прихожане церкви св. Маріи въ Батиньолѣ видѣли за ранней обѣдней человѣка, сидящаго отдѣльно, въ уголку, съ молитвенникомъ въ рукахъ. Они видѣли, съ какимъ напряженнымъ вниманіемъ слѣдилъ онъ за службой и время отъ времени записывалъ что-то на поляхъ своей книжки. Этотъ богомолецъ былъ никто иной, какъ авторъ «РугоновъМаккаръ», заготовляющій свой романъ La faute de l’Abbé Mouret. Чтобы понять и вникнуть въ нѣкоторыя подробности обѣдни, Золя перечиталъ множество духовныхъ книгъ. Поэма въ прозѣ, вторая часть романа — Параду — стоила ему также не мало труда. Пространныя описанія растеній и цвѣтовъ не были имъ взяты только изъ каталоговъ, какъ говорятъ. Авторъ былъ такъ добросовѣстенъ, что отправлялся на садовыя выставки и описывалъ растенія съ натуры. Онъ вложилъ сюда свою старинную идилическую любовь къ природѣ, воспоминанія юга и свою юношескую привязанность къ деревнѣ. Онъ не забылъ своихъ длинныхъ прогулокъ съ двумя друзьями Сезанномъ и Баллемъ, и черезъ шестнадцать лѣтъ воспроизвелъ ихъ въ своемъ Параду. ]

Для шестаго романа «Son Excellence Eugene Rougon» Золя опять долженъ былъ прибѣгнуть къ «чутью». Оффиціальный міръ второй имперіи ему былъ знакомъ еще меньше, чѣмъ міръ финансовый, выставленный имъ въ La curée. Описать дворъ въ Компьенѣ, гдѣ никогда не былъ, изобразить совѣтъ министровъ, заставить говорить Наполеона III — задача нелегкая. Золя цѣлыхъ полтора года велъ въ газетѣ Cloche отчеты о засѣданіяхъ національнаго собранія. Это было очень полезно для него. Относительно Компьена, онъ заимствовалъ матеріалы изъ книги Souvenirs d’un valet de chambre. Кромѣ того, Густавъ Флоберъ доставилъ ему много свѣдѣній, далъ очень типичныя детали о жизни императора, о немъ самомъ, о его внѣшнемъ видѣ, умѣ, манерѣ говорить, ходить и т. д. Для описанія крещенія императорскаго принца понадобились особые документы. Для новыхъ улицъ и мостовъ — особые. Самыя же дѣйствующія лица романа были, конечно, частію взяты изъ жизни, частію выдуманы. Такъ, напр., въ герцогѣ де-Марси онъ выставилъ герцога де-Морни. Но догадки, что въ Эженѣ Ругонѣ Золя изобразилъ Эжена Руэра — неосновательны. Это было бы черезчуръ прозрачно. Имя Эжена Ругона уже было установлено Эмилемъ Золя въ 1868 г., когда онъ выработалъ общій планъ. Онъ тогда и не зналъ имени Руэра, а взялъ фамилію Ругоновъ, какъ одну изъ самыхъ распространенныхъ на югѣ Франціи, откуда онъ сдѣлалъ ихъ родомъ. Кромѣ того, это имя показалось ему благозвучнымъ и очень подходящимъ къ фамиліи Маккаръ. У перваго изъ Ругоновъ, Пьерра, было пятеро дѣтей и уже въ первыхъ романахъ упоминается имя Евгенія, котораго Золя рѣшилъ сдѣлать впослѣдствіи министромъ. Когда онъ началъ писать этотъ романъ (Son Excellence Eugène Rougon) — перемѣнить имя уже было нельзя. И онъ заимствовалъ у Руэра уже не имя, а нѣкоторыя его характерныя особенности: осанку, манеру спорить, его погоню за успѣхомъ. Но кромѣ этого — онъ не взялъ ничего. Скорѣе всего, Эмиль Золя изобразилъ самого себя въ лицѣ его превосходительства. Цѣломудренный Эженъ Ругонъ, спасающійся отъ женщины и любящій власть не ради выгодъ, доставляемыхъ ею, а какъ проявленіе собственной силы, этотъ Эженъ Ругонъ — самъ Золя министръ, т. е. то, чѣмъ бы онъ могъ быть, еслибы направилъ свое честолюбіе въ сторону политики.

Успѣхъ и этого романа былъ умѣренный. Онъ распродался въ трехъ или четырехъ изданіяхъ — и только. Для издателя, во всякомъ случаѣ, романы Золя уже приносили большую выгоду. Но автору одной денежной выгоды было мало. Шесть романовъ изъ серіи уже представляли порядочный трудъ, — въ нихъ было положено шесть лѣтъ неустанной работы и сильныхъ волненій. А публика все еще оставалась холодна, не увлекалась. Въ журналахъ ихъ проходили молчаніемъ или изрѣдка безцвѣтно разбирали ихъ. Это мучило Золя. Онъ не могъ примириться съ такимъ невниманіемъ. И что же? Нуженъ былъ незначительный случай, который сталъ бы искрой, попавшей въ порохъ; нуженъ былъ пустякъ, чтобы раздуть во Франціи успѣхъ Золя, уже проявившійся въ Россіи.

Съ наступленіемъ лѣта, авторъ Ругоновъ-Маккаръ уѣхалъ съ женой и съ матерью на море, гдѣ онъ приступилъ къ своему седьмому роману — Lаssоmoir.

Я поѣхалъ къ нему въ Сентъ-Обенъ, разсказываетъ Поль Алекси. Разъ мы сидѣли съ нимъ вдвоемъ на берегу моря и смотрѣли на волны. Было тепло, ясно. Нашъ разговоръ перескакивалъ съ предмета на предметъ. Отъ красоты природы мы перешли на задуманный имъ романъ. Наконецъ-то онъ приступитъ къ выполненію своего давнишняго замысла: — описать рабочій парижскій людъ. Онъ такъ хорошо знаетъ его. Еще ребенкомъ, въ одинъ изъ пріѣздовъ въ Парижъ съ родителями, ему пришлось прогостить у одного родственника, простаго рабочаго, жившаго въ громадномъ домѣ, сплошь населенномъ бѣдными семьями. Одну изъ такихъ семей и взялъ Золя. Потомъ, въ долгіе годы своей нищеты, когда онъ скитался по закоулкамъ Парижа, чего только не насмотрѣлся онъ! Видѣлъ и смерть, и пирушки, и празднество и кутежи. Онъ и рѣшилъ описать все это, дать полную монографію народной жизни. Сюда войдутъ типичные похороны и свадьба; рабочіе всѣхъ возрастовъ; одинъ будетъ пьяница, другой трезвый, одинъ честный, другой плутъ. Чтобы видѣть ихъ за работой, Золя уже побывалъ передъ отъѣздомъ изъ Парижа и въ кузницахъ, изъ прачешныхъ, и у золотыхъ дѣлъ мастера. Для изученія языка рабочихъ, онъ обратился къ нѣкоторымъ словарямъ и, между прочимъ, къ Dictionnaire de la langue verte, Дельво; онъ отъискалъ и названіе — L’Assommoir. Оставалось только одно: — найти самую драму романа, то есть нить, которая бы соединила всѣ эти документы, фабулу, около которой всѣ собранные матеріалы могли, бы сгруппироваться. Однимъ словомъ, у него еще не было самаго «романа». Это очень заботило Золя.

— Мнѣ нужно что-нибудь очень простое, говорилъ онъ.

Передъ нами далеко, далеко волны, при солнечномъ свѣтѣ, разсыпали искры; надъ головами синѣло ясное небо; не было ни тучки. На горизонтѣ, между моремъ и небомъ, вырисовывалась свѣтлая закругленная линія.

— Смотрите, сказалъ Золя, указывая на эту линію горизонта, — вотъ мнѣ нужно что-нибудь въ этомъ родѣ… Что-нибудь совсѣмъ простое… И эффектъ могъ бы быть тоже громадный…

И онъ прибавилъ, что вѣроятно, онъ ограничится тѣмъ, что возьметъ жизнь женщины изъ народа; у нея будетъ двое дѣтей отъ любовника, потомъ она выйдетъ замужъ за другаго, будетъ сначала любить его, охотно работать и даже устроитъ свою прачешную. Затѣмъ ея мужъ сопьется и втянетъ ее въ нищету. Но у Золя не доставало «узла». И, вдругъ онъ нашелъ его: Лантье возвращается въ семью. L’assommoir былъ найденъ.

Такимъ образомъ и явился на свѣтъ этотъ седьмой романъ серіи, которому суждено было вознаградить Золя за плохой успѣхъ первыхъ шести романовъ. Самое писаніе Assommoir’а взяло у него больше времени, чѣмъ другіе романы. Послѣ двухъ первыхъ главъ ему пришла въ голову счастливая мысль употреблять и въ объективномъ разсказѣ тотъ же арго, — не воровской языкъ, какъ говорили, а просто языкъ народа, всѣмъ понятный. Онъ пересмотрѣлъ опять словари, чтобы вспомнить всѣ слова, часто употребляемыя рабочими. Прежде онъ хорошо зналъ ихъ. Гдѣ авторъ говоритъ и отъ самого себя, онъ употребляетъ этотъ же простонародный говоръ. Кажущаяся небрежность слога есть новый пріемъ современнаго романа. Авторъ постоянно старается, чтобы ни на минуту не расхолаживать впечатлѣнія читателя. Этотъ новый, остроумный пріемъ былъ, конечно, одной изъ причинъ необыкновеннаго успѣха Assommoir’а. Неизбалованный романистъ и не думалъ, когда писалъ его, что онъ будетъ имѣть такое значеніе для его имени. А между тѣмъ уже появились нѣкоторые признаки этого успѣха.

