Эмилия в Англии (Мередит)/ДО

Эмилия в Англии
авторъ Джордж Мередит, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Emilia in England, опубл.: 1864. — Перевод опубл.: 1865. Источникъ: az.lib.ru

ЭМИЛІЯ ВЪ АНГЛІИ

РОМАНЪ ДЖОРЖА МЕРЕДИѲА ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО САНКТПЕТЕРБУРГЪ ВЪ ТИПОГРАФІИ КАРЛА ВУЛЬфА. 1865

ГЛАВА I.

ПОЛЮСЫ. ПРЕЛЮДІЯ.

Намъ предстоитъ познакомиться съ нѣкоторыми молоденькими барышнями, извѣстными у нынѣшняго англійскаго поколѣнія подъ названіемъ — серьезныхъ; время нашего знакомства приближается къ маю. Брукфильдскимъ барышнямъ, Арабеллѣ, Корнеліи и Адели Полюсамъ, дочерямъ находившагося въ цвѣтущемъ состояніи негоціанта изъ лондонскаго Сити, разсказывали странную вещь; будто бы въ сосѣдней сосновой рощѣ по вечерамъ слышался голосъ, до такой степени удивительный по своимъ очаровательнымъ и богатымъ тонамъ, что для разсѣянія неправильныхъ и ложныхъ толкованій относительно его требовался единственно ихъ здравый разсудокъ. Адель сама была главной свидѣтельницей неземныхъ звуковъ этого голоса, и свидѣтельство ея подтверждалось Эдуардомъ Боксли, слухъ котораго тоже наслаждался его плѣнительностью, хотя и не въ одну и ту же ночь, судя по публичному заявленію молодыми людьми дней, въ которые они слышали пѣніе. Тотъ и другая положительно утверждали, что голосъ этотъ принадлежалъ или оперной пѣвицѣ, или неземному духу. Брукфильдскія лэди, отрицая такое показаніе, полагали, что это былъ въ своемъ родѣ сюрпризъ, устроенный для ихъ развлеченія новѣйшею знаменитостью въ ихъ кружкѣ, мистеромъ Перикломъ, компаньономъ ихъ отца въ торговыхъ дѣлахъ, — мистеромъ Перикломъ, грекомъ, который милліоны денегъ считалъ прахомъ въ сравненіи съ человѣческимъ голосомъ. Подкрѣпляемый такимъ тонкимъ предположеніемъ, здравый смыслъ нашихъ барышенъ съ пренебреженіемъ устранялъ всякую идею о неземномъ свойствѣ звуковъ, раздающихся по вечерамъ въ девятнадцатомъ столѣтіи и въ шестнадцати миляхъ отъ лондонскаго Сити — какъ бы звуки ни были божественны. Онѣ соглашались, что мистеръ Периклъ нанялъ какую нибудь очаровательную пѣвицу, чтобы за влечь ихъ въ сосновую рощу и привести въ восторгъ и изумленіе. По ихъ словамъ, такого сюрприза должно было ожидать отъ его широкой натуры. Тинлеи, изъ Блоксхольма, боготворили его за его богатство; брукфильдскія лэди увѣряли своихъ друзей, что его наклонность наживать деньги искупалась въ ихъ глазахъ его приверженностью къ музыкѣ. Музыка въ это время пользовалась въ Брукфильдѣ особеннымъ покровительствомъ. Брукфильдскія лэди (надо замѣтить, что онѣ не принадлежали къ разряду тѣхъ жалкихъ женщинъ, которыя восхищаются какимъ нибудь предметомъ только по его отвлеченному достоинству) — опредѣляли и взвѣшивали достоинства общества съ помощію искусствъ. Съ этой похвальной цѣлью много жертвъ приносилось и Эвтерпѣ. Какъ обыкновенныя дочери обыкновеннаго негоціанта, онѣ принуждены были дѣлать свой домъ не просто привлекательнымъ, но заманчивымъ и обольстительнымъ; девизъ этотъ, при ихъ любви къ музыкѣ, казался чрезвычайно пріятнымъ. Между тѣмъ блоксхольмскіе Тинлеи держались танцевъ и положительно вытѣснили мистера Перикла изъ своихъ собраній. Мистеръ Периклъ сказалъ однажды: — если онѣ будутъ продолжать «въ этомъ родѣ», то я буду очень доволенъ. — Онъ представлялъ ихъ треугольниками, которые изгибались другъ передъ другомъ. Тинлеи, однакоже, вовсе не продолжали «въ этомъ родѣ» и вслѣдствіе того были названы Аделью «балетными танцовщицами»; впрочемъ такую колкую насмѣшку другія сестрицы поддерживали только одинъ день, и никакъ не больше. Тинлеи соперничали съ ними на эпитетахъ, и всякая острота подобнаго рода омрачала для сестеръ соціальную вершину, на достиженіе которой онѣ разсчитывали.

Что Тинлеи дѣйствительно были ихъ соперницами, онѣ сами сознавались, допуская въ нихъ это презрѣнное свойство. Тинлеи пускали въ нихъ страшную стрѣлу, которой въ сущности не стоило бы страшиться, но которая поражала слабую сторону; это былъ выстрѣлъ, производившій взрывъ въ пороховомъ погребѣ; на нѣкоторое время онъ совершенно опрокидывалъ ихъ политику, заставляя ихъ дѣйствовать, какъ дѣйствуютъ простыя молоденькія барышни, заставляя сильнѣе ощущать подобныя вещи и мстить за нихъ. Брукфильдскія барышни допустили сдѣлаться извѣстнымъ, что въ домашнемъ быту они были не просто Полюсы, но одна обыкновеннымъ Полюсомъ, другая Полярнымъ, а третья Сѣвернымъ. Полюсъ, Полярный Полюсъ и Сѣверный служили опредѣленіемъ трехъ оттѣнковъ той отдаленности, которую барышни могли сообщать своимъ поклонамъ: это была форма привѣтствія, которую онѣ съ особеннымъ наслажденіемъ считали своею собственностью, — былъ методъ, изобрѣтенный ими для того, чтобъ избѣгать докучливости внѣшняго свѣта и держать въ почтительномъ отдаленіи всѣхъ незнакомыхъ, пока они не окажутся достойными приближенія. Этому методу въ смягченной формѣ подчинялись иногда даже друзья. Арабелла, старшая, и Адель, младшая, отъ времени до времени мѣнялись своими полюсами, — но Корнелія никому не уступала полюса сѣвернаго. Она была красивѣйшею изъ трехъ; имѣла благородную осанку, — глаза ея не лишены были нѣжности, когда она сбрасывала съ себя вооруженіе. Передъ несчастными чужими, она, въ своихъ воинственныхъ доспѣхахъ, была настоящій Бритомартъ. Ей кланялись какъ ледяной скалѣ, которая отвѣчала съ оледеняющимъ равнодушіемъ плавающаго колосса, когда зимнее солнышко выбрасываетъ изъ своего арктическаго сакъ-вояжа весьма слабые лучи. Такое подобіе должно принять во всей его силѣ, потому что всякое другое не выразитъ того пренебреженія къ людямъ, которое обнаруживала эта миловидная, церемонная лэди; сердце ея требовало, чтобы въ особѣ ея мужа соединялся лордъ, философъ и христіанинъ, — ко всему этому онъ долженъ быть членомъ парламента. Отсюда происходитъ ея суровость къ обыкновеннымъ людямъ.

Когда брукфильдскія лэди услышали, что Полюсъ, Полярный и Сѣверный полюсъ, великолѣпныя изображенія ихъ самихъ, были переименованы Тинлеями въ Поль (колъ), Полони (жердь) и Мэйполь (вѣха), онѣ конечно хохотали надъ этимъ съ большимъ презрѣніемъ; но страшная сила насмѣшки раздражала ихъ и требовала отомщенія. Онѣ не могли понять, отчего такая грубая вещь должна ихъ огорчать. Пущенная стрѣла вонзилась въ тѣло.

Итакъ между Тинлеями и Полюсами существовала вражда; и когда мистеръ Периклъ совершенно отказался отъ дома первыхъ, то Тинлеи вознаградили его за это распространеніемъ молвы, всевозможнымъ образомъ толковавшей объ его отвратительно дурныхъ манерахъ. Онъ былъ грекъ парижской полировки, парижская шляпа котораго при необходимыхъ поклонахъ слетала съ головы моментально, и у котораго раздавалось злобное ворчанье при малѣйшей досадѣ. Его разговоръ объ извѣстнѣйшихъ примадоннахъ, которыхъ называлъ онъ просто по имени, равнодушіе, съ которымъ онъ отзывался о знакомыхъ ему коронованныхъ особахъ, государственныхъ сановникахъ и аристократическихъ личностяхъ, какъ о предметахъ, стоявшихъ ниже музыкальнаго искусства, придавало Брукфильду отличный тонъ, достоинство котораго нисколько не уменьшалось отъ его французскаго акцента при употребленіи англійскаго языка.

Мистеръ Периклъ дѣлалъ язвительную гримасу, когда кто нибудь рѣшался произносить похвалу таинственному голосу въ сосновой рощѣ. Похлопывая однимъ пальцемъ по приподнятому концу другаго, онъ замѣчалъ, что пѣть подъ открытымъ небомъ въ ночномъ воздухѣ англійской весны совершенно невозможно, и доказываетъ безуміе поющаго; а безумные пѣть вовсе не могутъ. Пѣніе составляетъ высшее дарованіе, которымъ можетъ похвалиться человѣкъ. Понятно ли, милэди? спрашивалъ онъ. Для нихъ понятно было одно только, что онъ превосходно поддерживалъ мистификацію. Въ свою очередь, онѣ спрашивали, не согласится ли онъ вмѣстѣ съ ними выслѣдить этотъ голосъ, прибавивъ, что для него онѣ его поймаютъ. — А я поймаю для себя простуду, сказалъ онъ, пожавъ плечами и въ то же время сознавая, что долженъ будетъ отправиться. Онъ сопротивлялся такъ сильно, что лэди принуждены были прибѣгнуть къ повелительному тону, и когда наконецъ онъ согласился составить имъ компанію, онѣ поблагодарили его съ едва замѣтной притворной теплотой, воображая, что доставили ему величайшее удовольствіе.

Въ Брукфильдѣ находился и братъ Полюсовъ, Вильфридъ. Шесть мѣсяцевъ, какъ онъ возвратился изъ Индіи больнымъ корнетомъ легкой кавалеріи, съ репутаціей отличнаго военнаго офицера и съ видами на полученіе медали. Въ глазахъ сестеръ Вильфридъ казался истиннымъ героемъ: теперь онъ былъ ихъ охранителемъ. Онѣ нѣжно любили его и восхищались имъ, когда требовала того необходимость; собственныя ихъ ощущенія относительно его военныхъ подвиговъ истощились, и онѣ воображали, что онъ служилъ для ихъ цѣли. Кромѣ того, онѣ говорили, что храбрость не составляетъ умственнаго качества. Эти дочери негоціанта, Самуэля Болтона Полюса или Поля, одарены были самыми возвышенными стремленіями. Онѣ старались безпрерывно возвышаться. Короче сказать, это были честолюбивыя дѣвушки, стремившіяся, сами не зная къ какой цѣли; онѣ знали только, что имѣли въ виду что-то столь обширное, что нельзя было дать этому пространству какое нибудь названіе, и столь высокое, что никакой взоръ не въ состояніи былъ бы досягнуть крайняго предѣла. Онѣ внолнѣ сознавали, что сфера ихъ не нравилась имъ. Поэтому онѣ постоянно распространяли и улучшали ее, и распространяли, быть можетъ, для того, чтобы ее улучшить. Ихъ воспріимчивая чувствительность требовала того, чтобы онѣ держали себя внѣ городской сферы. Не имѣя матери, онѣ управляли отцовскимъ домомъ и самимъ отцомъ, и вообще были предводительницами такихъ силъ, какія могли собрать въ свое распоряженіе.

По всему можно было видѣть, что онѣ были сантиментальныя особы. Говоря иначе, онѣ воображали, что исключительно обладаютъ самыми нѣжными чувствами и понимаютъ самые тонкіе оттѣнки чувствъ. Это объясняетъ и ихъ наклонность къ «возвышенію», объясняетъ раздраженіе отъ окружающихъ ихъ матеріальныхъ препятствій, и по всей вѣроятности философъ будетъ теперь имѣть въ виду источникъ для истолкованія того необыкновеннаго чувства превосходства предъ человѣчествомъ, которое отражалось на ихъ самодовольныхъ лицахъ.

Но философъ да не поспѣшитъ осуждать ихъ, какъ наклонныхъ къ изнѣженности. Подобные люди приходятъ къ намъ вмѣстѣ съ цивилизаціей. Совершая свой путь, они помогаютъ намъ цивилизоваться. Сантиментальныя личности представляютъ собою совершенно естественное произведеніе тучной почвы. Богатыя общества должны производить ихъ. Если мы съ нѣкоторымъ вниманіемъ посмотримъ на происхожденіе сословій, то увидимъ, что нѣжныя чувства и тонкіе ихъ оттѣнки разыгрываютъ главную роль въ нашемъ гуманномъ развитіи и общественной исторіи. Не смѣю сказать, что цивилизованный человѣкъ долженъ быть разсматриваемъ глазомъ натуралиста; но, по моему слабому пониманію, не могу не выразить идеи, что люди сантименіальные составляютъ особенную породу, обязанную своимъ существованіемъ нѣсколько продолжительному періоду здороваго и вкуснаго питанія. Мнѣ возразятъ, что и поросенокъ также проходитъ такой періодъ питанія. Да, проходитъ. Но въ немъ процессъ этотъ не соединяется съ дурнымъ пищевареніемъ отъ восторженныхъ нѣмецкихъ романовъ. Тугъ есть та замѣчательная разница, что о немъ невозможно сказать, чтобы онъ принадлежалъ къ этой породѣ. Я утверждаю это передъ тѣмъ, кто даже внимательно прислушивался къ похваламъ, произносимымъ продавцами ветчины, удостоенной преміи.

Сказавъ такимъ образомъ о большихъ притязаніяхъ брукфильдскихъ лэди, было бы неумѣстно набрасывать ихъ портреты. Достаточно упомянуть, что онѣ могли служить украшеніемъ всякой гостиной, имѣли элегантныя привычки и вкусъ въ нарядахъ, и были всѣ прекрасны на взглядъ. Кромѣ того, Адель недавно вышла изъ пансіона. По наружности онѣ не были похожи на другихъ молоденькихъ барышенъ съ острымъ умомъ. Онѣ только что приступили къ выраженію своихъ душевныхъ ощущеній, производимыхъ ночной экспедиціей, когда судьбѣ угодно было послать имъ нѣчто такое, что привело ихъ въ сильное замѣшательство.

ГЛАВА II.

ПРОГУЛКА ПРИ ЛУННОМЪ СВѢТѢ.

Половина румяной восходившей луны показалась на окраинѣ востока, когда брукфильдскія лэди, сопровождаемыя кавалерами, прошли, тихонько напѣвая какіе-то мотивы, чрезъ ворота сада. Арабелла, по праву старшинства, завладѣла мистеромъ Перикломъ, но не безъ капризнаго, однакоже, замѣчанія со стороны Корнеліи, которая сказала: — Душа моя, ты должна допустить, что и я имѣю нѣкоторую способность увлекать мужчинъ.

— Конечно, мой другъ, отвѣчала Арабелла: — имѣешь; но вѣдь и я не лишена ея.

Эта нѣжная обмѣна словъ продолжалась съ полчаса и кончилась безъ всякихъ послѣдствій. Мистеръ Периклъ или чувствовалъ себя совершенно безсильнымъ для защиты отъ нападенія со стороны такихъ лукавыхъ соперницъ, или былъ равнодушенъ къ этимъ нападеніямъ, ибо всѣ его оборонительныя мѣры были направлены противъ холода. Онъ закутался въ медвѣжій воротникъ, такъ плотно прикрывавшій его уши, что Арабелла должна была повторять ему всѣ свои вопросы и, такъ сказать, пробивать для своего голоса дорогу сквозь медвѣжью шкуру. Это было предосадно, не только потому, что удерживало натуральное теченіе разговора, но мѣшало также ея воображенію украсить впослѣдствіи воспоминаніе о разговорѣ (а это служило для нея глубокимъ тайнымъ удовольствіемъ), не говоря уже о томъ, что каждое слово ея становилось достояніемъ внѣшняго свѣта. Надо принять за аксіому, что когда вы произносите вслухъ какую нибудь сантиментальность, то непремѣнно пара или болѣе ушей становится вашимъ циническимъ критикомъ. Сантиментальность требуетъ тайны. Я способенъ наслаждаться ею, и буду обращаться съ ней почтительно, если вы ее довѣрите мнѣ одному; но если ее услышитъ и мой другъ, то мы вмѣстѣ громко осмѣемъ ее.

— Неужели въ этомъ свѣтилѣ, въ лунѣ, нѣтъ никакой души? сказала Арабелла мистеру Периклу тихимъ впечатлительнымъ голосомъ, послѣ восторженнаго взгляда на румяное свѣтило. Фразу эту она должна была повторить; мистеръ Периклъ отозвался на нее эхомъ и притомъ самымъ непріятнымъ, монотоннымъ эхомъ: — Свѣтило? Душа? прибавилъ онъ нѣсколько рѣзко, и наконецъ, высунувъ изъ подъ воротника часть уха, продолжалъ повторять слова такъ, что вопросъ Арабеллы потерялъ всякое значеніе: — Въ лунномъ свѣтѣ?

Арабелла приходила въ отчаяніе.

— Я сказала, что въ немъ, повидимому, должна быть душа, — начала она снова.

Словами: — Въ лунномъ свѣтѣ! — мистеръ Периклъ грубо выразилъ свое согласіе. Но эти слова были такъ неудовлетворительны, что Арабелла должна была объяснить, что она «говоритъ не о лунномъ свѣтѣ, а о лунѣ», и повторивъ это три раза, въ отвѣтъ на грозный взглядъ изъ неприкрытыхъ рѣсницами глазныхъ бѣлковъ мистера Перикла, получила слѣдующее замѣчаніе, которое ея спутникъ не произнесъ, а проревѣлъ.

— Душа! Въ лунномъ свѣтѣ… то есть въ лунѣ? Да? Свѣтило есть душа! — Да.

И мистеръ Периклъ снова утонулъ въ своемъ медвѣдѣ, между тѣмъ какъ Вильфридъ Поль, размахивая въ арріергардѣ своими длинными кавалерійскими ногами, расхохотался; а на лицѣ мистера Сомнера, много обѣщающаго молодого адвоката, провожавшаго Корнелію, показалась чрезвычайно суровая улыбка. Арабелла была наказана за требованіе правъ старшинства. Она слышала журчащее теченіе разговора между Корнеліей и мистеромъ Сомнеромъ, достаточно яснымъ, чтобы сообщить ей, что это не игра фантазіи; мало того, ясно было слышно, что разговоръ хорошо поддерживался, и ея сердце сильно томилось желаніемъ отъискать къ нему ключъ. Впереди шла Адель съ Эдуардомъ Боксли, который былъ ни болѣе, ни менѣе, какъ единственный сынъ богатаго альдермэна, но имѣлъ удивительную способность рисовать каррикатуры и потому былъ полезенъ тамъ, гдѣ требовалось изобразить черты непріятной особы въ преувеличенномъ видѣ и показать, до какой степени эти черты были отвратительны, а изображая черты пріятныхъ особъ, показать, до какой степени они могли быть комичны. Носилась молва, что передъ тѣмъ какъ дочери мистера Поля убѣдили его употребить полновѣсную сумму на покупку Брукфильда, Арабелла принимала Эдуарда въ качествѣ искателя ея руки, но по той или другой причинѣ онъ повидимому лишился этого почетнаго званія. Говоря правду, Арабелла вообразила, что онъ просто повиновался ея желаніямъ, тогда какъ онъ упорно слѣдовалъ желаніямъ своимъ собственнымъ; а Адель, вовсе не вникая въ сущность этого вопроса, дѣлала дѣвственныя усилія представлять въ смѣшномъ видѣ нашъ полъ, избравъ для того особу Эдуарда: искусство, въ которомъ она обѣщала многое.

Изъ длинныхъ черныхъ тѣней одинокихъ деревьевъ парка, и изъ свѣтло-желтыхъ полосъ луннаго свѣта, они вдругъ перешли на глухія тропинки сосновой рощи. Мистеръ Периклъ былъ невыносимо скученъ. Онъ задѣвалъ за сучья, спотыкался и дѣлалъ энергическія восклицанія: и хотя онъ не обращалъ особеннаго вниманія и не оказывалъ помощи прекрасной своей спутницѣ, тѣмъ не менѣе она не сердилась на него: до такой степени женщина можетъ быть героиней въ отношеніи ко всякому созданію, которое позволитъ окружить себя таинственностію. По временамъ общество останавливалось и притихало, воображая, что ему слышится голосъ, но вслушавшись въ невозмутимую тишину, всѣ начинали смѣяться и снова топтать засохшій папоротникъ и мягкій мохъ. Наконецъ они рѣшительно остановились, и сдѣланное при этомъ предложеніе воротиться домой заставило Адель подойти къ мистеру Периклу и сказать:

— Нѣтъ, вы должны признаться! Вы запретили ей пѣть сегодня собственно для того, чтобы продлить мистификацію. Я смѣло могу сказать: какъ вамъ не стыдно!

Мистеръ Периклъ, увѣряя, что изъ общества онъ одинъ болѣе всѣхъ мистифированъ, вытянулъ шею, повернулъ голову, насторожилъ слухъ и произнесъ едва слышное изысканное: А!! — Дѣйствительно, это былъ голосъ, тихо и не въ дальнемъ разстояніи нарушившій тишину ночнаго воздуха. Спокойный свѣтъ не высоко еще поднявшейся луны прорывался сквозь шероховатыя сосновыя вѣтви. Голосъ завладѣлъ всѣмъ лѣсомъ, повидимому наполнялъ его, парилъ надъ нимъ, и былъ такъ звученъ и богатъ, такъ свободенъ и плѣнителенъ. Къ довершенію чуда, послышался аккомпаниментъ арфы, къ струнамъ которой прикасались хотя и слабо, но твердые пальцы. Голосъ женщины: это не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію. Скажите мнѣ, что открываетъ небо и что дѣлаетъ его болѣе свѣтлымъ для сердца и ума, какъ не голосъ женщины, возносящій чистые гармоническіе звуки къ голубому небосклону ночи, который при лунномъ освѣщеніи становится свѣтло-голубымъ? Въ ея пѣніи не было никакихъ фигуръ. Всѣ ноты были отчетливы, округлены и внятны. Это была величественная старинная итальянская арія, требующая силы и суровости звуковъ. Голосъ твердо опускался въ сильные печальные тоны. Одинъ мягкій аккордъ послѣдовалъ за окончательной нотой и слушатели вздохнули свободнѣе.

— Страделла! сказалъ грекъ, сложивъ руки на грудь.

Музыкальные звуки произвели на молоденькихъ лэди слишкомъ глубокое впечатлѣніе, чтобы продолжать надъ нимъ свои шутки. Истинное душевное волненіе съ разу устранило полудовѣріе, которое они допускали относительно своихъ догадокъ.

— Тс! она сейчасъ снова запоетъ, прошептала Адель. — Это очаровательнѣйшій контральто.

— Позвольте мнѣ отъискать эту женщину! повелительнымъ тономъ вскричалъ прозаическій энтузіастъ, мистеръ Периклъ, откинувъ на плечи медвѣжій воротникъ, и всѣ пошли впередъ, слѣдуя за нимъ.

Въ серединѣ лѣса находилась песчаная насыпь, возвышавшаяся до половины высоты молодыхъ сосенъ, и окруженная зеленымъ валомъ, гдѣ нѣкогда какая-то старуха, закоснѣлая колдунья, сидѣла скорчившись и ни подъ какимъ видомъ не хотѣла отдаться властямъ, которыя требовали, чтобы она оставила свое мѣсто и сдалась имъ, — не могли они сдѣлать этого и силой, потому что колдунья улетѣла въ видѣ черной совы, крикъ которой и теперь часто раздается надъ этимъ мѣстомъ. Тощая сухая трава, крапива, большіе клочки зеленаго и сѣраго моху покрывали теперь мѣсто обиталища бѣднаго стараго созданія, и луна, пропустивъ косвенные лучи сквозь чащу сосновыхъ деревьевъ, разсыпала бѣлые цвѣтки и снова скрывалась. По срединѣ этого пустыннаго мѣста приземистая сосна, корни которой частію были обнажены и какъ будто вцѣпились въ разрушавшуюся насыпь, служившую ей опорой, далеко протягивала свои сучья. Въ тѣни ея сидѣла прекрасная пѣвица. Нѣсколько грустныхъ аккордовъ вовлекли любопытныхъ въ очарованный кругъ, хотя они ничего не могли видѣть, кромѣ блеска арфы и ряда пальцевъ, ласкавшихъ струны. Трудно угадать, какимъ образомъ она могла замѣтить нескромное приближеніе ихъ къ ней до того времени, когда они полукругомъ подошли къ ней на нѣсколько шаговъ. Повидимому она нисколько не сконфузилась, потому что, проигравъ прелюдію, начала новую арію.

Очарованіе было теперь болѣе естественно, хотя и не менѣе сильно. Арія отличалась отъ первой: это не была чеканная музыка старинной школы, но имѣла богатство и полноту страстной крови, которыя отличаютъ итальянца новѣйшаго времени, — музыка, которая такъ поразительно выражаетъ всѣ чувства, всѣ движенія души. Въ одномъ мѣстѣ аріи, пѣвица собралась съ духомъ и взяла самую сильную ноту такъ вѣрно и съ такимъ чувствомъ, что когда голосъ ея сталъ затихать, слушатели не могли удержаться отъ выраженія глубокаго восторга.

Наступила неловкая минута. Дамы не хотѣли удалиться и въ тоже время ничѣмъ не могли оправдать продолжительность своего присутствія. Имъ хотѣлось завести разговоръ съ пѣвицей, и между тѣмъ они не могли придумать слова, которымъ бы начать его. Мистеръ Периклъ вывелъ ихъ изъ затруднительнаго положенія; онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, снялъ шляпу и попросилъ извиненія за неприличіе, въ которомъ они считали себя виновными.

Прекрасная пѣвица отвѣчала съ быстротою, обнаруживавшею въ ней дѣвушку:

— О, останьтесь, — прошу васъ, останьтесь, если вамъ хочется!

Странная форма рѣчи — подумали брукфильдскія лэди.

— Я чувствую, что пою гораздо лучше, когда меня слушаютъ, — прибавила она.

— Вы находите въ этомъ сочувствіе, не правда ли? замѣтила Корнелія.

— Не знаю, отвѣчала незнакомка съ самой непринужденной улыбкой. — Мнѣ это нравится.

Очевидно, она была не воспитанна.

— Должно быть странствующая пѣвица? прошептала Адель Арабеллѣ.

Во всякомъ случаѣ ее не нужно было упрашивать показать свое искусство; чистый, смѣлый и чрезвычайно сильный голосъ зазвучалъ подъ болѣе оживленный тактъ, возбуждая въ слушателяхъ радостное чувство, и потомъ вдругъ, совершенно неожиданно, безъ всякой рѣзкости перешелъ хотя и въ не менѣе звучную, но грустную мелодію.

Послѣ первыхъ мотивовъ замѣчено было, что мистеръ Периклъ съ видомъ недоумѣнія нѣсколько разъ хватался за голову. Когда кончилась арія, онъ обратился къ пѣвицѣ съ тономъ, выражавшимъ досаду на незнакомство съ пьесой.

— Я не знаю ее? — Это итальянская… да, клянусь, это итальянская… Но откуда… кто написалъ ее? — Превосходно, очаровательно! Но все-таки не знаю, чья она!

— Моя, — сказала молоденькая пѣвица.

— Вы хотите сказать, миссъ, что это ваша музыка?

— Я хочу выразить, что эту пьесу написала я.

— Въ такомъ случаѣ позвольте мнѣ сказать вамъ: браво!

Брукфильдскія лэди сейчасъ же попросили пропѣть ее снова; и одобряли ли ее онѣ болѣе или менѣе, когда авторъ сдѣлался извѣстнымъ, не знаю, но похвалы ихъ были громче прежнихъ, и это, повидимому, доставляло маленькой особѣ большое удовольствіе.

— И дѣйствительно, она нравится вамъ? — вскричала она.

Пьеса дѣйствительно имъ нравилась, что доказывается уже тѣмъ, что онѣ сдѣлались внимательнѣе къ молодой пѣвицѣ, въ манерахъ которой было много наивности, и въ фигурѣ много привлекательнаго. Она, по ихъ мнѣнію, могла бы быть пріятнымъ предметомъ таинственности для разговора, но оказалось, что въ ней ничего не было таинственнаго.

— Я пришла бы пѣть къ вамъ, сказала она: — я могла бы пѣть цѣлую ночь, но на фермѣ не будутъ держать ужина для меня до поздней поры, и я, если опоздаю, то должна буду лечь спать голодная.

— Вамъ далеко идти отсюда? спросила Адель.

— Только до фермы Вильсона; минутъ десять ходьбы черезъ лѣсъ, — отвѣчала пѣвица, нисколько не колеблясь.

Арабелла пожелала узнать, часто ли она приходитъ на это прекрасное мѣсто.

— Каждый вечеръ, когда нѣтъ дождя, было отвѣтомъ.

— Вѣрно вы чувствуете, что это мѣсто доставляетъ вамъ вдохновеніе? сказала Корнелія.

— Я обязана приходить сюда. Добрая старушка на фермѣ больна; она говоритъ, что слышать цѣлый день музыку для нея тяжело, и потому я должна приходить сюда, иначе мнѣ не было бы возможности играть по вечерамъ.

— Но вѣрно вы чувствуете здѣсь вдохновеніе? не правда ли? повторила Корнелія.

Пѣвица пристально посмотрѣла на эту лэди, какъ будто ей сказали непонятныя слова, и потомъ произнесла:

— Я чувствую, что мнѣ здѣсь тепло. Я начинаю любить это мѣсто.

Величественная Корнелія сдѣлала шагъ назадъ.

Въ это время луна представляла собою серебряный шаръ на краю сѣро-голубаго круга, очерчиваемаго вершинами сосенъ, и при ея свѣтѣ, падавшемъ на странную маленькую особу, когда она вышла изъ тѣни, чтобы надѣть чехолъ на арфу, можно было видѣть, что она была одѣта очень просто, и что ея шляпка далеко не имѣла новѣйшаго фасона. Сестры замѣтили, что шнурокъ на одной изъ ботинокъ развязался. Ихъ поразили также необыкновенный черный лоскъ ея волосъ и густота ея длинныхъ черныхъ бровей. Арфа ея была теперь совсѣмъ закутана, и корнетъ Вильфридъ Поль, который все время наблюдалъ ее, балансируя то на одной, то на другой ногѣ, выступилъ впередъ и заявивъ, что рѣшительно не позволитъ ей нести инструментъ, попросилъ позволенія помочь ей.

— Она очень тяжела для васъ, прибавилъ онъ.

— Даже слишкомъ тяжела, сказала она, удостоивая его улыбкой благодарности. — У меня есть кому нести ее. Гдѣ же Джимъ?

Она кликнула Джима, и изъ-за песчаной насыпи вышелъ широкоплечій мужикъ.

— Пожалуйста, возьми мою арфу, и какъ можно береги ее отъ сучьевъ, да не споткнись.

Она произнесла это, какъ будто давала ему вечерній урокъ, и потомъ съ внезапнымъ восклицаніемъ расхохоталась: — Ахъ, да! вѣдь я еще не сыграла тебѣ твою любимою пѣсню; ты долженъ получить ее непремѣнно!

Вмѣстѣ съ этимъ она сдернула чехолъ и, бросивъ на слушателей ласковый, свѣтлый взглядъ, она забренчала «Giles Scroggins», національную британскую, пивомъ рожденную арію, между тѣмъ какъ Джимъ, оскаливъ зубы, безпрестанно утиралъ кулакомъ ротъ.

— Это его любимая пѣсенка; я отъ него и выучила ее, — выразительно сказала она обществу. — Я играю ее для него каждый вечеръ; и за то онъ бережетъ мою бѣдную арфу, — боится споткнуться, чтобы не разбить ее въ дребезги.

Джентльмены были въ восторгѣ отъ аріи, которую она исполнила съ достаточнымъ чувствомъ; но лэди молчали до той минуты, когда нужно было поблагодарить пѣвицу за доставленное удовольствіе; при этомъ у всѣхъ показались нѣжныя улыбки и всѣ выразили надежду услышать ея пѣніе еще разъ.

— О! сколько вамъ угодно, сказала она, и первою подала руку Арабеллѣ, потомъ Корнеліи и наконецъ Адели. Передъ джентльменами она, повидимому, колебалась, и когда Вильфридъ приподнялъ свою шляпу, она замѣтно сконфузилась, весьма неловко поклонилась и ушла.

— Доброй ночи, миссъ! окликнулъ мистеръ Периклъ.

— Доброй ночи, сэръ! отвѣчала незнакомка съ нѣкотораго разстоянія, и вмѣстѣ съ словами сдѣлала реверансъ.

Сестрицы постояли немного вмѣстѣ, разговаривая о ней не безъ восторга.

— Божественно! не правда ли? сказала Адель.

— Что божественно? ужь не послѣдняя ли пьеса? спросила Корнелія.

— О, Боже мой! вовсе нѣтъ! воскликнула Адель.

Потомъ сдѣлано было открытіе, что всѣ онѣ обратили вниманіе на распустившійся снурокъ, и эта пустая вещь послужила ключомъ къ нѣкоторымъ соображеніямъ относительно ея положенія въ обществѣ и поведенія.

— Сожалѣю, что у меня не было дюжины букетовъ! вскричалъ Вильфридъ. — Она заслуживаетъ ихъ.

— Понимаетъ ли она и чувствуетъ ли, что поетъ? или это одна только способность? спросила Корнелія мистера Сомпера.

Джентльменъ этотъ слабо защищалъ незнакомку потому собственно, что ее вовсе не просили пѣть вакхическихъ арій.

— Вообще она пѣла хорошо! сказалъ онъ.

— Я говорю, что она пѣла слишкомъ хорошо, проговорила Корнелія, у которой употребленіе ударенія на извѣстное слово показывало, что аргументъ долженъ оставаться за ней.

Разговаривая такимъ образомъ на обратномъ пути къ дому, они были крайне изумлены восклицаніемъ мистера Перикла, который, укутавшись въ медвѣдя, углубился въ размышленія: Дда! При этомъ онъ откинулъ воротникъ и заговорилъ съ самымъ грубымъ иностраннымъ акцептомъ:

— Да; дѣло рѣшеное! Я отправлю ее за границу, — въ академію, на одинъ, на два, на три года. Пусть она усовершенствуется. И потомъ зашумятъ о ней въ Ла-Скалѣ. Нѣтъ… въ Парижѣ! Нѣтъ… въ Лондонѣ! Прежде всего пусть она удивитъ Лондонъ. Да! — если я возьму театръ! Да! если я откуплю газету! Да! если я заплачу пятьдесятъ тысячъ фунтовъ!

Его замѣчательная иноземная пылкость, величественная поза и выраженіе рѣшимости, ясно обнаруживавшей его мнѣніе о продажности англійской прессы, вызвали улыбку на лица джентльменовъ и лэди. Молодой человѣкъ, изъявившій желаніе бросить прекрасной незнакомкѣ дюжину букетовъ, нахмурился, услышавъ о блестящей перспективѣ, которая ожидала ее и выполненіе которой могло бы зависѣть отъ него самого.

ГЛАВА III.

ДИПЛОМАТІЯ ВИЛЬФРИДА.

На другое утро за семейнымъ завтракомъ то и дѣло, что раздавались «тра-ла-ла» и «тумъ-те-тумъ»; со всѣхъ сторонъ слышались: не такъ, не такъ! — вотъ какъ! — и послѣ двухъ-трехъ мотивовъ снова начинались паузы и за ними снова раздавались «тра-ла-ла» и «тумъ-те-тумъ». — Мистеръ Периклъ почти выходилъ изъ себя отъ неудачныхъ попытокъ трехъ сестрицъ оживить въ его памяти ту восхитительную мелодію, которую сочинила сама пѣвица. Наконецъ онъ пришелъ въ такое раздражительное состояніе, что рѣшился остановить всѣ прелюдіи и даже прервать ихъ немузыкальныя совѣщанія словами: — нѣтъ: это безполезно; это безполезно; нѣтъ, нѣтъ! — Но вдругъ онъ опустилъ голову, прижалъ ладонью лобъ, началъ тереть и страшно поводить бровями, пока нѣжная гуманность не заставила сестрицъ снова приняться за мотивы. — Мнѣ кажется, это начинается такъ: тумъ-те-тумъ? сказала Адель. — Нѣтъ, тонъ этой пьесы, я положительно увѣрена, бемольный — та-ти-и-та! возразила Корнелія. Арабелла запомнила оба тона и, по окончаніи завтрака, обѣщала провѣрить ихъ на фортепіано, не смотря на утро воскресенья; все это болѣе и болѣе раздражало истиннаго любителя музыки. Мистеръ Периклъ дѣйствительно выносилъ пытку. Знаете ли вы, что значитъ преслѣдовать сильфиду, коснуться до ея развѣвающагося воздушнаго платья, подумать, что уже вы поймали ее, и увѣрены, что она ваша — это восхитительное, вѣчно порхающее созданіе! и вдругъ какое нибудь земное существо становится между вами, подставляетъ вамъ ногу, и сильфида улетаетъ, оставивъ васъ барахтаться на землѣ? Точно также плѣнительная мелодія звучитъ въ вашихъ ушахъ, вы хотите пропѣть ее и звуки замолкаютъ, — это только раздражаетъ. Аполлонъ, преслѣдуя Дафну, забылъ даже о долгѣ вѣжливости къ встрѣчавшимся ему по дорогѣ лѣснымъ нимфамъ, такъ точно и мистеръ Периклъ былъ невѣжливъ передъ дочерями хозяина дома. Лихорадочно потирая свой угловатый подбородокъ и неистово крутя усы. онъ умолялъ ихъ пощадить его нервы. Сурово улыбаясь, онъ выражалъ надежду, что милыя лэди окажутъ милосердіе его чувствительному слуху. Мистеръ Поль, какъ истый англичанинъ, не могъ понять, почему такъ серьезно гонятся за мотивомъ, — хохоталъ, предлагалъ шуточные вопросы и доводилъ до изступленія мистера Перикла. Но вдругъ желтоблѣдное лицо грека просвѣтлѣло. — Вотъ, вотъ она гдѣ! вотъ она! — вскричалъ онъ, показывая пальцемъ на Вильфрида. Молодой офицеръ, ожидавшій, повидимому, когда грекъ кончитъ дѣйствовать ножемъ и вилкой, сидѣлъ облокотясь на обѣ руки, смотрѣлъ въ пространство и вполголоса напѣвалъ часть аріи. Мистеръ Периклъ поблагодарилъ его.

— У васъ необыкновенный слухъ для музыки, сказалъ онъ.

Адель нѣжно погладила брата, замѣтивъ: — да, когда музыка затронетъ его чувства.

— Пожалуйста, повторите, — сказалъ грекъ. — То-то-ри… такъ? Нѣтъ, позабылъ. То-то-ру… забылъ! то-ри… то-ру-ри-ро, безполезно, — забылъ, забылъ и забылъ!

Ни его убѣжденія, ни насмѣшка: «потому, быть можетъ, не хотите, что сегодня воскресенье!» не могли принудить Вильфрида сдѣлаться виновнымъ во вторичной попыткѣ. Всѣ просьбы и ласки сестеръ оставались безплодными. Наконецъ мистеръ Поль, замѣтивъ отчаяніе своего гостя, сказалъ:

— Почему бы намъ не пригласить ее на недѣлѣ сюда? Воскресныя птички для насъ негодятся, вы знаете. У насъ есть фортепьяно, довольно хорошее для первѣйшей пѣвицы, если только деньги что нибудь значатъ?

Сестрицы кротко пролепетали: — да, папа.

— Я отъищу ее, пока вы ходите въ церковь, сказалъ мистеръ Периклъ.

При этомъ вызовѣ Вильфридъ зѣвнулъ, всталъ изъ-за стола и спросилъ старшую сестру, намѣрена ли она идти къ обѣднѣ.

— Безъ сомнѣнія, отвѣчала она.

— Это наше правило, мой другъ, замѣтилъ отецъ. — Мы должны подавать примѣръ: — исполнять свой долгъ. Въ нашей странѣ всѣмъ домомъ отправляются на богослуженіе.

— Почему же это? спросилъ мистеръ Периклъ.

— Потому… Корнелія хотѣла было поспѣшить на помощь отцу, но ея поспѣшность или не была поддержана здравымъ смысломъ, или она намѣревалась приспособить отвѣтъ къ понятіямъ вопрошавшаго: — о, потому что… знаете ли вы, что въ нашей церкви превосходнѣйшая музыка?

— Мы платимъ большое жалованье нашему органисту, прибавила Арабелла.

— Его недавно наняли, сказала Адель.

— Ah! mon Dieu! — воскликнулъ мистеръ Периклъ. — Нѣкоторую музыку пріятно слышать издалека — она звучитъ мягче. Я именно потому-то и отдаю преимущество вашей церковной музыкѣ — потому что она мягка.

— Не хотите ли и вы отправиться? вскричалъ Вильфридъ, съ удивительной быстротой.

— Нѣтъ. У меня есть другая мягкая музыка.

Грекъ оскалилъ зубы, и Вильфридъ угрюмо отъ него отвернулся. Въ воображеніи своемъ онъ уже видѣлъ, что грабитель грекъ рыскаетъ около фермы Вильсона, ставитъ силки для дивной ночной птички, и потому болѣе, чѣмъ съ обычнымъ равнодушіемъ и невниманіемъ къ изысканнымъ разговорамъ своей сестры, онъ составлялъ часть мужскаго эскорта до мѣста богослуженія.

Мистеръ Периклъ встрѣтилъ богомольцевъ въ одной изъ зеленыхъ трельяжныхъ аллей, ведущихъ отъ церкви къ Брукфильду. Не смотря на холодность къ англійской природѣ и къ англійскомъ чувствамъ, картина мило-одѣтыхъ молоденькихъ женщинъ, скромно возвращавшихся домой, раздающіяся надъ головою трели жаворонковъ, весенній ароматъ отъ живыхъ изгородей, произвели впечатлѣніе на его чужеземную натуру.

— Вы лишились величайшаго наслажденія, — были привѣтственныя слова со стороны Арабеллы.

— Проповѣди? сказалъ онъ.

Дѣвицы не сказали бы ему какого наслажденія лишился онъ, еслибы циническій его намекъ на проповѣдь не подстрекнулъ ихъ открыть, что органомъ управляли превосходно, и что послѣ службы кто-то игралъ на немъ удивительно хорошо.

— Даже папа былъ въ восторгѣ.

— Очень хорошо, дѣйствительно, сказалъ мистеръ Поль. — Я не знатокъ; впрочемъ вы можете послушать эту игру послѣ обѣда.

Мастеръ Периклъ, повидимому, подумалъ, что это самое неудобное время, сдѣлалъ гримасу и спросилъ:

— Вы видѣли, кто игралъ?

— О нѣтъ: играющіе бываютъ закрыты, объяснила Арабелла: они сидятъ за занавѣсью.

— Такъ что же! вскричалъ пылкій грекъ: нежели у васъ нѣтъ любопытства? Еще женщина! Значитъ, вы ее не видали?

— Нѣтъ, замѣтила Корнелія, тѣмъ же пѣвучимъ голосомъ, выражавшимъ совершенное равнодушіе: — мы даже не знаемъ: былъ ли это мужчина или женщина. Нашъ обыкновенный органистъ — мужчина.

Глаза грека дико засверкали и онъ перешелъ къ холодной учтивости.

Вильфридъ могъ бы разсѣять ихъ недоразумѣнія, но его тутъ не было. Онъ отсталъ отъ сестеръ, и, когда воротился домой, былъ веселъ, имѣлъ торжествующій видъ, такъ что сестры невольно спросили его: — ты вѣрно встрѣтилъ миссъ Конли? И Вильфридъ позволилъ допускать возможность такой встрѣчи, если имъ было угодно. Конли были молоденькія лэди, занимавшія въ сосѣдствѣ довольно высокое положеніе, выше чѣмъ Тинлеи, которыя хотя и были очень богаты, но, какъ воображали сестры, не стоили ихъ брата.

За завтракомъ, Вильфридъ небрежно замѣтилъ:

— Кстати, — я встрѣтилъ маленькую дѣвочку, когорую мы вчера видѣли.

— Пѣвицу! гдѣ? спросили сестры въ одинъ голосъ.

— Между выходившими изъ церкви.

— Значитъ, она ходитъ въ церковь!

Восклицаніе это показывало, что онѣ приняли ее съ самаго начала за язычницу.

— Какъ же! она играла на органѣ, сказалъ Вильфридъ.

— Какова она днемъ? Какъ одѣта?

— О! весьма миленькая маленькая женщина! Одѣта довольно скромно.

— Она играла на органѣ! Такъ это была она! Органистка! Есть ли въ ея наружности что нибудь джентильное?

— Я, какъ вамъ извѣстно, не знатокъ въ этомъ дѣлѣ, сказалъ Вильфридъ. — Спросите лучше Лауру Тинлей. Она разговаривала съ ней, когда я подошелъ.

Сестры обмѣнялись взглядами, и вслѣдъ за тѣмъ между ними открылось совѣщаніе. Потомъ онѣ поговорили съ своей теткой, мистриссъ Лопинъ, и отправились къ папа. Жадность этихъ Тинлеевъ ко всему необыкновенному была имъ извѣстна, но онѣ ни подъ какимъ видомъ не воображали, что ихъ собственное открытіе, ихъ собственное сокровище, могло бы такъ быстро попасть въ руки Тинлеевъ. Еслибы Тинлеи овладѣли ею, то отпаденіе мистера Перикла было бы несомнѣнно, и выставка на показъ необыкновеннаго явленія сдѣлалась бы невозвратною утратой. Онѣ рѣшили отправиться на ферму Вильсона въ тотъ же день и предупредить своихъ соперницъ, взявъ оттуда пѣвицу въ Брукфильдъ. Идея эта гнѣздилась въ ихъ головахъ цѣлое утро: она казалась теперь самымъ разумнѣйшимъ планомъ въ мірѣ. Это было покровительство въ прямомъ смыслѣ слова. Кромѣ того, онѣ могли бы оказать ей величайшую услугу, сообщивъ ея генію надлежащее благородство и тонъ; въ замѣнъ того, она стала бы потѣшать ихъ и гостей, — словомъ, ее можно бы употреблять вмѣсто фейерверка и при томъ безъ всякихъ расходовъ. Сестрицы уже чувствовали, что онѣ были покровительницами маленькаго, остающагося во мракѣ генія, которымъ онѣ желали озарить свой домъ, прежде чѣмъ узнали его имя. Корнетъ Вильфридъ Поль былъ внѣ себя отъ удовольствія, увидѣвъ, что онѣ отправились исполнить свое намѣреніе. Сомнительно, чтобы въ этомъ планѣ ими руководило желаніе удивить и привести въ восторгъ мистера Перикла, скорѣе это дѣлалось изъ страха, чтобы хищные Тинлеи не отняли у нихъ законной добычи. Тинлеи, это уже извѣстно, были способны на это. Онѣ уже разъ дѣлали открытыя предложенія одной знаменитости, принадлежавшей Полямъ, которую Поли первыя встрѣтили въ Брукфильдѣ. Тинлеи не видали бы этой знаменитости, какъ своихъ ушей, если бы Поли не встрѣтили ее въ Брукфильдѣ; и слѣдовательно Поли, дѣйствовавшія такимъ образомъ, хотѣли что нибудь сдѣлать и теперь. Рѣшено было предпринять нападеніе врасплохъ.

— Но вотъ что, мы не знаемъ ея имени, — сказали онѣ, получивъ совѣтъ отъ джентльменовъ, которымъ объявили о своемъ предпріятьи, — за исключеніемъ впрочемъ мистера Перикла, для котораго въ этомъ предпріятіи готовился сюрпризъ.

— Беллони… миссъ Беллони, сказалъ Вильфридъ.

— Ты увѣренъ въ этомъ? Почему ты знаешь?…

— Она сказала Лаурѣ Тинлей.

Перезъ пять минутъ послѣ полученія этого извѣстія, сестрицы уже были на дорогѣ, ведущей къ фермѣ Вильсона.

ГЛАВА IV.

ПЕРВЫЙ ДЕБЮТЪ ЭМИЛІИ.

Сфера, которую брукфильдскія барышни намѣревались учредить въ настоящее время, должна была состоять изъ знаменитостей, лондонскихъ резидентовъ и провинціальныхъ замѣчательностей; всѣ они, сохраняя каждый отдѣльно опредѣленныя для нихъ пространства, должны были встрѣчаться, смѣшиваться и вращаться. Знаменитости должны — сіять, столичные резиденты — дѣйствовать въ качествѣ спутниковъ, провинціальные невѣжды — ощущать самодовольствіе, что все окружающее ихъ дѣлается для ихъ удовольствія, — они должны служить мишенью для ненавистныхъ имъ столичныхъ, между тѣмъ какъ сынамъ славы нужно внушать и поощрять сознаніе въ ихъ великодушномъ превосходствѣ надъ другими двумя партіями, для удовольствія которыхъ они получили приглашеніе.

Вѣдь это настоящій пуддингъ! Мысль объ искусствѣ и энергіи, потребныхъ для составленія такого брукфильдскаго пуддинга, невольно заставляетъ думать, что стряпня, произведенная внѣ дома, должна быть весьма посредственная, требовавшая много топлива. Какъ бы то ни было, въ сосѣдствѣ было извѣстно, что брукфильдскія лэди приготовляли его, и кромѣ того, что у нихъ былъ новаго рода изюмъ; другими словами, что онѣ намѣревались выставить на показъ величайшій геній, который долженъ былъ воспарить надъ цѣлымъ міромъ изъ Брукфильда. Чтобы завладѣть лэди Гостръ, стоявшей во главѣ брукфильдскаго общества, оказывалось необходимымъ объявить о приглашеніяхъ. Великая лэди дала обѣщаніе пожаловать «хотя, — какъ говорила она Арабеллѣ, — вамъ должно быть извѣстно, что я не жалую музыкальныхъ собраній, и считаю ихъ за самыя нелѣпыя развлеченія; но если вы имѣете нѣчто показать, тогда дѣло другое».

Двое или трое избранныхъ друзей приглашены были предварительно собственно для того, чтобы разсмотрѣть странную дѣвочку и сказать о ней свое мнѣніе; — сами сестры сдѣлать это находили затруднительнымъ. Друзья не нашли въ ней ничего необыкновеннаго: это было существо безъ идей и съ положительнымъ аппетитомъ. Поэтому, когда Траси Ронинбрукъ, который въ свое время тоже былъ изюмомъ, и теперь все еще слылъ за поэта, объявилъ, что она чрезвычайно комична, сестрицы принуждены были принять шуточный взглядъ на необъяснимую сторону въ характерѣ миссъ Беллони и старались смѣяться при ея эксцентричностяхъ. Замѣтивъ, что мистеръ Периклъ одобрилъ ея голосъ, какъ пѣвицы, а Траси Ронинбрукъ опредѣлилъ ея поведеніе, какъ дѣвочки, онѣ вообразили, что можно смѣло трубить во всѣ трубы. Эти джентльмены были знатоки, каждый по своей части.

Относительно ея происхожденія и положенія въ обществѣ ничего не было извѣстно. Тонкія попытки по этому предмету, со стороны Адели, миссъ Беллони выдержала съ замѣчательной скромностью. Спросить ее прямо, послѣ неоднократнаго сондированія косвеннымъ образомъ, было невозможно; поэтому Адель постоянно приходила въ замѣшательство и чувствовала, что со временемъ она сильно «полюбитъ ее», а это было досадно. Миссъ Беллони радовалась при каждомъ знакѣ расположенія къ ней. Ласковый взглядъ сообщалъ какую-то теплую глубину ея чернымъ глазамъ. Она сохраняла простоту и скромность и шла по своей собственной дорожкѣ, спокойно и съ удовольствіемъ смотрѣла на всякаго, — казалась существомъ, у котораго много было думъ и въ ушахъ котораго постоянно раздавались музыкальные звуки.

Повидимому ей не суждено было учиться пониманію «границъ», которыя должны быть объяснены, какъ родъ магнитной покорности передъ измѣненіями Полярнаго каприза; такъ что ей предоставлена была полная свобода ходить гдѣ угодно, быть веселой, дружелюбной и, по извѣстному сигналу, любящей, но все-таки не заглядывать въ нѣкоторые особенные уголки, гдѣ фамильный мѣлъ провелъ линіи. Съ приближеніемъ дня выставки, Адель находила необходимымъ дать ей понять эти границы. Она рѣшилась оказывать дѣвочкѣ меньше ласкъ, и то въ видѣ снисхожденія, думая, что такое обращеніе будетъ сдерживать молоденькую пѣвицу; но проходила снисходительность, являлись ласки, а въ отвѣтъ на нихъ являлись объятія и нѣжныя губки. Такое выраженіе признательности приводило Адель въ испугъ и она убѣгала.

Наконецъ пуддингъ поспѣлъ.

Сестрицы помѣстили Эмилію въ углу комнаты. Удостовѣрившись, что она не голодна, онѣ чувствовали себя довольными, что ей ничего не требуется. Къ ней подошелъ Вильфридъ и началъ утѣшать ее въ одиночествѣ, пока за спинкой стула миссъ Беллони не расположился мистеръ Периклъ, и тогда Вильфридъ уныло покачалъ головой и удалился къ своимъ болѣе серьезнымъ обязанностямъ. Кто бы могъ подумать, что она обидѣла его? Но дѣло въ томъ, что она дѣйствительно смотрѣла на мистера Перикла съ большимъ одушевленіемъ.

Но вотъ въ комнату входитъ лэди Гостръ и раздается восклицаніе:

— Ну-съ! гдѣ же нашъ необыкновенный геній? Пожалуйста, покажите мнѣ ее сейчасъ же.

При этомъ Лаура Тинли, съ самымъ грубымъ нарушеніемъ правилъ приличія, подбѣжала къ Арабеллѣ, принимавшей лэди Гостръ, и дотронувшись до ея руки, какъ будто эта привилегія была ей дарована, вскричала: — Мнѣ смерть хочется увидѣть ее! Развѣ она уже здѣсь?

Арабелла наградила дерзкую дѣвицу холодною улыбкою хозяйки дома и съ быстрымъ потокомъ рѣчи обратилась къ знатной лэди.

Лаура Тинлей была наказана за свою дерзость тѣмъ, что се попросили открыть собраніе модной пьесой. Она согласилась, вполнѣ сознавая честь, которой ее удостоили, и сѣла за фортепьяно послѣ всевозможныхъ пантомимъ для водворенія молчанія, на что она имѣла право, какъ особа, которую должно было слушать. Лэди Гостръ окидывала взглядомъ гостиную, между тѣмъ, какъ Адель, слѣдя за направленіемъ очковъ милэди, называла гостей.

— Какое у васъ странное собраніе людей, сказала лэди Гостръ.

— Женщинъ! — вертѣлось на кончикѣ языка Адели. Въ своихъ мужчинахъ она ничего не находила страннаго. Ея сердце пріуныло.

— Вѣдь здѣсь провинція! начала она.

— Да, да! продолжала милэди.

Это были уроки, заставлявшіе брукфильдскихъ лэди сдерживать наклонность юности къ ощущенію пріятнаго удовольствія съ его непосредственнымъ дѣйствіемъ.

Послѣ Лауры Тинлей еще двѣ жертвы принесены были на фортепьяно. Бѣдныя жертвы честолюбія! онѣ расправляли свои платья, улыбались нотамъ и приступали къ исполненію. Во время игры мистеръ Периклъ и Эмилія не разъ мѣнялись многозначительными взглядами. Она была безпощадна къ посредственной музыкѣ. Вильфридъ видѣлъ этотъ обмѣнъ, и когда Эмилія приглашена была къ фортепьяно, она прошла мимо него и получила холодный взглядъ въ отвѣтъ на обращенные къ нему сіяющіе глаза.

Согласно предварительному распоряженію, Эмилія пропѣла простую неаполитанскую арію. Пѣвица была никому неизвѣстна и потому отъ нея попросили еще одной жертвы.

— Да; это довольно мило, сказала лэди Гостръ при окончаніи пьесы.

— Это національная арія, въ ней ничего нѣтъ особеннаго, замѣтилъ мистеръ Периклъ.

Адель подслушала, что милэди спросила имя пѣвицы. Она отправилась къ сестрамъ. Адель была покровительницей, Корнелія — посредницей, а Арабелла — распорядительницей въ этомъ экстренномъ собраніи. Онѣ съ минуту совѣтовались надъ нотами. Арабелла должна была исполнять свои обязанности у фортепьяно. Въ теченіи паузы, мистеръ Поль расправилъ бѣлый свой жилетъ, громко и отъ души произнесъ свое любимое словцо, выражавшее впрочемъ похвалу. Этого онѣ и страшились. Онѣ любили своего отца; но крайне не жаловали любимыхъ его словъ. Дѣлать нечего! Онѣ соглашались, что напрасно пригласили лэди Гостръ, которая не имѣетъ ни малѣйшаго понятія въ музыкѣ.

Арабелла теперь должна была устроить квартетъ. Но скрипка, какъ будто нарочно, не слушалась артиста. Она не настраивалась; потомъ лопнула струна, и въ то время, какъ натягивалась другая, къ Арабеллѣ подошелъ лакей. Несчастія, какъ намъ извѣстно, — самое неразрывное семейство на землѣ. Лакей объявилъ, что внизу ожидаетъ какая-то лэди, по имени мистриссъ Чомпъ. Сдержавъ серьезное, холодное выраженіе лица, чтобы не обнаружить смущенія, Арабелла сообщила этотъ фактъ Корнеліи, которая съ такимъ же точно сжатіемъ души и мускуловъ поспѣшно сказала: — Выпроводи ее. — Адель съ своей стороны замѣтила: — если ты скажешь ей, что у насъ аристократическое собраніе, она непремѣнно вломится сюда, и тогда ея ирландское произношеніе погубитъ насъ. Довольно уже одного имени Чомпъ!

Мистриссъ Чомпъ была богатая ирландская вдова альдермэна, необъяснимо дурной вкусъ котораго отправиться въ Ирландію и взять оттуда жену всегда приводилъ сестрицъ въ изумленіе. Она утверждала, что находится въ затруднительныхъ отношеніяхъ съ своими адвокатами, и по этой причинѣ старалась находиться въ безпрестанныхъ совѣщаніяхъ съ предметомъ прежней своей страсти и нынѣшнимъ ея опекуномъ, мистеромъ Полемъ. Сестрицы сколько могли отбивались отъ нея въ Лондонѣ, а по переселеніи въ Брукфильдъ положительно объявили отцу, что тамъ она не можетъ быть терпима. Мистеръ Поль съ грустію хотѣлъ было распространиться о добродѣтеляхъ Марты Чомпъ, но онѣ пояснили ему, что къ букету цвѣтовъ неумѣстно присоединять дикое растеніе. Старикъ вздохнулъ и, повидимому, сдался. Одно только было извѣстно: мистриссъ Чомпъ никто не видѣлъ въ Брукфильдѣ. «И никто не увидитъ, кромѣ развѣ прислуги», — говорили брукфильдскія барышни.

Эмилія, незамеченная мистеромъ Перикломъ, раза два подходила къ Вильфриду спросить его, не осудилъ ли онъ чего нибудь въ ея поступкахъ. Между тѣмъ Адель подошла къ ней и, схвативъ ея руку, осыпала ее нѣжными ласками и попросила отправиться къ арфѣ. — Мы любимъ васъ; мы всѣ любимъ васъ! — было ея напутственными словами.

Квартетъ былъ оставленъ. Арабелла удалилась съ полной рѣшимостью сразиться съ мистриссъ Чомпъ.

Эмилія сѣла передъ арфой. Въ гостиной водворилась глубокая тишина, сдѣлалось такъ тихо, что Адели показалось, будто она слышитъ ирландскій протестъ изъ пріемной. Вильфридъ, можетъ статься, былъ самый строгій критикъ изъ всего собранія: онъ сомнѣвался, въ состояніи ли будетъ Эмилія возобновить замѣчательную прелесть пѣнія въ сосновомъ лѣсу при лунномъ освѣщеніи. Первые плавные звуки контральто плѣнили его. Онъ едва вѣрилъ, что это была та неопытная дѣвушка, которой его сестры оказывали такое нѣжное покровительство. Шумъ рукоплесканій, глухой громъ сдержанныхъ восклицаній, обошли кругомъ гостиной. Лэди Гостръ казалась чрезвычайно довольною. — Хорошо, очень хорошо! говорила она. Вильфридъ видѣлъ, какъ глаза Эмиліи съ надеждою на одобреніе обращались къ мистеру Периклу. Знатокъ музыки только пожималъ плечами. Печаль казалось тяжело легла на ея черныя брови. Она обхватила арфу, и рѣсницы ея задрожали, когда она взяла ноты. Продолжая пѣніе, она снова обращалась къ нему взглядомъ. Глаза Перикла были совсѣмъ бѣлые, какъ будто онъ, закативъ зрачки подъ лобъ, обращался съ мольбою за нее къ Силамъ Гармоніи. Голосъ Эмиліи начиналъ слабѣть. Не смотря на то, она вдругъ пришла въ одушевленіе и хотѣла взять ноту, которая была очарованіемъ ночи въ сосновомъ лѣсу. Нота оборвалась. Можно было подумать, что въ этотъ моментъ ее кто нибудь схватилъ за грудь.

Теперь Эмилія уже ни на кого не смотрѣла. Она встала, и не сказавъ ни слова въ извиненіе, потупила глаза.

— Fiasco! жестоко вскричалъ мистеръ Периклъ.

Это было для нея гораздо лучше пустой снисходительности людей, которые думали ободрить ее похвалами. Эмилія не могла вынести рукоплесканій и убѣжала.

ГЛАВА V.

ЭМИЛІЯ ИГРАЕТЪ НА КОРНЕТѢ.

Была теплая ночь, освѣщаемая тихо-плывущей луной. Полный состраданія къ бѣдной дѣвушкѣ, которая тронула его, если ей и не удалось пріобрѣсть всеобщаго одобренія общества, Вильфридъ вышелъ въ садъ, гдѣ надѣялся найти ее и первымъ обласкать ее и утѣшить. Между издающими ароматъ кустарниками, онъ подошелъ къ повороту одной изъ аллей, и оттуда увидѣлъ ея фигуру подлѣ португальскаго лавра на лугу. Подлѣ нея стоялъ мистеръ Периклъ. Вильфридъ хотѣлъ было присоединиться къ нимъ, по довольно громкій плачъ Эмиліи принудилъ его остаться на мѣстѣ.

— Вы очень жестоки, говорила она.

— Если хорошо, то я скажу, что хорошо, если дурно, отвратительно, тоже скажу, для меня все равно, отвѣчалъ мистеръ Периклъ.

— Другіе не находили въ этомъ очень дурнаго.

— Ну да, да! прервалъ мистеръ Периклъ.

Если бы разговоръ ихъ содержалъ въ себѣ какую нибудь тайну, Вильфридъ удалился бы, какъ и слѣдуетъ благородному человѣку. Но онъ продолжалъ подслушивать. Къ тому же слезы его бѣднаго маленькаго друга повидимому удерживали его на мѣстѣ въ надеждѣ, что онъ еще можетъ оказать ей какую нибудь помощь.

— Да; до другихъ мнѣ нѣтъ дѣла, начала Эмилія. — Вы хвалили меня въ тотъ вечеръ, когда я впервые увидѣла васъ.

— Быть можетъ, это потому, что вы пѣли тогда при лунѣ, возразилъ мистеръ Периклъ. Но вотъ что! Хорошая пѣвица должна пѣть хорошо и въ домѣ. Сегодняшняя ночь тепла, завтрашняя можетъ быть и холодна. Если вы станете пѣть на холодѣ, то что мы услышимъ? Не голосъ, а лихорадочную дрожь, или что еще хуже, трубу.

Эмилія, сквозь слезы, но твердо отвѣчала:

— Вы сказали, что я лѣнюсь. Я не лѣнюсь.

— Не лѣнитесь, подтвердилъ мистеръ Периклъ.

— Неужели вы думаете, что я забочусь о похвалахъ людей, не понимающихъ музыки? Это не правда. Я хочу только угодить имъ.

— Въ такомъ случаѣ будьте уличнымъ органомъ, возразилъ мистеръ Периклъ.

— Я должна видѣть ихъ довольными, когда я пою, съ отчаяніемъ сказала Эмилія.

— Вамъ правятся рукоплесканія. Да, это весьма натурально. Да, вы доброе дитя, это я знаю. Но послушайте. Голосъ у васъ не обработанный, дикій. Вы поете невѣрно: я какъ теперь слышу васъ, и эти рукоплесканія поведутъ васъ къ тому, что вы будете фальшивить и фальшивить, а потомъ и голосъ вашъ пропалъ! Это все равно, что скакать верхомъ, не умѣя править лошадью.

Тутъ мистеръ Периклъ сдѣлалъ самое отвратительное подражаніе неудачѣ Эмиліи. Она вскрикнула, какъ будто ее кто нибудь ужалилъ.

— Что же я должна дѣлать? спросила она печально.

— Пока ничего, отвѣчалъ мистеръ Периклъ. — Вы живете въ Лондонѣ?… въ какомъ мѣстѣ?

— Должна ли я сказать вамъ?

— Конечно, должны.

— Но, я не поѣду туда; по крайней мѣрѣ теперь.

— Вы намѣрены пѣть или выть при лунѣ. Да? Но долго ли?

— Здѣшнія лэди просили меня остаться у нихъ. Онъ доставляютъ мнѣ столько счастія. Когда я оставлю ихъ… тогда!

Эмилія вздохнула.

— Что же тогда? спросилъ мистеръ Периклъ.

— Тогда, пока не выйдутъ деньги, я буду оставаться въ провинціи.

— А много ли у васъ денегъ?

— Много ли денегъ у меня? Эмилія откровенно и аккуратно объявила о состояніи своей казны: — четыре фунта, девятнадцать шиллинговъ.

— Гм! и когда онѣ выйдутъ, вы снова отправитесь къ отцу?

— Да!

— Къ старому Беллони?

— Да; къ моему отцу.

— Нѣтъ! отозвался мистеръ Периклъ на грустныя слова Эмиліи. Онъ наклонился къ ея уху и скороговоркой, вполголоса произнесь нѣсколько словъ, въ которыхъ, повидимому, заключался бѣглый очеркъ новаго счастія, которое ожидало Эмилію. Она сдѣлала радостное восклицаніе; Вильфридъ отступилъ на нѣсколько шаговъ, спрашивая самого себя: слѣдуетъ ли ему оставаться еще долѣе? Но, во время этихъ размышленій, онъ невольно подумалъ: если этотъ негодяй грекъ намѣренъ сдѣлать какой нибудь вредъ для нея, то не долженъ ли онъ употребить въ дѣло всѣхъ стратагемъ, чтобы быть ея хранителемъ? Вліяніе, которое мистеръ Периклъ уже обнаружилъ надъ ней, было громадно и таинственно. Черезъ десять минутъ Эмилія снова пѣла въ гостиной и пѣніе ея сопровождалось успѣхомъ. Вильфридъ слышалъ, что голосъ ея былъ твердъ, и въ ней была замѣтна самоувѣренность. Она пѣла лѣсную арію своего сочиненія. Къ удивленію своему, онъ чувствовалъ, что на сердце его легла какая-то тяжесть, нести которую у него не доставало силъ.

Между тѣмъ члены собранія начали разъѣзжаться. По крупному песку раздавался стукъ каретныхъ колесъ, и молодые люди, приготовившіеся отпраздновать случай, доставившій имъ возможность отдѣлаться отъ трехъ сестрицъ (или, если вамъ угодно, чѣмъ нибудь вознаградить себя за ихъ отсутствіе), разбрелись по разнымъ сторонамъ.

— Видѣли вы маленькую сцену между Лаурой Тинлей и Арабеллой Поль? сказалъ одинъ изъ нихъ и началъ ихъ передразнивать: Лаура начинаетъ: — «Мы должны взять ее къ себѣ». — Кажется, мы первые ангажировали ее. — «О, но вы, милая, сдѣлаете намъ честь и тоже пожалуете къ намъ». — Я боюсь, милая, что наши непосредственныя занятія не допустятъ этой возможности. — «Однако, милая миссъ Поль, мы можемъ надѣяться, что вы насъ не покинули?» — Въ этомъ, милая миссъ Тинлей, не слѣдуетъ и сомнѣваться. — «Прикажете назначить день?» — Если это зависитъ отъ насъ, то откровенно скажу, мы не можемъ вамъ приказывать.

Раздался общій хохотъ.

— «Откровенно», это чудесно! Что за нелѣпыя созданія эти женщины! Какъ ты ухитрился припомнить все это?

— Сестра моя сидѣла подлѣ меня. Она повторила мнѣ слово въ слово.

— Клянусь честью, женщины удивительныя созданія.

Двое молодыхъ людей продолжали дѣлать замѣчанія въ этомъ родѣ съ замѣчательной твердостью.

Лэди Гостръ, когда провожали ее до кареты, громко объявила, что Эмилію стоитъ послушать.

— Сначала ее нужно получше разузнать, сказалъ Траси Ронинбрукъ. — Я вижу, что вы всѣ намѣрены избаловать ее. Если бы вы посидѣли и поговорили съ ней, вы бы замѣтили, что она думаетъ не только сдѣлать изъ груди своей машину, но гораздо больше. А какая грудь у нея! Она имѣетъ самыя забавныя понятія о вещахъ. Слушая ее, я какъ будто гляжу на развитіе моего собственнаго мозга. Она родилась быть артисткой, но, мнѣ кажется, всѣ сговорились погубить се.

— Не безпокойтесь, сказала Адель: — рѣшившись поощрять ее въ ея искусствѣ, мы этого не сдѣлаемъ.

— Вѣдь онъ подразумеваетъ другаго рода искусство, сказала лэди Ростръ. — Слово «артистка» въ приложеніи къ нашему полу означаетъ у него «француженку». Онъ не позволяетъ намъ быть ничѣмъ больше, какъ только женщинами. Поэтому, какъ артистки, мы должны имѣть больше привилегій, увѣряю васъ.

— Да развѣ мы находимся подъ руководствомъ какого нибудь профессора, который учитъ насъ искусству? спросила Адель, весьма довольная предметомъ разговора, удостоившагося такого высокаго покровительства.

— Великій новый опытъ есть уже вашъ даровитый профессоръ, сказалъ Траси. — Клеопатру никто не можетъ назвать профессоромъ: она только блистательный примѣрь.

— Перестаньте! вы испорченный человѣкъ.

Съ этими словами мы лэди вмѣсто прощальнаго привѣтствія потрепала его по плечу. Выглянувъ изъ окна кареты, она сказала: — Надѣюсь, я увижу васъ въ Ричфордѣ? На недѣлѣ пріѣдетъ Мертиръ Нойкъ. А это напоминаетъ мнѣ, что онъ единственный человѣкъ, который въ состояніи оцѣнить вашу «природную артистку». Привезите ее ко мнѣ. Мы вмѣстѣ отобѣдаемъ. Завтра я разошлю формальное приглашеніе. Время года за городомъ еще не довольно хорошо, чтобы разсчитывать на пріѣздъ лондонскихъ гостей для вашего общества. Во всякомъ случаѣ я постараюсь сдѣлать все лучшее.

Она поклонилась Адели и Траси. Мистеръ Поль, провожая великую лэди до дверей, внимательно слушалъ чуждый для него разговоръ и, понявъ изъ него только послѣднюю часть, почтительно поклонился спинкѣ кареты.

Арабелла не сообщила своимъ сестрамъ, какое орудіе употребила она, чтобы выпроводить мистриссъ Чомпъ. Она преважно замѣтила, что эта женщина согласилась удалиться, и сестрицы выразили ей свою благодарность. Лаура Тинлей, показавъ, что не знаетъ Эмиліи, мистифировала ихъ. Онѣ подозрѣвали Вильфрида въ участіи съ ней, но такъ слабо, что можно было подумать, что вовсе не подозрѣвали. Вообще, вечеръ увѣнчался успѣхомъ. Это давало сестрицамъ право повторять хорошо извѣстную всему Брукфильду фразу: «мы можемъ ошибаться во многомъ, но никогда не ошибемся въ нашемъ сужденіи о достоинствахъ всякой данной особы». Относительно Траси Ронинбрука онѣ представляли замѣчательный примѣръ своей разборчивости. Его онѣ встрѣтили въ домѣ подруги Тинлеевъ (жены полковника въ дальнемъ родствѣ со многими аристократическими домами). Тинлеи смѣялись надъ его пылкой головой и надъ нимъ, но брукфильдскія лэди имѣли уши и глаза, чтобы открыть въ немъ извѣстный тонъ и вкусъ, прежде чѣмъ узнали, что у него былъ отецъ баронетъ и съ материнской стороны дѣдъ графъ. Послѣ этого открытія, онѣ сдѣлали его своимъ, и Тинлеи лишились его навсегда. Черезъ Траси онѣ познакомились съ лэди Ростръ. И вотъ имъ предстояло обѣдать у нея. Онѣ не говорили, что приглашеніе къ обѣду послѣдовало черезъ Эмилію. Дѣйствительно, онѣ вовсе не замѣчали, что на этомъ вечерѣ служили фономъ для своего диковиннаго protégé: это не входило въ ихъ планъ. Замѣтивъ, что «она пѣла очаровательно», сестрицы тѣмъ и покончили съ ней, и обратились къ нарядамъ, неловкости нѣкоторыхъ членовъ собранія, къ различнымъ претензіямъ, къ походкѣ лэди Гостръ, къ способу сортировать мужчинъ и женщинъ, къ тому, какимъ образомъ изобрѣтать и задавать темы для ихъ разговора, и такъ далѣе. Юнона и ея дворъ, разсматривая потребности смертныхъ, не могли бы быть внимательнѣе къ недостаткамъ человѣчества. Брукфильдскія лэди позволили себѣ преклониться передъ лэди Гостръ съ большею покорностью, предаваясь въ этомъ отношеніи тайному чувству превосходства передъ ней въ томъ невыразимомъ нѣчто, которымъ обладали одни только онѣ. Наконецъ эти энергическія молоденькія лэди прочитали вечернія молитвы при утреннемъ щебетаньи птичекъ и отправились спать, не столько изъ желанія отдыха, сколько потому, что этого требовалъ обычай.

Три дня спустя, Эмилія сдѣлалась уже членомъ семейства въ домѣ мистера Поля и брала уроки: отъ Корнеліи въ свѣтскомъ обращеніи, отъ Вильфрида — въ верховой ѣздѣ. Она не выражала ни признательности за радушіе, ни удивленія въ перемѣнѣ своего счастія; — кромѣ развѣ того, что лицо ея озарялось неугасимымъ свѣтомъ удовольствія. Въ одинъ прекрасный день въ домѣ мистера Поля явилась великолѣпная арфа, съ надписью: «Для миссъ Эмиліи Беллони».

— Онъ не знаетъ, что у меня есть другое христіанское имя, — было первымъ ея замѣчаніемъ, послѣ осмотра инструмента.

— «Онъ?» — спросила Адель. — Развѣ это не можетъ быть подаркомъ какой нибудь лэди?

Эмилія положительно думала, что не можетъ.

— Кому же вы его приписываете?

— Кто прислалъ ее мнѣ? Разумѣется мистеръ Периклъ.

Въ ту же минуту она дотронулась до струнъ и вздохнула.

— Вы вѣрно недовольны ея тономъ, дитя мое? спросила Адель.

— Нѣтъ. Я не могу угадать, что она стоитъ?

Дѣйствительно, брукфильдскія лэди имѣли полное основаніе считать ее простенькой.

Она лучше объяснилась Вильфриду, когда онъ возвратился въ Брукфильдъ послѣ непродолжительнаго отсутствія.

— Посмотрите, какъ цѣнитъ меня мистеръ Периклъ, сказала она, показывая арфу.

— И неужели не больше этого? — Вамъ она нравится?

— Да; во всѣхъ отношеніяхъ.

Больше этого объ арфѣ не было и рѣчи.

По утрамъ послѣ завтрака, Эмилія садилась за арфу или фортепьяно, и потомъ убѣгала собирать дикіе цвѣты и заучивать названіе деревьевъ и птицъ. При всѣхъ почти случаяхъ Вильфридъ былъ ея спутникомъ. Онъ смѣялся надъ откровенностью сестеръ, которыя выражали, что для нихъ было бы крайне непріятно допускать опасенія, что она была для него болѣе, чѣмъ одна забава. Немногимъ женщинамъ извѣстно, съ какою легкостью сантиментальные мужчины могутъ смѣяться надъ своей душевной пыткой. Онѣ сообщили ему свое желаніе узнать о происхожденіи Эмиліи и о причинѣ ея скрытности по этому предмету; Вильфридъ увѣрялъ ихъ, что она не захочетъ имѣть секретовъ отъ него. Онъ велъ дѣла свои такъ открыто, что никто не могъ бы и подумать, что храбрый корнетъ попался и запутался въ паутинѣ нѣжнаго чувства. По истинѣ говоря, эта дѣвушка была изъ послѣднихъ, которая могла бы затронуть его сердце; развѣ онъ мало видѣлъ красавицъ? развѣ, благодаря его геройскимъ подвигамъ, и на него не заглядывались красавицы? Храбрый корнетъ обожалъ деликатность и полированный лоскъ, фамильный цвѣтокъ, какъ бы онъ ни былъ изящно вырощенъ, не могъ удовлетворить его. И вотъ онъ гоняется за маленькой несформировавшейся дѣвушкой, которая нисколько не думала скрывать, что была грубое, необразованное созданіе, да и не видѣла въ томъ ни малѣйшей необходимости! Онъ имѣлъ хорошее основаніе смѣяться, когда его сестры говорили о ней. Поэтому нота звучала непріятно, когда Вильфридъ игралъ при нихъ на корнетѣ. За то въ полѣ, или въ то время, когда онъ училъ Эмилію верховой ѣздѣ, корнетъ издавалъ самые нѣжные звуки. Эмилія надѣвала рединготъ Арабеллы, шляпу Корнеліи, и перчатки Адели. Хотя брукфильдскія лэди и были политики, но онѣ оказывали Эмиліи искреннее расположеніе, а Вильфридъ хотя и дипломатъ, но недостаточно еще зрѣлый, чтобы управлять своимъ весьма сантиментальнымъ сердцемъ. Во всемъ этомъ семействѣ существовалъ какой-то элементъ тусклаго воображенія, и этотъ-то элементъ сознательно возвышалъ ихъ въ перспективѣ надъ цѣлымъ міромъ, или заставлялъ ихъ безсознательно подчиняться тому, что я называю чарами поэтической силы.

Вильфридъ желалъ, чтобы день рожденія Эмиліи считался со дня появленія ея въ Брукфильдѣ; но по временамъ ему казалось, что узнавъ ея происхожденіе, онъ могъ бы избавиться отъ своего смѣшнаго, неопредѣленнаго чувства. Кромѣ того, хотя голосъ ея приводилъ въ движеніе душу, но сама она не производила впечатлѣнія. — «холодная отъ природы», говорилъ онъ, глядя на невоспламенявшійся огонь. Она беретъ и жметъ руку какъ мальчикъ. Если взять ея пальцы и держать въ рукѣ, онѣ будутъ продолжать оставаться пальцами до тѣхъ поръ, пока вы ихъ не выпустите. Лепетъ сердца и шопотъ голоса пролегали мимо нея, какъ дуновеніе легкаго вѣтерка. Она, повидимому, не имѣла никакого пристрастія къ своему искусству, такъ что даже Вильфридъ не находилъ иногда предмета для разговора. Правда, онъ сдѣлалъ открытіе, что разговоръ объ Италіи всегда одушевлялъ ее. Объ Италіи онъ говорилъ съ ней часто, хотя и съ притворнымъ увлеченіемъ.

— Мистеръ Периклъ намѣренъ отвезти меня туда, сказала Эмилія. — Онъ просилъ меня держать это въ секретѣ. У меня нѣтъ секретовъ отъ друзей. Я буду учиться въ миланской академіи.

— Не хотите ли вы, чтобы лучше я отвезъ васъ?

— Не знаю. И она покачала головой. — Нѣтъ; потому что вы не понимаете музыки, какъ онъ понимаетъ. И богаты ли вы такъ, какъ онъ? Для меня на одно прокормленіе требуется много денегъ. Но вы порадуетесь, услышавъ о мнѣ, когда я возвращусь. Вы слышите соловья? Это должно быть соловей.

Эмилія начала вслушиваться.

— Чего, чего не заставитъ онъ насъ перечувствовать!

Склонивъ голову, она молча шла по аллеѣ. Вильфридъ, самъ не зная почему, вдругъ почувствовалъ потребность любви отъ нея на всѣ дни своей жизни. Онъ схватилъ ея руку и, подведя къ садовой скамейкѣ, сказалъ:

— Присядьте и разскажите мнѣ все о себѣ до той поры, какъ я узналъ васъ. Можете вы это сдѣлать для меня?

— Я разскажу вамъ все, что вы хотите, — отвѣчала Эмилія.

Вильфридъ попросилъ ее начать съ самаго начала.

— Разсказать вамъ все, что до меня относится? спрашивала она.

— Все, все. Я кажется имѣю ваше позволеніе курить?

Эмилія улыбнулась.

— Желала бы я предложить вамъ итальянскую сигару. Моему отцу иногда дарили ихъ много.

Вильфридъ находилъ въ своей гаваннѣ не меньше аромата.

— Начинайте, сказала Эмилія, понюхавъ букетъ душистыхъ цвѣтовъ, передъ тѣмъ какъ открыть ноздри для табачнаго дыма. Она стала любоваться открывшейся передъ ней картиной подъ голубымъ небомъ, по которому медленно тянулись разорванныя облака.

— Какъ это нравится мнѣ! воскликнула она. — Зачѣмъ мнѣ мечтать объ Италіи, когда она передъ глазами!

За клумбой цвѣтовъ разстилался золотисто-зеленый лугъ, убѣгавшій къ полосѣ дикаго тёрна, окаймленнаго темными соснами, надъ которыми красовались ярко-зеленыя верхушки лиственицы.

ГЛАВА VI.

ЭМИЛІЯ ДОСТАВЛЯЕТЪ КЛЮЧЪ КЪ САМОЙ СЕБѢ И ПРОДОЛЖАЕТЪ ИГРАТЬ НА КОРНЕТѢ.

— Отецъ мой одинъ изъ удивительнѣйшихъ людей въ цѣломъ мірѣ.

Вильфридъ приподнялъ рѣсницы.

— Онъ одинъ изъ первыхъ скрипокъ въ итальянской оперѣ!

Критическая оцѣнка этого впечатлительнаго заявленія была выражена со стороны корнета спиральной струей табачнаго дыма.

— Онъ такой гордый! И этому я по удивляюсь: онъ имѣетъ причину гордиться.

Вильфридъ снова приподнялъ брови; по всей вѣроятности въ этотъ моментъ въ головѣ его пробѣжали идеи, имѣвшія тѣсную связь съ идеями о чужеземныхъ принцахъ, графахъ и кардиналахъ.

— Повѣрите ли вы, что онъ родной племянникъ Андроницетти?

— Въ самомъ дѣлѣ! сказалъ Вильфридъ, въ какомъ-то туманѣ: — который же изъ нихъ?

— Композиторъ!

Вильфридъ пустилъ еще больше табачнаго дыму.

— Который сочинилъ… какъ я люблю его!… это милое «ля-ля, ля-ля» и «те-де, та-да, те-діо»; — вамъ нравится: это изъ «Il Маіеdetto». Я отъ него и происхожу. Позвольте мнѣ надѣяться, что я не буду недостойна его. Вы никогда этого не скажете, пока не скажутъ люди того же, или почти того же самаго, — не правда ли? Отецъ мой говоритъ, что мнѣ не бывать знаменитостью, потому что я полу-англичанка. Въ этомъ я не виновата. Моя мать была англичанка. Но мнѣ чувствуется, что я гораздо болѣе итальянка, нежели англичанка. О, если бы вы знали, какъ расположена я къ Италіи! Мой отецъ, будучи молодымъ человѣкомъ, сдѣлалъ что-то противъ австрійцевъ. Да развѣ я не сдѣлала бы того же? Сдѣлала бы… да и не знаю, чего бы я не сдѣлала. Когда я думаю объ Италіи, — а я думаю о ней день и ночь, — сердце мое такъ и хочетъ вырваться изъ груди. Италія — это мой соловей: я чувствую, что кто-то живетъ тамъ, кого я люблю, съ которымъ обходятся позорнымъ образомъ, который взываетъ ко мнѣ опомощи. Отецъ мой долженъ былъ бѣжать, чтобы спасти свою жизнь. Пятнадцать дней скрывался онъ отъ солдатъ въ рисовыхъ поляхъ; это обстоятельство заставляетъ меня ненавидѣть бѣлые мундиры. Пожалуйста, никогда не носите такого мундира! Такъ днемъ отецъ мой скрывался въ рисовыхъ поляхъ, а на ночь прокрадывался въ одну изъ деревень, гдѣ была добрая, вѣрная женщина, — какія по большей части бываютъ въ Италіи! Она давала ему пищу, маисовый хлѣбъ и вино, иногда и мясо, а иногда и бутылку весьма хорошаго вина. Вспоминая объ этомъ, отецъ мой всегда плачетъ, особливо когда передъ нимъ стоитъ джинъ и горячая вода. Наконецъ, отецъ мой долженъ былъ оставаться въ полѣ день и ночь. Тогда дочь этой доброй женщины приходила къ нему и приносила пищу; она рисковала быть раздѣтой до нага и высѣченной розгами за то, что спасала моего отца отъ голодной смерти. Когда отецъ заговоритъ о ней, моя мать приходитъ… ей это не правится. Въ память этой дѣвушки мнѣ дали имя: Эмилія-Александра Беллони. Сокращенное же мое имя — Сандра. Моя мать не знала, почему меня окрестили такимъ именемъ, и не иначе называетъ меня, какъ Эмиліей, тогда какъ отецъ всегда — Сандрой. Мой отецъ тогда только говоритъ о настоящей Сандрѣ, когда бываетъ пьянъ. Одно время я желала, чтобы онъ постоянно былъ подъ хмѣлькомъ; тогда я садилась за фортепьяно, и онъ разговаривалъ, и всѣ его слова я перекладывала на музыку. Однажды вечеромъ я исполнила это такъ хорошо, что мой отецъ вскочилъ со стула, вскричалъ «Италія!» сдернулъ парикъ съ головы, швырнулъ его въ огонь и выбѣжалъ на улицу съ лысой головой, такъ что проходившіе приняли его за сумасшедшаго.

— Это было началомъ всѣхъ нашихъ несчастій! Моего отца взяли и какъ пьянаго посадили подъ арестъ. Этого поступка онъ не могъ простить англичанамъ! Съ тѣхъ поръ я и моя мать сдѣлались жалкими существами. Моя мать увѣрена, что причиной нашего несчастій былъ именно тотъ роковой вечеръ. Знаете ли, я помню, хотя была еще очень молода, что чувствовала музыку, — о! точно нечистую силу — въ моей груди? Можетъ статься, это и дѣйствительно была нечистая сила, которая изъ меня переселилась въ него. Какъ вы думаете, возможная ли это вещь?

— Да, нѣтъ! отвѣчалъ Вильфридъ. — Я не думаю, чтобы вы имѣли какое нибудь дѣло съ нечистой силой. Онъ начиналъ считать ее за одно изъ самыхъ миленькихъ женскихъ созданій.

— Черезъ это обстоятельство — я лишилась моего фортепьяно, продолжала Эмилія. — Я не могла практиковаться. Я была самымъ жалкимъ существомъ въ мірѣ до тѣхъ поръ, пока не влюбилась въ мою арфу. Отецъ мой не хотѣлъ играть и слѣдовательно получать деньги. Онъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ, и разговоръ его состоялъ только изъ вопросовъ, когда будетъ готовъ завтракъ, обѣдъ или ужинъ; денегъ на столъ мы не имѣли и потому должны были продавать всѣ наши вещи. Въ продажу пошло и мое фортепьяно. Тогда я сказала матери, что выставлю объявленіе объ урокахъ, какъ это дѣлаютъ другіе, и буду одна зарабатывать деньги. Мы заплатили деньги за мѣдную доску, добрый сынъ хозяйки дома даромъ прибилъ ее къ дверямъ, и мы начали ждать желающихъ учиться. Я молилась св. Дѣвѣ, да благословитъ она меня учениками, потому что сѣтованія моей матери становились до такой степени рѣзкими и пронзительными, что невозможно выразить вамъ моихъ страданій. — Вдругъ отецъ мой увидѣлъ мѣдную доску. Съ нимъ сдѣлался одинъ изъ его страшныхъ припадковъ. Мы должны были купить ему другой парикъ. Припадки его гнѣва всегда обходились намъ дорого; при этихъ случаяхъ моя мать обыкновенно говорила: — ну вотъ! опять летитъ за окно нашъ бѣдный обѣдъ! — Но слава Богу! отецъ отправился пріискать себѣ занятіе. Онъ, если захочетъ, всегда можетъ получить его, — потому что такой игры на скрипкѣ, какъ игра моего отца, вы никогда не слышали. Когда онъ играетъ, съ вами невольно дѣлается лихорадочная дрожь. При его игрѣ я чувствую, будто вдыхаю въ себя музыку, какъ воздухъ. Однажды въ газетахъ появилось извѣстіе изъ Италіи, что всѣ друзья моего отца и его товарищи разстрѣляны или убиты австрійцами. Онъ прочиталъ это вечеромъ, послѣ того какъ мы провели безмятежный день. Я думала, онъ не принялъ этого извѣстія къ сердцу, потому что прочиталъ его и намъ совершенно спокойно; но послѣ онъ приказалъ мнѣ сѣсть къ нему на колѣни и прочитать еще разъ. Съ досады я расплакалась; отецъ крикнулъ мнѣ: «Сандра! перестань!» и началъ ходить по комнатѣ, между тѣмъ какъ мать достала хлѣбъ и сыръ и положила на столъ, — мы начали богатѣть. Я увидѣла, что отецъ мой вынулъ свою скрипку. Онъ положилъ ее на скатерть и посмотрѣлъ на нее. Потомъ онъ приподнялъ ее, и приложилъ къ ней подбородокъ, какъ будто лаская ее; потомъ снова опустилъ и наложилъ на нее смычекъ. Какъ вдругъ смычекъ полетѣлъ въ сторону, свѣча повалилась на полъ и въ темнотѣ я услышала глухой трескъ. Когда засвѣтили огонь — милая старая скрипка! она была изломана. Я расплакалась сильнѣе прежняго. Я… я опоздала спасти ее. Шейка ея была сломана, струны повисли! Она представляла собою духа разрушенія! Отецъ мой цѣлую недѣлю просидѣлъ въ углу въ какомъ-то оцѣпенѣніи! Вопли матери убивали меня. У насъ не было куска хлѣба. — «Я хочу доставать деньги», — сказала я матери. Она заплакала. Я предложила нанять квартиру для себя и содержать отъ себя, уходить съ утра и возвращаться вечеромъ, — давать уроки и получать за нихъ деньги. Добрый сынъ хозяйки дома, снова отдалъ мнѣ мѣдную доску съ надписью: «Эмилія Александра Беллони». Мнѣ пріятно было видѣть свое имя. Я получила двухъ ученицъ весьма скоро: одна — старая лэди, другая — молодая. Старая лэди, — еще не сѣдая, — хотѣла, чтобы одинъ джентльменъ взялъ ее замужъ, и хозяйка дома сказывала мнѣ, что она, то есть моя ученица, — не могу безъ смѣху вспомнить, спрашивала его, какъ онъ думалъ о ея голосѣ: — вѣдь я учила пѣнію. Я зарабатывала значительныя деньги: по два фунта десяти шиллинговъ въ недѣлю. — Я подумала, что теперь и сама могу брать уроки. Но какіе расходы! Мнѣ предстояло платить по десяти шиллинговъ за урокъ! Другіе платятъ и по двадцати; я заплатила бы и это, лишь бы только поучиться у лучшихъ учителей; при этомъ необходимо было оставить отца и мать, разумѣется и себя, на одномъ картофелѣ. Если вы купите картофель не торопясь, съ разборчивостью, то это чрезвычайно дешевая вещь для пропитанія и лучше всего другаго заставляетъ васъ забывать о голодѣ.

— Я полагаю, прибавила Эмилія: — вы никогда не жили на одномъ картофелѣ?

Вильфридъ отвѣчалъ отрицательно.

— Какъ бы то ни было, я непремѣнно хотѣла учиться, хотя отецъ и мать должны были испытывать лишенія… Я могла брать самыя высокія ноты и довольно чисто, — но у меня не доставало украшенія въ звукахъ, и я не знала всѣхъ правилъ музыки. Моимъ учителемъ былъ нѣмецъ, — не австріецъ, — о, нѣтъ! я увѣрена, что онъ былъ по австріецъ. По крайней мѣрѣ, я не думаю этого, потому что я его любила; онъ былъ строгъ ко мнѣ, но иногда бывало распуститъ свои пять пальцевъ, положитъ ихъ мнѣ на голову, и скажетъ нѣсколько словъ, на которыя, конечно, я не обращала вниманія, но послѣ нихъ все таки возвращалась домой съ яркимъ румянцемъ. Я начинала сочинять маленькія пьесы; но этотъ джентльменъ рвалъ всѣ листы безъ милосердія, когда я ихъ показывала ему; онъ давалъ мнѣ обѣдъ и сбавилъ плату за ученье, сначала сталъ брать по семи, а потомъ по пяти шиллинговъ, и занимался со мной больше; нежели съ другими. Онъ сдѣлалъ для меня и другое, за что, не знаю, могу ли я благодарить его. Онъ заставилъ меня познакомиться съ музыкой германскихъ маэстро. Я любила ее слушать, и не могла повѣрить, чтобы подобная музыка вышла изъ Германіи. Онъ слѣдилъ за мной, говоря мнѣ, что я сдѣлалась его рабой. Нѣкоторое время я не могла спать. Я сама смѣялась надъ своими сочиненіями. Нѣтъ, онъ не былъ австріецъ, хотя въ жизни своей и провелъ нѣсколько времени въ Вѣнѣ, столицѣ Австріи. Онъ ѣлъ австрійскій хлѣбъ, и, не могу понять, почему Богъ даровалъ ему такую музыкальную душу! — Между тѣмъ моему отцу вздумалось узнать, что я дѣлала въ теченіе дня, и почему у нихъ къ обѣду не было ничего, кромѣ картофеля. Мать моя пришла ко мнѣ, и я посовѣтовала ей сказать, что я прогуливаюсь. Отецъ мой назвалъ меня дѣвчонкой такой же лѣнивой, какъ и мать, — а моя мать работала, какъ невольница! Отецъ объявилъ, что будетъ слѣдить за мной. Мнѣ нужно было переходить черезъ паркъ на урокъ къ одной замужней лэди, которая желала научиться пѣть единственно для того, чтобы удерживать по вечерамъ мужа своего дома. Однажды по парку позади меня шелъ какой-то джентльменъ. Онъ показалъ мнѣ платокъ и спросилъ, не мой ли? Я тронулась за свой платокъ и нашла его въ карманѣ. Онъ увѣрялъ, что это я обронила его. Онъ посмотрѣлъ на уголокъ, на мѣтку. Я сказала ему, что меня зовутъ: Эмилія Александра Беллони. На платкѣ были три буквы: А. Ф. Г. Это былъ прекрасный батистовый платокъ, бѣлый и гладкій. Я сказала ему, что, судя по величинѣ, платокъ долженъ принадлежать какому нибудь джентльмену; но онъ возразилъ, что такъ какъ поднялъ его позади меня, то не можетъ его взять себѣ, и что но всѣмъ правамъ онъ долженъ принадлежать мнѣ, и я, противъ воли, принуждена была взять его. Близь конца парка онъ оставилъ меня.

Послѣднія слова взволновали Вильфрида,

— На другой день вы встрѣтили его на томъ же мѣстѣ? замѣтилъ онъ.

Эмилія повернулась къ нему съ изумленіемъ на лицѣ. — Какимъ образомъ узнали вы это? Почему могли вы узнать?

— Подобнаго рода вещи случаются часто, сказалъ Вильфридъ.

— Да; онъ былъ тамъ, медленно продолжала Эмилія. — Онъ забылъ о носовомъ платкѣ; хотя, увидѣвъ его, я подумала, что вѣрно нашелся настоящій владѣлецъ. У насъ начался разговоръ. Онъ сообщилъ мнѣ, что служитъ въ арміи, съ своей же стороны я сказала ему, что отецъ мой играетъ на скрипкѣ, а я занимаюсь пѣніемъ. Онъ такъ страстно любилъ музыку, что я обѣщала доставить ему случай послушать насъ обоихъ. Онъ осмотрѣлъ мою руку и сказалъ, что у меня должны быть самые чувствительные пальцы для игры. Я знала это сама. Онъ выразилъ большія надежды на мой успѣхъ, и сказалъ, что отъ времени до времени будетъ доставлять мнѣ ложу въ итальянской оперѣ. Я обезумѣла отъ радости: мнѣ такъ отрадно было найти себѣ друга. Я никогда еще не имѣла богатыхъ друзей. Въ паркѣ я что-то пропѣла ему. Глаза его казались прекрасными отъ удовольствія. Знаю, что я очаровала его.

— Сколько вамъ было лѣтъ тогда? спросилъ Вильфридъ.

— Шестнадцать. Я могу нѣтъ теперь лучше, — это я знаю; но тогда у меня былъ голосъ и онъ это понималъ. Я забыла, гдѣ мы находились; кругомъ васъ началъ собираться народъ; онъ поспѣшилъ увести меня и сказалъ, что я должна попѣть для него въ болѣе спокойномъ мѣстѣ. Я согласилась, и онъ обѣщалъ взять меня на обѣдъ, за городъ, въ Ричмондъ Хиллъ, куда хотѣлъ привезти своихъ друзей послушать меня.

— Продолжайте, сказалъ Вильфридъ довольно рѣзко.

Эмилія вздохнула. — Послѣ того мнѣ привелось только разъ увидѣть его. Это былъ несчастный день! Шелъ дождь. Была суббота. Я не надѣялась встрѣтить его подъ дождемъ; но онъ уже стоялъ тамъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ далъ мнѣ платокъ. Когда я подошла, онъ ласково улыбнулся мнѣ. Я не люблю угрюмыхъ мужчинъ! Лицо его всегда было свѣжо и пріятно. Его усы напоминали мнѣ объ Италіи. Я привыкла представлять его себѣ подъ знойнымъ небомъ, окруженнымъ маслинами, виноградникомъ и тутовыми деревьями, — какъ говорилъ мой отецъ, описывая свою отчизну. Я готова была броситься ему на шею.

— И вы бросились? — Корнетъ сдѣлалъ фальшивую ноту.

— О, нѣтъ! сказала Эмилія серьезно. Но я сказала, что мысль съѣздить за городъ сдѣлала меня счастливою, и что для меня это было тоже, что отправиться въ Италію. Онъ объявилъ мнѣ, что возьметъ меня въ Италію, если бы я пожелала. Я готова была упасть передъ ними на колѣна. Къ несчастію, его друзья не могли отправиться за городъ. Не смотря на то, мнѣ все-таки хотѣлось ѣхать въ Ричмондъ, обѣдать тамъ, кататься на лодкѣ, рвать цвѣты. Я рѣшилась представить себя въ Венеціи, въ городѣ, куда долженъ свозить меня мой будущій мужъ. Будучи тамъ, я за его любовь отдамъ ему все мое тѣло и всю душу.

Въ этотъ моментъ корнетъ былъ способенъ съиграть что нибудь очень музыкальное, но онъ ограничился только звуками: хорошо, хорошо! Продолжайте!

— Въ этотъ разъ, я взяла его руку, и въ первый разъ почувствовала какую-то робость. Онъ засмѣялся, отнялъ руку и сказалъ свое имя: Августъ Фредерикъ… какъ бишь его?… Августъ Фредерикъ… Фамилія начинается съ Г. О Боже! неужели я и въ самомъ дѣлѣ забыла! Имена всегда запоминаются легче, нежели фамиліи. Онъ былъ капитанъ… кавалерійскій, — такой же какъ вы. Я полагаю, что вы всѣ добрые?

— Чрезвычайно, — пробормоталъ иронически корнетъ. — А. Ф. Г. заглавныя буквы на платкѣ?

— Да! А. Ф. Г.! воскликнула Эмилія. И должно быть это былъ его собственный платокъ!

— Вы сдѣлали открытіе, замѣтилъ Вильфридъ. — Онъ обронилъ платокъ наканунѣ и нашелъ его поутру въ то самое время, когда вы проходили мимо того мѣста.

— Это невозможная вещь, сказала Эмилія, и прекратила разговоръ объ этомъ предметѣ, рѣшившись, на сколько позволяли ея женскія силы, оставаться къ нему слѣпымъ.

— Мнѣ кажется, продолжала она свое повѣствованіе: съ моимъ отцомъ дѣйствительно бывали иногда припадки сумасшествія. Это вѣрно! Я шла подъ зонтикомъ этого джентльмена къ мосту между паркомъ и садами съ овцами и куртинами прекрасныхъ цвѣтовъ, какъ вдругъ на встрѣчу намъ идетъ отецъ. Онъ схватилъ меня за лѣвую руку. Я подумала, что онъ хотѣлъ пожать ее, потому что отъ времени до времени онъ подражаетъ англійскимъ обычаямъ, даже съ нами, и жметъ намъ руки по возвращеніи домой. Но на этотъ разъ онъ повернулъ меня кругомъ. Онъ остановился передъ джентльменомъ, устремилъ на него бѣшеный взглядъ и на каждое слово его восклицалъ: — Да! да! Джентльменъ поклонился мнѣ и попросилъ взять его зонтикъ; но я была перепугана. Отецъ подошелъ ко мнѣ, — о Мадонна! подумать только о томъ, что онъ сдѣлалъ! Я видѣла, что карманы его оттопырились. Онъ началъ вытаскивать изъ нихъ картофелины и бросать ими изо всей силы въ джентльмена; нѣкоторыя мѣтко попадали въ него. Такимъ образомъ отецъ выбросилъ девять огромныхъ картофелинъ! Я просила его вспомнить о нашемъ обѣдѣ, но онъ кричалъ ломанымъ англійскимъ языкомъ: — да! нашъ обѣдъ мы пускаемъ тебѣ въ голову, бродяга! — Я не могла удержаться, чтобы не подбѣжать къ джентльмену и не попросить у него прощенія. Онъ сказалъ мнѣ, чтобы я не плакала, и положилъ мнѣ въ руку нѣсколько картофелинъ. Онѣ были грязныя, но джентльменъ прежде чѣмъ передать, вытиралъ ихъ, говорилъ, что ему не въ первый разъ выдерживать непріятельскій огонь, и потомъ сказалъ — до свиданія! Я тотчасъ же опустила картофелины въ карманъ, съ полной признательностію, что онѣ не всѣ пропали. Отецъ мой грубо отдернулъ меня отъ собравшейся на мосту и хохотавшей толпы. Я знала, что картофелины получили только ссадины, а надо вамъ сказать, что довольно трехъ штукъ, чтобы избавить человѣка отъ голодной смерти. Онѣ были отличныя; я сама всегда стараюсь покупать самыя лучшія. Когда я прошла домой…

Вильфридъ всталъ, зѣвнулъ и сдѣлалъ гримасу, выражавшую сильное нетерпѣніе. Попросивъ ее продолжать, онъ какъ камень опустился на скамейку.

— Когда я пришла домой и осталась наединѣ съ матерью, она сказала мнѣ, что отецъ слѣдилъ за мной еще наканунѣ, и что въ этотъ день вышелъ, наполнивъ карманы картофелемъ. Она полагала, что у него было намѣреніе прогуляться за городъ и тамъ попросить кого нибудь сварить этотъ картофель. Это онъ дѣлывалъ, когда на него нападала невыносимая скука, — и дѣлалъ, повидимому, для того, чтобы еще болѣе увеличить свою скуку, потому что уличная жизнь нравилась ему лучше загородной. Но, представьте мое изумленіе! Отъ жалобъ и сѣтованій матери у меня разболѣлась голова, какъ вдругъ, въ то время, когда я вынимала картофелины, чтобы показать ей, что у насъ есть еще пища, въ карманѣ оказался кошелекъ, — прекрасный зеленый кошелекъ. О, какой это добрый джентльменъ! Должно быть онъ положилъ кошелекъ вмѣстѣ съ картофелинами, которыми отецъ мой швырялъ въ него! Если бы вы знали, какъ я плакала, что мнѣ не удалось пѣть для него, чтобы доставить ему удовольствіе! Моя мать и я съ нетерпѣніемъ открыли кошелекъ. Онъ содержалъ въ себѣ десять фунтовъ ассигнаціями, пять совереновъ и серебряной мелочи, — такъ около четырехъ шиллинговъ. Мы рѣшились хранить это въ тайнѣ; а потомъ начали разсуждать, какое сдѣлать изъ нихъ лучшее употребленіе. Мы положили приберечь нѣсколько на черный день, а остальное распредѣлили на нѣсколько уроковъ для меня, на покупку нотъ и если можно на покупку хорошей скрипки для отца, новыхъ струнъ для меня, на мясную пищу, и наконецъ на поѣздку за городъ: послѣднее всегда было моей любимой мечтой, въ то время, какъ я слѣдила за облаками, перелетавшими черезъ Лондонъ. Мнѣ казалось, что они всегда являлись изъ счастливыхъ мѣстъ и удалялись тоже въ счастливыя мѣста, никогда не останавливаясь тамъ, гдѣ находилась я! Я не могу долго печалиться. Вы слышали ту арію, которая такъ понравилась вамъ — арію моего сочиненія? Она была написана въ минуты воспоминанія объ этомъ джентльменѣ. Слова для нея я заимствовала изъ какой-то дешевой газеты, они ни подъ какимъ видомъ не выражаютъ того, что я чувствую, и останутся одними словами!

Эмилія показала видъ, что вовсе не слышала отрицанія корнета, будтобы та арія ему понравилась.

— Я хотѣла, чтобы въ ней джентльменъ этотъ говорилъ: «я сражался за Италію; я англійскій герой и сражался за Италію, защищая свободу итальянскаго ребенка; но теперь я раненъ и плѣненъ. Когда вы будете разстрѣливать меня, жестокіе австрійцы, я услышу ея голосъ и больше ни о чемъ не буду думать; слѣдовательно, вы мнѣ не повредите».

Эмилія при эгихъ словахъ разсердилась на себя.

— Какъ я коверкаю языкъ! Мои слова всегда становятся нелѣпыми, когда я хочу выразить ими свои чувства. Но ничего! моя мать и я успокоились, и отецъ началъ получать пищу нѣсколько лучше. Однажды онъ привелъ съ собою какого-то еврея-джентльмена, который былъ прекрасно одѣтъ и весь въ брилліантахъ. Онъ былъ разукрашенъ, какъ рождественскій пирогъ въ окнѣ кандитерской. Я пѣла для него, и онъ пришелъ въ сильный восторгъ. Но этотъ человѣкъ былъ чрезвычайно непріятенъ, трогалъ меня за плечи, а я не могла терпѣть его рукъ, не смотря даже на то, что онъ хвалилъ меня. Я пѣла ему до тѣхъ поръ, пока хозяйка дома не приказала перестать, потому что другіе постояльцы хотѣли спать. Онъ приходилъ каждый вечеръ и однажды сказалъ, что я должна принять участіе въ концертѣ. Оказалось, что концертъ назначался въ публичномъ домѣ, и мой отецъ не отпустилъ меня. Я очень сожалѣла, потому что въ публикѣ этотъ человѣкъ не могъ бы дотронуться до меня, а его прикосновенія ослабляли мой голосъ!

— Желалъ бы я знать, гдѣ живетъ этотъ человѣкъ, вскричалъ корнетъ.

— Не знаю. Онъ даетъ деньги въ долгъ. Но хотите ли вы занять? Я слышала, ваши сестры что-то говорили объ этомъ. Вы всегда можете имѣть все, что у меня есть, — вы это знаете?

Чувство сожалѣнія и благородной признательности пробудилось въ сердцѣ Вильфрида; съ минуту онъ пристально смотрѣлъ на нее. Онъ взялъ ея руку и крѣпко пожалъ се. Эмилія молча прикоснулась губами къ концамъ его пальцевъ.

— Однажды, продолжала она: — когда еврей ушелъ отъ насъ, я спросила у отца, какія были его намѣренія относительно меня? Онъ посадилъ меня на колѣни и началъ разсказывать о чувствахъ еврея ко мнѣ такія вещи, что моя мать подбѣжала ко мнѣ и увела спать. Я должна была позволять этому еврею ласкать и трогать меня. Онъ было совсѣмъ разрушилъ мои мечты! Я чувствовала, что голосъ у меня спадалъ. Мой отецъ убѣдительно просилъ меня угождать ему, и я дѣлала все, что могла; но вмѣстѣ съ тѣмъ я испытывала невыносимую скуку, часто садилась за арфу и начинала плакать; бывали и такія минуты, когда я становилась сердитою и готова была оборвать всѣ струны.

— Но, представьте, до какой степени я была изумлена, когда мать моя пришла сказать мнѣ, что въ карманѣ у отца нашла деньги! одинъ фунтъ семнадцать шиллинговъ; а надо вамъ замѣтить, что въ карты онъ не игралъ. Спустя нѣсколько времени, онъ принесъ домой новую скрипку, и сказалъ мнѣ: «Поступлю опять въ театръ, буду играть, буду Орфеемъ, и обѣды наши поправятся!» Я обрадовалась, поцаловала его. «Сандра», сказалъ онъ, показывая скрипку: «это подарокъ». Спустя два дня я узнала, какой это былъ подарокъ. Развѣ дѣвушка семнадцати лѣтъ не можетъ выйти замужъ?

Съ этимъ рѣзкимъ и страннымъ вопросомъ Эмилія приняла видъ негодованія: глаза ея засверкали огнемъ, такъ что Вильфридъ перемѣнилъ о ней мнѣніе, составленное имъ за минуту передъ тѣмъ.

— Замужъ! воскликнула она. — Объ этомъ сообщила мнѣ мать. Не принадлежать самой себѣ, быть связанной, быть рабой, труженицей, не мечтать, не думать! Это ужасно! Впрочемъ, это должно случиться, но только не теперь! И этотъ человѣкъ обѣщалъ свезти меня въ Италію! Но вѣдь онъ былъ еврей! Онъ говорилъ, что если возьметъ меня, то я буду получать деньги и богатѣть какъ принцесса. Онъ привелъ съ собой пріятеля послушать меня, тоже еврея; пріятель былъ въ восторгѣ, и на другое же утро, встрѣтивъ меня у дверей, предложилъ мнѣ кольцо съ голубыми камнями, обѣщалъ жениться на мнѣ и увезть въ Италію, если я откажусь отъ его друга и отдамся ему. Этотъ человѣкъ не трогалъ меня, и, знаете ли, одно время я дѣйствительно могла бы принять его предложеніе и, можетъ статься, приняла бы, еслибъ не его лицо! Съ такимъ отвратительнымъ лицомъ я не согласилась бы отправиться не только въ Италію, но даже въ самый рай! Оно похоже было на лицо человѣка съ мохнатыми ногами и копытами животнаго; я видѣла такое чудовище на картинкѣ въ одной изъ книжекъ матери. Представьте себѣ носъ, который согнулся и кончикомъ своимъ почти прикасался къ большимъ толстымъ, краснымъ губамъ! Онъ постоянно встрѣчалъ меня и упрашивалъ согласиться на его предложеніе, какъ вдругъ однажды подошелъ первый еврей-джентльменъ и на улицѣ, среди бѣлаго дня, во все горло закричалъ, что его ограбили; они остановились, подняли шумъ и я убѣжала. Послѣ того я узнала, что отецъ мой занялъ денегъ у перваго изъ нихъ и получилъ отъ него скрипку; онъ сказалъ мнѣ, что скрипку у него отнимутъ и посадятъ въ тюрьму, если я не выйду замужъ за его кредитора. Я ушла и горько плакала въ объятіяхъ матери. Никогда, никогда не забуду ея добродушія! Хотя она не могла видѣть ничьихъ слезъ безъ того, чтобы не расплакаться самой, но на этотъ разъ была тиха, какъ мышка: она знала, что ея голосъ растрогаетъ меня еще больше. Въ одной изъ большихъ улицъ Лондона находится магазинъ эстамповъ съ раскрашенными видами Италіи. Однажды я отправилась туда и не знаю, какъ долго стояла тамъ, любуясь ими и стараясь забыть объ этихъ евреяхъ-джентльменахъ…

— Называйте ихъ просто евреями, — какіе они джентльмены! прервалъ Вильфридъ.

— Стараясь забыть объ этихъ евреяхъ, повторила Эмилія, повинуясь приказанію: — я любовалась картинами Италіи до тѣхъ поръ, пока онѣ не начали прыгать и какъ будто смѣяться надо мной. Я забыла о пѣніи: оно для меня тогда не существовало. Музыка моя умерла. Въ это время старая лэди кончила свои уроки. «Подождите, маленькая плутовка», сказала она мнѣ: «когда нибудь и вы сдѣлаете то же самое, что я дѣлаю теперь». Она выходила замужъ за того молодаго человѣка, который находилъ, что голосъ ея значительно усовершенствовался. Она заплатила мнѣ три фунта и подарила еще одинъ, вмѣстѣ съ лентами и перчатками. Я сейчасъ же отправилась къ матери и попросила ее выдать мнѣ изъ кошелька джентльмена пять фунтовъ. Я взяла арфу и музыкальныя принадлежности. Я не знала, куда мнѣ идти, а знала только, что оставаться дома мнѣ невозможно. Мать моя плакала, помогая собирать и укладывать вещи. Въ тотъ день она была такимъ бѣднымъ, кроткимъ, послушнымъ созданіемъ! но плановъ своихъ я ей не открыла. Я крѣпко поцаловала ее и отправилась на желѣзную дорогу. Меня спросили, куда я отправляюсь, назвали нѣсколько мѣстъ, — ни одного изъ нихъ я не знаю. Я закрыла глаза, попросила Небо указать мнѣ путь и выбрала Хильфордъ пунктомъ моей поѣздки. Въ вагонѣ музыка вдругъ пробудилась во мнѣ. Тамъ я встрѣтила фермера Вильсона, хозяина ближайшей фермы, гдѣ ваши сестры отыскали меня; онъ былъ добръ и долго разспрашивалъ меня; я сказала, что Лондонъ наскучилъ мнѣ, и что я желала бы провести нѣсколько времени въ лѣсахъ и лугахъ. При выходѣ изъ вагона, онъ пригласилъ меня къ себѣ, и я охотно приняла приглашеніе. Потомъ встрѣтила васъ, — и вотъ теперь я здѣсь. Все это случилось такъ потому, что я просила Небо указать мнѣ путь, — я думаю, это вѣрно!

---

Эмилія сложила руки и задумчиво посмотрѣла на горизонтъ небосклона; на ея лицѣ отражалась тихая признательность.

Корнетъ всталъ на ноги. — Такъ! сказалъ онъ. — И вы больше не видѣли того джентльмена, котораго поцаловали въ паркѣ?

— Поцаловала? того джентльмена? возразила Эмилія. — Я его не цаловала. Онъ этого и не хотѣлъ. Мужчины цалуютъ насъ, когда бываютъ счастливы, а мы ихъ цалуемъ, когда бываемъ несчастливы.

Вильфридъ, быть можетъ, не имѣлъ на столько способностей, чтобы опредѣлить истину этого глубокаго афоризма, высказаннаго съ простотою натуральнаго убѣжденія. Разсказъ, но его мнѣнію, совершенно освобождалъ его отъ всякихъ вліяній на него со стороны Сандры Беллони. Все, что онъ чувствовалъ теперь къ ней лично, — это было одно сожалѣніе. Это до нѣкоторой степени показываетъ силу чувства, которое пробудилось въ немъ; картофелины Эмиліи не убили этого чувства, но обратили его въ безпредѣльное отвращеніе. Вѣдь чувство вообще весьма тонкая, слабая вещь, неспособная переносить многое: оно становится мстительнымъ, когда надъ нимъ насмѣются. Избитое, обезображенное, оно продолжало твердо стоять и выдерживать удары картофелинъ. Онѣ были такія прекрасныя, какъ выразилась Эмилія, и наносили сильные удары. Какъ бы то ни было, онъ сожалѣлъ ее, и это чувство защищало его, подобно щиту. Онъ по своему разсказалъ сестрамъ повѣсть Сандры Беллони, разсказалъ съ такимъ юморомъ, который убѣдилъ ихъ, что Вильфридъ наслаждался ея присутствіемъ, какъ необыкновенною странностью.

ГЛАВА VII.

ВЪ КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ О КРИЗИСѢ ВЪ БРУКФИЛЬДСКОМЪ ПРАВЛЕНІИ И О ДОСТОИНСТВАХЪ РЕЗИДЕНТА ВО ФРАКѢ.

Въ то время, какъ Эмилія передавала Вильфриду свою исторію, брукфильдскія барышни держали совѣщаніе по вопросу, который былъ возбужденъ нарочно съ тѣмъ, чтобы привести ихъ въ крайнее замѣшательство и раздраженіе. Мистеръ Поль получилъ любопытное коротенькое посланіе отъ мистриссъ Чомпъ, извѣщавшее его о жестокомъ обращеніи съ ней со стороны его дочери, и вмѣсто того, чтобы разсмотрѣвъ орѳографію, безсмыслицу и умышленную грубость, оставить его безъ послѣдствій, онъ принялъ необыкновенную мѣру, сказавъ Арабеллѣ, что она сдѣлала поступокъ, въ которомъ должна раскаяться и во всякомъ случаѣ извиниться. Какая нибудь восточная королева, услышавъ подобную рѣчь отъ своего министра финансовъ, не могла бы испытывать большаго негодованія. Арабелла никогда не видѣла, чтобы отецъ ея былъ такъ раздраженъ. Онъ говорилъ сильно и повелительно. Извиненіе слѣдовало послать въ тотъ же день по вечерней почтѣ, послѣ представленія ему на предварительное разсмотрѣніе. Мистеръ Поль произносилъ таинственныя фразы: «Вы не знаете, что творите». «Вы думаете, что корабль можетъ плыть и безъ вѣтра». «Вы хотите делать лошадь, пока она не упадетъ», и тому подобное, не говоря уже о бормотаньи. Слова эти, однакоже, не имѣли особенной важности для брукфильдскихъ барышенъ. Это были письмена на стѣнѣ, — письмена непереводимыя. Но какъ во время землетрясенія колеблются наши благородныя зданія, такъ и ихъ дворецъ изъ нѣжныхъ чувствъ и тонкихъ оттѣнковъ чувства стеналъ и трещалъ, и въ теченіе нѣкотораго времени онѣ думали; «гдѣ мы находимся?» Впрочемъ, онѣ очень скоро заключили, что рѣчь, выслушанную Арабеллой, слѣдуетъ приписать недостаточному образованію ихъ милаго и дорогаго папа.

Въ Совѣтѣ Трехъ, относительно извинительнаго письма къ мистриссъ Чомпъ, Адель предложила, если угодно Арабеллѣ, сразиться и выиграть сраженіе на славу республики. Она была молода и желала сражаться и предводительствовать. Голосъ ея встрѣтилъ сопротивленіе.

— Предоставьте это мнѣ, сказала Арабелла.

— Во всякомъ случаѣ, душа моя, ты не сдашься безъ сопротивленія? безпечно спросила Корнелія.

— Само собою разумѣется.

— Лучше всякаго рода уничиженіе, лучше все, что угодно, лучше выдти замужъ, нежели покориться въ подобномъ случаѣ! воскликнула Адель.

Брукфильдскія барышни были тѣсно связаны между собою и такъ сильно стремились къ своей величественной туманной цѣли, что смотрѣли на супружескую жизнь весьма неблагопріятно; кромѣ того онѣ держались идеи, что заключить брачный союзъ въ «поздней порѣ жизни» (скажемъ, на тридцатомъ году) значило то же самое, что за живо похоронить умственныя способности женщины.

Въ серединѣ дня, сестрицы надѣли садовыя шляпки и вмѣстѣ отправились прогуляться по имѣнью, безъ опредѣленной цѣли. Близь западнаго кустарника онѣ увидѣли мистера Поля, Вильфрида и Эмилію, разговаривавшихъ съ какимъ-то незнакомымъ джентльменомъ. Принявъ видъ надлежащаго достоинства, онѣ стали приближаться къ группѣ разговаривавшихъ, какъ вдругъ, къ величайшему ихъ ужасу, на встрѣчу имъ побѣжала Эмилія, восклицая: — это мистеръ Порселъ Барретъ, джентльменъ, который играетъ на церковномъ органѣ. Я встрѣчалась съ нимъ въ лѣсу прежде, чѣмъ познакомилась съ вами. Въ одно воскресенье я играла за него, и хочу васъ познакомить съ нимъ.

Эмилія схватила руку Арабеллы и потащила ее впередъ. Отступленіе было невозможно. Вильфридъ смотрѣлъ, какъ будто проглотилъ горькую пилюлю. Мистеръ Барретъ, чуть не вброшенный въ объятія брукфильдскихъ барышенъ, поклонился. Онъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ прекрасный молодой человѣкъ, прилично одѣтый на столько, на сколько могло помочь ему въ этомъ отношеніи старое чорное сукно. Бѣглый, но острый взглядъ удовлетворилъ сестрицъ, показавъ имъ, что его шляпа и сапоги безукоризненны: при этомъ они подарили ему три тонкіе оттѣнка привѣтствія, смягченные на столько, сколько требовалось, чтобы не оскорбить щекотливую бѣдность.

Превосходная полярная степень, по видимому, внушала твердость и поощряла мистера Баррета. Онъ обращался съ своими замѣчаніями главнѣе всего къ Корнеліи, и въ замѣнъ того, довольно радостно принималъ ея мерзлыя односложныя: да, или нѣтъ. Сестрицы разговаривали объ органахъ и искусствѣ, объ Эмиліи и оперѣ. Ему извѣстны были этотъ и тотъ большіе органы и всѣ оперы, но онъ занималъ барышенъ еще и тѣмъ разговоромъ, изъ котораго можно было заключить, что ему извѣстны также многія знаменитости. Это вызвало мистера Поля на откровенность: дочери, со времени покупки Брукфильда, взяли надъ нимъ такой верхъ, что онъ еще ни разу не восхищался своимъ достояніемъ. Бѣдный, но любезный человѣкъ служилъ для него предметомъ истиннаго удовольствія.

— Здѣсь вы видите, сказалъ онъ, описавъ рукой въ воздухѣ полукругъ: — мое маленькое помѣстье, сэръ. Въ Германіи, а также и Англіи, вы видали имѣнія болѣе обширныя, но мы на нашемъ тѣсномъ островкѣ не можемъ имѣть больше этой пригоршни. Разумѣется, не можемъ въ такомъ случаѣ, когда не получаемъ въ наслѣдство имѣнья родоваго. Да! Да! мы должны быть признательны, что наше дворянство не переводится. Мы должны поддерживать имена нашихъ знаменитостей. Я говорю это въ ущербъ своихъ собственныхъ интересовъ.

Мистеръ Поль приподнялъ пальцемъ подбородокъ Адели, которая скромно потупила свои глазки и потомъ пресерьезно посмотрѣла на сестеръ. Сестры же ея осматривали мистера Баррета. Черты его лица имѣли удивительное выраженіе и невольнымъ образомъ возбуждали интересъ.

— Не угодно ли вамъ отобѣдать съ нами сегодня? бухнулъ мистеръ Поль. — Сосѣди должны жить по сосѣдски.

Приглашеніе было принято приличнымъ образомъ.

— Обѣдъ у насъ не затѣйливый. Вы не увидите за нашимъ столомъ больше того, что видали у эрцоговъ, какъ вы ихъ называете, въ Германіи. Простыя блюда, хорошее вино! Ни тѣ, ни другое не разстроятъ вашего желудка. Такъ вы пожалуете?

Мистеръ Барретъ поклонился, произнося обычныя благодарности. Это была именно такая личность, какую мистеръ Поль желалъ видѣть отъ времени до времени за своимъ столомъ; личность, которой были извѣстны великіе люди, и которая будетъ благодарна за обѣдъ. Передъ такимъ человѣкомъ онъ, не стѣсняясь могъ показывать себя обыкновеннымъ богатымъ британскимъ купцомъ. Дочери мистера Поля совсѣмъ отрѣзали его отъ своихъ знакомыхъ; чувство отчужденія и стѣсненія, и чувство того, что его собственный домъ быстро становился для него чужимъ достояніемъ, заставило его наброситься на свѣтскаго органиста. Его погибавшая индивидуальность вызвала это ничѣмъ необъяснимое приглашеніе и форму приглашенія.

По уходѣ мистера Баррета, брукфильдскія барышни рѣшились вступить съ своимъ папа въ маленькій диспутъ. Мистеръ Поль съ разу озадачилъ ихъ, спросивъ, написано ли письмо къ мистриссъ Чомпъ, и получивъ отрицательный отвѣтъ, приказалъ Арабеллѣ воротиться домой и немедленно заняться имъ. Сестрицы вспыхнули. Къ удивленію Адели, Арабелла отправилась. Присоединившись къ ней, она сказала: — Душа моя, какой моментъ ты потеряла! Мы твердо могли бы выстоять, безпрерывно переходя отъ Чомпъ къ Баррету, отъ Баррета къ Чомпъ, пока голова у папа не пошла бы кругомъ. Онъ перемѣшалъ бы эти личности и началъ бы думать, что мистеръ Барретъ ирландская вдова, а мистриссъ Чомпъ органистъ,

— Твое остроуміе, моя милочка, вводитъ тебя въ заблужденіе, возразила Арабелла. — Я знаю, что дѣлаю. Борьбу на словахъ я отвергаю. Дойти до ссоры съ отцомъ изъ-за такой особы — хуже всякой дурной политики, — не правда ли?

Сестры такъ сильно восхищались способомъ Арабеллы — замаскировать свою трусость, что охотно простили ее. Чувство трусости было общимъ достояніемъ ихъ всѣхъ, — а при этомъ прощеніе становилось еще труднѣе.

— Такъ, по твоему, это значитъ сопротивляться? сказала Корнелія.

— Безъ всякаго сомнѣнія.

— Мы отступаемъ и отступаемъ, — замѣтила Адель. — Мы только истощаемъ свои силы. Но, Богъ мой! вѣдь мы становимся настоящими инсургентами.

Она засмѣялась, обративъ слова свои въ шутку. Старшія сестрицы, какъ болѣе сантиментальныя, боготворили юность и предполагаемую въ ней невинность, и потому дѣлали для Адели всевозможныя снисхожденія.

При второмъ обѣденномъ звонкѣ, мистеръ Поль вбѣжалъ на лѣстницу и кликнулъ Арабеллу; отвѣта не было; она явилась къ столу послѣ всѣхъ. По окончаніи затрапезной молитвы, мистеръ Поль сказалъ: — Письмо отправлено? — Кажется, до отправленія я хотѣлъ его видѣть.

— Оно еще не отправлено, папа, отвѣчала Арабелла.

Мистеръ Поль весьма серьезно покачалъ головой. Сестрицы были очень благодарны мистеру Баррету за его посѣщеніе. Представьте! этотъ человѣкъ пожаловалъ къ нимъ въ полномъ бальномъ нарядѣ. Онъ казался такимъ джентльменомъ, на какого глядѣть пожелалъ бы всякій. Въ немъ не было замѣтно теперь ни малѣйшихъ слѣдовъ органиста. Фактъ этотъ, въ томъ видѣ, въ какомъ я представляю его, неоспоримъ. Пусть молодые люди нашего поколѣнія обратятъ вниманіе на эту главу; — они можетъ быть узнаютъ, какимъ прекраснымъ свойствомъ обладаетъ фракъ, и можетъ быть привяжутся къ нему, все равно, будетъ ли онъ избитъ волнами или опаленъ огнемъ злой сердитой фортуны. Облеченный во фракъ, молодой британецъ всегда можетъ разсчитывать на перемѣну въ расположеніи духа этой угрюмой богини. И почти вѣроятная вещь, что если онъ имѣетъ въ виду предметъ изъ прекраснаго пола, и состояніе у этого предмета, которое послужило бы ему вознагражденіемъ за полученные удары судьбы, онъ долженъ потерять этотъ предметъ, онъ не можетъ идти съ нимъ по одной дорожкѣ, если не сохранитъ за собой этого наряда изъ чернаго сукна, этого паспорта для свободнаго пропуска въ общество. Разумѣется, я хочу этимъ сказать, что онъ много выиграетъ, сохранивъ уваженіе къ названному наряду. Коль скоро уваженіе къ фраку упрочится, то самый фракъ, можно сказать, всегда будетъ безукоризненный. Въ Британіи это нарядъ фортуны, — подсвѣчникъ для свѣчи, осмѣливаюсь такъ выразиться; молодому островитянину нечего отчаяваться въ пріобрѣтеніи для себя лучшихъ даровъ фортуны, когда будетъ имѣть при себѣ ея нарядъ и держать его какъ можно чище и опрятнѣе.

Дѣйствительно, элегантный фракъ мистера Баррета совершенно овладѣлъ брукфильдскими лэди. Когда, послѣ первой рюмки вина, сопровождаемой обычными поклонами и желаніями здоровья, мистеръ Поль началъ продолжать утренній разговоръ, и трактовать о французской кухнѣ и своей, тактъ мистера Баррета, съ которымъ онъ держалъ себя, доставилъ ему возможность овладѣть полнымъ ихъ сочувствіемъ: дверь къ ихъ сочувствію открылась для него, можно сказать, благодаря его наряду. Ихъ расположеніе духа частію подчинилось ему съ помощію процесса, объясненіе котораго заняло бы много времени и мѣста. Въ самомъ дѣлѣ, касаясь этихъ таинственныхъ движеній женской души, я смѣю только намекать на нихъ. Прошу васъ повѣрить, что когда мы имѣемъ дѣло съ этимъ диковиннымъ предметомъ, съ сердцемъ женщины, то роль, разыгрываемая фракомъ и скромностью, бываетъ весьма не незначительна. Нѣтъ сомнѣнія, что брукфильдскія лэди ни подъ какимъ видомъ не допустили бы идеи о вліяніи на нихъ фрака, какъ идеи чудовищной. Но почему это случилось, что когда мистеръ Поль снова повелъ рѣчь о своей кухнѣ и почти тѣми же словами, взоры ихъ невольно встрѣтились съ взорами незнакомца, и напечатлѣли на немъ одинъ изъ самыхъ слабыхъ мимолетныхъ взглядовъ, съ пропорціонально большимъ для него значеніемъ? Должно быть потому, что этотъ фракъ положилъ на время основаніе равенству, иначе онѣ никогда бы этого не сдѣлали, — да и онъ не воспользовался бы случаемъ показать имъ, что умѣетъ отвѣчать на самые отдаленные мистическіе намеки съ ловкостью равной ихъ собственной ловкости, и такимъ образомъ ободрилъ бы ихъ употребить языкъ, ведущій къ интимности съ быстротою, которая для непосвященныхъ показалась бы магическою. Короче, человѣкъ этотъ обладалъ языкомъ самаго изысканнаго общества. Если вы не изучите этой азбуки безмолвной передачи идей, вы много потеряете въ глазахъ женщины, не смотря на то, что будете облечены во фракъ.

— Надѣюсь, вы не думаете, что я держу повара! Нѣтъ, нѣтъ! у насъ это не принято. Не идетъ. Плутуютъ, знаете. По моему мнѣнію мистриссъ Маллоу не уступитъ никакому повару. Я заступлюсь за нее, снова заговорилъ мистеръ Поль, обращаясь къ своей кухнѣ.

— Превосходная женщина, замѣтилъ мистеръ Барретъ; эти два слова, сказанныя коротко, безъ малѣйшихъ признаковъ скуки, упрочивали его торжество, — торжество тѣмъ болѣе сильное, что онъ, повидимому, нисколько не сознавалъ его. Брукфильдскія барышни вдругъ пришли къ такому заключенію, что въ мистерѣ Барретѣ есть романтичность. Не пугайтесь. Фракъ, получившій аттестатъ, долженъ заключать въ себѣ исторію; эта исторія должна быть интересна; до обнаруженія скрывающейся въ ней тайны, тонкая эссенція послѣдней окружаетъ фракъ. Въ полуночной конференціи сестрицы рѣшили, что мистеръ Барретъ способенъ занять мѣсто въ какомъ угодно обществѣ. Имъ представлялись видѣнія обѣднѣвшей знатной фамиліи, — гордаго сына, рѣшившагося заработывать хлѣбъ честнымъ и скромнымъ трудомъ, употребивъ въ дѣло свой изящный вкусъ. Много, много перемечтали онѣ о мистерѣ Барретѣ.

Оказывать покровительство низшимъ доставляло брукфильдскимъ барышнямъ гораздо больше удовольствія, нежели ухаживанье за высшими. Онѣ позволили Эмиліи приглашать мистера Баррета, который поэтому сдѣлался частымъ ихъ гостемъ, — всегда опрятнымъ, патетически вычищеннымъ щеткой и болѣе пріятнымъ фаворитомъ, чѣмъ Эмилія, потому что онъ никогда не потрясалъ ихъ деликатности. Онъ превосходно говорилъ и вскорѣ вступилъ въ правильныя состязанія съ Корнеліей, любившей доказательства. Политическіе взгляды ихъ не всегда были одинаковы, такъ какъ Корнелія нерѣдко прочитывала газеты до его прихода. Въ вопросахъ, относившихся до религіи, они, къ счастію, не расходились. Главнѣе всего ихъ занимали теоріи воспитанія. Въ этихъ состязаніяхъ мистеръ Барретъ, убѣжденный въ своихъ ошибкахъ, всегда признавался въ нихъ, и его признаніе всегда было искренное и полное. Корнелія торжествовала часто. Все-гаки онъ могъ быть самостоятельнымъ, а это составляло въ немъ очарованіе. Женщины не могутъ положиться на мужчину, если онъ не самостоятеленъ; не могутъ находить особеннаго удовольствія въ смутности его идей. О, мужчина, расположенный къ любви! если ты хочешь привлечь къ себѣ женщину, то будь самостоятельнымъ и положительнымъ. Будь положителенъ до безтолковости, но отнюдь не показывай виду, что въ чемъ нибудь сомнѣваешься. Облекись весь въ догмы. Показывай твое рѣшительное сужденіе, гдѣ не можетъ быть спора, или твой энтузіазмъ, гдѣ встрѣтилось сопротивленіе; во всякомъ случаѣ будь твердъ. Не позволяй себѣ колебаться. Если бы женщины могли переносить колебанія и слабость и не восхищались бы твердостью ума, намъ не привелось бы видѣть ихъ отвращающимися отъ философовъ въ ихъ агоніи, чтобы найти убѣжище въ объятіяхъ человѣка твердаго въ своихъ убѣжденіяхъ. Я не говорю, что мистеръ Барретъ отваживался играть съ даровитой Корнеліей, какъ съ рыбкой; подобную рыбку можно было поймать только съ помощію принятаго имъ метода — дѣлать ей возможность одерживать побѣду въ бездѣлицахъ и брать верхъ надъ ней въ предметахъ существенной важности.

Весьма пріятные вечера проводились теперь въ Брукфильдѣ, — вечера, которые вовсе не нарушались удивленіемъ, выражаемымъ отъ времени до времени мистеромъ Полемъ по тому поводу, что онъ не имѣлъ никакихъ извѣстій отъ Марты, подразумѣвая подъ этимъ именемъ мистриссъ Чомпъ. — У васъ есть Эмилія, говорили сестрицы; а это было равносильно: — она принадлежитъ къ тому же разряду. Мистеръ Поль такимъ образомъ и понималъ это, обвивалъ одной рукой Талію Эмиліи и говорилъ: — сначала поцѣлуй меня, моя милая, а потомъ спой пѣсенку. Эмилія со всею готовностію дѣлала то и другое. Каждый разъ, когда ему случалось слышать о необходимости дать ей свѣтское образованіе, онъ замѣчалъ: — держите ее здѣсь, и мы усовершенствуемъ ее. Мистеръ Барретъ помогалъ барышнямъ открывать въ Эмиліи гораздо болѣе того, что замѣчалъ въ ней даже самъ мистеръ Периклъ. Ея исторія частію сдѣлалась извѣстна имъ; съ двумя зависящими отъ нихъ лицами, изъ которыхъ одинъ былъ джентльменъ, а другое — геній, онѣ чувствовали, что дѣйствительно достигли нѣкоторой высоты, а это такая вещь, которая можетъ быть ощущаема, когда мы имѣемъ что нибудь подъ нашими ногами. Паразиты нѣкоторымъ образомъ служатъ дополненіемъ животному или растенію; зависимый отъ насъ человѣкъ доставляетъ намъ увѣренность въ нашемъ положеніи. Поэтому брукфильдскія барышни позволяли Эмиліи льнуть къ нимъ, замѣчая, что и папа ихъ рѣшительно желалъ, чтобы она осталась между ними на нѣкоторое время. Слѣдовательно, если когда нибудь придется сожалѣть объ оказываемомъ снисхожденіи, то обвинять ихъ въ этомъ не будутъ. Въ душѣ своей онѣ, однако, сознавали, что собственно черезъ Эмилію получили первое приглашеніе въ домъ лэди Гостръ. Благодарность не входила въ область ихъ политики, но когда она помогала распознаванію матеріальныхъ фактовъ, онѣ не поставляли ей ни малѣйшихъ преградъ. — Если, говорили онѣ, мы успѣемъ отполировать ее и сообщить извѣстный тонъ, ей будетъ за что поблагодарить насъ, въ случаѣ, если она составитъ себѣ имя. Этотъ случай, само собою разумѣется, становился необходимымъ для развитія такого безукоризненнаго чувства. Такимъ образомъ прогулки съ Вильфридомъ продолжались, какъ продолжались и очаровательно спокойные вечера, когда Эмилія пѣла.

ГЛАВА VIII, ВЪ КОТОРОЙ ТУРИЦКІЙ БАРАБАНЪ УСКОРЯЕТЪ ХОДЪ ИСТОРІИ ЭМИЛІИ.

Окна Брукфильда были открыты для притока въ комнаты майскаго воздуха; въ нихъ залетали заблудившіяся пчелы, золотистыя пятна весенняго солнышка играли на полу. Дорожки въ саду были ослѣпительны отъ солнечнаго блеска, и сестрицы переходили отъ одной куртины къ другой въ соломенныхъ шляпкахъ, съ широкими полями, которыя, по увѣреніямъ Адели, были очень практичны. Ясная погода наступила совершенно неожиданно и для Эмиліи не нашлось подобной шляпки; поэтому Вильфридъ надѣлъ ей на голову свою фуражку съ золотымъ околышемъ, и сестрицы, послѣ минутнаго недоразумѣнія, позволили ей носить этотъ нарядъ, рѣшившись наблюдать за ней отъ времени до времени. Взглядъ Эмиліи ничего не выражалъ рѣзкаго, — напротивъ, въ минуты душевнаго спокойствія онъ былъ чрезвычайно кротокъ: быть можетъ ея драматическій инстинктъ заставилъ ее полуграціозно прислониться къ солнечной сторонѣ дома, гдѣ росла китайская жимолость. Она разговаривала съ Вильфридомъ. Ея смѣхъ казался безпечнымъ и непринужденнымъ, и какъ нельзя болѣе согласовался съ ея южной гибкой фигурой.

— Это дѣлается, чтобы принаровиться къ фуражкѣ, сказала проницательная Адель. Но, хотя эта лэди и отличалась критическимъ талантомъ, она была убѣждена, что настоящее дѣйствіе Эмиліи выражало не одно только усиліе принаровиться къ фуражкѣ.

Философъ (если бы была возможность, я не позволилъ бы ему выдвигаться на первый планъ) заставляетъ насъ замѣтить, что вѣнецъ и цвѣтъ нервной системы, голова, бываетъ по необходимости чувствительна, и до такой степени, что все, что бы мы ни положили на нее, измѣняетъ насъ, придаетъ намъ другой видъ. Понятно, что когда мы собираемъ всѣ силы ума, значительная часть впечатлѣнія утрачивается, и то, что остается, становится сильнымъ и чрезвычайно чувствительнымъ. Женщина этому въ особенности подвержена. Дѣвушка можетъ надѣть сапоги своего брата, и они не измѣнятъ въ ней вида, но какъ скоро она надѣнетъ шляпу брата, то сейчасъ же сдѣлаетъ ему мужской поклонъ. Тотъ же самый философъ, который навязываетъ мнѣ свою скуку, утверждаетъ, что нынѣшній недостатокъ въ твердости убѣжденій происходитъ отъ наклонностей подобнаго рода. Онъ предлагаетъ перемѣнить направленіе ума всякаго республиканца, надѣвъ ему на голову секундъ на пять графскую корону.

Какъ бы то ни было, вѣрно то, что въ настоящее время ноги Эмиліи были скрещены, правая рука была закинута за голову, прислоненную къ стѣнѣ, а большой палецъ маленькой лѣвой руки былъ засунутъ за кушакъ. Я положительно могу сказать, что она вовсе не думала разыгрывать роль испанскаго принца, переодѣтаго пажемъ. Не было у нея также идеи заставить сердце своего друга Вильфрида подпрыгивать подъ ея ничего невыражавшія слова и движенія, подпрыгивать подобно дрессированной молочнаго цвѣта лошади въ циркѣ. Солнечный блескъ и фуражка Вильфрида производили на нсе какое-то магическое вліяніе. Вильфридъ увѣрялъ ее, что она была похожа на очаровательнаго мальчика.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказала Эмилія, приподнявъ свой подбородокъ.

Въ это время садовникъ подстригалъ лужайку.

— Сдѣлайте милость, пощадите эти маргаритки! вскричала Эмилія. — Зачѣмъ вы ихъ срѣзываете?

Садовникъ не согласился, замѣтивъ, что лужайка должна быть гладкая. Эмилія кликнула Адель, которая подошла и, узнавъ, въ чемъ дѣло, сказала: — Съ вашей стороны это очень мило. Мнѣ нравится, что вы любите маргаритки и желаете ихъ защитить. Но вы знаете, онѣ безобразятъ лужайку. И Адель нагнулась, сорвала одну изъ нихъ, назвала ее милашкой и бросила.

Она отправилась къ сестрамъ въ оранжереи, и встрѣтивъ у дверей мистера Баррета, обратила желаніе Эмиліи въ предметъ разговора.

— Если бы вы знали, какъ радуетъ насъ Эмилія, когда обнаруживаетъ чувство; мы всѣми силами стараемся научить ее оцѣнивать природу въ ея простотѣ и въ ея величіи.

— Отъ нея надо ожидать всякаго рода поэтическихъ чувствъ, сказалъ мистеръ Барретъ, въ то время когда всѣ они стали спускаться по отлогой полянѣ.

— Вы прочитали разсказъ мистера Ронинбрука? спросила Корнелія.

— Да.

— Согласны ли вы съ моимъ мнѣніемъ?

— Относительно слога? Согласенъ и нѣтъ. Вашъ приговоръ можетъ быть вѣренъ самъ по себѣ; вы говорите: онъ чеканитъ слова; дѣйствительно, мѣстами попадаются чрезвычайно натянутыя фразы, я это долженъ допустить. Но тутъ встрѣчается еще такой вопросъ: требуетъ ли вымыселъ совершенно гладкой поверхности? Само собою разумѣется, ученый трудъ этого требуетъ; это безусловно необходимо. Когда мы имѣемъ дѣло съ фактами, шероховатость слога бросается въ глаза. Для вымысла можно допустить только часть подобной взыскательности. Въ одномъ случаѣ хорошо идетъ классическая тога, въ другомъ — средневѣковой фантастическій нарядъ.

— Да; справедливо, — сказала Корнелія. Я должна признаться, что не особенно одарена силою воображенія.

— Напротивъ, позвольте мнѣ сказать, вы одарены, но ваше воображеніе еще не окрѣпло, — и требуетъ, чтобы его кормили съ ложечки. Мы, англичане, одарены воображеніемъ болѣе другихъ націй.

— Въ такомъ случаѣ почему же оно не проявляется?

— Потому что мы все еще боремся съ пуританскимъ элементомъ, въ литературѣ, какъ и во всемъ другомъ.

— Ваша старинная бука, мистеръ Барретъ!

— И кромѣ того, нашъ языкъ не достаточно богатъ для прозаическихъ тонкостей. Писатель, который не хочетъ раболѣпствовать передъ другими, долженъ производить чеканку на своемъ собственномъ монетномъ дворѣ. Поэзіей мы довольно богаты, и относительно прозы мы именно обязаны той свободѣ, съ которою наши поэты обращались съ критиками. Нашъ самый обыкновенный прозаическій слогъ близокъ къ поэзіи, по той причинѣ, что его установили поэты. Почитайте французскую поэзію. При первомъ куплетѣ паруса наполняются и вы далеко оставляете за собою прозу. Мистеръ Ронинбрукъ чеканитъ слова и рискуетъ выраженіями потому, что всякій англичанинъ, съ перомъ въ рукѣ, становится младшимъ братомъ въ семействѣ, бѣднымъ странникомъ — любознательнымъ авантюристомъ, между тѣмъ какъ для француза трудъ этотъ дѣлается наслѣдственнымъ достояніемъ, — онъ черпаетъ изъ туго набитаго кошелька. Смѣлость французскаго ума, французское обыкновеніе бѣгло говорить, сдѣлали ихъ, говоря о цѣлой націи, несравненно богаче въ языкѣ, — говоря же объ отдѣльныхъ личностяхъ, гораздо бѣднѣе насъ. Почитайте ихъ стереотипныя описанія. Они всѣ на одинъ покрой. Всѣ они удивительно краснорѣчивы — но изъ этого краснорѣчія вы не извлечете ни одной новой мысли. Вы удивитесь, узнавъ, что, не смотря на все сказанное мною, я все-таки долженъ стать на сторонѣ прекраснаго критика Ронинбрука, но ни какъ не на его. Причина заключается въ томъ, что необходимость писать, какъ онъ пишетъ, такъ велика, что должно поставить крѣпкій барьеръ, своего рода chevaux de-frise изъ остроконечныхъ перьевъ — противъ всякаго вновь отчеканеннаго слова и отважнаго чеканщика, иначе насъ наводнятъ этими словами. Если онъ сумѣетъ перескочить черезъ этотъ барьеръ, тогда должно будетъ пропустить его и его багажъ. Такъ было съ нашими великими писателями, такъ должно быть и съ другими, въ противномъ случаѣ…

Корнелія шла задумчиво. Извиненіе мистера Баррета, что онъ позволилъ себѣ распространиться, заставило ее сказать: — «Вы сообщили мнѣ новые взгляды», между тѣмъ какъ всѣ ея размышленія сосредоточились въ глубинѣ ея души и въ результатѣ составляли слѣдующую мысль: — И этотъ человѣкъ, который такъ говоритъ, ни больше, ни меньше, какъ наемный органистъ.

— Почему вы сами не пишете, мистеръ Барретъ?

— Не имѣю привычки.

— Привычки?

— Я еще не слышалъ призванія.

— А развѣ первые звуки призванія должны раздаться не изъ вашей души?

— Какимъ же образомъ мы узнаемъ это?

— Если они зазвучатъ очень громко!

— Тогда я приму ихъ за тщеславіе.

— Но желаніе составить себѣ извѣстность не есть еще тщеславіе.

— Но можетъ существовать также желаніе скрывать свою извѣстность.

Корнелія бросила на черты его лица одинъ изъ тѣхъ застѣнчивыхъ взглядовъ, которые навсегда оставляютъ впечатлѣніе. Грусть, звучавшая въ его словахъ, набрасывала на него какой-то мрачный оттѣнокъ, и она начала уже съ печалью представлять себѣ сжатыя тонкія губы, смѣло встрѣчающіяся лицомъ къ лицу съ несчастіемъ, голубые глаза, теряющіе свой блескъ подъ тѣнью этого несчасгія.

Они шли къ мистеру Полю, который съ Вильфридомъ и Эмиліей стоялъ на лугу и вмѣстѣ съ ними прислушивался къ отдаленному шуму.

На границѣ брукфильдскаго помѣстья стучалъ турецкій барабанъ. Вскорѣ послѣ того увидѣли, что барабанъ, сопровождаемый тромбономъ и флейтой, перешелъ границу въ одни изъ главныхъ воротъ. Въ арріергардѣ маршировалъ цѣлый полкъ нарядно одѣтыхъ поселянъ съ тянувшимся за нимъ распущеннымъ хвостомъ изъ праздныхъ и беззаботныхъ мальчишекъ и дѣвчонокъ. На пуховыхъ шляпахъ развивались синія и желтыя ленты; въ петлицахъ у нѣкоторыхъ виднѣлись или одни синія, или смѣшанныя съ желтыми ленточками, розетки; нельзя также было незамѣтить, что во фронтѣ происходилъ большой безпорядокъ. Шутки сильно вламывались въ бока и получали отвѣты съ вразумительной быстротой въ видѣ полновѣсныхъ шлепковъ, раздававшихся на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ поверхность оказывалась болѣе благопріятною; это было въ своемъ родѣ быстрое возраженіе, заслуживающее подражанія, разумѣется тамъ, гдѣ оно можетъ быть удобопримѣнимо; оно даетъ возможность поразить вашего сосѣда также сильно, какъ самого себя; такимъ удовольствіемъ не всегда можетъ похвалиться словесная шутка. Въ этой процессіи шляпа одного изъ членовъ безпрестанно взлетала на воздухъ вѣроятно отъ сжатой энергіи его мозга, потому что всѣ его товарищи шумно уговаривали не подбрасывать ее, но его ничто не могло удержать. Этотъ таинственный случай говорилъ вамъ, что пиво возъимѣло свое дѣйствіе съ ранняго утра. Въ самомъ дѣлѣ это была дневная процессія клубнаго празднества, или годовщина брачнаго союза между клубами бифъ (мясо) и биръ (пиво), блистательное потомство котораго вы увидите въ непродолжительномъ времени.

Въ это время всѣ живущіе въ Брукфильдѣ собрались на лугу, ожидая аттаки. Мистеру Полю пріятно было арестовать въ своихъ владѣніяхъ непрошенныхъ гостей, вмѣстѣ съ музыкальными инструментами, за ихъ смѣлое вторженіе, и потомъ щедро наградить ихъ за привѣтствіе.

Зная, что этимъ оказывали ему почесть, какъ знатной особѣ въ околодкѣ, онъ рѣшился принять процессію весело.

— Перестаньте, — не смѣйтесь! сказалъ онъ, бросивъ строгій взглядъ на горничныхъ, которыя выстроились въ рядъ позади своихъ барышенъ. — Гм! намъ нужно казаться довольными; если они идутъ сюда съ добрымъ намѣреніемъ, то мы не должны обращать вниманія на ихъ музыку.

— Отчего они не попробуютъ играть на чемъ нибудь другомъ, кромѣ барабана, сказала Эмилія, лицо которой судорожно сжалось отъ раздирающаго слухъ диссонанса.

— Вѣдь здѣсь провинція… провинція, повторилъ мистеръ Поль съ удареніемъ. Въ провинціи мы миримся съ подобнаго рода вещами. Дѣло другое въ городѣ; тамъ… но въ провинціи нечего и говорить. Въ провинціи мы должны поощрять уваженіе къ высшему сословію. Одно изъ условій провинціальной жизни. Вреда отъ этого не много. На насъ возлагаются въ провинціи новыя обязанности.

Мистеръ Поль продолжалъ говорить про себя. По мѣрѣ убѣжденія въ напрасномъ волненіи нервовъ, производимомъ стукомъ барабана, онъ принималъ болѣе и болѣе спокойный видъ, и неоднократно обращался съ вопросами къ Вильфриду: — читалъ ли онъ сегодня газету? а къ Арабеллѣ: — у насъ, я полагаю, сегодня скромный семейный обѣдъ?

— Да, милостивый государь, замѣтилъ онъ мистеру Баррету, какъ будто возвращаясь къ неконченному разговору. — Смѣю сказать, въ чужихъ краяхъ вы видѣли лучшую маршировку. Правой — лѣвой; правой — лѣвой! Ха! ха! — Недурно, право недурно! Правой — лѣвой! Ха! Ха! Вы видали лучше. Пожалуста, ужь вы мнѣ не говорите. Въ Англіи вы смотрите на значеніе вещей. Мы народъ практическій. Мало того, мы волонтеры. Волонтеры во всемъ. Мы не можемъ заставить земледѣльцевъ маршировать по часовому маятнику; да этого мы и не хотимъ. Честное разумное трудолюбіе поддерживаетъ высшія званія и богатство. Въ этомъ заключается сила націи. Посмотрите на Англію.

Мистеръ Барретъ замѣтилъ, что мистеръ Поль принялъ величествснную осанку, какъ будто въ него перешелъ духъ турецкаго барабана.

Въ это время на барабанѣ раздался послѣдній ударъ. Звукъ, точно пришибленный, умеръ.

И вотъ выступаетъ ораторъ и рельефно выдвигается впереди шеренги, гдѣ усмѣшки однихъ перемѣшивались съ лицами, выражавшими необыкновенную торжественность.

Ораторъ началъ свою рѣчь увѣреніемъ брукфильдскаго землевладѣльца, что онъ и всѣ его товарищи знали очень хорошо, что позволили себѣ вольность, переступивъ черезъ границу помѣстья сквайра Поля безъ позволенія или предварительнаго извѣщенія. Они знали также, что сквайръ Поль извинитъ ихъ.

Изъ толпы братіи, предугадывающей мысли сквайра, раздались громкіе крики.

Они совершенно рады имѣть между ними такого сквайра, какъ мистеръ Поль; и если въ прошломъ году никто не оказалъ ему привѣтствія, то винить въ этомъ желтыхъ и синихъ не слѣдуетъ. — Не правда ли, друзья?

Стоны и восклицанія.

Ораторъ увѣренъ, что сквайръ Поль есть другъ бѣднаго человѣка, и что ему ничто такъ не нравится, какъ видѣть бѣднаго человѣка наслаждающимся своимъ праздникомъ. Да почему бы ему отъ времени до времени и не воспользоваться праздникомъ, не погулять немного, не отдохнуть, какъ это дѣлаютъ другіе.

Знакъ согласія со стороны новаго сановника, сквайра Поля.

Поощренный этимъ, ораторъ смѣло приступилъ къ дѣлу и объявилъ, что клубъ пришелъ выразить свою преданность сквайру Полю и прекраснымъ лэди: союзный клубъ Ипли и Хилфирда. А что значитъ союзный? Подъ словомъ союзъ подразумевается гармонія. И оба клуба находятся въ дѣйствительной гармоніи; они соединились для благой цѣли.

Мистеръ Барретъ, улыбаясь, хотѣлъ встрѣтить взглядъ Эмиліи, но она углубилась въ дѣйствія процессіи.

— Томъ Бриксъ! раскажи о «Вязанкѣ Прутьевъ!» — вскрикнулъ ораторъ. Начинай! повторилъ онъ, и выдвинулъ впередъ свою грудь, чтобы отдать полную справедливость Эзоповой баснѣ о «Вязанкѣ Прутьевъ». Но мистеръ Бриксъ слишкомъ много втянулъ въ себя или воздуху или элю, такъ успѣшно до этой поры одушевлявшихъ его, сдѣлался антипатиченъ къ мудрому поученію этой басни; рука его начала дѣлать ничего не выражающія движенія, лобъ нахмурился, слова: «Союзъ и Гармонія» разсыпались направо и налѣво, до тѣхъ поръ пока съ языка не сорвалась сентенція, прозвучавшая въ его ушахъ какъ заключеніе рѣчи; и тогда онъ выпучилъ глаза съ неясной идеей, что совершенно сбился съ толку. Онъ объявилъ публикѣ, что кончилъ, но ему возразили, что ничего не слышали о «Вязанкѣ», что эта «Вязанка» должна служить выраженіемъ истинныхъ чувствъ клуба, и что ему слѣдуетъ продолжать, пока не разскажетъ басни и ея значенія. При этомъ несчастный снова встрѣтился лицомъ къ лицу съ сквайромъ Полемъ. Положеніе для англичанина — невыносимо непріятное, Томъ Бриксъ швырнулъ шляпу и вскрикнулъ: — провались я сквозь землю, если въ состояніи разсказать что нибудь объ этой Вязанкѣ!

Невозможно объяснить, какъ былъ бы принятъ поступокъ подобаго рода со стороны желтыхъ и синихъ, еслибъ не вмѣшался мистеръ Барретъ. — Подъ словомъ «Союзъ», — сказалъ онъ: — вы подразумеваете все, и поступаете совершенно справедливо, не прибѣгая къ тождесловію. Вы не можете нанести такого удара своими пальцами, на какой способны ваши кулаки, не правда ли?

Въ одинъ моментъ въ толпѣ поднялось нѣсколько кулаковъ. — У насъ есть кулаки! Вотъ наши кулаки: раздался крикъ.

Корнелія, улыбаясь мистеру Баррету, спросила его, зачѣмъ онъ поставилъ втупикъ этихъ бѣдныхъ людей длиннымъ словомъ «тождесловіе».

— Я бросилъ имъ кость, сказалъ онъ. Полагаю, что вы уже замѣтили, что они сдѣлались покойнѣе. Они думаютъ теперь, что значитъ это слово, и посмотрите, скоро перессорятся, стараясь произнесть его. Во всякомъ случаѣ оно занимаетъ ихъ.

Корнелія внутренно расхохоталась и не безъ нѣкоторой боли замѣтила, что его собственый юморъ не доставлялъ ему удовольствія.

Наконецъ крики союзнаго клуба стихли, и сквайръ отвѣчалъ. Онъ пожелалъ клубамъ всего лучшаго. Онъ былъ радъ видѣть ихъ, сожалѣлъ, что въ границахъ его владѣній не было достаточно эля для ихъ угощенія, и что клубы — весьма полезныя учрежденія. Одинъ кулакъ, по высказанному замѣчанію его пріятеля, сильнѣе тысячи пальцевъ. При этомъ прищуренные глаза Корнеліи передали величественную улыбку счастливому виновнику такого замѣчанія.

Наконецъ сквайръ Поль приступилъ къ дѣлу. Онъ назвалъ сумму своего пожертвованія. Послѣ такого практическаго выраженія его поддержки, небо услышало признательность этихъ добрыхъ людей. Барабанъ вышелъ изъ своего оцѣпенѣнія и пригласилъ другихъ своихъ товарищей съиграть національный гимнъ.

— Нельзя ли ихъ остановить? говорила Эмилія, судорожно сжавъ свои маленькія ручки.

Патріотической мелодіи, съигранной грубымъ демократическимъ образомъ, суждено было продлиться. Она затихала медленно и приходила къ концу клочками. Томъ Бриксъ удалился къ фронту и слился съ толпою. Нѣкоторыя движенія предсказывали окончаніе процессіи, какъ вдругъ еще какой-то мужчина выступилъ впередъ, и подъ крики: начинай, Джимъ, начинай! — раскачивая и кивая головой, приблизился къ группѣ Поля и вмѣсто улыбки оскалилъ свои зубы.

— Ахъ, это Джимъ! вскричала Эмилія, на которой остановились глаза Джима. — Не хочешь ли ты поговорить со мной? сказала она, выступивъ на нѣсколько шаговъ впередъ.

Джимъ отвѣчалъ съ полнымъ убѣжденіемъ, что его простятъ за смѣлость, съ которою онъ рѣшился напомнить молоденькой лэди обѣщаніе, данное на фермѣ Вильсона пропѣть что нибудь клубнымъ его товарищамъ въ вечеръ годовщины.

— Я сказалъ имъ, миссъ, что они получатъ диковинное угощеніе, бормоталъ Джимъ: — и теперь они просто сходятъ съ ума. Не правда ли, товарищи!

— Правда, правда! раздалось въ толпѣ съ множествомъ жестовъ и движеній, показывавшихъ нѣкотораго рода сумашествіе.

— Я обѣщала имъ спѣть что нибудь, сказала Эмилія. — Это я помню очень хорошо, — и, конечно, исполню свое обѣщаніе.

Ропотъ одобренія послѣдовалъ за ея словами; Джимъ казался безпредѣльно счастливымъ.

Нѣсколько голосовъ изъ толпы заявили ей, что они были Желто-Синіе, а не просто Синіе; чтобы она какъ нибудь не сбилась; что ихъ шатеръ на иплійскомъ выгонѣ; что весь Союзный Клубъ будетъ признателенъ за честь, которою она ихъ удостоитъ. Эмилія обѣщала сохранить все это въ памяти.

Джимъ поспѣшно удалился съ различными ужимками и гримасами, произвесть которыя могъ одинъ только утренній крѣпкій эль. Турецкій барабанъ, въ благородномъ убѣжденіи, что онъ предводительствуетъ партіей, возвѣстилъ обратный маршъ. Послѣ трехъ громкихъ ура для сквайра Поля и одного заключительнаго для барышенъ, процессія двинулася въ обратный путь.

ГЛАВА IX.

СОПЕРНИЧЕСТВУЮЩІЕ КЛУБЫ.

Едва только затихли въ отдаленіи послѣдніе звуки барабана, какъ эластическій трескъ новаго такого же инструмента обратилъ на себя вниманіе публики. Дѣло въ томъ, что союзный клубъ Ипли и Хильфорда, подъ флагомъ желтаго и синяго цвѣта, былъ отщепенцемъ отъ стариннаго хильфордскаго клуба, отъ котораго онъ и въ этотъ день позорнымъ образомъ присвоилъ себѣ торжество, парадируя по всѣмъ мѣстамъ и отбивая не только его законную добычу, но и его тождественность.

Нѣтъ ни одного инструмента, звукъ котораго такъ бы сильно выражалъ внутреннее удовольствіе, какъ барабанъ. Не знаю, не происходитъ ли это отъ самой корпуленціи инструмента, которая располагаетъ насъ воображать его въ высшей степени довольнымъ. Легкое сердце въ тучномъ тѣлѣ восхищаетъ не только обыкновеннаго смертнаго, но и философа. Если барабанъ и имѣетъ лишь одну монотонную ноту, за то она очень вѣрна. Подобно голосу природы, все, что хочетъ онъ выразить, выражается тактомъ. Когда барабанъ бьетъ подъ тактъ біенія человѣческаго сердца, онъ имѣетъ тогда побѣдоносную силу: онъ одушевляетъ насъ, не позволяетъ намъ дѣлать неправильныхъ движеній, а напротивъ заставляетъ идти, какъ идетъ самая жизнь, регулярно, съ соблюденіемъ строгаго порядка, безъ изнуряющаго веселья. Это въ своемъ родѣ священный инструментъ.

Случается также слышать бой барабана веселымъ, между тѣмъ какъ намъ извѣстно, что его внутреннія чувства уязвлены; тогда онъ возбуждаетъ въ человѣкѣ съ созерцательнымъ умомъ чувство невыразимо смѣшнаго сожалѣнія. Прислушайтесь вотъ хоть къ этому барабану, къ этому соединенному корпоративному голосу хильфордскихъ жителей. Побѣжденный, ограбленный, брошенный на посмѣяніе, онъ стучитъ съ неутомимой быстротой. Тутъ сантиментальность могла бы пролить обильныя слезы!

Хильфордскій барабанъ вступилъ въ предѣлы Брукфильда точно также, какъ и барабанъ иплійскій, и съ такимъ же отрядомъ разукрашенныхъ членовъ клуба; онъ продолжалъ усердно стучать, пока не встрѣтился лицомъ къ лицу съ изумленнымъ владѣльцемъ, который вытянулъ впередъ руку и пожелалъ узнать цѣль посѣщенія. Для объясненія достаточно было нѣсколькихъ словъ.

— Какъ! вскричалъ мистеръ Поль: — вы думаете, что въ теченіе десяти минутъ можно два раза подоить одну и туже корову?

Нѣкоторые изъ хильфордцевъ съ разу догадались, что ожидать тутъ многаго нельзя.

Они объяснили, въ чемъ дѣло. Мистеръ Поль сказалъ, что его только что сей часъ «подоили», выразилъ сожалѣніе, и объявилъ, что вовсе не намѣренъ выдержать вторичную операцію подобнаго рода. Онъ совѣтовалъ имъ перенести это терпѣливо. — Все исправно, сэръ, — сказали они, послѣ непродолжительнаго совѣщанія, и потомъ одинъ изъ толпы объявилъ, — что паролемъ ихъ было слово «Веселье». Вслѣдъ затѣмъ поданъ былъ сигналъ, и эти неукротимые весельчаки прокричали брукфильдскому лорду такое усердное ура, какъ будто они дѣйствительно подоили его два раза. Громкіе крики ихъ заставили его моргать глазами въ чрезвычайно взволнованномъ состояніи духа, и когда удары барабана стали дѣлать crescendo, онъ невольно началъ обшаривать свои карманы; ряды выстроились въ порядокъ и, удаляясь, запѣли арію: — король каннибальскихъ острововъ, — арію, которая на маршѣ должна была обратиться въ общій хоръ. При этомъ строфа:

«Неужели ты не зналъ? съ нимъ не стоитъ имѣть дѣла!»

— повторялась послѣ каждаго куплета. Мальчишки и взрослые, распѣвая этотъ припѣвъ, прыгали и съ величайшимъ наслажденіемъ дѣлали удареніе на послѣднія слова; имъ пріятно было отнести значеніе этихъ словъ къ мистеру Полю, хотя и въ ущербъ самимъ себѣ.

«На походѣ мы зашли къ мистеру Полю, — пѣли они. За душой-то у него не было ни пенни. Обобрали все иплійцы изъ его кармановъ. Неужели ты не зналъ? съ нимъ не стоитъ имѣть дѣла!»

Не считаю за нужное указывать догадливому человѣку, что слова «не стоитъ имѣть дѣла» относились къ Хильфорду, а не къ мистеру Полю; такой позорный эпитетъ старался навязать ему геній этихъ людей. Не смотря на то, хотя они и переносили такъ весело испытанную неудачу, я страшился за иплійцевъ.

Предоставимъ однако подобной поэзіи полную свободу изливаться изъ могущественныхъ барабановъ.

Мистеръ Поль стоялъ, спрашивая окружавшихъ: — Что мнѣ было дѣлать? Не могъ же я подписаться въ оба клуба. Они не могутъ ожидать этого отъ лорда, а я — простой землевладѣлецъ. Если эти люди перессорятся и передерутся, должны ли мы винить себя за это? Они не могутъ согласиться, и хотятъ, чтобы мы дѣлали двойные взносы. Вотъ какъ они обходятся съ нами.

Мистеръ Барретъ, не зная чѣмъ объяснить волненіе мистера Поля и какъ успокоить его, сказалъ, что съигранную съ ними шутку они перенесутъ съ замѣчательно хорошимъ расположеніемъ духа.

— Но не перенесу ее я, — говорилъ мистеръ Поль. Они поставили меня между собой въ непріятное положеніе. Они разстроили меня. Я готовъ отказаться отъ подписки въ пользу тѣхъ негодяевъ, которые пришли первыми, и не имѣть никакого дѣла ни съ тѣми, ни съ другими. Но тогда я прослыву за скрягу. Вотѣ репутація, которую я долженъ заслужить. Въ Лондонѣ ничего подобнаго не можетъ случиться! вы пріобрѣтаете деньги, платите подати и васъ никто не безпокоитъ.

— Вамъ бы, папа, нужно было поступить, какъ поступила ваша милочка, сказала Адель. — Вамъ бы слѣдовало сдѣлать такой намекъ, который можно принять за обѣщаніе, и который мы сами стали бы толковать, какъ намъ угодно.

— Если я что обѣщаю, то и исполняю, возразилъ мистеръ Поль.

— Наши хильфордцы имѣютъ причину жаловаться, замѣтилъ мистеръ Барретъ, и потомъ, обратясь къ Эмиліи, замѣтилъ: вы кажется намѣрены оказать предпочтеніе одной партіи предъ другой, — не правда ли?

— Я дѣлаю это для бѣднаго Джима, отвѣчала Эмилія. — Онъ каждый вечеръ носилъ мою арфу, и не хотѣлъ взять за труды даже шести пенсовъ.

— Неужели вы въ самомъ дѣлѣ намѣрены пѣть тамъ?

— Развѣ вы не слышали? Я обѣщала.

— Сегодня вечеромъ.

— Да; непремѣнно.

— Знаете ли вы, что обѣщали?

— Пѣть.

Адель подскочила къ сестрицамъ, стоявшимъ вблизи, и онѣ вмѣстѣ съ ней заключили Эмилію въ кружокъ. Онѣ имѣли обыкновеніе обходиться съ предметами, не пользовавшимися ихъ покровительствомъ, какъ будто природа вовсе и не думала создавать подобные предметы: таковы бываютъ чудовищныя послѣдствія болѣзненнаго воображенія. Эмиліи тяжело было слышать, что намѣреніе ея невыполнимо, и что о немъ не слѣдуетъ думать ни одной минуты. Она стояла на своемъ.

— Знаете ли вы, что я хвалила васъ за умѣнье такъ ловко отклонить ихъ отъ себя, сказала Адель съ легкимъ упрекомъ, который привелъ Эмилію въ смущеніе.

— Мы должны напомнить вамъ, что вы связаны другимъ обѣщаніемъ, замѣтила Корнелія, сдѣлавъ этими словами контръ-демонстрацію. — Не вы ли обѣщали обѣдать сегодня у лэди Гостръ?

— Да; и я сдержу свое обѣщаніе, отвѣчала Эмилія. — Я намѣрена сдержать его. Я буду пѣть сначала у лэди Гостръ, а потомъ для этихъ бѣдныхъ людей, которые ничего не слышали, кромѣ этой ужасной музыки, — музыки, которая какъ будто разрываетъ на клочки ваше тѣло!

— О насъ, пожалуйста, не заботьтесь, угрюмо сказала Адель, но вслѣдъ за тѣмъ перемѣнила тонъ на болѣе мелодическій и прибавила: — я, право, думала, что вы шутите.

— И опять же, сказала Арабелла: — можно ли находить удовольствіе въ томъ, чтобы приносить въ жертву подобнымъ людямъ свой голосъ и свои неоспоримо большія дарованія?

На этихъ словахъ Эмилія поймала ее.

— Вы лучше скажите, въ жертву этому бѣдному человѣку! Вѣдь онъ любитъ музыку: онъ прекрасно умѣетъ отличать хорошее отъ дурнаго. Когда я пою для него, онъ совсѣмъ перемѣняется и принимаетъ такой гордый видъ.

Подобное состояніе человѣка чрезвычайно нравилось Корнеліи.

— Я не вижу ничего дурнаго, если вы будете пѣть для одного этого человѣка, сказала она. — Если желаете, то можете приказать ему приходить къ одному изъ нашихъ надворныхъ строеній и тамъ будете пѣть для него. Вечеромъ, послѣ работъ, самое удобное время. Но мы, какъ ваши друзья, не можемъ позволить вамъ унизить себя, отправившись въ публичный балаганъ, гдѣ простой народъ куритъ табакъ и пьетъ пиво. Я удивляюсь, неужели у васъ нѣтъ на столько здраваго разсудка, чтобы поразмыслить о подобномъ поступкѣ! Вы дали слово, — прекрасно. Но если бы вы дали слово, дитя мое, прокачаться вонъ на томъ деревѣ, повиснувъ на немъ руками, на часъ времени, — неужели вы могли бы сдержать его? Уже одно — что это несовмѣстно съ тѣмъ, что вы должны обѣдать у лэди Гостръ и потомъ бѣжать въ питейный балаганъ. Лицо, позволившее себѣ вступить въ близкія сношенія съ простолюдиномъ, не можетъ быть терпимо въ порядочномъ обществѣ. Если вамъ суждено сдѣлать успѣхъ въ жизни, чего мы, какъ ваши друзья, можно сказать по чистой совѣсти, искренно желаемъ и надѣемся, то вы должны поддерживать хорошія отношенія къ обществу. Вы должны! Рѣшайте сами, какъ разумное созданіе.

При заключеніи этой рѣчи, Корнелія, слегка наклонившись, чтобы удобнѣе произнести ее, снова приняла свою величественную позу, которая показалась мистеру Баррету еще прекраснѣе, благодаря румянцу, вызванному на щеки непривычкой къ ораторству.

Эмилія моргала бровями, какъ разумное существо, которому дѣлали выговоръ на незнакомомъ языкѣ.

— Но скажите, неужели мой поступокъ оскорбляетъ васъ? спросила она нетвердымъ голосомъ.

— Оскорбляетъ! мы заботимся о васъ, какъ о родной, замѣтила Корнелія.

Это объясненіе извлекло искру счастія изъ глазъ Эмиліи. Она схватила руку Корнеліи, поцаловала ее и вскричала: — Благодарю васъ. Я знаю, что дала обѣщаніе; кромѣ того, я считаю за удовольствіе побывать тамъ!

Мистеръ Барретъ сдѣлалъ быстрый поворотъ и отошелъ на нѣсколько шаговъ съ поникшей головой. Сестрицы съ видомъ снисходительности, молча, постояли немного, и потомъ, какъ будто по сигналу, повернулись и ушли, предоставивъ Эмилію самой себѣ.

ГЛАВА X.

БРУКФИЛЬДСКІЯ БАРЫШНИ ВЪ ШКОЛѢ.

Дорога изъ Брукфильда въ Ричфордъ, проходившая по аллеямъ изъ вяза и бѣлаго боярышника, была очень пріятна.

Брукфильдскія барышни никогда не дѣйствовали такъ хорошо, какъ въ то время, когда находились въ присутствіи факта, въ дѣйствительности котораго были убѣждены, но не хотѣли признаваться. Хотя и вынужденныя сознаться, что это былъ у нихъ первый случай отправиться на обѣдъ знатной персоны, онѣ могли однакоже отказаться отъ того, чтобы посмотрѣть этому сознанію прямо въ лицо. Онѣ ощущали въ сердцѣ необыкновенную легкость; скрытное честолюбіе бываетъ пріятнѣе въ первомъ осуществленіи предпринимаемой мѣры, какъ бы она ни казалась незначительна, нежели во всякомъ другомъ послѣдующемъ подвигѣ. Я боюсь сказать, что сердца этихъ барышенъ кипѣли, потому что такія спокойныя лица, такіе до монотонности тихіе голоса положительно обвинили бы меня въ неправдѣ. Общее желаніе избѣгать намековъ на Ричфордъ указывало направленіе ихъ мыслей, а отсутствіе признаковъ экзальтаціи можетъ быть принято за доказательство обширности того счастія, ни одной черты котораго онѣ не могли обнаружить. Усиліе подавить его должно быть стоило имъ страшныхъ мученій. Адель, младшая изъ трехъ, переносила свою внутреннюю радость на дѣтей, изумленныя лица которыхъ мелькнули въ окна кареты, когда послѣдняя пронеслась мимо коттэджа привратника. — Какими они кажутся довольными и счастливыми! не разъ восклицала она, и сообщала своимъ сестрамъ, что деревенская жизнь послѣ рая должна заступать первое мѣсто. Арабелла занималась передачею Эмиліи главнѣйшихъ правилъ, какъ должно держать себя въ большомъ домѣ. Вообще, говорила она: — хотя особенно дурнаго не заключается въ похвалѣ какому нибудь блюду, какъ это вы часто дѣлаете дома, но въ обществѣ лучше ничего не говорить объ этихъ предметахъ, пока не спросятъ вашего мнѣнія, да и то когда будете отвѣчать, то нужно показать видъ, что предметъ этотъ васъ не занимаетъ. — Арабелла не могла воспротивиться маленькому потворству, которое позволила себѣ Адель. — Вы, Эмилія, по всей вѣроятности проведете пріятнѣйшій вечеръ, — такой вечеръ, который вы никогда не забудете.

По совершеніи церемоніальнаго вшествія въ парадную гостиную Ричфорда, брукфильдскія барышни приняли привѣтствіе радушной хозяйки дома; тихо взволнованныя, но не на столько, чтобы произвести безпорядокъ въ артистическомъ созерцаніи своихъ открытыхъ дѣйствій, выбора фразъ и разыгрыванія ролей. Безъ предварительнаго соглашенія или репетиціи, онѣ знали, что ни одна изъ нихъ не сдѣлаетъ ошибки, и послѣ первыхъ пяти минутъ натянутаго общаго разговора, онѣ занялись умственной работой, ведя другъ съ другомъ воображаемый разговоръ, — и въ тоже время гдѣ нужно произносили «да», «дѣйствительно», «я думаю», такъ что казались вполнѣ принадлежащими къ окружавшему ихъ міру.

