Ириса
Агнеса
Цефиза
Дориза
Пальмира
Филиса
Калиста
Белиза
Амаранта
Дельфира
Исмена
Делія
Сильвія
Ниса
Флориса
Мелицерта
Дафна
Амарилла
Галатея
Феламира
Стратоника
Статира
Меланида
Нирена
Зенеида
Еглея
Октавія.
Юлія.
Енона
Туллія.
Ценія.
Емилія.
Олимпія
Розалія
Сильванира
Альцидіяна
Ливія
Паулина
Климена
Маргарита
Целимена
Евгенія.
Орфиза.
Андромира
Юлія
Парѳенія
Кариклея
Дористея
Зелонида
Брадаманта
Мартезія
Альцидалія
Ликориса
Доримена
Констанція
Порція.
Пантениса
Аргелія
Целестина
Заида
Лаура
Я вамъ прекрасныя сей мой Трудъ посвящаю: а ежели кому изъ васъ подумается, что мои еклоги наполнены излишно любовію; такъ должно знати, что недостаточная любовь не была бы матерію поезіи: сверьхъ того должно и то вообразити, что во дни златаго вѣка не было ни бракосочетанія ни обрядовъ къ оному принадлежащихъ: едина нѣжность только препровождаема жаромъ и вѣрностью была основаніемъ любовнаго блаженства. Говорятъ о воровствѣ, о убійствѣ, о грабежѣ и ябѣдничествѣ беззазорно во всякихъ бесѣдахъ; не уже ли такія разговоры благородняе рѣчей любовныхъ? А особливо когда не о скотской и не о непостоянной говорится любви. Въ еклогахъ моихъ возвѣщается нѣжность и вѣрность, а не злопристойное сластолюбіе, и нѣтъ таковыхъ рѣчей, кои бы слуху были противны. Презрѣнна любовь имущая едино сластолюбіе во основаніи: презрѣнны любовники устремляющіяся обманывати слабыхъ женщинъ: подверженны нѣкоторому поношенію и женщины въ обманъ давшіяся: презрѣнно неблагородное сластолюбіе; но любовныя нѣжность и вѣрность отъ начала мира были почтенны и до скончанія мира почтенны будутъ. Любовь источникъ и основаніе всякаго дыханія: а въ добавокъ сему источникъ и основаніе поезіи; такъ можно ли со.чиняти еклоги, естьли піитъ ужаснется глупыхъ предвареній и неикусныхъ кривотолкованій. А вы, прекрасныя помните только то, что неблагопристойная любовь и не постоянство стыдны, поносны, врѣдны и пагубны, а не любовь, и что любовію наполненныя эклоги и основанныя на нѣжности подпертой честностію и вѣрностію читательницамъ соблазна, точною чертою, принести не могутъ; хотя и нѣтъ ни какога блага, изъ котораго бы не могло быти злоупотребленія. Что почтенняе правосудія; но колико изъ него происходитъ ябѣдъ и крючкотвореній; а слѣдовательно утѣсненій и погибели роду человѣческому? И что почтенняе, еклоги ли составлять наполненныя любовнымъ жаромъ и пишемыя хорошимъ складомъ или тяжебныя ябѣдниковъ письма наполненныя плутвствомъ и складомъ писанныя скареднымъ.
ИРИСА.
Въ день красный нѣкогда, какъ содице уклонялось,
И небо свѣтлое во мрачно премѣнялось:
Когда краснѣлися и горы и лѣса,
Луна готовилась ийти на небеса,
Ириса при водахъ по камешкамъ бѣгущихъ,
Въ кустарникѣ, гдѣ гласъ былъ слышанъ Нимфъ поющихь,
Вѣщала таинство тутъ будучи одна,
И вотъ какую рѣчь вѣщала тутъ она:
Въ сей годъ рабятска жизнь мнѣ больше не являлась,
Въ которую я здѣсь цвѣтами забавлялась.
Какъ только лишъ пришла весенняя краса,
И отрасли свои пустили древеса,
Природа нѣкія мнѣ новости вдохнула,
Лишъ я на пастуха прекраснаго взглянула,
Который въ прошлый годъ мнѣ ягодъ приносилъ,
И всякой разъ тогда за трудъ себѣ просилъ,
Чтобъ я ево за то пять разъ поцѣловала:
По прозьбѣ я ево безспорна пребывала.
Вообразивъ себѣ дни года я тово,
Отворотилася я тотчасъ отъ нево.
Куда рабятска жизнь одной зимою дѣлась!
Я то воспомиила, а вспомнивъ то зардѣлась.
Гдѣ скрылась матерня изъ памяти гроза!
Пустила къ Гиласу я мысли и глаза.
Ево желая зрѣть, я видя убѣгала:
А бывша безъ нево, со всѣмъ изнемогала:
Съ утра до вѣчера, по саму темну нощь
Влачила зракъ ево съ собой въ средину рощь.
Лицо ево по всѣмъ мѣстамъ очамъ мѣчталось:
И мысли кромѣ сей другія не осталось.
Богиня паствъ и дѣвъ! Въ тѣ гдѣ ты дни была
Какъ я на всякой часъ тебя къ себѣ звала?
Я часто муравы журчащей етой рѣчки,
Кропила токомъ слезъ: а васъ мои овечки
Когда вы бѣгали вокругъ меня блея,
Трепѣщущей рукой не гладила ужъ я.
А онъ терзаяся ко мнѣ любовью злосно,
Пѣнялъ: доколь тобой страдати мнѣ не сносно?
Я день и нощь горя любовію, грущу,
И бѣгая, по всѣмъ тебя мѣстамъ ищу.
Левъ гонитъ Волка, волкъ стремится за козою,
Голодная коза любуется лозою:
Куда стремленіе; такъ то и повлечетъ;
Потокъ на верьхъ горы во вѣкъ не потечетъ.
Не знала я тогда, въ котору рѣчь пускаться?
Престала я уже упорностью ласкаться,
Сказала: коль любя по всей моей борьбѣ,
Пренебрегая стыдъ я ввѣрюся тебѣ:
А ты надъ слабою сталъ нынѣ полновластенъ,
Перемѣнишься мнѣ, другой пастушкой страстенъ:
И буду видѣтъ я плѣненны взоры мной,
Тобой обращены къ любовницѣ иной?
Въ вѣкъ розы, отвѣчалъ мнѣ онъ мои пусть вянутъ,
И бѣлы лиліи родиться впредь не станутъ:
Отъ ядовитыхъ травъ и отъ болотныхъ водъ,
Пускай зачахнетъ мой и весь издохнетъ скотъ,
Сей клятвой надо мной побѣда ускорилась:
А я ему душей и тѣломъ покорилась.
АГНЕСА.
Не отпускала мать Агнесу прочь отъ стада;
Агнеса животу была тогда не рада:
Пусти меня, пусти, она просила мать:
На половину дня по рощамъ погулять.
Лишъ выпросилася; подружкѣ то сказала,
И Титиру прийти во рощу приказала.
Играло все тогда у Титира въ глазахъ,
Прекрасняй и цвѣты казались на лугахъ:
Играли пастухи согласняй во свирѣли,
И птички на кустахъ согласняй пѣсни пѣли.
Казалася сочней и зѣленей трава,
Прямея древеса и мягче мурава:
Онъ помнитъ веселясь, чьимъ сердцемъ онъ владѣетъ:
О коей онъ и кто о немъ сама радѣетъ.
Воображаетъ онъ утѣхи прежнихъ дней,
Которы онъ имѣлъ во сластолюбьи съ ней:
Напоминаньемъ симъ желанье умножаетъ,
И сласть любви еще живей воображаетъ.
Пришелъ ко сторонѣ пріятной и пусто.й;
Прийди подъ тѣнь древесъ, въ березникъ сей густой,
Вздыхая говоритъ и будто какъ не вѣритъ,
И правда кажется въ любови лицемѣритъ,
Твоя любезна тѣнь ни на единый часъ,
Не можетъ отступить отъ омраченныхъ глазь.
Когда краснѣются въ дали высоки горы,
Востокомъ въ небеса прекрасныя авроры,
И златозарный къ намъ приходитъ паки день,
Снимая съ небеси густу ночную тѣнь,
День въ паство, я въ тоску: въ любви къ тебѣ згараю,
И въ жалостну свирѣль, не помню, что играю.
Насотупитъ полдень жаркъ, послѣдуетъ трудамь
Отдохновенный часъ, пасущимъ и стадамъ,
Пастушки, пастухи, покоятся прохладно,
А я смущаяся крушуся безотрадно.
Садится дневное свѣтило за лѣса,
Или уже луна восходитъ въ небеса,
Товарищи мои любовницъ лобызаютъ:
Меня единаго здѣсь горести терзаютъ:
И только я грущу вздыханіе губя,
И просыпаюся зря въ тонкомъ снѣ тебя;
А пробудившися тебя не обретаю,
И лишъ едину тѣнь руками я хватаю.
Цефиза, иль тебѣ меня уже не жаль?
Коль жаль, прийди ко мнѣ, скончай мою печаль!
Какъ птицамъ радостна весна, и всей природѣ
И нимфамъ красный день по дождевой погодѣ,
Такъ веселъ былъ бы мнѣ желаемый сей часъ,
Въ который бъ я тебя узрѣлъ во перьвый разъ.
Цефиза знаетъ ли, колико вздоховъ трачу:
Какъ горько по тебѣ безперестанно плачу?
О вѣтры! вы могли на небеса вознесть,
Къ Венерѣ тающей печальную ту вѣсть,
Что все богини сей сокровище дражайше,
Адонисъ, съ кѣмъ она во ѣремя пресладчайше,
Имѣла множество утѣхъ средь темныхъ рощь,
Незапнымъ дѣйствіемъ, пожалъ противну мощь!
Когда вы станете то мѣсто прелетати;
Цефизѣ гдѣ теперь сужденно обитати;
Остановитеся вдыхните въ уши ей,
Хоть часть къ извѣстію сея тоски моей:
Скажите, что по ней и духъ и сердце стонетъ.
Мой свѣтъ! когда тебѣ власы вѣтръ легкій тронетъ,
А ты почувствуешь смятеніе въ себѣ,
Такъ знай, что вѣстникъ то, что плачу по тебѣ.
Но вся сія тоска Лисандра тщетно клонитъ;
Уже ево къ нему Цефиза стадо гонитъ.
Зритъ прежню онъ красу во солнечныхъ лучахъ:
Сіяетъ горизонтъ въ Лисандровыхъ очахъ:
Играютъ быстрыя струи ближайшей рѣчки,
И весело блѣютъ Лисандровы овечки.
О треблаженный часъ! любовиикъ вопіетъ,
И слезы радостны съ ней купно онъ ліетъ:
И послѣ какъ они потоки слезны лили,
Скорбящія сердца въ день тотъ же исцѣлили.
ДОРИЗА.
Еще ночь мрачная тьмы въ море не сводила,
Еще прекрасная аврора не всходила,
Корабль покоился на якорѣ въ водахъ,
И земледѣлецъ былъ въ снѣ крѣпкомъ по трудахъ,
Сатиры по горамъ не бѣгали лѣсами,
А нимфы спали всѣ храпя подъ древесами:
И вдругъ восталъ злой вѣтръ, и воды возмущалъ,
Сердитый валъ морской пучину восхищалъ,
Громъ страшно возгремѣлъ и молніи сверкали,
Луна на небеси и звѣзды померкали:
Cокрыли небеса и звѣзды и луну,
Левъ въ лѣсъ бѣжалъ густой, а китъ во глубину
Орелъ подъ хворостомъ отъ страха укрывался,
Подобно и Дамонъ во страхъ тогда вдавался:
Рѣкою падалъ дождь въ ужасный оный часъ:
А онъ безъ шалаша свою скотину пасъ.
Дамонъ не зналъ куда отъ безпокойства дѣться:
Бѣжалъ сушить себя и вновь по томъ одѣться:
Всѣхъ ближе шалашей, шалашъ пастушкинъ былъ,
Котору онъ предъ тѣмъ недавно полюбилъ,
Котора и въ нево влюбилася подобно,
Хоть сердце въ ней къ нему казалося и злобно;
Она таила то, что чувствовалъ въ ней духъ;
Но дерзновенный вшелъ въ шалашъ ея, пастухъ;
Однако какъ тогда зла буря ни сердилась,
Прекрасная ево отъ сна не пробудилась,
И лежа въ шалпшѣ на мягкой муравѣ,
Что съ вечера она имѣла въ головѣ,
То видитъ и во снѣ: ей кажется, милуетъ,
Кто въ явѣ въ оный часъ, горя, ее цѣлуетъ.
Проснулася она: мѣчтою сонъ не лгалъ.
Пастухъ вину свою на бурю возлагалъ:
Дориза отъ себя Дамона посылала
А что бы съ ней онъ былъ, сама того желала.
Не можетъ утаить любви ея притворъ,
И шлетъ Дамона вонь и входитъ въ разговоръ,
Ни слова изъ рѣчей ево не примѣчаетъ,
И на вопросъ ево другое отвѣчаетъ.
Драгая! не могу въ молчаніи горѣть,
И скоро будешь ты мою кончину зрѣть.
Но ахъ! Вѣщаешь ты и громко мнѣ и смѣло!..
Опомнися, Дамонъ, какое ето дѣло!
Ну естьли кто зайдетъ; какой явлю я видъ,
И ахъ, какой тогда ты дѣлаешь мнѣ стыдь,
Не прилагай слѣдовъ ко мнѣ ты громкимъ гласомъ,
И что быть хочешь милъ, скажи инымъ мнѣ часомъ.
Въ пристойно ль мѣсто ты склонять меня зашелъ!
Такой ли, объявлять любовь, ты часъ нашелъ!
Дамонъ отвѣтствовалъ на нѣжныя тѣ пѣни,
Передъ любезной ставъ своею на колѣни,
Цѣлуя руку ей, прнявъ тишайшій гласъ:
Способно мѣсто здѣсь къ любви, способенъ часъ,
И естьли сердце мнѣ твое не будотъ злобно;
Такъ все намъ, что ни есть, любезная способно.
Что дѣлать ей! Дамонъ ийти не хочетъ прочь!
Взвела на небо взоръ, о ночь, о темна ночь,
Усугубляй свой зракъ; жаръ разумъ возмущаетъ,
И скрой мое лицо! Вздыхаючи вѣщаетъ.
Дамонъ! мучитель мой! Я мню что мой шалашъ
Смѣется зря меня и слыша голосъ нашъ.
Глуша ево слова, шумите вы о рощи,
И возвратись покрыть насъ темность полунощи,
Ей мнилося о нихъ вѣсть паствомъ понеслась!
И мнилося, что вся подъ ней земля тряслась.
Не знаючи любви, люблю, сказать не смѣетъ;
Сказала: множество забавъ она имѣетъ,
Которы чувствуетъ взаимно и Дамонъ;
Збылся, пастушка, твой, збылся пріятный сонъ.
Но семъ изъ волнъ морскихъ аѵрора свѣтъ рождала,
И спящихъ въ рощахъ нимфъ играя возбуждала
Зефиръ по камешкамъ на ключевыхъ водахъ
Журчалъ, и нѣжился въ пологихъ берегахъ:
Лѣса, поля, луга, сіяньемъ освѣщались,
И горы въ далекѣ аѵророй озлащрялись.
Съ любезной нощію разсталася луна:
Съ любезнымъ пастухомъ разсталась и она.
ПАЛЬМИРА.
Годъ цѣлый Тирсисъ былъ съ Пальмирою въ разлукѣ,
Годъ цѣлый воздыхалъ, живя въ несносной скукѣ:
Въ деревнѣ жалостно воспоминалъ стада,
И о любовницѣ онъ плакалъ иногда.
Ни что ихъ тамъ утѣхъ тогда не разрушало,
И все ихъ прежде тамъ въ любови утѣшало.
Кончаетъ солнце кругь, весна въ луга идетъ,
Увеселяетъ тварь, и обновляетъ свѣтъ.
Сокрылся снѣгъ, зефиръ на паствѣ повѣваеть:
Источники журчать, и жавронокъ вспѣваетъ.
Приближилися тѣ дражайшія часы,
Чтобъ видѣть пастуху пастушкины красы.
Къ желанной многи дни стѣнящаго отрадѣ,
Отецъ нарекъ опять быть Тирсису при стадѣ.
Все паство на умѣ и милый взоръ очей,
Все мыслитъ, какъ опять увидится онъ съ ней.
День щастья настаетъ, и мысли утѣшаеть:
Въ луга отходитъ онъ, и къ паству поспѣшаетъ.
Шелъ цѣлый день, пришелъ, зритъ ясную луку,
Свѣтило дневное сошло во глубину.
Но ясныя ночи тоя ему начало,
Знакомую ему пустыню означало:
Повсюду взоръ ему туть радости сулитъ;
И тропка Тирсиса въ семъ мѣстѣ веселить.
Вотъ роща, гдѣ моя любезная бываетъ:
Вотъ рѣчка, гдѣ она сей образъ умываетъ.
Подъ древомъ тамо съ ней я нѣкогда сидѣлъ,
Съ высокой сей горы въ долины съ ней глядѣль,
Въ пещерѣ сей она въ жары со мной бывала,
И часто тамъ меня объемля цѣловала:
Гдѣ лежа на ея колѣняхъ я леж.ллъ,
И руки мягкія въ рукахъ своихъ держалъ.
Сей мыслію свой духъ въ пустынѣ онъ питаетъ:
И седце нѣжное ево въ надеждѣ таетъ.
Приходитъ на конецъ ко стаду онъ тому,
Которо отъ отца поручено ему;
Но Тирсисова мысль и тутъ еще мутилась:
Ну естьли мыслитъ онъ, Пальмира превратилась,
И новы радости имѣя въ сей странѣ,
Въ невѣрности своей не помнитъ обо мнѣ!