Assommoir сталъ печататься въ фельетонѣ демократической газеты Bien public. Золя былъ въ ней театральнымъ критикомъ и продалъ редакціи право печатанія своего новаго романа за десять тысячъ франковъ. Редакторъ думалъ, что въ новомъ произведеніи Золя будетъ что нибудь льстящее народу, будетъ «продергиванье» аристократовъ, и что это привлечетъ подписчиковъ. Онъ сейчасъ-же убѣдился, что ошибался. Подписка не увеличилась, и прежніе подписчики разозлились. Они осыпали редактора бранными письмами; къ упрекамъ въ безнравственности прибавился еще болѣе важный упрекъ съ точки зрѣнія читателей «Bien public» — это упрекъ въ клеветѣ на народъ, въ оскорбленіи рабочаго. Редакторъ газеты принужденъ былъ прекратить печатаніе романа на половинѣ, хотя и заплатилъ автору сполна.

Тогда Катуллъ Мендесъ, который велъ литературное обозрѣніе въ République des lettres, явился къ Золя и упросилъ его отдать ему романъ, съ того мѣста, гдѣ онъ остановился въ «Bien public». Объ Assommoir'ѣ сейчасъ же заговорили. Поднялись цѣлыя бури преній. Друзья Золя уже предвидѣли успѣхъ этого романа. Да и самъ онъ, не смотря на то, что склоненъ видѣть все въ черномъ цвѣтѣ, надѣялся на успѣхъ, хотя самыя смѣлыя его надежды и не шли дальше десяти изданій. Фуроръ, вызванный Assommoir’омъ, далеко превзошелъ его ожиданія.

Золя не хотѣлъ сразу перейти къ Nana. Онъ остался вѣренъ своей привычкѣ разнообразить произведенія, и, между двумя романами съ рѣзкими и смѣлыми картинами, ему захотѣлось дать что-нибудь мягкое, тихое, спокойное, описать интимную жизнь маленькаго уголка. Кромѣ того, у него уже давно было желаніе изучить любовь, страсть съ психологической и физіологической стороны. «Какъ бы хорошо было посвятить этому скромный этюдъ чистаго анализа съ двумя или тремя дѣйствующими лицами», говаривалъ Золя. Такова была основная идея автора. Но когда онъ взялся за исполненіе ея, къ ней примѣшался другой давнишній замыселъ. Еще когда Золя жилъ въ бельведерѣ, чуть не на седьмомъ этажѣ, у него зародилась мысль описать Парижъ, какъ живое существо, какъ нѣмаго свидѣтеля драмы, — Парижъ, измѣняющій свою физіономію, смотря по настроенію дѣйствующихъ лицъ. Эта идея всплыла теперь и, соединившись съ замысломъ сдѣлать точный анализъ чувства, — создала Une page d’аmour.

И этотъ романъ написанъ на берегу моря, въ полномъ уединеніи, лѣтомъ 1877 года. Золя тутъ не нуждался въ справкахъ. Картины Парижа были имъ уже написаны съ натуры; дѣтскій балъ также взятъ изъ дѣйствительности и записанъ цѣликомъ. Онъ прямо принялся за работу, геометрически раздѣливъ романъ на пять частей; каждую часть на пять главъ. И послѣдняя глава каждой части посвящена описанію Парижа. «Симметрично, какъ шахматная доска», смѣялся Золя. Терпѣливо, безъ удовлетвореннаго чувства художника, исполнилъ онъ всѣ эти двадцать пять клѣточекъ. Только при описаніяхъ Парижа онъ испытывалъ волненіе. Золя, какъ гимнастъ: ему нужно что-нибудь очень рискованное, головоломное, чтобы работать съ одушевленіемъ.

Начавъ Nana, онъ попалъ въ свою сферу. Онъ взялъ широкую задачу: описать падшую женщину, какъ продуктъ современной цивилизаціи, разлагающей высшее общество, обрисовать исторію куртизанки и, наконецъ, показать женщину въ святой святыхъ ея пола среди изжитыхъ, отупѣвшихъ и пошлыхъ мужчинъ. Задача эта была тѣмъ труднѣе для Золя, что онъ не имѣлъ личныхъ сношеніи съ этимъ міромъ. Въ годы бѣдности онъ сталкивался съ порокомъ въ самыхъ низшихъ слояхъ общества. Когда онъ сталъ богаче, — онъ весь отдался литературѣ и выходилъ изъ дому только по дѣлу. Онъ съ радостью возвращался домой, часто раздраженный всеобщей глупостью. Ему и въ голову не приходили знакомства съ «этими дамами». Когда онъ принялся за Nana, ему опять понадобились справки, какъ для «Добычи, брошенной собакамъ», для «Чрева Парижа» и «Проступка аббата Мурэ». Онъ уже былъ знакомъ отчасти съ закулисной жизнью, такъ какъ успѣлъ поставить три пьесы. У него всѣ впечатлѣнія движенія и шума за кулисами уже были записаны. Но онъ не зналъ того театра (Variétés), который хотѣлъ взять для своего романа. Парижскій драматургъ Людовикъ Галеви повелъ его за кулисы, и онъ пробылъ тутъ цѣлый вечеръ на представленіи Nіniche.

Одинъ свѣтскій баринъ, съ которымъ Золя познакомился у Флобера, разъ ужиналъ съ нимъ въ Café Anglais. И тутъ прежній виверъ исповѣдался романисту; онъ разсказалъ ему всѣ свои наблюденія изъ міра кокотокъ: какъ онѣ проводятъ день, какъ позволяютъ любить себя, какъ держатъ себя съ прислугой, съ кредиторами, съ тѣми, кто имъ платитъ. Золя все слушалъ, запоминалъ и разспрашивалъ. Черезъ нѣсколько дней онъ поѣхалъ осмотрѣть отель одной изъ этихъ дамъ. Онъ тутъ могъ все изучить и записать; расположеніе комнатъ, оранжерею, значеніе туалетной комнаты; онъ осмотрѣлъ даже конюшни. Все для того, чтобы какъ можно вѣрнѣе описать отель Нана. Наконецъ, Золя, никуда не выѣзжающій, добился приглашенія на ужинъ въ полусвѣтъ. Въ продолженіе долгихъ мѣсяцевъ, пока созрѣвала Нана, онъ только и говорилъ со своими друзьями о женщинахъ, заставлялъ ихъ дѣлиться съ нимъ своими воспоминаніями. Одинъ изъ нихъ разсказывалъ ему о знаменитомъ табльдотѣ въ улицѣ des Martyrs, гдѣ каждая изъ приходящихъ «цѣловалась съ хозяйкой въ губы». Другой разсказалъ ему, какъ въ пять часовъ утра явились на ужинъ мужчины, которыхъ никто не зналъ. Третій далъ ему фактъ, какъ поили шампанскимъ фортепьяно. Золя все слушалъ, и отмѣчалъ все. Сравненіе съ пчелой, собирающей медъ съ разныхъ цвѣтовъ — устарѣло. Но Золя совсѣмъ уподобился пчелѣ, собирая медъ съ цвѣтовъ порока. Онъ тщательно подбиралъ факты, гдѣ только могъ, не давая воли воображенію.

Когда весь матеріалъ былъ собранъ и распредѣленъ, Золя установилъ планъ и принялся за работу въ Меданѣ. Онъ началъ съ того, что крупно написалъ на верху страницы: Nana; это имя понравилось ему простотой и краткостью. Вся первая половина романа написана въ полномъ уединеніи. Золя очень волновался; послѣ Assommoir’а нельзя было написать что нибудь тусклое. Онъ писалъ по главѣ въ мѣсяцъ, каждая глава страницъ въ сорокъ пять. Работалъ онъ надъ ними только двѣ недѣли; остальныя у него были заняты театральнымъ фельетономъ въ Voltaire и письмомъ въ «Вѣстникъ Европы». Мѣсяцъ за мѣсяцемъ, число главъ росло. Уже къ сентябрю половина романа была готова. Редакторъ «Вольтера», разсчитывавшій на громадный успѣхъ Нана, публиковалъ всюду о появленіи новаго романа. Вездѣ виднѣлись объявленія: Нана, Нана, читайте Нана! Онъ обѣщалъ романъ къ половинѣ октября. Золя прежде, когда нуждался въ деньгахъ, начиналъ печатаніе, не дописавши романа. И это не мѣшало ему работать, не заставляло впадать въ фабрикацію. Теперь онъ уже не изъ нужды, а скорѣе по привычкѣ позволилъ также начать печатать «Нана», не докончивши ея. Когда онъ опомнился — было поздно, романъ его еще не былъ и самому ясенъ. Онъ не зналъ, что можетъ выйти изъ него. А уже съ первыхъ главъ, его стали раздирать на части: одни хвалили, другіе бранили, не признавали въ немъ никакого таланта. Съ перваго фельетона поднялась цѣлая полемика. Для нервной натуры писать при такихъ условіяхъ почти немыслимо. Золя не трогался изъ своего Медана, старался весь уйти въ работу. Но каждый день приходили газеты и письма, заставлявшія его сомнѣваться въ себѣ, въ работѣ, постоянно развлекали и обезкураживали его. Сидѣть за чистымъ листомъ бумаги и чувствовать, что кругомъ направлены дула орудій критиковъ и рецензентовъ — ужасно. Сколько разъ, во время писанія Нана, Золя жалѣлъ о тихомъ, хотя и безвѣстномъ существованіи, когда онъ могъ спокойно работать надъ своими первыми романами. Теперь онъ сталъ богатъ, всѣ заговорили о немъ, а онъ все-таки не былъ счастливъ.

Матеріальный успѣхъ Nana былъ громаденъ. Романъ появился 15-го февраля 1880 г. въ пятидесяти изданіяхъ, т. е. въ пятидесяти пяти тысячахъ экземпляровъ. Ничего подобнаго еще не бывало во французской литературѣ. Эти пятьдесятъ пять тысячъ экземпляровъ уже заранѣе были распроданы парижскимъ книгопродавцамъ, въ провинцію и за границу. Въ тотъ же день потребовалось еще десять изданій. Теперь уже ихъ разошлось гораздо болѣе ста.