— Мертиръ, я дѣлаю вамъ честь, передавая эту молоденькую лэди на ваше попеченіе, — сказала лэди Гостръ, представляя Эмилію джентльмену лѣтъ тридцати пяти, который напоминалъ собою мистера Баррета, хотя и не имѣлъ на лицѣ отпечатка постоянной грусти, характеризовавшей бѣднаго органиста. Мистеръ Мертиръ Пойсъ былъ путешествующій Уэльзскій сквайръ, любимый говорунъ лэди Гостръ, которому она вполнѣ могла поручить дѣвочку для охраненія ея отъ непріятныхъ случаевъ въ гостиной и столовой. Этотъ джентльменъ приносилъ въ жертву дѣлу Италіи деньги, и даже, какъ говорили нѣкоторые, кровь. Онъ зналъ эту страну и любилъ населявшій ее народъ. Брукфильдскіе обитатели замѣчали, что его манеры имѣли иностранный оттѣнокъ, и что его улыбка, хотя любезная и чуждая англійскимъ лицамъ, не открывала вамъ всю его душу, а напротивъ при второмъ взглядѣ повидимому ясно говорила, что онъ скрывалъ весьма многое.

Адель выпала на долю гусарскаго капитана, пользовавшагося репутаціей весьма красиваго и довольно умнаго мужчины. Она сочла за лучшее не обращать вниманія на его красоту, пока онъ не умилостивитъ ее своимъ добрымъ нравомъ. Никто въ Брукфильдѣ не могъ припомнить въ послѣдствіи, кто провожалъ Арабеллу къ обѣду, — сама же она отговаривалась въ этомъ случаѣ тѣмъ, что забыла. Ея сестры, не желавшія придавать этому обстоятельству особаго значенія, говорили, что это было какое нибудь безличное существо, — весьма полезный гость, когда всѣ дамы были разобраны. Корнелія имѣла совсѣмъ другой жребій. Она склонилась на правую руку члена парламента, хильфордскаго депутата, замѣчательнаго статистика, сэра Твикснхэма Прайма, который, уже два раза, какъ онъ осмѣлился замѣтить ей, удостоился чести разговаривать, если только не обѣдать, съ ней. Мало того, онъ оживлялъ ихъ разговоръ.

— Я соглашаюсь съ вашимъ мнѣніемъ относительно адресовъ избирательныхъ собраній, говорилъ онъ. Въ девяти случаяхъ изъ десяти — по крайней мѣрѣ девятнадцать двадцатыхъ парламента доставятъ этому примѣры — одинъ можетъ только, какъ вы справедливо замѣтили, быть доступенъ для понятія черни, удовлетворяя ея желанія или страсти; гораздо лучше ясно изъяснить дѣло и представить его въ цифрахъ. — Зналъ ли баронетъ, что онъ говорилъ, это особая статья: довольно того, что онъ зналъ, что намѣренъ былъ сказать.

Вильфридъ былъ кавалеромъ лэди Шарлотты Чилинвортъ, изъ Сторнлея, мѣстечка миляхъ въ десяти отъ Хильфорда, девятой дочери нобльмэна, слывшаго подъ именемъ Бѣднаго Маркиза, раззореннаго знаменитымъ лордомъ Дартфордомъ, когда еще онъ былъ мальчикомъ въ Парижѣ. Его сестры вышли за мужъ за капитановъ арміи и флота, за адвокатовъ и пасторовъ. Лэди Шарлотта была двадцати девяти лѣтъ, съ свѣтлыми и выразительными голубыми глазами, — сжатыми, но пріятными губами, слегка впалыми щеками и съ подбородкомъ имѣвшимъ угловатый контуръ. Цвѣтъ ея лица отличался здоровьемъ. Фигура ея въ движеніи или неподвижномъ состояніи была одинаково граціозна. Главная прелесть ея заключалась въ серебристомъ смѣхѣ, свѣжемъ, какъ ручей, текущій по зеленому лугу. Она встрѣтилась съ Вильфридомъ на охотничьемъ полѣ, и послѣ того они скоро сблизились другъ съ другомъ.

Мистеръ Пойсъ доставлялъ Эмиліи истинное наслажденіе, разсказывая ей объ Италіи въ интервалы между обѣденными анекдотами.

— Зачѣмъ вы оставили ее? спросила она.

— Я увидѣлъ, что природа надѣлила меня болѣе чѣмъ одною тѣнью; а такъ какъ я привыкъ къ одной только темной, а не къ полдюжинѣ свѣтлыхъ, то это стало пугать меня и отъ страха я бѣжалъ изъ страны.

— Въ выраженіи «свѣтлыя тѣни» вы подразумѣваете австрійцевъ?

— Да.

— Значитъ вы ихъ ненавидите?

— Совсѣмъ нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ, какимъ же образомъ вы можете любить италіянцевъ?

— Италіянцы сами научили меня и тому и другому: научили любить ихъ и не питать ненависти къ ихъ врагамъ. Ваши италіянцы, изъ всѣхъ человѣческихъ рассъ, менѣе всего расположены къ ненависти.

— Мертиръ, Мертиръ! замѣтила лэди Госгръ. Въ это самое время лэди Шарлотта произнесла довольно громко: — въ третьей главѣ книги Парадоксовъ вы найдете эти же самыя слова.

— Мы доставляемъ практическій урокъ и прощаемъ имъ, — не правда ли? спросилъ Мертиръ, обращаясь къ Эмиліи съ улыбкой.

Эмилія оглянулась кругомъ и немного покраснѣла.

— Да; пока обстоятельства не принудятъ васъ написать концомъ кинжала слово «прощеніе»! сказала лэди Шарлотта.

— Вы, однако, не безъ ума отъ итальянцевъ? спросилъ Вильфридъ лэди Шарлотту.

— Надѣюсь, я еще ни отъ кого не была безъ ума. Если бы мнѣ предоставили на выборъ, — я бы отдала предпочтеніе австрійцамъ. Народъ чрезвычайно милый, любезный и обходительный! По крайней мѣрѣ такимъ я его всегда находила. Отличные наѣздники!

— Я объясню вамъ, въ чемъ дѣло, сказалъ мистеръ Пойсъ Эмиліи. — Артисты долго ненавидѣть не могутъ. Сначала, конечно, они принимаютъ къ сердцу довольно горячо, но какъ скоро притѣсненіе прошло, даже если имъ покажется, что оно проходитъ, они становятся слишкомъ гуманными, чтобы быть мстительными.

— Можемъ ли мы понимать глубину подобныхъ вещей? сказала лэди Гостръ, слышавшая, по близости своего мѣста, каждое слово мистера Пойса.

— Да; для доказательства стоитъ только спросить ее, можетъ ли она ненавидѣть, когда ея душа отдана музыкѣ? Конечно не можетъ, она можетъ только любить.

— Не смотря на то, мнѣ случалось быть свидѣтельницей страшной злобы между оперными пѣвцами! сказала лэди Шарлотта.

— Какого вы мнѣнія объ этомъ разговорѣ? спросила Корнелія лорда Твикенхэма.

— Подобныхъ случаевъ бываетъ множество, началъ онъ, и свелъ совсѣмъ на другое. — Исчислено уже, что двадцать пять убійствъ въ мѣсяцъ на народонаселеніе… на народонаселеніе изъ девяноста тысячъ душъ — самая вѣрная пропорція въ южныхъ широтахъ.

— Закономъ для южнаго итальянца служитъ кинжалъ, сказалъ мистеръ Пойсъ. — Другому закону онъ недовѣряетъ, потому что не имѣетъ его. Тамъ, гдѣ существуетъ законъ и гдѣ онъ достаточно гарантированъ, кинжалъ не употребляется. Дуэли бываютъ рѣдки. Тамъ много bonhomie, недопускающаго до оскорбленія чести.

— Желалъ бы я повѣрить, что всѣ мужчины бываютъ справедливы къ женщинамъ, съ притворной горячностью и вздохомъ замѣтила лэди Шарлотта.

Въ эту минуту Эмилія дотронулась до руки мистера Пойса. Она казалась взволнованною. — Я бы желала знать имя вонъ того джентльмена, сказала она, и направила взглядъ мистера Пойса на красиваго гусарскаго капитана.

— А вы знаете его?

— Да; но скажите мнѣ его имя.

— Сдѣлайте одолженіе смотрите на меня. Капитанъ Гамбьеръ.

— Оно и есть.

Лицо капитана Гамбьера во все время обращено было къ Эмиліи профилемъ.

— Носится слухъ, сказала лэди Гостръ Арабеллѣ: — что вы намѣрены переѣхать въ Бесвортъ. Неужели Брукфильдъ наскучилъ вамъ?

— Нѣтъ, не наскучилъ; но Брукфильдъ очень простъ, а Бесвортъ, признаюсь, очаровалъ меня.

— Я поздравлю себя, когда увижу васъ своими близкими сосѣдями. Много у васъ соперниковъ на покупку этого помѣстья?

— Говорятъ, что его желаютъ купить Тинлеи; не знаю только, для чего.

— Что это за люди? спросила лэди Шарлотта: — они любятъ охоту?

— О, нѣтъ! Они въ отношеніи къ обществу, тоже самое, что диссиденты въ отношеніи къ религіи, — иначе я не могу ихъ описать.

— Въ этомъ описаніи я живо представляю ихъ себѣ, сказала лэди Гостръ.

— Бесвортъ прекрасное мѣсто для охоты, замѣтила лэти Шарлотта, обращаясь къ Вильфриду. — Я всегда имѣла къ нему особенное расположеніе. Домъ стоитъ на сухомъ мѣстѣ; въ рѣкѣ водится форель, — есть прекрасный лугъ для верховой ѣзды. Я думаю, тамъ должно быть до шестнадцати свободныхъ кроватей. Во всякомъ случаѣ, я знаю, что это число можетъ быть поставлено во всякое время, такъ что, если вы довольно бѣдны, чтобы проживаться въ Лондонѣ, вы всегда можете имѣть своихъ друзей при себѣ.

Глаза хорошенькой экономистки искрились, когда она перечисляла эти особенныя преимущества Бесворта.

Ричфордъ хвалился своими цвѣтами, которые въ тихіе теплые вечера соблазняли гостей прогуляться по помѣстью. Вильфридъ держался на сторонѣ лэди Шарлотты. Нельзя сказать, что она взяла верхъ надъ его вкусомъ. Если бы она была моложе, менѣе рѣшительна въ своемъ тонѣ и не имѣла титула, то весьма вѣроятно, точно также какъ и Эмилія, оскорбила бы его врожденную, скрытную и господствующую въ немъ разборчивость. Но что же заставляло его подчиняться ея вліянію, которое онъ начиналъ уже испытывать? Она пополняла недостатки юности. Вильфридъ еще росъ и не былъ самостоятеленъ: лэди Шарлотта была тверда и рѣшительна. Въ душѣ онъ обожалъ самое крайнее совершенство и непорочность женщины. Но дѣйствительныя потребности нашей натуры служатъ для насъ лучшими руководителями. Разговоръ съ лэди Шарлоттой, повидимому, укрѣплялъ его силы и сообщалъ ему зрѣлость. Онъ покраснѣлъ отъ удовольствія, когда лэди Шарлотта сказала: — я прочитала ваше имя въ описаніи кавалерійской аттаки на Дьюанъ. Вы, кажется, нанесли непріятельскому вождю смертельный ударъ. Я полагаю, что быть частью побѣдоносной машины очень пріятно, но признаюсь, не желала бы украситься перомъ подобнаго рода. Хорошо и законно исполнить свой долгъ, отрадно одержать верхъ надъ непріятелемъ и пріятно пролить кровь; но когда вы встрѣчаетесь одинъ на одинъ и остаетесь побѣдителемъ… тогда вы настоящій воинъ!

Вильфридъ поклонился и слегка засмѣялся, не имѣя силъ совладать съ своими ощущеніями. Быстрый переходъ въ немъ отъ восторга къ непріятному смущенію по всей вѣроятности слѣдуетъ приписать вліянію на него этихъ ощущеній. Обогнувъ одну изъ цвѣточныхъ куртинъ и приподнявъ голову послѣ высказанной похвалы лэди Шарлотты, онъ увидѣлъ Эмилію и ея руку въ рукѣ капитана Гамбьера. Что бы это значило? какое онъ имѣлъ право держать ее за руку? Даже если бы онъ и зналъ ее, — какое имѣлъ онъ право?

Эмилія и капитанъ Гамбьеръ обмѣнялись немногими словами.

— Почему я не взглянулъ на васъ во время обѣда? повторилъ онъ вопросъ Эмиліи. — Да не лучше ли было подождать, когда мы встрѣтимся?

— Значитъ вы будете гулять и говорить со мной весь вечеръ?

— Нѣтъ; но я постараюсь пріѣхать сюда на будущей недѣлѣ и снова встрѣтиться съ вами.

— Развѣ вы уѣзжаете сегодня?

— Да.

— Сегодня вечеромъ? Сегодня вечеромъ въ три четверти десятаго я должна уйти отсюда одна. Ахъ, если бы вы отправились вмѣстѣ со мной! Мнѣ нуженъ кавалеръ. Я знаю, они ничего дурнаго мнѣ не сдѣлаютъ, но я не люблю быть одна. Я дала обѣщаніе пѣть для однихъ бѣдныхъ людей. Мои друзья говорятъ, что мнѣ не должно идти туда; но я должна идти. Я не могу не исполнить обѣщанія, которое дала бѣднымъ людямъ. Вы никогда еще не слышали моего лучшаго пѣнія. Пойдемте со мной и я спою вамъ.

Капитанъ Гамбьеръ попросилъ объясненія; онъ увидѣлъ, что спутничество и защита были необходимы для его страннаго маленькаго друга; а такъ какъ Эмилія рѣшилась сдержать обѣщаніе, то онъ вызвался взять ее въ карету, которая должна была отвезти его на станцію желѣзной дороги.

— Вы заставляете меня отказаться отъ встрѣчи, назначенной въ Лондонѣ, сказалъ онъ.

— Но за то вы услышите мое пѣніе, возразила Эмилія. — Мы съѣздимъ въ Брукфильдъ за моей арфой и оттуда на Иплійскій лугъ. Я увѣрена, что къ тремъ четвертямъ десятаго вы будете готовы съ вашей каретой?

Гамбьеръ согласился и они разошлись — онъ отъискивать Адель, а она гулять по саду; — это были два самые тайные заговорщика противъ цѣлаго дома.

При встрѣчѣ съ Вильфридомъ и лэди Шарлоттой, первый изъ нихъ спросилъ Эмилію, кого это она такъ внезапно оставила.

— Это тотъ самый джентльменъ, о которомъ я вамъ говорила. Теперь я знаю его имя. — Это капитанъ Гамбьеръ.

Ей позволили идти дальше.

— Что такое говоритъ она? спросила лэди Шарлотта.

— Кажется… что-то на счетъ случайной встрѣчи въ одномъ изъ лондонскихъ парковъ; — право не знаю. Она забыла его имя.

Лэди Шарлотта подстрекнула Вильфрида вопросительнымъ: — Да?

— Она хотѣла вспомнить его имя. Вотъ и все. Онъ былъ добръ для нея.

— Но вѣдь это, возразила лэди Шарлотта: — общая характеристика всѣхъ молодыхъ людей, не правдали? Тутъ нѣтъ особеннаго отличія. Вы всѣ бываете добры… къ дѣвицамъ, женщинамъ, ко всему.

Въ этотъ моментъ мимо нихъ прошли Гамбьеръ и Адель. Гамбьеръ забросилъ имъ слово привѣтствія, но лэди Шарлотта не удостоила его отвѣтомъ и въ теченіи нѣсколькихъ минутъ оставалась безмолвною съ своимъ кавалеромъ. — Если вы принимаете на себя какую ни будь отвѣтственность относительно этой дѣвочки, сказала она, прерывая молчаніе: — то послушайтесь моего совѣта — не позволяйте ей имѣть встрѣчъ и назначенныхъ свиданій. Это не хорошо, особливо для дѣвушки, у которой нѣтъ брата… у нея есть братъ? нѣтъ? — въ такомъ случаѣ на васъ лежитъ обязанность принять всѣ мѣры предосторожности противъ трусости мужчинъ. Вѣдь большая часть мужчинъ трусы.

Эмилія пѣла въ гостиной. Брукфильдскія барышни знали очень хорошо, почему она казалась равнодушна къ аплодисментамъ и была очень довольна, услышавъ отзывъ лэди Гостръ, что ея пѣніе въ этотъ день не сопровождалось одушевленіемъ. Эта добрая лэди, посадивъ Эмилію между собою и мистеромъ Пойсомъ, сказала: — я не намѣрена позволить вамъ быть звѣздой нынѣшняго вечера и всѣхъ насъ затмить. — Послѣ этого начался разговоръ и брукфильдскія барышни имѣли достаточное основаніе восхищаться игрой милэди на общественномъ инструментѣ, самомъ величественномъ изъ всѣхъ инструментовъ, потому что струны на немъ состояли изъ мужчинъ и женщинъ. Можете представить себѣ, каково было исполненіе на немъ!

Хотя брукфильдскія барышни вполнѣ считали себя ученицами Ричфордской школы, но Адель одарена была слишкомъ бойкимъ умомъ, чтобы воздержаться отъ заявленія своей наклонности къ независимости, если не къ соперничеству. Раза два она весьма отчетливо произнесла: — это дѣлаемъ мы. Между прочимъ она говорила и о «нашемъ открытіи», — собственно съ тою цѣлію, чтобы показать, что въ ихъ положеніи ни Хилфортъ, ни всякое другое мѣсто на земномъ шарѣ, для нихъ не могутъ быть скучны. Корнелія вспыхнула, услышавъ, что ея сестра публично произнесла имя мистера Баррета.

— Органистъ и даровитый человѣкъ! лэди Гостръ повторила слова Адели. — Я полагаю, это возможно, но это смѣшиваетъ понятія.

— Да, но смѣшиваетъ пріятно, смѣло замѣтила Адель, и разсказала, какимъ образомъ онъ былъ отрекомендованъ, намекнувъ при этомъ, что онъ ищетъ покровительства.

— Человѣкъ не въ состояніи содержать себя на средства, которыя доставляетъ ему должность подобнаго рода, сказала лэди Гостръ.

— Совершенно справедливо, сказала Адель. — Мнѣ кажется, онъ занимается этимъ собственно для того, чтобы имѣть какое нибудь занятіе. Нельзя удержаться отъ подозрѣнія, что онъ маскируетъ себя.

— Что касается лично меня, то признаюсь, я не вѣрю, чтобы джентльмены могли маскировать себя, сказала лэди Гостръ. — Барретъ! не знаете ли вы этого человѣка?

Вопросъ этотъ относился къ мистеру Пойсу.

— Мнѣ помнится, Барреты изъ Борсея давали хорошенькіе вечерніе квартеты, отвѣчалъ Пойсъ. Сэръ Джустиньянъ Барретъ женился на миссъ Порселъ, которая впослѣдствіи отдала предпочтеніе музыкальнымъ дарованіямъ какого-то иностраннаго профессора музыки.

— Его зовутъ Порселъ Барретъ, сказала Адель. — Kъ намъ привела его Эмилія. Гдѣ она? Въ самомъ дѣлѣ куда она дѣвалась?

— Она недавно зачѣмъ-то пожала мнѣ руку, сказала лэди Гостръ.

— Она была здѣсь, когда капитанъ Гамбьеръ выходилъ изъ гостиной, замѣтила Арабелла.

— Боже мой! воскликнула Адель.

— Ахъ лэди Гостръ! я боюсь разсказать вамъ, что она повидимому сдѣлала.

И Адель торопливо разсказала о сценѣ соперничествующихъ клубовъ и безразсудномъ обѣщаніи Эмиліи пѣть въ иплійскомъ балаганѣ — между этими ужасными людьми!

— Съ ней обойдутся почтительно, сказалъ мистеръ Пойсъ.

— Я такъ думаю, что будутъ благоговѣть передъ ней, замѣтила лэди Гостръ. — Во всякомъ случаѣ лучше было бы ей не ходить туда. Пиво не можетъ внушать уваженія.

— Надѣюсь, вы ее простите, вступилась Арабелла. — Какія только можно было сдѣлать объясненія о неприличіи подобнаго поступка, съ нашей стороны были сдѣланы. Мы уже думали, что успѣли убѣдить ее, но, какъ видите, она неисправима.

Мастеръ Пойсъ спросилъ въ это время о мѣстѣ, куда Эмилія рѣшилась отправиться.

Несчастныя брукфильдскія лэди, при всей быстротѣ, съ которой умѣли ловить и опредѣлять значеніе всѣхъ окружавшихъ ихъ признаковъ, замѣтили, что необыкновенное проявленіе воли Эмиліи на минуту нарушило ихъ равновѣсіе, но теперь ясно было видно, что на нихъ не падало ни малѣйшаго отраженія постыднаго и нелѣпаго ея поступка. Восклицанія ихъ усиливались до тѣхъ поръ, пока Адель, шумѣвшая больше всѣхъ, не приняла тона лэди Гостръ.

— Если Эмиліи нѣтъ дома, то я полагаю, что ее просто увезли.

— Вы видите, что случилось? замѣтила лэди Шарлотта Вильфриду въ срединѣ какого-то разговора.

Вильфридъ замѣшался и не могъ докончить начатой фразы.

— Превосходно! Но говорите подобныя вещи по французски. — Ваша черноглазая красавица убѣжала. Она оставила гостиную спустя пять минутъ послѣ ухода капитана Гамбьера.

Вильфридъ выпрямился во весь ростъ и пристальнымъ взглядомъ окинулъ всѣ углы комнаты.

— Извините, сказалъ онъ, отправляясь къ лэди Гостръ. Но дорогѣ онъ спрашивалъ себя, почему въ сердцѣ его забилась такая тревога. Остановясь передъ лэди Гостръ, онъ не могъ говорить.

— Да, Вильфридъ, отправляйся за ней, сказала Адель, угадывая его намѣреніе.

— Непремѣнно отправляйтесь, прибавила лэди Гостръ. Если она уже тамъ, то можете позволить ей исполнить обѣщаніе, и потомъ скорѣе возвращайтесь домой. Внизу вамъ осѣдлаютъ лошадь, если вы желаете.

Вильфридъ поблагодарилъ милэди, отказавшись отъ лошади. Спустя нѣсколько минутъ, онъ уже шелъ подъ открытымъ бурнымъ небомъ по направленію къ Ипли, безъ твердаго убѣжденія, что найдетъ тамъ Эмилію.

ГЛАВА XI.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ УСМАТРИВАЕМЪ ВЕЛИКОДУШІЕ, ЗАКЛЮЧАЮЩЕЕСЯ ВЪ ПИВѢ.

Въ десять съ половиною часовъ вечера этого памятнаго дня, отрядъ изъ двадцати пяти молодыхъ дѣтинъ, призовыхъ скороходовъ и записныхъ кулачныхъ бойцовъ, принадлежавшихъ къ Хильфордскому клубу, отправлялись на иплійскій выгонъ.

Иностранецъ, увидѣвъ ихъ направленіе и возбужденіе, подъ вліяніемъ котораго они такъ долго находились, подумалъ бы, что они спѣшили на подвиги мщенія; но надо хотя нѣсколько знать нашихъ соотечественниковъ, чтобы принять за фактъ, что идея и цѣль этой экспедиціи заключалась просто въ томъ, чтобы доставить оскорбившимъ ихъ иплійцамъ музыку. Таковы были дѣйствительно идея и цѣль. Хильфордцамъ не было дѣла до послѣдствій… Это распоряженіе доставить иплійцамъ немного музыки, было проектировано въ видѣ возмездія за утреннія милости; на своемъ вѣку, право, я не слыхивалъ ничего подобнаго такой снисходительности, такой теплоты чувства, особливо, когда принять во вниманіе перенесенное хильфордцами страшное оскорблніе.

Хоръ музыкантовъ, состоящій изъ барабана, тромбона, горна, двухъ флейтъ и одной визгливой флейточки, еще болѣе усилили игру фантазіи членовъ клуба, которые, отправляясь въ путь, кричали на прощанье, что музыки жалѣть не слѣдуетъ, что Томъ Бриксъ — человѣкъ музыкальный, съ прекрасной пустой головой, способной замѣнить собою всякій инструментъ, въ которомъ по какому нибудь случаю сдѣлается поврежденіе. Они должны были подарить иплійцамъ какъ можно больше музыки: — иплійцы нуждались въ гармоніи. Гармонія была слабой стороной иплійцевъ. — Задай-на имъ, задай! восклицалъ одинъ веселый краснощекій хильфордецъ: — вотъ такъ! фалъ, лолъ, толъ! и съ этими словами онъ дѣлалъ жесты кулачнаго бойца и нападалъ на невидимаго противника. Замѣчанія подобнаго рода, какъ доказали замѣчательнѣйшіе историки новѣйшаго времени, вполнѣ заслуживаютъ того, чтобы занести ихъ въ лѣтописи.

Въ самомъ дѣлѣ быть островитяниномъ полнымъ эля, — тоже самое, что быть самымъ добрымъ ласковымъ двуногимъ или, пожалуй, безногимъ созданіемъ. Быть можетъ, по этой же самой причинѣ у него легко возбуждается и гнѣвъ. При нашей вспыльчивости мы требуемъ, чтобы все дѣлалось по нашему, и сильно возстаемъ противъ всего, что намъ не нравится. Мы требуемъ также, чтобы оцѣнивались наши благодѣянія. Если Ипли не понимаетъ ни нашей музыки, ни нашего намѣренія, то можетъ статься, мы произведемъ какое нибудь дѣйствіе на непроницаемую кору разсудка Ипли.

Экспедиція въ назначенный часъ съ безчисленнымъ множествомъ обѣщаній, что музыка будетъ усладительная, тронулась. Билль Бордокъ, лѣвша въ игрѣ въ криккетъ и мѣтко попадавшій въ цѣль, былъ предводителемъ, — Нигеръ Бартоломью, слуга изъ питейной лавки, Джонъ Гэрлингъ, работникъ съ сосѣдней мельницы, и Недъ Тьюкъ, ученикъ садовника, были его помощниками. На маршѣ требовалась тишина, которая частію водворена была силою, послѣ двухъ попытокъ ниспровергнуть власть начальствующихъ лицъ. У гостинницы подъ вывѣской Голова Короля Вильяма, генералъ Бордокъ остановился и обнаружилъ нерѣшительность относительно плана нападенія; но такъ какъ никто изъ его отряда ее могъ раздѣлять подобнаго состоянія души въ близкомъ сосѣдствѣ съ гостинницей, то ему позволено было мирно посовѣтоваться съ своими помощниками, между тѣмъ какъ всѣ другіе ворвались въ двери, осыпали хозяина гостинницы громкими привѣтствіями, и вскорѣ принудили его самого присоединиться къ ихъ восклицаніямъ. Такимъ образомъ, когда хвостъ показываетъ сильную рѣшимость на выполненіи какого нибудь намѣренія, голова по неволѣ должна ему слѣдовать.

Вѣрный винометръ, или способъ опредѣлять состояніе души человѣка при извѣстномъ количествѣ употребленнаго имъ вина или нива, оказалъ бы намъ неоцѣненную услугу. Въ настоящее время можемъ ли мы, при всей увѣренности въ нашемъ благоразуміи, воздержаться отъ того, что можетъ довести насъ до позора, нищеты, заключенія въ тюрьму; вооружившись крыльями вина, мы паримъ надъ мысами, островами и морями, какъ воздушные шары, которые не въ состояніи летѣть по какому угодно направленію, — мы отдаемся на произволъ вѣтровъ, — ничего не можемъ сдѣлать, какъ только спуститься внизъ, когда улетучатся газы. Можемъ ли мы сказать самимъ себѣ возвышеннымъ слогомъ: вотъ предѣлъ, гдѣ желаніе заключить въ объятія все человѣчество переходитъ въ мстительность къ отдѣльнымъ лицамъ; гдѣ свѣтлый плѣнительный нравъ омрачается страшнымъ гнѣвомъ; гдѣ предвкушеніе радостей, становясь мятежнымъ, пробуждаетъ воспоминаніе объ обидахъ; — говоря проще, — можемъ ли мы знать положительно и научнымъ образомъ, что мы выпили довольно и должны остановиться. Что мы должны остановиться, — въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Это такъ вѣрно, что я готовъ сказать, что дамы не имѣютъ никакого права называть насъ чудовищными именами и сѣтовать на насъ, пока не доставятъ намъ такого вѣрнаго инструмента, на который я указалъ. За его отсутствіемъ, я убѣжденъ, что истинный инструментъ этого рода есть шляпа. Если бы шляпа не снималась съ головы во все время попойки, если бы дамы сами потрудились надѣвать намъ шляпы, или, еще лучше, вмѣсто шляпъ надѣвать вѣнки, то мы, подобно древнимъ мудрецамъ, были бы въ состояніи сказать до точности, какъ далеко зашли мы въ нашемъ диѳирамбѣ. Къ несчастію, шляпа служитъ не предостереженіемъ, но просто указателемъ. Я увѣренъ однако же, что наука могла бы безотлагательно приступить къ работѣ по этому предмету и отыскать какую нибудь систему. Когда вы увидите мужчинъ, пьющихъ съ шляпами на головахъ, и замѣтите, что эти шляпы постепенно начинаютъ сползать на затылокъ и висятъ какъ на гвоздѣ, въ видѣ фески, что гладкій и выдающійся впередъ лобъ кажется такимъ веселымъ и открытымъ; не вѣрьте этому признаку: майская бабочка души того и жди, что будетъ поглощена всплывающимъ на верхъ осадкомъ страстей. Шляпа, надѣтая на манеръ фески, — опасная шляпа. Шляпа, нахлобученная на брови, показываетъ человѣка, который можетъ выпить еще, но вмѣсто того онъ думаетъ удалиться домой и удаляется съ миромъ. Въ этомъ признакѣ обнаруживается рѣшимость. Человѣкъ этотъ можетъ показаться свирѣпымъ, но въ сущности это настоящій ягненокъ. Винное страстное выраженіе шляпы совершенно противоположно невинному. Если мнѣ не вѣрятъ, то я обращаюсь къ исторіи, которая говоритъ намъ, что у всѣхъ двадцати пяти Хильфордцевъ, выступившихъ въ походъ, шляпы были на затылкахъ. Изъ этого слѣдовало, что Питеръ, получивъ замѣчаніе отъ главнокомандующаго, возъимѣлъ сильное поползновеніе испытать свою храбрость, — но когда Джонъ Гэрлингъ вздумалъ было остановить своего генерала отъ выполненія уже кипѣвшаго въ груди его желанія подраться, послѣдній сразу сшибъ Гэрлинга съ ногъ за его вмѣшательство, — а какъ генералъ Бордокъ былъ самый ловкій боецъ, славившійся мѣткостью своихъ ударовъ, то большинство его подчиненныхъ подняло страшные крики, возбудивъ ими въ Гэрлингѣ чувство невыносимой несправедливости, которое Гэрлингъ только тѣмъ и могъ укротить, что повалилъ на землю двухъ сильныхъ молодцовъ и съ тѣмъ же намѣреніемъ налетѣлъ было на третьяго, совершенно посторонняго, подошедшаго къ нимъ съ перекрестка. Этотъ господинъ легкимъ ударомъ кулака, знающимъ, какъ должно обходиться съ пивомъ, сшибъ съ ногъ самого Гэрлинга и потомъ голосомъ Вильфрида Поля пропѣлъ: — Гдѣ тутъ ближайшая дорога въ Ипли?

— Пойдемте вмѣстѣ съ нами, сэръ, и мы вамъ покажемъ, сказалъ Бордокъ.

— Вы развѣ туда идете?

— Очень ясно, что туда.

— Кажется, это все хильфордскіе мужчины?

— Да; женщинъ мы оставили назади.

— Я тороплюсь; поэтому прощайте.

— Мы тоже торопимся, сэръ. Впрочемъ, вы джентльменъ; — а мы хотимъ сдѣлать иплійцамъ маленькій сюрпризъ, — такъ, знаете, насчетъ музыки; если вы не намѣрены предупредить ихъ, то можете идти, эта дорога доведетъ васъ до самаго мѣста.

— Благодарю, сказалъ Вильфридъ, чувства котораго раздѣлялись въ это время между ревностью къ Гамбьеру и безпокойствомъ за Эмилію.

Могла ли ея артистическая натура, о которой онъ слышалъ смутные отзывы, оправдывать ее, показывать ея сердце совершенно невиннымъ, если она довѣрялась чести всякаго человѣка? Къ сожалѣнію, я долженъ сказать, что разборчивые поклонники прекраснаго пола всегда такъ грубо подозрѣваютъ всѣхъ женщинъ, какъ скоро хотя слегка будутъ затронуты ихъ чувства.

На иплійскомъ лугу съ возвышенной нагорной дороги виднѣлись огоньки. Луна проглядывала отъ времени до времени сквозь разорванныя мѣста темной тучи. Удвоивъ шаги по двумъ причинамъ, Вильфридъ приблизился къ балагану на такое разстояніе, что могъ разслышать раздававшіеся въ немъ голоса, началъ вслушиваться и потомъ вдругъ остановился. — Безсознательно произнесенные слова: — Слава Богу! она тамъ! — могли бы обнаружить его чувства, если бы тутъ находился посторонній свидѣтель.

Эмилія сидѣла въ отдаленномъ концѣ балагана, и пѣла такъ, какъ Вильфридъ никогда еще не слышалъ: въ ея черныхь глазахъ горѣлъ огонь. Позади ея стоялъ капитанъ Гамбьеръ съ невозмутимымъ спокойствіемъ церемоніймейстера во время торжественнаго представленія ко двору какой нибудь особы. Мужчины и женщины, расположившіеся у столовъ, пристально смотрѣли на нее, — нѣкоторые разинувъ рты, большая часть съ выраженіемъ полнаго одобернія, какъ будто они хотѣли сказать: — странно, но хорошо. Вниманіе всѣхъ сосредоточено было на Эмиліи, которая только этого одного и желала; глубокая тишина нарушалась то въ томъ, то въ другомъ мѣстѣ перемежавшимся храпѣньемъ. Говоря сущую правду, нѣкоторыя головы низко преклонялись предъ величіемъ пива и опустились къ столу на повисшія руки.

Глаза у многихъ пожилыхъ людей сверкали, складъ ихъ губъ выражалъ полусдержанное удовольствіе, не смотря на то, что слова аріи были чужеземныя, что пѣніе и самая пѣвица были для нихъ совсѣмъ незнакомы. Всѣ чувствовали глубокую признательность за вниманіе, оказанное имъ посѣщеніемъ Эмиліи. Общее выраженіе имѣло много сходства съ тѣмъ, которое мы замѣчаемъ въ народѣ, когда онъ выслушиваетъ національный гимнъ духовнаго содержанія. Вильфридъ, въ качествѣ зрителя-циника, стоялъ у входа въ балаганъ. Для чего она тратила столько энергіи, столько плѣнительной музыки въ пѣніи передъ людьми подобнаго рода? Онъ смѣялся, но на лицѣ его отражалась душевная пытка. — Она не имѣетъ ни малѣйшаго попятія о насмѣшкѣ, говорилъ Вильфридъ самому себѣ. — Но вотъ голосъ Эмиліи снова овладѣвалъ имъ, и завлекалъ его, какъ бывали завлекаемы противъ воли древніе герои въ заколдованные лѣса. Ему показалось бы болѣе приличнымъ, если бы она пѣла въ этомъ обществѣ священныя пѣсни, гимны, аллилуію; тутъ не было бы ничего предосудительнаго и ужь во всякомъ случаѣ — ничего смѣшнаго; но романсъ въ этой атмосферѣ табачныхъ трубокъ, пива и опьянѣлыхъ головъ раздражалъ Вильфрида соразмѣрно съ тѣмъ, какъ болѣе нѣжная половина его самого начинала подчиняться вліянію чарующаго голоса Эмиліи.

Эмилія, быть можетъ, предугадывала, что восхищеніе составляло только частицу признанія за ней таланта, и для того, чтобы упрочить это признаніе и сдѣлать его истиннымъ, необходимо было пріобрѣсть любовь. Но вѣдь бѣдные, простые, грубые люди не въ состояніи любить того, что для нихъ непонятно. Чтобы привязать къ себѣ, кумиръ долженъ имѣть ихъ аттрибуты; король долженъ отъ времени до времени показывать свое лицо; пѣсня должна согласоваться съ ихъ понятіями. До высшихъ слоевъ общества, сколько намъ извѣстно, это не относится. Эмилія, какъ мы уже сказали, предугадывала это, по всей вѣроятности вслѣдствіе того уваженія къ ней, съ которымъ встрѣченъ былъ ея финалъ. Какъ ни раздавались громко: браво! — но они были сдержанны. По всему было видно, что рукоплесканія были вызваны благодарностью, но не восторгомъ.

— Ма’мъ! ма’мъ! восклицала Эмилія, быстро пробираясь къ одной изъ женщинъ, наряднѣе другихъ одѣтой. — Какъ я рада, что вижу васъ! Довольны ли вы мной? А вы, дорогой фермеръ Вильсонъ? Я замѣтила васъ, кончая послѣднюю пѣсню. Я помню, что эта пѣсенка вамъ нравилась, и хотѣла спѣть ее. Я знаю ея голосъ; но слова! слова! какія въ ней слова? Пѣсня безъ словъ ничего не значить.

— Правда! замѣтилъ фермеръ, выставивъ впередъ острый конецъ своей трубки: — наши проглотили бы ее цѣликомъ; это такая пѣсня, которая заставила бы ихъ прыгать. Спойте еще что нибудь, миссъ. Иностранныя пѣсни, конечно, хороши, но напримѣръ такая: «Эль — мой напитокъ, и Англія — моя отчизна!» — несравненно лучше. Спойте намъ, миссъ, что нибудь попроще, поглаже.

Мистриссъ Вильсонъ дернула мужа за руку, напомнивъ ему этимъ движеніемъ, что пустая болтовня была его опасной привычкой, и въ то же время пустила въ собраніе вопросъ: не имѣется ли у кого при себѣ пѣсенника? Черезъ нѣсколько минутъ пѣсенникъ, истасканный, замаранный, съ загнутыми уголками каждаго листка, явился на сцену. Раздался громкій крикъ: кто требовалъ пропѣть одну пѣсню, кто другую; по Эмилія отыскала изъ нихъ ту, которую имѣла въ виду еще прежде. Опустивъ голову, она внимательно прочитывала ее на обратномъ пути къ арфѣ. Тамъ она передала пѣсенникъ капитану Гамбьеру, и съ нѣжнымъ взглядомъ, который невольно долженъ былъ взволновать ревниваго зрителя, попросила держать передъ ней раскрытую книгу. Капитанъ взялъ пѣсенникъ безпрекословно и, согласно приказанію, держалъ его передъ пѣвицей, съ замѣчательнымъ равнодушіемъ. Лишь только Эмилія проиграла прелюдію знакомой всѣмъ аріи, какъ внутренность балагана измѣнилась: ноги начали двигаться, локти — припрыгивать кверху, пальцы — прищелкивать: все тѣло, повидимому, готово было пуститься въ плясъ подъ ея музыку. Эмилія совершенно овладѣла ихъ сердцами. Кромѣ удовольствія, доставляемаго игрою и пѣніемъ знакомой аріи, для нихъ было удивительно, какимъ образомъ Эмилія могла знать то, что знали они. Они видѣли въ этомъ какое-то чудо, необыкновенное вдохновеніе. Замѣчая мѣткость своего удара, Эмилія улыбалась; она, если можно такъ выразиться, плакала отъ удовольствія, ею же самой возбужденнаго. Но вотъ, голосъ ея упалъ, и она, съ полуоткрытой грудью, которую платье окаймляло полукруглой линіей, посмотрѣла на Гамбьера такъ лукаво, что Вильфридъ невольно долженъ былъ спуститься съ своей цинической обсерваторіи и предаться одинаковымъ съ другими ощущеніямъ.

При послѣднемъ аккордѣ арфы, закончившемъ арію, раздались неистовые крики, требовавшіе повторенія. Эмилія вполнѣ соглашалась на это; капитанъ Гамбьеръ началъ было отговаривать ее, но умоляющій взглядъ и приподнятыя кверху сложенныя руки Эмиліи принудили Гамбьера снова открыть книгу и держать передъ ней съ величайшей любезностью. Эмилія снова запѣла, и Вильфридъ, собиравшійся подойти къ ней и силой увести ее, остался на мѣстѣ.

Въ тотъ же самый моментъ между иплійцами составился аккомоанимептъ, — да и то сказать, кто въ состояніи удержаться отъ того, чтобы не полюбоваться блескомъ солнечныхъ лучей, играющихъ на поверхности стекляннаго зданія, хотя и зная, что зданіе это должно сейчасъ же разбиться въ дребезги? Спящіе проснулись, мужчины и женщины одушевились: одни проплясывали, другія подпѣвали; въ одномъ мѣстѣ подъ тактъ музыки подбрасывали ребенка, въ другомъ какой-то старикъ безмолвно балансировалъ локтями, выражая безпечную, дѣтскую радость; вся толпа въ балаганѣ повидимому находилась въ состояніи слегка закипавшей воды, и съ каждой минутой готова была закипѣть ключомъ, огласить воздухъ восклицаніями веселья и радости, между тѣмъ какъ Эмилія все выше и выше брала ноты, и все больше и больше увлекала толпу; совершенно одна на всю массу, она съ лукавой улыбкой и съ тактомъ, котораго не могъ окритиковать даже самъ Вильфридъ, пѣла такъ просто и въ то же время такъ много доставляла счастія.

Мнѣ, однако, нельзя медлить; но я попрошу тѣхъ изъ читателей, которые имѣютъ привилегію высоко воспарять вмѣстѣ съ музой, обратить въ этомъ полетѣ вниманіе на одно обстоятельство. Предстоящая суматоха и драка да не отвлечетъ вашего вниманія отъ великодушія пива. Это будетъ объяснено въ концѣ; но теперь будьте достойны вашего мѣста подлѣ музы, которая одна въ состояніи изъ двухъ неизбѣжныхъ золъ выбрать одно.

Меня спросятъ: если бы Иплійцы, сохраняя веселое настроеніе духа, встрѣтили Хильфордцевъ съ радушнымъ смѣхомъ, — что было бы тогда съ вашимъ пивнымъ великодушіемъ? Тогда, могу положительно сказать, великодушіе пива сразу озарилось бы яркимъ блескомъ; смѣхъ раздался бы еще громче, и за нимъ послѣдовали бы братскія привѣтствія. Какъ бы то ни было, огонь на алтарѣ мудрости снова былъ подожженъ безуміемъ, и ступенями къ алтарю, по древнему обычаю, послужили разбитыя головы.

Въ крайнемъ недоумѣніи Иплійцы встрепенулись. Лица у клубныхъ членовъ вытянулись. Эмилія затрепетала отъ ужаса.

Съ минуту голосъ ея покрывалъ еще звуки отвратительнаго концерта, но потомъ былъ заглушенъ. Вильфридъ бросился къ Эмиліи. Иплійцы услышали какой-то дикій, зловѣщій шумъ. Балаганъ представлялъ собою разсвирѣпѣвшій звѣринецъ. Снаружи его раздавались звуки мѣдныхъ звѣрей, звѣрей свищущихъ, звѣрей ревущихъ. — Мы пожаловали къ вамъ изъ Хильфорда съ визитомъ, прокричало нѣсколько голосовъ изъ тѣсной наружной толпы. При этомъ вызовѣ нѣсколько храбрецовъ бросилось къ выходу. — Моя арфа! вскричала Эмилія, и голосъ ея долетѣлъ до слуха Вильфрида. Безоружные Иплійцы хотѣли открыть переговоры, но вмѣсто отвѣта Хильфордцы снова заревѣли. Тромбонъ тянулъ нескончаемую ноту, которая свела бы съ ума спокойныхъ кошекъ, грѣющихся подлѣ очага; сильно и бойко, какъ во время приступа, стучалъ барабанъ. Кровь не могла слышать этихъ ударовъ и удержаться отъ того, чтобы не закипѣть. Балаганъ сильно зашатался. Вильфридъ и Гамбьеръ изъ нѣсколькихъ стульевъ, скамеекъ и столовъ образовали баррикаду для защиты женщинъ.

— Уйдемте отсюда, говорилъ Вильфридъ Эмиліи: — оставьте вашу арфу. Я доставлю вамъ другую. Уйдемте.

— Нѣтъ, нѣтъ! восклицала она въ нервномъ испугѣ.

— Ради Бога, уйдемте! повторялъ онъ.

— Нѣтъ! нѣтъ! нѣтъ! — отвѣчала Эмилія и для большей силы этого отрицанія топнула ногой.

— Я куплю вамъ другую арфу, произнесъ Вильфридъ на столько громко, чтобы можно было разслушать его среди всеобщаго крика.

— Точно такую! сказала она, съ тяжелымъ вздохомъ положивъ руку на арфу. — Что подумаетъ онъ, узнавъ, что я ее бросила?

Вильфридъ зналъ, что Эмилія намекала на неизвѣстное лицо, подарившее ей этотъ инструментъ.

— Ничего… ничего, сказалъ онъ. — Эту арфу прислалъ вамъ я, — и могу прислать вамъ другую. Уйдемте же отсюда. Будьте такъ добры, уйдемте!

— Это вы прислали!

И Эмилія пристально посмотрѣла на Вильфрида. Но видимому, она оставалась совершенно равнодушною къ окружавшей ее суматохѣ.

Въ это время внѣшнія баррикады были уничтожены и толпа дѣлала натискъ на вторую укрѣпленную линію. Томъ Бриксъ, ораторъ, и Джимъ, преобразившіеся изъ борзыхъ собакъ въ бульдоговъ, охраняли ретираду Иплійцевъ, вызывая двухъ Хильфордцевъ порѣшить дѣло поединкомъ. Капитанъ Гамбьеръ сдѣлалъ было попытку употребить свой авторитетъ и приступить къ увѣщаніямъ, но среди его рѣчи одинъ изъ Хильфордцевъ протянулъ свою длинную руку и такъ ударилъ по арфѣ Эмиліи, что на ней задребезжали всѣ струны, издавая какой-то болѣзненный звукъ. Этого было достаточно, чтобы довести раздражительность Вильфрида до крайней степени. Увидѣвъ, что Хильфордецъ продолжалъ опускать на арфу ударъ за ударомъ, между тѣмъ какъ Эмилія обнявъ ее обѣими руками, прижала къ груди своей, стараясь ее защитить, онъ выхватилъ трость изъ руки ближайшаго сосѣда и однимъ ударомъ такъ ловко сшибъ съ ногъ этого негодяя, что между Хильфордцами поднялся ропотъ. Послѣ этого подвига Вильфридъ присоединился къ передовому строю.

— Еще бы полдюжинки такихъ мѣткихъ ударовъ, сэръ, — замѣтилъ Томъ Бриксъ.

— Да вотъ одинъ изъ нихъ! вскричалъ Джимъ.

— Де совсѣмъ-то мѣтко, любезный, — возразилъ Недъ Тьюнъ, хотя лучшимъ доказательствомъ мѣткости удара служило то обстоятельство, что Питеръ Бартоломью едва-едва удержался на ногахъ. Недъ сильно размахнулся, и ударъ его, предназначавшійся Джиму, рѣзко попалъ въ скулу Вильфрида.

Взбѣшенный отъ одной мысли о томъ, что часть лица его распухла, побагровѣла, сдѣлалась, какъ слива съ безотвязчивой мухой на ней, свидѣтельствующей о ея спѣлости, Вильфридъ, искусный фехтовальщикъ, началъ очищать для себя мѣсто. Передъ нимъ упалъ Джонъ Гэрлингъ, упалъ Недъ Тьюнъ, голова Билля Бордока затрещала.

— Чертовски скверное дѣло! сказалъ Гамбьеръ, и съ дополнительной бранью, далъ полную свободу своей трости прогуляться на одномъ изъ непріятелей. — Пьяницы! бродяги! прибавлялъ онъ съ каждымъ ударомъ.

Въ это время вся партія Хильфордцевъ находилась въ балаганѣ. Между тѣмъ Иплійцы не спали. Фермеръ Вильсонъ и нѣсколько другихъ, лѣта которыхъ благоразумно внушали имъ прибѣгнуть лучше къ военной хитрости, нежели къ силѣ, вышмыгнули наружу и дѣятельно занялись работой, поддерживаемые своими товарищами внутри: они нагнулись къ кольямъ, къ которымъ привязанъ былъ край парусины, а ихъ сообщники внутри взялись за деревянныя подставки.

— Пьяницы! проревѣлъ Билль Бордокъ. — Вы, кажется, сказали пьяницы? И посмотрѣвъ сначала на Гамбьера, онъ, съ адской усмѣшкой, остановилъ свой взглядъ на щекѣ Вильфрида, получившей роковой ударъ. Въ этотъ моментъ Вильфридъ съ бѣшенствомъ бросился впередъ; слѣдуя его примѣру, Иплійцы сдѣлали сильный натискъ, изъ котораго Вильфридъ вскорѣ выбрался, чтобы увести Эмилію.

— Наши, впередъ! вскричалъ Билль Бордокъ, и Хильфордцы въ свою очередь бросились въ аттаку.

Въ то время, какъ они наступали въ числѣ слишкомъ большомъ, чтобы возможно было сопротивленіе со стороны Иплійцевъ, на нихъ неожиданно нашло омраченіе. Битва пріостановилась. Ощущеніе, что кто-то ощупываетъ затылокъ и щеки, кто-то дружески склонился на плечо, внезапно пробудило чувство привязанности другъ къ другу. Потомъ послѣдовали отрывистыя восклицанія и наконецъ взрывы громкаго смѣха. Когда храбрые Хильфордцы уразумѣли стратагему, съ помощію которой ихъ обезоружили и взяли въ плѣнъ, они въ тотъ же моментъ оглушительными ура! отдали полную справедливость смышлености Иплійцевъ. Дѣло въ томъ, что на нихъ вдругъ опустили весь балаганъ и они барахтались и пугались въ огромномъ парусинномъ мѣшкѣ.

Вильфридъ наконецъ успѣлъ таки вытащить Эмилію изъ-подъ складокъ тента. По осмотрѣ его лица, ему позволили удалиться. Съ крикомъ, визгомъ, хохотомъ выползали Хильфордцы изъ ловушки; ихъ хватали по одиночкѣ, какъ дикихъ гусей.

Да; до такой степени хохотали они, что можно было подумать, какъ будто бы шутка непріятеля была придумана и съиграна ими самими. Это-то и доказываетъ громадное и удивительное великодушіе пива.

ГЛАВА XII.

ПОКАЗЫВАЕТЪ, КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ ЧУВСТВО И СТРАСТЬ ОБРАЩАЮТСЯ ВЪ БОЛѢЗНЬ ЛЮБВИ.

Луна разливала свой тусклый серебристый свѣтъ на окрестныя горы. Эмилія съ поникшей головой, какъ кающаяся грѣшница, шла весьма торопливо; отъ времени до времени она приподнимала голову, чтобы подышать острымъ запахомъ молодаго папоротника. Вильфридъ все еще держалъ ее за руку и велъ черезъ лугъ, стараясь скорѣе удалиться отъ толпы.

— Вы промочите себѣ ноги, сказалъ онъ, когда шумъ толпы замолкъ въ отдаленіи. Мнѣ очень жаль, что вы должны идти пѣшкомъ. Скажите, какъ вы попали сюда?

— Забыла, отвѣчала Эмилія.

— Васъ, вѣроятно, кто нибудь привезъ. Неужели вы тоже шли пѣшкомъ?

Эмилія снова отвѣчала: — забыла, — и съ нѣкоторой досадой, быть можетъ, съ умысломъ.

— Въ самомъ дѣлѣ! настаивалъ Вильфридъ. — Но вѣдь вы должны же были такъ или иначе доставить сюда свою арфу.

— Да, моя бѣдная арфа! — Тяжелый вздохъ подавилъ ея голосъ.

Вильфридъ старался утѣшить ее.

— Не заботьтесь объ арфѣ. Ее можно замѣнить другой.

— Но не такой, какъ эта! сквозь слезы сказала Эмилія.

— Мы достанемъ вамъ точно такую же другую.

— Которую я никогда не полюблю, какъ прежнюю.

— Быть можетъ, завтра мы и о прежней услышимъ добрыя вѣсти.

— Нѣтъ; она умерла въ моихъ рукахъ. Третій ударъ убилъ ее. Она сломана.

Вильфридъ не могъ упрекать ее, и не имѣлъ ни малѣйшаго желанія принять на себя роль проповѣдника. Въ головѣ Эмиліи не мелькнуло ни одной идеи, которая бы служила ей упрекомъ за ея появленіе въ балаганѣ, хотя до нѣкоторой степени она и сознавала себя виновною; она главнѣе всего обвиняла себя за невниманіе къ этой милой арфѣ, когда она была такая прекрасная и могла оказывать ей большія услуги.

— Теперь я припоминаю, какъ дурно играла на ней! Я прикасалась къ ней холодными пальцами. Она издавала такіе слабенькіе звуки, какъ будто въ ней не было сердца. Динь-динь-динь! Мнѣ кажется. я играла на ней пальцами мертвеца съ большими ногтями.

Эмилія скрестила руки, крѣпко прижавъ ихъ къ кушаку, опустила на грудь подбородокъ и съ досадой задрожала всѣмъ тѣломъ, какъ капризная маленькая дѣвочка. Вильфридъ сдѣлалъ гримасу. Динь-динь-динь отзывалось въ ушахъ его далеко не патетичной элегіей.

— Единственная и самая лучшая вещь — это не думать о ней, сказалъ онъ. — Вѣдь это ни больше, ни меньше, какъ инструментъ.

— Это второй инструментъ, который былъ убитъ на моихъ глазахъ, какъ живое существо, отвѣчала Эмилія.

Разговоръ на этомъ прекратился, и они шли молча, до тѣхъ поръ, пока Вильфридъ не выразилъ своего удивленія, спросивъ, куда дѣвался Гамбьеръ? На вопросъ этотъ Эмилія не обратила вниманія. Тихіе спокойные шаги и потупленная головка заставляли Вильфрида упрашивать ее не горевать. Ея голосъ принялъ совсѣмъ другой тонъ, когда она отвѣтила, что вовсе не горюетъ.

— И вы вовсе не плачете? — сказалъ Вильфридъ, нагнувшись, чтобы пристальнѣе посмотрѣть ей въ лицо. — А мнѣ показались слезы на вашемъ лицѣ. Если это изъ-за арфы, то послушайте! — войдите вонъ въ тотъ коттэджъ, гдѣ свѣтится огонекъ, сядьте тамъ и подождите меня, — я принесу вамъ, что уцѣлѣло отъ нея. Мы еще можемъ починить ее.

Эмилія приподняла глаза.

— Я не плачу объ арфѣ. Если вы воротитесь, то и я пойду съ вами.

— Это невозможно. Вы больше никогда не должны показываться въ подобныхъ мѣстахъ.

— Въ такомъ случаѣ оставимте арфу, тихо сказала она. — Вамъ нельзя идти безъ меня. Позвольте мнѣ присѣсть вотъ здѣсь. Присядемте вмѣстѣ.

Она указала ему мѣсто подлѣ себя на срубленномъ сухомъ деревѣ подъ цвѣтущимъ боярышникомъ. Тусклое синеватое пятно свѣта между облаками показывало, гдѣ находилась луна. Дождь пересталъ и освѣженная земля усилила запахъ цвѣтовъ; каждое дуновеніе вѣтерка, повидимому, подносило къ ихъ ноздрямъ ароматъ цѣлаго букета.

Вильфридъ замѣтилъ въ Эмиліи внезапную перемѣну. Ея голосъ, даже въ обыкновенномъ разговорѣ, имѣлъ то обаяніе, которое такъ сильно дѣйствовало на его нервы во время ея пѣнія.

— Если вы плачете, то слезамъ вашимъ должна быть причина, — сказалъ онъ, стараясь поддержать разговоръ въ спокойномъ состояніи.

— А вы очень храбры! было тихимъ отвѣтомъ Эмиліи.

Щеки ея запылали, какъ будто она сдѣлала весьма важное признаніе, и въ то время, когда румянецъ поднимался къ глазамъ, послѣдніе такъ выразительно устремились на Вильфрида, что не дрогнула ни одна рѣсница.

— Неужели вы думаете, что и у меня нѣтъ храбрости? рѣзко спросила она, подобно человѣку, у котораго мысли приняли болѣе мрачное направленіе. — Нѣтъ! я не трусила! Пока вы отбивались отъ толпы, я стояла, повѣсивъ голову; — да и что бы могла я сдѣлать? Но все же я бы не оставила васъ. Дѣвочки могутъ только говорить: я погибну вмѣстѣ съ нимъ.

— Но въ подобнаго рода преданности не представлялось надобности, — сказалъ Вильфридъ, дѣлая усилія засмѣяться. — О чемъ вы задумались? Вѣдь это все дѣлалось въ шутку!

Мнѣніе Эмиліи объ этой перепалкѣ очевидно оставалось неизмѣннымъ.

— И не представилось бы въ этомъ надобности, если бы дѣвочки оставались дома, прибавилъ Вильфридъ.

— А мнѣ всегда нравится быть тамъ, гдѣ…

При этихъ словахъ въ ея голосѣ отзывалась какая-то торжественность.

Рука Вильфрида машинально поднялась къ подбитой щекѣ.

Кто въ состояніи повѣрить, чтобы любовная сцена могла быть завершеніемъ такому чудовищно-скандальному происшествію, какое случилось съ полчаса тому назадъ? Пріятно было убѣдиться, что Эмилія обладала достаточнымъ запасомъ чувствъ, а тѣмъ болѣе пріятно, что эти чувства относились прямо къ нему. Она, дѣйствительно, была очаровательное существо, только не слишкомъ дальняго ума! Неужели она хотѣла сказать, что ей всегда нравится быть тамъ, гдѣ бывалъ Вильфридъ? Какое-то странное любопытство, свойственное томнымъ движеніямъ души, заставило Вильфрида сдѣлать этотъ вопросъ, — и услышавъ отъ нея мягкое, нѣжное «да» — онъ быстро и тономъ снисходительной дружбы продолжалъ: — по всей вѣроятности, мы теперь не разлучимся!

— Не знаю, сказала Эмилія.

Она сидѣла и, повидимому, заглядывала въ будущее, стараясь услышать, не скажетъ ли ей чего нибудь судьба.

Это «не знаю» плѣнительно прозвучало въ ушахъ Вильфрида. Можно было подумать, что оно служило тонкимъ признаніемъ въ любви, замѣняло слова: — я люблю васъ всей душой. Образованныя до тонкости барышни едвали могли бы сдѣлать въ этомъ какое нибудь улучшеніе; можетъ быть, онѣ прибавили бы къ этому только знакомые имъ оттѣнки сантиментальности.

Вильфридъ, убѣжденный, что услышалъ два слова, вполнѣ удовлетворявшія его тщеславіе, не замедлилъ обратиться къ великосвѣтскому тону.

— Кстати, сказалъ онъ: — вы не должны преувеличивать идею объ этомъ вечернемъ подвигѣ. Не забудьте, что мнѣ предстоитъ раздѣлить почести съ капитаномъ Гамбьеромъ.

— Я его не видѣла, — сказала Эмилія.

— Не озябли ли вы? спросилъ онъ, для разнообразія, хотя одна рука Эмиліи покоилась въ его рукѣ.

Она отдала ему и другую руку. Вильфридъ не могъ оставить ихъ, какъ не могъ въ тоже время держать ихъ не наклонясь къ Эмиліи.

— Вы когда-то говорили, произнесъ онъ почти шопотомъ: — что мужчины цалуютъ васъ, когда вы бываете счастливы. Правда ли это? скажите, можете ли вы назвать себя счастливою?

Эмилія повернула къ Вильфриду свое свѣтлое лицо, и онъ прильнулъ къ нему губами. Надъ цвѣтущимъ боярышникомъ красовалась луна, какъ оторванная вѣтромъ бѣлая роза на голубомъ фонѣ небосклона. Это былъ первый поцалуй. Но странно, Вильфридъ напечатлѣлъ его съ какой-то стыдливостью и съ совершенно новымъ для него чувствомъ.

Вовсе не сознавая того, что разыгрывалъ женскую роль, Вильфридъ намекнулъ на тайный побѣгъ Эмиліи изъ Ричфорда; ему хотѣлось возбудить въ своемъ сердцѣ испытанное имъ не задолго передъ тѣмъ чувство ревности, и чрезъ это самое насладиться вполнѣ настоящимъ своимъ положеніемъ,

— Зачѣмъ вы убѣжали отъ меня? спросилъ онъ тономъ, въ которомъ отзывался упрекъ.

— Я дала обѣщаніе.

— Но развѣ нельзя было нарушить это обѣщаніе для того, чтобы остаться со мной?

— Нельзя!

— Вы дали обѣщаніе капитану Гамбьеру.

— Нѣтъ не ему, — а этимъ бѣднымъ людямъ.

— Вы, вѣроятно, сожалѣете о томъ, что отправились туда?

— Нѣтъ; я была счастлива.

— Черезъ это вы лишились арфы, сказалъ Вильфридъ.

— А что вы думаете о моей недогадливости… о томъ, что я не узнала, кто прислалъ ее мнѣ? возразила Эмилія. Всѣ дни, въ которые я играла на ней, я была виновата въ томъ, что не думала о васъ. Я ненавижу неблагодарныхъ дѣвушекъ.

— Я такъ ненавижу все, что имѣетъ связь съ благодарностью, прибавилъ Вильфридъ: — пожалуйста не говорите о ней. Почему вы ушли съ капитаномъ Гамбьеромъ?

— Потому что я люблю его, отвѣчала Эмилія, нисколько не колеблясь, хотя и говорила какъ будто онѣмѣлыми губами. — Я хотѣла поговорить съ нимъ, поблагодарить его, подержать его за руку. Я сообщила ему о моемъ обѣщаніи. Онъ сказалъ, что рано вечеромъ долженъ отправиться въ Лондонъ и будетъ ждать меня въ каретѣ, и что тамъ мы могли бы поговорить. Онъ не желалъ, чтобы я разговаривала съ нимъ въ саду.

— И вы отправились съ нимъ въ каретѣ и выразили ему всю свою признательность.

— Да; но мужчины не любятъ, чтобы мы были признательны.

— Поэтому онъ сказалъ, что готовъ сдѣлать для васъ, что вамъ угодно, но съ условіемъ, что вы не будете благодарить его?

— Онъ сказалъ… да; я забыла… совсѣмъ забыла! Да и какъ могу я передать вамъ, что онъ говорилъ? прибавила Эмилія сквозь слезы. — Я чувствую, что высыпала изъ себя все, какъ изъ мѣшка.

Вильфридъ разразился смѣхомъ, но потомъ это простое и просто высказанное сравненіе постепенно стало возбуждать въ немъ чувство ревности.

— Говорилъ онъ, что возьметъ васъ въ Италію? Спрячьте вашу головку снова въ мѣшокъ и припомните!

— Говорилъ, кротко отвѣчала Эмилія. Этотъ утвердительный отвѣтъ до нѣкоторой степени удивилъ его; въ немъ въ одинъ момеитъ родилось множество подозрѣній.

— Онъ одного со мной мнѣнія объ итальянскихъ школахъ, продолжала Эмилія. — Онъ желаетъ, чтобы я музыкальнымъ моимъ образованіемъ была обязана одному ему. Онъ говоритъ, что это осчастливитъ его, и я думаю тоже самое.

Вильфридъ угрюмо посмотрѣлъ на противоположный заборъ.

— Не назначилъ ли онъ дня вашего отправленія? спросилъ онъ, вовсе не думая, что получитъ другой утвердительный отвѣтъ, а между тѣмъ получилъ его. Собственное смущеніе Эмиліи показывало ей, что отвѣтъ ея произвелъ на Вильфрида весьма тяжелое впечатлѣніе.

— И вы согласились?

— Согласилась.

Вопросъ и отвѣтъ скрестились какъ рапиры.

Вильфридъ вскочилъ съ мѣста.

— Запахъ этого дерева невыносимъ, сказалъ онъ, взглянувъ на тѣнистый боярышникъ.

Эмилія встала спокойно, сорвала цвѣтокъ и положила себѣ на грудь.

Дорога шла по зеленому проселку и по узенькимъ полевымъ тропинкамъ, освѣщеннымъ луннымъ свѣтомъ. Съ той и другой стороны раздавались трели соловьевъ. Надъ головами ихъ, сквозь небольшое пространство разорванной тучи, проглядывала луна во всемъ своемъ блескѣ. Луга спускались къ ручью, черезъ который была перекинута доска. Оттуда начинался подъемъ черезъ хлѣбныя поля къ кустарнику, обогнувъ который, они увидѣли Брукфильдъ. Но еще у ручья Вильфридъ спросилъ: — когда же вы отправляетесь въ Италію?

При этомъ Эмилія такъ серьезно посмотрѣла на него, что онъ посовѣстился прибавить: — и конечно, съ капитаномъ Гамбьеромъ? Онъ страдалъ, и надѣялся, что жестокое обращеніе прольетъ бальзамъ на раны его сердца: надо сказать, онъ не ошибся въ этомъ.

Эмилія подала руку Вильфриду, чтобы онъ помогъ пройти ей по доскѣ, и, приблизясь къ нему, отвѣтила:

— Я никогда не оставлю васъ.

— Никогда! И Вильфридъ обнялъ ее; онъ былъ побѣжденъ, онъ былъ счастливъ. Въ восторгѣ любви ему казалось, что манеры Эмиліи въ этотъ моментъ ни въ чемъ не уступили бы манерамъ всякой свѣтской лэди; призракъ Эмиліи съ протянутой рукой, съ открытымъ взглядомъ, съ твердой поступью въ то время, когда она произносила эти слова, не оставлялъ его до самаго Брукфильда, между тѣмъ какъ въ то же время подлѣ него разговаривала сама Эмилія.

Такимъ образомъ любовь, съ помощію ея привычнаго лукавства, способствовала тому, чтобы вытащить ее изъ грязи и облечь ее въ золотое одѣяніе: обратить ее въ идеалъ. Боровшіеся инстинкты въ натурѣ этого юноши, обожаніе женскаго совершенства и уступчивость чувственнымъ побужденіямъ, примирились на нѣкоторое время. Эмилія тоже шла съ своимъ идеальнымъ героемъ, съ человѣкомъ великодушнымъ, нѣжнымъ и храбрымъ, который дрался за нее, думалъ о ней съ любовью, въ эту минуту находился при ней, и такъ быстро возвысилъ ее до своего собственнаго уровня! Мечта всей ея жизни осуществилась! И чего, чего не могли бы они совершить теперь вмѣстѣ: онъ съ своимъ мечемъ, она съ своей арфой? Сквозь глубокіе интервалы между облаками Эмилія видѣла, какъ открывались передъ ней свѣтлыя равнины Италіи, мраморные города, въ томъ видѣ, какъ ихъ рисовало ея воображеніе, портики величественныхъ дворцовъ, башни, бѣлыя статуи между кипарисами, и тамъ вдали, въ видѣ сіяющей звѣздочки, Венеція, царица морей. Тоже самое воображеніе обращало минуты въ часы. Оно представляло ей, что они то шли съ полками Италіи, подъ развѣвающимся знаменемъ свободы, то она пѣла передъ побѣдоносной арміей, то каталась въ гондолѣ и, обращаясь къ нему, къ властелину ея сердца, всей ея жизни, все еще блѣдному отъ пролитой за Италію крови, говорила ему тѣмъ тономъ, который имѣлъ надъ нимъ такую силу: — вы только позвольте мнѣ доставлять вамъ удовольствіе!

— Когда? Гдѣ? Чѣмъ? были грубыми, съ электрическою быстротою долетѣвшими отвѣтами изъ Англіи, и Эмилія упала съ облаковъ.

— Пѣніемъ; я думала, съ какимъ бы одушевленіемъ пропѣла для васъ. О, счастливое время! воскликнула она, стараясь разсѣять носившіяся передъ ней видѣнія.

— Для меня? Ужь не въ балаганѣ ли? пробормоталъ Вильфридъ, приведенный словами Эмиліи въ смущеніе.

— О, нѣтъ! Здѣсь, теперь же… и утомленная отъ тяжести, переполнявшей ея сердце, она не дѣлала попытки объяснить свое состояніе, хотя и сказала тономъ, вызывающимъ на объясненіе: — Вы, кажется, что-то напѣвали, или это мнѣ послышалось?

Въ этотъ моментъ показался Брукфильдъ, и Вильфридомъ овладѣло желаніе испытать на себѣ всю силу ея духа; притомъ же съ появленіемъ Брукфильда, естественное очарованіе становилось слабѣе, и онъ боялся, что оно совершенно изчезнетъ. Это обстоятельство (къ счастію онъ оставался въ современномъ невѣдѣніи относительно дѣйствія внутренняго своего механизма) заставило его попросить Эмилію что нибудь пропѣть на прощанье. Эмилія остановилась. Грудь ея поднялась, но голосъ ея дрожалъ и слабѣлъ съ каждой нотой, какъ голосъ постепенно и замѣтно ослабѣвающаго больнаго въ предсмертныя минуты. Она сдѣлала еще одно усиліе и кончила печальнымъ взглядомъ на пристально смотрѣвшаго на нее Вильфрида.

— Нѣтъ, не могу, сказала она, и, страшась его гнѣва, взяла его руку, чтобы попросить прощенья, и опустила рѣсницы.

Вильфридъ крѣпко сжалъ ея пальцы и молча пошелъ впередъ, съ видомъ человѣка, который заглянулъ въ лицо одной изъ покрытыхъ завѣсой тайнъ человѣческой жизни. Это нанесло его сердцу сильный ударъ и быстро отвлекло отъ тучныхъ пажитей, на которыхъ питалась его сентиментальность. Въ слабомъ голосѣ Эмиліи онъ услышалъ самый громкій вопль любви. Звукъ этого голоса пробѣжалъ по всѣмъ его жиламъ, выбивъ нѣсколько яркихъ искръ изъ его не совсѣмъ блестящаго ума. Этотъ маленькій эпизодъ показалъ ему образъ натуры, падавшей отъ изнеможенія подъ бременемъ новой любви. Впрочемъ, я не смѣю обвинять молодаго кавалерійскаго офицера въ способности замѣчать подобнаго рода образы. Онъ увидѣлъ только то, что Эмилія не могла пѣть единственно изъ-за тѣхъ чувствъ, которыя переполняли ея сердце въ отношеніи къ нему; но такое открытіе было святымъ призваніемъ въ любви, невольно произнесеннымъ существомъ, уста котораго не сложились еще на столько, чтобы произносить слово «любовь».

Наступила полночь, глубокая, безмолвная. Они быстро прошли мимо лавровыхъ кустовъ и вокругъ поляны. Въ окнахъ спальни незнающихъ сна брукфильлскихъ барышенъ виднѣлись огни.

— Люблю ли я ее? спросилъ Вильфридъ самого себя, взявшись за ручку колокольчика, и мысль, что разлука съ ней, не болѣе какъ на шесть часовъ, будетъ для него тяжела, убѣдила его, что онъ дѣйствительно любилъ. Желаніе не сопротивляться этому чувству усиливало его убѣжденіе.

— Завтра поутру, прошепталъ онъ.

— Я сойду внизъ вмѣстѣ съ разсвѣтомъ, отвѣчала Эмилія.

— Вы совсѣмъ въ потемкахъ… я не вижу васъ.

Дверь отворилась въ тотъ самый моментъ, когда Эмилія вышла изъ глубокой тѣни.

ГЛАВА XIII.

СОДЕРЖИТЪ ВЪ СЕБѢ НѢСКОЛЬКО СЛОВЪ О МАРІОНЕТКАХЪ.

На другое утро Вильфридъ уѣхалъ. Никто не видѣлъ, какъ онъ это сдѣлалъ. Эмилія, тихонько перебирая клавиши фортепьяно среди утренней тишины во всемъ домѣ, слышала, какъ затворилась наружная дверь. Въ этотъ часъ утра всякій шумъ приписывается прислугѣ. Она продолжала играть и терпѣливо ждала появленія Вильфрида, пока горничная не принудила ее выйти на чистый воздухъ, еще пропитанный утренней росой.

Изъ спальни Вильфрида пришло къ его сестрамъ извѣстіе, что онъ взялъ съ собой запасъ бѣлья на довольно продолжительное отсутствіе.

Такое странное изчезновеніе моего героя принадлежитъ къ порядку вещей, которыя совершаются «никто не знаетъ почему»; это въ своемъ родѣ занавѣсь, которая опускается для доставленія удобства или тому, кто показываетъ маріонетокъ, когда онъ бываетъ поставленъ въ затруднительное положеніе, или самими маріонетками, когда въ нихъ окажутся какія нибудь поврежденія.

Съ своей стороны я долженъ признаться, что мнѣ извѣстно, почему это такъ дѣлается (хотя и не нужно сказывать, сколько должно показаться сердитыхъ взглядовъ при такомъ заявленіи своей дальновидности). Я знаю почему, и къ несчастію для меня самого, мнѣ предстоитъ разсказать то, что я знаю. Если я не разскажу, то изъ этого сложеннаго особеннымъ образомъ повѣствованія нельзя будетъ извлечь никакой морали.

Кто изучаетъ человѣка по маріонеткамъ, тотъ долженъ знать, что мы быстро перерождаемся. Напримѣръ, кукольный герой уже есть существо перемѣнившееся. Намъ извѣстно, чѣмъ онъ былъ прежде; но теперь онъ ищетъ пріюта въ своемъ остроуміи. Его органы обличаютъ его участь. Не обращая вниманія на фактъ, что подвигъ героя заключается въ томъ, чтобы одержать побѣду надъ натурой, онъ noвидимому похваляется своей покорностью ей.

До настоящей поры, никто еще не рѣшился сдѣлать попытки на счетъ приклейки носа кукольному герою. Но наконецъ кто нибудь сдѣлаетъ это. Когда будетъ предложено на выборъ: — или кукольный герой безъ носа или повѣсть безъ морали, — кто въ состояніи обнаружить нерѣшительность?

А я посовѣтовалъ бы нашимъ сантименталистамъ допустить носъ между чертами, составляющими неотъемлемую принадлежность героевъ, въ противномъ случаѣ можетъ совсѣмъ известись эта раса. Для того, чтобы избавить такого героя отъ нареканія въ очевидно дурномъ выполненіи роли, занавѣсъ опускается такъ часто, что становится скучно даже для особъ, доведенныхъ до утонченнаго совершенства. Если мы представляемъ его себѣ, какъ и другихъ людей, то онъ долженъ исполнять свою роль безпрерывно отъ начала до конца. Очевидно, что въ тотъ моментъ, когда кончается его карьера въ качествѣ волшебнаго принца, онъ становится на большую дорогу къ носу. Когда благодѣтельная сила, отличавшая его отъ другихъ, покидаетъ его, онъ, подобно банкруту, принужденъ бываетъ самъ исполнять всякую работу. Это ни болѣе ни менѣе, какъ наклонность поколѣній не достигать совершенства, но уклоняться отъ него.

Пружины, приводившія въ движеніе Вильфрида при настоящемъ случаѣ, были весьма не сложны. На одну мимолетную минутку, мы снимемъ съ него украшенія героя и покажемъ ихъ.

Быстро соскочивъ съ постели, въ которой провелъ безпокойную ночь, онъ первымъ дѣломъ обратился съ лицомъ своимъ къ зеркалу, и, разумѣется, увидѣлъ блистательный знакъ, отличавшій его отъ обыкновенныхъ смертныхъ, какъ героя рыцарскихъ временъ. Битва предшествовавшаго вечера была изображена на лицѣ однимъ краснорѣчивымъ огромнымъ волдыремъ, при которомъ въ достославные дни старины онъ прослылъ бы за героя, изъ конца въ конецъ земли. Нынѣшніе дни совсѣмъ иные, это дни распиванія чаю. Онъ надѣялся увидать въ зеркалѣ изображеніе Вильфрида Поля и не увидѣлъ его. При видѣ страшной маски, молодой человѣкъ выпучилъ глаза, произнесъ нѣсколько проклятій, и потомъ сдѣлалъ какой-то странный переходъ, какъ будто его перенесло силою внезапнаго порыва бури къ воспоминанію о томъ, что отъ волосъ Эмиліи пахло табачнымъ дымомъ.

— Я не могу показаться въ такомъ состояніи, замѣтилъ онъ самому себѣ, и потомъ прибавилъ: — нечего сказать! сладостный локонъ (это былъ уцѣлѣвшій въ памяти отрывокъ изъ прочитанныхъ имъ поэтическихъ произведеній). — Грустная иронія, ясно говорившая, что уже много золотыхъ листиковъ отлетѣло отъ изображенія Эмиліи въ его сердцѣ.

Вильфридъ былъ славный малый, даже съ хорошими задатками. Но онъ былъ молодъ. Обратите вниманіе на это неопредѣленное слово, оно должно выражать идею, что онъ еще возмужаетъ. Въ немъ было меньше пустаго фатовства, нежели стыдливости и сантиментальности; хотя, конечно, иной можетъ имѣть эти качества, быть фатомъ съ головы до ногъ и все-таки оставаться славнымъ малымъ. Иной можетъ быть также славнымъ малымъ, но черствымъ, взыскательнымъ, двоедушнымъ, и мало ли еще какимъ. Здѣсь представляется вопросъ: способно ли было его сердце принимать и сохранять впечатлѣнія? Если способно, то обстоятельства, не смотря на эту массу противорѣчій, могутъ выработать изъ него порядочнаго человѣка. Въ замѣнъ такого благодѣянія онъ приноситъ въ жертву самыя драгоцѣнныя вещи, которыя ставятся выше всего въ земной жизни. При этомъ, хотя и созданный природой, онъ начинаетъ винить ее и ея скульптора, винить обстоятельства, забывая, что сдѣлать его человѣкомъ составляло ихъ единственный долгъ, и что если они не успѣли въ этомъ, то собственно отъ затрудненій, которыя поставлялись на ихъ пути его бывшимъ я.

Когда юношѣ приводится смотрѣть на любимый предметъ снизу вверхъ, онъ любитъ его горячо и со всею преданностью, но когда случится взглянуть на хорошенькую головку сверху внизъ, онъ становится сантиментальнымъ деспотомъ, если и того не хуже.

Вильфридъ былъ молодъ и находился подъ управленіемъ своихъ чувствъ: а эти чувства могутъ быть, если сантименталисты повѣрятъ мнѣ, одинаково тиранскія и вводящія въ заблужденіе, какъ при ихъ утонченности, такъ и при ихъ грубости. Онъ сдѣлалъ большое усиліе, чтобы оказать сопротивленіе табачному дыму. Голосъ Эмиліи, ея развивавшаяся красота, ея простосердечіе, особенная прелесть въ чертахъ ея лица, все было собрано вмѣстѣ, чтобы разсѣять страшные образы, рисуемые этимъ роковымъ все застилающимъ дымомъ. Все, все было напрасно. Ужасный дымъ помрачалъ даже воспоминаніе о ней. Для его оскорбленной разборчивой фантазіи казалось невозможнымъ отдѣлить ее отъ пивныхъ балагановъ и отвратительно дурнаго табаку; и, позвольте намъ прибавить, что фантазія эта не иначе могла представить себѣ Эмилію, какъ подлѣ обезображеннаго лица самого Вильфрида Поля. Онъ содрогался при одной мысли, что почти совсѣмъ отдался этой дѣвушкѣ. Да отдался ли еще? Развѣ онъ связалъ себя честнымъ словомъ? Держаться дальше отъ нея, вотъ отвѣтъ на эти вопросы, казавшійся довольно благопріятнымъ. Въ отдаленіи заключалась его безопасность. Эмилія обладала необъяснимой силой привлеченія. Въ одно и то же время она была могущественна и ничтожна, такъ что страшась ее и собираясь бѣжать отъ ея чарующей силы, онъ повторялъ отъ времени до времени: — бѣдное созданіе! и глубоко надѣялся, что она не будетъ несчастлива.

Паяцъ (вѣроятно новичекъ въ своемъ дѣлѣ или большой честолюбецъ), послѣ удачнаго представленія, передаетъ свои куклы зрителямъ и замѣчаетъ: не угодно ли ихъ осмотрѣть, лэди и джентльмены. Послѣдніе, разсмотрѣвъ ихъ въ подробности, возвращаютъ и остаются разочарованными. Это огорчаетъ паяца. Но я не подражаю ему. Я не жду конца представленія, когда бываетъ уже слишкомъ поздно, чтобы оживить иллюзію. Для избѣжанія спуска занавѣса, я хочу объяснить одно обстоятельство, на которомъ, какъ на шалнерѣ, вертится настоящій разсказъ: это — сила характера. Я вполнѣ увѣренъ, что мой герой вынесетъ свое новое и чрезвычайно странное бремя. Я снова съ веселой увѣренностью бью въ барабанъ и трублю въ трубы. Я знаю, что дѣлаю. Сантименталисты будутъ сердиться на меня, но вѣдь они всегда сердились. Я не умѣю угодить имъ. Я знаю, что мой герой никогда куклой не бывалъ. Я уважаю его, мало того, я благоговѣю передъ нимъ.

ГЛАВА XIV.

БЕСВОРТСКІЙ ВОПРОСЪ.

Мистеръ Поль былъ одинъ изъ тѣхъ людей, характеры которыхъ узнаются съ перваго взгляда. Онъ былъ опрятенъ, невзраченъ, принужденно веселъ, съ птичьими глазками, недопускавшими васъ заглядывать въ его сердце. Друзья знали его вполнѣ. Дочери никогда не приходили въ сомнѣніе относительно его. Въ періодъ покупки Брукфильда онъ былъ раздражителенъ и вспыльчивъ, но это приписывалось предположенной перемѣнѣ въ его привычкахъ — неизбѣжной необходимости имѣть довольно частыя фамильныя совѣщанія по денежнымъ вопросамъ. Онъ сильно не жаловалъ этихъ вопросовъ и всегда старался уклоняться отъ нихъ; онъ охотно выдавалъ деньги, но не любилъ говорить о нихъ. Если ему приводилось разсуждать объ этомъ съ дочерями, онъ начиналъ вздыхать, щуриться и вообще казаться провинившимся, такъ что брукфильдскія барышни, хотя и восхищались этимъ явленіемъ, объясняя его зародышемъ въ немъ чувства, возвышавшаго его положеніе, но тѣмъ не менѣе допускали, что у него были какія нибудь непріятныя причины, по которымъ онъ желалъ избѣгать подобнаго разговора. Въ настоящее же время, когда онѣ заговорили о Бесвортѣ, увѣряя его въ непреодолимомъ желаніи перемѣнить свою резиденцію, припадокъ пугливости былъ очевиденъ; сначала онъ выразился неистовыми похвалами Брукфильду, за которыми быстро и необъяснимо послѣдовалъ нѣкоторый родъ согласія на предложеніе удалиться изъ этого мѣста. Бесвортъ представлялъ множество преимуществъ предъ Брукфильдомъ, и потому чтобы рѣшиться оспаривать хотя одно изъ нихъ, для него значило тоже самое, что нырнуть въ самую глубину денежнаго вопроса. Онъ осмѣлился однако спросить своихъ дочерей, чего хорошаго ожидали онѣ отъ этой перемѣны. Брукфильдскія барышни отвѣчали на это очень просто: въ Брукфильдѣ можно прожить полстолѣтія и не составить себѣ такого кружка, какой легко образовался бы въ Бесвортѣ менѣе чѣмъ въ два года. Здѣшній кругъ общества весьма ограниченъ. Онѣ собирали у себя друзей, и не имѣли никакихъ средствъ свести ихъ вмѣстѣ. Наконецъ ихъ рѣшительно очаровала красота мѣстоположенія Бесворта.

— Хорошо, сказалъ мистеръ Поль: — но къ чему же это ведетъ? Какихъ можно ожидать послѣдствій? Вы все-таки дѣвицы, — объяснялъ онъ. Вамъ не всегда же оставаться со мной. Покамѣстъ вы можете также хорошо жить въ Брукфильдѣ, какъ и во всякомъ другомъ мѣстѣ.

Сестрицы слегка покраснѣли.

— Ваша предусмотрительность, папа, относительно насъ очень любезна, сказала Корнелія. — Наша цѣль совсѣмъ другая.

— Желалъ бы я видѣть ее, возразилъ папа.

— Но, папа, вы ее видите, непремѣнно видите, вмѣшалась Адель: — этой въ своемъ родѣ уединенной жизни всегда можно отдать предпочтеніе предъ безалабернымъ существованіемъ въ городскихъ скверахъ, на которое обречено такое множество бѣдныхъ созданій!

— Уединенной жизни! сказалъ мистеръ Поль, вообразивъ, что попалъ на слабую сторону ихъ аргумента: — какимъ образомъ она можетъ быть избранною, когда вы хотите переѣхать въ такое мѣсто, гдѣ васъ будетъ окружать толпа?

— Уединеніе можетъ зависѣть отъ самой толпы, замѣтила Арабелла съ чрезвычайнымъ смиреніемъ. — Это такое мѣсто, гдѣ мы будемъ видѣть весьма немногихъ, которыхъ добрая фортуна соблаговолитъ назначить для нашего знакомства.

— Папа, неужели вы не видите, что разница между аристократіей и буржуазіей заключается въ томъ, что первая выбираетъ мѣста для своей резиденціи, а послѣдняя обязана жить тамъ, гдѣ приведется? сказала Адель.

Это было первое домашнее совѣщаніе по дѣлу о покупкѣ Бесворта. Поѣздка въ Ричфордъ произвела свое дѣйствіе на брукфильдскихъ барышенъ, которыя съ того уровня смотрѣли теперь уже совсѣмъ на другую высоту. — Намъ нужно дѣйствовать настойчивѣе, и тогда непремѣнно мы оставимъ это мѣсто. При вторичномъ совѣщаніи онѣ, однакоже, замѣтили, что ни на сколько не подвинулись впередъ. Единственная перемѣна состояла въ приведенномъ уже возраженіи отца на ихъ прежніе доводы. — Къ чему это поведетъ? Что же будетъ потомъ? Я вижу вашу цѣль. Но, неужели я долженъ переѣхать въ новый домъ только для того, чтобы посмотрѣть, какъ васъ возьмутъ изъ него, и остаться тамъ одному? При томъ же это можетъ повредить собственнымъ вашимъ интересамъ. Какимъ образомъ можетъ повредить, это не ваше дѣло. Предоставьте думать и судить объ этомъ мужчинѣ. Если бы еще это предложилъ вамъ братъ… но онъ слишкомъ разсудителенъ.

Послѣ такого намека брукфильдскія барышни написали Вильфриду, стараясь получить его согласіе и содѣйствіе. Вильфридъ расхохотался, прочитавъ слѣдующую наивную сентенцію: — надѣемся, ты не подумаешь, что у насъ имѣется въ виду какой нибудь особенный личный интересъ, — и отвѣчалъ, что онъ вовсе не думаетъ объ этомъ, что онъ смотритъ на Бесвортъ весьма благопріятно, и что «могу сообщить вамъ, продолжалъ онъ: вашъ вкусъ отъ искренняго сердца одобряетъ лэди Шарлотта Чилинвортъ, о чемъ она и проситъ передать вамъ». — Письмо это было отправлено изъ Сторнли, помѣстья маркиза, отца лэди Шарлотты. Ея братъ былъ членомъ одного клуба съ Вильфридомъ. «Онъ называетъ Бесвортъ самымъ обитаемымъ мѣстомъ въ нашемъ округѣ и обѣщаетъ проводить тамъ столько мѣсяцевъ изъ двѣнадцати, сколько вамъ угодно будетъ назначить ему. Я соглашаюсь съ нимъ, что Сторнли такое помѣстье, какого лучше нельзя требовать. Передъ нимъ во всей Англіи только тремъ резиденціямъ можно отдать преимущество, и изъ этихъ трехъ двѣ графскія».

Письмо Вильфрида представляло собою образчикъ дипломатіи, пріобрѣтаемой навыкомъ. «Изъ этихъ трехъ двѣ графскія» была мастерская фраза. Она произвела сильное вліяніе на воображеніе брукфильдскихъ барышенъ. — Какія же это двѣ резиденціи? И неужели Бесвортъ нельзя довести до того, что онъ станетъ соперничать съ ними? Положительно можно! Близость къ Лондону сообщала ему прекрасныя благородныя преимущества. Быстрое сообщеніе и быстрая перемѣна гостей, столичная репутація привлекательной мѣстности непремѣнно должна поставить Бесвортъ выше многихъ англійскихъ провинціальныхъ резиденцій. Домъ, гдѣ могли бы встрѣчаться всѣ главныя знаменитости; домъ — подъ милымъ управленіемъ женщинъ, очагъ для избраннаго общества и освѣжающій фонтанъ для кружка, который долженъ постепенно принимать болѣе обширные размѣры!

«У насъ былъ диспутъ, писали сестрицы Вильфриду: — диспутъ, который долженъ рѣшить ты или лэди Шарлотта. Я, Арабелла, ничего не знаю о форели. Я, Корнелія, ничего не понимаю о рѣчномъ руслѣ. Я, Адель, ничего не смыслю въ инженерномъ искусствѣ. Но послѣднюю убѣдили, что рѣчка, протекающая по Бесворту на цѣлую милю, можетъ быть углублена; среднюю убѣдили, что эта попытка повредитъ теченію рѣчки, а первую — что черезъ это пропадетъ вся рыба».

Повидимому, Вильфридъ принялъ такое извѣщеніе весьма серьезно. «Вчера, писалъ онъ въ отвѣтъ, я и лэди Шарлотта катались верхомъ. Мы думаемъ, что въ Бесвортѣ, не тревожа рыбы и безъ всякаго вреда теченію рѣчки, что нибудь сдѣлать возможно. Во всякомъ случаѣ идея расширить эту рѣчку и получить возможность кататься на лодкѣ слишкомъ хороша, чтобы ея не придержаться. А что вы думаете на счетъ столовой? Я сказалъ лэди Шарлоттѣ, что вы непремѣнно захотите устроить въ ней балконъ для музыкантовъ. Она разсмѣялась. Вы полюбите ее, когда узнаете, что это за женщина».

Такимъ образомъ брукфильдскія барышни все болѣе и болѣе углублялись въ бесвортскій вопросъ, и начинали уже думать, что покупку такого очаровательнаго мѣста требовала ихъ честь. Не удивительно, что въ домашнемъ быту, гдѣ удовлетворялись всѣ нужды и гдѣ деньги считались такимъ предметомъ, о которомъ не стоило и говорить, брукфильдскія барышни смотрѣли на эту покупку, какъ на вещь самую обыкновенную.

Адель была любимой корреспонденткой Вильфрида. Она весьма живо описывала ему борьбу съ своимъ папа. — «Если тебѣ нравится Бесвортъ и ты думаешь впослѣдствіи владѣть имъ, то можешь на него разсчитывать. Или же это для насъ однихъ, какъ иногда мнѣ думается? — Во всякомъ случаѣ Бесвортъ нашъ. Ничто, кромѣ цѣны (о которой надобно еще подумать!), не можетъ отвлечь насъ отъ него; а объ этомъ папа не сказалъ еще ни слова, хотя онъ и придумываетъ всевозможныя препятствія къ перемѣнѣ нашего мѣстопребыванія, и не хочетъ (а можетъ быть, бѣдный дорогой папа, не можетъ) видѣть того, что мы намѣрены дѣлать въ обществѣ. Тебѣ вѣдь извѣстно, что богатые люди безъ различія поднимаютъ страшный шумъ, какъ скоро вопросъ коснется до денегъ. Я знаю, это общая ихъ слабость. Папа, повидимому, совершенно равнодушенъ къ этой части нашего дѣла. Онъ даже не намекаетъ на это. А все же дѣло впередъ не подвигается. Весьма вѣроятно, что Тинлеи тоже поглядываютъ на восхитительный Бесвортъ. Настоящее ихъ имѣнье весьма дурно, но для нихъ собственно очень хорошо. Отдайте имъ Бесвортъ, и онѣ приберутъ къ своимъ рукамъ всѣхъ сосѣдей. Насъ наводнитъ все, что есть гадкаго и низкаго, и мы навсегда потеряемъ прекраснѣйшій шансъ. Шансъ, смѣю сказать, для пользы цѣлаго округа; да и не для цѣлаго ли графства? Мы совѣтовали бы тебѣ написать къ папа одно изъ твоихъ умныхъ, убѣдительныхъ писемъ. Намъ извѣстно, душа моя, что ты также отлично умѣешь владѣть перомъ, какъ и мечомъ. Пожалуйста, дай намъ знать, когда ты напишешь».

Вильфридъ отвѣчалъ на это, что въ настоящее время считаетъ не совсѣмъ удобнымъ присоединять свой голосъ къ требованію сестеръ.

Брукфильдскія барышни спокойно покорялись этому, пока однажды вечеромъ, за обѣдомъ, услышали отъ отца, что онъ видѣлъ Вильфрида въ городѣ.

— Онъ не тратитъ свое время по пустому, какъ нѣкоторые молодые люди, которыхъ я знаю, сказалъ мистеръ Поль, примигнувъ однимъ глазомъ.

— Папа! возможно ли это? вскричала Адель.

— Все возможно, моя милая.

— И лэди Шарлотту видѣли?

— Тамъ и лэди Шарлотта.

— Кто была бы лэди Шарлотта, если бы что нибудь случилось!

Мистеръ Поль захохоталъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Вы ничего отъ меня не узнаете. Говорю вамъ только одно: будьте практичны. Солнце свѣтитъ не всегда.

Казалось, онъ былъ въ восторгѣ отъ какихъ-то секретныхъ хорошихъ новостей.

— Не были ли вы въ послѣдніе два или три дня въ Бесвортѣ? спросилъ мистеръ Поль.

Сестрицы лучезарно улыбнулись, мысленно отдавая полную справедливость способности Вильфрида убѣждать другихъ.

— Нѣтъ, папа; не были, сказалъ Адель. — Мы всегда и съ особеннымъ удовольствіемъ готовы ѣздить туда, — я думаю, вамъ это извѣстно.

Мистеръ Поль съ полнымъ самодовольствіемъ взялъ рюмку. — Зачѣмъ же стало дѣло? — Дорога туда проложена!

— Прямая?

— Черезъ ворота; ха, ха!

Если бы не намекъ на лэди Шарлотту, то не было бы никакой возможности объяснить веселость мистера Поля.

Сестрицы, въ экстренномъ полуночномъ совѣщаніи, убѣдили одна другую, что Вильфридъ женится на лэди Шарлоттѣ, Онѣ сообщили ему нѣсколько оттѣнковъ нѣжныхъ своихъ чувствъ поэтому предмету. Его отвѣтъ былъ чисто віотійскій; въ немъ говорилось объ одномъ только Бесвортѣ. «Приступайте къ дѣлу, писалъ онъ: если хотите имѣть Бесвортъ. Желѣзо теперь горячо. Главнѣе всего, прошу васъ быть какъ можно болѣе внимательными къ сквайру, потому что онъ и я дѣлаемъ для васъ все, что только можно. Мы обязаны уважать его и исполнять его желанія».

Что бы могли значить слова: «быть какъ можно болѣе внимательными?» Брукфильдскія барышни не въ состояніи были ничего придумать для разрѣшенія этого вопроса. Онѣ были увѣрены, что больше ихъ ни одна дочь не могла оказывать вниманія и готовности все приносить въ жертву своему отцу. Вечеромъ онѣ отправили добровольно вызвавшуюся Адель посидѣть съ отцомъ въ библіотекѣ и отъ имени всѣхъ предложить ему рѣшительный вопросъ. Арабелла же и Корнелія согласились ждать Адель наверху, чтобы вмѣстѣ обсудить результатъ свиданія.

Спустя часъ послѣ полночи Адель пришла къ нимъ блѣдная и встревоженная: ея локоны распустились и голубые глазки блуждали по комнатѣ, какъ будто она увидѣла что-то ужасное, заставлявшее ее и вѣрить этому видѣнію и сомнѣваться въ немъ.

Двѣ сестрицы приблизились къ ней, не выражая нетерпѣнія, отъ котораго естественнымъ образомъ удерживала ихъ какъ привычка управлять собою, такъ и предпоставленныя ими великія цѣли; но все же не могли онѣ скрыть своего любопытства.

Первое восклицаніе Адели: лучше было бы не ходить! — встревожило ихъ.

— Неужели въ папа произошла какая нибудь перемѣна? съ замираніемъ сердца спросила Арабелла.

Корнелія улыбнулась. — Будто ты его не знаешь! сказала она.

Выразительный взглядъ Адели невольно вызвалъ вопросъ: — неужели мы должны отказаться отъ Бесворта?

— О нѣтъ! душа моя. Мы можемъ имѣть Бесвортъ.

— Я думаю!

— Но вѣрно съ какими нибудь условіями? — сказала Арабелла.

— Да. Загадка Вильфрида разъяснилась. Знаешь ли, Белла? вѣдь та женщина опять видѣлась съ папа!

— Какая женщина?

— Мистриссъ Чомпъ.

— Она имѣетъ наше позволеніе видѣться съ нимъ въ городѣ, если это доставляетъ ей утѣшеніе.

— Она объявила ему, продолжала Адель: — что никакого извиненія и никакого объясненія отъ насъ не получала.

— И не могла получить, потому что я его не посылала.

— Папа… голосъ Адели задрожалъ: — папа не хочетъ и думать о Бесвортѣ… не хочетъ выслушать слова о немъ!… пока… пока мы не согласимся принять эту женщину въ нашъ домъ, какъ друга.

Корнеліи первой предстояло нарушить молчаніе, наступившее послѣ такого поразительнаго извѣстія.

— Въ такомъ случаѣ, сказала она: — о Бесвортѣ не слѣдуетъ и думать. Ты вѣрно такъ и сказала ему?

Адель опустила голову.

— О, Боже! вскричала она. — Что мы будемъ дѣлать? Мы для всѣхъ сосѣдей сдѣлаемся предметомъ насмѣшекъ. Намъ придется запереться въ своемъ домѣ. Мы должны жить какъ пустынницы и переносить пытки демона. Ея произношеніе! Вы помните его? Оно не просто ирландское, а ирландское съ разсоломъ, ирландское замаринованное!

Отъ дѣйствительной досады она залилась притворными слезами.

— Ты говоришь, замѣтила Корнелія съ видомъ пренебреженія: — какъ будто мы уже смиренно преклонили наши головы передъ этой заразой.

— И папа заключаетъ еще съ нами условія! проворчала Арабелла.

— Сдѣлай милость, повтори его слова.

Адель откинула назадъ свои локоны.

— Изволь, если съумѣю. Я весело заговорила о Бесвортѣ; сказала, что если онъ дѣйствительно не имѣетъ сильной привязанности къ Брукфильду, которая заставляла бы его сожалѣть объ оставленіи этого мѣста, то намъ представляется безчисленное множество выгодъ въ предполагаемой перемѣнѣ резиденціи. Я употребила слово не привязанность, а пристрастіе къ Брукфильду. Папа отвѣчалъ, что Бесвортъ обширное помѣстье, и я указала ему, что въ этомъ-то и заключается одно изъ главныхъ его достоинствъ. Онъ намекнулъ на возможность перемѣны нашего положенія. Вамъ извѣстно, эта идея преслѣдуетъ его. Высказавъ ему наше мнѣніе о глупости подобнаго рода, я замѣтила, что онъ страшно покраснѣлъ, и тогда я поспѣшила прибавить, что бракъ повелѣвается закономъ, но что мы рѣшились до тѣхъ поръ не обрекать себя супружеству, пока не узнаемъ, кто и что мы такое. Признаюсь, онъ сдѣлалъ въ своемъ родѣ не дурной отвѣтъ. — Вы похожи на юношу, разыгрывающаго роль простофили, чтобы пріобрѣсть больше свѣдѣній. — Что вы объ этомъ думаете?

— Бойкая фраза изъ купеческой рѣчи, — сказала Арабелла.

— Вульгарныя выраженія всегда содержатъ въ себѣ наималѣйшую частицу истины, спокойно замѣтила Корнелія.

— Я сказала, продолжала Адель: — какъ хотите, папа, такъ и думайте, но мы знаемъ, что мы правы. Папа посмотрѣлъ на меня чрезвычайно сердито, и сказалъ, что изъ всѣхъ дѣвушекъ, когда либо существовавшихъ, мы имѣемъ самыя нелѣпыя идеи. Послѣ того онъ предложилъ вопросъ — слушайте. Я привожу его слова безъ всякихъ измѣненій: «Смѣю сказать, вы всѣ противъ того, чтобы вдовы снова выходили замужъ». — Я сохраняла спокойствіе. Снова выходили за мужъ, папа! Да если онѣ разъ были за мужемъ, то могутъ выходить за мужъ еще хоть дюжину разъ. Это былъ лучшій способъ раздражить его, но могу сказать положительно, я не имѣла такого намѣренія. Папа соскочилъ со стула, взъерошилъ себѣ волосы, и началъ почти бѣгать взадъ и впередъ по библіотекѣ, безпрестанно повторяя, что я виляю и не хочу дать прямаго отвѣта. — «Вы противъ вторичнаго замужества вдовы, — вотъ мой вопросъ!» вскричалъ онъ весьма громко. Само собою разумѣется, я сдерживала голосъ. — Вашъ вопросъ, папа, вполнѣ понятенъ, сказала я, и когда говорила, то едва могла удержаться отъ смѣха. Какъ запряженный лошакъ, онъ повторилъ, ужь я и не знаю сколько разъ: «Почему? какая у васъ причина тому?» — Вы, конечно, мои милочки, похвалите меня, если скажу, что я отклонилась отъ дальнѣйшихъ объясненій. Если человѣкъ начинаетъ сильно затрогивать чистыя чувства, то между нами ничего не можетъ быть общаго: просто, я вамъ скажу, у него нѣтъ здраваго смысла. — Какое же все это имѣетъ отношеніе къ Бесворту? спросила я. — «Весьма большое! больше, чѣмъ вы воображаете». Каждое слово онъ произносилъ какъ будто заглавными буквами. Потомъ, ему стало кажется пемного совѣстно; онъ сѣлъ, протянулъ мнѣ руку, и я увидѣла, что его глаза были влажны. Я пододвинула къ нему мой стулъ. Хорошо или дурно поступила я въ этомъ случаѣ, не знаю: предоставляю это на вашъ судъ. Если вы вообразите, въ какое я была поставлена положеніе, то непремѣнно извините меня. Если кто имѣетъ въ чемъ нибудь хотя слабое подозрѣніе, тотъ затруднится выразить это подозрѣніе, но я не затруднилась и сказала: — Папа, если препятствіемъ къ покупкѣ Бесворта служатъ деньги, то мы не хотимъ васъ безпокоить. — При этомъ, я могу сказать только одно, что онъ держалъ себя какъ съумасшедшій. Онъ упрекалъ меня, что я умышленно оскорбила его, тогда какъ можно было бы избѣжать этого предмета.

— Что же такое могло бы это быть? спросила Арабелла.

— Да; можешь спрашивать сколько угодно. Какой геній могъ бы догадаться, что основаніемъ всему этому служила мистриссъ Чомпъ? Изъ нашего крайне непріятнаго объясненія слѣдуетъ сдѣлать такой выводъ: папа соглашается на покупку Бесворта, но съ условіемъ, если мы, какъ я уже сказала, примемъ къ себѣ въ домъ мистриссъ Чомпъ въ качествѣ почетной гостьи. Я обязана сказать — бѣдный дорогой старикъ — онъ говорилъ со мной ласково, какъ и всегда, — поцаловалъ меня и вызвался сдѣлать для меня все, въ чемъ имѣю надобность. Я вышла отъ него. какъ одурѣла я. Даже теперь еще не могу собраться съ духомъ и успокоиться.

Сестрицы обласкали ее нѣжно-серьезными взглядами, но ни одна изъ нихъ не обнаружила душевнаго волненія, въ какомъ находилась Адель.

— Слова Вильфрида теперь понятны, сказала Корнелія. Онъ за одно съ папа, или по крайней мѣрѣ уступилъ требованіямъ папа. Онъ служитъ лучшимъ примѣромъ постоянной наклонности въ мужчинахъ быть, какъ они выражаются, «практичными», въ ущербъ благородству и чистосердечію.

— Не думаю, сказала Арабелла. — Во всякомъ случаѣ, душа моя, тебѣ нѣтъ надобности принимать это такъ близко къ сердцу.

Послѣднія слова относились къ Адели.

— Неужели ты не видишь? вскричала Адель: — неужели вы обѣ не понимаете дѣйствительнаго значенія словъ папа? Я не могла бы повѣрить этому. Или я на этотъ разъ сдѣлалась уже слишкомъ проницательна? Молю небо, чтобы это такъ и было!

Обѣ сестрицы попросили Адель говорить прямѣе, Арабелла съ нетерпѣніемъ, Корнелія съ видомъ недовѣрчивости.

— Обратите вниманіе на вопросъ о замужествѣ вдовы! Что это за женщина, которую папа хочетъ навязать намъ въ качествѣ гостьи? Зачѣмъ ему дѣлать это? Почему онъ безпокоится о нашемъ мнѣніи относительно приличія вторичнаго вступленія вдовы въ бракъ? Припомните прежніе намеки его и слова, когда мы жили еще въ Лондонѣ!

— Избавьте насъ отъ этого, сказала Корнелія съ видомъ оскорбленнаго достоинства.

Адель улыбнулась въ знакъ нѣжнаго уваженія къ красотѣ Корнеліи.

— Но согласись, душа моя, что прослѣдить все это съ начала до конца весьма важно. Подумайте объ этомъ.

— Нѣтъ! вскричала Арабелла. — Не можетъ быть, это не правда! Мы легко могли бы догадаться, если бы мечтали о невозможностяхъ.

— Въ такомъ случаѣ, когда вѣроятности перетягиваютъ на одну сторону, положи на другую чашку вѣсовъ принципы, прибавила Корнелія. — То, чего опасается Адель, конечно можетъ казаться ужаснымъ, но мы знаемъ, что папа не въ состояніи сдѣлать этого. Одна мысль объ этомъ затворяетъ подозрѣнію всѣ двери. Она позволила себѣ встревожиться, какъ отъ кошмара.

Адель была вполнѣ убѣждена въ своихъ сужденіяхъ; но тѣмъ не менѣе была увѣрена и въ томъ, что сестрицы, такъ строго обвиняя ее въ легкомысліи, старались, быть можетъ, безсознательно прикрыть свою недальновидность, которой онѣ стыдились. Она прикусила губку.

— Очень хорошо: если вы не имѣете никакихъ опасеній, то вамъ нѣтъ надобности оставлять идею о Бесвортѣ.

— Я вовсе ее не оставляю, сказала Арабелла. Если бы мнѣ предоставленъ былъ выборъ, то я остановилась бы на томъ, что менѣе всего представляетъ препятствій. Что всего досаднѣе, такъ это мысль, что Вильфридъ поступилъ измѣнническимъ образомъ.

— Практическимъ, замѣтила Корнелія. — Вѣдь ты говоришь о мужчинѣ.

Послѣ этого Адели было предложено нѣсколько вопросовъ: не говорилъ ли мистеръ Поль какъ бы по чьему нибудь наущенію? не колебался ли онъ, когда говорилъ? словомъ, не виднѣлся ли за его словами Вильфридъ? Адель рѣшила въ умѣ своемъ, что Вильфридъ долженъ имѣть хоть одну защитницу.

— Вы сильно ошибаетесь, приписывая ему измѣну, отвѣчала она. — Я должна вамъ сказать, что нашъ папа совсѣмъ перемѣнился. Вы можете говорить сколько вамъ угодно, что тутъ нѣтъ никакого основанія. Для провѣрки себя, я бы совѣтовала вамъ изучать его; скажу вамъ только свое убѣжденіе, что эти частныя свиданія — весьма дурная политика, ихъ слѣдуетъ строго избѣгать, кромѣ, разумѣется, такихъ случаевъ, какъ настоящій, когда понадобится поговорить о чемъ нибудь прямо и рѣшительно.

Уже на зарѣ брукфильдскія лэди рѣшили принять пассивную политику — не говорить ни слова о мистрисъ Чомпъ, не намекать на Бесвортъ и воздерживаться отъ разговора объ этомъ мѣстѣ, въ случаѣ, если о немъ будетъ упомянуто.

Надо сказать, имъ рѣдко не удавалось привести въ исполненіе обдумапно составленный планъ. Мистеръ Поль удивлялся, что рѣчь о Бесвортѣ канула, какъ ключъ на дно. Послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ навести ихъ на Бесвортъ, онъ пожималъ плечами, безропотно переносилъ неудачу, но не казался довольнымъ.

Дѣйствительно онъ сдѣлался такимъ унылымъ, что брукфильдскія барышни начинали приписывать это его расположенію къ Бесворту. А все-таки онъ не ѣздилъ туда и не хвалилъ его въ ущербъ Брукфильду! Онѣ находились въ крайнемъ недоумѣніи.

— Позвольте мнѣ спросить, сказала Корнелія мистеру Баррету: — отчего это особа, которую мы знаемъ, которой дѣйствія и побудительныя причины для насъ такъ ясны, какъ будто мы смотримъ на нихъ черезъ увеличительное стекло, иногда производитъ болѣе полную мистификацію, чѣмъ всякое другое созданіе? Или вамъ этого не случалось наблюдать?

— Едва ли кто больше моего имѣлъ случаевъ наблюдать это, отвѣчалъ мистеръ Барретъ, съ одной изъ своихъ грустныхъ, но пріятныхъ улыбокъ. — Я пришелъ къ такому заключенію, что чѣмъ больше мы знаемъ какую нибудь особу, тѣмъ меньше понимаемъ ее.

— Вы отвѣчаете мнѣ парадоксомъ.

— Не есть ли это естественная принадлежность всякаго предположенія, не допускающаго доводовъ?

— Какого предположенія?

— Что вы знаете вполнѣ какую-то особу.

— А можетъ быть и не знаемъ?

— Какъ же это объяснить, когда вы сознаете въ ней полную мистификацію?

— Да. Корнелія улыбнулась и потомъ прибавила: и нѣтъ.

Мистеръ Барреть пристально взглянулъ на нее и слегка засмѣялся.

— Вотъ это-то и есть парадоксъ! — Сказавъ, что мы знаемъ кого нибудь, мы этимъ самымъ даемъ понять, что изучили складъ и наклонности его ума; или, что мы можемъ разсчитывать на преобладающее вліяніе его стремленій и желаній. Иногда мы можемъ сказать, какія причины или побужденія болѣе всего дѣятельны въ немъ, и какія менѣе всего оказываютъ дѣйствія. Знаніе подобнаго рода, на которое можно положиться, пріобрѣтается основательнымъ изученіемъ пружинъ, приводящихъ его въ движеніе, а съ тѣмъ вмѣстѣ и изученіемъ способа, по которому самыя пружины приводятся въ дѣйствіе. Если вы не успѣете въ этомъ, то человѣкъ въ вашихъ глазахъ будетъ казаться въ двоякомъ родѣ: здравомыслящимъ или сумасброднымъ, — и мало того: наклонности его къ сумасбродству будутъ представляться вамъ постоянно увеличивающимися. Вмѣстѣ съ лѣтами мы все болѣе и болѣе усвоиваемъ понятіе, что наши друзья сумасброднѣйшій народъ въ свѣтѣ. Мы однако привыкаемъ къ нимъ, и если они приводятъ насъ въ замѣшательство, нашъ разсудокъ, въ свою собственную защиту, становится вынужденнымъ отнести ихъ къ числу чисто съумасшедшихъ.

Корнелія медленно наклонила и потомъ точно также приподняла свою величественную головку съ тихимъ одобрительнымъ смѣхомъ.

— Или они насъ причислятъ къ этому разряду, сказала она, и отъ самодовольной улыбки на ея щекахъ образовалось по ямочкѣ. Замѣчаніе это было слабо въ сравненіи съ тѣми, которыя обыкновенно являлись съ ея стороны во время разсужденій объ отвлеченныхъ предметахъ; но если бы мистеръ Барретъ могъ заглянуть въ ея сердце, онъ увидѣлъ бы, что его слова начинали нарушать природное спокойствіе этого органа. Когда онъ произносилъ какую нибудь сильную и убѣдительную фразу, она примолкала и приходила въ экзальтацію, помрачавшую серьезныя мысли. Корнелія приписывала такое умственное ослабѣваніе силѣ ума мистера Баррета. О вмѣшательствѣ другаго вліянія она не подозрѣвала.

Между тѣмъ очевиднымъ становилось, что мистеръ Поль былъ жертвою одного изъ своихъ припадковъ пугливости. Нахмуривъ брови, онъ часто барабанилъ пальцами, и когда взглядъ которой либо дочери встрѣчался съ его взглядомъ, старался замаскировать свои думы принужденнымъ смѣхомъ. Иногда онъ обращался къ нимъ, какъ будто только что уловилъ утраченную идею, которая была особенно драгоцѣнна. Въ другое время, собравъ ихъ вмѣстѣ съ намѣреніемъ сообщить что нибудь важное, передавалъ имъ самую скучнѣйшую матерію, и онѣ расходились. Очень часто повторялъ онъ имъ: — вы не умѣете пріобрѣтать друзей, — вовсе не умѣете.

— Нашъ домъ на столько полонъ ими, на сколько намъ нужно, папа.

— Да, — знакомыми! Это прекрасно, — но не друзьями, — не богатыми друзьями.

— Мы объ этомъ подумаемъ, папа, сказала Адель: — когда намъ понадобятся деньги.

— Все не то вы говорите, пробормоталъ мистеръ Поль.

Адель сообщила Вильфриду подробное описаніе своего разговора съ отцомъ. Вильфридъ отвѣчалъ лаконически. — «Если въ теченіе какой нибудь недѣли вы не въ состояніи вынести его причудъ, то откажитесь отъ Бесворта». Больше не было и помину о новомъ помѣстьѣ. Онѣ взяли ложу на итальянскую оперу съ тѣмъ, чтобы имѣть совѣщаніе съ Вильфридомъ въ городѣ, но онъ не явился туда, и брукфильдскія барышни, вмѣстѣ съ Эмиліей, прислушиваясь къ малѣйшему шороху и къ шагамъ въ корридорѣ, были слишкомъ углублены въ свои думы, чтобы наблюдать за Эмиліей и удивляться тому, что она точно также была невнимательна къ музыкѣ, какъ и онѣ сами. Когда опустился занавѣсъ, онѣ замѣтили ея уныніе.

— О чемъ вы скучаете? спросили онѣ.

— Уѣдемте изъ Лондона въ эту же ночь, прошептала Эмилія, и сестрицамъ стоило большаго труда убѣдить ее заглянуть еще разъ въ Брукфильдъ.

— Помните, сказала Адель: — вы отъ насъ бѣжите, а не мы отъ васъ.

Мягкія замѣчанія, въ родѣ настоящаго, были единственными упреками за ея дурной поступокъ. Эмилія, по видимому, каялась въ этомъ: съ памятнаго для нея вечера, она чрезвычайно притихла и сдѣлалась робкою. Брукфильдскія лэди замѣчали это съ большимъ удовольствіемъ; такая перемѣна показывала улучшеніе въ ея манерахъ и желаніе исправиться.

Наконецъ мистеръ Поль нарушилъ общее молчаніе. Онъ возвратился изъ Лондона чрезвычайно довольный, напѣвалъ какіе-то мотивы и безпрестанно потиралъ руками, какъ человѣкъ, удачно разрѣшившій очень запутанную задачу.

— Не видѣли ли вы Вильфрида, папа? спросила наблюдательная Адель.

— Видѣлъ; сегодня поутру, — небрежно отвѣчалъ мистеръ Поль.

За обѣдомъ присутствовалъ и мистеръ Барретъ.

— Да, кстати, что вы думаете о нашемъ законѣ относительно первенства въ родѣ? — спросилъ мистеръ Поль, обращаясь къ органисту.

Мистеръ Барретъ отвѣчалъ простымъ намекомъ на привилегію, служившую аристократіи прочнымъ основаніемъ.

— Да; — это англійская система, сказалъ мистеръ Поль. — Быстрое возвышеніе всегда пользуется ея покровительствомъ; я на столько англичанинъ, что иначе не могу судить объ этомъ. Всякое порядочное помѣстье должно имѣть опредѣленнаго наслѣдника, — не такъ ли?

Замѣчено было, что мистеръ Барретъ покраснѣлъ, отвѣчая: — я самъ того мнѣнія, что молодой человѣкъ не долженъ подвергаться капризамъ отца.

— Капризамъ отца! — Этого мало. А если вы намѣрены положить основаніе своей фамиліи, — то непремѣнно должны имѣть опредѣленнаго наслѣдника.

— Я допускаю это, сэръ, смотря на вопросъ и съ своей точки зрѣнія и съ вашей.

— Это завязываетъ семейный узелъ, какъ вы думаете? Сообщаетъ прочность родословному дереву, хотя и отнимаетъ средства къ жизни у дочерей.

Мистеръ Барретъ увидѣлъ, что идеи объ этомъ законѣ находились у него въ какомъ-то смутномъ состояніи, и что въ этотъ вопросъ вмѣшивались его личныя соображенія, а потому счелъ за лучшее не пускаться въ дальнѣйшія подробности.

Когда гость удалился, мистеръ Поль сдѣлался необыкновенно расточительнымъ на родительскія ласки. Онъ обнялъ Адель и потрепалъ за подбородокъ; — эти выраженія любви были бы дороги для нея въ дни ея дѣтства, — но теперь они становились неумѣстными.

— Такъ что же! сказалъ онъ: — вы совсѣмъ отказались отъ Бесворта?

При этихъ словахъ Арабелла и Корнелія подошли поближе къ его креслу.

— Отказались ли мы отъ Бесворта, папа? сказала Адель… Мы и не думали отказываться.

— Да, — вы отказались; и прекрасно сдѣлали. Вѣроятно вы надумали: — какая будетъ польза, если Бесвортъ достанется брату.

— Папа! неужели вы полагаете, что мы способны на подобные разсчеты? сказала Корнелія.

— Нѣтъ, нѣтъ, мой другъ! я вовсе этого не полагаю. Но купить помѣстье и черезъ два, три года разстаться съ нимъ — я увѣренъ, что застраховать меня на дальнѣйшій срокъ нигдѣ не согласятся — это чистѣйшій вздоръ. Къ тому же вы должны имѣть въ виду…

— Милый папа! вѣдь мы не эгоистки! перебила Адель.

На лицѣ мистера Поля отразилась душевная простота, которая располагала брукфильдскихъ барышенъ къ довѣрчивости и рисовала передъ ними идеалъ великодушія.

— Я знаю, папа, что у васъ на умѣ, сказала Арабелла. — Но намъ очень полюбился Бесвортъ; и если только можно пользоваться такимъ помѣстьемъ, пока мы находимся всѣ вмѣстѣ, то для меня уже и достаточно. Дальше этого я не заглядываю.

Другія двѣ сестрицы подхватили такое заявленіе Арабеллы и повторили его со всею искренностью. Онѣ не имѣли ни малѣйшей наклонности къ скупости. Наконецъ, заглянувъ поглубже въ ихъ сердца, не трудно было бы открыть, что ихъ понятіе о томъ положеніи, въ какое Провидѣнію угодно было поставить ихъ (или вѣрнѣе, въ какомъ находились онѣ, благодаря неизвѣстному богатству отца), позволяло имъ быть расточительными. Мистеръ Поль мало того что одарилъ ихъ темпераментомъ, подобнымъ своему собственному, — но старался упрочить его. На женской почвѣ этотъ темпераментъ разцвѣлъ удивительно. Мистеръ Поль недовѣрчивъ; но ихъ недовѣрчивость приняла другія формы и развилась, согрѣваемая теплотою юности. Она не только отчуждала ихъ отъ другихъ (первое дѣйствіе этого недуга), но тиранствовала надъ ними самими. Онѣ не имѣли ни малѣйшей способности составлять себѣ понятіе о многихъ предметахъ, къ числу которыхъ принадлежали и деньги. Бесвортскій вопросъ, въ настоящемъ его видѣ, имѣлъ весьма тѣсную связь съ вопросомъ денежнымъ. Это понимали всѣ, — и отецъ и дѣти. Не удивительно поэтому, что они спѣшили рѣшить его какъ можно скорѣе, хотя при такой поспѣшности рѣшенія самымъ комическимъ образомъ обнаруживались намѣренія ихъ и побужденія.

— Само собою разумѣется, мы только что приступаемъ къ дѣлу, говорилъ мистеръ Поль. — У насъ, какъ вамъ извѣстно, пока ничего не рѣшено. Многое еще нужно обдумать, обсудить. У васъ, что на умѣ, то на языкѣ, не правда ли? Прекрасно. Вы хотите, чтобы объ этомъ подумалъ я? Я и подумаю. Но вотъ что, мои милыя: вамъ извѣстно… (утъ голосъ мистера Поля становился сиплымъ, какъ это случалось съ нимъ нерѣдко, когда въ разговорѣ требовалась особенная осторожность), вамъ извѣстно, что… что отъ времени до времени мы должны немного уступать другъ другу. Уступчивость — вещь превосходная.

— Дорогой папа, пожалуйста этого не бойтесь! прозвенѣлъ звучный голосъ Арабеллы.

— Значитъ вы всѣ за Бесвортъ, даже и въ такомъ случаѣ, если покупка его состоится въ ущербъ вашихъ собственныхъ интересовъ? Прекрасно.

Брукфильдскія барышни поцаловали его.

— Каждый изъ насъ будетъ стремиться къ своей цѣли, продолжалъ мистеръ Поль. Мы будемъ жить согласнѣе, несравненно согласнѣе! Вы бывали немного суровы къ людямъ ниже вашего состоянія. Теперь этому положится конецъ. Даже вашъ старикъ отецъ будетъ любить васъ лучше.

Послѣднія замѣчанія были непонятны удалившимся барышнямъ.

На другое утро мистеръ Поль выразилъ надежду, что его дочери приготовятъ ему въ этотъ день хорошій обѣдъ, и при этомъ онъ съ ласковой улыбкой поморгалъ глазами.

— Папа, сказала Адель: — я сама распоряжусь на кухнѣ.

Мистеръ Поль спустился въ погребъ и занимался выборомъ вина, пока за нимъ не пріѣхала карета. Ему подали тазъ обмыть въ корридорѣ пыль и паутину. Наконецъ онъ вымылъ руки съ мыломъ, въ припадкѣ задумчивости окунулъ голову въ мыльную воду, и потомъ обратясь къ барышнямъ сказалъ: — а вѣдь я что-то позабылъ! — Лицо его, съ котораго капала вода, выражало уныніе. — Ахъ, да! вспомнилъ теперь, вспомнилъ! вскричалъ онъ съ самодовольнымъ смѣхомъ.

Мистеръ Поль на минуту позабылъ, съ какимъ успѣхомъ разыгралъ свою роль, и когда вода освѣжила его голову, онъ вспомнилъ, что долженъ наконецъ оставить эту роль, которая такъ превосходно его маскировала. Уѣзжая, онъ очень любезно раскланивался изъ кареты и дѣлалъ рукой прощальные жесты.

— Милый, простодушный, невинный старичокъ! было сострадательной мыслью въ груди каждой сестрицы, и эта мысль не въ первый разъ сопровождалась безмолвнымъ восклицаніемъ: — какъ странно, что мы должны оказывать ему снисхожденіе!

Брукфильдскія барышни провели одинъ изъ спокойныхъ очаровательныхъ дней, въ теченіи котораго онѣ устилали будущее золотомъ, и, если можно употребить такую смѣлую фигуру, раскрывали зонтики отъ огромнаго солнца, которое должно было озарить ихъ. Онѣ то слушали Эмилію, то гуляли въ саду, — разсуждали о свѣтскости лэди Гостръ, не смотря на то, что она занимала въ обществѣ еще не слишкомъ высокое мѣсто, разговаривали объ искусствѣ сортировать мужчинъ въ обществѣ и о томъ, что должно дѣлать съ женщинами? Послѣдній вопросъ представлялъ собою страшную задачу. Не страшную впрочемъ (для хозяекъ дома) во время обыкновенныхъ собраній или раутовъ, во время простыхъ непринужденныхъ танцевъ, но страшную въ то время, когда вы хотите пустить въ обращеніе изысканный салонный разговоръ: тогда женщины не будутъ имѣть удовольствія, а не имѣя удовольствія, онѣ, какъ вамъ извѣстно, не могутъ оставаться кроткими, безвредными существами; въ этомъ состояніи языки у нихъ становятся ядовитыми: какое же тогда будетъ общество? А безъ женщинъ какъ вы обойдетесь! — Надъ этимъ призадумаешься по неволѣ. — Не считаю за нужное говорить, что я не принимаю на себя отвѣтственности за эти критическія замѣтки. Подобная нѣжность къ прекрасному полу оказывается единственно со стороны того же прекраснаго пола.

Такъ прошелъ день, богатый для брукфильдскихъ барышенъ обворожительными мечтами; около того времени, когда долженъ былъ воротиться ихъ отецъ, онѣ отправились встрѣтить его, въ величайшемъ восторгѣ отъ Бесворта, бросавшемъ декоративный свѣтъ на виновника его пріобрѣтенія. Спустя немного, на дорогѣ послышалась карета мистера Поля; сестрицы остановились, и начали привѣтствовать его появленіе, распустивъ по легкому вѣтерку носовые платки; новизна этого маневра, по ихъ мнѣнію, должна была удивить его, но повидимому, вышло не такъ, какъ онѣ ожидали, потому что изъ окна кареты тотчасъ же высунулись двѣ руки, и въ свою очередь начали усердно размахивать платками. Брукфильдскія барышей улыбнулись при видѣ такого простодушія, побуждавшаго добраго старика употребить въ дѣло обѣ руки, какъ будто одной не было достаточно. Та и другая сторона съ увеличивавшейся энергіей продолжали платками своими описывать въ воздухѣ круги. Но вдругъ Адель взглянула на сестеръ; рука Корнеліи опустилась, а Арабелла, послѣ всѣхъ кончившая маханье, первою воскликнула:

— Да это женская рука!

Карета остановилась у воротъ; оказалось, что рука дѣйствительно принадлежала громадной женщинѣ, которой мистеръ Поль помогалъ выйти изъ кареты. Лишь только она благополучно спустилась на землю, какъ снова замахала платкомъ. Брукфильдскія барышни стояли какъ окаменѣлыя; глаза ихъ впились въ приближавшееся къ нимъ существо. Три носовые платочка моментально и одновременно спрятались въ карманы. Другихъ знаковъ привѣтствія уже не было оказано.

ГЛАВА XV.

ВЪ КОТОРОЙ ОБНАРУЖИВАЕТСЯ ИЗМѢНА ВИЛЬФРИДА.

Письмо изъ Брукфильда извѣстило Вильфрида, что мистеръ Поль привезъ съ собой мистриссъ Чомпъ въ качествѣ посѣтительницы, которая и осталась въ домѣ. Письмо имѣло оффиціяльный характеръ; брукфильдскія барышни разсчитывали, что голый фактъ разскажетъ ему все и внушитъ ему разумный образъ дѣйствія. Вильфридъ не отвѣчалъ ни слова; поэтому онъ получилъ второе письмо, тоже оффиціальное, съ тою только разницею, что въ немъ указывалось на его долгъ оказать помощь сокрушающемуся отъ горя семейству, и прибавлено было нѣсколько прискорбныхъ подробностей. Такъ, напримѣръ, Вильфридъ узналъ, что мистеръ Поль, въ день пріѣзда мистриссъ Чомпъ, приближаясь къ группѣ сестрицъ, громко кликнулъ Арабеллу, назвавъ ее просто по имени, и Арабелла должна была подойти къ нему и занять мистриссъ Чомпъ разговоромъ. Оставивъ ихъ вдвоемъ, мистеръ Поль подошелъ къ Адели и Корнеліи. — Смотрите же, сказалъ онъ: я надѣюсь, что вы не забудете нашего условія. — Мало помалу брукфильдскія барышни начинали убѣждаться, что этотъ простодушный человѣкъ очень хорошо понималъ недавній разговоръ о Бесвортѣ, — разговоръ, имѣвшій цѣлью получить согласіе на условіе, о которомъ онъ еще прежде упоминалъ Адели. — «Совершенная простота также обманчива, какъ и глубокая хитрость», въ отчаяніи писала Адель Вильфриду, потѣшая его подобными письмами.

За вторымъ письмомъ послѣдовало и третье. Оно имѣло совсѣмъ другой тонъ. Его писала Адель. Содержаніе письма было слѣдующее.

"Неоцѣненный Вильфридъ! Мы всегда были убѣждены, что въ крайнихъ случаяхъ никогда не будемъ нуждаться въ помощи, — или въ утѣшеніи, или… назови это, какъ тебѣ угодно. Во всякомъ случаѣ, что нибудь надобно же сдѣлать для доказательства, что насъ не оставляютъ безъ вниманія, что нами не пренебрегаютъ. Убѣжденіе наше должно быть поддержано. Я ничего не буду говорить о страданіяхъ, которыя мы переносимъ въ нашемъ домѣ. Они продолжаются. Папа пріѣхалъ вчера изъ города съ чрезвычайно важнымъ видомъ. Онъ приказалъ подать лучшее вино, и во время обѣда безпрестанно съ самодовольствіемъ посматривалъ на Корнелію. Не стану описывать тебѣ семейной картины, пока на ней находится это огромное пятно. Негодный братъ! Послушай: твое мѣсто здѣсь, по многимъ причинамъ, какъ ты самъ увидѣлъ бы это весьма скоро. Послѣ обѣда, папа увелъ Корнелію въ библіотеку, гдѣ они и оставались вмѣстѣ минутъ десять. Корнелія воротилась очень блѣдная. Ей дѣлалъ предложеніе сэръ Твикенгэмъ Праймъ, членъ парламента отъ нашего округа. Я всегда была увѣрена, что Корнелія рождена для парламента, и сэръ Твикенгэмъ будетъ счастливѣйшій человѣкъ, если получитъ ея согласіе. Конечно, мы еще не знаемъ, какое будетъ ея рѣшеніе. Событіе это преимущественно замѣчательно потому, что оно служитъ для насъ нѣкоторымъ облегченіемъ въ нашемъ положеніи, распространяться о которомъ нѣтъ надобности. Впрочемъ, милый Вильфридъ, я хочу сообщить тебѣ одну вещь. Мы прочитали въ газетахъ о твоемъ производствѣ въ лейтенанты, — отъ души поздравляемъ тебя; но то, что я хочу сказать тебѣ, совершенные пустяки, и именно — вѣдь ты не примешь этого къ сердцу? — для меня и Арабеллы было бы величайшимъ благомъ, если бы мы чаще видѣлись съ нашимъ братомъ, и на столько же рѣже — съ замѣчательнымъ джентльменомъ-органистомъ, который говоритъ такъ увлекательно. Онъ весьма любезный человѣкъ, цѣнитъ наши идеи, и такъ далѣе; но нашъ долгъ больше всего любить нашего брата и главнѣе всего думать о немъ; а потому мы и желаемъ, чтобы онъ пріѣхалъ сюда и напомнилъ намъ о нашемъ долгѣ.

"Папа не говоритъ ни слова о предложеніи сэра Твикенгэма.

"Кстати, не случалось ли тебѣ замѣчать непріятнаго неблагозвучія въ нѣкоторыхъ трехсложныхъ христіанскихъ именахъ, поставленныхъ передъ односложной фамиліей? Напримѣръ: сэръ Твикенгемъ Праймъ! Мнѣ пришла въ голову подобная мысль, когда Корнелія въ первый разъ произнесла это имя. Слово «Твикенгэмъ» представляется мнѣ ученой обезьяной, которая дѣлаетъ хотя и приличные, но преуморительные пируэты и антраша передъ словомъ «Праймъ». Полагаю, что и Корнелія думаетъ то же самое. Такъ вотъ и кажется, что эластическіе члены гнутся подъ тактъ торжественнаго церковнаго органа. Возьмемъ для примѣра другое имя: сэръ Тимоси? Но сэръ Тимоси звучитъ какъ-то солиднѣе и вовсе не прыгаетъ съ такою легкостью, какъ сэръ Твикэнгэмъ! Если Корнелія откажетъ ему, то половину отказа нужно будетъ приписать исключительно этому обстоятельству.

"Дорогой мой братъ! Я не разсчитываю на особенную откровенность, но какой-то тайный голосъ шепчетъ мнѣ на ухо, что ты побывалъ въ Сторнли только два раза и уже убѣдился въ истинѣ нашего давнишняго открытія, что Полюсы имѣютъ магнитную силу! Если это такъ, то зачѣмъ же мы должны скрывать ее отъ самихъ себя? Не знать своей особенной характеристики, я считаю за глупость. Если люди одарены способностью привлекать, то они должны держаться въ срединѣ извѣстнаго круга, гдѣ не будутъ имѣть ни малѣйшаго повода возмущаться или, пожалуй, раскаяваться въ томъ, что они привлекаютъ. Въ этомъ любящая аргументы моя сестра не соглашается со мной. Если бы она согласилась, то, право, оставила бы свои аргументы.

"Adieu! Я такъ тупоумна, что сомнѣваюсь, довольно ли ясно высказала тебѣ свои идеи.

"Трижды преданная тебѣ
Адель".

«P. S. Лэди Гостръ только что увезла Эмилію въ Ричфордъ на цѣлую недѣлю. Папа завтра отправляется въ Бидпортъ».

Вильфридъ съ нетерпѣніемъ прочиталъ это коротенькое и еще довольно слабое упражненіе въ изложеніи тонкихъ оттѣнковъ чувствъ. — Зачѣмъ она въ письмѣ своемъ не обращается прямо къ здравому смыслу? спросилъ онъ, съ несправедливостью, свойственною мужчинамъ, которые требуютъ изложенія фактовъ, забывая, что очень мало нашлось бы фактовъ, которые доставляли бы почтѣ пищу, и что указанія, предположенія и намеки есть единственный языкъ для сообщенія фактовъ, которые не осуществились, но осуществленіе которыхъ возможно. Въ полусвѣтѣ глазъ лучше различаетъ предметы.

— Кажется, надобно съѣздить туда, сказалъ онъ самому себѣ, задумчиво глядя на приписку, какъ будто она обладала способностью ускользнуть и обмануть его. — Неужели она хочетъ сказать, что Корнелія черезчуръ часто видится съ этимъ Барретомъ? — и вообще что она хочетъ сказать? — Нѣкоторыя мѣста были совершенно ясны, въ другихъ онъ ровно ничего не видѣлъ; третьи представляли собою двусмысленность, — а двусмысленности такія чудовища, которыя поглощаютъ другъ друга, такъ что послѣ нихъ ничего не остается. Кончилось, однако, тѣмъ, что онъ началъ немного догадываться, разсердился и пришелъ къ заключенію, которое на другой день въ полдень доставило его къ дверямъ Брукфильдскаго дома. Онъ сдѣлалъ нѣсколько непріятныхъ усилій взглянуть на то мѣсто, гдѣ въ послѣдній разъ видѣлся съ Эмиліей при полулунномъ свѣтѣ, и только на одинъ моментъ позволилъ себѣ полюбоваться картиной, которую быстро нарисовало его воображеніе. Повидимому, въ домѣ не было ни души. Гэйнсфордъ, лакей, доложилъ, что по его мнѣнію, барышни на верху, но не вызвался послать къ нимъ горничную. Онъ стоялъ въ почтительной лакейской позѣ, съ видомъ собаки, которая бы засмѣялась, если бы могла, но будучи лакеемъ, внѣ своей натуральной сферы, Гэйнсфордъ ничего не могъ сдѣлать.

— Вотъ образецъ новаго способа дрессировать прислугу! подумалъ Вильфридъ, отвернувшись отъ лакея. Это въ своемъ родѣ фарсъ, разыгрываемый въ ея бенефисъ! Негодяй этотъ спустится внизъ и разразится смѣхомъ. Догадываюсь, въ чемъ дѣло. Эта женщина Чомпъ держитъ ихъ какъ пансіонерокъ.

Вильфридъ ухватился за эту идею и приготовился обойтись съ барышнями высокаго полета, какъ съ настоящими пансіонерками. Онъ не ошибся въ своемъ предположеніи, — это подтверждалось тѣмъ, что сестрицы, услышавъ его крики въ корридорѣ, спустились внизъ, и молча указывая пальцемъ на верхній этажъ, казались далеко не тѣмъ, чѣмъ бы слѣдовало имъ быть, что составляло цѣль ихъ жизни. Вильфридъ начиналъ ощущать, что чувство его превосходства надъ ними переходило въ презрѣніе.

— Знаю очень хорошо, что вы намѣрены сказать, — воскликнулъ онъ. — Здѣсь мистриссъ Чомпъ; — вы поссорились съ ней; она затворила свои двери, а вы — свои. Это совершенно понятно и обнаруживаетъ много достоинства; но вслѣдствіе этого я не хочу сдерживать свой голосъ.

И Вильфридъ залился продолжительнымъ принужденнымъ смѣхомъ. Чувствительнымъ молоденькимъ барышнямъ не нужно было другаго урока, чтобы заставить ихъ придти въ нормальное состояніе. Въ одну минуту онѣ отклонились немного назадъ и начали весело смотрѣть на брата, какъ будто онъ былъ комическій актеръ, рѣшившійся смѣхомъ своимъ выиграть пари. Не много найдется такихъ кислыхъ вещей, какъ глотаніе своего собственнаго принужденнаго смѣха. Вильфридъ однако проглотилъ его, и, для пополненія неловкой паузы, приступилъ къ назиданіямъ. Его сестры, сохраняя театральную позу, слушали его съ напряженнымъ вниманіемъ, возражали на его фразы только однимъ движеніемъ бровей и улыбались. Вильфридъ видѣлъ, что молчаніе сестеръ начинало его обезоруживать. И въ самомъ дѣлѣ, еслибы въ житейскихъ нашихъ дѣлахъ употреблялось одно молчаніе, женщины всегда брали бы верхъ надъ мужчинами. Въ нѣмомъ зрѣлищѣ онѣ всегда умѣли бы занять такую позицію, которая доставляла бы имъ возможность дѣйствовать наступательно и оборонительно. Совсѣмъ другое дѣло, когда въ представленіи употребляется живая рѣчь. Такъ и теперь, когда Арабелла высказала общее желаніе, чтобы мистриссъ Чомпъ уѣхала отъ нихъ въ тотъ же день, желаніе, основанное на томъ, что эта лэди самымъ холоднымъ и безжалостнымъ образомъ изгнала изъ ихъ дома всѣ удовольствій, все, что принадлежало внѣшнему міру, — Вильфридъ снова овладѣлъ своимъ превосходствомъ, снова сталъ на твердую ногу и снова приступилъ къ назиданіямъ. Среди поучительной лекціи, у дверей раздался крикъ, изумившій даже его: до такой степени сильно звучалъ въ немъ ирландскій акцентъ.

— Вотъ и лэди, которую вы вызвали сюда своимъ крикомъ, — говорилъ холодный взглядъ Арабеллы, въ отвѣтъ на взглядъ Вильфрида.

Брукфильдскія барышни сидѣли, сложивъ руки, между тѣмъ какъ Вильфридъ обратился къ мистриссъ Чомпъ, которая въ голубомъ атласѣ съ головы до ногъ, въ нѣсколько прыжковъ очутилась передъ нимъ съ восклицаніемъ: — Неужели это мистеръ Вильфридъ?

— Онъ самый, ма’мъ.

Вильфридъ поклонился, такъ, что даже и склонныя къ порицанію барышни не могли отказать ему въ достоинствѣ, если только онъ не имѣлъ въ виду быть фамиліярнымъ, — а если имѣлъ, то ему за это вѣрояіно заплатили. Смачный поцалуй, вмѣстѣ съ девизомъ: — «Да будетъ тому стыдно, кто подумаетъ объ этомъ дурно», — покрылъ его щеку.

Вильфридъ принялъ это привѣтствіе, какъ человѣкъ, показывающій видъ, что ему льстятъ.

— Такъ это вы-то и есть мистеръ Вильфридъ! сказала мистриссъ Чомпъ. — А я сейчасъ уѣзжаю. Я ужь уложила свои вещи и шляпки и хоть сію минуту въ дорогу; потому, мой другъ, что тамъ, гдѣ нѣтъ никого, кромѣ женщинъ, — никогда не должно оставаться. Какой вы красавецъ! Кто бы могъ подумать, что такой маленькій мальчикъ, какъ Поль, будетъ отцомъ такого славнаго большаго сына, съ вашими усами и вашими голубыми глазами! Кажется, они у васъ голубые, или немного сѣроватые? — И мистриссъ Чомпъ нагнулась, чтобы пристальнѣе разсмотрѣть глаза Вильфрида. — Какой бы ни былъ ихъ цвѣтъ, но они убійственны! А я знала васъ, когда вы были еще не больше моей подвязки! О, сэръ! поговорите объ этомъ, иначе мнѣ придется думать о гробѣ. Вы рады меня видѣть? — Скажите, да? Пожалуйста.

— Очень радъ, отвѣчалъ Вильфридъ.

— Клянетесь честью?

— Клянусь честью!

— Милыя мои (мистриссъ Чомпъ обратилась къ барышнямъ), я останусь! Благодарите за это нашего брата, хотя вы и не виноваты, что родились дѣвушками.

Поставленныя этой женщиной въ необходимость слушать, подобно пансіонеркамъ, ея доводы, барышни встали въ одно и тоже время и хотѣли удалиться, какъ мистриссъ Чомпъ моментально повернулась кругомъ и схватила руку Арабеллы.

— Посмотрите сюда! вскричала она, обращаясь къ Вильфриду.

Арабелла сдѣлала усиліе освободить свою руку.

— Посмотрите! Онѣ ревнуютъ меня, мистеръ Вильфридъ, — потому что я вдова, и въ глазахъ ихъ становлюсь отвратительнымъ существомъ, — бѣдныя милашки! У насъ на дню разъ по двадцати бываютъ стычки; — хорошо еще, что я такая терпѣливая, что меня трудно взорвать на воздухъ. На самомъ же дѣлѣ, я вся порохъ, — до послѣдней ниточки! еслибы я родилась мальчикомъ, меня слѣдовало бы назвать Сальпетромъ (селитрой). Покойный Чомпъ часто говаривалъ, что во мнѣ не было даже дробинки, чтобы убить какого нибудь гуся. Бѣдняжка! теперь онъ на томъ свѣтѣ. Когда заговорю о немъ, — мнѣ такъ и захочется расцаловать кого нибудь. Мистеръ Вильфридъ, я начну съ дѣвицъ, и позволю себѣ кончить вами.

Арабелла была первою жертвою. Сопротивленія ея были весьма слабы. — Ма’мъ! произнесенное Корнеліей, заглохло подъ толстыми губами мистриссъ Чомпъ. Адель вела себя лучше; подъ взглядомъ Вильфрида она была разсудительнѣе; получивъ поцалуй, она въ тотъ же моментъ стерла его заранѣе приготовленнымъ носовымъ платкомъ.

— Тутъ дѣло кончено! сказала мистриссъ Чомпъ. — Теперь, мистеръ Вильфридъ, — очередь за вами.

Барышни убѣжали. Невозможно представить себѣ того отчаянія, въ которомъ онѣ находились. Эта женщина явилась между ними, какъ какой нибудь демонъ. Онѣ понимали свое уничиженіе, какъ понимали и то, что уничиженіе это происходило не столько отъ ея вульгарности, сколько отъ ихъ собственной неспособности бороться съ ней, и отъ слѣдующаго затѣмъ болѣзненнаго сознанія своего безсилія. — Со всякимъ интеллектуальнымъ противникомъ онѣ бы еще поборолись; но эта громадная, грубая, неуклюжая машина была имъ не по силамъ. Поведеніе Вильфрида хуже, чѣмъ безсовѣстное, заслуживало полнаго порицанія; не смотря на дарованную отъ природы особенную способность находить недостатки въ другихъ, брукфильдскія барышни не рѣшались на открытое порицаніе собсгвено потому, что легкость манеръ и непринужденность его въ обращеніи представляли собой огромный контрастъ ихъ жалкой ненлходчивости и неловкости. Цивилизованныя натуры испытываютъ иногда, а люди съ проницательнымъ умомъ должны всегда испытывать непріятное ощущеніе, когда не могутъ находиться на смѣющейся сторонѣ: — боязнь смѣха съ ихъ стороны есть уже инстинктивное къ нему уваженіе.

Обѣдъ опять свелъ всѣхъ вмѣстѣ. Вильфридъ занялъ мѣсто отца, противъ тетки Лопинъ, и увеличивалъ отчаяніе сестеръ соблюденіемъ всѣхъ обязанностей хозяина дома въ отношеніи къ незванной страшной гостьѣ, которая, благодаря его пріѣзду и обращенію съ ней, снова водворилась между ними. Онъ былъ непонятенъ. Его поѣздка въ Сторнли произвела въ немъ совершенную перемѣну. До этой поѣздки ему нравилось, когда его ласкали, когда угождали ему, и все, что думали сестры, онъ находилъ прекраснымъ; для нихъ онъ былъ томнымъ, длинноногимъ, равнодушнымъ кавалеромъ, представителемъ мужчинъ; онъ распоряжался различными предметами, смѣялся надъ ними, восхищался ими, но всегда съ какою-то покорностью оставался на заднемъ планѣ. Теперь же, безъ всякой замѣтной градаціи, превосходство его надъ ними сдѣлалось очевиднымъ; такъ что при той раздражительности, при томъ страхѣ, въ которомъ онѣ находились, онѣ не могли, даже съ помощію своего сложнаго умственнаго механизма, взглянуть на него свысока. Онѣ пробовали это сдѣлать; пробовали думать о немъ, какъ объ измѣнникѣ, заслуживающемъ полнаго пренебреженія, и не могли. Его умѣнье выражаться, его обращеніе, его манеры были неподражаемы. Когда онъ сообщилъ мистриссъ Чомпъ, что нанялъ на лѣтній сезонъ яхту и, послѣ преувеличеннаго описанія ея качествъ, прибавилъ: — я и яхта моя къ вашимъ услугамъ, — сестрицы чувствовали себя существами, разрѣзанными пополамъ, — такъ что одна половина сильно порицала его поведеніе, а другая не менѣе того одобряла его манеры. Поклонъ, улыбка, все, все было верхъ совершенства. Брукфильдскія барышни должны были сдѣлать усиліе, чтобы отмѣнить свой строгій приговоръ.

— О! вскричала мистриссъ Чомпъ: — ужь если вы наняли яхту, мистеръ Вильфридъ, то не захотите ли запастись аристократіей?

— Да еще такой, что вы не иначе разсмотрите какой нибудь титулъ, какъ съ помощію телескопа, — сказалъ Вильфридъ.

— И я могу пріѣхать къ вамъ? да?

— Вы получите мѣсто почетнаго капитана!

— Такъ будьте увѣрены, — пріѣду! если только на яхтѣ соберутся лорды и настоящія лэди. Буду больна, какъ кошка, а все-таки пріѣду. Пріѣду, хотя бы вся внутренность повернулась во мнѣ. Я часто говаривала Чомпу: — «О, если бы ты родился лордомъ, — если бы только коснулись до плечъ твоихъ и сказали: будь кавалеромъ! о, Чомпъ! — говорила я: — тогда тебѣ не было бы надобности напоминать другимъ о любви, почитаніи и повиновеніи». Бѣдняга! ему не суждено было дожить до такого счастія! Мистеръ Вильфридъ, что же вы не подчуете меня виномъ? Вѣдь я, пожалуй, расплачусь, какъ это бываетъ со вдовами!

Частыя возліянія вина останавливали слезы мистриссъ Чомпъ; они повторялись до тѣхъ поръ, пока необходимость не стала принуждать ее останавливать потокъ своихъ рѣчей; она раскраснѣлась какъ вареный ракъ, когда наконецъ языкъ ея началъ заплетаться. Барышни удалились, лишь только услышали, что къ разговору присоединилось имя ихъ отца. Это было глупо: онѣ могли бы подмѣтить, какой эффектъ произведутъ на воспріимчивыя чувства Вильфрида нѣкоторые намеки, сдѣланные въ полусознательномъ состояніи; но онѣ были обезкуражены и уничтожены и все, что ни дѣлали, было очень глупо. Кромѣ оскорбленія, нанесеннаго ихъ тонкому, разборчивому вкусу, онѣ становились мишенью для стрѣлъ, которыя наносятъ раны болѣе роковыя, чѣмъ всякія другія стрѣлы. Никакая насмѣшка не обезоруживаетъ насъ такъ вполнѣ, какъ наша собственная.

Находилъ ли Вильфридъ, или нѣтъ, состояніе своихъ сестеръ благопріятнымъ для выполненія своихъ плановъ, неизвѣстно, но только онъ не давалъ имъ времени собрать свои разбросанныя силы. Въ одиннадцать часовъ вечера онъ послалъ къ Арабеллѣ попросить ее въ библіотеку. Совѣтъ, состоявшійся въ верхнихъ аппартаменгахъ, позволилъ Арабеллѣ спуститься внизъ съ полнымъ убѣжденіемъ, что она приготовилась къ открытію непріязненныхъ дѣйствій и къ тому, чтобы сорвать маску съ лица Вильфрида.

Вильфридъ началъ безъ околичностей, приступилъ къ дѣлу прямо, какъ будто въ немъ изчезло всякое уваженіе къ особенному геніальному уму, которымъ отличались Поли.

— Я послалъ за тобой, чтобъ сказать нѣсколько словъ объ этой женщинѣ, которая, я вижу, безпокоитъ васъ. Очень сожалѣю, что она въ нашемъ домѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ! сказала Арабелла.

— Сожалѣю, что она у насъ въ домѣ, не столько за себя, сколько за васъ, особливо если сближеніе ваше, повидимому… Впрочемъ, нѣтъ надобности этого и объяснять. Это происходитъ отъ вашихъ вѣчныхъ совѣщаній. Ты старшая сестра. Почему бы тебѣ не дѣйствовать по внушенію разсудка, который у тебя весьма здравый? Ты слушаешь Адель, которая еще молода, или тобой управляетъ взглядъ Корнеліи. Результатомъ всегда будетъ сцена, которую я видѣлъ сегодня. Признаюсь, это измѣнило мое мнѣніе о васъ, — да, измѣнило, къ сожалѣнію. Эта женщина гостья вашего отца, — не оказывая ей вниманія, вы можете обидѣть ее, а обидѣвъ ее, вы обидите отца. Вы не можете открыто пренебрегать ею, — не оскорбивъ его. Кажется, это ясно. Онъ этого требовалъ и вы должны были исполнить. Вамъ раньше слѣдовало бы оказать рѣшительное сопротивленіе и одержать побѣду.

— Появленіемъ своимъ въ нашемъ домѣ она обязана одному жалкому недоразумѣнію, сказала Арабелла.

— Чему бы то ни было, а она здѣсь. Это «существенно», какъ выражалась ваша старая гувернантка, мадамъ Тимпанъ.

— Неужели же протестъ противъ такого невѣжества и грубости можно принять за непокорность родителямъ? спросила Арабелла.

— Она груба, сказалъ Вильфридъ, кивнувъ головой. — Но и ваше обращеніе вдова тоже можетъ назвать грубостью.

— Нѣтъ, этого ты бы не сказалъ, если бы тебя заперли съ ней въ одномъ домѣ, если бы ты испытывалъ постоянное отвращеніе. Прошу тебя, Вильфридъ, не употреблять при мнѣ подобныхъ сравненій. Обвиненіе въ грубости не можетъ растрогать насъ.

— Конечно, нѣтъ, соглашался Вильфридъ. — Вы имѣете право протестовать. Я не одобряю только формы протеста — и больше ничего. Протестъ дѣвочки… но ты жалуешься на употребленіе мною сравненій.

— Я жалуюсь, Вильфридъ, на недостатокъ въ тебѣ сочувствія.

— Не къ тому ли, что въ теченіе двухъ, трехъ недѣль вы должны такъ близко слушать грубый выговоръ ирландки? Это бѣдное созданіе не такъ еще дурно; у нея очень доброе сердце. Неужели для васъ тяжело вынести причуды старухи въ теченіе этого времени и получить за то въ награду ни болѣе, ни менѣе, какъ Бесвортъ?

— Очень тяжело; это видно изъ того, что для устраненія зла, мы отклонили отъ себя такой богатый подарокъ.

— Какимъ это образомъ?

— Очень просто: отказались отъ Бесворта.

— Отказались! Этотъ-то отказъ и заставлялъ васъ давича сидѣть на кончикахъ стульевъ? Такъ вы отказались отъ Бесворта? Я боюсь, что это слишкомъ поздно!

— Ахъ, Вильфридъ! неужели ты не знаешь, что съ покупкой Бесворта соединяется нѣчто болѣе?

Арабелла устремила на него взглядъ, полный глубокой горести, какъ будто она убѣдилась, что въ Вильфридѣ даже нѣтъ и признаковъ откровенности.

— Ты хочешь сказать, что мой отецъ желаетъ передать этой женщинѣ свое имя? хладнокровно сказалъ Вильфридъ. — Кажется, у васъ найдется на столько здраваго смысла, чтобы понять самую простую вещь: если вы дѣлаете его собственный домъ непріятнымъ для него, то сами же и заставляете его прибѣгнуть къ этой мѣрѣ. Ха, ха! Мнѣ кажется, тутъ ничего нѣтъ страшнаго, особливо если вы будете продолжать свои совѣщанія. Съ своей стороны, я долженъ сказать, что относительно Бесворта мы зашли такъ далеко, что отступленіе невозможно.

— Почему?

— Я вездѣ разсказалъ, что мѣсто это уже наше. Я дѣлалъ это по вашему же внушенію. Бесвортъ для меня не имѣлъ никакого значенія до тѣхъ поръ, пока вы не начали плакать о немъ. Теперь я не стану тебя задерживать. Я знаю, что могу положиться на твой здравый смыслъ, если ты сама на него положишься. Спокойной ночи, Белла.

Белла собралась было уйти, какъ къ ней неожиданно возвратилась особенная бодрость и въ головѣ блеснула свѣтлая мысль. Вильфридъ, замѣтивъ, что она хотѣла что-то сказать, отворилъ ей дверь. Арабелла поцаловала его и удалилась, чувствуя, что ее выпроводили.

По приходѣ въ свою комнату, Арабелла приступила было къ подробному описанію своего свиданія съ братомъ, какъ вдругъ пришло посланіе, требовавшее, чтобы Адель спустилась внизъ.

— А! вскричалъ Вильфридъ, схвативъ руку Адели. — Нѣтъ, нѣтъ! я ее не выпущу. Вы, можетъ, и прекрасная барышня, но въ то же время и плутовка; мало того, очаровательная плутовка, какъ отзывался о тебѣ одинъ мой пріятель. Не хочешь ли, я вызову его на дуэль, и буду драться на пистолетахъ, на сабляхъ, — на чемъ прикажешь! пусть онъ утонетъ въ своей крови, за то, что считаетъ тебя хорошенькой плутовкой.

Адель старалась отклонить отъ себя этотъ старинный фамильярный образъ разговора, заключавшій въ себѣ частію шутку, частію лесть; съ тѣхъ поръ, какъ Брукфильдъ поступилъ подъ управленіе великой идеи, подобнаго рода разговоры были совсѣмъ оставлены.

— Ну, пожалуйста, скажи, для чего ты призвалъ меня сюда?

— Чтобы дать урокъ, какъ слѣдуетъ сидѣть на стульяхъ. Вотъ такимъ образомъ, «Адель, или сестра-пуританка»: сядьте на самый, самый кончикъ стула, ваши глазки пусть читаютъ что нибудь — на потолкѣ, и…

— О, Вильфридъ! неужели ты не можешь позабыть этой несносной сцены? вскричала Адель съ легкой досадой.

Вильфридъ постепенно навелъ ее на разговоръ о Бесвортѣ.

— Поймите меня, сказалъ Вильфридъ: — въ этомъ дѣлѣ я нисколько не заинтересованъ. Идея принадлежитъ вамъ, я хочу сказать, принадлежитъ хорошенькой сестрѣ Адели, которая состоитъ президентомъ въ совѣтѣ трехъ. Эта молоденькая женщина отвѣчаетъ за всѣ послѣдствія, за все, что дѣлаютъ ея сестры. Я тутъ не виноватъ. — Если мы поссоримся, то я отрѣжу одинъ изъ твоихъ локоновъ.

— Мы никогда не поссоримся, нѣжно сказала Адель. — Но если… прибавила она.

Вильфридъ поцаловалъ ея голову.

— Если что?

— Ничего; ты долженъ сказать мнѣ, кто говоритъ обо мнѣ такъ оскорбительно; мнѣ это не нравится.

— Не прикажете ли передать о вашемъ неудовольствіи?

— Я спрашиваю объ этомъ, потому что могу сама защитить себя.

— Въ такомъ случаѣ я припрячу его, чтобы спасти его жизнь.

Адель сдѣлала гримасу и Вильфридъ продолжалъ:

— Кстати, — я хочу познакомить тебя съ лэди Шарлоттой: — вы полюбите другъ друга. Она уже любитъ тебя, и говоритъ, что у тебя недостаетъ свѣтскаго лоску; но въ этомъ отношеніи могутъ быть два мнѣнія.

— Свѣтскаго лоску, притворно сказала Адель: — то есть блеску! — что же это значитъ? Я считаю свѣткость за качество быть безъискусствеппой, не допуская вульгарности; конечно…

— Въ такомъ случаѣ вы не сойдетесь, и для рѣшенія вашего диспута, вы должны встрѣтиться. На счетъ Бесворта мнѣнія ваши одинаковы. Я не видывалъ женщины, которая была бы такъ влюблена въ это мѣсто, какъ лэди Шарлотта.

— Въ это мѣсто? выразительно спросила Адель.

— Не безпокойся, пожалуйста. Я понимаю. Она не выйдетъ за меня безъ Бесворта, — можешь быть увѣрена.

— Вильфридъ, Вильфридь! неужели ты сдѣлалъ ей предложеніе, какъ владѣтель Бесворта?

Вильфридъ потупилъ взглядъ и сталъ смотрѣть въ полъ.

— Теперь я вижу, почему ты долженъ все еще желать его покупки, продолжала Адель. — Быть можетъ, ты не знаешь причины, почему это невозможно…

— Ужь не опять ли мистриссъ Чомпъ — причина такой невозможности? сказалъ Вильфридъ. — Конечно нельзя не отдать преимущества имени Поль. Если она честолюбива, то это имя возвыситъ ее. И право, презабавно будетъ видѣть нашего дорогаго старика влюбленнымъ.

Адель крѣпко прикусила нижнюю губку.

— Вильфридъ, къ чему ты такъ легко судишь о подобныхъ предметахъ?

— Легко? Я послѣдній изъ всѣхъ, которые способны судить легко о девяноста тысячахъ фунтовъ.

— Неужели у нея такъ много денегъ?

И Адель пристально посмотрѣла на брага.

— Какой нибудь бѣдный джентльменъ не задумается присвататься къ ней. Если я возьму ее на яхту, то кто нибудь изъ братьевъ или дядей лэди Шарлотты непремѣнно подцѣпитъ ее на удочку.

— Превосходная была бы вещь, если бы ты взялъ ее! сказала Адель.

— Превосходная! и я это сдѣлаю, если ты желаешь.

— Неужели ты можешь терпѣть подобную женщину?

— Развѣ ты не знаешь, что я не имѣю привычки сидѣть на кончикѣ стула?

Адель моментально встала съ мѣста и съ подавленнымъ вздохомъ сказала:

— Милый Вильфридъ! — ты зачѣмъ-то призвалъ меня сюда… зачѣмъ же?

— Собственно за тѣмъ, чтобы сказать, что вы должны быть любезны къ гостьѣ вашего отца.

— Братъ! я находилась подъ вліяніемъ какого-то страха; но я столь хорошаго о тебѣ мнѣнія, что съ этой минуты не позволю себѣ подчиняться этому чувству. Если любезностью можно пріобрѣсть Бесвортъ для тебя, то вотъ моя рука.

— Будь любезна — больше я ничего не прошу, сказалъ Вильфридъ, пожавъ руку Адели. — Ваши совѣщанія и дѣйствія заодно — одинъ языкъ за трехъ женщинъ, — это какая-то нелѣпость, обнаруживающая легкомысліе, малодушіе и глупую заносчивость, которыя только и можно видѣть между мѣщанками. Бросьте вы это. Лэди Шарлотта замѣтила это съ перваго взгляда.

— Ну и я, мой братъ-хамелеонъ, не останусь у нея въ долгу за этотъ комплиментъ, — сказала Адель про себя, торопливо возвращаясь къ сестрицамъ вмѣстѣ съ порученіемъ пригласить Корнелію въ библіотеку. Въ подобныхъ случаяхъ для этой лэди требовались убѣжденія и довольно сильныя, но теперь слова Адели: — братъ подумаетъ, что у тебя есть основательныя причины отказаться отъ его приглашенія, — немедленно привели ее къ ступенькамъ лѣстницы.

Вильфридъ, съ сложенными на груди руками и нахмуренными бровями, ходилъ по библіотекѣ. Корнелія остановилась въ дверяхъ.

— Вильфридъ! ты желаешь говорить со мной? и наединѣ?

— Я не хотѣлъ поздравить тебя публично, вотъ и все. Я знаю, это было бы несогласно съ твоимъ вкусомъ. Мы затворимъ дверь и присядемъ, если для тебя все равно. Да, — поздравляю тебя отъ души, — сказалъ Вильфридъ, поставивъ для Корнеліи стулъ.

— Могу ли я спросить, съ чѣмъ?

— А развѣ, по твоему, предстоящій бракъ не заслуживаетъ поздравленія?

— Иногда: смотря по обстоятельствамъ.

— Ну хорошо; бракъ еще впереди. Поздравляю тебя съ предложеніемъ.

— Благодарю.

— Конечно, ты принимаешь его?

— Конечно, нѣтъ.

Послѣ этого вступленія, Вильфридъ долго оставался безмолвнымъ, такъ что Корнелія стала испытывать нѣкоторое безпокойство.

— Я хочу, чтобы и ты меня поздравила, сказалъ наконецъ Вильфридъ. — Намъ бѣднякамъ, какъ тебѣ извѣстно, не дѣлаютъ предложеній. Я буду говорить съ тобой откровенно. Мнѣ кажется, лэди Шарлотта Чиллингвортъ согласится выдти за меня, если… Она безъ ума отъ Бесворта, и, мнѣ кажется, нѣтъ надобности говорить тебѣ, что такъ какъ она занимаетъ въ обществѣ довольно видное мѣсто, то и я съ своей стороны долженъ чѣмъ нибудь выказать себя. Когда вы писали мнѣ о Бесвортѣ, я зналъ, что дѣло это было рѣшеное. Я такъ и объявилъ ей и… Впрочемъ, не стоитъ говорить объ этомъ; мы съ тобой понимаемъ другъ друга. Она выйдетъ за меня, когда… Тебѣ извѣстно, въ какомъ положеніи находятся младшіе члены аристократическаго семейства. Отецъ ея перъ Англіи, съ небольшимъ вліяніемъ. Онъ могъ бы выдвинуть меня впередъ… У него большое семейство и лэди Шарлотта ничего не имѣетъ. Я увѣряю, что вы не станете судить о ней, какъ могли бы судить простые люди. Она дѣлаетъ мнѣ особенную честь.

— Вильфридъ! вѣдь она, кажется, гораздо старше тебя? сказала Корнелія.

— Или, другими словами, прибавилъ Вильфридъ: — ты хочешь сказать, что она выходитъ за меня изъ разсчета.

— Я вовсе объ этомъ и не думала.

— Скажи по совѣсти: у тебя не было этой мысли?

— Ты говоришь такъ, что становится непріятно; я ничего подобнаго не слышала.

— Но ты вѣрно думаешь, что я поступаю неблагоразумно, рѣшаясь взять себѣ жену изъ знатнаго дома?

— Могу тебя увѣрить, что на умѣ у меня ничего подобнаго не было.

— Значитъ, ты одобряешь бѣдные брачные союзы?

— Нѣтъ, Вильфридъ.

— Почему же ты отказываешься отъ сдѣланнаго тебѣ предложенія?

Корнелія вспыхнула и задрожала; въ этотъ моментъ предательское притворство ее покинуло.

— Неужели вы хотите выдать меня за мужъ за человѣка, котораго я не люблю? — спросила она взволнованнымъ голосомъ.

— Ну хорошо, хорошо! — И Вильфридъ оставилъ этотъ разговоръ. — Скажи пожалуйста, для чего ты употребляешь всѣ свои усилія, чтобы остановить покупку Бесворта?

— Напротивъ: въ этомъ дѣлѣ я не принимаю никакого участія.

— А еслибы ты знала, какъ глубоко я имъ заинтересованъ!

— Вильфридъ, — дорогой мой братъ! — Корнелія бросилась къ нему и схватила его руку: — главнѣе всего я желаю, чтобы ты былъ любимъ. Подумай объ ужасѣ брачной жизни безъ любви, какимъ бы блескомъ ни была окружена эта жизнь! Развѣ женщина, отдавая свою руку, дѣлаетъ какія нибудь условія? Не отыскиваетъ ли сама любовь возможности одарить, наградить чѣмъ нибудь любимый предметъ? Я желаю тебѣ жениться хорошо, но главнѣе всего желаю, чтобы ты былъ любимъ.

Вильфридъ обѣими руками сжалъ голову Корнеліи и устремилъ на нее пристальный взглядъ.

— Ты, на мои глаза, никогда еще не бывала такъ хороша, сказалъ онъ. — Къ тебѣ воротились прежніе припадки стыдливости, вызывающія на твои щечки такой чудный румянецъ. Отчего ты дрожишь? Кстати, въ послѣднее время ты, кажется, значительно изучила эту науку?

— Какую науку?

— Науку любви.

Потокъ крови прихлынулъ къ головѣ и щекамъ Корнеліи.

— Давно ли это продолжается? спросилъ Вильфридъ.

Отступленіе было невозможно. Глаза Корнеліи были потуплены; предстояло или взглянуть на брата, или признаться виновной.

— Что такое это?

— Ну ничего, моя милая дѣвочка! сказалъ Вильфридъ утѣшающимъ тономъ. — Я могу помочь тебѣ, и помогу, если ты примешь мой совѣтъ. Я всегда зналъ твое сердце за самое благородное и нѣжное, не смотря на ледяную оболочку, которою ты такъ хорошо умѣешь прикрывать себя. Скажи, давно ли это продолжается?

— Вильфридъ!

— Вѣдь ты нуждалась въ откровенности?

Въ настоящую минуту Корнелія менѣе всего нуждалась въ ней.

— Я слышалъ объ этомъ, догадывался, и теперь убѣждаюсь. Скажи откровенно, какъ далеко ты зашла въ этомъ дѣлѣ?

— Какъ далеко?

Вильфридъ молчалъ. Замѣтивъ, что ея эхо не было принято за отвѣтъ, Корнелія тихо, съ видимымъ страданіемъ въ душѣ, произнесла имя брата. Это тронуло его сердце, способное къ большой воспріимчивости нѣжнаго чувства. Въ эти минуты какъ будто вокругъ него виталъ призракъ Эмиліи; онъ поцаловалъ руку Корнеліи, и болѣе не могъ уже продолжать своихъ жестокихъ вопросовъ.

Слѣдующій вопросъ Вильфрида былъ для Корнеліи освѣжающей росой.

— Ну что Эмилія? была ли она всѣмъ довольна въ послѣднее время?

— О, совершенно. Поетъ теперь съ большимъ одушевленіемъ.

— Значитъ, она весела?

— Только что не рѣзвилась. Глаза ея сдѣлались такіе круглые и свѣтлые.

— Поэтому она здѣсь всѣмъ и всѣми довольна?

— Иначе не могло и быть.

— Ну да, да! Будто ужь вы и не пожурили ее за побѣгъ изъ дома лэди Гостръ?

— Мы даже ни разу не намекнули на это, да и ей не позволяли.

— Даже и ей не позволяли! повторилъ Вильфридъ съ гримасой. — И она теперь весела?

— Совершенно.

— Я хочу сказать, не хандритъ ли она?

— Отчего же ей хандрить?

Корнелія находилась подъ слишкомъ тяжелымъ гнетомъ своихъ собственныхъ чувствъ, чтобы допустить какое нибудь подозрѣніе: вопросы Вильфрида доставляли ей большое облегченіе.

Вильфридъ задумался. Корнелія продолжала говорить объ Эмиліи, объ ея удовольствіи въ посѣщеніяхъ мистера Пойса, который проводилъ съ ней много часовъ, какъ человѣкъ, очарованный ею. Она говорила безъ остановки, вовсе не думая, что ея слова быстро возвращали Вильфриду всю его суровую разсудительность.

Наконецъ онъ сказалъ: — надѣюсь, тутъ нѣтъ ничего похожаго на предстоящій бракъ?

— На предстоящій бракъ!

— Да; ты не дала еще слова быть вѣрной этому человѣку?

Корнелія хотѣла было уклониться отъ отвѣта, но тотчасъ же увидѣла всю безполезность подобной попытки.

— Я никому не давала подобнаго слова.

— Прекрасно; я такъ и думалъ, сказалъ Вильфридъ. — Это можно было бы нарушить.

— Только не мнѣ.

— Я говорю одно, что можно было бы сдѣлать это. Романтичная любовь бываетъ упорна. Я говорилъ съ тобой откровенно: — хочешь ли быть на моей сторонѣ? Я не оскорблю ни этого человѣка, ни его чувствъ.

Вильфридъ остановился, но повидимому только для того, чтобы убѣдиться, что правды ожидать нельзя, за исключеніемъ развѣ проблесковъ ея во время молчанія. Корнелія, казалось, привыкла къ новой атмосферѣ, въ которую Вильфридъ вовлекъ ее, нисколько не думая о томъ, что будетъ дальше.

— Я вижу, что долженъ объяснить тебѣ, въ какомъ мы находимся положеніи, сказалъ Вильфридъ. — Положеніе наше весьма серьезное. Вы должны быть любезны съ этой женщиной по многимъ причинамъ, — для интересовъ вашего отца и своихъ собственныхъ. Она очень богата!

— О, Вильфридъ!

— Деньги, какъ всѣмъ извѣстно, вездѣ разыгрываютъ весьма важную роль.

— Принесла ли тебѣ, Вильфридъ, пользу твоя послѣдняя школа?

— Эта женщина, повторяю я, богата, а намъ нужны деньги. Мало того, что мы нуждаемся въ деньгахъ, но чѣмъ больше будемъ ихъ имѣть, тѣмъ больше у насъ будетъ силы. Словомъ, отъ этого зависитъ наше положеніе.

— Можетъ быть; но мы еще ни разу не покушались думать подобнымъ образомъ, сказала Корнелія съ замѣтнымъ смущеніемъ.

— Да, да; отъ этого зависитъ наше положеніе. Если вы, не имѣя денегъ, стараетесь занять въ обществѣ видное мѣсто, то становитесь предметомъ насмѣшки. Презрѣніе къ деньгамъ — это такая глупость, въ которой никогда не позволятъ обвинить себя дѣвицы высшаго сословія. Ты знаешь, я люблю тебя, и потому скажу тебѣ вотъ что: — тебѣ представляется шансъ, — не упускай его. Тебѣ угрожаетъ нѣчто непріятное, — но ты можешь этого избѣгнуть. Было бы сумасшествіемъ оттолкнуть отъ себя подобный шансъ; ты непремѣнно должна воспользоваться имъ. Что можетъ быть яснѣе? Ты же никому еще не дала слова выдти замужъ?

Корнелія робко приблизилась къ брату: — сдѣлай милость, говори проще, сказала она,

— Я говорю тебѣ объ этомъ предложеніи.

— Да; но что же такое угрожаетъ мнѣ, чего я могу еще избѣгнуть?

Вильфридъ продолжалъ, какъ будто вовсе не замѣтивъ этого вопроса.

— Въ намѣреніяхъ отца относительно мистриссъ Чомпъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія.

— Неужели онъ думаетъ…

— Онъ думаетъ жениться на ней.

— Что же будетъ съ тобой, Вильфридъ?

— Разумѣется, онъ выдѣлитъ меня. — Тогда… тогда! прости меня: но что же могу я сдѣлать?

— Вильфридъ! неужели ты за одно вмѣстѣ съ ними? возможно ли это? Неужели ты можешь равнодушно смотрѣть на униженіе нашего дома?

На перекоръ досадѣ, Корнелія снова овладѣла присутствіемъ духа. Сѣрые глаза Вильфрида остановились на ней съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ. Его можно было извинить, что онъ не замѣчалъ величія зданія, которому грозило разрушеніе, зданія невидимаго для цѣлаго свѣта, но все-таки громаднаго, великолѣпнаго.

— Но вѣдь не я, вступая въ бракъ, беру себѣ жену ниже меня по положенію въ обществѣ, сказалъ онъ. — Если бы мистриссъ Чомпъ была бѣдна, я сталъ бы считать поступокъ отца за сумасбродство. Пословица говоритъ: «для мельницы нуженъ помолъ, для органа — мѣхи». Тебѣ должно быть хорошо извѣстно (и Вильфридъ наклонился къ Корнеліи съ самой сомнительной нѣжностью въ тонѣ своего голоса), тебѣ должно быть извѣстно, что всѣ органы требуютъ пищи, требуютъ воздуха, который раздувалъ бы мѣхи, — но ты сдѣлаешь страшную ошибку, если хотя на минуту допустишь предположеніе, что человѣческій органъ требуетъ точно такой же пищи, какъ и органъ въ хильфордской церкви.

— Спокойной ночи, сказала Корнелія, сомкнувъ свои губки, чтобы болѣе уже не раскрывать ихъ.

Вильфридъ крѣпко пожалъ ея руку. Пружины, приводившія его сердце въ мягкое состояніе, зашевелились въ немъ и заставили его сказать: — прости меня, если я показался суровымъ.

— Да, милый Вильфридъ; лучше видѣть въ тебѣ звѣрство, нежели восторгъ надъ разрушеніемъ того, что было въ тебѣ благороднаго.

Съ этой фразой Корнелія удалилась.

ГЛАВА XVI.

КАКИМЪ ОБРАЗОМЪ И КЪ КАКОМУ БРУКФИЛЬДСKIЯ БАРЫШНИ ПРИШЛИ ЗАКЛЮЧЕНІЮ.

— Ну что! — видѣли Вильфрида? были первыя слова мистера Поля, съ которыми онъ въ веселомъ расположеніи духа обратился къ дочерямъ, возвратясь изъ поѣздки. Отвѣта на эти слова, повидимому, онъ не требовалъ, — потому что вслѣдъ за тѣмъ продолжалъ: — Слава Богу! молодецъ мой сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Такое мѣсто, какъ Сторнли, приносить ему пользу не меньше арміи; у него видишь теперь и здравый смыслъ, и всегдашнюю способность дѣльно о чемъ нибудь поговорить и что нибудь обсудить. Да; теперь онъ что нибудь да значитъ. А вы, Марта, что о немъ скажете? — а? какого вы о немъ мнѣнія?

Послѣдніе вопросы относились къ мистриссъ Чомпъ.

— Поль, сказала она, обмахивая вѣеромъ свои щеки: — не спрашивайте меня! молодой человѣкъ побѣдилъ мое сердце.

Вслѣдствіе рѣшенія, къ которому пришли брукфильдскія барышли, Адель, слѣдуя своей живой фантазіи, ласково обратилась къ мистриссъ Чомпъ.

— И побѣдитель не потому ли убѣжалъ отсюда, чтобы подальше припрятать его? сказала она и засмѣялась.

— Охъ! неужели, вы думаете, онъ не знаетъ, что значитъ быть вдовою! вскричала мистриссъ Чомпъ. Вдовье сердце выбираетъ цѣль и летитъ къ ней какъ пуля; — а ваши дѣвичьи сердца, точно струи табачнаго дыму, которыя вьются, волнуются и несутся, сами не зная куда. Выдавайте ихъ замужъ, Поль! непремѣнно выдавайте! Говоря это, мистриссъ Чомпъ дѣлала жесты своими жирными руками. — Онѣ славныя дѣвушки; но, о Боже! никогда не видѣли мужчины, довольны своимъ положеніемъ, и хотятъ навсегда остаться въ дѣвушкахъ; развѣ вы не понимаете, что это невозможная вещь? Я и говорю мистеру Вильфриду (и онъ согласился со мной): хорошъ зеленый виноградъ, да киселъ, какъ хорошенькія дѣвушки, которыя думаютъ оставаться тамъ, гдѣ онѣ есть, и быть тѣмъ, чѣмъ онѣ есть. Это ужасно! сердце мое болитъ за нихъ, — клянусь честью!