Я знаю, что она меня не ненавидитъ;
Но чая, что уже здѣсь больше не увидитъ,
Ахъ! можетъ быть она другова избрала,
И для того уже мнѣ суетно мила.
Она въ разлучны дни, въ покоѣ утѣшалась,
Цвѣтами безъ меня какъ прежде украшалась.
Пальмира о тебѣ всечасно я тужилъ!
Тебя хоть не было, твой духъ со мною жилъ:
Однако онъ себѣ надеждою ласкаетъ;
Хотя къ свиданью ночь ево не допускаетъ,
Которая ему заснути не дала.
Нальмира во всю ночь въ умѣ ево была.
Какъ радостно ево надежда услаждала,
Такъ мысль упорная надеждѣ досаждала.
Глаза не жмурятся; что дѣлать? востаетъ!
Но солнце на луга изъ волнъ морскихъ нейдеть:
Хоть ночи долгота ево обременяетъ,
Оно обычнаго пути не премѣняетъ.
Восходитъ по горамъ аѵрора на конецъ,
И гонятъ пастухи въ луга своихъ овецъ.
Всѣхъ Тирсисъ зритъ, не зритъ Пальмиры онъ единой;
Не знаетъ, кое зло причесть тому причиной:
Гдѣ дѣлась, говоритъ, Пальмира? Иль взята
Отселѣ ужь ея въ деревню красота!
Мы розныхъ деревень и жить съ ней будемъ розно;
Почто на паство я пущенъ опять такъ позно!
Уже меня весна не станетъ услаждать,
Вездѣ и завсегда здѣсь Тирсису страдать.
Коль здѣсь Пальмиры нѣть; уйду въ лѣса дремучи,
Наполню стономъ ихъ, слезъ горькихъ токи льючи;
Я буду всѣ мѣста слезами здѣсь росить,
И жалобы горамъ въ пустыняхъ приносить:
Всѣ мѣры радости узрѣвъ ее теряетъ,
И дни горчайшія въ сладчайши претворяетъ.
ФИЛИСА
Филиса полюбивъ Альцина паче мѣры;
Но въ перьвый разъ она ставъ узницей Венеры,
Стыдясь того, что часъ пришелъ любить начать,
Старалася въ любви таиться и молчать.
Влюбившійся въ нее пастухъ стоналъ всемѣстно…
Филисино лицо ставъ быть ему прелѣстно,
Гонялося за нимъ повсюду день и ночь.
Онъ способа не зналъ, чтобъ чѣмъ себѣ помочь.
Хотя и тщился онъ, не могъ пресѣчь желанья,
А склонность получить не видѣлъ упованья.
Когда препровождалъ минуты во трудахъ:
Садилъ ли что тогда, иль сѣялъ на грядахь,
Иль стригъ своихъ овецъ, иль стадо гналъ къ потоку,
Повсюду чувствуя на сердце скорбь жестоку:
Не къ трудолюбію онъ мысли прилагалъ:
Весь умъ ево тогда въ любви изнемогаль.
Какъ онъ во празности препровождаль минуты,
Тогда они ему и паче были люты;
Воображающу отсутетвенны красы,
Годами длилися въ тоскѣ ему часы.
Дни ясны безъ нея текли предъ нимъ ночами:
Когда пастухъ имѣлъ Филису предъ очами;
Онъ въ сердцѣ чувствовалъ еще жесточе сшрасть,
Не наѣдался онъ, не напивался въ сласть.
И нѣкогда какъ день уже склонялся къ нощи,
Гуляли пастухи въ срединѣ красной рощи,
Котору съ трехъ сторонъ лугъ чистый украшалъ,
Съ четвортой хладный токъ ліяся орошалъ:
Пастушки сладкія тутъ пѣсни воспѣвали,
А нимфы внемля ихъ близь рощи пребывали.
Сатиры изъ лѣсовъ съ верьховъ высокихъ горъ,
Прельщаяся на нихъ мѣтали въ рощу взорь.
По многихъ ихъ играхъ сокрылось солнце въ воды.
И темнота внесла съ собой покой природы.
Идутъ ко шалашамъ оттолѣ пастухи:
Препровождаютъ ихъ цвѣтущія духи,
Съ благоуханіемъ и древъ тутъ духъ мѣшая,
И сладостью весны пасущихъ утѣшая.
Одинъ пастухъ идетъ влюбяся съ мыслью сей,
Что близко видѣлся съ возлюбленной своей,
И отъ нея имѣлъ въ тотъ день пріятство ново;
Другой любовное къ себѣ услышалъ слово.
Тотъ полонъ радости цвѣтокъ съ собой несетъ,
Пріявъ изъ рукъ любви, котора кровь сосетъ:
И порученный сей подарокъ съ нѣжнымъ взглядомъ
Начавшейся любви хранитъ себѣ закладомъ.
Иной размолвився съ любезной передъ симъ,
За то что медлила поцѣловаться съ нимъ,
Гуляя въ вечеру съ любезной помирился:
И что любовной стонъ въ веселье претворился,
Ликуетъ прежнюю возобновивъ прнязнь,
И поцѣлуями, въ отмщенье дѣлалъ казнь.
Альцинъ, единъ Альципъ идетъ ко стаду смутенъ;
Мучитель жаръ любви Альципу всеминутенъ.
Отсталъ отъ пастуховъ нещастный ото всѣхъ:
Какъ сонный въ лугъ идетъ единый безъ утѣхъ.
Еще не вышелъ онъ изъ рощи совершенно,
Онъ Видитъ предъ собой, кѣмъ сердце сокрушенно.
Она шла медленно, чтобъ онъ ее догналъ;
Хотя пастухъ ея намѣренья не зналъ.
Одна въ умахъ ихъ мысль, страсть равна ихъ тревожитъ,
Уединеніе въ обѣихъ пламя множитъ.
Я мнила, говоритъ, тревожася ему,
Что ужъ пришелъ давно ты къ стаду своему,
И что отъ всѣхъ лишъ я отстала здѣсь едина.
Онъ ей отвѣтствовалъ: моя цѣла скотина.
Наестся въ цѣлости и безъ меня она;
Она съ рукъ на руки Менальку отдана.
Мой скотъ теперь уже въ покоѣ пребываетъ,
На мягкой онъ травѣ лежа не унываетъ:
Лишъ я спокойствія нигдѣ не нахожу,
Любя тебя изъ мукъ на муки отхожу.
Она не мыслила Альцина ненавидѣть;
И говоритъ ему: хочу тебя я видѣть:
Мнѣ скотъ твой будетъ милъ какъ собственный мой скотъ:
Какъ станешь ты гонять овецъ на токи водъ,
Я буду при тебѣ и тамо не отступно:
И станемъ о стадахъ своихъ печися купно:
Не буду безъ тебя Альцинъ ни ѣсть ни пить,
Не стану и подъ тѣнь деревъ одна ходить:
Цвѣтовъ не буду рвать руками я своими,
Брать стану отъ тебя, и украшаться ими.
Не съѣмъ сама, сыскавъ я перваго плода,
И буду приносить тебѣ его всегда.
Пѣть пѣсни стану тѣ которы ты мнѣ сложишь.
Тебѣ свои дамъ пѣть, коль ихъ не уничтожить.
Лишъ только цѣловать себя тебѣ пречу;
Сей поступи стыжусь, любиться не хочу.
Пастухъ отвѣтствовалъ, я въ томъ не малодушенъ.
И буду дарагой пастушкѣ я послушенъ.
Не стану я тебя упорной называть:
Отъ нынѣ буду я Клеону цѣловать:
Она упорности своей не повторила,
И закраснѣвшися Альцину говорила
Пришло теперь сказать привѣтны рѣчи вновь,
Цѣлуй меня, вдаюсь со всѣмъ тебѣ въ любовь:
Какъ я была строга, прошли минуты оны:
Лишъ только никогда не поцѣлуй Клеоны!
БЕЛИЗА.
Белиза красотой Аркаса распаляла,
И ласкою къ нему сей огнь усугубляла,
Какую здѣлала она премѣну въ немъ,
Ту стала ощущать, ту въ сердцѣ и своемъ.
Она любезнаго всечасно зрѣть желала;
Но мать ее всегда ко стаду посылала.
Когда замедлится Белиза гдѣ когда,
Или когда пойдетъ отъ стада прочь куда,
Что дѣлала и гдѣ была: сказать подробно,
Пастушкѣ не всегда казалося удобно;
Чтобъ чистымъ вымысломъ сумнѣнья не подать,
И вольности въ гульбѣ и долѣе не ждать.
Не однократно лжетъ любя свою свободу:
То прутья рѣзала, то черпала тамъ воду,
То связки, то платки носила на рѣку,
Но все ль одни слова имѣти языку?
Когда печальну, мать, Сострату быти чаетъ;
Сострата вымысломъ такимъ же отвѣчаеть:
То волкъ повадился на ихъ ходить луга,
То будто о пенекъ зашибена нога,
То гдѣ то будто тамъ кукушка куковала,
И только два года ей жить натолковала:
То жаръ полуденный ей голову ломилъ;
Какъ молвити: груститъ, не зря тово, кто милъ
Но какъ любовники другъ другомъ ни язвились,
Къ другъ другу въ склонности еще не объявились,
Въ незнаніи о томъ препровождая дни:
Лишъ очи о любви вѣщали имъ одни.
А паче пастуху не очень было внятно,
Что зрѣть ево и быть съ нимъ купно ей нрнятно.
Она и тщилася любовнику казать,
Что нудится она, люблю, ему сказать:
И какъ привѣтствіе Аркасу открывалось,
Такъ только лишъ оно, изъ страсти вырывалось.
Пошла она, хоть мать ея была лиха,
Въ вѣчернія часы увидѣть пастуха:
Желавшей удалить на время скуки злобны,
Минуты тѣ къ тому казались ей способны.
Старуха по трудамъ легла спокоясь спать:
Белиза въ крѣпкомъ снѣ оставила тутъ мать.
Приходитъ на луга въ ту красую долину,
Гдѣ пасъ возлюбленный ея пастухъ скотину.
Не зря любовника, отходитъ въ близкій лѣсъ
И ищетъ своево драгова межъ древесъ;
Не представляетъ ей и та ево дуброва.
Въ луга опять идетъ ево искати снова.
Была желающа узрѣть ево вездѣ;
Не обрѣла она любовника ни гдѣ.
Куда ты, ахъ! куда, Белиза говорила,
Пустыня моево любезного сокрыла?
Дражайшія мѣста, вы сиры безъ нево,
И нѣтъ пригожства въ васъ для взора моево!
Коль щастливой моей противитесь судьбинѣ;
Медвѣдямъ и волкамъ жилищемъ будьте нынѣ!
Не возрастай трава здѣсь здравая во вѣкь,
И возмутитеся потоки чистыхъ рѣкъ!
Желаю, чтобъ отсель и птички отлетѣли,
И большебъ соловьи здѣсь сладостно не пѣли:
Чтобъ только здѣсь сова съ вороною жила,
И Флора бъ навсегда свой тронъ отсель сняла.
Что видѣла она, на все тогда сердилась;
Но коею къ тому боязнью побѣдилась,
Какъ мать свою вдали увидѣла она!
Покрыта тучами ей зрѣлась та страна.
Вздыханье дочерне сумнѣнье ей вселяло,
И отлученьемъ симъ жаръ страсти изъявляла.
Отъ страха бросяся пастушка чтобъ уйти,
И гдѣ бы мочь себѣ убѣжище найти,
Белиза во шалашъ любезного вбѣгала;
Стыдъ весь, боязнь ея тогда превозмогала.
А нѣжная любовь, котора сердце жгла,
Въ уединеніи и страхъ превозмогла.
АМАРАНТА.
Ликастъ о скромности Ераста твердо зналъ
И тайную любовь ему вѣщати сталъ:
Я бросилъ нынѣ лукъ, я бросилъ нынѣ уду:
Ни рыбы ужъ ловить, ии птицъ стрѣлять не буду,
Отъ Амаранты зрѣлъ я ласку ужъ давно;
Но было ласку зря мнѣ сперва все равно,
Суровъ ли былъ ея поступокъ иль привѣтливъ;
Но вдругъ не знаю какъ, я больше сталъ примѣтливъ:
Пастушкинъ на себя взоръ частый примѣчалъ,
И услаждаяся глаза ея встрѣчалъ.
Я чувствовалъ по томъ, что кровь моя горѣла:
Какъ въ очи пристально ей зрѣлъ, она багрѣла,
И опуская зракъ, лучъ сердца моево,
ЗадумыВзалася, не знаю, отъ чево;
По семъ по вѣчерамъ дней тихія погоды,
Когда сходилися пастушки въ короводы,
Я больше вображалъ себѣ ея красу,
И чаще съ нею бывъ влюблялся отчасу.
И пѣніе ея мнѣ нравилось и пляска,
Взглядъ былъ ея все чивъ, и умножалась ласка.
Она по всякой часъ мою питала страсть.
Отъемля у меня надъ сердцемъ прежню власть
Осталось только мнѣ открыти то рѣчами,
О чемъ я ей вѣщалъ разъ тысячу очами.
Но какъ ей нѣкогда любовь мою сказалъ,
И съ воздыханіемъ то клятвой доказалъ:
Она сказала мнѣ: я етому не вѣрю.
Я клялся ей еще, что я не лицемѣрю.
Она внимала то; я мнилъ себѣ маня…
Имѣть себѣ въ отвѣтъ, что любитъ и меня;
То зря, что слушала она тѣ рѣчи внятно:.
Казалося, что ей внимати ихъ пріятно;
Но вся утѣха мнѣ въ тотъ ею часъ была…
Что клятвы выслушавъ колико мнѣ мила,
Отвѣта мнѣ не давъ пошла и не простилась.
Колико въ ону ночь душа моя мутилась!
Смѣялся прежде я, раженнымъ сей судьбой.
И все то я въ ту ночь увидѣлъ надъ собой,
Зрѣлъ преждѣ я съ бреговъ, какъ море волновалось.
Но вдругъ и подо мной оно возбунтовалось.
Смѣшно мнѣ было зрѣть, коль кто въ любни тонулъ,
Но самъ, тогда, я самъ стократно воздохнулъ.
Какъ лѣтня свѣтлость дня вдругъ портится ненастьемъ,
Любовь я зрѣлъ бѣдой казавшуюся щастьемъ.
По утру покидалъ не спавъ я свой шалашъ.
Всю ночь была въ умѣ она, и въ день она жъ.
Какъ вы багряныя аѵроры всходъ играли,
И изъ загоновъ въ лугъ скотину выбирали;
Моя скотина мнѣ престала быть мила
И праздная свирѣль не надобна была.
Не видѣлъ ни чево пріятнаго я болѣ,
И безъ порядка шла моя скотина въ поле.
Въ несносной я тоскѣ заочно ей пѣняль.
Поить, на брегъ рѣки, скотины не гонялъ:
Своихъ и глазъ она мнѣ три дни не казала,
По томъ приближилась и ето мнѣ сказала:
Люби другую ты, кто бъ кровь твою зажгла,
И многія бы дни владѣть тобой могла.
Чтобъ долго зрѣніе и страсть твою питало,
Пригожства моево къ тому еще не стало:
Я часто на себя въ источники гляжу:
Великой красоты въ себѣ не нахожу.
Колико много дней весной на паствѣ ясныхъ,
Толико на лугахъ сихъ, дѣвушекъ прекрасныхъ.
Я ей отвѣтствовалъ томяся и стѣня:
Прекрасна только ты едина для меня,
И сердце ты мое на вѣки покорила,
Вздохнула тутъ она и ето говорила:
Сама не знала я, что я къ любви текла,
И что не къ дружеству, но страсть мя къ ней влекли
Когда о птички вы другъ друга цѣловали,
И пѣсни на кустахъ веселы воспѣвали,
Что сладостна любовь, повѣрила я вамъ;
Изъ чистыхъ я луговъ приближилась ко рвамъ;
И нынѣ ужъ мои не такъ свободны очи;
Но нѣтъ забавна дня и нѣтъ покойной ночи,
Уже разрушился мой прежній весь покой;
Но радости себѣ не вижу ни какой;
Какъ вы на древесахъ ее ни прославляли.;
Иль вы вспѣвая то, то ложно представляли.
Повѣрь, вѣщалъ я ей, драгая пѣснямъ симь,
Повѣрь дражайшая, повѣрь словамъ моимъ
Что въ истинной любви веселостей довольно,
Не весело еще то сердце, кое вольно:
Не вѣрь себѣ, что ты не столько хороша,
Какъ весь тебя чтитъ лугъ и чтитъ моя душа.
Краса твоя, меня котора нынѣ мучить,
Клянуся что во вѣкъ Ликасту не наскучитъ.
По сихъ словахъ душа веселья дождалась;
Прельстившая меня пастушка мнѣ здалась.
ДЕЛЬФИРА.
Дельфира нѣкогда подружкѣ открывала,
Съ которой въ дружествѣ Дельфира пребывала,
Все таинство души и сердца сильну страсть,
Которая надъ ней любви вручила власть:
Ты такъ какъ я млада, въ одни со мною лѣты;
Но я не отреклась твои принять совѣты,
Когда мои глаза здѣсь Дафнисъ обольстиль,
И взоры на себя Дельфиры обратилъ:
Чтобъ мнѣ, когда хочу любви сопротивляться,
Присутствія ево конечно удаляться.
Покинь сіи мѣста, ты то твердила мнѣ,
И скоро отходи къ другой отсель странѣ.
Я въ тотъ же день съ тобой при вѣчерѣ простилась
И съ плачемъ съ сихъ луговъ къ другимъ мѣстамъ пустилась.