L’assommoir теперь не много отсталъ отъ Нана. Да и остальные семь романовъ пошли въ ходъ, сейчасъ же послѣ успѣха Нана. Вообще, въ матеріальномъ отношеніи, Золя и желать больше-нечего; въ литературномъ же онъ все еще не понятъ. Намѣренія автора «Ругоновъ-Маккаръ», такъ ясно выраженныя, остаются еще темны и непонятны для большей части публики.

Во всей серіи будетъ двадцать романовъ. По крайней мѣрѣ, такъ предполагаетъ Золя. Число это можетъ измѣниться, смотря по здоровью, силамъ и желанію Золя. Сколько разъ онъ уже высказывалъ желаніе поскорѣе подписать «конецъ» на послѣдней страницѣ своего «научнаго романа», — который будетъ представлять синтезъ его естественной и соціальной исторіи семьи. «Что же вы будете дѣлать послѣ?» спрашивалъ его Поль Алекси. «Послѣ… я буду дѣлать что нибудь совсѣмъ другое… Можетъ быть, займусь исторіей… Напишу исторію французской литературы… Или сказки для дѣтей… А можетъ быть, и ничего не стану дѣлать… Я ужь буду старъ… Можно и отдохнуть!..»

Относительно будущихъ замысловъ, Золя Иногда говоритъ со своими друзьями. Онъ хочетъ написать еще одинъ романъ изъ жизни народа. Assommoir описываетъ домашній бытъ рабочаго; нужно изучить его соціальную и политическую жизнь. Здѣсь будутъ изображены публичныя собранія, разнообразныя увлеченія и стремленія пролетарія.

Въ «военномъ романѣ» будетъ Седанъ и паденіе второй имперіи. Золя думаетъ поѣхать на мѣсто битвы и взять справки у офицеровъ на счетъ главныхъ сраженій. Онъ изобразитъ военную жизнь со всей безпощадностью дѣйствительности, не боясь прослыть плохимъ патріотомъ.

Потомъ ему хочется описать крестьянскую жизнь. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ купилъ Меданъ, онъ живетъ между крестьянами и изучаетъ ихъ. Это большой трудъ. Какъ узнать человѣка недовѣрчиваго, никогда не высказывающаго своихъ мыслей, часто совсѣмъ не имѣющаго ихъ? Золя не скоро и примется за этотъ романъ. Ему нужно много еще наблюдать. Между записанными уже картинами, у него есть очень характерная сцена, какъ послѣ сильной грозы вся деревня: мужчины, женщины, дѣти, бѣгутъ съ фонарями смотрѣть, не повредила ли гроза ихъ жатву.

Меньше всего труда ему будетъ за романомъ изъ міра искусства. Тутъ ему стоитъ только собрать свои воспоминанія. Главное дѣйствующее лицо уже есть, — это живописецъ, появляющійся въ «Чревѣ Парижа», Клодъ Лантье, о которомъ говорится въ родословномъ деревѣ Ругоновъ-Маккаръ: «родился въ 1842 г.; помѣсь наслѣдственныхъ нравственныхъ и физическихъ свойствъ отъ матери (Жервеза въ Assommoir); унаслѣдованная нервность, переходящая въ геній. Живописецъ». Золя хочетъ разсказать здѣсь свою юность, проведенную въ Провансѣ. Онъ поѣдетъ еще разъ туда, чтобы написать все съ натуры. Онъ думаетъ въ Клодѣ Лантье изучить психологію безсилія художника. Около центральной фигуры сгруппируются другіе артисты: живописцы, скульпторы, музыканты, литераторы, цѣлый кружокъ людей, пріѣхавшихъ въ Парижъ за славой. Конечно, Золя выведетъ здѣсь всѣхъ своихъ пріятелей.

Кромѣ этихъ пяти романовъ: — научнаго, соціалистическаго, военнаго, романовъ изъ жизни крестьянъ и художниковъ, — у Золя есть еще два замысла: описать громадный магазинъ, Louvre или Bon Marché, и желѣзную дорогу. Автору «Чрева Парижа» очень хочется изобразить такое учрежденіе, какъ Bon Marché, занимающее цѣлый кварталъ, съ сотнями служащихъ. Онъ думаетъ прослѣдить развитіе такого магазина: какъ маленькая лавочка росла, росла, убивая своихъ соперницъ, и наконецъ стала какимъ-то караванъ-сераемъ, гдѣ съ утра до ночи снуетъ народъ — покупатели и продавцы обоихъ половъ. Еще никто не бралъ этой темы, какъ никто не изображалъ желѣзныхъ дорогъ. Въ Меданѣ, около самаго сада Золя, проходитъ нормандская линія. До ста поѣздовъ въ день пронесутся передъ глазами романиста. Курьерскій поѣздъ быстрѣе, пассажирскій потише, товарный совсѣмъ тихо; порой морда быка выглядываетъ изъ вагона. Ночью, локомотивъ издали виденъ своими красными фонарями, а огонекъ на послѣднемъ вагонѣ кажется убѣгающей звѣздочкой. Золя обыкновенно, когда стемнѣетъ, и нельзя ни читать, ни писать, выходитъ на балконъ и смотритъ на поѣзды. Сколько разъ онъ говорилъ Полю Алекси:

«Я всегда смотрю на эти маленькія сторожки, среди громадныхъ равнинъ, пустынныхъ, какъ степь; баба стоитъ съ зеленымъ флагомъ во время прохода поѣзда… И мнѣ представляется въ этой глуши, — хотя и въ двухъ шагахъ отъ безостановочнаго теченія жизни, — цѣлая драма, драма простая, но глубоко человѣчная, доходящая до какой нибудь ужасной катастрофы, — въ родѣ столкновенія поѣздовъ, устроеннаго изъ личной мести… или-что нибудь другое… Вы знаете, меня никогда не стѣсняетъ самая фабула… Но что меня заботитъ: мнѣ хочется сдѣлать живымъ, осязательнымъ постоянное движеніе поѣздовъ между двумя громадными станціями, съ промежуточными вокзалами… Мнѣ хочется вывести весь желѣзнодорожный персоналъ: начальниковъ станцій, начальниковъ движенія, кочегаровъ, машинистовъ, сторожей, почтовыхъ и телеграфныхъ чиновниковъ. Телеграфъ будетъ играть особенно важную роль въ этомъ романѣ: каждую минуту будетъ раздаваться его электрическій звонокъ, какъ это и бываетъ въ дѣйствительности. Въ поѣздахъ будутъ ѣсть, пить, спать, любить; будетъ даже рожденіе и смерть въ вагонѣ… И это не все еще. Не боясь впасть въ романтизмъ, я сдѣлаю такъ, что и самый романъ будетъ, какъ большой поѣздъ: онъ начинается на одной станціи и кончается на другой, съ остановками на каждой промежуточной, т. е. на каждой главѣ».

Слѣдовательно, у Золя совсѣмъ готово семь сюжетовъ: желѣзныя дороги, большіе магазины, искусство, крестьяне, войско, пролетаріатъ и наука. Онъ рѣшилъ уже обработать ихъ. Съ девятью существующими романами это составитъ шестнадцать. Но Золя, между большими произведеніями, дастъ еще четыре, написанные въ полутонахъ, для отдыха, въ родѣ «Страницы любви». Тогда и будетъ готова вся серія.

Относительно послѣдняго романа Золя, Pot-Bouille, вотъ что говоритъ Поль Алекси.

Послѣ Нана, ему хотѣлось написать что нибудь симпатичное и привлекательное. Основнымъ мотивомъ онъ взялъ «Горе», а главнымъ дѣйствующимъ лицомъ Полину Кену. Въ апрѣлѣ 1881 года онъ принялся за работу. Но онъ не сладилъ съ ней. Съ одной стороны — онъ не могъ установить самую драму, съ другой — ему мѣшало личное горе, а онъ не могъ обойтись безъ автобіографическихъ подробностей. Тѣмъ временемъ, онъ напечаталъ въ Фигаро статью, озаглавленную: «Адюльтеръ въ буржуазіи», гдѣ, между прочимъ, онъ говоритъ: «Если въ народѣ воспитаніе и среда толкаютъ дѣвушку въ проституцію, то буржуазная среда и воспитаніе ведутъ ее къ адюльтеру». Эта идея адюльтера, какъ преобладающая черта въ современной буржуазіи, и побудила его написать что нибудь въ родѣ Assommoir’а, только изъ другаго слоя общества. Онъ сейчасъ же составилъ планъ Роt-Bouille и отложилъ въ сторону романъ, начатый имъ прежде.

КакъУвъ Assommoir’t Золя изобразилъ цѣлый домъ въ улицѣ Goutte d’Or, населенный рабочими, такъ и тутъ ему хотѣлось описать цѣлый буржуазный домъ. Надо было взять его въ одномъ изъ наиболѣе «приличныхъ» кварталовъ, изучить сверху до низу, разсмотрѣть сквозь стѣны мельчайшія подробности, обнажить все, что прячется за этими роскошными и лживыми стѣнами. Прежде всего онъ нашелъ заглавіе: Pot-Воuille, т. е. буржуазная ѣда, будничная кухня, кухня ужасно подозрительная и лживая, подъ видомъ добродушія. Тѣмъ буржуа, которые говорятъ: «мы — честь, мораль и семья» — Золя хотѣлъ сказать: «Это ложь. Вы попираете все это. Вашъ Pot-Bouille, — котелъ, въ которомъ кипитъ всякая гниль семьи и все извращеніе морали».