Мистеръ Поль бросилъ на своихъ дочерей косвенный наблюдательный взглядъ, стараясь узнать, какъ переносятъ онѣ этотъ непривычный для ихъ слуха языкъ, чтобы въ случаѣ надобности принять на себя роль посредника между этой простой женщиной и ихъ сужденіемъ о ней. Но барышни только улыбались, и улыбка ихъ какъ будто говорила: — мы надѣемся, что намъ даже не придется испытать подобнаго мученичества.

— Марта, вы знаете, что я, — сказалъ Поль: — я желаю имъ… чего не всякій отецъ могъ бы пожелать. Не съумѣете ли хоть вы убѣдить ихъ, чтобы онѣ не были ко мнѣ такъ сильно привязаны. Онѣ должны подумать о своемъ будущемъ. — Не вѣчно же имъ оставаться подъ кровлей родительскаго дома, — то есть, я хочу сказать, не вѣчно же при нихъ будетъ отецъ. Конечно, дай имъ Богъ никогда не видѣть нужды! — Э? что такое? обѣдъ! Ну, пойдемте обѣдать. Ма’мъ! вашу руку.

Мистриссъ Чомпъ, взявъ подъ руку мистера Поля, посмотрѣла на него съ удивленіемъ: — что это значитъ, Поль? У васъ слезы на глазахъ!

— Ничего, ничего! отвѣчалъ онъ, предложивъ Адели другую руку.

— Папа, — вы не дѣлайте мнѣ глазки — сказала Адель, — и всѣхъ разсмѣшила; всѣ отправились къ столу въ веселомъ настроеніи духа, съ веселымъ разговоромъ.

Барышни были сносны въ своемъ обращеніи съ мистриссъ Чомпъ. Насмѣшка дѣлаетъ женщинъ чрезвычайно понятливыми, хотя въ то же время она почти убиваетъ ихъ. Теорія Вильфрида внушила имъ, что любезность составляетъ одно изъ лучшихъ качествъ женщины, и потому, употребивъ ее въ дѣло при настоящемъ случаѣ, онѣ были довольны контрастомъ, который представляли собою. Тѣмъ не менѣе, однакоже, у нихъ созрѣвало какое-то серьезное намѣреніе. Подозрѣніе, что ихъ отецъ имѣлъ тайные, далеко неблагородные виды относительно мистриссъ Чомпъ, заставляло ихъ держаться на заднемъ планѣ. Для нихъ становилось уже и того достаточно, что она должна быть ихъ гостьей и слѣдовательно черезъ нее долженъ былъ рушиться тотъ кругъ общества, въ средину котораго онѣ намѣревались поставить себя. Онѣ видѣли, что принять въ этотъ кругъ подобную женщину не представлялось никакой возможности. Откровенная рѣчь Вильфрида взорвала воздушный пузырь, который онѣ такъ тщательно надували и въ которомъ онѣ заключили всѣ свои юныя надежды. Онѣ, повидимому, дали клятву другъ другу, что вмѣстѣ съ взрывомъ пузыря долженъ быть взорванъ и ихъ домъ.

— Ужь не слишкомъ ли прилежно занимаетесь вы чтеніемъ? спросилъ мистеръ Барретъ Корнелію на другой день послѣ пытки, которую она вынесла отъ Вильфрида.

— А развѣ я обнаруживаю признаки? отвѣчала она.

— Никакихъ. Но въ прошлую ночь не у васъ ли горѣлъ огонь до самаго утра?

— Ныньче утро наступаетъ скоро, — сказала Корнелія, ея лицо было блѣдно, какъ первый часъ утренней зари. — А вы не поздно ли гуляете, — позвольте мнѣ спросить васъ въ свою очередь?

— Я обязанъ этимъ безсонницѣ; заняться чѣмъ нибудь не было расположенія. Я позволилъ себѣ пройти изъ лѣса черезъ паркъ и увидѣлъ вашъ … по крайней мѣрѣ, я догадывался, что это вашъ огонь, и потомъ встрѣтилъ вашего брата.

— Да? вы его встрѣтили?

Мистеръ Барретъ сдѣлалъ утвердительный жестъ.

— И что же… говорилъ онъ съ вами?

— Нѣтъ; онъ только кивнулъ головой; видно было, что онъ торопился.

— И потомъ вы не спали всю ночь? Теперь моя очередь читать наставленія, если только можно надѣяться, что меня будутъ слушать.

— Вы не знаете… или я созданъ не какъ другіе люди, началъ мистеръ Барретъ. — Я не могу оставаться одинъ, чувствуя, что бываетъ время, и даже періоды времени, когда мнѣ представляется, что мое будущее, моя судьба, должны быть отравлены тѣмъ, что я называю ядовитымъ внѣшнимъ вліяніемъ. Я не въ силахъ заглушить это чувство, и потому часто брожу безъ всякой цѣли.

— Это что-то похоже на вѣрованіе въ фатализмъ.

— Нѣтъ, это не есть вѣрованіе: это производятъ нервы. Всякое вѣрованіе имѣетъ свой покой, имѣетъ предметы, на которыхъ умъ человѣческій можетъ отдохнуть; а нервы — это бѣшеныя лошади.

— Тутъ есть что нибудь требующее противоборства, сказала Корнелія тономъ увѣщанія.

— По моему, нѣтъ ли тутъ чего нибудь возбуждающаго недовѣріе къ людямъ?

— Я должна сказать: да.

— Въ такомъ случаѣ я ошибался.

Мистеръ Барретъ съ обычнымъ спокойствіемъ немного наклонился, чтобы замѣтить выраженіе лица Корнеліи. Чувствительныя щечки Корнеліи зардѣли яркимъ румянцемъ. Она хотѣла отклонить этотъ взглядъ двумя, тремя вопросами, и стараясь разгадать его значеніе, дрожала всѣмъ тѣломъ. Ей пришло на умъ, что, по всей вѣроятности, въ тотъ самый моментъ, когда Барретъ смотрѣлъ на огонь въ ея окнѣ (о, бѣдное сердце!), она, въ порывѣ гнѣва на Вильфрида, на себя, на весь свѣтъ, давала слово своимъ сестрамъ принять на себя главное участіе въ дѣлѣ отреченія отъ Брукфильда.

Непредвидѣнный случай ускорилъ ходъ этого дѣла. Въ Брукфильдъ пріѣхалъ дядя трехъ сестрицъ, родной братъ покойной ихъ матери, Джонъ Пирсонъ, уланскій полковникъ императорской австрійской службы. Онъ рѣдко переписывался съ ними, и его визитъ былъ совершенно неожиданный. Получивъ мѣсячный отпускъ отъ полка, расположеннаго въ Италіи, онъ заѣхалъ въ Брукфильдъ по пути въ Ирландію, гдѣ долженъ былъ устроить нѣкоторыя семейныя дѣла. По его словамъ, онъ заѣхалъ собственно за тѣмъ, чтобы познакомиться съ своими племянницами. Не смотря на гладко выбритый подбородокъ, на его военный складъ рѣчи, на воинственную осанку, брукфильдскія барышни скоро убѣдились, что въ душѣ онъ былъ истый англичаиинъ. Ему было лѣтъ подъ пятьдесятъ; широкоплечій, съ мускулистыми руками, любезный, съ манерами благовоспитаннаго человѣка, онъ представлялъ собою образецъ кавалерійскаго офицера. Полковникъ очень мало обращалъ вниманія на племянника, но барышни, очевидно было, пришлись ему по сердцу; когда онъ поцаловалъ ручку Корнеліи, глаза его сдѣлались мягкими, какъ будто въ этотъ моментъ въ немъ пробудилось пріятное воспоминаніе.

— Вы — живой портретъ того, чѣмъ нѣкогда обѣщала быть ваша покойная мать. Онъ подарилъ Корнеліи портретъ ея матери, снявъ его съ груди и задумчиво поглядѣвъ на него, прежде чѣмъ выпустилъ изъ рукъ. Брукфильдскія барышни осыпали его вопросами о жизни ихъ мама въ молодые годы; онѣ находили утѣшеніе въ бесѣдѣ о ней и въ сходствѣ съ ней Корнеліи. Чужеземный блескъ, окружавшій полковника, производилъ на нихъ почти такое же дѣйствіе, какое производитъ аристократія; воображеніе ихъ постепенно воспламенялось, такъ что онѣ начинали уже думать, что оскорбляютъ память матери, оставаясь въ одномъ домѣ съ такой женщиной, какъ мистриссъ Чомпъ, которая очевидно намѣревалась занять мѣсто покойницы. Нѣсколько выразительныхъ взглядовъ полковника на мистриссъ Чомпъ и поведеніе мистриссъ Чомпъ передъ полковникомъ пробудили въ нихъ глубокое отвращеніе къ настоящему мрачному образу ихъ жизни. Отвращеніе и расположеніе одинаково побуждаютъ небольшія цивилизованныя націи совершать подвиги, предназначаемыя судьбой, и писать свои исторіи. Это свѣжее сантиментальное движеніе души, побуждавшее ихъ сохранить въ своихъ сердцахъ образъ матери, во всемъ его блескѣ, усиливалось все болѣе и болѣе и сообщало кислую остроту отвращенію, которое онѣ питали къ настоящему порядку вещей. Неудивительно, что Корнелія, имѣвшая, какъ ее увѣряли, такое близкое сходство съ матерью, стала считать себя обязанною принять иниціативу въ протестѣ противъ святотатственнаго присвоенія имени, которое носила ея мать. Иногда подобное чувство становится слишкомъ святымъ, чтобы надъ нимъ издѣваться; оно заключаетъ въ себѣ слишкомъ много истины, чтобы осуждать его. Брукфильдскія барышни молились о своей матери. Дѣйствительно, онѣ переносили тяжелую пытку. Мать, глядя на нихъ съ высоты надзвѣзднаго міра, могла бы простить безсознательное притворство, заставлявшее сердца ихъ взывать къ ней, что мѣра, на которую онѣ рѣшались, предпринималась собственно для того, чтобы спасти ея дѣтей отъ униженія, а ея память отъ позора. Даже языкъ Адели не могъ воздерживаться отъ словъ подобнаго рода.

Полковникъ Пирсонъ обѣщалъ провести у нихъ недѣлю на обратномъ пути изъ Ирландіи. — Скажите, эта особа будетъ тогда здѣсь? Подъ словомъ «особа» онъ подразумевалъ мистриссъ Чомпъ, которая между прочимъ упрекала его въ томъ, что онъ сражается подъ чужеземными знаменами и носитъ всякаго рода мундиры, кромѣ своего отечественнаго — краснаго.

Брукфильдскія барышни и полковникъ Пирсонъ въ скоромъ времени сошлись въ своихъ понятіяхъ относительно мистриссъ Чомпъ. Нѣкоторыя летучія замѣтки съ его стороны лелѣялись послѣ его отъѣзда, какъ сокровище; барышни были почти убѣждены, что поѣздка его была назначена Провидѣніемъ. Онѣ ободряли одна другую восклицаніями по поводу странности и неожиданности посѣщенія со стороны брата ихъ матери въ минуты скорби, колебанія и общаго омраченія.

Мистриссъ Чомпъ оставалась на полѣ битвы. Когда Адель попросила папа сказать ей, долго ли эта лэди пробудетъ у нихъ, — онъ отвѣчалъ: — Долго ли? Я, право, не спрашивалъ ее, — и потомъ отклонился отъ этой слишкомъ очевидной наивности словами: — я хочу, чтобы вы узнали ее, хочу, чтобы поняли, полюбили ее. Покамѣстъ объ ея отъѣздѣ я не думаю и говорить.

Если бы барышни могли видѣть предѣлъ избіенія тонкихъ чувствъ, онѣ, по всей вѣроятности, вооружились бы терпѣніемъ, для избѣжанія отчаянной мѣры къ пріобрѣтенію помощи; но онѣ его не видѣли. Милое добродушіе отца и измѣна Вильфрида доставляли мистриссъ Чомпъ пріятную возможность продлить свое посѣщеніе, и быть можетъ, остаться навсегда. Барышнямъ предстояло одно: или пригласить лондонское общество, чтобы оно видѣло, какъ повлечетъ ихъ по грязи эта чудовищная женщина, или искать себѣ новыхъ убѣжищъ. Приглашеніе лондонскаго общества, онѣ соглашались, откладывать было нельзя; оно должно было собраться, особливо теперь, когда кончался сезонъ. Разлука другъ съ другомъ была бы самымъ прискорбнымъ событіемъ, но такъ какъ каждая изъ нихъ, повидимому, была готова перенести ее для общаго ихъ блага и какъ, благоразумно разсуждая, вмѣстѣ съ разлукой онѣ не покидали своего честолюбія, то не трудно было проститься на время съ очаровательно улыбавшейся имъ зарей этого чувства. Съ помощію тонкихъ оттѣнковъ чувства, каждая изъ сестрицъ понимала, что Брукфильдъ долженъ быть оставленъ, хотя по этому предмету не было произнесено ни одного прямаго слова. Правда, неоднократно выражалось сожалѣніе, что иплійскія дѣти почувствуютъ отсутствіе бдительнаго наблюденія за ними, и больше ничего. Въ домашнемъ быту и хозяйствѣ все шло пока своимъ чередомъ.

Адель рѣшительно думала, что «нѣкоторые люди не тронутся съ мѣста, не сдѣлаютъ движенія, пока имъ не дадутъ толчка», что сообщивъ имъ движеніе, необходимо нужно поддержать его, и наконецъ, ни подъ какимъ видомъ не слѣдуетъ ожидать, что съ подобнымъ движеніемъ можно достичь предположенной цѣли. Безъ постоянной двигательной силы невозможно разсчитывать на результаты. Адель видѣла, что намѣревалась сдѣлать Корнелія: не принять предложенія сэра Твикенхэма и въ то же время уволить мистера Баррета. Арабелла согласилась написать Эдуарду Боксли, но не говорила въ письмѣ о минувшихъ дняхъ, и только намекнула на какое-то недоразумѣніе, прибавивъ, что если есть въ мірѣ человѣкъ, котораго она любила, то этотъ человѣкъ — Эдуардъ Боксли. Сердце Адели было еще не занято. Не смотря на то, она должна была каяться въ какомъ-то дурномъ поступкѣ; иногда дѣти находятъ удовольствіе въ томъ, что щиплютъ себя, испытывая, до какой степени могутъ вынести боль, такъ точно и сантименталисты находятъ удовольствіе тайно раскаяваться въ проступкахъ, въ которыхъ сами себя обвиняютъ. Такимъ образомъ они становятся правыми передъ своими собственными сердцами, и избѣгаютъ, какъ имъ кажется, общественной кары. Проступокъ, въ которомъ Адель обвиняла себя, заключался въ томъ, что она сама завлекала въ свои сѣти любовника своей сестры. На первобытномъ языкѣ это значило, что она невинно играла священнымъ огнемъ незнакомаго ей чувства: она была ребенкомъ въ храмѣ любви! И вотъ нашъ кающійся ребенокъ находилъ удовольствіе, замѣнявшее щипанье, диктуя слова Арабеллы къ Эдуарду.

И потомъ, когда она припоминала свиданіе съ Вильфридомъ, ее поражала мысль: — неужели, въ самомъ дѣлѣ, деньги имѣютъ такую силу?… Да, Мамонъ часто разыгрываетъ роль Гименея. Ничто другое не объясняло мистриссъ Чомпъ такъ вѣрно. Закоснѣлая сантиментальная привычка омрачала эту картину двумя восклицаніями: «Невозможно!» и «папа!». Я желаю, чтобы мнѣ повѣрили, что эти простыя восклицанія совершенно омрачали разсудокъ Адели. Адель довольно легко отклоняла отъ себя подозрѣнія; но это нисколько не мѣшало ей принимать мѣры къ ихъ удовлетворенію. Однажды вечеромъ, лаская своего отца, она вдругъ попросила у него девяносто фунтовъ стерлинговъ.

— Девяносто! сказалъ мистеръ Поль, слегка вздрогнувъ. Впрочемъ онъ былъ спокоенъ, какъ нельзя болѣе.

— Милый папа! развѣ это очень много?

— Нѣтъ, — если тебѣ нужно… вовсе не много.

— Васъ, кажется, это удивило?

— Меня удивила сумма! какая-то странная сумма, въ которой можетъ нуждаться дѣвушка. Десять, двадцать, пятьдесятъ, — ну скажемъ, сто; но никогда не услышимъ девяносто, никогда! развѣ на уплату долга; но я очистилъ всѣ счеты, — можетъ быть, это нужно на уплату долга вашей тетки?

— Оставьте, папа; если это васъ тревожитъ, то я обойдусь и безъ денегъ. Я вамъ скажу, — сумма эта требуется на одно благотворительное дѣло.

Мистеръ Поль началъ шарить въ карманахъ, бормоча про себя: — тутъ нѣтъ ничего. — Книга съ чеками осталась въ городѣ. Я дамъ тебѣ завтра, — сказалъ онъ вслухъ: — завтра… завтра рано поутру.

— Хорошо папа, — и Адель, чтобы облегчить его положеніе, въ тотъ же моментъ перемѣнила разговоръ.

Въ этотъ день брукфильдскія барышни рано удалились въ совѣщательный залъ въ спальнѣ Арабеллы. Корнелія уже послѣ полночи пришла въ свою комнату, но спать не могла. При безсонницѣ ей показалось, что взволнованный духъ ея требовалъ умственнаго успокоительнаго средства; — поэтому она спустилась въ библіотеку и тамъ перебрала множество книгъ, — эту манеру нельзя не порекомендовать другимъ, какъ дающую намъ возможность сознавать въ себѣ превосходство передъ авторами и въ тоже время презирать всякаго рода затрудненія, которыя могли бы встрѣтиться уму. Наконецъ Корнелія взяла Плутарха и Энциклопедію и пошла обратно въ свою комнату. По дорогѣ одна изъ книгъ упала, и когда Корнелія наклонилась поднять ее, свѣча подвергнулась одинаковой участи съ книгой. Корнелія должна была пробраться въ потемкахъ. На площадкѣ лѣстницы ей послышались чьи-то шаги. Вытянувъ руку впередъ, она продолжала идти. Вдругъ рука ея прикоснулась къ живому существу; Корнелія испугалась, и когда парализованное сердце снова забилось, почувствовала, что ея руку держала другая рука.

— Кто тутъ? спросила она, замѣтивъ слабость и дрожаніе неизвѣстной руки. До слуха ея долетѣлъ едва внятный хриплый отвѣтъ. Корнелія повторила вопросъ усиленнымъ голосомъ, и вмѣсто отвѣта, почувствовала крѣпкое пожатіе руки. Она догадывалась, что встрѣченное ей существо собиралось съ духомъ, чтобы начать разговоръ.

— Къ чему вы вздумали подражать произношенію той женщины? услышала наконецъ Корнелія.

— Папа! вскричала Корнелія.

— Ахъ, это ты! Зачѣмъ же ты говоришь въ потемкахъ по ирландски? — Спокойной ночи. Я сейчасъ былъ въ библіотекѣ и уронилъ свѣчу. Я не испугался бы, если бы ты окликнула своимъ языкомъ и голосомъ.

— Но я сама сейчасъ изъ библіотеки, сказала Корнелія.

— Я хотѣлъ сказать — изъ столовой, — торопливо старался поправиться отецъ. — Я не могу сидѣть въ библіотекѣ: нужно ее перемѣнить, сквозитъ со всѣхъ сторонъ. Не правда ли, моя милая? Спокойной ночи. Что это въ рукѣ у тебя? Книги! Ахъ да; вѣдь ты до нихъ охотница! Надобно идти достать огня.

Разговоръ происходилъ почти шопотомъ, чего требовали потемки. Корнелія поцаловала лобъ отца, и они разлучились.

По утрамъ передъ завтракомъ, барышни имѣли обыкновеніе собираться въ столовой, частію для того, чтобы присутствовать при чтеніи утреннихъ молитвъ, а частію, чтобы своимъ присутствіемъ оказать главѣ дома почтительное вниманіе и составить ему общество до отъѣзда его къ занятіямъ. Адель утверждала сначала, что вставать рано не фэшенэбельно; но она скоро усвоила идею, что сильное соперничество съ модой въ дѣлахъ маловажныхъ было надлежащей политикой Брукфильда. Мистриссъ Чомпъ, относительно распредѣленія своего времени, была женщина фэшенэбельная и начинала брукфильдскій день появленіемъ въ столовой въ десять или одиннадцать часовъ, когда за столомъ никого уже не было, хотя на самомъ столѣ всего было изобиліе, но безъ той привлекательности, безъ тѣхъ улыбокъ, которыми должна отличаться утренняя трапеза.

— Вы, ма’мъ, вѣдь протестантка, — не правда ли? кротко спросила Адель, сообщивъ ей, что она опоздала къ утреннимъ молитвамъ. Мистриссъ Чомпъ увѣряла, что она истинная протестантка, и что любитъ видѣть за утреннимъ столомъ живыя лица. Бѣдная женщина должна была покориться строгости этого правила, спускалась внизъ взволнованною и старалась казаться внимательною, въ то время какъ неизвѣстность касательно состоянія нѣкоторыхъ частей ея наряда развлекала ея умъ и приводила въ движеніе ея пальцы. При одномъ случаѣ, было замѣчено, что Гэинсфордъ пристально смотрѣлъ на мистриссъ Чомпъ, и когда мистеръ Поль читалъ священныя вещи подъ тактъ то тихаго, то бѣглаго марша, этимъ несчастнымъ вдругъ овладѣлъ демонъ смѣха, и началъ трясти его. Онъ удалился изъ комнаты съ быстротою вояжера, приготовившагося заплатить дань морю во время сильной качки. Мистеръ Поль, закрывъ книгу, бросилъ на прислугу многозначительный взглядъ; но выраженіе лицъ дочерей ясно показывало, что замѣчаніе было бы неумѣстно, и потому онъ ограничился только этимъ взглядомъ. Впослѣдствіи барышни сообщили ему, что Гэинсфордъ поступилъ, какъ поступилъ бы на его мѣстѣ всякій другой невоспитанный человѣкъ. Мистриссъ Чомпъ, повидимому, питала материнское чувство къ одному плоскому локону на ея всклокоченной головѣ, безпрестанно и нѣжно ласкала его, что бы убѣдиться, твердо ли и надлежащимъ ли образомъ держится онъ на ея лбу. Сомнѣнія относительно правильности изгибовъ и общаго благосостоянія заставляли ее выпрямлять спину, быстро приподнимать голову и украдкой заглядывать въ зеркало, находившееся отъ нея на лѣвой рукѣ, — движеніе это, повторенное четыре раза съ торжественнымъ выраженіемъ въ лицѣ, было главною причиною тому, что Гэинсфордъ выбѣжалъ вонъ. Барышни всѣми силами старались смягчить его проступокъ. Если бы не твердость ихъ экзальтированныхъ натуръ, онѣ бы сами поддались такому грубому искушенію. — Въ ея обществѣ, папа, даже если бы она была совершенно спокойною, очень трудно углубляться въ религіозныя размышленія, — говорили сестрицы. — Оправдывая Гэинсфорда самымъ милымъ проявленіемъ чувства человѣколюбія, онѣ въ то же время наносили ударъ мистриссъ Чомпъ.

Мистриссъ Чомпъ въ это утро очень запоздала. Обязанность утренняго чтеца была нова для мистера Поля, принявшаго ее по совѣту барышенъ, своихъ дочерей, когда сдѣлался брукфильдскимъ сквайромъ; такъ что на этотъ разъ, имѣя книгу передъ собой и ожидающихъ слушателей, онъ обнаруживалъ сильное нетерпѣніе, — нѣсколько разъ раздражительно повторилъ: «что же эта женщина?» — и раза два спросилъ, придетъ она или нѣтъ. Наконецъ послышалась неуклюжая ея походка. Мистеръ Поль приступилъ къ чтенію, лишь только отворилась дверь. Мистриссъ Чомпъ остановилась у самыхъ дверей, съ видомъ олицетвореннаго и окаменѣлаго ирландскаго отчаянія. Умоляющимъ тономъ она произнесла: Поль! Поль! и потомъ закрыла рукой ротъ, и покачала головой съ видимой досадой на необходимость соблюдать молчаніе. Между служанками пробѣжалъ судорожный смѣхъ, — двѣ изъ нихъ спрятали свои лица въ передники; но барышни при грустномъ сознаніи негодованія, которое мистриссъ Чомпъ возбуждала въ нихъ, смотрѣли на все это съ злобной радостью.

— Затворите ли вы дверь? сурово спросилъ мистеръ Поль, обратясь къ мистриссъ Чомпъ по окончаніи первой молитвы.

— Полы вы знаете деньги, которыя вы дали мнѣ ассигнаціями? Поль, я должна говорить!

— Затворите дверь!

Мистриссъ Чомпъ со стономъ сняла руку съ дверной рукоятки. Гэинсфордъ, на этотъ разъ степеннѣйшій изъ лакеевъ, затворилъ дверь и подалъ стулъ. Мистриссъ Чомпъ сѣла и съ нетерпѣніемъ стала наблюдать, когда голосъ чтеца устанетъ и ослабнетъ. При настоящемъ случаѣ, однако, чтеніе продолжалось необыкновенно долго. Барышни обращались одна къ другой съ вопросительными взглядами, почему въ это утро читается много лишняго. Мистеръ Поль читалъ уже третью молитву, безпрестанно запинался, откашливался и, повидимому, не замѣчалъ, что перешелъ границы. Это продолжалось до тѣхъ поръ, пока восклицанія и слегка сдерживаемые крики становились сильнѣе и сильнѣе: — О, Боже! — О Господи! — Когда онъ остановится? восклицала мистриссъ Чомпъ. — О, милосердіе! Мнѣ такъ нужно говорить съ нимъ! О! что я стану дѣлать? Нѣтъ, — не могу выносить! Поль! вы убиваете меня. — О Боже! Я должна сообщить весьма важную вещь. Поль!

Если это было нѣчто въ родѣ бѣганья въ запуски съ мистриссъ Чомпъ, то мистеръ Поль долженъ былъ остаться побѣжденнымъ. Онъ вдругъ остановился.

Мистриссъ Чомпъ была слишкомъ углублена въ свое нетерпѣніе, чтобы замѣтить перемѣну въ его голосѣ; и когда онъ сказалъ: — Ну, теперь за завтракъ, живѣе! — она все еще продолжала свои плачевныя восклицанія. Замѣтивъ въ прислугѣ движеніе, она соскочила съ мѣста и подбѣжала къ дверямъ.

— Вы не уходите. — Поль, — они всѣ должны остаться. Меня обокрали, — да! Обокрали все до послѣдней ассигнаціи, которыя я получила отъ васъ. Кошелекъ остался цѣлъ, какъ содранная шкура съ моихъ денегъ. Боже избави, что я кого нибудь обвиняю; но когда я встала, первымъ дѣломъ моимъ было осмотрѣть карманъ. Вы спросите ихъ! — если бы вы не держали меня въ такой бѣдности, Поль, онѣ бы узнали, какая я великодушная женщина; но я не позволю обкрадывать себя. Я сама дарю деньги на булавки, — это скажутъ вамъ всѣ. Я прошу васъ, Поль, допросить ихъ; вчера вечеромъ я пересчитала деньги, хотѣла размѣнять, и вспоминала о форели, которую купила однажды на берегахъ Северна, чтобъ подарить ее Чомпу, — это была наша единственная поѣздка въ Ватерфордъ вмѣстѣ: въ Ирландію ни прежде, ни послѣ того онъ уже не ѣздилъ, — онъ умеръ! и съ какой благодарностью говорилъ онъ всегда о севернской форели… ну да что объ этомъ говорить! — это только растроиваетъ меня… бѣдный Чомпъ! Съ тѣхъ поръ, какъ тебя не стало, — твоя вдова уже вовсе не способна покупать форель, всѣ обираютъ ее, всѣ доводятъ ее до нищеты, всѣ ее ненавидятъ! Слышите, Поль! У меня пропали деньги, мои деньги! Я хочу говорить, и вы не должны прерывать меня!

Во время такого обвиненія, мистеръ Поль нѣсколько разъ дѣлалъ знаки прислугѣ удалиться; — но какъ у прислуги вошло уже въ обыкновеніе не понимать повелительныхъ жестовъ, то всѣ предпочли за лучшее остаться въ столовой, и, по всей вѣроятности, онъ замѣтилъ, что при взводимомъ на нихъ обвиненіи, они имѣли на это полное право.

— Какъ вы можете обвинять въ этомъ живущихъ въ моемъ домѣ — э? Я ручаюсь за честность каждаго, кто у меня служитъ. Марта! вы должно быть сошли съ ума, — непремѣнно сошли! — Деньги? — да у васъ никогда не бываетъ денегъ, — а если онѣ и бываютъ, вы ихъ отдаете.

— У меня не бываетъ денегъ, Поль? О! это почему? Потому что вы мнѣ не даете ихъ; у меня ихъ не бываетъ до тѣхъ поръ, пока вы не заставите меня, точно какую нибудь судомойку, ползать передъ вами и выпрашивать полпенса. Но, Боже! а эти семьдесятъ пять фунтовъ ассигнаціями?

Мистеръ Поль покачалъ головой, какъ человѣкъ, имѣющій дѣло съ грубымъ заблужденіемъ. — Ничего не знаю объ этомъ!

— Ничего не знаете? — и лицо мистриссъ Чомпъ вытянулось. — Вы не знаете, что сами дали мнѣ семьдесятъ пять фунтовъ, въ восьми ассигнаціяхъ? Поль!

— Да, — я давалъ вамъ подобныя суммы не разъ. Но теперь, оставимте это дѣло въ покоѣ.

— Поль, вы дали мнѣ вчера поутру! Вечеромъ, ложась спать, я пересчитала ихъ, и говорю себѣ, не запру ихъ, потому что утромъ же придется отпереть; — нѣтъ, Поль, — вы вѣрно сами рехнулись, если говорите, что не давали мнѣ денегъ.

Мистеръ Поль нахмурился и посмотрѣлъ на мистриссъ Чомпъ весьма выразительно. — Вамъ, Марта, надобно перемѣнить діэту!

— Перемѣнить діэту? Какое же діэта можетъ имѣть отношеніе къ моимъ деньгамъ?

— Кто сегодня поутру входилъ въ спальню мистриссъ Чомпъ? спросилъ мистеръ Поль.

На этотъ вопросъ молоденькая, хорошенькая горничная съ румянцемъ негодованія отвѣчала утвердительно. Мистриссъ Чомпъ замѣтила, что она проснулась, когда ставни были уже открыты, и соглашалась, что нападеніе на ея карманы было сдѣлано раньше.

— Вы сами видите, Марта, что говорите вздоръ, сказалъ мистеръ Поль. — Помните ли вы нумера этихъ ассигнацій?

— Нумера, Поль! которыя по сторонамъ?

— Да, пожалуй хоть нумера по сторонамъ; 21,593 и такъ далѣе?

— 21,5931 О! да мнѣ бы не запомнить ихъ, если бы я даже выучила ихъ наизусть.

— Разумѣется! А изъ этого слѣдуетъ, что вы, Марта, не способны владѣть деньгами. Кто имѣетъ у себя ассигнаціи, тотъ всегда записываетъ ихъ нумера. Вамъ представится фантазія, что карманы ваши полны денегъ, и когда вы не найдете ихъ тамъ, то, конечно, заговорите, что потеряли ихъ, или васъ обокрали! Но довольно: будемте завтракать!

Арабелла приказала прислугѣ удалиться. Мистеръ Поль, потирая руки, подошелъ къ чайному сголу. Мистриссъ Чомпъ, увидѣвъ, что она сама и вопросъ о ея покражѣ были оставлены, предалась отчаянному воплю. — О, вы жестокій человѣкъ! жестокія и молодыя женщины, которыя такъ хладнокровно смотрятъ на мое несчастіе! Можно ли поступать такимъ образомъ? Впрочемъ и мягкія сердца становятся иногда тверже камня. Пропали мои семьдесятъ пять фунтовъ, пропали! и никакого закона не найдешь. Никакой нѣтъ острастки, чтобы не дѣлали этого на будущее время! Нѣтъ, нѣтъ! я хочу, непремѣнно хочу получить мои деньги!

— Тс! Будемте завтракать, Марта, сказалъ мистеръ Поль. — У васъ будутъ деньги, если вы нуждаетесь въ нихъ; вы только спросите. Даже теперь; — обѣщаете ли вы быть спокойной? и я дамъ вамъ эти деньги, — ту самую сумму, которая сегодня вамъ приснилась. Я сейчасъ же принесу ее. Только, пожалуйста, оставьте эти сцены. Отрите ваши глаза.

Мистеръ Поль ушелъ въ свой кабинетъ и воротился оттуда въ то время, когда рыданія мистриссъ Чомпъ уступили мѣсто тяжелымъ вздохамъ, при каждомъ изъ которыхъ она патетично закатывала глаза и обращалась съ ними то къ той, то къ другой изъ барышенъ, нисколько не сочувствовавшихъ ея горю.

— Вотъ, Марта, — тутъ какъ разъ та сумма, которую вы оплакиваете, — я дарю вамъ ее. Скажите спасибо, и принимайтесь за завтракъ, чтобъ доказать свою признательность. Но не забудьте, вы принимаете эти деньги съ условіемъ, что объявите моей прислугѣ, что сдѣлали ошибку.

Мистриссъ Чомпъ еще разъ тяжело вздохнула, перебирая ассигнаціи, хрустящій звукъ которыхъ одинъ только и могъ утѣшить ее въ ея горькомъ положеніи.

— И пожалуйста, чтобы больше не снились подобные сны, — то есть сны на счетъ денегъ, сказалъ мистеръ Поль.

— О! если бы они снились, я прожила бы вдвое дольше.

Мистриссъ Чомпъ прикрыла рукою ассигнаціи, назвала мистера Поля великодушнымъ человѣкомъ, и выразила сожалѣніе, что не она теперь, а онъ долженъ понести потерю. Видъ этихъ денегъ ириводилъ ее въ восторгъ. Сожалѣніе о потерѣ, которую долженъ былъ понести Самуэль Поль, было весьма слабое.

— Ваша память въ состояніи удержать въ себѣ число нумеровъ больше этого! сказала она, укладывая ассигнаціи въ кошелекъ. — Во всякомъ случаѣ, теперь я могу подарить что нибудь одной особѣ, — и она бросила на Адель выразительный взглядъ. Адель въ это время смотрѣла на отца, который, наклонясь надъ ней, говорилъ: — Ты вѣрно подождешь обѣщаннаго мною до моего возвращенія? Она взяла у меня все, что было. — Адель немного смутилась, кивнула головой и вслѣдъ за тѣмъ, съ сердитымъ взглядомъ на мисстриссъ Чомпъ, сказала: Папа, если вы хотите увидѣть прислугу по вашемъ возвращеніи, вы должны сами поговорить съ ней и объявить, что мы, то есть господинъ и госпожи въ домѣ, никого изъ нихъ не считаемъ воромъ. Изъ этого вышла страшная ссора, потому что мистриссъ Чомпъ хотя и утѣшилась, получивъ украденную сумму, по тѣмъ не менѣе позоръ воровства приписывала всей прислугѣ вообще.

— Кельтская натура, ворчала Корнелія. Барышни рѣшили, во что бы то ни стало, отстоять честь своей прислуги. — Вы, ма’мъ, сказала Арабелла съ свѣтлымъ взглядомъ, которымъ она отличалась въ минуты мстительнаго настроенія духа: — вы можете имѣть пятно на вашемъ поведеніи и не думать о томъ, что оно можетъ послужить для васъ гибелью, — но эти бѣдныя созданія…

— Вы смѣете сравнивать меня…

— Выставить васъ контрастомъ, ма’мъ.

— Все равно; это нагло!

— Я говорю, что наша прислуга, ма’мъ…

— Убирайтесь вы къ чорту съ вашей «ма’мъ»! Я ненавижу это слово. Это похоже на то, какъ будто мнѣ примѣряютъ чепецъ. Злая молодая женщина! вы воображаете, что я принадлежу къ числу тѣхъ вдовъ, которыя носятъ тюрбаны!

— Тѣ вдовы, по крайней мѣрѣ, приняты въ обществѣ!

Въ этомъ родѣ бушевала распря. Мистриссъ Чомпъ разъ двадцать выходила изъ себя, вовсе того не замѣчая. Мистеръ Поль, повидимому, держалъ сторону дочерей. Наконецъ мистриссъ Чомпъ, испытавъ неудачную попытку возбудить въ мистриссъ Люпинъ принужденный смѣхъ (что въ подобныхъ случаяхъ всегда доставляло ей утѣшеніе), убѣжала изъ комнаты. Только теперь мистеръ Поль съ серьезнымъ видомъ и отрывистыми фразами началъ упрашивать барышенъ обойтись съ Мартой любезнѣе, увѣряя, что у нея превосходнѣйшее сердце въ мірѣ. Судя по тону голоса, можно было думать, что мистеръ Поль намѣревался сказать что нибудь больше, но послѣ небольшой паузы, онъ только выразительно прибавилъ: «пожалуйста!» и уѣхалъ. Онъ провелъ въ отсутствіи много дней и, по возвращеніи домой, ни слова не сказалъ Адели о деньгахъ, которыя она просила. Адель не имѣла на столько присутствія духа, чтобы намекнуть на это обстоятельство.

ГЛАВА XVII.

ВЪ ЛѢСУ.

Эмилія сидѣла на своемъ старинномъ мѣстѣ подъ низменной сосной. Мистеръ Пойсъ привезъ ее обратно въ Брукфильдъ, гдѣ она услышала, что туда пріѣзжалъ Вильфридъ. Это извѣстіе послужило ея сердцу необъяснимой загадкой. — Онъ былъ здѣсь и не пріѣхалъ ко мнѣ! Послѣ того вечера, когда они возвращались домой съ иплійскаго луга, въ ней еще ни разу не пробуждалось желанія увидѣться съ нимъ. Ея чувство, повилимому, оставалось въ усыпленіи отъ какой-то чарующей силы; сердце ея сохраняло спокойствіе, а мысли носились надъ Вильфридомъ. Никто не могъ заподозрить, что эта дѣвушка находилась подъ вліяніемъ очарованія. — Гдѣ бы онъ ни былъ, онъ думаетъ о мнѣ. Я вижу его, хотя онъ и далекъ отъ меня. Онъ внѣ всякой опасности, потому что я молюсь за него; мои руки обнимаютъ его. Онъ пріѣдетъ ко мнѣ. — И она ждала, какъ ждетъ голубое озеро, полное и гладкое, когда вмѣстѣ съ сумерками заглянетъ въ него звѣздочка. Позволяя своимъ мыслямъ обращаться къ минутѣ ихъ встрѣчи, Эмилія закрывала глаза и крѣпко прижимала руку къ своему сердцу, но все же она не обнаруживала нерасположенія къ обыденной жизни и могла живо представлять себѣ, какимъ восторгомъ, какими новыми пѣснями должна быть ознаменована минута ихъ встрѣчи. «Онъ покажется мнѣ и такимъ, и такимъ. Герой мой!» шептала Эмилія, и легкая дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу. Но теперь она находилась въ недоразумѣніи. Теперь, когда онъ пріѣзжалъ въ Брукфильдъ и уѣхалъ, не навѣстивъ ее, въ ней съ какой-то горечью пробудилось желаніе посмотрѣть на него, и то, что до настоящей поры питало ее и доставляло ей истинный восторгъ, обратилось въ непріятный призракъ восторга.

Брукфильдскихъ барышенъ не было дома, когда Эмилія воротилась. Она отправилась въ лѣсъ и сѣла въ тѣни подъ длинной изогнутой вѣтвью, машинально наблюдая медленные переливы солнечныхъ лучей на густомъ моховомъ коврѣ между стволами сосноваго лѣса. Зяблики и коноплянки перелетѣли съ вѣтокъ сѣрыхъ садовыхъ деревьевъ и весело распѣвали въ своемъ новомъ привольномъ пріютѣ; пчела, залетавшая полюбоваться, быть можетъ, безмолвіемъ лѣса, разочарованная, улетала на цвѣтущія поля. Первый приливъ всякаго грустнаго чувства бываетъ у насъ вполовину добровольный. Эмилія не могла не улыбнуться, когда приподняла голову послѣ припадка задумчивости и нашла, что въ минуты этого припадка она сочинила часть менуэта для мелкихъ пылинокъ, томно порхавшихъ по всѣмъ направленіямъ въ столбѣ золотистаго свѣта у самыхъ ея ногъ. — Въ состояніи ли я буду вспомнить черты его лица? — подумала она.

Направо отъ нея, внизу, подлѣ воды, стоялъ старый сѣрый пень, въ которомъ гниль образовала дупло. Взглянувъ по его направленію, она увидѣла, что къ пню подходила Корнелія. Приблизясь къ нему, Корнелія вынула изъ-за лифа платья маленькую книжку, поцаловала ее и опустила въ дупло. Сдѣлавъ это, она пошла между соснами; Эмилія замѣтила, что Корнелія была взволнована, и съ тѣмъ страннымъ инстинктомъ сердецъ, начинающихъ приходить въ движеніе, которое даетъ имъ возможность съ разу отгадывать мѣсто, гдѣ можно напасть на тайну своихъ собственныхъ ощущеній, подбѣжала къ гнилому дереву, приподнялась на цыпочки и вынула изъ дупла опущенную книжку. На чистой страницѣ ея написано было карандашомъ: это послѣдній плодъ дерева. Собирать больше нечего. Въ этой сантиментальной фразѣ для Эмиліи не заключалось никакого смысла; впрочемъ, должно быть, она что-нибудь изъ нея уловила, потому что ея губы, какъ будто въ агоніи, составляли слова: если я забыла его лицо, то остается умереть, и она тихо пошла по тропинкѣ, стараясь болѣе и болѣе, хотя и тщетно, припомнить черты лица Вильфрида; фразы: «думаетъ ли онъ о мнѣ?» и «что я такое для него?» выражавшія боязливость и слабость женской души, Эмиліи были незнакомы: въ ея сердцѣ бушевалъ потокъ страсти.

На перекресткѣ двухъ тропинокъ, Эмилія встрѣтила Эдварда Бокели и Фрешфильда Сомнера, направлявшихся къ Брукфильду; вскорѣ къ нимъ присоединилась Адель, вслѣдъ за тѣмъ мистеръ Барретъ и наконецъ Корнелія. Всѣ шли, то напѣвая отъ времени до времени какіе нибудь мотивы, то беззаботно разговаривая. Мистера Сомнера деликатнымъ образомъ подготовляли къ встрѣчѣ съ мистриссъ Чомпъ, «которую, сказала Адель съ принужденнымъ смѣхомъ, даже Эдвардъ находитъ невозможнымъ изобразить въ каррикатурѣ».

— Счастливъ карандашъ, который можетъ воспроизводить! воскликнулъ мистеръ Барретъ.

— А знаете ли, сказала Корнелія, встрѣтивъ улыбку Баррета: — у меня есть убѣжденіе, въ которомъ я сама не могу дать себѣ отчета, что еслибы мистриссъ Чомпъ была католичкой, она не казалась бы такой грубой?

— По всей вѣроятности, поэзія этой религіи произвела бы на нее благотворное дѣйствіе, замѣтилъ мистеръ Барретъ.

— А вы думаете, быстро сказалъ Фрешфильдъ: — что она въ состояніи воспользоваться хорошимъ шансомъ попасть въ святыя?

Изъ-за этого у двухъ джентльменовъ образовалась легкая другъ къ другу холодность. Въ судѣ, на скамьѣ адвокатовъ, Фрешфильдъ представилъ бы убѣдительные доводы; но такой утонченный сантименталистъ, въ такомъ разговорѣ и передъ такимъ обществомъ, былъ ему не по силамъ. Онъ не разъ обнаруживалъ расположеніе находиться въ средѣ своего сословія (онъ былъ сынъ младшаго судьи). При каждомъ разѣ Корнелія казнила его, и онъ послѣ всякаго замѣчанія съ ея стороны покорно преклонялъ свою голову.

Адель въ этотъ день была одарена необыкновенной проницательностью. Одна только Эмилія оставалась для нея непроницаемою; за то всѣхъ другихъ она видѣла насквозь, какъ будто они были прозрачные. Она угадывала, что Эдвардъ и Фрешфильдъ пріѣхали по дѣлу любви, — что цѣлью Фрешфильда было доставить Эдварду возможность поговорить съ ней наединѣ, а въ замѣнъ того, Эдвардъ долженъ былъ оказать туже самую услугу Фрешфильду при его разговорѣ съ Корнеліей. Но мистеръ Барретъ страшнымъ образомъ мѣшалъ имъ обоимъ; замѣшательство молодыхъ людей было чрезвычайно комично; они безпрестанно обнаруживали удивленіе, почему такой человѣкъ, какъ Барретъ, и такая дѣвушка, какъ Эмилія (оба музыканты, и оба, можно сказать, странствующіе), не шли вмѣстѣ и не разговаривали о тактахъ, полутактахъ, о паузахъ и кадансахъ. Приближаясь къ засохшему, гнилому пню, мистеръ Барретъ уменьшилъ шагъ, и, уступивъ свое мѣсто Фрешфильду, заслужилъ отъ него душевную признательность. Но за то Адель знала, что досада Эдварда Боксли всей своей тяжестью обрушилась на безмолвную Эмилію, которая не отставала отъ Адели ни на шагъ.

— Я получилъ письмо, произнесъ Эдвардъ голосомъ, обнаруживавшимъ тайну.

— Письмо? громко вскричала Адель; и человѣкъ этотъ, какъ кроликъ, въ одинъ моментъ спрятался въ свою норку; — отъ него осталась только одна маска.

Черезъ нѣсколько минутъ мистеръ Барретъ очутился подлѣ Эмиліи. Его рука держала книгу, которую Корнелія опустила въ дупло.

— Это ея книга, сказала Эмилія. Барретъ раскрылъ книгу и показалъ заглавныя буквы своего имени. Эмилія взглянула на его лицо.

— Что съ вами? — вы нездоровы?

Адель отвернулась отъ Эдварда.

— Кто нездоровъ? спросила она.

Корнелія быстрымъ вопросомъ; — нездоровъ? прервала рѣчь Фрешфильда.

Мистеръ Барретъ, съ книгой въ рукѣ, долженъ былъ заявить, что онъ совершенно здоровъ, и, повидимому, остался въ полномъ убѣжденіи, что ему повѣрили, хотя лицо его поблѣднѣло и глазныя вѣки налились кровью. Корнелія бросила на него выразительный взглядъ, подъ вліяніемъ котораго прищурились его глаза. Адель, въ видахъ сохраненія спокойствія, необходимаго для ея наблюдательности, произнесла: Боже праведный!

Въ это время на дорожкѣ, проведенной изъ парка въ лѣсъ, въ чащѣ кустарника, окаймлявшаго высокія сосны, показалась Арабелла. Видно было, что она торопилась.

— Я васъ-то и искала, сказала она. — Папа пріѣхалъ съ сэромъ Твикенгэмъ Праймомъ, который будетъ обѣдать у насъ.

Адель нисколько не колеблясь нанесла ударъ.

— Лэди Праймъ, — мы даемъ вамъ дорогу.

И Адель перешла къ Корнеліи. Корнелія посмотрѣла на ротъ Адели, какъ смотритъ человѣкъ на мѣсто, откуда выползла ядовитая змѣя. Рѣсницы ея были опущены; она представляла собою мраморное изображеніе душевной пытки; жалко было смотрѣть на нее. Эмилія взяла ея руку, и пожатіемъ судорожно сжимавшихся пальцевъ старалась ободрить ее. Веселое настроеніе духа всей группы утратилось, хотя Адель и употребляла всѣ усилія, чтобы поддержать его. Она сердилась на мистера Баррета за его до безобразія унылый видъ. Она сердилась даже на то, что на блѣдномъ лицѣ его отразилась въ обезображенномъ видѣ улыбка Корнеліи. — Вотъ каковы его чувства! внутренно восклицала она и въ то же время составила себѣ убѣжденіе, что чувства — это роскошь, вовсе не пригодная для бѣдныхъ людей, которыхъ должно преслѣдовать, если они позволятъ себѣ предаваться ей.

— Полагаю, вы теперь счастливы? вполголоса сказала Адель между Арабеллой и Эдвардомъ.

Слова эти вызвали яркій румянецъ на двѣ пары щекъ. Поведеніе Арабеллы не совсѣмъ удовлетворяло прекраснаго критика. Эдвардъ Боксли чисто попался въ ловушку. Онъ имѣлъ еще глупость вообразить, что, разсмѣявшись, онъ поправился.

— Мистеръ Барретъ, спросила она, частію для того, чтобы вывести этого несчастнаго изъ его непріятнаго унынія, частію потому, что предлагаемый ею вопросъ представлялся ей предметомъ серьезнаго диспута. — Я нуждаюсь въ вашемъ мнѣніи: дадите ли вы мнѣ его? Кстати о жаргонѣ, почему онъ такъ хорошо идетъ къ нѣкоторымъ людямъ? Онъ, повидимому, нисколько не дѣлаетъ ихъ вульгарными. Напротивъ, во многихъ случаяхъ, это составляетъ то, что мы называемъ «отличительною особенностію языка». Наша деликатность, кажется, ужь черезчуръ взыскательна.

Мистеръ Барретъ, при введеніи въ разговоръ новаго предмета, имѣлъ обыкновеніе говорить быстро, необдуманно. Привычка заставила его на этотъ разъ отвѣчать немедленно; но открывшіеся ворота произвели въ его идеяхъ странный хаосъ.

— Во многихъ случаяхъ, сказалъ онъ. — Бываютъ два рода. Если бы вы могли назвать этотъ языкъ языкомъ природы! въ немъ все… извините, пожалуйста! Вы спрашиваете о жаргонѣ! Образованное общество исключаетъ его, потому что…

— Да, да, возразила Адель: — но справедливо ли мы поступаемъ, безусловно подчиняясь такой тиранніи? Я хочу сказать… мнѣ кажется, что вслѣдствіе этого у насъ утрачивается оригинальность языка.

Плачевное лицо этого жалкаго смертнаго немного оживилось.

Но разговоръ о жаргонѣ скоро кончился. Подходя къ садовымъ воротамъ, Адель, нѣжно потрепавши щечку Эмиліи, сказала: — какая она сдѣлалась серьезная!

— Ахъ, да! продолжала Арабелла: — знаетъ ли она, что папа получилъ письмо отъ мистера Перикла, который пишетъ изъ Милана, что сдѣлалъ всѣ распоряженія относительно поступленія ея въ тамошнюю академію, и что черезъ нѣсколько дней пріѣдетъ сюда и увезетъ ее?

Слушая эти слова, Эмилія скрестила на груди руки.

— Увезти меня отсюда? сказала она.

Трагическая поза и это восклицаніе вмѣстѣ съ глубокой грустью, блеснувшею въ ея глазахъ, могли бы разсказать повѣсть сердца Эмиліи.

Адель неумышленно защитила ее, истолковавъ эту сцену слѣдующими словами: — посмотрите! она должна быть актрисой отъ природы. Онѣ всегда и все преувеличиваютъ въ этомъ родѣ; другой и въ самомъ дѣлѣ подумаетъ, что она влюблена въ Брукфильдъ.

— Или въ кого нибудь въ Брукфильдѣ, прибавилъ Фрешфильдъ.

— Вы отгадали! сказала Эмилія со смѣхомъ.

Въ это время всѣ увидѣли, что мистеръ Поль входилъ въ садъ, весьма почтительно потирая руки но поводу какого-то замѣчанія со стороны баронета, какъ воображали дальновидныя барышни. Сэръ Твикенгэмъ размахнулъ рукой, и мистеръ Поль низко поклонился. Послѣ обыкновенныхъ привѣтствій, барышнямъ объяснили въ чемъ заключались замѣчанія баронета, сэра Твикенгэма Прайма, члена парламента по части статистики, хорошо сохранившагося до перехода на шестой десятокъ лѣтъ, джентльмена во всѣхъ отношеніяхъ, съ посредственной сѣдиной, съ тщательно подстриженными и приглаженными бакенбардами. Сэръ Твикенгэмъ говорилъ о паркѣ мистера Поля, что если бы на немъ насадить побольше свекловицы, онъ былъ бы производителенъ и доставлялъ бы доходъ, между тѣмъ какъ въ настоящее время онъ не составляетъ украшенія и вмѣстѣ съ тѣмъ требуетъ расходовъ.

— Сэръ Твикенгэмъ разсчитываетъ, сказалъ мистеръ Поль: — что мы должны получить… получить… позвольте спросить, сколько?

— Среднимъ числомъ? и сэръ Твикенгэмъ началъ вычислять въ умѣ сумму дохода. — Быть можетъ, сказалъ онъ, бросивъ томный взглядъ на Корнелію: — въ первый годъ — тысячъ пятнадцать, шестнадцать… мнѣ неизвѣстно точное число акровъ вашего помѣстья. Скажемъ приблизительно, на первый годъ десять тысячъ мѣшковъ.

— Чего? спросила Корнелія.

— Свекловицы, сказалъ баронетъ.

Корнелія посмотрѣла кругомъ.

Мистеръ Барретъ уже ушелъ.

— Но, безъ всякаго сомнѣнія, васъ не интересуютъ подобнаго рода разсчеты? прибавилъ сэръ Твикенгэмъ.

— Напротивъ, я всегда интересуюсь тѣмъ, что относится до практики.

Практическіе люди вѣрятъ подобнымъ словамъ, когда услышатъ ихъ отъ женщины, и вѣрятъ, не пускаясь анализировать факта, что это происходитъ отъ того, что практическія знанія обладаютъ обаятельною силою. Сэръ Твикенгэмъ все время выказывалъ свои практическія достоинства. День въ Брукфильдѣ прошелъ скучно. Не смотря на то, брукфильдскія барышни были довольны своимъ положеніемъ, которое возвышало ихъ въ собственныхъ глазахъ, особливо при воспоминаніи о недавно испытанномъ ими униженіи.

ГЛАВА XVIII.

ОБРАЩЕНІЕ САНТИМЕНТАЛИСТА ВЪ РАБСТВО.

Вильфридъ между тѣмъ велъ городскую жизнь и отъ времени до времени посѣщалъ Сторнли. Онъ не былъ влюбленъ въ лэди Шарлотту, но находился у нея въ упряжи. Влюбленные знаютъ по крайней мѣрѣ, куда идутъ и зачѣмъ, — запряженными просто правятъ и гдѣ ихъ остановятъ, имъ неизвѣстно. Чтобы довести себя до этого состоянія, кроткому мужчинѣ не нужно быть сильно очарованнымъ. Лэди Шарлотта не была очаровательная особа. Она не имѣла расположенія привлекать къ себѣ другихъ. Если бы она старалась привлекать, то ей не удалось бы поймать Вильфрида, душа котораго жаждала поэтическаго совершенства и тончайшей нѣжности въ женщинѣ. То, что имѣла она, и что ему требовалось, заключалось во всепобѣждающемъ апломбѣ, который въ его глазахъ сообщалъ ей необыкновенную прелесть. Ему казалось, что онъ уже самъ обладаетъ этимъ качествомъ, и умѣлъ довольно хорошо показать его передъ своими сестрами; пріѣхавъ въ Брукфильдъ прямо изъ школы лэди Шарлотты, онъ съ большимъ успѣхомъ разъигралъ роль человѣка съ апломбомъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ убѣдился, что его сестры ощущали то вліяніе съ его стороны, подъ которымъ онъ самъ находился со стороны своей наставницы въ этомъ искусствѣ. Но во всякомъ произведеніи искусства должна проглядывать хотя частица природы. Вильфридъ зналъ, что, разъигрывая свою роль, онъ былъ безсердеченъ; взглядъ на свое поведеніе въ Брукфильдѣ не удовлетворилъ его строгаго критическаго разсудка. Вслѣдствіе этого, когда онъ снова увидѣлъ лэди Шарлотту, его восхищеніе ея личностью было парализовано. Она смотрѣла, дѣлала движенія и говорила, какъ будто весь міръ составлялъ ея собственность. Она была вѣрной музыкальной нотой, а онъ чувствовалъ себя какой-то неопредѣленной струной, годной впослѣдствіи для великолѣпнаго выполненія, но въ настоящее время только гудѣвшей, чтобы на ней поиграли. Таково состояніе человѣка въ упряжи, котораго остроумцы могутъ назвать какъ имъ угодно. Онъ становится порабощеннымъ, но не привязаннымъ. Въ этомъ состояніи порабощенія онъ радостно приноситъ въ жертву столько же, сколько и человѣкъ влюбленный. Не имѣя утѣшительнаго чувства счастія, которое со всѣхъ сторонъ окружаетъ любовниковъ и доставляетъ имъ наслажденіе, онъ старается принять болѣе или менѣе видную позу внѣшними изъявленіями преданности. Лэди Шарлотта убѣдилась наконецъ, что она любима. Ей приближался уже третій десятокъ; молва застилала ее какимъ-то непроницаемымъ облакомъ, и называла ее сначала съ осужденіемъ, а потомъ съ сожалѣніемъ — роскошной дамой. Наконецъ она любима! Не испытавъ чувства любви, мы жаждемъ ее, хотя спустя немного времени о ней можетъ статься не будетъ и рѣчи. Загадочность лэди Шарлотты объяснится съ теченіемъ событій. Она находилась въ порѣ жизни, невольно возбуждавшей сомнѣнія; не многіе знали ее какъ женщину съ теплымъ сердцемъ, но молва называла ее неукротимой мятежницей противъ всѣхъ условныхъ законовъ, даже хуже чѣмъ этимъ, гораздо хуже, — хотя и не произносила положительнаго опредѣленія.

Слѣдующее письмо Эмиліи достигло въ Сторнли своего назначенія:

"Дорогой мистеръ Вильфридъ.

«Пора бы мнѣ увидѣться съ вами. Пріѣзжайте, когда прочитаете это письмо. Не могу сказать вамъ, здорова ли я, потому что мнѣ чувствуется, какъ будто сердце мое бьется въ другомъ тѣлѣ. Пожалуйста пріѣзжайте, теперь же. Возьмите самую быструю лошадь. Мысль, что вы мчитесь ко мнѣ, обдаетъ меня пламенемъ. Вы пріѣдете, — я знаю. Пора, пора! Если я пишу глупо, простите меня. Ошибокъ въ правописаніи я не дѣлаю, но на бумагѣ я не могу доставить вамъ такого удовольствія, какъ при свиданіи».

Подпись Эмилія Алессандро Беллони отличалась особенно размашистымъ почеркомъ.

Письмо это крайне изумило Вильфрида. — «Какъ! во все это время она думала объ одномъ и томъ же!» — Ея постоянство не представлялось ему въ приманчивыхъ краскахъ. Онъ считалъ это въ своемъ родѣ глупостью. Отвращенія къ ней онъ уже не питалъ, хотя стоило только слегка пошевелить память, чтобы вспомнить о табачномъ дымѣ въ ея волосахъ. — «И вы полагаете, что доставите мнѣ удовольствіе, когда увидите меня? бормоталъ онъ. Вы весьма самоувѣренны, молоденькая лэди!» Вотъ до какой степени очарованіе утратило свою силу. Онъ началъ однако же думать о ней, думать о томъ, что свиданіе не принесетъ ей пользы, и что она должна ѣхать въ Италію и слѣдовать своей профессіи. «Если она сдѣлается знаменитой, шепталъ пустой франтъ: — тогда еще можно попользоваться похвалами, которыми будутъ ее осыпать». И это показалось ему въ высшей степени удовлетворительнымъ. О лэди! Мужчины всегда разсуждаютъ о васъ въ этомъ родѣ, если вы ихъ любили. Неужели всѣ мужчины? Нѣтъ: только одни вѣтренные франты; но вѣдь ихъ-то вы и дарите всею свѣжестью вашей любви. Это настоящіе музыканты въ полку обожателей прекраснаго пола; они маршируютъ впереди, тогда какъ мы, степенные воины, слѣдуемъ за ними подъ ихъ музыку. «Если она сдѣлается знаменитою. Тогда… тогда я еще могу припомнить, что ея сердце нѣкогда принадлежало мнѣ; и можетъ быть, оно снова возвратится къ своему прежнему обладателю». И Вильфридъ предался пріятной мечтѣ о ея пѣніи въ итальянской оперѣ, о своей привязи къ злой, ненавистной женѣ и о томъ, съ какимъ наслажденіемъ онъ будетъ вздыхать тогда о счастливомъ прошедшемъ! Если онъ удерживался теперь сдѣлать ей какой нибудь вредъ, то обстоятельство это слѣдуетъ приписать частію добрымъ началамъ его натуры и частію страху, который вселяла въ немъ сила души Эмиліи. Страстная любовь не возбуждаетъ мрачныхъ желаній. Предметы узнаются по впечатлѣніямъ, которыя они производятъ. Вильфридъ зналъ, что съ Эмиліей шутить нельзя, поэтому онъ положилъ письмо, замѣтивъ: «Она права: пишетъ довольно правильно». За этими немногими словами, для тѣхъ, кто знакомъ съ пружинами его характера, можно было бы увидѣть цѣлые томы.

И такъ, онъ положилъ письмо. Спустя два дня, въ полдень, ему подали въ билліардной карточку капитана Гамбьера, съ надписью: «миссъ Беллони желаетъ васъ видѣть; — она ждетъ верхомъ на лошади». — Ждетъ! подумалъ Видьфридъ, и невозможность уклониться отъ свиданія снова напомнила ему о силѣ Эмиліи.

— Вы все еще продолжаете позволять себѣ подобныя вещи, — сказала лэди Шарлотта, услышавъ, что Эмилія и Гамбьеръ пріѣхали вмѣстѣ.

— Бояться за нее нечего.

— Непремѣнно нужно бояться, когда мужчина каждую минуту своего времени посвящаетъ занятіямъ подобнаго рода, — возразила милэди.

На лицѣ Вильфрида показалась улыбка человѣка, знающаго, что дѣлаетъ. Соперничество съ Гамбьеромъ (и соперничество успѣшное!) придавало расположенію къ нему Эмиліи особенную прелесть. — Мнѣ скажутъ: какое же слабое созданіе этотъ молодой человѣкъ! — Отвѣчаю на это, что онъ находился въ критической порѣ своей карьеры. Всѣ мы бываемъ слабыми въ періодѣ нашего роста, и почти ничего не стоимъ, пока не наступитъ часъ испытанія. Этотъ человѣкъ всю свою жизнь провелъ въ благоденствіи, — а благоденствіе, какъ извѣстно, самое лучшее блюдо въ мірѣ, но не служитъ для насъ пробнымъ оселкомъ. Оно, какъ и солнце, утучняетъ и укрѣпляетъ насъ. Несчастіе — это лучшій нашъ экзаменаторъ: испытывая наши мускулы и силу терпѣнія, оно должно навѣщать насъ періодически. Но, пока оно не явится, человѣкъ остается неузнаннымъ. Вильфридъ не былъ еще рѣшительно объявленъ женихомъ лэди Шарлотты (хотя она и старалась объ этомъ), и слѣдовательно, сознавая себя свободнымъ и почувствовавъ, что сердце забилось въ немъ сильнѣе, онъ почти съ восторгомъ отправился къ дѣвушкѣ, отъ свиданія съ которой не могъ уклониться.

Эмилія сидѣла на лошади. — Гамбьеръ ужь не даетъ ли ей уроки верховой ѣзды? подумалъ Вильфридъ. Эмилія держала себя превосходно, — и, когда Вильфридъ подходилъ къ ней, она начала тихо наклоняться къ нему. Въ движеніи этомъ и въ привѣтствіи Эмилія нисколько не уступала великосвѣтской лэди, — тутъ не было ни малѣйшаго сомнѣнія. По строгимъ размышленіямъ Вильфрида, Эмиліи должно было достигнуть только этого предѣла свѣтскаго лоска. Всякая природная лэди, находясь на своемъ надежномъ уровнѣ, можетъ разсчитывать на шансъ сдѣлаться богиней, — но для Эмиліи было бы достаточно, если бы она поднялась только до уровня свѣтской лэди. Эмилія улыбалась и протянула обѣ руки. Вильфридъ подалъ одну руку, привѣтливо кивнулъ головой, но старался придать себѣ видъ серьезнаго кавалера. Лэди Шарлотта, послѣ привѣтствій капитана Гамбьера, подошла къ лошади Эмиліи, и сказала: беритесь за мои руки и прыгайте.

— Нѣтъ, отвѣчала Эмилія: — я пріѣхала только посмотрѣть на него.

— Но если вы останетесь, то посмотрите на него и въ добавокъ на меня.

— Вѣроятно она дала слово воротиться раньше, вступился Вильфридъ.

— Въ такомъ случаѣ мы проводимъ ее, сказала лэди Шарлотта. — Подождите минутъ пять. Я прикажу приготовить намъ лошадей.

Она улыбнулась и съ умысломъ удалила капитана, отправивъ его на конюшню.

На щекахъ Эмиліи показались ямочки, въ то время какъ она съ любовію посмотрѣла на Вильфрида и потомъ, колеблясь, сказала:

— Мнѣ кажется, у нихъ одно съ нами желаніе.

— Остаться на единѣ? вскричалъ Вильфридъ.

— Да; поэтому-то я съ нимъ и пріѣхала. Онъ готовъ ѣхать со мной куда мнѣ угодно.

— Вы ошибаетесь.

— Нѣтъ; я это знаю.

— Не онъ ли сказалъ вамъ объ этомъ?

— Нѣтъ; — мнѣ сказалъ мистеръ Пойсъ.

— Сказалъ вамъ, что лэди Шарлотта…

— Да. Не теперь, но прежде. Мистеръ Пойсъ выразился… впрочемъ нѣтъ слова для этого выраженія… онъ сказалъ, что «капитанъ одно время обожалъ ее… былъ предметомъ ея любви». О! предметъ моей любви!

Эмилія приподняла руки. Голосъ ея отъ полутона, почти отъ шопота, поднялся до громкаго восклицанія.

Вильфридъ подхватилъ ее въ тотъ моментъ, когда она спустилась съ сѣдла. Сердце его сильно забилось подъ вліяніемъ двухъ противоположныхъ чувствъ: гнѣва и любви. Онъ крѣпко ее обнялъ.

— Кто? я предметъ вашей любви? — произнесъ онъ въ сильномъ волненіи, захватывавшемъ духъ.

— Да, — вы! вы! тихо отвѣтила Эмилія.

Вильфридъ снова сдѣлался ея рабомъ.

Дѣйствительно, — тутъ было что-то такое, что было исключительною его собственностью, его собственностью отъ самаго корня, отъ самаго перваго побѣга того ощущенія, подъ вліяніемъ котораго онъ находился. Что-то похожее на нѣжное растеніе съ нѣжнымъ цвѣткомъ, на который не могъ указать ничей другой палецъ и сказать при этомъ: «я уже прикасался къ нему».

Лэди Шарлотта пробыла въ отсутствіи отъ молодыхъ людей вдвое больше того времени, которое выпросила. Вскорѣ вся партія спокойно скакала короткимъ галопомъ по дорогѣ между двумя живыми изгородями; но при выѣздѣ на широкій кочковатый лугъ, покрытый мѣстами кустами терна и молодыхъ дубковъ, лошадь Эмиліи, Амазонка, выскочила впередъ и понесла. Вниманіе Эмиліи до такой степени сосредоточилось на лошади, что она не успѣла замѣтить маленькаго ручейка, глинистые берега котораго отъ солнечнаго зноя почти обратились въ кирпичъ. Лошадь легко перенеслась черезъ ручей, но Эмилія, при сотрясеніи, натянула поводья и, не зная привычекъ лошади, заставила ее этимъ движеніемъ остановиться и въ одинъ моментъ спрыгнула съ сѣдла. Вильфридъ внимательно слѣдилъ за прыжкомъ и остался имъ доволенъ. Гамбьеръ понесся вслѣдъ за Эмиліей; лэди Шарлотта вскричала: — ловите лошадь! и черезъ нѣсколько секундъ была уже подлѣ Эмиліи, сидѣвшей на кустѣ ежевики! Быстро соскочивъ съ лошади, она съ участіемъ спросила: — Не ушиблись ли, дитя мое?

— Нисколько, отвѣчала Эмилія.

— Не испугались ли?

— Нисколько, — произнесла она почти шопотомъ.

— Это очень храбро. Поднимитесь на ноги. Скажите, зачѣмъ вы сегодня пріѣхали? Скорѣе. Не думайте.

— Увезть отсюда Вильфрида, котораго Корнелія желаетъ видѣть, отвѣчала Эмилія безъ малѣйшей тѣни нерѣшительности, и тотчасъ побѣжала на встрѣчу приближавшемуся Вильфриду; протянувъ къ нему обѣ руки, чтобы увѣрить его въ своей безопасности, она, по непривычкѣ къ рединготу, запуталась въ немъ, и вмѣсто того чтобы упасть въ объятія Вильфрида, шлепнулась на землю; — въ первый разъ въ жизни, быть можетъ, она почувствовала, что находилась въ чрезвычайно смѣшномъ положеніи.

— Вставайте! маленькая женщина, — сказала лэди Шарлотта, приподнимая Эмилію. — Сэръ Вильфридъ, мы съ вами простимся; пожалуйста, послѣ такого неудачнаго прыжка, не дайте ей потерять присутствіе духа какими нибудь предосторожностями или черезчуръ тщательнымъ вниманіемъ, — хотя, конечно, и то и другое для нея крайне необходимы. Если капитанъ Гамбьеръ полагаетъ, что я нуждаюсь въ провожатомъ, то можетъ предложить свои услуги.

Приведенный въ изумленіе неожиданностью такого предложенія, капитанъ поклонился и сказалъ нѣсколько весьма обыкновенныхъ любезностей. Выраженіе лица Вильфрида вдругъ приняло болѣзненный видъ.

— Вы уже возвращаетесь? пробормоталъ Вильфридъ не безъ выраженія прямаго упрека.

— Да. Вы вѣдь дня черезъ два воротитесь къ намъ? Въ это время капитанъ Гамбьеръ, на сколько я знаю его, вѣроятно окажетъ мнѣ защиту отъ дикихъ обожателей, которыми наполнена здѣшняя мѣстность.

Эмиліи помогли сѣсть на сѣдло. Лэди Шарлотта вскочила на свое сѣдло безъ посторонней помощи и послала Эмиліи летучій поцалуй. Обѣ пары разлучились; одна изъ нихъ направилась по дорогѣ между зелеными полями, а другая стала углубляться въ синеву отдаленныхъ горъ.

ГЛАВА XIX.

ЖИЗНЬ ВЪ БРУКФИЛЬДѢ.

Выборъ невѣсты, сдѣланный мѣстнымъ членомъ парламента, само собою разумѣется, доставилъ обильную пищу молвѣ. Корнелія поставила сестрицъ своихъ въ одно изъ болѣе всего нравившихся имъ пріятныхъ затрудненій. Она не дала еще слова. Всѣ полагали, что она имѣла полное право воздержаться отъ этого до извѣстнаго времени. Въ семействѣ мистера Поля существовало убѣжденіе, что сэръ Твикенгэмъ одобрялъ такую нерѣшительность и желалъ, чтобы съ нимъ покороче познакомились, прежде чѣмъ принять предложеніе окончательно. Этой тонкой любезностью оправдывалась до нѣкоторой степени принужденность его статистическихъ спичей, такъ что въ Брукфильдѣ никто не соглашался съ злымъ языкомъ Фрешфильда Сомнера, что будто бы разумныя способности баронета находились въ парализированномъ состояніи, — что опорой для нихъ служило пространство между нулемъ и единицей. Тинлеи, заглянувъ въ Брукфильдъ, говорили, что, по носившимся слухамъ, принятіе Корнеліей предложенія баронета было сомнительно. Съ другой стороны, Копли ясно понимали, что она рѣшила въ его пользу. При такомъ несогласіи Тинлеи и Копли еще разъ заѣхали въ Брукфильдъ, и этимъ самымъ доставили брукфильдскимъ барышнямъ дальнѣйшій случай къ изученію одного изъ уровней, надъ которымъ онѣ возвышались. Арабелла употребляла всѣ средства, чтобы увернуться отъ рапиры Лауры Тинлей; она отпарировала удары съ пренебреженіемъ, какъ молодой человѣкъ, возвратившійся изъ коллегіи, поразилъ бы деревенскаго юношу, съ которымъ бывало боролся и дрался на сельскомъ лугу.

— Часто они встрѣчались до… до предложенія? спрашивала Лаура и засмѣявшись прибавила: — извините, я часто говорю «опрометчиво».

— Сдѣлайте одолженіе, не стѣсняйтесь, если какая нибудь фраза нравится вамъ, сказала Арабелла.

— И вѣроятно они встрѣчались здѣсь, въ напіемъ краю?

— Да, въ нашемъ краю.

— И въ Ричфордѣ?

— Тоже и въ Ричфордѣ.

— Намъ всѣмъ показалось это такъ неожиданно.

— Почему же и не такъ?

— Быть можетъ, хорошія событія такъ и должны случаться; это правда.

— Значитъ вы поздравляете насъ съ выгодной партіей?

— Говоря серьезно, слѣдуетъ поздравить съ этимъ не васъ, а его. Это весьма натурально. Когда она рѣшитъ, дайте мнѣ знать поскорѣе, умоляю васъ, потому что… потому что… словомъ, я совсѣмъ другаго мнѣнія съ нѣкоторыми людьми, распускающими молву о другой привязанности или помолвкѣ, и конечно не вѣрю этому; я такъ и сказала.

При прощаньи Лаура замѣтила: — Чрезвычайно замѣчательно! Вамъ, безъ сомнѣнія, извѣстно, что бѣдное созданіе, — нашъ органистъ, — или вѣрнѣе сказать, вашъ органистъ, который смотритъ, (какъ очень мило выразился мистеръ Сомнеръ) джентльменомъ съ того свѣта и призракомъ джентльмена на этомъ свѣтѣ, въ сущности же одинъ изъ умнѣйшихъ людей! Барретъ его фамилія, а имя какое-то музыкальное, въ родѣ Генделя, — мы, впрочемъ, иначе его и не называемъ, — такъ вотъ извольте видѣть, этотъ человѣкъ совершенно неожиданно отказался отъ своего мѣста.

— Отъ своего назначенія, сказала Арабелла, и безъ малѣйшихъ признаковъ удивленія, прибавила, послѣ непродолжительной паузы: — Да. Я не думаю, чтобы мы рѣшились дать ей наше согласіе на занятіе этого мѣста.

Лаура не съ разу поняла, что хотѣла сказать ея противница.

— Ахъ да! вы говорите насчетъ маленькой миссъ Беллони?

— А развѣ вы думали не о ней?

— Когда? спросила Лаура, положительно сконфузясь.

— Когда говорили о вакантномъ мѣстѣ мистера Баррета?

— Вовсе не о ней.

— А я полагала, что вы принимаете въ ней участіе и указываете на возможность доставить ей средства къ жизни.

— Признаюсь, я даже и не думала объ этомъ.

— Такъ на какую же вы ссылались замѣчательность?

— Замѣчательность?

— Вѣдь вы сами же разговоръ объ органистѣ начали восклицаніемъ: «чрезвычайно замѣчательно!»

Лаура показала видъ, что Арабелла превзошла ее въ осторожности. Она поспѣшила сказать комплиментъ по поводу ея благосклонности къ Эмиліи, и должна была вложить на время въ ножны свое оружіе. Въ этотъ моментъ она имѣла удовольствіе случайно увидѣть вошедшую въ комнату мистриссъ Чомпъ и услышать ея выговоръ.

— Ирландка! прошептала она, и съ улыбкой, обнаруживавшей самодовольствіе при мысли, что быстро умѣетъ распознавать національности, — прошмыгнула въ дверь. Такимъ образомъ миссъ Лаура Тинлей, давъ Арабеллѣ весьма ясно понять, что ей извѣстны сердечныя тайны брукфильдскихъ барышенъ, удалилась.

Брукфильдскія барышни находили, что нерѣшительность Корнеліи въ принятіи предложенія или въ отказѣ извѣстной особѣ въ округѣ, баронету и владѣльцу множества акровъ земли, было самой благоразумной политикой; идея объ этомъ возвышала ихъ, — и потому онѣ поощряли Корнелію слѣдовать по этому пути, нисколько не подозрѣвая тутъ, при всей своей дальновидности, какой либо другой цѣли, кромѣ благородства фамиліи. Между тѣмъ мистеръ Поль находился въ крайнемъ недоразумѣніи, и безпрестанно говорилъ о баронетахъ, какъ о предметахъ священныхъ, предъ которыми слѣдуетъ падать на колѣни и съ благоговѣніемъ молиться. Въ этомъ отношеніи онъ былъ чистѣйшій профанъ

— Я думала, папа, сказала Корнелія: — что женщина, отдавая мужчинѣ свою руку, оказываетъ ему милость!

Для простаго купца это было совершенно ново.

— А что бы вы сказали, если бы вашей руки попросилъ какой нибудь принцъ?

— Все таки онъ попросилъ бы милости.

— О! произнесъ мистеръ Поль голосомъ человѣка, надъ сужденіями котораго смѣются. Не смотря на то, спокойствіе отвѣта Корнеліи произвело на него свое дѣйствіе. Впрочемъ онъ всегда считалъ своихъ дочерей необыкновенными дѣвушками, родившимися, чтобы играть въ обществѣ немаловажную роль. Быть можетъ, у нея въ виду какой нибудь лордъ, — подумалъ онъ. Мистеръ Поль постоянно заблуждался, воображая, что высокій полетъ женскаго ума всегда имѣетъ практическую цѣль въ дѣлахъ матеріальныхъ. Онъ не былъ знатокомъ женщины въ молодой порѣ ея жизни. — Поговори-ка ты съ ней, сказалъ онъ Вильфриду.

Вильфридъ уже слышалъ отъ Эмиліи, что этому наружному спокойствію была какая-то грустная причина, — чему служили доказательствомъ слезы, проливаемыя на подушку, и продолжительныя ночныя бдѣнія. Однажды Эмилія застала Корнелію въ слезахъ, и хотя не пользовалась довѣріемъ этой неприступной лэди, но послѣдняя находилась въ такомъ нѣжномъ настроеніи духа, что позволила Эмиліи обнять себя и въ объятіяхъ ея продолжала плакать. Рѣшившись просить Вильфрида объ оказаніи Корнеліи помощи, Эмилія разсказала эту сцену; Вильфридъ же, съ свойственною ему недальновидностью, намекнулъ на тайныя слезы, вовсе не подумавъ о томъ, какой ударъ наносить онъ этимъ своей сестрѣ.

— Почему ты колеблешься и держишь насъ въ потьмахъ относительно своихъ намѣреній? началъ онъ.

— Я не приготовилась, отвѣчала Корнелія; — голосъ покорности какъ будто выходилъ изъ статуи.

— Одна изъ твоихъ прорицательныхъ фразъ! Желалъ бы я знать, приготовилась ли ты быть прямой и откровенной въ своихъ поступкахъ?

— Я приготовилась, Вильфридъ, на всякую жертву.

— Выдти за мужъ за такого человѣка по твоему значитъ принести себя въ жертву?

— Я не могу оставить папа.

— Это почему?

— Онъ боленъ. Онъ не говоритъ объ этомъ, но онъ боленъ. Его дѣйствія какія-то странныя… необъяснимыя.

— Не потому ли, что онъ хочетъ, чтобы въ домѣ у него жилъ его старый другъ?

— Совсѣмъ не то. Я наблюдала за нимъ. Его умъ… словомъ, онъ требуетъ надзора.

— Давно ли ты сдѣлала это открытіе?

— Я думаю, что человѣкъ въ несчастіи можетъ видѣть вещи гораздо яснѣе.

— Въ несчастіи! Такъ не ради ли его ты проливаешь слезы по ночамъ?

Корнелія сомкнула губы. Она догадалась, что ея измѣнница пользовалась особеннымъ довѣріемъ Вильфрида. Вскорѣ послѣ этого она ушла къ Эмиліи, тайна которой немедленно обнаружилась предъ возбужденнымъ подозрѣніемъ. Бояться было нечего, что Корнелія будетъ обвинять ее въ этой тайнѣ или прямо о ней заговоритъ.

Къ имени любви и понятію о ней она питала глубокое уваженіе сантименталистки. Она дѣлала Эмиліи намеки, совѣтовала ей остерегаться душевныхъ волненій, и увѣряла, что для убѣжденія въ истинѣ увѣреній мужчины, нужно убѣдиться въ томъ, женится ли онъ на васъ? Это самое вѣрное испытаніе, особенно если вы бѣдны. Эмилія слушала это задумчиво. Она слышала, что любовники часто измѣняли. Но вѣдь они, нѣтъ сомнѣнія, были не такіе, какъ Вильфридъ. Корнелія высказала то, что высказать считала своимъ долгомъ, и удалилась, между тѣмъ какъ Эмилія думала: неужели онъ измѣнитъ мнѣ? и въ тоже время, принуждая себя считать это несбыточной вещью, предавалась полунепріятнымъ, полуусладительнымъ ощущеніямъ.

Она находилась въ этомъ состояніи, когда къ ней подошла мистриссъ Чомпъ и, слегка прижавъ золотой соверенъ къ ея рукѣ, сказала: — Возьмите это себѣ, маленькая Беллони! не считайте меня за скрягу, у которой никогда не раскрывается рука. Поль съ умысломъ держитъ меня въ этомъ положеніи. Я просто несчастная, когда кошелекъ мой не бываетъ полонъ. Изъ-за этого я брожу въ домѣ какъ въ потемкахъ, и половины не знаю того, что знаютъ судомойки. Такъ вотъ что, маленькая Беллони, — вы скажете мнѣ, намѣрена ли Арабелла выдти замужъ за кого нибудь? и намѣренъ ли Вильфридъ жениться на лэди Шарлоттѣ Чилинвортъ? Дѣло въ томъ, моя милая, вотъ хоть Арабелла, очень рѣзкая, точно январскій сѣверный вѣтеръ (о, какъ не любилъ его Чомпъ! бѣдняжка! и все изъ-за своихъ кораблей; — бывало въ халатѣ станетъ у кровати на колѣни, и лицо его сдѣлается вдвое длиннѣе), — она такъ и рѣжетъ мои слова, и показываетъ, что все, что бы я ни сказала, ни къ чему не ведетъ. Корнелія — это настоящая треска, поставленная на хвостъ: — мистриссъ Чомпъ, говоритъ она: прошу васъ не вѣрить тому, что говорятъ обо мнѣ. — А я ей и говорю; — Корнелія, душа моя! — судя по тому, какъ вы обходитесь со мной, вы вѣрно думаете, что Чомпъ женился на своей кухаркѣ? Нѣтъ, — говорю я: — мой отецъ велъ торговлю копчеными окороками, и торговлю — обширную; а я была просто красавица, настоящая аристократка; а мой Чомпъ такъ важно держалъ себя, какъ надутый пузырь. — Она и говоритъ мнѣ на это: — мистриссъ Чомпъ, — я не люблю слушать сплетенъ, — не слушайте ихъ и вы. Мистеръ Вильфридъ, душа моя, мягко стелетъ, да жостко спать. Адель хитритъ, — такъ что я вовсе не вижу и не знаю, что творится вокругъ меня. Кромѣ тебя, маленькая Беллони, нѣтъ ни души, кто бы мнѣ помогъ, — а если ты поможешь, то узнаешь, какъ хрустятъ новенькія ассигнаціи.

И мистриссъ Чомпъ причмокнула губами. Эмилія отдала назадъ деньги.

— Ты глупа, моя милая! сказала мистриссъ Чомпъ. — Сжатая рука хороша бываетъ въ дракѣ и никуда не годится въ дружбѣ. Ты это знаешь? Открой твою руку.

— Извините меня, — отвѣчала Эмилія.

— Перестань! возьми эту монету, или я подумаю, что и ты съ ними за одно дурачишь меня. Возьми же, я говорю.

— Мнѣ не нужно.

— Можетъ быть, этого мало?

— Мнѣ нисколько не нужно.

— Негодная! иностранка…

Эмилія удалилась отъ залпа страшныхъ угрозъ.

По непонятной для нея причинѣ, она хотѣла поговорить глазъ на глазъ съ Вильфридомъ. По совѣту Корнеліи, ей хотѣлось предложить одинъ только вопросъ, который долженъ послужить испытаніемъ его вѣрности. Не подумайте, что она желала выдти замужъ. Слова Корнеліи нарушили ея спокойствіе. Сердце ея сдѣлалось слабѣе, оно трепетало какъ птичка съ переломленымъ крыломъ. «Если бы я могла провести съ нимъ одинъ часъ, думала Эмилія: сердце мое окрѣпло бы снова». Она чувствовала, какъ будто сердце ея быстро поднималось вверхъ и потомъ вдругъ опускалось, останавливалось, снова поднималось, и снова падало, какъ волна, гонимая вѣтромъ. Раза два она спрашивала себя: — Что же это значитъ? Неужели это болѣзнь, предшествующая смерти? Съ уныніемъ въ душѣ она вышла на открытый воздухъ, представляя себѣ пустоту свѣта, въ которомъ долженъ оставаться Вильфридъ въ случаѣ ея смерти. Она рвала цвѣты и потомъ упрекала себя, зачѣмъ ихъ рвала. Она хотѣла пѣть, но, — «нѣтъ, нѣтъ! пока не увижусь съ нимъ»! — и подавляла свой голосъ. Въ этотъ моментъ въ головѣ ея мелькнула мысль, омрачившая всѣ ея свѣтлыя надежды, какъ весенній туманъ омрачаетъ блескъ майскаго дня: — «ну что, если голосъ у меня пропадетъ — будетъ ли тогда Вильфридъ любить такое ничтожное созданіе»?

Она встрѣтилась съ Вильфридомъ въ домѣ. — Вечеромъ пойдемте прогуляться, прошептала она.

Неожиданности никогда не изумляли Вильфрида, какъ человѣка, привыкшаго къ интригамъ.

— Въ лѣсъ, подъ сосну, въ девять часовъ, отвѣчалъ онъ тоже шопотомъ.

— Нѣтъ, не туда, — сказала Эмилія; представивъ себѣ печаль Корнеліи, она находила это мѣсто слишкомъ мрачнымъ. — Тамъ очень тихо; скажите, гдѣ тутъ есть водопадъ? При шумѣ воды человѣкъ нѣсколько забываетъ о своемъ несчастіи.

Вильфридъ подумалъ и назвалъ мельничную плотину Вильмингъ-Веиръ.

— Тамъ мы посидимъ, и вы мнѣ споете что нибудь. Обѣдать дома я не буду и потому ни у кого не явится подозр…. никто этого не замѣтитъ. — Такъ вы, моя птичка, очень хотите видѣть меня и говорить со мной? — Что же я для васъ? — И онъ наклонилъ къ ней голову.

— Вы… мой любовникъ.

Вильфридъ въ восторгѣ пожалъ ея руку. — Не восхитительно ли, спрашивалъ онъ: быть въ такихъ отношеніяхъ другъ къ другу, о которыхъ рѣшительно никго не знаетъ. Она соглашалась съ нимъ, улыбкой выражала свое счастіе, и, по его требованію, обѣщала хранить эту тайну. Да и можно ли не обѣщать для продленія такого блаженства!

— Вы назначали рандеву капитану Гамбьеру, а я лэди Шарлоттѣ Чилинворгъ, сказалъ онъ. — Какъ вы смѣло назначать свиданія съ гусарскимъ капитаномъ?

И Вильфридъ нѣжно согнулъ ея пальчики.

Эмилія улыбнулась по прежнему. Онъ оставилъ ее съ полнымъ убѣжденіемъ, что она не понимала еще этой части своей роли.

Вильфридъ только что вытянулъ отъ отца значительную сумму денегъ; онъ увѣрилъ его, что лэди Шарлотта Чилинворгъ приняла его предложеніе, и сдѣлалъ нѣсколько пріятныхъ для отца намековъ на мистриссъ Чомпъ, позволивъ себѣ при этомъ упрекнуть своихъ сестеръ въ томъ, что онѣ не замѣчаютъ добродѣтелей этой вдовы. Сумма была непомѣрно большая. Мистеръ Поль не вѣрилъ своимъ ушамъ, когда была названа цифра. Два, три раза онъ безсмысленно повторялъ: сколько? пока не убѣдился, что разслушалъ ясно. — Ахъ, да! сказалъ онъ, наконецъ: — вамъ, молодымъ людямъ, нужны деньги, и, конечно, вы должны ихъ имѣть. Вамъ доставай ихъ хоть изъ самыхъ нѣдръ земли! изъ… изъ… но увѣренъ ли ты, что тамъ не водятъ тебя за носъ?

Вильфридъ понялъ, что слово «тамъ» относилось къ Сторнли.

— Въ этомъ отношеніи, сэръ, мнѣ кажется вамъ нечего бояться.

Такъ думалъ и отецъ Вильфрида, посмотрѣвъ на юношу, который имѣлъ благородную осанку, пріятную и не глупую наружность.

— Если это правда, — сказалъ мистеръ Поль и вздохнулъ. — Во всякомъ случаѣ, ты знаешь, что значатъ деньги. Желалъ бы я, чтобы и сестры твои не теряли времени. Время дороже денегъ. Сколько же тебѣ нужно?

— Я уже говорилъ вамъ… во первыхъ, на яхту, потомъ разные счеты, которыхъ вы не захотите видѣть не уплаченными; около… я лучше скажу вамъ круглую цифру. Положимъ, восемьсотъ фунговъ. Я не стану безпокоить васъ въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Если вамъ кажется это слишкомъ много…

Мистеръ Поль приподнялъ голову, но не сказалъ ни слова. Сжатыя губы и нахмуренныя брови показывали, что онъ дѣлалъ въ умѣ вычисленія. Вильфридъ нѣсколько времени оставался въ прежвей своей позѣ, но потомъ, съ недовольнымъ видомъ, сдѣлалъ движеніе. Онъ имѣлъ наслѣдственную антипатію къ денежнымъ дѣламъ и видимо досадовалъ, что рѣшеніе настоящаго вопроса о деньгахъ длилось безъ нужды.

— Не лучше ли придти къ вамъ по этому дѣлу въ другое время?

— Нѣтъ, избави Боже! вскричалъ отецъ: — вѣдь ты же не намѣренъ всю свою жизнь зависѣть въ своихъ средствахъ отъ меня? Восемьсотъ фунтовъ? ты сказалъ. Какъ разъ годовой окладъ жалованья старшаго конторщика послѣ двадцатилѣтней службы — проворчалъ мистеръ Поль. Восемь, дважды четыре — восемь: — ты получишь эту сумму.

— Вы хотите прислать ее въ письмѣ? сказалъ Вильфридъ, теряя терпѣніе.

— Да, я пришлю, — отвѣчалъ отецъ.

При этомъ Вильфридъ перемѣнилъ свои разсчеты. — Я лучше возьму стулъ, и на свободѣ подожду ихъ теперь.

— Присылкой я избавлю тебя отъ хлопотъ. Не такъ ли?

— Вы, можетъ быть, хотите подумать, въ состояніи ли будете доставить мнѣ эту сумму?

— Я хочу видѣть у тебя болѣе здраваго смысла; вздумалъ еще говорить: «въ состояніи ли я доставить ему эту сумму!» Имѣешь ли ты какое нибудь понятіе о банкирскихъ книгахъ? о банкирскихъ счетахъ?

Мистеръ Поль вытащилъ изъ бюро ассигнаціонную книгу, написалъ въ ней имя Вильфрида и требуемую сумму, вырвалъ ассигновку и швырнулъ ее Вильфриду.

— Вотъ видишь, я написалъ сегодня. Не представляй ее раньше недѣли, сказалъ мистеръ Поль, крѣпко потирая себѣ лобъ и въ то же время другой рукой выправляя подъ одну линію края и углы бумагъ, лежавшихъ въ бюро. Вильфридъ удалился. — Добрый старикъ! думалъ онъ. Онъ всегда былъ добръ; но я начинаю замѣчать въ немъ признакъ скупости: это, впрочемъ, въ своемъ родѣ признакъ наступающей старости. Да продлятся его дни!

Вильфридъ гулялъ въ саду, воображая, что онъ углубился въ размышленія, хотя въ сущности находился, какъ это бываетъ съ мелкими людьми, подъ вліяніемъ цѣлаго роя ощущеній, — когда къ нему торопливо подбѣжала Корнелія и сказала: — пойдемъ скорѣе къ папа. Онъ нездоровъ: я боюсь, что съ нимъ будетъ ударъ.

— Я сію минуту вышелъ отъ него и онъ былъ совершенно здоровъ, сказалъ Вильфридъ. — Это твоя обыкновенная манія.

— Спустя двѣ минуты послѣ твоего ухода я застала его въ креслѣ и онъ съ трудомъ дышалъ. Дорогой Вильфридъ! повѣрь, что онъ въ опасномъ положеніи!

Вильфридъ поспѣшилъ къ отцу и лишь только переступилъ черезъ порогъ, какъ мистеръ Поль встрѣтилъ его словами: — ну, что еще нужно? Маска до половины спустилась съ лица Поля и Вильфридъ въ первый разъ въ жизни увидѣлъ, какимъ отецъ его становился старикомъ.

— Вы посылали за мной? сказалъ Вильфридъ.

— Да; онѣ всегда стараются убѣдить человѣка, что онъ нездоровъ — вотъ и все тутъ, возразилъ мистеръ Поль. Голосъ его былъ слабъ; но обратясь къ Корнеліи, мистеръ Поль одушевился. — Нелѣпо говорить человѣку, который занимается такими дѣлами, какъ мои, что онъ страненъ для васъ, что это вы замѣтили уже давно! Впрочемъ, милое дитя мое, я знаю, ты дѣлаешь это отъ добраго сердца. Надѣюсь, что въ день твоей свадьбы все поправится.

Этотъ намекъ и неожиданное добродушіе вызвали слезы на глаза Корнеліи.

— Папа! если бы вы только сказали мнѣ, что это значитъ! простонала Корнелія.

Мистеромъ Полемъ овладѣло какое-то нервное изступленіе. Онъ приказалъ ей выдти изъ комнаты.

Корнелія удалилась, но рука ея отца все еще показывала на дверь; лицо его все еще продолжало выражать повелительность и раздраженіе.

Вильфридъ взялъ протянутую руку и опустилъ ее на кресло, сказавъ: — сэръ, сегодня вы не похожи на себя.

— Неужели и ты такой же дуракъ? возразилъ мистеръ Поль. — Съ чего ты берешь, что я нездоровъ? Я веду регулярную жизнь. Пью и ѣмъ я, какъ и всѣ другіе; и если у меня заболѣла голова, то собственно отъ того, что меня оглушаетъ въ семьѣ страшный крикъ со всѣхъ сторонъ, что я умираю. Чертовски страшный! Я тебѣ скажу это…

Тутъ онъ пришелъ въ совершенное разслабленіе.

— Выпейте немного коньяку, сказалъ Вильфридъ. Мистеръ Поль, собравъ разсѣянныя мысли, согласился и попросилъ сына принять всѣ предосторожности, чтобы пока онъ ходитъ за оживляющей влагой, никто не заглянулъ въ его комнату.

ГЛАВА XX.

У плотины.

Полукругъ высокаго зеленаго берега, покрытаго деревьями парка окружалъ каскадъ, переливавшійся черезъ щиты плотины; довольно отдаленный отъ пѣнившейся и крутившейся массы воды, онъ, какъ въ зеркалѣ, отражался на темной гладкой поверхности небольшаго залива, между тѣмъ какъ высунувшійся впередъ кустарникъ у окраины берега гнулся подъ тяжестью наноснаго тростника, съ накопившимися на немъ клубами пѣны. Острый запахъ свѣжаго сѣна, носившійся въ темнѣвшемъ воздухѣ, обдавалъ Эмилію, когда она переходила прирѣчный лугъ. Немного дальше и она увидѣла бѣлыя зданія мельницы и сѣрое колесо, облитыя свѣтомъ луны. Къ востоку налѣво, позади высокаго кедра, луна прорѣзала густое облако, и сквозь вѣтви принимала желтоватый тусклый мягкій видъ, бросая золотистыя искры на мелкія волны потока, которыя, крутясь сначала и сжимаясь, становились потомъ все шире и шире и наконецъ сливались съ бархатной поверхностью затишья, омывающаго лѣсистый берегъ. Съ полною силою молодой души, которая быстро переносится отъ красоты видимой къ красотѣ недоступной для воображенія, Эмилія остановилась очарованная картиной. Потомъ она сѣла и задумалась, ожидая Вильфрида.

Вильфридъ опоздалъ десятью минутами. Эмилія не слышала его прихода, пока онъ не опустился подлѣ нея на колѣни.

— Какая задумчивость! сказалъ онъ съ видомъ упрека. — Неправда ли, что здѣсь очаровательно?

Эмилія пожала ему руку, но, по привычкѣ, не обернулась къ нему. Вильфридъ принялъ это за робость и потому началъ ободрять ее восклицаніями, выражавшими и нѣжность, и восторгъ.

— Лучше бы мнѣ не приходить сюда! произнесла она.

— Почему же это?

И Вильфридъ одной рукой обнялъ ея талію.

— Зачѣмъ вы заставили меня ждать васъ? спросила Эмилія.

Вильфридъ вынулъ часы; сложилъ вину на случай, задержавшій его, и замѣтилъ, что за нѣсколько просроченныхъ минутъ его можно бы простить.

Эмилія, повидимому, отдалила отъ себя мрачное настроеніе духа.

— Такъ вы наконецъ здѣсь. Позвольте же мнѣ держать вашу руку, думать и молчать.

— Вы будете держать мою руку, будете думать и молчать, милая моя дѣвочка! если скажете напередъ, о чемъ вы думаете.

Эмилія находила достаточнымъ взглянуть ему въ лицо и улыбнуться.

— Не обидѣлъ ли васъ кто? вскричалъ Вильфридъ.

— Никто.

— Въ такомъ случаѣ примите приказаніе вашего повелителя, и поцалуйте его.

— Я поцалую его, сказала Эмилія, и слово приложила къ дѣлу.

Этотъ поцалуй могъ бы умилостивить могучаго повелителя, но онъ не былъ удовлетворителенъ для взыскательнаго любовника. Вильфридъ однако же замѣтилъ, что въ качествѣ ли повелителя, или въ качествѣ любовника, онъ долженъ былъ повиноваться ей; поэтому онъ сѣлъ подлѣ нея, отдалъ ей руку и старался не отрываться по крайней мѣрѣ отъ нити ея размышленій, между тѣмъ какъ ухо Эмиліи обращепо было къ падавшему каскаду, а глаза къ золотистымъ окраинамъ кедра.

Наконецъ, при одномъ изъ множества тяжелыхъ вздоховъ, она сказала:

— Теперь прошло. Зачѣмъ вы опоздали? Впрочемъ, ничего. Въ другой разъ не заставляйте меня ждать. Въ подобныхъ случаяхъ я буду чувствовать себя въ полной его власти. Конечно, тамъ, гдѣ мнѣ придется слышать паденіе воды, или пожалуй, раскаты грома.

Вильфридъ нѣжной улыбкой замаскировалъ свое полное непониманіе того, что говорила Эмилія, не безъ увеличенія, однакоже, уваженія къ единственному лицу, которое могло заставить его испытывать душевную муку, происходящую отъ сознанія своего тупоумія. Замѣчаете, что онъ еще не совсѣмъ былъ фатъ.

— Я говорю о томъ нѣмцѣ! сказала Эмилія и озарила его способность пониманія.

— О вашемъ старомъ учителѣ музыки?

— Я желаю, я люблю слышать эти звуки! Впрочемъ я скоро освобожусь отъ него. Развѣ вы не знаете того ужаснаго человѣка, о которомъ я говорила вамъ, и который для меня точно мрачный ангелъ, потому что его музыкѣ ничего нѣтъ подобнаго? а между тѣмъ онъ нѣмецъ! Я говорила вамъ, какъ сначала мечтала о немъ, и потомъ аккуратно каждую ночь, послѣ бесѣды съ отцомъ моимъ объ Италіи и его смугломъ Джіовани Тедеско, этотъ человѣкъ виталъ надъ моей подушкой и заставлялъ меня обращаться къ нему съ словами, — маэстро, маэстро! И дѣйствительно онъ былъ маэстро. Повидимому онъ управлялъ моей душой и научалъ благоговѣть передъ нимъ, наперекоръ моей ненависти къ нему. Я пришла сюда, думая только о васъ. Я вся предалась думамъ о музыкѣ. Вотъ въ такія-то минуты я и бываю въ полной его власти. Въ мірѣ нѣтъ другаго подобнаго ему человѣка. Чтобы освободиться отъ него, я должна возненавидѣть музыку. Но какимъ образомъ могу я сдѣлать это? — Для меня — онъ божество музыки.

Вильфридъ припоминалъ теперь, что Эмилія дѣйствительно что-то говорила объ этомъ соперникѣ, который до настоящей поры затрогивалъ его весьма мало. Быть можетъ, въ эту минуту частію очаровательная сцена, частію наклонность къ сантиментальному преувеличенію и частію новая таинственная прелесть въ манерахъ Эмиліи, казавшаяся окраиной блеска того свѣтила, которое поднималось за ней, чтобы озарить ее, — пробудило въ немъ ревность.

— Какъ его зовутъ? спросилъ Вильфридъ.

Губы Эмиліи сжались; она произнесла вторую букву азбуки и вдругъ остановилась.

— Зачѣмъ вамъ знать его имя? Вы пришли сюда и заступили его мѣсто. Но что всего лучше, — и Эмилія засмѣялась: — я увѣрена, что вы не припомните ни одной изъ его пьесъ. Желала бы и я не помнить ихъ, — но онъ какъ будто преслѣдуетъ меня, я вижу и слышу его кругомъ себя, слышу въ воздухѣ, слышу въ журчаніи воды, въ шелестѣ листьевъ… вы удалили его, вы, мой милый, милый другъ!

Неожиданность, съ которой Эмилія прервала свою рѣчь, была похожа на внезапный перерывъ музыки; она изумила Вильфрида и въ то же время польстила ему.

— Мой милый, англичанинъ — другъ! снова начала Эмилія. — Я похожа на Италію въ оковахъ у того нѣмца, — а вы… но нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Это сравненіе не годится; моего нѣмца нельзя назвать какимъ нибудь звѣремъ. Въ окнахъ магазиновъ, гдѣ торгуютъ картинами, я видѣла его портретъ: какъ будто волосами его свободно играетъ вѣтеръ, глаза, — замѣтьте глаза, а не уши, — какъ будто прислушиваются къ какимъ-то звукамъ; лобъ нахмуренный. Взгляните на меня: вотъ такъ!

Эмилія приподняла волосы на вискахъ и нахмурила брови.

— Этотъ видъ не увеличиваетъ нашей красоты, сказалъ Вильфридъ.

— Въ этомъ-то и заключается разница! — Эмилія вздохнула. — Онъ видитъ ангеловъ, херувимовъ, фей, дьяволятъ и дьяволовъ; онъ слышитъ ихъ; — въ музыкѣ они прилетаютъ къ нему изъ невѣдомыхъ странъ. Отъ времени до времени они прилетаютъ и ко мнѣ, — но только отъ времени до времени, когда голова моя бываетъ въ огнѣ… Мой милый, милый другъ!

Губы Вильфрида прильнули къ этому очаровательному музыкальному инструменту. Эмилія приняла его поцалуй и возвратила его съ своей стороны. Потомъ, слегка вздохнувъ, она сказала: — Не цалуйте меня много!

— Почему же нѣтъ?

— Такъ!

— Не смотрите на меня.

— Я буду смотрѣть на васъ. Возьмите мою руку. Смотрите, луна становится блѣднѣе. Вода представляетъ собою прудъ со змѣями, онѣ барахтаются въ немъ, стараются выкарабкаться, свиваются въ кольца и развиваются, вытягиваются въ длину и плывутъ. Я вижу ихъ продолговатыя плоскія головы, — вижу ихъ глаза, даже кожу. Нѣтъ, милый мой! не цалуй меня. У меня утратится то спокойствіе души, въ которомъ я нахожусь.

Вильфридъ хотѣлъ бы во всякое время пользоваться разъ дарованнымъ ему правомъ; но голосъ, которымъ Эмилія просила его, былъ такъ музыкаленъ и плѣнителенъ. Ну что, если бы онъ могъ низвести ее на землю, — оторвать отъ своего соперника въ ея душѣ? Она бы тогда вполнѣ принадлежала ему. Въ немъ начинала уже бушевать ревность къ неизвѣстному нѣмцу. Но Эмилія успокоила его, сказавъ: — вы нравитесь мнѣ больше и остаетесь глубже въ моемъ сердцѣ, когда я только держу вашу руку и думаю. Когда вы цалуете, меня окружаетъ какое-то облако и я теряю вашъ образъ.

— Да, да, отвѣчалъ Вильфридъ, соглашаясь съ этимъ аргументомъ, какъ съ много обѣщающимъ. — Но, душа моя, со временемъ вы должны покориться этой необходимости: васъ будутъ цаловать, быть можетъ, противъ желанія.

Эмилія посмотрѣла вопросительно.

— Когда вы будете за мужемъ.

— А когда вы на мнѣ женитесь? сказала она.

Въ этотъ моментъ вѣроятный наслѣдникъ дома Поля заморгалъ глазами такъ глупо, какъ не моргалъ еще никто изъ смертныхъ. Замѣнивъ свое изумленіе принужденной улыбкой, онъ замѣтилъ:

— Когда? развѣ вы уже думаете объ этомъ?

Спокойнымъ голосомъ, вполнѣ подтверждавшимъ этотъ фактъ, Эмилія отвѣчала: — да.

— Но вы еще очень молоды, и притомъ же вы ѣдете въ Италію для усовершенствованія. Вѣдь туда вы бы не взяли своего мужа? Что онъ сталъ бы дѣлать тамъ, несчастный?

— Но за то вы уже не очень молоды.

Вильфридъ съ этимъ соглашался.

— Развѣ вамъ нельзя отправиться въ Италію вмѣстѣ со мной?

— Невозможно! — Быть мужемъ и въ тоже время быть хвостомъ?

Вильфридъ захохоталъ презрительнымъ смѣхомъ.

— Итальянцы любятъ и васъ, — говорила Эмилія. — Это такой любящій народъ. О, поѣдемте! Милый, дорогой мой, — согласитесь ѣхать туда! Я должна учиться. Если я не научусь, вы будете презирать меня. Какимъ же образомъ могу я принести что нибудь къ вашимъ ногамъ, если я этого не сдѣлаю?

— Невозможно! повторилъ Вильфридъ, какъ будто это слово служило для него мертвымъ якоремъ.

— Въ такомъ случаѣ, я откажусь отъ Италіи!

До настоящей поры Вильфридъ не разыгрывалъ передъ этой удивительной дѣвушкой роли лицемѣра. А теперь становилось трудно начать эту роль. Онъ едва могъ вѣрить, что совершенно неожиданно, чрезъ посредничество какого-то страннаго вліянія, онъ попалъ въ весьма серьезное положеніе. Ему ясно показывали это поза Эмиліи и ея голосъ.

Руки ея, прямо опустившись съ плечъ, были сжаты, между тѣмъ какъ все, отъ чего она готова была отказаться для него, выражалось на ея лицѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ? пробормоталъ Вильфридъ.

— Откажусь!

— Будете вполнѣ англичанкой?

— Буду вполнѣ принадлежать вамъ!

— Мнѣ?

— Да; съ этой минуты.

Въ Вильфридѣ зашевелилась лучшая натура, хотя и не прежде того какъ онъ съ чувствомъ скептика прикоснулся къ ея губамъ и нашелъ ихъ холодными, какъ будто ихъ огонь былъ потушенъ словами, которыя она произнесла. Вильфридъ понималъ, что это была не чувственная любовь, но душевное къ нему влеченіе, и, забывая всякое лицемѣріе, сказалъ: — О, какъ я долженъ гордиться вами!

— Я готова идти съ вами въ битву, возразила Эмилія.

— Моя милая! Неужели вы могли бы смотрѣть, какъ будутъ убивать вашихъ смуглыхъ итальянцевъ?

Эмилія задрожала.

— Нѣтъ; бѣдные! Зачѣмъ вы обижаете ихъ? Убивайте злыхъ людей, тирановъ-бѣлокафтанниковъ. Перестанемъ лучше говорить объ этомъ. Такъ вы говорите, что должны мной гордиться? О, если бы я могла заслужить это!

— Что вы такъ тяжело вздыхаете?

— Не знаю почему, но я чувствую себя нищей.

— Даже когда я говорю, что люблю васъ?

— Да; я тогда могу считать себя богатой, когда въ состояніи буду что нибудь подарить вамъ; — а я не могу этого сдѣлать, особенно теперь, когда отказываюсь отъ Италіи!

— Но вы дарите мнѣ вашу любовь, не правда ли?

— Всю любовь, всю душу. Но, мнѣ кажется, я дарю ее вамъ въ лохмотьяхъ, какъ нищую, какъ день безъ солнца.

— Неужели вы думаете, что я допущу подобную идею, когда буду слушать ваше пѣніе и буду знать, что этотъ живой фонтанъ музыки принадлежитъ мнѣ?

Слабый проблескъ мысли заставилъ Эмилію сдѣлать вопросъ:

— Скажите, не должны ли мужчины падать на колѣни передъ женщинами, если намѣрены любить ихъ вѣчно?

Вильфридъ улыбнулся.

— Если угодно, я упаду передъ вами на колѣни.

— Только не теперь. Вы должны были сдѣлать это разъ, — какъ я мечтала; только разъ, на одинъ моментъ, въ Италіи, когда всѣ кричали мнѣ, что я овладѣла ихъ сердцами. Мнѣ представлялось, что я стояла какимъ-то свѣтлымъ лучезарнымъ предметомъ въ темномъ облакѣ, и потомъ сказавъ: «я принадлежу ему», указала на васъ и сложила руки въ ожиданіи, что вы подойдете и возьмете меня.

При этой картинѣ воображеніе любовника воспламенилось и онъ не замедлилъ сказать ложь; порывы души, возбуждаемые мыслью о славѣ Эмиліи, придавали удивительную прелесть ея отреченію отъ всего въ мірѣ, отреченію ради его.

— Я бы любилъ васъ и безъ этой славы, сказалъ онъ.

Эмилія склонилась къ нему на плечо, и оба они устремили свои взгляды на луну, которая въ это время была уже надъ кедромъ и сіяла какъ серебро, разсыпая серебристыя блестки на траву, на листву и воду, между тѣмъ какъ на западѣ догорали и блѣднѣли послѣдніе лучи спрятавшагося солнца.

«По крайней мѣрѣ, подумалъ Вильфридъ: небо и красоты природы одобряютъ мой выборъ»; — и въ тоже время взглянулъ на небо, воображая, что у него на столько достанетъ твердости духа, что онъ смѣло можетъ встрѣтиться съ своими родными, взявъ Эмилію подъ руку.

Эмилія чувствовала, что его рука безсознательно усиливала пожатіе ея руки.

— Теперь я знаю, что вы меня любите. Вы возьмете меня, какова я есть. Значитъ я еще не такъ бѣдна. Другъ мой! — дальше васъ я ничего не могу видѣть.

— И это васъ огорчаетъ? спросилъ Вильфридъ.

— Радость моя! мое восхищеніе! Человѣкъ можетъ жить всюду. Какимъ же образомъ я, принадлежа вамъ, могу принадлежать Италіи? Знаете ли вы, что когда мы сидѣли здѣсь молча, я думала, что вода представляла мнѣ исторію свѣта, проходившую передо мной, и въ ней все было смѣшано вмѣстѣ, все, и короли и королевы, и рыцари въ панцырной одеждѣ и громко кричащія арміи; мнѣ представлялись битвы и безчисленное множество людей — красное зарево заходящаго солнца и женщины, стоящія на колѣняхъ. Знаете ли вы эти долгіе медленные закаты солнца? Я люблю ихъ. Онѣ кажутся мнѣ кровью, пролитою за любовь. Шумъ воды и ароматъ влажной зелени подарили мнѣ сотни картинъ, которыя, казалось, обхватывали меня со всѣхъ сторонъ. Я думала: въ состояніи ли музыка возбудить во мнѣ столько ощущеній, сколько возбуждали эти картины? и не достаточно ли я буду богата, оставаясь здѣсь съ другомъ души мой, вмѣсто того, чтобы летѣть въ незнакомыя чужія земли, о которыхъ я теперь не хочу и думать? Вы любите меня, какова я есть, и я болѣе не считаю себя бѣдною.

Съ этими словами Эмилія подала ему обѣ руки.

— Да; это вѣрно, сказалъ Вильфридъ, и вслѣдъ за тѣмъ, какъ будто пораженный пустотою этихъ звуковъ, при ея страстной рѣчи, прибавилъ: — чѣмъ бы вы ни были, — вы все-таки моя милая, дорогая дѣвушка, — моя любовь, моя душа, моя, моя на всегда!

Сказавъ это, Вильфридъ спрятался въ самого себя, чтобы какъ можно сильнѣе прочувствовать сказанное; таково бываетъ свойство произнесенныхъ словъ. Онъ старался оцѣнить Эмилію въ новой роли, которую она приняла въ отношеніи къ нему. Едва ли можно допустить, чтобы онъ понималъ, какую, изъ любви къ нему, приносила она жертву, отказываясь отъ Италіи. Правда, онъ имѣлъ объ этой жертвѣ маленькое понятіе, но такъ какъ вовсе ея не требовалъ и такъ какъ она возбуждала вопросъ смутный, приводившій въ раздражительность, нелѣпый, то онъ смотрѣлъ на нее весьма неблагопріятно. Перспектива музыкальныхъ побѣдъ Эмиліи служила бы для него золотымъ вѣнцомъ, висѣвшимъ надъ ней, если бы смотрѣть на нее, какъ на предметъ обожанія, созданный его фантазіей; но если смотрѣть на нее, какъ на обожаемую жену, то объ этихъ побѣдахъ не стоило и думать. Для того, чтобы занять на груди его мѣсто въ качествѣ обожаемой жены, она должна была обладать какой нибудь удивительной, особенно чарующей силой. Кромѣ музыки, что еще другое очаровательное могла показать Эмилія? Прекрасныя брови: дѣйствительно, это были прекрасныя брови; — покоясь на ея большихъ круглыхъ глазахъ, онѣ были очаровательны, какъ очаровательны были и самые глаза. У нея былъ премиленькій ротикъ, хотя верхняя губка не имѣла аристократическихъ изгибовъ, выражающихъ плѣнительную гордость, а нижняя не спускалась правильнымъ маленькимъ оваломъ къ хорошенькому круглому подбородку. Ея лицо имѣло сходство съ вечерней зарей надъ розовымъ садомъ. Въ этомъ родѣ производила она впечатлѣніе на Вильфрида, — впечатлѣніе цвѣтистое, неопредѣленное, преувеличенное. Ея наружность не возбуждала въ немъ пренебреженія къ себѣ, не допускала, чтобы надъ ней съ успѣхомъ одерживала верхъ наружность элегантныхъ дамъ въ ихъ заученныхъ позахъ, принимаемыхъ въ величественные моменты, когда, быть можетъ, онѣ входятъ на балъ, или наливаютъ чай съ намѣреніемъ изысканнымъ образомъ показать свою ручку, или склонятся на диванъ, требуя благоговѣнія къ своимъ особамъ отъ цѣлаго міра маленькихъ людей. На что же другое могла разсчитывать эта дѣвушка, чтобы сдѣлать свое положеніе исключительнымъ? На преданную любовь? Да; у нея было преданное сердце; она была откровенна; она обладала умомъ впечатлительнымъ, разсудительнымъ и свѣжимъ. Она подавала вѣрныя надежды быть прекрасной подругой во всякое время. Мало того, она могла его очаровывать. Съ помощію этой силы, никогда не проявлявшейся добровольно, она, не смотря на дѣйствіе, произведенное на него въ началѣ знакомства ея несвѣтскостью, принудила Вильфрида составить идею о ней, какъ о существѣ, отличающемся отъ обыкновенныхъ смертныхъ. Но какъ бы посмотрѣлъ онъ на нее въ ту минуту, когда бы при возгласѣ о пріѣздѣ въ собраніе мистриссъ Вильфридъ Поль, на нее устремились испытующіе взгляды и заговорили нескромныя уста?

Но… это ничего не значило. Вильфридъ поцаловалъ ее, — и призракъ взыскательнаго общества изчезъ. Что бы тамъ ни говорили, а она была для него свѣтиломъ первой величины; — онъ воображалъ, что бросаетъ свѣтъ на дивный драгоцѣнный край.

— Итакъ Эмилія, теперь вы моя?

— Ваша, наивно отвѣчала она.

— Вода какъ будто подсказываетъ «навсегда», произнесъ Вильфридъ, и Эмилія сжала его руку.

О свадьбѣ не было сказано ни слова. Сердце Эмиліи было совершенно спокойно; а особеннымъ желаніемъ Вильфрида было, чтобы оно и оставалось спокойнымъ, не сковывая его назначеніемъ дня свадьбы. Онъ могъ бы дать клятву быть вѣрнымъ до гроба, но отказался бы отъ обязательства явиться къ вашимъ услугамъ въ одиннадцать часовъ завтрашняго утра.

Плѣнительные часы лѣтней вечерней зари какъ бѣлые голуби отлетѣли уже съ высоко поднявшейся луны, когда два любящія существа отправились въ обратный путь; кругомъ все было тихо, даже шумъ каскада затихъ для ихъ слуха, какъ жизнь, объятая сномъ. Они видѣли подъ луной посеребренные края высокаго кедра; видѣли ночь, которая точно летучая мышь пріютилась подъ его старыми раскидистыми вѣтвями. Сосѣдній лугъ у водопада былъ залитъ серебромъ. На его скатѣ къ водѣ виднѣлись лебеди. Такія сцены для любящихъ сердецъ ни болѣе ни менѣе какъ руки, привѣтливо манящія и указывающія на Эдемъ, котораго эти сердца ищутъ для себя, наконецъ отыскиваютъ и при мерцающемъ свѣтѣ узнаютъ, что онъ содержитъ въ себѣ лучшія частицы ихъ бытія.

ГЛАВА XXI.

ВОЗВРАЩЕНІЕ МИСТЕРА ПЕРИКЛА.

Въ этотъ сезонъ появился мистеръ Периклъ. По его словамъ онъ совершилъ путешествіе въ Парижъ, Туринъ, Миланъ, Венецію и черезъ Тріестъ въ Вѣну, огьискивая голосъ. — И ни въ одной части материка, какъ озъ съ увлеченіемъ увѣрялъ брукфильдскихъ барышенъ, не нашелъ, чего искалъ. Вездѣ онъ слышалъ одно воронье карканье. Послѣ всѣхъ перенесенныхъ мученій, — прибавлялъ мистеръ Периклъ къ своимъ увѣреніямъ, — чистилищу не много придется потрудиться надъ нимъ. — Это просто лягушки, если не гуси, говорилъ мистеръ Периклъ. — Я бѣжалъ оттуда. Опера совсѣмъ умерла. Впрочемъ только на время, — и онъ самодовольно улыбнулся, прибавивъ: — гдѣ же она? — Эмиліи въ это время тутъ не было.

Брукфильдскія барышни только теперь замѣтили величіе души въ преданности грека къ музыкѣ и въ его далеко некорыстолюбивыхъ путешествіяхъ для оказанія помощи театральнымъ антрепренерамъ въ отъисканіи генія. Его предположенія относительно Эмиліи приводили барышень въ восторгъ. Онѣ уже намѣревались немедленно приступить къ выполненію этихъ предположеній въ матеріальномъ отношеніи, какъ мистриссъ Чомпъ, услышавъ, что въ домѣ у нихъ новый человѣкъ, вошла въ гостиную, вполнѣ готовая одержать надъ нимъ побѣду. Послѣ коротенькой рекомендаціи она заговорила: — какъ ваше здоровье, сэръ! — Вы-то и есть мистеръ Периклъ. О! говорятъ, что вы настоящій султанъ, только конечно, сэръ, не по нравственности. Надѣюсь, очень пріятно разъѣзжать по континенту съ толпой провожающихъ лакеевъ. Дѣло холостое! Но я спрошу васъ, сэръ, хорошо ли, по вашему мнѣнію, чтобы бѣдныя дѣвушки засиживались дома?

При этомъ брукфильдскія барышни, на которыхъ такъ безжалостно намекали, вооружились самообладаніемъ, чему много способствовало сознаніе своего мученичества.

Мистеръ Периклъ не отвѣтилъ мистриссъ Чомпъ ни слова. Онъ обратился къ Адели и громко спросилъ: — что это за особа?

Быть можетъ, на первыхъ порахъ сопротивленія мистриссъ Чомпъ имъ было бы пріятно услышать всякое слово пренебреженія къ этой женщинѣ, но въ настоящую минуту ихъ гордость оказала ей защиту.

— Это нашъ семейный другъ, отвѣчала Арабелла, давъ понять мистеру Периклу его грубость, и получила за то благодарность отъ своихъ сестрицъ. — Намъ можно скрывать слабость нашихъ мнѣній только въ томъ, что унижаетъ насъ, — говорили они въ теченіи вечернихъ совѣщаній. Въ то же время онѣ знали, что мистеръ Периклъ былъ просто милліонеръ, а не членъ высшаго общества, былъ иностранецъ средняго сословія (грекъ, предки котораго съ большими ногами и длинными сухими волосами прибѣжали на берега Эгейскаго моря), слѣдовательно передъ такимъ человѣкомъ онѣ могли поставить свою гостью на одну съ собой доску; онѣ считали это во всякомъ случаѣ за свой долгъ, который, однако же, не всегда слѣдовало исполнять, а если и исполнять, то отнюдь не съ личнымъ удовольствіемъ. «Семейный другъ!» все-таки отравлялъ общее удовольствіе.

Мистриссъ Чомпъ въ полномъ невѣдѣніи обиды и защиты обмахивала вѣеромъ свои щеки. Покойный Чомпъ, при жизни своей, въ настроеніи къ нѣжности, хвалилъ мистриссъ Чомпъ за употребленіе вѣера. — Марта! говорилъ онъ, прищуривъ глаза: — вотъ такъ! Марта, съ вѣеромъ въ рукѣ, ты, если не черноокая красавица иснанка, то непремѣнно похожа на маленькую севильскую плутовку! — Эти слова она передала брукфильдскимъ барышнямъ. Супружеская похвала оправдывала постоянное употребленіе вѣера.

— И такъ, мистеръ Периклъ! не имѣете ли вы разсказать что нибудь объ иностранныхъ графиняхъ, объ ихъ образѣ жизни и проч.? Это можно слушать, сэръ, и дѣвушкамъ и не дѣвушкамъ. Повѣрьте, если онѣ и поймутъ васъ, то вы ничему ихъ не научите, а если не поймутъ, то, согласитесь сами, что же тутъ дурнаго? Правду я говорю? Кажется, мои доводы въ пользу разговора?

Мистеръ Периклъ въ видахъ развлеченія крутилъ кончики своихъ усовъ въ тонкую ниточку. — Не знаю, ничего не знаю, — говорилъ онъ, отъ времени до времени, стараясь отклонить подобные разспросы. Наконецъ мистриссъ Чомпъ нагнулась къ Арабеллѣ и прошептала: — Не гонитесь за нимъ, моя милая!

— Что вы этимъ хотите сказать? спросила Арабелла.

— Эта самая сухая жердь, которая когда либо торчала безъ сока.

Арабелла вспыхнула при одной мысли о предположеніи, что она будто бы смотрѣла на этого человѣка, какъ на будущаго мужа. Адель подслушала замѣчаніе мистриссъ Чомпъ и тоже вспыхнула. Мистриссъ Чомпъ посмотрѣла сначала на одну, потомъ на другую. — Вѣрно гонятся за деньгами этого человѣка, — произнесла она про себя, но, по привычкѣ, довольно громко. Адель соскочила съ мѣста и, принявъ непринужденную, граціозную позу, вскричала съ одушевленіемъ. — О! теперь я понимаю, что значитъ быть живой рыбой на сковородѣ! Жариться, жариться и жариться! Тотъ, кто въ состояніи выдержать подобную пытку, долженъ быть величайшимъ героемъ! Какой знойный день!

Она тихо подошла къ двери и распахнула ее. Передъ глазами ея открылась сцена, при которой она потеряла самообладаніе. Она съ легкимъ крикомъ откинулась назадъ.

— А! гм! о! язвительно, иронически протянулъ мистеръ Периклъ, острый взглядъ котораго уловилъ ту же самую сцену.

Эмилія вошла въ комнату съ лицомъ, пылавшимъ какъ заходящее солнце. Вильфридъ растерялся и съ притворной радостью сказалъ нѣсколько словъ.

— О! вотъ что! нахмурясь, произнесъ мистеръ Периклъ въ то время, какъ Эмилія подошла къ нему и протянула руку. — Да! Надѣюсь, вы здоровы! Гм! Вы загорѣли какъ уголь, — да? Я послѣ чая спрошу васъ, что вы дѣлали.

Къ счастію для приличія, мистриссъ Чомпъ не принимала участія въ фактѣ, совершившемся на глазахъ нѣсколькихъ лицъ. Она спокойно обратилась къ Вильфриду съ привѣтствіемъ и какъ будто по вдохновенію замѣтила: — вы раскраснѣлись точно отъ тайнаго поцалуя!

— Только отъ одного? сказалъ онъ, стараясь сообщить тонкость своему остроумію съ помощію такого тупаго орудія.

Брукфильдскія барышни прекратили свой разговоръ. Вильфридъ и мистеръ Периклъ обмѣнялись quasi-поклонами.

— Посмотрите! вскричала мистриссъ Чомпъ на ухо Адели, устремивъ свои глаза на мистера Перикла: — онъ оскаливаетъ верхніе зубы, какъ разъяренная кошка, или какъ леопардъ, котораго я видѣла! Знаетъ ли онъ, что мистеръ Вильфридъ офицеръ британской арміи, что о производствѣ его въ лейтенанты распубликовано во всѣхъ газетахъ?

Мистеръ Периклъ дѣйствительно смотрѣлъ на Вильфрида весьма неблагосклонно; Эмилія понимала его досаду и злобу.

— Идите и пропойте гамму! сказалъ онъ.

— На фортепьяно? тихо спросила Эмилія.

— На фортепьяно или на арфѣ, — на чемъ хотите… я хочу слышать вашъ голосъ.

Эмилія взяла высокую ноту всею силою груди и съ радостными свѣтлыми глазами, въ которыхъ, по мнѣнію прекрасныхъ критиковъ, послѣ сцены въ дверяхъ, отражалось безстыдство.

Мистеръ Периклъ слушалъ съ болѣзненнымъ выраженіемъ въ лицѣ, какъ будто одинъ его глазъ смотрѣлъ во внутренность его черепа, чтобы извлечь оттуда, изъ этого верховнаго судилища непогрѣшительный приговоръ.

Эмилія продолжала тянуть высокую ноту и потомъ перешла въ дрожащій контральто.

— О! и это можетъ сдѣлать человѣческій голосъ! вскричала Адель, приведенная въ восторгъ переливами тоновъ.

— Вы слышите голосъ соловья? сказала Арабелла.

— Не найти вамъ женщины, которая была бы такъ воспріимчива къ музыкѣ, какъ я, замѣтила мистриссъ Чомпъ.

Вильфридъ глядѣлъ въ сторону. Гордость бѣжала по его жиламъ быстрымъ потокомъ.

Когда Эмилія замолкла, мистеръ Периклъ оставался въ задумчивой позѣ.

— Съ этимъ голосомъ въ Миланѣ насъ сочтутъ за безумную. — васъ тамъ высѣкутъ розгами, прокричалъ онъ страшнымъ голосомъ, грозя пальцемъ.

Вильфридъ съ бѣшенствомъ оглянулся назадъ, по мистеръ Периклъ, не обращая на него вниманія, продолжалъ:

— Слышите? Сандра Беллони, — слышите ли вы? съ вами тамъ сдѣлаютъ вотъ что! и мистеръ Периклъ, положивъ одну ладонь на другую, прихлопнулъ ими.

— Боже мой! что вы говорите? сказала мистриссъ Чомпъ, соскочивъ со стула: — не хотите ли вы сказать, что эти чудовищные иностранцы раздавятъ взрослую молодую женщину, какъ муху? Не ѣздите къ нимъ, душа моя. Послушайтесь моего совѣта, маленькая Беллони, не ѣздите. Вѣдь это не то, что ужалитъ пчела, знаете…

— Угодно вамъ, чтобы я спѣла еще что нибудь? спросила Эмилія, обращаясь къ мистеру Периклу. Послѣдній пожалъ плечами, чтобы выразить равнодушіе. Не смотря на то Эмилія начала пѣть и лучше этого она никогда не пѣла. Мистеръ Периклъ одной рукой поддерживалъ подбородокъ, а другой уперся въ колѣно. Брукфильдскія барышни вздыхали, сожалѣя о томъ, что при такомъ удивительномъ пѣніи присутствовало такъ мало слушателей. Вильфридъ зналъ, что всему этому виновникомъ былъ онъ, и стоялъ, испытывая невыразимый восторгъ: — дѣйствительно онъ былъ счастливѣйшій человѣкъ. Чтобы на его возлюбленной сосредоточивались всѣ взоры, чтобы ея пѣніе сопровождалось общими громкими рукоплесканіями, и сверхъ того, чтобы онъ самъ на себѣ испытывалъ чарующую силу ея голоса, — вотъ все, чего онъ желалъ. Грустно было подумать, что обстоятельства не создали ее дѣвушкой благороднаго происхожденія, или по крайней мѣрѣ не одарили ее высокимъ геніальнымъ умомъ. Но въ мірѣ на каждомъ шагу встрѣчаются несовершенства.

Вскорѣ послѣ того онъ замѣтилъ, что всѣ понимали, что она пѣла собственно для него; и потому, прекративъ совѣщанія съ своими ощущеніями, заблагоразсудилъ заняться дипломатикой. Наклонясь къ Адели, онъ прошепталъ:

— Периклъ намѣренъ увезти ее въ Италію. Я убѣжденъ, что она противъ этого.

— Почему же? возразила Адель тономъ лукаваго упрека.

— Быть можетъ потому, что мы немного избаловали ее. Разумѣется, подъ словомъ мы я подразумѣваю мужчинъ. Но не думаю, чтобы въ этомъ отношеніи я былъ главнымъ виновникомъ. Я знаю, вы не обвините въ этомъ и капитана Гамбьера.

— Почему же нѣтъ? сказала Адель.

— Если хотите, такъ онъ-то и есть главный виновникъ.

Адель показала видъ, что не вѣритъ, — но, неприготовленная къ совершенно женской скрытности со стороны брата, она подумала: «онъ не можетъ быть привязанъ къ этой дѣвушкѣ; Гамбьеръ — другое дѣло; надо будетъ посмотрѣть, такъ ли это».

Этимъ маневромъ Вильфридъ приготовилъ для себя защитницу на случай своего обвиненія.

Мистеръ Периклъ стоялъ какъ пораженный громомъ, услышавъ отказъ Эмиліи ѣхать въ Италію. Началась сцена трагическихъ увѣщаній и угрозъ съ одной стороны и твердой рѣшимости съ другой.

— Я не буду обращать на это вниманія (мистеръ Периклъ говорилъ о любви и пробужденіи женскаго сердца), когда вы кончите образованіе. Тогда любовь — прекрасная вещь, — вы отъ нея будете заимствовать одушевленіе. Но теперь! глупенькая — слишкомъ рано… слишкомъ рано. Ну какъ же вы будете учиться?.. Э! когда голова будетъ занята мужчиной? Вашъ голосъ, капризная дурочка, — будетъ зависѣть отъ его воли, а не отъ вашей; вы сдѣлаетесь шарманкой, которую онъ будетъ вертѣть за рукоятку. — Mon Dieu! Зачѣмъ я оставлялъ ее?

При этомъ мистеръ Периклъ ударилъ себя по лбу ладонью и потомъ схватилъ за длинный жиденькій клочокъ волосъ, прикрывавшій, съ помощью помады, обнаженную часть его головы. — Неужели я не зналъ, что она все-таки женщина? — Итакъ вы говорите, что вы влюблены?

Эмилія, съ возмущающимъ хладнокровіемъ отвѣчала: — я этого вамъ не говорила.

— Вы имѣете въ виду человѣка. И я знаю его, знаю этого человѣка! Когда вы наскучите ему, онъ пуститъ васъ на воздухъ, какъ струю табачнаго дыма! Васъ, которую я намѣренъ сдѣлать царицей оперы! Царицей? Этого мало! Вы будете имѣть болѣе владычества, чѣмъ двадцать — сорокъ царицъ. Взгляните сюда! (мистеръ Периклъ приподнялъ руку и дрожаніемъ кисти старался представить трепетаніе осиноваго листа): такъ точно и вы будете приводить въ трепетъ тысячи сердецъ! Заставите мечтать о себѣ, обожать себя! увидите повсюду цвѣты, — цвѣты на головѣ, цвѣты у ногъ — подъ ногами. Вы выберете себѣ любовника изъ цѣлаго міра. Выберете мужа, если это будетъ согласоваться съ вашимъ вкусомъ. Того и другаго, если хотите. Тогда, я говорю, вы полюбите, вы должны полюбить человѣка. Пусть онъ язвитъ васъ и тиранитъ, — о! это будетъ magnifique: голосъ будетъ изощряться, становиться сильнѣе, — въ немъ будетъ высказываться повѣсть вашего сердца. Любите, пока сами не нанесете себѣ смертельнаго удара: — Браво! — А теперь что? Я все-таки скажу, — вы дурочка!

Эмилія думала, что она и въ самомъ дѣлѣ покорила весь міръ. На ея лицѣ отражался восторгъ. Отреченіе отъ такой великолѣпной судьбы ради Вильфрида, казалось, дѣлало ее вполнѣ его достойною, и въ то время, какъ мистеръ Периклъ исчислялъ отвергаемыя ею сокровища, ея грудь не волновало сожалѣніе.

— Но, — сказалъ мистеръ Периклъ, отворачиваясь отъ нея: идите и будьте негодной дѣвочкой.

Такой потокъ краснорѣчія явился у знатока и любителя музыки вслѣдствіе его собственнаго обманутаго ожиданія. Если бы онъ думалъ объ Эмиліи, онъ могъ бы весьма затронуть ея любовь къ Италіи. Музыка была страстью этого человѣка; а страсть милліонера составляетъ нѣчто способное расшевелить сердце. Онъ зналъ, что въ Эмиліи открылъ драгоцѣнную жемчужину музыки, какія рѣдко находятся, и поставилъ себѣ цѣлью образовать ее и усовершенствовать во что бы то ни стало; быть можетъ, второстепенная и отдаленная его мысль заключалась въ томъ, чтобы впослѣдствіи показать ей, что голосъ ея былъ его достояніемъ, которому позавидовали бы многіе властелины. Мысль о потерѣ такой драгоцѣнности приводила его въ бѣшенство. Онъ поочереди бралъ одну брукфильдскую барышню за другою, и каждую изъ нихъ угощалъ сценой, исполненной уморительныхъ жестовъ и изступленныхъ выраженій на ломаномъ англійскомъ языкѣ. Онъ обвинялъ ихъ брата въ поступкѣ, который барышни обязаны были забросить (съ помощію имъ однѣмъ извѣстнаго процесса) въ страну тонкихъ оттѣнковъ чувствъ, прежде чѣмъ онѣ рѣшились бы обсудить и понять его. Суровые факты въ связи съ музыкой, и эта несносная «машина, но не человѣкъ», какъ выражались онѣ, — представлялись имъ грубыми, оскорбительными; Адель хотѣла было употребить въ дѣло смѣхъ для защиты Вильфрида отъ взводимаго на него обвиненія, но должна была бѣжать отъ этого страшнаго критика. Въ общемъ совѣтѣ она вполнѣ поддержала сторону Вильфрида, такъ что сестрицы привели мистера Перикла къ убѣжденію, что во время его отсутствія это было ни больше, ни меньше, какъ шалость, какъ дурачество, и что чувства, которыя должны были пробудиться въ груди Эмиліи въ извѣстный кризисъ, когда она явится передъ свѣтомъ, все еще находились въ усыпленіи. Съ своей стороны Эмилія, сравнивая свои собственныя пылающія чувства съ этой прекрасной, невинной преданностью къ искусству и страстью къ музыкѣ, чувствовала себя нѣкоторымъ образомъ виновною, и каждый разъ, когда въ мистерѣ Периклѣ являлись порывы изступленія, она упрашивала его успокоиться, обнаруживала сожалѣніе и, повидимому, расположеніе перейти на его сторону. Въ эти минуты мистеръ Периклъ говорилъ съ меньшею раздражительностью:

— Такъ вы ѣдете въ Италію завтра? Послѣ завтра?.. никогда? Послѣдній вопросъ предлагался съ громкимъ крикомъ, потому что Эмилія на первые два не давала отвѣта. Иногда она находила слезу на своихъ рѣсницахъ. Окруживъ себя своими иллюзіями, она знала, что въ сердцѣ Вильфрида для нея не было уютнаго уголка. Она знала это и испытывала тѣ же самыя чувства, которыя испытываетъ юноша, узнавшій, что завтра долженъ умереть, чувства тяжелыя, но безъ грусти, и только съ преобладающей идеей, что эта жизнь все-таки не полна, не совершенна. Кровь Эмиліи, какъ волна сильныхъ ощущеній, снова и снова покрывала пустое холодное мѣсто. Она думала: «вѣдь ему нужна одна моя любовь»? и этимъ вопросомъ удовлетворяла алчныя требованія души своей, воображая, что онъ послужитъ отвѣтомъ на требованія его души.

Брукфильдскія барышни ни подъ какимъ видомъ не поощряли Эмилію отказываться отъ великодушнаго предложенія мистера Перикла. Онѣ думали тоже, что она могла… да могла ли еще? О! конечно могла ѣхать въ Италію подъ его защитой.

— А согласились бы вы отпустить съ нимъ свою ближайшую родственницу? грубо спрашивалъ Вильфридъ. Съ помощію хитрости онъ принудилъ ихъ согласиться, что въ дѣлѣ подобнаго рода слѣдовало бы посовѣтоваться прежде съ родителями Эмиліи.

Однажды мистеръ Периклъ сказалъ барышнямъ: — я намѣренъ устроить праздникъ, въ родѣ partie monstre, подъ открытымъ небомъ, на травѣ. Прошу васъ пригласить вашихъ знакомыхъ.

Передъ этимъ великолѣпнымъ намѣреніемъ, замѣчено было, что онъ имѣлъ видъ человѣка, замышлявшаго что-то необыкновенное. Когда намѣреніе было заявлено и Арабелла приняла на себя распоряженія въ этомъ partie monstre (который долженъ былъ состояться на Бесворстскомъ лугу, и, какъ не ихъ собственный балъ, могъ быть веденъ съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ къ нелѣпому собранію), когда все было устроено, лицо мистера Перикла просвѣтлѣло и онъ пересталъ преслѣдовать Эмилію.

— Я не принадлежу къ числу плаксъ, говорилъ онъ, выразительно кивая головой передъ своими англійскими слушателями, какъ будто эта фраза, показывающая знакомство его съ тайнами ихъ языка, ставила его на одинъ съ ними уровень.

Надобно же было случиться такъ, что вскорѣ послѣ этого Лаура Тинлей и Мабель Копли сдѣлали визитъ въ Брукфильдъ.

Лаура и Мабель, услышавъ о великолѣпномъ пиршествѣ, которое мистеръ Периклъ назначилъ на Бесвортскомъ лугу, потупили глаза. Ихъ пригласили, и онѣ подняли глаза. Лаура для защиты своей всегда имѣла при себѣ какое нибудь оборонительное орудіе. При настоящемъ случаѣ, прощаясь, она сказала (такъ очаровательно сказала!):

— Безъ всякаго сомнѣнія вы слышали объ арестѣ вашего… какъ бы назвать его?.. друга?.. какъ это по французски?

— О комъ вы говорите? спросила Арабелла.

— Объ этомъ бѣдномъ, всегда такомъ чистомъ, опрятномъ созданіи, которому вы покровительствовали… который игралъ на органѣ! и Лаура впилась своими глазами въ спокойные глаза Арабеллы.

— И что же онъ? сказала Арабелла съ пріятной улыбкой.

— Быть можетъ, вы уже знаете, что для него все уже устроено? сказала Лаура, поясняя дѣло, по прежнему обыкновенію, болѣе взглядомъ, нежели словомъ.

— Сказать вамъ правду, я рѣшительно ничего не знаю, отвѣчала Арабелла.

— Въ самомъ дѣлѣ?

Лаура вдругъ обернулась къ Корнеліи, которая встрѣтила ея взглядъ безъ малѣйшаго смущенія.

Дѣло было въ томъ, что хильфордскій книгопродавецъ, мистеръ Чинсъ, воспрепятствовалъ отъѣзду мистера Баррета, пока мистеръ Барретъ не выплатитъ счетовъ мистера Чинса; послѣдній протестовалъ противъ отъѣзда законнымъ путемъ.

— Если вы сколько нибудь знаете законъ, говорила Лаура: — то поймете, почему онъ все еще здѣсь. Подаютъ ко взысканію и васъ арестуютъ, не знаю хорошенько, за какую сумму, нажегся, свыше двадцати фунговъ. А мистеръ Чинсъ считаетъ за мистеромъ Барретомъ, кажется, двадцать три фунта и нѣсколько шиллинговъ. Что можетъ быть ниже этого? Мистеръ Чинсъ стоитъ того, чтобы ему не платили?

О! неужели для того, чтобы возвыситься надъ такими людьми, образцомъ которыхъ служила Лаура Тинлей, не могутъ считаться позволительными ничтожные поступки безчеловѣчія и нѣкоторые искусные пріемы въ «срѣзываніи колоды картъ»? Брукфильдскія барышни часто спрашивали себя, неужели онѣ еще не вѣрно опредѣляютъ этотъ вопросъ. Конечно, у нихъ не было желанія наносить обиды другимъ; но природа, одарившая ихъ тонкимъ вкусомъ, научала ихъ, какъ защищать его. Онѣ серьезно слушали Лауру, которая разсказывала, что мистеръ Чинсъ снабжалъ мистера Баррета не только англійскими книгами, но и иностранными (послѣднее слово она нарочно повторила и сдѣлала надъ нимъ удареніе).

Всѣ онѣ сидѣли въ библіотекѣ и глаза Лауры остановились на жолтыхъ и голубыхъ книжкахъ, по всей вѣроятности не предназначавшихся для чтенія мистера Поля.

— Мнѣ кажется, вы должно быть ошибаетесь на счетъ положенія мистера Баррета, сказала Адель.

— Нѣтъ; кажется нѣтъ, быстро отвѣчала Лаура. Впрочемъ, вы, можетъ быть, знаете больше. Онъ объявилъ, что ждетъ какихъ-то передаточныхъ денегъ. Братъ мой Альбертъ говоритъ, что онъ провелъ уже полицейскаго констебля, но за то констэбль проведетъ его. Впрочемъ, это только шутка! Но органистъ, получающій, по самому высшему разсчету, — бѣдное созданіе! пятьдесятъ пять фунтовъ въ годъ, да, правда, еще нѣсколько фунтовъ за уроки пѣнія, этотъ органистъ долженъ книгопродавцу двадцать три фунта! Вы только подумайте объ этомъ!

— И еще за иностранныя книги! прибавила Адель.

— Которыя ни подъ какимъ видомъ не могли служить къ улучшенію его нравственности! замѣтила Лаура.

— Вы всегда были строги къ большей части человѣческой расы, сказала Арабелла.

— Такими, душа моя, всегда бывали проповѣдники, возразила Лаура.

— И что же, мужчины нашей религіи оправдываютъ васъ? спросила Арабелла.

— Позвольте, на чемъ мы остановились.

Лаура отступила; она видѣла, что ее мистифируютъ.

— Вы пришли къ свѣтлому убѣжденію, что всѣ книги не англійской фабрикаціи должны дѣйствовать пагубно на нравственность мужчинъ, сказала Арабелла и ея сестрицы затрепетали при вѣрности этого удара, забывъ на минуту низкій предметъ, которому ударъ наносился. Лаура почувствовала всю силу его и не въ состояніи была воротиться къ разговору о Чинсѣ и Барретѣ. Во все время этого свиданія Корнелія сохраняла величественную позу, зная, что во время аттаки она не обнаруживала ни одной слабой стороны ея обороны, и въ особенности скрывала желаніе вступить въ битву. Адель и Арабелла оставили ее одну поправляться послѣ такого великаго подвига молчанія.

ГЛАВА XXII.

САНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ ВЪ ЗАПАДНѢ.

Корнелія сидѣла съ крѣпко сжатой рукой. — Вы богаты, а онъ бѣденъ, было основою ея мыслей, повторяемою ежеминутно. — Золото даетъ вамъ право въ глазахъ свѣта презирать его! говорила она, обращаясь къ удалившейся Лаурѣ и облекая золото всѣми недостатками и пошлостями этой особы. Извѣстное дѣло, что когда человѣкъ дѣйствительно ненавидитъ золото, онъ становится враждебнымъ къ равнымъ себѣ. Потокъ чувствъ стремится по этому направленію. Примиреніе тутъ невозможно: ненавидѣть — значитъ стараться остановить этотъ потокъ. Случается, что это бываетъ одною изъ слабостей сантименталиста, который долженъ бы размыслить, но не размышляетъ, что тоненькіе усики или щупальцы, съ помощію которыхъ такъ быстро узнаются всѣ неправды, проистекающія отъ золота, составляютъ его неотъемлемую принадлежность. Эти щупальцы или органы чувствъ происходятъ отъ усладительнаго спокойствія, — что въ широтахъ нашего острова равносильно съ значеніемъ золота. По нимъ только и узнаются сантименталисты между цивилизованными породами. Они только и бываютъ чувствительны до такой степени, что прикоснутся и сейчасъ же отвергаютъ отъ себя, или прикоснутся и сейчасъ же принимаютъ къ себѣ, — между тѣмъ какъ законы свѣтскаго міра регулированы до нельзя и цивилизація безпрерывно идетъ впередъ, иногда самымъ смѣшнымъ образомъ. Сентименталисты опережаютъ насъ не вѣсомъ своего разсудка, но нѣжностію нервъ, и подобно всѣмъ передовымъ созданіямъ, становятся первыми жертвами. Таковы для насъ сантименталисты — эта тучная отрасль человѣчества. Мы многимъ обязаны имъ, и хотя они издѣваются надъ нами, но мы — пожалѣемъ о нихъ.

Особливо они заслуживаютъ сожалѣнія въ молодости, потому что въ этотъ періодъ они переносятъ самыя тяжелыя страданія. Съ своей стороны, я бы желалъ, чтобы мальчиковъ и дѣвочекъ выводила на дорогу жизни сама природа, но я допускаю, что въ большинствѣ случаевъ наша общая добрая мать не выдѣлывала ихъ (и не мудрено, — имѣя на рукахъ столько хлопотъ) вполнѣ презентабельными; такой фактъ заставляетъ меня быть снисходительнымъ къ нѣжнымъ существамъ подобнаго рода, которыя борются съ этими чрезмѣрными утонченностями чувствъ. Я примѣчаю ихъ наклонности и привычки и нахожу, что это чистая комедія, за которую готовъ ихъ полюбить. Человѣкъ — животное, любящее посмѣяться. Философъ при концѣ какого нибудь безконечнаго изысканія, предается смѣху и наслаждается имъ, какъ самымъ лучшимъ человѣческимъ плодомъ, чисто человѣческимъ, здоровымъ и усладительнымъ. Поэтому, будемте же искренно благодарны тѣмъ, кто доставляетъ намъ пищу для громкаго всезаглушающаго смѣха.

Корнелія презирала золото, — презирала на общемъ основаніи и по отвлеченнымъ причинамъ. О Барретѣ не было сказано ни одного слова, даже въ фантазіи; впрочемъ, она съ задумчивымъ взглядомъ дѣлала такія восклицанія: — «Святые были бѣдны! (святые, о которыхъ она нерѣдко читала въ переводѣ одной старой латинской книги). Св. Францискъ! какъ божественна была его жизнь!» и такъ далѣе, пока передъ ней, въ ея воображеніи, не являлся мистеръ безденежный Барретъ, облаченный въ священное одѣяніе, стоявшій выше не только своего кредитора, мистера Чипса, но выше всѣхъ, кто занимался покупкой или продажей.

— Я была вѣроломна, — говорила она: — подразумевая «къ нему». Смотря на него на этой лучезарной высотѣ, она думала: — «какимъ же образомъ я-то упала такъ низко?» Ея уму невозможно было оправдать того обольщенія, которое побудило ее обречь себя рабству, заставило ее отдать свою руку человѣку, котораго она не любила. Неужели ее могутъ обвинить, что она сдѣлала эту величайшую глупость собственно для того, чтобы избавиться отъ этого комка грубой земли, отъ мистриссъ Чомпъ? Корнелія горько улыбнулась. — «О, нѣтъ! сказала она: — я бы не сдѣлала подобнаго поступка съ такой жалкой цѣлью.» Отчаявшись разрѣшить эту загадку, она вскричала: «Я была сумасшедшая!» и задыхаясь отъ ужаса, увидѣла, что безумно обрекла свое имя погибели.

— Я была сумасшедшая! это самый утѣшительный предлогъ для нашихъ грѣховъ прошедшаго времени. Грустно подумать, что мы были, хотя на время, лишены разсудка; но припадокъ сумасшествія миновалъ, и мы болѣе уже не въ Бедламѣ!

Послѣ того мысли Корнеліи боролись съ гордостью мистера Баррета. Почему онъ не пришелъ къ ней послѣ того, какъ прочиталъ нѣсколько словъ, написанныхъ карандашомъ въ его книгѣ? Неужели онъ хотѣлъ сдѣлать ее своей должницей во всемъ? Онъ могъ справедливо упрекать ее: но зачѣмъ онъ удалялся отъ нея? Она желала, чтобы онъ избичевалъ ее, чтобы потомъ при его взглядѣ можно было потуплять голову отъ стыда и наслаждаться причиненными имъ страданіями. Размышляя о томъ, какимъ образомъ самый дурной человѣкъ въ мірѣ сталъ бы держать себя въ отношеніи къ дѣвушкѣ, частію находившейся въ его власти (ему были бы позволены пожатія руки, для него всегда были бы открыты глаза во всю ихъ величину; позволено было бы говорить все, кромѣ клятвъ), она считала мистера Баррета лучшимъ человѣкомъ въ мірѣ. Хотя она одна видѣла это, одна была убѣждена въ этомъ, но убѣжденіе ея ни сколько не теряло своей цѣнности. Въ отдаленіи представлялась ей чуднымъ свѣтомъ озаренная цѣль, къ которой все бы стремились ея мысли. Но теперь было уже слишкомъ поздно! Корнелія осадила горячихъ бѣгуновъ, носившихся въ ея головѣ, онѣ остановились и затѣмъ полился потокъ слезъ. Въ какое негодованіе пришла бы эта прекрасная сантименталистка, если бы шепнули ей, для чего она гонится за предметомъ, когда уже слишкомъ поздно!

Въ это время Корнелія каждый день гуляла по краснымъ дорожкамъ подъ соснами, и вообразила, что она изумилась и даже обидѣлась, когда наконецъ встрѣтилась съ мистеромъ Барретомъ подлѣ увядшей березы. Онъ былъ съ Эмиліей. Эмилія привѣтливо кивнула головой Корнеліи, у которой броня сѣвернаго полюса употребляла всѣ свои усилія, чтобы сдержать сердце, готовое вырваться наружу.

— Мы въ послѣдній разъ прогуливаемся по старому лѣсу, сказалъ мистеръ Барретъ, съ изумительнымъ спокойствіемъ. — Впрочемъ, это я долженъ сказать собственно о себѣ.

— Когда вы уѣзжаете?

Корнелія чувствовала, что сердце стучало въ ея груди страшнымъ образомъ.

— Надѣюсь, дня черезъ два, сказалъ Барретъ.

«Почему же онъ говоритъ, надѣюсь»? подумала Корнелія съ досадой, но вслѣдъ за тѣмъ видѣніе арестующаго Чипса возбудило въ ней сожалѣніе и раскаяніе. Она обратилась къ Эмиліи.

— Наше милое дитя тоже намѣревается оставить насъ.

— Я? вскричала Эмилія.

— Вѣдь васъ призываетъ къ себѣ ваша Италія?

— Теперь я для Италіи ничего не значу. Развѣ я этого не говорила вамъ? Я влюблена теперь въ Англію.

Корнелія улыбнулась.

— Мы надѣемся, что въ вашемъ сердцѣ найдется довольно простора для той и другой.

— Значитъ по вашей теоріи, — сказалъ мистеръ Барретъ съ прежней привлекательной манерой: — любовь къ одному предмету даетъ въ сердцѣ просторъ для другаго?

— Почему же и не такъ?

Сравнивая свое жалкое спокойствіе съ его невозмутимымъ самообладаніемъ, Корнелія восхищалась имъ и въ тоже время сожалѣла о немъ.

Эмилія смотрѣла то на того, то на другую, воображая, что они какимъ нибудь образомъ коснутся ея положенія, тѣмъ болѣе, что имъ обоимъ была извѣстна сильная борьба, происходившая въ ея груди; но они все больше и больше удалялись отъ ея пониманія, и повидимому говорили о предметахъ совершенно мертвыхъ. — И еще это ея любовникъ, думала она. — Встрѣчаясь другъ съ другомъ они разговариваютъ, какъ будто ихъ раздѣляетъ рука; онъ знаетъ, что ее отдаютъ другому человѣку, и не хочетъ схватить ее и утащить! — Сознаніе, что она не имѣла ни малѣйшаго сочувствія къ подобному разговору, смыкало ея уста скорѣе, чѣмъ увѣщанія Вильфрида (которыя обыкновенно передавались слишкомъ напыщенно, чтобы вполнѣ понять ихъ значеніе и слѣдовательно считать ихъ обязательными). Корнелія, чтобы скрыть свое волненіе, прочитала Эмиліи милую, хотя и наполненную высокопарными фразами, лекцію объ обязанностяхъ артиста къ искусству, заимствуя любимыя мѣста изъ любимаго мистеромъ Барретомъ критика по части художествъ. Пониженіе голоса въ то время, когда она декламировала болѣе назидательныя сентенціи (вѣроятно для того, чтобы вы сильнѣе ощущали силу ея проповѣдническихъ способностей, чтобы показать смиреніе, съ которымъ заняла каѳедру, и наконецъ, что она была избраннымъ сосудомъ для выполненія тяжелой обязанности оракула), было прекрасно для того, кто бы могъ это видѣть. Не думаю, впрочемъ, чтобы это было особенно для него полезно; да и сама Корнелія едва ли сознавала капризное желаніе блеснуть на время въ глазахъ человѣка, который заставлялъ ее испытывать смиреніе. Чарующая сила, которую она вливала въ его кровь, сообщалась ей самой. Когда она кончила, Эмилія, побѣжденная краснорѣчіемъ, сказала: — Я не умѣю такъ говорить, и пошла въ сторону, не удостоивъ оратора даже улыбкой.

Корнелія была убѣждена, что эта дѣвочка вернется также быстро, какъ и удалилась, и когда Эмилія скрылась изъ виду, она подумала о неприличіи оставаться съ мистеромъ Барретомъ наединѣ. Ловушка для сантиментальности была передъ глазами, но Корнелія слишкомъ еще мало испытывала свою твердость, чтобы опасаться ея. Оба они желали вырваться изъ той глубины, которая заставляла ихъ соблюдать молчаніе, но представился случай говорить и они снова скрылись въ туже глубину: такъ въ знойный лѣтній день рыба всплываетъ на поверхность воды, ударяетъ хвостомъ поставляетъ одинокій, все болѣе и болѣе ширящійся кругъ. Корнелія знала впрочемъ, чего нужно было ожидать. Изысканной фразой и какъ человѣкъ, который хладнокровно исполняетъ свой долгъ, мистеръ Барретъ поздравилъ ее съ помолвкой. Одна рука скрывалась въ его застегнутомъ сюртукѣ, другая свободно висѣла: ни одна черта въ лицѣ не обличала его душевнаго волненія. Онъ могъ бы сказать это на балу. Для Корнеліи, находившей удовольствіе въ умѣньи обладать своими чувствами, — эта фраза при этой позѣ была опаснѣе звуковъ, въ которыхъ отзывался бы вопль страждущей души.

— Мистеръ Барретъ, вы знаете меня слишкомъ хорошо, чтобы говорить мнѣ подобныя вещи.

Слова наконецъ вырвались наружу, Корнелія, чтобы скрыть свой стыдъ, сохраняла спокойствіе. Мистеръ Барретъ увидѣлъ, что наступило время для откровеннаго разговора.

— Мнѣ же не нужно говорить намъ, что я главнѣе всего желаю вамъ счастія, — сказалъ онъ.

Наступила пауза.

— Вы знаете, какъ я люблю эту мѣстность! сказала Корнелія.

— И я! — Признаюсь, прекраснѣе этого мѣста я ничего не знавалъ.

Они оставили тропинку и перешли на мхи, — на мягкій коверъ перерѣзанный мѣстами лужайками яркой зелени.

— Надѣюсь, — продолжалъ мистеръ Барретъ: — вы не оставите чтеніе?

Корнелія отвѣчала «да», — такъ что надъ этимъ полновѣснымъ односложнымъ можно было подразумѣвать, что она и оставитъ, и не оставитъ; но чтобы выразиться опредѣлительнѣе, она прибавила: — Къ чему же мнѣ послужитъ теперь чтеніе?

— Тысячу разъ будетъ жаль, если вы сдѣлаете тоже самое, что дѣлаютъ многія женщины, при такихъ… при такихъ великихъ перемѣнахъ въ жизни.

— Какую пользу можетъ принести мнѣ образованіе ума, когда…? сказавъ это, Корнелія замолчала.

— Какую пользу! Неужели же бракъ долженъ остановить вашъ интеллектуальный возрастъ?

— Бракъ безъ любви! произнесла Корнелія и эти слова навели на нее ужасъ; — но высказать ихъ было необходимо.

— Вы должны научиться побѣждать потребность въ этомъ чувствѣ.

Увы! его совѣтъ заставлялъ ее еще сильнѣе ощущать эту потребность.

— Обѣщайте мнѣ только одно, сказалъ онъ. — Вы не впадете въ рутину? Позвольте мнѣ сохранить идеалъ, который вы подарили мнѣ. Ради самаго неба, не омрачайте для меня тотъ свѣтлый образъ, который я храню въ своей душѣ! Позвольте мнѣ быть постоянно убѣжденнымъ, что вы ростете, что чистый благородный умъ, которымъ вы отличаетесь, будете развиваться, и вы не дадите этому развитію остановиться.

Корнелія улыбнулась.

— Вы, мистеръ Барретъ, судите обо мнѣ весьма великодушно.

— Напротивъ! Могу ли я сказать вамъ…

Барретъ вдругъ остановился; Корнелія ощущала, что это молчаніе обдавало ее какъ волной.

Они приближались къ озеру, — къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ пень срубленной ивы.

— Я буду утѣшать себя надеждой, что со временемъ услышу о васъ, сказала Корнелія, стараясь принять болѣе веселый видъ.

Барретъ зналъ, что она намекала на надежду услышать о его славѣ.

— Я становлюсь умнѣе, — да боюсь, — даже слишкомъ умнымъ для честолюбія!

— Это — ложное заключеніе, — софизмъ.

Барретъ указалъ на гнилой пень.

— Можно ли ожидать плодовъ отъ этого дерева?

— Вы… вы еще молоды, мистеръ Барретъ.

— Но и на молодомъ лицѣ могутъ быть написаны слова: собирать больше нечего.

Корнелія протянула къ нему руку.

— Мистеръ Барретъ! не говорите этого! — Прямота души Корнеліи обнаруживала себя въ жгучей слезѣ. — Это были жестокія слова.

— Но если они были живыя, и если они живутъ и теперь?

— Я чувствую, что вы должны осуждать меня, но осуждать несправедливо. Когда я писала ихъ… о, еслибы вы знали, въ какомъ я состояніи находилась тогда! Наша домашняя жизнь отравляла всѣ мои мысли! И все же, я никого не обвиняю, — никого! Я могу просить только о сожалѣніи!

— А если вы несчастны, то не долженъ ли и я быть несчастнымъ? Вы отнимаете отъ меня послѣднюю отраду. Я молилъ Провидѣніе услышать отъ васъ, — что вы будете счастливы! но теперь я лишенъ и этого утѣшенія.

— Счастлива! — Корнелія произнесла это слово музыкально, какъ будто она сосала иронію изъ сладости звуковъ. — Да развѣ мы созданы для счастія?

Мистеръ Барретъ произнесъ нѣсколько изреченій любимаго мудреца, потомъ заключилъ:

— Но блестящій домъ и благородныя общественныя обязанности приносятъ утѣшеніе. Я признаю, что вы не только будете украшать высокое положеніе въ обществѣ, но произведете впечатлѣніе, какъ будто вы родились для того, чтобы занимать его. Это ваша судьба.

— Жалкая судьба!

Корнеліи пріятно было разыгрывать роль капризнаго ребенка, который спорить съ своимъ учителемъ за урокомъ.

— Такъ ваше сердце не лежитъ къ этому союзу? спросилъ мистеръ Барреіъ.

— Зачѣмъ вы спрашиваете? Я только исполнила мой долгъ.

— Въ самомъ дѣлѣ!

Неужели же ея долгъ заключался въ томъ, чтобы жить неполной жизнью? Онъ опредѣлялъ ей значеніе личнаго долга, затемнивъ всѣ ея собственныя идеи по этому предмету, и такимъ образомъ высказалъ, повидимому, страшную, не допускающую никакихъ возраженій истину.

Какъ человѣкъ, которому предоставлено право перемѣнять разговоръ, мистеръ Барретъ продолжалъ:

— При нашихъ свиданіяхъ я не позволялъ себѣ обращаться къ своей личности: они были слишкомъ божественны для этого. Вы всегда вспомните, что я не позволялъ себѣ многаго.

— Да! — И Корнелія хотѣла въ ту же минуту объяснить, въ чемъ именно онъ удерживалъ себя.

— И если я стану говорить теперь о себѣ, то слова мои не будутъ перетолкованы въ дурную сторону.

— Мной, по крайней мѣрѣ, никогда бы не были.

— Корнелія!

Хотя Корнелія и догадывалась, что скрывалось за предшествовавшимъ вопросомъ, но все же, такое внезапное восклицаніе изумило ее; съ другой стороны мистеръ Барретъ поступилъ бы дурно, если бы сталъ колебаться. Онъ просто потребовалъ себѣ права называть ее по имени. Корнелія согласилась, и съ этой минуты они сдѣлались равными.

Чудную исторію разсказывалъ о себѣ мистеръ Барретъ. Корнелія, вздумавъ повторить ее, была бы не въ состояніи передать ее вразумительно. Поглощая каждое слово, она только удовлетворяла свою жажду. Его отецъ имѣлъ титулъ баронета. Но что значилъ титулъ при имѣніяхъ безъ опредѣленнаго наслѣдника? Какая прихотливая до безумія судьба отдала этого благороднаго молодаго человѣка во власть эксцентричнаго родителя, который то лелѣялъ его, то прогонялъ изъ подъ родительскаго крова? Она узнала сумму, которая составляла его собственность, и которая была назначена ему на поддержку покойной его матерью — всего сто фунтовъ въ годъ! Случалось ли когда нибудь слышать объ участи плачевнѣе этой?

Изъ всего разсказа, Корнелія однакожь вывела такое заключеніе, что если бы мистеръ Барретъ написалъ къ отцу и далъ бы слово сообразоваться до нѣкоторой степени съ его таинственной деспотической волей, онъ вѣроятно получилъ бы прощеніе и былъ бы назначенъ наслѣдникомъ.

— Съ этой поры, сказалъ мистеръ Барретъ: — я обрекъ себя нищетѣ. Вы научили меня переносить ее, и чего это стоило мнѣ! Неужели для меня все теперь кончилось!

Упадокъ голоса съ повтореніемъ имени Корнеліи какъ будто пробуждали ее отъ очаровательной дремоты, но пробуждали все-таки за предѣлами здраваго разсудка.

— Зачѣмъ же… зачѣмъ! прошептала она.

— Милая, дорогая Корнелія!

— Зачѣмъ не разсказали вы мнѣ этого прежде?

— Вы упрекаете меня?

— О, нѣтъ! и она почувствовала, что рука Баррета нѣжно сжимала ея руку.

— Мой другъ! сказала она, и два существа, которыя никогда не цаловались, какъ любовники, поцаловали другъ друга, какъ друзья.

ГЛАВА XXIII.

ВИЛЬФРИДЪ СТАНОВИТСЯ ДИПЛОМАТОМЪ.

Вся дипломатія Вильфрида приведена была теперь въ дѣйствіе съ цѣлью сбить съ толку мистера Перикла, внушить Эмиліи необходимость сохраненія тайны и продолжать ухаживанье за двумя женщинами къ ихъ общему удовольствію. Адель, проницательности которой Вильфридъ опасался всего болѣе, была удалена изъ Брукфильда лестнымъ приглашеніе въ Сторнли; а чтобы Эмилія была занята во время ихъ отсутствія, и чтобы отвести мистера Перикла отъ всякихъ подозрѣній, онъ убѣдилъ Трэси Ронинбрука пріѣхать въ Брукфильдъ и написать либретто для оперъ Эмиліи. Трэси и Эмилія просиживали вмѣстѣ по цѣлымъ часамъ, рисуя удивительныя каррикатуры, пока Эмилія не начинала вздыхать и говорить: — довольно! больше не могу… а Трэси прибавлялъ къ этому, съ покорностью: — я и подавно не могу! Мистеръ Периклъ съ самаго начала слѣдилъ за ними очень внимательно, но спустя нѣсколько времени, началъ пожимать плечами и замѣчать: — все это вздоръ!

Какъ бы то ни было, они весьма серьезно занимались сочиненіемъ оперы: Трэси писалъ стихи, а Эмилія облекала ихъ въ музыкальные звуки. Онъ писалъ съ необыкновенной быстротой, но слова его какъ-то особенно не вязались съ переливами музыки, такъ что Эмилія нерѣдко останавливалась и, заливаясь смѣхомъ, говорила: — вы заставляете меня пѣть пѣтухомъ, или каркать вороной.

— Женщина должна слѣдовать за мужчиной, музыка должна согласоваться съ стихомъ, восклицалъ Трэси. — Музыка — это кисть винограда, стихъ — виноградное дерево.

— Да; если они идутъ отъ одного и того же корня, съ улыбкой замѣтила Эмилія, послѣ минутнаго размышленія, и вслѣдъ за тѣмъ лицо ея принимало мрачное выраженіе, какъ нельзя болѣе согласовавшееся съ наружнымъ видомъ мистера Перикла.

— Потому-то у насъ и не клеится. Мы стараемся сблизиться, а природа отталкиваетъ насъ. Во всякомъ случаѣ завтра у васъ будетъ половина либретто. А потомъ, ужь какъ вы хотите, дитя мое, а должны поддѣлаться подъ мои слова.

— Извольте, обѣщала Эмилія: — но съ условіемъ, если они не будутъ такъ крѣпки, какъ желѣзо для зубовъ. Вотъ послушайте, — вскричала она и пропѣла куплетъ. — Не правда ли — мертвые звуки? Послушайте же теперь! И она пропѣла тотъ же самый куплетъ къ полному удовольствію Трэси.

— Что за удивительная дѣвушка! восклицалъ Трэси, расхваливая Эмилію по всему дому.

— По всему видно, сэръ, что вы имѣете еще весьма слабое понятіе о чувствахъ женщины, сказала мистриссъ Чомпъ.

Вечеромъ Трэси написалъ два этюда либретто и предоставилъ ихъ на выборъ Эмиліи; — въ одномъ была выставлена римлянка Клелія, въ другомъ — Камиллъ. Трэси хвалилъ и тотъ и другой этюдъ безпрестанно, и говорилъ, что къ той и другой личности онъ былъ совершенно равнодушенъ. Клелія представляла лучшую тему для пѣнія, выражавшаго страстныя чувства, но съ другой стороны неуступчивость и гордость Камилла имѣли въ себѣ что-то очаровательное. — Вспомните о Римѣ! сказалъ Трэси.

Эмилія подала голосъ за Камилла, и уже начала напѣвать мотивы, представляя себѣ картину загорѣлыхъ воиновъ, предводительствуемыхъ молодымъ полководцемъ, на шляпѣ котораго игриво отражались солнечные лучи.

— Но вы упустите изъ виду партіи въ Клеліи, сказалъ Трэси съ недовольнымъ видомъ. — Я вижу тамъ одну пѣсню, которая озарила бы весь Лондонъ. Къ несчастію, тутъ вмѣшивается чувство. Оно бы ничего, если бы мы были увѣрены, что Камиллъ выйдетъ также хорошъ; а я думалъ такъ, что одно будетъ служить балансомъ для другаго. Впрочемъ, дѣйствуйте по своей фантазіи. Камиллъ — личность въ строгомъ смыслѣ классическая. Я смотрю на оперу, какъ Альфіери смотрѣлъ на трагедію. Клелія болѣе приближается къ новѣйшимъ образцамъ. Вы представьте только себѣ, что мы совсѣмъ упустимъ изъ виду проявленія любви тамъ, гдѣ я показываю силу. Клелія въ лагерѣ короля: тутъ идетъ дактиль для хора, а въ то время, когда она признается въ любви къ врагу своего отечества — тамъ необходимъ сильный страстный анапестъ. Вы не забудьте, наша опера романтическая и потому мы можемъ обходиться съ исторіей, какъ намъ угодно; мы не должны обращать вниманія на то, если намъ скажутъ: идите домой и прочитайте исторію Рима. Пойдемте же скорѣе въ лѣсъ и начнемте. Первыя двѣ аріи мы можемъ пропѣть даже сегодня вечеромъ. Въ композиціи, помните, всегда изобрѣтайте главную сцену, и изъ нея уже выработывайте второстепенныя, въ противномъ случаѣ, по мѣрѣ достиженія цѣли, вы будете терять одушевленіе. Это мой методъ.

Они побѣжали въ лѣсъ, припрыгивая, какъ школьникъ и школьница. Услышавъ, что Камиллу не позволялось любить ничего другаго, кромѣ своего неблагодарнаго отечества, Эмилія измѣнила свое понятіе объ этомъ римлянинѣ, и вслѣдствіе того начался споръ; она утверждала, что великій герой долженъ любить женщину, а Трэси говорилъ, что великій герой могъ любить дюжину женщинъ, но что было бы несовмѣстно съ достоинствомъ драмы допускать соперницу въ любви Камилла къ Риму.

— Въ такомъ случаѣ его роль не годится для музыки, сказала Эмилія рѣшительнымъ тономъ.

Трзэи, въ отчаяніи, предложилъ присоединить къ нему сухопарую, грубую, съ варварскими наклонностями дочь Бренна, воинственные подвиги которой должны были возбудить восхищеніе въ этомъ Римлянинѣ.

— Это значитъ, что мы мѣняемъ Альфіери на Флоріана! Изъ прекраснаго хотимъ сдѣлать смѣшное! съ угрюмымъ видомъ воскликнулъ молодой человѣкъ. — А я еще выбралъ этотъ предметъ нарочно для того, чтобы Римъ послужилъ для васъ темою.

Эмилія взяла его руку.

— Благодарю васъ, сказала она. — Но если у Бренна есть дочь, то почему бы ей не быть хотя полуримлянкой?

Трэси выходилъ изъ себя.

— Полуримлянкой! Эта сухопарая женщина, съ широкимъ развитіемъ костей, съ мускулами, крѣпкими, какъ кость скелета, — женщина, у которой скулы выдаются впередъ, какъ у выброшенной на берегъ и гніющей рыбы, у которой губы похожи на острыя ножницы — на клещи, назначенные сжать и оцѣпенить первый поцалуй! у которой ноздри — то же что ноздри тюленя, приставленныя къ носу кулачнаго бойца; а глаза! неужели вы ихъ не видите? это свѣточи моровой язвы, подернутые желтизной, какъ фонари съ сальными свѣчами и съ слюдой, вмѣсто стеколъ.

При этомъ страшномъ, вынужденно-поэтическомъ портретѣ Эмилія вскричала: — и вы такъ сильно ее ненавидите!

— Я презираю это созданіе! продолжалъ Трэси.

— Почему вы изображаете ее такой отвратительной? Я и сама начинаю ненавидѣть ее. Взгляните на меня. Неужели и я такая же?

— Вы!

Трэси мгновенно смягчился, и чтобы выразить личное свое мнѣніе, показалъ видъ, что готовъ обнять ее.

— Но увѣрены ли вы, что Камиллъ ничего не въ состояніи любить, кромѣ своего отечества? Неужели одна любовь можетъ заглушить другую? — И Эмилія въ ожиданіи отвѣта устремила на Трэси встревоженный взглядъ.

— Тутъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, отвѣчалъ Трэси.

Эмилія быстро закрыла лицо свое обѣими руками. — Правда! правда! воскликнула она задыхавшимся голосомъ.

Трэси увидѣлъ, что во всей ея фигурѣ происходили отъ рыданій тяжелыя, непріятныя, судорожныя содроганія.

— Проклятые историческіе факты, которые заставляютъ плакать! проворчалъ онъ въ бѣшенствѣ на римскія сказки. — Теперь безполезно утѣшать ее Нибуромъ. Она забрала себѣ въ голову Камилла и его оттуда не выживешь.

Трэси началъ произносить про себя крѣпкія выраженія, воображая, что ему вполнѣ извѣстно положеніе Эмиліи. Такая глубина чувства надъ сухимъ историческимъ эпизодомъ нисколько его не изумляла; онъ оказывалъ такую нѣжность къ горести своего маленькаго друга, какъ будто самъ ощущалъ сердечную пытку, которая разрывала Эмилію на двое. Въ послѣдствіи онъ съ притворнымъ восторгомъ разсказывалъ этотъ случай Вильфриду, и тотъ былъ пораженъ его разсказомъ. — Неужели я какой нибудь звѣрь? спрашивалъ послѣдній, обращаясь къ своей совѣсти, и получилъ утвердительный отвѣтъ. Я замѣтилъ, что когда молодые люди получатъ подтвержденіе подобнымъ своимъ подозрѣніямъ, они начинаютъ поступать по звѣрски гораздо свободнѣе, нежели въ то время, когда сомнѣнія еще до нѣкоторой степени обуздывали ихъ.

Вильфридъ разсуждалъ такимъ образомъ: — Я могу свыкнуться съ идеей о разлукѣ съ ней, — если это такъ должно быть. (Слушайте, слушайте! единодушно раздалось въ парламентѣ совѣсти). — Но я не въ состояніи сдѣлать ее несчастной (восклицанія), — я не могу разбить ея сердце (громкія восклицанія, постепенно переходящія въ ропотъ разногласія, и наконецъ замолкающія). Какъ бы то ни было, разсказанная поэтомъ Трэси сцена породила въ Вильфридѣ особенную боязнь къ этой дѣвушкѣ.

Между тѣмъ полковникъ Пирсонъ, возвращаясь къ своему полку въ Верону, сдѣлалъ обѣщанный визитъ. Слухи о начинавшихся волненіяхъ и безпорядкахъ въ Италіи были причиною сокращенія срока его отпуска. Однажды за обѣдомъ, разговаривая о миланцахъ, онъ случайно замѣтилъ, что имъ нужно задать новый урокъ, и что для избѣжанія кровопролитія, слѣдовало бы ежегодно сѣчь розгами по нѣскольку человѣкъ изъ главныхъ лицъ города въ примѣръ всему обществу (нелѣпое высокомѣріе людей благоразумныхъ и даже добрыхъ, позволяющихъ себѣ говорить о безпрерывномъ употребленіи подавляющей силы). — Эмилія выразительно посмотрѣла на него.

— Надѣюсь, что я съ вами никогда не встрѣчусь тамъ, сказала она.

Полковникъ покраснѣлъ и началъ крутить усы. За столомъ водворилось молчаніе. Полковникъ Пирсонъ былъ джентльменъ, но фальшивое положеніе въ обществѣ и предметъ разговора, невольно приводившій въ раздраженіе, лишили его надлежащаго самообладанія.

— А что бы сдѣлали вы? спросилъ онъ весьма нелюбезно.

Эмилія охотно бы оставила этотъ разговоръ, но тонъ полковника уязвилъ ее.

— Многаго я не могла бы сдѣлать; — вѣдь я женщина, сказала она.