Во всю грустила ночь, минуты не спала:
Какое множество я слезъ тогда лила!
Предвѣстница лучей багряность изводила,
И во своей красѣ на небо восходила:
Означились цвѣты по зѣлени луговъ,
И рѣки хрусталемъ между своихъ бреговъ.
Воспѣли нимфы пѣснь, пріятняй всякой лиры:
Сталъ слышать птичій гласъ и вѣяли зефиры:
Я мѣсто таково къ убѣжищу взяла
Что кажется ево природа избрала,
Дабы свои явить сокровищи всѣ разомъ,
И можно бъ было вдругъ окинути ихъ глазомъ.
Но всѣ тѣ ахъ! мѣста, всѣ оны красоты,
Сіи древа, сіи струи, сіи цвѣты,
Источники, ключи, и все, что тутъ ни было
Безъ Дафниса, мой свѣть, казалося не мило.
И вмѣсто чтобъ привесть къ покою смутный духъ,
Твердило: ахъ! Когда бъ былъ здѣсь, былъ твой пастухъ!
Пустыня бы сія тебѣ здѣсь рай являла!
Въ сихъ рощахь, ты бы съ нимъ по вѣчерамъ гуляла.
Тамъ, ходя бъ купно съ нимъ цвѣты себѣ рвала,
И изъ своихъ бы рукъ пучокъ ему дала.
Въ пещерахъ бы сихъ съ нимъ въ полудни пребывала:
И ягодъ бы набравъ ему ихъ ѣсть давала.
Нѣтъ туть отрады мнѣ, пошла со стадомъ въ лѣсъ,
И погнала овецъ подъ тѣнь густыхъ древесъ;
Уже свѣтило дня на высотѣ стояло,
И раскаленными лучами къ намъ сіяло.
Увы! Но и туда безъ пользы я пришла;
Такую же я мысль и тамъ себѣ нашла:
Мнѣ Дафниса лѣса представили подобно.
Такъ мѣсто мнѣ и то къ покою не способно:
Я видѣла ево въ рукяхъ имуща лукь,
И стрѣлы высоко изъ Дафнисовыхъ рукъ,
Отъ Дафниса летятъ отъ древа къ древу птицы,
За Дафнисомъ бѣгутъ три красныя дѣвицы,
Казалося онъ тамъ Аминту изловлялъ,
Флоризу дудочкой своей увеселяль,
Съ Ирисою отъ нихъ между кустовъ скрывался,
А мой отъ ревности духъ томный разрывался.
Отъ страсти я къ нему въ младенчествѣ была,
И баснь изъ ничево въ умѣ себѣ сплела;
Ихъ только Красота была тому причиной;
Хоть не былъ онъ прельщенъ изъ нихъ и ни едино:
Мнѣ сей печальный день такъ дологъ былъ какъ годъ,
Какъ топитъ быстрый токъ брега струями водъ,
Такъ я любовію топяся огорчалась;
Ни на единый мигъ любовь не отлучалась:
Въ послѣдокъ страсть моя мой умъ превозмогла:
Жестокая любовь и кровь и сердце жгла;
Послала страсть меня страдающу оттолѣ.
Узрѣвъ я Дафниса пришедъ на ето поле,
Когда въ сихъ онъ водахъ своихъ овецъ поилъ,
И въ пѣснѣ жалобной, любови не таилъ:
Я съ стадомъ при брегахъ рѣки остановилась,
Поила скотъ, сама въ рѣчныхъ потокахъ мылась.
Не жажда на умѣ скота въ тотъ часъ была,
Не пыль меня лицо омыти завела;
Я шла туда, хотя должна была и рдѣться,
Чтобъ тутъ на пастуха дово.льно наглядѣться.
Гдѣ, спрашивалъ пастухъ, была Дельфира ты,
Ахъ! Гдѣ ты цѣлый день скрывала красоты.
Всѣ наши безъ тебя луга осиротѣли,
И птички рощей сихъ уже печально пѣли:
А мнѣ казалося, когда Дельфиры нѣтъ,
Что солнце отъ очей моихъ скрываетъ свѣтъ.
Что было отвѣчать! Я слыша то молчала,
И кроя жаръ любви ему не отвѣчала,
Стыднея слушая любовничьи слова:
Меня пересмѣетъ, мнѣ мнилось и трава;
Струи источниковь, деревья и кусточки
Пушистыя цвѣты и маленьки цвѣточки.
Познавь мою любовь, пастухъ смѣляе сталь,
И руки въ руки взявъ Дельфиру цѣловалъ.
Изъ дафнисовыхъ рукъ, я руки вырывала;
Однако и ево подобно цѣловала.
ИСМЕНА.
При токахъ быстрыхъ водъ была долина красна.
Рамира слышу я тамъ жалобу нещасна,
Но веселюся я пріятнѣйшей страной;
О рощи, о луга, восплачите со мной!
Восплачите со мной источники и рѣки!
Но буду я любимъ Исменою во вѣки.
Мнѣ больше ни чево на свѣтѣ семъ не жаль,
Тверди мой, ехо, стонъ и злу мою печаль!
Исмена гдѣ пасу, ужъ тѣхъ луговъ не видитъ!
Дарю подарки ей, подарки ненавидитъ.
Намнясь изъ рукъ моихъ она цвѣты взяла,
Однако изъ цвѣтовъ вѣнка не соплела:
Цвѣты увяли такъ для пущой мнѣ угрозы:
Тюлпаны, лиліи, ясмины, красны розы:
Увяла съ ними вдругъ надежда вся моя:
Не ѣмъ, не пью, не сплю, тоскую только я.
Какъ нимфы Фебову предвѣстницу встрѣчаютъ,
И овцы голосу свирѣлей отвѣчаютъ;
Товарищи мои ликуютъ во стадахъ,
Какъ вѣтры свѣжія на ключевыхъ водахъ:
А я лежу въ одрѣ объятъ пастушьимъ домомъ,
Какъ будто дерево поверженное громомъ:
Шалашъ мой видитъ то, что я всю ночь не сплю,
И что различныя мученія терплю:
А въ тѣ часы, когда другія всѣ не сонны,
Мои тяжелыя ко сну лишъ мысли склонны,
Колико въ шалашѣ ни тщуся отдохнуть.
Приду подъ тѣнь дровосъ, хочу глаза сомкнуть
Но сонъ меня и тамъ отъ мукъ не избавляетъ
Бѣжитъ, и во слезахъ подъ тѣнью оставляетъ.
Когда бъ ты грудь мою проникнути могла;
Когдабъ узнала ты, какъ ты меня зажгла,
Исмена, ты бъ о мнѣ конечно поболѣла;
И о любовникѣ нещастномъ сожалѣла!
Не хочешь ты внимать сихъ жалостныхъ рѣчей,
Отъ плачущихъ моихъ скрываешься очей.
Гдѣ я, тамъ нѣтъ тебя: къ тебѣ прийти рабѣю:
Хочу сказать люблю, и молвить не умѣю.
Или разрушити тобою мнѣ животъ,
Чтобъ жаръ любви потухъ на днѣ сихъ хладныхъ водъ?
Когда коснешься ты Исмена сей дороги,
И станешь омывать на сихъ потокахъ ноги,
Воспомни, что тобой злой рокъ меня унесъ,
Смѣшай съ струями ихъ хотя немного слезъ.
Начни быть жалостью хоть поздно побужденна;
Коль ты не тиграми ирканскими рожденна,
И естьли какъ они ты зла не такова!
Исмена межъ кустовъ внимала тѣ слова,
И мня: почто ему въ пустынѣ лицемѣрить?
Что любитъ онъ меня, конечно должно вѣрить.
Не сѣтуй, говоритъ, ты здравіе губя:
Коль любишь ты меня, такъ я люблю тебя.
Я для ради тово съ тобой, мой свѣтъ, чужалась,
Что я притворности въ жару твоемъ пужалась.
Не часто ли любви лишъ только во устахъ:
И столько же цвѣтутъ какъ розы на кустахъ?
Поутру видимы прекрасны были розы:
А къ вечеру одни останутся лишъ лозы.
Клянется ей пастухъ; но клятвы пастуха
Къ чему уже, когда пастушка не лиха?
Тому, что сѣяно, часы приходятъ жатвъ….
Исмена говоритъ: оставь ты лишни клятвы,
Не клятвамъ вѣрю я, но жалобѣ твоей,
И для свидѣтельства, еще пустынѣ сей,
Котора на меня твои внимала пѣни.
Передъ Исменой ставъ любовникъ на колѣни,
Со всей горячностью и нѣжностью любя,
На вѣки въ радости вручаетъ ей себя.
Въ сладчайшемъ чувствіи минуты пролетаютъ,
Играютъ мысли ихъ, сердца и кровь ихъ таютъ,
Уже къ союзу ихъ темнѣютъ небеса,
И солнце нисходя садится за лѣса:
Сплетены вѣтьви древъ лужайку ону кроють,
Которыя брега журчащи воды моютъ,
Гдѣ вѣтры тихія имъ дуютъ во власы,
И прохлаждаютъ ихъ вѣчернія часы.
Любовники тогда имѣя мысли плѣнны,
Отъ шума деревень въ пустыняхъ удаленны:
И удалясь еще и отъ стрегомыхъ стадъ,
Ко исполнонію въ желаніи отрадъ,
Ко увѣнчанію веселія приходятъ,
И беспрепятственно что надобно находятъ:
И не завидуютъ на свѣтѣ ни чему,
Предпочитая то сокровище всему.
Цѣлуясь говорятъ сто кратъ: люблю не ложно.
Въ послѣдокъ — етова изобразить не можно.
Что началъ Купидонъ, то Гименъ окончалъ
И жаръ ихъ, радостнымъ восторгомъ увѣнчаль.
ДЕЛIЯ.
Заря вѣчерняя оставитъ небо вскорѣ;
Спустилося уже прекрасно солнце въ море:
Изъ вѣтровъ лишъ одни зефиры на лугахъ,
И шуму струй рѣчныхъ не слышно въ берегахъ.
Тревога больше чувствъ ни чьихъ уже не тронетъ:
Едина Делія, едина только стонетъ,
А стоня говоритъ: затьмись противный свѣтъ!
Къ чему ты мнѣ уже, когда Аминта нѣтъ!
Когда клянясь тобой Аминтъ перемѣнился!
Покинулъ онъ меня, покинулъ и женился.
Гдѣ дѣлись клятвы тѣ! Гдѣ дѣлась та любовь.,
Которая мою зажгла взаимно кровь!
О рощи, о луга, о рѣки, долы, горы!
Вы часто слышали тѣ съ клятвой разговоры,
Которыми меня обманывалъ мой льстецъ:
Ни какъ не льзя пойти во внутренню сердецъ.
Розъ сѣмя въ лютый часъ садовникъ зарываетъ,
Котораго цвѣтникъ рѣпейникъ покрываетъ:
Почто плодомъ любви прельщался ты мой взглядъ?
Рябина родилась, посѣянъ виноградъ.
Стѣни стѣни со мной на паствѣ ехо нынѣ
И разноси мой гласъ плачевный по пустынѣ:
Трони стѣнаніемъ дубровы ты сіи,
И воздыханіемъ въ источникахъ струи!
А вы, о вѣтры, симъ невѣрнова троните,
И въ обличеніе ему напомяните,
Что нѣтъ подобія жестокости ево,
И нѣтъ подобія мученья моево:
Не столько золъ Борей когда реветь дерзаетъ,
Не столько жестокъ волкъ какъ овцу онъ терзаетъ,
Каковъ ко мнѣ Дминтъ за вѣрность нынѣ лютъ;
Не помнитъ болѣе прошедшихъ тѣхъ минутъ,
Которыя ево доволя сей страною,
Всякъ день и всякой часъ увеселяли мною.
Извѣстно симъ рѣкамъ, горамъ, долинѣ сей,
О нѣжности къ нему вѣрности моей:
И рощи и луга ево изобличаютъ:
И тропки всѣ что онъ измѣнникъ отвѣчаютъ.
Твердитъ источннкъ сей: я часто ето зрѣлъ,
Какимъ ты пламенемъ Аминтъ любя горѣлъ.
На брегъ, гдѣ Делія во мнѣ мывала ноги,
Протоптаны тобой и выбиты дороги.
Твердятъ сіи луга, гдѣ я цвѣты рвала:
Любовница тебѣ изъ нихъ вѣнки плела.
Твердитъ кустариикъ: ты здѣсь ягоды рывала,
И съ поцѣлуями Аминту отдавала.
Свидѣтельница мнѣ вотъ ета мурава,
Какія говорилъ онъ нѣжныя слова,
Не дожидаяся себѣ достойной пѣни.
Когда клалъ голову къ любезной на колѣни.
И ты былъ темный лѣсъ свидѣтелемъ сея,
Къ нему горячія любови моея!
Но нынѣ жалобныхъ свидѣтель ты стѣнаній,
И горестныхъ моихъ о немъ воспоминаній!
Продлила бы она стѣнаніе свое:
Но вдругъ залаяла собака близь нее.
Не волкъ ли на овецъ подкравшися алкаетъ?
Не волкъ идетъ, но тать собака умолкаетъ.
И стала ластиться, Аминта тутъ узрѣвъ.
Но волкъ идетъ ко мнѣ, идетъ жестокой левъ!
На что ты, ахъ! Начто собака замолчала,
Смятенна Делія въ досадѣ закричала.
Приближился Аминтъ и къ Деліи подшолъ,
Но вотъ какую рѣчь въ устахъ ея нашолъ:
Когда злодѣй тобой я все спокойство рушу,
Свирѣпствуй, варварствуй, терзай мою ты душу!
Но въ чемъ виновенъ я? Но въ чемъ виновенъ ты?
Злодѣйствія твои не сны и не мѣчты.
Смутитесь чистыя рѣки сея потоки,
Какъ горести меня смутили прежестоки,
И покажите вы смущеніе ему,
Какое приключилъ онъ сердцу моему!
О солнце, былъ ли день безъ слезъ о семъ невѣрномъ:
Луна, была ли Ночь мнѣ въ болѣ но чрезмѣрномъ:
И безъ стѣнанія могла ли я заснуть,
Или смыкая взоръ о немъ не вспомянуть!
О солнце, о луна, вы видѣли подобно,
Какъ мучился и я, и въ день и ночью злобно:
И можно ли сіе страданье превзойти,
Или гдѣ равное страданіе найти!
Ты въ новой добычи имѣлъ себѣ успѣхи
И прежнія не могъ воспомянуть утѣхи:
А естьли вспоминалъ; такъ помнилъ только то,
Не тронутъ жалостью, что я тебѣ ничто.
Не милъ уже цвѣтокъ, когда въ лугу засохнетъ,
Ни той лицо, о комъ любовникъ ужь не вздохнетъ:
Не горько вспоминать о прежней той любви,
Которая на вѣкъ застыла во крови:
Пріятна та Весна, которая ликуетъ,
И та любовница, котора не тоскуетъ:
Пріятенъ лѣтній день, когда дождя въ немъ нѣтъ.
И та любовница, котора слезъ не льетъ.
Во прежной нѣжности Аминтъ любовной таетъ,
И руку деліи съ горячности хватаетъ;
Но Делія уже не ту имѣетъ мысль,
И говоритъ: меня безумною не числь;
Ужъ позно предо мной Аминту извиниться;
Женившися не льзя ужъ больше разжениться;
Поди отсѣль, поди къ любезной поспѣшай:
А бѣдной Деліи стонати не мѣшай!
Онъ ей отвѣтствуетъ: тебя ли я забуду.
Тебя любилъ, люблю, тебя любити буду.
"Когда женился ты, на что ужъ ета лѣсть?
"Прошла на паствѣ здѣсь не праведная вѣсть;
Но слухъ тебя хотя со мною и поссорилъ;
Однако я отца въ послѣдокъ переспориль,
И помощью любви я все преодолѣлъ;
Отецъ мой склонности мнѣ слѣдовать велѣлъ;
Хотя и принуждалъ жениться на богатой;
Спряжемся: буди мнѣ за жаръ мой сердцу платой.
Вѣщаетъ Делія: спрягай ты Гименъ насъ,
О радостнѣйшій день! О треблаженный часъ!
Тушилъ горячность Фебъ средь моря въ темной нощи.
Аминтъ и Делія среди густыя рощи.
Выходитъ Фебъ изъ волнъ опять на горизонтъ,
Свѣжае какъ онъ былъ когда спускался въ Понтъ:
Аминтъ и Делія, какъ горы освѣтились,
Изъ рощи темныя свѣжяе возвратились.
СИЛЬВІЯ.
Отходитъ Мелибей въ густой отъ паства лѣсъ,
И сидя говоритъ подъ тѣнію древесъ,
Смотря на токи водъ, которы украшали
Брега дубровы той, и землю срошали:
О лѣсъ, о темный лѣсъ, о хладный водный токъ!
И вамъ прохлада есть, жаръ скоько ни жестокь:
А сердцу я нигдѣ прохлады не имѣю,
И стражду распаленъ любовію моею.
Какъ агнецъ безъ воды въ дни песьи я томлюсь:
На что ни посмотрю; ни чѣмъ не веселюсь.
Ни чѣмъ на паствѣ я уже не утѣтаюсь,
Всево спокойствія смущаяся лишаюсь,
Не вижу болѣе на паствѣ красоты;
Противны мнѣ луга, противны мнѣ цвѣты,
Не милы рощи мнѣ подобно какъ и воды,
Не милы болѣе пастушьи короводы,
И сладки пѣсенки, которы я слыхалъ,
Когда о Сильвіи еще не воздыхалъ.
И пляску я любилъ: и пляска мнѣ бездѣлка:
Не веселитъ меня волынка и свирѣлка.