Для своего обширнаго плана, Золя понадобилось взять, изъ собственныхъ воспоминаній и изъ чужихъ разсказовъ, пять или шесть исторій, случившихся въ дѣйствительности. Затѣмъ, написавъ съ натуры домъ въ улицѣ Шоазель и церковь Сенъ-Рокъ, онъ отправился въ деревню работать надъ романомъ. Шесть исторій, которыя онъ хотѣлъ вести параллельно, — рѣшилъ онъ уложить въ восемнадцать главъ. Множество нитей и дѣйствующихъ лицъ, особенное разнообразіе фактовъ, — побудили Золя сдѣлать опытъ новой литературной формулы, какую такъ давно искалъ онъ. Онъ захотѣлъ окончательно отдѣлаться отъ романтическихъ пріемовъ, ввести какъ можно больше простоты и правды. Такимъ путемъ романъ становится театромъ. Авторъ стирается совершенно; даетъ только факты, и въ каждой главѣ передъ читателемъ открывается новый актъ, исполняемый дѣйствующими лицами романа.

Поль Алекси дѣлаетъ, между прочимъ, такой выводъ: изъ ста человѣкъ, прочитавшихъ L’Assommoir и Nana, по крайней мѣрѣ, восемьдесятъ не читали остальныхъ романовъ Золя. А всѣ кричатъ о безнравственности и грязи его произведеній. Чтобы имѣть настоящее сужденіе о Золя — надо ждать.

VII.
Золя-драматургъ.

Еще въ 1856 году, когда Золя учился въ окскомъ коллежѣ, у него была уже мысль написать пьесу. Его комедія въ стихахъ, подъ заглавіемъ Enfoncé le pion, вышла ребячески-наивна. Да и что же могъ написать ученикъ третьяго класса!

Затѣмъ въ Парижѣ, въ лицеѣ, онъ много разъ пытался сочинить пьесу. Онъ написалъ комедію въ стихахъ въ одномъ дѣйствіи — Рerrette, сюжетъ которой заимствовалъ изъ басни Лафонтена — La laitière et le pot au lait, и вывелъ даже въ ней самого баснописца, какъ дѣйствующее лицо. Затѣмъ онъ. все еще лицеистомъ, написалъ опять комедію въ стихахъ: «Il faut hurler avec les loups…» Но и это былъ чисто дѣтскій опытъ.

Когда онъ поступилъ на службу къ Гашетту, мысль поработать для театра снова всплыла въ немъ. Мы уже говорили о трехъ его неудачныхъ пьесахъ: La laide, Les Mystères de Marseille и La Madeleine. Ни одна изъ этихъ попытокъ не вошла даже въ сборникъ пьесъ Золя, состоящій изъ двухъ комедій и одной драмы.

Золя въ первый разъ увидалъ свою пьесу на подмосткахъ парижскаго театра 11-го іюля 1873 года. Директоръ театра Renaissance, Гостейнъ, рискнулъ поставить драму Золя Thérèse Raquin, хотя и находилъ ее слишкомъ смѣлою; но ему надо было поправить свои дѣла. Первое представленіе было блестяще, театръ полонъ, вся пресса — налицо… Впечатлѣніе четырехъ дѣйствій, происходящихъ въ одной и той же грустной комнатѣ — было очень сильно и остро. Но въ нихъ не было никакой приманки для бульварной публики первыхъ представленій. Въ коридорахъ говорили, что пьеса никуда не годится, но все-таки большая часть публики было захвачена этой простой, но могучей драмой.

— Я заболѣю, говорилъ въ этотъ вечеръ Сарсэ; Золя заставитъ меня слечь въ постель.

И большая часть публики была подъ такимъ же сильнымъ впечатлѣніемъ. Пьеса имѣла положительный успѣхъ, но его заглушила пресса. Всѣ журналы напали на Золя; это было лѣтомъ, театры посѣщались мало, публика не спасла «Терезу Раженъ»: послѣ девяти представленій она была снята со сцены.

Черезъ годъ, въ 1874-мъ, появилась Les héritiers Babourdin, комедія въ трехъ дѣйствіяхъ. Золя написалъ ее для Палерояльскаго театра. Но директоръ не принялъ. Тогда онъ обратился въ Gymnase. И тутъ отказали. Золя принужденъ былъ отдать пьесу въ одинъ изъ третьестепенныхъ театровъ — въ Cluny. Директоръ сдѣлалъ все, что могъ, и обставилъ пьесу довольно прилично. И все-таки пьеса не имѣла никакого успѣха. Публика отнеслась къ ней совершенно равнодушно, а критика набросилась наЗоля еще съ большимъ ожесточеніемъ, чѣмъ по поводу «Терезы Ракенъ». «Наслѣдниковъ Рабурдена» нашли скучными и безнравственными, а автора — безталаннымъ драматургомъ.

Но Золя не унывалъ и вскорѣ рѣшился опять выступить съ комедіей. Первое представленіе его Bouton de rose было настоящимъ событіемъ.

Эта пьеса была написана по просьбѣ директора Палерояльскаго театра — Плюнкетта. Но когда онъ прочелъ ее, то прямо сказалъ Золя, что не можетъ принять его комедіи. Золя настаивалъ, добился распре. дѣленія ролей, первой репетиціи; но пьеса не пошла. Онъ увезъ ее съ собой на дачу. Возвратясь въ Парижъ, послѣ громадного успѣха Assommoir’а, онъ былъ положительно осажденъ директорами Палерояля. Они уговаривали Золя дать имъ опять «Bouton de rose». Золя долго колебался, но все-таки уступилъ. Дирекція разсчитывала на имя автора и ожидала громаднаго успѣха. А пьеса провалилась со страшными свистками.

— Вы должны убѣдиться, что ваше первое мнѣніе о моей пьесѣ было справедливо. — только и могъ сказать Золя сконфуженнымъ директорамъ.

Съ этихъ поръ онъ не писалъ больше пьесъ, а только содѣйствовалъ передѣлкѣ двухъ своихъ романовъ въ драмы. Но онъ все еще не отказался отъ мысли создать свой жанръ, провести свои идеи и на сцену.

Онъ хочетъ перенести въ театръ пріемы, завѣщанные роману Стендалемъ, Бальзакомъ и Флоберомъ. Но Золя такъ занятъ, такъ отдался пока своимъ «Ругонамъ-Маккаръ», что онъ не можетъ серьезно посвятить себя осуществленію этихъ идей. Но если теперь онъ дастъ что ни будь для театра — это будетъ событіе; отъ него надо ждать своего рода Hemani, только Эрнани натуралистическаго.

VIII.
Золя-критикъ.

Рядомъ съ романами и пьесами, Золя всегда занимался критикой. На это были двѣ причины. Во-первыхъ, онъ постоянно чувствовалъ тотъ критическій зудъ, о которомъ говоритъ Сентъ-Бёвъ. Во-вторыхъ, изъ всѣхъ срочныхъ работъ — только критика и была ему по вкусу. Ни политикой, ни репортерствомъ заниматься онъ не могъ.

Къ этимъ двумъ причинамъ уже позже прибавилось еще третья: необходимость защищаться. Когда на него посыпались со всѣхъ сторонъ нападки, насмѣшки, когда его провозгласили главою новой школы — Золя увидѣлъ, что необходимо выступить защитникомъ идей, не открытыхъ имъ самимъ, а только принятыхъ отъ учителей его. Если прослѣдить всю критическую дѣятельность Золя, — то увидишь, какъ онъ оставался постоянно вѣрнымъ себѣ. И теперь онъ проповѣдуетъ то же, что скромно писалъ въ одномъ провинціальномъ журналѣ шестнадцать лѣтъ тому назадъ, когда еще служилъ у Гашетта. Съ тѣхъ поръ онъ работалъ во многихъ журналахъ, вездѣ неуклонно проповѣдуя одно: правду, природу, наблюденіе и опытъ. Онъ еще въ предисловіи къ «Терезѣ Ракент^» употребилъ слово натурализмъ. Его подхватили, осмѣяли. Но это слово стало знаменемъ новой школы, основанной, благодаря шуму и гаму, поднятому ея противниками. Золя постоянно отрекается отъ имени главы школы, но защищаетъ ее безъ устали.

Кромѣ французскихъ журналовъ, онъ былъ постояннымъ сотрудникомъ «Вѣстника Европы». Ему хотѣлось писать длинныя статьи по поводу литературы, а печатать ихъ во французскихъ журналахъ оказалось негдѣ. Тогда его другъ, Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ, предложилъ ему сотрудничество въ русскомъ журналѣ. Золя согласился.

Онъ въ «Вѣстникѣ Европы» сталъ пропагандировать тѣ же идеи, что и въ Парижѣ. Иногда, для разнообразія, онъ давалъ повѣсти, соціальные этюды, простыя хроники. Больше всего шуму надѣлала его статья — «Современные романисты». Золя и не подозрѣвалъ, какую бурю вызоветъ она. Онъ просто записалъ свои воспоминанія, далъ нѣсколько портретовъ, сдѣлалъ родъ обозрѣнія. На Золя напали, обвинили его въ томъ, что онъ клевещетъ на французовъ въ иностранномъ журналѣ, прикрываясь маской чужаго языка. Это побудило его собрать все напечатанное имъ въ «Вѣстникѣ Европы» и издать тремя отдѣльными книгами. Въ первой, подъ заглавіемъ «Экспериментальный романъ», собраны статьи: письмо къ молодежи, натурализмъ въ театрѣ, денежный вопросъ въ литературѣ, республика и литература.

Во вторую книгу — «Писатели-натуралисты» — вошли портреты Бальзака, Стендаля, Густава Флобера, Эдмона и Жюля Гонкуръ, Альфонса Додэ, и пресловутая статья «Современные романисты», вызвавшая скандалъ.

Третья книга, названная «Литературные документы», даетъ портреты Шатобріана, Виктора Гюго, Мюссе, Теофиля Готье, Жоржъ-Зандъ, Дюма-сына и Сентъ-Бева; кромѣ того, сюда вошли статьи: «Современная критика» и «Нравственность въ литературѣ». Золя собралъ также въ отдѣльныя книги статьи, напечатанныя имъ въ Bien public и Voltaire.