— Женщины-то тамъ все и дѣлаютъ, — сказалъ полковникъ.

— Такъ вотъ почему вы хотите употребить въ дѣло розги!

Полковникъ, видя себя окруженнымъ дамами, окончательно сконфузился и раскраснѣлся. Его вывело изъ замѣшательства выраженіе ужаса со стороны ирландки.

— Мистеръ Периклъ говорилъ тоже самое, сказала мистриссъ Чомпъ. — О, сэръ! неужели вы носите военный мундиръ собственно для того, чтобы поступать такимъ образомъ съ бѣдными беззащитными женщинами?

Это былъ первый разъ, что мистриссъ Чомпъ оказала услугу за брукфильдскимъ обѣдомъ. Полковникъ присоединился къ общей улыбкѣ, и дѣло тѣмъ кончилось.

Онъ былъ очень любезенъ съ Вильфридомъ; приглашалъ его въ Верону, увѣряя, что австрійская кавалерійская школа самая лучшая въ мірѣ.

— Вы можете одержать надъ нами верхъ строемъ и массою, но не въ отдѣльныхъ стычкахъ; вы не умѣете управлять эскадронами и не имѣете никакого понятія объ аванпостной службѣ, говорилъ полковникъ.

Вильфридъ далъ обѣщаніе когда нибудь навѣстить его: фактѣ, отъ котораго передъ Эмиліей онъ отрекался. Голова Эмиліи горѣла отъ присутствія австрійскаго офицера. Несчастная мысль, что она покинула свое отечество, не давала покоя ея совѣсти, она потеряла аппетитъ, свѣтлые глаза ея сдѣлались тусклѣе, щеки утратили тотъ свѣжій, яркій румянецъ, которымъ такъ пріятно было любоваться. Она казалась истомленною, исхудалою, унылою: самая походка ея обнаруживала какое-то пренебреженіе къ самой себѣ, Вильфридъ видѣлъ и понималъ эту перемѣну, между тѣмъ какъ другіе приписывали ее припадкамъ головной боли. При такомъ поблекшемъ ея видѣ, кажется, легче всего было бы оставить ее, — но Вильфридъ не лишенъ былъ великодушія (видите, я не суровъ къ нему, — я только справедливъ; вспомните свойства любви, въ которой сердце не затронутое представляетъ собою чистый эгоизмъ, а сердце затронутое — героическое великодушіе; какъ то, такъ и другое бываютъ одинаковы къ внѣшней жизни), — и такъ при своемъ великодушіи, говорю я, Вильфридъ сказалъ себѣ, что такой двуличности должно положить конецъ; и по всей вѣроятности, утѣшая себя чувствомъ какого-то мученика, рѣшился дѣйствовать въ качествѣ нѣжнаго злодѣя. Съ этою цѣлью, онъ снова удалился на нѣкоторое время изъ Брукфильда, и его отсутствіе, конечно, не могло не увеличить горести Эмиліи.

Въ послѣднія два воскресенья, Эмилія занимала за органомъ мѣсто мистера Баррета. Она играла прелюдію къ одному изъ вечернихъ гимновъ, когда Вильфридъ, черты котораго она еще разъ страшилась позабыть, явился въ закрытомъ занавѣскою мѣстѣ для органиста. Остановка на клавишѣ и послѣдовавшій затѣмъ продолжительный визгъ инструмента прервали у конгрегаціи нить благочестивыхъ размышленій и заставили ее обратиться къ органу. Вильфридъ приложилъ палецъ къ губамъ и почтительно занялъ мѣсто, между тѣмъ какъ Эмилія съ трепетомъ повторила ноту, испускавшую послѣдній вздохъ. Поплывъ снова по струѣ священной мелодіи, она, подъ вліяніемъ какого-то новаго для нея ощущенія, не спускала глазъ съ Вильфрида, и первыми словами ея было: — до настоящаго раза мы никогда еще не бывали въ церкви вмѣстѣ.

— Вечеромъ — никогда, прошепталъ Вильфридъ, тоже подъ вліяніемъ ощущенія, котораго онъ прежде не испытывалъ.

— Никогда, нѣжно сказала Эмилія.

Если бы Вильфридъ былъ увѣренъ въ томъ, что можетъ считать себя вполнѣ господиномъ сантиментальной команды, извѣстной ему подъ названіемъ его собственныхъ чувствъ, то мѣсто, избранное имъ для прощальнаго свиданія, принесло бы честь стратегическимъ способностямъ этого молодаго офицера. Это было такое мѣсто, гдѣ всякаго рода пламенныя рѣчи оказывались невозможными; гдѣ онъ могъ смотрѣть на нее, слушать ее, находиться близь нея, быть наединѣ съ ней, безъ всякаго страха за ея слезы, мольбы, порывы страсти, страха, происходившаго вслѣдствіе минутной покорности своей ничтожности. Но Вильфридъ не разсчитывалъ на шансы, что самъ могъ бы оказаться слабымъ, что ему измѣнитъ та самая команда, о доставленіи комфорта которой онъ всегда такъ много заботился; при томъ же теперь, когда Эмилія сидѣла у органа, съ обращеннымъ къ нему въ полъ-оборота лицомъ, на которомъ пламенѣлъ румянецъ, съ глазами полуприподнятыми къ позолоченымъ трубамъ органа, между тѣмъ какъ отъ бѣглаго прикосновенія пальцевъ ея къ клавишамъ органа въ церкви раздавалась такая звучная, такая торжественная гармонія, какъ будто она управляла небеснымъ хоромъ, — на глазахъ Вильфрида показались слезы и сквозь нихъ ему представлялось, что голова Эмиліи была окружена лучезарнымъ ореоломъ.

Когда началась проповѣдь, Эмилія оставила органъ и взяла руку Вильфрида. Они заговорили самымъ тихимъ шопотомъ:

— Какъ мнѣ хотѣлось увидѣться съ вами!

— Ну вотъ теперь вы меня и видите, маленькая женщина.

— Вы знаете, что въ пятницу я уѣзжаю?

— Вздоръ! Вы не должны уѣзжать!

— А ваши сестры говорятъ, что я должна! Они говорятъ, что мистеръ Периклъ получилъ согласіе моихъ родителей отвезти меня въ Италію.

— И вы думаете уѣхать?

Эмилія посмотрѣла на свои руки, судорожно сжатыя на ея колѣняхъ.

— Нѣтъ! — вы не должны уѣзжать! повелительнымъ тономъ прошепталъ Вильфридъ на ухо Эмиліи.

— Значитъ вы скоро на мнѣ женитесь?

И Эмилія, не дожидая отвѣта, посмотрѣла на него съ свѣтлой, какъ свѣтлый майскій день, улыбкой.

— Милая моя, дорогая дѣвушка! сказалъ Вильфридъ, отклоняя отъ себя вопросъ Эмиліи.

— Я говорю это потому, — продолжала Эмилія: — что если мой отецъ узнаетъ, гдѣ я нахожусь, то я должна или уѣхать въ Италію, или воротиться къ пыткамъ лондонской жизни… къ этимъ евреямъ… ужасно! — а можетъ быть и къ другимъ! мысль объ этомъ — убійственна, — это все равно, что находиться въ аду! До нашего поцалуя, мой другъ, я могла бы еще перенести это! Теперь это меня убило бы! Говорите же! говорите что нибудь! Скажите, что мы будемъ неразлучны. Днемъ и ночью я испытываю какой-то непонятный трепетъ, меня обнимаютъ чьи-то оледенѣлыя руки. Я обмираю, — сердце мое падаетъ внизъ, въ мрачную пропасть… Теперь, мнѣ кажется, я знаю, что значитъ умереть!

Тяжелый вздохъ прервалъ ея рѣчь; Вильфридъ по пальцамъ ея чувствовалъ, что она дрожала всѣмъ тѣломъ.

— Милая Эмилія! воскликнулъ онъ. Онъ желалъ объяснить ей положеніе въ томъ видѣ, въ какомъ тогда представлялъ его себѣ. Но ему не пришло на мысль, что самая необходимость продолжать объясненіе шопотомъ должна усилить тонъ голоса. Поэтому, когда Эмилія слушала безъ всякаго вниманія, онъ началъ возвышать голосъ и увеличивать его выразительность, и прежде чѣмъ достигъ половины своей рѣчи, мистеръ Мартеръ обратился съ каѳедры къ совѣсти нарушавшихъ тишину въ храмѣ съ замѣчаніемъ въ видѣ торжественнаго кашля. Эмилія не поняла такого замѣчанія и продолжала развивать свои прежнія предположенія; она шептала легко и пріятно; слова какъ будто слетали съ самаго кончика ея языка; приподнявъ подбородокъ, она посылала гласныя съ протяжнымъ дыханіемъ, такъ что онѣ дѣйствовали на слухъ внятнѣе, чѣмъ громкіе звуки. Вильфридъ отвѣчалъ одними односложными. Онъ ни разу не рѣшился произнесть отрицанія, такъ что, казалось, онъ со всѣмъ соглашался, и тогда его лучшая натура упрекала его въ томъ, что онъ обманывалъ Эмилію. Онъ рѣшительно начиналъ стыдиться своей безцѣльной эгоистической двуличности. — Можетъ ли это быть? спрашивалъ онъ свою совѣсть, и съ жадностью прислушивался ко всякимъ подтвержденіямъ своей души относительно превосходныхъ качествъ Эмиліи, которыя свѣтъ по всей вѣроятности умѣлъ бы оцѣнить. Устроивъ съ большимъ рвеніемъ стеченіе обстоятельствъ, онъ, по обыкновенію маленькихъ людей, проклиналъ ихъ отъ души. Онъ рѣшался оставить лэди Шарлотту и отдать свое имя этой очаровательной дѣвушкѣ; но при мысли, что на его пути стоялъ сыновній долгъ, онъ испытывалъ однако утѣшительное успокоивающее ощущеніе. Ему было извѣстно желаніе отца, чтобы онъ взялъ себѣ невѣсту изъ благородной фамиліи, — желаніе отца было безусловно, такъ что вопросъ этотъ слѣдовало считать рѣшеннымъ, и такимъ образомъ Вильфридъ видѣлъ, что препятствіемъ къ выполненію его собственнаго желанія служилъ его отецъ.

Не смотря на страхъ услышать еще разъ предостерегающій кашель проповѣдника, Вильфридъ успѣлъ, однако, со всевозможною ясностію объяснить Эмиліи положеніе ихъ дѣла; сказавъ, что любитъ ее всѣмъ сердцемъ, онъ указалъ на ту истину, что состояніе здоровья его отца не можетъ допустить сопротивленія его желаніямъ, и что отецъ, какъ былъ увѣренъ Вильфридъ, непремѣнно воспротивится ихъ браку. Во время старанія сообщить Эмиліи вѣрное понятіе объ ихъ положеніи, Вильфридъ получилъ отъ проповѣдника вторичное предостереженіе, и поэтому къ высказанному факту могъ прибавить только, что отецъ его имѣетъ другіе виды и что для одержанія надъ нимъ побѣды требуется время.

Эмилія слушала внимательно, отвѣчая отъ времени до времени бѣглымъ взглядомъ на пожатіе руки Вильфрида. Спокойствіе, съ которымъ она выслушала все, изумляло его. Пониженіе голоса мистера Мартера заставило ихъ окончательно прекратить разговоръ.

— Вы мой, навсегда! сказала Эмилія торопливо, съ вопросительнымъ взглядомъ и вопросительнымъ тономъ.

— Моя милая! отвѣчалъ Вильфридъ,

Эмилія сѣла къ органу съ улыбкой. Вильфридъ, не совсѣмъ довольный своимъ успѣхомъ, торопился удалиться до окончанія службы. Улыбка Эмиліи была для него необъяснима.

ГЛАВА XXIV.

ЭМИЛІЯ ДѢЛАЕТЪ ПРЕДЛОЖЕНІЕ.

Мистеръ Поль сидѣлъ въ своей городской конторѣ въ Сити съ мистеромъ Перикломъ передъ грудой газетъ и только что распечатанныхъ писемъ; на одно изъ нихъ съ русскимъ штемпелемъ онъ отъ времени до времени поглядывалъ весьма недовѣрчиво, какъ будто сомнѣвался въ заключавшемся въ немъ чудовищномъ фактѣ. Всякій, посмотрѣвъ на него, сказалъ бы, что онъ не въ состояніи былъ заниматься дѣлами. Блѣдное его лицо было испещрено красными пятнами; — его подернутые сѣдиною волоса въ безпорядкѣ спускались на лобъ, и пряди ихъ разбѣгались въ стороны, какъ волны при перемѣнившемся вѣтрѣ. Не смотря на то, онъ поддерживалъ свое обычное стараніе казаться сосредоточеннымъ на дѣлѣ и отражать испытующій взглядъ желтоглазаго своего собесѣдника, мистера Перикла, сидѣвшаго напротивъ. Мистеръ Периклъ былъ спокоенъ и отъ времени до времени бросалъ сардоническій взглядъ на дѣлаемыя мистеромъ Полемъ судорожныя движенія ногъ и пальцевъ.

— Выслушайте меня, сказалъ мистеръ Периклъ: — не треснуть же намъ изъ-за этого рижскаго господина. Онъ негодяй, — очень хорошо. Скажемъ это. Онъ разбойникъ, — такъ и скажемъ. Теперь постойте. (И грекъ приподнялъ указательный палецъ). У насъ не должно быть скандала, — во первыхъ. Мы не нуждаемся въ сожалѣніи, — во вторымъ. Напротивъ, сэръ: мы должны показывать видъ, что довѣряемся ему. Это — такъ! — Довѣряя ему, мы теряемъ то, что онъ положитъ въ карманъ… какую нибудь тысячу. Поднять исторію — у насъ пропадетъ двадцать, тридцать, сорокъ тысячъ, и, сверхъ того, мы потеряемъ репутацію.

— Я всѣхъ бы мошенниковъ — на висѣлицу! вскричалъ мистеръ Поль. — Разбойникъ! Я повѣсилъ бы его вмѣстѣ съ его пенькой. Говоритъ, что у него сгорѣлъ заводъ, и позволяетъ себѣ подсмѣиваться на счетъ сала! И это онъ пишетъ въ коммерческомъ письмѣ, да въ добавокъ еще упоминаетъ сумму убытка!

— Шутка — не дурна, сказалъ мистеръ Периклъ, оскаливъ зубы. — Это въ своемъ родѣ урокъ хладнокровія. Мы должны выучить его. Но, замѣтьте! — онъ говоритъ: «предполагаемый убытокъ». Это еще не значитъ «убытокъ положительный». Почемъ вы знаете: можетъ статься, этотъ человѣкъ испытываетъ насъ. Изъ-за этого стоитъ ли отчаяваться намъ, да и его приводить въ отчаяніе? Въ Ригѣ, — мы въ его рукахъ; — не такъ ли?

— Я только знаю одно, что онъ отъявленный плутъ! сказалъ мистеръ Поль. — Знаю еще и то, что ему не отвернуться отъ закона, гдѣ бы онъ ни былъ.

— Ха, ха! не отвернуться отъ закона! воскликнулъ мистеръ Периклъ съ презрительной улыбкой. — У васъ, англичанъ, всегда такъ, — всегда на первомъ планѣ законъ! Но вѣдь мы люди, а не какія нибудь машины. Законъ долженъ существовать для машины, но не для человѣка! Быть можетъ, мы накажемъ его по закону. Прекрасно; положимъ даже, что онъ наказанъ, — что его посадили въ тюрьму… Хоть на сорокъ мѣсяцевъ. Мы должны платить за него по тысячѣ фунтовъ въ мѣсяцъ. — Положимъ, его высѣкли, — дали ему сорокъ ударовъ, мы платимъ за каждый ударъ по тысячѣ фунтовъ. Что же? въ состояніи вы платить подобныя суммы? Вѣдь это роскошь, — но роскошь для всякаго другаго, а никакъ не для меня.

— Да долго ли же мы будемъ довѣряться этому разбойнику? сказалъ мистеръ Поль: — неужели вѣчно? Я, по крайней мѣрѣ, не довѣряю ему и не хочу довѣрять.

— Другъ мой, — вѣдь наши деньги неприкосновенны въ теченіи года, — поэтому мы можемъ получить ихъ, лишь только спустимъ его вотъ съ этого мизинца (мистеръ Периклъ ловко повернулъ мизинцемъ, задумчиво погладилъ лоснившійся подбородокъ и покрутилъ свои убійственные усы). — Конечно, не теперь, — продолжалъ онъ, послѣ непродолжительной паузы. — Пока онъ держитъ насъ въ рукахъ, намъ не стащить его къ дьяволу, — а если онъ самъ стремится туда, то мы или должны тянуться за нимъ, или отстать отъ него. Во всякомъ случаѣ, теперь эти деньги замерзли на сѣверѣ. Намъ нужно оттаять ихъ въ Австраліи или въ Греческихъ моряхъ. Я уже объяснилъ вамъ свое предположеніе.

— Да, сказалъ мистеръ Поль: — и я тоже сказалъ уже вамъ, что у меня вовсе нѣтъ претензій быть капиталистомъ. Мы и безъ того рисковали болѣе трехъ разъ.

— Ну ужь, это чисто по англійски! Зная, что можете доить молоко изъ цѣлаго свѣта, вы бросаетесь на какой нибудь одинъ предметъ и льнете къ нему. Не удалось прильнуть и вы лопнули, какъ мыльный пузырь. Какъ это слово? (мистеръ Периклъ, стараясь припомнить его, потиралъ себѣ лобъ), — да «рискъ» — вамъ недостаетъ отваги. Это вамъ служитъ подрывомъ. Греки, русскіе и янки, — всѣ они берутъ надъ вами верхъ. А почему? потому что рискуютъ. Сдѣлавъ булавочную головку, — еще не значитъ, что вы сдѣлали булавку. Неудачи ваши происходятъ отъ того, что у васъ голова не сходится съ сердцемъ. Вы надѣетесь только на свое положеніе, — на острова, на корабли и на благопріятныя обстоятельства. Для риска вы не годитесь. Мы превзойдемъ васъ. Мы живемъ для удовольствій, между тѣмъ какъ вы стонете и въ потѣ лица снискиваете себѣ кусокъ хлѣба. Mon Dieu! вѣдь это рабство.

Мистеръ Периклъ повелъ бѣлками своихъ глазъ по мигавшему купцу, всталъ со стула, и началъ напѣвать мотивъ изъ какой-то оперы, сказавъ мимоходомъ, что одна примадонна получила разводную.

— Но, прибавилъ онъ, совершенно неожиданно: — я все-таки скажу, что если вы не способны спекулировать, то бѣгите отъ спекуляцій, какъ отъ огня. Бѣгите отъ нихъ, приподнявши фалды. Прыгайте черезъ овраги, бѣгите безъ оглядки и не останавливайтесь, пока не увидите себя дома, внѣ всякой опасности! Или какъ это у васъ называется? пока не пріютитесь! — Вотъ такъ и раздаются въ ушахъ слова моей домохозяйки: бѣгите, пока не пріютитесь! Но если вы человѣкъ съ головой и карманомъ, тогда вы знаете, что «спекулировать» значитъ рисковать до нельзя. Тогда вы или выйдете чисты, или разорились. Разорились, впрочемъ, въ такомъ случаѣ, если играли не навѣрняка.

— Англичанинъ, возразилъ мистеръ Поль, съ отвращеніемъ наблюдая пожиманіе плечъ и другіе жесты оратора: — англичанинъ, повѣрьте, не хуже вашего брата! Посмотрите на насъ, загляните на нашу исторію, — взгляните на наше богатство. Клянусь честью! не понимаю, какого вы о насъ мнѣнія, о людяхъ прямодушныхъ и разсудительныхъ; — да, кстати, что вы подразумеваете подъ словомъ моей неспособности?

— Ничего, ничего! вскричалъ мистеръ Периклъ успокоительнымъ тономъ и съ поднятой рукой. — Вы знаете, что англійскій языкъ у меня плохъ. Онъ похожъ… ухъ! какъ плохъ. Пожалуйста пересмотрите мой проэктъ. Онъ просто поразитъ васъ. На будущей недѣлѣ я ѣду въ Италію и беру съ собой маленькую Беллони. Вы устроите все, какъ слѣдуетъ. Къ вамъ, мой другъ, я имѣю полное довѣріе. Англичанинъ — человѣкъ честный. Англичанинъ и грекъ побѣдятъ цѣлый свѣтъ. Это вѣрно, ma foi. Поэтому-то я и выбралъ васъ, а не своего соотечественника. Француза? — о нѣтъ! Нѣмца? — ни за что! Русскаго? — никогда! Янки? — избави Боже! Я грекъ и беру англичанина.

— Хорошо, хорошо! дайте мнѣ подумать объ этомъ, сказалъ мистеръ Поль, съ видомъ человѣка, которому польстили пріятнымъ образомъ. Что касается честности, то она, безспорно, принадлежитъ намъ и служитъ основой нашихъ предпріятій. Въ этомъ отношеніи, къ сожалѣнію, я долженъ сказать, есть разница между нами и другими націями. Мнѣ кажется, это зависитъ отъ религіи. Терпѣть ихъ не могу! Когда этотъ негодяй не прислалъ переводнаго векселя, я сейчасъ же сказалъ вамъ, что подозрѣваю его. Кто изъ насъ былъ тогда дальновиднѣе? Что касается до риска, то въ немъ у меня никогда не было недостатка. Но дѣло въ томъ, что надо смотрѣть на всякую вещь въ оба. Кто спекулируетъ зажмуря глаза, тотъ похожъ на птицу, которая отправляется на рынокъ и рискуетъ быть общипанной. Между словами рисковать и быть общипаннымъ вы бы увидѣли большую разницу, если бы знали это немного получше; вмѣсто риска, по моему, нужно чаще употреблять въ дѣло голову, — не правда ли? Я подумаю о вашемъ проэктѣ. Я не стану колебаться, если разсчеты окажутся вѣрными. Теперь я пересмотрю бумаги.

— Другъ мой, вы должны рѣшить это дѣло до моего отъѣзда въ Италію, сказалъ мистеръ Периклъ и удалился.

Когда онъ ушелъ, мистеръ Поль повернулъ свой стулъ къ столу и сдѣлалъ попытку внимательно просмотрѣть одну изъ бумагъ. Развернувъ ее, онъ опять тщательно свернулъ, положилъ въ сторону съ надписью «къ немедленному исполненію», и снова прочиталъ письмо изъ Риги. Письмо это онъ разорвалъ на мелкіе клочки, съ крѣпкими порицаніями тряпья, изъ котораго была выдѣлана почтовая бумага, и еще разъ раскрылъ важную бумагу. Онъ прочиталъ до конца нѣсколько строкъ и сдѣлалъ движеніе пальцами, чтобы снова взять письмо, но потомъ ему представилась необходимость въ адресъ-календарѣ, и для этого позвонилъ въ колокольчикъ. Молодой человѣкъ принесъ въ его комнату большую красную книгу и остался ждать, между тѣмъ какъ его господинъ, не замѣчая присутствія молодаго человѣка, началъ отънекивать пальцемъ свое имя. Палецъ остановился на словахъ; Поль, Самуэль Болтинъ, и по лицу негоціанта пробѣжала улыбка, улыбка странная, не выражавшая ни удовольствія, ни грусти; улыбка человѣка, который представляетъ себѣ постигнутое горемъ существо, находящееся въ отдаленіи. Послѣ довольно продолжительнаго созерцанія своего имени, мистеръ Поль сказалъ, со вздохомъ: — бѣдный Чомпъ! желательно знать, занесено ли сюда и его имя? Отъискиваніе было безполезно: имени покойнаго Чомпа не оказалось. Мистеръ Поль снова позвонилъ, чтобы потребовать старый календарь, взглянуть въ немъ на бѣднаго Чомпа и возобновить въ памяти забытое давнопрошедшее.

— Я здѣсь, сэръ, сказалъ молодой писецъ, почтительно стоявшій въ нѣсколькихъ шагахъ отъ стола.

— Что вы здѣсь дѣлали, сэръ, все это время?

— Я ожидалъ, сэръ, потому что…

— Вы даромъ убили двадцать, или тридцать минутъ, тогда какъ должны были сидѣть на мѣстѣ и заниматься своимъ дѣломъ. Что вы на это скажете, сэръ?

Мистеръ Поль всталъ со стула и принялъ величественную позу и грозный видъ.

Молодой человѣкъ видѣлъ, что его господинъ разсердился не на шутку.

— Позвольте сказать, сэръ, возразилъ онъ: — я пробылъ здѣсь не больше минуты.

— Я позвалъ васъ съ полчаса тому назадъ, продолжалъ мистеръ Поль, перебирая брелоки на часовой цѣпочкѣ.

— Должно быть это былъ кто нибудь другой.

— Да вѣдь вы принесли этотъ адресъ-календарь? Взгляните на него! Вотъ этотъ!

— Это и есть та самая книга, которую я принесъ.

— Давно ли это было?

— Я думаю, минуты полторы, — не больше.

Мистеръ Поль пристально посмотрѣлъ на него и медленно прокашлялъ.

— Я готовъ побожиться… пробормоталъ онъ и заморгалъ глазами.

— Должно быть я не совсѣмъ здоровъ, продолжалъ онъ и тотчасъ же протянулъ руку, которая сильно дрожала. Молодой человѣкъ схватилъ ее и подвелъ его къ стулу.

— Что это значитъ? сказалъ мистеръ Поль, дѣлая лихорадочно дрожавшими пальцами движенія по лбу. Изнуреніе. Вѣдь я ѣмъ не такъ, какъ вы, молодые люди. Принесите мнѣ рюмку вина и бисквитъ. Смотрите же хорошаго вина. Портвейна. Или нѣтъ; — на трактирный портвейнъ положиться нельзя: — коньяку… Возьмите его сами, — не поручайте разсыльному, — и сами принесите, — вы понимаете, какъ это важно? — Какъ ваша фамилія?

— Брайтопъ, отвѣчалъ юноша, съ застѣнчивостью человѣка, имя котораго часто становилось предметомъ каламбуровъ.

— Въ жизнь свою не слыхалъ такого страннаго имени! воскликнулъ мистеръ Поль, съ серьезнымъ видомъ, — Брэнтопъ! Это невольно и мгновенно напоминаетъ о водкѣ^[1]. — Чего же вы еще ждете теперь?

— Я осмѣлился ждать и для того, чтобы сказать вамъ, сэръ, что васъ желаетъ видѣть какая-то лэди.

Мистеръ Поль вздрогнулъ. — Иностранка?

— Можетъ быть, и иностранка. Она говоритъ по англійски, но ея фамилія, мнѣ кажется, иностранная. Я забылъ ее.

— Вѣрно жена этого рижскаго господина! вскричалъ негоціантъ. — Просите ее. Просите ее сію минуту. Я предвидѣлъ это. Она въ Лондонѣ, я знаю. Просите, просите. Когда принесете брэнтопъ и бисквитъ, то позовите меня къ дверямъ. Понимаете?

Молодой человѣкъ кротко принялъ жгучее значеніе, приданное его фамиліи, и сказалъ, что понялъ, безъ всякаго сомнѣнія. Онъ удалился и черезъ нѣсколько секундъ въ кабинетъ мистера Поля вошла Эмилія Беллони.

Мистеръ Поль стоялъ по срединѣ комнаты, стараясь сохранить на своемъ лицѣ принятое имъ гнѣвное выраженіе, но увидѣвъ свою маленькую брукфильдскую гостью, робко стоявшую въ дверяхъ, онъ приподнялъ нахмуренныя брови и движеніемъ рукъ показалъ, что готовъ обнять ее. — Вотъ не ждалъ-то и не думалъ! воскликнулъ онъ въ то время, какъ Эмилія торопливо подходила къ нему. Ей съ перваго слова предстояло сообщить, что дома все благополучно и затѣмъ объяснить причину пріѣзда своего въ городъ, — но безпрестанныя восклицанія мистера Поля, выражавшія неожиданность подобнаго визита, отнимали всякую возможность сказать что нибудь въ отвѣтъ, и потому Эмилія съ сильнымъ трепетаніемъ сердца сѣла на стулъ.

Мистеръ Поль, въ нѣжномъ вниманіи, заговорилъ о подкрѣпленіи силъ, о винѣ, о пирожкахъ, о бисквитахъ.

— Я не могу ни ѣсть, ни пить, сказала Эмилія.

— Это почему? что съ вами сдѣлалось? возразилъ мистеръ Поль, съ непритворнымъ изумленіемъ.

— У меня теперь нѣтъ аппетита.

— Но дома, — около этого времени онъ всегда бываетъ у васъ, — не правда ли?

Эмилія вздохнула и показала видъ, что она очень устала.

— Можетъ статься; — но почему вы здѣсь?

Мистеръ Поль съ нѣкоторымъ безпокойствомъ началъ допытываться причины ея появленія.

— Я пріѣхала… И на этомъ словѣ Эмилія остановилась, стараясь, суля по выраженію ея лица, придумать удовлетворительный отвѣтъ. — Я пріѣхала повидаться съ вами.

— Повидаться со мной, — мой другъ? Повидаться со мной? Да вѣдь не дальше, какъ сегодня утромъ вы видѣлись со мной?

— Правда; но я хотѣла повидаться съ вами наединѣ.

Эмиліи въ первый разъ привелось вступить въ борьбу съ своей простотой; въ борьбу, изъ которой выдти можно было не такъ легко, какъ въ прежнее время. Ей нужно было подумать о характерѣ человѣка, съ которымъ говорила, изучить этотъ характеръ, для того, чтобы можно было разсчитывать на помощь къ достиженію цѣли, которую она имѣла въ виду.

— Вы можете, душа моя, видѣться со мной наединѣ каждый день, сказалъ мистеръ Поль.

— Но здѣсь это удобнѣе. Въ Брукфильдѣ я не могу говорить. О! и Эмилія старалась остановить трепетаніе сердца: — скажите, вы не хотите, чтобы я ѣхала въ Италію?

— Хочу ли я, чтобы вы ѣхали? Нисколько. А развѣ тамъ говорятъ объ этомъ? Я не хочу, чтобы вы уѣзжали.

— Нѣтъ! нѣтъ! сказала Эмилія рѣшительнымъ тономъ.

— Не хотите?

— Нѣтъ! я хочу остаться здѣсь!

— Какъ? Остаться здѣсь?

— Остаться у васъ! По крайней мѣрѣ никогда не оставлять Англіи! Я готова пожертвовать всѣмъ, лишь бы только остаться.

— Всѣмъ? повторилъ мистеръ Поль, видимо стараясь разгадать, что такое заключалось въ этомъ музыкальномъ существѣ; онъ еще болѣе смутился, когда услышалъ отъ Эмиліи рѣшительное: — да! всѣмъ!

— Нѣтъ. Я вовсе не хочу, чтобы вы уѣзжали, продолжалъ мистеръ Поль. — Дѣло въ томъ, я люблю васъ, моя милая; мнѣ пріятно видѣть васъ въ моемъ домѣ. Вы всегда веселы, всегда довольны; мнѣ нравится ваша улыбка, нравится тоже и вашъ голосъ. Вы, — я вамъ скажу, весьма милое созданіе. Только вотъ что, мы, можетъ быть, со временемъ всѣ разойдемся. Если мои дочери выйдутъ замужъ, то я долженъ буду жить гдѣ нибудь на квартирѣ, и тогда мнѣ ужь не придется попросить васъ стряпать для меня кушанье.

— Я немного умѣю стряпать, сказала Эмилія съ улыбкой. — Я ходила на кухню, пока Адель не запретила.

— Да; но это не идетъ къ дѣлу, возразилъ мистеръ Поль, съ видомъ человѣка, у котораго прервали нить доказательствъ. — Такъ вы умѣете стряпать? И вамъ это нравится? Я всегда говорилъ, что вы очень способная маленькая женщина. Пожалуйста скушайте бисквита и выпейте вина. Не хотите… да… о чемъ я говорилъ? Этотъ негодный мальчишка, какъ его: Брэнти… топъ… топъ! ахъ да, вспомнилъ: Брантопъ. Кажется, душа моя, я объ немъ говорилъ? Ахъ нѣтъ! о вашемъ замужствѣ. Конечно, если вы умѣете стряпать, то почему же вамъ не выдти замужъ? Найдете себѣ мужа, и тогда не зачѣмъ ѣхать въ Италію. Вамъ нужно найти мужа. Есть молодые люди, которые не гонятся за деньгами.

— Деньги со временемъ придутъ ко мнѣ сами, сказала Эмилія, по сверкающимъ глазамъ которой видно было, что она съ нетерпѣніемъ ждала минуты, когда можно будетъ приступить къ объясненію цѣли, съ которой она пріѣхала въ Лондонъ. — Я знаю, что буду имѣть деньги. Я надѣюсь пріобрѣсти извѣстность.

— Периклъ думаетъ то же самое. Онъ объ васъ весьма хорошаго мнѣнія. Почемъ знать, можетъ быть онъ и самъ разсчитываетъ… Онъ богатъ. Безразсуденъ, правда, но все-таки страшно богатъ. Можетъ быть, онъ и самъ разсчитываетъ.

— На что? спросила Эмилія.

— Разумѣется на что: — жениться на васъ.

— О Боже! какая пытка!

Это восклицаніе, произнесенное въ пылу чувствъ Эмиліи, опредѣляло весь ужасъ сказанныхъ ей словъ; они какъ стрѣла вонзились въ ея сердце.

— Развѣ онъ не нравится вамъ? спросилъ мистеръ Поль.

— Нравится ли онъ мнѣ? Вы можетъ быть спросите: развѣ я не люблю его?

— Любовь можетъ явиться и впослѣдствіи… послѣ свадьбы. Это часто случается. Послушайте: неужели вы врагъ своимъ собственнымъ интересамъ? Пожалуйста будьте благоразумны. Если Периклъ сдѣлаетъ вамъ предложеніе, принимайте его, не задумываясь. Прямо по рукамъ, да и только. Дюжины дѣвицъ съ радостью пойдутъ за него, — это я знаю.

— Одна мысль, что онъ женится на мнѣ и станетъ цаловать меня, просто ужасна!

Мистеръ Поль закашлялъ и заморгалъ глазами. — Такъ что же! замѣтилъ онъ съ созерцательнымъ видомъ, и потомъ, съ врожденною любезностью Британца, принялъ шуточный тонъ.

— А если бы я вздумалъ поцаловать васъ, теперь же, хотя я вамъ и не мужъ?

И онъ наклонился. Эмилія положила руки къ нему на плечи и приготовилась получить поцалуй.

— Вотъ это мило! сказалъ мистеръ Поль: — клянусь честью, превосходпо! это лучше всякаго лекарства! Но, моя милочка, вы не всякому давайте подобное средство. Не слѣдуетъ, вы сами знаете. Прекрасно, превосходно! — Я сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Зачѣмъ вамъ ѣхать въ Италію, къ этимъ негодпымъ иностранцамъ, которые къ дѣвушкѣ едва ли имѣютъ уваженія больше, чѣмъ къ обезьянѣ. Это народъ, у котораго ничего нѣтъ святаго, все основано на обманѣ! Но, теперь къ дѣлу. Покончимъ его. Зачѣмъ вы пріѣхали сюда? — Прежде всего замѣтьте, что я очень радъ вашему пріѣзду.

Эмилія впилась въ него своими глазами.

— Вы знаете, сэръ, что я люблю васъ.

— Я увѣренъ въ томъ, что вы признательная маленькая женщина.

Эмилія встала. — Не знаю, какъ вамъ высказать то, зачѣмъ я пріѣхала!

Въ головѣ мистера Поля мелькнула идея, что, по всей вѣроятности, его дочери подослали Эмилію порекомендовать ему одного изъ извѣстныхъ лондонскихъ врачей, — чѣмъ онѣ безпрестанно надоѣдали ему дома, — или, просто, свезти его къ одному изъ такихъ врачей. Онъ не могъ въ точности опредѣлить своего подозрѣнія, но оно казалось вѣроятнымъ, оно подтверждалось крайними мѣрами, которыя предпринимали его дочери; а допуская подобное вѣроятіе, онъ принималъ его за фактъ, противъ котораго нельзя было бы не вооружиться.

— Остановитесь! Если вы пріѣхали по дѣлу, лично меня касающемуся, то мы рѣшимъ его скоро. Вы воображаете, что я нездоровъ, не правда ли?

— Вы, на мой взглядъ, дѣйствительно нездоровы.

Рѣшительный отвѣтъ Эмиліи еще болѣе подтвердилъ подозрѣніе.

— Я здоровъ. Положительно здоровъ. И теперь, въ настоящую минуту, — вы поймите меня, если вамъ дано порученіе, — я не хочу ѣхать къ этому человѣку, и не хочу видѣть его здѣсь. Вѣдь вслѣдъ за этимъ они сдѣлаютъ меня сумасшедшимъ. Пока я живъ, этотъ господинъ не получитъ отъ меня ни одной гинеи. Ни одного фартинга! Посидите, душа моя, — сейчасъ принесутъ бисквиты. Какъ это долго дѣлается. Должны принести и вина. Да гдѣ же это Брэнтопъ?

Мистеръ Поль не вынулъ, а выдернулъ изъ кармана носовой платокъ и отеръ имъ лицо.

Эмилія, приведенная въ крайнее замѣшательство, задумчиво глядѣла на лучъ угрюмаго лондонскаго солнышка, игравшій на пыльномъ коврѣ. Она полагала, что непріятный господинъ, на котораго намекалъ мистеръ Поль, былъ Вильфридъ; но почему онъ былъ такъ непріятенъ, она не могла постичь, и ничего не могла придумать въ его защиту.

— Не вините его; если хотите сердиться, то сердитесь на меня, — начала она. Я знаю, что онъ думаетъ о васъ съ сыновнею заботливостью. Я знаю, что онъ не захочетъ сдѣлать ничего такого, что могло бы огорчить васъ. Вы не найдете человѣка такой доброй души. Неужели вы рѣшитесь лишить его денегъ, потому только, что онъ вамъ непріятенъ?

— Лишить его денегъ! повторилъ мистеръ Поль спокойно и протяжно. — Признаюсь, я многое слышалъ о женщинахъ, но не знавалъ еще такой, которая защищала бы плату за докторскій совѣтъ такъ горячо, какъ вы.

Эмилія посмотрѣла на него съ изумленіемъ, и все-таки, не понявъ его, продолжала: — вините меня, но не его. Я знаю одно, что вы очень добры. Знаю также, что я люблю его, — а потому должна любить васъ, и не хотѣла бы васъ огорчать. Что онъ любитъ меня, это правда. Неужели же вы не согласитесь видѣть его только потому, что онъ меня любитъ?

— Кого? доктора? произнесъ мистеръ Поль. — Доктора? — громко повторилъ онъ и вмѣстѣ съ тѣмъ быстро всталъ со стула, посмотрѣлся въ зеркало и, сильно моргая глазами, повернулся къ Эмиліи.

Эмилія взяла его за руку и посадила на прежнее мѣсто.

— Продолжайте, сказалъ онъ; очевидно было, что онъ дѣлалъ страшныя усилія понять ее и осмыслить ея слова. Между тѣмъ его развлекала мысль о появленіи Брэнтопа; для него это было единственнымъ лучемъ свѣта среди мглы, которая повидимому окружала его; разширенными ноздрями и разинутымъ ртомъ впивая въ себя воздухъ, онъ сидѣлъ и въ одно и то же время прислушивался къ словамъ Эмиліи и къ шагамъ Брэнтопа.

Въ свою очередь Эмилія сознавала слабость своего краснорѣчія, потому что балансъ предчувствуемаго счастія и несчастія становился для нея болѣе и болѣе сомнительнымъ.

— Онъ любитъ меня, и я люблю его, произнесла она съ замираніемъ сердца и съ удивленіемъ, отчего слова измѣняли ей. Выслушайте насъ и согласитесь соединить насъ другъ съ другомъ навѣчно. Мы сдѣлаемъ васъ и здоровыми и счастливыми.

Восклицаніе: — Боже праведный! — произнесенное словами отчаянія, прервало слова Эмиліи.

— Такъ вы не хотите насъ видѣть, сэръ? сказала она печально.

— Соединенными другъ съ другомъ навѣчно? проревѣлъ купецъ.

— Да; не иначе.

— Если вы не сумасшедшая, то я сумасшедшій. Мистеръ Польивскочилъ на ноги и ушелъ въ отдаленный уголъ комнаты. — Кто нибудь изъ насъ не въ своемъ умѣ. — Черты его лица исказились страшнымъ образомъ. — Что вы хотите сказать? Я не понимаю ни слова. Разсудокъ совершенно покинулъ меня, — говорилъ онъ, сжавъ руками свою голову. — Я страшился этого въ теченіе послѣднихъ четырехъ мѣсяцевъ. Боже великій! Домъ умалишенныхъ! всѣ дѣла перервутся, какъ гнилая тряпка! Я знаю, что рижскій купецъ будетъ плясать, какъ каннибалъ и потомъ… потомъ въ газетахъ появятся статьи. Послушайте, душа моя! подойдите къ свѣту. Подойдите сюда.

Эмилія подошла къ нему.

— Вы не похожи на сумасшедшую. Я увѣренъ, что васъ всѣ понимаютъ. Не правда ли?

Страшная блѣдность лица мистера Поля заставила Эмилію сказать: — вамъ нужно имѣть доктора безотлагательно. Позвольте мнѣ привести его.

Мелькнувшая мысль, какъ лучъ свѣта озарившій помрачавшійся разсудокъ, успокоила нѣсколько раздражительность его нервовъ.

— Онъ у васъ вѣрно за дверями?

— Нѣтъ.

Гнѣвъ негоціанта утихъ. Онъ положилъ руку на плечо Эмиліи, подошелъ къ стулу, опустился на него и закрылъ глаза. Эмилія оставалась подлѣ него. Она наблюдала за его слабымъ дыханіемъ и теперь думала больше о докторѣ, нежели о Вильфридѣ.

ГЛАВА XXV.

ФАРСЪ ВЪ ФАРСѢ.

Стукъ Брэнтопа въ дверь оставался незамѣченнымъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ. Наконецъ Эмилія впустила его. Вино и бисквиты были поставлены на столъ и Эмилія снова начала наблюдать за мистеромъ Полемъ. Спустя немного времени, она замѣтила движеніе его губъ, и приблизивъ къ нимъ ухо, съ трудомъ разслушала, что онъ желалъ никого не видѣть; просилъ даже не впускать къ нему конторщиковъ. Послѣднія слова произнесены были довольно твердо, Эмилія передала въ контору оба приказанія. Когда она вернулась, глаза мистера Поля были открыты.

— Лобъ у меня мокрый, сказалъ онъ: — хотя здѣсь вовсе не жарко. Возьмите мои руки; онѣ тоже мокрыя. Не понимаю, отчего все тѣло мое въ какомъ-то оцѣпенѣніи. Не должно такъ долго сидѣть за дѣлами. Поневолѣ покажешься больнымъ. Что такое говорили тутъ о докторѣ? Да, да, припоминаю. Не нужно; я не хочу его видѣть.

Эмилія налила рюмку, и въ то время какъ онъ говорилъ, поднесла ее къ его рукѣ. Съ прикосновеніемъ къ рюмкѣ, пальцы медленно обхватили ее и поднесли къ губамъ. Эта влага оживила его. Онъ нѣсколько разъ произнесъ: хорошо! дѣлалъ гримасы и моргалъ глазами, какъ будто стараясь воспроизвесть въ нихъ надлежащій блескъ. Эмилія еще разъ наполнила рюмку, которую мистеръ Поль выпилъ съ разстановкой, говоря: — Внутри теперь тепло, а испарина такая холодная. Не могу отъ нея отдѣлаться. Посмотрите на концы моихъ пальцевъ: они совсѣмъ побѣлѣли, — не правда ли?

Эмилія взяла протянутую руку, потерла ее и потомъ положила себѣ на грудь, прикрывъ ее своей рукой. Этотъ процессъ, повидимому, сообщилъ нѣкоторую теплоту его сердцу, потому что мистеръ Поль въ свою очередь началъ нѣжно ласкать Эмилію.

— У меня, кажется, и ноги ослабѣли! — Онъ всталъ, чтобы убѣдиться въ этомъ. — Совсѣмъ ослабѣли! Удивляюсь, что съ ними сдѣлалось, — вѣрно отъ недостатка моціона. А впрочемъ, нѣтъ, — продолжалъ онъ: — это скорѣе отъ желудка. Онъ у меня пустъ, какъ яичная скорлупа. Странно, — у меня вовсе нѣтъ аппетита. Но духомъ я пріободрился. Я начинаю снова чувствовать себя. Сейчасъ я поѣмъ немного. И вотъ что я вамъ скажу: вечеромъ я возьму васъ въ театръ. Я хочу смѣяться. Когда человѣкъ смѣется, то значитъ онъ здоровъ. Я бы желалъ, чтобы теперь были святки. Вы любите смотрѣтъ на арлекина, мой мальчикъ? моя дѣвочка, хотѣлъ я сказать. Я такъ любилъ, когда былъ мальчикомъ. Отецъ часто бралъ меня въ театръ. Я самъ ходилъ въ партеръ. Какъ вспомню о немъ, такъ сейчасъ же услышу запахъ апельсиновъ. Помню, какъ мы ѣли за ужиномъ нѣмецкія сосиски, или ветчину, а иногда вмѣстѣ и то и другое. Счастливые были дни!

Мистеръ Поль, припомнивъ отдаленное прошедшее, съ задумчивымъ видомъ покачалъ головой.

— Можетъ статься, сегодня идетъ какой нибудь фарсъ. Если такъ, то мы поѣдемъ. Дѣвушки должны учиться смѣху, какъ и мальчики. Я позвоню Брэнтопа.

Онъ позвонилъ въ колокольчикъ и попросилъ Эмилію напомнить, что ему нуженъ адресъ Брэнтопа; Брэнтопъ былъ полезный молодой человѣкъ.

Оказалось, что въ тотъ день давали фарсы на нѣсколькихъ театрахъ. Брэнтопъ живо пересчиталъ ихъ, объяснилъ ихъ содержаніе и достоинства актеровъ, съ очаровательной словоохотливостью, какъ человѣкъ, съ которымъ заговорили о его любимомъ предметѣ. Его немедленно отправили взять ложу. Брэнтопъ передалъ Эмиліи свой адресъ.

— Такъ торопитесь же, сэръ, сказалъ мистеръ Поль. — Постойте, впрочемъ. Идите и сами въ театръ; идите въ партеръ и закажите себѣ ужинъ, я заплачу за все. Когда возьмете ложу, то вы знаете Бедфордскій отель? Идите туда, спросите мистриссъ Чикли и скажите ей, что я пріѣду обѣдать, ночевать и привезу одну изъ дочерей. Не забудьте сказать, чтобы былъ обѣдъ, гостиная и двѣ спальни. Скажите еще мистриссъ Чикли, что мы не взяли съ собой сакъ вояжа, и потому будемъ разсчитывать на ея гардеробъ. Все ли вы поняли? Обѣдъ въ половинѣ шестаго, — послѣ обѣда сейчасъ же въ театръ.

Брэнтопъ поклонился.

— Какъ онъ радъ-то! — сказалъ мистеръ Поль Эмиліи. — Въ его лѣтахъ тоже самое бывало и со мной. Бывало хозяинъ мой позоветъ меня и скажетъ: — Ну любезный! иди и веселись! — Я увѣренъ, что за ужиномъ онъ велитъ подать шампанскаго. Бѣдняжка! Пусть его повеселится! Ха! ха! — Слишкомъ много занятій вредно и для взрослаго, и для мальчика. Я уже чувствую себя лучше, — не знаю только, что сдѣлалось съ ногами. Онѣ у меня совсѣмъ окоченѣли. Не черезчуръ ли много я болтаю, душа моя?

— Я съ радостію слушаю вашъ разговоръ, сказала Эмилія, стараясь казаться менѣе озабоченною, чѣмъ она себя чувствовала.

Мистеръ Поль снова спрашивалъ ее, зачѣмъ она пріѣхала въ Лондонъ; Эмилія готова была сейчасъ же объяснить цѣль своего пріѣзда, но мистеръ Поль объявилъ, что онъ намѣренъ уничтожить смѣхомъ всѣ пустые замыслы.

— Вы говорили, кажется, что влюблены въ него? Въ доктора съ хорошей практикой… но ради Бога, если вы выйдете за мужъ за него, то не начинайте своей супружеской жизни моимъ убійствомъ. Къ чему это поведетъ?

Эмилія, сама находясь въ крайнемъ недоразумѣніи, не рѣшалась сдѣлать попытки вывести изъ недоразумѣнія мистера Поля; да и къ тому же въ немъ прошло уже желаніе разъяснить все дѣло, потому что онъ началъ отыскивать письмо изъ Риги. Не отыскавъ его, онъ надѣлъ шляпу.

— Надобно кончить занятія, да и не могу я заниматься, когда въ комнатѣ сидитъ женщина. Пойдемте, я вамъ покажу нашъ Сити.

Мистеръ Поль предложилъ руку Эмиліи, которая проходя черезъ контору замѣтила, что онъ держалъ себя прямо, и что нѣсколько сказанныхъ словъ были произнесены звучнымъ эластическимъ тономъ бодраго мужчины.

— Мои дочери, сказалъ онъ Эмиліи въ полголоса: — никогда сюда не заѣзжаютъ. Да и то сказать, — мы съ дамами не имѣемъ никакихъ дѣлъ. Въ этомъ мірѣ есть различныя сферы. Онѣ любятъ высшее общество; — и въ этомъ отношеніи совершенно правы. Душа моя, не лучше ли намъ поѣхать. Ничего, если васъ увидятъ въ кэбѣ?

Мистеръ Поль сдѣлалъ этотъ вопросъ, колеблясь; и когда Эмилія сказала: — ничего! поѣдемте, — онъ оправился. — Я, конечно, ничего дурнаго въ этомъ не вижу. Но въ этомъ мірѣ бываютъ различные вкусы. Мои дочери… впрочемъ, слава Богу! у нихъ есть свои кареты.

Съ часъ времени мистеръ Поль катался съ Эмиліей по Сити. Онъ показывалъ ей всѣ замѣчательныя зданія, объяснялъ, какія представляли они собою громадныя богатства, и находилъ очевидное удовольствіе въ ея восклицаніяхъ, выражавшихъ изумленіе.

— Да, да; насъ, обывателей Сити, могутъ ненавидѣть. Я на это скажу только одно: — придите и посмотрите! Взгляните хоть на этотъ дворъ. Видите вонъ тамъ три пыльныхъ окна во второмъ этажѣ? Владѣлецъ этого двора бъ состояніи купить нѣсколько германскихъ княжествъ. А между тѣмъ онъ носитъ такое же пальто, какъ и я.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказала Эмилія, невольно посмотрѣвъ на пальто, сидѣвшее съ ней рядомъ.

— Въ Сити мы не показываемъ нашей золотой подкладки.

— Но вѣдь вы тоже богаты.

— О! я… говорятъ, что богатъ. Но о мнѣ не можетъ быть и рѣчи. У меня… у меня ноги все еще холодны. Теперь взгляните вонъ на тотъ угловой домъ. Три мѣсяца тому назадъ владѣлецъ его былъ однимъ изъ нашихъ самыхъ почтеннѣйшихъ негоціантовъ, — а теперь онъ банкротъ; не смѣетъ никуда показаться. Все пошло прахомъ. Онъ поддѣлалъ документы, — нарушилъ контракты. Скажите, какого вы о немъ мнѣнія?

— Къ чему же онъ сдѣлалъ это? сказала Эмилія.

Мистеръ Поль началъ объяснять и вмѣстѣ съ тѣмъ оправдывать его; потомъ сталъ объяснять и обвинять.

— Семейства у него не было. А куда прошли деньги? Теперь его называютъ негодяемъ. Торговыя дѣла сопровождаются страшными искушеніями. Другой думаетъ, вотъ это-то спасетъ меня! Хватается за это, а смотришь, и сорвался. Ну такъ вотъ то выручитъ меня, — но оказывается, что вы слишкомъ тяжелы, подпоры подламываются, и вы падаете все ниже и ниже. Все ниже и ниже! Чтобы наши банкроты не попадали въ ворота ада, нужно, чтобы эти ворота были устроены какъ можно ниже. — Мистеръ Поль произнесъ послѣднія слова въ полголоса. — Выѣдемте лучше изъ Сити. Здѣсь нѣтъ чистаго воздуха. Посмотрите вонъ на то облако; — я увѣренъ, оно разстилается надъ Брукфильдомъ.

— Милый Брукфильдъ! сказала Эмилія; она душой унеслась подъ это облако и готова была пѣть подъ нимъ подобно жаворонку.

— А онѣ еще недовольны имъ! проворчалъ мистеръ Поль голосомъ, выражавшимъ непритворную горечь.

Въ отелѣ мистриссъ Чикли и старый лакей Симонъ приняли ихъ весьма радушно.

— Вы вѣчно молодѣете, ма’мъ, весело сказалъ мистеръ Поль хозяйкѣ дома, стукнувъ ногой по полу и представивъ Эмилію какъ одну изъ своихъ дочерей; но вслѣдъ затѣмъ онъ отвелъ мистриссъ Чикли въ сторону и объявилъ ей, что это была: — «ни больше, ни меньше какъ воспитанница, — дѣвушка, принятая подъ ихъ покровительство, — что-то въ этомъ родѣ», — допуская при этомъ довольно охотно, что она все-таки была весьма миленькая молоденькая лэди. — Это, ма’мъ, музыкальный геній: — со временемъ будетъ творить чудеса. — Только она мнѣ не дочь. — И мистеръ Поль объяснилъ мистриссъ Чикли, что его дочери останавливаются въ отеляхъ на какомъ нибудь изъ большихъ скверовъ. Онъ же съ своей стороны всегда отдавалъ преимущество своимъ старымъ квартирамъ; комфортъ онъ предпочиталъ великолѣпію.

Симонъ вскорѣ накрылъ столъ. Къ тому времени, какъ подать обѣдъ, мистеръ Поль впалъ въ такую дремоту, что жалко было выводить его изъ этого состоянія, и когда онъ сѣлъ, обратясь лицомъ къ Эмиліи, глаза его какъ будто покрылись глазурью, и онъ началъ жаловаться, что съ трудомъ можетъ различать предметы.

— Симонъ, пожалуйста, старую бутылочку за желтой печатью. До нея-то я и добираюсь. Лучше этого вина у меня нѣтъ и дома.

Содержаніе этой старой бутылочки за желтой печатью составляло главную часть обѣда негоціанта. Эмилія была принуждена выпить двѣ полныхъ рюмки.

— Не правда ли, душа моя, что это согрѣваетъ ноги? сказалъ мистеръ Поль.

— Это располагаетъ меня къ болтовнѣ.

— Ха, ха! сегодня мы повеселимся! Ту-ти-рутти-та-та! Ахъ, если бы вы спѣли мнѣ: «прочь заботы и печаль!» Я люблю веселиться: для меня ничего не можетъ быть лучше доброй, простой, англійской, благородной пѣсни! Всѣ ваши романсы, мадригалы, ничего не значатъ передъ ней. За парой котлетъ, съ жаренымъ картофелемъ и за кружкой хорошаго портеру, она возьметъ верхъ надъ всякой музыкой.

Эмилія запѣла какой-то романсъ.

Когда она кончила, мистеръ Поль слегка похлопалъ въ ладоши.

— Это ваша музыка?

— Музыка моя, — а слова мистера Ропинбрука. Но, замѣтьте, онъ не хочетъ перемѣнить ни одного слова, — а нѣкоторыя слова его до такой степени тяжелы для пѣнія, что заставляютъ меня невольно принимать сердитый и, конечно, забавный видъ. Они останавливаются въ горлѣ. Я чувствую, какъ будто для того чтобы отдѣлаться отъ нихъ, мнѣ нужно приподняться на цыпочки. Мистеръ Ронинбрукъ написалъ этотъ романсъ въ десять минутъ.

— Онъ способный молодой человѣкъ… хорошей фамиліи, сказалъ мистеръ Поль и началъ напѣвать мотивы національныхъ англійскихъ арій, дѣлая гримасы и прищелкивая пальцами.

— Каково? спросилъ онъ, вызывая одобреніе.

Эмилія улыбнулась.

— Ничего нѣтъ въ мірѣ лучше портвейна, сказалъ мистеръ Поль. — Пусть Ронинбрукъ напишетъ романсъ: «Ничего нѣтъ въ мірѣ лучше портвейна». Вы переложите на музыку, а я спою.

— Вы споете? вскричала Эмилія.

— Спою, клянусь честью! теперь ноги мои согрѣлись. Я… я… клянусь Юпитеромъ! что это значитъ? и онъ снова принялъ странный созерцательный видъ, какъ будто онъ зондировалъ свою внутренность и старался угадать приблизительную глубину. — Какія судороги! Что нибудь не такъ съ моимъ желудкомъ. Впрочемъ все поправится, когда мы будемъ смѣяться. Поѣдемте же поскорѣе. Тайя — хай хана — гомъ. Если фарсъ не хорошъ, то я въ послѣдній разъ въ театрѣ.

Эмилія онѣмѣла отъ восторга при блескѣ огней, горѣвшихъ въ театрѣ. Осмотрѣвъ партеръ и ложи, мистеръ Поль ласково замѣтилъ:

— Вы должны выйти замужъ и отказаться отъ театра. Не хорошо. Сидѣть въ ложѣ еще ничего, но быть на сценѣ… о, нѣтъ! Я не хотѣлъ бы, чтобы вы были тамъ. Если мои дочери не одобрятъ доктора, то пусть онѣ пріищутъ кого нибудь другаго. Я не хочу видѣть васъ размалеванными и въ театральномъ костюмѣ; не хочу, чтобы вы пѣли въ подобномъ мѣстѣ. Сцена не для васъ. Нѣтъ, нѣтъ!

Эмилія отвѣчала, что она уже отказалась отъ сцены; и печально, едва удерживаясь отъ слезъ, посмотрѣла на занавѣсъ, какъ на потерянный рай.

Оркестръ игралъ какую-то легкую увертюру. Эмилія смотрѣла на занавѣсъ, мысленно бродила по изображенной на немъ долинѣ, пока не встрѣтилась съ своимъ любовникомъ на развалинахъ замка, гдѣ съуживалась рѣчка и густо переплетались деревья. Музыка уносила ее отъ одной мечты къ другой, пока не раздались тяжелыми звуками первыя слова фарса. — Давно пора! сказалъ мистеръ Поль и началъ смѣяться. Эмилія окинула взглядомъ море человѣческихъ головъ и между ними открыла голову Брентопа, который почтительно смотрѣлъ на ихъ ложу. Когда мистеръ Поль въ свою очередь сдѣлалъ это же открытіе, его вниманіе раздѣлилось между Брэнтопомъ и сценой. Отъ времени до времени онъ выражалъ сильную досаду на спокойствіе лица Брэнтопа.

— Почему онъ не смѣется? Не воображаетъ ли онъ, что слушаетъ проповѣдь? Брэгтопъ сидѣлъ ни живъ, ни мертвъ подъ вліяніемъ страха, что его восхищеніе Эмиліей было замѣчено. Тревожимый этимъ тяжелымъ предположеніемъ и сомнѣніемъ, что его прическа растрепана, онъ началъ безпокоиться за приличный видъ вообще всей своей наружности. Его воображеніе пробуждало въ немъ чувство виновности, которое еще болѣе увеличивалось подъ наблюдательными взглядами его господина. Онъ выбралъ случай украдкой поглядѣться въ карманное зеркальцо, и вслѣдъ за тѣмъ у него явился добавочный страхъ, что Эмилія могла замѣтить этотъ инструментъ и потомъ станетъ считать его пустымъ глупымъ человѣкомъ. Онъ былъ уже увѣренъ въ этомъ, когда увидѣлъ, что она смѣется. Вмѣсто отвѣта на поощренія мистера Поля смѣяться, онъ принялъ серьезный видъ, достойный молодаго отшельника, и продолжалъ смотрѣть на сцену, къ которой душа его оставалась совершенно мертвою.

— Я увѣренъ, что этотъ юноша ни о чемъ больше не думаетъ, какъ объ ужинѣ, сказалъ мистеръ Поль.

— Не удивительно, если онъ обѣдалъ сегодня рано, возразила Эмилія, припомнивъ голодъ, который она испытывала въ тѣ дни, когда единственнымъ блюдомъ въ домѣ былъ картофель.

— Все равно; онъ могъ бы смѣяться. И мистеръ Поль обратился къ Эмиліи съ слѣдующимъ совѣтомъ: — Помните мои слова: не выходите за мужъ за человѣка, который не можетъ смѣяться.

Брэнтопъ увидѣлъ улыбку Эмиліи. Потомъ, почти моментально улыбающееся лицо ея приняло выраженіе тревоги и удивленія; Эмилія крѣпко сжала свои руки. Что съ ней сдѣлалось? Взволнованное его воображеніе, сосредоточенное на немъ самомъ, рѣшило, что вѣрно въ его прическѣ или платьѣ оказалось что нибудь отвратительное, — за бантъ на галстукѣ онъ не безпокоился. И Брэнтопъ снова прибѣгнулъ къ карманному зеркальцу. Въ то время, когда юноша пряталъ свой спасительный инструментъ, — его совѣсть заставила обратить глаза къ Эмиліи, которая, къ его ужасу, манила его къ себѣ, и даже просила мистера Поля сдѣлать то же самое. Мистеръ Поль сдѣлалъ нѣсколько повелительныхъ жестовъ, при которыхъ Брэнтопъ всталъ и попросилъ сосѣда своего поберечь минутъ на десять его мѣсто, пока онъ сходитъ въ ложу своихъ знакомыхъ. — Если черезъ десять минутъ меня не будетъ, то значитъ я остался тамъ, — величественно сказалъ Брэнтопъ, хотя его идеи относительно приглашенія въ ложу находились въ смутномъ состояніи.

Въ оркестрѣ Эмилія увидѣла своего отца. Онъ сидѣлъ, угрюмо наигрывая на скрипкѣ прелюдію ко второму акту піесы, — какъ человѣкъ, испытавшій въ этомъ мірѣ много бѣдствій и лишеній. Первой мыслью Эмиліи было бѣжать изъ театра. Она имѣла основаніе бояться его. Чѣмъ болѣе она жила и ознакомлялась съ положеніемъ, которое женщина должна занимать въ обществѣ, тѣмъ болѣе она старалась удалиться отъ попеченій отца и страшилась положиться на него. Она дѣлала это не потому что считала его человѣкомъ преднамѣренно низкимъ, но потому что теперь онъ уже возмущалъ ея сознательную дѣвственность; то, что она должна была переносить будучи дѣвочкой, теперь казалось для нея невыносимымъ. Она ощущала тайный трепетъ, наводившій ужасъ при одной мысли о возвращеніи къ нему и его друзьямъ-евреямъ. Но увы! онъ казался такимъ несчастнымъ, — это дитя гармоніи между сынами диссонанса! Онъ сидѣлъ опустивъ голову и игралъ на скрипкѣ, какъ машина. Дни картофеля живо представились Эмиліи. Она не могла быть жестокой. — Когда у меня будетъ защита, сказала она, сдѣлавъ удареніе на послѣднее слово, чтобы пробудить въ своемъ воображеніи милый образъ: — я буду видѣть его часто и постараюсь сдѣлать его счастливымъ; а теперь я все-таки дамъ ему знать, что его дочь счастлива и любитъ его по прежнему.

— Въ оркестрѣ сидитъ одинъ мой знакомый, — сказала она мистеру Полю. — Могу я написать ему на лоскуткѣ бумаги нѣсколько словъ до окончанія спектакля? Мнѣ бы хотѣлось это сдѣлать.

Мистеръ Поль задумался, но замѣтивъ сильное желаніе Эмиліи, отвѣтилъ: — Можно; да… моихъ дочерей здѣсь нѣтъ.

Эмилія взяла отъ него бумагу и карандашъ и написала:

«Сандра здорова, продолжаетъ заниматься музыкой, постоянно любитъ своего дорогаго папа и скоро увидится съ нимъ. Ея сердце полно любви къ нему и къ ея мама; если вы оставите квартиру, то оставьте также записочку, куда вы переѣдете. Сандра не забываетъ Италіи и читаетъ въ газетахъ, что о ней пишется. Она имѣетъ экземпляръ партитуры неизвѣстной оперы нашего Андроницетти, разучиваетъ ее; — имѣетъ также естественную исторію на англійскомъ, французскомъ и чистомъ итальянскомъ языкѣ; умѣетъ ѣздить верхомъ. Она пріобрѣла богатыхъ друзей, которые любятъ ее. Вы скоро ее увидите».

Написанпая на скорую руку, записка заключалась множествомъ итальянскихъ восклицаній, выражавшихъ ласку и любовь. Окончивъ ее, Эмилія подумала: — получивъ записку, онъ сейчасъ же взглянетъ на верхъ и увидитъ меня! — Она рѣшилась не посылать ее, пока не кончится спектакль. Вслѣдствіе этого, Брэнтопу, когда онъ явился, приказало было сѣсть.

— Въ партерѣ должно быть не весело, — сказалъ мистеръ Поль. — Для васъ это низко? — Э? Всѣ вы таковы. Вы вовсе не похожи на своихъ отцовъ. Вамъ все какъ бы выше да выше! Можете подняться, если хотите, въ галлерею, или, пожалуй, въ раекъ.

Сказавъ это, мистеръ Поль выразительно мигнулъ и захохоталъ. Восхищенный Брэнтопъ старался завести разговоръ съ Эмиліей, которая, между тѣмъ, только думала о томъ и боялась, что ея отецъ взглянетъ на верхъ и въ одинъ моментъ ее узнаетъ. Впрочемъ, она смѣло сидѣла впереди ложи; она не хотѣла скрыться отъ опасности; быть можетъ, она имѣла частицу фатализма, который у юности, въ дѣлахъ жизни, часто разыгрываетъ немаловажную роль. — Чему быть, думала Эмилія: — тому не миновать.

Мистеръ Поль начиналъ ниже и ниже кланяться актерамъ. Если будетъ что нибудь смѣшное, пожалуйста толкните меня, сказалъ онъ Эмиліи, которая не спускала глазъ съ своего отца. Она съ глубокой грустью разсматривала его плачевный парикъ, въ которомъ читала свою недавнюю домашнюю исторію и печальныя повѣсти семейныхъ обѣдовъ.

— Видите вы тамъ вонъ того господина, — сказала она, наводя глаза Брэнтопа на своего отца: — вонъ тамъ… подлѣ дирижера… спиной сюда. Видите? Я хочу, чтобы вы снесли къ нему эту записку, когда мы уйдемъ. Сдѣлайте одолженіе: я всегда буду благодарна вамъ. Вы оставите его, лишь только передадите записку. На его вопросы ничего не отвѣчайте.

Брэнтопъ съ увѣренностью во взглядѣ поклонился.

— Видите, продолжала Эмилія: — онъ нагнулся совсѣмъ не такъ, какъ другіе. О, какъ та віолончель терзаетъ его слухъ! Онъ готовъ закричать!

Она печально посмотрѣла на оркестръ, такъ что Брэнтопъ невольно спросилъ ее. — Развѣ онъ не такой же музыкантъ, какъ и другіе?

— Онъ можетъ выдѣлывать ноты, точно медъ… когда онъ играетъ соло, вы чувствуете, какъ будто сквозь ваше сердце пропускаютъ медовую нить, которой нѣтъ конца! Онъ итальянецъ.

Брэнтопъ скромно посмотрѣлъ на волосы Эмиліи, на ея щеки и брови, и оставивъ въ памяти отпечатокъ ея глазъ, чтобы впослѣдствіи мечтать о нихъ, замѣтилъ во всемъ этомъ родственное сходство съ чернымъ парикомъ.

Музыканты положили инструменты, и одинъ за другимъ стали выходить. Эмилія замѣтила, что какой-то человѣкъ коснулся локтя ея отца. Ея отецъ въ ту же минуту отеръ другой рукой тронутый локоть и сидѣлъ нахмурясь до ухода послѣдняго музыканта. Онъ вышелъ одинъ. Это пренебреженіе показало Эмиліи, что онъ еще не потерялъ духа, хотя и былъ осужденъ служить между людьми ниже его по происхожденію.

Въ самомъ началѣ третьяго акта, въ партерѣ, у того мѣста, гдѣ сидѣлъ Брэнтопъ, произошло движеніе, а вслѣдъ за тѣмъ какая-то вещица, ярко отражавшая въ себѣ огни газа, стала переходить изъ рукъ въ руки, причемъ каждая рука указывала на ложу мистера Поля. Наконецъ она приблизилась къ ложѣ. Брэнтопъ не спускалъ глазъ съ Эмиліи, которая съ грустью смотрѣла на опустѣлый оркестръ. Джентльменъ, сидѣвшій въ креслѣ подлѣ ложи мистера Поля, всталъ, поклонился, и держа въ рукахъ блестящую вещицу, серьезнымъ тономъ сказалъ Эмиліи, что его просили передать эту вещь. Эмилія дотронулась до плеча мистера Поля.

— Э? опять что нибудь смѣшное? сказалъ онъ и оглянулся кругомъ. Въ этотъ моментъ Брэнтопъ нагнулся черезъ ложу, выхватилъ изъ руки джентльмена свое карманное зеркальцо, — и расхохотался, какъ будто имъ вдругъ овладѣла веселость. Часть партера тоже хохотала. Эмилія весело улыбнулась. — Что это было? спросила она, и замѣтивъ, что внизу множество красныхъ лицъ пряталось въ носовые платки, она непремѣнно желала видѣть вещь, которую несчастный Брэптопъ такъ поспѣшно спряталъ.

— Покажите, сэръ, покажите! Что это такое? говорилъ мистеръ Поль, сильно побуждаемый къ новому смѣху; и не смотря на отказъ Брэнтопа, на его яркій румянецъ, онъ принудилъ бѣднаго юношу показать свое зеркальцо и явно уличилъ его въ тщеславіи.

Мистеръ Поль разразился громкимъ смѣхомъ. — Не удивительно, что молодежь перещеголяла насъ всѣхъ. Боже мой, какіе они хитрые! Они не довольствуются тѣмъ, чтобы вмѣсто зеркала смотрѣться въ сапоги, нѣтъ, они… Ха! ха! ха! Клянусь Георгомъ! въ нашей ложѣ фарсъ лучше, чѣмъ на сценѣ. Послушайте, Брэнтопъ! вамъ нужно бы имѣть два такихъ зеркальца. Тогда будете знать, какимъ вы кажетесь сзади. Ха, ха, хаа! Въ жизнь свою не имѣлъ такого веселаго вечера! Карманное зеркальце! Ха, ха, хоо!

Къ счастію, представленіе на сценѣ требовало смѣха, — въ противномъ случаѣ зрители въ партерѣ, не знавшіе исторіи зеркальца Брэйтона, непремѣнно бы пришли въ негодованіе. Фарсъ все болѣе и болѣе овладѣвалъ мистеромъ Полемъ; какъ будто его щекоталъ контрастъ мрачнаго унынія Брэнтопа передъ такой блестящей уликой его тщеславія. Онъ хохоталъ до того, что началъ жаловаться на голодъ. Эмилія хотя и находила, что Брэнтопъ имѣлъ полное и весьма естественное право носить въ карманѣ зеркальце, но хохотала по сочувствію, такъ что Брэнтопъ, выведенный изъ терпѣнія, всталъ и объявилъ, что, для исполненія сдѣланнаго ему порученія, онъ долженъ немедленно удалиться. Мистеръ Поль не хотѣлъ отпускать его, но наконецъ, посовѣтовавъ ему хорошенько поужинать, онъ вздохнулъ и сказалъ, что чувствуетъ себя совершенно другимъ человѣкомъ. — О, какой веселый, радушный смѣхъ! Въ немъ-то я и нуждался! Для меня онъ дороже всякихъ денегъ. До этого я чувствовалъ себя не хорошо, и безъ всякаго сомнѣнія, изъ-за того, что не было случая похохотать.

И съ нимъ снова сдѣлался припадокъ судорожпаго смѣха. — Для меня теперь все ясно, какъ день, сказалъ онъ и вслѣдъ затѣмъ спросилъ Эмилію, достанетъ ли у него, по ея мнѣнію, силъ, добраться до кэба. Эмилія взяла его руку, стараясь помочь ему встать съ мѣста. Онъ всталъ и тотчасъ зашатался. — Въ глазахъ у меня какой-то красный туманъ, произнесъ онъ скороговоркой, потирая себѣ лобъ. — Ха! я знаю, что это значитъ. Мнѣ нужна котлета. Котлета и веселая пѣсня. Я не могу васъ удерживать при себѣ, но мнѣ это очень пріятно. Добрая маленькая женщина! — И онъ нѣжно потрепалъ плечо Эмиліи, потомъ облокотился на него съ значительной тяжестью и спустился къ кэбу, принимаясь отъ времени до времени смѣяться при воспоминаніи о Брэнтопѣ.

На улицѣ происходилъ шумъ. Какой-то мужчина, съ выговоромъ иностранца, кричалъ у дверей сосѣдняго трактира, что не выпуститъ изъ рукъ воротника барахтавшагося джентльмена, пока этотъ негодяй не отдастъ ему его дочери, которую скандалезнымъ образомъ увезъ и скрылъ отъ ея родителей. Началась борьба, и въ ней снова послышался голосъ иностранца:

— Что, что! ты хочешь меня ограбить, да! говоришь, что не знаешь, гдѣ она находится, а самъ показываешь письмо отъ нея! О! — мнѣ дадутъ отвѣтъ ваши щеки!

Эти восклицанія съ примѣсью грубыхъ, простонародныхъ выраженій, вызвали крикъ одобренія изъ собравшейся толпы британцевъ.

— Уличная сцена, больше ничего, сказалъ мистеръ Поль, чтобы успокоить Эмилію.

— Его не обидятъ? спросила Эмилія.

— Я вижу, къ нимъ торопятся два полисмена, отвѣчалъ мистеръ Поль, и Эмилія склонилась и прильнула къ его рукѣ, въ то время какъ кэбъ спокойно удалялся отъ мѣста уличнаго происшествія.

ГЛАВА XXVI.

ПОКАЗЫВАЕТЪ, ЧТО СМѢХЪ НЕ ВСЕГДА БЫВАЕТЪ ПОЛЕЗЕНЪ.

Была полночь. Мистеръ Поль успокоилъ свое воображеніе котлетой, и старался оживить въ памяти свои старинныя вечернія пирушки послѣ театра. Прислушиваясь къ пѣсни, которую Эмилія пѣла ему, онъ прихлебывалъ горячій грогъ, выбивалъ тактъ по столу и выражалъ полное удовольствіе, что наконецъ согрѣлся съ головы до ногъ.

— Это, душа моя, миленькая пѣсня, сказалъ онъ. — Очень миленькая пѣсня. Она какъ нельзя лучше идетъ для старика. Ужинъ тоже хорошъ: легкій и здоровый. Вѣдь я ужь старикъ. Мнѣ не слѣдуетъ забывать, что у меня взрослый сынъ и взрослыя дочери. Пройдетъ немного времени и я сдѣлаюсь дѣдушкой. Для меня прошла пора гоняться за весельемъ. Теперь вотъ только вздумалось припомнить старину. И я чувствую себя лучше. Одного только хочу я: это видѣть моихъ дѣтей счастливыми, пристроенными и всѣмъ довольными.

Эмилія тихонько подкралась къ нему и опустилась на одно колѣно:

— Вы любите ихъ?

— Люблю. Люблю дочерей и сына. И вы любите грогъ, — хотите сказать вы, плутовка?

— И меня?

Эмилія бросила на него умоляющій взглядъ.

— Да, и васъ. Люблю. Я недавно узналъ васъ, мой другъ, но буду очень радъ сдѣлать для васъ все, что могу. Пока живете, то можете считать мой домъ своимъ роднымъ домомъ; и если я говорю: торопитесь выдти замужъ, это значитъ только то, что дѣвушки должны выходить замужъ въ молодые годы, и ни подъ какимъ видомъ не оставаться въ неопредѣленномъ положеніи.

— А я стою того, чтобы меня взяли замужъ?

— Разумѣется! Я думаю. За вами нѣтъ денегъ; но вѣдь вы не умѣете и трагить ихъ. При томъ же… Мистеръ Поль кивнулъ головой на право и на лѣво, какъ человѣкъ, который хотѣлъ опровергнуть возраженія воображаемыхъ оппонентовъ: — при томъ же вы можете быть весьма милой, хорошенькой бережливой подругой, — знаете музыку: клянусь Юпитеромъ! чего же имъ нужно еще больше? У нихъ будетъ дома и своя пѣсня, и своя котлета.

— Да; но если положимъ, что это будетъ зависѣть отъ ихъ отцовъ?

— Конечно, мой другъ, — если отцы ихъ будутъ глупцы, то я не въ состоянія помочь имъ. Вѣдь ихъ всѣхъ не возьмешь себѣ на попеченіе: а что же насчетъ доктора? Завтра утромъ я готовъ увидѣться съ нимъ и выслушать, что онъ скажетъ. Что же, можно.

Мистеръ Поль лукаво примигнулъ.

— Вы не захотите разбить моего сердца?

Голосъ Эмиліи, по мѣрѣ того какъ она приближалась къ цѣли своего объясненія, звучалъ какъ спущенная струна.

— Господь съ вами!сказалъ старый негоціантъ, погладивъ голову Эмиліи. — Я не принадлежу къ числу такихъ людей.

— Не захотите разбить и его сердца?

— Его?

При мысли, что въ словахъ Эмиліи есть какая-то мистификація, нервы мистера Поля взволновались.

— Его? Разбить сердце мужчины! И кому же — мнѣ? Что это значитъ? Ради Бога, не говорите мнѣ подобный вздоръ!

Эмилія продолжала стоять на колѣняхъ, устремивъ на него пристальный взглядъ.

— Я говорю: его сердце, — потому что оно въ тоже время и мое. Все, что можетъ огорчить его, огорчить и меня.

— Должно быть онъ страшно влюбленъ, замѣтилъ мистеръ Поль: — а изъ этого можно заключить, что онъ чрезвычайно нѣжный докторъ. Какъ его зовутъ?

— Я люблю Вильфрида.

Негоціантъ, повидимому, старался внимательнѣе разслушать эти три слова; онъ приклонилъ къ ней ухо, хотя въ комнатѣ была глубокая тишина.

— Вильфрида? моего сына? вскричалъ онъ съ испугомъ.

— Онъ меня любитъ.

Негодяй! — Мистеръ Поль вскочилъ съ своего стула. — Заводить интригу и увлекать беззащитную дѣвушку! Я могу простить безразсудство и вѣтренность молодаго человѣка, но это — позорно. Милое дитя мое, — если вы составили себѣ какое нибудь понятіе о моемъ сынѣ, Вильфридѣ, то уничтожьте его, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Если въ отношеніи къ вамъ онъ поступилъ какъ негодяй, то предоставьте его мнѣ. Я презираю, я ненавижу, я проклинаю того молодаго человѣка, который позволяетъ себѣ обольстить дѣвушку. — Даже если бы онъ былъ моимъ сыномъ! тутъ еще больше основанія!

Говоря это, мистеръ Поль ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, при чемъ гнѣвъ его болѣе и болѣе увеличивался. Эмилія хотѣла удержать его за руку, когда онъ проходилъ мимо нея, но онъ говорилъ: — оставь меня, дитя мое! Мнѣ жаль тебя, и я страшно сердитъ на него. Пусти меня.

— Скажите, неужели… неужели вы можете сердиться на него за то, что онъ любитъ меня?

— Я сержусь за то. что онъ обманываеть васъ, возразилъ мистеръ Поль: — чисто обманываетъ. Для меня было бы въ пятьдесятъ разъ легче, если бы онъ обманулъ меня. Я простилъ бы всякій другой обманъ, но не обманъ дѣвушки.

— Вильфридъ любитъ меня и готовъ за меня умереть, сказала Эмилія.

— Позвольте вамъ сообщить фактъ. И мистеръ Поль остановился передъ Эмиліей. — Мой сынъ, Вильфридъ Поль, можетъ любить кого ему угодно, но онъ женится на лэди съ титуломъ. Онъ далъ мнѣ слово… далъ клятву. Поэтому случаю онъ недавно вытянулъ изъ моего кармана около тысячи фунтовъ. Я не говорю о деньгахъ, это вздоръ, — хотя другіе подняли бы изъ-за нихъ страшный шумъ, — но дѣло въ томъ, неужели онъ обманщикъ? Неужели онъ празднолюбецъ, бродяга, обольститель? Неужели онъ негодяй, заслуживающій презрѣнія?

— Онъ мой любовникъ, сказала Эмилія, и встала на ноги, безъ малѣйшей перемѣны въ лицѣ; какъ во мракѣ, она держалась одного предмета, въ которомъ была увѣрена. Потомъ, съ внезапнымъ проблескомъ свѣта въ ея головѣ, она сказала. — Я знаю, въ чемъ ошибка. Простите его. Онъ боялся огорчить васъ, потому что вы ему отецъ; онъ полагалъ, что я вамъ не нравилась. Но онъ любитъ меня. Онъ любитъ меня съ той минуты, когда въ первый разъ увидѣлъ меня. Онъ не можетъ сдѣлать предложенія другой. Я оторву его отъ всякой другой женщины, я одно твержу самой себѣ: — онъ долженъ быть моимъ, потому что любитъ меня! Тутъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія.

Мистеръ Поль повернулся и началъ шагать по комнатѣ съ удвоенной скоростью. Но всему было видно, что въ душѣ его бушевала буря. Онъ произносилъ полусформированныя фразы, пристально всматриваясь въ Эмилію, какъ въ непостижимый для него предметъ, сбивалъ волосы на головѣ, пока они не придали ему видъ человѣка, пораженнаго ужасомъ при появленіи призрака.

— Я вамъ говорю, что онъ женится на лэди Шарлоттѣ Чиллинвортъ. Онъ выпросилъ на это мое позволеніе. Адскій обманщикъ! неужели онъ сдѣлалъ это только для того, чтобы угодить мнѣ? Нѣсколько дней тому назадъ, какъ онъ наказалъ меня на тысячу фунтовъ. Опять-таки говорю вамъ: онъ женится на лэди Чиллинвортъ.

Эмилія приняла это извѣстіе съ улыбкой, приводившей въ смущеніе.

— Онъ не можетъ на ней жениться.

— Но можетъ? А я вамъ скажу, онъ женится, и долженъ жениться мѣсяца черезъ два!

Скептическая улыбка на лицѣ Эмиліи уступила мѣсто мертвенной блѣдности.

— Значитъ, вы его заставите?

— Онъ будетъ нищій, если не женится на ней.

— Неужели вы откажете ему въ деньгахъ?

Мистеръ Поль въ выраженіи лица Эмиліи замѣчалъ какую-то странную глубину. Ея голосъ былъ похожъ на металлическій гулъ поднимавшагося вѣтра. Въ глазахъ ея не отражалось ни малѣйшей угрозы; напротивъ рѣсницы у нихъ были нѣжно опущены, — губы сжимались слегка. Грудь поднималась хотя и высоко, но правильно; руки спускались прямо и были раскрыты. Она казалась безсильною, но мистеръ Поль при первомъ своемъ взглядѣ видѣлъ въ ней силу; — способность сосредоточивать животную и духовную твердость въ одно чувство составляла силу души Эмиліи.

И такъ, она спокойно дышала и спокойно смотрѣла на мистера Поля.

— Нѣтъ, нѣтъ, продолжалъ мистеръ Поль. — Пойдемте, присядемте и поговоримъ… посмотримъ, что можно сдѣлать. Вы знаете, я всегда былъ расположенъ къ вамъ.

— О, да! музыкально произнесла Эмилія, и ей не стоило ни малѣйшаго труда снова улыбнуться.

— Разскажите мнѣ, какъ началась ваша любовь. — Мистеръ Поль расаоложился какъ можно покойнѣе, чтобы слушать Эмилію; подъ вліяніемъ ея преобладающей натуры, вся раздражительность повидимому оставила его. — Говорите, не стыдитесь меня.

— Я не стыжусь, начала Эмилія и разсказала свою повѣсть просто, съ особенной, ей одной принадлежащей, манерой дѣлать поясненія. Она не думала о любви до тѣхъ поръ, пока чувство это не пробудилось въ ней внезапно, и послѣ того весь свѣтъ показался ей совершенно другимъ. Монотонность ея голоса нѣсколько измѣнилась, когда она описывала храбрость Вильфрида во время драки за нее. Къ концу исповѣди лицо мистера Поля приняло выраженіе глубокой горести. Совершенное несходство этого созданія съ дѣвушками, которыхъ онъ привыкъ видѣть, подтверждало его личное убѣжденіе, что Вильфридъ дѣйствовалъ не серьезно, и что Эмилія увлеклась чувствомъ первой любви. Но онъ сожалѣлъ ее; у него было довольно чувствительности и воображенія, чтобы не пренебрегать тѣмъ, что было для него не совсѣмъ понятно. Чтобы успокоить и утѣшить ее, онъ прочиталъ лекцію, во первыхъ о молодыхъ людяхъ, объ ихъ эгоистическомъ безразсудствѣ, ихъ слабости, безалаберности ихъ жизни, ихъ наклонности обманывать, во вторыхъ о томъ, какъ должны вести себя дѣвушки съ слабымъ, довѣрчивымъ характеромъ, — онѣ должны вѣрить только тому, что услышатъ отъ старшихъ.

Эмилія выслушала терпѣливо эту лекцію.

— Это меня не безпокоитъ, сказала она, когда мистеръ Поль кончилъ: — я увѣрена, что мой Вильфридъ не принадлежитъ къ числу подобныхъ молодыхъ людей.

Говорить и приводить въ порядокъ мысли было для бѣднаго негоціанта величайшимъ трудомъ. Онъ былъ похожъ на нетерпѣливаго раздражительнаго путника, который стучится въ ворота, и тѣ повидимому отворяются, но его не впускаютъ. Простодушную увѣренность Эмиліи онъ принялъ просто за безтолковость. Вслѣдствіе этого съ нимъ сдѣлался снова припадокъ нервной лихорадки. Вскочивъ съ своего мѣста, онъ вскричалъ:

— Вамъ нельзя выдти за него, — вотъ и все тутъ! Вы должны отказаться… неужели вы думаете, что при самомъ еще началѣ вашей жизни все должно дѣлаться, какъ вамъ хочется? Нѣтъ, дитя мое! но клянусь честью! кто не выйдетъ изъ терпѣнья, проговоривъ цѣлый часъ безъ всякаго результата? Отравляйтесь лучше спать на… да, молитесь ли вы передъ сномъ? — Прекрасно, это лучшее средство для того, чтобы выдти изъ настоящаго положенія — помолитесь Богу, чтобы Онъ помогъ вамъ позабыть о томъ, что для васъ не можетъ принести пользы. Не упрямьтесь, — вѣдь вы не мальчикъ. Дурно! это вамъ нейдетъ! Молитесь постоянно. — Да, пожалуйста, налейте мнѣ немного вина. Не знаю, что сдѣлалось съ моей рукой: — видите, какъ дрожитъ она, точно какъ во время уженья рыбы. Бывало, какъ клюнетъ, такъ онѣ и задрожатъ. Желалъ бы я, чтобы теперь былъ одинъ изъ дней, проведенныхъ на Темзѣ! А теперь ночь, глубокая ночь. Я чувствую, что кто-то вертитъ тростью надъ моей головой. Въ прошломъ мѣсяцѣ одинъ негодяй позволилъ себѣ сдѣлать это. Остановитесь на мѣстѣ, моя милая. Не танцуйте!

Онъ устремилъ на нее свои мутные глаза въ убѣжденіи, что она дѣлаетъ въ воздухѣ прыжки. Ужасъ угрожавшаго удара, который онъ почему-то соединялъ съ голосомъ Эмиліи, заставилъ его умолять, чтобы она молчала. Спустя нѣсколько времени, онъ втянулъ въ себя длинный глотокъ воздуха, и это, повидимому, облегчило его.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ. — Вы совершенно твердо стоите на ногахъ. Мнѣ только показалось, что вы танцовали. Мои дочери отказались отъ танцевъ. Это заставило меня подумать… но пора спать, — помолимтесь Богу. Я хочу, чтобы вы меня поцаловали.

Эмилія поцаловала его лобъ. Симптомы его болѣзни прошли для нея не замѣченными. Впрочемъ она сама страдала душевнымъ недугомъ слишкомъ сильно, чтобы обратить серьезное вниманіе на состояніе его здоровья. Солнцу ея вселенной угрожало затмѣніе. Она уже считала себя странницей въ царствѣ тѣней, гдѣ никто не могъ сказать, наступило ли утро или прошло. Она смѣло взглянула въ лицо своему несчастію, и внутренній голосъ говорилъ ей: для тебя не существуетъ больше солнца. Между тѣмъ синеватая луна выглянула изъ облаковъ и повисла на черныхъ сучьяхъ дерева, бросая свой свѣтъ на взволнованныя воды. — Вотъ это навсегда будетъ твоимъ свѣтомъ! — ты должна жить въ своей мечтѣ. Душа ея, какъ заключенная въ темницѣ, вспоминала теперь счастливые часы при мельничномъ каскадѣ. Она упала духомъ, но на минуту. Кровь въ ея жилахъ струилась довольно быстро, чтобы остаться на всегда въ той трупоподобной вселенной, которая мѣняется въ головѣ страстной юности поочередно съ лучезарнымъ эдемомъ.

— Зачѣмъ я должна лишиться его? Тяжелый вздохъ, безъ слезъ, или скорѣе вопль сердца сдавилъ ей грудь и горло. Она видимо боролась съ этимъ движеніемъ души и мистеръ Поль, сердцу котораго до этой поры были чужды всякаго рода просьбы и мольбы о сожалѣніи, началъ ласкать ее. Спустя нѣсколько времени изъ груди ея полился потокъ словъ.

— Вы не жестокій человѣкъ. Я знала это. О, отецъ Вильфрида, я люблю васъ! Мои уста никогда еще не произносили сердитаго слова. Но подумайте, подумайте о томъ, если бы вы заставили меня проклянутъ васъ. Я способна на это! Вы хотите поставить преграду теченію моей жизни и жизни Вильфрида, прервать нашу жизнь, убить насъ. Скажите же, какія были бы наши послѣднія мысли? Вѣдь мы не могли бы простить насъ. Вы поднимаете мертвыхъ птичекъ, убитыхъ морозомъ и восклицаете: жестокая зима! убійственный холодъ! Но я знала лучше. Вы отецъ Вильфрида, и передъ вами я могу упасть на колѣна. Вы отецъ моего обожаемаго друга! мой родной отецъ! послѣ Неба мой первый другъ. О! благослови мою любовь къ твоему сыну! Если бы вы только знали, какъ я люблю его! Мысль о разлукѣ съ нимъ пронизываетъ всѣ кости мои убійственнымъ холодомъ; сердце мое сжимается, какъ будто отъ усилія вытащить мое тѣло изъ могилы, каждый разъ, когда…

— Боже праведный! воскликнулъ приведенный въ ужасъ негоціантъ, на воспріимчивые нервы котораго эти слова подѣйствовали такъ сильно, что онъ положительно страшился ея. Онъ тяжело вздохнулъ, приложилъ руку къ сердцу и потомъ попробовалъ пульсъ; отеръ потъ съ лица и бросилъ пристальный безумный взглядъ на Эмилію, соскочилъ съ мѣста и оставилъ ее стоять на колѣняхъ.

Въ ласкахъ мистера Поля Эмилія видѣла его согласіе; иначе невозможно было бы согласовать ихъ съ отказомъ мольбѣ ея души. Она чувствовала нѣкоторое замѣшательство, видя, что мистеръ Поль ходилъ по комнатѣ, хмурился, щурилъ глаза и отъ времени до времени повторялъ: — Успокоимтесь. Оставимте это. Будемте людьми добрыми. Пора спать; а передъ сномъ нужно помолиться. Къ этимъ словамъ примѣшивались отрывистыя восклицанія.

— И такъ я могу сказать, — прервала Эмилія: — могу передать моему обожаемому другу, что вы благословляете насъ, и что мы должны жить. О, говорите же, сэръ! Дайте мнѣ услышать ваше согласіе!

— Отправимтесь спать, — нѣсколько разъ повторилъ мистеръ Поль. — Берите свѣчки! берите, и зажигайте ихъ. Съ Богомъ! зажигайте. Разойдемтесь и помолимтесь.

— Значитъ, вы согласны, сэръ?

— Согласенъ ли я съ тѣмъ, что въ состояніи сдѣлать ваше сердце? спросилъ мистеръ Поль, остановясь и вслѣдъ за тѣмъ прибавилъ. — Объ этомъ, пожалуйста, не говорите. Вы и съ моимъ сердцемъ съиграли демонскую шутку. Кто бы повѣрилъ, что я чувствовалъ себя гораздо спокойнѣе, бѣгая взадъ и впередъ по комнатѣ, нежели оставаясь въ креслѣ! Это просто осьмое чудо въ свѣтѣ!

Эмилія приподняла губы, чтобы поцаловать его, въ то время, когда онъ проходилъ мимо нея. Въ ея спокойствіи мистеръ Поль увидѣлъ что-то необыкновенно пріятное, что-то особенно успокоивавшее его собственныя чувства.

— Такъ вы будете доброй дѣвушкой, сказалъ мистеръ Поль, получивъ отъ Эмиліи прощальный поцалуй.

— А вы, — возразила Эмилія: — будете болѣе счастливыми!

— Если вы будете капризничать, также, какъ теперь, то мы съ вами поссоримся, сказалъ мистеръ Поль, понизивъ голосъ.

Эмилія не могла угадать трагическаго значенія его словъ.

— Отецъ мой! вскричала она: — позвольте мнѣ называть васъ этимъ именемъ!

— Скажите наконецъ, — хотите ли вы понять, что онъ не можетъ принадлежать вамъ? сказалъ мистеръ Поль, отдѣляя надъ ея ушами каждый слогъ; и подъ вліяніемъ убѣжденія о ея чужеземномъ элементѣ, прибавилъ: — нѣтъ, вамъ нельзя выдти замужъ ни за него, — ни за кого нибудь изъ нашихъ! — Вы выйдете за кого нибудь другаго!

Это было высказано совершенно ясно.

— Только вы одни можете разлучить насъ, сказала Эмилія съ выразительнымъ взглядомъ.

— Да, и мнѣ… мистеръ Поль продолжалъ держаться порывистой энергіи своихъ прежнихъ объясненій: — мнѣ очень жаль, произнесъ онъ: — клянусь честью, жаль!

Старикъ подошелъ къ камину и передъ его зеркаломъ облокотился.

Грудь Эмиліи снова начала подниматься.

Но вдругъ ее поразилъ неожиданный смѣхъ мистера Поля. Сначала тихій, потомъ громче, и за тѣмъ стали раздаваться порывы хохота, которые однако показывали, что сердце не принимало участія въ этомъ смѣхѣ.

— Этотъ мальчикъ Брантопъ! сколько было смѣху! говорилъ онъ, глядясь въ зеркало. — Почему мы не можемъ жить въ мірѣ, не огорчая другъ друга! Ваша свѣчка зажжена, мой другъ?

Эмилія подумала, что мистеръ Поль намѣренъ уклониться отъ разговора.

— Я зажгу ее, сказала она.

Мистеръ Поль зѣвнулъ. Голова его все еще была обращена къ зеркалу; закрывъ руками лицо, онъ прислушивался къ движеніямъ Эмиліи, — говоря: — доброй ночи, доброй ночи; я тоже зажгу свою свѣчу. Пора спать, моя милая.

Въ ушахъ его звучало, — и изъ звуковъ составлялась ясная рѣчь: — если она удалится, я успокоюсь. Видъ душевныхъ страданій былъ невыносимъ для него; а при убѣжденіи, что страданія эти происходили отъ него самого, сдѣлало бы ихъ еще невыносимѣе.

Эмилія тихо произнесла: — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, душа моя… Завтра все поправится! отвѣчалъ онъ отрывисто; совѣсть коснулась его мягкаго сердца, въ то время какъ въ немъ отозвались музыкальныя слова Эмиліи: «спокойной ночи», — и онъ опрометчиво прибавилъ: — не горюйте. Мы посмотримъ, что можно сдѣлать. Постараемся какъ можно скорѣе поправить это дѣло.

— Я люблю васъ, и знаю, что вы не захотите погубить меня, сказала Эмилія.

— Нѣтъ; конечно нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Поль, не оставляя своей позы. При этомъ въ головѣ его мелькнула мысль, что подобная сцена можетъ повториться и завтра, и онъ продолжалъ.

— Помните же! завтра не должно быть никакихъ недоразумѣній. Дѣло съ Вильфридомъ покончено.

Наступило молчаніе. Мистеръ Поль полагалъ, что Эмилія удалилась. Отвернувшись отъ камина, онъ встрѣтился съ ней лицомъ къ лицу; свѣтъ зажженной свѣчи представлялъ блѣдное лицо ея лицомъ призрака.

Мистеръ Поль протянулъ къ ней обѣ руки.

— Прошу васъ, идите спать. Вы и мнѣ не даете спать. Безразсудный ребенокъ!

Хотя онъ и говорилъ о своемъ снѣ, но его нервы начинали уже передавать мозгу какую-то боязнь, и онъ счелъ за лучшее приласкать Эмилію и вынудить отъ нея нѣсколько словъ, которыя ночью не могли бы тревожить его сна.

— Милая моя дѣвушка! — я не виноватъ въ этомъ дѣлѣ. Я люблю васъ. Я желаю вамъ всего лучшаго въ мірѣ Я васъ очень люблю; — вините обстоятельства, но не меня… А что это, дурной знакъ, когда въ глазахъ показываются темныя пятна? Я вижу, большіе хлопья сажи падаютъ въ темной комнатѣ.

На лицѣ Эмиліи показалось изумленіе и въ одинъ моментъ изчезло.

— Вы не соглашаетесь, сэръ, потому что у меня нѣтъ денегъ.

— Я вамъ говорю, что въ этомъ моему сыну представляется единственный шансъ пристроить себя.

Мистеръ Поль сердито топнулъ ногой.

— Вы заставляете мою Корнелію выдти за мужъ, хотя она любитъ другаго, какъ Вильфридъ любитъ меня, и если они не окажутъ вамъ повиновенія, то должны сдѣлаться нищими! И послѣ этого вы еще можете молиться Богу? Можете видѣть хорошіе сны? Покинувъ своего отца, я избавила его отъ грѣха. Онъ хотѣлъ продать меня. Но у бѣднаго отца моего не было денегъ и я могу простить его. Деньги были для него соблазнительны, какъ для насъ бываютъ соблазнительны другія вещи. Мистеръ Поль! Что подумаютъ, что скажутъ о васъ другіе?

Несчастный купецъ дѣлалъ усилія заглушить свой слухъ; онъ старался принять слова Эмиліи за пустые звуки, а не видѣть въ нихъ будущихъ страшныхъ чудовищъ, которыми должна окружаться его постель. Онъ смотрѣлъ на ночной сонъ, какъ на средство отдѣлаться отъ тяжелыхъ ощущеній, — въ этомъ заключался его единственный шансъ. И вотъ шансъ этотъ пропадаетъ. Съ убѣжденіемъ, что его вырвали у него изъ рукъ насильственнымъ образомъ, онъ вскричалъ, чтобы оправдать себя:

— Они всѣ будутъ нищіе, если въ теченіе двухъ мѣсяцовъ не вступятъ въ бракъ. Тогда и я буду нищій. Меня разорили. У меня не будетъ ни одного пенни. Меня посадятъ въ рабочій домъ. А они, по крайней мѣрѣ, будутъ устроены, — будутъ благодарить старика отца. Чего же вы еще хотите? — Засну ли я наконецъ?

Эмилія схватила его дрожащую руку. Блескъ въ глазахъ его потухъ. Онъ опустился въ кресло, — блѣдный, какъ будто, съ открытіемъ тайны его жизни, въ немъ прекратилась и самая жизнь. Въ то время, когда онъ произносилъ эту коротенькую исповѣдь, лицо его принимало удивительно, безпрерывно мѣнявшіяся выраженія, а голосъ безпрерывно мѣнялся въ своемъ тонѣ, — но при всей странности такого измѣненія въ голосѣ, каждая фраза впечатлѣвалась въ умѣ Эмиліи съ неопровержимой силой: она съ быстротою молніи поняла значеніе всего сказаннаго. Это такъ поразило ее, что она не могла говорить. Она крѣпко сжала его оцѣпенѣвшую руку, и ставъ передъ нимъ на колѣна, прислушивалась къ его тяжелому дыхапію. Слова: «засну ли я наконецъ?» все еще звучали въ ея ушахъ.

ГЛАВА XXVII.

СКУЧНАЯ ЖИЗНЬ ВЪ БРУКФИЛЬДѢ.

Брукфильдъ въ теченіе нѣсколькихъ дней послѣ предъидущей сцены не зналъ, что его постигло. Вильфридъ испытывалъ свою яхту, барышни приготовлялись къ блистательному собранію на Бесвортскомъ лугу и составляли тонкіе планы относительно устраненія изъ этого собранія мистриссъ Чомпъ, за что онѣ частію осуждали себя, но въ тоже время говорили: вѣдь только послушать ея произношеніе, — это ужасъ! Между тѣмъ мистриссъ Чомпъ, какъ раздражительная женщина, переходя отъ предположеній къ вѣроятности, безпрестанно восклицала: клянусь честью, маленькая Беллони бѣжала и вышла замужъ за Поля!

Воображаемый побѣгъ Эмиліи глубоко огорчилъ барышенъ, особенно когда разсѣяны были ихъ подозрѣнія. Боязнь за низкій поступокъ со стороны ихъ брата къ счастію была устранена письмомъ, въ которомъ Вильфридъ просилъ ихъ пріѣхать къ нему какъ можно скорѣе. Онѣ приписывали побѣгъ Эмиліи ея страху отъ мистера Перикла, а этотъ страстный поклонникъ Эвтерпы принималъ подобныя извѣстія съ оскорбительнымъ смѣхомъ, заставлявшимъ барышенъ спрашивать самихъ себя: — не правда ли, что это богатый звѣрь, и больше ничего? Но они не могли отвѣтить на него удовлетворительно. Мистеръ Периклъ безпрестанно говорилъ имъ: — Вы упустили ее. Вы въ этомъ виноваты. Въ пятьдесятъ лѣтъ не найти вамъ другой такой пѣвицы, ждите теперь! въ сорокъ лѣтъ вы не услышите порядочной аріи. Послѣ этого, что за кровь течетъ въ вашихъ жилахъ! Вода, а не кровь. Такой голосъ, такая манера, такой стиль, такой взглядъ, — это былъ чортъ, а не дѣвушка! и вотъ все это пропало преждевременно, — все это похищено однимъ мужчиной: ее избаловали!

Мистеръ Периклъ обнаруживалъ глубокую печаль, которой барышни не въ состояніи были сочувствовать. Нѣкоторыя случайныя выраженія заставляли ихъ догадываться, что у него былъ какой-то замыселъ, выполненію котораго помѣшалъ побѣгъ Эмиліи; впрочемъ это была только догадка, а главную причину трагическихъ восклицаній мистера Перикла онѣ приписывали потерѣ для искусства. Барышни обрадовались, когда онъ оставилъ ихъ домъ. Вскорѣ послѣ отъѣзда, онъ воротился и попросилъ дать ему адресъ Вильфрида. Арабелла написала его съ невозмутимымъ спокойствіемъ. Послѣ того онъ потребовалъ адресъ капитана Гамбьера, котораго называлъ не иначе, какъ ce nonchalant dandy.

— Подождите немного, сказала Адель: — и вы будете имѣть случай увидѣться съ нимъ лично. И дѣйствительно, капитанъ Гамбьеръ явился прежде, чѣмъ мистеръ Периклъ собрался уѣхать. Ce nonchalant вовсе не соотвѣтствовалъ данному ему названію, особливо, когда услышалъ о побѣгѣ Эмиліи. Много онъ не говорилъ, но, элегантно нахмуривъ брови, произнесъ: — скрылась! и потомъ успокоительнымъ тономъ прибавилъ: — она воротится, — будьте увѣрены. Приведенный въ недоумѣніе болѣе обыкновеннаго и огорченный, онъ старался сообщить разговору такое направленіе, которое нравилось мистеру Периклу лучше, нежели разговоръ Адели.

— Да; она воротится сейчасъ послѣ того, какъ ей накинутъ петлю, проворчалъ мистеръ Периклъ, подразумевая подъ петлей добровольное рабство.

— Если она воротится съ своимъ прежнимъ дѣвическимъ именемъ, возразила мистриссъ Чомпъ: — я еще дамъ ей аттестатъ; но, клянусь честью, — неужели вы находите возможнымъ, теперь…?

Арабелла перебила разговоръ, и этимъ выручила имя своего отца.

Брукфильдскимъ барышнямъ пришлось терпѣливо переносить шумное сочувствіе и дикія сужденія Тинлеевъ и Копли. Вообще всѣ барышни были расположены на сторону Эмиліи и горячо выражали надежду, что съ ней ничего дурнаго не будетъ, и выражали это часто тоже для того, чтобъ показать свое мнѣніе, что подобная вещь легко могла случиться со всякимъ. При такихъ случаяхъ мистриссъ Чомпъ всегда удавалось прекращать разговоръ. Не смотря на поддержку со стороны капитана Гамбьера, Эдуарда Боксли, Фрэшфильда Сомнера и не рѣдко сэра Твикенгэма Прайма (котораго Фрэшфильдъ щедро надѣлялъ колкими эпитетами), мистриссъ Чомпъ положительно уничтожала брукфильдскихъ барышенъ. Главнѣе всего она приводила ихъ въ отчаяніе тѣмъ, что оживляла въ ихъ памяти многое о прежней ихъ жизни, оживляла то, что уже давнымъ давно было предано совершенному забвенію. — Что можетъ быть отвратительнѣе жизни въ лондонскомъ Сити! — А между тѣмъ этой жизнью несло отъ мистриссъ Чомпъ какъ лондонскимъ дымомъ. Они обходили ее, какъ обыкновенное животное, и даже рѣшились не только обходить, но бѣгать отъ нея. Она была какимъ-то призракомъ, или вѣрнѣе сказать, олицетвореніемъ того общества, въ которомъ онѣ вращались съ самаго начала и которое презирали теперь, особливо въ лицѣ женщины. Мистриссъ Чомпъ выбирала героевъ изъ журналовъ, которые читала прислуга; — она была чрезвычайно высокаго мнѣнія о дворѣ альдермена, — она готова была ползать на колѣняхъ передъ аристократіей, — гордилась мѣщанскими прихотями лондонскаго Сити. Скажите на милость, — неужели никто не замѣчалъ, что это жало, и притомъ жало самое ядовитое? Брукфильдскія барышни чувствовали всю силу его ядовитости; а извѣстно, что кто обладаетъ какимъ нибудь «идеаломъ», тотъ, само собою разумѣется, привязывается къ нему, и самое свойство этого идеала заключается въ томъ, что, поселясь въ вашей душѣ, онъ будетъ требовать, чтобы тамъ все было прибрано къ личному вашему удовольствію, но чтобы это убранство отнюдь не зависѣло отъ ослѣпленія или безразсудства внѣшняго міра. Такимъ образомъ, въ одномъ отношеніи, идеалъ не допускаетъ обмана. Барышни могли любить скрывать факты, но не находили ни малѣйшаго удовольствія въ обманѣ. Онѣ обладали женскою способностью тушить непріятныя вещи, пока природа или судьба не поставляли имъ никакихъ преградъ. Но когда эти враждебныя силы подсылали какого нибудь эмиссара, который долженъ былъ разрушить ихъ планы, какъ это было очевидно въ дѣлѣ съ мистриссъ Чомпъ, онѣ объявляли войну и вступали въ бой. Это страшное созданіе упорно старалось выказать глупую привязанность, которая вовсе не согласовалась съ ея сердечными чувствами, такъ что она постоянно находилась въ ненормальномъ состояніи. Не трудно представить себѣ картину ужаса и отвращенія, которые должны испытывать лэди высокаго полета, когда какая нибудь грубая женщина публично станетъ заявлять колкія жалобы на нихъ или выражать свою къ нимъ любовь. Отсутствіе мистера Поля и Вильфрида, заставившее мистриссъ Чомпъ сильно гнѣваться на принужденность и стѣсненіе, налагаемыя на нее присутствіемъ мужчинъ, съ которыми она не могла полюбезничать и которое лишало барышенъ возможности выслушивать иногда приличные совѣты, повело къ страшной баталіи, въ которой съ той и другой стороны происходила самая жаркая перестрѣлка. Брукфильдскія барышни попросили мистриссъ Чомпъ оставить ихъ домъ; — мистриссъ Чомпъ, конечно, отказалась. Когда ее спросили, зачѣмъ она остается у нихъ, зная, что на нее смотрятъ какъ на врага, она отвѣчала: для того, чтобы отклонить отъ нихъ опасности, которыя онѣ накликали. Эти опасности она поименовала, замѣтивъ, что мистриссъ Лопинъ, ихъ тетка, могла бы знать ихъ, но ее также легко было усыпить пустой болтовней, какъ легко заставить цѣпную собаку замолчать, бросивъ ей кость. Намекъ этотъ относился къ прискорбному, частію непростительному, неизлечимому чувству юмора въ мистриссъ Лопинъ. Бѣдная лэди до такой степени была заражена этимъ недугомъ, что въ случаяхъ, гдѣ всякая другая женщина ея положенія въ обществѣ согласилась бы скорѣе умереть, нежели обнаружить хотя малѣйшую тѣнь смѣха, она позволяла себѣ заливаться судорожнымъ хохотомъ: — зрѣлище возмутительное, уничтожающее достоинство женщины. Хотя ей безпрестанно дѣлали выговоры, но она въ подобныхъ случаяхъ только обращала къ барышнямъ или къ какой нибудь присутствующей женщинѣ умоляющіе взгляды. — Развѣ вы не видѣли, что было смѣшно? — О! можно ли было удержаться отъ смѣха? — по видимому говорила она, дѣлая безполезныя усилія привлечь ихъ къ своему нормальному уровню. — Тоните подъ нимъ сами, если хотите, — было безмолвнымъ возраженіемъ на ея мольбы. Мистриссъ Лопинъ одно время находила свою наклонность къ смѣху совершенно невинною и весьма пріятною. Частымъ повтореніемъ выговоровъ племянницы совсѣмъ было излечили ее, но съ пріѣздомъ мистриссъ Чомпъ ей сдѣлалось хуже прежняго. Явились опасенія, что мистриссъ Чомпъ начинала злоупотреблять своею властью надъ этой маленькой безцвѣтной лэди. Когда мы дѣлаемъ открытіе, что обладаемъ даромъ приводитъ ближняго въ судорожный смѣхъ, мы не можемъ удержаться отъ того, чтобы не воспользоваться этимъ даромъ. Мистриссъ Лопинъ была одною изъ жертвъ новѣйшаго женскаго «идеала». Но душѣ это была просто женщина преданная и радушная, — что допускали и брукфильдскія барышни; но въ сущности, что была она? Онѣ не хотѣли и думать, не только сказать, что такое; — противная, — кажется, онѣ употребили бы это слово. Женщина, которая рѣшилась подмѣчать двусмысленности, которая находила нарушеніе приличія смѣшнымъ, которая не умѣла воздерживаться отъ смѣха, — должна, по ихъ мнѣнію, быть жертвою. Послѣ тщетныхъ усилій поднять ее до своего уровня, онѣ рѣшили, что ихъ тетка Лопинъ не дѣлаетъ чести своему полу. Если мы представимъ себѣ боязливое существо, съ чрезвычайно чувствительными нервами, наклонное къ веселости, понятливое и остроумное, но собственныя мнѣнія котораго зависятъ отъ мнѣній лицъ его окружающихъ, то мы увидимъ, что жизнь мистриссъ Лопинъ въ атмосферѣ «идеала» была источникомъ скорби и страданій. Никогда еще монахиня, заключенная въ монастырскія стѣны, не боролась такъ съ плотью, какъ боролась эта бѣдная маленькая женщина, чтобы не оскорбить трибунала тонкихъ чувствъ; а это обстоятельство невольно возбуждаетъ вопросъ: — неужели сантиментальность въ наши новѣйшіе дни заступаетх мѣсто монашества, для того чтобы умерщвлять наше бѣдное человѣчество? Страданія трехъ брукфильдскихъ барышенъ, подъ вліяніемъ мистриссъ Чомпъ, были ничто въ сравненіи съ страданіями мистриссъ Лопинъ. Душа этой доброй женщины томилась отъ самопрезрѣнія, которому племянницы обрекали ее ежедневно. Смѣхъ, вмѣсто того, чтобы расширять ея сердце и укрѣплять ея организмъ, становился предметомъ, который, казалось ей, она лелѣяла въ своей груди, какъ предательское чувство, и что еще хуже, предавалась ему, по временамъ, какъ говорится, запоемъ; между тѣмъ какъ самый смѣхъ, стараясь оправдать себя, говорилъ: — да развѣ я не составляю частицы природы? — Мистриссъ Лопинъ не знала, куда дѣваться отъ воспоминанія объ этихъ моментахъ.

Въ другой вѣкъ, сцены между мистриссъ Лопинъ и мистриссъ Чомпъ, имѣющія сами по себѣ весьма важное значеніе для человѣчества, пройдутъ безъ оскорбленія съ одной стороны и мученичества съ другой. Въ настоящее же время описывать ихъ было бы безполезно и даже безразсудно. Когда началась жаркая перестрѣлка (то есть, когда мистриссъ Чомпъ попросили выѣхать изъ дому и она отъ этого отказалась), мистриссъ Лопинъ порхала между воюющими сторонами, употребляя всѣ свои усилія, чтобы сдѣлаться посредницей возстановленія мира. Ее душили замѣчанія мистриссъ Чомпъ, становившіяся еще сильнѣе отъ спецій, которыми пересыпала ихъ эта ирландка; передавая же мистриссъ Чомпъ возраженія брукфильдскихъ барышенъ, она вызывала опроверженія, которыя почти убивали ее. Печальнѣе, тяжелѣе такой жизни нельзя вообразить. Безпрерывное раздражительное желаніе сдѣлать потачку своей смертельной слабости, прислушиванье къ неусыпной совѣсти, которая тщательно наблюдала за этой слабостью, убѣжденіе, что гораздо было бы лучше заливаться задушевнымъ смѣхомъ, и въ то же время сознаніе неспособности оказать сопротивленіе племянницамъ, когда онѣ начнутъ дѣлать выговоръ, внутренняя борьба съ необходимостью отстать отъ мистриссъ Чомпъ и чувствомъ невольной къ ней привязанности, — всѣ эти вліянія обнаруживались въ манерахъ и поведеніи мистриссъ Лопинъ.

— Я всегда говорила, что она страдаетъ какой нибудь болѣзнью, замѣчала Корнелія. Мало того, она говорила объ этомъ самой мистриссъ Лонинъ, и сестрицы ей вторили. Изъ трехъ подобныхъ случаевъ одинъ всегда бываетъ жестокимъ испытаніемъ для разсудка одинокаго существа. Случай мистриссъ Лопинъ былъ исключительный въ томъ отношеніи, что, чѣмъ болѣе поддавалась она искушеніямъ мистриссъ Чомпъ и облегчала свое сердце отъ бремени смѣха, тѣмъ болѣе оно вопіяло противъ нея и сильнѣе испытывало прееебреженіе е я племянницъ. Мистриссъ Чомпъ разыгрывала роль демона: она привязалась къ мистриссъ Лопинъ съ тѣмъ, чтобы терзать ее. Она знала свойство своего языка и надъ этимъ существомъ унотребляла его, чтобы произвесть положительный эффектъ; но наконецъ сцены въ Брукфильдѣ сдѣлались отвратительными для барышенъ и непріятно дѣйствовавшими на личные мускулы джентльменовъ. Замѣчательный признакъ того, какую пытку переносили барышни, заключался въ томъ, что въ своихъ совѣщаніяхъ онѣ перестали говорить объ этихъ сценахъ. Въ карьерѣ молодыхъ людей бываетъ пробѣлъ, когда какое нибудь непріятное обстоятельство принуждаетъ ихъ оставить фантазіи и обратиться къ дѣйствительности; и тогда они сами будутъ дѣлать такія вещи, которыя, смотря на нихъ снаружи (т. е. въ поступкахъ другихъ), признали бы за чудовищныя. Иначе, какимъ образомъ Корнелія могла убѣдить себя, какъ конечно она убѣждала сэра Твикенгэма и окружающихъ ее лицъ, въ томъ, что она находила удовольствіе въ его обществѣ? Арабелла старалась сблизиться съ Эдвардомъ Боксли, котораго прежде чуждалась, и который, какъ она догадывалась, началъ думать объ Адели, хотя и безъ поощренія со стороны послѣдней. Адель даже открыто сказала своимъ сестрамъ: — Эдуардъ преслѣдуетъ меня, — и каждый разъ, когда встрѣтитъ меня съ капитаномъ Гамбьеромъ, то принимаетъ видъ участника въ сицилійской вечернѣ. Я бы простила ему, если бы онъ вытащилъ кинжалъ и припалъ театральную позу; а то, представьте себѣ, мы встрѣчаемся, и мой буржуа начинаетъ что-то бормотать и мямлить; такъ вотъ и кажется, что онъ попроситъ насъ повѣрить, что онъ ни въ чемъ не виноватъ. Ну скажите, какимъ образомъ дать ему понять, что онъ немножко неблаговоспитанъ! — Арабелла всегда смотрѣла на Эдуарда, какъ на вещь свою собственную, что объяснялось ея съ нимъ обращеніемъ. Слегка затронутая ревность, — совершенно новое чувство, — была причиною ея расположенія къ Эдуарду, а желаніе избавить Адель отъ его докучливости служило извиненіемъ и прикрытіемъ. Эдуардъ, съ своей стороны, съ трудомъ скрывалъ свою раздражительность до тѣхъ поръ, пока въ рукѣ его не очутилась пропитанная самыми нѣжными духами, свернутая въ трубочку записочка, въ которой говорилось: — «Вѣроятно, вы не менѣе моего озабочены и огорчены утратой нашей плѣнительной Эмиліи! Кажется, мы попали на ея слѣды!» Это доставило ему невыразимое удовольствіе. Адель представлялась ему въ новомъ очаровательномъ свѣтѣ, какъ истинная благодѣтельница и пріятная интригантка. Въ это время онъ нарисовалъ нѣсколько самыхъ выразительныхъ каррикагуръ. Адель угадывала, что капитанъ Гамбьеръ подозрѣвалъ своего кузена, Мертира Пойса, въ похищеніи Эмиліи, чтобы защитить ее отъ мистера Перикла. Капитанъ признался въ этомъ, слегка покраснѣвъ, какъ признался и въ томъ, что онъ въ перепискѣ съ миссъ Джоржіаной Фордъ, сестрой мистера Пойса. Миссъ Джоржіана чрезвычайно заинтересовала Адель; но на всѣ распросы о ней получила въ отвѣтъ одно только слово: — святая! Это вполнѣ удовлетворило Адель: она знала по инстинкту, что грѣшнымъ всегда отдаютъ преимущество. При встрѣчахъ разговоръ постоянно относился до Эмиліи, и надо было удивляться съ какимъ удовольствіемъ капитанъ говорилъ о ней. Адель повторяла себѣ: — «это для насъ служитъ маской», и такимъ образомъ сдѣлала ее маской для капитана; ибо надобно сказать, что воинственный капитанъ никогда еще не чувствовалъ такого глубокаго сожалѣнія къ дѣвушкѣ или женщинѣ, которая, по его мнѣнію, была имъ обижена, какъ въ отношеніи къ Эмиліи. Онъ вполнѣ былъ убѣжденъ, что Эмилія современемъ изумитъ его своей любовью, и потому не дѣлалъ попытокъ ускорить это событіе; но ея побѣгъ преждевременно изумилъ его. Послѣ серьезнаго совѣщанія съ кончиками своихъ усовъ, онъ пришелъ къ такому заключенію, что въ этомъ дѣлѣ виноватъ одинъ Мертиръ Пойсъ, и съ нѣкоторой досадой, болѣе всего знакомой мужскому честолюбію, написалъ къ сестрѣ, «собственно, чтобъ получить какое нибудь извѣстіе, какъ отъ лица, безъ совѣщанія съ которымъ Мертиръ Пойсъ никогда ничего не дѣлалъ, а между тѣмъ отсутствіе миссъ Беллони привело ея друзей въ глубокое уныніе».

Брукфильдскія барышни привыкли къ случайнымъ продолжительнымъ отлучкамъ своего отца и потому ни одна изъ нихъ не ощушала за него ни малѣйшаго опасенія до одного утра, когда мистеръ Пойсъ прислалъ Арабеллѣ карточку, прося позволенія переговорить съ ней наединѣ.

ГЛАВА XXVIII.

ДЖОРЖІАНА ФОРДЪ.

Джоржіана Фордъ имѣла весьма немного притязаній между хорошенькими праведницами, чтобы быть принятой ими въ ихъ сонмъ. Она сдѣлалась извѣстной за свою холодность, съ которой выдержала осаду со стороны капитана Гамбьера. Но все-таки она не чуждалась человѣчества. Вся любовь ея жизни сосредоточивалась въ преданности къ своему полу-брату. Кто изучалъ ее, тотъ говорилъ, быть можетъ съ чувствомъ нѣкоторой злобы, что ея религіозныя наклонности имѣли своимъ источникомъ желаніе занять такое мѣсто, на которомъ она могла бы быть ему полезной, оказать какую нибудь помощь. Мортиръ, при всей увѣренности въ чистотѣ и непорочности подобнаго желанія, постоянно сомнѣвался въ той помощи, которую ему хотѣли оказать. Еще будучи ребенкомъ (дѣвочкой шестнадцати лѣтъ), она добровольно слѣдовала за нимъ по безсчастнымъ въ ту пору итальянскимъ полямъ, жертвуя столько же на пользу дѣла, которое считала ничтожнымъ, сколько и онъ въ пылу своего полуфанатическаго благоговѣнія. Ея теорія была такая: «Итальянцы находятся въ рабствѣ, и если небу угодно допускать это рабство, то значитъ они заслужили его. Терпѣніе ихъ укрѣпляетъ, страданіе — исправляетъ, поэтому пусть они терпятъ и страдаютъ». Она держалась этого взгляда, варьируя его различнымъ образомъ. Опытность Мертира терпѣливо смотрѣла на то восхищеніе, которое молодость находила во власти, и которое заставляетъ ее иногда, несмотря на ея врожденную плѣнительность и расположеніе къ дарованію милостей, произносить прорицанія, выражавшія сильную жестокость. Мертиръ улыбался и его нисколько не утомляло дѣлать на это практическія возраженія. Въ свою очередь и она возражала, что тысячи примѣровъ должны произвесть перемѣену въ принципѣ. Когда голова, и въ особенности хорошенькая женская головка, въ первый разъ начнетъ дѣйствовать за себя, то трудъ этотъ становится весьма тяжелымъ; она видитъ себя брошенною на безпредѣльный океанъ и быстро торопится пріискать себѣ пристанище въ догмахъ, въ темныхъ изреченіяхъ, которыя и называетъ основными правилами жизни. Здѣсь она находитъ себя внѣ опасности. Мертиръ терпѣливо смотрѣлъ за Джоржіаной. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ они жили душа въ душу. Джоржіана съ гордостію говорила, что любитъ его безъ малѣйшаго чувства ревности, и молила небо, чтобы онъ могъ найти женщину, которая была бы достойна его. Эта женщина однако же не находилась, и Джоржіана признавалась, что никогда еще ее не видѣла.

Джоржіана получила письмо капитана Гамбьера въ Монмоутѣ, Мертиръ отъ времени до времени писалъ о миссъ Беллони; но онъ повидимому относился объ ней, какъ о ребенкѣ, и Джоржіана смотрѣла на нее, какъ на новую итальянскую пансіонерку. Она была рѣшительнаго характера. Когда мысль объ этой дѣвушкѣ стала все болѣе и болѣе занимать ее, она рѣшилась отправиться къ Мертиру. Уединеніе доставляетъ пищу подозрѣніямъ. По дорогѣ у ней явилось убѣжденіе, что цѣль ея не хороша, и она остановилась; но вскорѣ въ головѣ ея блеснула мысль: — если онъ находится въ затрудненіи, то кто, кромѣ сестры, можетъ помочь ему? и Джоржіана, предвидя, что дружба ихъ будетъ разрушена (миссъ ли Беллони, или какой нибудь другой женщиной, это все равно), продолжала путь.

У дверей дома лэди Гостръ она снова остановилась и подумала: что я дѣлаю? можетъ ли что либо земное поколебать мою любовь? Потомъ другая мысль: да еще любитъ ли онъ меня? уязвила ее сердце. Сознавая, что въ ея любви находилась какая-то отрава, но тѣмъ не менѣе, продолжая льнуть къ ней, она вошла въ домъ, и вскорѣ была передъ Мертиромъ.

— Зачѣмъ ты пріѣхала? спросилъ онъ.

— Вѣрно ты самъ намѣревался пріѣхать ко мнѣ? робко произнесла она вмѣсто отвѣта.

Онъ не далъ утвердительнаго отвѣта, но замѣтилъ, что у него были дѣла въ Лондонѣ, не объяснивъ, какія именно.

Джоржіана отпустила его.

«Какъ жалка подобная слабость! Неужели это моя любовь?» снова подумала она.

Послѣ этого она удалилась въ свою спальню, стала на колѣни и молила Спасителя простить ея сильную любовь къ земному существу. Но если лучи ея ума нѣсколько и омрачились, за то сердце билось слишкомъ сильно подъ вліяніемъ такого отраднаго самообольщенія. «Нѣтъ; это еще не сильная любовь! Я не могу любить его сильно. У меня много эгоизма. Говоря это, я кажется, говорю, что люблю себя, а не его. Любовь къ нему втрое сильнѣе настоящей приблизила бы меня къ Богу. Обыкновенная любовь, но не обожаніе — это другой видъ эгоизма».

И она молила Небо свести ее съ пути заблужденій.

«Поклоненіе какому бы то ни было божеству, предъ которымъ вы падаете на колѣна, бываетъ тогда истиннымъ, когда вы можете молиться, отбросивъ всякую самонадѣянность».

Эти слова, заимствованныя изъ одной любимой книги, имѣли то свойство, что въ настоящее время помогли Джоржіанѣ отбросить отъ себя «самонадѣянность». Они помогли ей только на время. Она не могла предвидѣть борьбы, которая для нея подготовлялась. Она чувствовала, что колебаніе идеи о любви, колебаніе всего, что утѣшало ее, становилось искушеніемъ. Быстрая въ своихъ душевныхъ побужденіяхъ, она перестала думать объ этомъ. «Я точно дѣвочка!» сказала она съ презрѣніемъ. «Точно женщина!» тоже не понравилось бы ей. Чѣмъ же она старалась быть? Картина другаго я рисовалась передъ ней, — картина созданія твердаго, невозмутимаго, пріятнаго для любимаго ею существа. Джоржіана сама не знала, чего желало ея сердце. Она всѣми силами старалась, чтобы ея главная страсть поглощала всѣ другія. Въ этомъ заключалась ея борьба. Она видѣла, ее, но не постоянно, а отрывками, по временамъ. Она пугала ее и приводила въ замѣшательство, но не озаряла ея разсудка. Когда воротился Мертиръ, Джоржіана, подъ вліяніемъ этой борьбы, взяла его руку и сказала:

— Надѣюсь, наши отношенія по прежнему тѣже самыя?

— Что же можетъ измѣнить насъ? отвѣчалъ Мортиръ.

— Или кто?

Сказавъ это, она улыбнулась, и въ тотъ же моментъ ей стало стыдно за эту улыбку.

— Кто! воскликнулъ онъ, догадываясь, въ чемъ дѣло. Валлійскіе глаза, при спокойномъ состояніи души, способны усматривать всѣ сокровенныя чувства. Братъ и сестра были валлійцы, а я могу замѣтить здѣсь, что между обыкновенной человѣческой натурой и валлійской есть разница.

— Прости меня, сказала она: — я была встревожена изъ-за тебя.

— Въ послѣднее время я ничего не писалъ тебѣ о миссъ Беллони. Дней семь или восемь назадъ я получилъ письмо отъ нея, — я покажу тебѣ его; повидимому она писала его въ потемкахъ. Она сообщила адресъ одного лондонскаго отеля. Я отправился къ ней и услышалъ отъ нея, что она пріѣхала въ Лондонъ выпросить согласіе мистера Поля на ея бракъ съ его сыномъ, и что когда она успѣла передать ему свое желаніе, мистеръ Поль упалъ, пораженный параличемъ, прокричавъ передъ ударомъ, что онъ раззорился и что дѣти его нищіе.

— Неужели! сказала Джоржіана: — неужели Вильфридъ далъ слово жениться на ней?

— Она называетъ его своимъ любовиикомъ.

— Открыто?

— Развѣ я тебѣ не сказывалъ?

Джоржіана наклонилась къ нему; видно было, что съ ея сердца спалъ тяжелый камень.

— Но почему же она написала къ тебѣ?-- спросила она.

— Вотъ почему: вѣроятно мистеръ Поль обнаруживалъ сильное нервное раздраженіе при мысли, что его семейство узнаетъ о положеніи, въ которомъ оно находилось, а потому докторъ взялъ съ нея слово не писать ничего къ дѣтямъ мистера Поля. Она была одна, въ страшномъ недоумѣніи, и поступила такъ, какъ я просилъ ее. Я говорилъ ей, что она сдѣлаетъ мнѣ честь, если обратится ко мнѣ за всякою помощью, которую я въ состояніи оказать ей.

Джоржіана стояла, глядя въ сторону на полъ.

— На кого она похожа?

— Завтра сама увидишь ее, если отправишься со мной.

— Брюнетка или блондинка?

Мертиръ повернулъ лицо свое къ свѣту и слегка улыбнулся. Джоржіана, опустивъ рѣсницы, покраснѣла.

— Отправлюсь охотно, сказала она.

— Рано поутру, прибавилъ Мортиръ.

На другое утро, по дорогѣ къ отелю, Джоржіана пожелала узнать, какъ Мертиръ называлъ «эту миссъ Беллони», вопросъ столь неумѣстный, что ея сознательное сердце забилось благодарностью, когда она увидѣла, что Мертиръ съ умысломъ пощадилъ ее отъ выразительнаго взгляда. Это взаимное пониманіе, взаимная помощь какъ въ мелочныхь, такъ и въ серьезныхъ вещахъ, наконецъ признаніе взаимнаго благородства любви, подтверждало и укрѣпляло любовь обоихъ.

Мистеръ Пойсъ не оставилъ Эмилію въ ея непріятномъ положеніи, безъ женскаго общества. Врожденное добродушіе лэди Шарлотты не требовало побужденія со стороны ея друга отправиться и поддержать присутствіе духа этой маленькой женщины, которую она сожалѣла вдвойнѣ, за любовь человѣка, который обманывалъ ее, и за нерасположеніе къ другому, который былъ добръ для нея. Она часто пріѣзжала къ Эмиліи и сидѣла съ ней въ гостиной мрачнаго отеля. При всей своей искренности, она, однакоже, не могла принудить языкъ свой заговорить о Вильфридѣ. Если бы она предвидѣла, что разговоръ о Вильфридѣ произведетъ пытку въ душѣ Эмиліи, она смѣло нанесла бы ударъ, и нанесла бы его тѣмъ сильнѣе, чѣмъ болѣе замѣтила бы слабости въ своемъ противникѣ. Но убѣжденіе въ твердости духа Эмиліи располагало ее къ состраданію. Однажды, впрочемъ, она спросила:

— Скажите, что вамъ особенно нравится въ Мертирѣ Пойсѣ?

Этотъ вопросъ послужилъ поводомъ къ откровенному разговору.

Эмилія не могла отвѣтить прямо; а людт, предлагающіе подобные вопросы, недостаточность въ прямотѣ отвѣта находятъ подозрительною.

— Говорите же, говорите! сказала лэди Шарлотта съ серьезнымъ видомъ.

— Не знаю, что вы хотите знать, отвѣчала Эмилія: — мнѣ нравится въ немъ многое.

— Неужели вамъ не нравится въ немъ что нибудь больше всего?

— Мнѣ нравится… что мнѣ нравится?… его добродушіе.

— Его добродушіе!

Этотъ отвѣтъ неудовлетворилъ лэди Шарлотту. Она не обладала проницательностью, и слѣдовательно не могла догадаться, что въ это время Эмилія думала о Вильфридѣ и послѣднія два слова лэди Шарлотты отозвались въ ея душѣ, какъ звуки разстроенныхъ струнъ.

— Его добродушіе! Вы представляете собой удивительнный портретъ «признательной дѣвушки!» Я видѣла ряды бѣдныхъ дѣтей, которыя дѣлали гримасы и насмѣшки въ то время какъ между ними проходилъ пасторъ, обѣщая прислать имъ сдобныхъ булокъ! Ну прекрасно! его добродушіе! Конечно вы имѣете полное право цѣнить его по своему. Я вамъ скажу, почему онъ мнѣ нравится: потому что онъ джентльменъ. А вы не можете себѣ представить, какъ теперь рѣдко это существо. Не будетъ ли для васъ понятнѣе, если я назову его христіаниномъ-джентльменомъ? Это, дитя мое, жаргонъ одной отвратительной школы. Въ переводѣ на обыкновенный языкъ это значитъ… но зачѣмъ мнѣ возмущать ваше вѣрованіе въ это качество души? Наставники главнѣе всего показываютъ, что они стараются быть «утѣшеніемъ для молодыхъ женщинъ», и я полагаю мы получите свое утѣшеніе и будете боготворить ихъ съ «развитіемъ ума»; надо признаться, они этимъ ловятъ на удочку довольно искусно; другимъ ничѣмъ не поймаешь. Они ловятъ всѣхъ неопытныхъ мальчиковъ, которые имѣютъ способности. Что касается до меня, то Мертиръ самъ былъ бы пойманъ давнымъ давно. Въ нихъ нѣтъ ничего вреднаго, но я отрицаю ихъ честность; отрицаю даже разумность. Я вижу, вы этого не понимаете.

— Я вовсе ничего не поняла, сказала Эмилія.

— Нѣтъ? Языкъ — это природный измѣнникъ женщинѣ; съ каждымъ годомъ онъ измѣняетъ ей все болѣе и болѣе. Я полагаю, вамъ извѣстно, что мистеръ Пойсъ намѣренъ отправить васъ въ Италію?

— Извѣстно.

— Когда вы думаете отправиться?

— Я не думаю объ этомъ.

— Почему?

Грудь Эмиліи поднялась. — Милая лэди! вскричала она съ паденіемъ груди и едва слышнымъ голосомъ прибавила: — вы любите Вильфрида?

— Вы навели меня на настоящій разговоръ скорѣе, чѣмъ я ожидала, замѣтила лэди Шарлотта. — Сама я всегда медленно приближаюсь къ цѣли. Люблю ли я Вильфрида? Это все равно, если бы вы спросили: сколько мнѣ лѣтъ? Нескромность была бы одинакова и результатъ тотъ же самый. Любовь! Я почему-то боюсь этого слова. Когда двое играютъ въ любовь, они портятъ игру. Вильфридъ говоритъ, что любитъ меня, и этого довольно.

У Эмиліи отлегло отъ сердца.

— Бѣдная лэди! сказала она, вздохнувъ.

— Бѣдная? повторила лэди Шарлотта, устремивъ вопросительный взглядъ на сидѣвшее подлѣ нея загадочное существо.

— Скажите мнѣ, что вы не хотите вѣрить его словамъ, продолжала Эмилія. — Онъ принадлежитъ мнѣ и я никогда и никому не уступлю его. Для васъ и для всякаго другаго безполезно любить его. Теперь я знаю, что значитъ любовь. Мнѣ жаль васъ, но я не позволю ему оторваться отъ меня. Онъ мой любовникъ.

Эмилія моментально сжала свои губы. Она произвела больше эффекта, чѣмъ было замѣтно.

Лэди Шарлотта вынула письмо.

— Быть можетъ, вотъ это удовлетворитъ васъ, сказала она.

— Ничто! ничго не въ состояніи удовлетворить меня, вскричала Эмилія, соскочивъ съ мѣста.

— Прочитайте, я вамъ говорю, и ради Бога, ma fille sauvage, не думайте, что я пріѣхала сюда сразиться съ вами за обладаніе мужчиной! Вѣдь онъ не Орфей; и притомъ же наше новѣйшее воспитаніе учитъ насъ, что не мы должны гоняться за мужчинами, а мужчины за нами. Угодно вамъ прочитать это письмо?

— Нѣтъ.

— Ну сдѣлайте для меня удовольствіе, — прочитайте.

Упрямство на лицѣ Эмиліи уступило мѣсто мягкому выраженію.

— Какое же для васъ удовольствіе, если я прочитаю, что онъ льститъ? Я никогда не лгу, если дѣло идетъ о моихъ чувствахъ; мужчины, быть можетъ, на это способны.

Голосъ Эмиліи упалъ.

— Поэтому вы не хотите позволить себѣ вообразить, что онъ и вамъ говорилъ ложь?

— Скажите мнѣ, возразила Эмилія: — увѣрены ли вы въ вашемъ сердцѣ, что онъ любитъ васъ? — Вы не увѣрены.

— Кажется, что мы придаемъ этому джентльмену черезчуръ большія достоинства, сказала лэди Шарлотта. — Ссора между двумя женщинами изъ-за одного мужчины — это пища для его тщеславія. Послушайте. Я не влюблена. Я опытная особа, или, какъ принято выражаться, женщина свѣтская. Я не рѣшусь на замужество до тѣхъ поръ, пока не приду къ такому заключенію, что или я буду въ состояніи помогать моему мужу, или онъ мнѣ. Сдѣлайте милость, прочитайте это письмо.

Эмилія взяла его и, не торопясь, развернула. Это было письмо элегантнаго франта, въ которомъ онъ съ нѣкоторою горячностью выражалъ свою преданность. Эмилія во всѣхъ фразахъ искала одного только слова. Но этого слова не было и она возвратила письмо, не отрывая глазъ отъ подписи.

— Вы видите, что онъ пишетъ? спросила лэди Шарлотта. — Онъ говоритъ, что я могу быть ему правой рукой, въ чемъ, конечно, я нисколько не сомнѣваюсь.

— Онъ пишетъ вамъ, какъ другъ.

— А вы извиняете его за переписку со мной въ качествѣ друга?

— Да; онъ можетъ писать въ этомъ родѣ всякой другой женщинѣ.

— Онъ имѣетъ на это полное право. Но неужели вы въ самомъ дѣлѣ воображаете, что это такое письмо, какое написалъ бы всякій другъ?

— Точь въ точь такія письма пишетъ мнѣ мистеръ Пойсъ, сказала Эмилія.

Лэди Шарлотта засмѣялась.

— Несчастный Мертиръ! воскликнула она.

— Пожалуй; это еще можно было бы сказать, если бы я была гораздо его старше, — поспѣшила прибавить Эмилія.

Лэди Шарлотта слегка нахмурилась, но въ ту же минуту сгладила это улыбкой.

— Я говорила съ вами, какъ съ равной себѣ во всѣхъ отношеніяхъ, чего бы не сдѣлала всякая другая женщина. Въ васъ принимаетъ живѣйшее участіе Мертиръ Пойсъ. и этого уже довольно. Бѣды вамъ никакой не будетъ, если вы сосредоточите на немъ свои виды. Дурнаго ничего не будетъ, если вы не захотите выдти за него. У него есть сердце и притомъ надежное, какъ канатъ. Онъ настоящій антикъ. Надъ нимъ, однако, есть особенная опека. Онъ считаетъ васъ своимъ другомъ; точно также вы и мой другъ, и поэтому я пріѣзжала къ вамъ и бесѣдовала съ вами. Нѣтъ надобности говорить, что все сказанное останется между нами. Кромѣ васъ никто не знаетъ, что лейтенантъ Поль удостоилъ меня чести сравнить съ тѣмъ добрымъ старымъ джентльменомъ, который сопровождалъ Телемака въ его плаваніяхъ, и изъ всѣхъ женщинъ въ мірѣ довѣрялся мнѣ. По одному уже этому вы должны дать мнѣ обѣщаніе, что все сказанное останется между нами.

Лэди Шарлотта протянула Эмиліи руку. Но Эмилія взяла ее не прежде какъ отвѣтивъ: — я знала это до вашего пріѣзда, — и потомъ пожала протянутую руку.

Лэди Шарлотта притянула ее къ себѣ. — Неужели Вильфридъ такъ много довѣрялъ вамъ?

Эмилія объяснила, что она узнала объ этомъ отъ его отца.

Лицо лэди Шарлотты приняло гнѣвное выраженіе.

— Прекрасно, прекрасно, сказала она, и послѣ минутной паузы продолжала. — Вы совершенно правы, говоря о способности мужчинъ обманывать. Замѣтьте: Вильфридъ говорилъ мнѣ, что ни одному живому существу не извѣстно о нашей помолвкѣ. Что бы сдѣлали вы на моемъ мѣстѣ?

— Простите его, отвѣчала Эмилія: — и больше я не буду думать объ этомъ.

— Да; это было бы хорошо и справедливо; допуская въ немъ даже этотъ порокъ, я могла бы оказать ему величавшую услугу, если только ложь не обратилась у него въ привычку. Но, согласитесь сами, что во всемъ этомъ обнаруживается измѣна.

— О! вскричала Эмилія: какая же тутъ можетъ быть измѣна, если только онъ открываетъ мнѣ свое сердце, для того, чтобы я отдала ему все свое сердце!

Эмилія стояла, крѣпко сжавъ свои руки въ восторженномъ состояніи. До этой минуты она обнаруживала небольшое душевное волненіе. Теперь же при этомъ экстазѣ она казалась лэди Шарлоттѣ какой-то враждебной силой, — силой, когорая возбуждала ее, вызывала сопротивленіе, раздражала и покоряла ее. Она видѣла тутъ что-то такое, чего сама не имѣла; обладая великодушной натурой, она не могла замаскировать своего собственнаго недостатка.

Лэди Шарлотта рѣшилась наконецъ проститься. Ея прощанье было дружеское, — форма его состояла изъ поклона, протянутой руки и нѣсколькихъ ласковыхъ словъ.

Оставшись одна, Эмилія удивлялась своимъ тяжелымъ вздохамъ, и старалась успокоиться; но ея сердце дѣлало свое дѣло. Ей казалось, что она лишилась способности думать; она не испытывала ни чувства сожалѣнія, ни возмущеннаго самолюбія. Она пошла поправить подушки мистера Поля; тамъ она надѣялась забыть происходившій разговоръ. Ворчанье и капризы больнаго облегчили ее; но волненіе въ груди возобновилось, лишь только она опять осталась одна. Она сказала объ этомъ доктору, который прописалъ ей какое-то лекарство противъ страданія печени, объяснивъ ей, что этотъ органъ производилъ вліяніе на одно изъ самыхъ важныхъ отправленій ея организма.

Эмилія выслушала доктора и обѣщала принимать его лекарство, въ полной увѣренности, что отвратительная микстура успокоитъ ее, но когда пріѣхалъ мистеръ Пойсъ, она бросилась къ нему на грудь, произнося прерванныя слова, которыя Джоржіана могла истолковать по указанію своихъ подозрѣній. И никогда еще она не видѣла у Мортира такого взгляда, какъ теперь, когда глаза его встрѣтились съ глазами Эмиліи.

ГЛАВА XXIX.

ПЕРВОЕ НАКАЗАНІЕ, ПОСѢТИВШЕЕ ТОНКІЕ ОТТѢНКИ ЧУВСТВЪ.

Карточка мистера Пойса застала Арабеллу одну въ домѣ. Мистриссъ Лонинъ давала урокъ деревенскимъ дѣтямъ; мистриссъ Чомпъ уѣхала въ Лондонъ узнать что нибудь о мистерѣ Полѣ; въ его конторѣ, она напала на юношу Брэнтопа и завладѣла имъ на цѣлый день. Адель гуляла въ лѣсу, созерцая природу; Корнелія, какъ надо полагать, прогуливалась въ такихъ мѣстахъ, куда влекла ее ея величественная фантазія.

— Неужели вы можете предпринимать отдаленныя прогулки безъ всякой защиты? спрашивали ее.

— У меня есть зонтикъ, отвѣчала она, и конечно могла услышать на нѣсколько миль въ окружности домашніе разговоры и сужденія о ея невинности. Выводъ изъ всѣхъ этихъ сужденій былъ таковъ: — она не предвидитъ никакой опасности и ничего не боится, кромѣ солнышка.

Выказывать свою невинность для Корнеліи было необходимо: это нѣкоторымъ образомъ служило успокоительнымъ средствомъ для ея совѣсти. Подъ защитою чрезмѣрной невинности она дѣлала все, что могла простить ея совѣсть. Сестрицы и модный брукфильдскій свѣтъ допускали такое предположеніе относительно невинности Корнеліи, и даже охотно его увеличивали. Впрочемъ, Адель по какому-то случаю находила причину быть недовольною. Если Корнелія рѣшилась сказать ей, что она видѣла въ лѣсу Эдуарда Боксли, и что, по ея мнѣнію, прогулки въ лѣсу были вредны для Адели, то Адель имѣла полное основаніе считать этотъ поступокъ нарушеніемъ невысказаннаго, но подразумеваемаго контракта. Но понятіямъ Адели ничего не видѣть должно бы быть сестринскимъ обязательствомъ, — особливо, когда зрѣніе обнимаетъ такія вещи, на которыя не обратила бы вниманія ни одна любящая сестра.

Но не упускайте изъ виду, что вѣдь мы сентименталисты. Глазъ нашъ слуга, но не господинъ, — то же самое можно сказать вообще о всѣхъ чувствахъ. Мы не обязаны принимать отъ нихъ болѣе того, сколько намъ захочется. Такъ мы усвоиваемъ деликатность, и точно также, какъ вы замѣтите, наша цивилизація съ помощію сангименталистовъ пріобрѣла эффектный лоскъ.

— Не оставила ли ты своего зонтика въ Ипли? сказала Адель при встрѣчѣ съ Корнеліей послѣ обѣда.

Корнелія покраснѣла. Ея гордость поддержала ее, и она съ прискорбіемъ омрачила тонкіе оттѣнки чувствъ, отвѣтивъ: — ты хочешь сказать, что тамъ меня оставилъ мистеръ Барретъ?

Адель была поражена смѣлостью отвѣта. «Ну что будетъ, если все, что мы дѣлаемъ, обнаружится и сдѣлается ясно какъ день»! — было ея умственнымъ восклицаніемъ.

Завѣса жизни готовилась къ поднятію для этихъ барышенъ. Корнелія и Адель застали Арабеллу въ комнатѣ рыдающею какъ избалованная школьная дѣвчонка. Онѣ вознегодовали, но сейчасъ же подумали, что причиною слезъ были навѣрное новыя оскорбленія со стороны мистриссъ Чомпъ. Мало по малу, сквозь рыданія Арабелла высказала, что услышала въ тотъ день отъ мистера Пойса.

Оправившись отъ перваго изумленія, Адель вызвалась поѣхать къ отцу немедленно и потомъ предложила отправиться всѣмъ вмѣстѣ. Она говорила отрывисто и съ особеннымъ жаромъ, полагая, что чувствительность ея сестеръ требовала возбужденія. Ей казалось, что дѣятельностію она могла бы предотвратить перспективу страшнаго бѣдствія и избавить себя или вѣрнѣе свое лицо отъ того позорно-безцвѣтнаго выраженія, которое приняло лицо Арабеллы. Для нея невозможно было осуществить печаль въ ея собственной груди. Арабелла овладѣла наконецъ вполнѣ способностію говорить. Когда она объявила рѣшительное желаніе отца, поддерживаемое строгимъ приказаніемъ доктора повиноваться этому желанію безусловно, и заключавшееся въ томъ, чтобы онѣ не пріѣзжали къ нему въ Лондонъ, слова никому не говорили о его болѣзни, но оставались въ Брукфильдѣ и принимали гостей, то Адель топнула ножкой, сказавъ, что это болѣе, чѣмъ въ состояніи перенести человѣческая натура.

— Если мы пріѣдемъ туда, сказала Арабелла, то лондонскій докторъ увѣрялъ мистера Пойса, что онъ не поручится за жизнь папа.

— Но, праведное Небо! развѣ мы враги нашему папа? И почему мистеръ Пойсъ можетъ видѣть его, а мы, его родныя дочери, не можемъ? Разскажите пожалуйста, какимъ образомъ мистеръ Пойсъ встрѣтился съ нимъ и узналъ объ этомъ. Разскажите… я ничего не понимаю тутъ, я сойду съ ума. Я чувствую, что насъ обманываютъ. О! разскажите мнѣ все яснѣе.

— Эмилія находится при папа, спокойно сказала Арабелла. — Она написала мистеру Пойсу. Благоразумно ли она поступила, или нѣтъ, теперь мы не будемъ разбирать. Я думаю, она нашла это болѣе благоразумнымъ.

— Принимайте гостей! вскричала Адель. — Но Белла, папа, я думаю, вовсе не желаетъ, чтобы мы отправились… на бесвортскій праздникъ! Онъ состоится черезъ два дня отъ ужаснаго сегодня.

— Папа и объ этомъ упоминалъ мистеру Пойсу; онъ требуетъ, чтобы не отсрочивали. Мы… и голосъ Арабеллы прервался.

— О Боже! это чистѣйшая пытка! вскричала Адель, чувствуя, что слезы начинаютъ жечь ея вѣки, и предвидя отраженіе въ зеркалѣ своего плачевнаго лица. — Этого не можетъ быть! Ни одинъ отецъ не захотѣлъ бы… по крайней мѣрѣ ни одинъ такой отецъ, который любитъ дѣтей своихъ, какъ любитъ насъ папа! Быть спокойными! сидѣть и веселиться! красоваться на балу! О Боже, Боже! Скажите пожалуйста… вѣдь онъ оставилъ насъ совершенно здоровый… кто бы могъ подумать! Я помню, какъ онъ смотрѣлъ на меня изъ окна кареты. — Скажите пожалуста… это должно быть какой нибудь нравственный ударъ… чему вы припишете его? Вильфрида винить въ этомъ нельзя. Мы нисколько не сопротивлялись желаніямъ папа насчетъ той женщины. Скажите же на милость, что могло быть причиной этому!

— Деньги! — сказалъ чей-то голосъ.

Которая изъ сестеръ произнесла это слово, Адель не замѣтила. Досадно было слышать это слово даже отъ той, идеи которой были слишкомъ пошлы, чтобы допустить подобное подозрѣніе. Слезы задрожали на нижнихъ рѣсницахъ Адели. — Деньги! — отзывалось въ ушахъ ея снова и снова. Странно, однако, что Адель ни разу не спросила, какимъ образомъ деньги могли повліять на здоровье отца. Не въ состояніи представить себѣ образъ своего отца больнаго, въ постели, страдающаго, но въ то же время достаточно тронутая тѣмъ положеніемъ, какое рисовалось въ ея воображеніи, Адель, преслѣдуемая шопотомъ слова «деньги», видѣла въ этомъ какое-то оскорбленіе и залилась слезами. Корнелія и Арабелла схватили ее за руки; она была младшая и мало того, была ихъ баловнемъ. Имъ пріятно было видѣть, что Адель обнаруживала глубокое чувство. Адель не отклоняла себя отъ демонстраціи, доставлявшей ей возможность смотрѣть такъ широко на нѣжность своего собственнаго сердца. Слѣдуя порывамъ горести, она спросила: — а что у него за болѣзнь? не причина болѣзни, — а самая болѣзнь?

Тотъ же самый голосъ отвѣтилъ:

— Параличъ!

Слезы Адели остановились. Она посмотрѣла на лица обѣихъ сестеръ, стараясь съ открытымъ ртомъ образовать какое-то слово.

ГЛАВА XXX.

О ДВОЙНОМЪ ЧЕЛОВѢКѢ, СУЩЕСТВУЮЩЕМЪ ВЪ НАСЪ, И О СИЛЬНОЙ БОРЬБѢ, КОГДА ЭТИ ДВА ЧЕЛОВѢКА СДѢЛАЮТСЯ ВЗРОСЛЫМИ.

Перелетая (на парусахъ) изъ порта въ портъ ради перемѣны буфетчиковъ (нескончаемое занятіе владѣтелей яхтъ), Вильфридь не имѣлъ никакихъ извѣстій изъ Брукфильда. Наканунѣ бала на Бесвортскомъ лугу онъ пріѣхалъ въ Лондонъ и обѣдалъ въ своемъ клубѣ, — мѣсто, гдѣ молодые люди обильно могли пить молоко свѣтской премудрости. Часъ времени, проведеннаго въ этомъ клубѣ, всегда исправлялъ романтичныя чувства Вильфрида. Послѣ обѣда онъ съ однимъ изъ своихъ товарищей офицеровъ отправлялся въ театръ, и, выдержавъ въ теченіи извѣстнаго времени дежурство передъ сценой, переходилъ за кулисы, съ тою собственно цѣлію, чтобы разочаровать себя, какъ этого требовалъ скороспѣлый цинизмъ, который для молодаго человѣка составляетъ излишнюю роскошь. На этотъ разъ первой фигурой, обратившей на себя вниманіе Вильфрида, былъ мистеръ Периклъ, растянувшійся на софѣ въ бѣломъ пальто; вѣки его хотя и были опущены, но глаза подъ ними находились на сторожѣ. Лукавый смѣхъ актрисъ говорилъ о случившемся весьма недавно интересномъ происшествіи.

— Маленькій скандалъ между богатымъ грекомъ, который давалъ ужинъ, и Мартіоной, — объяснила Вильфриду одна бойкая актриса. — Съ ней сдѣлался одинъ изъ припадковъ ея ревности; ее разбираетъ ревность даже въ то время, когда ея пудель становится на заднія лапки передъ кѣмъ нибудь другимъ.

— Ревнуетъ даже пуделя! сказалъ Вильфридъ. А Периклъ выглядитъ настоящимъ пуделемъ, немного длинноватымъ и выбритымъ по самые усы. Взгляните на него. И онъ еще разыгрываетъ роль тирана, — не правда ли?

— О, да! онъ этого придерживается. Впрочемъ, подобнымъ нелѣпымъ женщинамъ это нравится. Она вспылила изъ-за какой-то другой дѣвушки.

— А вы бы не вспылили?

— Не знаю; смотря по мужчинѣ.

— Но нѣтъ, скажите: вы бы не вспылили?

— Это зависитъ отъ него, monsieur.

— Это зависитъ отъ того, хорошъ ли онъ собой!

— И добръ ли.

— И богатъ ли?

— Нѣтъ! съ притворнымъ гнѣвомъ вскричала актриса. — Вы еще насъ не знаете.

Разговоръ принялъ нѣжное направленіе и продолжался до тѣхъ поръ, пока она не сказала: — но вѣдь это несносно, не правда ли? Признаюсь, мнѣ нравится коляска и, по воскресеньямъ, Ричмондъ. И опять же, съ двумя дочерями, знаете! Но что мнѣ противно, такъ это ея глупость быть влюбленной, или что-то въ этомъ родѣ, въ богатаго человѣка.

— Вы, кажется, хотите сказать: самое лучшее любить бѣднаго и исполнять прихоти богатаго.

— Да, безъ сомнѣнія; это доставитъ счастіе имъ обоимъ.

— Это способъ творить милостыню одной и той же рукой въ одно и тоже время двумъ лицамъ.

Въ эту минуту въ уборную влетѣла довольно мясистая фея и подошла прямо къ зеркалу посмотрѣть свои румяна; она преднамѣренно повернулась спиной къ дивану, на которомъ все еще лежалъ мистеръ Периклъ, растянувшись во всю его длину. Тяжелое дыханіе фси было зловѣщимъ признакомъ шумнаго взрыва.

— Невинный ребенокъ! начала она, поддѣлываясь подъ иностранный акцентъ.

Вильфридъ, увидѣвъ такую вульгарность со стороны окружавшихъ его женщинъ, невольно подумалъ, какъ несправедливо и съ какою холодностью обвинялъ онъ въ этомъ свою маленькую Эмилію.

— Невинный ребенокъ! такъ и есть! Какъ ни будь глухъ, а услышишь. Въ здѣшней странѣ диваны дѣлаются вовсе не для грязныхъ сапоговъ. Я думаю, за границей всѣ мужчины — свиньи, а женщины — кошки! Пожалуйста не раскрывайте вашихъ глазъ; не говорите. Вы знаете, что я должна выдти по первому звонку. Вы только этого и ждете — негодяй!

— Свинья, произнесъ мистеръ Периклъ, притворяясь, что говоритъ это во снѣ.

— Свинья! возразила она, нѣсколько смягченная своимъ очевиднымъ успѣхомъ. Но мистеръ Периклъ снова впалъ въ невозмутимое спокойствіе.

При извѣстномъ сигналѣ послышался шорохъ удалявшихся женскихъ платьевъ, и мистеръ Периклъ заблагоразсудилъ проснуться, какъ вдругъ къ нему подскочила хитрая фея фурія.

— Теперь ужь ты не притворишься спящимъ. Ты долженъ слышать, да и пусть слушаютъ другіе. Ты знаешь, что ты подлецъ! Ты волкъ, ищущій…

Мистеръ Периклъ махнулъ рукой; въ этотъ моментъ ее схватили за руку и напомнили, что ее ждутъ на сценѣ.

— Пусть ихъ ждутъ! вскричала она и по мѣрѣ того какъ ее тащили на сцену, голосъ ея возвышался. — Смѣй только взять ее въ Италію! Я знаю твои замыслы. Англичанинъ поступилъ бы благородно, но ты! ты думаешь, что имѣешь дѣло съ дурой. Знай же, я могу все это разстроить въ одну минуту, и разстрою. Выходитъ, что ты самъ дуракъ! Я знаю ея отца, онъ играетъ въ оркестрѣ. Знаю, что ее зовутъ Беллони!

Грекъ вскочилъ на ноги какъ наэлектризованный трупъ; два прыжка съ его стороны, чтобы вытащить ее на сцену, вызвали торжествующій хохотъ. Въ тоже время Вильфридъ съ видомъ человѣка, внимательно слушающаго, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и встрѣтился лицомъ къ лицу съ Перикломъ. Нахмуренныя брови послѣдняго вытянулись въ дугу. Онъ сдѣлалъ движеніе къ пожатію рукъ, но замѣтивъ, что ему не намѣрены отвѣтить, оскалилъ зубы и произнесъ: — здѣсь тепло, не правда ли?

— Вамъ, я думаю, даже жарко? Выйдемте на минуту, сказалъ Вильфридъ.

— О, нѣтъ! мистеръ Периклъ казался дальновиднымъ: — тамъ сквозитъ… холодно.

— Вы не хотите выдти? продолжалъ Вильфридъ.

— Премного благодарю васъ!

Рука Вильфрида поднялась. Въ этотъ моментъ его товарищъ офицеръ произнесъ ему на ухо нѣсколько словъ, выражавшихъ его изумленіе, что Вильфридъ рѣшается защищать мегеру; ужасъ при одной мысли о томъ, что подобная защита должна быть оказана публично, успокоилъ Вильфрида въ туже минуту.

— Вы вѣрно ищете отца? спросилъ мистеръ Периклъ, убѣдясь, что опасность враждебнаго замысла Вильфрида миновала. — Нашли ли вы его? Онъ дома! Я долженъ сказать, что у него будетъ какая нибудь нервная болѣзнь. Булавка упадетъ — онъ вздрагиваетъ! Поднимется буря ночью — и онъ не знаетъ, гдѣ найти мѣсто, думая о своихъ корабляхъ! Нисколько нѣтъ твердости! а это дурно. Если завтра вы увидите мистера Поля на бесвортскомъ лугу, то я буду очень радъ.

Съ улыбкой, которой выражалось и удовольствіе собаки, попавшей на слѣдъ дичи, и любезность парижанина, мистеръ Периклъ отошелъ въ сторону.

Вильфридъ стоялъ подобно машинѣ, въ которой вертѣлась тысяча колесъ. Идеи производили ощущенія и тотчасъ оставляли ихъ объяснять себѣ свое существованіе, какъ умѣли. Идеи совершали самоубійство надъ собой при самомъ началѣ своего проявленія. Онъ чувствовалъ себя среди огромнаго бушующаго моря, въ которое онѣ бросались, барахтались въ немъ и тонули. За утопшими возникалъ новый рядъ идей, которыя однако стали лучше сохранять свое равновѣсіе на ослабнувшемъ канатѣ его разумѣнія. Давно похороненный страхъ постепенно начиналъ сбрасывать съ себя свой саванъ. Мысль, что съ его отцомъ случилось что нибудь недоброе, становилась все яснѣе и яснѣе, и потомъ сразу была поглощена убѣжденіемъ, что Эмилія находится въ горѣ и бѣдѣ. Предчувствія любви бываютъ иногда основательны. Наступившую ночь онъ провелъ въ сильной тоскѣ, придумывая средства, съ помощію которыхъ могъ бы защитить ее. Другаго пути, кромѣ того, чтобы жениться на ней, не открывалось. Да могъ ли еще онъ располагать собой? принадлежалъ ли онъ самому себѣ? Что такое привязывало его къ лэди Шарлоттѣ? Она не была красавица, не обнаруживала своей любви къ нему. Онъ еще ни разу не поцаловалъ ея руки, а она между тѣмъ держала его на цѣпи.

Два человѣка, изъ которыхъ состоитъ большинство мужчинъ, при вступленіи въ дѣйствительную жизнь пробуждаются оба и начинаютъ внутри насъ смертельную вражду. Только у лица, обладающаго твердостью, они выжидаютъ случая и спокойный постоянный огонь сливаетъ ихъ въ одно цѣлое. О, премудрый законодатель! измѣни продолжительность нашего несовершеннолѣтія, да не кончается оно до тѣхъ поръ, пока не кончится въ насъ наша внутренняя борьба! Пусть періодъ нашей двойственности будетъ также безотвѣтенъ, какъ и періодъ нашего младенчества. Неужели можно назвать развившейся индивидуальной личностью того молодаго человѣка, у котораго ослѣпленіе и благоразуміе находятся въ безпрестанномъ колебаніи? Неужели онъ можетъ считать себя воспитаннымъ, мечтая, что онъ не раздѣленъ, а составляетъ одно цѣлое? Онъ напитался латынью, какъ животворнымъ воздухомъ, и можетъ цитировать Гомера; но былъ ли онъ и какимъ образомъ былъ подготовленъ и укрѣпленъ къ этой ужасной борьбѣ при вступленіи въ мужество, которое въ настоящей нашей жизни есть тоже самое, что и тихое пристанище для нашей души въ жизни будущей?

Между тѣмъ, очень дурно, когда двойной человѣкъ падаетъ на колѣни у ногъ болѣе чѣмъ одной лэди. Общество (отдавая этому учрежденію полную справедливость) позволяетъ ему искать личной неуязвимости, окунывая себя въ грязномъ Стиксѣ, который, какъ говорятъ, исправляетъ юношескую наклонность дѣлать дурачества. Чувственность Вильфрида удерживала его отъ погруженія въ предохраняющую рѣку, и его безразсудство оставалось неисправимымъ. Онъ даже не думалъ избавиться отъ сѣтей ради Эмиліи. Правда, эта идея приходила къ нему. Въ такомъ затрудненіи подобная идея придетъ ко всякому молодому человѣку. Моя обладательница! Мой сладкій похищенный плодъ! Мой ангелъ любви! Онъ заслуживаетъ нѣкоторой чести, если видѣлъ, что Эмилія никогда не могла быть его обладательницей въ искаженномъ смыслѣ этого слова. Онъ зналъ, что союзъ съ ней долженъ быть союзомъ на всю жизнь. Онъ могъ также видѣть въ этомъ, хотя и безсознательно, умственное порабощеніе. Жена, превосходящая мужа по уму, дѣлаетъ его умышленно смѣшнымъ, и особенно если онъ будетъ стоить того, чтобы надъ нимъ смѣялись, но такая жена, какъ Эмилія, не замедлитъ набросить на него самый мрачный свѣтъ и обратитъ его въ предметъ насмѣшекъ. Вильфридъ на столько былъ проницателенъ, что предвидѣлъ эту картину, и боязнь сдѣлаться предметомъ насмѣшекъ отталкивала его отъ этой картины. Кромѣ того онъ начиналъ любить Эмилію. Онъ боролся теперь съ желаніемъ вырвать изъ сердца своего затаившуюся въ немъ страсть; его положеніе было уже таково, что онъ не видѣлъ другаго пути къ исполненію своего желанія, какъ только взять лошадь и стремглавъ поскакать по направленію къ Бесворту.

ГЛАВА XXXI.

БЕСВОРТСКІЙ ЛУГЪ.

— Любопытно посмотрѣть, что вы сдѣлаете изъ этого собранія. Я сама могу составить маленькое общество. Нужно имѣть гигантскія силы, чтобы перемѣшать массу людей подъ открытымъ небомъ; — если вы успѣете, то все, что говорилось о великихъ полководцахъ, будетъ сказано и о васъ.

Такъ поощряла лэди Гостръ прекрасныхъ распорядительницъ празднества на бесвортскомъ лугу. Было время, когда эти распорядительницы воскликнули бы внутренно: — «Мы это сдѣлаемъ, хотя другимъ и не удастся;» — но это благодатное время миновало. Онѣ думали теперь единственно о томъ, какъ бы поскорѣе прошелъ день. Небольшое лихорадочное желаніе посоперничать съ этимъ образцомъ великосвѣтскости могло бы еще волновать Арабеллу, но гнетъ горести и страха и контрастъ между дѣйствіями и чувствами сильно обуздывали ея тщеславіе. Вслѣдствіе этого она лучше исполнила свою обязанность и заслужила одобреніе отъ всей подвижной свиты великой лэди.

— Очень умныя дѣвушки, сказала лэди Гостръ лэди Шарлоттѣ. — Онѣ не дѣлаютъ большаго шуму и не позволяютъ себѣ перемѣны тона при перемѣнѣ общества. Я намѣрена предложить миссъ Поль въ секретари нашему «обществу вспоможенія швеямъ».

— Что же, предложите, — было отвѣтомъ. — Есть еще «польскій танцовальный комитетъ»; и если у нея останется достаточно энергіи, то она можетъ принять на себя и обязанность казначейши «общаго дамскаго революціоннаго бала».

— Я въ первый разъ слышу объ этомъ обществѣ, сказала лэди Гостръ, направляя свои очки на лугъ. — Сюда пріѣдетъ молодой Поль. Говорятъ, онъ очень элегантный и красивый молодой человѣкъ. Онъ что-то черезчуръ внимательно изучаетъ насъ. Этотъ недостатокъ, Шарлотта, нужно исправить. Непріятно видѣть, какъ васъ измѣряетъ пара чужихъ глазъ… А вонъ и нашъ іоническій… впрочемъ вы уже разъ поправили меня, Мертиръ — хозяинъ бала, я должна сказать. Но посмотрите! Что онъ дѣлаетъ? Въ своемъ ли онъ умѣ?

Мистеръ Периклъ дѣлалъ бѣшеное нападеніе на хорь музыкантовъ по срединѣ луга, разбрасывалъ ихъ ноты и опрокидывалъ пюпитры. Послѣ нѣкотораго наблюденія его жестовъ, Фрэшфильдъ Сомнеръ сказалъ: — онъ похожа на общипанную курицу, которая вспоминаетъ, что когда-то хлопала крыльями, и пробуетъ воспроизвести это движеніе.

— Очень остро, сказала лэди Гостръ. Она принадлежала къ сонму людей, готовыхъ оказывать покровительство остроумію. — Ноты вѣроятно въ этомъ случаѣ представляютъ перья. Чѣмъ онъ недоволенъ музыкантами? Мнѣ кажется, они играли хорошо.

— Трубачи, кажется, получили отказъ, сказала лэди Шарлотта. Надо полагать, что сцена очищается для чего нибудь необыкновеннаго. Посмотрите, «женскій-то элементъ» сильно взволнованъ. Мертиръ! вы можете считать отсюда? двѣнадцать, четырнадцать лицъ моего пола упрашиваютъ его самымъ трагическимъ образомъ. Неужели онъ станетъ упрямиться?

— Онѣ повидимому ожесточились, какъ женщины, которыя разорвали Орфея, сказала лэди Гостръ.

— Великолѣпно! вскричалъ Ронинбрукъ, соскочивъ съ дерна, на которомъ сидѣлъ, и побѣжалъ къ мѣсту происшествія.

— Не проговорилась ли я въ чемъ? спросила лэди Гостръ, наклонясь къ мистеру Пойсу.

Пойсъ сказалъ нѣсколько сатирическихъ словъ, въ которыхъ заключалось все, что желала знать лэди Гостръ.

— Этотъ исключительный случай показываетъ, что ограниченное знаніе бываетъ дѣйствительно опасно, сказала лэди Гостръ. — Я запретила бы дѣвушкамъ ссылаться на классиковъ до тѣхъ поръ, пока онѣ получатъ ученую степень и будутъ умѣть правильно дѣлать подобныя ссылки. Вообще, какъ вы думаете, Мертиръ, не лучше ли для женщинъ избѣгать подобнаго омута?

— И принимать то, что благородное созданіе желаетъ принести намъ въ ведрахъ, прибавила лэди Шарлотта. — Джоржи, какого вы мнѣнія объ этомъ? Ахъ, я и забыла. Мертиръ полагаетъ, что вамъ надобно еще учиться.

— Мертиръ довольно поучилъ меня въ лагерѣ, сказала Джоржіана, взглянувъ на брата; ея лицо выражало обычное спокойствіе и удовольствіе. — Мы знаемъ, что въ войнѣ бываетъ время, когда нечего дѣлать, между тѣмъ какъ вы въ лихорадкѣ отъ нетерпѣнія сразиться. Поэтому, если у васъ есть расположеніе учиться, то конечно, выучитесь весьма скоро. Мнѣ лучше всего нравилась латинская грамматика.

— Изученіе латинской грамматики подъ пушечными выстрѣлами должно производить новое ощущеніе, замѣтилъ мистеръ Сомнеръ.

— Доставляетъ удовольствіе отдѣлываться отъ всякаго рода ощущеній, сказала Джоржіана. — Вы наслаждаетесь этимъ удовольствіемъ, нисколько не теряя своего возбужденія. Болѣе полное счастіе вы только тогда и можете испытывать, когда обращаетесь назадъ къ этимъ часамъ: по крайней мѣрѣ я могу это сказать о себѣ.

— Такъ, сказала лэди Гостръ. — Джоржи время даромъ не тратитъ, не правда ли, Шарлотта?

«Да, подумала лэди Шарлотта. За то она не рѣшится взять саблю въ руки или выстрѣлить изъ пистолета. Я бы ни за что не согласилась быть лагернымъ багажемъ». Между тѣмъ ни одна изъ женщинъ не восхищалась такъ Джоржіаной, какъ лэди Шарлотта. Разочарованіе испортило въ лэди Шарлоттѣ много прекрасныхъ побужденій, и только послѣ сильной борьбы, пробудившей въ ней великодушіе, она могла отдавать справедливость болѣе лучшимъ натурамъ. Она была полна жизни; она уже прислушивалась къ тридцатому роковому звонку, который для всякой другой женщины показался бы музыкой, хотя и довольно грустной; а между тѣмъ она еще не жила. Время звучало въ ея ушахъ, не пробуждая прошедшаго и не говоря о будущемъ. Она находилась въ постоянномъ соперничествѣ со всѣми женщинами, которыя питали любовь или имѣли постоянную привязанность, или даже какое нибудь занятіе. Ее ни на минуту не покидало убѣжденіе, что судьба ее обидѣла. Соперничество изъ-за мужчины она считала низкимъ, — она съ разу вырвала его изъ своей груди. Она просто завидовала тѣмъ, кто въ лицо смерти могъ бы сказать: — я жилъ, или я жила. Гордость и отсутствіе всякой способности наблюдать за собой дѣлали ее слѣпой къ своему недугу. Никакое воспоминаніе не доставляло ей радости, кромѣ часовъ, проведенныхъ на охотѣ. Тамъ она первенствовала; но и это первенство не доставляло ей удовольствія. Тамъ быстрые приливы крови къ головѣ дѣйствовали на нее какъ вино, и на время она, повидимому, блаженствовала. Выскакивалъ звѣрь, какой бы ни было маленькій, — лисица, старавшая сохранить свой хвостъ, и лэди Шарлотта нагоняла ее и убивала, если только бѣдной жертвѣ не удавалось перехитрить ее. — Это доказываетъ мою врожденную жажду крови, — говорила она. Только одна охота и могла заставить сердце лэди Шарлотты биться сильнѣе обыкновеннаго.

Брукфильдскихъ барышенъ въ ихъ мучительномъ положеніи много поддерживало пораженіе Тинлеевъ. Эти дѣвицы, вмѣстѣ съ своимъ братомъ, сговорились «выставить на показъ» мистриссъ Чомпъ. Онѣ нѣсколько разъ спрашивали о ней, и когда услышали, что мистриссъ Чомпъ еще не возвратилась, лица у нихъ вытянулись: онѣ даже усумнились въ справедливости отвѣта. Та и другая сторона обмѣнялась также вопросами и отвѣтами о Вильфридѣ, Эмиліи и мистерѣ Полѣ. — Вильфридъ пріѣдетъ черезъ нѣсколько минутъ. Миссъ Беллони, какъ вамъ извѣстно, собирается ѣхать въ Италію. Папа? Папа, къ сожалѣнію, кажется, не будетъ въ состояніи раздѣлить съ нами время. — Такова была форма единодушнаго отвѣта брукфильдскихъ барышенъ. Употребленіе этого отвѣта, вмѣстѣ съ душевнымъ волненіемъ, сообщало Адели (которая была убѣждена, что ей слѣдовало бы плакать, и она готова была плакать) какія-то странныя, судорожныя обо всемъ сужденія, которыя да позволено мнѣ будетъ назвать юношеской «судорожной философіей». Такъ напримѣръ она говорила про себя: — «какія мы созданія; — впрочемъ, такова ужь наша жизнь!» И опять: — «слѣдуетъ ли бояться веселья, когда оно вмѣняется въ обязанность?» Она находилась въ самомъ жалкомъ положеніи, и, не зная того, что юности прощается многое, эта дѣвушка стыдилась показать даже видъ веселья. Нарисованная Эдуардомъ Боксли каррикатура, въ которой изображенъ былъ мистеръ Периклъ, разгоняющій хоръ музыкантовъ, вызывала задушевный смѣхъ, но Эмилія принуждена была заглушить его, и въ этомъ случаѣ судорожная философія оказалась существенно необходимою. Мистеръ Периклъ самъ увидѣлъ свою каррикатуру, и при этомъ тономъ критика замѣтилъ: — тутъ больше волосъ, чѣмъ на самомъ дѣлѣ, — и вслѣдъ за тѣмъ сдѣлалъ сигналъ начинать увертюру. При первыхъ звукахъ музыки, онъ пошелъ въ сторону, размахивая руками точь въ точь, какъ нарисовалъ его Боксли.

— Взгляните на него… вонъ на того господина, сказалъ мистеръ Периклъ Лаурѣ Тинли, указывая на дирижера. — Посмотрите, какая поза: точно какой нибудь мазстро, но не музыки, а раздирающихъ слухъ звуковъ. Чистѣйшій шарлатанъ!

Лаура съ своей стороны тоже сдѣлала изустную каррикатуру, когда собрала достаточно матеріала этого рода. Какъ бы то ни было, но мистеръ Периклъ въ качествѣ хозяина бала исполнялъ свои обязанности превосходно, — онъ всѣмъ доставлялъ удовольствіе.

Вмѣстѣ съ Вильфридомъ пріѣхалъ и сэръ Твикенгэмъ Праймъ. Баронетъ подошелъ прямо къ Корнеліи, Вильфридъ подманилъ къ себѣ Адель, отъ которой и узналъ о болѣзни своего отца и объ условіяхъ, на нихъ наложенныхъ. Вильфридъ кивнулъ головой. — Гдѣ же Эмилія? спросилъ онъ, и получивъ въ отвѣтъ: «при папа», снова кивнулъ и потомъ остановился, не дойдя до-группы, къ которой шелъ вмѣстѣ съ Аделью.

— Намъ нѣтъ надобности обращать вниманіе на прихоти больнаго. Я сейчасъ же ѣду назадъ. Не говори, что ты меня видѣла.

— Милый братъ, мы имѣемъ самое строгое приказаніе отъ доктора, говорила Адель. — Болѣзнь папа — болѣе душевная. Онъ теперь встаетъ и въ скоромъ времени будетъ здѣсь, если ему не станутъ прекословить. Ради Бога, будь твердъ, какъ мы, хотя это невыносимо! Притомъ же тебя здѣсь уже видѣли.