Поетъ малиновка о вольности своей,
И въ вольности гласитъ подобно соловей,
Когда на горизонтъ аѵрору призываеть,
Или когда весну прекрасну воспѣваеть:
А я ужь вольности ни чѣмъ не возврачу,
И тщетно какъ росой слезами зракъ мочу:
Ношу несносное отъ Сильвіи я бремя.
А сильвія брала въ лѣсу грибы въ то время,
И слышала ево послѣднія слова.
Пришла: омочена слезами вся трава,
На кою опершись онъ плакалъ неутѣшно,
Въ уединеніи стеная безпомѣшно:
Спросила Сильвія: о чемъ сей тяжкій стонъ.
Какія жалобы приноситъ нынѣ онъ.
Онъ ей отвѣтствовалъ: мой вѣкъ бѣды промчали:
А ты вина мнѣ той прелютыя печали
Въ которой стражду я и мучусь ночь и день:
И жизни моея осталась только тѣнь
Какъ древа на земли картина предо зракомъ
Изображающа зѣлены вѣтви мракомъ.
Не толь моя вина, что я дерзка была
И два ягненочка намѣдни отняла?
Коль ето; такъ я ихъ отдать обратно рада.
Возьми, ты, Сильвія, овецъ хотя полстада.
Я тѣмъ, увы! свое спокойствіе гублю,
Что я тебѣ не милъ, а я тебя люблю.
Коль ты отъ етова всегда въ тоскѣ бываешь,
Такъ видно, Мелибей, что ты позабываешь
Привѣтствія мои; плету тебѣ вѣнки,
И рѣжу для тебя березки и кленки,
И ихъ даю тебѣ, по всякую недѣлю,
Убрати твой шалашь, и въ немъ твою постелю?
Иль мало сихъ еще любви моей примѣтъ?
Начто постеля мнѣ, когда тебя въ ней нѣтъ?
И суетно меня ты ласкою прельщаешь,
Коль сердцемъ ты прямой любви не ощущаешь.
Начто мнѣ одръ, когда пріятныхъ нѣтъ ночей,
И сладкій отъ моихъ уходитъ сонъ очей?
Инова въ семъ одрѣ убѣжища не знаю,
Какъ только, что тебя стѣня воспоминаю,
И всяку ночь ево слезами я мочу.
Не жди меня на одръ; я замужъ не хочу:
И буду слѣдовать любви слѣпой я страсти:
Не подчиню себя во вѣкъ чужой я власти:
Подвластна посошку скотина моему:
А я сама себѣ и больше ни кому.
На свѣтѣ ни чево свободы нѣтъ миляе:
Всево она миляй, всово неволя зляе:
Невольникь мучится: я муки не терплю:
Во дни въ забавахъ я, въ ночи спокойно сплю.
Когда восходитъ Фебъ и освѣщаетъ горы,
Кончаю сладкій сонъ и раскрываю взоры,
Возрѣть на красоту плѣняющую духъ:
Я слышу во свирѣль играетъ тамъ пастухъ:
И въ сердце мнѣ весны пріятности вперяетъ,
А ехо голоса свирѣлокъ повторяетъ.
Востану: приступлю ко легкимъ я трудамъ,
И погоню овецъ ко чистымъ я водамъ,
И на зѣленый лугъ: а гнавъ пересчитаю:
Пригнавъ, тамъ мягкою травою ихъ питаю.
Мичатъ коровушки, пуская доломъ рыкъ,
Овечушки блѣютъ, мичитъ мой жирный быкъ,
Играютъ на лугу мои младыя козы:
А я во праздности щиплю нарциссы, розы,
И синеньки цвѣтки: меня не позабудь:
И украшаю тамъ и голову и грудь.
Въ полудни отхожу въ густыя рощей тѣни,
И тамъ довольствуюсь пріятностію лѣни.
Тѣнь жаркое мое дыханіе хладитъ,
И нѣжности лица жаръ тамо не врѣдитъ.
По томъ ѣмъ ягоды, или грызу орѣхи,
Или съ пастушками вхожу въ игры и смѣхи,
Или своихъ овецъ лелѣю я когда,
Иль пѣсни я пою: купаюсь иногда.
Во время вѣчера, въ день тихія погоды
Я пляской веселю тебя, и короводы:
Во весь я скуки день себѣ не нахожу.
По томъ ко сладкому покою отхожу,
И въ мысляхъ я заснувъ по утотоленьи нѣжныхъ,
Въ постелѣ не вѣрчусь, не вижу сновъ мятежныхъ.
Смотрю на образъ твой всегда ево любя:
А замужъ никогда не выйду за тебя;
Коль жизни я своей тобою не избавлю,
Такъ пастье и тебя на вѣки я оставлю.
Прости прекрасная любезная страна,
Которая не мнѣ къ веселостямъ дана;
Забава свѣтла дня, спокойство темной нощи:
Простите вы луга, источники и рощи,
Гдѣ всякъ день ехо мой твердило тяжкій стонъ,
К всяку ночь любовь тревожила мой сонъ:
Прости зелѣное широко чисто поле:
Не будешь ты внимать моихъ стенаній болѣ,
Не буду во глухомъ вздыхати я лѣсу;
И жалобь каменнымъ горамъ не принесу:
Простите озера, ключи и быстры рѣки:
Прости о Сильвія, прости и ты на вѣки!
Вскричала Сильвія, останься съ сей страной;
Умру лишась тебя; владѣй, владѣй ты мной!
И се въ томъ лѣсѣ, гдѣ ихъ тѣни прохлаждаютъ.
Горяча ихъ любовь и Гименъ услаждаютъ:
А что тамъ чувствуютъ любовники въ томъ дни,
Того изобразить не могутъ и они.
НИСА.
О чемъ ты сѣтуешь и рвешся всеминутно?
Всегда вздыхаешь ты, на все взирая смутно:
Покинулъ ты свирѣль: не ѣшь, не пьешь, не спишь,
И стонешь и тогда, когда въ одрѣ храпишь:
Ни что твоихъ очей уже не утѣшаетъ:
Менальку мнилося такъ ехо вопрошаетъ.
Ахъ! Какъ не сѣтовать, ахъ! Какъ не рваться мнѣ,
Я стражду день и ночь, и въ явѣ и во снѣ;
Любезная ко мнѣ любви не сохранила:
Слюбилася съ другимъ, Менальку измѣнила.
О ты невѣрнаія, о лютая змѣя!
На то ль тебя люблю по днесь какъ душу я!
Въ тѣ дни какъ ты со мной и у меня бывала,
Другова въ рощѣ сей объемля цѣловала.
За искренность мою упорна ты была:
Обманщику себя въ минуту отдала.
О что ты здѣлала преступница съ собою!
А онъ имѣвъ тебя ругается тобою.
Коль ехо о тебѣ въ дубровахъ умолчитъ;
Такъ солнце иль луна тебя изобличитъ.
Чево тебѣ ни кто уликой не докажетъ;
Обманщикъ о тебѣ на паствѣ то раскажстъ.
Вдругъ шумъ услышался: и всѣ туда глѣдятъ,
И имя Нисино по всѣмъ лугамъ твердятъ:
Не волка бдящи псы ко растерзанью клонятъ,
Но зла ругатели со паства люди гонятъ.
Что онъ о Нисиной къ себѣ любви все лгалъ;
Спасенія, гонимъ, онъ бѣгомъ досягалъ.
Менальку вдругъ опять весна возобновилась,
И въ прежней красотѣ очамъ ево явилась.
Не стонетъ горлица, ликуетъ соловей,
Гласитъ и перепелъ о вольности своей,
Поетъ малиновка, и ехо не тоскуетъ,
Кукушка на кусту не жалобно кукуетъ,
Благоуханіе цвѣты даютъ лугамъ,
И рѣки въ тишинѣ ліются ко брегамъ:
Не зыблятся уже на нивахъ класы жирны,
Дуброва не шумитъ и вѣтры стали смирны.
Перемѣнилося на паствѣ все то вдругъ:
Сорадуется лѣсъ, соторжествуетъ лугъ.
То было такъ иль нѣтъ, Менальку такъ казалось;
Какъ сердце болѣе любовью не терзалось.
Къ возлюбленной своей обрадованъ идетъ:
Такъ жажда на потокъ оленя въ жаръ ведетъ
Такъ лебеди летятъ ко югу отъ морозу,
И пчелы къ вѣтвію прекрасну видя розу.
Находитъ Нису онъ сердиту на себя;
Но сердится она не зляся, но любя:
Не прежней ревности онъ дѣлаетъ ей пѣни;
Но падаетъ уже предъ Нисой на колѣни.
Прощается вина, и въ ту минуту вновь,
Горитъ еще жарчай съ обѣихъ странъ любовь.
Кто что любезное на свѣтѣ погубляетъ,
Нашедъ то радости свои усугубляетъ:
По темной намъ ночи еще пріятняй свѣтъ:
Тамъ менше льститъ тепло гдѣ вѣчно хладу нѣтъ:
Ихъ нѣжныя сердца по распрѣ пуще таютъ,
Утѣхи множатся, желанья возростаютъ.
Уже свѣтящій Фебъ ко глубинѣ спѣшитъ,
Ко Флорѣ тихъ Зефиръ прохладою дышитъ,
Земля всей твари мать покоиться готова,
Умолкли озера и рѣки и дуброва,
И овцы опустивъ и шеи и хвосты,
Лизали подъ собой потоптаны листы.
Прохладна тишина природу украшаетъ,
И нѣжныя любви утѣхамъ не мѣшаетъ:
Меналькъ со Нисою въ пустынѣ ночи ждалъ,
И Нису миловавъ минуты провождалъ.
Сокрылся Фебъ, и тьма настала тихой нощи:
О вы источники, и вы зѣлены рощи,
Въ прелѣстны тѣ часы любви по горькомъ дни,
Сея ихъ радости свидѣтели одни!
Какое зрѣлище въ сіе вы время зрѣли,
Когда любовники взаимственно горѣли?
Во всѣмъ упорною престала Ниса быть:
Стыдится, и стыдясь стремится стыдъ забыть.
Ответ: жители сихъ рощь! Почто вы птички спите?
Ко вѣтвію сихъ древъ, ко вѣтвію прельпните,
Венера коими зѣленый кроетъ одръ!
Проснися соловей, проснись и буди бодръ:
Воспой Меналькову въ любви побѣды славу,
И общу тающихъ любовниковъ забаву!
Со брачною свѣчой явился Гименъ тамъ:
Трава, ево олтарь, лужайка въ рощѣ храмъ.
Съ Меналькомъ въ вѣрности тутъ Ниса присягаетъ:
А Гименъ въ оный часъ ихъ вѣчно сопрягаетъ.
Подъ соплетенными тутъ вѣтвями древесъ,
Ни кто не видитъ ихъ, ниже луна съ небесъ.
Въ лѣсахъ сатиры спятъ, а нимфы при Діянѣ:
Пасущія у стадъ, а Фебъ во окіянѣ.
Довольствуйся, Меналькь, ты Нисою своей,
И тѣша самъ себя утѣхи дѣлай ей!
А ты прекрасная умножь ево успѣхи;
Твои теперь ево, ево твои утѣхи.
ФЛОРИЗА.
Вездѣ Флоризинымъ печальный видъ очамъ,
И свѣтлы кажутся подобны дни ночамъ:
Вездѣ она груститъ, лишившися Дамета.
Ей солнце кажется лишенно прежня свѣта,
Цвѣты своей красы и влажности луга,
И мягкой муравы зѣленыя брега.
Уже не для нея свирѣли воззываютъ.
Уже не для нея и птички воспѣваютъ,
Ни жирны яблоки висятъ на древесахъ,
Ни роза въ терніи, ни ягоды въ лѣсахъ.
Не для нея струи по камешкамъ бѣгущи,
Собаки отъ волковъ овецъ ея стрегущи;
Не мыслитъ болѣе Флориза о стадахъ:
Не моетъ ужъ лица на ключевыхъ водахъ:
Не ходитъ по лугамъ, вѣнковъ не соплетаетъ:
Нарциссъ не для нея прекрасный процвѣтаетъ:
Не ходитъ болѣе Флориза въ короводъ:
Безъ слезъ не возведетъ очей въ небесный сводъ.
Ни что прянтностьми ее уже не тронетъ:
Тоскуетъ за всегда и непрестанно стонетъ;
Даметъ ее любилъ: Дамета больше нѣтъ;
Съ луговъ сошелъ на вѣкъ любезный ей Даметъ;
Что дѣлать на лугахъ, когда она упорна,
И къ роскоши любви ни мало не зговорна?
Флориза кается въ любви она горитъ:
Горя и каяся и плача говоритъ:
Сама противъ себя не злобствуетъ и львица,
И волка не грызетъ любимаго волчица;
Какъ горлица летитъ со нѣжностью къ нему.
А я змѣя себѣ, и фурія тому,
Которому всево мила я въ жизни паче:
И ахъ! За то ево оставила во плачѣ:
Во плачѣ и себя оставила по немъ,
И сопряженныя сердца грызу и ѣмъ.
О вы печальныя очамъ моимъ долины!
Вы блата предо мной и непроходны тины;
Не ступитъ никогда по васъ моя нога.
Когда толико я любезному строга;
Померкни свѣтлая на паствѣ солнца риза!
Крутись нещастная и винная Флориза,
Котора чувствуя жаръ лютый во крови
Казалася еще противницей любви!
Я въ тѣ часы, когда Дамета я любила
Притворной строгостью любовника губила:
Скрывая истинну, являла я мѣчты:
Любила ль я ево, свидѣтель, ехо, ты:
И онъ ли горести Флоризиной содѣтел.ь.
О ехо, таинства Флоризина свидѣтель!
Отъ возмущенія и стона моево,
Не повторяло ли ты имени ево,
Какъ я любезнѣйшимъ Дамета нарицала,
Имя здѣсь ево всечасно восклицала.
И вы свидѣтели высоки древеса,
Дубровы темныя, дремучія лѣса:
И вы прохладныя при сихъ горахъ пещеры,
Что нѣтъ любви моей къ возлюбленному мѣры.
Вырѣзывала я въ лѣсныхъ корахъ: Даметъ!
Ты милъ дуiѣ моей: люблю тебя мой свѣтъ:
И именемъ драгимъ дубровы украшала:
А васъ пещеры я слезами орошала.
Стыдилась я луговъ, рѣкъ, рощей и всево:
Стыдилась на конецъ и сердца своево,
Пріятенъ таковый въ отчаяньи и сонъ:
А ето на яву, упало съ сердца бремя!
О часъ прерадостный! О щастливое время!
Подобно ли сіе пріятнѣйшему сну!
Вкушайте подлинну любовники весну!
Прекрасны нимфы то съ горячностію зрѣли,
Наполнивъ горы долъ я мыслію такою,
Которою всегда лишалась я покою.
Что я ни дѣлала, онъ былъ въ умѣ моемъ:
Что я ни мыслила… Все мыслила о немь.
А нынѣ, ахъ! Когда ево на вѣки трачу,
Уже не отъ стыда, отъ жалости я плачу.
Даметъ! Хоть разъ когда ты къ сей странѣ взгляни,
И съ прежней нѣжностью Флоризу вспомяни!
Сія единая осталася мнѣ жертва.
Какъ роза вяну я, и скоро булу мертва.
А ты то знай, что я зову тебя своимь,
И душу испущу я съ именемъ твоимъ.
И ежели любви не премѣнила злоба,
Прийди на паство ты ко мнѣ на мѣсто гроба:
Вздохни пришедъ на гробъ подъ тѣнь густыхъ древесъ,
И вырани изъ глазъ хотя двѣ капли слезъ!
И се отчаянье упорство притупило….
И мысли нѣжныя въ умѣ совокупило:
Подружку въ тотъ же часъ она къ Дамету шлетъ.
И возвращаетіся на паство къ ней Даметъ.
Склонившася къ нему она ево ласкаеть,
И ко всему, чево онъ хочетъ, допускаетъ.
Исполнится то все, чево желаетъ онъ:
Пріятенъ таковый въ отчаяньи и сонъ:
А ето на яьу: упало съ сердца бремя!
О часъ прерадостный! О щастливое время!
Подобно ли сіе пріятнѣйшему сну!
Вкушайте подлинну любовники весну!
Прекрасны нимфы то съ горячностію зрѣли,
Какъ жаркія сердца подъ тѣнію горѣли.
Кипѣла зрѣніемъ сатировъ юна кровь,
И птички на кустахъ воспѣли тутъ любовь.
Зефиры пѣнію дыханьемъ отвѣчали,
И быстрыя струи въ источникахъ журчали.
О вы страданія дошедшія къ концу!
Касайтеся горя любовному вѣнцу:
Насытьтеся теперь цитерскою забавой,
И наслаждайтеся побѣдою и славой!
МЕЛИЦЕРТА.
Не чувствуя уже прекрасныя весны,
Какія страшныя мѣчтаются мнѣ сны!
Мнѣ снились муравы и виноградны лозы,
Благоуханіе цвѣтовъ царицы розы,
Сладчайше пѣніе, любовь поющихъ птицъ;
И пляска на лугахъ младыхъ у стадъ дѣвицъ:
А въ ету снились ночь, нескладна врана крики,
И въ теми темныхъ тамъ лѣсахъ сатиръ и фаѵновъ клики.
Скрежещетъ алчный вепрь, зіяетъ тигра зевъ,
Песъ лаетъ, воетъ волкъ, реветъ ужасно левъ.
Пастухъ такую рѣчь отъ сна воставъ вѣщаетъ.
И се аѵрора лѣсъ и горы освѣщаетъ.