Теперь онъ уже бросилъ критическую работу въ журналахъ. Романъ и драма поглотили его всего. Онъ слишкомъ подробно выяснилъ свои идеи; больше сказать нечего: пришлось бы повторяться. Мы вспомнимъ ихъ въ нѣсколькихъ строкахъ. Первая формула, данная Золя, такова: «Произведеніе искусства есть уголокъ природы, пропущенный сквозь темперамента автора». Это только образный и ясный переводъ опредѣленія, заимствованнаго Дидро у Бэкона: Homо-additus naturae. И Золя остается постоянно вѣрнымъ ему.

Не отрицая субъективности, онъ всегда прилагаетъ къ произведенію автора такую мѣрку: какъ относится онъ къ природѣ. Отсюда и слово — «натурализмъ». Онъ уже проявился съ XVIII-го вѣка и долженъ имѣть вліяніе и на знанія и на науки, прилагая вездѣ методъ наблюденія и опыта. Золя прилагалъ свою критическую теорію и къ искусству, и къ театру, и даже къ политикѣ. Вездѣ его методъ имѣлъ значеніе.

Самъ онъ смотритъ на свой экспериментальный и натуралистическій романъ, какъ на одно изъ проявленій научной дѣятельности своего вѣка. Онъ говоритъ, что мы должны теперь изучать человѣка съ физіологической точки зрѣнія, какъ писатели прошлыхъ вѣковъ изучали его съ метафизической. И не только въ романѣ, но также въ театрѣ, въ живописи и даже въ политической области.

Такова основная идея критики Эмиля Золя. Онъ перемаралъ уже много бумаги, написалъ кучу статей. Если онъ напишетъ столько же, то не скажетъ ничего новаго.

IX.
Пріемы работы.

У каждаго писателя своя манера, свои пріемы работы, выработанные его личными свойствами.

Эдмондо Амичисъ, въ своей книгѣ: «Воспоминанія о Парижѣ и Лондонѣ», разсказываетъ о методѣ работы Золя, словами самого романиста. Мы и приводимъ ихъ здѣсь цѣликомъ:

— «Вотъ какъ я сочиняю романъ. То есть, я не сочиняю его, онъ слагается самъ. Я не умѣю выдумывать фактовъ; — я положительно лишенъ этого рода воображенія. Когда я сяду за столъ, чтобы выдумать интригу, какую нибудь канву для романа, я цѣлыхъ три дня могу ломать голову, совсѣмъ спутаюсь и ничего не выдумаю. Вотъ отчего я рѣшилъ никогда не заботиться о сюжетѣ. Я начинаю романъ, не зная: ни какія событія встрѣтятся въ немъ, ни дѣйствующихъ лицъ, которыя могутъ войти въ него, ни начала, ни конца. Мнѣ только извѣстно главное дѣйствующее лицо, Ругонъ или Маккаръ, женщина или мужчина — одинъ изъ моихъ старыхъ знакомыхъ. Я занимаюсь только имъ; вдумываюсь въ его темпераментъ, семью, въ первыя впечатлѣнія; наблюдаю среду, изъ которой рѣшилъ взять его. Вся моя задача и состоитъ въ томъ, чтобы изучить людей, съ которыми моему герою придется имѣть дѣло, мѣста, гдѣ онъ будетъ жить, воздухъ, которымъ надо ему дышать, его занятія, привычки, до самыхъ мельчайшихъ подробностей».

Мы видѣли уже выше, какъ Золя изучаетъ среду своихъ дѣйствующихъ лицъ. Для Нана онъ посѣщалъ первыя представленія, осмотрѣлъ всѣ уголки театра; былъ въ уборной актрисы, въ отелѣ кокотки. И вездѣ съ карандашемъ и съ книжкой, чтобы не пропустить ничего.

— «Послѣ двухъ или трехъ мѣсяцевъ такого изученія, продолжаетъ Золя, я уже хозяинъ въ этой средѣ; я ее вижу, чувствую, живу въ ней воображеніемъ, и увѣренъ, что могу передать въ романѣ ея цвѣтъ и запахъ. Кромѣ того, проживъ извѣстное время въ томъ или другомъ слоѣ общества, узнаёшь людей, принадлежащихъ къ нему, слышишь о разныхъ происшествіяхъ, видишь обыденную жизнь, научаешься говорить ихъ языкомъ, запоминаешь множество типовъ, сценъ, отрывковъ разговора, приключеній, событій. Все это образуетъ ужь цѣлый романъ, несвязный и безформенный. Тогда предстоитъ самое трудное для меня: собрать на одну ниточку всѣ эти воспоминанія и разбросанныя впечатлѣнія. Почти всегда, для меня это большая работа. Я берусь за нее флегматично и, вмѣсто воображенія, обращаюсь къ логикѣ. Я разсуждаю самъ съ собою, и записываю все это, точь въ точь, какъ оно приходитъ мнѣ на умъ. Посторонній человѣкъ и не нашелъ бы ничего. Такой то дѣлаетъ то-то. Что обыкновенно проистекаетъ изъ этого? Вотъ что. Способенъ ли онъ заинтересовать такое то дѣйствующее лицо? Конечно. Совершенно логично, что это лицо будетъ дѣйствовать такъ-то. Тогда можетъ войти еще третье лицо. Я гдѣ нибудь встрѣчалъ его. Я ищу непосредственныхъ слѣдствій самаго ничтожнаго событія, ищу того, что вытекаетъ логически, естественно, независимо отъ характера или положенія моихъ дѣйствующихъ лицъ. Я поступаю, какъ полицейскій коммиссаръ, который по мельчайшимъ признакамъ ищетъ преступника. Но мнѣ встрѣчается не мало трудностей. Иногда остается лишь связать двѣ нитки, вывести самое простое слѣдствіе, и ничего не выходитъ; я устаю, волнуюсь безъ всякой пользы. Тогда я перестаю думать; я знаю, что это потерянное время. Проходитъ два, три, четыре дня. Въ одно прекрасное утро, когда я думаю совсѣмъ о другомъ, вдругъ нити связываются, все найдено, трудностей какъ и не бывало. Тогда на весь романъ проливается лучъ свѣта. Мнѣ все ясно. Все готово. Остается самая пріятная часть работы. Я принимаюсь за нее спокойно, методично, по часамъ. Я пишу каждый день понемногу; — по три страницы; ни одной строчки больше. И только утромъ. У меня почти не встрѣчается помарокъ, потому что все раньше обдумано. Написанныя страницы я откладываю въ сторону и перечитываю ихъ только въ печати. Я почти безошибочно могу разсчитать, когда окончу романъ».

Далѣе Амичисъ разсказываетъ, что Золя показывалъ ему черновую Assommoir’а. «На первыхъ листкахъ была обрисовка дѣйствующихъ лицъихъ внѣшность, темпераментъ, характеръ. Я увидалъ планъ характера Жервезы, Купо, матери Купо, Лорильё, Бошъ, Туже, Мадамъ Лера. Они всѣ были тутъ. Точно протоколъ, написанный лаконичнымъ и непринужденнымъ языкомъ. Время отъ времени встрѣчались такія разсужденія: — родился тамъ-то; воспитывался такимъ-то образомъ, будетъ поступать такъ-то. Въ одномъ мѣстѣ стояло: „И что же иное могла сдѣлать подобная каналья“? Въ обрисовкѣ Лантье, я обратилъ вниманіе на цѣлый рядъ ругательныхъ прилагательныхъ, шедшихъ по степенямъ: грубый, чувственный, животный, эгоистъ, негодяй. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ стояло: воспользоваться такимъ-то (однимъ знакомымъ автора). Все это записано въ порядкѣ, крупнымъ и яснымъ почеркомъ. Далѣе, я увидалъ рисунки мѣстностей, сдѣланные перомъ, точно чертежи инженера. Ихъ была цѣлая куча. Весь Assommoir въ рисункахъ: — улицы квартала, гдѣ происходитъ романъ, съ обозначеніемъ угловъ и лавокъ; путь Жервезы, убѣгавшей отъ кредиторовъ; странствованія пьяницъ изъ кабачка въ кабачекъ, изъ трактира въ трактиръ; больница и бойня, между которыми ходила въ этотъ ужасный вечеръ бѣдная прачка, терзаемая голодомъ. Домъ Марѳско былъ нарисованъ во всѣхъ подробностяхъ: послѣдній этажъ, чердаки, окна, вертепъ могильщиковъ, уголъ отца Брю; всѣ эти мрачные коридоры, гдѣ чувствовалось „дыханіе смерти“; эти стѣны, звучавшія, какъ пустые желудки; двери, откуда слышалась постоянная музыка палочныхъ ударовъ и криковъ голодныхъ ребятишекъ. Былъ и планъ заведенія Жервезы, каждая комната отдѣльно, съ указаніемъ кроватей и столовъ, и съ поправками во многихъ мѣстахъ. Видно, что Золя цѣлыми часами забавлялся этимъ, забывая, можетъ быть, самый романъ, погруженный въ свою выдумку, какъ въ личное воспоминаніе. На остальныхъ листочкахъ были другія замѣтки. Мнѣ бросились въ глаза двѣ: „двадцать страницъ на описаніе того-то“, „двѣнадцать страницъ на описаніе такой-то сцены, раздѣлять на три части“. Понятно, что у него въ головѣ уже было это описаніе, совсѣмъ готовое, хоть и не написанное; оно уже звучало въ его ушахъ, какъ мотивъ безъ словъ. Такая манера работать съ циркулемъ въ рукѣ даже въ дѣлѣ воображенія, вовсе не рѣдкость. Золя хорошій механикъ. Мы видимъ, какъ симметрично слѣдуютъ одно за другимъ его описанія, раздѣленныя иногда менѣе значительными вставками, какъ бы для того, чтобы дать вздохнуть читателю, и раздробленныя почти на равныя части. Напримѣръ, описаніе цвѣтовъ въ паркѣ, въ „Проступкѣ аббата Мурэ“, описаніе грозы въ „Страницѣ любви“ и смерти Купо въ „Assommoir'ѣ“. Золя необходимо, для того чтобы работать спокойно и свободно отъ мелочей, начертать себѣ опредѣленныя границы, знать точно, на чемъ отдохнуть, и какой объемъ и форму получитъ его работа въ печати. Когда матеріалу слишкомъ много — онъ скомкаетъ его, чтобы заставить войти въ эти границы; когда мало — онъ растягиваетъ его. Онъ ужасно любитъ пропорціональность. Это иногда ведетъ къ излишнимъ подробностямъ, но чаще дѣлаетъ произведеніе глубже и полнѣе, такъ какъ заставляетъ мысль дольше остановиться на извѣстномъ предметѣ. Кромѣ этихъ замѣтокъ, были выписки изъ „Соціальной реформы во Франціи“ Леплэ, изъ „Естественной наслѣдственности“ доктора Люка, и изъ другихъ сочиненій, которыми онъ пользовался, когда писалъ свой романъ. Между прочимъ, была выписка изъ Lе sublime, который, послѣ выхода въ свѣтъ Assommoir’а, былъ заново изданъ и перечитанъ».