— А что она?… началъ было Вильфридъ и остановился, но вслѣдъ за тѣмъ тономъ безпечности добавилъ: — она, безъ сомнѣнія, пишетъ къ вамъ?

— Ни разу не писала; мы сердиты на нее. Это похоже на неблагодарность или глупость. Вѣдь она умѣетъ писать.

— Посторонніе могутъ сказать, что мы поступаемъ не хорошо, возразилъ Вильфридъ, повторивъ, что онъ долженъ сейчасъ же воротиться въ городъ. Но въ это время съ аристократическихъ высотъ явился посланный въ лицѣ Эдуарда Боксли, и попавшійся въ плѣнъ Вильфридъ отправился туда, сказавъ на ухо Адели: — вы не сердитесь на нее.

«Буду сердиться, весьма справедливо подумала Адель: если ты, негодный мальчикъ, будешь дѣлать изъ нея дурочку»!

Вильфридъ поздоровался съ дамами и сдѣлалъ первый поклонъ Джоржіанѣ Фордъ, на которую онъ два раза посмотрѣлъ весьма пристально, чтобы повѣрить впечатлѣніе, по которому она представляла собою — совершенный контрастъ съ Эмиліей; по этой же самой причинѣ онъ не хотѣлъ больше смотрѣть на нее. Лэди Шарлотта слегка кивнула ему головой.

Если бы брукфильдскія барышни могли сбросить бремя, тяготившее ихъ души, то день этотъ былъ таковъ, что имъ можно было бы гордиться. Тутъ было три кружка; въ двухъ изъ нихъ брукфильдскія барышни господствовали и оказывали покровительство всѣмъ, начиная отъ лэди Гостръ (аристократія), до Тинлеевъ (богатство), а отъ этихъ до дѣвицъ Сомнеръ (образованная нищета). Имъ предстояло имѣть дѣло съ кружками, въ которыхъ главными элементами были: умъ, наука и искусство; тутъ была и музыка, хотя мистеръ Периклъ страшно осуждалъ ее, и пріятный разговоръ, и кокетство, и полное удовлетвореніе честолюбія.

— Я болѣе и болѣе убѣждаюсь, сказала Адель, встрѣтивъ Арабеллу: — что для насъ не можетъ быть никакой причины тревожиться; въ противномъ случаѣ папа не былъ бы жестокъ къ своимъ дѣтямъ. Арабелла не выражала своего мнѣнія. — Поэтому будемте пользоваться минутами счастія, продолжала Адель, принимая молчаніе сестры за одобреніе. Вмѣстѣ съ этимъ она граціозно приподнялась на кончики пальцевъ и поцаловала сестру. Потомъ подбѣжавъ къ капитану Гамбьеру, сказала: — неужели и въ самомъ дѣлѣ вы находите въ этомъ удовольствіе?

— Очаровательно, отвѣчалъ вѣчно любезный джентльменъ. — О, если бы я могъ сказать, въ чемъ именно заключается очарованіе!

Къ величайшей досадѣ отъ того, что не было выражено прямаго комплимента, который пришлось бы отпарировать, и который повелъ бы къ дальнѣйшимъ «видамъ и надеждамъ», бойкая и молоденькая лэди быстро замѣтила: — это такъ привлекательно, какъ грѣхъ, безъ сознанія, что вы грѣшите.

— О! неужели вы находите тутъ что нибудь непріятное? спросилъ капитанъ.

— Ужасно жарко, сказала Адель, приходя въ болѣе спокойное состояніе.

— Coquet et coquette, пробормотала лэди Шарлотта, наблюдая ихъ издали.

Явно допустить нѣкоторымъ изъ присутствовавшихъ на балу личностямъ (какъ напримѣръ Тинлеямъ) право быть исключительными, брукфильдскія барышни находили несовмѣстнымъ съ хорошимъ тономъ и вообще считали это дурной политикой. Арабелла отвѣтила бы: — «лэди Гостръ и ея партія не могутъ сближаться съ вами для вашего взаимнаго удовольствія и вашей пользы; и поэтому неужели вы станете обвинять ее въ томъ, что со стороны показалось бы смѣшнымъ». Съ ней еще лэди Гостръ могла обходиться какъ съ равной, и конечно, Арабелла не стѣсняясь показывала это. Корнелія отказалась отъ обязанностей распорядительницы бала собственно съ тѣмъ, чтобы присоединиться къ блестящей свитѣ лэди Гостръ. Адель совершала по лугу летучія экскурсіи. Лаура Тинли прибрала къ своимъ рукамъ низшій кругъ общества и мистера Перикла. Послѣдній безпрестанно поглядывалъ на часы, какъ будто ожидая съ минуты на минуту какого-то событія.

Лэди Гостръ начинала замѣчать, что въ отвѣтахъ Фрешфильда Сомнера баронету Твикенгэму, котораго онъ вовлекъ въ политическій разговоръ, заключалось ядовитости гораздо болѣе, чѣмъ допускало обыкновенное остроуміе; и въ то время, какъ разговоръ мистера Пойса становился до такой степени увлекательнымъ, что свита все болѣе и болѣе увеличивалась въ численности, она сдѣлала знакъ Джоржіанѣ и лэди Шарлоттѣ, ея преданнымъ адъютантамъ, и ихъ отъѣздъ разсѣялъ собравшійся кружокъ.

— Мнѣ никогда не понять, какимъ образомъ это случилось, говорила впослѣдствіи Адель, какъ будто всякій долженъ приписывать подобнымъ вещамъ особенное значеніе.

Адель случайно стояла въ сторонѣ отъ другихъ, когда къ ней подошелъ какой-то посланный и вручилъ ей письмо, адресованное на имя Корнеліи. Адель медленно подошла къ своему кружку. Она узнала почеркъ мистера Баррета. — Праведное небо! такъ нужно было толковать ея затаенную мысль: — неужели Корнелія до такой степени ослѣплена насчетъ нашего положенія, что можетъ продолжать эту интригу. Мистеръ Пойсъ говорилъ о Барретѣ, когда Адель подошла къ группѣ, Корнелія была чрезвычайно блѣдна и ея лицо представляло рѣзкій контрастъ въ сравненіи съ другими лицами. Адель сдѣлала знакъ, чтобы Корнелія отошла въ сторону. — Вотъ письмо, сказала она: — безъ почтовой марки. Что тутъ говорили объ этомъ человѣкѣ?

— О мистерѣ Барретѣ? — отвѣчала Корнелія. Говорили, что отецъ у него баронетъ и сумасшедшій человѣкъ, который устранилъ его онъ наслѣдства.

— Въ самомъ дѣлѣ? вскричала Адель. Она думала о титулѣ баронета. Корнелія промолчала. Сэръ Твикенгэмъ разсказалъ Адели странную исторію объ отцѣ мистера Баррета. Адель хотѣла провѣрить ее своимъ разсудкомъ и ничего изъ нея не вывела. «Устранять отъ наслѣдства потому только, что онъ написалъ къ умирающему отцу, что снискиваетъ средства къ своему существованію игрой на органѣ! Старикъ ненавидѣлъ музыку. Это что-то непонятно! Вамъ извѣстно, сэръ Твикенгэмъ, участіе, которое мы принимаемъ въ мистерѣ Барретѣ». Въ этихъ словахъ Корнеліи, въ ея голосѣ скрывалась досада, даже злоба, которая рѣзко поражала слухъ Адели. Она находила вѣроятнымъ, что Корнелія промѣняетъ теперь богатаго баронета на безденежнаго, и невольно подумала, что «перваго слѣдовало бы приберечь для семейства». Густыя облака омрачили зрѣніе. Лэди Гостръ однажды говорила ей, что особенность характера сэра Твикэнгема заключалась въ его чувствительности къ насмѣшкѣ. Въ то же время милэди одобряла его выборъ Корнеліи. «Да, подумала Адель: — но если обнаружится, что моя сестра не такъ благоразумна, какъ кажется». Фигура Корнеліи скрылась подъ деревьями, окаймлявшими бесвортскій лугъ.

Арабелла, по обыкновенію, исполняла весь практическій трудъ; фактъ этотъ не остался незамѣченнымъ въ аристократическомъ кружкѣ. "На лицѣ этой молоденькой женщины написано «mère de famille», — было похвалой, которую она получила отъ лэди Гостръ. Великую лэди чрезвычайно какъ удивляло умѣнье Арабеллы скрывать свое честолюбіе подъ озабоченной наружностью. Арабелла находилась въ какомъ-то лихорадочномъ состояніи и Фрешфильдъ Сомнеръ сообщалъ блистательныя вещи, которыя она произносила. Онъ въ короткое время сдѣлался ея компаньономъ. Они обмѣнялись нѣсколькими остротами и Фрешфильдъ Сомнеръ находилъ удовольствіе въ ея остроуміи и спокойномъ выраженіи лица, особливо когда сравнивалъ его съ серьезной улыбкой Корнеліи, которая часто возбуждала въ немъ сомнѣнія касательно положительной свѣтлости или быстроты ея ума.

— Бесвортъ при закатѣ солнца! Какая великолѣпная картина будетъ рисоваться передъ вами ежедневно! сказала лэди Шарлотта своему адъютанту.

Вильфридъ вспыхнулъ. Она прочитала его взглядъ и, попросивъ руку, отвела его въ сторону. — Какое чудесное мѣсто, сказала она: — для стариковъ, которымъ приведется жить здѣсь подъ конецъ своей жизни! Мысль объ этомъ невольно заставляетъ примириться съ необходимостью состарѣться, не правда ли? Трэси Ронинбрукъ могъ бы написать превосходную поэму о сѣдыхъ головахъ и закатѣ солнца. Тогда легкій галопъ и охота уже въ сторону. Я полагаю никто бы и не пожелалъ скакать быстрѣе того, какъ мы начали. Конюшни, я должна сказать вамъ, расположены слишкомъ близко къ судомойнѣ. Необходимо придумать какія нибудь мѣры для охраненія нравственности дамской прислуги.

Въ то время, какъ лэди Шарлотта говорила это, Вильфридъ думалъ:

«Наступило время пріобрѣсть свободу во что бы то ни стало.»

Лэди Шарлотта замѣтила и это, и приготовилась къ встрѣчѣ.

— Лэди Шарлотта, началъ Вильфридъ: — я долженъ сказать вамъ… я боюсь, что разсчитывалъ слишкомъ самонадѣянно… (При этомъ передъ нимъ вдругъ разверзлась пропасть сантиментальности). Я хочу сказать (онъ старался избѣжать этой пропасти, но при слѣдующей же фразѣ очутился на ея окраинѣ)… Я хочу сказать, дорогая лэди, что у меня были надежды… Бесвортъ вамъ нравился… предложить вамъ это…

— Вмѣстѣ съ собой? и милэди вывела его изъ затрудненія. Твердость и рѣшительность въ словахъ понравились бы ей гораздо больше. Она извиняла его, зная, что стояло на его пути.

— На это я почти не смѣлъ надѣяться, сказалъ Вильфридъ, чувствуя, что цѣпь, которую онъ хотѣлъ сбросить съ себя, сковывала его еще сильнѣе.

— Однако вы надѣялись?

— Надѣялся.

— Надѣялись, что я… надѣялись жениться на мнѣ?

— Да, лэди Шарлотта, я… я имѣлъ эту надежду… если бы я могъ предложить вамъ это мѣсто… Бесвортъ. Теперь я вижу, что мой отецъ никогда его не купитъ; я не понялъ его.

Онъ пристально посмотрѣлъ на нее, надѣясь услышать холодное или ироническое возраженіе, которое положило бы конецъ разговору, и тогда: свобода! свобода!

— Мы можемъ обойтись и безъ него, отвѣчала она.

Вильфридъ не умѣлъ скрывать своихъ ощущеній: онъ стоялъ какъ пораженный громомъ. Слова лэди Шарлотты прозвучали какъ тюремные засовы. «О небо! подумалъ онъ, чтобы мнѣ съ самаго начала сказать ей, что я не люблю ее»! Но сантиментальность погубила его. Съ другой же стороны, какимъ бы образомъ могъ онъ высказать это, если до настоящей поры всѣ разговоры ихъ были проникнуты сантиментальностью? Глупость онъ сдѣлалъ, что началъ это объясненіе. Игра теперь была въ рукахъ лэди Шарлотты.

Адель въ другой части поля тоже старалась освободить себя съ помощію оружія, которымъ Вильфридъ такъ неловко дѣйствовалъ. Цѣлью ея было положить конецъ нелѣпымъ и компрометтирующимъ вздохамъ Эдуарда Боксли.

— Мы, Эдуардъ, съ самаго начала видѣли, что это невозможно. — Влюбленный каррикатуристъ тщетно протестовалъ, что онъ вовсе не видѣлъ этого ни съ самаго начала, ни теперь. Эдуардъ напомнилъ ей, что, по ея же словамъ, онъ былъ «первымъ ея другомъ». Адель, устремивъ на него пристальный взглядъ, допускала эту истину. Ея первымъ другомъ! Да за это сантименталистъ охотно позволилъ бы сжечь себя на кострѣ. Эдуардъ Боксли въ одно и то же время испытывалъ и торжество, какъ первый другъ Адели, и досаду при перспективѣ множества будущихъ друзей.

— Я замѣтила, Эдуардъ, что вы не любите меня, и что другое существо, лучше чѣмъ я, будетъ болѣе достойно вашей любви.

Въ отвѣтъ на это Эдуардъ спросилъ, любитъ ли она его?

— Нѣтъ, нѣтъ; я люблю мою Арабеллу. Я люблю и буду любить только ее одну.

Эдуардъ не зналъ, что оружіе, съ помощію котораго Адель одержала верхъ надъ нимъ, состояло въ томъ, что она руководилась здравымъ смысломъ, хотя и говорила сантиментальнымъ тономъ. Онъ же, напротивъ, хотя и говорилъ тономъ здравомыслящаго человѣка, но подъ вліяніемъ сантиментальности. Поэтому-то онъ и потерпѣлъ пораженіе. О, молодые влюбленные, когда вы услышите, что миленькія губки произносятъ слова, которыя принято называть суровымъ свѣтскимъ языкомъ, знайте, что часъ вашъ пробилъ! Звукъ этотъ роковой. Замѣтивъ, что грудь Адели поднималась, какъ будто на ней лежала какая нибудь тяжесть, Эдуардъ подумалъ, что его доводы произвели на миссъ Адель желаемое дѣйствіе. Между тѣмъ миссъ Адель думала: «Какими большими и унылыми кажутся глаза Эдуарда, когда онъ бываетъ серьезенъ»! — Чтобы отвязаться отъ него, она съ принужденной холодностью сказала: — уйдите. Ея фигура представляла могущественность; глаза подъ опущенными рѣсницами повторяли приказаніе. — Когда Эдуардъ воскликнулъ: — хорошо, я уйду, — рѣсницы ея приподнялись, но въ тотъ же моментъ снова опустились и при этомъ верхняя губка не много подогнулась. — Вы видѣли передъ собой созданіе, связанное долгомъ.

Но Адель была еще чрезвычайно молода и вовсе не думала о томъ, что человѣкъ есть живая машина, обладающая своими собственными побужденіями. Эдуардъ моментально обнялъ ея талію и осыпалъ ее градомъ поцалуевъ. Адель боролась и упрашивала отпустить ее. — Насъ увидятъ! восклицала она, Эдуардъ еще нѣсколько разъ поцаловалъ ее, и потомъ убѣжалъ. Торопливо возвратясь къ общей группѣ, Адель увидѣла, что говорила правду, и никогда такъ не желала, какъ теперь, чтобы это была ложь. Сэръ Твикенгэмъ съ своей обыкновенной величественной поступью вышелъ къ ней на встрѣчу.

— А если бы вы пришли немного… немного пораньше, сказала она съ спокойнымъ лицомъ, подавая ему дрожащую руку; и такимъ образомъ защитила себя отъ подозрѣнія.

— Могъ ли я знать, что вы нуждались во мнѣ? — и баронетъ пожалъ ея руку.

— Я одно только знаю, что мнѣ не слѣдовало бы отходить отъ васъ, сказала Адель, прибавивъ; — хотя бы вы назвали меня «несносной» за мои распросы и любопытство.

— Напротивъ, умѣстные вопросы и возраженія служатъ ручательствомъ, что предметъ разговора имѣетъ интересъ, сказалъ баронетъ.

Разговоръ весьма скоро перешелъ на Корнелію.

— Она имѣетъ созерцательный умъ, говорила Адель, обнаруживая удивительное душевное спокойствіе… Въ дѣятельной жизни она потеряла бы способность судить непогрѣшительно… Она не можетъ быстро взвѣшивать въ умѣ нѣкоторыя вещи.

Сэръ Твикенгэмъ не высказалъ своего мнѣнія относительно истины этихъ словъ. — Желалъ бы я знать, легко ли она можетъ прощать тѣхъ, кто обидитъ или оскорбитъ ее?

Какое-то особенное удовольствіе разогрѣло кровь въ жилахъ Адели. Щечки ея покрылись яркимъ румянцемъ и она, повернувшись къ баронету всѣмъ лицомъ, сказала:

— Нѣтъ, если они достойны наказанія. Впрочемъ, — и баронетъ смотрѣлъ уже на потупленный профиль: — людей недальняго ума долженъ прощать всякій.

— Вы говорите, какъ олицетворенная любовь къ ближнему изъ оконъ мудрости, сказалъ баронетъ.

— Развѣ вы въ парламентѣ не требуете иногда отъ своихъ сочленовъ быть снисходительными!продолжала Адель.

Баронетъ допускалъ это и на восклицаніе Адели; — О, какъ благородна общественная жизнь! — возразилъ съ заискивающей улыбкой: — Милая моя молодая лэди, — если бы вы знали бремя, которое приноситъ съ собой эта жизнь!

— Да, она приноситъ свое бремя, — сказала Адель, воздерживаясь отъ другаго восторженнаго порыва: — но въ тоже время честь должна быть выше всякаго бремени. Кажется, я говорю слишкомъ романтично. Вы всегда бываете чѣмъ нибудь заняты.

— И девять десятыхъ изъ насъ бываютъ заняты, не имѣя въ виду похвальной цѣли, прибавилъ баронетъ.

— Иногда и дробное число въ добромъ дѣлѣ можетъ принести много пользы, возразила Адель.

— И быть можетъ, заслужитъ болѣе почета. Утѣшеніе въ этомъ должно быть огромное.

— А по какимъ нибудь обстоятельствамъ и самое ничтожное, — сказала Адель, — и оба они разсмѣялись.

На этомъ мѣстѣ разговора Адель показалась сэру Твикенгэму «чрезвычайно интересной молодой особой». Онъ экзаменовалъ ее въ политикѣ и соціологіи. Адель внимательно слушала его, и тщательно слѣдовала за нитью разговора; — отъ времени до времени она высказывала свое мнѣніе и при вопросахъ болѣе или менѣе затруднительныхъ выражала свое несогласіе.

— Признаюсь, сказала она наконецъ: — я понимаю гораздо менѣе, чѣмъ расположена думать; и поэтому я утѣшаю себя мыслью, что воспитанная женщина должна выдержать курсъ своего воспитанія не въ гостиной, — если только хочетъ быть чѣмъ нибудь лучше простой вывѣски, даже въ высшихъ слояхъ общества; — я хочу сказать, что домашнее хозяйство и вообще близкое знакомство съ семейной жизнью должны быть нашей Сферой. Оттуда уже не трудно перейти въ общество.

Можно представить себѣ изумленіе сэра Твикенгэма, когда онъ увидѣлъ, что его собственная мысль была, такъ сказать, напечатана передъ нимъ на воздухѣ хорошенькими губками Адели!

Разговоръ развивался, пока Адель случайнымъ образомъ не отвела своихъ глазъ на перекрестокъ двухъ тропинокъ и не увидѣла тамъ Корнеліи, стоявшей съ мистеромъ Барретомъ подъ густымъ букомъ. Мистеръ Барретъ прижималъ одну изъ ея рукъ къ своему сердцу; между тѣмъ какъ поза его возбуждала сомнѣніе, не обвивала ли другая рука ея таліи. Адель прошла мимо, не взглянувъ на баронета по его голосу она догадалась, что онъ тоже замѣтилъ эту сцену.

«Двѣ сестры попадаются въ просакъ въ одинъ и тотъ же день, — думала Адель: — что онъ подумаетъ о насъ»? А баронетъ думалъ въ это время. — «Вы обнаружили гораздо больше волненія за сцену съ сестрой, нежели за свое собственное оскорбленіе».

Адель нашла Арабеллу въ такомъ пріятномъ настроеніи духа, что въ туже минуту убѣдилась въ полученіи хорошихъ извѣстій. И дѣйствительно, мистриссъ Чомпъ прислала съ Брэнтопомъ нѣсколько строчекъ слѣдующаго содержанія: — милыя мои! я застала вашего отца въ постели; — онъ выгналъ меня изъ своей спальни; свиданіе со мной поставило его на ноги, и вы скоро его увидите. Будьте любезны съ мистеромъ Брэнтопомъ: это вѣрный и преданный молодой человѣкъ, съ большими достоинствами, — покажите ему свою признательность — Марта Чомпъ.

Брэнтопъ подтвердилъ слова мистриссъ Чомпъ. — Вы сдѣлаете для насъ удовольствіе, если останетесь здѣсь и съ удовольствіемъ проведете нѣсколько часовъ, сказала Адель. — Сегодня въ Брукфильдѣ найдется свободная спальня.

— Что же онъ будетъ дѣлать? прошептала Арабелла.

— Займется Тинлеями, возразила Адель.

Уныніе для брукфильдскихъ барышенъ миновало. Арабелла начала совсѣмъ иначе распоряжаться, — но мистеръ Периклъ поражалъ ее, безпрестаино посылая къ ней совѣты, относившіеся до экономіи пиршества. Несмотря на то, она выказывала претензіи на господство въ обществѣ, какъ личное, такъ и практическое, и еслибы Фрешфильдъ Сомнеръ, вмѣсто своихъ трескучихъ ядовитыхъ замѣчаній на людей и на предметы, помогалъ ей отъ времени до времени поддерживать разговоръ, она могла бы тогда чувствовать, что лэди Гостръ была только счастливѣе ея, но не талантливѣе.

Между тѣмъ Тинлеи и ихъ кружокъ окружали мистера Перикла, побуждая его безпрестанно отправлять разсыльныхъ въ ту или другую часть луга.

— Будутъ ли сегодня танцы? спрашивала одна. — Если угодно, — было отвѣтомъ, который вызвалъ общее удовольствіе. — Какъ вы добры! сказала Лаура. Мы вполнѣ это цѣнимъ. Продолжайте раздавать бѣднымъ смертнымъ свои благословенія.

— Хотя бѣдные смертные и не имѣютъ привычки взбираться на Олимпъ просить милости, сказалъ Фрешфильдъ, подразумѣвая подъ словомъ Олимпъ высшій кружокъ общества.

— Я не замѣтила тамъ никакой преграды, возразила Лаура.

— Смѣлость ничего подобнаго не замѣчаетъ.

— Скажите, пожалуйста, какъ же бы я была наказана.

Фрешфильдъ остановился, чтобъ нанести сильный ударъ.

— Не такъ какъ Семела, сказалъ онъ. — Она увидѣла бога, — а вы никогда его не увидите.

Въ то время какъ Лаура находилась на страшномъ лезвіѣ между притворнымъ смѣхомъ и все болѣе и болѣе выступавшимъ румянцемъ, Арабелла сказала:

— И эта невозможность видѣнія, Фрешфильдъ, была предсказана нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? не потому ли, что въ то время олимпійскому богу не перемѣнили еще имени? Лаура намекнула этими словами на фамильярное употребленіе имени Фрешфильда.

— Вы, пожалуйста, не воображайте, что отъ тѣхъ, кто допускается туда, требуютъ большихъ перемѣнъ.

— Я знаю только, что тамъ жарче, чѣмъ внизу, сказала Лаура и улетѣла.

Зоркіе глаза Арабеллы замѣтили движеніе въ кружкѣ лэди Гостръ; она немедленно отправилась туда и стала упрашивать великую лэди не уѣзжать. Заходящее солнце озарило бесвортскій лугъ; послѣдніе лучи его одушевляли музыку и танцы… Арабелла отправила приказаніе отворить окна и парадную дверь бесвортскаго дома, и когда общество стало расходиться, избранныхъ гостей ожидалъ въ бесвортскомъ залѣ блестящій ужинъ. — Великолѣпно! вскричала лэди Гостръ, И похвала ея сдѣлалась общею въ толпѣ, окружавшей Арабеллу; до этой поры угощеніе было весьма деликатное, такъ что въ обществѣ, можно сказать господствовалъ обыкновенный голодъ. Арабелла даже слышала замѣчанія непріятнаго свойства, пущенныя въ ходъ по всей вѣроятности изъ кружка Тинлсевъ; она терпѣливо переносила ихъ, чтобы съ большимъ удовольствіемъ насладиться настоящей наградой. Подъ вліяніемъ торжества, она поощряла Фрешфильда употреблять остроуміе и сама принимала участіе въ этомъ съ веселостью беззаботной души. Ея сестры до этой поры постоянно оспаривали ея превосходство, но теперь онѣ преклонились передъ ней; особливо это замѣтно было въ Адели, когда, послѣ звучнаго намека на Фрешфильда (намека, который могли принять къ сердцу и Тинлеи), Арабелла сказала въ полголоса: — Что тамъ происходитъ между Корнеліей и…? Изумленная бдительностью сестры и ея способностью обращать вниманіе на мелочи на такомъ широкомъ полѣ дѣйствія, Адель неосторожно повернула лицо свое къ размышлявшему баронету, и была просто уничтожена улыбкой презрѣнія со стороны Арабеллы. Переходъ черезъ лугъ къ освѣщеннымъ окнамъ бесвортскаго дома былъ въ своемъ родѣ кульминаціей брукфильдскихъ барышень и вѣнцомъ, котораго они домогались; но долго ли придется носить этотъ вѣнецъ, объ этомъ никто не заботился.

Совѣсть Арабеллы упрекала ее за то, что она позволяла себѣ держаться «недостатковъ низшаго круга», именно, она все еще питала нелѣпую вражду къ Тинлеямъ; — ей пріятно было видѣть ихъ неспособными вступать въ разговоръ съ другими лицами, кромѣ своего кружка, и этимъ самымъ показать, что такое онѣ были. Она старалась подавить это чувство, но съ каждой попыткой оно брало верхъ надъ ея разсудкомъ. Быть можетъ, причиной было то, что Альбертъ Тинлей преслѣдовалъ ее цѣлый день; а Альбертъ, — болѣзненный молодой человѣкъ, служившій гдѣ-то въ Сити при конторѣ торговаго дома, — рѣшился однажды сдѣлать ей предложеніе.

Мысль, что Тинлеи старались, какъ говорится, наступить ей на платье, возбуждала въ Арабеллѣ злобу. Фрешфильдъ, мистеръ Пойсъ, Трэси Ронинбрукъ и Арабелла поддерживали разговоръ, безпрерывно искрившійся остроуміемъ. Лаура Тинлей подходила къ нимъ повидимому для того, чтобы послушать ихъ, но въ сущности съ тою цѣлью, чтобы показать себя сопутничествующею представительницею своего пола въ этой блистательной, рѣдкой встрѣчѣ острыхъ умовъ.

— Вы хотите узнать? сказала Арабелла.

— Что такое узнать? возразила Лаура.

— То, чего вы не дослышали.

И Арабеллѣ стало стыдно за грубость, которая была вызвана антагонизмомъ съ вульгарностью Лауры. При входѣ въ столовую, она увидѣла двѣ сидящія фигуры на томъ мѣстѣ, къ которому Лауру велъ ея кавалеръ. Это были мистриссъ Чомпъ и мистеръ Поль, съ бокалами шампанскаго въ рукахъ. Изумленная Арабелла хотѣла остановиться, но голодная толпа тѣснила ее впередъ.

ГЛАВА XXXII.

УЖИНЪ.

Несмотря на сильный притокъ гостей, мистриссъ Чомпъ и мистеръ Поль, повидимому, преспокойно сидѣли на своихъ мѣстахъ, и, какъ будто нарочно для того, чтобы показать свое равнодушіе къ наблюденіямъ и мнѣнію постороннихъ, продолжали пить за здоровье другъ друга, кивая головами и чмокая губами; подозрѣвающій взоръ допускалъ даже, что скатерть служила прикрытіемъ пожатія ихъ рукъ. Это даже подтверждалось рѣзкимъ восклицаніемъ мистриссъ Чомпъ: — Поль! Гости собрались! — Мистеръ Поль приподнялъ глаза. Онъ узналъ лэди Гостръ и сдѣлалъ было попытку раскланяться съ ней, но мистриссъ Чомпъ отдернула его назадъ. — Ничего особеннаго нѣтъ, милэди, только ноги плохи. Въ этомъ случаѣ шампанское — самое лучшее средство. — Здравствуйте, милыя! прибавила она, обращаясь къ брукфильдскимъ барышнямъ.

Барышни въ это время находились уже въ залѣ, съ кротостію, покоряясь такъ внезапно посѣтившей ихъ участи. Онѣ не искали утѣшенія въ обмѣнѣ взглядами; напротивъ, потупили глазки и замаскировали свои личики, какъ умѣли.

— Вотъ, мои милыя, продолжала мистриссъ Чомпъ, ирландскій выговоръ которой отъ вина становился невыносимѣе: — я отъискала его для васъ! Если бы вы видѣли, какимъ капризнымъ, сердитымъ онъ былъ послѣ обѣда! даже докторъ пощупалъ пульсъ у него. Хорошъ ли его пульсъ? спросила я доктора и принесла бутылку шампанскаго. До перваго бокала онъ почти не могъ стоять. Клянусь честью, милэди, — вы въ жизнь свою не видывали такой перемѣны въ смертномъ созданіи. — Поль, вѣдь ты теперь можешь ходить, ха, ха! можешь пальцемъ раздробить орѣхъ. Право такъ, — и еслибы вы видѣли, какъ изумился докторъ! Ну что, докторъ, говорю я: — пожалуй вы сочтете насъ за магиковъ! А какъ вы думаете, въ чемъ тутъ секретъ? Въ томъ, что я пью вмѣстѣ съ нимъ. Такъ вотъ и знайте, милордъ докторъ, мой милый мистеръ докторъ! Прописывайте всѣмъ это лскарство, и ваши паціенты будутъ васъ благословлять. Веселое общество и бутылка шампанскаго самое лучшее лекарство, когда въ кровообращеніи сдѣлается безпорядокъ. У него только ноги плохи, — а въ головѣ все обстоитъ благополучно! — немножко только надо пригладить волоса.

Остановивъ языкъ, мистриссъ Чомпъ нисколько не стѣсняясь пригладила волосы мистера Поля, который во время этой операціи пробормоталъ нѣсколько замѣчаній на ея ирландскій выговоръ.

Фактъ, что они, ради здоровья, выпили приличное количество шампанскаго, былъ очевиденъ для всѣхъ.

Вильфридъ подошелъ къ двумъ сестрамъ и торопливо предупредилъ ихъ не подходить къ отцу; на Адель онъ бросилъ выразительный взглядъ, но бѣдненькая! она не могла удержаться, чтобы не исполнить дочерняго долга. Граціозно подбѣжавъ къ отцу, она взяла его руку, и нѣжно сказала: — милый, дорогой папа!

— Хорошо, хорошо… все исправно… совсѣмъ здоровъ, повторялъ мистеръ Поль. — Радъ видѣть васъ всѣхъ; уйдите прочь.

Не смотря на первый припадокъ, произведенный двумя-тремя словами, которыя были сказаны одной изъ дочерей выразительнымъ тономъ, онъ старался казаться ласковымъ, любезнымъ.

— Неужели вы хотите испортить все, что было сдѣлано мной въ теченіе этого благословеннаго дня? сказала мистриссъ Чомпъ, обращаясь къ Адели.

— Я очень радъ, что вы поправились къ этому дню, сказалъ Вильфридъ, и не забыли о немъ.

— Ахъ, мой сынъ! произнесъ старикъ, возвращая ему привѣтъ за привѣтъ.

Лэди Шарлотта бросила на Вильфрида выразительный взглядъ.

— Если ты можешь дѣйствовать въ этомъ родѣ, говорилъ этотъ взглядъ, и знать столько же, сколько знаю я, то ты стоишь больше того, чѣмъ я считала.

Вильфридъ говорилъ просто и казался такимъ же спокойнымъ, какъ и всякій изъ гостей. Онъ не былъ возмущенъ даже въ то время, когда мистриссъ Чомпъ, уловивъ его взглядъ, громко сказала ему:

— Я знаю, мистеръ Вильфридъ, что вы были бы еще болѣе благодарны мнѣ, если бы я привезла съ собой маленькую Беллони. Но я принуждена была оставить ее въ отелѣ, потому что Поль не можетъ равнодушно смотрѣть на нее. Ея видъ становится ему отвратительнымъ. Если вамъ случалось видѣть собаку, опаленную огнемъ, то Поль будетъ похожъ на нее, когда вы произнесете имя этой дѣвочки.

Въ это время въ одномъ изъ открытыхъ оконъ показалась голова музыканта, принадлежавшаго къ оркестру, который расположился передъ окнами дома. Мистеръ Периклъ сдѣлалъ ему знакъ удалиться и играть. Музыкантъ не слушался, и между нимъ и мистеромъ Перикломъ начался крупный разговоръ на ломаномъ англійскомъ языкѣ, который вскорѣ перешелъ на итальянскій. «Mia figlia», долетѣло до слуха Вильфрида. «Allegro, allegro», проревѣлъ мистеръ Периклъ. Спустя минуты двѣ, Брэнтопъ почувствовалъ прикосновеніе къ плечу, и, обернувшись, увидѣлъ Вильфрида, который самымъ дружескимъ тономъ попросилъ его отправиться на послѣднемъ поѣздѣ въ Лондонъ и перевезть миссъ Беллони въ отель, сказавъ его адресъ. — «Извольте, отвѣчалъ Брэнтопъ: но если я встрѣчусь съ ея отцомъ…?» Вильфридъ потребовалъ для него шампанскаго. — Вы очень добры, — вскричала при этомъ мистриссъ Чомпъ: угощайте, мистеръ Вильфридъ, угощайте этого молодаго человѣка; — мистеръ Брэнтопъ неоцѣненный молодой человѣкъ. И какое вамъ, мистеръ Периклъ, дѣло до отеля, если мы его оставили?

Грекъ отвелъ глаза отъ мистера Поля и, взглянувъ на мистриссъ Чомпъ, выразительно пожалъ плечами. Вслѣдъ за тѣмъ глаза его встрѣтились съ глазами Вильфрида, который взглядомъ своимъ измѣрялъ его съ головы до ногъ.

— Не выпьемъ ли мы вмѣстѣ шампанскаго? — спросилъ мистеръ Периклъ.

— Съ удовольствіемъ, было отвѣтомъ.

Бокалы наполнились; Вильфридъ и Периклъ поклонились другъ другу и выпили вино. Послѣ того Вильфридъ занялъ свое мѣсто, вынулъ изъ кармана бумажникъ, и любезно разговаривая съ лэди Шарлоттой, сидѣвшей подлѣ него, — притворно задумываясь надъ ея замѣчаніями, или показывая видъ, что придумываетъ приличный отвѣтъ, написалъ на лоскуткѣ бумаги подъ столомъ:

"Мой другъ! мой ангелъ! поберегите себя для меня. Завтра вы со мной увидитесь. До того времени будьте вѣрны мнѣ. Думайте о мнѣ всю ночь. Никогда не забывайте меня.

Любящій васъ ".

Сложивъ этотъ лоскутокъ бумаги и надписавъ на немъ каракулями имя Эмиліи, онъ передалъ его въ руки Брэнтопа, и потомъ снова началъ разговоръ съ лэди Шарлоттой, которая уже въ то время, когда ничего нельзя было обнаружить, замѣтила: — Скажите, пожалуйста, что вы тамъ дѣлаете подъ скатертью?

— Я! вскричалъ Вильфридъ, показывая свои руки и принимая на себя видъ совершенно невиннаго. Лэди Шарлотта не любила судить о дѣйствіяхъ скрытныхъ и на объясненіе Вильфрида: — неужели вы не замѣтили моей привычки перебирать пальцами, когда я говорю? — она только кивнула головой.

— Это доказываетъ нервную раздражительность, сказала лэди Шарлотта: — вы просто мальчикъ.

— Положительно мальчикъ!

— Такъ позвольте же, я поиграю вашимъ тщеславіемъ! сказала она, и дѣйствительно подумала, что играла имъ.

— Мистеръ Поль, сказала лэди Гостръ: — надѣюсь, вы оставите этотъ залъ въ настоящемъ видѣ: въ здѣшнемъ мѣстѣ ничего подобнаго ему не встрѣтите.

— Очаровательный залъ! возразила лэди Лаура Тинлей: — развѣ это уже рѣшено?

Мистеръ Поль нагнулся немного впередъ къ лэди Гостръ, — и постигнувъ смыслъ ея словъ, сказалъ: — почему же не оставить? — и вмѣстѣ съ тѣмъ взялся за бокалъ, поднесъ его къ губамъ, но не выпилъ ни капли. Послѣ нѣкотораго размышленія, ему однако показалось, что въ винѣ заключается его спасенье, и онъ за этимъ осушилъ бокалъ. Мистриссъ Чомпъ немедленно его наполнила, замѣтивъ своей сосѣдкѣ, что одно только вино и поддерживаетъ его на ногахъ.

— Мы будемъ сильно вамъ завидовать, сказала Лаура Тинлей Арабеллѣ.

— Увѣряю васъ, что рѣшительнаго ничего еще не сдѣлано, отвѣчала Арабелла.

— Вы, вѣрно, хотите сдѣлать намъ сюрпризъ, приславъ пригласительныя карточки изъ Бесворта!

— Я и не думала о подобномъ сюрпризѣ, — спокойно возразила Арабелла.

— Значитъ у васъ есть какой нибудь другой? Пожалуйста, скажите мнѣ.

— Какъ вѣрна бываетъ своему полу женщина, которая желаетъ обратить то, «что есть», въ то, «чего нѣтъ»! сказалъ Фрешфильдъ, преданный кавалеръ Арабеллы.

— Мнѣ кажется, что сюрпризъ, когда узнаешь о немъ, становится пріятнѣе. Признаюсь, у меня есть эта слабость, — замѣтила лэди Шарлотта.

— Совершенно справедливо! воскликнула Лаура.

— Открытая тайна теряетъ свое назначеніе, сказалъ Фрешфильдъ.

— Одно любопытство! сказалъ кто-то вздохнувъ и этимъ самымъ поддержалъ Фрешфильда.

— Вѣдь я Пандора, — улыбаясь сказала Лаура.

— Для кого? сорвалось съ ядовитаго языка Трэси Ронинбрука.

— Шампанское въ головахъ мужчинъ и классики въ головахъ женщинъ къ чему нибудь да приведутъ насъ, замѣтила лэди Гостръ частію себѣ и частію сидѣвшей близь нея Джоржіанѣ.

Всякій посторонній наблюдатель могъ бы замѣтить, что мистеръ Поль старался удерживать свой языкъ. Онъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ выпрямясь, обдергивалъ воротникъ своего пальто, хмурился, произносилъ свое обычное «гм!», обнаруживавшее его желаніе что нибудь сказать, и кончалъ приглаживаньемъ своихъ волосъ на затылкѣ. Мистриссъ Чомпъ, замѣчая въ шампанскомъ послѣ каждаго бокала новыя свойства, готова была приступить къ изслѣдованію качествъ различнаго винограда. Она болѣе уже не требовала его, но только приподнимала грозный свой палецъ позади ряда головъ, и при этомъ знакѣ бокалы наполнялись быстро виномъ. Жестъ этотъ, конечно, сопровождался непринужденнымъ смѣхомъ. Арабелла съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ бросила взглядъ на мистера Перикла, который посмотрѣлъ на часы и три раза одинъ за другимъ показалъ ей растопыренные пальцы, — это означало пятнадцать минутъ. Черезъ пятнадцать минутъ должна была явиться оперная труппа, съ тремя извѣстнѣйшими солистами и восхваленной примадонной. Фактъ этотъ былъ извѣстенъ только Арабеллѣ и мистеру Периклу. Это было сюрпризомъ для вечера. Но чего не можетъ случиться въ теченіе пятнадцати минутъ, особливо когда въ головахъ гостей зашумитъ шампанское?

Арабелла предложила Фрешфильду встать. — А развѣ не дамы встаютъ первыми? пробормоталъ Фрешфильдъ и этимъ вопросомъ навлекъ на себя болѣе, чѣмъ неудовольствіе, холодный, полусознательный взглядъ, чрезвычайно сокращающій размѣры того предмета, на который бываетъ устремленъ. Въ столовой по всей вѣроятности сидѣло до дюжины очень молодыхъ людей, ожидавшихъ сигнала подняться съ своими дамами съ мѣстъ и приступить къ танцамъ; отъ этихъ молодыхъ людей нельзя было ожидать иниціативы, и нельзя было разсчитывать, что они послѣдуютъ чьей нибудь другой иниціативѣ, какъ это дѣлаютъ дамы, когда услышатъ шелестъ платья электрической хозяйки дома. Присутствовавшіе мужчины не были проводниками электричества. Арабелла знала, что она могла бы увлечь за собой всѣхъ женщинъ, но такой поступокъ предоставилъ бы ея отцу случай свободно распоряжаться виномъ, тѣмъ болѣе, что мистриссъ Чомпъ осталась бы при немъ; а оставаясь одна въ обществѣ мужчинъ, она опозорила бы свой полъ вообще и брукфильдскихъ барышенъ въ особенности. Поэтому Арабелла, предчувствуя такое зло, ждала, и что же изъ этого вышло? Мистеръ Поль публично началъ ласкать руку мистриссъ Чомпъ. Не смотря на гулъ голосовъ, не смотря на пущенный Фрешфильдомъ трескучій анекдотъ, не смотря на благосклонное желаніе лэди Гостръ остановить мистера Поля, начавъ съ нимъ разговоръ, отъ мистера Поля долго не могли добиться слова. Наконецъ онъ сказалъ, что въ послѣднее время былъ очень не хорошъ. Съ ногами его и теперь еще не хорошо, какъ утверждалъ его добрый другъ Марта; то же самое было и съ его головой, хотя она у него также крѣпка, какъ у каждаго изъ присутствовавшихъ мужчинъ.

— Послушайте его! вскричала мистриссъ Чомпъ, нѣжно отводя свои глаза отъ мистера Поля къ бокалу.

— Все отъ занятій, милэди! продолжалъ мистеръ Поль. — Ахъ, вы не знаете, что это такое. Мы должны работать и работать головой. Мы не плаваемъ на пробкахъ. Дѣло другое, мой старый другъ Ральфъ Тинлей, — онъ продаетъ желѣзо и разработываетъ рудники. Это очень просто. Но, мой Богъ, ма’мъ, когда человѣкъ долженъ имѣть свой глазъ въ одно и то же время на Индійскомъ океанѣ и Атлантическомъ, на Балтійскомъ морѣ и Черномъ, и на полдюжинѣ колоній, онъ… вы…

— Ахъ, Поль, у него вѣдь долженъ быть громаднѣйшій глазъ, сказала мистриссъ Чомпъ, стараясь поддержать мистера Поля.

— …этотъ человѣкъ и самъ не знаетъ, будетъ ли онъ разорившейся собакой, или гордо станетъ держать свою голову во всякомъ обществѣ.

— О, Боже, Поль! опять ты заговорилъ о нищетѣ! и мистриссъ Чомпъ всплеснула руками. Милэди, я терпѣть не могу этого слова. — У меня, вы знаете, доброе сердце, и я не могу представить себѣ друга своего въ лохмотьяхъ. Онъ становится гадкимъ! Поль, кажется, хочетъ ущипнуть меня.

Сказавъ послѣднія слова, она вспомнила, что мистриссъ Лопинъ расхохоталась бы отъ нихъ, и огляпувшись кругомъ, замѣтила, что это маленькое одинокое существо, прикрывъ рогъ носовымъ платкомъ, судорожно дрожала всѣмъ тѣломъ.

— Что касается до Бесворта, говорилъ мистеръ Поль: — я могъ бы купить двадцать Бесвортовъ, если… если колода будетъ срѣзана подъ счастливую карту. Если… (потъ выступилъ у него на лбу, онъ приподнялъ брови и заморгалъ глазами). Но никто! (и онъ ударилъ по сголу) никто не можетъ сказать, что я не былъ добрымъ отцомъ! Я далъ моимъ дочерямъ такое воспитаніе, что онѣ могутъ выдти замужъ хоть за принца. Я купилъ домъ, гдѣ онѣ могли бы имѣть общество и выбрать себѣ жениховъ, это была ихъ собственная идея. (Глаза его встрѣтились съ глазами Арабеллы). Я такъ думалъ во всякомъ случаѣ; а то зачѣмъ бы я сталъ платить, если бы не такъ думалъ? когда поэтому… да, та сумма… спасла меня! спасла меня!

Въ послѣднихъ словахъ звучало отчаяніе; это былъ звукъ лопнувшей струны.

— Впрочемъ ничего, снова началъ мистеръ Поль, моргая глазами быстрѣе прежняго. — Я совершенно здоровъ: сердце здорово, легкія здоровы, желудокъ исправенъ. Зрѣніе, обоняніе и слухъ у меня не потеряны. Только осязаніе по временамъ бываетъ какъ-то тупо; но докторъ говоритъ, что это ничего, рѣшительно ничего; мнѣ кажется, я былъ бы совсѣмъ здоровъ, если бы не чувствовалъ, что постоянно ношу на головѣ огромную свинцовую шляпу.

— Праведное небо! Поль, ты говоришь сущій вздоръ! воскликнула мистриссъ Чомпъ.

— Ну хорошо, моя милая Марта. (Мистеръ Поль обратился къ ней съ тономъ доказательства): какъ ты объяснишь состояніе моихъ ногъ? То же самое я чувствую и въ головѣ. Признаюсь, одно время мнѣ казалось, что поля моей шляпы шире цѣлаго ярда. Теперь, милэди, я вамъ скажу, что человѣкъ въ такомъ состояніи, здоровый и сильный, какъ юноша, но человѣкъ, который на все досадуетъ, которому все надоѣдаетъ, котораго все мучитъ, не нуждается въ женщинѣ, способной присмотрѣть за нимъ, или нѣтъ, нѣтъ! я хочу сказать, что ему нужна такая женщина. И почему молоденькія дѣвицы не хотятъ этого видѣть? а могли бы это видѣть и даже очень хорошо. И при томъ же она не требуетъ особенныхъ издержекъ.

Мистеръ Поль простоналъ.

Лэди Шарлотта и Вильфридъ смотрѣли на одно и то же мѣсто на столѣ безъ малѣйшей перемѣны въ выраженіи лицъ.

— Что уязвляетъ васъ, то уязвляетъ и меня, сказала лэди Шарлотта.

Мистеръ Поль снова началъ свою рѣчь, очевидно подстрекаемый къ этому Лаурой Тинли, не смотря на то, что лэди Гостръ и Фрешфильдъ Сомнеръ старались остановить потокъ его краснорѣчія. При жизни Чомпа, какъ оказалось, онъ (мистеръ Поль) былъ неравнодушенъ къ мистриссъ Чомпъ, и когда Чомпъ овладѣлъ ею, хотя она уже и не была такою, какъ съ самаго начала, «цвѣтущей ирландской дѣвушкой», съ такими же черными какъ теперь волосами, съ черными локонами, до половины прикрывавшими ея щеки, съ серебристымъ смѣхомъ, бѣлой шеей, полными пухлыми ручками и…

Восклицаніе: — о Поль! ты какъ будто раздѣваешь меня передъ всѣмъ обществомъ! разсмѣшило окружавшихъ ирландскую красавицу.

— Кому не понравится подобная похвала? сказала Лаура Тинли, и этимъ самымъ вызвала Фрешфильда на замѣчаніе:

— Рискуя подвергнуться точно такой же личной опасности? спросилъ онъ Лауру.

— Пухлыя ручки! раздалось въ одной сторонѣ; бѣлая шея! — въ другой. Лаура была желта и сухощава.

— Но, мистеръ Поль, вы не должны думать, что мой отецъ не имѣетъ хлопотъ, сказала Лаура въ отмщеніе и увидѣла, что слова ея подѣйствовали на мистера Поля непріятно.

Лэди Гостръ возразила на это:

— Кто же могъ бы думать такимъ образомъ о человѣкѣ съ большимъ семействомъ?

— Мистеръ Поль говорилъ…

— Мистеръ Поль все высказалъ, это выраженіе вѣрнѣе.

Фрешфильдъ пустилъ въ обращеніе нѣсколько восклицаній, выражавшихъ ужасъ имѣть большое семейство. Большое семейство, какъ сатирическій предметъ разговора, пошелъ вокругъ стола, пока не достигъ личностей, которыя трактовали о немъ серьезно, при чемъ сухопарая Тинли чувствовала, какъ будто ее поджаривали на огнѣ. Не смотря на то, Лаура знала, что такое нападеніе на ея особу было дѣломъ минуты, и что смѣхъ и сарказмы на Полей возобновятся и будутъ продолжаться. Такъ думали и Поли и потому стали на сторону оппозиціи, разсчитывая на поддержку эстетическаго превосходства, на этотъ крѣпкій оплотъ предпріимчивой юности. Каждая изъ сестрицъ думала: по крайней мѣрѣ наше положеніе научаетъ насъ открывать и избирать изъ этого общества людей благовоспитанныхъ, и вообще то, что называется изящнымъ. Адель остроумнѣе всего судила о своемъ общественномъ положеніи по поведенію Тинлеевъ. — Лишь бы только онѣ не оказывали состраданія, молила она; ея сестрицы имѣли такую же идею. Слова отца: эта сумма спасла меня… спасла меня! поясняла имъ многое, но въ то же время онѣ разсуждали, что это не могло имѣть ни для кого никакого значенія кромѣ только тѣхъ, у кого были предчувствіе или подозрѣніе.

Но вотъ отворилась дверь, мистеръ Периклъ всталъ и воскликнулъ: — наконецъ-то! Въ залъ вошла знаменитая оперная пѣвица, поддерживаемая прекраснымъ джентльменомъ, теноромъ, который раздѣлялъ съ ней ея славу и всюду сопровождалъ ее. Въ аріергардѣ находились два баритона и изъ-за нихъ выглядывало еще нѣсколько итальянскихъ головъ.

Кругомъ залы пробѣжали имена главныхъ пѣвцовъ. Лаура произнесла Арабеллѣ нѣсколько словъ истинной благодарности за такой очаровательный сюрпризъ, но Арабелла сочла за лучшее отвернуться отъ этихъ словъ. — Какъ похожа на Эмилію, и также молода, сказало нѣсколько голосовъ. Слова эти какъ жало уязвили сердце Вильфрида. Когда сеньору спросили, угодно ли ей ужинать или выпить шампанскаго, и когда она отвѣтила, что готова и поужинать и потомъ выпить портеру, Поли рѣшительно приписали ей сходство съ Эмиліей.

Между тѣмъ несчастный Брэнтопъ получилъ намекъ, что онъ долженъ отправиться. Выходя изъ зала, онъ прошмыгнулъ мимо главнаго конторщика, который только что явился между гостями и, раскланиваясь, пробирался впередъ. — Какая подстановка за меня! съ горечью подумалъ Брэнтопъ, и въ убѣжденіи, что этотъ старый конторщикъ по всей вѣроятности въ тотъ же вечеръ отправится въ Лондонъ и согласится принять на себя порученіе Вильфрида, началъ бродить вблизи музыкантовъ у окраины луга. Внезапное прикосновеніе къ его рукѣ изумило его. Въ глубокихъ сумеркахъ онъ узналъ Эмилію. — Пожалуйста не говорите, что видѣли меня, были первыми ея словами. Но когда Брэнтопъ подалъ ей записку, Эмилія отвела его въ сторону и съ помощію спичекъ, сжигаемыхъ одна за другой въ шляпѣ Брэнтопа, прочитала записку и съ горячимъ дыханіемъ сказавъ: — да! да! положила ее на грудь. Вслѣдъ за этимъ залъ ярко освѣтился и пѣніе началось. Брэнтопъ упрашивалъ Эмилію войти въ домъ и остался очень доволенъ, когда она отказалась. Они стояли подъ открытымъ ночнымъ небомъ, и при поднимавшемся желтоватомъ мѣсяцѣ, прислушивались къ голосу знаменитой пѣвицы. Не смотря на глубокое впечатлѣніе, производимое голосомъ, Брэнтопъ успѣлъ, однакоже, замѣтить въ нѣкоторомъ разстояніи движущіеся огоньки, повидимому отъ только что закуренныхъ сигаръ. Онъ находился въ слишкомъ большомъ восторгѣ, чтобы испытывать боязнь; ну, если отецъ ея еще разъ поймаетъ меня, — подумалъ онъ: и еще съ Эмиліей подъ ручку.

Главный конторщикъ мистера Поля привезъ весьма тревожныя извѣстія. Онъ былъ встрѣченъ восклицаніемъ: — дѣла, Пэйпъ, въ сторону! теперь не до занятій!

Обратясь къ мистеру Периклу, старый конторщикъ сказалъ: — я пріѣхалъ, сэръ, собственно къ вамъ, вовсе не надѣясь встрѣтить здѣсь мистера Поля.

Мистеръ Периклъ приказалъ разсказать въ чемъ дѣло; гости отодвинулись назадъ и слышали одно только чахоточное бармотанье конторщика; тѣ же изъ гостей, которые не спускали глазъ съ мистера Поля, замѣтили, что румянецъ на его лицѣ безпрестанно и быстро смѣнялся блѣдностью.

— Вотъ, вотъ, вотъ! повторялъ мистеръ Поль. — Ну что, Периклъ! Онъ вынулъ платокъ и началъ вытирать имъ потъ, выступившій на ладони. — Что, рискъ дѣло благородное? Э?

Мистеръ Периклъ наклонилъ ухо, чтобы выслушать всѣ новости.

— Десять тысячъ, сказалъ онъ, разгладивъ нарукавники, и потомъ засунувъ большіе пальцы въ карманы жилета. — И еще шансъ на сорокъ тысячъ. Не будемте же терять времени для музыки.

И онъ отошелъ въ сторону.

— Я не вѣрю, ма’мъ, этому чертовскому хладнокровію, сказалъ мистеръ Поль, обращаясь къ Фрешфильду Сомнеру. — Это притворство. Это маска; человѣкъ этотъ принадлежитъ къ числу тѣхъ шарлатановъ, которые постоянно носятъ маску. Десять… сорокъ тысячъ! и при этомъ только пожалъ плечами; это неестественно, не по человѣчески. Я вамъ скажу, онъ дѣлаетъ это изъ зависти, изъ желанія посоперничать со мною какъ съ англичаниномъ. Если я хладнокровенъ, такъ и онъ долженъ быть хладнокровнымъ. Неужели вы думаете, что мать не чувствуетъ потери дѣтей?

— Я боюсь, что мнѣ нужно сдѣлаться женщиной, прежде чѣмъ буду въ состояніи отвѣчать на чисто женскіе вопросы, сказалъ Фрешфильдъ.

— Разумѣется, разумѣется, соглашался мистеръ Поль. — Я вамъ скажу, что человѣкъ питаетъ къ деньгамъ материнскія чувства. Какіе это были люди… Спартанцы, кажется… ну словомъ женщины, которыя вырѣзывали себѣ груди, чтобы…

— Амазонки, подсказалъ Фрешфильдъ.

— Нѣтъ; это были женщины, — мистеръ Поль поправилъ его: — и если что нибудь огорчало ихъ, онѣ никогда не плакали. Вотъ этимъ то, ха! ха! нашъ другъ и старается показать себя. Онъ дуракъ. Онъ не будетъ спать цѣлую ночь. Будетъ лежать, пока не озябнутъ ноги, тогда онъ станетъ поджимать ихъ, какъ голландская кукла, совсѣмъ окоченѣетъ, наконецъ соскочитъ съ постели и подумаетъ, что наступилъ послѣдній его часъ. Что-то у меня желудокъ… Все это я называю маской!

Птичьи глаза негоціанта смотрѣли выразительно.

Двѣ брукфильдскія барышни, стоявшія подлѣ него, бросились въ сторону, закрывъ руками уши. Видъ этотъ заставилъ мистриссъ Чомпъ приблизиться къ оратору. — Поль! Поль! сказала она: — развѣ случилось что нибудь дурное?

— Дурное, Марта? онъ нагнулся къ ней, стараясь подражать ирландскому выговору. — Arrah! теперь! а развѣ не должно быть все хорошо, когда ты здѣсь?

Мистриссъ Чомпъ нѣжно потрепала его по щекѣ. — Ты, любезный, нисколько не похожъ на ирландца! — сказала она.

— Пойдемъ танцовать! вскричалъ онъ повелительнымъ тономъ.

— Вотъ будетъ спектакль-то! — мы вдвоемъ станемъ танцовать, когда тутъ поютъ, — какой ты глупенькій!

Мистриссъ Чомпъ повела его на верхъ, согрѣвая одну изъ рукъ и громко выражая свое удивленіе, что у него подкашиваются колѣни.

На темномъ лугу, прижимая къ сердцу записку Вильфрида, Эмилія слушала пѣніе.

— Почему это люди производятъ такой шумъ и нисколько не удовлетворяютъ чувству? гнѣвно сказала она Брэнтопу, въ то время какъ въ залѣ раздались рукоплесканія. Ея понятія поэтому предмету далеко не согласовались съ понятіями гостей.

Мало по малу какое-то нѣжное самозабвеніе, какая-то безсознательность овладѣвала ея чувствами, и потомъ сильное движеніе души, — возбуждаемое отчасти неопредѣленнымъ соперничествомъ съ голосомъ, который повидимому такъ сильно отзывался въ душѣ любимаго ею человѣка, заставлялъ ея грудь подниматься и опускаться. Она объясняла себѣ это такимъ образомъ: — сколько было бы восторга для него, если бы теперь онъ услышалъ меня! — И во время наступившей паузы Эмилія звучно пропѣла:

«Prima d’Italia amica;»

и нарочно протянула послѣднюю ногу, чтобы Вильфридъ услышалъ ее.

Въ этотъ моментъ Брэнтопъ замѣтилъ, что по травѣ разсыпались искры отъ упавшей сигары. Вмѣстѣ съ тѣмъ нѣсколько словъ порицанія и насмѣшки показали Эмиліи, что она оскорбила и музыкальный вкусъ и своего отца. Онъ окликнулъ ея имя, и, пробираясь къ ней, наткнулся на Брэнтопа, котораго сейчасъ же схватилъ одной рукой, между тѣмъ какъ другая твердо опустилась на Эмилію.

— «Amicà — amicà-à-à», передразнивая протянулъ онъ несчастную ноту и нагнувшись къ Эмиліи сказалъ ей по итальянски торжествующимъ тономъ, что наконецъ-то нашелъ ее. Брэнтопъ, послѣ непродолжительной борьбы и усилія что нибудь сказать, увидѣлъ себя плѣнникомъ.

Эмилія знала характеръ своего отца. Онъ имѣлъ привычку вполнѣ предаваться какой нибудь дурной страсти, пока она бушевала въ немъ. Опасаясь за дурныя послѣдствія для Брэнтопа, она обратилась къ освѣщеннымъ окнамъ, думая увидѣть въ нихъ кого нибудь и знаками позвать на помощь; но никто не обратилъ на нихъ вниманія. Вильфридъ однако зналъ, кто пропѣлъ на открытомъ воздухѣ три слова изъ итальянской аріи. Примадонна спросила объ этомъ мистера Перикла и, конечно, не удовлетворилась, получивъ въ отвѣтъ, что это прокричала спуганная ворона, или сова, или старый соловей! Грекъ потиралъ отъ удовольствія руки. — Начнемте, начнемте, сказалъ онъ: — не будемъ обращать вниманія на пуганныхъ воронъ.

— А вамъ нравится эта часть оперы? спросилъ онъ Вильфрида, на котораго смотрѣлъ все время искоса, по внимательно.

— Безпредѣльно, сказалъ Вильфридъ, кланяясь примадоннѣ, которую мистеръ Периклъ рекомендовалъ ему.

— Теперь по мѣстамъ!

Приказаніе мистера Перикла было исполнено, какъ вдругъ крикъ Эмиліи «Вильфридъ!» произвелъ въ залѣ волненіе.

Мистеръ Поль дремалъ въ своемъ креслѣ. При этомъ крикѣ онъ всталъ, сурово посмотрѣлъ и съ безсознательнымъ подергиваніемъ шеи и быстрыми перемѣнами въ лицѣ, попросилъ, чтобы кто нибудь взялъ его протянутую руку, которая дрожала отъ пароксизма нервнаго ужаса.

Услышавъ снова призывъ своего сына, но уже слабѣе прежняго, онъ кликнулъ Марту. — Не позволяйте этой дѣвушкѣ приближаться ко мнѣ! — Я… я не умѣю обходиться съ иностранками.

Глаза его блуждали между окружавшими его лицами, на которыхъ выражалось крайнее любопытство. — Вильфридъ! закричалъ онъ. — При повтореніи этого призыва, среди общаго безмолвія послышался отвѣтъ:

— Что вамъ угодно, сэръ?

Во время этого разговора ни отецъ, ни сынъ не смотрѣли другъ на друга.

— Ты идешь къ ней, Вильфридъ?

— Меня кто-то звалъ, сэръ.

— У него адская хитрость, сказалъ мистеръ Поль, задушаемый волненіемъ.

— Пожалуйста не говорите объ этомъ мѣстѣ, простонала мистриссъ Чомпъ.

— Остановись! вскричалъ старикъ. Неужели ты идешь? Остановись! Не дѣлай зла! Не дѣлай зла. Я хочу сказать… тамъ… остановись! Не ходи. Ты не долженъ идти. Ты не долженъ выходить отсюда.

Удареніе и жесты придавали простымъ словамъ особенный вѣсъ. Но досада, даже бѣшенство при оскорбленіи въ тотъ день всѣхъ чувствъ и достоинства дѣлали Вильфрида безпечнымъ, и онъ теперь чувствовалъ, что у него осталась только одна любовь. Онъ слышалъ, что его Эмилію увлекали къ погибили, быть можетъ для того, чтобы предать ее позору. Взбѣшенный, онъ не могъ понимать положенія своего отца и не заботился о мнѣніи общества. Его сестры собрались вблизи его, но были безгласны.

— Онъ ушелъ? — продолжалъ мистеръ Поль. — Ты ушелъ? — Вильфридъ, неужели… (ахъ! что-то кольнуло мнѣ въ сердце), прибавилъ онъ, въ полголоса одному изъ ближайшихъ къ нему лицъ, и въ тотъ же моментъ обѣими руками схватился за грудь. Вильфридъ, останешься ли ты здѣсь?

— Ради Бога, Вильфридъ, подойди къ нему, сказала Адель. Я не могу этого сдѣлать.

— Если ты уйдешь… если ты… я хочу сказать… Старикъ тяжело задышалъ и снова вполголоса прибавилъ. — У меня опять что-то худо въ груди.

Имъ вдругъ овладѣлъ физическій страхъ. Черезъ секунду его голосъ перемѣнился, въ немъ слышалась мольба. — Прошу тебя, мой милый сынъ, не уходи. Вильфридъ, я говорю тебѣ, не уходи. Ты не поступишь, какъ… я не сердитъ, но на меня это дѣйствуетъ… Вильфридъ, здѣсь общество; подойди ко мнѣ, мой любезный; поди сюда. Можетъ быть, ты не долго будешь видѣть своего стараго бѣднаго отца, который вывелъ тебя въ свѣтъ. Мы всѣ люди; — смерть можетъ посѣтить насъ неожиданно. Правда, я здоровъ, только нервы мои… Онъ ушелъ?

Вильфридъ только что хотѣлъ оставить залъ.

Лэди Гостръ разговаривала съ мистеромъ Пойсомъ. Она хотѣла сказать лэди Шарлоттѣ нѣсколько словъ, когда послѣдняя подошла къ дверямъ, и тономъ, пробудившимъ признательность въ сердцѣ Вильфрида, сказала ему: — не обращайте вниманія на этихъ людей. Если вы не пойдете къ нему, съ нимъ будетъ ударъ. Его нервы страшно разстроены, а вино, которое подливали ему… Идите вы къ нему, и я отправлюсь къ Эмиліи, и сдѣлаю для нея все, что могли бы сдѣлать вы.

Вильфридъ подошелъ къ отцу въ тотъ моментъ, когда послѣдній падалъ на руки мистриссъ Чомпъ.

ГЛАВА ХXXIII. ПОРАЖЕНІЕ И БѢГСТВО МИСТРИССЪ ЧОМПЪ.

По возвращеніи домой въ тотъ вечерь, Арабелла подъ вліяніемъ глубокой тоски, думала: — Что бы тамъ ни говорили о насъ, но никто не скажетъ, что найдется домъ, въ которомъ лучше бы нашего заботились о прислугѣ. Эта мысль являлась съ изумительной ясностью, когда работалъ умъ, — когда Арабелла живо представляла себѣ ужасъ рухнувшаго счастія, публичную огласку и, главное, разрушеніе фундамента, на которомъ честолюбіе начинало воздвигать великолѣпное зданіе. Не такъ думала Адель. — Я шла по узенькой дощечкѣ, — говорила она, отъ времени до времени бросая испуганные взгляды въ бездну нищеты, и поспѣшно удалялась въ свою спальню; — это былъ въ своемъ родѣ слабый шопотъ самоосужденія, раздававшійся въ ея ушахъ въ то время, когда Я выдвигалось на первой планъ. Брукфильдскія барышни были слишкомъ горды, чтобы коснуться такого предмета, какъ угрожавшее имъ бѣдствіе, и пускаться въ разсужденія о немъ, какъ о бѣдствіи общемъ для всего семейства. Въ Бесвортѣ онѣ ни разу не позволили себѣ взглянуть другъ на друга, какъ съ удивленіемъ замѣчали Тинлеи. Онѣ пожелали спокойной ночи своему папа, который былъ достаточно здоровъ, чтобы отвѣтить имъ на прощальный привѣтъ и прибавить рѣшительнымъ тономъ: — «въ половинѣ девятаго въ столовую»; — это означало, что онъ намѣревался завтракать за общимъ столомъ и передъ тѣмъ, по обыкновенію, прочитать молитвы. Незнакомые съ припадками нервныхъ болѣзней, сестрицы задались идеей, что онъ по всей вѣроятности притворялся, — мысль, никогда до этого не приходившая имъ въ голову; да и въ самомъ дѣлѣ, какъ объяснить иначе эти быстрыя, почти моментальныя выздоровленія?

Одна Корнелія довольно близко угадывала истину. Съ той ночи, когда она встрѣтилась съ отцомъ къ корридорѣ и когда на другое утро мистриссъ Чомпъ подняла шумъ изъ-за своей потери, мысли Корнеліи часто приходили въ смутное состояніе, она предчувствовала, что положеніе отца имѣло тѣсную связь съ его финансовымъ состояніемъ. Это много способствовало ей быть безпечной въ назначеніи Баррету свиданій. — Если мы бѣдны, то я свободна, и могу отдать свою руку кому мнѣ угодно, — было ея логическимъ выводомъ. Сцена въ Бесвортѣ и частное подтвержденіе ея подозрѣній служили для нея до нѣкоторой степени утѣшеніемъ. Во время возвращенія домой въ каретѣ, Вильфридъ случайно коснулся ея руки и крѣпко пожалъ ее. Она отправилась въ библіотеку, думая, что если онъ желалъ видѣться съ ней, то придетъ туда, и, обнаруживъ свою собственную слабость, будетъ въ состояніи извинить и ея слабость. Она не ошиблась въ своихъ догадкахъ; Вильфридъ дѣйствительно пришелъ. Онъ вошелъ въ библіотеку небрежно, какъ будто случайно.

— Ахъ! вы здѣсь? сказалъ онъ.

Корнелія рѣшилась подражать ему въ лицемѣрствѣ.

— Да, отвѣчала она: здѣсь какъ-то лучше думается.

— Какими же думами можетъ быть занята эта миленькая головка?

— Полагаю, милордъ, не весьма серьезными, — отвѣтила она, показывая видъ, что она сознаетъ слабость женскаго творенія.

Вильфридъ поцаловалъ ее съ необыкновенной горячностью. Подобнаго рода обмѣнъ словъ былъ въ его вкусѣ. Ему тѣмъ болѣе понравилось это, когда она шутя заговорила съ нимъ о томъ, что ему въ скоромъ времени предстоитъ сдѣлаться женатымъ человѣкомъ. Улыбаясь онъ отвѣчалъ на это отрицательно, игралъ ея вопросами, пока она не замѣтила, что онъ дѣйствительно желалъ, чтобы его чувства принадлежали странной смуглой дѣвушкѣ, которая такъ недавно появилась на ихъ горизонтѣ. Какъ собака, лишенная возможности словесно попросить васъ, чтобы почесали ей голову, будетъ снова и снова совать свою морду въ вашу руку, безмолвно умоляя, чтобы вы съ помощію своей привязанности угадали ея желаніе, такъ точно…. но мы имѣемъ дѣло съ сантименталистами, и потому сравненіе это относительно точности будетъ слишкомъ грубо. Дѣло въ томъ, что лишь только голова Вильфрида была почесана, какъ онъ подумалъ, что отъ него требуютъ особенной покорности, — другими словами, въ ту самую минуту, какъ пальцы Корнеліи дотрогивались до щекотливой струны его сердца, онъ сейчасъ же переходилъ къ другой темѣ, снова возвращался къ ней, и такимъ образомъ лавировалъ взадъ и впередъ, сильно мистифируя сестру и заставляя ее думать: «у него нѣтъ сердца». Конечно она ни подъ какимъ видомъ не намѣревалась поощрять любовь Вильфрида къ Эмиліи, но она надѣялась ради его же пользы, что чувство, которое онъ питалъ къ этой дѣвушкѣ, было искреннее. Между прочимъ онъ сказалъ, что хотя онъ и не чувствуетъ особенной привязанности къ лэди Шарлоттѣ, но по всей вѣроятности женится на ней.

— Не любя ея, Вильфридъ? Это неблагородно въ отношеніи къ ней, неблагородно въ отношеніи къ себѣ самому.

Вильфридъ превосходно понималъ, за кого она такъ горячо заступалась. Онъ далъ ей свободу продолжать и когда она распространилась объ ужасахъ, сопровождающихъ брачные союзы безъ любви, о священномъ долгѣ вступать въ бракъ съ тѣмъ существомъ, которое будетъ «предано душой», Вильфридъ сказалъ: — ты можетъ быть и права. Мужчина не долженъ играть сердцемъ дѣвушки. Онъ долженъ помнить о долгѣ, который лежитъ на немъ къ существу болѣе зависимому.

Вильфридъ намекалъ этимъ, что въ подобномъ случаѣ долгъ женщины далеко не можетъ согласоваться съ долгомъ мужчины.

Корнелія не могла возвысить голоса въ защиту своего пола. Рѣшившись ввести въ этотъ разговоръ слово «женщина», она должна была отстоять ее. Въ этомъ-то и заключается игра нѣжныхъ чувствъ и ихъ тонкихъ оттѣнковъ, подъ обаяніемъ которыхъ находилось это семейство.

— По крайней мѣрѣ, дорогой Вильфридъ, если бы (Корнелія съ большимъ усиліемъ произнесла имя), если бы Эмилія отдала свою руку по принужденію… безъ любви… ты… мы были бы въ правѣ сожалѣть ее!

Ловушка была очевидна. Вильфридъ попалъ въ нее уже только потому, что одно это имя возбуждало въ немъ любовь.

— Бѣдный ребенокъ! простоналъ онъ.

Корнелія хвалила доброе сердце Эмиліи.

— Ты не способенъ быть несправедливымъ и безсердечнымъ, я это знаю. Ты не могъ бы видѣть ее… меня… каждую изъ насъ несчастными. Женщины чувствуютъ глубоко. Мнѣ нѣтъ надобности говорить тебѣ объ этомъ. Ихъ слезы не могутъ еще служить свидѣтелями ихъ горести. Иногда онѣ не плачутъ, но за то сердце ихъ обливается горячими слезами; и о! Вильфридъ, не дай Богъ, чтобы это случилось со мной. Въ моемъ желаніи видѣть тебя счастливымъ съ ней… съ ней, кто бы она ни была, нѣтъ и не будетъ безчестія; я бы оставила тебя съ убѣжденіемъ, что ты счастливъ. Въ противномъ случаѣ, я бы этого не пережила. Смерти я не боюсь. Брачный союзъ безъ любви — это безчестіе, позоръ.

Сентименталисты бываютъ иногда въ удивительномъ настроеніи духа. Вильфридъ, увидѣвъ, что ему сдаютъ предметъ его любви съ брачнымъ благословепіемъ, хотя предметъ этотъ для отдававшихъ оставался совершенно закрытымъ, почувствовалъ сожалѣніе къ своей сестрѣ и въ то же время восхищался ею.

— Я позабочусь, чтобы ты не сдѣлалась жертвою, когда наступитъ время, сказалъ онъ, какъ будто объ этомъ времени никто еще и не думалъ.

— О! я не знала счастія въ теченіи многихъ лѣтъ, не знала его до настоящей минуты, застѣнчиво прошептала Корнелія. Вильфридъ не могъ понять, почему она должна считать себя счастливою, не имѣя ничего, кромѣ его согласія отказать неизвѣстному еще мужчинѣ.

Съ другой стороны, Корнелія поставила себѣ задачей занять проигранную позицію, давъ ему знать, что изъ нихъ двухъ не она хотѣла бы вступить въ бракъ ниже своего состоянія. Она пробовала разрѣшить эту задачу различными путями. Наконецъ она подумала, что гораздо лучше высказать это положительно. — Нѣтъ, возразилъ Вильфридъ: для женщины допустить это невозможно. Убѣдясь, что отъ него нельзя добиться права равенства, она поцаловала его. О здоровьи отца было сказано только нѣсколько словъ, объ Эмиліи не было больше и помину. Корнелія видѣла, что Вильфридъ рѣшился на какую-то роль, но не спросила его, боясь, что факты обнаружатся еще больше.

Къ завтраку мистеръ Поль немного опоздалъ. Онъ имѣлъ обманчивый видъ бодрости, лицо его было пасмурно, — молитвы читалъ онъ переводя духъ послѣ каждой строфы и безпрестанно потиралъ лобъ; впрочемъ трудъ былъ выполненъ какъ бы человѣкомъ въ обыкновенномъ здоровьѣ, если бы вамъ угодно было думать такъ, какъ думала мистриссъ Чомпъ. Она дѣлала пріятныя замѣчанія на счетъ его наружности и просила барышенъ подтвердить ихъ. Барышни молчали.

— Возьми котлету, Поль, и покажи свой аппетитъ, — сказала она. Чомпову котлету, мой другъ!^[2] покойный мой мужъ часто по утрамъ предлагалъ мнѣ ее; это была его единственная шутка, потому-то она и заслуживаетъ воспоминанія.

Передъ мистеромъ Полемъ поставили котлету. Онъ повернулъ ее и съ удивленіемъ началъ припоминать, что когда-то онъ любилъ котлеты. Не постигая причины такой прискорбной перемѣны, онъ проворчалъ про себя: Чомпъ! желалъ бы я, чтобъ эта женщина не совала имя своего мужа въ чужіе зубы. — Лучше яйцо!

Котлета была замѣнена яйцомъ, которое мистеръ Чомпъ постукивалъ ложечкой, пока мистриссъ Чомпъ не вскричала:

— Ты, Поль, точно почтальонъ: стучишь въ яйцо, какъ будто принесъ письмо цыпленку, который сидитъ въ яйцѣ.

Отъ этихъ словъ яйцо показалось мистеру Полю страшнымъ; онъ вышелъ изъ-за стола, бормоча: — опять письма! опять занятія! и удалился въ библіотеку.

Когда онъ ушелъ, мистриссъ Чомпъ кликнула Брэнтопа, но въ туже минуту забыла о немъ и, обратясь къ барышнямъ, сказала:

— Бульонъ; ему нуженъ бульонъ. Это отличнѣйшая вещь для всякаго, кто не хочетъ ѣсть котлетъ или яицъ. Что же, мои милыя, скажете вы мнѣ за то, что я привезла его домой, къ вамъ! Я надѣюсь получить отъ васъ благодарность, право, надѣюсь; и потомъ мы вмѣстѣ будемъ откармливать Поля бульономъ, пока онъ не сдѣлается такимъ толстымъ, какъ призовой быкъ, и такимъ развязнымъ, какъ обезьяна.

Жалкая женщина! она не могла предвидѣть гибели, которую накликала на себя, не могла вообразить, какъ рѣзко ея дыханіе дѣйствовало на чувствительныхъ брукфильдскихъ барышенъ! Черезъ нѣсколько секундъ послѣ словъ мистриссъ Чомпъ, маленькая мистриссъ Лопинъ подбѣжала къ дверямъ, шмыгнула въ нихъ и разразилась судорожнымъ смѣхомъ.

Вслѣдъ за этимъ послышался голосъ Вильфрида. Онъ стоялъ, облокотясь къ углу окна, и говорилъ, не смотря прямо на мистриссъ Чомпъ, такъ что послѣдняя съ трудомъ могла понять слова его. — Мадамъ, вы должны оставить этотъ домъ. Но вскорѣ лицо ея вытянулось, и послѣ тщетныхъ усилій сдѣлать возраженіе, спокойно оставалась на мѣстѣ; серьезный видъ Вильфрида бралъ верхъ надъ ней, а его неожиданная рѣчь привела въ движеніе ея голову, которая вдругъ наполнилась неясными безотчетными идеями. Барышни сидѣли передъ ней, какъ судьи, осуждавшіе ее на изгнаніе. Эффектъ, произведенный словами Вильфрида, нравился имъ, и онѣ считали эту мѣру совершенно справедливою. Спина мистриссъ Чомпъ согнулась, точно внутренняя подпорка вдругъ подломилась.

— О, вы говорите жестоко! простонала она.

— Я скажу вамъ откровенно, что мы (которые, согласитесь, что нибудь да значимъ здѣсь) не допускаемъ никакой перемѣны, которая могла бы произвести переворотъ въ нашихъ семейныхъ отношеніяхъ, сказалъ Вильфридъ.

Мистриссъ Чомпъ поднималась и опускалась и качалась съ боку на бокъ отъ этихъ крупныхъ словъ, какъ чрезъ мѣру нагруженное судно. — Вы поймите только одно, что если мы сопротивляемся этому, вы напротивъ того дѣйствуете такъ, чтобы усилить наше сопротивленіе и этимъ самымъ возбуждаете борьбу, которая по всей вѣроятности не нанесетъ вреда ни вамъ, ни мнѣ, но послужитъ смертью нашему отцу при его настоящемъ положеніи.

Мистриссъ Чомпъ невнятно пробормотала, что ей одной извѣстенъ секретъ къ возстановленію его здоровья, и что въ немъ произвели хандру люди, которые полагали, что онъ боленъ.

— Удивительная вещь! наконецъ разразилась она. — Когда я цалую его и говорю «бѣдный Поль!» онъ дѣйствительно становится такимъ бѣдненькимъ, жалкимъ. А если только я…

Суровый голосъ Вильфрида остановилъ дальнѣйшій потокъ краснорѣчія мистриссъ Чомпъ.

— Выслушайте меня, ма’мъ, сказалъ онъ: и пусть это будетъ кончено между нами. Вы знаете очень хорошо, что если вдовецъ имѣетъ дѣтей, то онъ можетъ выбрать себѣ женщину, которая будетъ для него женой, — но для дѣтей она не будетъ матерью; тутъ главный вопросъ заключается въ томъ: согласятся ли его дѣти позволить ей занять это мѣсто? Въ настоящемъ случаѣ мы всѣ за одно, и ни за что этого не допустимъ. Вопросъ, кажется, разрѣшается ясно. Мы будемъ говорить, какъ друзья. Я принялъ этотъ тонъ собственно для того, чтобы вы могли вѣрнѣе понять меня въ такомъ важномъ дѣлѣ. Мнѣ извѣстно, что вы питаете истинное уваженіе къ нашему отцу, это-то убѣжденіе и заставляетъ меня…

— Вотъ вамъ и друзья! вскричала мистриссъ Чомпъ, пріобрѣтая бодрость изъ лести, которой отзывались эти слова. — Хороши друзья! О, лисицы, лисицы!

Съ этого момента начался дуэтъ. Вильфридъ желалъ только кончить свою рѣчь, мистриссъ Чомпъ думала только о томъ, чтобы помѣшать исполненію его желанія. Цѣль состязанія для каждаго была одинаково серьезна.

— …Заставляетъ меня быть увѣреннымъ… продолжалъ Вильфридъ.

— А обѣщаніе Поля, мистеръ Вильфридъ, — вы забыли объ этомъ.

— …Быть увѣреннымъ, ма’мъ…

— Его спокойствіе главнѣе всего.

— Я говорю, ма’мъ, для его пользы…

— Я тоже самое. Бѣдненькій, онъ слабъ ногами! но женитьба излечитъ его, — это самое вѣрное средство.

— Мистриссъ Чомпъ! прошу васъ, выслушайте меня.

— Мистеръ Вильфридъ! вѣдь и я что нибудь да вижу: три недѣли тому назадъ не вы ли цаловали маленькую Беллони въ корридорѣ, — вонъ за той самой дверью, — да еще разъ въ саду.

Ударъ этотъ былъ совершенно неожиданный; у Вильфрида захватило духъ, онъ вовсе не приготовился съ своей стороны къ такому переходу въ этой замѣчательной пьесѣ.

— Да, вы цаловали!

Мистриссъ Чомпъ была въ восторгѣ, увидѣвъ, что отъ ея словъ разгорѣлся румянецъ на щекахъ Вильфрида. — Положительно цаловали. И изъ васъ двоихъ вы тогда, мой другъ, покраснѣли больше; вамъ стыдиться нечего; стыдливость составляетъ принадлежность дѣвушки. Маленькая Беллони любитъ это, какъ молоко; но вы…

Вильфридъ подошелъ къ ней.

— Я вамъ говорю, выслушайте меня.

Мистриссъ Чомпъ въ одинъ моментъ притихла при видѣ физическаго превосходства, но все-таки продолжала бормотать: — Я сама видѣла, какъ онъ цаловалъ ее два раза, а можетъ быть и больше; да какъ еще сладко — просто прелесть.

Сестрицы вознаградили Вильфрида за его услугу въ пользу ихъ дѣла тѣмъ, что о поцалуяхъ рѣшительно ничего не слышали, — способность, свойственная вообще всѣмъ женщинамъ.

Какъ бы то ни было, нелѣпое обвиненіе и сцена, а также грязный намекъ на имя Эмиліи, сильно разсердили Вильфрида.

— Я долженъ вамъ сказать, ма’мъ, что для пользы нашего отца, вы должны оставить этотъ домъ, хотя на время.

— А обѣщаніе Поля! обѣщаніе Поля! снова завопила мистриссъ Чомпъ.

— Даете ли вы обѣщаніе, что уѣдете теперь, съ тѣмъ, чтобы снова быть гостьей?

— Какое прикажете, мистеръ Вильфридъ: письменное или словесное?

— Отвѣчайте мнѣ, ма’мъ.

— Извольте, мистеръ Вильфридъ, уѣду; — мистеръ Брэнтопъ былъ свидѣтелемъ, — онъ знаетъ свойства клятвы. Болѣе священнаго обѣщанія никогда еще не существовало. Поль говоритъ мнѣ: --Марта…

Вильфридъ перемѣнилъ свою тактику. Онъ подсѣлъ къ ея стулу и сказалъ:

— Я увѣренъ, что вы любите моего отца.

— Я самая любящая женщина, мой другъ! Если бы у меня не было этой добродѣтели, то, не знаю, чтобы со мной сдѣлалось. Вы могли бы спросить Чомпа, если бы онъ не былъ въ могилѣ, — бѣдняжка! У меня сейчасъ же польются слезы, какъ сокъ изъ надавливаемаго апельсина. И Чомпъ, и Поль для меня одинаково дороги.

— Вы любите моего отца, ма’мъ, я это знаю. Теперь, послушайте! онъ нездоровъ. Принуждая его дѣлать то, чему мы явно сопротивляемся, вы подвергаете жизнь его опасности.

Слова Вильфрида, которыми онъ обвинялъ ее и въ тоже время отдавалъ справедливость ея чувствамъ, привели мистриссъ Чомпъ въ крайнее замѣшательство. Въ свою очередь и она перемѣнила тонъ.

— Ахъ, мистеръ Вильфридъ! вы кажетесь любезнѣе, когда цалуете насъ. Удивительно, куда дѣвалась маленькая Беллони!

— Согласитесь сами, что тутъ не можетъ быть недоразумѣнія.

Вильфридъ пропустилъ слова ея мимо ушей, и старался сосредоточить ея вниманіе на дѣлѣ.

— Какія розовенькія, пухленькія губки у нея!

Вильфридъ взялъ ея руку.

— Отвѣчайте же мнѣ, сказалъ онъ.

— Какъ видите, мистеръ Вильфридъ, я очень скромна.

— Своей любовью вы дѣлаете честь моему отцу. Я убѣжденъ въ этомъ, и въ такомъ случаѣ вы должны согласиться оставить насъ въ теченіе недѣли. Оставьте на время всякую идею о бракѣ, который пока невозможенъ, и повѣрьте, что вы сдѣлаете изъ насъ друзей, а не враговъ.

При словѣ «враговъ», мысль, которой держалась мистриссъ Чомпъ, перестала оказывать ей помощь. Она всплеснула руками и вскричала;

— Враговъ! дѣти Поля мои враги! О Боже! и мнѣ пришлось дожить до того, чтобы услышать это! Дѣти Поля, который зналъ меня, когда я была стыдливой невѣстой покойнаго Чомпа!

Мистриссъ Чомпъ такъ горько заплакала, что сестрицы обмѣнялись сострадательными взглядами; Арабелла даже встала, чтобы пожать ей руку и облегчить ея горесть. Вильфридъ увидѣлъ, что весь его трудъ въ одинъ моментъ будетъ разрушенъ, и потому сдѣлалъ знакъ Арабеллѣ, чтобы она сѣла на мѣсто. Мистриссъ Чомпъ замѣтила этотъ маневръ.

— О, мистеръ Вильфридъ! милый мой! — воинъ, который былъ моимъ фаворитомъ! Половила любви моей къ Полю была слѣдствіемъ того, что я увидѣла васъ такимъ статнымъ и красивымъ! Всѣ мои мысли и желанія заключались въ томъ, чтобы женить васъ и повыдать за мужъ, — видѣть на вашихъ пальцахъ миленькія законныя колечки! А вы, желая, чтобы я оставалась одинокою женщиной, испугали меня до смерти! Я страшная трусиха, — это правда. Вамъ извѣстно, что бракъ есть святое дѣло! и такой прекраснѣйшій обрядъ! О, мистеръ Вильфридъ! — Вы теперь лейгенантъ! а я бы хотѣла купить вамъ чинъ капитана, заставить сердца вашихъ сестрицъ прыгать отъ шляпокъ, платьевъ и брильянтовъ. О Подъ, Поль! зачѣмъ ты оставлялъ меня безъ денегъ? — Это было для меня пагубой! Что мнѣ въ твоихъ брошкахъ и твоихъ подаркахъ? Я желала имѣть только расположеніе вашихъ дочерей, сэръ, — расположеніе твоего сына, Поль!

Потокъ слезъ мистриссъ Чомпъ остановился.

— Милыя, дорогія мои сердечки! обратилась она къ своихъ безмолвнымъ судьямъ, произнося слова какими-то таинственными гортанными звуками: — неужели вы думаете, что тутъ слѣдуетъ бояться…?

Сестрицы обнаружили сильную наклонность столпиться въ одну группу, какъ стадо овецъ передъ наступленіемъ грозы.

— Увѣряю васъ, что тутъ ничего нѣтъ невозможнаго, продолжала мистриссъ Чомпъ. — Почему я желаю выдти за мужъ за Поля? А вотъ почему. Поль и я часто сиживали вмѣстѣ и безъ умолку разговаривали, — это было давно, очень давно; и я привыкла къ нему; я нѣжно любила его, когда онъ былъ такимъ веселымъ малымъ, а вы — колыбельнымъ хламомъ, — но замѣтьте, любила его въ душѣ! моя добродѣтель была безукоризненна. Вотъ и вся причина. Поэтому будемте же всѣ друзьями, съ деньгами въ карманахъ: вы увидите во мнѣ такую же дѣвушку, какъ вы сами. Одно только скажу вамъ откровенно, я бываю черезчуръ добра послѣ моей порціи портвейна. Поэтому теперь вы знаете, когда я не въ состояніи отказать вамъ въ чемъ бы то ни было. Такъ что же! друзья ли мы? говорите! — друзья ли?

Даже если бы барышни расположены были простить вульгарность мистриссъ Чомпъ, онѣ при всѣхъ своихъ усиліяхъ не могли бы возъимѣть чувства снисхожденія къ женщинѣ, которая унижала ихъ полъ, публично прося себѣ мужа. Извинить это не представлялось никакой возможности, и, кромѣ того, онѣ, по своей сентиментальности, имѣли глубокое отвращеніе къ вступленію женщины во второй бракъ; онѣ считали это просто преступленіемъ, измѣной предъ идеаломъ жепскаго пола, измѣной предъ непорочностью женщины, измѣной предъ неопредѣленнымъ загадочнымъ чувствомъ, которое ставитъ женщину такъ высоко, что когда она соскользнетъ съ этой высоты, то ничто не въ состояніи спасти ее и она неизбѣжно должна погибнуть.

Замѣтивъ, что всѣ слушатели оставались неумолимыми, мистриссъ Чомпъ плачевнымъ голосомъ произнесла: — Арррабелла!

— Мы готовы быть вашими друзьями, мистриссъ Чомпъ, сказала эта барышня: — и даже просимъ, чтобы вы не иначе на насъ смотрѣли какъ въ этомъ смыслѣ. Мы только не соглашаемся дать вамъ имя…

— Да вѣдь, душа моя, можно обойтись и безъ этого имени, прервала мистриссъ Чомпъ. — Вы будете называть меня просто Мартой, а это тоже самое, что называть матерью, — рѣшительно тоже самое. А вы, моя милая Корнелія! что вы скажете?

— Я могу только подтвердить слова моей сестры, которыя не требуютъ ни малѣйшаго поясненія, отвѣчала Корнелія.

Несчастная женщина протянула руку къ младшей сестрицѣ.

— Теперь ваша очередь, Адель, моя миленькая плутовка! Только, пожалуйста, не употребляйте словъ, въ родѣ каретныхъ колесъ, которыя того и смотри, что раздавятъ.

Адель страдала наклонностью къ легкомыслію, которое, она знала, не только не шло къ настоящему случаю, но могло даже повредить ему.

— Я увѣрена, мистриссъ Чомпъ, сказала она: — что мы очень привязаны къ вамъ, какъ къ мистриссъ Чомпъ; но послѣ извѣстнаго періода жизни, бракъ дѣлаетъ людей смѣшными; сколько для вашей пользы, столько же и для нашей собственной, мы бы совѣтовали вамъ оставить идею, которая никому не можетъ принести пользы. Вѣрьте въ нашу привязанность; отъ времени до времени мы съ удовольствіемъ будемъ видѣться съ вами здѣсь и писать вамъ, когда будете въ отсутствіи. И…

— О кошечка! — увернулась какъ угорь! вскричала мистриссъ Чомпъ. — Вы только подсахарили, миссъ, туже самую микстуру! Будьте спокойны! И тотъ измѣнникъ, кто отвратительный вкусъ дѣлаетъ пріятнымъ. Неужели вы думаете, что желудокъ мой глупъ? Вы можете подсластить губы, ротъ, но не желудокъ.

Послѣ этихъ словъ наступило мертвое молчаніе. Вильфридъ смотрѣлъ на всѣхъ равнодушно, ожидая минуты, чтобъ нанести рѣшительный ударъ.

Убѣдясь въ фактѣ, что во всемъ собраніи нѣтъ искры сожалѣнія, мистриссъ Чомпъ встала.

— О! вижу, что я сидѣла между тремя совами и коршуномъ, — воскликнула она и расправила платье. — Желаю вамъ добраго дня, — молодыя лэди; быть можетъ, въ одно прекрасное утро, самимъ вздумается выдти за другаго. Провидѣніе долго, долго ждетъ. Терпѣливая курица высиживаетъ и для васъ по цыпленку! Теперь я не хочу выходить за мужъ за Поля — не хочу, и не выйду, — хоть онъ волкомъ вой. Прощайте, мистеръ Вильфридъ. Вы сдѣлали свое дѣло. Меня не будетъ въ этомъ домѣ черезъ полчаса.

Вильфридъ не хотѣлъ, чтобы дѣло дошло до этого. Онъ предложилъ ей пріѣхать на яхту, и даже теперь, что послужило бы благовиднымъ предлогомъ къ оставленію Брукфильда. Но мистриссъ Чомпъ находилась въ такомъ состоянія, когда позорно уязвленные другими, мы находимъ утѣшеніе въ добровольномъ уязвленіи самихъ себя.

— Нѣтъ, сказала она: — ни за что не останусь. Не поѣду и на яхту, — развѣ послѣ, подумавши. А оставаться не хочу. Вы меня обидѣли, и прощайте. Надѣюсь, никто изъ васъ не будетъ вдовой. Это жестокая вещь. Когда у васъ нѣтъ дѣтей, и вы почувствуете влеченіе къ другимъ, захотите раздѣлить между ними свою любовь, и вдругъ узнаете, что они ненавидятъ васъ …ненавидятъ васъ! О! О!.. Не безпокойтесь, мистеръ Вильфридъ, я пойду одна. О Боже! въ зеркалѣ-то на кого я похожа! а волоса-то! Всякій скажетъ, что я пьянствовала. Я не хочу даже, чтобы Поль взглянулъ на меня. Это его вылечитъ. — Онъ долженъ отдать мнѣ деньги, потому что я не нуждаюсь въ процентахъ. Теперь этого не нужно; — у меня нѣтъ дѣтей… ни дѣвочекъ, ни милаго мальчика, которые бы по смерти моей сказали: да благословитъ ее Господь! — О! бѣдная! — сказали бы. Да благословитъ… О! — Изъ груди мистриссъ Чомпъ вылетѣлъ вздохъ глубокой печали; но спустя нѣсколько секундъ, сильно огорченная женщина съ видомъ достоинства сказала: — здѣсь остается семь бутылокъ моего портвейна, одиннадцать бутылокъ шампанскаго и нѣсколько бутылокъ лафиту. Я напишу, когда ихъ переслать ко мнѣ. И пожалуйста посмотрите, чтобы хорошо было уложено: потому что, вѣроятно, вы сами, вскрывая ящикъ, не захотите увидѣть въ немъ битое стекло и красныя пятна. Вотъ какъ я теперь — разбитая женщина.

Формальное и сухое «прощайте» заключило рѣчь. Заглянувъ въ зеркало, мистриссъ Чомпъ удалилась, поправляя пальцами головной уборъ.

Лишь только затворилась дверь за мистриссъ Чомпъ, какъ Вильфридъ сказалъ сестрамъ: — мнѣ нужно, чтобы кто нибудь изъ васъ сейчасъ же отправился со мной въ Лондонъ. Рѣшайте, кто поѣдетъ.

Глаза его вопросительно остановились на Корнеліи. Глаза Корнеліи были опущены.

— У меня есть работа, сказала Адель.

— Свиданіе? Можете отложить его.

— Нѣтъ…

— А если нѣтъ, въ такомъ случаѣ нечего и откладывать. Надѣвайте шляпку.

Адель шмыгнула изъ комнаты съ видомъ жалкаго повиновенія.

— Я рѣшительно не могла бы оставить папа, сказала Арабелла, и Вильфридъ кивнулъ головой. Его сестры знали очень хорошо, какое было у него дѣло въ городѣ, но онѣ чувствовали, что находились въ его власти и не смѣли возражать. Корнелія рѣшилась замѣтить:

— Я думаю, она не воротится, пока не поправится папа.

— Быть можетъ, отвѣчалъ Вильфридъ, нисколько не заботясь о томъ, до какой степени обнаруживалъ онъ свои опасенія за особу, на которую намекнули.

Брагъ и сестра воротились поздно вечеромъ и были встрѣчены Арабеллой у воротъ.

— Папа былъ… не тревожьтесь, пожалуйста, начала она. Теперь ему лучше. Но когда онъ услышалъ, что ея нѣтъ дома, у него охолодѣли и руки и ноги. Я должна была употребить ложь. Я сказала, что она дала слово воротиться сегодня или завтра. Онъ разсердился на это. Кто можетъ повѣрить, какъ я обрадовалась послѣ этого!

Адель, видимо утомленная, безпрестанно вздыхала.

— Кстати, къ намъ заѣзжалъ сэръ Твикенгэмъ и желалъ видѣть тебя, сказала Арабелла, глядя на сестру съ любопытствомъ.

— Ахъ, какъ я устала! вмѣсто отвѣта сказала хорошенькая дѣвушка и, устремивъ глаза на звѣзды, воображала, что видитъ тамъ себя. — Мы встрѣтили капитана Гамбьера, — и Адель слегка ущипнула руку Арабеллы.

— Гдѣ? спросила послѣдняя.

— Въ какой-то жалкой улицѣ, гдѣ онъ казался грязнымъ пѣтухомъ.

Арабелла упрашивала Вильфрида быть какъ можно осторожнѣе въ обращеніи съ отцомъ. — Ради Бога не прекословь ему. Онъ непремѣнно хотѣлъ знать, куда ты уѣхалъ. Онъ… онъ думаетъ, что ты отправился провожать мистриссъ Чомпъ и привезешь ее назадъ. Я не сказала этого, но… оставила его при этомъ убѣжденіи. Онъ говорилъ о деньгахъ, прибавила Арабелла.

— Да? сказала Адель, продолжая тяжело дышать.

— Корнелія полагаетъ, что… что мы… что онъ, быть можетъ, нуждается въ нихъ. Съ купцами это иногда случается.

— Сэръ Твикенгэмъ не говорилъ, что онъ пріѣдетъ завтра? спросила Адель.

— Онъ сказалъ, что по всей вѣроятности заѣдетъ.

Вильфридъ молчалъ. Когда онъ входилъ въ домъ, въ спальнѣ мистера Поля раздался звонокъ, и вслѣдъ за тѣмъ Вильфрида попросили къ отцу. Какъ скоро сестрицы остались однѣ, Адель заговорила:

— Мы отыскивали эту дѣвочку цѣлый день въ самыхъ грязныхъ кварталахъ. Вильфридъ почти совсѣмъ не говорилъ. За обѣдомъ мнѣ пришлось имѣть бобы и отвратительный супъ. — Я чуть не умерла отъ вони эгихъ кэбовъ. О! если мнѣ придется быть бѣдной, это убьетъ меня. Это сырое сѣно и замкнутая жизнь должны быть невыносимы. Да! Вы замѣчаете, что я разборчива въ пищѣ. Вильфридъ и завтра будетъ таскать меня по такимъ же мѣстамъ, если только вы меня не выручите. Я бы поѣхала, ничего, но мнѣ положительно нужно видѣться съ сэромъ Твикенгэмомъ.

Адель объявила причину необходимости, которая показалась Арабеллѣ столь уважительною, что она въ туже минуту сказала: — если Корнелія не займетъ твоего мѣста, то я займу.

Поцалуй благодарности, подаренный Арабеллѣ, сопровождался требованіемъ чаю. Арабелла выразила сожалѣніе, что она отпустила всю прислугу спать.

— Спать! вскричала сестрица. — Но развѣ въ домѣ нашемъ они господа, а не мы? Прекрасно; — если жизнь должна представлять собой безпрерывный рядъ чувственныхъ удовольствій, то мнѣ кажется, наши слуги могутъ поздравить себя.

Арабелла старалась доказать, что они имѣли свои хлопоты; но ея доказательство только поясняло, что брукфильдскихъ слугъ берегли какъ нельзя болѣе, и что этимъ немало гордилась ихъ госпожа. Адель согласилась выпить немного искристаго легкаго вина; томимая жаждой, она пила его съ жадностью и языкъ ея развязался на столько, что она заговорила о предметахъ какъ существо, которое никогда не было блаженнымъ обитателемъ царства тонкихъ оттѣнковъ чувствъ. Она говорила о «шансахъ Корнеліи, объ ослѣпленіи Вильфрида, или еще и хуже, чѣмъ ослѣпленіи, и о положеніи папа», замѣчая при этомъ, что ей хочется въ одно и тоже время и смѣяться и плакать.

Арабелла радовалась, что Адель освѣжилась, но сожалѣла о тонѣ ея разговора; и когда Адель, впавъ въ задумчивое настроеніе духа, случайно сказала: — какое множество разнообразныхъ созданій существуетъ въ мірѣ! — Арабелла отвѣчала: — я сейчасъ думала, что мы всѣ больше похожи другъ на друга, чѣмъ намъ кажется.

— О, Боже! вскричала Адель. — Неужели я хоть сколько нибудь, хоть въ самой малѣйшей частицѣ, похожа на это созданіе, отъ котораго мы отдѣлались?

Отрицаніе было произнесено не вдругъ и нерѣшительно, и потому не могло удовлетворить ожиданія Адели. «Мы всѣ изъ одного семейства» — это истина, но истина оскорбительная, на которую Адель могла справедливо сѣтовать.

Въ туже ночь барышни получили отъ Вильфрида слѣдующія прикатанія; — онѣ не должны показывать передъ отцомъ ни малѣйшаго безпокойства относительно состоянія его здоровья, или обходиться съ нимъ, какъ съ больнымъ; онѣ должны удивляться продолжительному отсутствію мистриссь Чомпъ и написать ей письмо, въ которомъ просить ее о возвращеніи. Замѣтивъ, что сестрицы готовились сдѣлать возраженіе, Вильфридъ поразилъ ихъ, сказавъ, что жизнь старика виситъ на волоскѣ, и что отъ нихъ зависитъ подрѣзать этотъ волосокъ, или нѣтъ.

ГЛАВА XXXIV

ПОКАЗЫВАЕТЪ ПОСТЕПЕННЫЙ УПАДОКЪ БРУКФИЛЬДА, А ТАКЖЕ НѢКОТОРЫЯ ДѢЙСТВІЯ ЯХТЫ.

Лэди Шарлотта, отправившись къ Эмиліи поговорить съ ней за Вильфрида, опоздала. Она нашла молодаго Брэнтопа прислонившимся къ дереву; онъ бормоталъ про себя, что не знаетъ, гдѣ находится, и что особу, которую, ему казалось, онъ долженъ бы оберегать и удержать, — утащили. Вблизи его, на землѣ, лежалъ лоскутокъ бумаги, освѣщенный въ темнотѣ длинными полосами свѣта изъ верхнихъ оконъ. Полагая, что на лоскуткѣ было что нибудь написано и съ умысломъ брошено, лэди Шарлотта подняла его; и съ перваго же взгляда замѣтила, что почеркъ былъ слишкомъ боекъ для женской руки. — Да и можетъ ли дѣвочка писать въ этомъ родѣ? подумала она. Вскорѣ, впрочемъ, она рѣшила, что въ этихъ нѣсколькихъ строчкахъ, выражавшихъ жажду любви, Вильфридъ уничтожалъ ея труды. — Какимъ образомъ глупенькая дѣвочка можетъ прочитать эти слова и не убѣдиться въ лжи, на которую онъ такъ способенъ! вскричала она про себя; и потомъ стала смѣяться надъ слогомъ записки и надъ безпрестаннымъ повтореніемъ слова меня. — Это похоже на ребенка, который заявляетъ, что онъ голоденъ, — сказала она съ презрительной улыбкой. Снова и снова обращаясь къ запискѣ, чтобы повѣрить свою память, лэди Шарлотта положительно рѣшила, что записка эта была написана въ дурномъ вкусѣ. — Заключеніе: — «душевно васъ любящій», показалось ей, если несмѣшнымъ, то возмутительнымъ. Понятія ея въ этомъ отношеніи находились въ смутномъ состояніи.

Было ли это забавно? или просто гнусно? У лэди Шарлотты явилось нѣкоторое снисхожденіе къ этому несчастному документу, когда она сказала: — я полагаю, это обыкновенный порядокъ вещей. — Да такъ ли это? подумала она, и снова съ жадностью прочитала записку. — Нѣтъ, мужчины такъ не пишутъ, какъ написана эта записка, все равно, кто бы ее ни написалъ. — Она нисколько не сомнѣвалась, что это было написано Вильфридомъ. Ея гнѣвъ постепенно направлялся противъ Вильфрида. — Это подлость, — сказала она. Но между тѣмъ унижающее достоинство женщины желаніе, чтобы слова записки относились къ ней, были ея собственностью, чтобы они проникли ея сердце и умъ, желаніе упиться обнаженною рѣчью любви, сильнѣе и сильнѣе овладѣвало ея гордостью, и она снова, съ слезами зависти, съ презрѣніемъ къ самой себѣ, но все-таки очарованная и порабощенная, читала тѣ же слова: — «Моя навсегда! мой ангелъ! береги себя для меня. Ты увидишь меня завтра, а до того времени будь мнѣ вѣрна. Думай обо мнѣ всю ночь. Никогда не забывай меня. Душою тебя любящій». Повтореніе словъ «меня и мнѣ» имѣло магическую силу; она чувствовала, что была къ нимъ прикована.

О ревности она вовсе не думала, — «вотъ человѣкъ, который можетъ любить!» было ея главною мыслью, набѣгавшею на нее подобно волнѣ.

Леди Шарлотта была женщина спокойная и хладнокровная, — но теперь эта кровь взволновалась и заговорила въ ней, какъ кровь молоденькой дѣвушки, въ сердце которой запала первая любовь; ей казалось, что юность воротилась къ ней и она предавалась тому наслажденію, которое мы иногда испытываемъ, воображая, что обманули время. Ощущеніе юношескихъ силъ повидимому сообщало законность и естественность ея любви къ Вильфриду. — Я могу помочь ему, думала она. Я знаю, чего ему недостаетъ и что онъ можетъ сдѣлать. Я могу доставить ему положеніе въ обществѣ и быть достойною его на столько, на сколько всякая женщина можетъ быть достойна мужчины. — Такъ оправдывала она направленіе, принятое въ ней новою силой.

Два дни спустя Вильфридъ получилъ письмо отъ лэди Шарлотты, въ которомъ она извѣщала, что отправилась, съ провожатымъ, на станцію яхтъ, гдѣ, по обѣщанію, должна была встрѣтиться съ братомъ. Изумленный и совершенно разстроенный, Вильфридъ придумывалъ средства отдѣлаться отъ сопровожденія лэди Шарлотты; но его отецъ, болѣзненное состояніе котораго удерживало его отъ поисковъ Эмиліи, твердо настаивалъ, чтобы Вильфридъ отправился къ леди Шарлотттѣ. Адель была готова пуститься съ нимъ въ путь. Корнелія положительно отказалась ѣхать, объявивъ, что ея мѣсто подлѣ больнаго отца. Тонкіе оттѣнки чувствъ все еще господствовали въ Брукфильдѣ и могли служить оправданіемъ, почему она оставалась.

Вильфридъ пустился въ непріятную экспедицію съ такой глубокой тоской, что не могъ дѣйствовать равнодушно. Отправляясь, онъ учредилъ караулъ, который долженъ былъ наблюдать за мистеромъ Перикломъ, и который вмѣстѣ съ электрическимъ телеграфомъ давалъ ему возможность быстро соединиться съ тѣмъ джентльменомъ, куда бы онъ ни направилъ свой путь. Маска грека, появлявшаяся въ Брукфильдѣ почти ежедневно, обманывала не его одного. Маневръ этотъ былъ довольно жалкій, и кромѣ того, онъ видѣлъ, что желтые глаза не разъ мигали при встрѣчѣ съ его взглядомъ.

На бесвортскомъ лугу, Джоржіана Фордъ внимательно наблюдала лицо брата Мертира, когда услышала голосъ Эмиліи, призывающей Вильфрида. Ея сердце было тронуто; — удивляясь способности дѣвушки, съ помощію которой былъ привлеченъ такой человѣкъ, она приписывала это итальянской крови. Мертиръ имѣлъ расположеніе говорить съ ней и высказывать свои опасенія и желанія относительно Эмиліи, и Джоржіана въ этомъ довѣріи видѣла, какъ искренно любилъ онъ ее. — Никто не можетъ имѣть болѣе половины сердца мужчины, — думала она: — не смотря на то, нашъ долгъ заслужить даже и это.

Джоржіана находилась въ недоумѣніи. Если Мертиръ любилъ эту дѣвушку, къ которой онъ дѣйствительно питалъ нѣкоторую привязанность, то каковъ же долженъ быть тотъ человѣкъ, котораго она предпочла ему? — Этотъ вопросъ навелъ Джоржіану на размышленія о Вильфридѣ. «Иногда онъ имѣетъ видъ глубокомысленнаго человѣка. Онъ принадлежитъ къ числу людей, которые слишкомъ исключительно заняты собой. У него, кажется, ничего нѣтъ святаго. — Съ другой стороны онъ воинъ и отличный офицеръ». Какъ бы то ни было, хотя Эмилія, выбравъ Вильфрида, тогда какъ могла бы привлечь къ себѣ Мертира, нисколько не возвышала себя въ глазахъ Джоржіаны, тѣмъ не менѣе это соперничество помогало ей еще лучше оцѣнивать достоинство того, о которомъ Эмилія меньше думала. Да вопросъ еще: могла ли она привлечь Мертира? Джоржіана не хотѣла этому и вѣрить, — она заперла двери въ свое сердце, — крѣпко замкнула ихъ, а стукъ снаружи продолжался.

Мертиръ разсказалъ ей всѣ обстоятельства жизни Эмиліи и ея положенія. Когда онъ прибавилъ при этомъ: — пожалуйста, сдѣлай для нея, что можешь, — она знала, что это не было обыкновенной пустой фразой. При своей молодости, простотѣ въ привычкахъ, ясности въ умѣ, открытомъ образѣ всѣхъ своихъ дѣйствій, она только тогда вступила на болѣе дѣятельное поприще, когда къ пылкимъ чувствамъ и побужденіямъ ея души присоединилась проницательность. Она не сказала Мертиру, что предпринимала мѣры къ открытію Эмиліи, хотя и обнаружила это въ небольшомъ разговорѣ, происходившемъ между ними насчетъ митинга въ домѣ его пріятеля Марини, итальянскаго изгнанника.

— Вѣроятно Беллони ходитъ туда, сказалъ Мергиръ. — Я полагаю, Марини что нибудь знаетъ о немъ. Митинги у нихъ бываютъ черезъ день.

— Беллони былъ тамъ съ дочерью на другой день послѣ бесвортскаго бала. Онъ бралъ ее, чтобы привести къ присягѣ.

— Опять старая дурь этого Марини! вскричалъ Мертиръ съ очевидной досадой. Какъ англичанинъ, онъ всегда былъ противъ вмѣшательства женщины въ политическія дѣла.

— Марини думаетъ, возразила Джоржіана: — что его отечество должно быть спасено, какъ мужчинами, такъ и женщинами, и если они не будутъ имѣть ума и непоколебимой преданности, то отечество спасено не будетъ. Онъ и на ихъ долю опредѣляетъ трудъ; — и скажи, дорогой мой братъ, имѣлъ ли онъ причину раскаяваться?

— Нѣтъ, — Мертиръ принужденъ былъ допустить это, находя для себя щитъ въ антипатіи къ женской присягѣ. — Но вѣдь Эмилія еще молоденькая дѣвушка!

— Клятвы дѣвушекъ бываютъ иногда обязательнѣе для нихъ, чѣмъ клятвы женщинъ.

— Правда, они живѣе дѣйствуютъ на ихъ воображеніе; но это кажется ребячествомъ, неужели она должна была цаловать мечъ и книгу?

Мертиръ пожаль плечами и сдѣлалъ гримасу.

— Ты знаешь, съ улыбкой отвѣчала Джоржіана: — что въ этомъ отношеніи для меня допущено было изъятіе. Я не имѣю никакого понятія о формѣ ихъ присяги. Быть можетъ, тутъ употребляется вода, соль, тернія и другія мистеріи карбонаровъ, — но что бы тамъ ни творилось, дѣло отъ этого въ моихъ глазахъ не становится хуже.

— Я съ любовью преданъ этому дѣлу, сказалъ Мертиръ. — Мнѣ не нравится только маска Марини, при которой оно кажется заговоромъ. Я полагаю, что эта присяга поддерживаетъ ихъ.

— Я, сказала Джоржіана: — люблю это дѣло только потому, что оно имѣетъ видъ ассоціаціи; по моему мнѣнію Марини правъ. Онъ имѣетъ дѣло съ молодыми и пылкими умами, которые требуютъ какой нибудь клятвы или обряда въ родѣ присяги, чтобы быть вѣрными, — для женщинъ это еще необходимѣе, чѣмъ для мужчинъ. Послѣ этого обряда онѣ перестаютъ надѣяться на самихъ себя, — въ самонадѣянности мало хорошаго, — это узнаютъ онѣ сами съ помощію своего хорошаго инстинкта. Не унижаю ли я этимъ достоинство своего пола?

Джоржіана склонила голову на плечо брата.

— Есть ли какое вѣроятіе, что Беллони будетъ тамъ сегодня вечеромъ? спросилъ Мертиръ.

Джоржіана отрицательно потрясла головой.

— Съ той поры онъ не былъ тамъ ни разу. Онъ приходилъ туда собственно съ тою цѣлью, чтобы дочь его принесла присягу.

— Быть можетъ, Марини и правь, сказалъ Мертиръ, улыбаясь.

Джоржіана знала, что хотѣлъ сказать этимъ Мертиръ, и нѣжно на него посмотрѣла.

— Но я тебя никогда не связывалъ клятвой, — прибавилъ онъ тѣмъ же тономъ.

— Мнѣ кажется, ты находишь, что я не похожа на другихъ, — сказала Джоржіана. Она обходилась съ своимъ братомъ непринужденно, безъ всякаго тщеславія, и могла даже высказать ему, какъ она думала о своемъ достоинствѣ, нисколько не унижая его.

Мистеръ Пойсъ написалъ Марини, прося его доставить ему случай увидѣться съ Беллони въ самомъ непродолжительномъ времени, и потомъ вмѣстѣ съ Джоржіаной отправился къ лэди Шарлоттѣ.

Письма Адели сообщали брукфильдской публикѣ о томъ, что происходило на яхтѣ. Передъ отъѣздомъ изъ дома, Вильфридъ, съ согласія Арабеллы и даже по ея совѣту, заставилъ своего отца воображать, по весьма хорошимъ основаніямъ, что мистриссъ Чомпъ оставила Брукфильдъ, чтобы сдѣлать необходимыя покупки для морской прогулки и потомъ явиться на яхту въ извѣстный портъ. Къ сочиненію этой невинной сказочки принудилъ ихъ испугъ, вслѣдствіе одного изъ перемежающихся нервныхъ припадковъ старика. Докторъ строго приказалъ ни въ чемъ не прекословить мистеру Полю, — даже и въ такомъ случаѣ, если бы оказалась существенная необходимость въ медицинской помощи и онъ сталъ бы отказываться отъ нея. Докторъ утверждалъ, что болѣзнь была слѣдствіемъ какого-то долгое время подавляемаго тайнаго опасенія. Вильфридъ и Арабелла видѣли, что имъ необходимо было убѣдить мистриссъ Чомпъ отправиться на яхту, — поэтому-то они и не задумались сказать отцу, что «она уже тамъ».

И вотъ съ этого-то времени начинается тяжкое испытаніе для дѣтей съ тонкими оттѣнками чувствъ. Для спасенія отца они должны были лгать страшнымъ образомъ, — лгать изо-дня въ день, — обращать эту ложь изъ обширной и необъяснимой въ ложь коротенькую и совершенно ясную. Потомъ, чтобы изъ этой чудовищной лжи извлечь хотя частицу истины, онѣ должны были съ униженіемъ упрашивать презираемую ими женщину возвратиться къ нимъ и считать ихъ домъ своимъ собственнымъ. Отвѣта отъ мистриссъ Чомпъ не являлось; а между тѣмъ день проходилъ за днемъ и сварливаго больнаго, продолжавшаго разыгрывать роль здороваго человѣка, необходимо было питать новой и новой ложью, — такъ что подъ конецъ Арабелла, описывая одну изъ сценъ въ Брукфильдѣ, употребила слово «ложь» въ его прямомъ, первообразномъ значеніи. — Что сдѣлалось съ Беллой? подумала Адель, съ неподдѣльнымъ изумленіемъ. Пропитанный солью морской воздухъ и веселое общество устраняли отъ этой молоденькой особы всякую идею о раскаяніи. Страннымъ покажется, что сэръ Твикенгэмъ, вмѣсто того, чтобы ворковать въ Брукфильдѣ, находилъ болѣе удовольствія въ плаваніи по портамъ; впрочемъ физическое состояніе человѣка всегда должно служить извиненіемъ ему, если онъ прекращаетъ на нѣкоторое время ухаживанье за любимымъ предметомъ. «Въ настоящее время, писала Адель: узнавъ его лучше, я считаю его за образецъ рыцарства; могу тебя увѣрить, Белла, что Корнелія будетъ счастливѣйшимъ созданіемъ, потому что деликатную натуру въ свѣтскомъ мужчинѣ можно считать сокровищемъ. Его небольшая хорошенькая яхта постоянно плыветъ подлѣ нашей».

Арабелла была хорошимъ критикомъ и не могла не улыбнуться, прочитавъ эти строки. Вообще она была довольна въ настоящее время, хотя и чувствовала, что сдѣлалась какой-то страшной лгуньей и существомъ, утратившимъ къ себѣ всякое уваженіе.

Мы воображаемъ, что когда человѣкъ упадетъ, то тотчасъ же смотритъ на верхъ и сравниваетъ свое настоящее положеніе съ прошедшимъ. Не такъ это бываетъ на самомъ дѣлѣ. Чѣмъ ниже паденіе, тѣмъ менѣе, обыкновенно, бываетъ отчаяніе, ибо отчаяніе есть дѣло воли, и когда павшіе сталкиваются съ человѣчествомъ, они пріобрѣтаютъ нѣкоторую практичность. Если они падаютъ очень низко, то сотрясеніе и сознаніе, что они все еще на ногахъ, заставляетъ ихъ идти впередъ. Поли не смотрѣли на верхъ, на ту высоту, съ которой упали, но употребляли всѣ свои усилія, чтобы двигаться впередъ. Какъ ни велико было честолюбіе въ нихъ, но теперь, когда оно разбито было въ дребезги, они не сидѣли и не плакали, но въ какомъ-то оцѣпенѣніи старались пробираться впередъ.

Адель очень живо описывала путешествіе яхты; эти описанія служили нѣкотораго рода упрекомъ печальнымъ письмамъ ея сестры. Однажды она выразилась такъ: — если ужь намъ суждено быть бѣдными, то я приму католическую вѣру и пойду въ монастырь. Странно однако же было то, что, по понятіямъ Арабеллы, ея письма имѣли веселый характеръ. Она описывала ежедневныя событія въ Брукфильдѣ, перемѣны суповъ для отца, его замѣчанія по поводу этихъ суповъ и какимъ изъ нихъ онъ отдавалъ преимущество; его отвращеніе къ лекарствамъ и постоянныя заявленія, что онъ совершенно здоровъ; состояніе здоровья прислуги; уединенныя прогулки Корнеліи и ея замѣчательный аппетитъ; хозяйственные счеты и т. д.

Адель въ свою очередь находила удовольствіе писать каждый день изъ разныхъ портовъ, въ которые заносилъ путешественниковъ на ночлегъ попутный вѣтеръ. Дамы находились подъ покровительственнымъ крыломъ высокопочтенной мистриссъ Бэйрофль, полированной свѣтской женщины. «Вамъ кажется, что она должно быть много грѣшила къ свое время, и въ то же время вы остаетесь увѣрены, что ея грѣхи никогда не будутъ извѣстны», писала Адель. «Признаюсь, при всемъ ел добродушіи, она много вредитъ мнѣ; когда она находится вблизи меня, я начинаю думать, что общество заключаетъ въ себѣ, что вамъ угодно. Она владѣеіъ удивительнымъ тактомъ, который не замѣтенъ, а вы его только чувствуете. Я не могу описать ея вліянія, — такъ оно сильно, а между тѣмъ ни къ чему не ведетъ. Я не могу безусловно уважать ее, но знаю, что отсутствіе ея будетъ для меня чувствительно, когда мы разлучимся… Какой чарующей силой обладаетъ она! Я называю ее различными фантастическими именами, что, конечно, тебѣ бы показалось непріятнымъ, — но будь снисходительна къ путешествующему люду. Ты хочешь знать, что мы дѣлаемъ? Я цѣлый день смотрю въ телескопъ и считаю пролетающихъ мимо насъ чаекъ; — впрочемъ я еще не такъ стара, какъ сэръ Т., и это занятіе не можетъ поглотить меня. Я начинаю лучше понимать лэди Шарлотту и ея расположеніе къ мистеру Пойсу. Онъ, по вашему желанію, готовъ шутить или быть серьезнымъ; но во всякомъ случаѣ „изъ Мертира никогда не выйдетъ ни шута, ни пастора“, замѣтила сегодня поутру лэди Шарлотта; этими словами какъ нельзя вѣрнѣе обрисовалась бы личность Мертира, если бы лэди Шарлотта не имѣла привычки подсмѣиваться надъ духовенствомъ. Повидимому она сильно держится такого убѣжденія, что всѣ пасторы — лицемѣры. Ахъ, Белла, какъ мала наша яхта для того, чтобы находиться на ней во время бурной погоды! Лэди Шарлотта не обращаетъ на это ни малѣйшаго вниманія. Любитъ ли она Вильфрида или нѣтъ, я не берусь угадывать. Она, какъ видно, держитъ его въ рукахъ, — чего, я знаю, Вильфридъ не вынесъ бы ни отъ кого, кромѣ ея. Мнѣ даже кажется, что это ему пріятно. Онъ особенно внимателенъ къ миссъ Фордъ, которая мнѣ нравится и не нравится, я люблю ее и не люблю, — но все-таки скажу, что нравится. Это — холодное существо, которое не имѣетъ привязанности ни къ чему въ цѣломъ мірѣ. Сэръ Твикенгэмъ — у меня нѣтъ съ собой лексикона — называетъ ее прекраснымъ кликтикомъ, — кажется такъ. (Пусть Корнелія читаетъ какъ можно больше, иначе ей будетъ горе въ часы ихъ уединенія! чѣмъ болѣе вы сближаетесь съ нимъ, тѣмъ болѣе узнаете богатство лексикона изъ его собственныхъ словъ. Меня, я думаю, нельзя назвать невоспитанной, а между тѣмъ онъ знакомитъ меня съ такими словами, которыя кажутся настоящими чудовищами, — и которыя я должна заучить непремѣнно). Но прекрасно, — кликтикъ она или нѣтъ — пожалуйста сожги это письмо, потому что можетъ статься я неправильно произношу это слово — она имѣетъ видъ блѣдной молодой принцессы, поставленной выше всякаго созданія, которыя случалось мнѣ видѣть въ этомъ мірѣ. Я знаю, что этотъ видъ произвелъ впечатлѣніе и на Вильфрида, мой братъ и я одарены въ этомъ отношеніи одинаковыми чувствами. Съ миссъ Фордъ онъ разговариваетъ весьма много. Лэди Шарлотта въ особенности любезна съ капитаномъ Гамбьеромъ. Въ настоящую минуту мы штилюемъ и ждемъ попутнаго вѣтра. „Не имѣя своей собственной воли, мы не можемъ имѣть ни малѣйшаго понятія о противныхъ вѣтрахъ“ — говоритъ мистеръ Пойсъ. — Кстати, — не „кликтикъ“, а „эклектикъ“ то слово, которымъ сэръ Т. называетъ миссъ Фордъ. Я рѣшилась употребить его въ разговорѣ и слышала, какъ его повторили. Попроси Корнелію пріискать его въ лексиконѣ и пусть она въ слѣдующемъ письмѣ твоемъ сообщать мнѣ на лоскуткѣ бумажки его значеніе. Въ первомъ портѣ, въ который мы придемъ, я куплю себѣ лексиконъ, — по крайней мѣрѣ не буду чувствовать одиночества. „Эстетикъ“ — это слово намъ извѣстно. Въ этомъ отношеніи мистеръ Барретъ оказывалъ намъ большую услугу. Я допускала, что стою гораздо ниже мистриссъ Бэйрофль, которая въ тѣхъ случаяхъ, когда мужчины произносятъ при ней трудныя слова, перестаетъ обращать вниманіе на разговоръ и этимъ конфузитъ разговаривающихъ. Я люблю учиться, — люблю оказывать покорность во время ученія. И опять же въ идеѣ объ учителѣ есть что-то божественное. Я съ удовольствіемъ слушаю сэра Твикенгэма о парламентѣ, о лондонскихъ балахъ и журю себя, когда интересъ начинаетъ увядать. Его алгебраическія задачи или геометрическія фигуры насчетъ пастушковъ, овечекъ, заборовъ, гусей, быковъ и проч. — просто очаровательны: онъ какъ-то особенно хорошо умѣетъ говорить о нихъ. Мнѣ бываетъ крайне непріятно, когда мистриссъ Бейрофль станетъ замѣчать, что подобныя вещи, ни болѣе, ни менѣе, какъ препятствія, поставляемыя на „пути рѣчи“. У всякаго мужчины есть свои привычки; и хотя мистриссъ Бэйрофль считается отличнымъ тактикомъ въ матеріальномъ отношеніи, она не въ состояніи открыть въ сэрѣ Твикенгэмѣ качества, необходимаго для поддержанія духовнаго разговора, да если бы она и открыла, то не умѣла бы употребить его въ дѣло».

Подобнаго рода замѣтки дѣйствовали весьма странно на Арабеллу; она часто спрашивала себя: неужели это было мечтой, что надъ Брукфильдомъ обрушилось несчастіе, и неужели и Адели казалось это мечтой? Однажды въ свое письмо она вложила письмо отъ отца къ мистриссъ Чомпъ. Адель не умѣла сочинить отвѣта, но у нея на столько достало смѣлости, что написала отъ этой женщины нѣсколько словъ (сказавъ отъ лица мистриссъ Чомпъ, что она не будетъ отвѣчать, пока молодежь не перестанетъ «кружить ей голову»). — Мы будемъ вести эту переписку, — съ изумительной дерзостью писала Адель своей сестрѣ. Передача словъ какъ нельзя лучше согласовалась съ характеромъ и духомъ мистриссъ Чомпъ. Арабелла сначала откладывала ихъ въ сторону, но желаніе отца услышать отвѣтъ съ каждымъ утромъ приводило ее въ лихорадочное состояніе. Она посовѣтовалась съ Корнеліей, и та сказала ей: — нѣтъ; ради Бога не дѣлай подобной вещи! — а потомъ, съ ослабѣвающей рѣшительностью повторяла только односложныя отрицанія. Арабелла, въ бѣдственномъ своемъ положеніи пріобрѣла даръ безсовѣстной рѣшимости. — Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Корнелія не хочетъ сдѣлать этого сама, — думала она, и утѣшала себя мыслью, что для общаго ихъ блага она могла это дѣлать и дѣлала. Она повторяла ирландскія посланія. Отецъ ея успокоился и неоднократно просилъ повторить присланныя слова. Онъ улыбался и птичьи его глазки моргали особенно пріятно. — Да, да; — это слова Марты, говорилъ онъ и приходилъ въ спокойствіе. Въ ушахъ Арабеллы въ теченіе нѣсколькихъ часовъ клокоталъ кипятокъ. Къ счастію, что мистриссъ Чомпъ не писала сама лично.

Такимъ образомъ началась переписка между вымышленной мистриссъ Чомпъ съ моря и больнымъ мистеромъ Полемъ съ берега. Арабелла отводила доктора въ сторону и спрашивала его: — дѣйствительно ли было опасно прекословить или раздражать ея отца. Она спрашивала священника: — грѣшно ли, по его мнѣнію, обманывать больнаго для его пользы. Духовный и тѣлесный доктора соглашались, что иногда обстоятельства и необходимость оправдываютъ нѣкоторыя дѣйствія. Значитъ, отвѣтъ былъ утѣшительный. Но участіе въ этой корреспонденціи, а еще болѣе, мысль, что Адель находила въ ней величайшее удовольствіе (она употребляла часто ирландскія слова, вульгарныя слова, слова, выражавшія физическіе факты; къ своему природному остроумію примѣшивала ирландское, какъ будто находила въ этомъ новое остроуміе), возмущали спокойствіе Арабеллы и она принуждена была заставить Корнелію принять въ этомъ участіе. — Но я не могу скрытничать… я не умѣю притворяться, сказала Корнелія, Арабелла выразительно посмотрѣла на сестру, умѣвшую скрытничать и притворяться, и невольно подумала: неужели я должна потерять уваженіе къ обѣимъ сестрамъ?

Но вотъ одно письмо съ почтовой маркой изъ Довера принесло тревожныя извѣстія.

На яхтѣ происходилъ диспутъ. Вильфридъ и лэди Шарлотта подали голосъ, чтобы яхта отправилась къ Девонскому берегу. Всѣ приготовились отправиться туда, какъ вдругъ миссъ Фордъ получила телеграмму съ берега, и объявила, что лучше отправиться въ Доверъ. — Надо замѣтить, что на Девонскомъ берегу находилась вилла мистриссъ Чомпъ. Лэди Шарлотта разговорилась о ней съ Вильфридомъ и самымъ наивнымъ образомъ выразила желаніе пригласить ее на яхту. Вотъ причина, почему они объявили себя за Девонъ. Но Джорджіана стояла за Доверъ. Мортиръ сказалъ, что онъ долженъ отправиться туда, — все равно, моремъ или берегомъ. По глазамъ Джоржіаны, Вильфридъ и лэди Шарлотта видѣли, что это было ея желаніе. Вильфридъ слегка протестовалъ, но вскорѣ согласился. « — Это, — писала Адель: — убѣдило меня, что ему пріятно было промѣнять западъ на востокъ. Лэди Шарлотта удостоила его такимъ взглядомъ, какого, мнѣ кажется, никогда не увидѣть на сценѣ. Въ ея глазахъ сверкнуло, если можно такъ выразиться, лезвіе кинжала, Она была противъ поѣздки въ Доверъ: — неужели мужчинамъ приводится испытывать подобные комплименты? Она пригласила капитана быть свидѣтелемъ, что вѣтеръ въ Доверъ противный, позвала штурмана; она была краснорѣчива и, по истинѣ, прекрасна! Я думаю, Вильфридъ былъ одного со мной мнѣнія. Я люблю, когда его заставляютъ казаться глуповатымъ, потому что тогда такъ великолѣпно проявляется его характеръ. Лицо его покраснѣло и онъ показывалъ нерѣшительность, пока одинъ упрекъ (должно быть это былъ упрекъ) возбудилъ его. Они обмѣнялись нѣсколькими фразами. Къ несчастію, я не могу ихъ припомнить; но такую тонкость въ словахъ и иронію очаровательно было послушать. Они обмѣнялись ими какъ ударами на рапирахъ, и ты бы подумала, что они отстаивали свои мнѣнія. Само собою разумѣется, мы поплыли на востокъ и въ десять часовъ были уже въ Доверѣ. Вся эта исторія произошла вотъ изъ-за чего, — я знала, что въ нее вмѣшивалась Эмилія: Трэси Ронинбрукъ, по желанію миссъ Фордъ, проживалъ уже десятый день въ Доверѣ, чтобы захватить отца Эмиліи, если бы онъ вздумалъ отправиться на материкъ этимъ путемъ. Онъ ждалъ и наконецъ встрѣтилъ ихъ на эспланадѣ. Трэси телеграфировалъ миссъ Фордъ и сеньору Марини (очень жаль, что въ списокъ нашъ не были включены знаменитые изгнанники), пригласилъ ихъ обѣдать и задержалъ до отплытія парохода. Сеньоръ Марини не замедлилъ прибыть по желѣзной дорогѣ, чтобы не позволить Белло ни увезти съ собой Эмилію. Началась ссора; но сеньоръ Марини, обладая какою-то таинственной силой, дѣйствительно запретилъ отцу взять съ собой дочь. Таинственная сила! Но что можетъ быть таинственнѣе вліянія Эмиліи? Я не могу забыть, чѣмъ она была до поступленія къ намъ, и что она теперь! Какимъ образомъ произошла эта перемѣна на нашихъ глазахъ? Объясни мнѣ это, если ты въ состояніи. Я знаю, этому способствовало не пѣніе и не ея наружность. Она не умѣетъ плѣнять. Не заключается ли чарующая сила въ ея равнодушіи? Нѣтъ, тогда одна особа, которую мы знаемъ, и которая давно желаетъ разцаловать свою Арабеллу, была бы еще опаснѣе!»

«Эмилія (какъ будто я пишу о какой нибудь принцессѣ!) уѣхала въ Лондонъ съ сеньоромъ Марини. Вильфридъ ее не видѣлъ. Лэди Шарлотта распорядилась съ катеромъ и приказала отвалить въ то время, когда Вильфридъ намѣревался тоже занять мѣсто. Я пожалѣла его бѣдную дрожащую руку! Я отравилась на берегъ вмѣстѣ съ нимъ на второй шлюбкѣ. Прошло болѣе часу прежде, чѣмъ мы отыскали другихъ, и тогда узнали, что Эмилія уже уѣхала. На другой день мы увидѣлись съ мистеромъ Перикломъ. Онъ (я никогда еще не видѣла его такимъ любезнымъ) — онъ пожалъ Вильфриду руку чисто по англійски, Вильфридъ тоже былъ любезенъ, и даже засмѣялся, когда мистеръ Периклъ сказалъ: — здѣсь скучно; то ли дѣло пуститься къ берегамъ континента. Я отыскиваю Филомелу — соловья. Я хотѣла сказать ему: — „онъ только что улетѣлъ отъ васъ“, но Вильфридъ пожалъ мнѣ пальцы и я замолчала. Я не знала, къ чему онъ сдѣлалъ это, но уже послѣ одумалась. Бѣдный мистеръ Периклъ! я впервые видѣла его въ такомъ дружескомъ настроеніи духа; мнѣ было больно видѣть, какъ онъ снова и снова жалъ Вильфриду руку, пока не очутился на яхтѣ. Тутъ Вильфридъ началъ хохотать такимъ жестокимъ смѣхомъ; мистеръ Периклъ тоже старался быть шумнымъ, потомъ началъ кашлять и хлопать себя по груди, вѣроятно чтобы показать, что его намѣреніе было доброе. Белла! о страсти любви долженъ судить тотъ, кто внушаетъ ее; и я не смѣю даже чувствовать сожалѣнія къ Вильфриду, если онъ довелъ себя до униженія… Чтобы заслужить уваженіе, нужно быть чистосердечнымъ и благороднымъ; но не своей собственной жертвой. Онъ рѣдко держитъ голову прямо. Теперь мы отправляемся въ Девонъ. Трэси остался съ нами; мы ничего, кажется, не могли сдѣлать умнѣе, рѣшившись оказывать покровительство поэтамъ. Это въ своемъ родѣ аристократія, люди, способные занять легкимъ разговоромъ кого угодно. Adieu! Мы спѣшимъ въ очаровательный Девонъ. Поклонъ Полю отъ Марты. Въ будущемъ письмѣ она пошлетъ ему нѣсколько словъ. Я желала бы этого, но міръ, какъ я начинаю замѣчать, полонъ перемѣнъ! Что-то будетъ дальше!»

ГЛАВА XXXV.

ПИСЬМО МИСТРИССЪ ЧОМПЪ.

Мистриссъ Чомпъ, оставляя Брукфильдъ, была слишкомъ взволнована, чтобы оказать передъ сестрицами болѣе злобныя чувства. Полученныя вскорѣ письма успокоили ее, и она испытывала уже одну простую досаду, когда сѣла за письменный столъ, чтобы написать отвѣтъ, который долженъ былъ покрыть сестрицъ горою стыда, передвинуть эту гору изъ своей груди, гдѣ она сильно тяготила сердце, на ихъ головы. Ничего, повидимому, не могло быть проще. Гора тутъ, а головы тамъ. И вотъ она приготовилась приступить къ дѣлу, но при первомъ приступѣ трудность разинула свою чудовищную пасть. Гора, тяготившая ея сердце, не была горою стыда, а все-таки имѣла характеръ горы, которую она хотѣла швырнуть. Еслибы эта гора раздавила ихъ, то ея репутація, какъ всепрощающей женщины, могла бы сильно пострадать, въ то же время она не могла простить, не пожуривъ ихъ какъ слѣдуетъ. Поставленная въ такое недоумѣніе съ самаго начала, она, впрочемъ, успѣла написать: «я знаю, что вашъ отецъ наслушался о мнѣ различныхъ сказокъ, иначе онъ написалъ бы мнѣ, а онъ и не думаетъ писать; поэтому вы никогда меня не увидите, хотя бы слезами стали выписывать меня съ того свѣта… изъ самой жаркой его части».

Прочитавъ, ей показалось это слишкомъ грознымъ. — О, это страшно! сказала она, откинувшись немного назадъ отъ своей рукописи. Это похоже на проклятіе, да еще на какое!

При новой попыткѣ на бумагѣ снова явился тотъ фактъ, что мистеръ Поль не писалъ къ ней и затѣмъ снова послѣдовали изліянія гнѣва. Она имѣла тусклое понятіе о скульптурномъ произведеніи, изображавшемъ оскорбленную богиню. — Какъ я похожа на нее, сказала она передъ зеркаломъ. Нѣтъ я стою выше васъ, вамъ меня не оскорбить, далеко вамъ до этого: — а все-таки тутъ есть что-то такое, чтобы вамъ никогда не спалось! — мы раздѣлены другъ отъ друга.

Тяжело было на сердцѣ мистриссъ Чомпъ; она была увѣрена въ привязанности къ ней мистера Поля. — Онъ самъ мнѣ говорилъ — въ своей одинокой комнатѣ — самъ говорилъ: «Марта, ты только пріѣзжай и познакомься съ ними и онѣ примутъ эту идею». И что же? развѣ я не показала себя терпѣливымъ созданіемъ! Поль оказался… Поль!

Эти драматическіе монологи, сопровождаемые частыми «о!» и «ахъ!», занимали все время, пока яхта плыла къ девонской бухтѣ.

Наконецъ въ головѣ ея блеснула свѣтлая мысль: послать за Брэнтопомъ, — телеграфируя, что издержки будутъ заплачены и что онъ долженъ пріѣхать съ хорошими перьями. — Съ этимъ пойдетъ быстрѣе, прошептала она и въ концѣ телеграмы сдѣлала весьма хитрую подпись, отъ которой Брэнтопъ почти съ такой же быстротой примчался въ Девонъ, съ какой домчалась до него депеша. — Подпись эта состояла только изъ двухъ словъ: Маленькая Беллони.

Мистриссъ Чомпъ забыла объ этой хитрости, но совершенно неожиданно увидѣвъ Брэнтопа въ открытыхъ дверяхъ, она вспомнила ее, и кивнувъ головой, произнесла: — вотъ оно что значитъ! — Спустя нѣсколько минутъ, она объяснила цѣль, которая оторвала его отъ лондонскихъ занятій.

— Одна вдова, говорила она: желаетъ выдти за мужъ, мистеръ Брантопъ, собственно для того чтобы имѣть мужа, который бы писалъ для нея письма. Въ этомъ все дѣло! Но теперь вы поужинайте и, отправляясь спать, не забудьте помолиться Богу; я тоже помолюсь и тогда, можетъ статься, онъ позволитъ и поможетъ намъ написать наше письмо завтра, хотя завтра и воскресенье.

На другое утро Брэнтопъ находился въ глубокомъ уныніи, убѣдясь, что подпись: маленькая Беллони была ни болѣе, ни менѣе, какъ ирландскій толчекъ, побуждавшій его поспѣшить. Онъ смотрѣлъ на море и въ эти минуты сильно желалъ находиться подъ однимъ изъ парусовъ, бѣлѣвшихъ на горизонтѣ. Съ утренней почтой мистриссъ Чомпъ получила еще письмо отъ Арабеллы, со вложеніемъ письма на имя Вильфрида. Предчувствіе, что ей скоро придется подчиниться, что она должна примириться, наконецъ продолжительное молчаніе мистера Поля возбуждали въ ней досаду. Она не обнаружила особенной хитрости, когда для изощренія и укрѣпленія умственныхъ способностей, стала угощать Брэнтопа вкусными, возбуждающими аппетитъ блюдами: — я доставлю тебѣ случай увидѣться съ ней, говорила она отъ времени до времени, замѣчая, что никакія поощренія не въ состояніи были расположить его къ разговору.

Передъ окномъ, обращеннымъ къ морю, стоялъ письменный столъ. Брэнтопъ разложилъ на немъ привезенныя перья.

— Это собственныя перья Поля, сказала она. усадивъ Брэнтопа за письменный столъ и занявъ мѣсто, съ котораго было бы удобно смотрѣть на лицо Брэнтопа. Вкусный завтракъ возбуждалъ въ Брэнтопѣ сильное желаніе понѣжить свои члены на солнечномъ берегу и въ полузабвеніи насладиться жизнью. Онъ утѣшалъ себя мыслію, что ему придется написать только одно письмо, и потому очень вѣжливо замѣтилъ хозяйкѣ дома, что онъ готовъ къ ея услугамъ. При этомъ мистриссъ Чомпъ чрезвычайно серьезно спросила его: не упоминалъ ли мистеръ Поль когда нибудь ея имя и какъ онъ это дѣлалъ: случайно или съ умысломъ, и въ послѣднее время не было ли его здоровье въ худшемъ состояніи? Брэнтопъ прежде всего отвѣтилъ на второй вопросъ, увѣривъ ее, что мистеръ Поль поправляется.

— Въ такомъ случаѣ пощады отъ меня не будетъ, сказала мистриссъ Чомпъ. и вслѣдъ за тѣмъ сдѣлала залпъ въ уши Брэнтопа описаніемъ ея недавнихъ безпокойствъ и разрыва между нею и Брукфильдомъ. Сдѣлавъ это, она объявила ему, что онъ отъ ея имени долженъ написать отвѣтъ на письма брукфильдскихъ барышенъ.

— Начинайте, сказала она. — У васъ хватитъ на столько ума, чтобы понять мои чувства. Меня приглашали туда, но я не поѣду, пока меня не привезутъ. Но вы этого не пишите. Это вѣдь только ихъ догадки. А вы пишите: «я слишкомъ мало занята вами, чтобы сердиться на васъ; мнѣ только жаль, что такія прекрасныя дѣвушки»… и т. д., мистеръ Брэнтопъ, въ этомъ родѣ.

Затрудненія въ перепискѣ подобнаго рода принимали предъ завербованнымъ секретаремъ такіе же размѣры, въ какихъ представились они мистриссъ Чомпъ. Внимательно наблюдая выраженіе его лица, она понуждала его такимъ образомъ:

— Какъ будто вы не можете справиться съ этимъ… начинайте. Какъ будто вы только что сейчасъ просыпаетесь, протанцовавъ цѣлую ночь. Вы пишите такъ, чтобы они слышали, будто я произношу предлинное о! Пишите, что я была спокойна прежде чѣмъ вы не разбудили меня вашими чудовищными голосами. Понимаете, мистеръ Брэнтопъ? Пишите: я въ постелѣ, а вы въ холодной ваннѣ. Начинайте въ этомъ родѣ: здѣсь клеверъ, а у васъ крапива. Слышите? Здѣсь изъ моего стакана льется отличный портвейнъ, а изъ вашего отвратительно кислый уксусъ. Что же это значитъ! онъ еще и не думаетъ начинать!

Мистриссъ Чомпъ топнула ногой. Брэнтопъ въ отчаяніи нагнулся къ бумагѣ. Заглянувъ черезъ плечо Брэнтопа съ очевиднымъ удовольствіемъ, она вдругъ откинулась назадъ съ выраженіемъ крайняго негодованія. — Дорогіе мои! воскликнула она. — Вы, негодный молодой человѣкъ, дорожите ими! Я не такая женщина, чтобы дорожить ими… ни на волосъ! Я ихъ терпѣть не могу… онѣ меня обидѣли, оскорбили! Пожалуй, хорошенько выдравъ этихъ шлюхъ да и брата ихъ Вильфрида, я бы еще назвала ихъ «дорогими». Однако, вы дайте мнѣ обѣщаніе забыть всѣ секреты, которые я вамъ передаю; мы, женщины, такого убѣжденія, что мужчины не могутъ обойтись безъ посторонняго ухода. Поэтому-то мужчины и кажутся такими трутнями, — чему ты смѣешься, хитрое созданіе! — а женщины страшно-трудящимися пауками. — Убирайтесь вы съ своими «дорогими».

Воскресные колокола какъ будто подсмѣивались надъ Брэнтопомъ и спрашивали его: ну, какъ ему нравится праздникъ? и бѣлые паруса на горизонтѣ уже менѣе обращали на себя вниманіе молодаго плѣнника. Брэнтопъ положилъ передъ собой чистый листъ почтовой бумаги, написалъ на немъ: «Мои» и потомъ остановился.

Мистриссъ Чомпъ снова подскочила къ его локтю.

— Да они вовсе не «мои», возразила она: — у меня съ ними нѣтъ ничего общаго. И притомъ же слово «мои» всегда ставится предъ словомъ «дорогіе». Вы вѣрно не проспались, мистеръ Брэнтопъ: — начинайте снова.

— Неугодно ли я начну оффиціяльно: «мистриссъ Чомпъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе?» сухо сказалъ Брэнтопъ.

— Это значитъ, посадить меня на жердочку и потребовать, чтобы я заговорила попугаемъ? Благодарю покорно! Вы поймите только, что я была съ ними въ близкихъ отношеніяхъ и что меня оскорбили! Ну-ъ начинайте снова.

Брэнтопъ сдѣлалъ новое усиліе и написалъ: «милостивыя государыни».

— Но онѣ никогда не обращались со мной какъ милостивыя государыни, и назвать ихъ такими было бы противъ моей совѣсти! сказала мистриссъ Чомпъ тономъ, выражавшимъ полную рѣшимость.

Брэнтопъ, съ ироніей на лицѣ и досадой, написалъ: «женщины».

— Что вы, что вы! вѣдь онѣ всѣ незамужнія дѣвушки! воскликнула лэди Чомпъ, сложивъ надъ головой обѣ руки. — Мистеръ Брэнтопъ! мистеръ Брэнтопъ! да вы просто идіотъ!

Брэнтопъ бросилъ перо.

— Послѣ этого я не знаю, что и сказать, замѣтилъ онъ, вставая съ мѣста въ глубокомъ уныніи.

— Перестаньте! У меня во всю жизнь не было желанія взволновать мужчину, сказала мистриссъ Чомпъ, опускаясь въ кресло.

Въ это время раздался монотонный благовѣстъ къ обѣднѣ. Послушавъ его нѣсколько минутъ, мистриссъ Чомпъ подумала, что вѣроятно у Брэнтопа затмился разумъ или потому, что онъ принялся за трудъ въ воскресенье, или потому, что наканунѣ, ложась спать, онъ мало молился. Узнавъ, что у него есть перчатки, она посовѣтовала ему пойти въ церковь, усердно помолиться и приходить къ завтраку. Брэнтопъ удалился, съ двойнымъ удовольствіемъ, потому что ему предстояло услышать проповѣдь въ совершенно новомъ для него родѣ. По возвращеніи домой, онъ былъ встрѣченъ пріятнымъ видомъ завтрака. Мистриссъ Чомпъ сама угощала его хересомъ, предполагая въ хитромъ своемъ сердцѣ, что вино воодушевитъ его. Послѣ завтрака, снова были поданы перо и бумага.

— О чемъ вы думаете, мистеръ Брэнтопъ? сказала мистриссъ Чомпъ тономъ поощренія.

Брэнтопъ и самъ не зналъ, о чемъ онъ думалъ. Откинувъ всѣ мысли въ прошедшее, онъ, съ видомъ человѣка, предлагающаго тонкую идею, сказалъ:

— Не употребить ли намъ слово «Дѣвицы»? А еще лучше «Милыя дѣвицы», если вы съ этимъ согласны?

— Выпейте-ка еще рюмочку вина, мистеръ Брэнтопъ, отвѣчала мистриссъ Чомпъ съ видомъ согласія. — Вы, я вижу, приближаетесь къ цѣли. — Онѣ «Дѣвицы» и есть во всякомъ случаѣ. Но вотъ что, милый молодой человѣкъ, — главнѣе всего, — чтобы съ самаго начала намъ не унизить себя. Вспомните обѣдъ: сначала супъ, — это предваряетъ васъ о слѣдующихъ блюдахъ; потомъ рыба, которая идетъ по дорогѣ къ чему нибудь мясному, — не такъ ли? мы подсыпаемъ въ нее перцу; затѣмъ ростбифъ, — тутъ-то мы и разразимся: — «О, вы поступили со мной нагло, — такъ знайте же, что кромѣ моей спины вы у меня больше ничего не увидите!» Наконецъ пирожное, и мы скажемъ: — «но я женщина не злопамятная и притомъ христіанка, помните это, неблагодарныя дѣвчонки; и если вы дѣйствительно сожалѣете…» — Вотъ такимъ-то образомъ вы, мистеръ Брэнтопъ, изложите все, и у васъ выйдетъ отличнѣйшій пуддингъ.

Мистриссъ Чомпъ сообщила перу Брэйтона жизнь; оно заскрипѣло съ неимовѣрной быстротой. Брэнтопъ глядѣлъ на бумагу, которая, повидимому, убѣгала отъ его глазъ точно спущенный змѣй. Свойство предпринятаго имъ труда становилось громаднымъ въ его воображеніи, такъ что наконецъ онъ подперъ голову свою обѣими руками и глазами насчиталъ сотню ничего невыражавшихъ словъ. При этой позѣ глубокомысленнаго человѣка мистриссъ Чомпъ оставалась въ ожиданіи. Убѣжденный въ страшномъ довѣріи, которое онъ внушилъ къ себѣ, Брэнтопъ принялся за другую сотню, съ различными варіяціями.

— Я вамъ правду скажу, ма’мъ; въ церкви какъ-то лучше думается, сказалъ онъ съ весьма слабой надеждой на вторичный отпускъ.

Однако, къ величайшей его радости, мистриссъ Чомпъ отвѣчала со вздохомъ: — Такъ что же — сходите еще разъ; и Господь да проститъ вамъ, что вы въ его храмѣ сосредоточиваете свой умъ на житейскихъ дѣлахъ! Это ужь не мое дѣло, — не забудьте; не думайте сдѣлать меня участницей въ вашемъ нечестіи.

— Если бы вы знали, ма’мъ, какъ трудно писать письмо, не начавъ его словами «Дорогія мои», — угрюмо сказалъ онъ, выходя изъ комнаты.

— Разумѣется трудно, но что же станете дѣлать, если мнѣ это противно, возразила мистриссъ Чомпъ, мысли которой раздѣлялись между этимъ взглядомъ на предметъ и досадой на Брэнтопа за то, что онъ не соглашался съ ней.

— Извольте видѣть, ма’мъ, вѣдь слово «Дорогія» или «Милэди» въ сущпости ничего не значитъ, или… Короче, ма’мъ, вы бы подумали объ этомъ!

— Позвольте васъ спросить, мистеръ Брэнтопъ, женское ли это дѣло? свысока сказала мистриссъ Чомпъ; и молодой человѣкъ смиренно удалился.

Брэнтопъ не лишенъ былъ честолюбія, свойственнаго его возрасту, и старался быть тѣмъ, чѣмъ считалъ себя — болѣе чѣмъ обыкновеннымъ писцомъ. Если бы онъ не употреблялъ усилій въ сочиненіи письма мистриссъ Чомпъ, онъ бы не чувствовалъ, что былъ участникомъ въ ея тупоуміи; но онъ очертя голову взялся за трудъ для него невыполнимый и теперь, сознавая полную неудачу, находился въ такомъ угрюмомъ настроеніи духа, что готовъ былъ взять перо и написать съ прямотою души, что онъ ни къ чему не способенъ. Возвратясь къ своему труду, онъ увидѣлъ, что уже поданъ обѣдъ. Мистриссъ Чомпъ предложила ему шампанскаго, и выпила за его здоровье и попросила его повторить за ея здоровье. — Мы одолѣемъ это письмо, сказала она, выходя изъ-за стола.

Слово «мы» затронуло напыщенное тщеславіе Брентопа. Оно означало союзъ и то, что они оба боролись съ однимъ и тѣмъ же очень простымъ затрудненіемъ.

— Пойдемте же кончать, замѣтилъ онъ, быстро вставъ съ мѣста.

— Передъ добрымъ побужденіемъ никогда не должно останавливаться, сказала мистриссъ Чомпъ, отходя отъ окна, чтобы не заслонять ему свѣтъ.

Брэнтопъ сѣлъ въ кресло пытки, и подъ наблюдательнымъ взглядомъ хозяйки дома, плавно написалъ: «Брукфильдскія барышни». — Потомъ онъ прочиталъ: Брукфильдскія барышни.

— Я буду очень рада представить на предстоящихъ выборахъ… продолжала мистриссъ Чомпъ тѣмъ же тономъ.

— Развѣ это тутъ идетъ, ма’мъ? спросилъ Брентонъ съ изумленіемъ.

— Великолѣпная вещь для такого письма, мистеръ Брэнтопъ. Да позвольте мнѣ сказать, что вы, мнѣ кажется, вовсе не были въ церкви.

Это обвиненіе, заключавшее въ себѣ частицу истины (то есть, частицу, которая относится къ послѣполуденному посѣщенію церкви, а не къ утреннему), требовало отъ Брэнтопа необходимаго оправданія, и въ силу этого онъ долженъ былъ разсердиться. Вскорѣ послѣ этого съ той и другой стороны начались упреки и укоризны, точь въ точь, какъ между провинившимся мальчикомъ и дѣвочкой, которыхъ заперли въ комнатѣ, въ то время какъ ясная погода манила поиграть въ саду; потомъ, точно такимъ же образомъ, они примирились, — чему, надо правду сказать, много способствовала рюмочка и случайность, что они прибѣгали къ ней въ одно и то же время: гнѣвные взгляды ихъ встрѣчались и постепенно принимали пріязненное выраженіе. Мистриссъ Чомпъ, употребивъ послѣднее усиліе, представила Брэнтопу перспективу повышенія въ конторѣ, если только онъ напишетъ письмо, которое должно было переселить ее въ Брукфильдъ къ наказаннымъ, раскаявшимся и получившимъ прощеніе людямъ. Чтобы онъ могъ еще лучше понять свое положеніе, мистриссъ Чомпъ зашла еще далѣе и съ приличной скромностью открылась ему въ своей слабости къ мистеру Полю. Она даже рѣшилась, чтобы передъ словомъ: «Барышни», было поставлено, «Молодыя»: — они почувствуютъ это жало, — сказала она. Брэнтопъ условился, что она не будетъ заглядывать въ письмо, пока оно не будетъ кончено. Въ мистриссъ Чомпъ, замѣтившей быстрый переходъ пера отъ одной строки къ другой, пробудилась сильная, но тревожная надежда. Ее безпрестанно подстрекало заглянуть въ письмо, но слова Брэнтопа: — пожалуйста, ма’мъ! — останавливали ее и заставляли откидываться назадъ къ спинкѣ кресла. Брэнтопъ продолжалъ писать съ серьезнымъ видомъ и съ особеннымъ одушевленіемъ. Подмѣтивъ случайно, какъ мистриссъ Чомпъ ретировалась отъ его плеча съ комическимъ благоговѣніемъ къ занятію Брэнтопа, подмѣтивъ также жеманное движеніе губъ, безмолвно произносившихъ слова, которыя, по ея мнѣнію, должны были показаться на бумагѣ, Брэнтопъ чуть-чуть не расхохотался. Но вдругъ мистриссъ Чомпъ выхватила письмо. — «Молодыя барышни, — прочитала она вслухъ — я получила ваши письма отъ 2, 14 и 21 чиселъ минувшаго мѣсяца. Привязанность, которую я питаю къ вашему родителю…» Произношеніе ея становилось протяжнѣе и надъ послѣднимъ слономъ перешло въ стаккато. Сочиненіе очевидно вышло изъ подъ пера конторщика, и безъ всякаго сомнѣнія дѣлало честь заведенію. Когда наступила пауза, Брэнтопъ, вѣроятно, чтобы узнать мнѣніе и услышать похвалу, сказалъ: — ну что, ма’мъ? — А вотъ что, сэръ! и мистриссъ Чомпъ скомкала письмо и швырнула въ Брэнтопа. — И вотъ еще что! — въ несчастнаго автора полетѣло и перо. — Услышавъ, что Брэнтопъ пробормоталъ «такъ всегда поступаютъ порядочныя лэди!» мистриссъ Чомпъ воспламенилась. — Ахъ вы негодный молодой человѣкъ! Молодой обманщикъ! Вы не умѣете сдѣлать того, что долженъ умѣть всякій мужчина! О! и вотъ другая женщина обманулась въ своихъ ожиданіяхъ, полагая, что нашла человѣка, который писалъ бы письма за нее!

Брэнтопъ всталъ съ мѣста.

— Вы, мистеръ Брэнтопъ, обманщикъ! вы насмѣшникъ! сказала мистриссъ Чомпъ.

Брэнтопъ въ тотъ же моментъ удалился, сдѣлавъ почтительный поклонъ. Когда онъ вышелъ изъ комнаты, мистриссъ Чомпъ обратилась съ злобнымъ воззваніемъ къ стульямъ; но когда уличная дверь захлопнулась, она съ ужасомъ вскочила съ мѣста, и не вѣря, чтобы это могло быть, вскричала въ изступленіи: — неужели и въ самомъ дѣлѣ молодой человѣкъ убѣжалъ? О! и я осталась одна! Ей моментально представились всѣ ужасы ея положенія и она неистово стала кричать. — Мистеръ Брэнтопъ! раздалось сначала на лѣстницѣ, и мистеръ Брэнтопъ! повторилось на улицѣ. Въ это время горничная принесла шляпку мистриссъ Чомпъ. Наступила ночь; и, кажется, ничто, кромѣ величайшаго желанія воротить Брэнтопа, не могло бы вызвать ее изъ дома Она сдѣлала нѣсколько шаговъ и потомъ остановилась:

— Если вы вернетесь, сказала она: — если только вы вернетесь, я прощу васъ, — непремѣнно прощу!

— Я здѣсь, — было моментальнымъ отвѣтомъ на это восклицаніе; — ея талія была обнята и на лбу раздался крѣпкій поцалуй.

Такое безумство со стороны Брэнтопа привело мистриссъ Чомпъ въ совершенное оцѣпенѣніе.

— И вы смѣли позволить себѣ подобную дерзость, сэръ… воображая, что васъ уже простили!

Во время этой маленькой рѣчи, ей показалось страннымъ, отчего это у Брэнтопа такъ поразительно измѣнились и его голосъ и его наружный видъ. Но когда на порогѣ дверей раздались слова: — выведите меня изъ темноты, въ противномъ случаѣ, клянусь честью, я поведу себя еще хуже, — она узнала Вильфрида и, по его морскому костюму, догадалась, какимъ образомъ онъ очутился здѣсь. Вильфридъ не далъ ей времени подумать ни о сохраненіи своего достоинства, ни о ея гнѣвѣ. — Со мной лэди Шарлотта. Я ночую въ отелѣ; но надѣюсь, вы не встрѣтите препятствія принять ее въ своемъ домѣ? Это заставило ее въ ту же минуту подумать о лучшей комнатѣ, о бѣльѣ и о всѣхъ удобствахъ для титулованной лэди. Потомъ въ припадкѣ признательности за оказанную ей честь и безпредѣльной благодарности, что ее избавили отъ окончанія письма, она упала на плечо Вильфрида и начала рыдать. Вильфридъ, видя свое нелѣпое положеніе, замѣтилъ, что лэди Шарлотта ожидаетъ привѣта. Мистриссъ Чомпъ въ одинъ моментъ влетѣла въ гостиную, прозвонила во всѣ колокольчики, и вслѣдъ за тѣмъ спустилась внизъ съ лампой, которую и поставила на одинъ изъ столбовъ садовой рѣшетки. Оба они остановились подлѣ лампы; — передъ ними разстилался океанъ, задернутый завѣсой ночи, — но лэди Шарлотта не являлась.

ГЛАВА XXXVI.

САНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ ВТОРИЧНО ПОПАДАЕТСЯ ВЪ ЛОВУШКУ.

Хотя мистриссъ Чомпъ и Вильфридъ, освѣщаемые лампой, никого не видѣли, самихъ ихъ однакоже видѣли. Лэди Шарлотта отпустила Вильфрида впередъ, чтобы не быть свидѣтельницей примиренія. Она сдѣлала это съ тѣмъ практическимъ смысломъ, который въ глазахъ Вильфрида придавалъ ея титулу особенную прелесть. — Я приду вслѣдъ за вами, сказала она, и надѣюсь, въ состояніи буду порѣшить то, что у васъ останется неконченнымъ. Выразительная улыбка, сопровождавшая эти слова, вполнѣ показывала аристократическое обаяніе, которымъ она обладала. Вильфридъ не могъ понять, почему она такъ сильно желала примиренія между мистриссъ Чомпъ и его фамиліей; но такъ какъ это согласовалось съ его собственными видами и желаніями, то онъ не могъ не раздѣлять ея желанія и въ то же время отдавалъ полную справедливость ея болѣе чѣмъ обыкновенному благоразумію.

Въ то время какъ лэди Шарлотта оставалась на извѣстный промежутокъ времени на морскомъ берегу, она замѣтила вблизи себя неизвѣстную фигуру, и когда хотѣла уже удалиться, знакомый голосъ попросилъ ее указать дорогу къ дому, въ которомъ живетъ мистриссъ Чомпъ. Лэди Шарлотта испугалась болѣе того, чѣмъ бы ей хотѣлось.

— Развѣ вы не узнаете меня? рѣзко спросила она.

— Васъ! продолжалъ голосъ Эмиліи.

— Скажите, ради Бога, какимъ образомъ вы очутились здѣсь? Что привело васъ сюда? Вы однѣ? — спрашивала лэди.

Эмилія не отвѣчала.

— Какую экстренную экспедицію предприняли вы? Впрочемъ вы скажите мнѣ только одно: вы здѣсь по собственному своему желанію, или васъ кто нибудь вытребовалъ?

Перспектива непрерывнаго молчанія становилась для лэди Шарлотты невыносимою и потому она вслѣдъ за тѣмъ прибавила: — пойдемте со мной.

Эмилія повидимому не рѣшалась.

— Я знаю, свиданіе назначено въ томъ домѣ, сказала лэди: — если вы пойдете со мной, то увидите его сію же минуту.

Въ этотъ самый моментъ и была поставлена лампа на одинъ изъ столбовъ садовой рѣшотки; она освѣщала Вильфрида въ морской шляпѣ и курткѣ и встревоженную ирландку.

— Постойте, прежде всего я должна переговорить съ вами, сказала лэди Шарлотта, которой показалось, что Эмилія протянула руки по направленію къ Вильфриду. — Пожалуйста, оставьте театральные жесты. Онъ тамъ, вы видите; я не прибѣгаю къ чародѣйству. Пойдемте со мной, я пошлю за нимъ. Неужели вы не узнали до настоящей поры, что онъ терпѣть не можетъ такихъ публичныхъ сценъ, какія вы стараетесь разыгрывать?

Эмилія вполовину поняла ее.

— Въ сторонѣ отъ меня онъ становится другимъ человѣкомъ, сказала она тихимъ беззвучнымъ голосомъ.

— Менѣе, чѣмъ я воображала, подумала лэди Шарлотта, и затѣмъ замѣтила Эмиліи, что ей не было ни малѣйшей надобности казаться несчастной; она находится въ кругу друзей и такъ далѣе. Простая рѣчь лэди Шарлотты находила доступъ къ разсудку Эмиліи быстрѣе ея аргументовъ; въ убѣжденіи, что Вильфридъ разговаривалъ съ мистриссъ Чомпъ о серьезныхъ частныхъ дѣлахъ, и питая особенное уваженіе къ слову «занятіе», Эмилія позволила увести себя. На дорогѣ у нея раза два вырвались легкія восклицанія, и эти восклицанія отозвались въ ушахъ лэди Шарлотты чрезвычайно смѣшно. Это былъ ни болѣе, ни менѣе, какъ подавленный вопль души. Эти восклицанія были не только не понятны для лэди Шарлотты, но возбуждали къ себѣ пренебреженіе.

Вильфридъ, убѣдясь, что лэди Шарлотта не придетъ, сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній насчетъ ея пола, и потомъ вошелъ въ комнаты за присланнымъ на его имя письмомъ. Онъ находилъ не политичнымъ прочитать его тамъ, потому что мистриссъ Чомпъ, при ея дружелюбномъ, даже материнскомъ расположеніи, вѣроятно пожелала бы изъ одной чистой привязанности узнать его содержаніе. Онъ положилъ его въ карманъ и продолжалъ говорить въ веселомъ настроеніи духа, пока мистриссъ Чомпъ, частію для того, чтобы объяснить неприбытіе лэди Шарлотты, замѣтила, что ей извѣстно, что у нихъ была ссора. Она убѣдилась въ этомъ по запискѣ, которую принесли къ Вильфриду и надъ которой онъ еще до вскрытія нахмурился и покраснѣлъ. Зная измѣнчивость своего лица, Вильфридъ продолжалъ краснѣть и хмуриться даже послѣ того, какъ прочиталъ записку, хотя въ ней не было ни малѣйшаго повода къ тому, чтобы заставляло надѣть на себя эту маску. Мистриссъ Чомпъ сразу поняла, въ чемъ дѣло, и не замедлила выразить свое соболѣзнованіе.

— Я помогу вамъ! воскликнула она. — Клянусь честью, я помогу. О! тутъ аристократія! тутъ ея надменность! Но если я скажу, мой милый, что послѣ моей смерти (о, какъ страшно подумать о ней!) вы получите свою долю, и самую большую… вотъ этотъ коттэджъ и порядочный пай изъ банка… она тоже получитъ это. И если вы женитесь на лэди съ титуломъ, я и тогда не откажусь отъ своего слова, повѣрьте.

Вильфридъ пожалъ ей руку.

— А представьте, я называлъ васъ кострюлей, въ которой кипитъ изумрудный бульонъ.

— Милый мой! вы можете называть меня, какъ вамъ угодно, только не браните меня, возразила мистриссъ Чомпъ. — Вѣдь вы не захотите, да и нѣтъ надобности бранить меня. Вы будете называть меня различными словами, а вѣдь это все равно, что дать понюхать мнѣ перцу, отъ котораго я только расчихаюсь, и больше ничего; брань — другое дѣло, это тоже самое, что къ спинѣ пришпилить бумажку. Нѣтъ, не браните меня, не называйте меня позорными именами.

Послѣднія слова произнесены были весьма патетично.

— Да, сказалъ Вильфридъ: — я буду называть васъ мистриссъ Поль.

— О, вы пріятнѣйшій изъ молодыхъ людей!

Мистриссъ Чомпъ отняла свои руки. Она намѣревалась поцаловать его, но Вильфридъ защитилъ себя распечатаннымъ письмомъ; мистриссъ Чомпъ радостно воскликнула, когда Вильфридъ предоставилъ ей прочитать его.

— «Милый Вильфридъ!» — вотъ она какъ начинаетъ; значитъ въ глазахъ знатной лэди вы вдвое милѣе. Она въ своемъ родѣ таблица умноженія: — что бы она ни сказала, чтобы ни сдѣлала, — непремѣнно нужно множить на два. «Милый Вильфридъ!» и чѣмъ меньше времени пройдетъ безъ умноженія на два, тѣмъ лучше. Извините меня за шутки, мистеръ Вильфридъ. «Милый Вильфридъ!» Господь надъ ней! да это, въ моихъ глазахъ, просто королева. «Я составила другой планъ». Нѣтъ, — лучше держитесь одного — стараго, — а то по моему, это значитъ идти по двумъ дорогамъ къ одной цѣли… «другой планъ. Приходите ко мнѣ въ отель Дельфинъ, гдѣ я сижу одна». О, Боже! Одна, и это слово подчеркнуто мистеръ Вильфридъ. — Но ничего, — вѣдь у нихъ своего рода привычки.

— Тѣмъ не менѣе это чрезвычайно странно, сказалъ Вильфридъ. — Если она не хотѣла придти сюда, то почему она не отправилась въ отель, гдѣ остановились всѣ другіе?

— Аристократія, мистеръ Вильфридъ! Одна… почему одна? очень просто: придется, можетъ быть, поворковать. «Одна», — мистриссъ Чомпъ снова принялась за письмо: «а завтра я засвидѣльствую свое почтеніе особѣ, которую вы называете кострюлей, въ которой кипитъ изумрудный бульонъ». — О, негодная! сказала бы я, если бы ты не была природная лэди. Послѣ этого слѣдуетъ подпись: «преданная вамъ Шарлотта». Мистеръ Вильфридъ, за это письмо я дала бы вамъ пять фунтовъ стерлинговъ, если бы не знала, что вы не разстанетесь съ нимъ за пятьдесятъ. Я дѣйствительно кострюля; и она будетъ мнѣ родственница, — мой милый! Идите къ ней. Ваша постель будетъ готова черезъ часъ; а завтра, быть можетъ, если лэди Шарлотта уволитъ меня, я удостоюсь чести увидѣть Адель.

Вильфридъ опахнулъ запиской ея щеки, потомъ записку положилъ на плечо и вышелъ изъ комнаты. Онъ спѣшилъ въ отель Дельфинъ, но на половинѣ дороги остановился. — Въ письмѣ Арабеллы быть можетъ сообщаются дурныя вѣсти, подумалъ онъ. Магазины еще были освѣщены; изъ окна аптеки прорывался на мрачную улицу зеленый свѣтъ. Вильфридъ подъ нимъ остановился. — Отличное освѣщеніе для чтенія записки, въ которой извѣщаютъ какого нибудь мужа, что отъ него убѣжала жена! пробормоталъ онъ и углубился въ письмо своей сестры. Прочитавъ его, онъ весь затрясся. Вотъ что писала она:

"Любезный братъ! Я пишу тебѣ безъ всякихъ вычуръ. Счастливъ тотъ, кто можетъ играть человѣческою рѣчью! Папа наконецъ сдѣлался и съ нами откровеннымъ. Онъ не высказался ясно, и сдѣлалъ намъ честь, полагая, что въ этомъ нѣтъ особенной надобности. Если въ пучинѣ нашей скорби мы утратимъ деликатность, то что же у насъ останется? Что?

"Шагъ, который онъ намѣревался сдѣлать, и которому мы сопротивлялись, — долженъ быть сдѣланъ.

"О Вильфридъ! я увѣрена, ты понимаешь меня! Величайшая была бы несправедливость въ отношеніи къ нему, къ намъ самимъ, если бы я высказала то, о чемъ не имѣла и права подумать. На что я намекнула выше, — это ни болѣе, ни менѣе, какъ догадка Корнеліи, которая, къ сожалѣнію, я должна сказать, подтверждается моей догадкой. Мы просидѣли съ папа два часа, вовсе не думая о томъ, что у него было на умѣ. Сначала онъ разбранилъ насъ. Изъ этого мы обѣ заключили, что нужно ожидать еще большаго.

"Надѣюсь, что въ этомъ мірѣ не много найдется людей, для которыхъ мысль о томъ, что честь должна имѣть тѣсную связь съ деньгами, показалась бы возможною. Если такъ, то это величайшее несчастіе, — глубокое страданіе, потому что его должно выносить молча. Корнелія указываетъ на одно для нихъ утѣшеніе, и именно, что они меньше будутъ думать о нищетѣ.

"Зачѣмъ было покупать Брукфильдъ? Съ какимъ наслажденіемъ вспоминаю теперь о нашей прежней безмятежной жизни въ лондонскомъ Сити! о свободныхъ воскресныхъ дняхъ! вечерній благовѣстъ безпрестанно звучитъ въ моихъ ушахъ. Припоминаю теперь, какъ я говорила, указывая на идущихъ въ церковь: — и эта дрянь тоже хочетъ попасть въ царство небесное! Теперь я считаю наказаніемъ то убѣжденіе, что изъ всѣхъ этихъ людей, можетъ статься, не было ни одного несчастнѣе тѣхъ, которые стояли у окна и смѣялись надъ ними! Они по крайней мѣрѣ не думали, что всѣ надежды ихъ въ здѣшнемъ мірѣ зависятъ отъ одной человѣческой воли, — отъ этой флюгарки смертныхъ! Это вѣрно, и съ этимъ должно согласиться. Я жду тебя черезъ три дня. Она займетъ юго-западную спальню (мою), которой она всегда отдавала предпочтеніе. Приготовь умы всѣхъ къ этому брачному церемоніалу: мы должны покориться страсти старика — страсти его къ деньгамъ. Вѣнчать будутъ въ городѣ. Представить только себѣ, что въ церкви будутъ Тинлеи! Впрочемъ я уже знаю по опыту, что несчастіе заставляетъ меня чувствовать себя выше тѣхъ, кого я ненавижу. Я даже повѣряла себя въ этомъ. Кстати о Лаурѣ! Мы слышали, что Тинлеи проводятъ вечера, принимая участіе на сценѣ бесвортскаго театра. Но они все еще по прежнему далеки отъ Ричфорда. Позволь мнѣ прибавить, что Альбертъ Тинли вчера просилъ моей руки. Я соглашаюсь съ Корнеліей, что это первый осязательный признакъ нашего паденія. Вслѣдствіе этого было свиданіе съ папа.

«Милый, дорогой, неоцѣненный Вильфридъ! можешь ли ты, могу ли я, можетъ ли кто нибудь изъ насъ рѣшиться на это — рѣшиться вовлечь жизнь другаго человѣка въ сомнѣніе, когда существуетъ сомнѣніе? Папа настаиваетъ, онъ говоритъ: теперь же, теперь и теперь непремѣнно, безотлагательно! Я обвиняю въ этомъ одну его любовь. Чрезмѣрная любовь пагубна!

„Я знаю, ты понялъ меня и простилъ за такую откровенность. Я не хочу и перечитывать того, что написала. Ты долженъ доставить отцу удовольствіе, сказавъ ему, что лэди Шарлотта опредѣлила уже день, въ который должно совершиться ваше бракосочетаніе. Адель становится для меня непостижимою. Въ одномъ письмѣ видишь ее другомъ лэди Шарлотты, въ другомъ ея врагомъ. Здоровье папа въ настоящее время не представляетъ ничего тревожнаго. Объ одномъ только прошу тебя, не допускай Эмилію къ нему на глаза. Папа вышлетъ вексель на сумму, какую ты требовалъ“.

— Когда? — спросилъ Вильфридъ, прочитывая заключеніе письма и подпись Арабеллы. — Когда онъ вышлетъ его? Онъ даже не удостоиваетъ меня чести опредѣленіемъ времени этой высылки. И это его отвѣтъ на третью мою просьбу!

Дѣло въ томъ, что Вильфридъ страшно нуждался въ деньгахъ собственно для содержанія своей яхты. Эта неудовлетворенная нужда заставила его вполнѣ понять все, что Арабелла хотѣла открыть въ простомъ своемъ письмѣ.

— Боже праведный! мой отецъ въ рукахъ этой женщины! подумалъ онъ. И потомъ явилась другая мысль: — если онъ женится на ней, мы все-таки останемся бѣдными. А это можно объяснить еще такимъ образомъ: честь можетъ быть спасена, но разоренія не избѣгнуть.

Крайняя нужда въ деньгахъ привела въ трепетъ всѣ струны его сердца, для успокоенія котораго Вильфридъ видѣлъ одно только средство: отдать его Эмиліи.

— Арабелла права, сказалъ онъ, обращаясь къ письму освѣщенному зеленымъ цвѣтомъ: — намъ нельзя вовлекать другихъ въ наше затруднительное положеніе.

Онъ оставался на мѣстѣ, внутренно борясь съ самимъ собой, что продолжалось уже въ теченіи нѣсколькихъ дней; эта борьба научила его воображать, что онъ пріобрѣлъ равнодушіе къ угрожавшему несчастію. Это значительно облегчало настроеніе его духа. — Тому долженъ быть положенъ конецъ, сказалъ онъ, рѣшившись сообщить лэди Шарлоттѣ, что его отецъ разорился, и что сынъ, поэтому, долженъ отказаться отъ надежды на полученіе ея руки.