И возбужденія влечетъ изъ моря часъ:
Повсюду слышится свирѣлей нѣжный гласъ:
А въ рощахъ соловьи при всходѣ Феба свищутъ,
И овцы мягкихъ травъ въ долинѣ тучной ищутъ:
Единый въ тѣхъ мѣстахъ стонаетъ Ипполитъ;
Тоска грызетъ ево, ни что не веселитъ:
Онъ ревности своей ни чѣмъ не умѣряетъ,
И жалобы въ одрѣ стоная повторяетъ:
Своими я вчера глазами ясно зрѣлъ,
Какъ выранилъ перо на паство къ намъ орелъ:
А мелицерта сей находкой хоть гордилась,
На дерзка Атиса она не разсердилась,
Что отнялъ у нее то перышко пастухъ.
Терзаетъ мой она плѣненный ею духъ,
И терпитъ отъ нево сіи поступки смѣлы,
То зная что и мнѣ въ колчанъ потребны стрѣлы,
О Атись! Имя мнѣ твое на мысли ядъ,
Отвлекшій отъ меня моей любезной взглядъ.
Отнявъ ты мой покой, отнявъ мои утѣхи,
Имѣй пріятности, имѣй въ любви успѣхи,
И наслаждайся тѣмъ во щастливой судьбѣ,
Что въ мысли радостной готовилъ я себѣ!
Пастушка безъ нево часъ утра ненавидя,
При стадѣ пастуха любезнаго не видя,
Къ любезна своего приходитъ шалашу,
И мнитъ: не боленъ ли пастухъ мой, я спрошу.
Иль онъ меня уже за что нибудь не любитъ:
Сугубо мнѣніе и страхъ ея сугубитъ.
Что сдѣлалось тебѣ, спросила у нево.
Онъ ей отвѣтствуетъ, томимый: ни чево.
За что толико вдругъ ты сталъ ко мнѣ превратенъ,
Холодный твой отвѣтъ мнѣ очень не пріятенъ.
Когда ты мнѣ такой вчера дала ударъ;
Чево инова ждать? На что тебѣ мой жаръ?
Мѣчта тебя о мнѣ премѣной ужасала;
Вчерашній вѣчеръ я передъ тобой плясала,
И пѣла пѣсню ту, сложилъ котору ты.
Я съ ласкою брала изъ рукъ твоихъ цвѣты:
Ждала горячности я вмѣсто зла морозу:
Приткнула ко груди тобою данну розу:
Взираю на нее въ кувшинчикѣ храня.
Нарциссы всѣ твои въ стаканѣ у меня,
И ни одинъ изъ нихъ еще не увядаетъ:
А ужъ твоя любовь къ пастушкѣ пропадаетъ:
Но мнила я, чтобъ такъ любовь кратка была.
И что бъ еще кратчай она цвѣтка цвѣла.
Какую я тебѣ содѣлала обиду?
Не только, что бъ досадь; ихъ не было и виду.
А, а! Дозналась я: перо — конечно такъ?
Что то досадно мнѣ, признаетъ чаю всякъ.
Но естьли предъ тобой я въ этомъ провинилась;
Такъ съ Атисомъ за то довольно я бранилась:
И отняла перо; возьми ево теперь:
А впредь такимъ пустымъ химерамъ ты не вѣрь;
Сердиться на людей всегда потребно съ толкомъ:
Не рѣдко кажется въ дали собака волкомь,
Соколъ вороною, ворона соколомъ,
И малая овца коровой иль воломъ.
При всѣхъ ли людяхъ мнѣ ко брани подвизаться?
И что тебя люблю всемирно ль оказаться?
Пускай не вѣдаетъ о насъ того ни кто,
Доколѣ надобно, чтобъ было тайно то.
Колико прежде онъ отъ ревности сердился,
Толико онъ ея невинности стыдился:
И въ сей своей винѣ прощенія просилъ,
Что скромности ея досадами вкусилъ.
Горячая любовь была горячимъ гнѣвомъ:
Былинка малая большимъ казалась древомъ.
ДАФНА.
Къ раскрытію очей и къ услажденью взора,
Выходитъ изъ за горъ прекрасная аѵрора.
Сіяетъ на лугахъ пріятная весна:
Пастушка въ шалашѣ встаетъ отъ сладка сна,
И очи зрѣніемъ природы утѣшаетъ,
Котора паство ихъ богато укратаетъ.
На рощи, на луга взирая Дафна мнитъ,
Что въ вѣкъ суровости она не отмѣнитъ,
Которую всегда она Ерасту кажетъ,
Что Ерасту въ вѣкъ: люблю тебя, не скажетъ,
Здорова, весела пастушка тутъ была;
Но вдругъ ее тогда ужалила пчела:
И наглость учинивъ она толико грубу
Красавицѣ свое пустила жало въ губу.
Но что понудило змѣю сію тутъ сѣсть?
Ошиблась; чаяла цвѣтъ розовый обресть.
Пастушка помощи въ болѣзни не находить:
Кричитъ: на крикъ ея Ерастъ туда приходитъ.
Не такъ пронзителенъ ушамъ ево и вой,
Какъ робкимъ голосомъ вопящей Дафны ой.
Пожалуй помоги, она ему вѣщаетъ:
И два козленочка въ награду обѣщаетъ:
Какую хочешь ты награду нареки;
Лишъ только ядъ и боль скоряя извлеки!
Онъ губы ко губамъ пастушшки прилагаетъ,
И Дафнѣ страждущей въ минуту помогаетъ,
Но Дафнѣ та цѣльба пустила жаръ во кровь:
И въ сердце къ дѣвушкѣ цѣльбой вошла любовь,
Не могшая смягчить пастушку прежде строгу:
Нашла она себѣ кратчайшую дорогу.
Ерастъ осмѣляся, пастушкѣ говоритъ:
Что ею грудь ево мучительно горитъ:
Я стражду въ пламени тобой изнемогая;
Смягчи и мой ты боль пастушка дарагая:
Спокойству моему ни ночи нѣтъ ни дня:
И камень треснетъ вить отъ лютаго огня,
Лугъ тучный безъ дождя повянетъ и изсохнеть,
Скотина безъ воды зачахнетъ и издохнетъ:
Прохлады требуютъ поляны и лѣса;
Потребно естеству и солнце и роса.
А Дафна на ето Ерасту говорила:
Увы! Любовь, меня подобно покорила;
И я тебя люблю: о лютая пчела!
Толико ты лиха, колико ты мала.
Не тщетно сердце все во мнѣ тобой дрожало;
Вселился самъ Еротъ тебѣ во дерзко жало.
Не ты причина мнѣ моей болѣзни злой;
Не жаломъ; но ево я ранена стрѣлой.
Почто дражайшая Ероту ты пѣняешь,
И сласть любовную во горькость премѣняешь,
Вѣщалъ любовникъ ей: и ты свой духъ утѣтшь.
Она отвѣтствуетъ: я знаю лишъ мятежь,
Который трепѣтъ мой ежемгновенно множить:
Смущаетъ весь мой духъ, и грудь мою тревожитъ
Влюбившійся пастухъ цѣлуетъ руки ей-:
И терпитъ то она въ горячности своей.
А онъ горячности своей не умѣряетъ,
И врачеванія искуство повторяетъ.
Какъ солнце въ пасмурный день выйдетъ изъ затучъ,
И тѣни отогнавъ златой раскинетъ лучъ,
И горы и долы повсюду освѣщаетъ;
И мрачныя стада на паствѣ озлащаетъ,
Природа вся тогда беретъ веселый видъ:
Подобно Дафна такъ Ераста веселитъ:
Ерастъ любезную по волѣ лобызаетъ:
А можетъ быть еще и болѣе дерзаетъ.
АМАРИЛЛА.
Зеленыя луга вручая тихой нощи,
Кончаетъ солнце бѣгъ, спускается за рощи.
Шумящая рѣка въ молчаніи текла,
И згладились струы подобіемъ стекла:
Успокояются уже лѣса и воды:
Пастушки во трудахъ сошлися въ короводы;
Одной пастушки тутъ во короводахъ нѣтъ:
Не пляшутъ ужъ она и пѣсенъ не поетъ;
Крушится, что пастухъ люблю тебя не скажетъ;
Но какъ сказать, когда она любви не кажетъ.
Со Амариллою оъ обширный разговоръ,
Не смѣетъ и войти влюбленный Полидоръ:
Взаимныя любви не вѣдая стонаютъ,
И щастья своево съ обѣихъ странъ не знаютъ.
Во короводѣ онъ своей любезной ждетъ;
Любезная ево во короводъ нейдетъ.
Отходитъ даляе отъ тушошнихъ веселій,
Чтобъ горесть умягчить; но нѣтъ цѣлебныхъ зелій;
Смягчаетъ ету скорбь и въ сердцѣ лютый ядъ,
Одинъ любезныя влюбившемуся взглядъ.
Во изумленіи пастухъ по рощамъ ходитъ:
И вдругъ нечаянно пастушку онъ находить:
Не кончилисъ игры и пляска на лугу.
Пастушка на крутомъ потока берегу:
Въ уединеніи въ уныніи сидѣла,
И пристально въ струи прозрачныя глѣдела,
Вѣщаючи: сквозь вась прозрачныя струи,
Проникнули до дна глаза теперь мои:
Ахъ, естьли бы они проникнули подобно,
Сквозь тверду въ сердце грудь и видѣли подробно,
Въ любезномъ сердцѣ мнѣ тончайшій самый сокь,
Какъ мѣлкой вижу я, сквозь васъ, на днѣ песокъ.
Въ блаженствѣ бъ я себя съ богиньми равну зрѣла,
Или бы болѣе въ любови не горѣла.
Не слышалъ Полидоръ любовныхъ сихъ рѣчей,
Лишъ видѣлъ: прыскали слезъ капли изъ очей.
Онъ, тронутъ жалостью, любезну утѣшаетъ:
О чемъ ты сѣтуешь, пастушку вопрошаетъ.
Не можешь ожидать покойнаго ты сна:
Или не веселитъ уже тебя весна:
Мнѣ кажется, теперь Зефиры какъ ни вѣютъ,
Власамъ твоимъ они коснутися не смѣютъ:
На сьѣтлыхъ небесахъ не знать угрюмыхъ тучъ,
И ясная луна, какъ солнце, мечетъ лучъ:
Благоуханіе надъ нашими мѣстами,
Долины тучныя украшенны цвѣтами,
Текущи съ горъ ключи журчаніемъ шумятъ,
И нѣкой нѣжностью въ насъ чувствіе томятъ.
Томися нѣжностью; тебѣ она забава;
Спокойся ею ты, а мнѣ она отрава.
Да что же здѣлалось прокрасная тебѣ?
Прекрасна я иль нѣтъ, прекрасна я себѣ
Я етой похвалы гнушаюсь и стыжуся,
То зная что тебѣ прекрасной не кажуся.
Между другихъ цвѣтковъ какъ розовой цвѣтокъ,
Или въ звѣздахъ звѣзда всходяща на востокъ,
Такъ ты въ моихъ глазахъ межъ дѣвушокъ прекрасныхъ.
Я слышать не могу твоихъ похвалъ безстрастныхь:
Не перьвый говоритъ такую лѣсть пастухъ.
Когда вздыхаешъ ты драгая, то мой духъ,
А капли слезь твоихь, моей то капли крови;
Ни кто не ощущалъ толь жаркія любови:
Въ жаръ песьихъ тако дней засохшій лугъ горитъ:
Не ротъ тебѣ то мой, но сердце говоритъ:
Тебѣ сіи слова любезнѣйшая новы;
Но слышали сто кратъ то здѣшнія дубровы,
Какъ я именовалъ не склонную стѣня,
И имя здѣсь твое на тыквахъ у меня.
Какъ осенью морозъ во тыквы только рѣзнеть,
И имя тутъ мое со тыквами исчезнетъ:
Минется время тыквъ, исчезнутъ тыквы тѣ;
Исчезнетъ тутъ на нихъ и имя красотѣ.
Да въ сердцѣ у меня останется во вѣки:
И прежде потекутъ къ своимъ вершинамъ рѣки.
А естьли ето я передъ тобою лгу,
Кропива пусть одна въ моемъ ростетъ лугу,
И чистый мой потокъ сокроется подъ землю.
Не льстишь ли — нѣтъ не льстишь — и истинну я внемлю;
Спокойся ты моя скорбящая душа,
Толико много дней всякъ часъ меня круша:
Преобратись мой стонъ въ играніе и смѣхи,
А ты источникъ будь свидѣтель сей утѣхи!
ГАЛАТЕЯ.
Померкли небеса, луга покрыла тѣнь,
И долгой кончился, средь лѣта, жаркой день,
Спокоилися всѣ трудився и потѣя:
Заснула въ шалатѣ прекрасна Галатея,
Приснилось ей, что паль въ близи высокой дубъ,
И выпалъ у нея крѣпчайшій въ корнѣ зубъ,
Сіяюща луна незапно помрачилась:
Вздрогнувъ проснулася она и огорчилась:
Во огорченіи толкуетъ тутъ она,
Что значилъ дубъ и зубь, что значила луна.
Дубъ палъ, конецъ моей крѣпчайшей то надеждѣ;
Увижу то, чево не чаяла я преждѣ:
Измѣной пастуха красы лишится лугъ:
А зубъ у кореня, то искрѣнній мой другъ:
Сіянія луны незапно омраченье.
То жизни моея незапно огорченье:
Не можно сна сево ясняй истолковать:
Намѣрился Миртиллъ меня позабывать.
Со мягкаго одра ее согнало горе,
Хотя багряная еще аѵрора въ морѣ.
Не трогаетъ еще шумъ дневный оныхъ мѣстъ,
Ни солнце на небѣ блестящихъ тамо звѣздь,
Свирѣль молчитъ, ей лѣсъ еще не отвѣчаеть,
И пѣньемъ соловей дня свѣтля не встречаетъ.
Пастушка рветъ, воставъ, сплетенныя вѣнки,
Бросаетъ глиняны, за дверь, свои стаканы,
И съ ни.ми свѣжія и розы и тюльпаны:
Все то Миртиллово; Миртиллъ ей вѣренъ спалъ,
Не зная, что во снѣ высокой дубъ упалъ.
Пастушка говорить: видѣніе согласно,
Что видѣла намнясь я ьъ явѣ очень ясно:
Онъ очень пристально на Сильвію смотрѣлъ,
И взоры устремлялъ быстряе острыхъ стрѣлъ:
Видна, видна тово смотрѣнія причина,
И основательна теперь моя кручина.
Какъ агницу меня ты хищный волкъ сразилъ,
И хладостью своей мой стыдъ изобразилъ.
Пчела вкругъ розы такъ сося себя доволитъ,
И въ кустъ упадаетъ когда игла уколитъ:
Не думаетъ она, когда она сосетъ,
Что горькой ядъ себѣ во улій принесетъ.
Свѣтлѣютъ небеса и овцы заблѣяли,
А солнечны лучи дубровы осіяли:
Выходятъ пастухи изъ шалашей къ стадамъ,
И устремляются къ любви и ко трудамъ:
Миртиллъ поцѣловать возлюбленную чаетъ,
И здравствуется съ ней; она не отвѣчаеть.
Тебя ли вижу я! Туда ли я зашолъ!
Ты чаялъ Сильвію здѣсь утромъ симъ нашолъ:
Мой домикъ видишь ты сей Сильвіинымъ домомъ.
Окаменѣлъ Миртиллъ, и будто какъ бы громомъ
Осыпанный, когда зла молнія сверкнетъ,
Не вѣритъ самъ себѣ, онъ живъ еще, иль нѣтъ.
Миртиллу тѣ слова во пропасти ступени:
Какія Сильвія! Какія ето пѣни!
Ты выспался, а я терзалась въ ету ночь:
Забудь меня, пойди, пойди отселѣ прочь.
Невиненъ я, а ты разсержена такъ злобно;
Прости, умѣю быть и я сердитъ подобно.
Пойди и удались — постой — уходитъ онъ…
Ушелъ — нещастная — збылся мой страшный сонъ.
Не сонъ предвозвѣстилъ, что буду я нещастна;
Винна моя душа любовью съ лишкомъ страстна.
О естьли бы прошла сія моя бѣда;
Не стала бы я впредь снамъ вѣрить никогда!
Любовь бѣду мѣчтой въ просоньи мнѣ твердила.
А я событіе ея распорядила.
Изображается то все въ умѣ теперь:
Что мнѣ былъ онъ душа, и будетъ послѣ звѣрь:
Покинетъ онъ меня. Конечно онъ покинетъ:
Горячая ко мнѣ любовь ево застынеть.
Коль ледъ растопленный быть можетъ кипеткомъ;
Не можно ли водѣ кипячей быти льдомъ!
Пустою ревностью я бурю натянула,
И будто въ озерѣ, я въ лужѣ утонула.
Сама старалась я, сама себя губить:
Другую не меня онъ станетъ ужъ любить,
Меня забудетъ онъ; но я ль ево забуду!
Какъ будто скошенна трава я вянуть буду.
За дружбу станетъ онъ меня пренебрегать,
И чѣмъ онъ щастливъ былъ, тѣмъ станетъ онъ ругать.
О нестерпимая, не изреченна мука,
О поздная уже мнѣ дѣвушкѣ наука!
Кропивы беречись я въ тѣ часы могла,
Когда еще ноги кропивой не ожгла.
Идетъ ево сыскать; но только лишъ выходитъ,
Стѣняща пастуха во близости находитъ:
Хотя сердитливость ево, ево гнала;
Но нѣжная любовь дороги не дала.
Пастушка передъ нимъ виняся сонъ толкуетъ;
Мирится съ пастухомъ и больше не тоскуетъ:
Не мыслитъ болѣе о ужасѣ мѣчты:
Стаканы подняла и брошенны цвѣты.
Испуганный зефиръ обратно прилетаетъ:
Пастушка въ нѣжности опять какъ прежде таетъ.