Поль Алекси, съ своей стороны, даетъ нѣкоторыя подробности о пріемахъ работы Золя, пропущенныя Амичисомъ.

Прежде всего, Золя дѣлаетъ набросокъ. Онъ беретъ своего Ругона или Маккара, зная, въ какой средѣ помѣститъ онъ его. Ему уже извѣстна основная идея, или философская мысль романа. Тогда онъ, съ перомъ въ рукахъ, садится и начинаетъ разсуждать самъ съ собой. Все, что приходитъ ему въ голову — онъ набрасываетъ на бумагѣ и кладетъ это въ отдѣльную обертку. Во второй оберткѣ складываются документы, относящіеся собственно къ дѣйствующимъ лицамъ: — ихъ положеніе, возрастъ, здоровье, внѣшній видъ, темпераментъ, характеръ, привычки, связи и т. д. Однимъ словомъ, всѣ жизненные факты. Въ третьей оберткѣ все описаніе той среды, гдѣ происходитъ дѣйствіе. Въ четвертой — выписки изъ спеціальныхъ книгъ, имѣющихъ отношеніе къ его роману, замѣтки, доставленныя ему друзьями, множество писемъ, доставляющихъ ему матеріалъ.

Когда все это готово, — Золя изготовляетъ «планъ».

Онъ дѣлитъ весь матеріалъ на извѣстное число главъ. Онъ съ математической точностью вычисляетъ, сколько разъ и черезъ какіе промежутки времени должно явиться то или другое лицо, тотъ или другой фактъ. Онъ беретъ обложку съ замѣтками о дѣйствующихъ лицахъ и распредѣляетъ: гдѣ нужно дать описаніе внѣшности такого-то лица, гдѣ выдающуюся черту его характера, гдѣ перемѣны, происшедшія въ немъ, вслѣдствіе тѣхъ или иныхъ фактовъ. Такимъ образомъ, онъ разработываетъ весь матеріалъ. Все должно занять свое мѣсто: описаніе квартала, дома, мѣстъ, выдающихся сценъ.

Когда планъ установленъ въ общихъ чертахъ — Золя принимается за романъ. Но передъ каждой новой главой онъ дѣлаетъ новый планъ. Иногда какая нибудь подробность оказывается лишнею, онъ переноситъ ее въ другое мѣсто, въ одну изъ слѣдующихъ главъ; иногда ему, уже во время писанія, является что нибудь новое, подходящее, и онъ вставляетъ это.

Можно судить, насколько сложна и вмѣстѣ съ тѣмъ логична работа Золя. Его романы сравниваютъ съ музыкой Вагнера. На профана они должны производить одуряющее впечатлѣніе вагнеровскихъ оперъ, съ перваго взгляда кажется, что въ нихъ нѣтъ ни творчества, ни правилъ. А если въ нихъ вникнуть, то увидишь, насколько работа Золя математична, строго научна, и сколько терпѣливаго и тяжелаго труда вложено въ нее.

X.
Успѣхъ.

Успѣхъ не сразу дался Золя. Онъ много лѣтъ тихо тлѣлъ и вдругъ, сразу, прорвался яркимъ пламенемъ.

Первые романы написаны среди постоянныхъ заботъ о заработкѣ и семьѣ. Онъ жилъ тогда въ маленькомъ павильонѣ, въ улицѣ La Condamine. Павильонъ былъ неудобенъ, входъ некрасивъ, но при квартирѣ былъ садикъ, и Золя довольствовался этимъ. Онъ самъ ухаживалъ за нимъ, садилъ цвѣты, поливалъ ихъ. У него тогда было еще меньше знакомыхъ, чѣмъ теперь — онъ почти никуда не выходилъ, — этотъ садикъ замѣнялъ ему и кафе, и клубъ, и даже дачу, на которую тогда не доставало средствъ. Онъ постоянно возился около цвѣтовъ, поливалъ салатъ, или строилъ конуру для собаки, домикъ для кроликовъ и куръ. По вечерамъ, въ этомъ же саду Золя читалъ своимъ друзьямъ написанныя главы подъ глухой шумъ Парижа, точно подъ храпъ заснувшаго великана. Эта квартира стоила тысячу франковъ въ годъ. Въ эту эпоху, Золя сошелся съ Флоберомъ и подружился съ Эдмономъ Гонкуромъ, огорченнымъ тогда смертью брата.

Наконецъ, въ 1874 году, дѣла Золя пошли настолько хорошо, что онъ нанялъ большую квартиру въ улицѣ Сенъ-Жоржъ. При квартирѣ опять былъ садъ. Тутъ уже жизнь всей семьи незамѣтно улучшается. Прежде не было прислуги; нанимали женщину, которая приходила на нѣсколько часовъ помогать женѣ и матери Золя. На новой квартирѣ уже наняли мужскую прислугу. Позже понадобилось двое слугъ — мужчина и женщина. Когда прошло лѣто, Золя увидалъ, что садъ отнимаетъ у него слишкомъ много времени, и нанялъ садовника. Кромѣ того, каждое лѣто онъ сталъ проводить съ семействомъ на морѣ, на югѣ Франціи. Сдѣлавшись театральнымъ критикомъ, онъ долженъ былъ посѣщать первыя представленія, гдѣ по неволѣ видалъ большую публику.

Вмѣстѣ съ деньгами, у Золя явилась страсть украшать квартиру. Онъ постоянно ходитъ по антикваріямъ и подъискиваетъ старинную мебель. Бальзакъ сказалъ гдѣ-то, что разбогатѣвшій человѣкъ меблируетъ всегда квартиру такъ, какъ онъ мечталъ объ этомъ прежде, когда былъ бѣднякомъ. Это подтвердилось на Золя. Онъ теперь — натуралистъ, а въ обстановкѣ квартиры чувствуется романтикъ прежнихъ лѣтъ. Онъ, какъ бы защищаясь, говоритъ, что новая мебель стоила бы слишкомъ дорого. Но это только отговорка. Кровать въ стилѣ Генриха II, итальянская и голландская мебель, Обюссоны и разные антики стоятъ не дешево. Флоберъ восхищался послѣдней квартирой Золя. «Я всегда мечталъ спать на такой кровати» — разъ сказалъ онъ.

Флоберъ былъ однимъ изъ самыхъ частыхъ посѣтителей Золя. Онъ, Гонкуръ и Додэ составили вмѣстѣ съ Золя «квартетъ современнаго романа». Кромѣ того, у Золя собирались по четвергамъ люди различныхъ поколѣній и убѣжденій. Ближайшіе знакомые Золя: Тургеневъ, Гюи де-Мопассанъ — фаворитъ Флобера, издатель Шарпантье, Франсуа Коппе, Катуллъ Мендесъ, Маріусъ Ру; неразлучные друзья Юисмансъ, Сеаръ и Энникъ, и наконецъ, изрѣдка — Тэнъ, Ренанъ, Максимъ Дюканъ, Морисъ Сандъ и Рауль Дюваль.

Флоберъ бывалъ всегда душой этого кружка. Золя очень часто вспоминаетъ его. Онъ очень любилъ его разсказы, длившіеся иногда цѣлый вечеръ, его споры, которые были, какъ говоритъ Золя, только «теоретическими битвами между людьми съ одинаковыми убѣжденіями».

Особенно много такихъ споровъ бывало на интимныхъ обѣдахъ, устраиваемыхъ разъ въ мѣсяцъ «квартетомъ современнаго романа». Золя прозвалъ эти обѣды — «обѣдами освистанныхъ авторовъ». Всѣ они провалились въ театрѣ. Позже, къ этимъ обѣдамъ присоединился и Тургеневъ, увѣряющій, что и онъ былъ освистанъ въ Россіи.

Вечера Золя много способствовали единенію молодыхъ литераторовъ, ближайшихъ послѣдователей Золя: Анри Сеара, Юисманса, Энника, Гюи де-Мопассана и Поля Алекси. Всѣ они относятся къ Золя, какъ къ старшему другу, съ полнымъ довѣріемъ и симпатіей.

Враждебный имъ лагерь прозвалъ ихъ «прихвостнями Золя». На нихъ выливаютъ цѣлые потоки грязи, обвиняютъ въ лакействѣ, въ слѣпомъ поклоненіи своему учителю.

Теперь Золя проводитъ восемь мѣсяцевъ въ году въ Меданѣ. Это маленькая деревушка, съ двумя стами жителей, на лѣвомъ берегу Сены. Мѣстность чрезвычайно живописная: — кругомъ яблони, орѣшникъ и дубы. Дорога идетъ все время въ тѣни. Тишина полная; только поѣзды желѣзной дороги, время отъ времени, нарушаютъ ее. Кромѣ крестьянъ — не встрѣтишь ни души. Золя совершенно случайно отъискалъ Меданъ. Онъ обыкновенно лѣтомъ уѣзжалъ съ семьей на югъ Франціи. Но когда въ Парижѣ была выставка (въ 1878 г.) ему не захотѣлось уѣзжать далеко. Онъ рѣшилъ нанять дачу гдѣ нибудь поближе къ Парижу. И онъ поѣхалъ искать. По дорогѣ къ одной деревнѣ, которую ему рекомендовали, Золя наткнулся на красивый домикъ, весь въ зелени. На воротахъ была надпись: «продается». Какъ ни уговаривалъ онъ отдать домъ въ наймы — хозяинъ не согласился, Золя рѣшился купить его за девять тысячъ франковъ и такимъ образомъ совершенно случайно сталъ собственникомъ. Позже онъ выстроилъ еще домъ по своему вкусу.