— Она, безъ малѣйшаго сомнѣнія, скажетъ: — О, очень хорошо, — это обстоятельство совершенно измѣняетъ все дѣло, сказалъ Вильфридъ вслухъ и съ нѣкоторой горечью. Потомъ онъ произнесъ: бѣдный старый отецъ! и подумалъ, пріѣдетъ ли Эмилія въ это мѣсто согласно его желанію. Любовь, дремавшая въ эти дни въ его груди, вдругъ пробудилась, и онъ подумалъ: теперь Эмилія быть можетъ уже здѣсь; — но такъ какъ передъ глазами его не было дѣйствительности, то возможность такого счастія казалась невѣроятною.

— Прекрасная маленькая женщина! воскликнулъ онъ вслухъ, стыдясь назвать въ болѣе нѣжныхъ выраженіяхъ мягкій свѣжій цвѣтокъ любви, который выросталъ передъ нимъ при воспоминаніи о ней. Онъ представлялъ себѣ съ нѣкоторою увѣренностію, что при встрѣчѣ Эмилія будетъ застѣнчива. Онъ заранѣе видѣлъ, что ея взоры жаждутъ его первыхъ словъ, или пожатія руки, и это ему немного не понравилось. — Ему случайно пришло на мысль, что они представляли бы собой замѣчательную чету. Чтобы отогнать эту мысль, онъ старался разгадать тайну впечатлѣнія, производимаго на него ея голосомъ и ея глазами. Она придавала всѣмъ предметамъ, которые окружали его, что-то особенно привлекательное. Она… какая жалость, что ея происхожденіе должно оставаться такимъ, какимъ оно было! Неужели по этой причинѣ любящія существа должны жить какъ обыкновенные люди, одной только внѣшней жизнью? Воспитана ли она на столько, чтобы могла управлять семейнымъ бытомъ джентльмена?

— Я не могу жить однимъ картофелемъ, — произнесъ онъ съ язвительной усмѣшкой.

Но когда его мысли начинали серьезно сосредоточиваться на тонѣ свѣтской женщины, на тонѣ, какого слѣдовало ожидать отъ лэди Шарлотты, онъ запрятывалъ изображеніе Эмиліи въ отдаленный уголокъ своего сердца и составлялъ туманную идею о маленькомъ свѣтломъ коттэджѣ, въ которомъ она сидѣла и пѣла про себя, между тѣмъ какъ онъ въ это время отличался въ военныхъ походахъ. — Два-три пріятеля, — Лумли и Фридериксъ, — приходили бы навѣщать ее. Прочіе же сослуживцы Офицеры не должны были и знать, что онъ женатъ.

Яхта Вильфрида стояла въ полосѣ луннаго свѣта подлѣ сопровождавшаго ее ботика сэра Твикенгэма. Онъ бросилъ на нее взглядъ какъ на стараго друга, какъ на оконченную исторію, и попросилъ доложить о себѣ лэди Шарлоттѣ.

— Что же вы не привели съ собой почтенную старушку? сказала лэди Шарлотта, встрѣчая Вильфрида. — Впрочемъ, признаться сказать, сегодня вечеромъ я бы не желала съ ней видѣться.

Вильфридъ соглашался съ этимъ, ссылаясь на позднее время, и вслѣдъ за тѣмъ прибавилъ: — вы однѣ?

На лицѣ лэди Шарлотты выразилось изумленіе; она сказала: — я думаю! — и потомъ засмѣялась. — Я забыла, что вы обращаете особенное вниманіе на приличія. Я только что послала мою горничную за Джоржіаной; она ночуетъ вмѣстѣ со мной. Я рѣшилась расположиться здѣсь, потому что тамъ въ отелѣ ужасно надоѣдаютъ мнѣ; и кромѣ того, я сказала, что буду ночевать въ виллѣ, поэтому мнѣ бы не хотѣлось возвращаться къ людямъ, которые меня не ожидаютъ.

Вильфридъ окинулъ взглядомъ комнату съ замѣшательствомъ и скорѣе съ видомъ подозрѣнія, потому что нечѣмъ было объяснить его замѣшательства. Аристократическое равнодушіе лэди Шарлотты (въ этомъ отношеніи онъ едвали стоялъ выше мистриссъ Чомпъ) къ мнѣнію другихъ и къ условнымъ общественнымъ правиламъ нравилось ему при дневномъ свѣтѣ, но теперь это его сердило.

Въ комнату вошла горничная лэди Шарлотты и доложила, что миссъ Фордъ придетъ ночевать. Горничную отпустили спать.

— Тебѣ тамъ больше нечего дѣлать. — сказала ея госпожа, въ то время какъ дѣвушка подходила къ створчатымъ дверямъ. Окно, обращенное къ морю, было открыто. Вильфридъ подошелъ и закрылъ его. Потомъ съ замѣтнымъ волненіемъ приблизился къ дверямъ и хотѣлъ уже взяться за ручку, когда лэди Шарлотта спокойно замѣтила: — тамъ моя спальня. — Это заставило его попросить извиненія и сѣсть на мѣсто.

— Нѣтъ ли чего нибудь новаго? спросила она. — Вы кажется надѣялись получить здѣсь письмо. Вѣрно дурныя извѣстія?

— Не хорошія, отрывисто отвѣчалъ Вильфридъ.

— Очень жаль.

— Мнѣ пишутъ (Вильфридъ сдерживалъ свой языкъ)… меня извѣщаютъ, что я… что мы… лейтенантъ на половинномъ жалованьи, я полагаю, можетъ сказать, что онъ разоренъ, когда всѣ другіе ресурсы его пресѣклись!…

— Я могу извинить его за такое предположеніе, сказала лэди Шарлотта. При сообщеніи этого факта, она не обнаружила ни малѣйшихъ признаковъ волненія. Ея внѣшнее спокойствіе и серьезное выраженіе лица смиряли Вильфрида.

— Я всячески стараюсь возбудить въ себѣ сомнѣніе, стараюсь избѣгнуть того, что повидимому неизбѣжно… я могу оставаться спокойнымъ съ закрытыми глазами въ темнотѣ, но когда свѣтъ заглянетъ мнѣ въ лицо… клянусь вамъ честью, что я даже не воображалъ о подобной катастрофѣ.

— Вступленіе довольно страшное, сказала лэди Шарлотта, перемѣнивъ свою позу.

— Простите меня; я не имѣю права навязывать другимъ мои чувства. Сегодня я узналъ въ первый разъ, что мы… разорились.

Лэди Шарлотта не приподняла своихъ глазъ, не посмотрѣла даже пристально на Вильфрида, — но безъ малѣйшей перемѣны спросила: — и въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія?

— Никакого, — отвѣчалъ Вильфридъ рѣшительнымъ тономъ. Досада на ея притворное равнодушіе придавала ему силу.

— Разорились? повторила она.

— Да.

— Съ вами не можетъ быть хуже того, что было съ мѣсяцъ тому назадъ. Новаго вы мнѣ ничего не сказали. Я это знала.

Это странное признаніе произвело хаосъ въ головѣ Вильфрида и вызвало необходимость защитить свою честь.

— Даю вамъ слово джентльмена, лэди Шарлотта, что я прихожу къ вамъ съ этимъ извѣстіемъ въ первый разъ. До пастоящей минуты я даже этого не подозрѣвалъ.

— Совершенно вамъ вѣрю, — сказала она, подавая Вильфриду руку.

— Такъ вы знали объ этомъ? спросилъ онъ послѣ непродолжительной паузы.

— Да; но не спрашивайте, какимъ образомъ узнала я. Мнѣ не хотѣлось говорить вамъ объ этомъ. Я рѣшилась ждать, когда вы сами начнете.

— Мой долгъ — сообщить вамъ въ тотъ самый моментъ, какъ я узналъ объ этомъ, сказалъ Вильфридъ, очарованный своимъ великодушіемъ, которое начинало пробуждаться въ немъ и котораго онъ желалъ избѣгнуть.

— Да, я полагаю, что между друзьями подобный долгъ необходимъ.

— Между друзьями! Неужели послѣ этого мы останемся и всегда будемъ оставаться друзьями?

— Мнѣ кажется, я не разъ говорила вамъ, что не я буду виновата, если мы сдѣлаемся врагами.

— Возвышеннѣе и счастливѣе честолюбія, къ которому я стремился…

Побуждаемый сантиментальностью, онъ хотѣлъ сказать что-то высокопарное, что было уже предварительно сложено въ его головѣ для болѣе плавнаго объясненія. Но надъ словомъ „стремился“ онъ началъ запинаться и потомъ совсѣмъ остановился. Боясь, что сказалъ менѣе, чѣмъ требовалось для комплимента при настоящемъ случаѣ, онъ сказалъ гораздо больше.

Само собою разумѣется, что такая опытная оцѣнщица человѣческаго характера, какъ лэди Шарлотта, не могла не замѣтить, что человѣкъ, говорившій въ этомъ родѣ, разыгрывалъ если не дѣйствительно, то сантиментально двуличную роль. Вслѣдствіе этого она сейчасъ же поспѣшила къ нему на помощь.

— Вы, кажется, просите позволенія нарушить нашу помолвку?

— Въ настоящее время я долженъ это сдѣлать!

Вильфридъ сказалъ это не подумавъ, и отвѣтъ помогъ ему. Что онъ, благодаря принятому имъ методу и сантиментальности въ неудачныя минуты, терялъ шансъ на выгодный бракъ, становилось очевиднымъ. Съ видомъ отчаянія онъ хотѣлъ доставить себѣ утѣшеніе, пристально глядя въ черты лица лэди Шарлотты и стараясь примѣнить къ нимъ тотъ или другой нѣжный взглядъ, то или другое выраженіе любви, которыя молодой человѣкъ всегда имѣетъ въ запасѣ. Глаза лэди Шарлотты встрѣтились съ его глазами, и, не смотря на то, что онъ рѣшился сопротивляться ей во всемъ, сила чистосердечія во взглядѣ лэди Шарлотты взяла надъ нимъ верхъ.

— Въ подобныхъ случаяхъ люди всегда бываютъ черезчуръ строги къ женщинамъ, сказала лэди Шарлотта, отвернувшись немного въ сторону и опустивъ рѣсницы. — Я хочу дѣйствовать такъ, какъ будто мы несемъ одно и тоже бремя. То, что вы сообщили мнѣ, нисколько меня не измѣняетъ. Я знала это раньше… А вы видите, что мои отношенія къ вамъ остаются тѣже самыя. Вы можете поступать какъ вамъ угодно, — вы совершенно свободны. Кажется, прямѣе этого ничего не можетъ быть сказано?

Машинальное наклоненіе головы Вильфрида, которымъ выражалось его согласіе, вызвало улыбку на лицо лэди Шарлотты.

— Вамъ должно быть извѣстно, что я не получаю наслѣдства, продолжала она. — Я имѣю… позвольте мнѣ сообразить какую сумму… около тысячи фунтовъ. Вы, вѣроятно, согласитесь, что я поступила весьма благоразумно, сберегая эту сумму въ теченіе пяти лѣтъ. Иные мужчины подумали бы, что подобная бережливость должна удвоить капиталъ. Прекрасно; но во всякомъ случаѣ, не думайте, что я доставлю вамъ деньги; — у меня есть нѣсколько брилліантовъ. En revanche, мои привычки не требуютъ большихъ издержекъ. Пріятно было бы имѣть верховую лошадь, но я могу обойтись и безъ нея. Пріятно было бы имѣть большой домъ, но я могу жить и въ коттэджѣ. Я люблю французскую кухню, но могу довольствоваться и однимъ блюдомъ. Больше всего я люблю общество, но готова пожертвовать имъ, если необходимость заставитъ сидѣть дома.

Вильфридъ взялъ ея руку и поцаловалъ концы пальцевъ, задумчиво потупивъ глаза. Сантиментальность снова разсѣяла его до такой степени, что усиліе сосредоточить себя на одномъ предметѣ поглощало всѣ его мыслительныя способности.

Наконецъ онъ произнесъ: — половинное жалованье лейтенанта! — въ ожиданіи отвѣта: — „мы можемъ подождать, — какъ это дѣлаютъ невѣсты, которымъ пріятно имѣть своимъ мужемъ сельскаго священника“. Потомъ могла бы послѣдовать пауза, посвященная глубокому размышленію, а за тѣмъ бѣглый взглядъ на лэди Шарлотту, отъ котораго у нея образовалась бы идея, что ожиданіе не составляетъ привилегіи для людей, живущихъ для того, чтобы научиться терпѣнію. Путь, который онъ опредѣлилъ себѣ, не отличался особенной дальновидностью; быть можетъ онъ до нѣкоторой степени заставлялъ ее припомнить свои лѣта. Какъ бы то ни было, хотя онъ и зналъ ея характеръ довольно хорошо, но въ настоящую минуту онъ былъ не въ состояніи произвести на нее какое нибудь впечатлѣніе.

— Можно устроить, и при томъ безъ всякаго затрудненія, такъ, что на жалованье лейтенанта не приведется обращать ни малѣйшаго вниманія, — отвѣчала лэди Шарлотта. — Вы поступите въ дипломатическій корпусъ. Это я могу сдѣлать для собственнаго своего интереса. Если мы будемъ женатые, то самая нужда будетъ принуждать насъ къ изысканію средствъ для ея устраненія. Не знаю еще, понадобится ли вамъ сохранять за собою лейтенантство. Правда, я бы не хотѣла, чтобы вы оставили военную службу: можетъ быть для васъ откроется еще лучшая карьера. Штабъ Остъ-Индіи, персидская миссія: это такія два учрежденія, въ которыхъ услуги военнаго человѣка всегда будутъ составлять настоятельную надобность. Во всякомъ случаѣ мы должны браться за все, что для насъ окажется выгоднымъ. Мы можемъ жить за границей, гдѣ общество, относительно денежныхъ средствъ, не бываетъ взыскательно. Наконецъ мы можемъ составить свой собственный кружокъ и за всѣ лакомства, соотвѣтствующія времени года, отплачивать чаемъ, пирожнымъ и пріятнымъ разговоромъ.

— Но вы, Шарлотта… вы не въ состояніи вести такой жизни! сказалъ Вильфридъ, откровенность въ его глазахъ уменьшала ея достоинство. — Ваша совѣсть не имѣла бы покоя, — это убивало бы васъ!

— Въ самомъ дѣлѣ? — Вы думаете, совѣстно угощать людей чаемъ за ихъ обѣды и балы?

— Но надобно принять въ соображеніе и другія вещи.

Лэди Шарлотта вспыхнула. Сквозь ея румянецъ проглядывало что-то женственное и благородное.

— Поэтому я могу льститъ себѣ надеждой, что вы меня любите? прошепталъ Вильфридъ.

— Развѣ вы не видите? возразила она. — Мой проэктъ — ни больше, ни меньше, какъ прихоть, — причуды.

Разъединенный человѣкъ видѣлъ себя въ рядахъ дипломатическаго корпуса, съ рѣшительной, откровенной, преданной женщиной (титулованной лэди). которая любила его и готова была поддерживать его. Заря счастія засіяла надъ его головою и на дорогѣ жизни онъ уже видѣлъ тѣ недостатки, которые лэди Шарлотта могла пополнить. Она была тверда и откровенна, онъ — нерѣшителенъ и углубленъ въ самого себя. Животная бодрость брала верхъ надъ тѣмъ и другимъ. Противоположности ихъ доходили до такой крайности, что они встрѣчались тамъ, гдѣ расходились. Его въ особенности поражала мысль, что безпрерывное сношеніе съ ней будетъ служить для него свѣтиломъ, которое должно выводить его изъ мрака невѣдѣнія. При всей своей молодости, онъ вполнѣ понималъ значеніе словъ „подруга жизни“. Правда, разсудокъ его находился въ разладѣ съ сердцемъ; она говорила ему: — „вотъ лэди, которой ты долженъ служить“. Но вѣдь извѣстно, что сердце — это закоснѣлый мятежникъ. Лэди Шарлотта поступила весьма благоразумно, возразивъ на послѣдній вопросъ Вильфрида: — мнѣ кажется, скорѣе я должна спросить васъ: любите ли вы меня? — Вопросъ этотъ дѣлается не по случаю постигшей васъ катастрофы. Я спрашиваю васъ просто изъ любопытства.

И все же, не смотря на кокетство и болтливость лэди Шарлотты, которыя частію должны были вывести его изъ затруднительнаго положенія, рука ея была влажна и глаза особенно бдительны.

— Вы спрашиваете меня: люблю ли я васъ? Вы, которая всегда смѣялись надъ словомъ „любовь!“

— Вовсе нѣтъ. Я всегда считала это весьма важнымъ условіемъ въ дѣлѣ брака.

— И вы не откажетесь отъ вашихъ словъ?

— Никогда.

— Но, Шарлотта, я смотрю на этотъ вопросъ совсѣмъ съ другой точки зрѣнія.

— Вы все-таки воображаете, что тутъ должна быть небольшая частица любви?

— Безъ любви не можетъ существовать и брачнаго союза.

— Безъ любви съ обѣихъ сторонъ?

— Если и не съ обѣихъ сторонъ, то по крайней мѣрѣ одна изъ нихъ должна принести съ собой любовь.

— И на столько, что будетъ достаточно для обѣихъ сторонъ! Поэтому нѣтъ и надобности осматривать вашу корзинку?

Затронутый за живое этими словами, Вильфридъ пожалъ ея руку.

— Въ этомъ заключается вашъ отвѣтъ? спросила лэди Шарлотта.

— Неужели же вы можете сомнѣваться во мнѣ?

Лэди Шарлотта встала съ мѣста.

— О! если вы говорите въ этомъ родѣ, то, признаюсь, я должна сказать, что сомнѣваюсь. Скажите, неужели мужчины бываютъ женщинами и женщины мужчинами? Милый мой Вильфридъ, неужели на этотъ вечеръ мы обмѣнялись ролями?

Поспѣшность, съ которой онъ старался выйти изъ ложнаго положенія, помогла ему. Онъ тоже всталъ и, прислонясь къ камину, сказалъ: — я такъ созданъ, Шарлотта, что не могу высказывать своихъ чувствъ тономъ дѣловаго человѣка; я даже избѣгаю этого, если… Вы сейчасъ сказали о корзинкѣ. Признаюсь, я не могу вынести моей на рынокъ и прокричать, что у меня есть столько-то фунтовъ потребнаго матеріала. Да и какой мужчина пойдетъ на рынокъ, если ему нечего продать? Говоря проще, долженъ ли я находиться здѣсь, если мои чувства не отвѣчаютъ краснорѣчиво на вашъ вопросъ?

— Не краснорѣчиво, но утвердительно? прошептала она, подходя къ нему.

Она знала, что ей стоило подставить только свое правое плечо подъ его лѣвую руку и онъ въ ту же минуту показалъ бы себя самымъ страстнымъ любовникомъ. Почему же она не рѣшалась взволновать кровь этого человѣка? Какъ будто она была обречена никогда и ни передъ кѣмъ не открывать своего сердца. Вильфридъ не зналъ и не могъ знать, что скорѣе великодушіе, нежели холодность удерживали ее отъ поцалуя, который бы окончательно пробудилъ страсть въ его груди. Онъ хотѣлъ только оправдать свои чувства и потому шелъ впередъ зажмуря глаза. Неужели она въ самомъ дѣлѣ вовсе не имѣла женскаго инстинкта?

— Утвердительно! было его искреннимъ отвѣтомъ.

— Это значитъ: да! — Голосъ ея сдѣлался чрезвычайно мягкимъ.

— Конечно, это значитъ: да, — сказалъ Вильфридъ.

Лэди Шарлотта зажмурила глаза, произнося: — какъ счастливы бываютъ тѣ, которымъ приведется слышать, что онѣ любимы! — И потомъ раскрывъ глаза, съ запылавшимъ лицомъ, сказала: — повторите это! — Ея пальцы опустились на руки Вильфрида. — Вильфридъ! это моя слабость; — я хочу слышать повтореніе вашего отвѣта.

Яркій румянецъ и трепетаніе пальцевъ доказывали такое сильное волненіе, какому нельзя было повѣрить, хотя оно было очевидно и осязательно. Не смотря на то, что-то особенное въ ея голосѣ, въ ея фигурѣ, удерживало Вильфрида отъ сближенія съ ней. Онъ спрашивалъ самого себя: — „какимъ образомъ я скажу этой женщинѣ, что люблю ее, не….“, — не обнявъ ея таліи, не сдѣлавъ демонстраціи, которая бы удовлетворила и его, и ее? Другими словами: — „не показавъ той пылкости, которая бы заставила меня забыть, должно ли это быть такъ, или нѣтъ?“

Онъ оставался въ прежней позѣ, не будучи въ состояніи ни двигаться, ни говорить, но воображая, что, вѣроятно, ему еще разъ удастся увидѣть хотя мелькомъ изчезнувшую горную нимфу, плѣнительную свободу. Женскій инстинктъ лэди Шарлотты согрѣвался все болѣе и болѣе, такъ что если она и не совсѣмъ угадывала состояніе его души, то по крайней мѣрѣ понимала, что онъ съ прерваніемъ рѣчи испытывалъ неловкое положеніе.

— Милый Вильфридъ, произнесла она вполголоса: — я вижу, что вы сомнѣваетесь. Я хочу увѣриться, что во мнѣ, по вашему мнѣнію, вы найдете женщину, которая можетъ помочь вамъ.

Вильфридъ тяжело вздохнулъ.

— Да, Шарлотта, я увѣренъ въ этомъ. Я желалъ бы хоть въ половину быть достойнымъ васъ! Вы полны бодрости, чужды самолюбія и, могу дать клятву, вѣрны какъ сталь.

— Благодарю васъ; какъ вы не сравнили меня по вѣрности съ собакой? и она засмѣялась. — Сталь я люблю. Я надѣюсь быть добрымъ мечомъ въ вашей рукѣ, мой храбрый рыцарь, или щитомъ, словомъ всѣмъ, что хотѣли бы вы выдѣлать изъ этой стали.

Улыбаясь, она еще ближе наклонилась къ нему и сбросила съ шеи платокъ.

— Во всякомъ случаѣ, Вильфридъ, чтобъ полюбить орудіе вашей стали, необходимо нужно, чтобы оно было выдѣлано хорошо, а это вы находите чрезвычайно труднымъ. Извините, сэръ, я не допускаю никакихъ увѣреній. Хорошенькія личики, музыкальные голоса, пріятныя манеры и различныя хитрости, которыхъ я не хочу употреблять, достаются мужчинамъ гораздо легче.

— Тѣмъ мужчинамъ, которые дѣлаютъ открытіе, что эта лэди не сталь, сказалъ Вильфридъ: — во всякомъ случаѣ нужно ли ей носить такъ много вотъ здѣсь?

Онъ указалъ мизинцемъ на открытую шею.

Лэди Шарлотта дотронулась до указаннаго мѣста.

— Здѣсь? Значитъ вы замѣтили, что она немного завяла? спросила она, устремивъ на него выразительный взглядъ. Кто бы подумалъ, что ея глаза были такъ очаровательны, и такъ много выражали?

— Немного завяла? И открыта теперь только для меня? Шарлотта?

— Для того, кто любитъ меня, сказала она.

— Для меня!

— Для того, кто любитъ меня, повторила лэди Шарлотта.

— Значитъ для меня!

Она отодвинулась назадъ, принявъ серьезный видъ; въ противномъ случаѣ слова: „я люблю васъ, люблю васъ!“ прозвучали бы съ большою силою. Они однакожъ прозвучали, хотя и не такъ громко.

— Да, я люблю васъ, Шарлотта; вы знаете, что я люблю.

— Вы любите меня?

— Да.

— Повторите еще разъ.

— Я люблю васъ! Холодная, неодушевленная Шарлотта, я люблю васъ!

Лэди Шарлотта протянула свою руку съ такимъ видомъ, какъ будто бросала собакѣ кость.

— Моя живая, дышащая, благородная Шарлотта, вскричалъ очарованный Вильфридъ: — я люблю васъ отъ всего сердца.

Его изумляло, что удовольствіе въ чертахъ ея лица постепенно выражалось все менѣе и менѣе.

— Отъ всего сердца?

— Неужели же я могъ бы удѣлить вамъ только частицу его?

— Иногда это дѣлается, сказала она, подражая его голосу, и вслѣдъ за тѣмъ своимъ натуральнымъ голосомъ продолжала. — Прекрасно. Я никогда не вѣрила молвѣ на счетъ васъ и Эмиліи. Я полагаю, что это ложь, не такъ ли?

Ея глаза, вполнѣ согласуясь съ голосомъ, пристально смотрѣли на Вильфрида.

— Кто говоритъ это? прокричалъ онъ, какъ и ожидала лэди Шарлотта.

— Значитъ это не правда?

— Неправда! да и можетъ ли быть правдой?

— Вы никогда не любили Эмиліи Беллони? не любите ее и теперь? Если вы когда нибудь говорили, что любите Эмилію Беллони, то откажитесь отъ вашихъ словъ, и я васъ прощу; признайтесь и потомъ уйдите, потому что, мнѣ кажется, сюда идетъ Джоржіана. Скорѣе! Я не разыгрываю комедіи. Я говорю съ вами серьезно. Одно слово, но слово джентльмена. Скажите мнѣ, потому что я слышала многое. Я боялась за васъ. Я увѣрена, вы на столько благородны, что никогда не позволили бы себѣ обманывать дѣвушку, которую вы обязаны защищать; впрочемъ, можетъ быть васъ завлекли, кто знаетъ? Вы могли и дѣйствительно влюбиться въ нее. Бѣды нѣтъ; но въ настоящемъ случаѣ вы должны успокоить меня. Скорѣе, скорѣе. Вотъ вамъ обѣ мои руки. Возьмите, жмите ихъ и говорите.

Руки были взяты, но голосъ не повиновался Вильфриду. Образъ Эмиліи не представлялся ему съ видомъ упрека, но душевная борьба продолжалась. Повидимому онъ въ состояніи былъ сдѣлать то, чего не смѣлъ произнести. Наконецъ онъ сказалъ:

— Отвѣчаю вамъ категорически: любилъ ли я миссъ Эмилію Беллони? Нѣтъ. Люблю ли я ее? Нѣтъ. Люблю ли я Шарлотту Чиллинвортъ? Люблю, и готовъ повторить это десять тысячъ разъ.

— Ради Бога! пощадите эту бѣдную дѣвушку! сказала лэди Шарлотта, отнявъ руки и обращаясь къ дверямъ.

Въ дверяхъ стояла Эмилія.

ГЛАВА XXXVII.

БѢГСТВО ЭМИЛІИ.

Мертиръ сидѣлъ въ своей комнатѣ и писалъ къ Марини о дѣлѣ Италіи, когда раздался стукъ въ его дверь. Онъ услышалъ голосъ Джоржіаны, умолявшей его идти съ ней какъ можно скорѣе. Увидѣвъ ея лицо, онъ замѣтилъ на немъ слѣды слезъ.

— Не случилось ли чего съ Шарлоттой? было первымъ вопросомъ Мортира.

— Нѣтъ. Но иди: я разскажу тебѣ по дорогѣ. Не обращай на меня вниманія.

— Не случилось ли чего лично съ тобой?

— О, нѣтъ! что же могло случиться со мной? и она взяла его руку.

Они вышли въ темную, уединенную улицу, куда долеталъ запахъ моря.

— Эмилія здѣсь, — сказала Джоржіана, — постарайся убѣдить ее… ты имѣешь на нее вліяніе. О, Мертиръ! дорогой братъ мой! Я благодарю Бога, что люблю брата своего всѣмъ сердцемъ! Какъ должно быть ужасно для женщины любить мужчину.

— Да, если она ничѣмъ болѣе не занята, — сказалъ Мертиръ. — Какимъ образомъ она пріѣхала? — и зачѣмъ?

— Если бы ты видѣлъ Эмилію сегодня вечеромъ, то навѣрное замѣтилъ бы въ ней огромную разницу. Джоржіана коснулась сначала общаго вопроса. — Мнѣ кажется, что она пріѣхала по назначенію.

— Разница вѣроятно не болѣе той, какая существуетъ между ею и ея поломъ, — возразилъ онъ, сдерживая себя и стараясь говорить не такъ рѣзко. — Что же случилось?

Джоржіана указала на гостинницу, къ которой они направились. — Тамъ спитъ Шарлотта. Ея пріѣздъ сюда не есть капризъ: она пріѣхала съ цѣлью. Она хочетъ излечить Эмилію отъ ея несчастной любви къ Вильфриду Полю. Эмилія пріѣхала повидаться съ нимъ. Шарлотта помѣстила ее въ сосѣднюю комнату, такъ что бы она могла слышать, что будетъ говорить Вильфридъ въ припадкѣ любви. Неправда ли, какъ это глупо?

Это была такая глупость, какой Мертиръ не могъ допустить въ своемъ другѣ Шарлоттѣ. Онъ такъ и высказался, а потомъ грустнымъ восклицаніемъ выразилъ свое сочувствіе къ Эмиліи.

— Ты все еще о ней сожалѣешь! вскричала Джоржіана, и сердце ея сильно забилось при этомъ простомъ выраженіи его чувства.

— Какое же другое чувство могу я имѣть! сказалъ Мертиръ, не подозрѣвая другой мысли.

— Конечно такъ, милый Мертиръ, — отвѣтила она; и только по тону голоса онъ замѣтилъ въ ея сердцѣ маленькую преступную радость, и удивлялся ревности, помрачавшей такой свѣтлый умъ, какимъ обладала его сестра. Это показало ей, совершенно еще неопытной въ дѣлѣ любви, что влюбленный мужчина, въ подобномъ случаѣ, не въ состояніи оказывать сожалѣнія.

— Надѣюсь, что ты найдешь ее здѣсь; и Джоржіана ускорила шаги. — Не старайся утѣшать ее. Она будетъ со мною, и я употреблю всѣ усилія внушить ей, что значитъ сдерживать себя и какъ этого достигнуть. Если бы она говорила и дѣйствовала на сценѣ такъ, какъ сегодня вечеромъ, то была бы замѣчательнѣйшимъ драматическимъ геніемъ. Она совершенно преобразилась и употребляла такія сильныя выраженія, какія не всегда можно услышать въ обыденной жизни. Она потрясала Шарлотту, какъ будто та была у ней въ рукахъ, и все это не на показъ: безъ жестовъ, безъ спазмъ. Я замѣтила, когда онѣ стояли вмѣстѣ, что такой контрастъ можетъ существовать только между врожденной отвагой и воображаемымъ одушевленіемъ.

— Мнѣ кажется, Шарлотта въ состояніи была бы встрѣтиться съ болѣе серьезнымъ случаемъ, сказалъ Мертиръ; и взявъ сестру подъ руку, прибавилъ: — ты говоришь, какъ будто была хладнокровной зрительницей. Развѣ Эмилія ее произвела на тебя никакого впечатлѣнія? Какъ ты думаешь, говорила она отъ головы, или отъ сердца?

— Нѣтъ, она растрогала меня — бѣдняжка! Стоило только посмотрѣть, съ какимъ подобострастіемъ она умоляла о любви! и, замѣть, при насъ!

Мортиръ улыбнулся.

— Я думалъ, что женское чувство вступится и остановитъ это естественное движеніе души. Правда ли, — или мнѣ только показалось, что глаза у одной особы еще красны до сихъ поръ?

— Эти слезы были пролиты за Вильфрида, торопливо сказала Джоржіана. — Я увѣрена, что ни одинъ мужчина не находился еще въ такомъ затруднительномъ положеніи, какъ онъ. Человѣка публично позорятъ и онъ долженъ переносить этотъ стыдъ. Мнѣ никогда не случалось присутствовать при такой тяжелой сценѣ.

— Стоять между двумя женщинами, которыя передъ Соломономъ заявляютъ свои притязанія на одного и того же ребенка! Тутъ мужчинѣ слѣдовало бы безпрекословно выполнить надъ собою приговоръ Соломона. Ты плакала о немъ! Знаешь ли, Джоржи, что мягкосердію твоего пола, заставляющему женщинъ плакать при каждомъ трогательномъ происшествіи, вѣроятно суждено служить вознагражденіемъ за испытанія, ниспосылаемыя намъ Провидѣніемъ.

— Нѣтъ, Мертиръ. Джоржіана прервала его насмѣшливый тонъ. — Развѣ я когда плачу? я думала, — ну, что, если бы на его мѣстѣ былъ мой братъ! При одной этой мысли, я почувствовала, что слезы выбиваются изъ глазъ, какъ будто стыдъ простирался и на меня.

— Возможность всего случившагося въ тотъ моментъ, кажется, была довольно далека отъ твоего брата, — возразилъ Мертиръ, съ своей полугрустной улыбкой. — Ты скажи мнѣ… мнѣ кажется, я буду въ состояніи уничтожить у тебя воспоминаніе объ этой сценѣ… скажи только, замѣтила ли ты на ея лицѣ какое нибудь другое выраженіе, кромѣ страстной любви?

— На лицѣ Эмиліи? Нѣтъ. Ея лицо напоминало мнѣ тотъ тусклый огонекъ, который догараетъ въ каминѣ въ зимнія ночи. Ты спросишь, пожалуй, было ли это натурально? Я отвѣчаю, что ея драматическій талантъ былъ въ одинаковомъ настроеніи съ ея любовью.

— Если бы она была хитрѣе, то неужели бы ты въ состояніи была допустить себѣ какое нибудь къ ней подозрѣніе? Обладай она обычнымъ сѣвернымъ retenue, и на ея лицѣ выражалось бы то, что она намѣрена была сказать… для поддержанія собственнаго своего достоиства… тогда наши женскіе критики остались бы вполнѣ довольны.

— Но, Мертиръ, выставлять напоказъ свои чувства, измѣнять имъ и потомъ…

— Да, если, по принципу, она должна бы стыдиться ихъ, въ такомъ случаѣ она дѣйствительно поступила бы дурно.

— Но если бъ ты услышалъ, какимъ отчаяніемъ звучали ея слова!

— Я увѣренъ только въ томъ, что она не краснѣла.

— Мнѣ кажется, что это должно принадлежать къ тѣмъ крайностямъ въ человѣческомъ характерѣ, которыя всего сильнѣе волнуютъ нашу душу, которыя сами по себѣ уже есть самоубійство.

— Да вѣдь говорятъ, что и любовь есть уже самоубійство?

— Нѣтъ; но Мертиръ, я должна же была употребить слова, которыя, можетъ быть, и не совсѣмъ вѣрно опредѣляютъ мою мысль. Я во всемъ хочу быть умѣренной. Во всякомъ случаѣ, я знаю, что правда на моей сторонѣ.

— Къ сожалѣнію, ее трудно ожидать отъ черезчуръ пылкаго сердца.

— Значитъ, ты допускаешь, что такого рода любовь не постоянна?

— Надѣюсь, что не вѣчная.

— Такъ чѣмъ же ты можещь защитить ее въ настоящее время?

— Да развѣ я защищалъ ее? Мнѣ не было и надобности думать объ этомъ. Мужчина обманулъ ее, — а она считаетъ это дѣломъ невозможнымъ; да она, я полагаю, и высказала это; а если нѣтъ, то какъ скоро она пойметъ это, то сдѣлается спокойнѣе, и въ послѣдствіи даже будетъ упрекать его. Но вотъ и отель; судя по свѣту — это должна быть комната Шарлотты. Какія у нея всегда затѣи! Мы какъ будто внесли новые элементы въ этотъ маленькій городокъ. Помнишь ты Бергамо, въ ту ночь какъ австрійцы выступали изъ Милана? Одинъ огонекъ замѣнилъ тысячи огней въ одно мгновеніе!

Наконецъ, пришедши въ гостинницу, онъ торопливо вбѣжалъ въ комнату, ожидая найти всѣхъ троихъ; но лэди Шарлотта была одна и сидѣла въ своемъ креслѣ съ сложенными руками. — А, Мертиръ! сказала она: — мнѣ очень жаль, что васъ побезпокоили. Теперь я понимаю, что значитъ уходъ Джоржи. Я полагаю, что жители здѣшняго дома привыкли къ такимъ путешественникамъ, какъ мы. — И потомъ, не видя дружескаго расположенія съ его стороны, она опять сложила руки. Джоржіана спросила, гдѣ Эмилія. Лэди Шарлотта отвѣчала, что Эмилія ушла, и что минуту спустя за ней послѣдовалъ Вильфридъ, чтобы гдѣ нибудь найти ей пріютъ, или избавить ее отъ уличныхъ непріятностей. — Меня страшно утомила эта сцена, Мертиръ. Я до сихъ поръ не имѣла понятія о женщинахъ юга. Когда онѣ разгорячатся, то мы поневолѣ играемъ второстепенную роль. Вы, конечно, знаете, какое составила я себѣ понятіе объ этомъ нелѣпомъ дѣлѣ. Вотъ какъ это было: — я встрѣтила Эмилію на морскомъ берегу; она всюду его преслѣдуетъ, а это очень вредитъ ея репутаціи. Въ подобнаго рода женской преданности жители здѣшней страны всегда видятъ что нибудь особенное. И такъ, чтобы положить этому конецъ — для ея же счастія, а не для чего нибудь другаго, — скажите, Мортиръ, неужели я похожа на какое нибудь безчувственное чудовище? Я заставила ее дать клятву — а согласитесь, чтобъ сдержать клятву, надобно, во всякомъ случаѣ, быть выше дикаго звѣря. — Я заставила ее дать клятву слушаться и молчать до тѣхъ поръ, пока я не отворю ей дверей свободы. Она согласилась, и торжественно дала обѣщаніе. Я посадила ее въ кресло, думая, что ей сдѣлается дурно. Развѣ съ моей стороны это было безчеловѣчно? Мертиръ, вы не разъ называли меня австрійской женщиной; но клянусь, я желала, чтобы она вышла изъ этого заблужденія какъ можно спокойнѣе. Признаюсь, я думала, что она сдержитъ свою клятву, потому что давая ее, она казалась совершеннымъ ребенкомъ. Остальное вы слышали отъ Джоржи. Я должна также сказать, что все это было очень тяжело для Вильфрида. Если онъ осуждаетъ меня, то это все-таки извинительно, хотя, составляя мой планъ, я имѣла намѣреніе избавить его отъ болѣе непріятнаго положенія. Теперь вы все знаете, Мертиръ. Начинайте вашу лекцію. Дѣлайте изъ меня еще разъ мученицу за всѣ невзгоды, которыя выпали на долю Италіи.

Мертиръ взялъ ее за руку и, почувствовавъ сильное біеніе пульса, снова выпустилъ ее. Шарлотта была значительно тронута этимъ прямымъ обращеніемъ съ ея скрытнымъ сердцемъ. Послѣ нѣсколькихъ краткихъ и незначительныхъ замѣчаній, она сама стала убѣдительно просить его послать людей на поиски за Эмиліей. Передъ уходомъ его, она прошептала кроткое — простите мнѣ. Пожатіе руки было ей отвѣтомъ, но при этомъ не было произнесено ни слова.

— Вотъ, вскричала она, обращаясь къ Джоржіанѣ: — я оскорбила единственнаго человѣка, уваженіемъ котораго дорожу! Послѣ этого извольте полагаться на своихъ друзей!

— Какъ? нельзя полагаться на друзей! пробормотала Джоржіана съ удивленіемъ.

— Неужели вы думаете, что я вмѣшалась бы въ такую исторію, безъ желанія услужить этимъ кому нибудь другому? Вы, конечно, замѣтили, что Мертиръ имѣетъ сантимеитальную привязанность — назовите это, пожалуй, любовью — къ этой дѣвушкѣ. Она его воплощенная Италія. Найдется ли въ мірѣ человѣкъ образованнѣе Мертира? Поэтому, нѣтъ ничего удивительнаго, что онъ поддался обаянію дикарки. Мы всѣ болѣе или менѣе расположены къ сопротивленію, или къ соглашенію съ тѣмъ, что, можетъ быть, намъ и не нравится, — и ни одна женщина не въ состояніи овладѣть такимъ человѣкомъ, какъ Мертиръ. Если бы не два-три случая, я бы не повѣрила, что эта дѣвушка увлечетъ его. Вы навѣрное замѣтили, что онъ пересталъ обращать вниманіе на другихъ, а еще не такъ давно самъ же онъ говорилъ, что не слѣдуетъ сближаться съ нею. Это несомнѣнные признаки въ Мертирѣ, хотя онъ никогда не былъ влюбленъ, и ничего не понимаетъ въ своемъ положеніи. Скажите мнѣ, развѣ это невозможно?

— Вы снова сдѣлали ошибку, сухо отвѣчала Джоржіана.

— Дѣйствительно. Такъ позвольте же мнѣ избавить васъ отъ подобной участи, Джоржи. Если ваши глаза въ настоящее время завязаны…

— А вы, Шарлотта, тоже намѣрены считать себя моимъ другомъ?

— Я считаю себя самымъ преданнымъ другомъ, — сказала Шарлотта, заговоривъ о постороннихъ предметахъ. Она во что бы то ни стало хотѣла прикрыть все смѣшное, представлявшееся ея женскому воображенію въ лицѣ ея прекрасной особы, выставленной на публичный судъ съ личностью ея же пола — и изъ-за кого? изъ-за мужчины. Этого было достаточно для ея возбужденія. Потомъ ей показалось, что возставая противъ Эмиліи, она дѣлала услугу Мертиру; и въ тоже время оказывала точно такую же услугу и Джоржіанѣ. Не смотря на то, въ такой несообразительности виднѣлись проблески свѣтлаго ума. Лэди Шарлотта оправдывала себя восклицаніемъ: „Чего бы я не сдѣлала для друга въ нуждѣ“. Между тѣмъ въ виду новыхъ выгодъ, собственная борьба въ ея глазахъ теряла все болѣе и болѣе своей привлекательности, и снова возникалъ вопросъ: должна ли я заботиться о побѣдѣ? Она принуждена была прибѣгнуть къ мысли о страстной любви, чтобы извинить свои дѣйствія, заставить вспыхнуть въ себѣ пламя, и для этого вызвать всю ревность. Она никогда не могла допустить мысли, что ревность была однимъ изъ ея качествъ. Поэтому она дѣйствовала на себя средствомъ, которое презирала, но не видѣла возможности помочь этому. Люби ее Вильфридъ и сердце этой женщины было готово принять его любовь. Оно было переполнено нѣжностію, и гораздо глубже и мягче, нежели сердце молодой дѣвушки. Тогда Шарлотта сказала бы: „съ этой любовью, которой я такъ страстно желала, вы даете мнѣ жизнь“. Она радостно поблагодарила бы его за ту и другую. „Я могу вознаградить васъ лучше всякой дѣвушки“, хотя она не имѣла въ себѣ страстныхъ порывовъ любви, но все-таки думала, что могла бы помочь ему. Онъ ей нравился; его особенная гибкость ума, его скрытая чувствительность вмѣстѣ съ громкою репутаціею самой безстрашной и положительной храбрости, маска, которую онъ носилъ, но которая для нея была прозрачна, — все это въ немъ правилось ей и возбуждало ея воображеніе. Онъ до такой степени не тщеславился своей особой, что можно было заставить его казаться мальчикомъ. Онъ притворялся пожилымъ, опытнымъ. Онъ проходилъ мимо зеркала справа или слѣва, не бросая украдкою взглядовъ на свою наружность; — примѣръ пустой, но тѣмъ не менѣе достойный, чтобы по немъ судить о нѣкоторыхъ молодыхъ людяхъ. Въ самомъ дѣлѣ, выбирай она кого нибудь изъ толпы, выборъ ея палъ бы на юношу его лѣтъ. Она была слишкомъ черства для болѣе возмужалаго человѣка: но юноша, который желалъ казаться старѣе, ошибки котораго она видѣла и прощала, котораго добродѣтели скрывали нѣкоторыя изъ ея недостатковъ, положеніе котораго въ обществѣ она могла бы возвысить, сдѣлаться его благодѣтельницей, и при томъ чувствовать, что исполняетъ собственное желаніе: — такой-то юноша составлялъ для нея все, и въ этомъ она убѣдилась, послѣ того какъ забавлялась имъ. Если бы она потеряла его, то что бы съ ней было? Даже если она радовалась какъ составительница этого заговора и комедіи, — этой приманки и западни, ея время уходило, а выбирающіе невѣстъ изъ ея класса были осторожны. Кромѣ того она обладала возвышеннымъ и острымъ умомъ, который хотя иногда и поддавался натурѣ, но никогда не преклонялся предъ какимъ нибудь глупцомъ. На Вильфридѣ остановила она свой выборъ и потому переносила воспоминаніе о недавней сценѣ безъ особеннаго сокрушенія; во первыхъ, потому, что Вильфридъ ничѣмъ ее не компрометировалъ, а еще болѣе потому, что горячность любви оживляла и одушевляла его самого. Въ перенесеніи чужаго гнѣва нѣтъ ничего необычайнаго.

Съ разсвѣтомъ мистриссъ Чомпъ вышла уже изъ дому. Она почти всю ночь прождала Вильфрида. „Охъ, ужь мнѣ эти аристократы!“ изрѣдка восклицала она, быстро переходя площадь. „Пусть меня убьютъ, если я хоть слово скажу“. Встрѣтивъ капитана Гамбьера, она пришла въ сильное волненіе, и объяснила ему свое безпокойство о Вильфридѣ; наконецъ осаждаемая вопросами, она разсказала все, что знала, и даже, что подозрѣвала; а потомъ увидя, что зашла слишкомъ далеко, умоляла его сохранить все втайнѣ. Она вдругъ увидѣла Адель, весело порхавшую по аллеѣ, свѣжую какъ созданіе морской волны. Прежде чѣмъ мистриссъ Чомпъ призвала къ себѣ на помощь вчерашній свой гнѣвъ, какъ ее уже осыпали поцалуями и на лукавые вопросы, что она сдѣлала съ братомъ этой молоденькой лэди? отвѣчала той же длинной исторіей. Мистриссъ Чомпъ немного польстила и тѣмъ возбудила болѣе утѣшительное мнѣніе о людской нравственности, по крайней мѣрѣ въ настоящемъ случаѣ. Получивъ приглашеніе въ отель къ завтраку, она поспѣшила назадъ въ свою виллу надѣть платье съ фалбалами и пышный кружевной чепецъ, пока другіе гуляли по берегу.

— Что тутъ можно сказать! Лицо Адели измѣнилось при этихъ словахъ. — Подумать можно многое, прибавила она, вздрогнувъ.

— Да, при неблагоразуміи и безпечности, поддакнулъ капитанъ.

— Но можетъ ли быть человѣкъ въ пылу своей страсти благоразумнымъ? Я пройду по этой веревкѣ до другаго конца. Кто вздумаетъ меня отговаривать, тотъ мой врагъ!

И игривая молодая особа, сохраняя равновѣсіе, передвигала одну ногу за другою вдоль скользкаго, сѣраго каната на берегу; но вскорѣ принуждена была протянуть руку за поддержкой, и капитанъ съ помощію своихъ длинныхъ рукъ подвелъ ее къ концу.

— Видите, цѣла и невредима! сказала Адель, улыбаясь.

— Но несвободны, подхватилъ онъ въ томъ же тонѣ.

— Пожалуйста, сказала она и сложила локти такъ, чтобы освободить свои пальцы.

— Не отпущу. И онъ еще сильнѣе ихъ сжалъ.

— Сдѣлайте милость, выпустите!

— Нѣтъ.

— Такъ я попрошу кого нибудь другаго освободить меня.

— Вы этого не сдѣлаете.

— А хотите, сдѣлаю?

— Благодаря Небо, этого другаго еще не существуетъ. Гамбьеръ подъ словомъ „другаго“ подразумевалъ мужа. Этимъ невиннымъ шуткамъ предоставлено право увлекать молодыхъ людей очень далеко и быстрѣе всякой другой выдумки бойкаго сатаны.

Общество яхты, включая мистриссъ Чомпъ, сидѣло за завтракомъ. Мистриссъ Чомпъ занимала свое мѣсто безмолвно и краснѣла при каждомъ словѣ лэди Шарлотты, когда вошелъ Вильфридъ, старательно причесанный, одѣтый, хотя на его лицѣ не было замѣтно свѣжаго румянца. Онъ мимоходомъ поклонился мистриссъ Чомпъ, но она остановила его и прошептала: — „ваши глаза!“

— „Мои глаза-а-а!“ повторилъ Вильфридъ тономъ школьника, и мистриссъ Чомпъ, такъ рѣдко смѣявшаяся, была поражена его комическимъ видомъ, и, обратясь къ сэру Твикенгэму, сидѣвшему рядомъ съ ней, сказала: — онъ хитеръ, какъ лордъ.

Сэръ Твикенгэмъ выразилъ свое незнаніе такихъ лордовъ, которые бы отличались хитростью. Испуганная его сильной парламентской фразеологіей, мистриссъ Чомпъ оставалась положительно нѣмою до окончанія завтрака; и только въ глубинѣ сердца сокрушалась о грѣхахъ сильныхъ міра сего, которыхъ она такъ гнѣвно упрекала. Ея конькомъ было, что такъ какъ свѣтъ становится все нечестивѣе и нечестивѣе, то весь родъ человѣческій должно быть сидитъ въ лодкѣ, направляющейся къ аду, и было бы очень хорошо выскочить изъ нея сію минуту; но при этомъ размышленіи она не могла оторваться отъ взглядовъ и рѣчей лэди Шарлотты, увлекаясь этой свѣжей и откровенной грѣшницей. „Если она безопасна отъ соблазна, думала она, то здѣсь душа этой молодой женщины близка къ погибели“. „Между аристократами, размышляла мистриссъ Чомпъ, мужчины всегда повѣсятъ головы, между тѣмъ какъ женщины вздергиваютъ ее къ верху и держатъ прямо“. Это размышленіе породилъ контрастъ между лэди Шарлоттой и Вильфридомъ (который, переставъ дѣйствовать безразсудно, сидѣлъ, какъ человѣкъ пораженный громовой стрѣлой), и вопреки зловѣщему видѣнію упомянутой лодки, въ которой сидѣли всѣ гости, мистриссъ Чомпъ признавалась однако, какъ упоительно нестись въ этой лодкѣ, нестись плавно и быстро.

Завтракъ приходилъ къ концу, когда мистриссъ Чомпъ доложили о мистерѣ Брэнтопѣ. Она испустила крикъ материнскаго состраданія къ Брэнтопу, и принялась разсказывать о маленькихъ недостаткахъ его характера, хотя сама сидѣла какъ на иголкахъ, торопясь выйти къ нему. Вильфридъ приказалъ просить его; и къ своему несчастію, мистриссъ Чомпъ, публично описавъ его характеръ, торжественно заключила замѣчаніемъ: — „Онъ совершенно во всемъ противоположенъ всякому лорду“. Брэнтопъ стоялъ въ дверяхъ и кланялся, какъ самое олицетворенное подтвержденіе высказаннаго мнѣнія, и кромѣ того казался жертвою утомленія. Въ головѣ мистриссъ Чомпъ блеснула мысль: „я никогда не прощу себѣ, бѣдное кроткое сердечко, что швырнула въ васъ перьями, но это послужитъ вамъ въ пользу, бѣдный юноша“. Что вы дѣлали во все это время? и отчего не вернулись, вмѣсто того, чтобы скакать на пролетъ цѣлую ночь, подобно кэнгуру. Читали вы, ма’мъ, The Arcana of Nature and Science?

Высокопочтенная мистриссъ Бэйрофль, къ которой былъ обращенъ этотъ рѣзкій вопросъ, отвѣчала отрицательно и спросила, занимательна ли эта книга?

— Эта книга развиваетъ вашъ умъ, продолжала мистриссъ Чомпъ: — человѣкъ просто питается ею, а пока человѣкъ питается, вамъ нечего заботиться о немъ. По прочтеніи Arcana of Nature and Science, ма’мъ, вы во первыхъ не разъ почувствуете себя полупомѣшанной. Она содержитъ въ себѣ все на свѣтѣ, и прочтите вы ее хоть десять разъ, а все-таки не вспомните и пяти строкъ. О, это ужасная книга! ее прекрасно читать, когда вашъ мужъ будетъ страдать припадками подагры. Тогда ему нечего болѣе дѣлать, какъ поглощать знанія. Ну, мистеръ Брэнтопъ, не прерывайте вашего завтрака и разскажите, что вы съ собой дѣлали сегодня ночью?

Легкое колебаніе со стороны Брэнтопа еще болѣе подстрекнуло ее строже распросить его обо всемъ; она подозрѣвала, что онъ ее смѣетъ ей сказать; а онъ, собравъ всю храбрость, призналъ за лучшее разсказать все, принявъ это за форму признанія наименѣе постыдную. Никго кромѣ мистриссъ Чомпъ не слушалъ его до тѣхъ поръ, пока онъ не упомянулъ имени Беллони; и любопытно было видѣть, какъ чьи-то глаза, притворявшіеся разсѣянными, безпрестанно обращались по направленію къ разсказчику. Онъ встрѣтилъ Эмилію на краю города, и будучи не въ состояніи уговорить ее зайти куда нибудь погрѣться, довелъ ее, не говоря ни слова, ночью, до третьей станціи желѣзной дороги въ Лондонъ.

— Что она, сумасшедшая? спросила высокопочтенная мистриссъ Бэйрофль.

— Это геній, отвѣчала Адель, пожавъ плечами.

— Что вы такъ мало кушаете, точно птичка; вѣдь на васъ никто не смотритъ, вскричала мистриссъ Чомпъ гнѣвно и вмѣстѣ съ тѣмъ ободрительно: — что же касается до этой маленькой Беллони, то я думаю, она послѣдовала бы за вами куда угодно; и что же вы съ ней сдѣлали?

Всѣми этими вопросами мистриссъ Чомпъ страшно терзала Брэнтопа, который изо всѣхъ силъ старался повиноваться устремленному на него взгляду Вильфрида, и говорилъ, что два ночные скитальца блуждали по переулкамъ, завтракали на зарѣ крадеными яблоками прямо съ дерева, выпили по чашкѣ молока и съѣли каждый по горсти сливъ, и что ничто не могло убѣдить Эмилію не ѣхать въ Лондонъ. Брэнтопъ медленно ѣлъ поджаренный ломтикъ хлѣба, не рѣшаясь продолжать свою исповѣдь подъ пытливымъ выраженіемъ лица Вильфрида и при грустномъ молчаніи остальныхъ. Наконецъ его принудили сказать, что у Эмиліи не было денегъ, что она имѣла въ карманѣ только семь пенсовъ и наперстокъ, и что у самого Брэйтона было съ собой только нѣсколько шиллинговъ, которыхъ она не рѣшилась бы принять.

— Но что же съ ней сдѣлалось?

Брэнтопъ объявилъ, что она возвратилась въ Лондонъ, и краснѣя, признался, что отдалъ ей свой возвратный билетъ.

Джоржіана, чтобы избавить Брэптопа отъ страшныхъ любезностей мистриссъ Чомпъ, пожелала узнать, казалась ли Эмилія несчастной или убитой?

Брэнтопъ бодро отвѣчалъ: „нисколько“, потомъ поправился и сказалъ: „она не плакала“, и наконецъ прибавилъ: — „она рѣзко вскрикнула, когда я засвисталъ арію изъ одной оперы“.

Лэди Шарлотта, желая положить конецъ этому разговору, встала изъ-за стола. Съ часами въ рѣкахъ она распросила дамъ о ихъ занятіяхъ, и объявила, какимъ временемъ онѣ могли располагать. Потомъ услышавъ голосъ Барнса, капитана яхты, приказала просить. Онъ сомнительно отозвался о погодѣ, сказалъ, что дустъ довольно сильный вѣтеръ; но если лэди этого не боятся, то онъ и подавно. Дулъ попутный вѣтеръ къ главной станціи яхты. — Увидимъ, кто скорѣе придетъ туда, сказала она Вильфриду и, обратясь къ обществу пояснила, что Вильфридъ отправляется къ другимъ станціямъ, по особенной надобности, на что послѣдовали смѣхъ и болтовня. Вильфридъ бѣгло объяснилъ, что положеніе отца требуетъ его присутствія, потомъ отведя въ сторону Адель и мистриссъ Чомпъ, указалъ имъ на причины, по которымъ отсутствіе его оказывалось необходимымъ. Мистриссъ Чомпъ поняла, что эти причины служили только предлогомъ отдѣлаться, и просила его проводить ее въ Брукфильдъ. Адели достаточно было взгляда и жеста Вильфрида. Мортиръ и Джоржіана церемонно распростились, а также и сэръ Твикенгэмъ, уѣхавшій въ своемъ маленькомъ яликѣ. Лэди Шарлотта, наклонясь надъ картою, одною рукою поправляла лорнетъ; и почти не глядя на уѣзжающихъ, торопливо кивнула головой. Она позволила себѣ оставить свое занятіе, привлеченная шумомъ Адели при отъѣздѣ брата; не то чтобы шумъ этотъ поразилъ ее, онъ былъ сдержанъ и деликатенъ, но потому что не знала его причины. Увидя сэра Твикенгэма въ прощальной позѣ, она произнесла чуть слышно „о!“ и снова начала прилежно разсматривать на картѣ порты и гавани, по которымъ капитанъ Барнсъ водилъ своимъ толстымъ пальцемъ. Всѣ распоряженія казались очень удобными. Вильфридъ уже давно замышлялъ ѣхать въ Лондонъ; остальные также заняты были каждый своимъ. Капитанъ Гамбьеръ принималъ полунасмѣшливыя поздравленія и соболѣзнованія, какія обыкновенно говорятся мужчинѣ, который одинъ остается на попеченіи дамъ; а высокопочтенная мистриссъ Бэйрофль замѣтила, что хотя ея отвѣтственность и велика, но все-таки она не считаетъ десять часовъ за цѣлый вѣкъ. — Лэди Гостръ на островѣ, сказала лэди Шарлотта, желая этимъ показать, чѣмъ можетъ кончиться поѣздка. Часъ спустя, яхта уже летѣла къ острову при полномъ западномъ вѣтрѣ, а мистриссъ Чомпъ и Вильфридъ спѣшили въ Брукфильдъ, о чемъ послѣдній позволилъ мечтать своей спутницѣ. Брэнтопъ за пожертвованіе своего билета наслаждался во всю дорогу лицезрѣніемъ мистриссъ Чомпъ. Мортиръ телеграфировалъ Марини, чтобы онъ встрѣтилъ Эмилію на лондонской станціи и поручилъ Брэнтопу отдать ей письмо въ домѣ Марини. Вотъ содержаніе этого письма: „Пусть Джулія бережетъ ее, она способна на это болѣе, чѣмъ всякая другая женщина въ подобномъ случаѣ. Въ теченіе этого времени Джулія узнаетъ ея достоинства. Въ ней есть опасные задатки, ко орые очень безпокоятъ меня. Узнали ли вы, что это за натура? Ея характеръ не можетъ ускользнуть отъ насъ, даже въ разговорѣ о самыхъ обыкновенныхъ предметахъ. Я еще ни разу не ошибался въ своихъ заключеніяхъ объ итальянской и кимврской крови. Конечно, она частію валлійка по матери. Дозвольте ей думать свободно, пока она сама не почувствуетъ нужду въ противодѣйствіи. Ея Италія и музыка не годятся для этого. Оставьте ихъ. Я только боюсь одного, что вы слишкомъ ясно увидѣли, какую дочь Италіи я нашелъ для васъ. Пожертвуйте всѣмъ, чтобы развлечь ее. Мой добрый Марини, помните это. Все это не оставить пріятныхъ воспоминаній въ ея памяти, а я желаю, чтобы она полюбила свою родину и искусство, по выздоровленіи. И такъ мы ухаживаемъ за больною, любезный другъ. Пусть ваша Италія не имѣетъ никакихъ страданій для ея слуха до тѣхъ поръ, пока не успокоится внутренняя буря. Мы скоро увидимся“.

Марини отвѣчалъ на это: „За многое мы обязаны благодарить нашего Мертира, но въ особенности за это сокровище, которое хотя и не самое драгоцѣнное изъ всѣхъ, но во всякомъ случаѣ заставляетъ насъ быть наиболѣе признательными. Мы встрѣтили ее на станціи. Для нея была готова рука, на которую она могла опереться, когда подала свою руку. Она воображала себя одинокою, всего пугалась, на все смотрѣла съ какой-то ненавистью, пока Джулія не приласкала ее. Ея глаза были тусклы, но въ нихъ какъ въ порохѣ готовъ былъ вспыхнуть огонь отъ первой искры. Мы отправляемся съ нею на нашу новую квартиру и тогда… слѣдъ потерянъ. Вѣдь этого вы и желаете! Это называется расположиться новымъ лагеремъ, чтобы скрыться отъ непріятеля. Но пусть такъ! мужчина, заражаясь этой болѣзнью, сейчасъ же принимаетъ мѣры къ излеченію, — женщина вся предается ей, пока не изчезнетъ или болѣзнь, или она сама! и что же это такое, какъ не легкомысленное и безразсудное изнуреніе самого себя? Джулія хотя и женщина, но она не такъ назоветъ эту болѣзнь. Взгляните на спокойный блескъ въ ея глазахъ и прислушайтесь къ нѣжной интонаціи ея голоса, когда она говоритъ! Вѣдь это точно лѣсной голубь. Онъ даже трогаетъ и плѣняетъ меня! Да, дочь Италіи! Джулія тоже была дочерью Италіи, но будетъ ли она оставаться такою? Не знаю. Тоже будеть и съ Эмиліей въ свое, время, неизбѣжное для молодыхъ людей. Въ ней, какъ вы говорите, очень сильна эта болѣзнь — ma, ogni male ha la sua ricetta; я могу говорить это о нѣкоторыхъ лицахъ; но мнѣ очень тяжело, что націи считаютъ мое сердце измѣнчивымъ; тяжело бываетъ до тѣхъ поръ, пока не обращусь къ вамъ; вы одушевляете меня, возбуждаете мою задушевную мысль; — въ вашей личности я вижу армію, которая явилась для нашего освобожденія. Вы — олицетворенная надежда. Вы не знаете, что значитъ отчаяніе. Вы — надежда. Вы такъ же, какъ я, любите мать, которой вы не сынъ! О! восклицаетъ Джулія: неужели наша Италія не подаритъ ему дочери, благороднѣйшей изъ цѣлой націи? Да, ибо черезъ васъ она всегда будетъ итальянкой. Мы молимся, чтобы вы не старѣлись преждевременно, т. е. прежде чѣмъ она выростетъ для васъ и отыщется, и тогда въ ней вы познаете нашу любовь. Посмотрите, съ какимъ одушевленіемъ заговорилъ я! Во мнѣ говоритъ женщина“.

Прочитавъ это, Мортиръ сказалъ: я не могъ бы желать ничего лучшаго. Его чувство къ Эмиліи возрастало, какъ онъ самъ признавался, по мѣрѣ ея приближенія къ женственности, и послѣдняя ступень этого приближенія ударила уже о дрожащія струны отдаленнѣйшаго уголка ея сердца. Эта послѣдняя ступень — страстное заявленіе правъ своихъ на Вильфрида при двухъ женщинахъ, изъ которыхъ одна ея соперница, — кипѣла въ немъ, какъ растопленный металлъ.

— Не вспомнишь ли ты нѣкоторыхъ изъ ея выраженій? нѣсколько разъ спрашивалъ онъ у Джоржіаны.

— Передать тебѣ идею о томъ, что она говорила, это такъ же легко, какъ нарисовать молнію.

— Мой любовникъ? подсказалъ Мортиръ.

— О, да; она это говорила.

— Вѣроятно, это слово странно прозвучало въ твоихъ ушахъ?

— Очень странно.

— Ну, а что же еще?

— …Она говорила, хочешь ты сказать?

— Неужели моя бѣдная сестра стыдится повторить ея слова?

— Я готова повторить все, что можетъ доставить тебѣ удовольствіе!

— Ты вѣроятно знаешь, что иногда и неудовольствія бываютъ пріятны.

Мало по малу при возраженіяхъ на каждомъ шагу, Джоржіана наконецъ пришла къ убѣжденію, что ея нераздѣльная власть надъ Мертиромъ кончилась. Тогда она жестоко стала осуждать Эмилію, — называя ее хищницей чужаго счастія. Нечувствительно она поставила себя на мѣсто женщины, совершившей всѣ великіе подвиги, которые требовались для Мертира, и ей казалось, что Эмилія употребила какія нибудь роковыя чары, не смотря на свою молодость, чтобы вырвать изъ ея рукъ эту счастливую власть.

Но самымъ ужаснымъ преступленіемъ Эмиліи въ глазахъ осуждающей лэди было то, что Вильфридъ отвергнулъ ее. И потому женская справедливость говорила: — ты не достойна моего брата: а женская деликатность думала: — тебя испортила твоя прежняя жизнь. Джоржіана пожалѣла Вильфрида; и теперь съ нѣкоторымъ пристрастіемъ считала его безупречнымъ. Въ то время какъ любовь билась почти во всѣхъ пульсахъ, окружавшихъ ее, человѣкъ, котораго осаждали горячею любовью, подернулъ ея холодное воображеніе отблескомъ огня, какъ зимняя заря ложится на морозное поле. Она смутно понимала, что станется съ ея другой любовью, далеко не сестринской. Она сдѣлалась, чѣмъ прежде никогда не бывала; душа ея была взволнована, она не знала покоя. Въ ней гнѣздилась мысль, что Шарлотта и Вильфридъ не были парой другъ другу. Да почему же? Очень просто, потому что такое сочетаніе стало бы возвышать достоинство одного передъ другимъ. Сверхъ того, стараніе удалить отъ брата всѣ непріятности значительно облегчалось ея пристрастіемъ къ этимъ таинственнымъ размышленіямъ. По временамъ она стремилась всѣмъ своимъ сердцемъ къ Мертиру, а потомъ, въ испугѣ отъ толпы быстро пробуждавшихся въ ней мелкихъ страстей, снова обращала мысли свои къ Вильфриду. Что эта толпа мелкихъ страстей всегда окружаетъ одну большую господствующую ложную страсть, она узнавала постепенно, стараясь успокоить и потомъ уже не пробуждать ихъ. Теперь она знала, что иногда брала верхъ надъ своею страстью къ Мертиру; но ее ничто не могло научить, что этимъ самымъ она изгоняла изъ своего сердца и образъ другаго. Напротивъ, вотъ какого рода была бы ея исповѣдь: „Силою воли я останавливаю свои мысли на Вильфридѣ, чтобы моя любовь къ Мертиру не переполнилась“. Къ такому заключенію привело ее разбирательство самой себя: но ея кровь все еще находилась въ неразогрѣтомъ состояніи, а такое состояніе точно такъ же покровительствуетъ самообольщенію, какъ и страсть. Въ одномъ изъ своихъ писемъ madame Марини спрашивала: можетъ ли Эмилія принимать сэра Порселя Баррета, съ которымъ они встрѣтились и котораго Эмилія назвала своимъ другомъ; къ этому m-me Марини прибавила: а другой джентльменъ три раза заходилъ въ нашу старую квартиру. Въ послѣдній разъ, намъ послѣ уже пересказала объ этомъ домохозяйка, онъ даже плакалъ. Правда ли, что онъ англичанинъ?»

Мертиръ засмѣялся при этомъ и замѣтилъ: — ну! Шарлотта еще не такъ-то бдительна.

Онъ плакалъ, подумала Джоржіана, и тутъ припомнила холодное, спокойное выраженіе лица Вильфрида, когда Эмилія присвоивала его себѣ и когда его единственнымъ отвѣтомъ было: — я женихъ этой лэди, указывая на лэди Шарлотту. И только теперь нѣкоторыя изъ выраженій Эмиліи воскресли въ ея памяти. Она изучала ихъ, вдумывалась въ нихъ, какъ будто ихъ произносилъ голосъ природы. Ей все менѣе и менѣе казалось постыднымъ для женщины употребить ихъ. Она приписывала это своему снисхожденію къ бѣдной дѣвушкѣ, пораженной такой страстной любовью. «Въ подобномъ случаѣ, чѣмъ болѣе говорила бы она, тѣмъ было бы извинительнѣе; ибо ничто; кромѣ безумной любви, не могло ей внушить этихъ словъ», думала Джоржіана. Принимая эти слова и представляя себѣ страсть, она видѣла, что личность, внушившая ее, величественно стояла въ ея мысляхъ, озаренная сіяніемь. Она вѣрила, что если онъ только забавлялся этой дѣвушкой, то уже давно раскаялся; и мысль, что этотъ человѣкъ проливалъ слезы, жгла ея сердце.

Мертиръ и Джоржіана все еще оставались въ Девонширѣ, какъ вдругъ къ нимъ пришло письмо отъ мадамъ Марини, которое увѣдомляло ихъ, что Эмилія исчезла.

— Ты слишкомъ долго откладывалъ свою поѣздку, Мертиръ, сказала сестра, чрезвычайно удививъ его. — Я понимаю почему; ты слишкомъ полагаешься на время и слишкомъ пренебрегаешь шансами. Теперь вмѣстѣ отправимся отыскивать ее, если это не поздно.

Марини встрѣтилъ ихъ на лондонской станціи и разсказалъ, что Вильфридъ, узнавъ новое жилище Марини, зашелъ къ нему нынѣшнимъ утромъ. — Я не спускалъ съ него глазъ и увидѣлъ, что тутъ вовсе не было комедіи, говорилъ Марини: сегодня она увидѣла бы моего главнокомандующаго, который бы сразу вылечилъ ее отъ этой любви, и внушилъ ей болѣе возвышепныя мысли. Вы ее любите, миссъ Фордъ?

— Мнѣ она очень нравится, сказала Джоржіана: — но признаюсь, меня немного удивляетъ, что вы всѣ такъ интересуетесь ею. Она, вѣроятно, обладаешь какими нибудь чарами, — какими, не знаю. Я конечно тоже ее люблю.

— Figl sa mià! она просто элементъ, она огонь! вскричалъ Марини. Когда нашъ Мортиръ привелъ ее къ намъ, мнѣ пришло на мысль, что въ ней онъ видитъ Италію, — видитъ это въ ея лицѣ, голосѣ, имени, словомъ, — во всей! Прошелъ день, и я не могъ съ ней разстаться, и тоже что-то почувствовалъ! она почти мужчина.

— Странное свойство привлекательности!

Джоржіана усмѣхнулась.

— Она не то чтобы… Марини въ видѣ поясненія, клещеобразно приподнялъ свои пальцы и закатилъ глаза: — она не то, чтобы мужчина, но мужественна сердцемъ.

— Развѣ вы въ состояніи сказать, чѣмъ можетъ быть такое дитя, какъ она? нетерпѣливо спросила Джоржіана.

Марини не отвѣчалъ.

— Это такая личность, которая можетъ найдти себѣ пристанище вездѣ! да, Мертиръ?

— Лучше постараемся мы сами отыскать убѣжище этой личности, сказалъ Мертиръ. — Она очень проста и безъ всякихъ претензій, особливо если съ нея не будутъ требовать лишняго.

Джоржіана знала, что назвавъ Эмилію ребенкомъ, она задѣла за самый чувствительный нервъ въ организмѣ Мортира, если только онъ любилъ ее; а она рѣшилась во что бы то ни стало узнать: дѣйствительно ли онъ любилъ? Тѣмъ не менѣе, хотя выраженіе это было уже употреблено, и казалось очень жестокимъ, она все-таки не могла простить неискренности его послѣдней фразы; теперь она только и добивалась одного довѣрія, какъ самаго ничтожнаго доказательства ея власти надъ нимъ. Поэтому, когда онъ совѣтовался съ ней, она непремѣнно соглашалась со всѣми его предпріятіями и замыслами; согласилась на объявленіе и обращеніе къ полиціи, на сношеніе съ родителями Эмиліи и даже на поѣздки въ загородныя увеселительныя мѣста. Сэръ Норсель Барретъ тоже захотѣлъ оказать свое содѣйствіе въ поискахъ. Вначалѣ онъ навелъ ихъ подозрѣніе на мистера Перикла, но честный итальянецъ, тоже наблюдавшій за этимъ джентльменомъ, скоро вывелъ его изъ заблужденія, и всѣ они остались еще въ большей неизвѣстности. Только одинъ разъ Джоржіана услышала, какъ Мертиръ, образецъ самообладанія, предался отчаянію передъ всѣми: «жива ли еще она?л» вскричалъ онъ.

— Марини, развѣ вы забыли услужливую бригаду шарманщиковъ? сказала Джоржіана. — Если Эмилія видѣла хоть одного изъ нихъ, то навѣрное говорила съ нимъ.

— Ну что, не говорилъ ли я, что это у насъ настоящій генералъ? съ вспыхнувшимъ въ глазахъ огнемъ проговорилъ Марини, указывая на Джоржіану. Мертиръ, схвативъ руку сестры, съ жаромъ благодарилъ ее. Послѣ этого она всю ночь упрекала себя, зачѣмъ не сказала объ этомъ раньше.

ГЛАВА XXXVIII.

ЕДИНСТВЕННАЯ НАДЕЖДА НА ГОЛОСЪ.

— Мой голосъ! у меня есть голосъ!

Эмилія закричала довольно громко самой себѣ, во время переѣзда изъ Девона въ Лондонъ. Ландшафтъ, скользившій предъ ея глазами, съ свѣтлыми прудами и прозрачными ручейками, небольшими прогалинами и кустарниками, фермами и рощами, окружавшими сельскія церкви со шпицами у подножія голубыхъ горъ, — не позволялъ ей падать духомъ, хотя послѣдній и былъ черезчуръ отягощенъ, не позволялъ ей быть холодной ко всему постороннему, хотя она и желала этого. Огромный одинокій старый дубъ съ своими развѣсистыми вѣтвями, казалось, хотѣлъ задержать мчащійся поѣздъ. Когда поѣздъ промчался, Эмилія стала считать его другомъ и думала, что онъ съ своею тѣнью служилъ бы ей прекраснымъ пріютомъ въ ея мрачномъ настроеніи духа. Достигнувъ быстраго потока, она въ его зеркальныхъ водахъ видѣла группу облаковъ, показывающихъ безпредѣльную даль въ неподвижныхъ краскахъ. Эмилія закрывала глаза, стараясь убѣдить себя, что для нея не существуетъ разстояній. Сдѣлать это было очень легко, когда поѣздъ останавливался. Ее удивляло тогда, зачѣмъ люди передвигаются съ мѣста на мѣсто, но свистъ машины и быстрое разнообразіе сцены снова возбуждали въ ея воображеніи ужасъ оставаться безъ движенія.

— Мой голосъ! у меня есть голосъ! — Это восклицаніе, возобновляемое по временамъ, было скорѣе выраженіемъ страха, происходившаго отъ неопредѣленнаго ощущенія, вслѣдствіе того, что она оставалась совершенно покинутой, одипокой; ничего не значущій, но для ея глазъ новый предметъ, и тотъ пугалъ ее. Она все еще желала тѣни; но чтобы эта тѣнь не была совсѣмъ темною и мрачною. Прошедшая ночь казалась ей огненнымъ озеромъ, въ которое ее насильно погружали; изъ всѣхъ ея способностей, память страдала наиболѣе, такъ что она ничего не могла припомнить изъ случившагося; все столпилось въ мрачномъ уголкѣ ея сердца и приводило въ разстройство всѣ ея нервы. Поля, лѣса и воды, безпрестанно смѣнявшіеся быстротою поѣзда, были благодѣтельны для нея, какъ вино, подносимое къ устамъ, которыя только и ждали утоленія жажды. Желаніе пріобрѣсть какое нибудь значеніе въ обществѣ было началомъ болѣзненнаго, но животворнаго волненія. Вначалѣ Эмилія могла плакать съ мучительной тоской, которая овладѣвала ею почти мгновенно. «Если я и буду что нибудь значить, то кто обратитъ на меня вниманіе?» было ея воплемъ, и мракъ, котораго она такъ желала, тяжело падалъ на ея лицо; но сердце все еще боролось, и вопреки этой борьбѣ не убивало надежды. Его біеніе производило въ ней острую и жгучую боль, которую испытываетъ человѣкъ въ моментъ нанесенія ему раны. Она старалась не обращать на это вниманія; лучъ надежды казался ей невыносимымъ.

Борьба разстроеннаго духа молодости съ укрѣпляющимъ потокомъ жизни продолжалась до тѣхъ поръ, пока Эмиліи не показалось, что она какою-то силою чрезъ огненные круги была выведена изъ мрака къ свѣту; ея послѣдній крикъ былъ тотъ же, что и первый: — у меня есть голосъ!

О томъ, что долженъ былъ голосъ доставить для нея, она не думала. Она и понятія не имѣла о его цѣнности; это было только крикомъ радости обладать хоть чѣмъ нибудь. Ей казалось, что Вильфридъ все отнялъ у нея, пока воспоминаніе о своемъ голосѣ не дало ей возможности вздохнуть свободно и глубоко, какъ выздоравливающій вдыхаетъ жизнь.

Отчаяніе, я и прежде говорилъ это, есть чувство, сопершенно зависящее отъ насъ, способное испортить кровь и разслабить нерѣшительный умъ; это принадлежность людей сантиментальныхъ. Эмилія только разъ поддалась отчаянію и именно, когда старалась проникнуть причину, по которой Вильфридъ пригласилъ ее въ Девонъ, чтобы отказаться и бросить ее. Она хотѣла отыскать эту причину для того, чтобы согласовать его самого съ его дѣйствіями, но найти не могла. Послѣ этого свѣтъ въ ея глазахъ казался еще мрачнѣе. Но «у меня есть голосъ!» восклицала она, истомленная своимъ ночнымъ гнѣвомъ, безъ слезъ, и чувствительная къ сердечный боли, когда свѣжій вѣтерокъ и безпрестанно смѣнявшіеся луга и лѣса таинственнымъ образомъ производили на нее благотворное вліяніе.

Какой-то мужчина, сидѣвшій напротивъ ея, рѣшился замѣтить: — неправда ли, что мы теперь ѣдемъ очень скоро, миссъ?

Эмилія посмотрѣла на него, и быстрота въ перемѣнѣ ея чувствъ вдругъ уменьшилась, она сама не понимала, какимъ образомъ. Вспомнивъ, что она еще не отвѣтила, она сказала: — вамъ кажется, что мы скоро ѣдемъ, вѣроятно потому, что спѣшите домой!

— Нѣтъ, миссъ, отвѣчалъ онъ: — я спѣшу на базаръ. Когда я тороплюсь по дѣлу, то какъ они ни разведи пары, мнѣ все кажется тихо.

Эмилія увидѣла невозможность опредѣлить ощущенія этого человѣка, а ихъ общее желаніе ѣхать быстрѣе еще болѣе приводило ее въ замѣшательство. Она наконецъ свободно вздохнула, когда мужчина вышелъ изъ вагона. Но вотъ показалось красноватое небо и вскорѣ кондукторъ взялъ изъ ея дрожавшихъ рукъ возвратный билетъ Брантопа; изъ всего путешествія она замѣтила и помнила только мальчика мясника въ синей блузѣ и въ красномъ колпакѣ, верхомъ на бѣлой лошади, весело гарцовавшаго по широкой большой дорогѣ; для него она сочинила уже маленькую пѣсенку подъ тактъ его галопа.

Она приняла приглашеніе Марини гораздо спокойнѣе, нежели ожидалъ Мортиръ. Видъ и галопъ мальчика на нѣсколько часовъ поддержалъ въ ней бодрость духа, этотъ беззаботный наѣздникъ осуществлялъ собою идею о скорой ѣздѣ, которую она только что оставила. Но вотъ онъ ѣдетъ все тише и тише, вмѣстѣ съ тѣмъ и пѣсня становилась постепенно грустнѣе и отрывистѣе. Эмилія стала смотрѣть на сѣрое, застланное туманомъ осеннее небо и прислушиваться къ дождю. Оживленный шумъ Лондона болѣзненно поражалъ ея слухъ. «Кончилась моя мечта», подумала она. Она желала бы стоять у окна и слушать шарманку, отчаянное разстройство, свистъ и завыванье которой не навело бы на нее унынія, а невѣрное подражаніе какой нибудь прелестной мелодіи не увлекло бы ее въ страну блаженства. Ея прекрасный голосъ, ея диковинный талантъ, на который въ цѣломъ домѣ никто не намекнулъ, становился зарытымъ талантомъ.

Въ юго-западномъ предмѣстьѣ Лондона, гдѣ жили Марини, можно было видѣть нѣсколько деревъ, а за ними тянулись аллеи, хотя не очень мрачныя, но все-таки свидѣтельствовавшія о времени года. Аллеи вели въ парки и сады. Эмилія ежедневно гуляла, чтобы слѣдить за увяданіемъ природы, и ходила всегда между деревьями. Въ сопровожденіи m-me Марини она часто садилась отдыхать и считала каждый листокъ, который, завертываясь и загибаясь, падалъ на землю, или сильнымъ порывомъ вѣтра уносился вдаль, но и тамъ его ожидало паденіе. Эмилія неоднократно доказывала несомнѣнность этого факта. M-me Марини занимала ее разговорами объ Италіи, о тосканскомъ винѣ, о ломбардскомъ хлѣбѣ и о туринскомъ шоколатѣ, Самъ Марини никогда не намекалъ на свои страданія при мысли о потерѣ этихъ лакомствъ, никогда! Но m-me Марини знала, до какой степени тяготило его изгнаніе. А какія деньги нужно платить въ Англіи за все! говорила она: — кажется скоро придется платить и за то, что дышешь, прибавляла она съ содроганіемъ.

Однажды мимо нихъ прошелъ бывшій органистъ гильфордской церкви. Эмилія пропустила его. На другой день онъ снова прошелъ, но повернулся въ концѣ аллеи и выказалъ удивленіе, увидѣвъ Эмилію. Они пожали другъ другу руки и разговорились, между тѣмъ какъ m-me Марини пристально разсматривала его особу. Она письменно потребовала инструкцій касательно этого джентльмена, называвшаго себя сэромъ Порселемъ Барретомъ, и получивъ ихъ, позволила Эмиліи пригласить его въ домъ. — Это просто святой человѣкъ, говорила m-me Марини, описывая его своему мужу, который хотя и благоволилъ къ англичанамъ, но не могъ не допустить, что этотъ человѣкъ казался ему предвѣстникомъ несчастія.

Сэръ Порсель сообщилъ Эмиліи о полученіи въ наслѣдство титула, и на вопросъ Эмиліи: — что же, развѣ вы не довольны? онъ улыбнулся и сказалъ, что едва ли насмѣшка счастія можетъ сдѣлать его довольнымъ, и потомъ прибавилъ, что живя постоянно въ горѣ, онъ не замѣчалъ своей бѣдности. Онъ часто встрѣчалъ ихъ въ саду и иногда бывалъ у нихъ въ домѣ. Съ нѣкоторою раздражительностію разбиралъ онъ надежду Эмиліи, быть можетъ частію для того, чтобы узнать съ большею подробностію, въ чемъ она состояла и на чемъ основывалась; но какъ съ такимъ опытнымъ и даровитымъ диспутантомъ она не въ силахъ была состязаться, — то Барретъ позволилъ себѣ оскорблять все, что ей было дорого.

— На что же вы разсчитываете впереди? сказала она съ удивленіемъ, когда Барретъ кончилъ одинъ изъ своихъ аргументовъ, которые онъ такъ любезно называлъ игрой въ логическія бирюльки съ ребенкомъ.

— На смерть, отвѣчалъ серьезный джентльменъ, продолжая шагать.

Эмилія жалѣла его, думая: не будь у меня голоса, я бы тоже чувствовала. Потомъ, видя это несчастіе весьма отдаленнымъ, прибавила: — я должна это чувствовать теперь.

Эмилія знала объ его отношеніяхъ къ Корнеліи, знала столько же, сколько и онъ, ибо потребность въ женскомъ сердцѣ, въ которое бы онъ могъ изливать всѣ свои душевныя треволненія, была въ немъ очень сильна; а сердце Эмиліи, хотя еще и неопытное, все-таки было сердцемъ женщины относительно любви. И что еще болѣе, она угадывала его благопріятные шансы, разрушать которые или по крайней мѣрѣ доказывать ихъ неосновательность было для него весьма непріятно. Печаль, въ которую душа человѣка неусыпно старается облечься какъ можно поудобнѣе, находитъ въ слезахъ выраженіе сочувствія. Намеки на болѣе свѣтлое будущее служатъ ей пищею. Такіе зародыши не крѣпко держатся жизни, и разъ уничтоженные, они доставляютъ на нѣкоторое время сочную пищу мрачному горю, которое я описываю.

Меланхолическій джентльменъ принесъ Эмиліи ту пользу, что считая себя единственнымъ человѣкомъ, способнымъ переносить разнаго рода несчастія, онъ не позволилъ ей много думать о своемъ собственномъ несчастіи. Онъ говорилъ ей, что она нисколько не имѣла вида молодой дѣвушки, убиваемой любовью, что на лицѣ ея не было замѣтно оттѣнковъ зеленоватой блѣдности и наконецъ, что въ тонѣ ея голоса ничего не было плачевнаго. Онъ былъ достаточно гуманенъ, чтобы сочувствовать страданіямъ всякаго, и доказательствомъ этому можетъ послужить то, что единственное существо, которое онъ и видѣлъ подъ этимъ вліяніемъ, возбудило въ немъ такое глубокое сожалѣніе, что меланхолія сроднилась съ его характеромъ. Онъ тосковалъ объ этомъ существѣ, потому что ничего не могъ сдѣлать для него, и принималъ видъ любимаго влюбленнаго, добровольно приносившаго себя въ жертву.

— Любитъ ли она васъ? умоляющимъ тономъ спросила Эмилія.

— Если въ ней есть правда, то любитъ, возразилъ онъ.

— Она сама вамъ сказала, что любитъ именно васъ? что не любитъ никого другого?

— Въ этомъ я увѣренъ.

— Такъ отчего же вы такъ печальны? Боже мой! я бы взяла ее за руку и сказала: женщина! понимаешь ли ты себя? ты моя! — я бы непремѣнно это сказала, никогда бы не выпустила ея руки. Это все бы порѣшило. Она должна тогда придти къ вамъ; неужели вы еще не знаете, что значитъ разлука, разъединеніе? Боже мой! мнѣ все это кажется такъ просто!

Но Барретъ не соглашался съ такимъ воззрѣніемъ и стоялъ, грустно улыбаясь. Этотъ видъ, вмѣстѣ съ такимъ поощреніемъ къ разговору о любви, вывелъ Эмилію изъ ея летаргіи. Горячность новаго желанія кольнула ее прямо въ сердце. Прежняя увѣренность въ своей власти надъ Вильфридомъ соединилась съ убѣжденіемъ, что она потеряла его лишь на время. — «Да, думала она, теперь, въ томъ видѣ, въ какомъ я нахожусь, онъ можетъ покинуть меня: но что было бы, если бы онъ увидѣлъ и услышалъ ее въ тотъ торжественный часъ, когда она будетъ стоять какъ звѣзда передъ людьми?» Эмилія покраснѣла и затрепетала. Она жила этими отдаленными надеждами, пока въ ней не пробуждалось искреннее сожалѣніе къ Вильфриду; мщеніе казалось ей такъ жестокимъ, что жалость не замедлила заступить его мѣсто. Такимъ образомъ, по ея мнѣнію, ихъ положенія сдѣлались противоположными. Теперь уже Вильфридъ оставался во мракѣ. Ея пылкое воображеніе освѣщало все для нея золотымъ будущимъ.

— Приходите къ намъ сегодня вечеромъ, и я спою вамъ, сказала она, и Барретъ поклонился.

— Я буду пѣть грустныя пѣсни, прибавила она.

— Я всегда считалъ грусть подходящею къ музыкѣ ближе чѣмъ смѣхъ, сказалъ Барретъ. — Въ грусти замѣчается болѣе граціи!

Поэзія, скульптура, пѣніе и всѣ искусства слѣдовали въ печальномъ порядкѣ, чтобы засвидѣтельствовать справедливость его теоріи.

Когда Эмилія поняла его, она, для поддержанія противоположнаго взгляда, указывала на собакъ, кошекъ, птицъ и вообще на всѣ созданія природы, которыя способны были радоваться и веселиться наперекоръ его понятіямъ.

— Да, если животныя должны служить поясненіемъ вашихъ воззрѣній! протестовалъ онъ. Онъ кажется воображалъ, что говоритъ съ Корнеліей, и съ чувствомъ безконечной грусти углублялся въ размышленія о человѣчествѣ и природѣ.

«Подобные разговоры надобно вести съ душой», внутренно сказалъ онъ и Эмиліи было отказано въ томъ, что принадлежало Корнеліи.

До сихъ поръ Эмилія не рѣшалась пѣть, и m-me Марини, вѣрная даннымъ ей инструкціямъ, никогда не позволила себѣ принуждать ее къ пѣнію. Эмилія перебирала клавишами, думая: я могу взять эту ноту, — и эту, — и выдержать ту или другую столько-то времени; но она не хотѣла вызывать свой голосъ; не хотѣла взглянуть на свое сокровище. Она болѣе дорожила имъ нетронутымъ, и старалась удвоить его цѣну, когда мысль о его несомнѣнномъ достоинствѣ облегчала тяжесть на ея груди; она думала, что сохраняла въ себѣ чарующую силу для всѣхъ и скрывала ее отъ всѣхъ, чтобы впослѣдствіи изумить того, котораго такъ жестоко у нея отняли.

По дорогѣ домой, между хризантемами, разсаженными въ длинной аллеѣ, они встрѣтили Трэси Ронинбрука. И въ шумной радости его и въ холодной вѣжливости Эмиліи представлялся такой контрастъ, что другой подумалъ бы, что Трэси оскорбилъ ее. Она умоляющимъ голосомъ сказала ему: «не приходите», — когда онъ выразилъ желаніе зайдти къ Марини вечеромъ, и оставила его какъ только могла скорѣе, говоря, что очень рада будетъ видѣть его на слѣдующій день. Трэси подпрыгивая побѣжалъ въ одинъ изъ большихъ домовъ, гдѣ онъ былъ хорошо извѣстенъ. Когда сэръ Порсель, продолжая идти съ ней, презрительно выразился о его манерахъ и праздности, Эмилія сказала: — это одинъ изъ моихъ искреннихъ друзей.

— А почему же вы запретили ему придти сегодня вечеромъ?

— Потому что, отвѣчала она, поблѣднѣвъ: — онъ… онъ — не понимаетъ музыки. Мнѣ досадно, что мы встрѣтились съ нимъ.

Она вспомнила, какъ пылкая голова Трэси расходилась передъ ней (онъ всегда пророчилъ ей, что она будетъ артисткой въ искусствахъ, которыхъ еще не знаетъ, но не въ пѣніи) въ то самое время, когда она мечтала о тріумфѣ и лелѣяла мысль, что ея заключенный голосъ рвется изъ плѣна и хочетъ воспрянуть къ прежнимъ небесамъ.

— Онъ не понимаетъ музыки! повторилъ сэръ Порсель, нахмуривъ брови. Я ничего не имѣю общаго съ нимъ. — И не могу имѣть ничего общаго съ человѣкомъ, неспособнымъ поддаться обаянію музыки.

— Я все-таки люблю его, сказала Эмилія. — Онъ очень услужливый другъ, и я всегда могу на него положиться.

— Я думаю, что вы квиты съ нашимъ услужливымъ другомъ, прибавилъ сэръ Порсель. — Вы не любите стиховъ, а онъ пѣнія.

— Стиховъ? сказала Эмилія: — дѣйствительно не очень люблю. Они походятъ на разговоръ втихомолку, или на звѣрей въ клѣткахъ, которые вѣчно ходятъ взадъ и впередъ….

— И дѣлаютъ при этомъ все одинъ и тотъ же шумъ, какъ медвѣди! сказалъ сэръ Порсель и слегка засмѣялся. — Вы даже не любите и риѳмъ?

— Я риѳмы люблю; но когда вы говорите, — т. е. я хочу сказать, когда вы воодушевитесь… развѣ вы можете считать слоги и останавливаться и… но нѣтъ, я не люблю никакихъ стиховъ.

Хотя Эмилія и нравилась сэру Порселю, но мнѣніе его о ней было такое, что если она и геній, то далеко еще не полный; а его рѣшительное сужденіе состояло въ томъ, что она и Трэси составляютъ пару особенныхъ и довольно занимательныхъ оригиналовъ.

Вѣроятно въ эту минуту Эмилія сдѣлалась необычайно воспріимчивою, ибо вся дрожала, идя рядомъ съ нимъ, и когда онъ оставилъ ее, она попросила m-me Марини идти поскорѣе. — Ужь не простудилась ли я? сказала она.

М-me Марини объяснила всѣ признаки простуды съ трагической мелочностью, убѣждая Эмилію, что она чудомъ избавилась отъ этого англійскаго бича; но Эмиліи отъ этого не было легче. Изъ-за правой изгороди, изъ грабины въ аллеѣ, шедшей чрезъ публичный садъ, Эмилія могла видѣть пасмурный закатъ Солнца, разбрасывающаго свои темнокрасные лучи, которые повидимому горевали надъ землею. До сихъ поръ ни разу такъ не было; а при входѣ въ домъ, шумъ повозокъ на сосѣдней дорогѣ звучалъ какъ-то особенно неумолимо и раздиралъ ея слухъ. Взбѣжавъ на верхъ, она попробовала пропѣть гамму, которая прервалась кашлемъ. — Неужели я нарочно кашляю? спросила она себя, и не имѣла достаточно твердости, чтобы снова пропѣть тѣ же поты. Одѣваясь, она тихо напѣвала какой-то мотивъ и хотѣла перейти за предѣлы своей осторожности; пробуя протянуть длинную глубокую ноту, потомъ быстро повысить голосъ и, запѣвъ энергическую бравуру, окончить какъ должно всю арію. Но ея дыханіе изнемогло. Она посмотрѣла въ зеркало и снова силою хотѣла взять ноту. Паническій страхъ овладѣлъ ея сердцемъ, когда она услышала звукъ, бывшій результатомъ ея усилія.

— Не больна ли я? Я вѣрно голодна! воскликнула она. — Это навѣрное кашель. Но я, кажется, не кашляю! что же это сдѣлалось со мной?

Подъ вліяніемъ этихъ предположеній, Эмилія снова рѣшилась попробовать свой голосъ, и для этого распустила платье, жалуясь на привязанность своей портнихи къ узкой одеждѣ. — Ну, а еще, сказала она, испытавъ неудачу при новой попыткѣ пропѣть простое do, re, mi, fa, и засмѣялась надъ собой. Но дѣйствительно ли смѣхъ остановилъ ее на si и сдѣлалъ это si такимъ сиплымъ, одышливымъ голосомъ, похожимь на шипѣнье безобразной вѣдьмы? — Сегодня мнѣ что-то несчастливится, подумала Эмилія. Такъ по крайней мѣрѣ можно было заключить по ея наружности. Но внутреннее я, — я на днѣ души рѣдко говоритъ при случайностяхъ; подъ тяжестью несчастія оно всего боится и предоставляегь наружному говоруну обманывать другихъ, а если возможно, то и самого себя. Эмилія замѣтила, что руки ея дѣятельно и разборчиво дѣйствовали въ украшеніи своей особы; и потомъ, подумавъ немного, прошептала: — я и забыла, Трэси не придетъ сегодня. Этимъ она доказала, что начала уже постигать всѣ тѣ искусства, успѣхъ въ которыхъ ей предсказывалъ Трэси; она доказала также, что ужасно боится потерять все остальное. Теперь ей было досадно, что Трэси не придетъ. — Не послать ли за нимъ? подумала она и, пристально посмотрѣвъ въ зеркало, старалась угадать, какое чувство любви можетъ возбудить къ себѣ лицо, похожее на то, на которое она теперь смотрѣла; лицо, такое обыкновенное на видъ, и такое странное, послѣ долгаго изслѣдованія. Она придвинула стулъ и, облокотясь на туалетъ, продолжала смотрѣть въ зеркало, пока мысль, какое выраженіе на этомъ лицѣ видѣлъ Видьфридъ въ послѣдній разъ? не отогнала ее.

Эмилія не только узнала теперь, что лицо ея похоже на многія другія лица, — но что и душа въ ней была душой, какихъ много. Эмилія беззаботная, самоувѣренная умерла; дюжина новыхъ тѣней, смутно похожихъ на нее, боролись эй обладаніе ея формы, овладѣвая ею то по одиночкѣ, то всѣ за разъ; и при этомъ всѣ бросали другъ на друга непріязненные взгляды. Все это показываетъ, что результатъ моральнаго страданія — сознаніе — укоренилось въ ней, чтобы показать, что она созрѣла и показать, быть можетъ для того, чтобы поколебать ея самоувѣренность, а главнѣе всего — испытать ее.

Быть полезною и чего нибудь достойною все еще было ея главной идеей, — единственнымъ проблескомъ свѣта въ сгущавшемся передъ ней туманѣ.

— Мнѣ нельзя былъ безобразной, сказала она, и упрекнула себя за ребяческій тонъ. — Зачѣмъ я говорю это? Вѣдь я знаю, что я но безобразна — но что, если огонь испортитъ мое лицо? Невозможнаго нѣтъ ничего! Ей пришла въ голову мысль о друзьяхъ, какъ о существахъ, на которыя можно положиться и любить ихъ. — Но если мнѣ нечего имъ подарить! сказала Эмилія, и открыла обѣ пустыя руки. Она избавила свой умъ отъ заботы объ этомъ своею бесѣдою съ зеркаломъ и пришла въ восторгъ, сдѣлавъ руладу на тэму:

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Ничего, ничего!

Это были ясныя, полныя, звучныя ноты ея настоящаго голоса. Эмилія не рѣшилась сдѣлать попытки повторить туже руладу еще разъ. Она не согласилась пѣть, даже въ то время, когда сэръ Порсель Барреть попросилъ ее. Синьора думаетъ, что я простудилась, сказала она. — М-me Марини протестовала противъ этого и говорила, что вовсе и не думала о простудѣ, хотя никто не можетъ избѣжать ее въ такое время года и въ такомъ климатѣ; потомъ обратясь къ сэру Баррету, просила его дать ей нѣсколько рецептовъ, если у него есть такіе, для предохраненія отъ этого бича Англіи.

— У меня ихъ есть до двадцати, сказала m-me Марини, и вскинувъ глазами, прибавила: — я всѣ перепробовала. О, сколько испробовано порошковъ, пилюль и лепешекъ!

Марини и Эмилія засмѣялись. Въ то время какъ сэръ Порсель сохранялъ свое полное невѣдѣніе о недовѣріи m-me Марини, Эмилія вышла изъ комнаты. Возвратясь, она застала m-me Марини умолявшею своего гостя выразиться точнѣе насчетъ какого-то лѣченья холодной водой. Неаполитанка нѣсколько разъ вздрагивала во время внимательнаго выслушиванья медицинскихъ совѣтовъ баронета. — Холодная вода! пробормотала она, сильно воодушевясь, и сжавъ плечи, закрыла лицо руками. Въ это время Эмилія тихонько передала сэру Порселю записку. Онъ взялъ ее въ полномъ убѣжденіи, что Марини была съ ними за одно. Эмилія сдѣлала пальцемъ знакъ, чтобы сэръ Порсель молчалъ, и онъ, улыбаясь, пожалъ плечами. — Холодная вода! повторила m-me Марини, отнявъ руки отъ лица. — И еще зимой! Луиджи! они навѣрно сумасшедшіе!

Марини быстро подвинулся къ огню и поправилъ его, ибо совершенно раздѣлялъ ощущеніе своей жены.

Записка, переданная сэру Порселю, заключала въ себѣ слѣдующее: "Будьте такъ добры, ждите меня завтра утромъ въ десять часовъ, на томъ мѣстѣ, гдѣ въ первый разъ встрѣтили меня. Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ вы проводили меня къ особѣ, которая мнѣ поможетъ. Не могу терять болѣе времени. Я должна работать. Я была ужь мертва и не знаю сколько времени. Я увѣрена, что вы придете.

Остаюсь навсегда

Вашимъ благодарнымъ другомъ
Эмилія".

ГЛАВА XXXIX.

ГОЛОСЪ ИЗМѢНЯЕТЪ.

Привычка къ пунктуальности привела сэра Порселя къ назначенному мѣсту въ саду только за минуту до прихода Эмиліи. Она торопливо подошла къ нему съ тремя пальцами на губахъ. Утро было холодное; морозъ затронулъ увядшій орѣшникъ и буковые листья валялись на покрытой инеемъ травѣ; поэтому сэръ Порсель нисколько ее удивился явному нежеланію Эмиліи говорить; но лихорадочный взглядъ ея глазъ невольно произвелъ въ немъ безпокойство.

— Вамъ бы не слѣдовало выходить, если вы находите, что такая погода можетъ повредить вашему здоровью, сказалъ онъ.

— Ничего, — особливо если мы пойдемъ скоро, отвѣчала Эмилія, видимо встревоженная. — Черезъ часъ это пройдетъ. Пойдемте сюда.

Она повела удивленнаго джентльмена въ аллею и потомъ подъ огромными черными вязами попросила его идти скорѣе. Чтобы доставить ей больше удобства, онъ предложилъ ѣхать, если предстоялъ длинный путь. Послѣ непродолжительнаго колебанія, Эмилія согласилась, обѣщаясь дорогой разсказать о цѣли своего путешествія. Стукъ колесъ заставилъ ее однако повысить голосъ, что очевидно причиняло ей страданіе; у нея болѣло горло и она молчала, между тѣмъ, какъ большіе темные глаза, блестѣвшіе изъ-подъ бровей, выражали мрачную задумчивость. Приказано было ѣхать въ Сити. Они пробирались за множествомъ экипажей и скоро совершенно изчезли въ туманѣ. Шумъ становился все невнятнѣе; люди, какъ тѣни, сновали по тротуарамъ; желтые, тусклые огни были зажжены въ окнахъ магазиновъ, и всѣ экипажи двигались медленнымъ шагомъ.

— Точно будто дѣло провожаетъ свои собственные похороны, сказалъ сэръ Порсель, расположеніе духа котораго оживилось атмосферой, согласовавшейся съ его взглядомъ на вещи.

Эмилія два раза вскричала: — О! какая жестокая погода! Ея вѣки моргали и отъ досады и отъ неудачи.

Проѣхавъ немного за банкъ, они вышли изъ кэба. Сэръ Порсель предложилъ ей свою руку.

— Теперь, сказалъ онъ: — позвольте узнать, что вы намѣрены сдѣлать?

— Спокойное, тихое мѣсто! впрочемъ въ этомъ городѣ нигдѣ нѣтъ спокойствія, сказала Эмилія съ досадой.

Проходившій мимо джентльменъ снялъ шляпу и съ вѣжливостью, свойственною жителю Сити, проговорилъ: — извините меня: вы весьма близки къ тишинѣ и спокойствію. Пройдя эту дверь и залъ, вы найдете садъ, гдѣ лондонскій шумъ покажется вамъ за пятьдесятъ миль.

Онъ поклонился и удалился, а они (Эмилія съ благодарностію, а сэръ Порсель съ досадой), слѣдуя указаніямъ джентльмена, скоро очутились въ прекрасномъ уединеніи, но къ своему несчастію, своимъ приходомъ спугнули какую-то уединившуюся парочку.

— Я рѣшилась ѣхать въ Италію, сказала Эмилія. — Мистеръ Периклъ вызвался заплатить за меня. Это желаніе моего отца и…. и я не могу ждать и чувствовать себя подобно нищей. Я должна ѣхать! Не бойтесь! я всегда буду любить Англію.

Сэръ Порсель улыбнулся простотѣ ея убѣдительнаго взгляда.

— Теперь желала бы я знать, гдѣ мнѣ найдти мистера Перикла? продолжала она. — Если бы вы сходили къ нему со мной! Онъ навѣрное очень сердитъ… а я думаю, что вы можете защитить меня отъ его гнѣва. Но когда онъ услышитъ, что я наконецъ согласна ѣхать сейчасъ же, онъ обрадуется! Вы увидите, какъ онъ будетъ потирать свои руки.

— Я долженъ сначала узнать, гдѣ найти его квартиру, сказалъ сэръ Порсель.

— О! въ Сити вѣроятно знаютъ его всѣ; вѣдь онъ страшно богатъ. Эмилія закашлялась. Этотъ туманъ убиваетъ меня. Пожалуйста поторопитесь. Дорогой мой другъ, я васъ очень безпокою, но мнѣ хочется поскорѣе избавиться отъ всего этого. Я едва дышу. У меня не хватитъ силъ на мое предпріятіе, если я скоро не увижу его.

— Такъ подождите же меня, сказалъ сэръ Порсель: вы не найдете для этого лучшаго мѣста. Умоляю васъ, берегите себя. Послѣдними словами сэръ Порсель намекнулъ, что надо поправить шаль и вообще остерегаться простуды; такъ по крайней мѣрѣ Эмилія поняла его. Ея ловкость въ передачѣ записки, не замѣченной со стороны m-me Марини, испугала его, и онъ убѣдился, что въ ней уже есть зародышъ хитрости. Это было для него прискорбно, ибо онъ никогда не забывалъ, что она способствовала его сближенію съ Корнеліей, отъ которой онъ не могъ отлучить ее; мысль о порочности въ дѣвушкѣ, съ любовію смотрѣвшей на его возлюбленную, сильно мучила этого отчаяннаго сантименталиста. Берегите себя! повторилъ бы онъ еще разъ, еслибы большіе глаза Эмиліи, спокойно смотрѣвшіе ему въ лицо, не убѣдили его, что такая предосторожность совершенно излишня. Она стояла съ достоинствомъ печали; такъ угодно было сэру Порселю опредѣлить ея позу.

— Она здѣсь безопасна, сказалъ Барретъ самому себѣ. Но, по нѣкоторомъ размышленіи, онъ рѣшился лучше не оставлять ее, и сейчасъ же сказалъ ей объ этомъ. Эмилія взяла его подъ руку, и проходя по залѣ, они встрѣтили того джентльмена, который указалъ имъ мѣсто спокойствія и тишины. Она и сэръ Порсель услышали, какъ джентльменъ сказалъ своему товарищу: — Вотъ она. Яркій румянецъ покрылъ лицо Эмиліи. Они знаютъ насъ? спросилъ сэръ Порсель. — Нѣтъ, отвѣтила Эмилія. Онъ обернулся, но пара уже исчезла.

— Это заслуживаетъ наказанія, пробормоталъ онъ. Рѣзко сказавъ Эмиліи подождать, онъ пустился за ними въ погоню. Эмилія стояла въ воротахъ, не понимая, почему ее оставили одну.

— Сандра Беллони! поразило ея слухъ. Оглянувшись, она замѣтила руку и голову, машущія ей изъ окна кэба. Эмилія выбѣжала на улицу и махавшая изъ кэба рука мгновенно сжалась въ кулакъ, и глаза высунувшейся головы дико засверкали. Это былъ мистеръ Периклъ въ дорожномъ костюмѣ.

— Что я вамъ, шутъ? началъ онъ, не обращая вниманія на ея вопросы: — какъ вы поживаете? здоровы ли вы? — вопросы, которые еще болѣе раздражали грека.

— Шутъ я вашъ что ли? а? вы посылаете меня въ Парижъ! въ Женеву! я только что съ Лаго-Маджоре! ха, ха! Такъ вотъ ваши штуки, миссъ? Я только возвратился. О, отлично! Въ Миланѣ я жду… спрашиваю… наконецъ письмо отъ старика Беллони показало мнѣ, что вы меня одурачили, вы всѣ! Идите сюда!

— Но я не одна! я съ джентльменомъ, сказала Эмилія, безъ всякаго страха, хотя чело мистера Перикла далеко еще не прояснилось. — Онъ хотѣлъ проводить меня къ вамъ.

— Идите же, я вамъ говорю! закричалъ мистеръ Периклъ.

Но тутъ подошелъ сэръ Порсель, Эмилія кротко сказала: — это мистеръ Периклъ.

Они вѣжливо слегка поклонились другъ другу, но другіе два посторонніе поклона предназначались Эмиліи. Два джентльмена, оскорбившіе сэра Порселя, узнавъ причину оскорбленія, объявили, что имѣютъ полное право изъявить свое сожалѣніе лично самой лэди и услышать прощеніе изъ ея устъ. Сэръ Порсель стоялъ блѣдный отъ тщетныхъ усилій сдержать себя, когда одинъ изъ джентльменовъ, предварительно сказавъ: — простите меня, продолжалъ: — проходя мимо васъ, я имѣлъ несчастіе сказать моему другу: «вотъ она»: Могу ли я надѣяться на ваше прощеніе? Мой другъ артистъ. Я увидѣлъ его послѣ первой встрѣчи съ вами. Онъ, по крайней мѣрѣ, не считаетъ безразсудствомъ мою рекомендацію взглянуть на насъ, во что бы то ни стало. Умоляю васъ, простите мою дерзость.

— Я думаю, джентльмены, что вы слишкомъ воспользовались моимъ безразсудствомъ, полагавшимъ, что ваши сожалѣнія и извиненія будутъ равны оскорбленію, сказалъ сэръ Порсель.

Новый и наставническій тонъ сэра Порселя (когда гнѣвъ его остылъ и онъ началъ говорить хладнокровнѣе) заставилъ ихъ поколебаться. Одинъ изъ нихъ снова пробормоталъ Эмиліи о прощеніи. Не глядя на нихъ, Эмилія очень спокойно сказала: — охотно прощаю васъ, и джентльмены удалились. Десять минутъ спустя Эмилія и Сэръ Порсель находились уже у мистера Перикла.

По дорогѣ грекъ только и дѣлалъ, что оскорбительно смѣялся каждому слову Эмиліи, гладилъ себя по щекѣ, стараясь этимъ скрыть глубокія и блѣдныя морщины, и подозрительно смотрѣлъ на кавалера Эмиліи.

— Вы извините меня, сказалъ онъ, указывая на безпорядокъ въ комнатѣ и на кучу нераспечатанныхъ писемъ: — я только что возвратился съ континента и никакъ не ожидалъ удовольствія видѣть васъ у себя. Не угодно ли садиться?

Мистеръ Периклъ подалъ гостямъ стулья.

— Вотъ такъ климатъ, неправда ли? замѣтилъ онъ.

Эмилія тоже что-то сказала, и онъ придравшись къ этому, съ необыкновенной любезностью прибавилъ: — гмъ? а! да!

— Какъ хорошо, что мы встрѣтили васъ! вскричала Эмилія. Мы шли къ вамъ, т. е. хотѣли отыскать васъ, а потомъ уже зайти.

— Довольно! Пожалуйста не лгите! сказалъ мистеръ Периклъ, сжавъ впадины щекъ большимъ и указательнымъ пальцами.

— Позвольте мнѣ увѣрить васъ, что миссъ Эмилія говоритъ совершенную правду, вступился сэръ Порсель.

Мистеръ Периклъ слегка поклонился. — Это все равно; очень вамъ благодаренъ, сказалъ онъ.

— Такъ вы только что вернулись изъ Италіи? спросила Эмилія.

— Оттуда, куда вамъ угодно было отправить меня. Премного вамъ благодаренъ!

— О! какая разница между Италіей и здѣшней страной! И Эмилія повернулась къ запыленному желтому окну.

— Премного благодаренъ! повторилъ мистеръ Периклъ, послѣ чего нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе.

Наконецъ Эмилія быстро сказала:

— Я пришла просить васъ взять меня въ Италію.

Мистеръ Периклъ не пошевельнулся; по сэръ Порсель наклонился къ ней и бросилъ на нее взглядъ удивленія, почти ужаса.

— Возьмете ли вы меня? продолжала Эмилія.

Но и тутъ угрюмый грекъ не только не отвѣтилъ, но даже не взглянулъ на нее.

— Я готова ѣхать туда, — сказала Эмилія: — и желала бы уѣхать какъ можно скорѣе, хоть сегодня, если хотите. Я уже довольно стара, чтобы терять время по пустому.

Мистеръ Периклъ протянулъ ноги и произнесъ: — какой туманъ! и болѣе ничего. Потомъ всталъ и подошелъ къ шкафу.

Сэръ Порсель прошепталъ на ухо Эмиліи: — подумали ли вы о томъ, что сказали?

— Да, да. Вѣдь это больше ничего, какъ путешествіе, отвѣчала Эмилія въ томъ же тонѣ.

— Путешествіе!

— Мой отецъ желаетъ этого!

— И ваша мать тоже?

— Тсъ! я намѣрена заставить его взять и мать со мной. Эмилія указала на мистера Перикла, который налилъ въ маленькую ликерную рюмочку зеленаго шартреза, сильно пахнувшаго сосновыми шишками. Его гости отказались прогонять лондонскій туманъ съ помощію этого произведенія горныхъ монаховъ, и потому мистеръ Периклъ отогрѣвался одинъ.

— Вы не у старика Беллони? спросилъ онъ.

— Я живу не у отца, отвѣчала Эмилія,

— А гдѣ же? И мистеръ Периклъ косо посмотрѣлъ на сэра Порселя.

— Я остановилась у синьора Марини.

— Вотъ какъ! низко кланяюсь синьору! съ этими словами мистеръ Периклъ опустилъ голову на грудь и рукою размахивалъ по полу воображаемой шляпой. Злоба сверкала въ чертахъ его лица, и увидѣвъ послѣ перваго взрыва сарказма, что тщетно изощрять его надъ отсутствующей особой, онъ перемѣнилъ позу и тонъ голоса. — Послушайте! вскричалъ онъ Эмиліи: — это вѣрно Марини-то и отговариваетъ васъ и стараго Беллони… онъ заговорщикъ, да! Артисту свойственно составлять заговоры, быть карбонаромъ, приносить присягу надъ книгами и цаловать ихъ. Mon Dien! bon! Значитъ это Марини и сыгралъ со мной такую штуку! Я не забуду этого. Я буду за нимъ слѣдить, говорю вамъ! Онъ подкупленъ молодымъ Полемъ! Это семейство въ моихъ рукахъ. Я думалъ, что вы встрѣтите меня… и ѣду въ Италію… получаю письмо въ Миланѣ: — «Марини задержалъ меня въ Дуврѣ», подписано Джузеппе Беллони. Письмо было прочитано австрійцами. За мной слѣдятъ… меня преслѣдуютъ… меня арестуютъ, меня обыскиваютъ… спрашиваютъ: — вы знаетесь съ Джузеппе Беллони? онъ намѣренъ пріѣхать сюда? Я пишу ему изъ Парижа, изъ Женевы, чтобы онъ привезъ свою дочь въ консерваторію, гдѣ я буду платить за нее. У нея есть голосъ — или былъ по крайней мѣрѣ.

— Есть и теперь! вскричала Эмилія.

— Былъ, повторилъ мистеръ Периклъ.

— Есть и теперь!

— Ну, такъ пойте! — Какъ громъ грянуло это приказаніе. Мистеръ Периклъ прервалъ свой злобный разсказъ о претерпѣнныхъ имъ оскорбленіяхъ, и, бросившись на стулъ, сжалъ пальцами виски и собралъ все свое вниманіе. Его глаза были устремлены въ полъ. Онъ вскинулъ ими и увидѣлъ, что Эмилія тяжело дышала. Изъ ея груди не вылетало ни одного звука.

— Начинайте! закричалъ мистеръ Периклъ. Гмъ! пойте!

Эмилія положила руку на горло.

— Не теперь! О, не теперь! когда вы разскажете мнѣ все, что съ вами дѣлали австрійцы. Я хочу слышать, меня это безпокоитъ. И что они говорили о моемъ отцѣ? Какимъ бы образомъ онъ явился въ Миланъ безъ паспорта? У него былъ паспортъ только въ Парижъ.

— Но въ Парижѣ я сдѣлалъ распоряженіе, чтобы ему достали паспортъ въ Ломбардію. Развѣ я не Антоніо Периклъ Агріолопуло? Пойте, говорю я вамъ!

— Воображаю, какіе голоса вы слышали въ Италіи! мягко сказала Эмилія. Я боюсь пѣть послѣ ихъ. Si, — я не смѣю.

Эмилія не старалась поддерживать веселости въ своемъ тонѣ. Она знала, что мистеръ Периклъ былъ настроенъ серьезно.

— Никакого голоса! никакого! вскричалъ онъ, топнувъ ногой. — Все французскіе голоса. Я въ продолженіи шести мѣсяцевъ былъ два раза въ концертахъ, но отправься я въ гусиный концертъ, то навѣрное тамъ было бы лучше. О, да! эта мелодія… та-та-та-ти-ти-ти-то! а душа — но гдѣ она! Mon Dieu! я въ отчаяніи. Я вижу, что музыка совсѣмъ умираетъ. Позвольте же мнѣ послушать васъ, Сандра.

Энтузіазмъ мистера Перикла всегда трогалъ Эмилію и болѣзненно дѣйствовалъ на нее съ тѣхъ поръ, какъ любовь дала ей сознаніе въ невѣрности къ своему искусству; но теперь это патетичное воззваніе къ ней совершенно отняло у нея силы, и слезы подступали ей къ глазамъ при мысли объ увѣренности Перикла въ ея голосѣ. Повтореніе ея имени Сандра, произнесеннаго съ непривычною нѣжностью, — заставило ее горько зарыдать.

— Ахъ! вздохнулъ мистеръ Периклъ: — посмотрите, до чего она дошла, — и, пройдясь раза три по комнатѣ, онъ злобно повернулся къ ней, у нея ужь и одышка, и нервы разстроены, и самъ не знаю что! Сандра Беллони, прибавилъ онъ серьезно: — поднимите голову и пойте: Sempre al luo santo nome.

Эмилія отерла слезы, мистеръ Периклъ поднялъ руку, чтобы бить тактъ, и она не могла противостоять его жесту. Sempre, — и тутъ вырвалась одна натянутая нота, за нее уцѣпилась другая, и обѣ задрожали какъ два существа, падавшія на дно океана.

Эмилія остановилась и какъ-то странно сказала: — надо оставить.

— Кому надо оставить? съ негодованіемъ проворчалъ мистеръ Периклъ.

— Кому же больше, какъ не мнѣ? сказала Эмилія въ изнеможеніи. — Всему виноватъ туманъ. При такомъ туманѣ я не могу пѣть. Онъ душитъ меня.

Мистеръ Периклъ видимо желалъ сказать что-то грозное, но его удерживало присутствіе сэра Порселя. Кто-то постучался и онъ направился къ двери; Эмилія между тѣмъ старалась успокоиться; откинувъ голову назадъ, она дышала такъ тяжело, что было больно смотрѣть на нее. Сэръ Порсель протянулъ ей руку, но она не взяла ее. Она прислушивалась къ голосамъ за дверьми. — Неужели это голосъ мистера Поля? Вовсе не зная, какой эффектъ произведетъ на него ея появленіе, она встала и пошла къ двери. Эмилія услышала, какъ мистеръ Поль полунасмѣшливо упрекалъ мистера Перикла за его отсутствіе, тогда какъ дѣла было по горло, и говорилъ, что имъ необходимо посовѣтоваться, иначе… и онъ заключилъ свою рѣчь выразительнымъ жестомъ.

— Но если вы только что возвратились изъ путешествія и у васъ сидитъ лэди, то придется отложить, я думаю, положимъ хоть до сегодняшняго вечера. Я постараюсь не опоздать, если ничто не помѣшаетъ…

Эмилія оттолкнула дверь отъ руки мистера Перикла и стала приближаться къ старому джентльмену, стоявшему на площадкѣ лѣстницы; но лишь только послѣдній увидѣлъ, что это дѣйствительно она, какъ съ восклицаніемъ: Все хорошо! прощайте! — торопливо началъ сходить съ лѣстницы. Опустясь внизъ, онъ обернулся къ мистеру Периклу, попросилъ беречь ее и словами «очень занятъ» старался извинить свой поспѣшный уходъ.

«Неужели мое лицо испугало его»? подумала Эмилія. Эта мысль заставила ее смотрѣть на себя строгими глазами. Это хотя тяжелое, но очень назидательное самоизслѣдованіе; намъ кажется, что наша горячая кровь перестаетъ обращаться, и мы безпрекословно позволяемъ анатомировать себя. Вся жизненная сила Эмиліи повидимому исчезла. На возобновленное требованіе мистера Перикла пропѣть что нибудь она не могла ни отвѣчать, ни противиться; но сдѣлавъ усиліе, глубоко вздохнула и закрыла лицо. Это было сдѣлано скорѣе изъ желанія избѣжать выраженія тупаго удивленія на лицѣ мистера Перикла, чѣмъ для того, чтобы скрыть свое сконфуженное лицо.

— Повторите еще разъ ноту! сурово сказалъ онъ.

Эмилія повторила.

— Еще!

И Эмилія снова употребила всѣ усилія, чтобы исполнить приказаніе. Если вамъ случалось видѣть рыдающую дѣвушку, съ полузакрытыми глазами, судорожно втягивающими воздухъ ноздрями, какъ будто дѣвушка эта собиралась говорить, но вмѣсто того разражалась новымъ рыданіемъ, то легко можете себѣ представить Эмилію. Какъ бы кажется не простить и не успокоить подобную дѣвушку, хотя мы и ожидали отъ нея торжествующихъ взглядовъ и полнаго звучнаго голоса.

— Это что значитъ? спросилъ мистеръ Периклъ, подходя къ Эмиліи. Онъ и слышать не хотѣлъ ея жалобъ на погоду. Приказавъ ей пропѣть простую гамму, онъ остановился и устремилъ на нее пронзительный взглядъ. Сэръ Порсель попросилъ его принять во вниманіе ея душевное разстройство.

— Благодарю васъ, и мистеръ Периклъ поклонился. — У нея пропалъ голосъ; я это подозрѣвалъ, ха! но я прошу одной только ноты! одной!

Его повелительный жестъ заставилъ Эмилію снова попытаться. Но отъ вылетѣвшаго изъ груди жалобнаго звука сердце Эмиліи сжалось и она со стономъ упала на стулъ.

— Баста, баста! Такъ вотъ оно что! сказалъ мистеръ Периклъ, взглянувъ на ея лицо, выражавшее глубокое отчаяніе. — Не говорилъ ли я…

Его голосъ былъ такъ громокъ и грубъ, что сэръ Порсель замѣтилъ: — теперь не время повторять, извините меня, — то, что вы уже сказали.

— Она глупа!… она разъигрываетъ дуру! сэръ, я все забываю ваше имя… а! Порсель! я говорю, что она разъигрываетъ дуру; посмотрите на нее! зачѣмъ она теперь пришла ко мнѣ? Разъ двѣнадцать я предостерегалъ ее. Въ Италію! въ Италію! все готово; я васъ помѣщу въ консерваторію. Нѣтъ; она отказывается. Я говорю: поѣзжайте, и вы будете королевой. Двадцати лѣтъ вы будете примадонной, и вся Европа преклонится передъ вами. Нѣтъ, она отказалась, и вотъ теперь погибла. Что значитъ, сказалъ я, эта глупая усмѣшка? О, нѣтъ! я не лѣнива! Ну, такъ вы глупы! О, нѣтъ! Такъ что же вы наконецъ и что вы будете дѣлать? Ничего! ничего! ничего! Ха! ха! и вотъ вамъ конецъ!

Эмилія схватила руку сэра Порселя, съ помощію ея встала, и открывъ лицо, мелькомъ взглянула на злобное, мертвенно-блѣдное лицо мистера Перикла.

— Голосъ мой не можетъ пропасть… заговорила она, допуская впрочемъ возможность.

— Онъ пропалъ, говорю я вамъ! и вы знаете почему, mademoiselle Folle! возразилъ мистеръ Периклъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, онъ не могъ пропасть. Пропалъ? голоса никогда не пропадаютъ.

Повтореніе со стороны Перикла словъ: вы знаете почему, и сознаніе несчастія, которое должно послѣдовать за потерею голоса, отняло у Эмиліи даже и ту маленькую искру нервнаго огня, изъ которой она почерпала увѣренность и бодрость.

— Позвольте, я попробую еще разъ, сказала она, какъ бы обезумѣвъ.

Мистеръ Периклъ, хотя въ душѣ и вѣрилъ, что это была только временная потеря голоса, но все-таки съ негодованіемъ отвергалъ эту мысль, и наконецъ, поднявъ палецъ, сказалъ: — ну начинайте: Sempre al tuo Santo! Начинайте: Sem… и мистеръ Периклъ въ полголоса пропѣлъ эти слова съ видомъ самоувѣреннаго человѣка. Окончивъ пѣніе, онъ страшно захохоталъ. Эмилія, чтобы увѣриться въ томъ, чего такъ боялась, сильно взяла ноту и уже не сомнѣвалась. Она собрала весь свой голосъ. Онъ вылетѣлъ, если могу такъ выразиться, изорванный, какъ будто пройдя чрезъ терновую изгородь, потомъ послѣдовало нѣсколько пискливыхъ хриплыхъ нотъ, похожихъ на плаксивое пѣніе ребенка, котораго только что наказали и заставили пѣть. Ни одна нота не оказывалась твердою, но дрожала и задѣвала то за тотъ, то за другой тонъ. Желая выразить звукъ словами, голосъ превратился въ хриплый шопотъ. Въ сравненіи съ нимъ смѣхъ мистера Перикла былъ звучнѣе и пріятнѣе.

ГЛАВА XL.

ЭМИЛІЯ ВЪ ОТЧАЯНІИ.

Эмилія протянула руку и сказала: прощайте. Замѣтивъ, что раздраженная дѣвушка не хочетъ считать себя въ его власти, и что лицо сэра Порселя принимало грозное выраженіе, мистеръ Периклъ прекратилъ свой сардоническій хохотъ. Онъ подошелъ къ двери, быстро отворилъ ее, и злобно передразнивая слово прощанья, стоялъ, приготовясь раскланяться. Эмилія удивила его, пройдя мимо, не сказавъ ни слова. Прежде чѣмъ онъ придумалъ колкое выраженіе, сэръ Порсель тоже прошелъ мимо, кивнувъ при этомъ головой съ выразительнымъ взглядомъ.

— Вѣдь Поли нищіе! проревѣлъ мистеръ Периклъ, и для большаго эффекта хлопнулъ дверью. Но вслѣдъ затѣмъ послышался стукъ въ ту же дверь. Мистеръ Периклъ стоялъ сжавшись, какъ котъ, когда въ комнату вошелъ сэръ Порсель. Безъ всякихъ вступленій онъ попросилъ грека не выражаться впередъ такъ рѣзко о своихъ друзьяхъ.

— Я требую только обѣщанія держаться этого совѣта; извиненія вашего мнѣ не нужно.

— Я не намѣренъ дать вамъ подобное обѣщаніе, сказалъ мистеръ Периклъ, презрительно вздернувъ верхнюю губу.

— Вы должны его дать; я нарочно вернулся за нимъ.

Вмѣсто отвѣта мистеръ Периклъ объявилъ, что онъ сказалъ только чистую правду: что богатство Полей ложно, что онъ, или какой нибудь несчастный случай, можетъ окончательно разорить ихъ, и что ихъ друзья лучше бы старались устроить ихъ дѣла, чѣмъ дѣлать угрозы людямъ, у которыхъ Поли находятся въ рукахъ.

Сэръ Порсель снова повторилъ свое требованіе и наконецъ вынудилъ обѣщаніе; тогда онъ удалился съ радостью на лицѣ. «Корнелія теперь бѣдна, думалъ онъ, поэтому ему смѣло можно просить ея руки: теперь никто не будетъ говорить, что баронетъ безъ пенни въ карманѣ польстился на золото; теперь и отецъ Корнеліи не рѣшится отвергнуть его предложенія». Да и наконецъ, зная это, онъ можетъ теперь спокойно назначать ей свиданія. Во все утро сэръ Порсель боролся съ самимъ собою, благодаря второстепенному положенію, которое онъ занималъ въ этомъ возбудительномъ обстоятельствѣ; для мужчинъ, находящихся въ такомъ положеніи, эта борьба служитъ большимъ облегченіемъ, потому что воображая, что преданно дѣйствуютъ въ пользу своихъ друзей, они стараются достичь своихъ собственнымъ цѣлей. Онъ дошелъ до конца лѣстницы, гдѣ просилъ Эмилію подождать его; полный добрыхъ побужденій и готовый на утѣшительные совѣты, какъ напримѣръ: «мы не можемъ считать своею собственностію то, чѣмъ обладаемъ; терпѣніе все преодолѣваетъ, будьте терпѣливы, ищите развлеченій и обработывайте умъ», и различныя другія дешевыя изреченія въ видѣ пословицъ. Но къ несчастію, некому было передать ихъ: Эмилія изчезла. Съ сильной досадой на ея поступокъ, а частію на себя за невыполненіе принятой обязанности, сэръ Порсель направился къ дому Марини, чтобы въ случаѣ, если Эмилія не вернулась, разсказать о ней все, что зналъ. Не написать тотчасъ же о случившемся Корнеліи — было наказаніемъ, которому онъ обрекъ себя, но наказаніемъ довольно пріятнымъ; онъ былъ хорошо вознагражденъ за это, ибо заранѣе приготовленныя выраженія дѣлались мягче и круглѣе, богаче и краснорѣчивѣе. Что же мудренаго, если въ такихъ глубокомысленныхъ занятіяхъ онъ и не замѣтилъ, какъ прошелъ мимо Эмиліи? она его не окликнула.

Но лишь только онъ скрылся изъ вида, какъ ей все показалось потеряннымъ. Тускло освѣщенный городъ представлялъ собою картину страшнаго суда. Ея разсудокъ сдѣлался рабомъ ея чувствъ: она воображала, что провалилась въ подземное царство, населенное таинственнымъ народомъ. Безпокойство за свою участь легло ощутительною тяжестью на ея сердце. Она остановилась на минуту, видя, что отчаяніе все болѣе и болѣе овладѣвало ею, она видѣла передъ собой то безвыходный лабиринтъ, то непроходимую стезю, идти по которой побуждала ее какая-то внутренняя сила. Эти ощущенія мѣнялись повидимому съ каждымъ ея дыханіемъ.

Туманъ сдѣлался еще гуще; тамъ и сямъ по мрачному городу шли укутанные мужчины и изрѣдка женщины. Эмилія искала хотя одного существа ея пола съ добрымъ, нѣжнымъ лицомъ. Желаніе быть любимой и ласкаемой постороннимъ ей существомъ и склонить голову на грудь женщины заставляло ее тоскливо оглядываться во всѣ стороны; но ни одни глаза не встрѣтились съ ея глазами, и мечта, что она находится въ невѣдомомъ мірѣ, возвратилась къ ней съ большей силой. Иначе, кто бы могъ украсть у нея ея голосъ? Она все еще держалась этой мысли долго послѣ того, какъ изъ нея изчезла вся жизненность. Если она имѣла еще силы заниматься физіономіями, то значитъ въ ней тлѣла еще искра надежды. И дѣйствительно, при ея твердости невозможно было подумать, что для нея все погибло, и когда она вполнѣ предавалась своимъ чувствамъ, никакая забота не находила къ ней доступа: только въ то время, когда она смотрѣла кругомъ и видѣла безчисленное множество незнакомыхъ, озабоченныхъ или равнодушныхъ лицъ, когда она видѣла, что весь міръ серьезно идетъ своимъ путемъ, только тогда и притомъ смутно сознавала она, что утратила свое сильное вліяніе. Неужели голосъ и это вліяніе у нея потеряны навсегда? Отчаяніе ея сдѣлалось столь сильнымъ, что она закрыла глаза и вполнѣ отдалась этому чувству; но мало по малу она пришла къ тому убѣжденію, что ей должно вернуться и броситься къ ногамъ мистера Перикла. Вѣроятно онъ скажетъ: — подождите, дитя мое, и все пойдетъ хорошо. Такъ мечтала Эмилія въ какомъ-то ослѣпленіи. Придуманныя ею слова очень растрогали ее, и она была готова заплакать, но по мѣрѣ приближенія къ дому Перикла, желаніе услышать, какъ онъ приметъ ихъ и что отвѣтитъ, становилось все сильнѣе и сильнѣе, она разочла все, что могло произойти отъ того, и увидѣла величину фабрики, построенной ею на такомъ шаткомъ фундаментѣ. Немного спустя, шаги ея невольно ускорились. Прежде чѣмъ войти къ мистеру Периклу, она, сама не зная для чего, сперва обошла маленькій спокойный садикъ, примыкавшій къ банку; тамъ пристальные взгляды двухъ джентльменовъ, которыхъ она встрѣтила, пришли ей на намять, и она невольно задумалась.

Вторичное появленіе Эмиліи могло оживить въ мистерѣ Периклѣ расположеніе къ мести, но къ ея счастію, въ немъ не было этого расположенія; потирая руки, мистеръ Периклъ посмотрѣлъ на нее, и сухими отрывистыми фразами приведя ея къ своимъ ногамъ, замѣтилъ, что удовольствіе его было не такъ ощутительно, какъ онъ ожидалъ. Слѣдствіемъ этого было, что вмѣсто того, чтобы говорить по привычкѣ оскорбительно, онъ теперь былъ хладнокровно-разсудителенъ, и объявилъ Эмиліи, что было бы гораздо лучше, если бы она умерла, чѣмъ чувствовать себя совершенно безполезной; но такъ какъ она жива, то еще лучше было бы вернуться къ родителямъ и у нихъ учиться вязанью, вышиванью или какому нибудь другому ремеслу. — По крайней мѣрѣ тотъ мужчина, для котораго вы разыгрывали изъ себя дурочку…, и мистеръ Периклъ вмѣсто окончанія только пожалъ плечами.

— Но мой голосъ не могъ пропасть, настаивала Эмилія. — Я могу спѣть вамъ завтра… сегодня вечеромъ. Всему причиною — туманъ. Почему вы думаете, что онъ у меня потерянъ? этого не можетъ быть.

— Онъ у васъ разбился, пропалъ! вскричалъ мистеръ Периклъ.

— Неправда! нѣтъ; не думайте этого. Я должна остаться здѣсь. Не приказывайте мнѣ уйти отсюда. Мнѣ кажется, что если я выйду на улицу, то умру. Я чувствую, что могу пѣть даже теперь. Подождите. Можете вы подождать?

Отвратительно подражая плачевному ея голосу, мистеръ Периклъ прокричалъ: — нечего ждать! У васъ нѣтъ голоса!

Эмилія приподняла глаза и пристально посмотрѣла на него. Въ устремленныхъ на нее взорахъ она прочла, что имѣла еще пріятное лицо, и это новооткрытое достоинство она приписала особенному счастію. Не забудьте, что она была близка на столько же къ отчаянію, на сколько можетъ быть человѣкъ такого здороваго сложенія. Не говоря болѣе тономъ дѣвочки, но голосомъ серьезно умоляющей женщины, она просила мистера Перикла взять ее въ Италію и вѣрить въ возвращеніе ея голоса. Несмотря на то, пріятное, даже плѣнительное лицо ея нисколько не смягчало грека и онъ продолжалъ быть свирѣпымъ.

— Возьмите меня, сказала она. — Мой голосъ вознаградитъ васъ. Я чувствую, что вы въ состояніи излечить его.

— Для этого человѣка! Чтобы снова убѣжать къ нему! съ презрительной усмѣшкой проговорилъ мистеръ Периклъ.

— Я никогда этого не сдѣлаю. И глаза Эмиліи сверкнули стальнымъ блескомъ. — Я буду вашей на всю жизнь, если хотите. Возьмите меня за руку и заставьте дать клятву. Я не измѣню своему слову. Я дамъ клятву сдѣлаться по возвращеніи моего голоса, чѣмъ вы желали меня видѣть… я буду вашей женой, если вамъ угодно и потомъ… Эмилія хотѣла еще говорить, но мистеръ Периклъ, разразившись хохотомъ, сопровождаемымъ фразой: очень благодаренъ! сдѣлалъ ей повелительный знакъ молчанія,

— Я не принадлежу къ числу людей, которые женятся.

И онъ просто объяснилъ ей отношенія между нимъ и женщиной, которую бы онъ удостоилъ своимъ выборомъ, сказавъ ей, что она должна быть привязана къ нему.

Щеки Эмиліи не покраснѣли; но, не думая о стыдѣ, когда слушала его слова, она чувствовала, что падала все ниже и ниже, по мѣрѣ того какъ душа ея льнула къ мистеру Периклу; онъ былъ единственнымъ олицетвореніемъ ея надежды, и она не могла отъ него оторваться. Если бы онъ оттолкнулъ ее, то ей показалось бы, что голосу ея суждено погибнуть. Она неподвижно стояла съ холоднымъ безчувственнымъ взглядомъ, пока грекъ составлялъ свое мнѣніе.

Мистеръ Периклъ видимо находился въ нерѣшительности относительно плана своихъ дѣйствій; это можно было заключить потому, что большой его палецъ уткнулся въ подбородокъ, а указательный упирался въ грудь, между тѣмъ какъ брови вздернулись къ верху донельзя. Изъ этого положенія, выражавшаго колебаніе и внутреннюю борьбу, онъ перешелъ въ позу пѣтуха, поющаго кукареку; и Эмилія снова услышала горькое подражаніе ея разбитому голосу, сопровождаемое восклицаніями: ха! ха! баста, баста!

— Садитесь сюда, вскричалъ мистеръ Периклъ. Онъ бросился въ кресла и указалъ ей на свои колѣна.

Эмилія не трогалась съ мѣста.

Онъ схватилъ ее за руку, но она отдернула ее. Мистеръ Периклъ всталъ и промычалъ циническое гмъ!

— Не дотрогивайтесь до меня, сказала Эмилія. — Ничто такъ не раздражаетъ нѣкоторыя натуры, какъ сопротивленіе существа, видимо слабѣйшаго, но способнаго уничтожить ихъ.

— Мнѣ не дотрогиваться до васъ? съ презрительной усмѣшкой сказалъ грекъ. — Такъ зачѣмъ же вы здѣсь?

— Я пришла къ моему другу, отвѣчала Эмилія.

— Къ вашему другу! Онъ не можетъ быть другомъ всякой… когда-то дѣйствительно онъ былъ, но теперь (мистеръ Периклъ пожалъ плечами), теперь вы тоже, что и другія женщины. Вы игрушка. Идите ко мнѣ.

Онъ снова хотѣлъ схватить ее за руку, но Эмилія подняла ее; и онъ поймалъ ея локоть.

— Неужели вы тронете меня, когда я прошу васъ не дѣлать этого?

На ея бѣломъ лицѣ выразилось сильное негодованіе, и когда онъ держалъ ее за локоть поднятой руки, она, казалось, хотѣла дать ему трагическую пощечину.

Гнѣвъ и всякое другое чувство исчезли съ лица мистера Перикла; онъ даже пришелъ въ восхищеніе, когда посмотрѣлъ на ея граціозную, артистическую позу.

— Mon Dieu! и еще съ такимъ голосомъ! воскликнулъ онъ, въ припадкѣ забывчивости, ударяя себя кулакомъ но напомаженному клочку волосъ на его сіяющей головѣ. — Глупенькая! глупенькая дурочка! это могло бы… и мистеръ Периклъ пальцами хотѣлъ выразить энтузіазмъ, который она могла бы возбудить. — Mon Dieu! посмотрѣть на васъ! Не предупреждалъ ли я васъ: non é vero? Не говорилъ ли я: погибнете, погибнете, если такъ будете вести себя? и изъ-за кого? изъ-за мужчины! потерять голосъ! Вы не хотите идти ко мнѣ? такъ слушайте! вы должны идти къ старому Беллони, и если голосъ возвратится подъ ударами бича, тогда я скажу: браво, старый Беллони.

Мистеръ Периклъ повернулся, чтобы снять съ вѣшалки шляпу. Въ ту же самую минуту Эмилія оставила комнату.

Сумерки сгущались въ желтой атмосферѣ, и толпа народа ровнымъ шагомъ текла по одному направленію. Бѣдное, всѣми покинутое созданіе послѣдовало за теченіемъ, довольное тѣмъ, что укутано со всѣхъ сторонъ, и потому не можетъ быть видимо, довольное еще болѣе тѣмъ, что замѣтило наконецъ, что движется по направленію къ дому. Мучимая тоской, Эмилія остановилась, повернулась назадъ и встрѣтила людей, для которыхъ домашній очагъ служилъ маякомъ. Нѣсколько времени она выдерживала давку; одиночество брало верхъ надъ ней. Никто повидимому не шелъ съ ней по одной дорогѣ. Чтобы избѣжать толкотни, она свернула въ одну изъ узкихъ улицъ Сити, и тамъ была совершенно одна одинешенька. Къ несчастію, улица была коротенькая, и Эмилія скоро дошла до ея конца. Ей оставалось на выборъ: или вернуться, или войти въ незнакомую улицу; пока она рѣшала, мимо нея прошло стадо барановъ, съ жалобнымъ крикомъ. Она послѣдовала за ними, съ любопытствомъ размышляя, что у нихъ вѣрно что нибудь попорчено въ горлѣ. Но вдругъ мелькнула мысль, что ихъ гнали на бойню. Эмилія остановилась и посмотрѣла на нихъ, но безъ малѣйшаго чувства состраданія. Они поровнялись съ дворомъ мясника и вошли въ ворота. Пройдя нѣкоторое разстояніе, она почувствовала дрожь, и по инстинкту приблизилась къ освѣщенному магазину, гдѣ было множество картинъ. Въ одной изъ нихъ она узнала портретъ той примадонны, которую она слышала въ Бесвортѣ. Два молодые человѣка, проходившіе мимо подъ руку, взглянувъ на портретъ, назвали имя очаровательной пѣвицы и вполголоса затянули одну изъ ея лучшихъ арій. Черты ея лица выражали здоровье, веселое расположеніе духа, силу и вообще всѣ прекрасный качества. Геній виднѣлся на челѣ и на пластическомъ ртѣ, прекрасной формы лобъ выдавался впередъ, обнаруживая свѣтлый умъ и способность воспринимать и передавать другимъ одушевленіе. Прелестный блескъ глазъ, полугордый, полунѣжный, немного лукавый, блиставшій между темными рѣсницами, какъ свѣтлый лучь солнца на подернутой рябью гладкой поверхности воды внизу каскада, смягчалъ линію между ямочкой на щекѣ и верхней губой. Такая ямочка и такой блескъ глазъ могли бы служить ключомъ къ лицу болѣе слабаго существа, но на этомъ лицѣ, не допускавшемъ обмана, онѣ были еще очаровательнѣе, особливо если не обращать вниманія на черты менѣе замѣчательныя. Вы видѣли, да и не было возможности этого скрыть, что духъ, оживлявшій лицо пѣвицы, былъ чрезвычайно прямой, мягкій и нѣжный, чуждый всякой хитрости и презиравшій мелочность; это была личность, одаренная способностью говорить, одушевляться и управлять всѣми сильными движеніями души. Словомъ, это было лицо драматической артистки, въ спокойномъ состояніи. Довольно полная фигура, смягчаемая красотою, показывала, что она обладала благородной натурой, и могла, что составляетъ прекрасную черту въ искусствѣ, сильно и благородно чувствовать. Быть можетъ и у нея были качества, въ которыхъ не рѣдко упрекаютъ женщинъ; относительно искусства она была безукоризненно превосходна; возвышаемая привлекательностью своего пола, она была артисткою въ строгомъ значеніи этого слова.

Размышляя объ этомъ портретѣ, Эмилія очутилась на одномъ изъ городскихъ мостовъ. Передъ ея глазами струилась рѣка, покрытая стальнымъ свѣтомъ, съ красноватымъ отблескомъ; а туманъ становился все гуще и гуще. Лицо примадонны преслѣдовало ее всюду. Казалось, оно смѣло говорило ей: — я живу, потому что жизнь моя сопровождается успѣхомъ, — въ этихъ же самыхъ словахъ отзывался отдаленный намекъ: — но первая неудача принесетъ съ собой смерть. Неужели послѣ неудачи, друзья Эмиліи не пожалѣютъ ее? При одной этой мысли дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу. Такъ что же? тогда ужь легче умереть! Но смерть не представлялась ей въ томъ видѣ, въ какомъ она обыкновенно является людямъ, которые ее ищутъ. — Эмилія хотѣла бы забыть свои невыносимыя утраты; она хотѣла, чтобы такая обманщица, какою она считала себя, была зарыта въ могилу. Продолжая идти, она протягивала руки и шептала: — безпомощная! безпомощная! Она бы чрезвычайно удивилась, узнавъ, что не одна она несчастна, что есть много людей въ ея положеніи, которые живутъ и не умираютъ. — Я не хочу жить, сказала она, и потомъ черезъ секунду прибавила: — желала бы я знать, каковы бываютъ на видъ утопленницы? И она спѣшила воротиться на улицы, гдѣ находились магазины. Но магазины уже не представляли ей ничего занимательнаго; ихъ окна застилались уже темнотою ночи; Эмилія радовалась, что начинали запирать ставни; — потемнѣвшія улицы утратили для нея свою пріятность. Наконецъ когда на улицахъ потухли всѣ огни кромѣ ряда фонарей, она пошла скорѣе, боясь сама не зная чего. У подъѣзда одного дома сидѣлъ маленькій итальянецъ съ шарманкой, между тѣмъ какъ дѣвочка еще меньше его осаждала его вопросами по англійски. Эмилія остановилась передъ ними и дѣвочка стала жаловаться, что упрямый маленькій иностранецъ не хочетъ отвѣчать ей. Два три слова на родномъ языкѣ скоро заставили его открыть свое лицо. Эмилія сѣла между ними и слушала ихъ болтовню на двухъ языкахъ. Дѣвочка сказала, что она не знавала, что значитъ ужинъ, какъ не знавалъ этого и мальчикъ; тогда Эмилія вынула кошелекъ и послала дѣвочку купить на шесть пенсовъ пирожковъ въ ближайшей лавочкѣ. Дѣвочка скоро воротилась съ полнымъ передникомъ. Лишь только они втроемъ расположились покушать, какъ подошедшій полисменъ приказалъ имъ убираться съ этого мѣста, прибавивъ, что ему извѣстны всѣ ихъ продѣлки, Эмилія встала и хотѣла идти съ своими малютками, какъ вдругъ полисменъ, вѣроятно перемѣнивъ свое мнѣніе, сказала: — вы, кажется, миссъ, дали имъ роужинать? О, такъ пусть ихъ сидятъ и кушаютъ! и пошелъ дальше, чтобы не быть свидѣтелемъ нарушенія закона. Такимъ образомъ они снова усѣлись и начали ѣсть; мальчикъ и дѣвочка заговорили другъ съ другомъ о какихъ-то непонятныхъ предметахъ и смѣялись. Эмилія не могла удержаться, чтобы не присоединиться къ ихъ смѣху. Дѣвочкѣ ужасно хотѣлось узнать: попадали ли ему колотушки, и послѣ утвердительнаго отвѣта, она какъ будто обрадовалась, замѣтивъ, что и ее часто бьютъ; но это все-таки ее не успокоило; она продолжала расирашивать о другихъ его наказаніяхъ. Послѣ вынужденнаго признанія, она и Эмилія пожелали узнать: не прибьютъ ли его и сегодня вечеромъ? Усмѣшка съ оскаленными зубами, присвистыванье и прищелкиванье, выражавшія дѣйствіе розгами, довольно вѣрно объясняли его ожиданія; дѣвочка при этомъ всплеснула руками и плаксивымъ голосомъ сказала: — меня тоже прибьютъ, какъ и всегда. Эмилія сложила ихъ головки къ себѣ на плечо, и къ ея удовольствію, а съ тѣмъ вмѣстѣ и смущенію, дѣти, прильнувъ къ ней, закрыли глаза. Полисменъ проходилъ мимо, и съ часъ времени переносилъ это зрѣлище. Наконецъ онъ рѣшился объяснить Эмиліи, что подумаетъ владѣлецъ этого дома при видѣ ихъ у своего подъѣзда, не говоря уже объ отступленіи отъ закона. Онъ обратился къ ея человѣческому чувству и спросилъ: — неужели бы ей было пріятно, если бы подъѣздъ ея дома былъ такъ загроможденъ, что нельзя было бы пройти, или вздумавши выйти изъ оего, легко можно было бы споткнуться и шлепнуться носомъ на мостовую. Но Эмилія, указывая на спящихъ дѣтей и умоляя не безпокоить ихъ, представляла доводы, что владѣльцамъ и обитателямъ домовъ это извѣстно и они бываютъ осторожны и что молодое населеніе Лондона вдвое осторожнѣе стараго. Ея голосъ далъ понять блюстителю спокойствія, что она одна изъ тѣхъ эксцентричныхъ молодыхъ лэди, которыя иногда «заблуждаются» и которыя имѣютъ предупредительныхъ друзей. Въ знакъ согласія, онъ произнесъ угрюмое: гм! Между тѣмъ происходившій разговоръ разбудилъ дѣтей; они боязливо смотрѣли, и съ готовностью повиновались его жесту, выражавшему: убирайтесь! Эмилія проводила ихъ немного. Дѣти съ радостью обѣщали быть въ слѣдующую ночь на этомъ же самомъ мѣстѣ, и отправились далѣе, — мальчикъ радостно кивая головой и махая руками, — дѣвочка, подражая ему, дѣлала то же самое. Чувство безопасности оставило Эмилію вмѣстѣ съ ними. Она сознавала, что судьба ея гдѣ-то впереди, въ отдаленіи, и старалась достичь ея, по безпрестанное представленіе себѣ этого обольстительнаго предмета затрудняло его появленіе вновь. Она принялась считать, сколько осталось часовъ до свиданія съ дѣтьми, говоря самой себѣ, что чтобы ни случилось съ ней, она должна сдержать обѣщаніе и быть на назначенныхъ ступеняхъ. Это рѣшеніе заставило ее снова пожелать смерти. Припоминая мужчинъ, смотрѣвшихъ на нее съ нѣжностію, она сказала: — неужели на меня еще стоитъ смотрѣть? Мысль, что она обладала драгоцѣнною вещью, — которую могла уничтожить, доставляла ей даже нѣкоторое удовольствіе. Ей было ужасно стыдно встрѣтить смерть съ пустыми руками. Мало по малу ея члены изнемогли отъ усталости, и она сѣла отъ необходимости въ отдыхѣ. Удовольствіе, доставляемое отдыхомъ, и утомленіе, требовавшее спокойствія, разгоняли ея мысли. Она чувствовала себя витающею въ пространствѣ. Страхъ одиночества на улицѣ покинулъ ее. Но когда потребность въ отдыхѣ миновала, она все-таки продолжала наслаждаться его удовольствіемъ и сидя со сложенными на колѣняхъ руками, начала припоминать обиды, нанесенныя ей въ разныхъ видахъ. Она ясно видѣла себя въ двухъ различныхъ образахъ, безпрестанно мѣнявшихся и дѣйствовавшихъ, какъ два демона-искусителя. Одинъ представлялъ ее съ отвратительною наружностью и убѣждалъ умереть, другой показывалъ прекрасное спокойное лицо, и Эмилія, признавая его за свое лицо, приходила въ бѣшенство. Это второе видѣніе было преобладающимъ; оно, можно сказать, спасало ее. Дѣйствующее отчаяніе есть тоже страсть, которую должно уничтожать страстью. Пассивное отчаяніе приходитъ позже; ему нечего дѣлать съ умомъ; оно скорѣе есть слѣдствіе испорченности крови. Бѣшенство Эмиліи было сначала слѣпо; но потомъ поднялось какъ соколъ и завидѣло своего врага. Она начала считать глупостью портить лицо, которому бы могла позавидовать ея соперница, и истреблять все имѣющее цѣну. Лесть красотѣ явилась къ Эмиліи, какъ теплая одежда. Открывъ глаза и увидѣвъ, что она и гдѣ, Эмилія улыбнулась тому глупому положенію, въ которое ее поставило ея спокойствіе. Тѣ мужчины дѣйствительно съ восхищеніемъ смотрѣли на нее, но неужели Вильфридъ пересталъ бы любить ее, если бы она была хороша собой? Размышленія о чувствахъ Вильфрида терзали ея сердце. Она видѣла себя въ томъ видѣ, въ какомъ желалъ бы видѣть ее Вильфридъ, пока ею не овладѣло ощущеніе пойманнаго преступника въ мрачной темнотѣ улицъ, и она поспѣшно пошла назадъ, едва отыскивая дорогу къ доброму полисмену. Встрѣтивъ его, она спросила: — вы женаты? и конечно чрезвычайно его удивила. Полисменъ съ строгимъ, и даже грубымъ видомъ отвѣчалъ утвердительно. — Такъ вотъ что, когда вы пойдете домой, сказала Эмилія: — сведите меня къ вашей женѣ. Быть можетъ, она согласится дать мнѣ пріютъ на нынѣшнюю ночь. Полисменъ мягко кашлянулъ и отвѣчалъ: — я вижу, что вы ничего не знаете о женщинахъ, прошу извиненія, миссъ; я вижу, что вы лэди. Эмилія повторила свою просьбу, а полисменъ принялся объяснять женскую натуру. Не желая отступить отъ своего намѣренія, Эмилія сказала: — мнѣ сдается, что ваша жена добрая женщина. На это полисменъ отвѣчалъ со смѣхомъ: — да и самой лучшей изъ женщинъ знакомы дурныя подозрѣнія. Наконецъ онъ согласился свести ее къ женѣ, когда придетъ къ нему смѣна, которую онъ ждалъ черезъ нѣсколько минутъ. Эмилія стояла поодаль, думая, что ему, быть можетъ, было бы пріятно услышать пѣніе въ его однообразной прогулкѣ взадъ и впередъ.

Незадолго до зари Эмилія лежала въ постелѣ и спала крѣпкимъ сномъ.

Слѣдующій день былъ для нея днемъ мученій. Ударъ, ошеломившій ее, сдѣлался вторымъ тягостнымъ пульсомъ въ ея головѣ. При разсвѣтѣ она измѣрила всю глубину, и разсчитала всю цѣну своей потери. Ея утомленныя чувства не ощущали удовольствія въ свѣтѣ, хотя солнце свѣтило ярко. Незнакомая женщина, сдѣлавшаяся временной ея хозяйкой, была добрая женщина, но все еще не оправившаяся отъ перваго удивленія при такомъ странномъ визитѣ, и видимо жаждала объясненія молодой лэди объ ея званіи, надеждахъ и желаніяхъ. Эмилія однакожь ничего не сказала. Взявъ эту женщину за руку, она просила позволенія остаться подъ ея покровительствомъ. Хозяйка дома назначила ей цѣну за недѣльное содержаніе, и Эмилія отдала ей все, что имѣла. Полисменъ и его жена начали ее считать хотя и не совсѣмъ сумасшедшей, но помѣшанной. Она сидѣла у окна по цѣлымъ часамъ, наблюдая за большой мухой, бѣгавшей взадъ и впередъ по оконному стеклу. На этомъ прозрачномъ и обширномъ полѣ удобныхъ для такихъ безцѣльныхъ предпріятій, муха отъ времени до времени гнѣвно жужжала, какъ будто старалась высказать и пояснить какую-то мысль, которую другія толковали несправедливо или ложно. На досугѣ она снова поднималась по стеклу, чтобы снова упасть. Эмилія серьезно задумалась о томъ, что не мудрено, если мальчики всегда мучатъ и убиваютъ мухъ, у которыхъ тонкія шейки, и шаткія головки невольно внушали идею обезглавленія. Она сказала своей хозяйкѣ: — я не люблю мухъ; онѣ кажется только тогда и поютъ, когда ихъ мучатъ. — Въ самомъ дѣлѣ? отвѣчала женщина очень ласково, и подумала: — если бы насъ обѣихъ стали мучить теперь, то которая бы изъ насъ оказала больше твердости? Мало по малу Эмилія замѣтила, что полисменъ и его жена говорили о ней и наблюдали за ней соединенными усиліями. Съ наступленіемъ сумерекъ Эмилія пошла исполнить свое обѣщаніе. Дѣвочка была уже на мѣстѣ, но мальчикъ пришелъ позже. Онъ сказалъ, что заработалъ только нѣсколько пенсовъ, и что его за это прибьютъ. Онъ говорилъ плаксивымъ, прерывающимся голосомъ, такъ что дѣвочка попросила перевести его слова, Эмилія разсказала ей, въ чемъ дѣло, и дѣвочка выразила желаніе носить шарманку, увѣряя, что будетъ заработывать больше шести пенсовъ въ день, будетъ приносить ежедневно такую сумму, которая станетъ доставлять ей хорошій пріемъ со стороны ея родителей. — Ты любишь музыку? спросила ее Эмилія. Дѣвочка отвѣчала, что любитъ шарманки, и потомъ какъ будто въ испугѣ, что выразилась невѣрно, прибавила, что больше всего любитъ попугаевъ. Прижавъ ихъ обоихъ къ своей груди, Эмилія подумала, что могла бы избавить ихъ отъ побоевъ, давъ имъ столько денегъ, сколько необходимо было, чтобъ пріобрѣсти расположеніе родителей, но безпокойство дѣтей заставило ее опять подумать о пирожкахъ. У нея не было денегъ. Ея сердце обливалось кровью за эти голодныя, запуганныя существа. На минуту ей даже вообразилось, что голосъ возвратился къ ней и она смѣло взглянула на окна безжалостныхъ домовъ. — Вы будете слушать меня: — отворите окна! вскричала Эмилія. Она хрипло закашлялась и потомъ горько заплакала. Въ эту минуту къ ней подошелъ ея другъ полисменъ и взялъ ее съ силою за руку, что по его мнѣнію было довольно вразумительно; приподнявъ ее съ мѣста и отведя на нѣсколько шаговъ за предѣлы своего караульнаго поста, онъ угрюмо велѣлъ ей вернуться домой. Эмилія повиновалась. На другой день она попросила свою хозяйку одолжить ей полкроны. Женщина рѣзко отвѣтила ей: — нѣтъ; чѣмъ меньше у васъ денегъ, тѣмъ лучше. Такимъ образомъ Эмилія принуждена была оставить попеченіе о своихъ бѣдныхъ малюткахъ. Она не въ состояніи была придумать путь, по которому могла бы возвратиться къ своимъ родителямъ или друзьямъ. По ея понятіямъ рѣшиться на это вовсе не зависѣло отъ ея воли. Она видѣла передъ собою какую-то мрачную, запертую дверь, открыть которую не могла никакая сила. Когда недѣля ея пребыванія у полисмена и его жены окончилась, хозяйка дома заговорила объ этомъ предметѣ скорѣе изъ желанія убѣдить ее отыскать своихъ друзей, нежели отъ нерасположенія. — Мой мужъ и я, при всемъ нашемъ желаніи, не можемъ держать васъ дольше, вы сами это, знаете, душа моя. — Эмилія притянула ее къ себѣ за обѣ руки и ласково поцаловала въ голову. Около полудня, она оставила ихъ домъ.

Теперь Эмилія была убѣждена, что ей не прожить и двухъ дней; въ ея карманѣ не было ни одного пенни. Мысль о страхѣ идти одной по улицѣ совершенно оставила ее и она шла очень спокойно, даже съ наступленіемъ сумерекъ. Стукъ и бряканье колесъ, крикъ и оглушающій шумъ, шарканье ногъ по тротуарамъ и невнятный говоръ, все это вмѣстѣ съ темнымъ, красновато-тусклымъ лондонскимъ закатомъ солнца не составляло разлада съ ея взволнованной душой. Напротивъ она находила во всемъ что-то музыкальное. Правда, это не было музыкой прежнихъ дней и восторгъ, возбуждаемый ею, не былъ восторгомъ счастія, но во всякомъ случаѣ она забылась; звуки голосовъ долетали до нея послѣ того, какъ говорившіе были уже далеко, пройдя мимо нея. Голодъ не тревожилъ ее, какъ не тревожили и другія побужденія животной жизни; не рисуя передъ собою картины смерти, хотя всѣ узы, соединявшія ее съ жизнію, уже были почти порваны, не чувствуя ни боязни, ни сожалѣнія, она оставалась тѣмъ, чѣмъ ее создала ея пылкая натура. Она сознавала, что было безполезно любить или ненавидѣть, потому что и то и другое чувство готовы были потухнуть въ ней. Вильфридъ и леди Шарлотта не были проникнуты этими чувствами. Эмилія вспоминала о нихъ равнодушно; въ эту тревожную ночь, сопровождаемую безпрерывными душевными потрясеніями, она не могла составить себѣ о чемъ нибудь яснаго понятія. При такомъ настроеніи духа, музыка все-таки не оставляла ее, но глубокое отчаяніе производило въ ней какую-то монотонность: звуки, отзывавшіеся въ ея душѣ, какъ будто держались одной ноты, они не повышались и не понижались. Она не могла переносить этого. Въ другое время ея музыкальное ухо возстало бы противъ такой монотонности. Но теперь душевное волненіе, въ которомъ она находилась, происходило какъ будто отъ посторонней механической силы.

Дулъ сильный югозападный вѣтеръ, но ни онъ, ни темная ночь не мѣшали бѣднымъ отверженцамъ. Эмилія видѣла многихъ лежавшихъ на землѣ, отдыхавшихъ гдѣ попало. Она съ состраданіемъ глядѣла на дѣтей, но демонъ, овладѣвшій ею, внушилъ ей презрѣніе къ другимъ, старшимъ нищимъ, которые повидимому были очень покорны своей судьбѣ. Она прошла отъ сквера къ рынку, отъ рынка къ парку и только тутъ у нея родилось желаніе скорѣйшаго появленія утра; впрочемъ это желаніе было ничто иное; какъ пробужденіе голода. Скоро ли откроютъ лавки? Эмилія старалась обмануть себя, отвѣчая, что ей все равно, когда бы ни открыли, но скоро мученія сдѣлались слишкомъ сильны для притворства. Ея воображеніе приподнимало кровли богатыхъ домовъ и снимало крышки съ вкусныхъ блюдъ, и каждый разъ, когда сильный порывъ воздуха догрогивался до ея обонянія, оно, казалось ей, мгновенно заражалось запахомъ былыхъ обѣдовъ. — Нѣтъ, вскричала Эмилія: — я ничего не люблю, кромѣ простой пищи. Она торопливо пошла впередъ. — Теперь бы хорошо кусочекъ сахару! вздыхала она. Но ни сахаръ, ни другія лакомства не появлялись.

Она сѣла подъ деревьями, между мужчиной и женщиной, которые, спрятавъ подбородки, косо поглядывали на нее. Подернутые холодомъ сухіе листья начали пробуждаться и сквозь вершины деревьевъ стало проглядывать сѣрое небо. Голодъ, какъ кусокъ свинцу, тѣснилъ грудь Эмиліи. Она съ удовольствіемъ бы поѣла чего нибудь, не опредѣляя, впрочемъ, чего именно. Тѣмъ не менѣе она рѣшилась попросить хлѣба въ булочной. Войдя снова въ пустыя улицы, она ужаснулась своего одиночества; боязнь обнаружить слѣды ночи, проведенной безъ сна, заставляла ее отказаться отъ своего намѣренія. У лавки булочника чувство усталости, неумытое лицо и вообще жалкое положеніе показывали ей контрастъ передъ всѣми другими женщинами и лишалъ ее необходимой смѣлости. Она закутала свою голову.

Утренніе часы прошли въ этой борьбѣ. Эмилія попеременно испытывала то голодъ, то отчаяніе, то стыдъ. Усталость, сопровождаемая требованіемъ отдыха, служила для нея облегченіемъ. Эмилію мучила продолжительность дпевнаго свѣта, но лишь только стемнѣло и зажгли фонари, переходъ отъ свѣта къ сумеркамъ показался ей чрезвычайно быстрымъ и она снова встревожилась. Пассивное отчаяніе овладѣло ею. Она находилась въ болѣзненномъ состояніи, но не чувствовала слабости и мысль просить о помощи не приходила ей въ голову.

Уличный мальчикъ настоящаго лондонскаго образца, мальчикъ, у котораго ширина и длина шерстянаго шарфа представляла рѣзкій контрастъ съ узкостью его остальнаго платья, прохаживался по мостовой, наигрывая одну изъ любимыхъ арій своего роднаго города на дешевой свистулькѣ, до того пронзительной, что музыкальный слухъ назвалъ бы эту арію маршемъ съ Каннибальскихъ острововъ. Прибитое объявленіе на фонарномъ столбѣ попало на глаза этому музыканту; продолжая играть на своей дудкѣ, онъ согнулъ колѣна и прочелъ объявленіе. Эмилія вспомнила хильфордскія и пилійскія депутаціи, огромный барабанъ, спичи, радостные крики и свою силу, которою она обладала въ то отдаленное счастливое утро. Она смотрѣла на мальчика, который какъ будто заучивалъ наизусть объявленіе, и въ ней невольно пробудилось чувство юмора. — О, глупый мальчикъ! мягко сказала она самой себѣ. Когда прочитавъ все до послѣдняго слова, мальчикъ всталъ и спряталъ въ карманъ свистульку, Эмилія чуть не расхохоталась. — Ему хотѣлось бы прочитать и на другой сторонѣ — да нельзя, сказала она, и когда мальчикъ уже скрылся, она еще долго стояла у столба. Расположеніе къ смѣху оживило въ ней усыпленныя человѣческія ощущенія, и она стала искать мѣста, гдѣ бы ей не помѣшали предаться имъ. Недалеко виднѣлся одинъ изъ мостовъ. Она жаждала уединенія и поспѣшно пошла къ пристани. Чтобы спуститься къ ней надо было пройти мимо шарманки; увидя за нею маленькую фигуру, она сказала: Sei buon' Italiano? Въ отвѣтъ ей послѣдовало твердое: Si. Эмилія судорожно вскричала: Addio! На минуту ея голова перестала мыслить и все ея сознаніе заключалось въ томъ, что она спускалась по ступенькамъ лѣстницы.

ГЛАВА XLI.

ЭМИЛІЯ ОТЫСКАНА.

Sei buon' Italiano?

Откуда долетѣли до Эмиліи эти слова?

Ей показалось, что только сейчасъ, а потомъ, что нѣсколько часовъ тому назадъ, она сдѣлала этотъ вопросъ маленькому созданію, которое, если бы выглянуло и кивнуло головой, то доставило бы ей большую радость; а его угрюмое si подавило въ ней остальное чувство желанія примириться съ жизнью.

— Si, отвѣчала она такъ же печально и тоже не приподнявъ головы.

Но когда ее взяли за руку и когда произнесены были другія слова, она, такъ долго боровшаяся между жизнью и смертью, ничего и никого не любя, встрепенулась и въ сильномъ негодованіи на темноту и пустоту, съ горечью боролась съ удерживавшею ея рукою, кричала и просила смерти. Въ ней не было силы продолжать свое изступленіе.

— Съ вами Мертиръ Пойсъ, сказалъ ея другъ: — онъ никогда не оставитъ васъ.

— И никогда не поведетъ меня туда, возразила Эмилія, указавъ на шумную набережную.

— Послушайте, я разскажу, какъ я нашелъ васъ, отвѣчалъ Мертиръ.

— Только ради Бога, не принуждайте меня снова идти туда.

Эмилія проговорила эти слова, задыхаясь. Мортиръ подумалъ, что она находится не только подъ вліяніемъ отчаянія, но и сумасшествія. Онъ молча сѣлъ на скамейку и далъ Эмиліи время успокоиться. Но при первомъ его словѣ, она снова повторила свой вопросъ: — вы не будете принуждать меня идти туда?

— Нѣтъ, мы можемъ посидѣть и поговорить здѣсь, сказалъ Мертиръ: — начнемъ съ того, какимъ образомъ нашелъ я васъ. Подумаете ли вы, что довольно далеко спрятались отъ вашихъ друзей? Быть можетъ вы полагаете, что болѣе не принадлежите имъ? Я говорилъ со всѣми вашими дѣтьми, какъ вы имѣли привычку называть ихъ. Помните? Третьяго дня, двое изъ нихъ видѣли васъ. Вы спросили одного: откуда онъ, изъ Савойи или Пьемонта? Онъ отвѣчалъ: изъ Савойи; и вы, покачавъ головой, сказали: — все же не изъ Италіи! Сегодня ночью я поднялъ одного изъ нихъ, и онъ, указавъ мнѣ на ступеньки пристани, сказалъ, что вы прошли туда. — Sei buon' Italiano? сказали вы. Вотъ какимъ образомъ я отыскалъ васъ. Sei buon' Italiana?

Эмилія не отнимала своей руки отъ Мертира, удивляясь, неужели нѣтъ такой темноты, въ которой можно было бы скрыться отъ друзей. Лихорадочная дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу. — Позвольте мнѣ посмотрѣть на воду, проговорила она; и Мертиръ, довѣрявшій ей даже въ этой крайности, позволилъ ей облокотиться на перила; онъ чувствовалъ, что ея рука становилась все влажнѣе и влажнѣе, пока наконецъ Эмилія обернулась и подала ему обѣ руки, замѣтивъ: — утопленница по всей вѣроятности должна имѣть страшный видъ! Голосъ Эмиліи едва былъ слышенъ, когда она попросила увести себя отъ этого мѣста, Мертиръ взялъ ее подъ руку, чтобы поддерживать ея слабые шаги. Когда они поднялись на набережную, гдѣ находились люди, Эмилія оглянулась назадъ и передъ ней осуществился тотъ невыразимый ужасъ, который за нѣсколько минутъ она ощущала еще довольно неясно. Страхъ на нѣсколько секундъ сковалъ ея члены, и она всею тяжестью опустилась на Мертира. Онъ держалъ ее въ обѣихъ рукахъ, думая, что съ ней дурно, но она прошептала: — вы слышали, что у меня пропалъ голосъ?

— Послѣ тѣхъ страданій, которыя вы перенесли, тутъ ничего нѣтъ удивительнаго.

— Я теперь совершенно безполезна. Мой голосъ пропалъ!

— Какъ! безполезны для вашихъ друзей? тс! перестаньте, моя маленькая Эмилія! Sandra mia! Развѣ вы не знаете, что ваши друзья хотятъ только одного, чтобы вы ихъ любили?

— О! простонала она: — какъ этотъ свѣтъ безпокоитъ меня. Какой здѣсь шумъ!

— Мы скоро выйдемъ изъ этого шума.

— Нѣтъ, шумъ мнѣ нравится, но не нравится газовый свѣтъ. О, мои ноги! — вы все еще идете? Кто же мои друзья?

— Да хоть бы я напримѣръ.

— Вы узнали о моемъ скитальчествѣ по Лондону! Это заставляетъ меня вѣрить въ небо. Я не могу перенести мысли, что меня никто не видитъ.

— Сегодня утромъ, сказалъ Мертиръ: — я видѣлъ полисмена, въ домѣ котораго вы жили.

Эмилія склонила голову предъ таинственностью, которая окружала ея друга и доставляла ему возможность знать о всѣхъ ея поступкахъ. — Я чувствую, какъ будто цѣлые годы не видала этихъ улицъ. Если бы не вы, я бросилась бы… О! понимаете ли вы, что мой голосъ совершенно измѣнилъ мнѣ?

Мертиръ, замѣтивъ ея душевную тревогу, старался вывести ее изъ сомнѣнія. — Но ваша рука нисколько не измѣняетъ мнѣ, сказалъ онъ, пожимая ее, и этимъ до такой степени успокоилъ Эмилію, что она дѣйствительно убѣдилась въ существованіи друзей. Она все думала объ этомъ, между тѣмъ какъ быстрые обороты колесъ несли ее по Лондону; присутствіе духа совершенно покинуло ея слабое тѣло; она заплакала и пододвинулась къ Мертиру. Человѣкъ, который приписывалъ ея недавнее отчаяніе и настоящія слезы потерѣ любимаго существа, доставлялъ ей болѣе утѣшеній, нежели чувствовалъ самъ. Эмилія здѣсь, она опирается на его руку, она спасена отъ погибели; — существо, которое наполняло все его сердце, когда считалось пропавшимъ, и которая въ его понятіяхъ подавала много надежды. Онъ благодарилъ Бога за все случившееся. Эмилія опиралась на него; ея вѣки были нѣжно закрыты; ощущая ея дыханіе, Мертиръ представлялъ себѣ, что оба они были близкихъ трагедіи, и старался угадать, что понудило ее приблизиться къ воротамъ смерти. Изъ-за какой нужды? — Моя сестра можетъ устранить эту нужду, подумалъ Мертиръ.

— О, эта рѣка похожа на огромную черную змѣю съ блестящими глазами; она такъ и хочетъ обвиться вкругъ меня! сказала Эмилія какъ будто въ бреду; потомъ вскочила съ ужасомъ на лицѣ: — о, опять голодъ?

— Голодъ! повторилъ изумленный Мертиръ.

— Онъ овладѣваетъ мною сильнѣе, чѣмъ когда либо, простонала Эмилія. — Я была полумертва все это время, и не ощущала его. Смерть… смерть не имѣетъ въ себѣ боли и страданій. Но голодъ… точно огонь и морозъ пробѣгаетъ но всему тѣлу. Я чувствую, что они пожираютъ меня. Дайте мнѣ чего нибудь.

Мертиръ стиснулъ зубы и крѣпко завернулъ ее въ шерстяной платокъ, чтобы хотя чѣмъ нибудь смягчить страданіе; со слезами, тихо струившимися изъ-подъ закрытыхъ вѣкъ, онъ держалъ ее на рукахъ, пока не доѣхали до отеля, гдѣ онъ вышелъ, чтобы достать пищи. Эмилія даже вскрикнула, когда Мертиръ возвратился и подалъ ей хлѣба. Онъ давалъ ей по маленькимъ кусочкамъ. Невозможно было достать бульону. Когда они снова тронулись, Эмилія болѣе не жаловалась на страданія, но грудь ея тяжело поднималась. Она скоро прервала размышленія Мертира, извиняясь, что ѣла съ такой жадностью; все это было слѣдствіемъ тираническаго чувства Вильфрида къ этой безъискусственной натурѣ. Онъ хорошо понималъ ея страхъ встрѣтить Джорджіану. Но тѣмъ не менѣе, при входѣ въ домъ, Эмилія не выказала ни малѣйшей боязни, и съ послѣдними оставшимися въ ней силами отвѣчала на объятіе Джорджіаны.

ГЛАВА XLII.

ОТПАДЕНІЕ МИСТЕРА ПЕРИКЛА ОТЪ БРУКФИЛЬДСКАГО КРУГА.

Въ началѣ зимы, на среднемъ проходѣ хильфордской церкви показались Тинлеи (позже другихъ, какъ и всегда), торопившіеся къ утренней службѣ. Позади ихъ шелъ мужчина, — по крайней мѣрѣ по стуку сапоговъ и размѣру шаговъ надо было полагать, что это шелъ мужчина. Брукфильдскія барышни, отринувъ нелѣпыя претензіи Альберта Тинлея, не могли дать воли своему любопытству и, рискуя встрѣтить его взглядъ, не смѣли повернуть головы. Поэтому онѣ, съ покровительственно-снисходительнымъ видомъ, отвѣтили на легкіе поклоны чинной миссъ Тинлей, противной Лауры Тинлей, жеманной Розы Тинлей и Маделены Тинлей (слишкомъ еще молодой для эпитета передъ ея настоящимъ именемъ); вслѣдъ за тѣмъ онѣ раскрыли молитвенники и невидимому очень углубились въ размышленія о темѣ, на которую будетъ произнесена съ каѳедры проповѣдь. Брукфильдскимъ барышнямъ показалось также, что позади Тинлеевъ шелъ громадный господинъ, въ качествѣ ихъ тѣлохранителя. Хотя ни одна изъ барышенъ не оглянулась въ то время, когда проходилъ этотъ джентльменъ, но все-таки онѣ угадывали вполнѣ безошибочно, что походка и ростъ его были совершенно недоступны Тинлеямъ, а потому мысль, что Тинлеи нарочно наняли себѣ такого тѣлохранителя, заставила Арабеллу улыбнуться. Успокоенныя въ своемъ предположеніи, что только одинъ Альбертъ сопровождалъ своихъ сестеръ, брукфильдскія барышни кротко посмотрѣли на скамейку Тинлеевъ. Тамъ возвышались плечи мистера Перикла; его голова казалась значительно меньше изъ-за огромнаго медвѣжьяго воротника. Арабелла почувствовала, какъ Адель схватила ее за руку. Она положила передъ собой раскрытый молитвенникъ и пристально посмотрѣла на каѳедру. Отъ брукфильдскихъ барышенъ не ускользнуло, что Лаурѣ очень хотѣлось замѣтить въ нихъ удивленіе при появленіи ихъ вмѣстѣ съ мистеромъ Перикломъ, но барышни ничего не выказали, хотя Лаура осталась увѣрена, что онѣ его испытывали, и еслибы не громкій шопотъ мистриссъ Чомпъ, Тинлеи не удовольствовались бы однимъ публичнымъ показомъ приза, вырваннаго ими у Полей.

— Мистеръ Периклъ — о! говорила мистриссъ Чомпъ, и еще нѣсколько скамеекъ тоже взволновались.

Съ этими словами мистриссъ Чомпъ нагнулась къ Корнеліи, такъ что та, смиренно наблюдавшая за нею, тихо прошептала: — послѣ — послѣ!