ѲЕЛАМИРА.
Часы пріятнаго при вѣчерѣ зефира,
Рвала себѣ цвѣты младая Ѳеламира,
Къ пастушкѣ подошелъ влюбившійся пастухъ,
Котораго ей былъ давно покоренъ духъ.
Пастушка и сама была любви покорна,
Хотя въ наружности казалася упорна:
И пламень чувствуя къ Леяндру во крови,
Уснливалася противиться любви:
Колико было льзя сей пламень истребляла;
Но истребленіемъ ево усугубляла;
И тщася иногда Леяндра забывать,
Старалася огня пыланье задувать;
Чѣмъ болѣе огонь задуть она желаетъ,
Тѣмъ больше силится и больше онъ пылаетъ.
За чѣмь, за чѣмъ ко мнѣ сюда приходишь ты.
Мѣшаешь ты мнѣ рвать, ко завтрему цвѣты:
Во взавтрешній мнѣ день, на самомъ на разсвѣтѣ;
Шестнатцать будетъ лѣтъ, какъ я живу на свѣтѣ.
На что жъ рабячишься ты памятуя то,
Сердяся на меня не вѣдомо за что?
Я дѣло дѣлаю; а ты мнѣ въ томъ мѣшаешь.
На что себя, на что цвѣтами украшаешь,
Когда влюбившихся прельщаешь ты круша?
Да ты жъ и безъ цвѣтовъ довольно хороша.
Севоднешній вѣнокъ ко завтрему увянетъ,
И перьвой мнѣ Леяндръ смѣяться взавтрѣ станетъ.
Не смѣхъ въ умѣ моемъ; тобой животъ гублю,
За ту одну вину, что я тебя люблю.
Когда тебя я гдѣ, дражайшая, не вижу,
Потоки и луга и рощи ненавижу;
Но къ мукѣ иногда узрѣть тебя хочу:
Узрѣвъ бесчувствую, не движусь и молчу:
Въ очахъ моихъ туманъ, на сердцѣ тяжкій камень.
И зжетъ мою всю кровь тончайшій самый пламень,
Блѣднѣ.ю и дрожу и хладный потъ лію,
И кажется, что я кончаю жизнь мою.
И я бъ тебя, Леяндръ, подобно полюбила,
Когда бы я въ любви себя не позабыла;
Но я слыхала то, что дѣвушка любя,
Не помнитъ иногда, въ любви сама себя:
Въ жару забудется, себя не умѣряетъ,
И что хранила въ вѣкъ, въ минуту то тѣряетъ.
На что жъ орателю пахать и сѣять рожь,
Когда ея не жать, и трудъ ево на что жъ?
На что траву косить: иль только ради тлѣна,
Когда бы изъ нея не дѣлали мы сѣна?
Не должны яблоии въ садахъ имѣти мѣстъ,
Коль съ вѣтвій ихъ ни кто ни яблок.а не съѣстъ,
А въ красотѣ еще сугубыя успѣхи;
Дая она другимъ даетъ себѣ утѣхи.
Но твой я вслушалась понятно разговоръ;
Да естьли яблоки сорветъ со древа воръ.
Сорвавъ плоды, когда плодами сытъ воръ станетъ,
На обнаженное онъ древо и но взглянетъ.
Ахъ, естьли бъ яблонь та чувствительна была,
Отъ горести бы впредь во вѣкъ не расцвѣла!
А естьли чувствіе мое не лицемѣрно;
Твое суровство мнѣ излишно и чрезмѣрно,
Оставь меня, Леяндръ, оставь ты мнѣ покой!
На что утѣхи мнѣ смѣшенныя съ тоской?
Хочу забавами другими наслаждаться,
И въ вѣкъ любовію ни чьей не побѣждаться.
Не зжетъ не холодитъ пріятная весна,
Безстрастная такъ жизнь покойна и красна;
Не трогай ты меня, и скрой свои мнѣ пѣни!
Любовникъ падаетъ предь нею на колѣни:
Я пѣней ни какихъ тебѣ не говорю,
Лишь только мучуся и въ пламени горю:
И естьли я съ тобой въ сей часъ не соглашуся;
Въ сей часъ и жизни я передъ тобой лишуся.
Чѣмъ имя здѣсь твое на коркахъ я черчу,
Сей ножъ я кровію своею омочу.
И къ утолѣнію жестокія напасти,
Онъ хочетъ передъ ней, ножемъ произенный, пасти.
Пастушка вскрикнула всю память погубя::
Отчаянный Леяндръ? Люблю, люблю тебя.
Онъ бросилъ ножъ и съ нимъ свою отбросилъ муку,
И Ѳеламирину, сто кратъ, цѣлуетъ руку.
Шеснатцать въ оный день кончается ей лѣтъ,
Въ семнатцатомъ году суровости въ ней нѣтъ.
СТРАТОНИКА.
Наставшая весна дубровы украшала,
И быстрая рѣка долины орошала:
Дни хладны кончились: зима была лиха;
Пастушка преждѣ такъ была до пастуха.
И флора и любовь на паствѣ тутъ ликуетъ.
Довольный Ликомидъ ужь больше не тоскуетъ:
И не осталося желать ему чево;
Ужь любитъ всей душей Стратоника ево.
Но вдругъ онъ новое мученіе находитъ:
Къ нимъ нѣкто на луга изъ далека приходитъ,
Ково хотѣлъ отець, неволѣю, женить;
Бѣглецъ судьбу свою печется премѣнить.
Стратоника всегда съ нимъ купно; что же чаять!
Не льзя любовнику то зрѣть и нѣжно таять.
Не допускаетъ такъ пріятнѣйшихъ погодъ
Пристойныхъ майскимъ днямъ въ луга ненастный годъ.
Долины гладкія очей не утѣшаютъ,
Какъ ихъ осенни дни зѣлености лишаютъ:
Не громко соловей, и жалобно поетъ,
Когда совмѣстника въ любви своей найдетъ.
Мятется Ликомидъ, мятется и стонаетъ,
И что ему зачать, онъ самъ того не знаетъ.
У рѣчки, на брегу, подъ тѣнію древесъ,
Кропитъ зѣленый брегъ струями горькихъ слезъ,
И грусть, которую на сордцѣ ощущаетъ,
Во жалобѣ своей онъ рощѣ возвѣщаетъ:
Когда бъ Стратоникой я сласти не вкушаль,
Слезами бъ мѣньше я лужайку орошалъ:
Преобратилися во грусти самы люты,
Мои нѣжнѣйшія, сладчайтія минуты:
Воображаются тѣ радостны часы,
Когда ввѣряла мнѣ Стратоника красы.
Сравнительно ли что съ несносной скорбью сею:
Другой владѣти сталъ любовницей моею!
Пастушка въ этотъ часъ за ягодами шла,
И шедши тутъ ево въ уныніи нашла.
Во ревности ему вопросъ ея нахаленъ:
О чемъ возлюбленный, о чемъ ты такъ печаленъ?
О чемъ печаленъ я, и спрашивать на что,
Коль больше и меня тебѣ извѣстно то?
Вопросы дѣвушкамъ такія тѣмъ годятся,
Которы измѣнять, ни мало, не стыдятся.
На сихъ мѣстахъ, на сихъ, въ любовномъ томъ огнѣ;
Томима нѣжностью, клялась пастушка мнѣ,
Что преждѣ сей потокъ къ вершинѣ обратится,
Ахъ, нежель чьимъ твой духъ другимъ огнемъ польстится.
Взгляни на токъ воды, ліется онъ туда жъ:
Ты видишь тужъ рѣку: а ты уже не та жъ:
Теченья своево рѣка не премѣнила:
А ты своей ко мнѣ любви не сохранила:
Зефиръ любуяся смотря на красоту,
Внималъ во оный часъ твою мнѣ клятву ту:
Струи вниманію подобно прилѣжали:
Онъ съ клятвой улетѣлъ, съ ней воды убѣжали.
Коль ты не вѣришь мнѣ имѣй неправу мысль:
А ты утѣхами мои вздыханья числь.
Ты прочь идешь, побудь: ты симъ тоску сугубишь.
Иду полна тобой; да ты меня не любишь.
Нѣтъ я люблю еще, къ невѣрной жаръ храня,
Когда невѣрна я; такъ ты оставь меня.
Ушла — ахъ, естьли бъ я возмогъ ее оставить,
Не долженъ ли бъ я былъ свою побѣду славить!
Но въ сердце такъ ея вперенна красота,
Что легче, легче мнѣ лишиться живота.
Ни чѣмъ себя въ тоскѣ пастухъ не услаждаетъ,
Въ тоскѣ до сумерекъ онъ время провождаетъ,
И послѣ говоритъ: пойду я къ ней, пойду: —
Ахъ, естьли съ нею я совмѣстника найду!
То жатва моему всегдашнему раченью,
Скошенье радостей, сѣвъ вѣчному мученью.
Отходитъ и нашелъ ее между кустовъ.
Увы! Совмѣстникъ тутъ: — журчить ихъ тайна словъ.
Сердитый мнитъ пастухъ, что онъ любовь отмѣщетъ:
А въ немъ она сильняй, и грудь ево трепѣщетъ.
Пастушка говоритъ: пойди, пойди на задъ;
Смягчится нашъ отецъ, возлюбленный мой братъ;
Ты сынъ ему; такъ онъ вить ето воспомянетъ,
И нудити тебя къ женидьбѣ перестанетъ.
Гнутался Ликомидъ ошибки своея,
Что брата онъ почелъ любовникомъ ея.
Луна на небеси свѣтляй ему являлась:
Горячность нѣжная опять возобновлялась.
СТАТИРА.
Статира въ пастухѣ кровь жарко распаляла;
И жара нѣжныя любви не утоляла,
Любя какъ онъ ее подобно и ево;
Да не было въ любви ихъ больше ни чево.
Пастушка не была въ сей страсти горделива,
И нечувствительна, но скромна и стыдлива.
Не мучитъ золъ борей такъ долго тихихъ водъ;
Какой же отъ сея любови ихъ имъ плодъ?
Пастухъ пѣняетъ ей, и ей даетъ совѣты,
На жертву приносить любви младыя лѣты:
Когда сокроются пріятности очей,
И заражающихъ литашся въ вѣкъ лучей,
Какъ старость окружитъ и время непріятно,
Въ уныньи скажешь ты тогда, не однократно:
Прошелъ мой вѣкъ драгой, насталъ вѣкъ нынѣ лютъ:
Колико много я потратила минутъ,
Колико времени я тщетно погубила!
Пропали тѣ дни всѣ, я въ кои не любила.
Ты все въ лѣсахъ одна; оставь, оставь лѣса,
Почувствуй жаръ любви: цвѣтетъ на то краса.
Она отвѣтствуетъ: пастушка та нещастна,
Которая, лишась ума, любовью страстна;
Къ любьи порядочной, не годенъ сердца шумъ;
Когда не властвуетъ надъ дѣвкой здравый умъ;
Вить дѣвка иногда собою не владѣя,
Въ любовиикѣ найдетъ обманщика, злодѣя.
Нѣтъ лѣсти ни какой къ тебѣ въ любви моей.
Клянуся я тебѣ скотиною своей:
Пускай колодязь мой и прудъ окаменѣютъ,
Мой садъ и цвѣтники во вѣкъ не зѣленѣютъ,
Увянутъ лиліи, кусты прекрасныхъ розъ
Побьетъ и обнажитъ нежалостный морозъ.
Во клятвахъ иногда обманщикъ не запнется;
Не знаю и лишилъ во правдѣ ли клянется;
Такъ дай одуматься: я отповѣдь скажу,
Какое я сему рѣшенье положу.
Какъ вѣчеръ сей и ночь пройдутъ, прийди къ разсвѣту,
Услышать мой отвѣтъ, подъ дальну липу ету:
И ежели меня, когда туда прийдешь,
Ты для свиданія подъ липою найдешь;
Отвѣтъ зараняе, что я твоя повсюду:
А ежели не такъ; такъ я туда не буду.
Лициду никогда тобою не владѣть;
Откладываешь ты, чтобъ только охладѣть.
Отбрось отъ своево ты сердца ето бремя;
Отчаянью еще не наступило время.
Идуща отъ нея Лицида страхъ мутитъ,
И веселить ево надѣянью претитъ:
Спокойствіе пути далеко убѣжало:
Тревожилася мысль и сердце въ немъ дрожало:
Во жаркой тако день густѣя облака;
Хоть малый слышанъ трескъ когда изъ далека,
Боящихся грозы въ смятеніе приводитъ,
Хоть громы съ молніей ни мало не подходятъ.
Тревоженъ вѣчеръ весь и беспокойна ночь:
И сонъ волненія не отгоняетъ прочь:
Вертится онъ въ одрѣ: то склонну мнитъ любезну
То вдругъ ввѣргается, въ отчаянія безну,
То свѣтомъ окружень, то вдругъ настанетъ мракъ
Перемѣняется въ апрѣлѣ воздухъ такъ,
Когда сражается съ весною время смутно.
Боязнь боролася съ надеждой всеминутно.
Услышавъ по зарѣ въ дубровѣ птичій гласъ,
И сходьбишу пришелъ опредѣленный часъ.
Колико пастуха то время утѣшаетъ,
Стократно болѣе Лицида устрашаетъ.
Не здравую тогда росу земля піетъ,
И ехо въ рощахъ тамъ унывно вопіетъ,.
Идетъ онъ чистыми и гладкими лугами;
Но кажется ему, что кочки подъ ногами:
Легчайшій дуетъ вѣтръ; и тотъ ему жестокъ.
Шумитъ въ ушахъ ево едва журчащій токъ.
Чѣмъ болѣе себя онъ къ липѣ приближаетъ,
Тѣмъ болѣе ево страхъ липы поражаетъ.
Дрожа и трепеща, до древа снъ дошелъ;
Но ахъ любезныя подъ липой не нашелъ,
Въ немъ сердце смертною отравой огорчилось!
Тряслась подъ нимъ земля и небо помрачилось.
Онъ громко возопилъ: ступай изъ тѣла духь!
Умри на мѣстѣ семъ нещастливый пастухъ!
Не чаешь ты змѣя, какъ я тобою стражду;
Прийди и утоли ты варварскую жажду:
За все усердіе. За искренню любовь,
Пролѣй своей рукой пылающую кровь.
Не надобна была къ погибели сей сила,
Какъ млгкую траву ты жизнь мою скосила.
Но кое зрѣлище предъ очи предстаеть!
Пастушка ближится и къ липѣ той идетъ
Лицидъ изъ пропасти до неба восхищценный,
Успокояеть духъ любовью возмущенный.
За темныя лѣса тоска ево бѣжить;
А онъ отъ радостей уже однихъ дрожить,
Которыя ево въ то время побѣждають,
Какъ нимфу Граціи къ нему препровождають.
Вручаются ему прелѣстныя красы,
И начинаются дражайшіи часы,
Хотя прекрасная пастушка и стыдится;
Но не упорствуетъ она и не гордится.
МЕЛАНИДА.
Дни зимнія прошли, на паствѣ нѣтъ мороза,
Выходитъ изъ пучка едва прекрасна роза,
Едва зѣленостью покрылися лѣса,
И обнаженныя одѣлись древеса,
Едва очистились, по льдамъ, отъ грязи воды,
Зефиры на луга, пастушки въ короводы.
Со Меланидой взросъ Акантъ съ ней бывъ всегда,
Да съ ней не говорилъ любовно никогда;
Но вдругъ онъ нѣкогда нечаннно смутился,
Не зная самъ тово: что ею онъ прельстился.
Сбираясь многи дни къ побѣдѣ сей Еротъ:
На крыльяхъ вѣтра онъ летѣлъ во короводъ.
Къ тому способствуетъ ему весна и Флора,
А паче Граціи и съ ними Терпсихора.
И какъ въ очахъ огонь любовный заблисталъ,
Пастушки своея Акантъ чужаться сталъ.
На всѣ онъ спросы ей печально отвѣчаетъ:
Вседневно ето въ немъ пастушка примѣчаетъ,
И послѣ на нево сердиться начала.
Какую я тебѣ причину подала,
И чѣмъ передъ тобой я нынѣ провинилась,
Что вся твоя душа ко мнѣ перемѣнилась?
Несмѣлый ей Акантъ то таинство таитъ.
Нѣтъ, нѣтъ, скажи, она упорно въ томъ стоитъ,
Коль я тебѣ скажу; такъ будучи ли безспорна.
Колико ты теперь во спросѣ семъ упорна?
Не то ли? Нѣкогда, не помню въ день какой,
Собачку я твою ударила рукой
Какъ бросяся она ягненка испугала?
Вить етимъ я тебя Акантъ не обругала,
Могло ль бы то смутить досадою меня,
И сталъ ли бъ отъ того крушиться я стеня!
Или что зяблицу твою взяла во клѣткѣ.
Которая была повѣшена на вѣткѣ?
Владѣй ты зяблицей: и, то прощаю я;
На что и клѣтка мнѣ и зяблица моя?
Внимай ты таинство; да только не сердися:
А паче и того, внимай и не зардися.
Молчи! Ты хочешь мнѣ сказати о любви.
Тобой пылаетъ огнь во всей моей крови.
Не кажетъ пастуху за ето гнѣвна вида,
Хотя и прочь пошла вздохнувша Меланида.
Тихъ вѣчоръ наступилъ, вѣчорняя заря,
Багрила небеса надъ рощами горя;
Лучи пылающа свѣтила не сіяли,
И овцы вшедшія въ загоны не блѣяли:
Аканта жаръ любви къ красавицѣ ведетъ:
Наполненъ онъ туда надеждою идетъ:
Какъ рѣчка быстрая по камешкамъ крутится,
И рѣзко бѣгучи играюща катится,
Въ такой стремительной и свѣжей быстротѣ,
Влюбившійся Акантъ спѣшитъ ко красотѣ.