Золя встаетъ въ Меданѣ въ восемь часовъ, и послѣ легкаго завтрака идетъ гулять съ двумя собаками. Въ девять онъ уже сидитъ за работой. Его кабинетъ — громадная комната, похожая на мастерскую какого нибудь историческаго живописца: — пять съ половиною метровъ въ вышину, девять въ ширину и десять въ длину. Въ глубинѣ — ниша съ широчайшимъ диваномъ. По срединѣ, громадный столъ. За нимъ и работаетъ Золя. Онъ пишетъ, не вставая, до часу. «Nulla dies sine linea» — надписано золотыми буквами надъ каминомъ. Это девизъ Золя.

Въ часъ — завтракъ. Одинъ изъ главныхъ недостатковъ Золя — жадность; онъ очень любитъ ѣсть. Послѣ завтрака, онъ отдыхаетъ. Въ три часа приносятъ газеты и письма; онъ прочитываетъ и то и другое. Его въ послѣдніе годы осаждаютъ письмами; онъ часто не въ силахъ и отвѣчать на всѣ. Въ четыре часа, если хорошая погода, онъ ѣдетъ съ женой кататься въ лодкѣ, названной «Нана». Они переѣзжаютъ на островъ, читаютъ, гуляютъ, отдыхаютъ на травѣ. Часто возвращаются домой только къ обѣду, къ половинѣ осьмаго. Въ десять часовъ — ложатся спать. Золя, какъ примѣрный буржуа, изо дня въ день ведетъ такую правильную жизнь. Онъ читаетъ въ постели до часу ночи. И вдругъ, когда среди окружающей тишины прогудитъ ночной поѣздъ, Золя подымается съ подушки, прислушивается и начинаетъ мечтать объ одномъ изъ своихъ будущихъ романовъ изъ желѣзнодорожнаго міра.

XI.
Человѣкъ.

Сентъ-Бёвъ сказалъ, что когда онъ хотѣлъ изучить писателя, онъ спрашивалъ: «Какъ онъ смотритъ на религію? Какъ относится къ природѣ? Къ женщинамъ? Къ деньгамъ? Богатъ онъ или бѣденъ? Какой его образъ жизни? Какъ онъ проводитъ день?»

Относительно Золя мы уже рѣшили часть этихъ вопросовъ; остается немногое. Ему сорокъ два года, онъ довольно большаго роста, плотный съ маленькими руками и ногами. Золя — брюнетъ съ матовымъ цвѣтомъ лица. Онъ очень близорукъ, но работаетъ безъ очковъ. Волосы у него коротко подстрижены, темнокаштановаго цвѣта, чуть чуть порѣдѣвшіе на затылкѣ. Изъ подъ высокаго и крутаго лба ласково смотрятъ задумчивые глаза. Самая характерная черта въ лицѣ Золя — носъ, раздвоенный на концѣ, какъ у Бальзака. Толстыя щеки и короткій подбородокъ съ подстриженной бородой. Въ общемъ, Золя производитъ впечатлѣніе здороваго сильнаго человѣка.

Это внѣшняя сторона Золя. Нравственная намъ тоже извѣстна. Онъ родился отъ итальянца и француженки; выросъ на югѣ, на свѣжемъ воздухѣ, въ полной свободѣ; осьмьнадцати лѣтъ пріѣхалъ въ Парижъ, много бѣдствовалъ, много работалъ и достигъ наконецъ полнаго благосостоянія. Въ этомъ вся его характеристика. Происхожденіе его объясняетъ многія черты его характера. Самая метода работы: систематичность, здравый смыслъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, страстность — становится понятною, если вспомнишь, что у него течетъ итальянская кровь.

Дѣтство и юность, проведенныя на югѣ, на свѣжемъ воздухѣ, въ полной свободѣ, тоже не прошли безслѣдно для Золя. Онъ тутъ научился любить и понимать природу; онъ сжился съ нею и привязался къ ней. И эта любовь отразилась въ его произведеніяхъ. Кромѣ того, полная свобода, даваемая ему матерью, заставила Золя рано вникать въ жизнь. Дома онъ былъ всегда и совѣтникомъ и помощникомъ. Оттого у него такъ рано сложился правильный взглядъ на жизнь, рано выработался характеръ, который помогъ ему стать такимъ энергичнымъ и аккуратнымъ работникомъ.

Первые годы бѣдствій Золя въ Парижѣ окончательно выработали его характеръ. Онъ ни на минуту не склонялъ головы передъ нуждой и неудачами. Онъ гордо боролся съ ними, бился, какъ рыба объ ледъ, — и побѣдилъ. Работа для хлѣба, для содержанія семьи — заставила его стать журнальнымъ дѣятелемъ. Пришлось заниматься и библіографіей, и критикой, и хрониками, даже давать отчеты о засѣданіяхъ палатъ. Это все пріучило его къ перу, какъ къ оружію. Теперь, когда защищать себя уже почти нѣтъ надобности, Золя съ неменьшей энергіей ратуетъ за свои идеи. И при всемъ этомъ, Золя утверждаетъ, что у него нѣтъ силы воли. Дѣйствительно, въ жизни нѣтъ человѣка мягче и уступчивѣе. А литературная настойчивость, по его объясненію, вытекла прямо изъ нужды, и потомъ къ ней примѣшалось соревнованіе. И всегда онъ отличался желаніемъ быть первымъ; въ спорѣ онъ почти никогда не сдается противнику. Соревнованіе стоитъ у него на первомъ планѣ. Оно и заставляетъ его работать, работать безъ конца. Золя только и живетъ, только и оживляется, когда пишетъ. Всѣ остальныя стороны жизни для него точно не существуютъ. Напримѣръ, онъ почти не знаетъ женскаго общества. Золя — примѣрный мужъ и семьянинъ. "Мнѣ и некогда обращать вниманіе на кого нибудь, кромѣ моей жены, " — обыкновенно шутитъ онъ. Золя очень строгъ къ женской красотѣ, ума женщинъ онъ и совсѣмъ не признаетъ.

Золя вообще не любитъ общества. Онъ очень застѣнчивъ и несообщителенъ. Кромѣ того, у него нѣтъ той свѣтскости, которая заставляетъ, чувствуя одно, говорить другое. Если кто не симпатиченъ ему, онъ и покажетъ это; не станетъ разговаривать или оборветъ на первой же фразѣ. Это порождаетъ враговъ. Оттого Золя и предпочитаетъ сидѣть въ туфляхъ дома, у своего камина, среди друзей, и говорить все, что взбредетъ на умъ. Тутъ только онъ таковъ, какъ есть: — искренній, симпатичный, довѣрчивый, всѣмъ интересующійся. Его только и можно узнать въ такомъ интимномъ кружкѣ; онъ не можетъ притворяться въ обществѣ, не можетъ быть любезнымъ, какъ большая часть свѣтскихъ людей, но зато и не умѣетъ быть самимъ собою. Онъ всегда сознаетъ это самъ и постоянно бѣжитъ общества. Лѣтомъ, уѣзжая купаться въ морѣ, онъ отъискиваетъ самый глухой уголокъ и ни за что не* поѣдетъ ни въ Трувиль, ни въ Дьепъ. И чѣмъ въ большую славу входитъ онъ, тѣмъ сильнѣе чувствуетъ эту потребность прятаться отъ людей. А про Золя еще говорятъ, что онъ гордъ. Такой гордости, какъ ее понимаютъ люди, гордости, въ смыслѣ тщеславія — у него нѣтъ и слѣда. Зато въ немъ много гордости другаго рода: — гордости въ смыслѣ вѣры въ свое дѣло, въ свои идеи и силу этихъ идей (идей, но не произведеній). Золя недоволенъ ни однимъ изъ своихъ оконченныхъ романовъ. Пока онъ пишетъ, онъ живетъ своимъ произведеніемъ; разъ романъ готовъ и напечатанъ, Золя боится даже перечитать его, онъ для него какъ бы не существуетъ; онъ точно труситъ найти много недостатковъ и сейчасъ же отдается весь новому замыслу. Во все время работы, Золя надѣется найти въ новомъ романѣ полное удовлетвореніе, и до сихъ поръ ни разу не находилъ его.

— Мнѣ все кажется, что я еще новичекъ, говоритъ Золя. — Я забываю мои двадцать томовъ и трушу за каждый новый романъ.

Такого человѣка нельзя назвать гордымъ. Къ тому же, у Золя слишкомъ развито критическое чутье, чтобы не быть строгимъ къ самому себѣ. Даже теперь, когда успѣхъ его такъ очевиденъ и обезпеченъ, — онъ постоянно сомнѣвается въ своихъ силахъ.

Въ настоящее время, Золя незачѣмъ работать для заработка. Романы его расходятся въ такомъ громадномъ количествѣ, что онъ всегда можетъ безбѣдно просуществовать со своей женой. Дѣтей у нихъ нѣтъ. Но привычка работать сдѣлалась второй натурой Золя. Онъ не можетъ провести ни одного утра безъ писанія. Для большаго удобства работы, онъ и живетъ въ Меданѣ восемь мѣсяцевъ въ году. Онъ перевезъ сюда всѣ свои замѣтки, записки, планы, и устроилъ здѣсь свою литературную резиденцію, хотя и парижская его жизнь немногимъ отличается отъ меданской. Тѣ-же друзья, что посѣщаютъ его въ деревнѣ, приходятъ къ нему и въ его квартиру въ Rue de Boulogne. Часы завтрака, обѣда, спанья — не измѣняются. Только иногда вечеромъ Золя отправляется въ театръ или къ знакомымъ. Вотъ и вся разница.