— Но развѣ вы не видите его, моя милая? иностранецъ въ протестантской церкви! и главное еще, такой иностранецъ, какъ онъ! Помните, вы говорили, что онъ никогда не шелъ съ вами, а вотъ теперь пришелъ же съ тѣми, которыхъ вы не можете терпѣть!

— Служба начинается, замѣтила Корнелія, вставая.

Много глазъ было устремлено на мистера Перикла, который разглядывалъ карнизы, ниши и цвѣтныя стекла; смотрѣлъ направо и налѣво, или подстерегалъ молодую дѣвицу, съ любопытствомъ смотрѣвшую на него, самъ вызывалъ ея взглядъ и приводилъ ее въ смущеніе крутымъ поворотомъ головы или покручиваніемъ усовъ. Но ни разу не взглянулъ онъ на скамью Полей. Случайно глаза его обратились на нее, и онъ убѣдился, что ни одна изъ барышенъ не обращала на него вниманія. Онѣ принуждены были допустить, что Лаура очень ловко управляла имъ. Она заставила его держать книгу и казаться набожнымъ. Она говорила ему, когда нужно было вставать и садиться. Первые аккорды органа, казалось, очень взволновали его. Лаура съ трудомъ могла уговорить его встать, когда запѣли гимнъ, такъ что, послушавъ немного, мистеръ Периклъ вдругъ согнулся, какъ будто переломленный пополамъ, и Лаура не могла уже убѣдить его принять позу, въ которой находились всѣ другіе. Чтобы покрыть свою неудачу, Лаура обернулась и послала очаровательно-милую улыбку къ брукфильдской скамьѣ. Улыбка была подхвачена косвенными взглядами, и Лаура видимо обидѣлась, что на ея дѣйствія не было обращено должнаго вниманія. По окончаніи проповѣди, брукфильдскія барышни на минуту склонили головы, а потомъ осторожно протолкнули мистриссъ Чомпъ впередъ, чтобы ея крики удивленія и принужденные взрывы сочувствія къ Брукфильду были услышаны только немногими. Онѣ скоро и прямо направлялись въ Брукфильдъ, одинъ мистеръ Поль остановился въ воротахъ поговорить съ Трэси Ронинбрукомъ. Барышни прервали его безполезныя сожалѣнія, что онъ не видѣлъ его въ церкви, двумя вопросами. Первый относился до мѣстопребыванія ихъ брата, второй касался положенія, въ какомъ находилась Эмилія. Трэси не имѣлъ времени отвѣчать. Мистриссъ Чомпъ до того сроднилась съ Брукфильдомъ, что измѣна мистера Перикла была въ ея глазахъ явнымъ преступленіемъ. — Я ненавижу его! кричала она. — Я положительно ненавижу этого человѣка! Онъ ходитъ въ церковь! Славная фигура для ангела, — нечего сказать! Но, мои милыя, мы не уступимъ его никому другому. Мы должны интриговать, чтобы снова завербовать этого негодяя.

— О, каково? нетерпѣливо сказала Адель.

— Но вѣдь я не думаю завербовать его для себя, моя маленькая ревнивица! возразила мистриссъ Чомпъ.

— Увѣряю васъ, ма’мъ, что мы съ удовольствіемъ уступимъ его вамъ.

— Увѣряю васъ, миссъ, что мнѣ его не нужно. Вы вѣроятно кокетничали съ нимъ на яхтѣ, и онъ надоѣлъ вамъ; вотъ почему!

Адель сказала: — благодарю васъ, — съ возмутительнымъ спокойствіемъ, вызвавшимъ отъ мистриссъ Чомпъ неудержимый смѣхъ.

— Воскресенье! Воскресенье! вскричалъ мистеръ Поль.

— Я первая этого не забываю, Поль. Развѣ я не встала рано, чтобы идти въ церковь и тѣмъ успокоить совѣсть. А вышло напротивъ: я вернулась полная дурныхъ мыслей. И все изъ-за этихъ неблагодарныхъ дѣвочекъ, которыя всегда суются туда, гдѣ ихъ не спрашиваютъ. Хоть бы скорѣе выходили замужъ; а спросилъ бы кто нибудь у нихъ: думаютъ ли онѣ о мужьяхъ? и я увѣрена, что онѣ бы посмотрѣли на того во всѣ глаза и обидѣлись. О, нѣтъ! отвѣтили бы онѣ: вы ошибаетесь; мы думаемъ о корзинахъ съ углями въ гостиной… Вотъ ихъ отвѣтъ. Что вы дѣлали съ мистеромъ Перикломъ на яхтѣ? Ага!

— Что у васъ тамъ было съ Перикломъ? спросилъ мистеръ Поль.

— Ничего, папа, отвѣчала Адель.

— Вы называете это ничего! сказала мистриссъ Чомпъ. — Можетъ статься, къ тому есть хорошія основанія. Развѣ вы не терзали его на яхтѣ? Ну, скажите, зная это, пошелъ ли бы онъ на яхту?

— Я полагаю, что вы должны бы знать это такъ же хорошо, какъ и Адель, сказалъ мистеръ Поль.

Адель поспѣшно возразила: — это вышло изъ-за того, милый папа, что мистеръ Периклъ вздумалъ посѣтить скамью Тинлеевъ. Кому какое дѣло до его посѣщеній, коль скоро онъ исполняетъ свой долгъ и свое желаніе.

Мистеръ Поль посмотрѣлъ на нее и пробормоталъ; — посѣтилъ скамейку Тинлеевъ!

— Этотъ котенокъ всегда разстроиваетъ васъ, Поль, сказала мистриссъ Чомпъ, увѣренная, что затронула слабую струнку, заговоривъ о яхтѣ. — Спросите у нея, какого рода поведеніе…

— Такъ онъ сегодня не говорилъ ни съ которой изъ васъ? спросилъ мистеръ Поль.

— Нѣтъ, папа.

— Онъ смотрѣлъ отъ васъ въ сторону?

— Да, онъ сдѣлалъ намъ эту честь.

— Вы спросите у нея, Поль, какъ она вела себя съ нимъ на яхтѣ, вскричала мистриссъ Чомпъ. — Кокетничала и кокетничала! А сама позабыла разсказы этого богача, что въ Турціи и Греціи существуетъ обычай завязывать возбудившихъ ревность несчастныхъ женщинъ въ мѣшки и бросать въ море на сорока саженяхъ глубины. Эти злодѣи дѣйствительно обходятся съ женщиной жестоко; но, Адель, развѣ вы не раздражали мистера Перикла? Вѣдь онъ тамъ былъ?

— Марта! вы съ ума сошли! сказалъ мистеръ Поль, смотря на жертву одного изъ своихъ припадковъ ажитаціи. — Кто лучше вашего знаетъ, былъ ли онъ тамъ, или нѣтъ? Вы, кажется, скоро забудете, что мы обѣдали вмѣстѣ. Терпѣть не могу такихъ нелѣпыхъ женщинъ! Но — все равно! Входите… снимайте шляпку… и что тамъ еще! я одно говорю, что не могу переносить глупостей! А! мистеръ Ронинбрукъ.

— Кажется, Поль, вы сами сошли съ ума, и мистриссъ Чомпъ сложила руки, приготовляясь отвѣчать съ полнымъ спокойствіемъ. — Мнѣ бы интересно узнать, какимъ образомъ могу я знать то, о чемъ никогда не говорила.

Сцена становилась критическою. Адель посовѣтовалась съ взглядами своихъ сестрицъ, которые ясно говорили, что она тутъ одна виновата. Адель наконецъ подошла къ мистриссъ Чомпъ, взяла ее за плечи и поцаловала въ лобъ. — Теперь мы хорошенько разсмотримъ дѣло, сказала она, — Развѣ вы не знаете, что мистера Перикла съ нами не было? Это также вѣрно, какъ то, что сегодня утромъ онъ былъ кавалеромъ Тинлеевъ!

— Славное утро, нечего сказать! произнесъ мистеръ Поль, начиная быстро ходить по комнатѣ.

— Неужели Поль думаетъ… пробормотала мистриссъ Чомпъ, намекая на свою прогулку на яхтѣ. Поцалуй совершенно разстроилъ ея мысли.

— Онъ думаетъ, будетъ думать и долженъ думать, и Адель наговорила много убѣдительнаго ребяческаго вздора; душею она была возмущена противъ сестеръ, которыя предоставили ей разыграть всю роль, а сами заняли мѣста зрителей и критиковъ, осуждая попытку, на которую у нихъ самихъ недоставало смѣлости.

— Кстати, я долженъ поздравить одного изъ моихъ друзей, сказалъ Трэси, избравъ Адель для ироническаго поклона.

— Навѣрное съ капитаномъ Гамбьеромъ, вскричала мистриссъ Чомпъ, какъ будто на нее сошло откровеніе свыше. Адель вспыхнула. — О, да! позвольте, что такое я слышала? продолжала ожесточившаяся женщина.

Адель бросила на сестеръ огненный взглядъ. Но даже и тутъ онѣ оставили ее безъ помощи, думая, что она унизила достоинство всего дома, допустивъ такую фамильярность съ этой женщиной въ присутствіи Трэси.

— Постойте! начала мистриссъ Чомпъ: — развѣ вы оба не…

— Да? — Адель прошла мимо нея: — только вамъ одной разскажу… но не теперь, а послѣ… знаете! — При этомъ намекѣ мистриссъ Чомпъ весело повернулась и пошла за ней.

Носилась молва о какомъ-то непріятномъ приключеніи съ Аделью и капитаномъ Гамбьеромъ на яхтѣ. Арабелла, замѣтивъ ея уходъ, подумала: «какъ замѣчательна въ ней наклонность подражать мнѣ во всемъ!» Мысль эта мелькнула вслѣдствіе того, что Адель произнесла утвердительное нарѣчіе «да» такимъ же вопросительнымъ тономъ, какъ это дѣлала Арабелла; то же самое бывало и съ отрицательнымъ «нѣтъ», съ тою только разницею, что отрицательное произносилось съ музыкальной небрежностью въ голосѣ и съ неподражаемымъ спокойствіемъ.

— Что касается до Перикла, сказалъ Трэси: — то вамъ нечего удивляться, если онъ молился не на вашей скамьѣ. Клянусь небомъ! пусть его молится и молится, гдѣ бы то ни было: я все равно отправлю его въ царство тѣней съ эпиграммой въ сердцѣ.

Барышни узнали отъ Трэси, что Вильфридъ публично наказалъ мистера Перикла за его клевету на Эмилію: «онъ выдѣлывалъ самые граціозные pas seul, которые когда либо были выплясываемы дебютантами на раскаленныхъ плитахъ ада!» Сестрицы не смѣли распрашивать, что именно сказалъ мистеръ Периклъ, но Трэси, разъ начавъ говорить, приходилъ въ такую пассію, что онѣ безъ труда отгадали, что клевета Перикла относилась къ беззащитности ихъ пола, и потому вполнѣ одобрили поступокъ Вильфрида.

Сэръ Твикенгэмъ и капитанъ Гамбьеръ обѣдали въ тотъ день въ Брукфильдѣ. Человѣку, коротко знавшему капитана, показалось бы страннымъ сходство его съ бабочкой въ накинутой на нее сѣткѣ, но бабочкой, которая всегда была готова даже и тутъ показать себя съ распущенными крыльями. За обѣдомъ Трэси избавлялъ Адель отъ грубости и женскихъ колкостей со стороны мистриссъ Чомпъ, но не могъ онъ помочь къ тоже время и капитану, который въ ея грубыхъ рукахъ барахтался, какъ школьникъ. Сэра Твикенгэма не покидала снисходительная улыбка, которая однажды появилась и потомъ навсегда оставалась во время разговора съ мистриссъ Чомпъ. Нервная брюзгливость мистера Поля возрастала. Онъ жаловался на стѣсненіе въ груди, но тотчасъ оправлялся, говорилъ: нѣтъ! это такъ! и въ заключеніе быстро начиналъ моргать глазами.

Послѣ обѣда разыгралась обыкновенная, ежедневная сцена. Мистриссъ Чомпъ свободно пила портвейнъ. Она, какъ извѣстно, не терпѣла одиночества и, чтобы пить съ удовольствіемъ, ей надо было имѣть товарища, а потому мистеръ Поль, хотя его вкусъ въ винѣ замѣтно утратился, постоянно принималъ на себя эту обязанность. Наблюдательное морщинистое лицо этого блѣднаго маленькаго человѣчка покрывалось неестественнымъ румянцемъ, а глаза неровно сверкали каждый разъ, когда онъ осушалъ стаканъ. Его дочери знали, что онъ пилъ не для удовольствія, но для ихъ интересовъ; старикъ хотѣлъ поддержать въ Мартѣ Чомпъ ея самообольщеніе, что онъ все еще ея вѣрный женихъ, и думалъ ея деньгами спасти семейство отъ разоренія. Каждый вечеръ, съ угрызеніями совѣсти, омрачавшими всю траги-комичность этой сцены, онѣ видѣли, какъ ихъ отецъ, съ его слабыми силами и лихорадочнымъ пульсомъ, разыгрывалъ эту роль. Кровь застывала въ ихъ жилахъ, когда онъ говорилъ: — ну, Марта! портвейнъ поданъ. Онѣ хорошо знали мнѣніе доктора о дѣйствіи этого портвейна. — Что, вредно? восклицала мистриссъ Чомпъ, замѣтивъ, что онъ начиналъ моргать послѣ нѣсколькихъ глотковъ: — не слушайте, Поль, что говорятъ онѣ! и въ свою очередь моргала. На все это барышни поглядывали молча. Не выпить надлежащей порціи портвейна, когда онъ стоялъ на столѣ, было въ глазахъ мистриссъ Чомпъ униженіемъ для мужчины. — Даже покойный Чомпъ, говорила она: былъ полнымъ господиномъ своей бутылки и нисколько не думалъ о вредѣ. — Да кто же и думаетъ объ этомъ? возражалъ ея собесѣдникъ, и портвейнъ выпивался, а щеки дѣлались краснѣе и краснѣе. Это ужасное соперничество съ призракомъ альдермэна Чомпа продолжалось вечеръ за вечеромъ. Восторженная Марта не могла замѣтить, что мысленно пила она съ призракомъ, а въ дѣйствительности пила ни болѣе, ни менѣе, какъ съ одушевленной куклой. Вечера эти оканчивались почти всегда тѣмъ, что мистеръ Поль или засыпалъ въ креслѣ (въ такомъ случаѣ одна изъ дочерей оставалась при немъ, а потомъ разсказывала разные ужасы о его пробужденіи), или, шатаясь, направлялся къ постели, разсуждалъ на пути о чаѣ и ромѣ, или жаловался на потерю чувства въ колѣнѣ или локтѣ, или наконецъ почесывалъ голову и истерически хохоталъ. На его невѣсту, въ такихъ случаяхъ, не обращали вниманія. Не удивительно, что Вильфриду не сидѣлось дома и что внѣ его онъ проводилъ время гораздо пріятнѣе. Барышни въ крайнемъ отчаяніи, проклиная ядовитый портвейнъ, умоляли отца не откладывать болѣе своего намѣренія жениться на этой женщинѣ. — Это почему? рѣзко спрашивалъ мистеръ Поль: — почему вы непремѣнно хотите женить меня на ней? — Онѣ обязаны были держаться обмана, и отвѣчали: — потому что она, кажется, служитъ вамъ прекрасной собесѣдницей. Слова эти успокоивали старика. — О! намъ нечего торопиться, говорилъ онъ, и назначалъ срокъ на будущій мѣсяцъ, но недовольное выраженіе ихъ лицъ ему не нравилось, и онъ, смѣясь, переставалъ говорить объ этомъ предметѣ, какъ будто вовсе не былъ имъ заинтересовавъ.

Брукфильдскія барышни прекратили уже свои счастливыя, энергическія полночныя совѣщанія. Испытывая въ теченіе цѣлаго дня душевныя потрясенія, онѣ съ жадностью искали сна и самозабвенія; теперь не о чемъ было и разсуждать; для нихъ не существовало болѣе обширнаго горизонта съ неопредѣленными маяками, которые продолжали горѣть далеко за слѣдующее утро. Онѣ молча прощались въ дверяхъ спальни которой либо изъ сестеръ и расходились. Молчаніе было ихъ единственной защитой для нѣжныхъ чувствъ, въ то время когда тонкіе оттѣнки этихъ чувствъ сдѣлались невозможными. Со времени прогулки на яхтѣ, Адель почти совсѣмъ отдалилась отъ сестеръ. Она тщательно стала прятать свой ключъ отъ письменнаго стола, даже иногда запиралась на задвижку въ своей спальнѣ, и сомнительнымъ тономъ спрашивала: — что вамъ нужно? когда ея сестры, два раза постучавшись, говорили: — отвори! Теперь брукфильдскій домъ представлялъ безпрестанные раздоры; сестрицы постоянно были недовольны одна другою. Обхожденіе Корнеліи съ сэромъ Твикенгэмомъ было почти открыто осуждаемо, но въ то же время Арабеллѣ казалось, что баронетъ почерпаетъ утѣшеніе, даже болѣе, чѣмъ бы слѣдовало, отъ невѣсты капитана Гамбьера, и что яхточныя привычки и мораль проникли и въ Брукфильдъ. Адель съ своей стороны печально посматривала на Арабеллу и горѣла нетерпѣніемъ сказать ей, какъ сказано было Корнеліи, что если она станетъ умышленно вооружать Фрэшфильда Сомнера противъ Эдуарда Боксли, то можетъ потерять обоихъ. Корнелія спокойно выслушивала обвиненія и безпристрастно обсуждала ихъ; но ея умъ былъ слишкомъ полонъ, чтобъ составить изъ всего этого какое нибудь личное замѣчаніе. Она высказывала быть можетъ менѣе, чѣмъ хотѣла бы сказать, если бы ее знала, что ея собственныя нѣжныя чувства безпрестанно обращались за поддержкой къ тонкимъ ихъ оттѣнкамъ; если бы не знала, въ самомъ дѣлѣ, что ея поведеніе скоро потребуетъ того, чтобы ея сестрицы толковали о немъ съ чувствомъ состраданія. Въ настоящее время она привлекала сэра Твикенгэма просто какъ необходимое лекарство для мистера Поля. Съ прибытіемъ мистриссъ Чомпъ, мистеръ Поль нѣсколько одушевился, иногда даже особенно былъ веселъ, и говорилъ, что его торговыя дѣла идутъ все лучше и лучше. Корнеліи казалось, что онъ притворялся, говоря о банкротствѣ, и притворялся собственно для того, чтобы вынудить отъ нихъ согласіе на бракъ съ этой женщиной. Она, а также и Адель, начали подозрѣвать, что родительское чистосердечіе было немного таинственно, и что тутъ кроется что нибудь, чего онѣ не въ состояніи разгадать. Онѣ боялись допустить предположеніе, что если старикъ обманывалъ ихъ въ одномъ лишь случаѣ, то обманывалъ рѣшительно во всемъ. Но развѣ послѣ-обѣденная сцена не была слишкомъ страшно вѣрна? Развѣ руки его не были влажны и холодны, между тѣмъ какъ лобъ горѣлъ и лицо краснѣло? Могло ли какое бы то ни было человѣческое существо щупать свой пульсъ, смотрѣть въ пространство задумчивымъ озабоченнымъ взглядомъ, и дѣлать все это изъ одного притворства? Онѣ не могли и подумать этого. А между тѣмъ положеніе его зависѣло прямо отъ нихъ, и брукфильдскія барышни, лишь только понадобилась жертва съ ихъ стороны, почувствовали наклонность къ совершенному неповиновенію. Не допуская себя до явнаго возстанія, онѣ, однако, понимали, что все дорогое для нихъ служило ему пищею; и хотя были великодушны и любили его, но все-таки спрашивали: — что же будетъ дальше?

Брукфильдскія барышни находились въ какомъ-то замкнутомъ недѣятельномъ положеніи, и если говорятъ, что сердце есть родоначальникъ всѣхъ нашихъ исторій, то невольно нужно согласиться съ этимъ, особливо когда посмотришь на семейства, гдѣ сердца бьются слишкомъ медленно. Есть впрочемъ и такіе люди, у которыхъ совсѣмъ нѣтъ сердца; большая часть изъ насъ приводится въ движеніе толчками судьбы. Брукфильдскія лэди обладали на столько живыми сердцами, что не могли избѣгнутъ нѣкоторыхъ затрудненій. Какъ выпутаться изъ этихъ затрудненій, было ими предоставлено провидѣвію. Онѣ находились въ неподвижномъ состояніи, ибо Арабелла, увлеченная ухаживаньемъ Фрэшфильда Сомнера, не могла открыто отвергнуть Эдуарда, котораго она, на самомъ-то дѣлѣ любила больше, не смотря на то, что письма его не показывали особенно обширнаго ума. Ея отецъ нетерпѣливо желалъ, чтобы она приняла предложеніе Эдуарда. Адель тоже не могла дѣйствовать, по крайней мѣрѣ не могла дѣйствовать открыто. Корнелія приняла бы еще иниціативу, но ее до сихъ поръ удерживала заботливость о здоровьѣ отца, и она медлила отвѣтомъ сэру Твикенгему, основываясь на этомъ благороднѣйшемъ принципѣ. Такая преданность давала ей возможность извинять себя до такой степени, что она могла почерпать оправданіе даже въ своихъ усиліяхъ найти его занимательнымъ, какъ будто эти усилія служили достаточнымъ вознагражденіемъ за его постоянное, прилежное и вмѣстѣ съ тѣмъ самое безплодное ухаживанье. Глубокая печаль лежала на сердцѣ Корнеліи. Она услышала отъ лэди Гостръ, что въ фамиліи Барретъ передавалось по наслѣдству что-то въ родѣ сумасшествія. Она согласилась тайно видѣться съ сэромъ Порселемъ (послѣ довольно сильнаго спора за его притязаніе на такую жертву съ ея стороны) и если при подобныхъ свиданіяхъ ея обожатель возвышалъ голосъ, то уже одно это обстоятельство приводило ее въ трепетъ. Въ послѣднее время онъ, повидимому, потерялъ свое благородное спокойствіе; онъ говорилъ такъ, какъ будто сомнѣвался въ ней. Однажды, когда Корнелія упомянула о своихъ попеченіяхъ объ отцѣ, сэръ Порсель свирѣпо крикнулъ на слово «отецъ» и сдѣлался не похожимъ на себя.

Его сужденія о свѣтѣ уже не отличались христіанскимъ братолюбіемъ, какъ бывало прежде; они обличали въ немъ чувство, которое простой человѣкъ назвалъ бы злобой, и не ограничивались только особеннымъ пожиманіемъ плечъ, — выражавшимъ нѣчто среднее между презрѣніемъ и снисхожденіемъ. Но прошло и это. Онъ былъ саркастиченъ даже съ нею и однажды грубо сказалъ: — Имѣете ли вы свою волю? — Лично она любила бѣднаго органиста болѣе, нежели бѣднаго баронета, хотя первый имѣлъ менѣе достоинствъ. При настоящемъ расположеніи духа, ей непріятно было слышать, что «мы явились на этотъ свѣтъ для образованія нашей души», и что «кто не имѣетъ рѣшимости, тотъ бездушное твореніе, способное развѣ только превратиться въ паръ». Онъ, казалось, пересталъ уже смотрѣть съ великодушнымъ снисхожденіемъ на затруднительныя обстоятельства. Корнелію преслѣдовала безотчетная мысль, что вмѣстѣ съ баронетствомъ онъ наслѣдовалъ и умопомѣшательство своего отца.

Оба они представляли собою драматическую смѣсь нѣжныхъ чувствъ, достойную того, чтобы взглянуть на нихъ мимоходомъ. Корнелія хотѣла сказать ему: — вы несправедливы къ моимъ затрудненіямъ; а онъ ей: — вамъ мѣшаетъ устранить ихъ ваша трусость. Но вмѣсто того, чтобы высказать это, они строго упрекали другъ друга за такія грубыя мысли о своемъ общемъ идолѣ. Безъ сомнѣнія, они молчали отъ взаимнаго уваженія другъ къ другу, но я долженъ прибавить — отъ чрезмѣрной нѣжности другъ къ другу. Есть люди, которые сознаютъ эти факты, но, не упоминая о нихъ въ разговорахъ, оставляютъ ихъ безъ вниманія.

— Истинная любовь не исключаетъ природнаго долга, сказала Корнелія.

— Любовь судить безошибочно, что слѣдуетъ считать долгомъ и что не слѣдуетъ, отвѣчалъ сэръ Порсель.

— Но относительно отца развѣ можетъ быть какое нибудь сомнѣніе? спросила она, и, судя по ея довѣрчивому виду, ожидала утвердительнаго отвѣта.

— Есть много вещей, которыхъ отцы требуютъ отъ насъ! съ горечью возразилъ сэръ Порсель.

Въ умѣ Корнеліи промелькнула роковая мысль о ложномъ свѣтѣ, которымъ его злоба окрашивала отношенія между отцами и дѣтьми; счніая его неспособнымъ опровергнуть такой аргументъ, она чувствовала себя безопасной въ своемъ сопротивленіи.

— Я должна смотрѣть на преданность отцу, какъ на главную обязанность дѣтей, сказала она.

Сэръ Порсель кивнулъ головой: — Да, дѣтей!

— Развѣ исторія не отдаетъ самой высокой похвалы тѣмъ дѣтямъ, которыя жертвовали собою для своихъ родителей? спросила Корнелія.

— О, такъ вы въ подобныхъ случаяхъ ищете себѣ поддержки въ исторіи! отвѣчалъ онъ.

Легкая усмѣшка заставила Корнелію замолчать. Чувство говорило ей, что она не права; но съ прелестью такого мнѣнія, кажется, не должно было бы бороться, и потому подумала, что можетъ пренебречь чувствомъ, противъ котораго она и пошла, но въ началѣ очень осторожно, потому что это сопротивленіе причиняло ей нѣкоторую боль. Она провела линію, гдѣ лучи долга не должны были задѣвать лучей человѣческихъ желаній.

— Но вѣдь любовь къ родителямъ не есть просто долгъ, думала Корнелія. — Это таже любовь; и не есть ли она самая безкорыстная любовь?

Шагъ за шагомъ сэръ Порсель наблюдалъ собиравшіяся тучки на ея умѣ, наполненномъ ложными понятіями, и угадывалъ, что это происходило отъ недостатка твердости въ сердцѣ. Онъ снова и снова покушался наложить дерзкую руку на покрывало своей дамы, и тѣмъ заставить ее открыться передъ нимъ. Онъ удерживался отъ этого частію изъ простой досады; но главною причиною было то, что онъ не находилъ ничего отраднаго въ нанесеніи удара своему самообольщенію. Онъ желалъ бы отворить томный уголъ своего сердца, разобрать и вывести на свѣтъ вещи, которыя лежали въ немъ въ нескладной грудѣ; представить Корнелію ей же самой въ другомъ видѣ и потомъ вмѣстѣ съ ней полюбоваться ея перемѣной, стараясь быть или казаться какъ можно болѣе черствымъ, — и все-таки держалъ этотъ уголъ замкнутымъ, онъ видѣлъ, что Корнелія искала защиты въ изысканныхъ софизмахъ, такъ что для него становилось труднымъ сохранить свое уваженіе къ ней и къ полу, котораго она была представительницей. Наконецъ онъ вообразилъ, что въ ней водворилась идея, что «изъ долга къ своему отцу, она должна пожертвовать собою, продолжая однако любить того, кому отдала свое сердце, и такимъ образомъ облагороживать свою любовь къ отцу и къ любимому предмету». Съ злобною проницательностію онъ слѣдилъ за ея формирующимися понятіями, поощрялъ ихъ и возбудилъ ея энтузіазмъ, предложивъ ироническій вопросъ: — неужели характеръ души долженъ образоваться не иначе, какъ съ помощію терпѣнія, и долженъ зависѣть отъ участи погибающаго человѣка?

— О! нѣтъ, нѣтъ! вскричала Корнелія. — Этого не можетъ быть; въ противномъ случаѣ въ чемъ бы находили мы наше утѣшеніе?

Быть можетъ, многимъ извѣстно, что когда мнѣнія и понятія влюбленнаго идутъ въ разладъ съ чувствомъ, то въ немъ непремѣнно должно подозрѣвать вѣроломство. Не смотря на то, сэръ Порсель восхищался тономъ Корнеліи. Изъ нея онъ составилъ себѣ идеалъ, который пріятнѣе было возвышать и украшать, чѣмъ искажать. Идеалъ у насъ обладаетъ такимъ произволомъ, что если вы разъ усумнитесь въ его совершенствѣ, то онъ изчезнетъ и больше никогда не возвратится. Сэръ Порсель отклонилъ отъ себя сомнѣнія. Онъ упрекалъ себя, что допустилъ въ себѣ даже мысль о сомнѣніи.

Можно было бы прослѣдить безконечные лабиринты самообольщенія, по которымъ бродили эти два несчастныхъ существа, если бы это было полезно. По какой длинной галлереѣ изъ разныхъ запутанныхъ глупостей привелось бы намъ пройтись за ними, при тускломъ свѣтѣ, виднѣвшемся въ отдаленномъ концѣ. По временамъ, Корнелія, оставляя свои софизмы, просила своего возлюбленнаго открыто сдѣлать предложеніе и тѣмъ придать ей энергіи, которая дала бы возможность прекратить споръ. Забывъ, что она идеалъ, что она богиня непорочной мудрости съ способностью судить непогрѣшительно, Корнелія просила, чтобы съ нею обходились какъ съ легкомысленной особой, отдѣльной изъ цѣлаго стада женщинъ. Она чувствовала, что сэръ Порсель слишкомъ много требовалъ отъ нея. Онъ ожидалъ, что она соокойно пойдетъ къ отцу и сэру Твикенгэму, скажетъ каждому изъ нихъ, что ея сердце занято, потомъ съ торжественнымъ лицомъ возвратится отъ нихъ, оставитъ домъ и отдастъ свою руку. Сэръ Порсель не бралъ во вниманіе ни слабости ея пола къ окружавшимъ ее затрудненіямъ, ни уваженія къ гордости сэра Твикенгэма, ни болѣзни ея отца. Корнелія съ своей стороны разсуждала, что онъ ожидалъ отъ нея механической правильности машины и упускалъ изъ виду фактъ, что она все-таки существо человѣческое.

Но оставимъ ихъ, пока не найдемъ того пепельнаго плода, изъ котораго посѣянъ этотъ цвѣтущій сентиментализмъ.

Было за полночь, когда мистриссъ Чомпъ громко постучалась въ комнату Арабеллы. Барышни, занятыя дневниками и письмами, позвошли ей стучаться нѣсколько времени и удивляться, туда ли она попала, куда слѣдуетъ; наконецъ Арабелла отворила дверь, а Адель вышла въ корридоръ, узнать причину тревоги.

— О, вы, мои бѣдныя милочки. Я все узнала, все!

Такое начало вызвало краску на лица сестрицъ. Арабелла пригласила ее войти и послала Адель за Корнеліей.

— О, вы бѣдныя душечки! вскричала мистриссъ Чомпъ на возраженіе Арабеллы: — пожалуйста подождите прихода моихъ сестеръ, и этимъ заставила мистриссъ Чомпъ пристально посмотрѣть и сказать: — вы такъ холодны, какъ дно горшка, подъ которымъ никогда не горѣло огня. — Она повторила эти же самыя слова Корнеліи и Адели въ видѣ упрека, и потомъ продолжала: — сердце мое разрывается за васъ; вы никогда не будете нуждаться въ хлѣбѣ, а! и въ ростбифѣ, вы раздѣлите со мною мою послѣднюю бутылку портвейна, хотя и представить себѣ не можете, сколько воспоминаній о бѣдномъ Чомпѣ хранится въ этомъ винѣ; но я пожертвую ими для васъ. О! и это чудовище, мистеръ Периклъ, постаравшійся забрать васъ въ свои руки, теперь хочетъ разорить… Стыдно ему! Вашъ отецъ разсказалъ мнѣ; и, о! милыя дѣвочки, не думайте, что я тутъ сколько нибудь виновата. Потому что Поль… Поль…

Мистриссъ Чомпъ была подавлена горестью. Барышни, тоже не лишенныя любопытства, заключили изъ ея вздоховъ и рыданій, что мистеръ Поль въ своей уединенной библіотекѣ упрекалъ ее, что будто бы она была причиною отпаденія мистера Перикла, объявивъ при этомъ, что ему грозитъ банкротство, и признавшись, что по торговымъ дѣламъ онъ во власти того же мистера Перикла.

— И о! въ какомъ онъ гнѣвѣ на меня! мистриссъ Чомпъ всплеснула руками. — Что же я могла сдѣлать мистеру Периклу? Онъ не изъ такихъ людей, которыхъ бы я могла цаловать; да и Поль не захотѣлъ бы этого. А теперь Поль сваливаетъ свое разореніе на меня! Что мнѣ дѣлать? душечки мои! Мнѣ жаль васъ, и не будь у меня денегъ, я чувствую, что считала бы себя страшнымъ чудовищемъ! Это ужаснѣйшая вещь въ мірѣ. Это точно темнота безъ свѣчки. Я, кажется, никогда бы не простила, если бы кто завладѣлъ моими деньгами; и что подумаетъ обо мнѣ Поль? О! для богатыхъ это искушеніе, а для бѣдныхъ — наказаніе; я слышала это отъ молодаго курата съ каѳедры — такой онъ худенькій, бѣдняжка!

Корнелія и Арабелла вздохнули свободнѣе, когда дослушали до конца разсказъ мистриссъ Чомпъ. Онѣ очень хорошо знали, что мистриссъ Чомпъ была вовсе не виновата въ удаленіи мистера Перикла, и изъ ея восклицаній поняли, что отецъ ихъ очень тревожится отсутствіемъ грека изъ ихъ дома, и что онъ вѣроятно имѣлъ свои причины упрекать мистриссъ Чомпъ, — иначе онъ бы этого не сдѣлалъ. Барышни принялись утѣшать ее, говоря, что онѣ съ своей стороны никогда не будутъ обвинять ее, даже позволили ей цаловать ихъ, обнимать, дружески трепать по плечу, расхваливать и снова плакать. Онѣ и не знали, какую теплую преданность посѣяли въ сердцѣ мистриссъ Чомпъ своимъ изумительнымъ великодушіемъ, — мистриссъ Чомпъ, которую убивала мысль, что ее обвиняютъ въ ихъ разореніи; онѣ не могли догадаться, что такое маленькое лицемѣріе съ ихъ стороны поведетъ эту женщину къ замѣчательной и важной рѣшимости.

Послѣ цѣлаго потока нѣжныхъ ласкъ со стороны Арабеллы, мистриссъ Чомпъ, въ жару своей благодарности, рѣшилась отправиться къ мистеру Периклу, если только онъ необходимъ для благосостоянія Брукфильда, и вернуть его сюда, даже еслибъ ей пришлось притащить его на рукахъ.

ГЛАВА XLIII.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ ВИДИМЪ, ЧТО ВИЛЬФРИДЪ ВОСПЛАМЕНЯЕТСЯ. Джорджіана Фордъ къ Вильфриду.

"Я откладывала отвѣчать на ваше первое письмо не потому, что меня удерживало отъ отвѣта свойство его содержанія, и отвѣчаю на ваше второе посланіе не потому, что пользуюсь вашимъ позволеніемъ показать его моему брату. Я не думаю, чтобы скрытность была похвальна, развѣ только для весьма низкихъ людей; но коль скоро вы принимаете на себя иниціативу писать откровенно, то я послѣдую вашему примѣру.

"Эмилія дѣйствительно у насъ. Ея голосъ потерянъ, и она до такой степени упала духомъ, какъ только можетъ упасть живое существо, хотя, впрочемъ, и подаетъ надежду на выздоровленіе. Да; я питаю эту надежду, и увѣрена, что вы не будете стараться разрушить ее. Лѣтомъ она поѣдетъ съ нами въ Италію. Мы совѣтовались съ докторомъ, но онъ не предписалъ ей никакихъ лекарствъ. По утрамъ она читаетъ съ моимъ братомъ; и хотя повидимому забываетъ прочитанное, но все-таки это занятіе ей необходимо. Нашъ рѣзкій монмоутскій воздухъ заставляетъ ее ходить самымъ скорымъ шагомъ и такой моціонъ уже раза два придавалъ розовый цвѣтъ ея щекамъ.

"Вчера былъ ясный морозный день, и мы поѣхали на мысъ, а потомъ на небольшое возвышеніе, откуда видъ, по словамъ моего брата, на время возвратилъ Эмиліи ея утраченное одушевленіе. У нея былъ взглядъ, какого я никогда прежде не видывала; но онъ скоро погасъ; вечеромъ она спросила меня, молюсь ли я передъ сномъ; и потомъ, проводивъ ее въ спальню, я посидѣла съ ней нѣсколько времени.

"Вы простите мнѣ, если я не передамъ ей, что вы писали вашему родственнику въ австрійской службѣ о доставленіи вамъ мѣста. Но съ другой стороны, я сочла за лучшее сказать ей, что вы женитесь нынѣшнимъ лѣтомъ; она выслушала это чрезвычайно спокойно.

"Прошу васъ, не осуждайте себя такъ строго; въ противномъ случаѣ ея друзья подумаютъ, что вы сожалѣете о странномъ дѣйствіи, произведенномъ нѣкоторыми необдуманными словами или поступками; во всякомъ случаѣ, я не думаю, чтобы такое самоосужденіе было хорошо. Въ отвѣтъ на вашъ вопросъ я прибавлю, что она ни разу не повторила ничего изъ сказаннаго ею въ Девонѣ.

"Наше первое желаніе (такъ какъ мы любимъ ее, то инстинктъ можетъ указать намъ, что нужно дѣлать), въ попыткѣ излечить ее, заключается въ томъ, чтобы заставить ее понять, что она еще полезна для общества и потому достойна уваженія. Недавно она уступила вліянію моего брата, и разговорилась о себѣ, но съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи. Сегодня утромъ, пользуясь продолжающейся ясной морозной погодой, мы посѣтили одинъ старый замокъ, лежащій въ сторонѣ Валлиса, и мнѣ кажется, что мысль о замкѣ поразила ея воображеніе и произвела какое-то впечатлѣніе на ея умъ. Я повторяю догадки моего брата; она повидимому была болѣе обыкновеннаго проникнута чувствомъ своей безполезности и ничтожности. Она спросила, за чѣмъ ей ѣздить куда бы то ни было, и опустясь на стулъ, просила позволенія остаться одной въ темной комнатѣ. Мой братъ опасался за состояніе ея ума. Она потеряла всякую способность думать объ отвлеченныхъ предметахъ. Братъ мой, шутя, сказалъ ей, что даже и теперь ее купили бы многіе. Она, казалось, раздумывала объ этомъ, а потомъ пожелала узнать, во сколько бы ее оцѣнили и кто были бы эти покупатели. Онъ назвалъ евреевъ и сказалъ порядочную сумму денегъ; но это не вызвало даже улыбки на ея лицо; напротивъ, послѣ серьезнаго раздумья, она встала и сказала, что готова идти на продажу. Я пишу вамъ подробно, и разсказываю эти вещи, чтобы вы видѣли, что она ни въ какомъ случаѣ не предается отчаянію, и учится, на сколько можетъ учиться дитя, что отчаяніе ни къ чему не ведетъ.

"Вѣрьте, я во что бы то ни стало постараюсь освободить вашу совѣсть отъ тяготящаго ее угрызенія, если только это будетъ въ моей власти.

«Мой братъ пригласилъ мистера Ронинбрука быть ея собесѣдникомъ. Они очень дружны между собою».

Вильфридъ къ Джорджіанѣ Фордъ.

«Не знаю, какъ васъ благодарить. Когда я думаю о ней, то совершенно теряю мужество; и лишь только сосредоточу свои мысли на себѣ, какъ становлюсь такимъ же точно, какимъ вы видѣли меня въ Девонѣ: — безпомощнымъ и далеко не презентабельнымъ. Но вы недовольно описали ее мнѣ. Я не могу представить себѣ: измѣнилось ли ея лицо; и, простите меня, если бы я писалъ къ вамъ одной, то былъ бы увѣренъ, что тонкая способность заглядывать въ чужую душу и ангельская натура женщины не осудила бы мое желаніе олицетворить предъ моими глазами состояніе, въ которое она впала. Она мнѣ представляется теперь въ мрачномъ свѣтѣ. Измѣнились ли ея черты? ни одной изъ нихъ я не могу припомнить, — только иногда, и то на минуту, представляются мнѣ ея глаза. Такъ ли прямо она смотритъ въ лицо другихъ, съ которыми говоритъ? Или небрежно глядитъ въ сторону? Меня всего болѣе занимаюсь ея глаза. Причина этой странности очень проста. Я сказалъ бы ее вамъ и никому другому. Я не буду имѣть покоя, пока она не поправится; и молюсь объ одномъ, чтобы я могъ удержаться отъ посѣщенія ея и тѣмъ не разстроить вашихъ трудовъ. Не показываетъ ли ея лицо, что я совершенно исключенъ изъ ея мыслей? О! вы поймете меня. Вы видѣли, какъ я стоялъ и не выказалъ ни малѣйшаго страданія, тогда какъ пуля въ лобъ была бы для меня благословеніемъ. Передъ вами я смѣло могу открыть мое сердце. Я желалъ бы знать навѣрное, не оскорбилъ ли я ее… и только. Быть можетъ, я несравнено виновнѣе, чѣмъ вы думаете, — даже виновнѣе, чѣмъ я самъ понимаю. Если судить по наказанію, то моя вина неизмѣрима. Скажите мнѣ, сдѣлайте милость, скажите, что для ея выздоровленія необходимо мое пожертвованіе жизнію — и моя жизнь принадлежитъ ей. Напишите, скажите это, и я пріѣду. Не откладывайте и не щадите меня. Ея нѣмой голосъ раздается въ моихъ ушахъ, какъ голосъ привидѣнія. Онъ вопіетъ ко мнѣ, что я убилъ ее. Пишите ко мнѣ и не берите во вниманіе никакихъ сострадательныхъ побужденій. Нельзя ли прислать мнѣ ея миніатюръ? Вы найдете мою просьбу странною; но я во что бы то ни стало хочу увѣриться, что она не имѣетъ той суровой, госпитальной физіономіи, которая громко обвиняетъ меня въ ея убійствѣ. Такъ ли она свѣжа, какъ прежде? У нея былъ взглядъ… впрочемъ видѣли ли вы его до этой перемѣны? Я только хочу знать, здорова ли она».

Трэси Ронинбрукъ къ Вильфриду.

«Я обѣщалъ писать къ вамъ, и тѣмъ нарядить вашу совѣсть въ ночной колпакъ. Я нарочно его приготовилъ для васъ, и такой славный! Надѣвайте его, не колеблясь. Я нахожу ее очень покойной. Пойсъ по утрамъ читаетъ съ ней по итальянски. Его сестра (которая была бы отличная женщина, если бы не имѣла нелѣпаго пристрастія къ небесному нейтралитету) взяла на себя моральное направленіе. Эффектъ уморителенъ. Я бы желалъ, чтобъ вы посмотрѣли, какъ холодная сталь видитъ скромный огонекъ, и воображаетъ, что эта скромность есть ея произведеніе! Вы вполнѣ достойны вашего происхожденія! Вы сдѣлали ровно на столько, чтобы оживить эту прелестную дѣвушку. Безчисленное множество рыцарей и эсквайровъ будутъ вамъ невыразимо благодарны. Мысль, что вы же еще упрекаете себя, — мнѣ кажется чудовищной. Вѣрьте, что никто такъ вамъ не будетъ благодаренъ, какъ она сама. Вы украли ея голосъ, и многіе, но только не я, почли бы это за несчастіе; я же люблю ее видѣть лучше въ гостиной, чѣмъ на сценѣ передъ лампами. И представьте себѣ мое восхищеніе! — она сдѣлалась полу-кошечкой; она мягко ходитъ, какъ будто ласкаетъ все то, до чего дотрогивается, и заставляетъ васъ при каждомъ шагѣ своихъ маленькихъ ножекъ думать, что подъ ними набросаны маленькіе шарики. Ея глаза стремительно смотрятъ впередъ, какъ два изумруда передъ завѣсой египетскаго храма. Ея глаза положительно стали зеленые, — или по крайней мѣрѣ зеленоватые! Прежде они были темно-каріе и напоминали собою веселыхъ молочницъ или словоохотливыхъ пастушекъ. Благодарите себя за такую перемѣну! Я не осуждаю васъ за эти маленькія углубленія подъ глазами съ синеватымъ оттѣнкомъ… Любовь оставила на ней замѣтку, такъ что мужчины могутъ видѣть, что ей знакома любовь, и могутъ горѣть желаніемъ узнать исторію ея любви. Когда она говоритъ, то верхняя вѣка опускается немного, или нижняя поднимается — не знаю хорошенько. Ея манеры также дѣлаютъ вамъ честь. Правда, въ нихъ нѣтъ болѣе прежней натуральности, но за то она сдѣлала чистый прыжокъ на „подмостки молоденькой лэди“, изъ неопытной дѣвочки она сдѣлалась женщиной съ прекрасными и граціозными манерами, не такими какъ у совершенно покинувшей свѣтъ вдовы, или у поставленной на пьедесталъ матроны, которая старается выказать свои обнаженныя достоинства вмѣстѣ съ прикрытыми пороками. Прежде чѣмъ отвѣтить, она васъ окинетъ яснымъ и серьезнымъ взглядомъ, который какъ будто облекаетъ васъ бархатистымъ свѣтомъ. Я вамъ передаю, мой милый другъ, факты, а не пустыя слова. Блескъ ея глазъ положительно очаровываетъ всѣхъ. Àdieu! Вы и безъ меня знаете, когда нужно поздороваться и когда проститься. Еще немного времени, и вы бы испортили ее. Теперь же она очаровательна».

Вильфридъ къ Трэси Ронинбруку.

«Я только что прочиталъ рецензію вашего послѣдняго сочиненія и посылаю ее вамъ, въ томъ предположеніи, что вамъ любопытно увидѣть ее. Я поставилъ знакъ передъ одной фразой, которая, мнѣ кажется, приведена не совсѣмъ кстати, и потому вамъ не нужно будетъ обращать вниманія на рецензента. Вы, пожалуй, будете смѣяться, но я клянусь, что это бѣситъ вашихъ друзей. Тутъ цѣлая толпа людей, вооруженныхъ бичами, которые стоятъ вдоль прохода и заставляютъ геніальныхъ людей пройти сквозь строй до противоположнаго конца! Чѣмъ же тутъ гарантируются ихъ права?.. Кстати, я встрѣтилъ сэра Порселя Баррета (того, который былъ въ Хильфордѣ), и онъ сбирается написать на васъ статейку, въ родѣ возраженія. Вы, конечно, не разсердитесь; вѣдь это насущный хлѣбъ бѣдняги! Сомнѣваюсь, увижу ли васъ по вашемъ возвращеніи, а потому прошу васъ продолжать ваши милыя посланія. Я хочу бросить англійскую службу, и если потребуютъ мою медаль, то пусть возьмутъ ее, — я заслужу другую. Мнѣ все надоѣло, кромѣ сигаръ и хорошихъ стихотвореній».

(За этимъ слѣдуетъ десять строкъ стиховъ, отчетливо выписанныхъ изъ книги Трэси).

Трэси Ронинбрукъ къ Вильфриду,

«Для какого чорта вы пишете мнѣ такія адскія глупости о мнѣніяхъ какой-то паршивой собаки, не умѣющей даже правильно написать порядочной мысли? Я васъ проклиналъ на весь домъ изъ-за этого бѣлоливрейнаго австрійца. Пусть его лаетъ до пѣны у рта, и ядъ этой пѣны разбрасываетъ на своихъ грязныхъ друзей. Я самъ не хуже бѣшеной собаки. Стихи, приведенные вами въ письмѣ, были написаны второпяхъ, когда однажды утромъ я пріѣхалъ изъ Ричфорда. Своею похвальною проницательностью вы затронули мою чувствительную струну. Если они доставятъ денегъ въ карманъ Баррета, то пусть его пишетъ. Для меня было бы лучше, еслибъ ничего не говорили. Онъ пишетъ какъ глупецъ, къ этому всѣ шансы на его сторонѣ. Если вы переходите къ австрійцамъ, то легко можетъ случиться, что мы застрѣлимъ другъ друга; и потому вотъ моя рука прежде, чѣмъ вы продадите вашу душу; а между тѣмъ, если я могу чѣмъ нибудь служить вамъ — приказывайте».

Джорджіана Фордъ къ Вильфорду.

"Не смѣю упрекать васъ въ нарушеніи даннаго слова. Позвольте мнѣ просто сказать, что Эмилія узнала о вашемъ намѣреніи вступить въ австрійскую службу, и это произвело на нее дѣйствіе, которое я предвидѣла. Она могла перенести слухъ о вашей женитьбѣ, но это ужь черезчуръ много, и у меня сердце разрывается, глядя на нее. Это слишкомъ жестоко. Она не выказываетъ никакихъ душевныхъ страданій, но я вижу, что ее покинули всѣ побужденія, которыми она обладала, и что ея грудь содержитъ въ себѣ мрачныя тѣни истиннаго отчаянія. Я предвидѣла это и искала средства оградить ее. Чтобы вы, котораго она однажды назвала (мнѣ) своимъ любовникомъ, могли объявить себя врагомъ ея отечества! она понимаетъ это какъ фактъ, поразившій ея мозгъ, который сдѣлался нѣмымъ на всѣ ея вопросы, несчастному же тѣлу остается только страдать и болѣть. Конечно, вамъ не было надобности увѣдомлять ее объ этомъ? Я даже не хочу и подозрѣвать васъ. Мистеръ Ронинбрукъ, кажется, знаетъ о вашихъ планахъ, но не помнитъ, чтобы онъ когда нибудь упоминалъ о нихъ Эмиліи. — Онъ положительно увѣряетъ, что никогда бы этого не сдѣлалъ, и я убѣждена, что онъ говоритъ правду. Какимъ же образомъ могло это случиться? Какъ бы то ни было, а зло сдѣлано, и я не вижу средствъ устранить его. Не знаю, какъ бы снять съ нея портретъ для васъ; если вы хотѣли, чтобы она узнала объ этомъ несчастномъ дѣлѣ, то ужь бы за одно посмотрѣли на ея настоящее лицо: такая разница въ сравненіи съ тѣмъ, что мы видѣли часовъ двадцать тому назадъ.

Вильфридъ къ Джоржіанѣ Фордъ.

«Я ограничу свой отвѣтъ простымъ отрицаніемъ отъ участія въ этомъ злополучномъ извѣстіи, дошедшемъ до ея слуха; въ доказательство, что это правда, я клянусь вамъ честью джентльмена. Минутное размышленіе показало бы мнѣ… въ самомъ дѣлѣ я вполнѣ согласенъ съ вашимъ мнѣніемъ, что ей не слѣдовало знать объ этомъ. Какъ это случилось? — я даже считаю безполезнымъ всякое изслѣдованіе. Неужели вы въ состояніи подумать, что я желалъ бы ея ненависти? А между тѣмъ это знаніе о моемъ предстоящемъ шагѣ непремѣнно должно повести къ ненависти. Если бы возможно было… если бы я могъ увидѣть ее хоть на пять минутъ, я бы все объяснилъ ей, и чистосердечно думаю (какъ бы мнѣ ни было больно), что доставилъ бы ей нѣчто похожее на покой. Теперь уже поздно даже желать оправданія; но я все-таки могу убѣдить ее, что она… развѣ вы не видите, что ея душа все еще не вполнѣ поняла мою… назовемъ хоть — низость! Вы презираете самообвиненіе? А я нахожу, что его въ насъ должна быть хоть небольшая частица. Если бы я увидѣлъ ее, то постарался бы заставить ее понять мое положеніе. Она тогда убѣдилась бы, что я ничего недостоинъ, а не она! Вы знаете обстоятельства, при которыхъ я видѣлъ ее въ послѣдній разъ… когда я замѣтилъ, что чрезъ мое молчаніе муки за муками осаждали ея грудь! Теперь я могу говорить. Не будьте предубѣждены противъ моего предложенія. Вѣдь только на пять минутъ, не болѣе. Не потому что это мое желаніе; да его въ сущности и не можетъ быть. Я чувствую, что я, какъ виновникъ всего зла, одинъ только и могу излечить ее. Скажите ей, что я пріѣду; она, можетъ статься, будетъ втайнѣ тосковать… но, дорогая и добрая лэди, не улыбайтель слишкомъ насмѣшливо надъ тономъ, который я принимаю. Не могу даже сказать вамъ, что пишу я, или что говорю. Вѣрьте, что я сильно и глубоко чувствую ваше великодушіе. Въ случаѣ вашей нерѣшительности, прошу васъ посовѣтоваться съ мистеромъ Пойсомъ».

Джорджіана Фордъ къ Вильфриду.

«До сихъ поръ я не имѣла случая посовѣтоваться съ братомъ насчетъ вашего свиданія съ Эмиліей. Пять минутъ радости не въ состояніи закрыть раны вѣчной разлуки. Въ настоящее время она очень убита, хотя своей нѣжностью къ намъ старается скрыть, на сколько возможно, глубину своего горя. Если небесный лучъ проникнетъ въ ея сердце, то мы надѣемся еще увидѣть ее опять спокойной. Зло это такого свойства, что не можетъ быть вырвано вашей рукой. Если вы не вступаете въ австрійскую службу, то она должна узнать объ этомъ немедленно. Иначе — вы умерли для нея и ничѣмъ не можете доказать ей вашихъ благородныхъ чувствъ, какъ только удовлетворительнымъ отвѣтомъ на мой вопросъ».

Вльфридъ къ Трэси Ронинбруку.

«Нѣкоторые изъ моихъ знакомыхъ намѣрены просить васъ написать прологъ къ пьесѣ, которую они хотятъ поставить на сцену: о Шекспирѣ, или что-то въ этомъ родѣ. Будьте добрымъ малымъ, и настрочите намъ стиховъ двадцать. Отчего вы не пишете ко мнѣ? Кстати до меня дошли слухи, что въ Монмоутѣ узнали о моемъ переходѣ въ черно-желтые эскадроны; я не вѣрю этимъ слухамъ. Весьма понятно, что подобная вещь не должна быть извѣстна имъ. Я также слышалъ, что здоровье вашей — я полагаю, что ее теперь слѣдуетъ называть вашей — ученицы слабѣетъ. Считайте меня и холоднымъ, и британцемъ на сколько угодно; но мысль объ этомъ сильно меня убиваетъ. Клянусь честью, что такъ! „Ну вотъ онъ начинаетъ зѣвать“! говорите вы. Вы не правы. Мы, армейцы, способны такъ же глубоко чувствовать, какъ и вы, поэты, даже глубже, хотя быть можетъ не такъ тонко. Посылаю вамъ ту камею Венеры, которою вы такъ восхищалось. Прошу васъ принять ее отъ стараго друга. Можетъ случиться, что мы никогда не увидимся».

Трэси Ронинбрукъ къ Вильфриду. (Съ приложеніемъ стиховъ).

«Вотъ и стихи. Декламировать ихъ непремѣнно долженъ человѣкъ, понимающій толкъ въ размѣрѣ сгиха. Правда ли, что у бабки Шекспира было три христіанскихъ имени? и правда ли, что она стращала женскихъ членовъ своего семейства, употребляя выраженіе: Drat it? До сихъ поръ еще нѣтъ общества для изслѣдованія этихъ фактовъ, — а не мѣшало бы разузнать. Безпредѣльно благодаренъ за Венеру. Сегодня за завтракомъ я привѣсилъ ее на грудь. Вставая изъ-за стола, я подвинулся къ ней, и она устремила глаза подъ мой подбородокъ. — Неправда ли, какъ хороша? сказалъ я. „Она принадлежала ему“, отвѣчала она, и орлиный взглядъ ея сдѣлался взглядомъ голубя, и потомъ потухъ. Мнѣ тутъ же захотѣлось предложить ей эту камею. Можно? Да, впрочемъ, въ минуту душевнаго движенія я не спрашиваю ничьихъ совѣтовъ, и теперь прекрасная Венера не виситъ уже подъ моимъ подбородкомъ. Что касается до ея недуга, то бабушка природа наградила желѣзнымъ домомъ эту пламенную душу. Окна этого дома могутъ блестѣть огнемъ или озаряться тусклымъ свѣтомъ, но домъ все-таки стоитъ твердо. Когда въ душѣ вашей дѣлается пожаръ, или землетрясеніе, то значить вамъ есть за что упрекнуть себя; но пожалуйста успокойтесь. Не приписывайте мнѣ словъ, которыхъ я не говорилъ! Но вотъ „онъ начинаетъ зѣвать!“ я говорю это о васъ, когда бываю увѣренъ, что вы услышали какую нибудь хорошую вещь. Вы положительно лучшій изъ всѣхъ, съ которыми мнѣ приходилось встрѣчаться въ вашемъ кружкѣ, и при томъ одинъ, у котораго есть умъ. Вы только слишкомъ скромно оцѣниваете свое достоинство. Прощайте. Эта маленькая Эмилія настоящее чудо относительно быстрыхъ перемѣнъ въ расположеніи духа; вчера она расхаживала, какъ будто говоря: — я дала слово Аполлону молчать цѣлый день; сегодня она лихорадочно болтлива; — взрывомъ болтовни начала она день, а потомъ снова притихла и сдѣлалась нѣжна и чувствительна. Вообразите дѣвушку ея лѣтъ, способную понять, что долгъ женщины къ самой себѣ и къ обществу состоитъ въ томъ, чтобы быть артистичной, — доводить до совершенства красоту, дарованную ей природой, вообразите дѣвушку, понимающую, что любовь есть такой же инструментъ, какъ и другіе, и что играть на немъ надо съ сосредоточенной нѣжностію; переломать же его или бросить на землю, чтобы онъ разбился въ дребезги — это сумасшествіе, но не любовь, — и въ этой дѣвушкѣ вы узнаете Эмилію. Увѣряю васъ, что она начинаетъ понимать, — мало того, она совершенно понимаетъ это. Она намѣрена носить вѣнокъ изъ черныхъ бріоній (выбора и уборки по вкусу миссъ Фордъ, особы, свѣдущей по этой части). Она поѣдетъ на балъ въ Пенарвонскій замокъ, и будетъ казаться… употребите ваше любимое словечко. Поболѣе опытности, и она сдѣлается олицетворенной злостью. Для совершенства, только этого и недостаетъ ей. Злость — эта острая стрѣла красоты. Теперь она еще немного тупа: она только нанесетъ ударъ, но не уязвитъ. Желалъ бы я видѣть, какой эффектъ произведетъ она въ Пенарвонѣ. Бѣдная малютка! Я сдѣлалъ комплиментъ ея глазамъ. — За то ничего другаго нѣтъ у меня, отвѣтила она. Обѣдайте поаппетитнѣе, пока вы въ Англіи. Нѣмецкая кухня можетъ понравиться только поросятамъ: смѣсь кислаго съ сладкимъ, да еще перемѣшанная съ жиромъ, показываетъ, что нація рѣшилась ниспускаться въ цивилизаціи и идти назадъ. Прощай, черствый кроатъ! на Валахской границѣ, изъ своихъ мечтаній ты, быть можетъ, наберешься философіи».

ГЛАВА XLIV.

О ГИППОГРИФѢ НА ВОЗДУХѢ, ГДѢ ФИЛОСОФЪ НАХОДИТЪ МАЛО ПИЩИ.

Посредствомъ вышеприведенной переписки, Вильфридъ очень удачно расположилъ къ себѣ Трэси Ронинбрука, но за то и самъ подвергся яду, приготовленному этимъ хитрымъ молодымъ человѣкомъ. Гиппогрифъ подхватилъ Вильфрида и вмѣстѣ съ нимъ помчалъ за облака; не такъ какъ былъ подхваченъ лѣнивый Ганимедъ, котораго обрекли подавать нектаръ олимпійскимъ богамъ, а взятъ съ тѣмъ, чтобы погружаться въ воздушные пары, не имѣя около себя ничего и никого, кромѣ голоса своего желанія.

Тутъ философъ настойчиво требуетъ себѣ пищи. Мы подвержены, говоритъ онъ, капризному расположенію духа; но могутъ ли выразить его какія нибудь сухія, обыкновенныя фразы? Напримѣръ, развѣ слова: «бредъ» или «сумасбродство» могутъ выразить состояніе Вильфрида, когда его сердце снова стало требовать Эмиліи и его чувствительность не только не поставляла преградъ, но еще гремѣла о ея прелестяхъ, ласкалась къ ней, когда онъ самъ, думая, что та, которая считалась навсегда для него потерянной, нѣкогда принадлежала ему, готовъ былъ ради ея на всякое сумасбродство? Сумасбродство еще немного подходитъ къ смыслу, но и то не цѣло обнимаетъ настоящее значеніе. Находиться въ такомъ состояніи, объясняетъ философъ, значитъ сидѣть на Гиппогрифѣ, и, продолжаетъ онъ, лица, направляющіяся къ любви по дорогѣ чувства, благополучно доѣдутъ до нея, если имѣютъ въ себѣ сколько нибудь этого матеріала, и если тотъ, кто воспламеняетъ ихъ, обладаетъ чувствомъ въ сильнѣйшей степени. Между выраженіями: сидѣть на Гиппогрифѣ и обладать страстью, по мнѣнію философа, есть разница. Страсть, говоритъ онъ, есть благородная сила огня, и указываетъ на Эмилію, какъ на представительницу страсти. Она проситъ того, чѣмъ, какъ ей кажется, она можетъ обладать, требуетъ того, что считаетъ своею собственностью. Она не стыдится, и потому, имѣя вѣру въ свои убѣжденія, не тревожитъ природы и не оскорбляетъ закона, какъ бы безразсудна она ни казалась. Страсть не овладѣваетъ ею и не терзаетъ ее, даже если она и вздумаетъ ей воспротивиться. Она еще ни разу не переходила за предѣлы своей разумной силы, видя, что послѣдняя простымъ побужденіемъ заставляла ее отыскивать то, что ей принадлежало. Она имѣла здравый умъ и постоянно была строга къ самой себѣ, пока потеря голоса, показавъ ей, что она нищая въ свѣтѣ, не разразилась надъ ней вторымъ ударомъ и отуманила ея разсудокъ. Замѣтьте: постоянно была строга къ самой себѣ! Вотъ качество истинной страсти. Тѣ же, которые только шумятъ объ этомъ качествѣ, а на самомъ же дѣлѣ не отличаются имъ, тѣ ѣдутъ на Гиппогрифѣ.

Поэтому мнѣ ясно, что мой фантастическій философъ намѣренъ указать на любовника, ѣдущаго на этомъ конѣ, какъ на существѣ, обладающемъ величайшимъ могуществомъ. «Сантименталистъ, говоритъ онъ, предается фантазіямъ и составляетъ улей изъ ощущеній до тѣхъ поръ (если только имѣетъ въ себѣ энергію), пока они не примутъ форму жизненности и не понесутъ его впередъ стремглавъ. Но это все-таки не есть еще страсть». Однимъ словомъ, это Гиппогрифь. Я совершенно правъ, если не желаю водить дружбы съ человѣкомъ, который не хочетъ смотрѣть на наружную сторону вещей, и слѣдовательно остается слѣпымъ къ факту, что общество его не терпитъ. Я говорю о томъ болтливомъ, пронырливомъ философѣ, который первый понудилъ меня построить зданіе въ видѣ этого романа; но условіе, что онъ займетъ большую часть его, и заставило его покачнуться отъ слишкомъ большой тяжести и задрожать съ верху до самаго основанія. Онъ утверждаетъ, что разсказъ не всегда долженъ идти плавно, или, такъ сказать, подъ заданный тактъ. Это все очень похоже на то, говоритъ онъ, когда мы съ котомкой на спинѣ отправляемся на высоты, съ тѣмъ, чтобы окинуть взоромъ наше прошедшее и будущее путешествіе, или похоже на промежутокъ бездѣйствія, въ какомъ бы то ни было предпріятіи. Онъ гордо указываетъ на фактъ, что нашъ людъ въ этой комедіи дѣйствуетъ самъ по себѣ, по своему собственному побужденію, что никакая посредническая рука не посылаетъ его за происшествіями или катастрофами. Тщетно говорю я ему, что онъ въ это же самое время строить иллюзіи изъ яркихъ лоскутковъ отъ платья маріонетокъ, что онъ сосетъ у этого люда теплую человѣческую кровь. Онъ обѣщаетъ удалиться, лишь только Эмилія уѣдетъ въ Италію, ибо у него и безъ того довольно будетъ дѣла въ сраженіяхъ и заговорахъ, нервахъ и мускулахъ, гдѣ жизнь бьется изъ-за пустаго результата, и гдѣ онъ можетъ собрать кое-что. Будемъ вѣрны, умоляетъ онъ, времени и мѣсту. Въ нашей тучной Англіи садовникъ-время дѣлаетъ много продѣлокъ въ колоритѣ и лепесточкахъ цвѣтка жизни, поэтому развѣ намъ не слѣдуетъ и обращать на нихъ вниманія? Если мы должны понимать наши породы и слѣдить за успѣхами цивилизаціи, то и подавно должны понимать, что дѣлаетъ время. Таковъ-то нашъ философъ. Онъ мой господинъ, и я покоряюсь ему, съ надеждою ожидая разлуки съ моей Эмиліей, въ тотъ день, когда небо Италіи закраснѣется отъ знаменъ побѣды и избавленія.

Я слышу, какъ Вильфридъ кричитъ, что онъ на верху, что онъ горитъ желаніемъ пуститься впередъ, между тѣмъ какъ конь его дѣлаетъ преуморительные прыжки на одномъ и томъ же мѣстѣ. Эта продѣлка со стороны Гиппогрифа очень обыкновенная, и потерявъ вѣру въ самого себя, онъ надаетъ внизъ, или еще хуже, стараясь возвратить эту вѣру, доходитъ до избытка нелѣпаго униженія. Страсть имѣетъ также свои скучные непріятные интервалы, но безъ всякой пошлости. Вѣнокъ изъ черныхъ бріоній, красовавшійся, по словамъ Трэси, какъ корона на головѣ Эмиліи, началъ представляться воображенію Вильфрида въ пламенномъ цвѣтѣ. Это произвело въ немъ адское изступленіе. Эмилія, казалось, сидѣла передъ нимъ съ поникшей головой, въ какомъ-то мракѣ, гдѣ только листья бріоній бросали тусклые лучи въ видѣ ореола. Это была молодая Геката! Черезъ минуту сердце его, полное сожалѣнія къ ней и угрызеній совѣсти, обливалось кровью; ревность ко всѣмъ, кто только смотрѣлъ на нее, снова нашла въ немъ уголокъ.

Почему Эмилія не обратила вниманія на его жалкое положеніе въ памятную ночь въ Девонѣ? Почему она не хотѣла понять его затрудненія въ отношеніи къ дѣламъ его отца? Почему могла она знать, что онъ не въ состояніи былъ любить ея по гробь? Каждый изъ этихъ вопросовъ сопровождался ударомъ хлыста по бокамъ Гиппогрифа.

Другая особенность этого крылатаго животнаго заключается въ томъ, что на высотахъ, гдѣ онъ летаетъ, для него не существуетъ ни оградъ, ни препятствій, воздвигаемыхъ людьми. Тутъ онъ снова разнится отъ страсти, которая хотя и борется съ здравымъ разсудкомъ, но все-таки, даже въ самомъ разгарѣ, не отдѣляется отъ него. Въ воздухѣ на гиппогрифѣ желанія становятся неограниченными, имъ нѣтъ тамъ никакихъ препятствій. Вильфриду казалось весьма натуральнымъ (конечно послѣ нѣсколькихъ мучительныхъ колебаній) пуститься по дорогѣ къ Монмоуту, посмотрѣть на Эмилію въ ея прекрасномъ, несносномъ, очаровательномъ вѣнкѣ; обвить ее рукою, увезти ее, хотя бы это стоило ему жизни. Не составляя болѣе никакихъ опредѣленныхъ плановъ, кромѣ того, чтобы посмотрѣть на нее, онъ повернулъ къ западу голову своего Гиппогрифа.

ГЛАВА XLV.

О ГИППОГРИФѢ НА ЗЕМЛѢ.

Замокъ Пенарвонъ лежитъ у границы Монмоутшира. Въ этотъ-то замокъ, гдѣ въ свѣтлую морозную ночь давался балъ, спѣшила цѣлая вереница порядочно нагруженныхъ каретъ. Въ нихъ сидѣли сквайры, чувствовавшіе себя недовольными, потому что имъ предстояло исполнить долгъ въ отношеніи нѣжной половины своихъ семействъ въ тѣ спокойные часы, когда холостяки дремлютъ въ креслахъ; — сидѣли ихъ благородныя супруги, которыя хотя и не жалуютъ ни портвейна, ни табаку, но весело держались завѣщаннаго имъ порядка вещей; — сидѣли вѣчно самодовольные молодые люди, съ нетерпѣніемъ ожидавшіе минуты, когда можно будетъ закурить сигары; наконецъ — барышни, трижды принимавшія на себя скромный видъ, чтобы скрыть свою радость… На небольшомъ разстояніи отъ одной изъ каретъ, ѣхалъ мужчина верхомъ. Подъѣзжая къ замку, онъ повернулъ въ сторону отъискать мѣсто, съ котораго ему было бы удобно смотрѣть на освѣщенный подъѣздъ. Для достиженія своей цѣли, онъ соскочилъ съ лошади и повелъ ее подъ уздцы за ворота, свернувъ съ дороги на траву, чтобы держаться въ темнотѣ. Весьма развязный джентльменъ среднихъ лѣтъ первый появился на крыльцѣ при свѣтѣ фонарей и подалъ руку дѣвушкѣ лѣтъ пятнадцати, а потомъ осанистой лэди въ малиновой мантильѣ. Дверца кареты хлопнула и отъѣхала, между тѣмъ какъ у молчаливаго зрителя вырвался стонъ. — «О небо! вскричалъ онъ: неужели я ѣхалъ для этихъ противныхъ людей за двадцать пять миль!» Карета за каретой подъѣзжали къ подъѣзду, высаживали такихъ же «противныхъ людей» и слѣдовали тѣмъ же путемъ. «И послѣ всего этого я не увижу ее», хрипло произнесъ онъ, и вскочивъ на лошадь, сказалъ: «ну, теперь во весь галопъ!»

Узнали вы наѣздника Гиппогрифа, или нѣтъ? Это онъ. Вильфридъ, пріѣхалъ изъ Лондона, чтобы взглянуть на Эмилію въ ея вѣнкѣ изъ черныхъ бріоній, увидѣть ее, не будучи самому видимымъ, и возвратиться. Но онъ не видалъ ее, и потому имѣлъ достаточный предлогъ продолжать свое предпріятіе. Онъ заѣхалъ въ Валлійскій городокъ и нанялъ свѣжую лошадь.

«Во всякомъ случаѣ она не будетъ пѣть», думалъ Вильфридъ утѣшая себя, пока не вспомнилъ, что если бы она и хотѣла пѣть, то не могла, и это тронуло его и заставило пожалѣть о ней. Съ небольшаго возвышенія за городомъ, Пенарвонъ, съ своими освѣщенными окнами, былъ видѣнъ какъ на ладони.

«Но я вырву ее отъ васъ!» пробормоталъ онъ, въ припадкѣ ревности; его въ этотъ моментъ сильно поразилъ образъ самого себя, какъ изгнанника изъ общества, которое держало Эмилію въ своихъ рукахъ.

«Если только она не отвергнетъ меня, я откажусь и отъ австрійской службы».

Но чѣмъ же наконецъ быть ему? Мѣсто свое въ англійской службѣ онъ продалъ и дня черезъ два долженъ былъ получить деньги. На сколько же времени ему хватитъ этихъ денегъ? Ими невозможно заплатить и половины долговъ! Такъ къ чему же поведетъ такое преслѣдованіе Эмиліи? Для разъясненія этого вопроса, онъ пришпорилъ Гиппогрифа. Это значило (судя по галопу Гиппогрифа), что онъ рѣшился жить для нея, если понадобится умереть за нее, и вытянуть у свѣта все, что только она потребуетъ. Ему все кажется возможнымъ, пока онъ мчится на Гиппогрифѣ; но, какъ хотите, ужасно непріятно пришпоривать такое кроткое животное. Когда онъ не повинуется нашей волѣ; когда онъ самъ видитъ, что къ этому есть препятствія, тогда ужь лучше соскочить съ него. Намъ бы слѣдовало оставить его совсѣмъ; но узнавъ по опыту, какъ много въ состояніи онъ сдѣлать для насъ, мы предаемся привычкѣ ѣхать быстро, не взирая ни на какія трудности. Такимъ образомъ мы сами начинаемъ извращать это доблестное животное (оно дѣйствительно доблестное, хотя не перваго разряда); мы портимъ его инстинкты и научаемъ какъ можно скорѣе везти насъ къ погибели.

«Если бы мои сестры могли видѣть меня въ настоящую минуту!» подумалъ Вильфридъ, полупораженный особенностью своего положенія, представляя собою цѣль для морознаго вѣтра я не сводя глазъ съ Пенарвона.

Немного погодя, онъ возвратился въ гостинницу и прошелъ между кучерами и лакеями, дружно борящимися противъ мороза средствами, заранѣе взятыми изъ-за буфета. Загромоздивъ корридоры, они награждали другъ друга здоровыми толчками, пили и болтали, и только тогда замѣтили, что между ними былъ джентльменъ, когда тотъ попросилъ огня. Одинъ изъ нихъ жаловался, что сегодня ночью ѣхалъ въ Монмоутъ, и чуть было не пришлось сдѣлать пять миль лишнихъ, благодаря глыбѣ, или огромному камню, упавшему съ горы: — Ихъ не допросишься выйти изъ кареты и пройти какихъ нибудь десять шаговъ, говорилъ онъ: — стоило только повернуть лошадей въ сторону, тихонько объѣхать около камня и черезъ минуту мы бы снова неслись… никто бы не ушибся; да, этихъ барышенъ не уговоришь рискнуть простудиться ради бѣдныхъ лошадей.

Нѣкоторые изъ кучеровъ долго разсуждали на эту тему, удивляясь, почему камень не сдвинутъ съ дороги; между разговоромъ было произнесено имя мистера Пойса, съ замѣчаніемъ, что если бы онъ захотѣлъ, то могъ бы пощадить лошадей.

— О какомъ это камнѣ говорите вы? спросилъ Вильфридъ; и когда ему разсказали съ мельчайшими подробностями о направленіи дороги и о мѣстѣ, гдѣ находился камень, онъ повторилъ часть того, что слышалъ, и сдѣлавъ выразительный вопросъ: — какъ! тамъ? камень уже сдвинутъ.

— Но сегодня утромъ онъ былъ еще тамъ, сэръ, сказалъ послѣдній.

— Можетъ быть; да вѣдь въ два часа многое можно сдѣлать, сказалъ Вильфридъ.

— Вы видѣли, сэръ, какъ его сдвинули?

— Нѣтъ, но я только что оттуда, и дорога совершенно чиста.

— Да, чортъ возьми, пожалуй правда! произнесъ кучеръ, легко убѣдившійся.

— Я и возвращусь по этой же самой дорогѣ, прибавилъ Вильфридъ.

Онъ бросилъ нѣсколько монетъ на буфетную стойку, чтобы помочь обогрѣться обществу возницъ, и пошелъ дальше посреди горячихъ выраженій благодарности.

Сердце его сильно билось. «Я увижу ее на перекорь злой судьбѣ», думалъ онъ, и воображеніе рисовало ему то благословенное мѣсто, гдѣ лежалъ камень; къ нему-то онъ и поскакалъ, сосредоточивая весь свой умъ на этомъ безразсуднѣйшемъ случаѣ, пока онъ показался ему возможнымъ, а тамъ наконецъ и вѣрнымъ.

— Тутъ нѣтъ никакого сомнѣнія, если только это наемный кучеръ, размышлялъ онъ. — Если онъ наемный, то не рѣшится рискнуть своимъ жалованьемъ. Во всякомъ случаѣ, это мое счастье. И онъ летѣлъ между темными оврагами, къ туманной завѣсѣ, покрывавшей лѣсистыя вершины Уайля.

ГЛАВА XLVI.

ПОХИЩЕНІЕ ВѢНКА ИЗЪ ЧЕРНЫХЪ БРІОНІЙ.

Эмилія находилась въ надежныхъ рукахъ, и была бы хорошо защищена, но не противъ такого могущественнаго возлюбленнаго, возсѣдавшаго на Гинпогрифѣ. Что служитъ ядомъ для большей части дѣвушекъ, то Мертиръ предписалъ Эмиліи, какъ лекарство. Онъ питалъ ея упадающій духъ тщеславіемъ. Въ безмолвномъ удивленіи Джорджіана слышала, что онъ обращался къ ней съ такими рѣчами, которыя могли выслушивать однѣ только вдовы, видавшія веселые дни. Онъ поощрялъ Трэси расхваливать лицо Эмиліи, о которомъ она составила себѣ не весьма выгодное мнѣніе. Въ ея распоряженіе были отданы разныя дорогія бездѣлушки; всѣ платья какъ нельзя лучше шли къ ея росту и лицу. У нея была горничная, которая, одѣвая и раздѣвая ее, говорила: — О, миссъ! я еще не видывала такихъ черныхъ волосъ. — Эмилія была очаровательна. Мало по малу она начала думать о себѣ лучше, но все еще съ борьбой въ душѣ и недовѣріемъ. Если она такъ хороша на взглядъ, то возможно ли, чтобы Вильфридъ оставилъ ее? Здоровая, молодая, новая кровь скоро произвела оборотъ въ ея мозгѣ, и она подумала: — быть можетъ, въ самомъ дѣлѣ я начинаю хорошѣть? Горничная между тѣмъ лукаво говорила о ея волосахъ: — ахъ, если бы джентльмены видѣли ихъ распущенными, миссъ! это такіе длинные, такіе густые и такіе черные, какихъ мнѣ не случалось еще расчесывать! И говоря это, она мягко проводила по нимъ гребенкой, приводя въ легкій трепетъ владѣтельницу выхваляемыхъ ею волосъ, пока думы не отягчали груди Эмиліи; тогда начинало пробуждаться самолюбіе, за нимъ слѣдовало самосожалѣніе и еще одна форма, подъ которою мы разумѣемъ самосознаніе. Если это частію и показывало упадокъ ея натуры, то онъ же и спасалъ ее отъ совершеннаго отчаянія, которое должно бы послѣдовать за тяжкимъ ударомъ и свести ее въ могилу. — Для какой же цѣли буду я хороша собой? — вопросъ, который еще ни разу не приходилъ ей на умъ. Пріятно было видѣть, какъ глаза Мертира почерпали удовольствіе изъ блеска ея глазъ. Пріятно, правда, но въ нихъ отражалась какая то холодность. Эмилія сравнивала себя съ разбитой скрипкой своего отца, которая могла быть починена для доставленія удовольствія глазамъ, — но уже никогда не издала бы прежнихъ своихъ звуковъ. По временамъ, когда надежда волновала ее, она старалась подавить ее, пробуя свой голосъ; и эта попытка разстроивала всѣ труды Мертира. Онъ былъ терпѣливъ, какъ человѣкъ, ухаживающій весной за любимымъ цвѣткомъ. Джорджіана удивлялась, какимъ образомъ самый чувствительный и гордый изъ людей употреблялъ всѣ усилія, чтобы искоренить посторонній образъ изъ сердца простенькой дѣвушки и замѣнить его своимъ. Его методъ заставилъ ее даже думать, что уваженіе его къ человѣческой натурѣ падало все ниже и ниже. Не смотря на то, она принуждена была допустить, что его привязанность къ ней не уменьшалась, и эта мысль утѣшала ее. — То ли же самое было бы со мной, если бы я….? она не смѣла окончить фразы, сильно краснѣя и сомнѣваясь, чтобы что нибудь могло измѣнить ея высокую любовь къ брату. Она замѣтила вѣтренность и эгоизмъ Вильфрида. Сравнивая его съ Мертиромъ, она какъ-то особенно стыдилась, сама не зная чего.

Балъ въ Пенарвонскомъ замкѣ не имѣлъ для Эмиліи ничего привлекательнаго. Она казалась себѣ какой-то машиной, «какъ и всѣ другія», и гораздо болѣе дорожила заботливостью Мертировыхъ глазъ, нежели блескомъ роскошныхъ салоновъ. Тѣнь прежняго удовольствія заставила ее улыбнуться, когда неожиданно явился капитанъ Гамбьеръ, и, пройдя между танцующими, сѣлъ подлѣ нея. Она спросила, зачѣмъ онъ пріѣхалъ изъ Лондона, и онъ отвѣтилъ, предварительно бросивъ на нее выразительный взглядъ, что пріѣхалъ съ единственной цѣлью.

«Чтобы видѣть меня»? подумала Эмилія, удивясь и потомъ покраснѣвъ. Она подумала какъ дитя, а черезъ минуту почувствовала какъ женщина. Капитанъ Гамбьеръ окончилъ задачу Мертира. Эмилія думала, теперь; — «такъ значитъ я еще стою чего нибудь»! И рѣшительнымъ да, съ восторгомъ кончила свое размышленіе. Скажи онъ ей теперь, что она обладаетъ удивительной красотой, которая когда либо выпадала на долю женщины, и она, въ минуту своего возрожденія, повѣрила бы ему.

Лэди Шарлотта писала къ Джорджіанѣ, что въ ея сосѣдствѣ скоро будетъ капитанъ Гамбьеръ, и совѣтовала ей построже присматривать за своей питомицей. Когда Джорджіана увидѣла, что онъ подходитъ къ Эмиліи, то совсѣмъ забыла о предостереженіи, но замѣтивъ, послѣ первыхъ словъ его, блескъ и радость на лицѣ Эмиліи, она, встревоженная, зная его репутацію, разными маневрами постаралась разлучить ихъ. Капитанъ въ свою очередь не старался спутать ея тактику, и просто сказалъ, что зайдетъ къ нимъ дня черезъ два. Мертиръ же принялъ на свой счетъ отразившуюся радость на лицѣ Эмиліи и, прохаживаясь съ нею между танцами, сказалъ: — теперь, надѣюсь, вы поѣдете въ Италію.

Прежде чѣмъ отвѣтить, Эмилія подумала: теперь? и лихорадочно продолжала: — да, теперь же. — Я поѣду. Мнѣ даже показалось, что голосъ мой возвратился.

— И прекрасно, завтра я напишу къ Марини. Если вы не будете слишкомъ безпокоиться, то и голосъ вашъ скоро вернется. Помните Италію!

— Хорошо; но вы отъ меня не отходите, сказала Эмилія.

Джорджіана услышала это, и не могла не подумать, что Эмилія дѣлается однимъ изъ тѣхъ ненасытныхъ существъ, которыя одинаково питаются благородными и позорными почестями. Она критиковала самоувѣренную осанку головы Эмиліи и твердые шаги ея ногъ, когда та переходила черезъ комнату послѣ танцевъ, въ которыхъ не могла принимать участія. До этого вечера Джорджіана ничего подобнаго не замѣчала въ ней, но напротивъ, видѣла только принужденное сжатіе плечъ и томный взглядъ, какъ существа, которое во всемъ колебалось. — «Я положительно увѣрена, что это романтическое сумасбродство со стороны Мертира, и ничего болѣе», подумала Джорджіана, и конечно приняла бы въ разсчетъ его любовь къ Италіи, если бы ко всему этому не примѣшивалось воспоминаніе о своемъ участіи въ настоящемъ дѣлѣ.

Трэси, Джорджіана, Мертиръ и Эмилія сидѣли въ каретѣ, тепло закутанные, съ открытымъ окномъ, изъ котораго только и видѣнъ былъ одинъ бѣлый туманъ. Эмилія собиралась поблагодарить своего друга за свое физическое избавленіе отъ изнуренія и апатіи, которыя она до сихъ поръ испытывала. Она очень хорошо знала, что была ему обязана за легкій проблескъ возрастающаго довѣрія къ самой себѣ, и сгарала желаніемъ принести ему свою благодарность. Однажды дорогой ихъ руки сошлись, и онъ почувствовалъ легкое пожатіе. Тугъ карета внезапно остановилась; и сидѣвшіе въ ней услышали голосъ кучера, говорившаго другому наружному спутнику, что они оба дураки, и что ихъ славно надули.

— Не знаю, почему бы имъ не обмѣняться этимъ комплиментомъ, не останавливая кареты, сказалъ Трэси.

Мертиръ высунулъ голову и увидѣлъ, что препятствіемъ служила огромная глыба камня на самой дорогѣ. Онъ вышелъ изъ кареты, и вмѣстѣ съ лакеемъ осмотрѣлъ, гдѣ бы можно было проѣхать. Немного погодя, Джорджіана, завернувъ въ шарфъ горло и голову, послѣдовала за братомъ, что она впрочемъ всегда имѣла привычку дѣлать. Эмилія тоже встала, говоря: — я также должна выйти. Трэси умолялъ ее сидѣть и не безпокоиться, пока боги не совсѣмъ еще отступились отъ нихъ. Онъ охватилъ ее рукою и старался успокоить, описывая ей приключеніе. Кучеръ оставался на своемъ мѣстѣ. Мертиръ, Джорджіана и лакей были по ту сторону камня и смотрѣли, не могла ли карета проѣхать по небольшому каменистому откосу, по которому скатилась глыба.

— Идите, вонъ они обошли кругомъ, спросите, не можемъ ли и мы помочь имъ чѣмъ нибудь? сказала Эмилія. Но Трэси только вскричалъ: — Боже мой! да чѣмъ же мы поможемъ? Это одно изъ тѣхъ неожиданныхъ обстоятельствъ, гдѣ сама судьба лично является на помощь. Мы непремѣнно проѣдемъ, если будемъ показывать вѣру въ нее. Вотъ моя поза заклинанія. И онъ скрестилъ ноги на противуположной скамейкѣ, положивъ голову на руку; но замѣтивъ, что Эмилія приготовляется выпрыгнуть, онъ вскочилъ и предупредилъ ее. Эмилія посмотрѣла ему вслѣдъ, и въ то же время замѣтила фигуру, украдкою выходившую изъ-за насыпи. Эта фигура то останавливалась, то снова двигалась и наконецъ стремительно побѣжала. Эмилія откинула голову, когда увидѣла, что фигура подошла къ открытой дверцѣ кареты; она задрожала, но черезъ секунду уже была на груди Вильфрида.

— Эмилія! моя навсегда! я поклялся умереть, если бы не увидѣлъ тебя сегодня!

— Ты любишь меня, Вильфридъ? любишь меня?

— Пойдемъ теперь же со мной!

— Теперь?

— Уйдемъ отсюда! съ твоимъ возлюбленнымъ!

— Такъ ты меня любишь!

— Я люблю тебя! уйдемъ! уйдемъ!

— Теперь? я не могу шевельнуться!

— Я умру безъ тебя!

— О! мой милый! О, Вильфридъ!

— Пойдемъ же со мной!

— Но мои ноги омертвѣли!

— Ну… теперь поздно!

Грубое но! произнесенное кучеромъ, заставило Мертира навострить уши. Подойдя къ карстѣ, онъ нашелъ Эмилію одну, прижавшуюся въ уголъ, съ закрытымъ руками лицомъ; руки ея горѣли какъ огонь. Онъ умолялъ ее выйти, и почти вынесъ за рукахъ и поддерживалъ съ печальнымъ удивленіемъ, между тѣмъ какъ лошадей осторожно переводили чрезъ бутъ; карету, хотя съ большими затрудненіями и нѣкоторыми толчками, все-таки вытащили изъ-за преграды. Эмилія настойчиво увѣряла, что съ ней ничего не сдѣлалось; что же касается до кучера, который могъ бы кое-что разсказать Мортиру, и даже желалъ (не смотря на золотую награду за молчаніе, проскользнувшую въ его руку), то Мертиръ ничего не спросилъ у него.

Садясь опять въ карету, Джорджіана спросила: — гдѣ же вашъ вѣнокъ, Сандра?

Въ самомъ дѣлѣ вѣнка изъ черныхъ бріоній не было на ея головѣ.

— Такъ это не былъ сонъ! задыхаясь прошептала Эмилія и схватилась за виски.

Джорджіана вдругъ впала въ пытливую холодность, и когда Мертиръ, вообразившій, что вѣнокъ упалъ съ головы въ ту минуту, когда онъ высаживалъ Эмилію изъ кареты, предложилъ сходить поискать его, сестра взяла его за руки и проговорила: — ты не найдешь его тамъ, мой милый; а Эмилія вскричала: — О! нѣтъ, нѣтъ, его тамъ нѣтъ, — и крѣпко прижавъ руки къ груди, сидѣла молча и неподвижно.

Только изрѣдка она бросала взгляды, полные такой нѣжности, что лицо, наблюдавшее за ней и желавшее разгадать ея характеръ, могло бы замѣтить, что въ эти нѣсколько минутъ разлуки ей какимъ-то таинственнымъ образомъ была разъяснена тайна, дорогая ея сердцу. Не была ли это ея собственная сила, вдохновенная высшимъ огнемъ, которая вдругъ воспрянула, чтобы изгнать изъ сердца недостойную любовь? Мертиръ такъ и думалъ, наперекоръ нашептывавшему разсудку, пока Джорджіана не поговорила съ нимъ.

ГЛАВА XLVII.

ВОЗЗВАНІЕ КЪ ДѢЯТЕЛЬНОСТИ.

Когда ощущеніе объятій Вильфрида покинуло ея тѣло, Эмилія упрямо старалась убѣдить себя, что видѣла привидѣніе; такъ страшенъ, такъ внезапенъ и такъ дикъ былъ его приходъ и уходъ: — «Онъ не измѣнилъ, онъ вѣренъ мнѣ»! однако слово онъ было такъ не ясно въ ея душѣ и такъ похоже на то, что онъ спустился къ ней съ воздуха, что она почти предалась отвлеченной идеѣ: — «любовь есть истина» и вслѣдъ за тѣмъ въ ней промелькнула мысль: «во всякомъ случаѣ, теперь отъ меня зависитъ привлечь его къ себѣ». Ей даже показалось, что она вывела его изъ могилы. Она сидѣла, прижавшись въ углу кареты, не имѣя желанія говорить. Джорджіана ни разу не взглянула на нее, и когда Трэси замѣтилъ, что будто видѣлъ человѣка, вбѣгавшаго на насыпь, она спокойно сказала: — въ самомъ дѣлѣ?

— Робертъ вѣроятно тоже видѣлъ его, прибавилъ Мертиръ, и болѣе о незнакомцѣ не было и рѣчи.

Пріѣхавъ домой и еще не войдя въ залу, Эмилія спросила свою свѣчу тонкимъ, жалобнымъ голосомъ, такъ что Трэси разразился хохотомъ, любуясь ея странностью.

Эмилія пожала ему руку и протянула губы для поцалуя къ Джорджіанѣ; но такъ какъ ей не подставили щеки, то она спокойно отошла, тогда Мертиръ спросилъ у сестры: — Что случилось?

— Ужь тебѣ-то нечего недоумѣвать, Мертиръ, отвѣчала Джорджіана необычнымъ ироническимъ тономъ.

Мертиръ пристально посмотрѣлъ на нее. Когда они остались одни, онъ сказалъ: — я почти убѣжденъ, что она видѣлась съ этимъ человѣкомъ.

Джорджіана грустно улыбнулась: — я не видала его, милый, а она мнѣ ничего не говорила.

— Но что ты думаешь?

— Я думаю, что это возможно.

— Какъ! въ то время, когда мы вышли и оставили ее одну! Но онъ должно быть съ ума сошелъ.

— Не то, чтобы сошелъ съ ума; — онъ безъ правилъ, а это равняется сумасшествію.

— Онъ или сумасшедшій, или надѣется получить награду за испанскую comédie d’intrigue, сказалъ Мертиръ. Что онъ хотѣлъ показать этимъ? Если онъ желаетъ видѣть ее, то пусть пріѣзжаетъ сюда. Но врываться въ полночь, въ карету и дѣлать ужасающіе сюрпризы! право, невольно думается, что онъ горитъ желаніемъ прослыть драматическимъ героемъ.

Слова Джорджіаны: — что же удивительнаго, если онъ смотритъ и на нее, какъ на драматическую героиню? остались безъ вниманія, и Мертиръ продолжалъ: — она должна какъ можно скорѣе оставить Англію, — и указалъ на нѣсколько распоряженій, которыя должны быть немедленно сдѣланы.

— Такъ ты еще не хочешь отказаться отъ труда, который принялъ на себя? сказала Джорджіана.

— Отъ какого труда?

Она могла бы отвѣтить: — заставить это неудовлетворимое существо полюбить тебя; но сказала только: — образовать эту маленькую дикарку.

Мертиръ просіялъ на минуту: — я не откажусь, пока не увижу совершенной неудачи.

— Но, милый мой, развѣ нельзя быть ослѣпленнымъ до крайности? возразила Джорджіана.

— Смотри на это, какъ на особенный случай, отвѣчалъ Мертиръ: — и не завлекай меня въ женскія сѣти, обобщая свои мысли. Конечно можно быть упрямымъ и одностороннимъ. До сихъ поръ я не замѣчалъ, чтобы твою дикарку можно было обвинять въ обманѣ. Ея сердце получило слишкомъ сильное потрясеніе; но, на сколько ты сама можешь судить, оно имѣетъ довольно силы для постоянства, хотя нельзя не замѣтить, что это было доказано довольно грубо.

— За что ты ее больше всего любишь? въ свою очередь просвѣтлѣвъ, спросила Джорджіана.

— За это-то я и люблю ее, отвѣчалъ онъ, и улыбнулся съ твердымъ видомъ.

— Конечно, я женщина, и только развѣ потому и не понимаю подобнаго рода дружбы, вскричала Джорджіана: — твоей дружбы, Мертиръ, къ такой дѣвушкѣ, какъ она. Она все менѣе и менѣе удовлетворяетъ меня. Ты говоришь о силѣ сердца; но развѣ она выражается совершеннымъ отреченіемъ отъ своей личной воли?

— Нѣтъ, моя милая, но она выражается въ сильной страсти.

— Да, если бы она была разборчивѣе и остановила свою привязанность на достойномъ человѣкѣ.

— Это, возразилъ Мортиръ: — похоже на оправданіе дѣйствій посредствомъ успѣха.

— Ты хочешь забросать меня софизмами, сказала Джорджіана, горячась. — Женщина, — даже дѣвушка, — никогда не должна забывать, что должно принадлежать ей. Васъ, то есть всѣхъ вообще мужчинъ, прельщаетъ страстная натура!

— По большой части такъ, соглашался Мертиръ.

— Неужели же вы никогда не разсуждаете, продолжала Джорджіана: — о свойствахъ и элементахъ подобнаго рода натуры? Я старалась имѣть о ней хорошее понятіе. Она мнѣ все-таки кажется, — нельзя сказать, достойной пренебреженія, нѣтъ, — но что основой ей служитъ эгоизмъ; — весьма тонкій эгоизмъ. Она старается выказать въ себѣ прекрасныя черты, но развѣ отъ этого она становится благороднѣе? Мертиръ, вѣдь она не ребенокъ.

— Согласенъ: но мы должны считать ее ребенкомъ.

— Признаюсь, я ничего не понимаю, и Джорджіана вздохнула. — Но ты по крайней мѣрѣ согласись, что самый мелочный эгоизмъ безвреднѣе этой страсти, которою ты такъ восхищаешься?

— Я допускаю, что съ этимъ недостаткомъ она сдѣлаетъ себѣ болѣе вреда, чѣмъ качествомъ противоположнымъ скупости или какому нибудь другому пороку въ этомъ родѣ.

— А почему же ее должно считать ребенкомъ? спросила Джорджіана.

— Потому что, хотя она и перешла за ребяческіе годы, но развита не болѣе ребенка, — вслѣдствіе того, отъ чего ей предстоитъ избавиться. Она переполнена ощущеніями, которыя воспламенили ей голову. Ея спокойное, твердое и благородное сердце поддерживало ее въ равновѣсіи до тѣхъ поръ, пока не явился человѣкъ, который сталъ играть этимъ сердцемъ. Если какой нибудь дуракъ рѣшился на это, то едва ли она виновата.

Джорджіана подумала: — онъ не дуракъ; и потомъ сказала: — Въ твоихъ словахъ я вижу нѣкоторую правду, любезный Мертиръ. Но я ошиблась въ ней. Я сводила ее къ моимъ бѣднымъ. Она слушала ихъ разсказъ безъ малѣйшаго сочувствія. Я взяла ее въ больницу, и она стояла у постели умирающаго, какъ статуя. Когда мы вышли оттуда, она сказала: — Смерть кажется легка, если бы не агонія! Все и всегда она приписываетъ себѣ. — Она считаетъ себя центромъ всего, что видитъ и чувствуетъ! И опять она вовсе не имѣетъ желанія дѣлать добро кому либо изъ смертныхъ. Конечно у нея есть пассивное желаніе, чтобы всѣ были счастливы. Это я знаю. У многихъ и этого нѣтъ. Она даже дала бы денегъ, еслибъ имѣла ихъ. Мнѣ кажется, что существо, до такой степени равнодушное къ участи другихъ и одаренное такой необъяснимой силой привлеченія, составляетъ одну изъ тайнъ провидѣнія.

Мертиръ объяснялъ это слѣдующимъ образомъ: — Положимъ, что ты видѣла одно изъ бѣдныхъ созданій, за которыми ты ухаживаешь во время ихъ болѣзни; неужели же было бы справедливо описывать характеръ подобнаго существа, называть его капризнымъ, неблагодарнымъ, дерзкимъ на языкъ, слабымъ и вообще съ душой страннаго склада?

— Опять за эту иностранную доктрину, которая торжествуетъ, признавая тезисъ, что мы животныя, — ни болѣе ни менѣе, какъ животныя? сказала Джорджіана. — Ты доказываешь, что она безпомощна въ настоящее время и была безпомощна въ прошедшее. Если она человѣческое существо, то не должна ли она заботиться объ исполненіи тѣхъ условій?

— Должна имѣть заботливость, подхватилъ Мертиръ: — опытную, сильную и осторожную заботливость, которая могла бы служить ей защитою въ критическій періодъ ея жизни?.. О, да! это вѣрно; да вѣдь никто и не оспариваетъ такой драгоцѣнности въ какой бы то ни было молодой особѣ.

Джорджіана замолчала; но впослѣдствіи узнала, что ее принудилъ замолчать софизмъ. — Неужели молодость есть критическій періодъ жизни? Ни братъ, ни сестра, однако, не говорили ради одного только аргумента. Кромѣ этого діалога, Джорджіана жаждала вывѣдать признаніе о его личномъ чувствѣ къ этой дѣвушкѣ, къ которой ея собственныя чувства были гораздо теплѣе, чѣмъ можно было заключить по ея словамъ. Мертиръ же съ своей стороны говорилъ съ явнымъ желаніемъ скрыть свои чувства подъ видомъ умѣренной дружбы, которая заставляла снисходительно смотрѣть на его привязанность. Чувствительные мужчины за тридцать лѣтъ не любятъ громко разсуждать о своей любви къ двадцатилѣтнимъ дѣвушкамъ. Да и кромѣ того, Мертиръ хотѣлъ пощадить свою сестру.

Онъ намѣревался распросить Роберта, кучера, не входилъ ли кто въ карету во время его пятиминутнаго отсутствія; но какъ ни тяжело было переносить сомнѣніе и ядовитыя стрѣлы подозрѣнія, его удерживала отъ этого особенная валлійская деликатность.

На другое утро въ столовой на столѣ лежало письмо отъ Марини. Мертиръ пробѣжалъ его содержаніе. Его лицо озарилось необыкновеннымъ свѣтомъ. — Гдѣ Эмилія? вскричалъ онъ, окинувъ взглядомъ всю комнату.

Въ эту самую минуту Эмилія пришла изъ сада.

— Ну, моя Сандра! воскликнулъ Мертиръ, махая ей письмомъ: — можете ли вы собраться поскорѣе, чтобы выѣхать черезъ часъ? Намъ предстоитъ довольно работы, я снова помолодѣю и не буду такой барабанной палкой, какъ здѣсь, въ этой странѣ. Я получилъ письмо отъ Марини. Вся Ломбардія приготовилась къ возстанію и на этотъ разъ уже не даромъ. Марини уѣзжаетъ въ Геную. Ѣдемъ, ѣдемъ подъ апельсинныя деревья, Сандра! и, любуясь живописнымъ заливомъ, будемъ воспѣвать свободу Италіи!

Эмилія, отступивъ на шагъ, глядѣла на него съ выраженіемъ серьезнаго удивленія, какъ будто на человѣка, котораго въ первый разъ увидѣла. Холодный англичанинъ превратился въ волканъ.

— Не правда ли, что мы такъ и полагали? продолжалъ Мертиръ. Все отлично придумано. Я ненавижу заговоры, но не смотря на то, мы должны употреблять оружіе, какое можемъ, и быть старыми кротами, если не представится возможности удерживаться на землѣ. При первой битвѣ, Туринъ будетъ нашъ; это я навѣрное знаю. Тогда намъ останется только справиться съ Тедесками; если они разсчитываютъ на свою кавалерію, то напрасно: мадьяры выдержатъ какую угодно аттаку. Это мы также знаемъ. Что касается остальнаго, то:

Soldati settentrionati

Come sarebbe Boemi i Croati,

мы съ ними справимся! Мы достанемъ артиллерію. Пьемонтцы ждутъ только сигнала. Сандра! Подойдите сюда: садитесь и кушайте. Въ этой странѣ кажется все покойно; мы находимся внѣ шумнаго потока. Теперь я долженъ поторопиться въ Лондонъ, а потомъ намъ нельзя терять ни минуты времени. Черезъ четыре дня мы будемъ уже въ Италіи: черезъ четыре дня, моя Сандра! Италія готовится къ освобожденію! Джорджіана, я тороплюсь. Ты, конечно, повидаешься со всѣми старыми друзьями. Со всѣми? Великій Боже! Нѣтъ! — не со всѣми! Они только разстроятъ насъ. Австрійцы думаютъ истребить насъ какъ на бойнѣ. Напротивъ! они вовсе не подозрѣваютъ, что смерть каждаго человѣка удвоиваетъ жизнь остающихся въ живыхъ! Говорю ли я какъ чужестранецъ, Sandra mia? Но, дитя мое, вы совсѣмъ не кушаете. А я сегодня ночью видѣлъ во снѣ, что будто смотрѣлъ на Новару съ высотъ Coldi Colma, и увидѣлъ долину, покрытую красною тѣнью огромнаго орла.

Мертиръ захохоталъ и замахалъ руками. Эмилія продолжала пристально смотрѣть на него, какъ на преобразившагося человѣка, — Можно мнѣ прочитать письмо Марини? спросила Джоржіана. Ея лицо становилось серьезнѣе и рѣшительнѣе, по мѣрѣ того, какъ возрасталъ энтузіазмъ ея брата.

— Кушайте, моя Сандра, кушайте! говорилъ Мерчиръ, и самъ ѣлъ съ лагернымъ аппетитомъ.

Джорджіана сложила письмо и, положивъ его въ руку Мертира, до тѣхъ поръ не оставляла руки, пока онъ не понялъ, что письмо слѣдуетъ спрятать.

— Марини очень неопредѣленно говоритъ насчетъ артиллеріи, пробормотала она.

— Неопредѣленно! отозвался Мертиръ. Скажи лучше — осторожно. Если онъ скажетъ тебѣ, что у насъ есть пятьдесятъ пушекъ, то не вѣрь!

— Дай Богъ, чтобы все это не было новою пропастью для дальнѣйшаго безполезнаго кровопролитія! выражалось во взглядѣ Джорджіаны; потомъ она задумчиво опустила глаза, между тѣмъ какъ Мертиръ снова началъ высчитывать всѣ планы, которые такъ терпѣливо составлялись до настоящей минуты, припоминать невыразимое безпокойство и пламенныя надежды.

Эмилія все еще сохраняла свой унылый, равнодушный взглядъ, переходившій съ одного на другую, хотя рѣчь и шла объ ея Италіи. Она не ѣла, но разсѣянно положивъ руку на тарелку, казалась идіоткой. Она слушала разговоры объ Италіи, какъ объ отдаленномъ мѣстѣ, видѣнномъ ею въ давнишніе годы. Преобразованіе Мертира производило иллюзію, какъ-будто она была уже отчуждена отъ всякаго родственнаго чувства со стороны какого бы то ни было другаго народа.

Окончивъ завтракъ, Мертиръ всталъ, подошелъ къ Эмиліи, и дружески дотронувшись до плеча, сказалъ: — Надѣюсь, что ваши сборы не будутъ продолжительны. Къ вечеру мы будемъ въ Лондонѣ, такъ что ваша мать можетъ провести съ вами этотъ вечеръ.

Эмиліи выпрямилась и лишь только глазамъ ея возвратилась способность выражать что нибудь, устремила на Джорджіану умоляющій взоръ,

Джорджіана отвѣчала взглядомъ, нисколько не относившимся къ мимикѣ.

— Но вы ничего не ѣли! вскричалъ Мертиръ.

Эмилія покачала головой. — Нѣтъ.

— Сдѣлайте мнѣ удовольствіе, покушайте, моя Сандра! Вамъ понадобится вся ваша сила, если только вы хотите помогать Джорджіанѣ вездѣ, гдѣ потребуются ваши услуги.

— Да! почти съ крикомъ сказала Эмилія: — Да, я поѣду въ Лондонъ. Я готова ѣхать хоть сейчасъ.

Было ясно, что ей пришло на умъ что-то новое.

Мертиръ успокоился, увидѣвъ, что она сѣла за столъ, и отправился отдавать приказанія насчетъ новаго и неожиданнаго путешествія.

Эмилія взяла въ ротъ кусочекъ хлѣба и мяла его сухими губами; для этой Джорджіаны, — этой враждебной свидѣтельницы, ясно было, что умъ Эмиліи постепенно разгорячался отъ разговора Мортира, и что въ воображеніи дѣвушки рисовались какія-то картины. Она примѣтила и еще одну вещь, которой не могло обнаружить у Эмиліи никакое несчастіе. Это была слеза, тяжело скатившаяся на ея ладонь. Слезы капали все бмстрѣе и быстрѣе, а дѣвушка старалась ѣсть, и съ невыразимымъ усиліемъ кусала соленые куски. Джорджіанѣ было странно видѣть плачущею эту статую, начинавшую все болѣе и болѣе походить на человѣка, пока грудь ея не разразилась громкими рыданіями; но ни однимъ поворотомъ головы Эмилія не попросила сочувствія, ничего не показывала, кромѣ безстрастныхъ, крупныхъ слезъ.

Джорджіана подошла, обняла ее, и, поцаловавъ, сказала: — намъ нельзя терять времени. Мой брагъ не любить медлить, если уже разъ рѣшился.

Эмилія сдѣлала надъ собой усиліе, и чуть внятно пролепетала: — я готова.

— Но вы ничего не ѣли.

Эмилія снова механически принялась за ѣду.

— Помните, сказала Джорджіана: — намъ предстоитъ длинный переѣздъ. Вамъ понадобится вся ваша сила. Вы, конечно, не захотите быть въ тягость моему брату? Кушайте, а я пойду приготовить ваши вещи, — и Джорджіана оставила ее, втайнѣ думая, что въ этой экспедиціи она, одна она будетъ служить другомъ Мертиру. Она даже не старалась разгадать, какая буря или душевная борьба до такой степени взволновала и обезумила бѣдную дѣвушку, не хотѣла принимать на себя этого труда, особливо теперь, когда названіе дикарки такъ удачно относилось къ Эмиліи.

Когда Трэси Ронинбрукъ явился въ свой обыкновенный часъ къ завтраку, то нашелъ свернутую записку отъ Джорджіаны, въ которой та увѣдомляла его, что непредвиденныя обстоятельства отозвали Мертира въ Лондонъ, и что ихъ можно будетъ видѣть въ городскомъ домѣ лэди Гостръ.

— Мнѣ кажется, что Пайсъ намѣревается увезти ее отъ меня, вскричалъ онъ, и вскорѣ съ спокойнымъ духомъ сѣлъ за завтракъ и книгу. Понятно, что онъ намекалъ не на Джорджіану; появленіе капитана Гамбьера, и безпокойство, выразившееся на прекрасномъ лицѣ капитана при извѣстіи объ ихъ отъѣздѣ, навело Трэси на мысли, что Джорджіана была оплакиваема другимъ, хотя этотъ другой былъ уже помолвленъ. On revient toujours, напѣвалъ онъ.

ГЛАВА XLVIII.

СОДЕРЖИТЪ ДАЛЬНѢЙШІЙ ВЗГЛЯДЪ НА САНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ.

Три дня пролетѣли для Эмиліи какъ сонъ. Въ продолженіе этого періода ее порядочно торопили отъѣздомъ въ Италію, — и она ни слова не возражала. Одушевленный разговоръ Мертира о странѣ, которую она называла родною, о геройскомъ юношѣ, поклявшемся освободить ее или умереть; объ историческихъ именахъ, которыя носили нѣкоторые люди, его товарищи, въ прежнихъ кампаніяхъ, разсказы и случаи изъ былыхъ дней, все казалось ей въ другомъ видѣ, и измѣнившійся радостный голосъ почти убѣдилъ ее предать все прошлое забвенію и зажмуря глаза броситься въ этотъ новый шумный потокъ; между тѣмъ картина ея любимаго отечества, лежавшаго подъ опасной звѣздой, за которой она должна слѣдовать, все болѣе и болѣе росла и увеличивалась въ ея воображеніи.

— Неужели и я пойду вмѣстѣ съ арміей? спросила она у Джорджіаны.

— Нѣтъ, дитя мое, вы просто пойдете въ школу, было холоднымъ отвѣтомъ.

— Въ школу! Эмилія вздрогнула: — въ то время, когда они будутъ сражаться!

— Въ академію. Самое главное желаніе моего брата — то, чтобы вы усовершенствовались въ искусствѣ. Когда же ваше артистическое воспитаніе будетъ окончено, вы сами изберете себѣ дорогу въ жизни.

— Развѣ онъ не знаетъ… развѣ онъ не знаетъ, что у меня нѣтъ больше голоса? и Эмилія скрестила пальцы и ухватилась руками за колѣно. — Голосъ у меня такъ и останавливается въ горлѣ. Если я не пойду съ нимъ въ походъ, то незачѣмъ мнѣ и ѣхать въ Италію, — и я не поѣду. Я хочу видѣть битву. Вы будете тамъ, почему же мнѣ нельзя? Могу ли я пѣть, если бы даже и былъ голосъ, зная, что онъ подъ непріятельскими пушками?

— …Что онъ подъ непріятельскими пушками! задумчиво повторила Джорджіана. — Вамъ, конечно, извѣстно, что мой братъ надѣется на возвращеніе вашего голоса, сказала она.

— Голосъ стоитъ у меня въ горлѣ, точно мертвая змѣя, возразила Эмилія. — Мой голосъ! я совсѣмъ забыла музыку, — хотя когда-то жила для нея; теперь же я живу ни для чего, развѣ только для того, чтобы все раздѣлять съ моимъ другомъ, Я хочу понюхать пороху. Мой отецъ говорилъ, что онъ солонъ, что вкусъ его похожъ на вкусъ крови, а если попробовать — такъ на вино. Я слышала, какъ онъ неистово просилъ его. Я, пожалуй, поѣду въ Италію, если только можно будетъ слѣдовать за моимъ другомъ Мертиромъ; но ничто не удержатъ меня взаперти. Моя голова становится пустой, когда я сижу въ стѣнахъ дома. Я едва могу переносить этотъ лондонскій шумъ, безъ того чтобы не выйти изъ дому и не гулять до изнеможенія.

Въ своихъ размышленіяхъ Джорджіана пришла къ тому заключенію, что сердце Эмиліи наконецъ затронуто Мертиромъ. Потомъ она снова начала сомнѣваться.

Эти двѣ деликатныя валлійскія натуры, столь же точныя, сколько деликатныя, были не совсѣмъ довольны умалчиваніемъ Эмиліи о ея свиданіи съ Вильфридомъ. Мертиръ, высказавшій все, что могъ въ ея защиту, теперь невольно началъ думать далеко не въ ея пользу. Ни братъ, ни сестра не упоминали о настоящей причинѣ, поставившей Джорджіану въ такія холодныя отношенія къ Эмиліи. Одно легкое пожатіе руки, сдѣланное безъ намѣренія, скорѣе всего показало Мертиру. съ какой натурой онъ имѣетъ дѣло. Онъ сказалъ ей, что самый дальнѣйшій срокъ пребыванія ихъ въ Лондонѣ можетъ продлиться не болѣе недѣли и что онъ уже послалъ за ея матерью.

— Я должна увидѣться съ матерью, съ горячностью сказала Эмилія. Отдаленіе дня, назначеннаго для отъѣзда, придавало этому свиданію еще болѣе значенія въ ея воображеніи, чѣмъ при самомъ кратковременномъ срокѣ.

— Я должна увидѣться съ ней.

— Я уже послалъ за ней, сказалъ Мертиръ и пожалъ руку Эмиліи. Обрадовавшись такому изъявленію добродушія, котораго давно уже не видала, Эмилія прильнула къ рукѣ, притянула ее къ себѣ, и потомъ согнувъ ее, прижала къ подбородку.

— Все не то, сказала она, поднимая на него свои широко открытые глаза и не отпуская руки. — Я люблю мою бѣдную мать, пусть она придетъ; но теперь сердце уже не такъ лежитъ къ ней. Я видѣла Вильфрида!

Она еще крѣпче сжала пальцы Мертира, какъ будто боясь, чтобы онъ не убѣжалъ отъ нея. Мертиръ терпѣть не могъ тайнъ, и потому сказалъ: — я думаю, это было въ ночь… въ ночь нашего возвращенія изъ Пенарвона?

— Да, прошептала Эмилія, стараясь отыскать на его лицѣ тѣнь неудовольствія. — Другъ мой, я помогу теперь ѣхать въ Италію.

Мертиръ подвинулся къ ней. Онъ понималъ, что было бы безполезно обращаться къ ея разсудку, хотя и имѣлъ это намѣреніе.

— Такъ значитъ, всѣ мои заботы и безпокойства брошены даромъ? сказалъ онъ, избравъ самый кратчайшій путь къ ея чувствамъ.

Эмилія ласково положила свою свободную руку на его плечо. — Нѣтъ; не брошены. Позвольте мнѣ быть тѣмъ, чѣмъ желалъ меня видѣть Мертиръ. Это мое первѣйшее желаніе.

— Какъ! да вѣдь вы сами же не хотите дѣлать того, о чемъ Мертиръ проситъ васъ?

Вѣки Эмиліи закрылись, хотя лицо ея все еще оставалось обращеннымъ къ Мертиру.

— О! я вамъ все разскажу, вскричала она. — Мертиръ, другъ мой! онъ поцаловалъ меня въ послѣдній разъ, передъ… Я только теперь поняла это! Онъ отправляется къ Австрію. Онъ пришелъ прикоснуться ко мнѣ еще одинъ разъ, прежде чѣмъ его рука обагрится моей кровію. Уговорите его не уѣзжать, и я готова слѣдовать за вами. Я могу перенести мысль о его женитьбѣ на этой женщинѣ, но жить и воображать его въ бѣломъ австрійскомъ мундирѣ! — это для меня невыносимо. Бѣдняжка! милый! милый! и она отвернулась.

Было бы неестественно, если бы Мертиръ, слыша эти нѣжные эпитеты, не повѣрилъ ея побѣдѣ надъ собой. Онъ не имѣлъ нити, которая довела бы его до догадки, что это были просто старыя восклицанія ея, вызванныя грустнымъ контрастомъ въ ея воображеніи.

— Было бы лучше, если бы вы увидѣлись съ нимъ, — сказалъ онъ, однако не такъ чистосердечно, какъ обыкновенно; мы очень скоро измѣняемся изъ-за одного подозрѣнія, возбуждаемаго нашимъ эгоизмомъ.

— Здѣсь? и она пододвинулась еще ближе къ нему, раскрывая глаза, губы, уши, какъ будто ея дикія чувства заранѣе разставили западню для этого предложенія и теперь жадно бросились на добычу. — Здѣсь, Мертиръ! Да! позвольте мнѣ увидѣться съ нимъ. Въ самомъ дѣлѣ; позвольте, позвольте; онъ ни въ чемъ не можетъ отказать мнѣ. Мнѣ стоитъ только поднять палецъ… Я могу сдѣлать такъ, что если онъ ѣдетъ въ одну сторону, то вернется и поѣдетъ въ другую. Пусть онъ придетъ сюда.

Она съ мольбой протянула руки къ Мертиру, и въ этой позѣ, съ полу-закрытыми глазами, казалась очаровательной.

Въ настоящемъ положеніи Мертира, мысль видѣть Вильфрида въ непріятельскихъ рядахъ была до такой степени отвратительна, что онъ не могъ не повѣрить Эмиліи, что она желала увидѣть этого человѣка собственно для того, чтобы отклонить его отъ позорнаго поступка.

— Ну, хорошо! пусть онъ придетъ, пусть придетъ, если это необходимо, сказалъ Мертиръ. — Устройте это съ моей сестрой.

Онъ вышелъ изъ комнаты, чтобы не слышать ея благодарностей, а главное, чтобы заглушить свою собственную пытку.

Обстоятельства, задерживавшія Мертира въ Лондонѣ, состояли въ томъ, что нужно было достать денегъ для Марини. Джорджіана во второй разъ предоставила въ его распоряженіе все свое состояніе, бросить которое въ эту пучину онъ не считалъ избыткомъ рыцарства. Братъ и сестра сидѣли вдвоемъ и разсуждали, что нужно продать и какимъ образомъ безобидно раздѣлить свою жертву. Джорджіана настаивала продать ея небольшое имѣнье, чтобы немедленно получить наличныя деньги. Въ разговорѣ передъ каминомъ ихъ застали зимніе сумерки.

— Вѣдь ты ни въ чемъ мнѣ не отказывалъ, Мертиръ!

— Когда ты была ребенкомъ, а я мальчикомъ. Теперь совсѣмъ другое. Сперва, Джорджіана, продамъ я свое имѣнье. Быть можетъ, ты выйдешь замужъ за человѣка, который совсѣмъ иначе будетъ смотрѣть на эти вещи.

— Да могу ли я любить мужа! — это было все, что она сказала, и Мертиръ заключилъ ее въ свои объятія. Вся его веселость изчезла.

— Намъ нельзя зажмуря глаза бросаться въ этотъ омутъ, сказалъ Мертиръ, чтобы избавиться отъ испытанія, которое онъ подозрѣвалъ въ ея безмолвіи. — Гарнизонъ въ Миланѣ удвоенъ, и я слышалъ, что цѣлая армія идетъ черезъ Тироль. Ее увѣдомили о нашемъ движеніи; поэтому я полагаю, что у насъ есть измѣнники. Никто, я думаю, не захочетъ быть разстрѣляннымъ какъ собака! Ты, вѣрно, не забыла бѣднаго Тарани? Еще вчера я слышалъ о дѣвушкѣ, называющей себя его вдовой.

— Они были помолвлены, слѣдовательно она его вдова! воскликнула Джорджіана.

— Въ немъ ты видишь передъ собой человѣка, который питалъ двѣ любви: — къ женщинѣ и родинѣ; и при этомъ обѣ остались ему вѣрными.

— Неужели онъ такъ замѣчателенъ, Мертиръ!

— Нѣтъ, моя дорогая! моя добрая! утѣшеніе моего сердца! нѣтъ!

Они обмѣнялись нѣжными улыбками.

— Невѣста Тарани… милая моя! ты можешь услышать не одну такую исторію; — она взяла на себя тяжелый трудъ. Кто обязывалъ ее? признаюсь, я блѣднѣю при мысли о такихъ грустныхъ и позорныхъ вещахъ. Но я не беру на себя смѣлости судить такихъ страдальцевъ, какъ они. Обиды за обидами, перенесенныя ими, ослабляютъ ихъ героизмъ, заставляютъ его колебаться. Невѣста Тарани это одна изъ немногихъ красавицъ Италіи. У насъ вѣдь есть локонъ ея волосъ. Она обрѣзала ихъ въ то самое утро, когда разстрѣляли ея жениха, и носила тотъ бѣлый, простой чепчикъ, который ты помнишь, пока ей не нашептали, что красота ея еще пригодится ей.

— Этотъ локонъ у меня въ бюро, сказала Джорджіана, начиная дрожать. — Хочешь посмотрѣть на него?

— Да; сходи за нимъ, моя милая. — Мертиръ неподвижно сидѣлъ и смотрѣлъ на огонь, пока не вернулась Джорджіана; потомъ, взявъ длинный, золотистый локонъ въ руки, онъ, полный грусти и горькихъ воспоминаній, крѣпко сжалъ его.

— Джульетта? едва дыша, прошептала его сестра.

— Я отдалъ бы жизнь свою за вѣрность любви этой женщины.

— Да?

— Она отдаетъ себя коменданту цитадели.

Легкій крикъ вырвался изъ груди Джорджіаны. Она громко зарыдала и припала къ колѣнамъ Мертира. Онъ далъ ей волю наплакаться. Наконецъ она сдѣлала усиліе заговорить.

— О! возможно ли допустить это. Нельзя ли намъ спасти ее? О, бѣдная душа! сестра моя! Неужели она не видитъ своего возлюбленнаго на небесахъ?

На лицо Джорджіаны выступилъ румянецъ стыдливости.

— Перестанемъ говорить объ этомъ, сказалъ Мертиръ. — Сходи сейчасъ же къ Эмиліи и скажи ей, то есть устрой съ ней, какъ ты найдешь удобнѣе, ея свиданіе съ Вильфридомъ Полемъ. Я обѣщалъ исполнить ея желаніе.

Все еще находясь подъ вліяніемъ недавняго разговора, Джорджіана почувствовала глубокое сожалѣніе къ Мертиру.

Онъ всталъ и тѣмъ далъ понять, что никто не заставитъ его измѣнить своей воли.

Если хотите, тоже сантиментальнал пара; но эти сентименталисты служили дѣйствующему божеству, а не мелочному эгоизму, который управляетъ лучшею частью нашей тучной Англіи.

ГЛАВА XLIX.

МЕЖДУ ЭМИЛІЕЙ И ДЖОРДЖІАНОЙ.

— Мой братъ сказалъ мнѣ, что вы желаете видѣться съ мистеромъ Вильфридомъ Полемъ.

— Да, чуть слышно отвѣчала Эмилія на холодный тонъ Джорджіаны.

— Подумали ли вы, что вы дѣлаете, выражая такое желаніе?

Другое «да» послышалось изъ-подъ опущенной головы.

— Будьте благоразумны, Эмилія. Ищите сегодня вечеромъ совѣта и руководства, какъ это вы дѣлали прежде, и, надѣюсь, не безъ пользы. Если я напишу ему, чтобы онъ пріѣхалъ сюда, что это будетъ значить?

— Ничего особеннаго, прошептала Эмилія.

— Для него — такъ; потому что онъ любитъ васъ по своему, не постоянно… это будетъ значить… подождите… выслушайте меня. Ваши слова не будутъ имѣть значенія, даже если вы и сдержите вашъ языкъ. Для него такое приглашеніе будетъ означать, что его власть надъ вами не измѣнилась. Я полагаю, что мои усилія заставить васъ понять это будутъ совершенно безполезны.

— Я уже видѣла его и знаю, чего мнѣ нужно ждать, отвѣчала Эмилія тѣмъ же тономъ.

— Вы видѣли его въ ночь нашего возвращенія изъ Пенарвона? По одному уже этому поступку вы можете судить о немъ непогрѣшительно. Онъ не хотѣлъ пощадить васъ. Для удовлетворенія не знаю какой-то дикости въ своей натурѣ, онъ не поколебался раскрыть вашу старую рану. А какая цѣль? Порывъ страсти, и ничего больше!

— Онъ не могъ сдѣлать иначе. Я просила его придти и онъ пришелъ.

— Быть можетъ, вы называете это любовью: не правда ли?

Эмилія хотѣла отвѣчать утвердительно, но удержалась. Новизна мысли, что это не любовь, охватила ея воображеніе.

— Если онъ придетъ къ вамъ сюда… продолжала Джорджіана.

— Онъ долженъ придти! вскричала Эмилія.

— Мой братъ одобрилъ это, такъ что его посѣщеніе вполнѣ зависитъ отъ него. Если же онъ будетъ сюда, то скажите, какихъ хорошихъ результатовъ ожидаете вы отъ этого свиданія? Вы, кажется, еще не взвѣсили этого вопроса. Совѣтую вамъ подумать о немъ; или, можетъ быть, онъ не имѣетъ для васъ особенной важности? Во всякомъ случаѣ, взгляните повнимательнѣе внутрь себя. Вы не рождены жить недостойнымъ образомъ. Вы можете быть и будете, если послѣдуете своей лучшей звѣздѣ, самоотверженны и благородны. Вѣдь вы же любите вашу родину? По этой любви вы можете судить и о другой. Ваша любовь, при вашемъ на него вліяніи, дѣлаетъ его просто сумасшедшимъ; а его любовь… что она для васъ сдѣлала? Если онъ придетъ и опять примется за то же, васъ ожидаетъ очень похожая, если не точно такая же участь.

Эмилія задыхаясь произнесла: — нѣтъ; этого не можетъ случиться. Ея руки упали на колѣни и она покачала головой. — Я знаю, что не можетъ. Что я теперь? онъ любитъ то, чѣмъ я была. Что такое я въ настоящее время, онъ не узнаетъ, пока не увидитъ меня. Я сдѣлала такія вещи, которыхъ онъ не можетъ простить мнѣ. Вы простили мнѣ, Мертиръ тоже, и только потому, что онъ мнѣ другъ; но я увѣрена, что Вильфридъ никогда, никогда не проститъ. Онъ можетъ извинить жалкую меня, но не свою Эмилію! Я должна разсказать ему, что я дѣлала; поэтому-то (и она ближе придвинулась къ Джорджіанѣ) я такъ мучительно и желаю свиданія съ нимъ.

Джорджіана ничего не могла сказать противъ простоты ея рѣчи, поддерживаемой показавшимися на щекахъ Эмиліи маленькими ямочками, которыя казались какъ бы продолженіемъ грустнаго ея тона.

— Бѣдное дитя! сказала Джорджіана почти съ любовью.

Эмилія, пристально посмотрѣвъ ей въ лицо, прошептала: — вы иногда сомнѣваетесь во мнѣ.

— Если и сомнѣваюсь, то не въ вашей правдивости, но въ точности чувствованій и понятій относительно вашего назначенія. Даже въ настоящую минуту вы обманываете самое себя… если вы разскажете ему все, то это будетъ добровольнымъ и неумѣстнымъ самоуниженіемъ. Если онъ намѣренъ быть вашимъ мужемъ, то снимите, нисколько не медля, всю тяжесть съ своего сердца. Если же нѣтъ, то зачѣмъ? зачѣмъ? Вы понапрасну тратите заботы и возбуждаете безполезныя усилія, и чрезъ это можете имѣть въ перспективѣ только нищету и несчастія. Имѣли ли вы привычку молиться? Молитва постепенно возбудитъ въ васъ жажду къ непорочности, которая въ свою очередь послужитъ источникомъ молитвы, а въ этой послѣдней не можетъ гнѣздиться слѣпое самообольщеніе.

Джорджіана восторженно замолчала, какъ это бываетъ всегда, когда мы выскажемъ наши мысли и этимъ еще болѣе убѣдимъ себя.

— Вы молитесь небу, сказала Эмилія, и вдругъ остановилась и покраснѣла. — Я хочу быть любимой! вскричала она. — Неужели вы меня не обнимете?

Джорджіана притянула ее къ своей груди и просила продолжать начатую рѣчь. Лицо Эмиліи приходилось у ней подъ подбородкомъ и она говорила почти шопотомъ: — вы молитесь и желаете, чтобы васъ видѣли, какими вы есть, не правда ли? Вѣдь да? Ну, а если бы вы знали, что значитъ любовь, то увидѣли бы, что это одно и тоже. Вы хотите, чтобъ онъ видѣлъ и зналъ васъ; вы хотите быть увѣренной, что онъ ничего такъ не любитъ, какъ васъ; вы его ревнуете даже къ мысли, которая не относится до васъ; Вы думаете: «онъ прозритъ и увидитъ свою ошибку», или: «этотъ поцалуй назначался не мнѣ». Вѣдь это хуже всякой пытки!

Рѣчь Эмиліи совершенно преобразила ее, когда она собралась съ духомъ высказать свои чувства.

Чувствуя, что она дрожитъ, и не зная, что воображеніе въ такихъ страстныхъ темпераментахъ беретъ верхъ надъ разсудкомъ, Джорджіана сказала: — вы говорите какъ женщина, перенесшая эти пытки. Но я рада, что вы по крайней мѣрѣ сбросили маску. Вы все еще любите этого человѣка! И при такомъ недостаткѣ въ силѣ воли! Неужели вы не видите ошибки въ сдѣланномъ вами сравненіи?

— О! я вижу только одно, что желала бы сказать ему: — «смотрите на меня, мнѣ нечего стыдиться… я похожа на миссъ Фордъ»!

Щеки Джорджіаны вспыхнули; приготовленная рѣчь смѣшалась, и она повторила: — миссъ Фордъ!

— Джорджіана! сказала Эмилія, замѣтивъ, что холодныя манеры Джорджіаны смягчились. — Джорджи! моя милая, моя дорогая, вѣдь мы ѣдемъ въ Италію! Я ни одной женщинѣ не завидую, кромѣ васъ, потому что видѣли, какъ сражались любимыя мною существа. Вы, я и Мертиръ! Ничто кромѣ австрійскаго выстрѣла не разлучитъ насъ!

— О! такъ вотъ у насъ какія мечты! возразила Джорджіана. — Я думаю, что этотъ выстрѣлъ будетъ сдѣланъ тѣмъ, кто поступилъ недавно, или поступитъ въ скоромъ времени въ австрійскую службу.

— Вильфридомъ? отозвалась Эмилія. — Нѣтъ! отъ этого-то я и хочу отговорить его. Зачѣмъ я не сказала вамъ этого съ самаго начала? Впрочемъ, я никогда не знаю, что я говорю или дѣлаю, когда нахожусь съ вами. Я желаю видѣть его собственно для того, чтобы отговорить его отъ этого гибельнаго намѣренія. Я могу это сдѣлать.

— Зачѣмъ же это? спросила Джорджіана, и если бы кто увидѣлъ въ настоящій моментъ эти два лица, то счелъ бы ихъ за враговъ между собою.

— Зачѣмъ я должна остановить его? Эмилія ясно и медленно повторила вопросъ и не сочла за нужное отвѣчать на него.

Джорджіана, повидимому, поняла значеніе этого страннаго молчанія; оно даже, быть можетъ, тронуло ее.

— Вы чувствуете, что имѣете власть надъ нимъ, сказала Джорджіана; — и хотите испытать ее, не обращая вниманія на цѣль. Если вы испробуете и будете имѣть успѣхъ, если съ помощью этой воображаемой любви вы получите отъ него то, чего вы добиваетесь, то скажите по совѣсти, неужели любовь тогда тотчасъ и исчезнетъ?

Эмилія задумалась, и спустя немного, собравшись съ духомъ, отвѣчала: — мнѣ кажется. Да, я надѣюсь. Я увѣрена.

— Съ благороднымъ человѣкомъ, Эмилія, но не съ такимъ эгоистомъ. Показывая ему увѣренность въ своей власти надъ нимъ, вы этимъ такъ же показываете, что и онъ въ свою очередь имѣетъ вліяніе на васъ: а это неоспоримо. Его фамилія, его положеніе въ обществѣ, его надежды — все говоритъ вамъ, что онъ не можетъ жениться на васъ, даже если бы онъ и желалъ. Да и кромѣ того, онъ уже помолвленъ…

— Такъ пусть же она и страдаетъ! и глаза Эмиліи засверкали.

«Ага! подумала Джорджіана. — Наконецъ-то я разгадала ея натуру!»

Какъ бы то ни было, а Эмилія сама рѣшилась выказать ее.

— Она отняла у меня моего возлюбленнаго, и я опять повторю, пусть же она и страдаетъ! Я сама ей не буду вредить… я даже пальцемъ ее не трону: у нея глаза точно голубыя стекла, а ротъ!… я думаю, что у австрійскаго палача точь въ точь такой же. Мы бы посмотрѣли, въ какую бы фигуру обратилась она, если бы перестрадала и вынесла, сколько перестрадала и вынесла я. Пусть она владѣетъ моимъ возлюбленнымъ. Прежде онъ былъ моимъ, но теперь не мой. Она отняла его. Эта женщина не можетъ питаться его любовью, какъ питалась я; я знаю даже, что она и не жаждетъ любви. Вильфридъ, смотря на эти синіе ледяные глаза, будетъ думать обо мнѣ. Я такъ ему и сказала. Не я ли высказала ему это въ Девонѣ? Я видѣла, какъ она моргала глазами, пока я говорила. Мнѣ кажется, я вижу и ощущаю морозъ, когда смотрю на ея губы. Бѣдный, несчастный Вильфридъ!

Эмилія почти рыдала, произнося это послѣднее восклицаніе. — Я никоторому изъ нихъ не желаю зла, — прибавила она съ улыбкой, до такой степени противорѣчивою ея словамъ, что Джорджіана пришла въ замѣшательство. Всякая женщина, принявъ на себя роль оратора, будетъ въ этомъ случаѣ продолжать свои наставленія, хотя только для того, чтобы защищать передъ собой свои же собственныя убѣжденія. Джорджіана строго осуждала Вильфрида за его явныя ошибки, и, вообще, много говорила о здравомъ разсудкѣ, который оказывался столь необходимымъ въ подобныхъ обстоятельствахъ. Не смотря на это, Эмилія твердо стояла за свой планъ. Между тѣмъ Джорджіана ясно читала въ сердцѣ этой дѣвушки, да и кромѣ того ее привлекала врожденная грація Эмиліи, замѣченная ею только теперь и заставившая ее невольно подумать: — «кажется, Мертиръ еще разъ докажетъ мнѣ, что онъ никогда не ошибается въ своихъ сужденіяхъ»! Какое-то безотчетное чувство нѣжности къ Эмиліи побудило ее напечатлѣть на ея лицѣ нѣсколько горячихъ поцалуевъ. Эмилія закрыла глаза и ждала дальнѣйшаго ихъ повторенія, — потомъ быстро подняла рѣсницы и сказала: — давно ли вы чувствуете ко мнѣ такую любовь? и легкое, едва замѣтное пламя вспыхнуло и загорѣлось въ ея выразительномъ взглядѣ.

— Моя дорогая Эмилія! Сандра! выслушайте меня: обѣщайте мнѣ не добиваться этого свиданія.

— Всегда ли вы такъ будете любить меня? торговалась Эмилія.

— Да, да; я никогда не измѣняюсь. Не я, но моя любовь къ вамъ умоляетъ васъ объ этомъ.

Эмилія опустилась на стулъ, схватила руками голову и судорожно затопала ногой. Джорджіана наблюдала за этой борьбой. Чтобы скорѣе окончить ее, она сказала: — я буду любить васъ втрое больше, такъ что мой братъ Мертиръ, котораго вы называете другомъ, онъ… онъ… не можетъ полюбить васъ болѣе, но за то будетъ считать васъ достойною своей лучшей любви. Вы, моя милая, простодушная Эмилія, вы еще не знаете этого сердца! Онъ любитъ васъ, но ни разу еще не обнаружилъ неудовольствія, которое вы навлекали своимъ поведеніемъ. Если я говорю, что онъ любитъ васъ, — значитъ я признаю въ немъ единственную слабость… единственную, на сколько мнѣ извѣстно. Судите сами, показалъ ли онъ хоть разъ признаки малодушія, въ то время, когда вы умирали изъ-за другаго? Покушался ли онъ поставлять вамъ какія нибудь преграды? Вѣдь нѣтъ! онъ заботился только о томъ, чтобы подкрѣпить васъ, и никогда не старался обратить на себя ваше вниманіе. Вотъ это по моему — любовь. Теперь подумайте о томъ мучительномъ безпокойствѣ, котораго вы были причиной; и замѣчали ли вы когда нибудь перемѣну въ его добродушномъ лицѣ, когда оно обращалось собственно къ вамъ? Даже теперь, когда онъ надѣялся, что вы излечились отъ вашей безразсудной любви къ этому человѣку, который только игралъ вами и все еще продолжаетъ играть, даже и теперь онъ скрываетъ свои чувства…

Эмилія ни разу не прервала ее, но, постепенно начиная понимать значеніе ея словъ, она вскричала:

— Ко мнѣ?

— Да, къ вамъ.

— Такую же самую любовь, какую питаетъ ко мнѣ Вильфридъ?

— Нѣтъ, далеко не такую; но просто любовь мужчины къ женщинѣ.

— И онъ видѣлъ меня, когда я была такъ негодна? Онъ знаетъ все! и любитъ меня. Но онъ ни разу не поцаловалъ меня.

— Неужели такое ничтожное доказательство… спросила было Джорджіана.

— Простите, простите, съ видомъ раскаянія сказала Эмилія. — Теперь я понимаю, что это ровно ничего не значитъ. Вѣдь я не дитя. Я сказала это подъ вліяніемъ внезапнаго порыва моихъ чувствъ. Если онъ любитъ меня какъ… О, Мертиръ! какою ничтожною кажусь я въ своихъ собственныхъ глазахъ. Я даже не могу этого понять. Я теряю брата… въ немъ я видѣла истинно роднаго брата. Что онъ полюбилъ… что онъ полюбилъ во мнѣ, когда нашелъ меня на пристани? Я похожа была на существо, вытащенное изъ грязи. Я чувствовала себя чѣмъ-то въ родѣ червяка, совершенно всѣми покинутой; мнѣ было стыдно самой себя. О! какъ я посмотрю теперь въ глаза Мертира?

Въ отрывистыхъ фразахъ Эмиліи, Джорджіана не примѣтила смиренія и подобострастной благодарности молодой особы, которая услышала, что сдѣлалась избранницей сердца обладателя вселенной. Джорджіанѣ хотѣлось бы увидѣть ее въ позѣ колѣнопреклоненной восточной рабыни со сложенными руками и, главное, съ сомкнутыми устами. Она почти сожалѣла о своей откровенности, и желая извлечь изъ нея практическую выгоду, она сказала: — нужно ли же спрашивать васъ о вашемъ рѣшеніи насчетъ другаго вопроса?

— Насчетъ свиданія съ Вильфрядомъ? спросила Эмилія. Нѣсколько времени она оставалась въ раздумьѣ и потомъ, обратясь къ Джорджіанѣ съ выраженіемъ радости, сказала: — да, я увижу его. Я должна его видѣть. Дайте ему знать, чтобы онъ пріѣхалъ немедленно.

— Такъ это ваше рѣшеніе?

— Да, да.

— Послѣ всего, что я сказала вамъ?

— О, да, да! Пишите же записку.

Джорджіана подавила внутренній гнѣвъ, готовый вырваться наружу. — Обѣщайте мнѣ, что вы сохраните въ тайнѣ то, что я говорила о моемъ братѣ, — что вы не скажете объ этомъ ни ему, ни кому нибудь другому.

Эмилія дала обѣщаніе, но все-таки подумала: «ему? а развѣ самъ онъ ничего не скажетъ»?

— Такъ что же… писать записку? спросила Джорджіана.

— Да, да, пожалуйста поскорѣе! сказала Эмилія, бросивъ на Джорджіану одинъ изъ своихъ очаровательныхъ взглядовъ.

«Положительно, самые умные люди въ дѣлѣ подобнаго рода становятся глупыми», думала Джорджіана подъ вліяніемъ досады.

— И еще, моя дорогая, моя милая Джорджи! — Эмилія оставалась нечувствительной ко всѣмъ внѣшнимъ предметамъ, къ которымъ обыкновенно была такъ чувствительна и внимательна: — милая Джорджи! позвольте мнѣ быть одной весь вечеръ въ моей спальнѣ. Ко мнѣ придетъ бѣдная мать, а я не привыкла быть съ ней очень почтительной. Я должна быть одна! Кто бы ни захотѣлъ видѣть меня, не посылайте за мной.

Джорджіана не утерпѣла, чтобы не сказать: — даже если и мистеръ Вильфридъ Поль?..

— О, онъ! съ нимъ я готова видѣться во всякое время, сказала Эмилія, и Джорджіана удалилась.

ГЛАВА L.

ЭМИЛІЯ НАЧИНАЕТЪ ОЩУЩАТЬ ВЛІЯНІЕ МЕРТИРА.

Эмилія оставалась одна съ своей матерью въ продолженіе цѣлаго вечера. Маленькая, съ визгливымъ голосомъ и не совсѣмъ опрятная женщина, съ масляными глазками, старалась принарядиться, прибѣгала къ шпилькамъ и булавкамъ, и боязливо выражала свое мнѣніе о нарядахъ, воображая, что дочь ея промѣняла музыку на мірскую суету. Впрочемъ, она была такого мнѣнія, что существу ея пола гораздо было благоразумнѣе имѣть друзей между людьми богатыми, нежели выйти замужъ за иностранца. Эмилія казалась величественной женщиной въ великолѣпномъ платьѣ изъ венеціанскаго пурпуроваго бархата, которое она называла платьемъ Бранчіани, съ пышными бантами на плечевыхъ складкахъ; окаймлявшая его желтая бахрома придавала еще болѣе вида всему наряду. Одѣвшись въ него, Эмилія не хотѣла переодѣваться въ свое домашнее платье, хотя мать скоро начала стонать и плакать, что она такъ долго была для нея потеряна и что, найдя ее, она съ трудомъ узнаетъ въ ней свое милое дитя. Эмилія не хотѣла слышать никакихъ просьбъ снять свое великолѣпное платье; потерявъ терпѣніе, она топнула ногой и приказала своей матери замолчать; но потомъ вздохнула: — о! почему я всегда чувствую расположеніе тиранить тебя? вскричала она, цалуя мать.

— Это платье, сказала Эмилія, нѣжно взявъ подбородокъ матери обѣими руками: — это платье было заказано моимъ другомъ Мертиромъ… то есть мистеромъ Пойсомъ… но фасону платья венеціанской графини Бранчіани. Онъ заказалъ его мнѣ въ подарокъ. Вѣдь оно прямо изъ Парижа. Графиня Бранчіани принадлежала къ числу его самыхъ дорогихъ друзей. Я чувствую себя въ этомъ платьѣ вдвойнѣ его другомъ. Матушка! посмотри, я въ немъ точно въ кустѣ роскошнаго цвѣтка!

Эмилія развела руками, чтобы представить этотъ кустъ въ увеличенномъ размѣрѣ.

— Какія у тебя глупыя рѣчи, сказала мать. — Этотъ нарядъ, какъ я вижу, вскружилъ тебѣ голову!

— Я желала бы, магушка, чтобы онъ возвратилъ мнѣ мой голосъ. Отецъ не надѣется. Ахъ, если бы онъ прислалъ мнѣ вѣсточку о себѣ! какъ бы я была счастлива; или пришелъ бы взять на арфѣ нѣсколько аккордовъ, какъ это онъ дѣлывалъ прежде. Иногда мнѣ казалось, что я слышу его, и какъ мнѣ хотѣлось тогда пѣть подъ его звуки, чувствуя себя увѣренной въ силѣ и нѣжности своего голоса! Онъ не хочетъ видѣть меня! Матушка! что бы онъ подумалъ, увидѣвъ меня въ настоящую минуту? — Рыданія матери достигли наконецъ такой высокой ноты, что Эмилія не могла выносить ихъ, и отправила ее домой съ служанкой.

Оставшись одна, Эмилія стала противъ зеркала. Кажется, что Мертиръ, желая излечить Эмилію, далъ ей слишкомъ большую дозу яда.

— Графиня Бранчіани сдѣлала себѣ раба изъ австрійскаго губернатора, прошептала она, поставивъ одну ногу на стулъ, чтобы казаться выше. — Онъ разсказывалъ ей, кого подозрѣвали въ измѣнѣ, кто будетъ въ тюрьмѣ, и повѣрялъ ей всѣ государственныя тайны. Красотой всегда можно больше выиграть, чѣмъ музыкой. Желала бы и знать, любилъ ли ее Мертиръ? А меня онъ любитъ!

Эмилія со страхомъ подумала, что онъ будетъ говорить съ ней объ этомъ при первомъ свиданіи. — Надѣюсь, что онъ не перемѣнится и будетъ тѣмъ же, чѣмъ былъ до сихъ поръ, — и она вздохнула; потомъ задумчиво кивнула головой своему отраженію въ зеркалѣ и начала раздѣваться.

Ее нисколько не удивляло, что два человѣка любили ее, и, освободясь отъ тяжелаго пурпуроваго платья, она, какъ ей казалось, дѣлалась все меньше и меньше, точно дерево, сгоравшее въ огнѣ; она чувствовала себя недовольной и безсильной. Это было новое чувство. Она не полагалась болѣе на свое собственное чистосердечіе. Ея недовѣрчивый характеръ постоянно нуждался въ одобреніи, но при безъискусственной красотѣ она считала себя невредимой и безъ одобренія; она становилась жертвой чувства самой безпокойной пустоты. Она была рада задуть свѣчу и остаться въ темнотѣ съ своими мечтами. Въ ней снова заволновалась молодая кровь.

За часъ передъ завтракомъ Эмилія каждое утро читала съ Мертиромъ. Но какъ показаться ему сегодня утромъ? Надо было думать, что чтенія не будетъ. Да и въ состояніи ли онъ будетъ учить ту, передъ которой трепеталъ? Эмилія надѣялась, что не найдетъ перемѣны въ немъ, и главное, что онъ не будетъ говорить о своей любви къ ней. Но тѣмъ не менѣе она надѣла свое побѣдоносное платье, съ пренебреженіемъ отбросивъ отъ себя болѣе простой нарядъ. Она медленно спустилась внизъ. Мертиръ уже ждалъ ее въ библіотекѣ. — Сегодня вы опоздали, сказалъ онъ, смотря на ея платье, и замѣтилъ, что оно не годится для утра. — Къ вамъ идутъ яркіе цвѣта, напримѣръ желтый; и вы конечно не надѣнете добровольно траурнаго платья. Однако, садитесь!

Это было сигналомъ къ началу чтенія.

«Вильфридъ не былъ бы такъ холоденъ со мной», думала Эмилія, переворачивая листы Аріосто. Казалось, Мертиръ вовсе не думалъ о любви. Объ этомъ Эмилія не сожалѣла; но она ожидала отъ него одобрительнаго взгляда. Его глаза выражали полное дружелюбіе. Онъ былъ до того ласковъ и любезенъ, что журилъ ее за невниманіе, и даже попросилъ повторить одинъ мелодическій стихъ, гдѣ она грубо произносила гласныя буквы. Платье Бранчіани не могло, однако же, заглушить въ Эмиліи чувства сознанія своего ничтожества. Возможно ли, чтобы онъ любилъ ее? Она наблюдала за нимъ, на сколько ей позволяла ея застѣнчивость, — но не замѣтила и тѣни перемѣны. Не видя отъ него ни ласки, ни увеличенія расположенія, ни тѣни перемѣны въ этомъ отношеніи, она съ намѣреніемъ стала запинаться, надѣясь вызвать его порицаніе за свое невыносимо дурное произношеніе. Онъ замѣтилъ ей это и она отвѣчала: — я не люблю стиховъ. Видя, что онъ перемѣнилъ Аріосто на Римскую исторію, Эмилія пробормотала: — я люблю Данта. Но Мертиръ неумолимо посадилъ ее за вторую Пуническую войну.

Далѣе дѣло шло еще хуже. Онъ предупредилъ ее, что послѣ завтрака спроситъ о важнѣйшихъ фактахъ изъ того, что она прочитала Эмилія тяжело вздохнула.

— Возьмите книгу, сказалъ Мертиръ.

— Она такъ тяжела.

— Тяжела?

— Тяжела, чтобы нести ее съ собой.

— Если вы не хотите носить ее, то пусть лакей несетъ ее за вами.

Эмилія поняла, что надъ ней смѣялись. Тоска вмѣстѣ съ сознаніемъ насмѣшки подавляли ее.

— Я чувствую, что не могу учиться, сказала она.

— Чувствуйте лучше, что вы должны учиться, было отвѣтомъ Мертира.

— Нѣтъ; пожалуйста, перестаньте обо мнѣ заботиться.

— Но я хочу, чтобы вы не смѣшивали Сципіона съ Цицерономъ, какъ это было намедни вечеромъ, въ разговорѣ съ мистриссъ Камеронъ.

Эмилія, пристыженнаи, оставила его, и минутъ пять спустя страшилась встрѣтиться съ нимъ за завтракомъ; она боялась ѣсть при немъ; сомнѣваясь вообще во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ, она обратилась въ его покорную ученицу, хотя и казалась чрезвычайно усталою и недовольною. Мертиръ между тѣмъ, оставшись одинъ, устремилъ глаза на дверь, въ которую Эмилія только что прошла и подумалъ: — «Она все еще любить этого человѣка. Ничего нѣтъ удивительнаго: одинаковыя лѣта, одинаковые вкусы! Она одѣлась въ это платье собственно для того, чтобы принять его. Она не можетъ учиться: она просто ничего не можетъ дѣлать. Мои труды не пропадутъ для нея, но для меня они пропали».

Мертиръ не зналъ, что Джорджіана выдала его, но во всякомъ случаѣ онъ не показалъ и признаковъ, которыхъ такъ ожидала Эмилія: во первыхъ, потому, что умѣлъ управлять собой, а во вторыхъ, не хотѣлъ этого сдѣлать, ради ея будущаго счастія. Такимъ образомъ Эмилія могла вдоволь размышлять о его любви къ ней, безъ малѣйшаго подтвержденія, на которое могла бы опереться.

Сердце Джорджіаны, при видѣ Эмиліи въ платьѣ Бранчіани, сжалось точно желѣзными клещами. Она воспользовалась первымъ случаемъ, чтобы замѣтить: — мы не ожидаемъ гостей такъ рано; — но Эмилія какъ будто не поняла этихъ словъ. По окончаніи завтрака, Мертиръ снова сѣлъ за чтеніе съ Эмиліей, которая, замѣтивъ и сегодня обыкновенный порядокъ вещей, начала стараться и очень музыкально декламировала стихи. Вполнѣ убѣдясь, что Мертиръ доволенъ ей, она еще звучнѣе прочла ихъ. Мертиръ апплодировалъ. На это Эмилія сказала съ странной рѣзкостью и торжественностью… — Что-то; придетъ ли онъ сегодня? — Говорить съ ней объ этомъ предметѣ было не по силамъ Мертира и онъ отвѣчалъ уклончиво. — Навѣрное не знаю… можетъ быть, и завтра.

— Нѣтъ, сегодня, послѣ обѣда, сказала Эмилія. — Вы будете при мнѣ?

— Я отозванъ сегодня.

— Скажите мнѣ какое нибудь слово, по которому я буду воображать васъ при себѣ.

— Какой нибудь комплиментъ, — но вы его забудете.

— Нѣтъ, ничего; я люблю комплименты.

— Ну, такъ слушайте: — вы похожи теперь на графиню Бранчіани, когда она, считая своего мужа самымъ низкимъ человѣкомъ, сдѣлала открытіе, что онъ благороднѣйшій изъ людей.

Эмилія покраснѣла. — Этого скоро нельзя забыть, но вѣроятно графиня казалась бодрѣе, бойчѣе и не такъ удручена горемъ, какъ я.

— Это сравненіе было бы вѣрно въ тотъ моментъ, когда вы читали стихи.

— Да, сказала Эмилія, полупечально. — Моя особа еще «не очень тяготитъ мои плечи»; я о себѣ и не думаю.

— Эгому виною искусство.

— Иногда… по временамъ. Было время, когда я вовсе не думала о себѣ.

Раздался звонокъ и Эмилія измѣнилась въ лицѣ. За дверью послышались легкіе шаги.

— Это вѣрно та женщина, сказала Эмилія.

— Кажется, что это лэди Шарлотта. Вы не хотите ее видѣть?

Мертиръ ожидалъ отрицательнаго отвѣта, но Эмилія сказала: — О, нѣтъ. Пусть войдетъ. — Она подала руку милэди, и — изъ нихъ обѣихъ была наименѣе сконфужена. Лэди Шарлотта быстро отвернулась отъ нея.

— Джорджіана ничего не сказала о васъ въ своемъ письмѣ, Мертиръ; я иду къ ней на верхъ; но я сперва пожелала удостовѣриться, что вы въ городѣ: — нельзя терять ни минуты! Я предвижу вашу философскую насмѣшку Правда ли, что вы намѣрены принять участіе въ этомъ безумномъ итальянскомъ дѣлѣ? Вамъ, милый Мертиръ, какъ мужчинѣ, это непростительно, — тѣмъ болѣе такому разсудительному англичанину, какъ вы!

Лэди Шарлотта засмѣялась и подала ему руку.

— Развѣ вы не знаете, что я далъ клятву? отвѣчалъ Мертиръ въ томъ же тонѣ.

— Да, но вы ничего не выиграете. Мнѣ очень жаль. Скажите пожалуйста, къ чему эти труды и усилія, если вы никогда неуспѣете?

Эмилія начала декламировать:

"Piacemi atmen che і miel sospir sien quali

Spera’l Темего e l’Arno

E’l Po…p

Мертиръ продолжалъ эту оду съ одинаковымъ одушевленіемъ:

"Ben provvide Natura al nostro stalo

Quando dell' Alpi schermo…

— Мы просто служимъ порукой возстановленія того, что даровано природой!

— Намъ извѣстно, что мы не проиграемъ! вскричала Эмилія, позволяя своему антагонизму перейти въ раздражительный восторгъ.

Лэди Шарлотта оставила ихъ и побѣжала къ Джорджіанѣ, но и тамъ оставалась не долго. Эмилія не отходила отъ Мертира весь день, даже и тогда, когда послышался звонокъ, по которому она подумала, что это былъ Вильфридъ, и не ошиблась. Вильфрида проводили къ Джорджіанѣ. Деликатность не позволяла Мертиру обратить вниманіе Эмиліи на визитъ лэди Шарлотты; не обратилъ онъ ея вниманія и на визитъ Вильфрида, и только сказалъ:

— Джорджи пришлетъ сказать.

— Но до тѣхъ поръ, пожалуйста, не оставляйте меня, подхватила Эмилія.

Волненіе Эмиліи не могло не быть замѣтно. Оно еще болѣе увеличилось, когда она увидѣла, что Мертиръ взялъ книгу и преспокойно усѣлся въ кресло между двумя зажженными свѣчами, не обращая почти никакого на нее вниманія. Она не была положительно увѣрена, что онъ ревновалъ ее; но его равнодушіе было такого рода, что невольно возбуждало подозрѣніе относительно перваго чувства. Джорджіана прислала за ней и она направилась къ двери. — Помните, что мы обѣдаемъ сегодня получасомъ ранѣе, по случаю собранія у мистриссъ Камеронъ, — вотъ все, что сказалъ Мертиръ. Эмилія сдѣлала усиліе идти. Ее можно было сравнить съ кораблемъ, отплывавшимъ безъ компаса въ бурное море. Отчего же онъ не говорилъ съ нею нѣжно, ласково? Прежде нежели Джорджіана открыла ей его любовь, она сильно желала видѣть Вильфрида. Но теперь ея смягчившееся сердце поражено было мыслью, что если Мертиръ не подкрѣпитъ ее словомъ, то Вильфридъ своею страстью можетъ увлечь ее въ бездну. Она повернулась, и бросившись къ его ногамъ, прошептала: — скажите мнѣ что нибудь. Мертиръ принялъ это движеніе за угрызеніе совѣсти и, схвативъ сжатые пальцы, устремилъ на нее пристальный взглядъ. Удивленіе, что этотъ взглядъ не выражалъ ни нѣжности, ни ласки, сковало языкъ Эмиліи. Неуспокоенная, съ разсѣянными думами, она встала съ неестественною силою. Она встала съ глубокой покорностью, пробудившею въ душѣ ея новыя идеи о своемъ достоинствѣ. Она чувствовала себя униженною предъ человѣкомъ, который не хотѣлъ, чтобы играли имъ, — не хотѣлъ предаваться восторгу отъ е_я красоты! Но что-то почувствуетъ она передъ другимъ, который находился на верху? Этотъ вопросъ не пришелъ ей въ голову. Она не краснѣя вошла въ комнату, гдѣ сидѣлъ Вильфридъ. Ея шаги были тверды, лицо выражало спокойную радость. Джорджіана сдѣлала нѣсколько легкихъ замѣчаній, и они остались одни.

ГЛАВА LI.

ГЛАВА, ПРЕРВАННАЯ ФИЛОСОФОМЪ.

Подъ вліяніемъ сильной борьбы чувствъ общія фразы всегда служили для Вильфрида большимъ облегченіемъ. Теперь же ему до такой степени непріятно было говорить объ отцѣ и сестрахъ, о здоровьѣ и погодѣ, что въ теченіе нѣкотораго времени онъ не замѣчалъ готовности Эмиліи перемѣнить разговоръ. На комплиментъ относительно ея наружности она сказала: — вамъ нравится это платье? — я вамъ разскажу его исторію. Я называю его платьемъ Бранчіани. Мнѣ его подарилъ мистеръ Пойсъ. Графиня Бранчіани была его другомъ; она по большой части носила платья этого цвѣта и фасона. Она тоже была брюнетка. Она воображала, что ея мужъ былъ преданъ австрійцамъ, и даже считала его австрійскимъ шпіономъ, и конечно не могла не ненавидѣть его…

— Своего мужа! прервалъ Вильфридъ. Неожиданное развитіе красоты Эмиліи и холодность ея болтовни при такомъ свиданіи удивили его и укололи его самолюбіе.

— Она считала его австрійскимъ шпіономъ!

— Но вѣдь онъ былъ ея мужемъ?

Черты Эмиліи слегка зашевелились; она не вполнѣ еще могла владѣть ими, и потому на лицѣ ея блеснула едва замѣтная искра презрѣнія.

— О! и тонъ Вильфрида понизился, — какъ благодаренъ я вамъ за честь, которую вы оказали мнѣ, пожелавъ увидѣть меня еще разъ до отъѣзда изъ Англіи! Я знаю, что не стою этого!

Много еще говорилъ онъ на эту тэму, восторженно упрекая себя, и вдругъ остановился, испуганный возвращеніемъ къ общимъ фразамъ. Если рѣчь его и не была выразительна, за то остановка произвела свой эффектъ. Куда дѣвался его страстный языкъ? Онъ самъ себя спрашивалъ объ этомъ. Гдѣ его Гиппогрифъ? Онъ, который горѣлъ такимъ желаніемъ увидѣть Эмилію, видѣлъ ее теперь, прелестную какъ видѣніе, но видѣніе воплощенное! Почему языкъ его, готовый излить передъ ней такъ много пламени, въ ея присутствіи былъ точно связанный?

Философъ, извиняясь, что онъ ранѣе не объяснилъ этого, замѣчаетъ, что Гиппогрифъ, прежде чѣмъ получить расположеніе къ полету, долженъ подвергнуться сильному сантиментальному глаженью. Пусть философъ твердитъ сколько ему угодно, что души, гармонирующія природѣ (хотя такихъ душъ очень немного), никогда не садятся на это животное. Тѣ, которые испытываютъ истинную страсть, не находятся подъ властью Гиппогрифа, — или иначе, слишкомъ возбужденнаго чувства. Вы замѣтите въ нихъ постоянное уваженіе къ законамъ ихъ бытія и естественное повиновеніе здравому смыслу. Они подвержены бурямъ, какъ и все земное; имъ нѣтъ никакой надобности учиться преданности; они никогда не стремятся къ цѣли, очертя голову, какъ сумасшедшіе. Это ученье не дурное. Философъ мой поставилъ себѣ цѣлью — выработать это отличіе; я съ своей стороны желаю только, чтобы оно принесло мнѣ пользу. Философъ добивается одного, чтобы предъ глазами читателя какъ можно рѣзче выказать контрастъ между моей любимицей Эмиліей и его куклой Вильфридомъ. Было бы очень похвально и полезно, если бы романъ былъ тѣмъ, чѣмъ онъ его считаетъ; но по свидѣтельству всѣхъ критиковъ, пользующихся авторитетомъ, романъ долженъ доставлять намъ обильный сахаръ, а не сахарный тростникъ. Я самъ, какъ читатель, нахожу, что примѣсь тростника портитъ качество сахара. Мой философъ заблуждается, полагая, что сахаръ и тростникъ, изъ котораго онъ сдѣланъ, должны быть нераздѣльны. Это, весьма натурально, возбуждаетъ злобу; я швыряю моей книгой въ кого ни попало, рискуя получить за это ударь, болѣе чувствительный.

Основа и характеръ моего разсказа таковы, что совершенный отказъ философу въ привилегіи, которую онъ выпросилъ себѣ, когда я, съ его помощію, задумалъ этотъ разсказъ, сдѣлалъ бы наше представленіе совсѣмъ не понятнымъ для того проницательнаго и почтеннаго меньшинства, которое соглашается быть побитымъ афоризмами, фразами и фантастическими изложеніями истинъ. Пока идетъ мое представленіе, я иногда долженъ позволять ему показываться передъ публикой. Мы находимся съ нимъ въ нѣкоторомъ товариществѣ, и съ моей стороны было бы безполезно говорить ему, что онъ непопуляренъ и разстроиваетъ всѣ мои выгоды.

ГЛАВА LII.

НОВЫЙ ДУЭТЪ МЕЖДУ ВИЛЬФРИДОМЪ И ЭМИЛІЕЙ.

— Не обвиняйте себя, мой Вильфридъ. Эмилія была полна сожалѣнія къ нему, и сказала это своимъ очаровательнымъ, звучнымъ голосомъ послѣ выразительной остановки Вильфрида.

Слова «мой Вильфридъ» заставили обладателя этого имени задрожать отъ удовольствія. Съ замираніемъ духа онъ произнесъ: — Вы простили меня?

— Да. Вамъ не въ чемъ обвинять себя. Мой голосъ пропалъ, и я не думаю, что вы виноваты въ этомъ.

— Виноватъ! я виноватъ! простоналъ Вильфридъ. — Но правда ли, что у васъ пропалъ голосъ? Онъ нагнулся къ ней, и, выражая свое сомнѣніе, пристально разсматривалъ ея прекрасныя черты. — Вы говорите также… даже еще очаровательнѣе, чѣмъ прежде! Я не вѣрю, что вы потеряли голосъ. О, простите! простите мнѣ!

Эмилія хотѣла обнять его, но это невольное движеніе въ тотъ же моментъ было остановлено предостереженіемъ женской души. Она улыбнулась, говоря: — мнѣ такъ странно кажется сказать: я прощаю васъ; — и желая придать этимъ словамъ еще больше значенія, которое могло бы успокоить его лучше, чѣмъ самыя слова, она продолжала улыбаться. Улыбка эта была особеннаго, притворнаго, условнаго свойства, очень милая, соотвѣтствовавшая фразѣ, но не чувству. Возрастающая страсть Вильфрида поскользнулась на ней. Въ появленіи и исчезновеніи этой улыбки онъ замѣтилъ какое-то спокойствіе, которое впервые пробудило въ немъ сомнѣніе, дѣйствительно ли онъ владѣетъ ея сердцемъ. Если нѣтъ, то зачѣмъ же она прислала за нимъ? Онъ приписывалъ эту спокойную, даже холодную улыбку недостатку граціи въ ея манерахъ, которыя, какъ онъ вспомнилъ, никогда не были безукоризненны. Онъ началъ систематично повѣрять свои дѣйствія; но этотъ человѣкъ былъ такъ устроенъ, что стараясь оправдать ихъ, онъ еще болѣе ихъ осуждалъ; обратясь къ своей слабости и двуличію, онъ безъ предварительнаго размышленія произнесъ: — неужели вы еще и тогда любили меня?

Щеки Эмиліи поблѣднѣли: — Пожалуйста, не говорите объ этой ужасной ночи въ Девонѣ, отвѣчала она.

— О! вздохнулъ онъ. — Я не объ ней и говорю. Тогда вы безъ сомнѣнія презирали меня.

— Нѣтъ; развѣ я что нибудь сказала? Я только сказала, что вы вернетесь ко мнѣ, и больше ничего. Я ненавидѣла эту женщину, но не васъ! о, нѣтъ!

— Значитъ вы любили меня?

— Не предлагала ли я работать на васъ, если бы вы были бѣдны? И… но я не помню всего, что говорила. Сдѣлайте милость, не говорите объ этой ночи.

— Эмилія! какъ честный человѣкъ, я былъ связанъ…

Эмилія подняла руки. — О, замолчите! пусть эта ночь умретъ въ нашей памяти!

— Но могу ли я говорить о той ночи, когда вы возвращались изъ замка Пенарвонъ, и когда какой-то разбойникъ…? Вы, быть можетъ, забыли о немъ! Помните, что онъ укралъ у васъ? Не то, зачѣмъ пріѣхалъ, но то, что ему теперь дороже всего въ мірѣ? Какимъ образомъ могу я выразить?… Если бы этотъ вѣнокъ пришлось обагрить кровью моего сердца!…

Эмилія была слишкомъ далека отъ того, чтобы увлечься воспоминаніемъ объ этой сценѣ; но вспомнивъ свое смущеніе въ то время, она удивлялась своей холодности въ настоящую минуту.

— Могу ли я говорить о каскадѣ на мельничной плотинѣ? спросилъ Вильфридъ.

Ея грудь тихо и тяжело подымалась, какъ будто сбрасывая съ себя заколдованный плащъ, который стѣснялъ ея духъ: — я начала говорить вамъ объ этомъ платьѣ, сказала она: — то есть о графинѣ Бранчіани. Она считала своего мужа австрійскимъ шпіономъ и сказала: «онъ не достоинъ жить на свѣтѣ». Всѣ знали, что она любила его. Я видѣла ихъ портреты. Мнѣ никогда не случалось встрѣчать лицъ, которыя бы, повидимому, такъ любили и дорожили жизнью. Графиня обладала той итальянской красотой, которая отличалась отъ другихъ, какъ бархатъ отличается отъ шелка.

— О! неужели мнѣ нужно поясненіе такого различія? и сердце Вильфрида сильно забилось.

— Она, продолжала Эмилія: — она, все таки, я полагаю, любила его, но ея отчизна была для нея святыней. Носился слухъ о какомъ-то обширномъ заговорѣ, но никто не зналъ, кто былъ въ немъ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ. Всѣ истинные итальянцы довѣряли графинѣ Бранчіани, хотя она и посѣщала домъ австрійскаго губернатора. Однажды она сказала ему: у васъ есть шпіонъ, который обманываетъ васъ. Генералъ всегда и вполнѣ довѣрялъ графинѣ Бранчіани. Иногда женщина бываетъ умнѣе самого демона. У него мелькнуло подозрѣніе, что шпіономъ этимъ былъ ея мужъ: я полагаю, что это онъ подумалъ, — иначе какимъ образомъ могла узнать графиня, что у генерала есть шпіонъ? Онъ далъ графу Бранчіани секретное порученіе и большую сумму денегъ и въ то же время учредилъ надъ нимъ бдительный надзоръ. Графъ долженъ былъ отыскать главнаго заговорщика. При этомъ порученіи онъ сказалъ австрійскому губернатору: — чрезъ десять дней вы узнаете его. Это было передано графинѣ, и она подумала: мужъ мой! ты долженъ умереть, хотя бы отъ моей руки.

Рука Эмиліи судорожно задрожала. Вильфридъ схватилъ ее, но она не отвѣчала ему нѣжнымъ, ласковымъ пожатіемъ. Она просила позволенія продолжать. Вильфридъ самъ сталъ просить ее объ этомъ. Она осторожно высвободила руку, хотя Вильфриду этого крайне не хотѣлось.

— Однажды ночью графиня Бранчіани навела австрійцевъ на слѣды своего мужа. Онъ зналъ, что она вѣрна своей родинѣ, и потому не боялся за нее, брала ли она австрійское золото, или нѣтъ. Но все-таки онъ не довѣрялъ ей своихъ плановъ; причиною этому было то, что она, посѣщая губернатора, могла нечаянно, словомъ или знакомъ, обнаружить, что была сообщницею въ заговорѣ. Онъ хотѣлъ спасти ее отъ подозрѣній. Благородный Бранчіани! при этихъ словахъ Эмилія слегка задрожала.

— Не знаю, продолжала она: — почему мужчины всегда считаютъ женщинъ такими слабыми? Графъ трудился съ заговорщиками, не надѣявшимися еще ни на что особенное, а только замышлявшими что нибудь сдѣлать. Графиня принадлежала къ другой партіи, къ людямъ, считавшимъ себя недостаточно сильными, чтобы осуществить свои идеи, или, вѣрнѣе, недовольно смѣлыми, чтобы воспользоваться удобнымъ случаемъ. Какъ будто мы должны умирать нѣсколько разъ, какъ будто кровь, пролитая за Италію, проливалась даромъ! Въ одну ночь австрійскій шпіонъ послѣдовалъ за графомъ въ домъ, гдѣ собрались заговорщики. Всѣмъ казалось весьма естественнымъ, что графъ долженъ войти туда. Но шпіонъ, не знавшій пароля, стоялъ на улицѣ и слышалъ, какъ двое выходившихъ оттуда шопотомъ назначали собраніе въ другой разъ. Это было передано графинѣ Бранчіани, а она между тѣмъ узнала отъ австрійскаго губернатора, что ея мужъ доставитъ имена заговорщиковъ. Ею вдругъ овладѣла рѣшимость: — Да поможетъ мнѣ Христосъ и Пресвятая Дѣва!

Эмилія схватилась за колѣни, между тѣмъ какъ слезы градомъ покатились изъ-подъ сомкнутыхъ рѣсницъ. Это восклицаніе она заимствовала отъ своего отца, который не очень жаловалъ священниковъ своей родины, чтобы вмѣшиваться въ религіозныя дѣла своей жены-англичанки и дочери.

— Что съ вами! сказалъ Вильфридъ, тщетно стараясь найти въ этомъ разсказѣ личное примѣненіе къ себѣ.

— Слушайте! Ахъ! Эмилія боролась со слезами и, когда она говорила, слезы медлеино струились по ея лицу. — Я чувствую, что должна плакать. Вотъ что сдѣлала графиня. Она сказала мужу, что знаетъ о заговорѣ, и просила позволенія присоединиться къ нему, клянясь, что останется вѣрна Италіи. Онъ отвѣчалъ, что вѣритъ ей. О, небо! Въ продолженіи нѣкотораго времени она умоляла его объ этомъ; но, щадя ее, онъ не соглашался. Не знаю для чего, но онъ объявилъ ей пароль къ будущему митингу и прибавилъ, что при входѣ нужно показать старую золотую монету. Она навѣрное ласками исторгла у него это согласіе; онъ былъ твердый мужчина и могъ оказать сопротивленіе всякой женщинѣ. Мнѣ кажется, что онъ считалъ себя недостаточно нѣжнымъ передъ нею. Будь я королевой Италіи, я поставила бы ему золотую статую! Въ назначенную ночь австрійскій шпіонъ съ помощію пароля и монеты прошелъ вмѣстѣ съ заговорщиками. Сказала ли я вамъ, что у графини былъ ребенокъ — дочь? Она жива, и я скоро познакомлюсь съ ней. Она очень похожа на мать. Дѣвочка эта играла съ няней на лѣстницѣ, когда отрядъ австрійскихъ солдатъ вошелъ въ нижнюю залу, и офицеръ, съ обнаженною саблею, и съ нимъ еще нѣсколько человѣкъ, стали подниматься на верхъ своей твердой походкой — настоящія машины! Офицеръ нагнулся къ дѣвочкѣ и прежде чѣмъ няня успѣла взять ее на руки, узналъ отъ нея, гдѣ находился ея отецъ. Эти австрійцы заставляютъ даже дѣтей выдавать своихъ родителей! Они не думаютъ, что у насъ вмѣстѣ съ возрастомъ ростетъ и ненависть къ нимъ. Ненависть еще не есть настоящее слово: это чувство, которое постоянно горитъ и кипитъ въ моей груди. Между тѣмъ графиня вышла на площадку и увидѣла, въ чемъ дѣло. Когда вывели ея мужа, она попросила позволенія обнять его. Офицеръ согласился. Графиня сказавъ ему: отойдите! прильнула къ щекѣ мужа и прошептала: — теперь ты больше никому не измѣнишь! Графъ Бранчіани затрепеталъ. Онъ понялъ, что она сдѣлала и почему. — Спросите о преступленіи, за которое меня арестовали, сказалъ онъ. Благородное лицо мужа заставило ее задрожать отъ ужаса. При этомъ австрійскій офицеръ объявилъ: — графъ обвиненъ въ томъ, что онъ глава секвинскаго клуба. Графиня взглянула на мужа и упала къ его ногамъ. Сердце мое разрывается. Вильфридъ! Вильфридъ! Вы никогда не надѣнете этого мундира? Скажите: никогда, никогда! Вы не пойдете въ австрійскую армію… да, Вильфридъ? Неужели вы захотите сдѣлаться моимъ врагомъ? Это звѣри, по колѣна въ крови, съ окровавленными руками! Это чудовища! Неужели и вы сдѣлаетесь такимъ же? Неужели вы захотите, чтобы я съ проклятіями отворачивалась отъ васъ, когда вы будете проходить мимо меня? Вотъ зачѣмъ я пригласила васъ; я сдѣлала это потому, что любила васъ; изъ глубины души моей, умоляю васъ, Вильфридъ, не омрачайте тѣхъ дорогихъ счастливыхъ дней, когда я знала васъ! Послушайте меня: женщина, за которую вы помолвлены, совсѣмъ перемѣнила васъ… это все ея дѣло. Окажите ей сопротивленіе! Подумайте обо мнѣ хоть только въ одномъ этомъ дѣлѣ! Обѣщайте, и я уйду, и никогда ничего не буду требовать отъ васъ. О, Вильфридъ! я думаю не о томъ, что мы сдѣлаемся врагами, а о томъ, чѣмъ вы сдѣлаетесь. Что, если мнѣ придется сказать самой себѣ: тотъ, который когда-то былъ моимъ возлюбленнымъ… О! онъ обратился въ наемнаго убійцу моихъ дорогихъ соотечественниковъ!

Эмилія обѣими руками закрыла глаза, Вильфридъ же, пылая страстью, овладѣлъ одною изъ ея рукъ и съ жаромъ повторялъ; — когда-то! только когда-то?

— Когда-то, повторила Эмилія.

— Я былъ когда-то вашимъ возлюбленнымъ? А теперь уже нѣтъ? Неужели это правда? Дорогая моя! простите меня. Я долженъ это говорить. Моя обожаемая! Эмилія! вы сказали: «тотъ, который былъ когда-то моимъ возлюбленнымъ» — вы сказали это? Что же это значитъ? Неужели… неужели для меня все кончилось? Зачѣмъ же вы призвали меня сюда? Вы знаете, что я долженъ любить васъ по гробъ. Такъ что же: «когда-то?»

— Да. Когда-то! дыханіе Эмиліи прерывалось, но голосъ былъ твердъ. — Да, я сказала когда-то. Вы тогда дѣйствительно были моимъ возлюбленнымъ.

— До той ночи въ Девонѣ?

— Пожалуй хоть и такъ.

— Но вы все еще любите меня?

— Не будемъ говорить объ этомъ.

— Я вижу, вы не можете простить меня. Праведное небо! Кажется, я слышалъ, какъ вы сказали: когда-то… когда-то! Да, вы сказали это. Я никакъ не думалъ, что вы будете безпощадны ко мнѣ… къ тому, который съ перваго взгляда полюбилъ васъ! съ самаго перваго взгляда! Я и теперь люблю васъ! Образъ вашъ всюду преслѣдуетъ меня. Жестокая! Холодная! Васъ охраняетъ, о васъ заботится человѣкъ, котораго вы ненавидите. Вы сидите здѣсь, какъ будто можете окаменѣть, когда захотите. Не наказалъ ли я публично этого негодяя Перикла за то, что онъ оклеветалъ васъ? Не я ли этимъ поступкомъ сдѣлалъ его врагомъ своего семейства, раззореніе котораго находится въ его рукахъ. Развѣ я сожалѣю объ этомъ? Нѣтъ. Я способенъ сдѣлать всякое безразсудство, пролить всю свою кровь, и умереть за васъ!