Нашель: она ево хотя не ненавидитъ,
Но прежней живности въ пастушкѣ онъ не видить;
На сердцѣ у нея любовь, на мысли стыдъ,
Одно пріятно ей, другое духъ томитъ.
Хотя любовница была и не привѣтна,
Любовь ея къ нему со всѣмъ была примѣтна.
Никакъ дражайшая ты грудь мою плѣня,
И тайну вывѣдавъ сердита на меня?
Не будешь никогда Акантъ ты мнѣ противенъ;
Такъ что же здѣлано, что твой такъ духъ унывенъ?
Ахъ, чѣмъ твою, ахъ, чѣмъ я дружбу заплачу!
Не вѣдаю сама чево теперь хочу.
Отказъ за всю твою любовь тебѣ нахаленъ:
Досаду принесеть и будешь ты печаленъ:
А естьли ласку я тебѣ употреблю,
И выговорю то, что я тебя люблю;
Ты будешь требовать — люблю, не требуй болѣ!
Пастушка! Можетъ ли пріятно то быть поле,
Въ которомъ мягкихъ травъ не видно никогда,
И наводняетъ лугъ весь мутная вода?
Сухая вить весна не можетъ быть успѣшна,
Сухая и любовь не можетъ быть утѣшна.
Въ какой я слабости Акантъ тебѣ кажусь!
Не только рощи сей, сама себя стыжусь.
Прекрасная уже день клонится ко нощи;
Способствуетъ намъ мракъ и густота сей рощи.
Пойдемъ туда — постой — что дѣлать будемъ тамъ?
Тамъ будомъ дѣлать мы то что угодно намъ.
Колико ты Акантъ и дерзокъ и безстыденъ!
Но ахъ, ужо мой рокъ, мнѣ рокъ уже мой виденъ.
Пойди дражайшая и простуди мнѣ кровь;
Увы! — умѣръ мой стыдъ, горячая любовь!
Предходитъ онъ: она идетъ ево слѣдами,
Какъ ходятъ пастухи къ потоку за стадами.
Сопротивляется и тамъ она еще,
Хотя и вѣдая, что то уже вотще,
Но скоро кончилось пастушкино прещенье,
И слѣдуетъ ему обѣихъ восхищенье.
НИРЕНА.
Пошедъ пастушки въ лѣсъ, орѣхи тамъ щипали,
И въ полдни утомясь въ лужайкахъ тамо спали.
Влекутъ и пастуховъ красавицы туда,
Куда на Понтѣ вѣтръ, туда течетъ вода.
Вкусняе та трава, гдѣ мягкой лугъ тучняе:
Тѣ слаще ягоды, которыя сочняе:
Которая кому изъ дѣвушекъ мила,
Такъ та себя тово и находить вела.
И мягки муравы и травочки зѣлены,
Влюбившійся Дорантъ топталъ ища Нирены,
Нирена отошла къ журчащей тутъ рѣкѣ,
И отъ подругъ спала подъ ольхой въ далекѣ.
Смущается пастухъ, лѣсъ темный ненавидитъ;
Противенъ онъ ему; Нирены въ немъ не видитъ.
Находитъ на конецъ подъ ольхой на лужку,
Нирену на крутомъ, у рѣчки, бережку.
Красавица ево подъ древомъ размѣталась:
Во образѣ ея богиня тутъ мѣчталась;
Когда Адониса во сѣти завела,
И сердце смертному, влюбленна, отдала.
Горячность лютую любовникъ ощущаетъ,
И восхищаяся красавицей вѣщаеть:
Представьте граціи возлюбленной во снѣ,
Утѣхи нѣжныя приличныя веснѣ:
Во сновидѣніи упрямство побѣдите,
И во Цитерскій храмъ Нирену поведите,
И обольщеніемъ и силою мѣчты,
Стѣлите по пути душистыя цвѣты!
Но ахъ, почто красы дражайшей разбираю!
Разборомъ только симъ я болѣе згараю;
Мой жаръ меня, мой жаръ на муки осудилъ:
Сей гласъ хоть былъ и тихъ, пастушку разбудиль.
Встревожилася грудь, затрепѣтали члѣны,
Во восхищеніи прекрасныя Нирены,
И только въ оный мигъ была она бодра,
Въ который вспрянула съ зѣленаго одра.
А вспрянувъ ото сна хотя она и рдѣлась,
Не вѣдала сама куда упорность дѣлась:
И какъ противъ любви была она лиха,
Толико стала вдругъ не злобна и тиха.
Во тихости ему, за дерзость, но пѣняетъ,
И наглости ево она не обвиняетъ;
Такъ онъ дерзаетъ ей свои сказать бѣды:
Пастушка, я томлюсь какъ рыба безъ воды:
Вездѣ тебя люблю, вездѣ тобою стражду:
Такъ агнецъ мучится терпящій жаромъ жажду.
Пасомому скоту несносны тѣ часы,
Коль нѣтъ ни дождика ии свѣжія росы.
Излишнія жары намъ лѣтомъ досаждаютъ,
Когда зефиры паствъ и насъ не прохлаждають.
И солнце на всегда на небеси горя:
Къ прохладѣ и оно спускается въ моря.
Пастушка крѣпости во сердцѣ не находитъ,
И руки жалостно со взорами возводитъ.
Свидѣтель моево стѣнанья въ мѣстѣ семъ,
О лѣсъ, то знаешь ты, вздыхала ль я о немъ,
И сердце было ли къ нему минуту злобно:
Но ахъ, вздыхалъ ли онъ и обо мнѣ подобно:
Видалъ ли и меня онъ такъ когда во снѣ,
Съ какою нѣжностью въ сей часъ приснился мнѣ:
И естьли грудь ево о мнѣ когда вздыхала;
Такъ часто ли сіе дуброва ты слыхала:
И часто ль онъ мое здѣсь имя нарицалъ.
Симъ именемъ всякъ часъ я воздухъ проницалъ,
Драгая! Ты влекла мой духъ вездѣ съ собою:
И всѣ сіи мѣста наполненны тобою.
Пастушка пастуху тутъ руку подаетъ;
И въ восхищеніи кипяща вопіетъ:
Такъ я не льстивому вручаюся злодѣю;
Вручаюся тому, кѣмъ я сама владѣю.
ЗЕНЕИДА.
Младой пастухъ любилъ пастушку незговорну,
И младостью ея любви своей упорну.
Съ пастушкой сей на лугъ скотину онъ гонялъ,
И коей часто онъ несклонностью пѣнялъ:
Не можетъ приманить малиновку во клѣтку,
Пархающей въ близи то съ вѣтки то на вѣтку:
И только рыбка та на уду попадетъ,
Сорвется и опять во глубь воды уйдетъ.
Сама она ему пути къ любви являетъ:
Являетъ, и ево въ путяхъ остановляетъ.
Какъ только пастуха воспламенитъ любовь,
И только закипитъ ево вспаленна кровь,
Любезная ево отъ робости застынетъ,
И распаленнаго въ мученіи покинетъ.
При токахъ жаждущій струи зря той воды;
Или взирающій во алчѣ на плоды,
Коль пищѣ иль питью коснутися не смѣетъ,
Не меньше ли сего мученіе имѣетъ?
Сидѣла дѣвушка подъ тѣнію древесъ,
Плела вѣнокъ: пастухъ вѣнокъ ея унесъ,
И скрылся отъ нея въ кустарники густыя,
Въ лужайки дальныя отъ стада, и пустыя:
И Зенеиды ждетъ возлюбленныя тамъ.
Не будетъ ли, мнитъ онъ, цитерскій тамо храмъ.
Клеона тутъ любовь надеждою питаетъ:
Хоть сердце и дрожитъ; но въ нѣжномъ жарѣ таетъ.
Онъ живо вображалъ себѣ утѣхи тѣ,
Къ прелѣстной коихъ ждалъ онъ тамо красотѣ.
Пастушка ищуща вѣнка въ лѣсу мѣдлѣетъ,
А сердце въ пастухѣ тревожится и тлѣетъ.
Нашла ево и съ нимъ плетенный свой вѣнокъ.
Отъ шутки едакой вся збилася я съ ногъ.
Уставша дѣвушка подъ тѣнью вяза сѣла:
А ужъ ея судьба на ниточкѣ висѣла.
Пастухъ любезную какъ прежде лобызалъ;
Но лобызаючи поболѣе дерзаль.
Отъ етова она жаръ лишній получила:
И отъ излишества съ травы она вскочила.
Стремится убѣжать, но жаръ бѣжать мѣшалъ,
И былъ приятенъ ей хотя и устрашалъ.
Она отъ пастуха не резво убѣгаетъ;
Такъ онъ бѣгушую въ минуту достигаетъ.
Любовникъ говоритъ, трепещущій стѣня:
За чѣмъ ты такъ бѣжишь, драгая отъ меня.
Поступокъ таковой мнѣ видѣть не утѣшно:
Отъ волка агница бросается такъ спѣшно,
И птица отъ стрѣлка: стрѣлокь ее пронзеть..
А хищный овцу звѣрь изловитъ и грызетъ:
А я тебѣ бѣды ни малой не желаю;
Къ утѣхѣ и твоей разженный я пылаю,
И только за тобой гоняюся любя;
Люби меня и ты, какъ я люблю тебя:
А ты миляе мнѣ, всево что есть на свѣтѣ,
Какъ розовый цвѣтокъ всево прекрасней въ лѣтѣ,
Клеонъ не приключай ты мнѣ сево стыда!
Пастушка стыдъ пройдетъ какъ быстрая вода:
Рѣпейникъ пропадеть, исчезнетъ ето зѣлье,
А ты почувствуешъ гоня ево веселье.
Оставь дни скучныя, начни иной ты вѣкь.
Нежалостливѣйшій ты вижу человѣкъ.
Нежалостлива ты, когда ты такъ упорна.
Иль мало я еще пастухъ тебѣ покорна?
Покорностію сей со всѣмъ измученъ я;
Вонзи въ меня сей ножъ, вонзи вотъ грудь моя;
Душа моя тобой, несносно, огорчилась.
Склонись иль дай мнѣ смерть! Пастушка умягчилась.
ЕГЛЕЯ.
Взаимственно въ любви прекрасная Еглея,
Ко Мерису давно на паствѣ нѣжно тлѣя,
Старалася сей жаръ изъ сердца истребить
Усиливаяся противясь не любить.
И какъ она ему холодности являла,
Надъ страстью во умѣ побѣду прославляла,
Хотя и никогда не отлучалась страсть,
Надъ етой дѣвушкой имѣя полну власть.
Приятности очей, какъ можно, удаляетъ,
Не рядится, ни что красы не умаляеть:
Ни пѣсенъ голосомъ сирены не поетъ,
Ни грацій въ короводъ ко пляскѣ не зоветъ;
Ни что прелѣстною ей быти не мѣшало,
И все ея красу лишь только возвышало.
Малѣйшсй склонности пастухъ не испросилъ:
И жалобу свою въ тоскѣ произносилъ:
Куда ни возведу свои печальны взоры,
И рощи и луга, лѣса, и долъ и горы,
Вѣздѣ жестокости Еглеины твердитъ;
Вѣздѣ спокойствіе и жизнь мою врѣдять.
Что должно забывать, я то воспоминаю:
Вздыхаю на лугу, въ дубровѣ я стонаю,
Не вижу никогда такова я часа,
Въ которой бы меня не мучила краса,
Пронзившая меня прелѣстными очами,
Какъ солнце съ небеси воздушный край лучами.
О ней лишъ думаю: и мысли нѣтъ иной,
И зракъ ея всегда на памяти со мной.
Пустѣли бъ безъ нея луга сіи, мнѣ мнится;
Еглея лишъ въ умѣ, Еглея мнѣ и снится.
Я цѣль нещастію и року я игра.
О сновидѣніе мной зримое вчера!
О сонъ, приятныій сонъ, прошедшія мнѣ нощи!
Мѣчтаніе сіе ввѣряю вамъ я рощи,
Я кое отущалъ благотвореньемъ сна:
Въ потокѣ чистыхъ водъ здѣсь мылася она.
Нагое видѣлъ я ея прекрасно тѣло,
Доволя зрѣнье тѣмъ, чево оно хотѣло:
И какъ на мягкія рѣки сея брега,
Ступила въ муравы изъ водъ ея нога.
Узрѣвъ меня уже Еглея не пужалась:
Хотя стыдилася, однако не чужалась.
Любовью жаркою пастушкинъ духъ пылалъ:
А я имѣлъ то все чево ни пожелалъ:
И только лишь мое желанье увѣнчалось,
Утѣхи радости и все съ мечтой скончалось.
Со сладостію чувствъ сокрылись красоты,
А я во пропасти низвергся съ высоты.
Такъ Флору гонитъ прочь Еолъ глаза нащуря,
И премѣняется съ приятствомъ сельскимъ буря:
Такъ спящій жаждущій питье боговъ піетъ.
Тогда когда предъ нимъ болотной капли нѣтъ.
Еглея день отъ дня въ суровствѣ умягчилась,
И Мериса уже въ послѣдокъ не дичилась.
Одолѣваться ей не стало больше силъ,
И чувствуетъ она, колико онъ ей милъ.
Надежда пастуху отраду обѣщаетъ,
А онъ возлюбленной сіи слова вѣщаетъ:
Доколѣ звѣрствуетъ твой мнѣ какъ волчій взглядъ.
Поспѣетъ ли когда мной жданный виноградъ?
За то ль свирѣпа ты, что грудь моя покорна?
За то ли что люблю, толико ты упорна?
Когда на стебліи цвѣточки заблестятъ,
Трудолюбивыя и пчолы къ нимъ летятъ:
Стремится и олень къ источнику пролиту,
Желѣзная игла стремится ко магниту,
Струи играючи на низъ и ко брегамъ,
А овцы ко густой долинѣ по лугамъ.
Не все ль то, что чему маня къ себѣ ласкаетъ,
Естественно къ себѣ тѣ виды привлекаетъ?
Но что ни говорю, въ любови, я стѣня,
Все слабо, ежели не любить ты меня.
Ты зришь мою любовь: а зря ее хахочешь.
Чево же отъ меня, чево ты Мерисъ, хочешь?
На етотъ твой вопросъ, Еглея, я молчу;
Ты ето вѣдаешь, сама чево хочу.
Терпѣнью моему не стало больше мочи.
Пастушка жалится и потупляетъ очи.
Довольно что пронзилъ мою ты Мерись грудь:
Не требуй отъ меня еще чево нибудь,
И во желаніи старайся быть умѣрень,
Или клянися мнѣ, что вѣчно будеть вѣренъ.
Клянется онъ, и ей касаяся горитъ.
Еглея ни чево уже не говоритъ;
Уже пастушкина упорства не осталось,
И исполняется, что въ ночь ему мѣчталось.
ОКТАВIЯ.
Несмѣлый Аристей стоная ежечасно,
И жалуясь на рокъ пуская стонъ напрасно,
Октавіи, любви своей, не открывалъ,
И ею бывъ любимъ, любилъ и унывалъ.
Пастушку и Филинтъ какъ онъ любилъ подобно,
Хотя о страсти зналъ онъ дружеской подробно.
Со Аристеемь жилъ онъ дружно будто братъ;
Но страсть любовная впустила въ сердце ядъ.
Онъ страсти своея ни чѣмъ не утоляетъ:
Отца Октавіи въ послѣдокъ умоляетъ,
Сказавъ о дочери ему свой тяжкій стонъ:
И соглашается на бракъ дочерній онъ.
Нещастный Аримтей въ отчаяніи тонетъ;
Любезная ево ему подобно стонетъ;
Октавіи онъ милъ, ему мила она.
Не свѣтло солнце имъ и не ясна луна:
Журчатъ въ уныніи ліющіясь потоки,
И вѣтры тихія Бореи имъ жестоки:
Синѣютъ во очахъ зѣленыя луга,
Въ ушахъ шумятъ лѣса и стонутъ берега.
Филинтъ на паствѣ семъ скотиной изобиленъ:
Октавія робка, отецъ во власти силенъ,
И не извѣстна ей любовника любовь,
Колико ни горитъ во Аристеѣ кровь.
Не зритъ Октавія себѣ взаимной страсти;
Но не противится отцовой сильной власти.
Колико Аристей, Филинту, ни пѣняль,
Филинтъ намѣреній своихъ не отмѣнялъ.
Уже плачевный день, день брачный наступаетъ,
Невѣста во слезахъ горчайшихъ утопаетъ:
Уже Цитерскій храмъ на холмѣ возвышенъ,
И благовонными цвѣтами украшенъ,
Гдѣ лавры сей талать прохладно осѣняли,
И вѣтвія свои ко крышкѣ преклоняли.
Насталъ Октавіи, насталъ ужасный часъ:
Любовникъ къ ней идетъ, уже въ послѣдній разъ;
Ни мыслей, ни рѣчей своихъ не учреждаетъ,
И горькія тоски ни чѣмъ не побѣждаеть:
Почти безъ памяти къ Октавіи подшелъ.
Въ какомъ отчаяньи любезну онъ нашелъ!
Растрепанна, глаза на небо простираетъ,
Терзаетъ волосы, блѣднѣетъ, обмираетъ,
И пастуха узрѣвъ любима у себя
Вскричала: Аристей, я стражду отъ тебя;
Къ тебѣ горячая сей злой любовь судьбою;
Я можетъ быть теперь умру передъ тобою.
Прости любезная пустыня на всегда,
Луга и быстрыхъ струй журчащая вода:
Простите берега крутыя етой рѣчки
И птички рощей сихъ и вы мои овѣчки!
Живи любезная, когда тебѣ я милъ!