Вообще-же Золя остается все тѣмъ-же, чѣмъ былъ и прежде. Трудно найти человѣка, на котораго бы такъ мало повліяли слава, успѣхи, деньги, какъ на него. Тѣ, кто его знали въ бѣдности и неизвѣстности, говорятъ, что онъ нисколько не измѣнился. Успѣхъ его, какъ романиста отразился только на матеріальномъ благосостояніи семьи. Ни характеръ, ни настроеніе, ни вкусы Золя — неизмѣнились подъ этимъ вліяніемъ. Золя часто даже будто не сознаетъ своего успѣха. Онъ точно забываетъ его. Онъ, по натурѣ, пессимистъ и поэтому ему всегда кажется что онъ работаетъ плохо, не такъ, какъ надо, что онъ самый несчастный человѣкъ въ мірѣ. Такое настроеніе только побуждаетъ его работать и идти дальше, но не даетъ ни одной минуты полнаго удовлетворенія.

И въ концѣ концовъ — что-же? Золя молодъ, богатъ, славенъ и — несчастливъ. Ему кругомъ завидуютъ, не зная, доволенъ-ли онъ своей жизнью. Деньги, посыпавшіяся ему со всѣхъ сторонъ, послѣ столькихъ лѣтъ нужды, — не даютъ ему счастья. Онъ здоровъ — но считаетъ себя Зольнымъ. Его книги читаетъ весь грамотный міръ, а онъ боится раскрыть ихъ. Онъ достигъ полнаго развитія своего таланта, а все еще "читаетъ себя начинающимъ. Слава его гремитъ, а онъ, садясь писать, каждое утро испытываетъ сознаніе своего полнаго безсилія. Онъ слишкомъ нервенъ и впечатлителенъ, чтобы когда нибудь быть покойнымъ. Кромѣ всего этого, литература сдѣлала его маньякомъ; она его idée fixeЗоля сталъ «спеціалистомъ». Вся его жизнь, всѣ способности, качества и недостатки, — все служитъ одной цѣли, одной спеціальности — литературѣ. Такъ предаться чему нибудь одному, значитъ съузить жизнь въ извѣстныя рамки и не видѣть ничего внѣ ихъ. Искусство и наука могутъ интересовать людей одновременно настолько, насколько они служатъ ихъ же цѣли. На Золя и отразилось это.

Еще одинъ важный недостатокъ Золя — его недовѣрчивость къ людямъ. Ему пришлось очень много биться и выбиваться одному, безъ помощи людей. Понятно, что такая недовѣрчивость въ немъ естественна. Онъ, не смотря на все желаніе совершенствоваться, не довѣряетъ даже дружескимъ замѣчаніямъ, никогда не признаетъ себя неправымъ. Въ этомъ отношеніи онъ деспотъ, не смотря на всю мягкость своей натуры.

XII.
Критика и публика.

Враги Золя давно обвиняютъ его въ страсти къ рекламѣ. Правда-ли это? Весь шумъ, поднятый по поводу сочиненій Золя, былъ раздутъ этими-же врагами. Они, обливая его грязью, заставили всѣхъ знать Золя, интересоваться имъ. Самъ меданскій отшельникъ изумляется порой этой массѣ статей, посвященныхъ ему.

— И чего имъ отъ меня надо? удивляется онъ.

Теперь онъ оставилъ всякаго рода полемику, рѣшился ни на что не отвѣчать. Пятнадцатилѣтняя борьба закалила его такъ, что никакая злобная клевета не производитъ на него ни малѣйшаго впечатлѣнія. Онъ, прочтя ее, спокойно продолжаетъ свою работу. Прежде бывало не такъ. Каждая пристрастная критическая статья приносила ему мученія. Онъ начиналъ ненавидѣть людей, сомнѣваться въ своемъ дѣлѣ; не могъ работать, связать двухъ фразъ. Теперь нѣтъ ничего подобнаго. Онъ спокойно собираетъ въ Меданѣ коллекцію всего писаннаго о немъ. Критики, похвалы, клеветы, оскорбленія, шутки, каламбуры, пошлости — все разобрано и подшито. Иногда ему хочется подшутить надъ критиками, обвиняющими его въ слишкомъ грубыхъ выраженіяхъ, и издать нѣкоторыя статьи, какъ образчики полной безцеремонности критики. Изъ такихъ ругательныхъ статей вышелъ бы толстый томъ, который Золя проэктировалъ бы озаглавить «Leurs Injures».

Настоящей-же, серьезной оцѣнки произведеній Золя — во французской печати очень мало. Такъ называемая научная критика не занимается современнымъ ходомъ литературы. Она игнорируетъ Золя или ждетъ его послѣдняго слова. Обыкновенная критика, съ людьми опытными и образованными во главѣ — слишкомъ заѣдена «школой». Она много занималась Золя. Она «открыла» его, защищала, потомъ игнорировала, потомъ опять признала, когда о немъ стали кричать за границей. Когда-же и во Франціи всѣ заговорили о немъ — она затоптала его. Но все время эти критики вели себя профессорами. Они смотрѣли съ воспитательной точки зрѣнія на романы Золя и ни на минуту не могли отнестись къ нимъ шире и глубже. Догматическая критика республиканскихъ журналовъ можетъ и не идти въ счетъ. Люди, занимающіеся ею, пользуются обыкновенно всякимъ новымъ произведеніемъ, чтобы высказать по поводу его свои мысли и задобрить избирателей. Вначалѣ они хвалили Золя, но съ появленіемъ «Assommoir’а» всѣ, въ одинъ голосъ, обвинили его въ томъ, что онъ «оклеветалъ народъ». Избирательная уловка, шитая бѣлыми нитками!

Рядомъ съ такими критиками нужно поставить и такъ называемую «католическо-романтическую» прессу. Она постоянно обливала Золя грязью, обливала съ немного большимъ талантомъ, чѣмъ бульварные журналы. Здѣсь люди, безо всякой эрудиціи, безъ направленія, безъ таланта, считали и считаютъ до сихъ поръ своею обязанностью потѣшать читателей постоянными остротами и пошлостями на счетъ Золя. Они навязываютъ ему свои свойства. Обвиняютъ его въ томъ, что онъ пишетъ для денегъ и бьетъ на развращенность нравовъ. Конечно, не здѣсь искать добросовѣстной оцѣнки сочиненіи Золя.

Поль Алекси говоритъ, что онъ прочелъ все написанное о Золя во Франціи. И его поразили не пристрастность, не озлобленность критики, а черезчуръ легкое отношеніе. Люди, писавшіе о немъ, не потрудились вникнуть въ задачи Золя. Они только пробѣжали его, схватили «слова» и считаютъ себя въ правѣ произносить приговоръ надъ нимъ. Никто не потрудился, прочитавъ внимательно всѣ произведенія Золя, прослѣдить шагъ за шагомъ развитіе его идеи, отмѣтить его послѣдовательность, изслѣдовать, куда онъ стремится, кто его «интеллектуальные» предки. Никто не разбиралъ его въ связи съ переживаемой эпохой, а сколько чернилъ уже потрачено на отзывы о сочиненіяхъ Золя.

За границей къ нему отнеслись гораздо серьезнѣе и глубже. Въ Италіи ему посвящено около пятнадцати брошюръ и книгъ. Журналы постоянно занимаются имъ. Кромѣ того, бывшій министръ народнаго просвѣщенія де-Санктисъ прочелъ въ Неаполѣ нѣсколько публичныхъ лекцій о значеніи Золя. Во Франціи не было ничего подобнаго. Испанія высказываетъ также живой интересъ въ автору «Ругоновъ-Маккаръ». Въ Англіи онъ извѣстенъ меньше, — здѣсь изъ пуританизма не признаютъ его, хотя «Assommoir» (въ англійскомъ переводѣ — «Drink») и выдержалъ пятьсотъ представленій въ Лондонѣ, да столько же въ провинціи. Въ Филадельфіи распродано сто тысячъ экземпляровъ перевода «Нана». Въ Германіи о Золя писали и пишутъ очень много. И все это гораздо глубже и обдуманнѣе, и безпристрастнѣе, чѣмъ во Франціи.

Но недоброжелатели Золя, желая придавить его, оказывали ему громадную услугу. Набрасываясь съ озлобленіемъ на каждый новый романъ, они заставляли публику интересоваться имъ. Предубѣжденные читатели начали мало-по-малу вникать въ его произведенія, они удивлялись, что не находятъ въ нихъ тѣхъ «ужасовъ», о какихъ имъ говорила критика, перестали вѣрить послѣдней и сами признали талантъ Золя. Въ этомъ не трудно убѣдиться, если взглянуть на ту массу писемъ, какую получаетъ Золя каждый день со всѣхъ концовъ свѣта. Читая эти русскія, англійскія, шведскія, американскія, нѣмецкія, испанскія и итальянскія изліянія — Золя долженъ чувствовать себя космополитомъ.

Но, конечно, большая часть писемъ получается изъ Франціи. Молодые люди, мечтающіе въ провинціи о литературномъ трудѣ, робко исповѣдываются Золя. Дамы пишутъ ему о своихъ чувствахъ, не подозрѣвая, что онъ всѣ письма показываетъ женѣ. Священники, знающіе людей, привыкшіе на исповѣди читать въ сердцахъ ихъ, открываютъ свои сердца Золя. Профессора университетовъ даютъ ему свои совѣты. Есть и ругательныя и сумашедшія письма. Но всѣ они имѣютъ то значеніе для Золя, что читающее общество идетъ само по себѣ. Онъ убѣдился, что публика интересуется имъ, что она чуетъ несправедливость и пристрастность французской критики. Время должно сдѣлать остальное.

"Наблюдатель", №№ 11—12, 1882