Вильфридъ, окончательно пожавъ руку Эмиліи, опустилъ ее. Рука упала на колѣни. Эмилія печально смотрѣла внизъ. Выраженіе печали бываетъ самымъ раздражительнымъ отвѣтомъ на взрывъ страсти; въ сердцѣ Вильфрида бушевала буря, когда онъ смотрѣлъ на нее, смотрѣлъ на Эмилію, которая сдѣлалась такой красавицей и которая теперь отвергаетъ его! Послѣ нѣкотораго молчанія, котораго гордость Вильфрида не позволяла нарушить, Эмилія спросила, что говорилъ о ней мистеръ Периклъ. Вильфридъ точно обезумѣлъ, и внѣ себя отвѣчалъ:

— Нѣчто позорное!

Яркій румянецъ разлился по лицу Эмиліи. — Вы ударили его, Вильфридъ?

— Это было слишкомъ ничтожнымъ наказаніемъ за его безстыдную ложь; и каковы бы ни были послѣдствія, я повторю это, если понадобится.

— Вильфридъ, я знаю, что онъ сказалъ. М -me Марини мнѣ говорила. Было бы лучше, если бы вы не ударили его. Я не могу думать о немъ, не вспоминая въ то же время тѣхъ счастливыхъ дней, когда у меня былъ голосъ. Я не могу перенести мысли, что вы ударили его. Его не за что обвинять.

Она перевела духъ, чтобы сказать эту послѣднюю фразу, и продолжала говорить съ тою простотою и ясностью, которыхъ не могло измѣнить даже громогласное восклицаніе Вильфрида: — Что?

— Я была какъ сумасшедшая, когда ходила къ нему. Вѣроятно, въ моемъ отчаяніи я говорила такія вещи, которыя дали ему поводъ считать за истину то, что онъ высказалъ вамъ. Клянусь честью, я ничего не помню. Я даже не помню, что было со мною въ теченіи недѣльнаго скитальчества моего по Лондону. Мистеръ Пойсъ нашелъ меня ночью на пристани, въ ту минуту, когда я совсѣмъ была готова броситься въ рѣку.

У Вильфрида вырвался стонъ. Инстинктъ Эмиліи отгадалъ, что это будетъ противоядіемъ для его возвратившейся любви, и чувствовала себя совершенно безопасною, хотя онъ и взялъ ее за руку. Теперь уже она предавалась сантиментальному чувству, между тѣмъ, какъ въ Вильфридѣ ключомъ била страсть; Эмилія не приготовилась только къ тому бреду, который онъ произносилъ. Вильфридъ цаловалъ ея сжатыя руки, смотрѣлъ въ ея глаза. Онъ принималъ ея хладнокровіе за раскаяніе, ея молчаніе за деликатность, ея безпрестанно смѣнявшійся румянецъ за стыдъ; ея особенную холодность при встрѣчѣ онъ приписывалъ отягченной душѣ. Въ припадкѣ великодушія онъ произнесъ, что прощаетъ ее, и наконецъ потребовалъ поцалуя.

— Не трогайте меня! съ ужасомъ вскричала Эмилія.

— Развѣ вы не моя?

— Вы не должны цаловать меня!

Вильфридъ тотчасъ оставилъ ея талію, и наружно въ одну минуту сдѣлался холоднымъ и вѣжливымъ.

— Быть можетъ, этому противится тотъ, кто занялъ мое мѣсто? Конечно, я обязанъ уважать его. Извините. Когда-то вы любили меня!

Жалкое оскорбленіе и глупое воодушевленіе Вильфрида не произвели на Эмилію никакого дѣйствія; одно только слово его навело ея мысли на Мертира, и фраза послѣдняго «оставаться непорочною» совершенно ясно представилась въ ея умѣ. Она даже не содрогнулась; и поэтому Вильфридъ разсуждалъ, что его выстрѣлъ не попалъ въ цѣль. Глядя на ея профиль, онъ сдѣлалъ ей одинъ изъ тѣхъ вопросовъ, какіе влюбленные иногда позволяютъ себѣ: — неужели другой…? Глаза окончили смыслъ рѣчи.

Рядъ мыслей быстро пробѣжалъ въ умѣ Эмиліи; придя къ должному заключенію, она громко сказала: — Я никого не люблю! — Она ни разу не цаловала Мертира, даже и не желала его поцалуя.

— Не любите? сказалъ Вильфридъ послѣ непродолжительной паузы. — Такая откровенность показываетъ, что вы очень великодушны.

Глубокая грусть заставила его потупить голову. Его искреннее чувство къ Эмиліи сообщалось и ей какъ электрическій огонь.

— Скажите, что могу я сдѣлать для васъ? сказала она.

— Ничего, — если вы меня не любите, мрачно отвѣчалъ онъ, потомъ, какъ бы вспомнивъ: — да! да! Вотъ что. Обвѣнчаться со мною; обвѣнчаться завтра же. Вы любили меня. Я никогда не оставлю васъ! Неужели вы забыли ту ночь, когда сказали мнѣ эти слова? Эмилія! Будьте моею женою, и вы снова полюбите меня. Вы должны. Этотъ человѣкъ, кто бы онъ ни былъ… о Боже! зачѣмъ я такой звѣрь! Будьте же моею! Позвольте мнѣ называть васъ своею милою, дорогою Эмиліею! или скажите лучше просто: — «вамъ нечего надѣяться», и повѣрьте, я не буду упрекать васъ. Вильфридъ казался рѣшительнымъ.

Такой рѣзкій переходъ изумилъ Эмилію. Она прошептала: — я не могу выйдти замужъ, и потомъ прибавила: — могла ли я знать, что у васъ явится подобное желаніе?

— Могъ ли я это знать? сказалъ онъ. — Ваши слова сбылись. Вы предсказывали, что я убѣгу отъ этой женщины, какъ вы ее называете, и приду къ вамъ. Посмотрите! все сложилось такъ, какъ вы хотѣли. Но вы… вы сами измѣнились. Вы очаровали меня, остались этимъ довольны; а теперь и смотрѣть не хотите.

Совѣсть Эмиліи упрекнула ее въ справедливости этого обвиненія, и она задрожала отъ минутнаго упоенія своимъ могуществомъ. Та же самая совѣсть пробудила въ ней опасное сожалѣніе къ своей жертвѣ; протянувъ къ нему обѣ руки и приподнявъ подбородокъ, она умоляла Вильфрида не говорить о женитьбѣ.

— Но вы уходите, вы бѣжите отъ меня… я не буду знать, гдѣ вы, и что дѣлаете, сказалъ Вильфридъ. — И вы оставляете меня этой женщинѣ. Вы знаете, какъ любитъ она австрійцевъ. Выслушайте меня! Я ничего не буду просить… я только даю вамъ обѣщаніе, что если оставлю службу нашей королевы, то никогда не надѣну бѣлаго мундира. .

— О! и Эмилія глубоко вздохнула, почти не замѣтивъ условнаго если; она заранѣе соглашалась на это условіе, хотя еще не слышала его исхода. Оно состояло въ томъ, чтобы она не покидала Англіи.

— Ваше слово, сказалъ Вильфридъ; Эмилія обѣщала, вовсе не думая, какъ много отдавала она въ замѣнъ того, что ее ожидало.

— Такъ вы останетесь? спросилъ онъ.

— Останусь!

— Клянетесь честью?

Эти вопросы служили только предлогомъ, чтобы приблизиться къ отвѣчавшимъ губамъ.

— И я могу видѣться съ вами? продолжалъ онъ.

— Да.

— Гдѣ бы вы ни жили? И даже иногда наединѣ? одну!

— Нѣтъ, если вы не намѣрены оказывать мнѣ должнаго уваженія, сказала Эмилія, сжатая въ его страстныхъ объятіяхъ. Онъ тотчасъ освободилъ ее и отскочилъ, какъ ужаленный; сердце подало ему болѣе благоразумный совѣтъ.

— Для меня уже довольно и того, если я буду знать, что вы въ Англіи, что вы дышете однимъ со мною воздухомъ! Если мы должны встрѣчаться только на этихъ условіяхъ, то пусть будетъ по вашему. Позвольте мнѣ видѣться съ вами до тѣхъ поръ, пока какой нибудь счастливый выстрѣлъ не избавитъ васъ отъ меня.

Этотъ «счастливый выстрѣлъ», такъ обыкновенно направляемый на себя сантиментальными влюбленными, съ цѣлью попасть въ самое сердце неумолимыхъ барышенъ, коснулся сердца Эмиліи, которое начало биться съ сознаніемъ важности даннаго ею обѣщанія.

— Я имѣю ваше слово? повторилъ Вильфридъ, и Эмилія кивнула головой.

— Впрочемъ, нѣтъ, продолжалъ онъ, прибѣгнувъ за совѣтомъ къ ревности: — я не стану стѣснять вашей воли! Я вовсе не желаю, въ концѣ пьесы, имѣть фигуру вашего графа Бранчіани, который, кстати, довольно странно служилъ и своимъ друзьямъ, и своему отечеству.

— Своимъ друзьямъ? сказала Эмилія, нахмуривъ брови.

— Развѣ онъ не выдалъ заговорщиковъ? Вѣдь онъ же открылъ ихъ имена.

— О! вы понимаете насъ не лучше австрійцевъ. Онъ открылъ имена, — да! но для того только, чтобы усыпить подозрѣнія. Двое или трое менѣе другихъ замѣшанные въ заговоръ добровольно согласились, чтобы онъ ихъ предалъ; ихъ взяли, они признались, и направили правительство на ложный слѣдъ. Графъ Бранчіани состряпалъ блюдо изъ измѣнниковъ… людей, не истинно преданныхъ дѣлу, состряпалъ для того, чтобы удовлетворить это австрійское чудовище. Никто не зналъ начальника заговора до той ночи, когда шпіонъ проникъ въ собраніе. Развѣ вы не видите? — онъ выбрасывалъ изъ заговора дурныхъ людей!

— Несчастный! отвѣчалъ Вильфридъ сквозь зубы. — Мнѣ жаль, что его разлучили съ его красавицей женой!

— А мнѣ жаль, что она живетъ на свѣтѣ, сказала Эмилія.

Такимъ образомъ окончился ихъ дуэтъ. Вильфриду нравился разговоръ Эмиліи болѣе своего собственнаго; не имѣя никакихъ привилегій, и чувствуя себя не ловко въ томъ положеніи, которое и прельщало его, и мучило, онъ замѣтилъ, что не смѣетъ задерживать ее долѣе; въ отвѣтъ на это Эмилія подала ему руку. Онъ съ видомъ упрека сжалъ поданную руку.

— Прощайте, сказала она.

— И вы первая говорите это, печально отвѣчалъ Вильфридъ.

— Такъ вы завтра напишете тому австрійскому полковнику, вашему кузену, что никогда, никогда не поѣдете? Да, Вильфридъ?

— Будьте увѣрены, что пока вы въ Англіи, я не оставлю ее.

Она попросила его передать въ Брукфильдѣ всѣмъ свою любовь.

— Прежде изъ вашей любви вы могли удѣлять другимъ только частицу, которую я нарочно уступалъ вамъ, сказалъ Вильфридъ. — Прощайте! Сегодня вечеромъ я увижу арфу. Она стоитъ на старомъ мѣстѣ. Я не велѣлъ ее ни трогать, ни передвигать, пока вы сами…

— Какъ вы добры, Вильфридъ!

— А какъ вы прелестны!

У Эмиліи не достало духа запретить ему поцаловать ея руку; и какъ на этотъ разъ на его послѣднюю фразу не сдѣлано было никакого возраженія, то артистическое чувство дозволило ему удалиться.

ГЛАВА LIII.

БУКЕТЪ АЛЬДЕРМАНА.

Минуту спустя послѣ прощанія съ Эмиліей, Вильфридъ сдѣлалъ на улицѣ быстрый поворотъ и огромными шагами пошелъ назадъ. — «Какъ я былъ глупъ, что не замѣтилъ, что она только разыгрывала роль равнодушной! вскричалъ онъ. Мнѣ бы нужно видѣться съ ней еще секунды на двѣ! но его дипломатическія соображенія отказались найти къ тому средства. И какимъ связаннымъ и церемоннымъ я былъ во все это время! Ему казалось, что онъ не произнесъ ни одной фразы, которая могла бы тронуть ея сердце. Она можетъ подумать, что я все еще имѣю намѣреніе жениться на этой женщинѣ».

Вильфридъ перешелъ на противуположную сторону улицы, и въ сумеркахъ примѣтилъ мужскую фигуру, которая, подойдя къ дому, внимательно разсматривала окна. Оскорбленный такимъ дерзкимъ неуваженіемъ къ стѣнамъ, за которыми находилась его возлюбленная, Вильфридъ подошелъ и пристально посмотрѣлъ на дерзкаго. Оказалось, что это былъ Брэнтопъ.

— Здравствуйте, сэръ! какъ вы поживаете! нѣтъ! это не тотъ домъ, пробормоталъ Брэнтопъ, продолжая разсматривать стѣны.

— Какой домъ? чего вы хотите? спрашивалъ Вильфридъ.

— Дженкинсона, — это имя вывело Брантопа изъ затруднительнаго положенія.

— Нѣтъ; это домъ лэди Гостръ; въ немъ живетъ миссъ Беллони; кстати, вѣдь вы знаете ее. Подождите минутку и передайте ей два, три слова отъ меня, да особенно замѣтьте выраженіе ея лица и въ какомъ она платьѣ. Скажите… вы можете сказать, что мистриссъ Чомпъ прислала васъ узнать о здоровьѣ миссъ Беллони.

Вильфридъ вырвалъ лоскутокъ бумаги изъ памятной книжки и написалъ:

Я завтра же могу быть свободенъ. Одно слово! я буду ожидать его, съ полною подписью вашего имени.

Но даже и при самомъ пылкомъ порывѣ страсти, дипломатія его не позволила ему подписать свое собственное имя. Брэнтопа нетрудно было уговорить принять на себя это порученіе; онъ вошелъ въ домъ, между тѣмъ какъ Вильфридъ, въ ожиданіи отвѣта, ходилъ по тротуару шагами часоваго. Свободенъ… завтра же, повторилъ онъ, взглянувъ на часы при свѣтѣ фонаря. — Ахъ, какъ онъ долго! Да, завтра я могу быть свободнымъ, если захочу. Желалъ бы я знать, для какого чорта Гамбьеръ уѣхалъ въ Монмоутширъ. Если онъ вздумалъ забавляться репутаціей моей сестры, то я не замедлю разсчитаться съ нимъ. Счастливецъ Брэнтопъ! онъ видитъ теперь мою маленькую Эмилію! мою милую птичку! Она конечно не перемѣнитъ платья до обѣда. Если она переодѣнетъ его прежде, чѣмъ выйдетъ… клянусь Юпитеромъ, если она будетъ въ немъ вечеромъ, при всемъ этомъ народѣ, тогда понятенъ будетъ смыслъ слова «прощайте». — Addio, caro, какъ говорятъ эти смуглыя женщины съ своимъ проклятымъ равнодушіемъ, когда вы имъ наскучите. Она однако не изъ нихъ! Великій Боже! она вошла въ комнату съ видомъ маленькой царицы. Я готовъ поклясться, что рука ея дрожала, когда я подошелъ! Мои сестры должны увидѣть ее въ этомъ платьѣ. Ей необходима ловкая горничная, которая бы умѣла убирать ея чудные волосы. Она дѣлается такъ же хитра и увертлива, какъ и всѣ принадлежащія къ ея полу… О! прелестное существо! А когда она улыбается и протягиваетъ руку! Но что-то… въ ней есть что-то особенное… складъ верхней губы не совсѣмъ хорошъ, носъ тоже имѣетъ маленькій недостатокъ. Но за то я никогда не видывалъ такого рта и вообще такого лица. Свободенъ, завтра же! Великій Боже! Что, если она подъ этимъ пойметъ, что я свободенъ только для прогулки.

При мысли о такой неясности въ своемъ письмѣ и о возможности ложнаго истолкованія его, Вильфридъ призвалъ на помощь всю свою изобрѣтательность и быстро побѣжалъ на другой конецъ улицы. Онъ похожъ былъ на сумасшедшаго, на сколько возможно было это сходство. Окинувъ взглядомъ всю длину тротуара, чтобы увѣриться, что Брэнтопъ еще не вышелъ, онъ забѣжалъ въ боковую улицу, и не видя ни одного магазина съ письменными принадлежностями, котораго искалъ онъ, въ припадкѣ отчаянія, возвратился на прежнее мѣсто. Потомъ, боясь, что упустилъ изъ виду Брэнтопа, онъ облетѣлъ всю улицу, не обращая вниманія на толчки, которыми надѣлялъ встрѣчавшихся ему мирныхъ джентльменовъ различныхъ возрастовъ. Конвертъ былъ предметомъ его желанія; чтобы достать его, онъ догналъ проходившую дѣвушку, съ кувшиномъ въ рукѣ, и прежде всего объявилъ ей, что знаетъ, что ее зовутъ Мэри; конечно, такой даръ угадыванья привелъ торопившуюся Мэри въ сильное изумленіе. Полновѣсная серебряная монета и горячая просьба о конвертѣ, прямо говорили ей, что это былъ влюбленный. Мэри сказала ему, что живетъ за три улицы отсюда, гдѣ есть бумажныя лавки. — Ну, такъ, сказалъ Вильфридъ: — принесите мнѣ сюда конвертъ и вы будете имѣть случай еще разъ пройтись по тротуару.

— Обо мнѣ пожалуйста не безпокойтесь, — бойко сказала Мэри, и все-таки оказалась исправнымъ коммиссіонеромъ. Вильфридъ написалъ новое посланіе:

Сказавъ, что я свободенъ, я подразумѣвалъ, что свободенъ сердцемъ, и что никакая цѣпь не удерживаетъ меня вдали отъ васъ. Я свободенъ съ той минуты, которую вамъ угодно будетъ назначитъ. Пишу въ потьмахъ.

Онъ закрылъ конвертъ, надписалъ имя и адресъ Эмиліи карандашемъ такъ черно, какъ только могъ, и положилъ свое посланіе въ почтовый ящикъ. Сидя на противоположной сторонѣ, онъ увидѣлъ, когда его взяли, и поэтому разсчиталъ, когда Эмилія прочтетъ его. «А можетъ статься она не будетъ читать, пока не останется одна? — Это должно быть ея спальня», проговорилъ онъ, смотря на одно освѣщенное окно въ верхнемъ этажѣ.

«Вотъ до чего я дошелъ. Я не могу оставить улицу», пробормоталъ Вильфридъ, прибѣгнувъ къ запасу своей философіи. Онъ пылалъ бѣшенствомъ при мысли о томъ, какимъ онъ выказалъ себя въ глазахъ Пойса и его сестры.

Около половины девятаго къ подъѣзду дома лэди Гостръ подъѣхала карета. Мистеръ Пойсъ посадилъ въ нее Джорджіану и Эмилію. Брэнтопъ послѣдовалъ за дамами, и кучеръ, получивъ приказаніе, куда ѣхать, тронулся. Въ умѣ Вильфрида мелькнула мысль о преслѣдованіи. Онъ разсчитывалъ, что съ помощію кэба, можетъ поймать свою добычу — Брэнтопа. Вѣдь не могли же они взять его куда нибудь на вечеръ! подумалъ онъ и рѣшилъ, что вѣроятно по дорогѣ они подвезутъ Брэнтопа къ дому. Отъ усиленнаго движенія въ преслѣдованіи быстро мчавшейся кареты, кровь Вильфрида закипѣла еще болѣе; забывъ измѣнника Брэнтопа, онъ почувствовалъ единственное желаніе увидѣть Эмилію еще разъ и притомъ сегодня. Скоро бѣжалъ онъ, съ глазами и умомъ, устремленными на одинъ предметъ, а несчастія со всѣхъ сторонъ осаждали его. Онъ столкнулъ лотокъ съ яблоками и услышалъ за собой ожесточенную брань, столкнулся съ джентльменомъ среднихъ лѣтъ, который для пищеваренія послѣ сытнаго обѣда направлялся въ клубъ; наконецъ со всѣхъ ногъ налетѣлъ на мальчика съ кружками пива и вся ноша послѣдняго разлетѣлась по улицѣ. — Неужели люди могутъ пить такую гадость? задыхаясь проговорилъ онъ, и на бѣгу, вытирая съ себя носовымъ платкомъ брызги пива, онъ окликнулъ желанный кэбъ, и съ пылающимъ лицомъ и протянутымъ указательнымъ пальцемъ, кричалъ извощику не терять изъ вида карету. Мальчикъ былъ удовлетворенъ относительно своего хозяина и своей собственной персоны. — Неужели можно пить такую гадость? еще разъ простоналъ онъ, съ отвращеніемъ размышляя о людскомъ вкусѣ. Его покинула всякая мысль приблизиться къ Эмиліи въ настоящемъ видѣ. Наружное употребленіе пива потушило въ немъ бѣшенство. Эмилія казалась ему недостижимой, свѣтлой звѣздой, блиставшей въ глубинѣ нечистаго колодца. Стой! закричалъ онъ изъ окна.

— Пріѣхали, сэръ! сказалъ кэбменъ.

Карета остановилась, и лакей своей суматохой нарушилъ покой въ одномъ изъ сосѣднихъ домовъ. Несчастный кэбменъ тоже подъѣхалъ къ самому окну кареты. Вильфридъ готовъ былъ приложить ко лбу дуло пистолета. Онъ увидѣлъ, что миссъ Фордъ узнала его, и изящно поклонился ей. Она опустила окно и сказала: — вы, кажется, одѣты по бальному; мы возьмемъ васъ съ собой.

Вильфридъ выразилъ надежду, что онѣ позволятъ ему проводить ихъ до дверей, и сдѣлалъ по грязи нѣсколько прыжковъ. Эмилія припрятала подальше свои руки. Вильфридъ въ бѣшенствѣ своемъ началъ говорить, что не можетъ войти съ ними, когда Джорджіана сказала: — мнѣ надобно поговорить съ вами, и слегка пожала ему руку. Онъ хотѣлъ было сказать пиво, когда дверь за нимъ затворилась.

— Позвольте мнѣ слова два вашему кавалеру. Онъ писецъ моего отца. Мнѣ нужно видѣть его по весьма важному дѣлу; вотъ почему я взялъ на себя смѣлость преслѣдовать васъ, сказалъ онъ и удалился.

Брэнтопъ стоялъ невдалекѣ, въ спокойной позѣ и карманной щеточкой приглаживалъ волосы.

Вильфридъ поставилъ Брэнтопа спиною къ свѣту и спросилъ: — не запачкана ли у меня рубашка?

Послѣ непродолжительнаго осмотра Брэнтопъ отвѣчалъ: — немного запачкана.

— Не чувствуете ли вы какого запаха? сказалъ Вильфридъ и со страхомъ сталъ ожидать отвѣта: — какой-то мальчишка облилъ меня пивомъ.

— О, да, пахнетъ пивомъ! понюхавъ, вскричалъ Брэнтопъ.

— Что я буду дѣлать? возразилъ Вильфридъ, и старался припомнить: испытывалъ ли онъ радость, когда, ведя Эмилію на лѣстницу, дотронулся до ея платья.

Брэнтопъ рылся въ боковомъ карманѣ своего сюртука. — У меня есть… сказалъ онъ, краснѣя.

— Что такое?

— Мистриссъ Чомпъ, сэръ, подарила мнѣ сегодня. Она всегда заставляетъ меня принять что нибудь и я не могу отказаться. Сегодня она подарила мнѣ флакончикъ духовъ.

Вильфридъ съ безмолвнымъ отчаяніемъ ототкнулъ пробку, налилъ духовъ на платокъ, и имъ началъ тереть себя по груди.

— Какіе это духи? спросилъ онъ.

— Букетъ Альдермана, сэръ,

— Самый отвратительный. — Благодаря новымъ пріѣзжимъ, Вильфридъ не имѣлъ времени распространяться. Онъ вошелъ съ улыбающимся, но вмѣстѣ съ тѣмъ озабоченнымъ лицомъ, не совсѣмъ довѣряя, чтобы букетъ Альдермана заглушилъ запахъ пива, и обѣщалъ достойно возблагодарить небо, если только проклятіе Эмиліи не обрушится на его голову. Въ пріемной однако обоняніе его было поражено смѣшаннымъ запахомъ букета Альдермана и дурнаго пива. Окончательно взбѣшенный, онъ посмотрѣлъ направо и налѣво, ища средства къ побѣгу. Оставалось еще семь ступенекъ, когда находчивость явилась къ нему на помощь.

— Я сейчасъ получилъ очень важное извѣстіе изъ дома и боюсь, что… сказалъ онъ Джорджіанѣ.

— Что же случилось? извините меня пожалуйста, вамъ быть можетъ нужно ѣхать туда? спросила Джорджіана; а Эмилія устремила на него пристальный взоръ.

— Да, я боюсь, что мнѣ нельзя оставаться здѣсь. Надѣюсь, вы извините меня?

Лицо его ясно выражало внутреннюю пытку. Джорджіана съ участіемъ протянула ему руку, а Эмилія своимъ глубокимъ шопотомъ сказала: — завтра вы мнѣ все разскажете. Потомъ онѣ поклонились, и Вильфридъ снова очутился на улицѣ.

— Благодарю тебя, Боже, что я увидѣлъ ее! было его первою мыслію. — Что она подумала о мнѣ? произнесъ онъ, свободно вздохнувъ. — Каково! на ней не было надѣто платья Бранчіани, и потому Вильфридъ могъ думать, что хотѣлъ; оно было надѣто на ней днемъ, вѣроятно только для того, чтобы плѣнить его взоры; или можетъ быть и то, что такъ какъ онъ видѣлъ ее въ этомъ платьѣ, то она не желала быть въ немъ при другихъ. Не смотря на свое униженіе, онъ все-таки чувствовалъ себя счастливымъ. По дорогѣ на станцію онъ увидѣлъ звѣзды на небѣ, и благословилъ ихъ; рука его тревожно махала, чтобы еще больше привлечь холоднаго воздуха для освѣженія пылающаго лица. Маленькія прозрачныя облачка, казалось, нарочно собрались, чтобы посмотрѣть на ту сосновую рощу, гдѣ онъ въ первый разъ услышалъ игру Эмиліи; глядя на сосны, среди которыхъ раздавались нѣкогда звуки очаровательнаго ея голоса, онъ наслаждался воображаемой гармоніей. Такимъ образомъ парила его фантазія во всю дорогу въ Брукфильдъ, еще болѣе побуждаемая къ этому букетомъ Альдермана. Философъ, до сихъ поръ остававшійся за сценой, бросается впередъ къ самымъ лампамъ, чтобы объяснить, что Вильфридъ, надушившись букетомъ, для заглушенія пивнаго запаха, вмѣсто того чтобы выждать время перемѣнить платье и освѣжиться чистымъ воздухомъ, изображалъ собою олицетворенную сантиментальность. Но довольно!

ГЛАВА LIV.

ВЗРЫВЪ ВЪ БРУКФИЛЬДѢ.

«Завтра вы мнѣ все разскажете». — Вильфридъ повторялъ слова Эмиліи, стараясь подражать даже ея тону, и это повтореніе и подражаніе, не смотря на свою неуклюжесть, все-таки разливали въ немъ блаженство. Онъ шелъ отъ станціи жѣлезной дороги къ Брукфильду по сосновой рощѣ, придумывая какое нибудь важное семейное приключеніе, которое бы можно было разсказать ей завтра. Какого бы рода ни было это приключеніе, но онъ долженъ былъ заключить его словами: — Теперь все хорошо. Онъ замѣтилъ, что низенькая сосна, подъ которой онъ въ первый разъ увидѣлъ Эмилію, была срублена. Отсутствіе этого дерева бросило его въ зловѣщую дрожь.

Первое, что ему представилось при входѣ въ домъ, была огромная груда картонокъ мистриссъ Чомпъ; онъ сталъ вслушиваться; ея голосъ раздавался въ библіотекѣ. По глазамъ Генсфорда можно было безошибочно заключить, что въ домѣ произошелъ разрывъ.

— Мнѣ не много придется выдумывать, съ горечью сказалъ Вильфридъ.

Въ дверяхъ библіотеки на минуту показалась Адель; а за нею послышался громкій возгласъ мистриссъ Чомпъ. Вслѣдъ за тѣмъ заговорила Арабелла, потомъ мистеръ Поль и Корнелія, на слова которыхъ мистриссъ Чомпъ пронзительно закричала: — вы не будете говорить съ нимъ, прежде чѣмъ я сама не увижу его! Затѣмъ послѣдовала грубая смѣсь англійскихъ бранныхъ словъ съ ирландскими. Барышни втащили брата въ библіотеку.

Безъ всякаго сомнѣнія вамъ случалось видѣть любимый эскизъ мечтательнаго молодаго художника, который съ восторгомъ описываетъ сцены на какомъ нибудь плоту, несущемся по взволнованному морю, гдѣ прелестныя, одѣтыя въ атласныя платья лэди, съ простительнымъ въ подобномъ случаѣ отчаяніемъ, выказываютъ полную энергію и дѣятельность, которыя существовали въ нихъ еще до пробужденія этого чувства. Брукфильдскія барышни почти совершенно сбросили съ себя тогу надменной скромности и непостижимаго для нихъ самихъ превосходства. Онѣ во имя сожалѣнія къ себѣ умоляли мистриссъ Чомпъ успокоиться и замолчать. Онѣ убѣждали ее и на всѣ ея грубые возгласы отвѣчали только: нѣтъ, нѣтъ; оставьте, мистриссъ Чомпъ, оставьте!.. Онѣ вставали; когда вставала она, и окружали ее, дѣлая руками самые выразительные жесты. Вильфридъ, внимательно слѣдившій за ходомъ ссоры, ни на секунду не обнаружилъ своего негодованія. Его наблюденія показали ему, что дѣло зашло довольно далеко. Не смотря на мягкія слова, срывавшіяся отъ времени до времени съ языка мистера Поля, онъ отгадалъ все.

Говоря короче, мистриссъ Чомпъ, съ помощію Брэнтопа; своего кавалера, встрѣтилась наконецъ съ мистеромъ Перикломъ, который назвалъ ее нищей. Съ демонской злобой онъ упрекалъ ее въ спекуляціяхъ на такихъ-то и такихъ-то векселяхъ, — упрекалъ ее въ алчности къ деньгамъ и адски хохоталъ надъ ея возрастающимъ удивленіемъ. — Вы шутите, мистеръ Периклъ, пробовала она и говорить и думать; но уже одно только слово «нищая» бросало ее въ дрожь. Она объявила, что пришла къ нему собственно потому, что мистеръ Поль считаетъ ее виновницей своего разоренія. Мистеръ Периклъ покрутилъ кончики своихъ нафабреныхъ усовъ: — Совѣтую вамъ воротиться домой, сказалъ онъ: — или сходить къ адвокату; скажите ему; я желаю разузнать свои дѣла. И адвокатъ найдетъ, что Поль банкротъ. Можетъ быть… я и не знаю… Поль припряталъ немного изъ вашихъ денегъ, — ма’мъ, это можетъ быть.

По окончаніи визита мистриссъ Чомпъ вылетѣла отъ мистера Перикла и подошла къ Брэнтопу, ожидавшему ее внизу и мечтавшему о повышеніи въ конторѣ, которое могло доставить ему такое вниманіе къ этой лэди. Нечего и говорить, что онъ былъ удивленъ, получивъ въ подарокъ флаконъ духовъ, какъ единственное вознагражденіе за его достойную услугу. Задыхаясь отъ паническаго страха, мистриссъ Чомпъ увѣряла его, что «она нищая, и что въ настоящую минуту запахъ духовъ былъ для нея самымъ жестокимъ ударомъ, въ особенности запахъ букета Альдермана, про который покойный Чомпъ солгалъ, мистеръ Брэнтопъ, сказавъ, что они въ честь его получили такое названіе. И я нюхала ихъ въ Ирландіи… когда была глупымъ ребенкомъ… когда считала его чуть что не принцемъ… вѣдь этакая глупая. И о! Я теперь нищая, да!» Съ этимъ восклицаніемъ она выскочила на улицу, и такъ сконфузила Брэнтопа, что тотъ, безотчетно кликнувъ кэбъ, объявилъ ей, что нельзя терять времени, въ противномъ случаѣ они опоздаютъ на поѣздъ. Мистриссъ Чомпъ просила кэбмена, какъ человѣка, сочувствующаго интересамъ безпомощной женщины, ѣхать по возможности скорѣе; на станціи же стала торговаться съ нимъ, поставляя на видъ свои сомнительныя финансовыя обстоятельства. Въ такомъ расположеніи духа она попала въ Брукфильдъ, и вотъ отъ чего произошелъ весь шумъ. Вильфридъ пріѣхалъ спустя два часа послѣ пріѣзда мистриссъ Чомпъ. Въ этотъ промежутокъ брукфильдскія барышни тщетно старались успокоить ее. Съ появленіемъ Вильфрида, онѣ возложили на него этотъ тяжелый трудъ. Мистеръ Поль, хотя и не обнаруживалъ ничего особеннаго при этомъ неожиданномъ ударѣ, но потерялъ однако свой самоувѣренный, спокойный видъ. Вильфридъ внимательно выслушивалъ мистриссъ Чомпъ, до тѣхъ поръ пока на при третьемъ приступѣ остановилась, чтобы перевести духъ. При этомъ онъ улыбнулся и сказалъ: — Быть можетъ, вамъ извѣстно, что мистеръ Периклъ имѣетъ особенныя причины непріязни ко мнѣ. Мы съ нимъ поссорились. Мнѣ кажется, что подобные ему люди имѣютъ привычку мстить всему семейству, если кто нибудь изъ членовъ этого семейства рѣшится оскорбить его. — Эти слова, лишь только мистриссъ Чомпъ поняла ихъ значеніе, послужили для нея нѣкоторымъ утѣшеніемъ, но не найдя въ нихъ столько утѣшенія, сколько ожидала, она не обратила на нихъ должнаго вниманія, и снова застонала. — Если вы тревожитесь о положеніи дѣлъ моего отца, то ему стоитъ только показать вамъ свои книги, и по нимъ вы увидите, что нѣтъ ни малѣйшей опасности, — сказалъ Вильфридъ, стараясь усыпить ея подозрѣніе.

— А захочетъ ли Поль показать эти книги? возразила мистриссъ Чомпъ, привставъ съ своего мѣста.

— Конечно, покажу! покажу! Развѣ я не говорилъ объ этомъ? сказалъ мистеръ Поль, начиная сильно мигать передъ каминнымъ огнемъ. — Садитесь, Марта.

— О! но въ состояніи ли я буду понять васъ, Поль? вскричала она.

— Въ этомъ отношеніи я употреблю всѣ свои усилія, чтобы помочь вамъ, сказалъ Вильфридъ снисходительнымъ тономъ.

Брукфильдскія барышни были тронуты, когда мистриссъ Чомпъ съ нѣкоторою любезностью отвѣтила: — я вамъ буду очень благодарна, сэръ. И тотчасъ же прибавила «мистеръ Вильфридъ», какъ будто нашла, что слово сэръ было слишкомъ холодно.

Это было сказано такъ искренно и просто, что озарило мистриссъ Чомпъ свѣтомъ, подъ которымъ барышни никогда ее не видѣли. Въ ихъ груди зашевелилось сожалѣніе, а съ нимъ вмѣстѣ и необъяснимое чувство стыда, которое очень скоро оставило сожалѣніе на заднемъ планѣ. Онѣ даже не смѣли допрашивать себя, правда ли, что отецъ ихъ рѣшился рискнуть деньгами этой бѣдной женщины въ какой нибудь отчаянной спекуляціи. Всю, оставшуюся въ нихъ надежду, онѣ возложили на ея состояніе, и Адель даже рѣшилась усердно помолиться за его сохраненіе. Тайнымъ чувствомъ въ сердцахъ барышенъ было то, что небесное провидѣніе, отнявъ у нихъ богатство, вѣроятно не сочтетъ необходимымъ прибавить къ этому еще безчестіе. Слѣдовательно, и какъ бы защищаясь отъ еще худшаго несчастія онѣ въ первый разъ подумали, что ихъ отца постигло денежное разореніе. Онѣ были любезны къ мистриссъ Чомпъ, простили ей и ея ужасный выговоръ, и грубыя восклицанія, и жалобы, и ея паническій ужасъ; но ихъ сожалѣніе было почтительно обращено на старика отца. Его тяжелыя ощущенія, горькія слезы изнуреннаго созданія побудили Арабеллу встать и ласково сказать: — мистриссъ Чомпъ позвольте проводить васъ въ спальню.

Это новое изъявленіе нѣжной вѣжливости заставило ее вскричать: — О, Боже! вы кажется ласкаетесь ко мнѣ, чтобы отвлечь меня отъ предмета.

Арабелла перенесла даже и это, и сказала: — пойдемте; отдыхъ облегчитъ васъ.

— Но какъ же я засну?

— Зажмуривъ глазки, какъ бывало я говаривала моей нянѣ, сказала Адель, и мистриссъ Чомпъ, привыкшая къ случайнымъ ласкамъ со стороны Адели, была почти разувѣрена.

— Я посижу съ вами, пока вы заснете, возразила Арабелла.

— А что, если… простонала мистриссъ Чомпъ: — что если, я слишкомъ бѣдна, чтобы вознаградить васъ? Если я банкротъ? — о!

Арабелла улыбнулась. — Если я что дѣлаю, то ужь конечно не изъ надежды на вознагражденіе, а о такой услугѣ, какъ эта, не стоитъ даже говорить.

При явномъ удивленіи и недовѣріи мистриссъ Чомпъ къ добросовѣстной перемѣнѣ въ ея манерахъ, въ головѣ Арабеллы мелькнула мысль о ихъ нечестности. Она съ завистью посмотрѣла на Корнелію. Эта барышня задумчиво стояла опершись о спинку стула, точно мечтающая королева, съ готовымъ мягкимъ обнимающимъ все общество взглядомъ. Въ ней поза всегда преобладала надъ дѣйствіемъ.

Прежде чѣмъ выдти изъ комнаты, мистриссъ Чомпъ спросила: — рано ли встанетъ завтра мистеръ Поль?

— Очень рано, — вы даже побейте меня, если можете, сказалъ онъ, зная, что этотъ вопросъ былъ сдѣланъ для испытанія его правдивости.

— О, Боже! что, если это только фальшивая тревога со стороны противнаго мистера Перикла! сказала мистриссъ Чомпъ по дорогѣ въ спальню.

Она остановилась въ дверяхъ, и повернувъ голову, стала сильно нюхать: — о! это вы, сказала она, обращаясь къ Вильфриду: — это вы, мой милый, такъ пахнете моимъ бѣднымъ Чомпомъ. Ахъ! если бы я не была разорена, вѣдь мы вѣрно пообѣдали бы вмѣстѣ! Пожалуйста поцалуйте меня. Вашъ запахъ такъ успокоителенъ.

Вильфридъ подставилъ щеку, дѣлая видъ, что смѣется, хотя все это было для него очень трагично.

— О! можетъ быть я и засну, и завтра поутру не буду казаться тѣмъ гадкимъ саломъ, на которое, по словамъ мистера Перикла, я извела такъ много денегъ… на спекуляціи… я ненавижу ихъ! и на покупку пеньки! Я! Марта Чомпъ! Да неужели я хочу повѣситься и зажечь свѣчей вокругъ своего болтающагося трупа на сорокъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ? Ну скажите, скажите! Есть ли тутъ смыслъ? И зачѣмъ это Поль захотѣлъ, чтобы я купила весь этотъ жиръ? И гдѣ мнѣ его держать, скажите пожалуйста. Надѣюсь, что они не разорятъ меня изъ-за такой безумной спекуляціи! Тогда, гдѣ же Судія, видящій всѣ сердца?

Успокоивъ повидимому себя этими вопросами, мистриссъ Чомпъ отправилась, кивнувъ головой Вильфриду и сказавъ: — вы такъ хорошо улыбаетесь, такъ хорошо! Корнелія и Адель послѣдовали за нею, а Вильфридъ остался съ отцомъ.

Было весьма естественно, что Вильфридъ выжидалъ минуты для откровеннаго объясненія съ отцомъ. Онъ скрестилъ ноги, положивъ ихъ на каминную рѣшетку, и ждалъ. Старикъ, наблюдавшій за нимъ, нѣсколько разъ кашлянулъ, какъ бы приготовляясь къ чему-то. Вильфридъ подумалъ, что онъ нуждается въ помощи, и приготовился слушать; но тутъ мистеръ Поль тотчасъ же погрузился въ глубокія думы.

— Не правда ли, странно, сказалъ онъ наконецъ съ простодушнымъ видомъ: — что люди, ничего не понимающіе въ торговыхъ дѣлахъ, имѣютъ преудивительныя идеи… люди, которые сами по себѣ лишены всякаго смысла!

Послѣ этого онъ снова задумался. Вильфридъ зналъ, что ему тяжело было говорить, и чтобъ ободрить его, сказалъ: — вы вѣроятно намекаете на мистриссъ Чомпъ, сэръ?

— О! глупая женщина, нелѣпая! Нѣтъ, я говорю о всѣхъ васъ, о всѣхъ Джекахъ, какъ выражается Марта. Ты, кажется, думаешь… но довольно, пойдемъ спать.

— Спать! вскричалъ Вильфридъ нахмуривъ брови.

— Да что же другое и дѣлать старикамъ въ два или три часа ночи? ноги мои похолодѣли, я чувствую колотье въ спинѣ и не могу говорить! Зажги-ка мою свѣчку, молодой джентльменъ, вонъ она тамъ стоитъ, развѣ ты не видишь? Ты какъ будто утомленъ. Сонъ на мягкой подушкѣ не повредитъ тебѣ.

— Я желалъ бы немного поговорить съ вами, сэръ, сказалъ Вильфридъ съ смущеніемъ и досадой.

— Пожалуйста только не о счетныхъ книгахъ! возразилъ отецъ. — Я не могу и не хочу, между ночью и утромъ никто не пишетъ векселей. Это положительно вѣрно! Вотъ тебѣ два мои пальца. Завтра можетъ быть получишь три и въ добавокъ съ перомъ.

Съ этой жалкой шуткой маленькій купецъ кивнулъ сыну головой и, взявъ свѣчу, направился къ двери.

— Кстати, когда ты пойдешь въ свою спальню, посмотри, все ли въ порядкѣ на верху въ моей комнатѣ, сказалъ онъ уходя.

Два пальца, поданные отцомъ на прощанье, сказали Вильфриду болѣе, чѣмъ можно было бы высказать словами. И все-таки какъ ничтожны казались ему эти заботы и безпокойства въ сравненіи съ его собственнымъ страданіемъ! Онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ разсвѣта, чтобы описать Эмиліи свои чувства, которыя должны были смягчить ея непреклонность. Онъ долженъ благодарить непріятную сцену, встрѣченную имъ по пріѣздѣ въ Брукфильдъ, потому что эта сцена помогла ему частію забыть свое униженіе. Онъ, конечно, имѣлъ въ себѣ достаточно раціональнаго чувства, чтобы быть огорченнымъ домашнимъ несчастіемъ, но его преобладающая страсть высасывала живительные соки изъ всего текущаго событія.

Исполняя требованіе отца, Вильфридъ отправился въ спальню старика посмотрѣть, все ли въ порядкѣ. Занавѣси кровати были задернуты, въ каминѣ догоралъ огонекъ. Казалось, безмятежный сонъ наполнялъ собою всю комнату. Вильфридъ, съ досадой на недостатокъ довѣрія къ нему отца и на его скрытность, хотѣлъ удалиться. Онъ услышалъ свое имя и остановился.

— Что вамъ угодно, сэръ? сказалъ Вильфридъ.!

— Дверь заперта?

— Да; заперта.

Голосъ изъ-за занавѣси послѣ минутнаго колебанія продолжалъ:

— Все это ты надѣлалъ, Вильфридъ. Не отвѣчай пожалуйста: я не могу долго говорить. Ты же долженъ и поправить это. Периклъ можетъ сдѣлать все, если захочетъ. Довольно тебѣ и того, если я говорю что онъ можетъ. Онъ не хочетъ видѣть меня. Ты знаешь, почему. Если онъ разойдется со мной, — что весьма обыкновенно въ торговлѣ, — я… мы оба запутаемся.

Затѣмъ послѣдовалъ глубокій вздохъ. Обыкновенно отрывистая, рѣзкая рѣчь замѣнилась глухими тонами: — ты долженъ остановить это. Ну, пожалуйста, не разсуждай. Завтра же иди къ Периклу. Ты долженъ идти. Ничего худаго не случится, если ты пойдешь немедленно.

— Но, сэръ! Великій Боже! вскричалъ Вильфридъ, ужаснувшійся мысли объ униженіи, выраженномъ въ этихъ фразахъ.

Занавѣси сильно заколебались.

— Если не хочешь идти, произнесъ старикъ съ горячностью: — то есть еще другой способъ поправить дѣло. Ступай къ гробовщику и закажи гробы для всѣхъ насъ. Доброй ночи!

Занавѣсь снова зашевелилась. Вильфридъ стоялъ и смотрѣлъ на таинственную завѣсу, какъ будто слушая зловѣщаго оракула. Изъ страха раздражить старика, и не менѣе того изъ страха навлечь на себя обвиненіе въ страшномъ кризисѣ, который можно было отклонить извиненіемъ передъ человѣкомъ, получившимъ отъ него пощечину, Вильфридъ вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА LV.

ТРАГИЧЕСКІЙ КОНЕЦЪ САНТИМЕНТАЛЬНОСТИ

Между нашими актерами есть человѣкъ, котораго вы, быть можетъ, не знаете. У сэра Порселя Баррета вошло въ привычку смотрѣть на себя, какъ на человѣка, преслѣдуемаго какою-то мрачною тѣнью. Съ молодыми людьми, находящимися подъ вліяніемъ сильнаго огорченія, бываетъ то же самое; но это слѣдуетъ приписать ихъ молодости и врожденной стыдливости, особливо при недостаткѣ присутствія духа бороться съ неудачами. Ропотъ на провидѣніе у человѣка уже зрѣлаго происходитъ отъ его мелочности, а еще болѣе отъ гордости. Онъ припоминаетъ, что древніе боги выбирали для преслѣдованія великихъ героевъ, и въ вознагражденіе матеріальныхъ утратъ, воображаетъ себя открытою цѣлью для нанесенія ударовъ со стороны невидимыхъ силъ. Тотъ, кто предается этому обману, бываетъ иногда одаренъ высокими достоинствами; онъ не можетъ быть слишкомъ мелочной натурой, и потому мы постараемся поближе разсмотрѣть его, не называя его преждевременно глупцомъ. Если бы сэръ Порсель склонился или упалъ подъ преслѣдовавшимъ его бичемъ, то послѣ нѣсколькихъ стоновъ, онъ пошелъ бы своей дорогой, какъ и другіе. Почему знать? Человѣкъ, жестоко преслѣдуемый судьбою, хотя и можетъ быть доведенъ до такого униженія, что съ радостью станетъ смотрѣть на свой ежедневный обѣдъ; но все-таки онъ будетъ презирать существо, которое изобрѣтетъ какой нибудь соусъ. Я хочу сказать, что онъ, какъ и большая часть сентименталистовъ, пожалуй, многое бы и простилъ нашему простому человѣчеству, но не простилъ бы его зачерствѣлости и ни подъ какимъ видомъ не пошелъ бы съ нимъ рука объ руку. Сэръ Порсель однако никогда не падалъ и не склонялся подъ тяжестью бремени, которымъ судьба надѣлила его. Передъ людьми онъ всегда былъ неизмѣнно прямъ и въ сторонѣ отъ нихъ не утѣшалъ себя ропотомъ. Онъ долго жилъ одинъ, ѣлъ одинъ и мечталъ одинъ. Жалобы на отца для деликатнаго существа составляютъ предметъ весьма щекотливый, а сэръ Порсель былъ къ своему отцу джентльменомъ во всѣхъ отношеніяхъ. Поэтому неудачи и огорченія ранней молодости сдѣлали его молчаливымъ. Будучи джентльменомъ во всѣхъ отношеніяхъ, онъ, къ несчастію, забывалъ долгъ къ своей собственной натурѣ. Неужели намъ нельзя говорить, когда мы бываемъ удручены горестью? Маленькимъ людямъ слѣдуетъ знать, что они должны молчать: но за то главная задача для нихъ заключается въ томъ, чтобы помнить, что они малы. Подавляя вопль постояннаго раздраженія, воздерживаясь отъ сѣтованій на несправедливость, они этимъ самымъ питаютъ демона въ своихъ сердцахъ, и впослѣдствіи имъ понадобится слишкомъ сильная воля, чтобы уничтожить его тамъ. Имъ потребуется сила, чтобы убить его, потребуется бодрость духа, чтобы жить безъ него, послѣ весьма продолжительнаго услажденія ихъ слуха самыми успокоительными рѣчами. Прислушивались ли вы къ нему когда нибудь? Вотъ что онъ дѣлаетъ: онъ разыгрываетъ вамъ мелодіи по вашимъ же нотамъ (онъ первый научаетъ музыкѣ цѣлыя тысячи людей, у которыхъ вовсе нѣтъ музыкальныхъ наклонностей, и потому, можете судить, какой это миленькій демонъ!), разыгравъ сначала очаровательную мелодію, онъ начинаетъ, совершенно въ контрастъ ей, пронзительно пищать, жужжать и ревѣть, увѣряя васъ, что эти невыносимые звуки считаются въ свѣтскомъ обществѣ настоящей музыкой. Возможно ли же сравнить ихъ съ звуками его первой очаровательной мелодіи! Этого-то дивнаго демона сэръ Порсель и лелѣялъ съ самаго дѣтства.

Ребенкомъ, между вѣтренной матерью и отцомъ, расположеннымъ отъ капризовъ къ помѣшательству, сэръ Порсель выросъ съ смутными понятіями о сыновнемъ долгѣ, питая какую-то шаткую любовь къ обоимъ, питая чувство, которое нельзя назвать истинною привязанностію, — это была природная, но искаженная любовь, которая, научая насъ мечтать о тяжести нашей судьбы, кладетъ фундаментъ пагубному эгоизму. Еще юношей, сэръ Порсель считалъ себя философомъ. Отецъ держалъ его при себѣ, не приготовляя ни къ какой профессіи, кромѣ той, изученіе которой производитъ покорнаго сына и подающаго большія надежды наслѣдника. Первый намекъ на зависимость повелъ къ первому разрыву между отцомъ и сыномъ, — разрыву, который впослѣдствіи увеличился еще болѣе отъ тщеславной снисходительности съ одной стороны и безмолвно протестовавшей покорности — съ другой. Его мать умерла подъ кровомъ своего мужа. Съ тѣхъ поръ старикъ старался совершенно забыть ее. Она оставила сыну немного денегъ, но отецъ не позволилъ ему даже дотронуться до нихъ. Отъ матери сэръ Порсель наслѣдовалъ любовь къ музыкѣ, но отецъ объявилъ, что лишь только онъ наложитъ руку на какой бы то ни было музыкальный инструментъ, то положительно будетъ лишенъ наслѣдства. Всѣ эти признаки враждебнаго антагонизма здравому разсудку молодой человѣкъ могъ бы считать скорѣе несчастіемъ отца, нежели своимъ собственнымъ, если бы только понималъ, что подобная вещь, какъ безуміе, налагала пятно на его фамилію. Но сантиментальный умъ молодаго человѣка считалъ чудовищнымъ несчастіемъ взвести такое обвиненіе на родителя, который не билъ оконъ и не хохоталъ до безобразія. Онъ велъ себя въ отношеніи къ отцу, какъ къ человѣку весьма разсудительному и, вмѣсто сожалѣнія, чувствовалъ только вражду и злобу. Такимъ образомъ сантиментальность приняла форму сожалѣнія. Мало по малу, сэръ Порсель приписывалъ сумасбродство своего отца злой судьбѣ, которая его преслѣдуетъ. Его запуганная человѣческая натура говорила ему, что сумасбродство или просто безуміе очевидно гдѣ-то существовало. Она нисколько не оскорбляла его сантиментальности, взваливая всю вину въ этомъ на порядокъ вещей во всей вселенной.

Противъ такого дико-злобнаго безумія или противъ сосредоточеннаго гнѣва невидимыхъ силъ сэръ Порсель стоялъ твердо, принимая ударъ за ударомъ. Будучи органистомъ хильфордской церкви, онъ самъ чистилъ себѣ платье и заботился о своей наружности съ тѣмъ энергическимъ смиреніемъ, которое имѣло видъ непобѣдимаго терпѣнія; онъ какъ будто говорилъ: пока я живу на свѣтѣ, пусть меня считаютъ тѣмъ, что я есть. Послѣднюю часть фразы мы измѣнимъ такъ: пусть считаютъ меня тѣмъ, чѣмъ я себя считаю. Въ дѣйствительности, онъ ни съ чѣмъ не боролся. Онъ былъ загнанъ съ дѣтства. Онъ походилъ на того стараго испанскаго губернатора, крѣпость котораго была разрушена землетрясеніемъ, и который прибѣгнулъ къ декораціямъ, чтобы обмануть непріятеля; сэръ Порсель также былъ достаточно вооруженъ хитростью противъ всѣхъ, кромѣ своего внутренняго врага.

Кто терпѣливо переноситъ несчастія и точно также исполняетъ свои обязанности, тотъ долженъ довольствоваться утѣшеніемъ не совсѣмъ пріятнаго свойства. Простое нашептываніе музыкальнаго демона не можетъ удовлетворить его. Въ положеніи сэра Порселя, ему казалось великодушіемъ дорожить этою злосчастною жизнію и онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что жизнь была совершенно въ его распоряженіи. Переносить такъ много испытаній, такъ много страдать и все-таки дорожить жизнью — льстило его гордости. «Продолжительность моихъ страданій зависитъ отъ меня», говорилъ онъ, смягченный размышленіями. Такова наша философія низшаго полета.

Но когда въ сердцѣ устроеннаго такимъ образомъ человѣка зашевелится любовь къ женщинѣ, оно принимаетъ тогда новую жизненную силу, новое здоровье и не можетъ шутить подобными вещами. Когда сэръ Порсель познакомился съ Корнеліей, онъ нашелъ въ ней ту самую женщину, которой желало его сердце, или по крайней мѣрѣ нашелъ самое очаровательное ея подобіе. Это обстоятельство, быть можетъ, принесло бы еще болѣе чести брукфильдской барышнѣ, если бы она старалась быть тѣмъ, чему онъ пріучалъ себя поклоняться. Въ немъ произошла благотворная перемѣна и побуждала его къ здравымъ мыслямъ и дѣламъ. Если бы эта перемѣна была результатомъ рѣзкаго умственнаго переворота, возбужденнаго имъ же самимъ, тогда еще можно бы надѣяться на его исправленіе. Къ несчастію, она зависѣла отъ той, которая воодушевляла его. Онъ рѣшилъ, что въ лицѣ Корнеліи жизнь его должна подвергнуться новымъ испытаніямъ, и полагая, что ему не перенести ихъ и придется испытать неудачу, онъ долженъ былъ противъ воли приписывать ей небывалыя и безпримѣрныя добродѣтели, желая этимъ сохранить хотя небольшую, но постоянную увѣренность въ самомъ себѣ. Корнелія весьма благосклонно принимала всѣ эти украшенія. Она согласилась, сама не сознавая своего героизма, быть его идеаломъ, и къ этому-то идеалу стремились всѣ его вѣрованія. Увы! въ нашемъ свѣтѣ, гдѣ все должно двигаться, дѣлается очевиднымъ, что идеалъ, или идолъ (какъ угодно), не былъ съ самаго начала одаренъ двумя ногами. Такъ въ чемъ же поэтому состоитъ обязанность поклонника идеалу? Согласовать, сказалъ бы я, суевѣрное обожаніе съ обыкновенною дѣйствительностью. Корнелія, на своемъ пьедесталѣ, конечно не могла согласиться съ такимъ требованіемъ; но ей доставило бы гораздо больше удовольствія, если бы обожающій ее человѣкъ спокойно взялъ ее и переставилъ на другое мѣсто, избранное имъ самимъ въ новыхъ сферахъ безпрестанно смѣняющихся обстоятельствъ. Но онъ былъ весьма далекъ отъ этого и повидимому вовсе не зналъ, что оба они, вмѣстѣ съ быстро смѣняющимися днями, проходили чрезъ тѣ Сферы. Онъ шелъ, какъ человѣкъ въ длинномъ корридорѣ, гдѣ желанный свѣтъ, къ которому онъ направляется, становится виднымъ лишь только при самомъ концѣ. Корнелія, въ первомъ пылу его воображенія должна была оставаться всегда не тронутою обстоятельствами. Это было весьма трудно. Идеалъ чувствовалъ нужду если не въ ногахъ, то по крайней мѣрѣ въ нѣкоторомъ допущеніи къ людскимъ законамъ со стороны своего поклонника; но онъ продолжалъ благоговѣть передъ ней и по инстинкту, и по необходимости. Женщины въ своемъ сантиментализмѣ никогда не бываютъ такъ безразсудны, какъ мужчины. Теперь мы заглянули въ туманную внутренность ихъ системъ; надѣюсь, это будетъ нашей послѣдней остановкой и послѣднимъ испытаніемъ театральнаго механизма, до отъѣзда Эмиліи изъ Англіи.

Вскорѣ послѣ брукфильдскаго взрыва, Корнелія получила письмо отъ своего обожателя, написанное въ повелительномъ тонѣ. Онъ просилъ ее придти къ срубленной ивѣ, — «безплодному дереву», какъ онъ называлъ это мѣсто. Испуганная его рѣзкостью, она не могла сладить съ недоумѣніемъ и обратилась за совѣтомъ къ своему достоинству. «Онъ знаетъ, думала Корнелія, что эти тайныя свиданія унижаютъ меня. Онъ недостаточно довѣрчивъ, и всегда нуждается въ увѣреніяхъ. Онъ не хочетъ понять моего положенія»! Корнелія вспомнила день въ Бесвортѣ, о которомъ Адель (вѣроятно безъ намѣренія) говорила ей, день, когда два члена фамиліи были усмотрѣны въ такомъ положеніи, которое давало пищу обществу къ различнымъ толкамъ и пересудамъ, но которое въ сущности было самое безвинное. Этотъ день послужилъ барышнямъ урокомъ относительно уваженія чужихъ мнѣній. Правда, Корнелія послѣ того видѣлась съ своимъ возлюбленнымъ, но эти свиданія не сопровождались особенными затрудненіями. Теперь же она принуждена была раздѣлять хлопоты по хозяйству — исполнять обязанность несносную, скучную. Ея непостижимый отецъ былъ въ городѣ. Почти каждый день Вильфридъ увозилъ туда и Адель по какимъ-то таинственнымъ дѣламъ, и тогда она оставалась въ опустѣломъ домѣ одна съ мистриссъ Чомпъ и съ Арабеллой. Для успокоенія мистриссъ Чомпъ говорены были всевозможныя вещи, но она не смотря ни на что каждое утро спускалась внизъ съ восклицаніями, что не можетъ долѣе оставаться въ неизвѣстности, и должна отправиться къ адвокату. Попытки сдѣлать какое нибудь убѣдительное возраженіе оказывались совершенно безполезными. Эта женщина требовала словъ, самыхъ энергическихъ словъ, но не убѣжденій, она требовала, чтобы всѣ въ домѣ оказывали ей глубокое уваженіе. Да, иногда (вотъ до чего она была груба!) ее нужно было удовлетворять ложью. Арабелла и Корнелія передавали другъ другу эти ужасныя вещи съ чувствомъ сожалѣнія, къ которому примѣшивалась большая доза презрѣнія. Пытка возобновлялась каждый день, и было трудно, почти физически невозможно удержать эту женщину отъ ея поѣздки въ Лондонъ, пока не приходилъ часъ завтрака. Если онѣ успѣвали ее задержать до той поры, то оставались внѣ всякой опасности на весь день.

За завтракомъ онѣ пили съ ней шампанское. Это дѣлалось по приказанію дипломата Вильфрида съ цѣлію, во первыхъ, разсѣять ея предубѣжденія, и во вторыхъ — доставить ея воображенію большую дѣятельность. Эффектъ былъ поразителенъ; и не положи она себѣ за правило никогда не пить одной, жалкія барышни апплодировали бы ей. Адель (если ей, по счастію, случалось иногда возвращаться въ Брукфильдъ къ обѣду) была очень удивлена восклицаніемъ своихъ сестеръ: — о, это отвратительное шампанское! Ей, напротивъ, оно очень нравилось. Она, бѣдняжка, снова должна была испытать ѣзду въ кэбахъ и посѣщать кандитерскія Лондона. — Лучше бы они сказали: О, эти отвратительные пирожки и холодные цыплята! думала она про себя. Выпивъ за завтракомъ шампанскаго, ей очень хотѣлось разсказать сестрамъ, что они дѣлали съ Вильфридомъ въ Лондонѣ.

— Три раза въ недѣлю я ѣзжу къ Эмиліи въ городской домъ лэди Гостръ. Мистеръ Пойсъ отправился въ Италію, а массъ Фордъ осталась, и кажется, очень этимъ довольна. Въ другіе дни мы ѣздимъ съ Вильфридомъ въ лондонскіе пассажи или нанимаемъ экипажъ и катаемся въ паркѣ, и все только для того, чтобы хотя на минуту имѣть удовольствіе повидаться съ этой дѣвушкой. Пожалуйста не говорите, что это дѣлается для встрѣчи съ лэди Шарлоттой! Конечно, не моя обязанность разувѣрять эту милую, обязательную особу. Она теперь къ Сторнли, и, я полагаю, всѣмъ разсказываетъ о нашихъ дѣлахъ. Два раза въ недѣлю Вильфридъ… совершенно случайно! — заѣзжаетъ къ миссъ Фордъ, и какъ кажется, это доставляетъ ему удовольствіе; я представлю вамъ картину этихъ посѣщеній. Эмилія съ однимъ изъ пяти пальцевъ на щекѣ и большимъ подъ подбородкомъ сидитъ потупивъ глаза. Напротивъ ея сидитъ миссъ Фордъ съ работой, быть можетъ, щиплетъ корпію для своихъ патріотовъ. Въ разговорѣ съ ней Вильфридъ употребляетъ общія фразы; затѣмъ слѣдуетъ еще одна личность, — это отецъ Эмиліи, который со скрипкой въ рукѣ, стоитъ, прислонившись къ окну. Какъ вы думаете, что онъ дѣлаетъ для удовольствія своей дочери въ продолженіе цѣлаго часа? Онъ перебираетъ пальцами струны и больше ничего; Эмилія не позволяетъ ему и не хочетъ слышать никакихъ арій, а пальцы не смотря на то такъ и бѣгаютъ сверху внизъ и снизу вверхъ и производятъ на струнахъ кошачій концертъ. Эта музыка похожа на вопросы и отвѣты тысячи сумасшедшихъ, и просто можетъ другаго свести съ ума; но Эмилія сидитъ и слушаетъ… вотъ въ этой позѣ — вотъ такъ. Она почти не поднимаетъ глазъ. Мой братъ говоритъ, говоритъ, да иногда и броситъ туда взглядъ. Мы провели такимъ образомъ цѣлый часъ. Въ промежутокъ, когда скрипка пронзительно завывала, я посмотрѣла въ лицо Вильфриду, и мнѣ показалось, что я увидѣла одну изъ тѣхъ мимикъ отчаянія въ пантомимѣ, которая просто ужаснула меня!

Разсказавъ все это, Адель должна была предупредить явное возмущеніе, и для этого прибавила, что Вильфридъ не бываетъ дома не всегда ради своего удовольствія, но употребляетъ всевозможныя усилія увидѣть мистера Перикла; это замѣчаніе убѣдило барышенъ, что положеніе брата было такъ же достойно сожалѣнія, какъ и ихъ собственное.

Корнелія не захотѣла исполнить требованія своего возлюбленнаго, и коротко отвѣчала ему. Она не удостоила даже намекомъ на невыразимо тяжелое горе свое, но сказала только о своемъ долгѣ къ отцу, и что въ молитвахъ своихъ умоляетъ небо даровать ей силу исполнить его. Сэръ Порсель принялъ это за начало размолвки. Во вторичномъ письмѣ онъ серьезно упрекалъ ее. Конечно, она была не права, что основывала свой отвѣтъ на какомъ нибудь ничтожномъ упрекѣ, но во всякомъ случаѣ она хотѣла оправдаться. Она невольно сравнивала своихъ двухъ поклонниковъ, и не смотря на сухой умъ сэра Твикенгэма, не могла не признаться, что онъ въ своемъ ухаживаньи велъ себя съ необыкновенною вѣжливостью, доходившею до рыцарства. Онъ ни разу еще не сказалъ ей, чтобы она поторопилась своимъ рѣшеніемъ. Онъ бывалъ у нихъ въ домѣ и уходилъ, какъ обыкновенный гость. Она была обязана ему за продолжительную нерѣшительность, наслаждаться которою удастся весьма немногимъ. Жестокіе удары, нанесенные ей сэромъ Порселемъ въ то время, когда ей нужно было совершенно предаться мечтамъ, чтобы перенести весь ужасъ накопившихся фактовъ, были отомщены. — Онъ сомнѣвается во мнѣ, тогда какъ я переношу тяжелую пытку! вскричала она про себя въ ту минуту, когда мистриссъ Чомпъ попросила ее наполнить бокалъ, говоря: — Ну, Корнелія, моя милая, если мы и не совсѣмъ счастливы, то ничто такъ не можетъ разувѣрить насъ въ несчастіи, какъ шампанское, — и она поднесла къ губамъ Корнеліи отвратительное для нея вино. Сэру Порселю ни слова не было сказано о ея скорби, и потому онъ не выразилъ сомнѣнія въ истинѣ ея рѣчей; но сантименталисты съ особенною точностью читаютъ въ душѣ другъ друга, даже сквозь ихъ очаровательныя дымки. Корнелія угадывала въ немъ сомнѣніе и потому надѣялась, что сэръ Порсель угадаетъ ея несчастіе. Это всегда такъ бываетъ, когда вы играете жизнію! Чуть только вы собьетесь съ прямаго пути, то тотчасъ попадете въ этотъ запутанный лабиринтъ. Теперь онъ писалъ холодно, но и при этомъ она старалась подавить въ себѣ чувство досады. Она приписывала измѣненіе его тона просто недостатку довѣрія къ ней, и положительно во время своей нравственной пытки усвоила себѣ идею о его къ ней преданности. Она могла бы охарактеризовать свой планъ поведенія слѣдующимъ образомъ: — Я должна во всемъ соглашаться съ дѣйствіями моего отца, чтобы поберечь его здоровье. Я обязана исполнять всѣ его приказанія, кромѣ приказанія пожертвовать моею рукою. — На самомъ же дѣлѣ она хотѣла исполнять свой долгъ къ отцу до послѣдней минуты, и уже потомъ, въ крайнемъ случаѣ, вспомнить о своемъ долгѣ къ возлюбленному. Но она не могла написать и объяснить ему все это. Она инстинктивно понимала, что было бы не совсѣмъ благовидно сказать все это прямо въ глаза. Быть можетъ, въ другое время она бы думала и дѣйствовала менѣе легкомысленно; но мучительное состояніе оставаться въ неизвѣстности и маленькія домашнія и ежедневныя непріятности еще болѣе увеличивали ея наклонность къ самообольщенію. — Переноситъ ли кто нибудь такъ много? переноситъ ли столько какой нибудь рабъ? восклицала она, какъ бы укрываясь отъ остроты своей подавленной ироніи. Ибо и рабу предоставленъ выборъ, если не въ пищѣ и питьѣ, то по крайней мѣрѣ онъ можетъ отвергнуть то, что для него отвратительно. Корнелія же не имѣла и этого права. Каждый разъ она должна была разыгрывать принужденную роль съ мистриссъ Чомпъ, и всѣ, кого она любила, уважала и кѣмъ дорожила, всѣ участвовали въ одномъ и томъ же заговорѣ. Ей отказали даже въ утѣшеніи ненавидѣть и презирать свою мучительницу. Мысль, что бѣдное, безпомощное существо, быть можетъ, разорено ими, значительно смягчала размышленія Корнеліи и научала ее смиренно исполнять свои обыденныя занятія. Ея терпѣніе доходило до крайней степени. Она съ горечью чувствовала, что тяжелыя страданія возвышали ея душу, между тѣмъ какъ эти пустыя бѣдствія только унижали ее. Отчего же ея возлюбленный, если его любовь такъ страстна, отчего онъ самъ не рѣшается разрѣзать узла, — не проситъ ея руки, и тѣмъ не понудитъ ее къ скорому рѣшенію? Она воображала, что если бы онъ рѣшился на этотъ шагъ, сердце ея высказалось бы немедленно. Но, повидимому, у него недоставало на это храбрости. Прилично ли нищему брать на себя такія доблестныя роли? Быть можетъ, онъ самъ же отвѣчалъ на этотъ вопросъ въ своей неуютной квартирѣ.

Пришла и весна, а съ ней вмѣстѣ показались и подснѣжники, первые вѣстники теплой погоды. Сэръ Порсель написалъ Корнеліи любезное письмо. Желаніе подышать свѣжимъ воздухомъ и побывать вблизи своей возлюбленной заставили его отправиться въ Хильфордъ. Въ воротахъ хильфордской станціи онъ встрѣтилъ Вильфрида и Адель, торопившихся застать поѣздъ; они его не узнали. Онъ слегка измѣнился въ лицѣ, но радость весело порхавшихъ птичекъ разогнала все его неудовольствіе. Онъ мысленно спрашивалъ себя, что значатъ эти черныя кругообразныя пятна, какъ бы перегонявшія другъ друга по лугамъ и свѣтлымъ дорожкамъ. Онъ съ усиліемъ припоминалъ ландшафтъ и узнавалъ знакомыя мѣста. Онъ гулялъ весь день, поднимался на различныя возвышенности, чтобы посмотрѣть оттуда на брукфильдскія трубы. Подъ вечеръ, онъ очутился въ сосновой рощѣ, у безплоднаго дерева. Онъ задумчиво прислонился къ нему, какъ вдругъ услышалъ два голоса, повѣрявшіе другъ другу свои тайны.

Лакей Генсфордъ ухаживалъ за горничной Тинлеевъ, и здѣсь, на половинѣ дороги между двумя домами, они обыкновенно встрѣчались. Онъ извинялся, что опоздалъ, говоря, что въ ожиданіи мистера Поля, въ Брукфильдѣ обѣдали позже обыкновеннаго. Вопросы дѣвицы показывали, что ей хорошо извѣстны брукфильдскія дѣла, а также желаніе пополнить собраніе послѣднихъ извѣстій для Лауры Тинлей касательно этихъ «странныхъ дѣвушекъ», какъ она имѣла привычку называть ихъ.

— О! ужь будто ничего и не слышите! было возраженіемъ на высказанныя Генсфордомъ свѣдѣнія. Онъ не могъ ей сообщить ничего новаго. Она хотѣла услышать что нибудь не только новое, но и поразительное, — потому что, говорила она: — когда я раздѣваю на ночь миссъ Лауру и при этомъ, если удастся сообщить ей что нибудь пріятное, то могу получить шелковое платье, надѣванное не болѣе шести разъ. Когда я сказала ей, что мистеръ Альбертъ, ея братъ, обѣдалъ у васъ въ четвергъ — чѣмъ конечно унизилъ себя — ну это его дѣло, — я получила пару шелковыхъ чулокъ; разумѣется, я и виду не подала; что понимаю за что! а еще о мистриссъ Домнъ, — Стомнъ, — не помню хорошенько имени этой женщины, — такъ она называетъ вашего барина банкротомъ и требуетъ отъ него свои деньги, прекрасно! посмотримъ, если миссъ Лаура не подаритъ мнѣ изъ своего ящика пару лайковыхъ перчатокъ! Пожалуйста оставьте въ покоѣ мои руки, вѣдь вы знаете, что я не такъ глупа, чтобы надѣть перчатки вечеромъ, да еще для васъ!

Но Генсфордъ настаивалъ и все-таки безъ успѣха. Все это казалось баронету слишкомъ ребяческимъ, чтобы дать знать о своемъ присутствіи. Они пошли далѣе, и не много погодя, горничная вскричала: — Вотъ это такъ стоитъ чего нибудь! и остановилась. — Выйдетъ замужъ черезъ мѣсяцъ! А вы не знаете, которая изъ нихъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Генсфордъ: — баринъ говорилъ «одна изъ васъ» за обѣдомъ, въ ту минуту, когда я входилъ въ столовую. Онъ былъ въ духѣ, и продолжалъ: долго ли чрезъ мѣсяцъ! — Шампанскаго, Генсфордъ! и еслибъ вы видѣли мистриссъ, не Стомнъ, а Чомпъ… Къ ночи она будетъ пьяна, и держу пари, что мнѣ придется вести ее на верхъ. О, она презабавная! — когда разнѣжится, то не пожалѣетъ дать и пяти шиллинговъ; но все-таки изъ-за этой женщины я раза три чуть не лишился мѣста. Отъ ея хохота чурбанъ лопнетъ: не надо ни топора, ни клина. А иногда начнетъ распѣвать — преуморительно! миссъ Корнелія сидитъ тамъ да слушаетъ отвратительный ирландскій выговоръ этой женщины; разъ она показала на миссъ Корнелію и сказала, что она походитъ на собаку мѣдника, — когда той даютъ кость, и она никому не хочетъ уступить ее. Ха, ха! Не правда ли, славно?

— О! на собаку мѣдника! Какъ бы не забыть мнѣ этого! сказала горничная: — не такая же она дура.

— Ужь тамъ я не знаю, и Генсфордъ погрузился въ критическую задумчивость. — Она и глуца и не глупа, какъ хотите, если понимаете меня. Я знаю только одно, что она смѣшная…

Сэръ Порсель тихонько вышелъ изъ-за деревьевъ, нисколько не встревоживъ влюбленной четы. Онъ услышалъ болѣе, нежели хотѣлъ услышать, и рѣшившись не допрашивать этого человѣка о разговорѣ мистера Поля за обѣдомъ въ Брукфильдѣ, торопливо пошелъ въ городъ.

Онъ вошелъ въ свой бѣдный домъ, гдѣ его собесѣдниками были пустые стулья; софа казалась костлявой и непривѣтливой, точно старая ключница; онъ у видѣлъ столъ съ письменнымъ ящикомъ на немъ, а за полуоткрытыми дверями холодную и узкую постель; и только теперь онъ понялъ всю обширность своей потери, и упрекалъ себя за жизнь. Онъ методически сѣлъ за столъ и написалъ къ Корнеліи. Его фантазія рисовала ему ее какъ самаго строгаго критика и, чтобы удовлетворить ему, написалъ письмо слогомъ передовой газетной статьи. Невозможно было и подумать, чтобы эти избранныя, пышныя фразы имѣли трагическое значеніе. По прочтеніи своего сочиненія, онъ разорвалъ его, для того, чтобы произвести другое въ томъ же родѣ. Онъ не могъ писать въ своемъ натуральномъ тонѣ. Отъ времени до времени онъ вслухъ говорилъ отрывистыя фразы, въ которыхъ звучали и отчаяніе и нѣжность. Ничего подобнаго не было въ его написанныхъ словахъ, кромѣ натянутой философіи и иронической покорности судьбѣ. — Я желалъ бы видѣть васъ, прежде чѣмъ предприму шагъ, который многіе считаютъ весьма серьезнымъ, сказалъ онъ, и эту мысль провелъ во всемъ письмѣ и подписалъ свое имя. Прыжокъ въ омутъ, думалъ онъ, ничего не значитъ для того, кто лишенъ всякой одежды: ему одинаково холодно и въ воздухѣ и въ водѣ. Это письмо, оканчивавшееся краткою, но не повелительною, или даже не настоятельною просьбою свиданія на другой день у безплоднаго дерева, онъ запечаталъ и отослалъ за нѣсколько часовъ до свиданія. Потомъ онъ написалъ ясное, дѣловое письмо къ своему адвокату; и еще одно, весьма двусмысленное, къ двоюродному брату съ материнской стороны. Братъ его отца, Персиваль Барреть, къ которому перешли всѣ имѣнія, предлагалъ ему ежегодный пенсіонъ въ пятьсотъ фунтовъ, — не смотря на то, что «самъ обремененъ многочисленнымъ семействомъ, что конечно не безъизвѣстно его племяннику». Сэръ Порсель отвѣчалъ: — Позвольте мнѣ первому, въ этомъ случаѣ, позаботиться о вашемъ семействѣ; и отвергъ благодѣяніе. Теперь онъ писалъ своему двоюродному брату и говорилъ: — что бы вы подумали о человѣкѣ, принявшемъ подобную милость? слышали ли вы, что я когда нибудь склонялъ голову и протягивалъ руку? — Послѣ того онъ легъ на свое холодное ложе. Онъ рѣшился написать къ дядѣ, заглушить вопль своей гордости и жить на пенсіи, если только Корнелія придетъ на свиданіе. Это его послѣдняя просьба, писалъ онъ ей. Лицомъ къ лицу съ своей возлюбленной, онъ не сомнѣвался въ своемъ могуществѣ, и это чувство, которое раздѣляла и Корнелія, принуждало ее находить его все болѣе и болѣе недовѣрчивымъ. Лежа въ своей темной комнатѣ, онъ представлялъ себѣ, какова Корнелія будетъ въ вѣнчальномъ нарядѣ. Его разгоряченная фантазія рисовала ему восхищеніе вокругъ ея фигуры въ бѣломъ платьѣ и бѣлой туникѣ; ея шествіе къ алтарю принимало въ его глазахъ характеръ религіозной процессіи, внушающей благоговѣніе всему человѣчеству! А гдѣ же, въ то время какъ она стояла предъ священникомъ, въ святомъ смиреніи, серьезная, бѣлая и стройная, — гдѣ же тотъ человѣкъ, сердце котораго такъ сильно стремилось къ тому, чтобы занять мѣсто по правую ея сторону? Онъ съ ироническимъ спокойствіемъ дотронулся двумя пальцами до взволнованнаго сердца и улыбнулся. Потомъ еще съ большимъ спокойствіемъ всталъ, зажегъ свѣчу, вынулъ изъ ящика два карманныхъ пистолета и зарядилъ ихъ, но спустя немного, вынулъ пулю изъ одного изъ нихъ, и снова положилъ съ радостною мыслью о выборѣ, который могла бы сдѣлать рука между этими двумя оружіями, — однимъ — сберегающимъ жизнь, другимъ — отнимающимъ ее. Наконецъ онъ задремалъ и въ полуснѣ былъ испуганъ двумя выстрѣлами въ церкви изъ огнестрѣльнаго оружія; ему представлялось, что толпа женщинъ въ покрывалахъ и мужчинъ въ маскахъ стремилась къ церковнымъ дверямъ, а одна женщина, откинувъ вуаль съ лица, нагнулась надъ какимъ-то трупомъ, безъ малѣйшихъ усилій подняла его и, рыдая, опустила въ могилу, гдѣ онъ и покоится въ мирѣ и тишинѣ, хотя толпы народа проходили надъ нимъ, являлись и изчезали новыя звѣзды, и вѣтеръ завывалъ новыми звуками. Онъ увидѣлъ утро надъ трупомъ; но вотъ яркій блескъ солнца сверкнулъ ему прямо въ глаза и онъ проснулся, какъ человѣкъ, не знающій заботъ. Маленькая работница его хозяйки чистила каминную рѣшетку въ его гостиной. Онъ нѣсколько разъ отклонялъ подобныя услуги, дѣлаемыя дѣвочкой, по крайней мѣрѣ онъ требовалъ, чтобы это дѣлалось въ его отсутствіе. Онъ просилъ ее оставить, но она отвѣчала, что должна исполнить приказаніе своей госпожи. На это онъ сказалъ, что рѣшетка вовсе не требуетъ чистки. Дѣвушка приняла это ни болѣе ни менѣе, какъ за одно мнѣніе, но отнюдь не за вызовъ на противорѣчіе, и молча продолжала свое дѣло. Раздраженный шумомъ, но не желая показаться суровымъ, онъ вскричалъ: — Да къ чему вы ее чистите, если каминъ вчера не топился?

— Не знаю, топился ли онъ, но въ немъ есть зола, отвѣчала дѣвушка.

— Говорю вамъ, я не затоплялъ его.

— Такъ вѣрно онъ затопился самъ собой, пробормотала она.

— Не хотите ли вы сказать, что въ немъ былъ огонь, когда вы вошли сюда утромъ?

Горничная отвѣчала утвердительно, и прибавила, что даже нашла куски обожженой бумаги.

Символъ сгорѣвшаго огня, который никого не грѣлъ и не веселилъ, омрачилъ его фантазію и онъ предоставилъ маленькой служанкѣ полную свободу дѣйствовать графитомъ и щеткой.

Кончивъ свое дѣло, она сказала: — моя госпожа, сэръ, получила сегодня корзинку яицъ изъ деревни, и спрашиваетъ, не угодно ли вамъ покушать ихъ за завтракомъ: они очень свѣжи — только вчера снесены. Барыня говоритъ, что не вѣритъ, что копченыя сельди у васъ ярмутскія; она пробовала одну, нашла въ ней икру и приказала остановить зеленщицу, которая продала ихъ, потому что трава такъ пристала къ нимъ, что никакъ нельзя отмыть; и барыня говоритъ, что по неволѣ надо ѣсть вмѣстѣ съ травой.

Сэръ Порсель повернулся на другой бокъ. — Неужели это будетъ моей эпитафіей? простоналъ онъ; онъ не былъ слишкомъ разборчивъ въ своемъ кушаньѣ, или въ выборѣ сельдей, и не особенно заботился о свѣжести яйца. Онъ желалъ бы знать, что думала его хозяйка, приславъ къ нему утромъ, именно сегодня, соблазнять его аппетитъ. — Мнѣ помнится, что я здѣсь всегда ѣлъ только поджаренный хлѣбъ, — сказалъ онъ самъ себѣ. Дѣвушка ждала отвѣта. — Приготовьте поджареннаго хлѣба, какъ и прежде. — Она казалась удовлетворенною, но снова возвратилась, когда онъ умывался, и попросила повторить приказаніе.

— Скажите вашей госпожѣ, что я буду ѣсть поджаренный хлѣбъ до дня моей смерти! отвѣчалъ онъ; и устыдясь своей необычайной вспыльчивости, на минуту прекратилъ умыванье и углубился въ размышленія, отъ которыхъ оторвался, почувствовавъ ознобъ. Поджаренный хлѣбъ и отвлеченные предметы все еще занимали его мысли, какъ вдругъ снова послышался голосъ дѣвушки: — извините, сэръ, сказали вы, или нѣтъ, что вамъ угодно хлѣба сегодня утромъ? Большихъ усилій стоило ему отвѣтить хладнокровно: — Да.

— Или нѣтъ? было слѣдующимъ вопросомъ, невольно возбудившимъ досаду.

— Ну нѣтъ, сегодня утромъ мнѣ ничего не нужно, сказалъ онъ.

— Ничего не нужно? повторила она.

Она теперь непремѣнно думаетъ: «значитъ, вы не будете кушать поджаренный хлѣбъ до дня вашей смерти, какъ вы сказали». — При этой мысли, промелькнувшей въ его головѣ, онъ чуть не закричалъ «остановитесь», чтобы возобновить свое приказаніе о поджаренномъ хлѣбѣ, желая этимъ показать себя послѣдовательнымъ. Ребячество подобнаго желанія заставило его спросить самого себя: стоитъ ли останавливать ее? Я сказалъ: — сегодня мнѣ не нужно ничего, такъ это еще не значитъ, что день моей смерти уже наступилъ. Думая объ этомъ, онъ дрожалъ отъ холода.

Его хозяйка, удовлетворивъ своему любопытству, прислала поджаренный хлѣбъ. Лучъ яснаго весенняго солнца освѣтилъ поданный завтракъ. Онъ сѣлъ и принялся за него, раздумывая, не означало ли это ничего не нужно дѣйствительно его послѣдняго дня, или вовсе не имѣло никакого значенія. По одному этому можно судить о состояніи его ума. Сильное желаніе наслаждаться красотой и мрачное сознаніе невозможности удовлетворить это желаніе, терзали его. Онъ послалъ за канарейкой своей хозяйки, и звучныя трели этой веселой птички убѣдили его, что въ насъ сокрытъ огромный запасъ гармоніи, и что отъ насъ зависитъ вызвать ее; что великая прелесть и очарованіе музыки поддерживается въ насъ силою нашего воображенія. Но что же это за сила? — горячій и неудержимый порывъ крови. Если она уже болѣе не существуетъ, напримѣръ въ человѣкѣ безъ всякихъ надеждъ, то что ему за дѣло до музыки, или красоты? Разумѣется, онѣ для него ничто. Разсуждая такимъ образомъ, онъ убѣдился въ своихъ заблужденіяхъ, пока его рука, лежавшая противъ солнца, не сообщила пріятной теплоты всему тѣлу. — Вотъ что мы всѣ любимъ, сказалъ онъ, устремивъ взглядъ на прозрачное голубое небо: — но, къ сожалѣнію, въ этомъ климатѣ имъ рѣдко можно любоваться, прибавилъ онъ, оглядывая темные углы комнаты. Окончивъ завтракъ, онъ послалъ къ хозяйкѣ за своимъ недѣльнымъ счетомъ. Недѣля еще не кончилась, и потому эта добрая женщина явилась къ нему чрезвычайно удивленная, говоря: — конечно, сэръ, у васъ очень регулярныя привычки, но нѣкоторыхъ нельзя понять; какимъ образомъ хотите вы, сэръ Порси, составить счетъ, не сдѣлавъ расходовъ?

Онъ кивнулъ головой.

— Вы опять въ деревню? спросила она, улыбаясь.

— Да; какъ видите, пріѣхалъ.

— Какъ она хороша въ это время рода! но насчетъ рынковъ и садовъ Лондонъ превзойдетъ какую угодно деревню, и я всегда скажу, что если вы любите и дорожите комфортомъ, живите въ Лондонѣ! А полисмены! они просто благодѣтели для насъ, женщинъ, они, кажется, нарочно посланы свыше, чтобы защищать нашу слабость. Увѣряю васъ, сэръ Порси, я глубоко чувствую это, и не знаю ни одной здравомыслящей женщины, которая бы не была одного со мной мнѣнія. Удивляюсь, какъ это наши бабушки могли обходиться безъ нихъ. Впрочемъ, надо правду сказать, что люди, жившіе до насъ, не имѣли понятія о комфортѣ. Когда, — Боже мой! — подумаешь, что множество людей жили еще прежде открытія чая! Это, могу про себя сказать, приходитъ мнѣ въ голову каждый разъ, когда сижу и пью чай. Правда, грѣшно говорить такія вещи, сэръ; но, по моему мнѣнію, ни одна христіанка не дѣлала такъ много добрыхъ дѣлъ, какъ съ помощію чая; и если я слышу, что какой нибудь мужчина прибилъ свою жену, — мнѣ сейчасъ же приходитъ на мысль вопросъ: — регулярно ли онъ пьетъ чай? Вы можете быть увѣрены, что подобный человѣкъ совсѣмъ не употребляетъ чаю.

Сэръ Порсель позволилъ ей говорить, ощущая странное удовольствіе отъ ея пустой болтовни, и она съ своей стороны тоже была не прочь изливать свои сокровенныя мысли предъ баронетомъ.

Когда она сказала: — чтобы доставить вамъ удовольствіе, я прикажу затопить вечеромъ каминъ, — сэръ Порсель вскинулъ на нее глазами и хотѣлъ было попросить не безпокоиться, но потомъ кивнулъ головой. Душою, казалось, онъ уже видѣлъ ожидающій его привѣтливый огонекъ. Совсѣмъ другія были бы сновидѣнія въ прошлую ночь, если бы, передъ тѣмъ какъ ложиться спать, онъ взглянулъ на пылающій каминъ! Корнелія прикоснулась бы къ нему во снѣ своей рукой и тѣмъ возвратила бы умершаго къ жизни! Онъ вскочилъ на ноги и отпустилъ почтенную домохозяйку. Съ обѣихъ сторонъ «да и нѣтъ» казалось тѣснили его, какъ двѣ враждебныя силы, боровшіяся за его тѣло. Они отзывались у него въ ушахъ и дергали его за пальцы. Онъ замѣтилъ однако, что онѣ вдругъ притихли, лишь только онъ подошелъ къ пистолетному ящику, и вынулъ одинъ, самъ не зная который.

ГЛАВА LVI.

ШАХЪ И МАТЪ.

Въ одно бурное апрѣльское утро, Эмилія встала и припомнила прошлогоднее, весеннее утро, когда она наблюдала несущіяся тучи, которыя казались ей завѣсой невѣдомой славы. Но теперь, эти же тучи представляли видъ ея собственной жизни. За бурными складками этой завѣсы ничего, кромѣ покоя, не было скрыто. Она смотрѣла на югозападную сторону и внимательно слѣдила за переливами облаковъ, то серебристыхъ по краямъ, то подернутыхъ красноватымъ цвѣтомъ, и сквозь нихъ отъ времени до времени мелькали пятна голубаго неба, мелькали быстро, какъ мысль о родинѣ въ душѣ воина, на полѣ битвы. Небо представляло собою это самое поле. Эмилія крѣпко сжала губы, чтобы удержаться отъ побужденія къ молитвѣ за Мертира, сражавшагося въ Италіи; онъ былъ уже въ Италіи, а она снова въ горахъ Монмоута; онъ сражался въ Италіи, а она была прикована здѣсь своимъ несчастнымъ обѣщаніемъ! Три дня спустя послѣ обѣщанія, даннаго Вильфриду, Мертиръ уѣхалъ, пожавъ ей руку, какъ обыкновенный другъ. Джорджіана осталась, по его желанію, для защиты Эмиліи. Эмилія писала Вильфриду объ освобожденіи ея отъ безразсуднаго обѣщанія, но не будучи одарена способностью писать убѣдительныя письма и не имѣя къ подобному труду ни малѣйшаго расположенія, она скоро убѣдилась, что Вильфридъ пробудилъ въ ней страстныя чувства, и что нѣкоторыя изъ нихъ она была способна ощущать, а другія, быть можетъ, тоже ощущала, но по принужденію. Результатомъ было то, что она потеряла всю искренность выраженій для своей просьбы объ освобожденіи: она не могла высказаться точно. Ея сердце возмущалось все болѣе и болѣе и сообщало ея глазамъ способность совершенно ясно видѣть эгоизмъ Вильфрида. Дни, проводимые съ Джорджіаной, которая должна была находиться вдали отъ своего брата, подвергавшагося всякаго рода опасностямъ, понуждали Эмилію возобновить свою просьбу; но она увидѣла, что все высказанное ею вводило ее въ новыя неожиданныя сѣти и западни. Только одно могла она сказать положительно: — я хочу уѣхать. Лишь только она повторяла это, Вильфридъ въ тотъ же моментъ начиналъ приводить цитаты изъ ея писемъ, гдѣ она говорила то-то и то-то, и многія другія фразы. Самъ онъ очень хорошо владѣлъ перомъ и былъ одаренъ способностью и ловкостью защищать свои убѣжденія. При другихъ тяготившихъ Эмилію ощущеніяхъ, она не могла бороться съ мыслію, внушенною ей Вильфридомъ, что будто бы онъ имѣлъ причину жаловаться на ея поведеніе. Онъ допускалъ нѣкоторыя ошибки и съ своей стороны, но оцѣнивъ доводы, отъ чего они происходили, нельзя было не извинить ихъ. Мало того, онъ съ чисто артистической ловкостью окружалъ такимъ сантиментальнымъ ореоломъ святость даннаго ею слова, что Эмилія не могла сопротивляться суевѣрному страху, — что будетъ, если она нарушитъ его. Джорджіана нарочно перевезла ее въ Монмоутъ, чтобы они рѣже видѣлись. Безпрерывныя письма преслѣдовали ихъ обоихъ, ибо Вильфридъ былъ на столько уменъ, что не хотѣлъ допустить, чтобы письма его почерка доходили только до одной изъ дамъ, затворившихся въ загородномъ домѣ. Въ мечтахъ своихъ онъ уже видѣлъ, какою недовольною казалась одна изъ нихъ, не получившая письма, и поэтому очень заботливо забавлялъ своего мистифируемаго дракона, а самъ между тѣмъ все ближе и ближе подвигался къ золотому яблоку. Другою цѣлію было то, что склонивъ Джорджіану на свою сторону и, сдѣлавъ ее своею повѣренной, онъ ставилъ ее въ необходимость сохранить все втайнѣ отъ лэди Шарлотты.

Однажды утромъ, ни которая изъ нихъ не получила письма изъ Брукфильда. Съ этого времени письма прекратились. Въ ушахъ Эмиліи будто только теперь прекратился шумъ, и она ясно могла понимать свои чувства. Къ удивленію Джорджіаны, она не обнаруживала ни безпокойства, ни сожалѣнія. Быть можетъ, думала Джорджіана, она маскируется передо мной, и дѣйствительно лицо Эмиліи сдѣлалось блѣднѣе. Но наконецъ пришелъ апрѣль съ своими свѣжими утрами: при встрѣчахъ, ни съ той ни съ другой стороны не было замѣтно женскаго лицемѣрія; за завтракомъ онѣ ласково пожимали руки другъ другу. Во время одной изъ этихъ встрѣчъ Эмилія сказала: — я готова ѣхать въ Италію, — готова, хоть сейчасъ.

Джорджіана пристально посмотрѣла на нее и подумала: — это должно быть припадокъ негодованія на Вильфрида, и потомъ отвѣчала: — въ Италію! я думала, вы уже забыли, что существуетъ такая страна.

— Я не забываю ни моей отчизны, ни моихъ друзей, сказала Эмилія.

— По крайней мѣрѣ я желала бы знать причину такой неожиданной рѣшимости, возразила Джорджіана.

— Вы конечно помните, что писалъ Мертиръ въ своемъ письмѣ изъ Ароны? Какъ это странно, что иногда не можешь понять значенія нѣкоторыхъ словъ. Онъ говорилъ, что я не должна никогда слѣдовать побужденію, которое не есть побужденіе всей моей натуры. Да! теперь я понимаю, что это значитъ. Онъ также говорилъ, что моя жизнь стоитъ дороже обѣщанія, даннаго въ минуту безразсудства. Это правда! Онъ, недобрая Джорджи, не то, что вы… онъ довѣряетъ мнѣ; онъ всегда совѣтуетъ и помогаетъ мнѣ; Мертиръ ждетъ меня. Я не могу такъ быстро понимать тонкостей свѣтскаго языка. У меня теперь одно желаніе: увидѣться съ Вильфридомъ; если это нельзя, то я напишу къ нему. Я скажу ему, что намѣрена положительно нарушить свое обѣщаніе.

Лучъ благородной гордости просіялъ на лицѣ молодой дѣвушки, когда она бросила перчатку сентиментализму.

— А если онъ воспротивится? сказала Джорджіана.

— Если и воспротивится, то что же изъ этого? Если онъ сдѣлаетъ возраженіе письменно, я все-таки уѣду. Я буду писать къ нему не о позволеніи, а просто напишу о моей волѣ. Если я увижу его, и онъ будетъ упрекать меня, то я прямо взгляну ему въ глаза и скажу мое мнѣніе. Съ тѣхъ поръ, какъ я дала это нелѣпое обѣщаніе, я жила точно оледенѣлая. По временамъ я чувствовала себя змѣей, которая шипитъ, сдѣлавъ какую нибудь глупость. Мнѣ кажется, что я чувствовала что-то похожее на ощущеніе, которое испытываютъ мужчины, когда даютъ клятву.

Черты Джорджіаны выражали хотя легкое, но замѣтное неудовольствіе. Эмилія спокойно продолжала: — простите меня. Я хочу, чтобы вы знали, какъ я ненавижу обѣщаніе, которое разлучаетъ меня съ Мертиромъ въ моей Италіи, и заставляетъ васъ презирать вашу бѣдную Эмилію. Да, это правда. Но я примирилась съ этимъ, хотя оно имѣло на меня дѣйствіе двадцати жестокихъ ударовъ въ день.

— Но почему же, если это обѣщаніе такъ ненавистно вамъ, почему же вы раньше не нарушили его? спросила Джорджіана.

— У меня не доставало смѣлости, и Эмилія склонила голову: — Кромѣ того, прибавила она какъ-то особенно прищуривъ глаза, какъ человѣкъ, желающій разсмотрѣть отдаленный предметъ; — я не могла этого предвидѣть.

— Если, возразила Джорджіана: — вы берете назадъ свое слово, значитъ и онъ имѣетъ право нарушить свое?

— Нѣтъ! и если онъ не видитъ этого, дико вскричала Эмилія; — въ такомъ случаѣ пусть онъ навсегда удалится отъ меня и не будетъ даже называться другомъ! Ну, неужели же тутъ нѣтъ разницы… ахъ, Джорджи, позвольте мнѣ кричать о ней, какъ въ Шекспирѣ! Эмилія засмѣялась, чтобъ скрыть свою вспыльчивость: — я желаю чего-то болѣе обыкновеннаго разговора, чтобы доказать разницу, существующую между нами. Неужели я должна жить здѣсь, пока не изсякнутъ во мнѣ всѣ чувства, или пока душа моя не станетъ походить на чуть замѣтную искру въ старомъ полѣнѣ? Неужели я не должна удержать его отъ убиванія моихъ соотечественниковъ и отъ наказыванья розгами женщинъ Италіи? Богъ знаетъ, что еще заставятъ его дѣлать эти австрійцы! Онъ очень измѣнчивъ. Онъ легко сдѣлается австрійцемъ. Я уже слышала его раза два, и если бы у меня были закрыты глаза, я бы пари держала, что это говоритъ австріецъ. Я желала удержать его, но было бы несправедливо, если бы я оставалась здѣсь, пока существую, или пока буду знать, что дышу также чувствительно, какъ вы и другіе. Я должна быть съ Мертиромъ. Вотъ что я намѣрена сказать ему.

Она мягко улыбнулась, смотря въ холодные глаза Джорджіаны и желая получить взглядъ прощенія за свою пылкую рѣчь.

— Такъ значитъ, вы любите моего брата? сказала Джорджіана.

Эмилія могла бы возразить: — о, какая вы жестокая! но боль отъ сознанія, какъ мало щадятъ ея еще незрѣлое чувство, была слишкомъ остра; она удержалась отъ восклицанія, желая сохранить свои простыя, дружественныя отношенія со всѣми окружавшими ее.

— Онъ мой другъ, сказала она: — я питаю къ нему чувство сильнѣе любви. О, если бы я была мужчиной и могла назвать его своимъ братомъ по оружію! Что ему значитъ любовь дѣвушки, когда онъ отдалъ Италіи свои деньги, свое сердце и каждую минуту готовъ пожертвовать за нее своей жизнью?

Какъ скоро Джорджіана повѣрила ея намѣренію ѣхать, то тотчасъ дружески пожала ей руку и обняла.

Два дня спустя онѣ уже были въ Ричфордѣ съ лэди Гостръ. Газеты были полны извѣстій объ итальянскомъ возстаніи. Близь Брешіи произошло сраженіе между императорскими и національными войсками, и первые отступили въ безпорядкѣ. Многаго ожидали отъ пьемонтцевъ, хотя всѣ, знавшіе ихъ короля, не слишкомъ довѣряли ему. Вся Ломбардія ожидала сигнала отъ Пьемонта. А кровь между тѣмъ все лилась и лилась.

При внезапномъ переходѣ отъ мертваго однообразія къ дѣятельной жизни, Эмилія пропустила нѣсколько времени, прежде чѣмъ собралась написать къ Вильфриду. Она уже хотѣла запечатать свое письмо, какъ вдругъ ей подали письмо отъ Вильфрида. Вотъ его содержаніе:

«Я только что вернулся домой, и что я слышу? Но неужели вамъ положительно нельзя вѣрить? Неужели я не могу положиться на ваше слово, которое вы торжественно дали мнѣ? Мы должны видѣться какъ можно скорѣе. Назначьте мѣсто. Я окруженъ несчастіемъ и едва не схожу съ ума. При свиданіи я разскажу вамъ все. Я считаю васъ твердою. Напишите немедленно. Не смѣю просить васъ пріѣхать къ намъ. Въ домѣ у насъ страшная суматоха. Невозможно описать всего, что случилось. Мой отецъ находится въ безнадежномъ положеніи. Все лежитъ на мнѣ. Я надѣялся, что могу положиться на васъ».

Эмилія разорвала первое свое письмо и отвѣчала: «пріѣзжайте тотчасъ сюда. Или, если вы хотите видѣться со мной въ другомъ мѣстѣ, то я готова: но только пожалуйста не медлите. Если вы слышали, что я ѣду въ Италію, то это правда. Я беру назадъ свое обѣщаніе! Надѣюсь, вы простите меня. Сердце мое обливается кровью за дорогую Корнелію, и какъ бы я желала увидѣться съ моими сестрами, обнять ихъ и раздѣлить ихъ горе. Но если это невозможно, то скажите, что я цалую ихъ. Прощайте!»

Вильфридъ отвѣчалъ:

«Завтра утромъ въ три четверти девятаго я буду у воротъ Ричфордскаго парка. Вы говорите отъ чистаго сердца, это всегда было вашимъ обыкновеніемъ. Не забудьте надѣть пальто или теплую шаль; вечера у насъ довольно морозны. Если я не въ состояніи занять васъ, надѣюсь, это сдѣлаютъ за меня соловьи. Помните вы ихъ въ прошедшемъ году? Желалъ бы я знать, услышимъ ли мы тѣхъ же самыхъ? но нѣтъ, мы ихъ болѣе не услышимъ».

Послѣднія слова, приведенныя съ намѣреніемъ или нѣтъ, имѣли особенную прелесть для слуха Эмиліи. Она подумала: — а я уже давно все позабыла. Оставшись вечеромъ одна въ своей спальнѣ, она отворила окно. Апрѣль уже подвигался къ маю; она не долго стояла, какъ вдругъ послышался слабый потокъ звуковъ, какъ будто выходившихъ изъ-за куста рододендрона, посреди луга, и чрезвычайно удивилъ ее. Она слушала; раздалась другая мелодія, робкая, нѣжная, полная таинственности. Луна разливала свой свѣтъ на вѣтви деревьевъ, изъ которыхъ одни были покрыты почками, другія же оставались еще голыя. Вдругъ протяжныя звучныя, отдѣльныя ноты раздались въ воздухѣ и окончились нѣжною трелью. Пѣвцу отвѣчали съ другаго дерева и съ третьяго. Казалось, Эмилія стояла среди очаровательной гармоніи. Было ли это же самое въ прошлогоднюю весну! Прошлогодняя весна не оставила по себѣ никакихъ воспоминаній. При мысли о Мертирѣ, стоявшемъ на покрытомъ кровью полѣ брани и каждую минуту ожидавшемъ смерти, какъ-то не вѣрилось въ это музыкальное спокойствіе. Но пѣснь, не смотря на то, все-таки была очаровательна. Эмилія сложила руки, закрыла глаза и упивалась ею. Ни о чемъ не думать, ни даже помышлять о своихъ чувствахъ, но оставаться полуживой и всѣмъ существомъ своимъ внимать этимъ божественнымъ звукамъ — было для нее лекарствомъ.

На другой день въ домѣ было много гостей. Эмилія была сдержанна, и даже могла бы показаться печальной, но ласково поздоровалась съ Трэси Ронинбрукомъ. — О! мой старый другъ! сказала она и нѣжно пожала ему руку.

— Вѣрный, если хотите, пламенный, если угодно; но старый ли? вскричалъ Трэси.

— Да; потому что я знаю васъ и всегда вѣрю вамъ, сказала Эмилія. — Вы не дорожите музыкой, а я не люблю стиховъ, и все-таки мы друзья; я совершенно увѣрена въ васъ, и всегда буду считать васъ старымъ другомъ.

— А я, сказалъ Трэси: — я думаю, моя дорогая малютка, что долженъ быть вамъ благодаренъ, потому что, клянусь небомъ, вы вводите меня всякій разъ, когда встрѣчаюсь съ вами, въ искушеніе сойти съ ума и заставляете меня доказать противное. Altro! Altro!

— Сойти съ ума? небрежно сказала Эмилія, показывая тѣмъ, что его бойкій комплиментъ прошелъ незамѣченнымъ.

Брукфильдское происшествіе было еще разъ разсказано Трэси, и Эмилія дрожала, хотя Мертиръ и отчизна поддерживали дѣятельность ея сердца и воображенія. Она находилась подъ вліяніемъ слишкомъ быстраго возбужденія, чтобы покориться мрачному ужасу драмы, разыгравшейся въ домѣ, который она такъ хорошо знала. О Брукфильдѣ разсказывали всѣ, пріѣзжавшіе въ Ричфордъ. Эмилія представляла себѣ это несчастное семейство сидящимъ по обыкновенію въ библіотекѣ, какъ вдругъ около полуночи, когда они уже хотѣли распрощаться, въ наружную дверь послышался стукъ, — два человѣка входятъ въ залъ и вносятъ бездыханное тѣло, съ кровавымъ пятномъ у сердца. Она видѣла, какъ Корнелія бросилась къ нему; видѣла блѣдныя лица всего семейства, которое оказало ей пріютѣ, и мечтала о способѣ помочь и успокоить его. Она упрекала себя, чувствуя себя полною жизни и довольства, между тѣмъ какъ тѣ, кого она такъ любила, обливались слезами. Было бы безполезно сопротивляться притоку въ ея вены свѣжей жизненности, и когда мысли ея обратились къ ихъ главному предмету, она радовалась, что въ ней постепенно возрождались новыя силы. Ея лицо было нѣжно, но безстрастно; это новое сознаніе силы походило на потокъ, истекающій изъ моря и впадающій въ замкнутый бассейнъ. Бѣдныя созданія! вздыхала она, думая о своихъ несчастныхъ друзьяхъ, тогда какъ неизъяснимое торжество наполняло ея душу.

Послѣ полудня, посреди сборовъ и приготовленій къ путешествію, на которыя лэди Гостръ снисходительно улыбалась, Эмиліи подали карточку съ именемъ миссъ Лауры Тинлей. Она совершенно забыла эту особу и спросила у лэди Гостръ, кто она. Соперница Арабеллы отрекомендовалась съ самымъ обворожительнымъ видомъ. Нѣсколько времени Эмилія слушала ее, удивляясь, что языкъ можетъ быть такъ гибокъ и проворенъ въ разсказываньи о предметахъ, лишенныхъ свѣтскаго интереса. Наконецъ Лаура вполголоса сказала: — я имѣю къ вамъ порученіе отъ мистера Перикла; неужели вы никогда не гуляете въ саду?

Повинуясь ея взгляду, Эмилія встала. Ея мысли обратились къ тому, чѣмъ она была, когда въ послѣдній разъ видѣла мистера Перикла, и потомъ на то, чѣмъ она стала теперь. Старая нетерпѣніемъ услышать о немъ или, вѣрнѣе, разгадать волненіе въ своей груди, произведенное неожиданнымъ названіемъ его имени, она скоро очутилась въ саду наединѣ съ Лаурой.

— О, эти бѣдные Поли! начала Лаура.

— Вы хотѣли что-то сказать о мистерѣ Периклѣ, замѣтила Эмилія.

— Да, въ самомъ дѣлѣ, душечка; вы вѣроятно слышали всѣ подробности этой ужасной ночи? Для насъ, конечно, небольшое утѣшеніе, если эта ночь доставила моему брату Альберту возможность поступить самымъ безкорыстнымъ, даже можно сказать, великодушнымъ образомъ, и тѣмъ доказать все рыцарство своей души; во всякомъ случаѣ, при настоящемъ порядкѣ вещей, и послѣ такихъ недоразумѣній, мы очень рады доказать этому жестоко испытанному семейству, кто ихъ друзья. Я — хотя этого и подумать нельзя по ихъ обращенію со мной — я вмѣстѣ съ ними училась въ школѣ. Я знала ихъ прежде, чѣмъ онѣ сдѣлались такъ непонятны, хотя всегда имѣли къ тому наклонность. Хорошо одѣваться, быть изящными, выгодно выйти замужъ, — я отлично понимаю все это, но кто же могъ понять ихъ? Ужь конечно не сами же онѣ, въ этомъ я увѣрена! И теперь безъ копѣйки! мало того, имъ предстоитъ имѣть дѣло съ адвокатами! Вы знаете, что мистриссъ Чомпъ начала процессъ? нѣтъ? О, да! но, кажется, мнѣ придется разсказать вамъ всю исторію.

— Что такое? неужели они нуждаются въ деньгахъ? сказала Эмилія.

— Я все вамъ разскажу. Нашъ бѣдный джентльменъ органистъ, котораго вы знаете, былъ дѣйствительно сынъ баронета, и наслѣдовалъ титулъ.

Эмилія прервала ее: — о, разсказывайте мнѣ о нихъ!

— Ну, такъ вотъ, моя милочка, этотъ несчастный, могу сказать, любовникъ, потому что если человѣкъ желаетъ запечатлѣть искренность своей привязанности пистолетомъ, то какое же можетъ быть дано ему другое названіе? Все это точно изъ романа. Я во всю жизнь свою — никто бы этого не подумалъ, — буду плакать и сожалѣть объ этомъ. И кому бы могло придти въ голову, что эти бѣдные Поли жили только для того, чтобы убѣдить меня въ своемъ безразсудствѣ! О, какое удивительное безразсудство! ничего подобнаго вы ему не придумаете. Но вы, весьма естественно, желаете знать, что было дальше. Бѣдный сэръ Порсель Барретъ, былъ ли онъ помѣшанъ или нѣтъ, не знаю, но когда его принесли въ брукфильдскій домъ, совершенно случайно, — принесли его тѣло, хочу я сказать… два хлѣбопашца нашли его подъ деревомъ, — не знаю, помните ли вы его? это срубленная ива и почти совсѣмъ гнилая, на берегу пруда, въ сосновой рощѣ: и такъ, я сказала, былъ ли онъ помѣшанъ, или нѣтъ, но Корнелія, лишь только увидѣла его, какъ бросилась къ нему и вскричала, что она причиной его смерти. Его положили въ залъ, по которому я такъ часто бѣгала! и Корнелія сѣла у его бездыханнаго тѣла, и упрекала Вильфрида и отца въ чрезмѣрной строгости къ нему. Говорятъ, эта сцена была ужасна. Вильфридъ… но мнѣ нечего описывать вамъ характеръ его. Онъ порхаетъ съ цвѣтка на цвѣтокъ, и все-таки имѣетъ чувство. Самое худшее еще впереди, худшее въ одномъ отношеніи, то есть, если смотрѣть съ свѣтской точки зрѣнія; впрочемъ, живя въ свѣтѣ, мы и должны смотрѣть на все по свѣтски. Мистеръ Поль, вы помните, какъ онъ велъ себя въ Бесвортѣ: или, нѣтъ, вы не были тамъ, но онъ говорилъ о васъ. Его маніей было, какъ всякій могъ видѣть, выдать замужъ своихъ дочерей за знатныхъ особъ. Я ни въ какомъ случаѣ не осуждаю его. Все-таки непростительно, что онъ для этого жилъ свыше своего состоянія, предпринималъ смѣлыя спекуляціи и скрывалъ настоящее положеніе своихъ обстоятельствъ. Мистеръ Периклъ и онъ поставлены были въ затрудненіе, то есть мистеръ Периклъ…

— А развѣ мистеръ Периклъ здѣсь? быстро спросила Эмилія.

— Мы дойдемъ и до него, возразила Лаура съ радушіемъ особы, предвидѣвшей, что впереди ее ожидаетъ еще значительная часть торжества, которымъ она наслаждалась; — я хотѣла сказать, что мистеръ Периклъ держалъ бѣднаго мистера Поля въ своихъ рукахъ, или вѣрнѣе, держитъ. Вы, быть можетъ, слышали, что Вильфридъ жестоко оскорбилъ его, бѣднаго иностранца, — богатаго иностранца, если хотите! но иностранца, который, конечно, не могъ устоять противъ взбѣшеннаго сильнаго молодаго человѣка. Теперь, безъ сомнѣнія, Вильфридъ раскаявается. Онъ съ тѣхъ поръ нѣсколько разъ пробовалъ увидѣть мистера Перикла; а въ то утро, когда все это случилось, онъ, вѣроятно, видѣлъ его и унизился до того, что сталъ извиняться. Это привело мистера Поля въ хорошее расположеніе духа: вечеромъ — онъ и мистриссъ Чомпъ съ удовольствіемъ попивали вино послѣ обѣда… говорили, что за этимъ обѣдомъ онъ назначили день своей свадьбы съ ней, это было весьма понятно; онъ спросилъ своихъ дочерей и получилъ ихъ согласіе. Видъ тѣла сэра Порселя и крики Корнеліи, кажется, обезумили его. Я и представить себѣ не могу того мучительнаго чувства его бѣдныхъ дѣтей, когда они узнаютъ, что отецъ ихъ обманщикъ! нищій! воръ! Онъ плакалъ, несчастный! и то были истинныя слезы! Правда, — это было не по его нервамъ. Только, только что передъ тѣмъ онъ такъ весело разговаривалъ и смѣялся! Онъ хотѣлъ стать на колѣни предъ каждой изъ нихъ, и выразить свою любовь къ нимъ, — а всѣ слуги стояли тутъ и слушали! Поли, по какой-то необыкновенной оплошности, всегда выискивали себѣ самыхъ болтливыхъ слугъ! Ничто не могло остановить его отъ такого униженія! Никто не обращалъ вниманія на мистриссъ Чомпъ, пока она не вскочила со стула. Говорятъ, что тѣ изъ слугъ, которые стояли впереди и плакали, тѣ, услышавъ ея первыя восклицанія, положительно готовы были хохотать. И бѣдный мистеръ Поль признался, что взялъ ея деньги; хотя не могъ сказать, сколько. Представьте себѣ подобную сцену, когда въ домѣ мертвецъ! Воображеніе отказывается изобразить ее! Я не стану распространяться, — я никогда не испытывала такого удара, какой нанесла мнѣ эта сцена. Мистриссъ Чомпъ оставила домъ, а чрезъ нѣсколько часовъ они получили письмо отъ адвоката. Дѣловые люди говорятъ, что ее нечего осуждать, — что женщины могутъ упорствовать въ своемъ мнѣніи. Но, о миссъ Беллони! ее правда ли ужасно? Вы очень блѣдны.

Эмилія, не смотря на горестное чувство за своихъ друзей, смутно понимала теперь причину ихъ отвращенія къ Лаурѣ. Услышавъ слова сожалѣнія, она не могла удержаться отъ усмѣшки. — Неужели вы ничего не можете сдѣлать для нихъ? рѣзко спросила она.

Сѣрые глаза Лауры отвѣчали: — они сдѣлали для васъ весьма немного. Это значило, что онѣ не прилагали особенныхъ усилій, чтобы сдѣлать изъ васъ барышню.

— О! вскричала она: — научите пожалуста, чѣмъ могу я быть имъ полезна? Помните, что я должна быть чрезвычайно деликатна и должна разсчитать, что онѣ могутъ принять отъ меня. Потому что… я слышала… они… быть можетъ до сихъ поръ… они все еще питаютъ… я называю это безразсудствомъ… но не злобой… питаютъ недоброжелательныя чувства къ нашему семейству вообще и ко мнѣ въ особенности. А теперь врожденная деликатность, быть можетъ, не позволитъ имъ…….

«Не позволитъ принять милостыни отъ Лауры Тинлей», — договорилъ ея выразительный взглядъ.

— Вы знаете, что мистеръ Периклъ можетъ сдѣлать ихъ несчастными — не правда ли? Остановите его, — сказала Эмилія.

Лаура засмѣялась: — можно подумать, что вы, миссъ Беллони, не знаете его. Развѣ я имѣю на него какое нибудь вліяніе? У меня нѣтъ голоса, и я не играю ни на какомъ инструментѣ. Я постараюсь сдѣлать и даже сдѣлаю, что могу; но только какъ начать съ нимъ разговоръ объ этомъ? Не лучше ли вамъ? Онъ то и дѣло говоритъ о васъ. Онъ совѣтовался съ докторами насчетъ вашего голоса, и единственный предлогъ, дорогая миссъ Беллони, моего визита къ вамъ состоитъ въ томъ, чтобы разсѣять всякое недоразумѣніе между вами. Я только недавно узнала, надѣюсь, миссъ Беллони извинитъ меня! причину этого недоразумѣнія; до меня дошли слухи, что вы здѣсь, и я подумала… я понадѣялась, что могу быть орудіемъ примиренія двухъ человѣческихъ созданій, которыя очевидно обречены оказывать другъ другу услуги. Кажется, жизнь въ этомъ и состоитъ, не правда ли?

Чѣмъ болѣе Эмилія слушала ее, тѣмъ болѣе волновалась. Она заявила немедленное желаніе увидѣться съ мистеромъ Перикломъ. Напутствуемая увѣреніями Эмиліи, что она напишетъ ему и сама назначитъ свиданіе, Лаура удалилась, съ радостной надеждой заслужить благодарность непостижимаго милліонера. Правда, отсутствіе соперничества съ кѣмъ нибудь за обладаніе имъ отняло отъ него значительную часть привлекательности. Она, казалось, вырывала его изъ рукъ умирающихъ и полусознавала, что побѣда надъ врагами, не оказывавшими сопротивленія, довольно грубо возлагаетъ на насъ лавровый вѣнокъ.

Не теряя времени, Эмилія побѣжала къ Джорджіанѣ, которая занималась за своимъ письменнымъ столомъ. Она разсказала все, что слышала и, едва переводя духъ, произнесла: — Джорджіана! моя дорогая! вѣдь вы поможете имъ?

— Чѣмъ же я могу помочь имъ? сказала Джорджіана: — завтра вечеромъ мы должны выѣхать изъ Англіи.

— Но сегодня вѣдь мы еще здѣсь. Эмилія прижала къ сердцу ея руку. Я ощущаю пустоту въ моемъ сердцѣ, и въ этой пустотѣ раздается вопль моихъ друзей. Я не въ силахъ допустить ихъ до страданій. Эмилія посмотрѣла въ глаза Джорджіаны. — Неужели вы не поможете имъ? они нуждаются въ деньгахъ.

Джорджіана вспыхнула. — Мнѣ кажется нелѣнымъ даже думать о томъ, что я могу предложить имъ помощь подобнаго рода.

— Не вы, со вздохомъ сказала Эмилія, — понизивъ тонъ: — а я, — дайте мнѣ взаймы. Мертиръ далъ бы. Я возвращу вамъ. Не могу сказать, что такое одушевляетъ меня, но я увѣрена, что буду въ состояніи возвратить какую бы то ни было сумму. Двѣ тысячи фунтовъ значительно бы помогли имъ. Я думаю… мнѣ кажется, что мой голосъ возвратился.

— Вы пробовали его? спросила Джорджіана, съ цѣлью перемѣнить разговоръ.

— Нѣтъ, но вѣрьте, если я что говорю, то такъ это и должно быть. Я почти не чувствую земли подъ собой; меня не трогаетъ никакое несчастіе. Я только сожалѣю о моихъ друзьяхъ, и сожалѣю тѣмъ болѣе, что не могу раздѣлить съ ними ихъ бѣдствія. Вѣрьте мнѣ! Я много объ этомъ думала. Я ни минуты не теряла даромъ. Я бы приняла ангажементъ, чрезъ недѣлю поступила бы на сцену и заранѣе увѣрена въ успѣхѣ. Я сейчасъ готова поступить въ консерваторію и подчиниться дисциплинѣ. Дорогой мой другъ, вѣрьте, что если я прошу теперь денегъ, значитъ я увѣрена, что буду въ состояніи выплатить ихъ. Я бы желала немедленно послать ихъ, и тогда… прощай, Англія. Джорджіана заперла бюро. Вначалѣ она за этимъ чувствомъ подозрѣвала другое, но теперь совершенно убѣдилась въ искренности намѣреній Эмиліи. — Я разскажу вамъ, въ какомъ я нахожусь положеніи, сказала она. — Я даже не знаю, могла ли бы я при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ ссудить вамъ такую большую сумму, какую вы просите. Мой братъ имѣетъ состояніе; у меня также есть небольшая собственность. Если я говорю, мой братъ имѣетъ состояніе, это означаетъ только остатокъ того, что было. Все пошло на помощь вашимъ соотечественникамъ и на ближайшіе интересы его сердца. Да и то, что осталось, я думаю, тоже брошено имъ на вѣтеръ. Вы вѣдь слышали, какъ лэди Шарлотта называла его фанатикомъ.

Губы Эмиліи задрожали.

— Вы не должны осуждать ее за это, продолжала Джорджіана. — Лэди Гостръ того же мнѣнія. Одинаковаго съ ними мнѣнія и все остальное общество. Я люблю его, и хочу доказать свою любовь, помогая ему во всемъ и желая быть всегда готовою поддержать его. Не смотря на мои усилія исполнить въ отношеніи къ нему все, о чемъ я говорю теперь, я повинуюсь его задушевному желанію, и остаюсь здѣсь, чтобы беречь васъ. Я признаю себя за его собственное я. Я научила его чувствовать это, такъ что въ его преданности къ настоящему дѣлу онъ можетъ слѣдовать своимъ собственнымъ побужденіямъ; не смотря на то, въ сестрѣ своей онъ всегда можетъ найти опору. Дитя мое! посмотрите, чѣмъ я занималась. Я дѣлала разсчеты. Джорджіана вынула записку изъ бюро и положила ее передъ глазами Эмиліи. — Я разсчитывала наши издержки до Турина, и согласилась взять курьеромъ лакея лэди Гостръ, только, чтобы сдѣлать ей удовольствіе. Я знаю, что издержки увеличатся вдвое и потому сижу надъ деньгами, какъ скряга. Если Мертиръ разоренъ, то ему понадобится каждый фартингъ, которымъ я владѣю. Теперь вы понимаете? Проще этого объяснить я не въ состояніи. Мнѣ совершенно невозможно исполнить вашу просьбу.

Эмилія слегка вздохнула, но казалась не слишкомъ огорченною отказомъ. Она ясно видѣла, что это невозможно, и ея мысли, какъ человѣка, принявшаго твердое намѣреніе дѣйствовать, тотчасъ же приняли другой оборотъ.

— Въ такомъ случаѣ, дорогая моя, Джорджи, еще одна просьба! сказала она. — Отложите нашъ отъѣздъ на недѣлю. Я постараюсь получить для нихъ помощь въ другомъ мѣстѣ.

Джорджіана была очень довольна манерой Эмиліи при отказѣ; но прежде чѣмъ согласиться на отсрочку отъѣзда, между ними было долгое преніе, въ заключеніе котораго она гнѣвно кивнула головой.

ГЛАВА LVII.

СОДЕРЖИТЪ ДАЛЬНѢЙШЕЕ АНАТОМИЧЕСКОЕ ИЗСЛѢДОВАНІЕ ВИЛЬФРИДА.

У воротъ парка, вечеромъ, Вильфридъ получилъ письмо изъ рукъ Трэси Ронинбрука. Вотъ его содержаніе: «я не могу видѣть васъ сегодня. Если я сказала, что увижу васъ прежде, чѣмъ покину Англію, то требую, чтобы вы вѣрили мнѣ. Сегодня я такъ разстроена, что никого не могу видѣть». Эмилія — было простою подписью, которую снова и снова прочитывалъ обезумѣвшій влюбленный при мерцающемъ свѣтѣ фонаря. Холодная подпись Эмиліи и такая коротенькая записка воспламенили весь огонь его сердца. Не жалкая ли трусость, думалъ онъ, мѣшала ему обрѣсти вѣчный покой, по способу бѣднаго Баррета? Невыразимая тоска произвела въ немъ разслабленіе. Онъ бросился на земляную насыпь, и черезъ нѣсколько минутъ всталъ спокойный и совершенно готовый явиться въ общество, пустивъ сначала въ дѣйствіе платяную щетку. И въ самомъ дѣлѣ, чтобы устранить признаки своего прикосновенія съ землею, онъ отеръ сначала плечи, потомъ локти и закурилъ сигару; но первыя струи табачнаго дыма показались ему отвратительными. Онъ стоялъ, какъ человѣкъ въ совершенно новомъ для него мірѣ. Это странное чувство отвращенія къ любимой, спокойной и пріятной привычкѣ озадачило его, пока бѣшеныя мысли и надежды, переходившія отъ головы къ сердцу и отъ сердца къ головѣ, не сообщили ему полнаго самосознанія, и онъ увидѣлъ, что все, чѣмъ онъ дорожилъ въ этомъ свѣтѣ, зависѣло отъ другаго: вотъ это-то и есть пагуба любви.

"Потомъ, идя далѣе, " прибавляетъ философъ: «онъ становился болѣе слабымъ человѣкомъ, но сильнѣе влюбленнымъ. Не то, чтобы любовь ослабляла мужество, но путешествіе къ любви по дорогѣ сантиментальности, приближаясь къ страсти шагъ за шагомъ, отнимаетъ отъ насъ натуральную силу, какъ будто мы за каждый шагъ впередъ платимъ пошлину. У Вильфрида только что доставало заплатить за свою дорогу. Онъ уже все истратилъ на эту пошлину. Вамъ, быть можетъ, хочется узнать его цѣнность, когда онъ превратится въ чистый металлъ? Я отвѣчаю, цѣнность его будетъ очень значительна, если онъ какой нибудь большой жертвой достигнетъ истины… достигнетъ того единства чувства, которое можно назвать истиннымъ побужденіемъ. По крайней мѣрѣ, онъ будетъ высоко стоять надъ тѣми, кто не страдалъ. Отбросивъ сигару»…

Это становится ужь черезчуръ нелѣпо. Рискуя навсегда разстроить нашу дружбу съ философомъ, я возражаю. Сужденія моего философа просты, ясны и, какъ всегда, благонамѣренны; но не только я, который менѣе всѣхъ имѣетъ причины смѣяться надъ нимъ, но и всякій другой можетъ весьма серьезно принять такое противопоставленіе страданій съ сигарой, а тѣмъ болѣе, когда комедія наша приближается къ концу.

Вильфридъ прошелъ болѣе полдороги къ Брукфильду, когда томительное желаніе посмотрѣть еще разъ на окна Ричфорда такъ сильно зашевелилось въ немъ, что онъ вернулся къ воротамъ. Здѣсь, при свѣтѣ фонаря, онъ увидѣлъ капитана Гамбьера, только что отъѣхавшаго отъ подъѣзда. Капитанъ, замѣтивъ ему, что ночь великолѣпна, собрался уже продолжать путь, но Вильфридъ попросилъ его сойти; въ его голосѣ отзывался тотъ безошибочный звукъ, по которому всякій можетъ догадаться, что приглашеніе дѣлается не въ шутку. Прежде, чѣмъ исполнить требованіе, капитанъ нагнулся впередъ и пристально посмотрѣлъ на него. Подъ вліяніемъ бѣшенства на капитана, что онъ имѣлъ свиданіе съ Эмиліей, и подъ вліяніемъ ревниваго подозрѣнія, что Эмилія не исполнила своего обѣщанія по той же причинѣ, Вильфридъ совершенно потерялъ самообладаніе.

— Зачѣмъ вы здѣсь? спросилъ онъ хриплымъ голосомъ.

— Довольно странный вопросъ! сказалъ капитанъ, соскочивъ съ лошади.

— Долженъ ли я понимать, что вы издѣвались надъ моей сестрой, какъ издѣваетесь надъ всякой другой женщиной?

Капитанъ Гамбьеръ спокойно пробормоталъ: — со всякой другой женщиной? и погладилъ шею лошади. — Надъ ними не такъ-то легко можно издѣваться, любезный другъ. Вы говорите, какъ юноша.

— Я единственный защитникъ репутаціи моей сестры, сказалъ Вильфридъ: — и, клянусь небомъ! если вы предоставили ее публичнымъ пересудамъ, то должны со мной встрѣтиться.

Капитанъ повернулся къ лошади, говоря: — О! хорошо! потомъ сѣлъ на нее и замѣтилъ: — вы вѣроятно все сказали, любезный Поль, все, что имѣли сказать? Идите къ вашей сестрѣ, и если она имѣетъ причины жаловаться на мое поведеніе, мы встрѣтимся. О, да! мы встрѣтимся. Я не прочь отъ сильныхъ ощущеній. Вы находитесь въ рукахъ чертовски ловкой женщины, которая дѣлаетъ мнѣ честь, желая, какъ мнѣ кажется, видѣть мою кровь на своемъ коврѣ; но если такова ея цѣль, то это недостойно ея ловкости. Она начала очень недурно. Она, какъ видно, устроила это дѣло превосходно. Послушайте, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: — я разскажу вамъ одно обстоятельство, которое можетъ, въ вашихъ глазахъ, оправдать меня, или обвинить — какъ угодно. Эта женщина употребляла всевозможныя старанія, чтобы компрометировать вашу сестру и меня на яхтѣ. Я не могу и не хочу сказать вамъ, какимъ образомъ. Даже еслибы и могъ, то не сказалъ бы; но я имѣю достаточно чувства, чтобы восхищаться прелестной особой, и сдѣлалъ для нея все, что было въ моей власти. Ваша сестра, мой милый другъ, сама отказала мнѣ. Мы часто разговаривали объ обыкновенныхъ предметахъ и въ этихъ разговорахъ она выказала себя съ блестящей стороны. Я завидую человѣку, который будетъ ея мужемъ; но мнѣ она отказала въ такомъ счастіи. И такъ, если вы хотите застрѣлить меня за мое участіе въ этомъ дѣлѣ, то сдѣлайте милость, я готовъ; и если застрѣлите, то это значитъ, что вы или ужасный дуракъ, или эта женщина въ десять разъ умнѣе, чѣмъ я предполагалъ. Вызнаете, гдѣ найти меня. Прощайте.

И капитанъ, не слушая отвѣта, пришпорилъ лошадь.

Адель подтвердила Вильфриду все, что сказалъ Гамбьеръ; она призналась, что отказала ему. Она называла его по имени Августъ, и очень ласковымъ голосомъ замѣтила, что лэди Шарлотта сильно преслѣдовала его. — «Бѣдный Августъ! всѣмъ дурнымъ въ своей репутаціи онъ обязанъ единственно ея черной кисти. Нѣтъ человѣка, въ котораго такъ легко можно влюбиться, говаривала мистриссъ Бейрофль, хотя онъ и получаетъ только восемьсотъ фунтовъ въ годъ; а это едва, едва достаточно, чтобы существовать. Съ моей стороны было бы жестоко принять его предложеніе, потому что если онъ и влюблена, то конечно въ Эмилію».

Вильфридъ началъ упрекать ее за нѣкоторое пренебреженіе къ свѣтскимъ интересамъ. Адель засмѣялась, и покраснѣла отъ самодовольствія. Вильфридъ подумалъ и перемѣнилъ свое мнѣніе, сказавъ, что желалъ бы дѣйствовать такъ же свободно.

— Вильфридъ, вдругъ сказала она: — не убѣдишь ли ты Корнелію не носить траура?

— Да; если ты хочешь, отвѣчалъ онъ.

— Убѣдишь, — это правда? ну, такъ слушай, мой милый. Мнѣ не нравится твой будущій бракъ съ лэди Шарлоттой.

Вильфридъ не могъ подавить невольнаго содроганія.

— Но ты еще можешь быть свободнымъ, — вскричала она, и потомъ приняла тонъ женщины, подающей совѣтъ: — когда ты будешь съ ней наединѣ, намекни на лорда Элтама и наблюдай за дѣйствіемъ этого намека. Только, пожалуйста, не будь неловокъ. Впрочемъ, мнѣ нечего учить тебя.

Цѣлые часы онъ ломалъ себѣ голову, стараясь узнать, почему Адель не хотѣла, чтобы Корнелія носила трауръ, а потомъ, догадавшись, онъ хохоталъ какъ беззаботный юноша. Причина этому представляла собою такую сложную ткань, что способность разсмотрѣть сквозь нее слѣдствія траура Корнеліи показывала рѣдкую проницательность и характеръ этой молоденькой лэди. Вѣроятно Адель объясняла себѣ это такимъ образомъ: сэръ Твикенгэмъ Праймъ самый чувствительный изъ людей къ глупой и грубой болтовнѣ; онъ продолжалъ посѣщать домъ, научаясь постепенно предпочитать меня; но онъ былъ чрезвычайно деликатенъ, чтобы отказаться отъ руки Корнеліи, не смотря на всѣ признаки, которые ясно показывали, что ея привязанность не принадлежала исключительно ему одному; я дала ему понять, что для болѣе высшей привязанности, я все покончила съ капитаномъ Гамбьеромъ (доходъ котораго ограничивается только восемью стами фунтовъ стерлинговъ); теперь, послѣ катастрофы, онъ весьма легко можетъ показать обществу, что я съ самаго начала была избрана имъ, чему Корнелія, конечно, не будетъ препятствовать; — но если она, изъ глупой сентиментальности, еще болѣе увеличитъ свой печальный видъ, тогда сэръ Твикэнгэмъ по неволѣ удалится; онъ не рѣшится поставить себя въ такое положеніе, которое подастъ поводъ къ толкамъ, что отвергнутый одной сестрой, онъ отправился искать утѣшенія къ другой; и отвергнутый изъ-за чего? изъ пустой памяти къ умершему! Это еще поводъ къ униженію!

Удивительная сѣть! Вильфридъ такъ много думалъ обо всѣхъ изгибахъ этой сѣти, что, восхищаясь умственными способностями сестры, чуть но позабылъ о своемъ собственномъ несчастій. Онъ былъ не прочь и преувеличить ихъ, такъ какъ это усиливало его надежду, что послѣ разговора о таинственномъ имени Элтама, наединѣ съ лэди Шарлоттой, для него сейчасъ же наступитъ свобода. Онъ началъ смотрѣть на свою нареченную, какъ на преграду между собой и Эмиліей.

— Кажется, никто изъ насъ не лишенъ ума, спокойно сказалъ онъ, повернувшись на своей подушкѣ послѣ нѣкотораго размышленія о бѣдственномъ положеніи своего семейства, и потомъ заснулъ съ улыбкой на лицѣ.

ГЛАВА LVIII.

МОРОЗЪ ВЪ МАЙСКУЮ НОЧЬ.

Дулъ довольно рѣзкій вѣтеръ и капли росы на молодой зелена этого холоднаго еще времени года сверкали точно бриліянты. На небѣ виднѣлись тусклыя отдаленныя звѣзды, и блестящая луна была окружена бѣловатымъ свѣтомъ. Все пространство земли освѣщалось ею; казалось, рощи и луга внимали ей; въ торжественной тишинѣ ночи соловьи громко заливались своими трелями.

Эмилія и Трэси Ронинбрукъ шли по аллеѣ, гдѣ вѣгви старыхъ дубовъ часто переплетались между собою; за дубовой аллеей слѣдовала аллея изъ лиственницы, съ своими блестящими сучьями, и изъ остролиственнаго терновника, съ пурпуровыми листьями, покраснѣвшими отъ мороза. Морозъ на краяхъ темнаго папоротника придавалъ ему унылый видъ. Мѣстами серебристый блескъ становился невыносимымъ для глазъ. Они шли окруженные мертвой тишиной; земля была такъ тверда, что можно было различить звуки шаговъ. — Эта ночь точно создана для меня! сказала Эмилія. Трэси ничего не зналъ о цѣли путешествія. Онъ былъ просто провожатымъ Эмиліи. Совершенно неожиданно поставленный въ положеніе влюбленнаго, онъ шелъ рядомъ съ ней, не заботясь о томъ, куда она вела его, лишь бы только не покидала его.

Они пришли къ площадкѣ, окруженной лѣсомъ и до того обширной, что на ней можно бы устроить превосходный турниръ. По обѣимъ сторонамъ полянки стояли ряды лиственницы, а впереди, точно назначенная для особеннаго украшенія, возвышалась группа сосенъ съ своими развѣсистыми, серебристыми вѣтвями; между ними виднѣлись бѣлые пни березы. Это чудное лѣсистое мѣсто имѣло вмѣсто воротъ три огромные дуба; и надъ всѣмъ имъ спокойно сіяла луна. Мохъ и подернутый морозомъ папоротникъ служили мягкимъ ковромъ.

Эмилія внезапно сказала: — сюда, сюда, и побѣжала къ одному изъ дубовъ. Она повернулась къ Трэси и произнесла; — кажется, я не ошибаюсь. — Рука ея схватилась за горло.

— Въ вашемъ голосѣ? Трэси угадывалъ ея слова.

Эмилія кивнула головой, и слегка нахмурилась на его восклицаніе; Трэси понялъ, что вѣроятно у нея есть обдуманная цѣль. Открытая площадка была освѣщена посреди трехъ тѣнистыхъ стѣнъ. Эмилія попросила его остаться, въ качествѣ часоваго, на этомъ самомъ мѣстѣ, чтобы ни случилось. Успокоенная его обѣщаніемъ, она одна вышла на освѣщенную площадку. Она стала на небольшомъ возвышеніи, такъ что вся ея фигура была ясно видна, и луна освѣщала всѣ ея черты.

Ожиданіе увеличивало для слуха Трэси тишину ночи. Но вотъ засвисталъ соловей. Ему отвѣчалъ другой. Къ нимъ еще присоединилось нѣсколько и все слилось въ одну мелодію. Трэси показалось, что они вызывали Эмилію вторить имъ, что сама природа дѣлала прелюдію въ ожиданіи божественныхъ звуковъ человѣческаго голоса. Его охватила жажда услышать пѣніе очаровательной дѣвушки, которая терпѣливо стояла невдалекѣ съ лицомъ, обращеннымъ къ лунѣ. Кровь закипѣла въ его жилахъ, какъ будто что-то неземное дотронулось до него. Ему уже слышались звуки голоса Эмиліи, когда она еще не пѣла.

Въ такомъ мѣстѣ и въ такое время, ничто не можетъ быть очаровательнѣе женскаго голоса. Въ этотъ промежутокъ времени Эмилія пріобрѣла въ своемъ голосѣ полноту и силу. Она пѣла съ увлеченіемъ; звуки свободно выходили изъ ея груди; опущенныя по бокамъ руки не дѣлали ни одного жеста. Пылкое воображеніе Трэси заставило его затрепетать, какъ будто онъ услышалъ голосъ духа. Онъ ничего не слыхалъ, кромѣ Эмиліи, да и то едва сознавалъ, что это была она; на его глазахъ сверкали слезы, пока голосъ ея, нѣжный и сильный, не замолкъ въ глубинѣ лѣса. Тогда снова, постепенно водворилась тишина, точно завертывая и пряча свою драгоцѣнность.

— Она не одна! послышались слова позади его, выражавшія крайнее удивленіе. Трэси, готовый съ досады произнесть проклятіе, обернулся назадъ и увидѣлъ Вильфрида, выглядывавшаго изъ-за дуба, къ которому онъ прислонился. Въ то же время показались двѣ фигуры, приближавшіяся къ Эмиліи. Изъ нихъ весьма легко можно было различить мистера Перикла, въ медвѣжьемъ воротникѣ, — Лаура Тинлей была его спутницей. Грекъ шелъ очень быстро и, приблизясь къ Эмиліи, всплеснулъ руками. Сбросивъ съ плечъ воротникъ и приподнявъ къ верху, набросилъ его на Эмилію. Послышался пронзительный смѣхъ Лауры.

— О! какой жестокій паѳосъ! изъ груди Трэси вырвался стонъ. — Мы очутились на Аверно въ одно мгновеніе.

Было очевидно, что между ними тремя завязался живой разговоръ, послѣ котораго Эмилія, закутанная въ воротникъ, отошла немного въ сторону съ мистеромъ Перикломъ, казавшимся подлѣ нея чрезвычайно сухопарымъ; онъ безпрестанно дѣлалъ самые дикіе жесты. Трэси оглянулся къ Вильфриду, но послѣдній изчезъ, за то, вмѣсто его, изъ-за песчаной, покрытой мохомъ возвышенности, показалась дама, въ которой онъ узналъ лэди Шарлотту. Трэси подошелъ къ ней и поклонился.

— A! Трэси, сказала она. — Я видѣла, какъ вы ушли изъ гостиной, и надѣялась найти васъ здѣсь. Значитъ у этой дѣвочки возвратился голосъ; но скажите Бога ради, почему она не могла попробовать его въ Ричфордѣ? Это очень мило и, какъ кажется, вы, синьоръ поэтъ, весьма одобряете подобнаго рода романтическія интермедіи, но для меня въ этомъ проглядываетъ отсутствіе здраваго смысла.

— А вы… неужели однѣ? Что васъ привело сюда?спросилъ Трэси.

— Что! и лэди Шарлотта вздрогнула. — Я обѣщала ей придти. Она сказала, что если я приду, то услышу нѣчто особенное. Я такъ и думала, что это приглашеніе относится до ея голоса, и желала доставить ей удовольствіе. Сюда только пять минутъ ходьбы отъ парка. Она, кажется, еще будетъ пѣть? Тамъ по видимому есть общество. Не отправиться ли и намъ туда же?

— Я на часахъ, и потому не могу, отвѣчалъ Трэси. — Вы слышали ее? прибавилъ онъ съ восторгомъ.

Лэди Шарлотта засмѣялась, — Вы говорите, мой милый юноша, точно растроганный. Сцены подобнаго рода опасны для поэтовъ. Вѣдь вы, кажется, терпѣть не могли музыки?

— Право, я не знаю, дышу ли я, возразилъ Трэси. — Съ этой минуты она для меня богиня. Не любить музыки? Неужели вы считаете меня за какого нибудь истукана? Умри я, и она своимъ голосомъ воскресила бы меня. Посадите меня въ лодку и пустите ее на произволъ бурнаго моря, и я, слушая ея голосъ, готовъ потонуть на ней. Слушая ее, я умру съ наслажденіемъ! Подобные голоса можно слышать только на небѣ.

— Да, когда они непорочны, возразила хладнокровная лэди. — Что это тамъ? И она приподняла голову, чтобы вслушаться.

Земной голосъ Эмиліи звалъ Вильфрида. Лэди Шарлотта сдѣлалась серьезна и пристально смотрѣла на площадку; на второй зовъ Вильфридъ явился совершенно свободно, пользуясь прикрытіемъ деревьевъ; онъ подошелъ къ обществу изъ трехъ лицъ, какъ человѣкъ, готовый ко всему и на все. Видно было, что онъ поклонился мистеру Периклу и оба джентльмена протянули другъ другу руки; въ почтительномъ отдаленіи стояла Лаура Тинлей.

Лэди Шарлотта не могла выдержать этой мистификаціи. — Что это значитъ? сказала она. — Вильфридъ вечеромъ долженъ быть у посланника! Онъ писалъ мнѣ изъ клуба въ пять часовъ! Не сошелъ ли онъ съ ума? Возможно ли такъ пренебрегать своими интересами? Неужели онъ намѣренъ потерять такой удобный случай, когда въ посольство представлены всѣ рекомендаціи! Бѣгите, бѣгите скорѣе, добрый Трэси! Посмотрите, Вильфридъ ли это, и вернитесь сказать мнѣ; но не говорите ему, что я здѣсь.

— Покинуть мой постъ? Трэси крѣпко сложилъ руки. — Никогда! Хоть замерзну, но не оставлю его.

Въ глазахъ лэди Шарлотты промелькнуло сомнѣніе. Она взяла лорнетъ. Было ясно видно, что происходило прощаніе, съ одной стороны между Перикломъ и Лаурой Тинлей, а съ другой между Эмиліей и Вильфридомъ. Наконецъ, минуты двѣ спустя, мистеръ Периклъ и Лаура быстро удалились въ тѣнь, а Эмилія, закутанная въ огромный медвѣжій воротникъ, пошла по направленію къ дубамъ. Голова Вильфрида находилась въ уровень съ головой Эмиліи; онъ глядѣлъ ей въ лицо, между тѣмъ какъ губы нашептывали страстныя слова. Они приближались къ дубу, и Эмилія измѣнила направленіе, чтобы обойти дерево. Трэси почувствовалъ внезапное сжатіе руки. Но это было моментально, и въ то самое время, когда послышался голосъ Вильфрида.

— Вы спрашиваете, извѣстно ли мнѣ, что я люблю? Да! если величайшее несчастіе можетъ научить этому человѣка. Я погибаю за васъ! И теперь, унизивъ меня одной услугой, вы еще спрашиваете, извѣстно ли мнѣ, что я люблю. Творецъ Небесный! Вы слишкомъ жестоки! Я обожаю слѣды вашихъ ногъ! Все, до чего вы дотрогивались, имѣетъ на меня дѣйствіе огня. Эмилія! Эмилія!

— Значитъ… вы, значитъ, не любите лэди Шарлотту? было отвѣтомъ.

— Люблю ли я ее? съ пренебреженіемъ вскричалъ онъ, и понизивъ голосъ, прибавилъ: — у нея доброе сердце, и какой бы скандалъ ни распускали о ней и о лордѣ Элтамѣ, ее все-таки можно назвать благонамѣреннымъ другомъ. Но любить ее! Васъ, васъ я люблю! Никого, кромѣ насъ! Люблю и буду любить, пока не сойду съ ума… я васъ люблю, жестокая кокетка! О! Боже! простите меня, Эмилія! Я самъ не знаю, что говорю. Вы самый чистый ангелъ, какой только былъ на землѣ! Что же касается до узъ, связывающихъ меня съ лэди Шарлоттой, то мнѣ стоитъ только шепнуть ей имя лорда Элтама; но нѣтъ! Я никогда этого не сдѣлаю.

— По всему видно, что вы ведете себя какъ истинно благородный человѣкъ, сказала лэди Шарлотта, выступивъ передъ ними.

— Ну, малютка! продолжала она, обращаясь къ Эмилш; — я очень рада, что къ вамъ возвратился голосъ. Вы превосходно отомстите мнѣ. Теперь можно кончить нашу борьбу. Вотъ вамъ моя рука.

Всѣ молчали. Непобѣдимый апломбъ лэди Шарлотты, которымъ Вильфридъ всегда восхищался и который всегда бралъ верхъ надъ нимъ, — видъ ея блѣднаго лица и сверкающихъ глазъ; выборъ момента выступить впередъ и выказать свое присутствіе, — все это упало на пылающее сердце Вильфрида, какъ быстрый потушающій пламя потокъ. Пораженный внезапнымъ появленіемъ лэди Шарлотты, онъ признавался самому себѣ, что ему нечего болѣе говорить. Онъ не могъ поднять глазъ.

Эмилія перевела взоръ отъ протянутой руки лэди Шарлотты на ея лицо.

— Что это будетъ значить? сказала она.

— Что мы квитъ, я полагаю, и что мы не питаемъ злобы другъ противъ друга. Во всякомъ случаѣ я уступаю поле. Я люблю руку, которая можетъ нанести сильный ударъ. До сихъ поръ я считала васъ простой, сантиментальной дѣвочкой, и признаюсь въ своей ошибкѣ. Вы выиграли призъ.

— Вы хотѣли сдѣлать изъ него австрійца, но теперь онъ внѣ опасности. Я болѣе ничего не выигрываю, сказала Эмилія. — Если угодно, можете взять мою руку.

Лэди Шарлотта исполнила эту церемонію.

— Если вы будете молчать всю дорогу, то я позволю вамъ быть моимъ кавалеромъ до дому, сказала она Вильфриду.

Когда Трэси и Эмилія остались одни, онъ въ восторгѣ вскричалъ: — теперь я знаю, какою обладаете вы силой. Вы можете приказать мнѣ жить или умереть, и это будетъ исполнено.

Недавняя сцена касалась больше актеровъ, участвовавшихъ въ ней: она тронула Эмилію, и то слегка, а Трэси нисколько. Въ то время, какъ онъ выхвалялъ ея пѣніе, очаровательные звуки ея голоса и предсказывалъ, какое доставитъ ей торжество этотъ голосъ, грудь Эмиліи стѣснилась и она залилась слезами. — Торжество! Да! но что я сдѣлала, если бы вы знали! О! Мертиръ, мой истинный герой¹ Вы хвалите меня не зная, до какой степени я вѣроломна. Я раба! я продала себя… продала себя! Она закрыла руками лицо. — Мертиръ сражается, продолжала она: — сражается за мою отчизну. Я чувствую его кровь… какъ будто она истекаетъ изъ моего тѣла, хотя въ сущности она течетъ изъ него. Даже если онъ умираетъ, и то я не смѣю явиться къ нему! Я въ цѣпяхъ. Я дала клятву за деньги. Посмотрите, какая разница между Мертиромъ и остальными мужчинами на землѣ! Застрѣлился ли бы онъ изъ-за женщины? Позволилъ ли бы себѣ онъ унизиться, полюбивъ ее всей душой? Мой герой! мой герой! И, Трэси, другъ мой! вы не можете понять глубины моего горя! Мертиръ, мой герой! я слышу его, я слышу, какъ онъ своими устами говоритъ мнѣ, что я не люблю его. И это правда. Если бы я любила его, я бы никогда не продала себя на три мучительные года, вдали отъ него. Я поняла это только теперь, когда уже все кончено. Я болѣе думала о моихъ бѣдныхъ друзьяхъ и о Вильфридѣ, чѣмъ о Мертирѣ, проливающемъ кровь за мою отчизну! Но все же онъ не оттолкнетъ меня, когда мы встрѣтимся. Да, если онъ только живъ, онъ придетъ ко мнѣ, нѣжный какъ духъ, видѣвшій Бога!

Эмилія вполнѣ предалась горькимъ рыданіямъ. Трэси, въ уваженіи къ той, которая могла говорить такъ торжественно, поддерживалъ ее, чувствуя, что слезы ея какъ огненный дождь падали на его сердце.

Соловьи молчали. Ни малѣйшій звукъ, ни шелестъ листьевъ, не нарушали глубокой тишины.

ГЛАВА LIX.

ПРОЩАНІЕ ЭМИЛІИ,

Въ іюнѣ, одинъ изъ участвовавшихъ въ послѣднемъ Ломбардскомъ возстаніи джентльменовъ присталъ къ нашимъ берегамъ. Его правая рука была на перевязи, а его лакей-итальянецъ шелъ рядомъ, всегда готовый помочь, какъ будто опасаясь, что шаги раненнаго джентльмена каждую минуту могутъ измѣнить ему. Въ то время не было никакой международной войны, и поэтому гулявшіе по набережной весьма подозрительно оглядывали джентльмена; они, казалось, думали, что въ такое время ему не было ни малѣйшаго повода сдѣлаться калѣкой, и что его можно отнести къ числу тѣхъ иностранныхъ безумцевъ, которые, изъ-за пустяковъ, готовы служить мишенью такимъ же безумцамъ, только немного посчастливѣе. Здѣсь, внутри нашего пояса, процвѣтаетъ здравый смыслъ. Мы любимъ жизнь; мы ненавидимъ кровопролитіе; мы не питаемъ сочувствія къ вашимъ юношескимъ понятіямъ о чести, мы, короче сказать, народъ цивилизованный; и зная, что настоящимъ своимъ положеніемъ обязаны успѣху, мы совѣтуемъ и другимъ націямъ или слѣдовать нашему примѣру, или оставаться въ покоѣ. Казалось, серьезно улыбавшемуся джентльмену все это было извѣстно; глаза его ни на кого не смотрѣли, лицо было совершенно спокойно; онъ проходилъ чрезъ толпу, и только одинъ разъ оперся на плечо своего смуглаго Беппо, когда боль въ раненной ногѣ лишила его силъ. Пока онъ шелъ, соображенія, къ какой принадлежалъ онъ націи, не прекращались; всѣ слышали, что онъ говорилъ по-итальянски, а между тѣмъ въ его тонѣ и манерахъ признаки англійскаго воспитанія были очевидны. Новѣйшія извѣстія утреннихъ газетъ говорили, что ломбардское возстаніе подавлено вполнѣ и окончательно, что изъ инсургентовъ одни скрылись, другихъ повѣсили или разстрѣляли; одна молодая дама съ грустнымъ видомъ замѣтила, что раненый джентльменъ вѣроятно одинъ изъ бѣжавшихъ отъ австрійцевъ.

— Но, кажется, онъ англичанинъ.

— А если англичанинъ, то по дѣломъ ему.

Послѣдняя фраза была произнесена коренастымъ британцемъ, который кромѣ этого еще сказалъ краткую, выразительную и, судя по задушевному смѣху слушателей, нелишенную юмора рѣчь о невмѣшательствѣ въ чужія дѣла; при этомъ молодая дама замѣтила: — О, Боже! вы слишкомъ взыскательны.

— Клянусь Георгомъ, ма’мъ! вскричалъ британецъ, выдвинувъ впередъ свою газету: — вотъ тутъ есть передовая статья объ этомъ предметѣ, совершенно согласная съ моими взглядами. Да! эти итальянцы положительно нелѣпы: они никогда не были націей, даже и не походили на націю. Ей-Богу! они кажется только и годны для сцены. Искусство! — изволите видѣть. Они умѣютъ разрисовывать полотно и лѣпить фигуры изъ глины. Я не отнимаю ихъ достоинства, но тоже и не люблю, когда ихъ такъ безсовѣстно расхваливаютъ; я вотъ что вамъ скажу: видѣли ли вы когда нибудь икры у этихъ пѣвцовъ? я хочу сказать, у мужчинъ. Быть можетъ, нѣтъ? У нихъ палки, а не ноги. Кто же будетъ много заботиться о людяхъ съ такими ногами? Обратите на это вниманіе, когда пойдете въ итальянскую оперу. Ха! ха! ха! — это покажется смѣшнымъ, но посмотрѣвъ на ихъ ноги, ма’мъ, спросите, можетъ ли народъ быть счастливымъ, если онъ стоитъ на такихъ ногахъ! Пусть они рисуютъ, чеканятъ мраморъ и поютъ. По моему, они больше ни на что не годны.

Таковъ бываетъ британецъ, гордясь своимъ мужествомъ. Рѣзкій возгласъ еще разъ обратилъ вниманіе этой группы на особу, служившую предметомъ настоящаго разговора. Онъ былъ встрѣченъ дамой, которую по наружности безошибочно можно было назвать иностранкой.

— Марини! было возгласомъ; иностранка остановилась и, поникнувъ головою, опустила руки, точно окаменѣлая.

— Вѣроятно потеряла мужа, пробормоталъ британецъ. — Быть можетъ, онъ тоже одинъ изъ разстрѣленныхъ или повѣшенныхъ, значащихся въ спискѣ этой газеты. Повѣшены! Разстрѣлены! Это всегдашній отвѣтъ австрійцевъ на мольбы о милосердіи. Боже, Боже мой! это похоже на ревъ дикаго звѣря! Повѣшены! Разстрѣлены! дайте-ко сосчитать, сколько ихъ было въ теченіе дня! Десять въ Веронѣ, пятнадцать въ Мантуѣ, пять… но довольно! Неужели мы когда нибудь будемъ въ союзѣ съ этими адскими чудовищами! Развѣ они не заклеймены уже предъ лицомъ Европы, какъ безчеловѣчные палачи! если бы я, — клянусь Георгомъ! — если бы я былъ итальянцемъ, я бы тоже взялся за ружье, и пушечную пальбу считалъ бы самой очаровательной музыкой. Если только откроется подписка въ пользу вдовъ этихъ несчастныхъ, я поставлю свое имя, то же сдѣлаетъ и моя жена, и дочери, и всѣ мы, не исключая груднаго ребенка!

Имя Мортира по возвращеніи въ Англію было въ первый разъ произнесено мистриссъ Чомпъ. Онъ стоялъ на платформѣ лондонской станціи, ожидая поѣзда въ Ричфордъ, какъ вдругъ раздалось: — О! мистеръ Пойсъ! мистеръ Пойсъ! и мистриссъ Чомпъ очутилась передъ нимъ. Она пояснила, что ѣдетъ въ Брукфильдъ, и прибавила, что само небо посылаетъ его ей на помощь, не думая, что для оказанія ей помощи было совершенно достаточно одного мистера Брантопа.

— Ахъ, если бы вы знали, что я должна переносить въ БрукфильдѢ, это ужасно страшно! Мистеръ Брэнтопъ, — и она обратилась къ молодому человѣку: — теперь вы можете идти. Но, пожалуйста, не вздумайте сѣсть на корабль и уплыть въ Италію за маленькой Беллони, — тамъ не на что вамъ надѣяться, бѣдняжка! Какъ онъ тщательно причесываетъ волосы, мистеръ Пойсъ; я увѣрена, что вы въ одно и то же время вдоволь бы наплакались и вдоволь насмѣялись, увидѣвъ его кротость и вмѣстѣ съ тѣмъ смѣлость. Когда маленькая Беллони была на кораблѣ, знаете, я думала: нѣтъ ни одного друга у меня, который на прощанье махнулъ бы платкомъ, тогда, представьте себѣ, этотъ мальчикъ, Брэптонъ, точно по волшебству, принялся махать платкомъ, да еще батистовымъ, моимъ подаркомъ, который онъ промочилъ въ ту ночь совершенно насквозь; но вѣдь вы сами знаете, мистеръ Пойсъ, какъ плачутъ влюбленные; у нихъ слезы текутъ ведрами.

— А развѣ миссъ Беллони уже уѣхала? спросилъ Мортиръ, съ тревожнымъ нетерпѣніемъ ожидая отвѣта.

— Разумѣется, сэръ, уѣхала; но что съ вами? не дурно ли вамъ? О, Боже мой! Кровь моя останавливается въ жилахъ, когда я вижу человѣка, который былъ хладнокровенъ тамъ, гдѣ стрѣляютъ. Вы очень поблѣднѣли, сэръ.

— Такъ она уѣхала? — когда? — въ какой день? спрашивалъ Мертиръ.

— О! этого я не могу сказать вамъ навѣрное, мистеръ Пойсъ, потому что у меня самой есть серьезныя дѣла. Мистеръ Периклъ наконецъ добился своего и увезъ ее. Это навѣрное. Бѣдный мистеръ Брэнтопъ пролилъ, я думаю, нѣсколько галлоновъ слезъ, вѣдь онъ еще котенокъ, который не въ состояніи привлечь къ себѣ такую дѣвушку; но въ его слезахъ могли бы утонуть и она, и счастливецъ, избранный ею; они уѣхали, а онъ остался.

Мертиръ нетерпѣливо глядѣлъ изъ окна. Его раны производили невыносимую боль, — лицо его было влажно.

— Уѣхала съ мистеромъ Перикломъ? спросилъ онъ, между тѣмъ какъ мистриссъ Чомпъ передавала ему причины своего визита въ Брукфильдъ.

— Вѣдь мистеръ Периклъ и Поль снова сдѣлались друзьями, мистеръ Пойсъ; Поль совершенно поправился, и вчера утромъ прислалъ мнѣ двѣ тысячи фунтовъ — ни однимъ пенни не меньше! и, представьте, я ужь начала было сильно безпокоиться, какъ вдругъ мистеръ Брэнтопъ приноситъ мнѣ деньги. Какое искушеніе для молодаго человѣка! Впрочемъ Поль не зналъ о его любви къ маленькой Беллони.

— Развѣ съ ней никто не отправился? спросилъ Мертиръ, радуясь случаю узнать о ней дальнѣйшія подробности.

— О, конечно, съ ней мистеръ Периклъ, возразила мистриссъ Чомпъ. — Я ужь сказала вамъ, сэръ, что получила двѣ тысячи фунтовъ! Я сейчасъ же побѣжала къ моему адвокату, потому что вамъ, мистеръ Пойсъ, какъ знающему мою привязанность къ Полямъ, къ этимъ бѣдняжкамъ! покажется страннымъ, что я веду съ ними процессъ. Остановите его, закричала я адвокату: — если бы этотъ адвокатъ былъ изъ тѣхъ, кто носитъ парики, я бы такъ не поступила. — Остановите его, закричала я, ничуть не испугавшись. Я бы не позволила ему и продолжать; мнѣ только и нужно было узнать, не раззорена ли я! А теперь, когда у меня есть деньги, я хочу имѣть друзей; когда, вы сами знаете, у меня не было денегъ, тогда всѣ друзья были противъ меня, а теперь онѣ есть и… но въ нашемъ свѣтѣ ужь всегда такъ: — куда бы мнѣ спрятать ихъ? О, Боже! если вы со мной, такъ мнѣ нечего бояться, хотя вашъ смуглый иностранный слуга ужасно пугаетъ меня. Понимаетъ ли онъ по англійски?.. не забудьте, что всѣ деньги у меня въ карманѣ!

Мертиръ тяжело вздохнулъ. Наконецъ паровозъ убавилъ ходу, и не вдалекѣ показалась хорошо знакомая сосновая роща. Лишь только онъ собрался выйдти изъ вагона, какъ мистриссъ Чомпъ схватила его за руку. — О! неужели вы оставите меня и допустите встрѣтить Полей одной въ такой ужасный моментъ, когда не кому будетъ засвидѣтельствовать, какъ хорошо я отзывалась о нихъ. Мистеръ Пойсъ! докажите, что вы блаженный ангелъ, сэръ, и пойдемте со мной, только на пять минутъ; этимъ вы сдѣлаете для бѣдной женщины то, чего она во всю жизнь свою не забудетъ.

— Умоляю, пощадите меня, ма’мъ, просилъ Мертиръ. — Я тороплюсь въ Ричфордъ.

— Я не могу пощадить васъ, сэръ, вскричала мистриссъ Чомпъ. — Я не могу явиться одна предъ этимъ семействомъ. Это ужасное семейство! О! я стану предъ вами на колѣна, мистеръ Пойсъ! Вѣдь васъ само небо послало сюда? А вы убѣгаете! Если вы ранены, я возьму на станціи карету; это, знаете, будетъ величественнѣе, представительнѣе. Пожалуйста, сэръ! Умоляю васъ!

Слезы лились изъ ея глазъ и горячая рука ея прильнула къ его рукѣ.

Такимъ образомъ Мертиръ былъ свидѣтелемъ возвращенія мистриссъ Чомпъ въ Брукфильдъ. Начало года, такъ пріятно начавшагося у барышень, подвергло ихъ первому тяжелому испытанію въ жизни. Эмилія была пробнымъ камнемъ для этого семейства. Въ своемъ горѣ онѣ не могли знать этого, но все же манеры ихъ значительно улучшились. Въ ихъ пріемѣ мистриссъ Чомпъ обнаруживалась пріятная смѣсь гордости и добродушія. Корнелія и Арабелла, взявъ ее за руку, выслушали ея привѣтствія и объясненія съ неподражаемо-мягкой улыбкой, которую старались сдерживать, и потомъ повели ее къ мистеру Полю; объ немъ можно сказать, что никакая искусная кокетка, въ его положеніи не повела бы себя тоньше и хитрѣе его, — такъ что, хотя мистриссъ Чомпъ и была принята въ домъ, но все-таки желала еще узнать, какая ей достанется роль, и дрожала, какъ преступникъ предъ наказаніемъ. Мистеръ Поль горячо, нѣжно и почти со слезами пожалъ ей руку, и сказалъ этой разнѣжившейся женщинѣ: — вы правы, Марта; намъ гораздо лучше было разсмотрѣть счеты дружелюбнымъ образомъ, чѣмъ брать чужихъ, обращаться къ адвокатамъ и Богъ знаетъ куда, — просить людей, которые не могутъ хорошо знать положенія дѣла, — людей, которые только любятъ вмѣшиваться въ чужія дѣла да производить скандалы; очень благодаренъ вамъ, что вы пріѣхали.

Тщетно употребляла мистриссъ Чомпъ поперемѣнно то ласки, то возгласы, чтобы дать ему понять, что она пріѣхала вовсе не изъ-за денегъ, и вовсе не думаетъ о нихъ. Онъ же увѣрялъ, что на будущее время она должна думать о деньгахъ, что это его задушевное желаніе, — и что въ этомъ заключался ея долгъ какъ въ отношеніи самой себѣ, такъ и къ другимъ. Говоря это, онъ, казалось, намекалъ ей, что ея вдовство продолжится на столько времени, на сколько ему будетъ угодно; затѣмъ чрезвычайно нѣжно пожалъ ея руку и выразительно подмигнулъ своими птичьими глазками. Надо опасаться, что для мистера Поля прошли уже лѣта, въ которые человѣкъ все еще совершенствуется. Въ извѣстное время природа останавливается и говоритъ намъ: — ты теперь то, чѣмъ будешь по смерть.

Все-таки, хотя самые близкіе къ нему и подозрѣвали его въ коварствѣ; но въ отношеніи къ нимъ онъ былъ довольно искрененъ. Въ немъ ничего не было непритворнаго, кромѣ его нервныхъ припадковъ. Эти припадки были страшнымъ орудіемъ, которымъ онъ защищался въ своемъ сантиментальномъ домашнемъ быту, вовсе не зная, какое благотворное дѣйствіе производило оно. Лишь только онъ попадалъ въ свою колею, лишь только устранялась причина, возбуждавшая въ немъ неудовольствіе, онъ становился такимъ же веселымъ, какъ и всѣ. Онъ былъ изъ тѣхъ людей, которые не имѣютъ ни душевнаго, ни моральнаго чувства. У него всѣ чувства были физическія и притомъ довольно сильныя. Вотъ ключъ къ мистеру Полю. Конечно, это только одна ступень къ совершенному безчувствію, и людямъ, которыхъ никто и никогда не испытывалъ, она можетъ доставить репутацію добрыхъ родителей, пріятныхъ друзей и превосходныхъ гражданъ. Отъ подобнаго родителя легко можетъ произойти сантиментальное поколѣніе.

Корнелія была въ траурѣ съ головы до ногъ. Она, какъ и другія, также принимала участіе въ разговорѣ, и даже была веселѣе Адели, лицо которой носило отпечатокъ грусти. Мертиръ объяснилъ Корнеліи, что появленіемъ своимъ въ ихъ домѣ онъ обязанъ неотступнымъ просьбамъ мистриссъ Чомпъ. Корнелія пріятно улыбнулась, стараясь этимъ показать, что вполнѣ понимаетъ его, и увѣрить, что ему всѣ онѣ очень рады; они продолжали говорить, немного спорить и разсуждать, пока ужасная мысль, что Мортиръ говорилъ и даже походилъ немного на кого-то другаго, не отвлекла кровь отъ ея губъ и не остановила пульса. Она говорила объ Эмиліи, упомянувъ просто и смиренно: — мы обязаны ей всѣмъ, что у насъ есть. Арабелла тоже говорила объЭмиліи, но съ оттѣнкомъ минувшаго покровительства. — Она всегда будетъ для насъ милой сестрой. Адель продолжала молчать, точно ожидая, что кто нибудь войдетъ въ дверь. Не было ли это невольнымъ предчувствіемъ появленія сэра Твикенгэма?

Когда Мертиръ спросилъ о Вильфридѣ, то Корнелія замялась, но все-таки сказала: — онъ уѣхалъ въ Верону. У насъ тамъ есть дядя въ австрійской службѣ, — и Мертиръ раскланялся.

Что же такое сдѣлала Эмилія, о которой, слушая отрывками, Мертиръ все болѣе и болѣе приходилъ въ недоумѣніе? Разъясненіе ожидало его въ Ричфордѣ. Тамъ Джорджіана заключила брата въ ревнивыя объятія, и тотчасъ подала ему письмо, желая избавить его отъ ложнаго стыда спросить о той, вопросъ о которой уже выражался въ его глазахъ. Оставшись одинъ въ библіотекѣ, онъ началъ читать письмо, обращаясь отъ него, отъ времени до времени, къ окну, за которымъ посреди подстриженнаго луга цвѣлъ пышный рододендронъ и казался огромной тропической птицей, вынесенной въ садъ погрѣться на яркомъ солнцѣ.

"Другъ мой!

"Я бы сказала — мой сердечный другъ! но не пишу, потому что это было бы невѣрно. Я читала о пораженіи. Какой ужасной битвой рискнули въ этомъ жестокомъ мѣстѣ! Пройдетъ много и много времени, прежде чѣмъ Богу угодно будетъ перейти на нашу сторону! А я… развѣ вы не знаете… мы такъ часто говорили объ этомъ! я никогда не могла повѣрить, чтобы тутъ дьяволъ взялъ верхъ. Чему должно случиться, того не избѣгнешь, — я всегда была такого мнѣнія. Настоящая неудача нанесла ужасный ударь моему сердцу, которое долго молчало и только теперь забилось. Я чувствую, что вы въ безопасности, и за это благодарю небо. Если же нѣтъ, Богъ далъ бы мнѣ знать и не допустилъ бы меня приносить Ему въ моихъ молитвахъ благодарность. Я молюсь, пока не разгорятся мои вѣки, и молюсь о томъ, чтобы заранѣе была предупреждена, когда прибудетъ ко мнѣ печальный вѣстникъ о васъ. Я этому не вѣрю.

"Теперь я плѣнница на три года. Я отправляюсь въ миланскую консерваторію съ мистеромъ Перикломъ; моя бѣдная матушка горюетъ и говоритъ, что я не только забуду ее, но и не буду считать ее своею матерью. Мой голосъ возвратился. О, Мертирь! мой дорогой, спокойный другъ! Одна мысль о томъ, что я могу называть васъ своимъ другомъ, доставляетъ мнѣ сладкій сонъ. Да, у меня есть голосъ! Я почувствовала, что имѣю его, точно такъ же, какъ мы съ зажмуренными глазами чувствуемъ присутствіе въ своей комнатѣ посторонняго человѣка. Меня повсюду окружало несчастіе, а все-таки я была довольна. Я держала это въ тайнѣ. Я начинала чувствовать себя выше общества. Я уже мечтала о томъ, что въ состояніи я буду сдѣлать для моихъ ближнихъ. Менѣе всего я думала о васъ! Я прямо говорю вамъ это, и принимаю наказаніе собственно за то, что въ своей новой радости такое негодное существо, какъ я, совсѣмъ не думало о васъ. Теперь я довольно наказана.

"Другъ мой! Поли были во власти мистера Перикла. Вильфридъ ударилъ его. Мистеръ Периклъ оскорбился и захотѣлъ отомстить всѣмъ Полямъ. Эти добрые люди были такъ внимательны ко мнѣ, и я услышала, что они должны сдѣлаться нищими. Я чувствовала, что въ моей груди и въ моемъ горлѣ скрывалось золото, которому нужна была только чеканка, чтобы превратиться въ звонкую монету. Я обратилась къ Джорджіанѣ… О! какъ положительно доказала она, что ея любовь къ вамъ сильнѣе моей. Она отказалась разстаться съ деньгами, которыя могли вамъ вскорѣ понадобиться. Я рѣшилась, чтобы мистеръ Периклъ услышалъ мое пѣніе. Онъ услышалъ меня и мое предпріятіе удалось. Если бы Италія была такъ увѣрена въ себѣ, какъ я, то она ни за что не показала бы своего голоса, пока не убѣдилась бы въ немъ. Да! съ головы до ногъ я чувствовала, что неуспѣхъ невозможенъ. Если страна жаждетъ свободы, то надо, чтобы внутренній огонь заставилъ ее почувствовать въ себѣ такую увѣренность. И тогда долой иго бѣлыхъ мундировъ! Я пѣла, и мистеръ Периклъ трепеталъ и вертѣлся, какъ будто я его сжимала въ своихъ рукахъ съ необыкновенною силою. Онъ бросился ко мнѣ и предложилъ какія угодно условія, лишь бы только я поѣхала на три года въ миланскую консерваторію и училась. Мнѣ досадно, что этотъ человѣкъ любитъ музыку сильнѣе, чѣмъ я. Я люблю только двѣ вещи, но и то любовь къ нимъ другихъ превышаетъ мою. Я назначила сумму денегъ — громадную! и требовала, чтобы мистеръ Периклъ помогъ мистеру Полю въ его дѣлахъ. Онъ согласился на все. На другой день онъ отдалъ мнѣ деньги, я подписала условія и поклялась честью исполнить обязательства. Мои друзья были спасены.

"Съ этого времени я начала думать о васъ. Мнѣ не большаго труда стоило узнать, что я не люблю васъ, и не буду больше довѣрять моимъ чувствамъ. Я буду судить о себѣ по моимъ дѣйствіямъ, — иначе, Мертиръ! я замертво упала бы на землю при одной мысли о разлукѣ съ вами на три года. Да и то сказать, что я такое? Неопытная дѣвушка. Я покоряю только сердца неопытныхъ и вѣтренныхъ мужчинъ. Развѣ они стоятъ чего нибудь? Дайте мнѣ поучиться три года, безъ разговоровъ о сердцахъ. Это началось слишкомъ рано, и отъ всего мнѣ ничего не осталось, кромѣ развѣ страшной увѣренности въ слабости большей части мужчинъ, — но не въ васъ!

"Если бы я могла назвать васъ своимъ возлюбленнымъ и такимъ образомъ приковать себя къ вамъ, я увѣрена, что это сообщило бы мнѣ часть вашей твердости и удвоило бы мои силы. Но я этого не хочу — не хочу имѣть того, чего не заслуживаю. Я думаю, какъ вы читаете это письмо, и стараюсь представить васъ себѣ; мое сердце похоже на птичку въ рукахъ жестокаго мальчика. Мой поступокъ убѣдилъ меня, что я не люблю васъ. Неужели, чтобы любить человѣка, мы должны въ то же время почти пренебрегать имъ? Дай Богъ, чтобы ни одна дорогая мнѣ женщина не выходила замужъ за человѣка, котораго любитъ въ первый разъ! Мое несчастіе превратилось въ радость, и походитъ на летящія дождевыя капли; я говорю себѣ: — свободна! свободна, Эмилія! хотя я связана на три года, но я спокойно улыбаюсь этимъ узамъ, наложеннымъ на мое тѣло. Душа же моя свободна! Три года свободы для нея и ни одного звука о себѣ, — три года возрастанія и ученія, три года для лѣни сердцу! — Мертиръ! Я трепещу при мысли, что эти три года — чудный человѣкъ! мой герой! вѣдь я могу васъ называть такъ! — эти три года могутъ сдѣлать меня достойною васъ. И если вы все отдали Италіи, то пусть дочь Италіи поможетъ возвратить вамъ все отданное. Какъ это сладко звучитъ, другъ мой! Вы видите пятно на письмѣ — это первая слеза изъ моихъ глазъ!

"Я хотѣла разбить то, что вы называете сантиментальностью: я нарушила слово, данное Вильфриду. Но видъ денегъ имѣетъ для меня значеніе, котораго я не могу побѣдить. Я знаю, что вы не пожелали бы имѣть меня при себѣ для своего удовольствія; и потому я уѣзжаю. Я надѣюсь вырости, и лечу въ Италію, какъ зерно. Позвольте мнѣ учиться, принимать выговоры и сердиться на пустяки. Я поднимаю голову при этой перспективѣ, какъ будто я дышу новымъ воздухомъ. Я измѣняюсь, — я уже не мечтаю объ Италіи, не тоскую о ней, но отправляюсь посмотрѣть на нее, какъ на машину, готовую исполнить мой заказъ. Кто бы ни заговорилъ со мной, мнѣ ужь кажется, что я ихъ знаю. Я вижу ошибки моей отчизны. О, мои милые брешіанцы! не ваши ошибки, не ваши, мои флорентинцы! и не ваши, дорогіе мои венеціанцы! Мы будемъ молчать, что бы тамъ ни говорили о миланцахъ, пока сама Италія не скажетъ имъ: — вы вели себя, дѣти мои, не какъ итальянцы, — я вижу эти ошибки и ничто не огорчаетъ меня.

«Addio! другъ мой, мы будемъ говорить по англійски въ милой Англіи. Скажите всѣмъ, что я никогда ее не забуду. Мой англичанинъ Мертиръ! Кровь ваша пролита не за женщину. На томъ мѣстѣ, гдѣ пролита ваша кровь, выростутъ лавры. Кровь, пролитая за женщину, болѣзненна и бѣдна, и ничего не питаетъ. Я вся дрожу, когда подумаю, что сдѣлалъ нашъ общій знакомый. Онъ заставляетъ любовь казаться какимъ-то желтымъ свѣтомъ надъ прокаженнымъ городомъ; я видѣла однажды такую картину. Прощай любовь на три года! я обязалась мистеру Периклу не писать и не получать писемъ. Вамъ же я скажу: вѣрьте мнѣ на эти три года! Отвѣтъ Мертира уже у меня въ сердцѣ. Возлюбленный! — позвольте мнѣ сказать это теперь, когда отвѣть на все благородное, о чемъ я прошу васъ, уже въ моемъ сердцѣ; развѣ это не тоже, что бракъ? Но не обольщайте себя. Смотрите на меня, какова я есть. О, прощайте! прощайте! прощайте! Привѣтъ мой Англіи.

Остаюсь преданнѣйшимъ и любящимъ васъ другомъ, а для Англіи дочерью съ матерней стороны, Эмилія Алессандра Беллони». КОНЕЦЪ.

---

1. Braintop и brandy (водка) имѣютъ близкое сходство въ произношеніи брэнт’пъ и брэнди. Примѣч. переводч.
2. Chump-chop въ буквальномъ переводѣ: чурбанъ-котлета, не имѣетъ никакого смысла; но здѣсь приведено это для игры словъ. Chump — это фамилія мистриссъ Чомпъ. Прим. пер.