Любовь согласная довольно дастъ намъ силъ,
Сему насилію, горя, сопротивляться:
О страсть пора тебѣ съ обѣихъ странъ являться!
Что я толь щастливъ былъ, не вѣдалъ я по днесь.
Отецъ ко мнѣ идетъ; совмѣстникъ твой съ нимъ здѣсь.
Родитель не могу своей противясь долѣ,
Любя ево твоей повиноваться волѣ:
И всѣ твои уже приказы мнѣ вотще:
Я жертвовала имъ не вѣдая еще,
Колико лютое усиліе мнѣ злобно,
И что влюбненную и онъ любиль подобно.
И прежде тихъ Зефиръ потоки возмутитъ,
Китъ тяжкій изъ валовъ на воздухъ возлетитъ,
Совьють во глубинѣ сихъ рощей птицы гнѣзды,
На землю ниспадутъ блистающія звѣзды,
Ахъ! Нежель я въ любви съ Филинтомъ соглашусь,
И ради я ево любовника лишусь.
Любезныхъ чадъ отцы въ бѣдахь не покидаютъ:
И тигры лютыя птенцовь не поядають:
Щадить дѣтей своихъ свирѣпая змѣя,
И я, родитель мой, любезна дочь твоя.
Съ ея желаніемъ толико онъ согласенъ,
Колико оный часъ Филинту былъ ужасенъ.
Въ одну минуту въ немь перемѣнился видь:
Невѣрнымь дружествомъ навлекъ себѣ онъ стыдъ:
Плодомъ который имъ безстыдно насаждался,
Бездѣльство учинивъ, Филинтъ не наслаждался.
Бѣжитъ какъ дикій звѣрь ко темнымъ онъ лѣсамъ,
И яму другу рывъ, въ ту яму палъ онъ самъ.
А Гименъ и Еротъ любящихся спрягаютъ:
Любовннки утѣхъ желанныхъ достигають:
И стона своево скончавъ печальны дни,
Въ готовомъ шалашѣ осталися одни:
И вмѣсто прежнія любовныя отравы,
Тамъ чувствовали всѣ цитерскія забавы.
ВИРГИНIЯ.
Горамъ вѣщалъ медонъ: мой духъ изнемогаетъ;
Виргинію любовь со Мопсомъ сопрягаетъ.
Конечно скоро волкъ, колико ни жестокъ,
Пойдетъ со агницей на чистый пить потокъ,
И серна побѣжитъ отъ струй на грязны воды.
Намѣдни дѣвушки сошлися въ короводы:
А я для пляски имъ, въ волынку тутъ игралъ.
Рабѣя Мопсъ тогда къ Виргиніи взираль:
И изъ за дерева мою къ ней видя ласку,
Онъ пристально смотрѣлъ на дѣвушкину пляску,
Я мыслилъ: Мопсу ли въ надеждѣ быти той,
Чтобъ могъ когда владѣть онъ етой красотой!
Виргинія ума и памяти лишилась:
И наглая ево надежда совершилась.
Что мыслью присвоилъ Мопсъ я давно себѣ,
Безумствомъ дѣвушки то отдано тебѣ.
Я помню ясно то, хотя прошли дни многи,
Какъ мыла въ сей рѣкѣ свои пастушка ноги,
Что думалъ я тогда, зря нѣжность ногъ ея:
Я чаялъ: будеть ты Виргинія моя.
Съ того часа, мой духъ вседневно распалялся,
И пламень во крови на часъ не утолялся.
Она мою узнавь горячую любовь,
Взаимно и свою воспламеняла кровь.
Почто ты грудь моя такъ долго мѣдля льстилась!
Въ единый къ Мопсу мигъ Виргинія пустилась.
О горы, горы вамь твержу мою тоску!
Погибли сѣмена мои въ сухомь пѣску!
Во огородахъ такъ незапныя морозы,
Губятъ цвѣтущія благоуханны розы.
Когда стремленіе плотину разорветъ,
И токи хрусталя въ долины поліетъ:
Какъ быстрыя струи побѣгнутъ невозвратно,
И мѣсто бывшее смотренію приятно,
Оставятъ убѣжавъ и осуша до дна:
Тогда тамъ рытвина останется одна.
Моя увы! Любовь, коль часть моя толь злобна,
Сліянному пруду и рытвинѣ подобна.
Отъ мѣста онаго не въ далекѣ была
Виргинія, и скотъ поить она гнала:
И къ пастуху подшедъ она остановилась.
Во подозрѣніи надежда обновилась.
По бурѣ зыблется такъ тихая рѣка,
Сіяетъ солнца лучъ сквозь темны облака.
Медонъ, я цѣлый день, какъ фурія, сердилась,
Услыша рѣчь со всѣмъ котора не годилась.
Но смогъ ли подлый Мопсъ языка привязать!
А мопсъ отважился мнѣ Мопсъ люблю сказать.
Ослу ли финики на пальмѣ созрѣваютъ,
И вишни сочныя румянясь поспѣвають!
Чѣмъ болѣе кто подлъ, и наглъ тѣмъ болѣ онъ.
Мнѣ етова сказать не смѣетъ и Медонъ.
А ежели Медонъ языка не привяжетъ:
И то жъ отважася тебѣ языкъ мой скажетъ?
Медонъ, я за ето хотя не разсержусь:
А прочь уйду, и впредь тебѣ не покажусь.
Ступай Виргинія, ступай отселѣ нынѣ,
Оставь оплакивать меня тоску въ пустынѣ:
Оставь меня въ моей напасти на всегда,
И не кажи очей Медону никогда;
Лишай меня, лишай прелѣстнаго мнѣ взора!
Взойдетъ ли въ небеса прекрасная Аѵрора,
Иль солнце спустится ко западнымъ водамъ,
Въ отдохновеніе пасущимся стадамъ,
Шатаясь по лѣсамъ на каждой тамъ ступени,
Плачевны принесу моей судьбѣ я пѣни:
Не буду зрѣть ни гдѣ спокойнаго часа:
Наполню жалобой и рощи и лѣса:
А ехо тамъ мое стѣнанье усугубитъ:
Твердя: нещастнаго Виргинія не любитъ.
Не тѣ сей нимфѣ я слова употреблю:
Тверди мой ехо гласъ: Медона я люблю:
Что молвила она, то ехо разносило,
И по дубровѣ той, люблю, люблю, гласило.
ЮНIЯ.
Багрѣютъ небеса сіяніемъ Аѵроры,
И освѣщаются луга, лѣса и горы:
Встречаетъ пѣніемъ богиию соловей,
И Флора нѣжится, Зефиръ ликуетъ съ ней.
Пекрасна Юнія воставъ отъ сна не дремлетъ;
Но пѣснѣъ соловья уже она не внемлетъ.
Ей все олно твердитъ и бдѣніе и сонъ:
Въ крови пастушки жаръ, на мысли Коридонъ.
О какь бы, говоритъ, я нынѣ утѣшалась,
Когда бъ я лутчія забавы не лишалась!
Къ чему на нивѣ сѣяъ, коль нивы кто не жнетъ,
А дѣвкѣ красота, когда любови нѣтъ?
И сочный виноградъ не празно ль лѣто грѣетъ,
Когда ни для ково сей сладкій плодъ созрѣетъ?
Выходитъ на луга: увидѣла тово,
Кто ей на свѣтѣ семъ любезняе всево.
Окончились часы на паствѣ темной ночи,
И видятъ пастуха ея влюбленны очи.
Свое онъ стадо гналъ къ потоку чистыхъ водъ:
Пастушка погнала туда жъ поити скотъ:
Пришла и какь струя во бреги зыбко плещетъ,
И сердце зыбляся подобно въ ней трепѣщеть.
Перемѣнялся въ ней ежемгновенно видь:
Присутствуеть любовь, присутствуетъ и стыдъ.
Открыти таинство стремится, унываетъ,
Отваживается, безмолвна пребываетъ.
Премѣнна предъ вѣсной погода такова;
Освобождается когда отъ узъ трава,
Когда на вышкахъ горъ еще снѣга не таютъ,
И въ рощахъ жавронки единыя летаютъ.
Не знаешь ты пастухъ въ чемь мысль теперь моя:
Не знаешь, Коридонъ, что тщуся молвить я.
Въ молчаніи моемь довольно я терпѣла:
Мной кровь твоя кипитъ, моя тобой вскипѣла.
Не столько муравѣ приятствуетъ роса,
И нимфамъ по зимѣ весенняя краса,
Ни лебедю струи, во озерѣ, прозрачны,
Колико пастуху часы сіи удачны.
Во восхищеніи не можетъ онъ молчать:
Не знаетъ и тово, какую рѣчь начать.
Источникъ! Моево ты щастія содѣтель;
Такъ будь и радости моей теперь свидѣтель!
Погибшія ко мнѣ часы возвращены;
Стократно муки всѣ мои заплачены.
Я чаяль возростилъ на паствѣ я кропиву;
Но крупное пшено обогатило ниву.
Стократны мнѣ плоды терпѣніе даетъ,
И день, желанный день, сей жатвы настаетъ.
Въ густой пойдемъ сей лѣсъ, по мысляхъ мы смятенныхъ.
Подъ вѣтвіе древесъ, покровомъ соплетенныхь,
И въ нѣжномъ пламени тамъ станемъ мы горѣть,
Что будетъ Купидонь единый только зрѣть.
О предражайшій день, колико ты утѣшенъ!
Куда — за чѣмъ — ахъ! Нѣтъ — о какъ толь поспѣшенъ.
Взявъ за руку ее являетъ онъ пути:
Пастушкѣ хочется самой туда ийти.
Но сколько Коридонъ дорогу ни являетъ,
Любовь ее ведетъ, а стыдъ остановляетъ.
До соплетенныхъ древъ доходятъ на конецъ,
Гдѣ нѣтъ ни пастуховъ, пастушекъ ни овецъ,
Гдѣ солнечны лучи прохладѣ не мѣшаютъ.
И тамъ любовники желанье разрѣшаютъ.
Еротъ сопрягъ ихъ часть и къ матери летѣлъ,
Доставивъ пастуху, чево пастухъ хотѣлъ.
Любовники уже во полномъ жарѣ таютъ,
И поцѣлуями минуты исчитаютъ.
Утѣхи множатся, кровь тухнетъ и горитъ.
А Юнія горя, сквозь зубы, говоритъ:
Кто нѣжную любовь стыдяся умѣряетъ.
Колико щастія и сладостей тѣряетъ!
ЕНОНА.
Любилъ Альфозибей прекрасную Енону:
Пастушка, чувствуя любовь на сердцѣ, ону,
Любила такъ какъ онъ подобно и ево,
Колико только льзя, и болѣе всево.
Она на пастуха со нѣжностью взирала,
И съ нимъ по всякой день рѣзвилась и играла.
Печется, для нево, красу превозвышать,
И грудь и голову цвѣтами украшать:
И миртныя листки, съ лавровыми листами,
Къ убору рветъ она ежедѣльно стами.
Альфезибей ее не рѣдко цѣловалъ:
И больше и того имѣти уповалъ.
И естьли онъ когда ее и осязаетъ,
Пастушка пастуха за ето не тазаетъ.
Но естьли дерзостенъ когда Альфезибей,
Бываетъ иногда досадно ето ей.
Толкаетъ дѣвушка любовникову руку,
И по среди утѣхъ ему приноситъ муку.
Во красны тако дни густыхъ набѣгомъ тучъ,
Скрывается отъ глазъ свѣтящій съ неба лучь,
Когда усильный жаръ долины огрѣваетъ,
А мракъ изъ облаковъ въ нихъ рѣки проливаетъ.
Но противленіе такое не всегда;
Упорствуеть она и мѣньше иногда
Да и въ минуты тѣ когда она слабѣетъ,
Испуганный пастухъ еще, еще, рабѣеть,
И распаленіе пастушки удалитъ.
Въ тотъ мигъ когда ей все исполнить жаръ велитъ.
Отъ робости ево утѣха убѣгаетъ:
А онъ лишъ болѣе тогда изнемогаетъ.
Всей преданъ мыслію и сордцемъ красотѣ,
Гдѣ только шла она, и тропки любитъ тѣ:
Къ Олимпу кажутся тропинки тѣ дороги:
И райскія струи, она гдѣ моетъ ноги:
Тѣ слаще ягоды, она которы рветь,
И чище та вода котору съ ней онъ пьетъ.
Не тотъ потребняй песъ который съ паствомъ ладить,
Но тотъ которова ево Енона гладитъ.
Онъ мыслить: нѣтъ ни гдѣ такихъ прекрасныхъ лицъ.
И вытла изо всѣхъ любовь его границъ.
Не всякова Еротъ толико ранитъ мѣтко:
Стрѣляетъ онъ всегда, а сильно ранитъ рѣдко.
Играли, нѣкогда, во лѣтни тамо дни,
Въ гулючки пастухи, играли и они.
Пастухъ прекрасную Енону обретаетъ:
Пастушка зря ево въ уединеньи таетъ.
Мѣжду развѣсистыхь нашлъ ее онъ липъ,
И какъ рѣпейникъ къ ней натедъ ее прилипъ
Енона склонныхъ словь хотя и не вѣщала,
Однако и ни въ чемъ ему не запрещала;
Такъ онъ отважася жарчае закипѣлъ.
На древѣ соловей ево побѣду пѣлъ;
Но слуху пастуха сей голосъ не внушался,
Пастухъ не пѣснями въ то время утѣшался.
ТУЛЛIЯ.
Жарь Туллія любви и силу презирала;
Но нѣкогда она со пастухомь играла,
И стала ощущать любовный сильный жаръ.
Колико могъ Еротъ, употребилъ ударъ.
Пастушкино лице незапно забагрѣлось,
Встревожилася мысль и сердце загорѣлось.
Забавы прежнія пастушка брося прочь.
О Періяндрѣ мнитъ одномъ и день и ночь.
Ей кажется и жизнь безъ пастуха противна:
Когда гдѣ нѣтъ ево пастушка тамь унывна:
Волынка и свирѣль не трогають ушей,
Ни самъ на деревѣ поющій соловей:
И пѣсни зяблицы ушамъ ея не внятны,
Не зѣлены луга и рощи не приятны.
А естьли съ нею онъ; ясна ночная тѣнь,
И свѣтелъ пасмурный въ очахъ пастушки день:
Не страшны молніи и мракъ подъ небесами,
Ни вѣтры бурныя колеблющи лѣсами,
Подъемлющи на верьхъ воды со дна пѣсокъ,
И возмущающи долину и потокъ.
Грачей противный крикъ ушей не отягчаеть,
Кокушка голосомъ унывнымъ не скучаетъ.
И какъ разгорячивъ Еротъ ее томилъ,
Пастухъ примѣтивъ то, что сталъ пастушкѣ милъ,
Къ ней нѣкогда въ шалашъ во сумѣрки приходитъ,
Вѣщая, что овцы любимой не находитъ.
Ну, ежели въ лѣсу теперь овца твоя!
Пойди ее искать, пойду съ тобой и я:
И ноги для нево имѣя не лѣнивы,
Преходить безъ труда весь лугъ и дальны нивы,
И не боясь волковь въ дремучій лѣсъ вошла;
Но Періяндровой овечки не нашла.
Исканье тщетное труда не ободряетъ,
Настала ночь: луна пустыню осребряетъ.
Пастушка, я овцы не тѣрявалъ, мой свѣтъ!
Не для овцы тебя любовникъ твой ведетъ:
Сей темный лѣсъ далекь отъ шалашей и стада;
Такъ буди моему страданію отрада:
Склонися прохладить мою кипящу кровь,
И увѣнчай мою горячую любовь!
Такъ ради ты сево меня сюда велъ дѣла?
На то ли объ овцѣ твоей я такъ радѣла,
Что бъ ты меня возмогъ удобняй обуздать.
И ввѣрювшусь тебѣ себѣ на жертву дать?
Потребно много дней къ рѣшенью въ дѣлѣ колкомъ:
Безвинной агницей, я шла въ лѣса за волкомъ.
Волкъ хищный твоея овечки не унесъ;
Да ты влекъ агннцу съ собой въ сей темный лѣсъ;
Уединеніе любви моей опасно.
Не сѣтуй, Туллія, но сѣтуй ты напрасно!
Уединеніе насъ больше распалитъ.
И распаленныхъ насъ оно увеселитъ.
О какъ колеблется разсудокъ мой, ахъ, нынѣ.
Во младости, въ любви, во мракѣ и въ пустынѣ,
Въ смятеньи, въ слабости, любимой и тобой,
Потребно много силь, бороться мнѣ съ собой;
Противься ты моей, иль общей нѣжной страсти!
И жизнь моя и смерть въ твоей драгая власти.
Сокройся отъ очей ты Тулліи луна,
Не зри съ небесъ, не зри, что дѣлаетъ она.
А вы затьмитеся блистающія звѣзды:
Умолкши соловьи сопрячтеся во гнѣзды;
Престаньте и струи въ источникахъ журчать.
Потщися, Туллія, жаръ жаромъ увѣнчать,
И утомленныя, ходьбою, въ лѣсъ сей, члѣны,
Спокой и преклони на муравы зѣлены!
Блаженству нашему ты общему строга.
Уже покоятся и рощи и луга.
И солнце утомясь прохладствуетъ во Понтѣ:
Спокойствіе во всемъ пространномъ горизонтѣ:
Страдаю только я, въ сіи часы, да ты;
Жалѣй меня, жалѣй себя и красоты!
О лютый Періяндръ! Невинность исчезаетъ:
Вручаюся тебѣ — пастухъ на все дерзаеть,
Не споритъ Туллія, гоня упрямство прочь,
И въ иступленіи препровождаетъ ночь,
Въ веселіи пребывъ со пастухомъ безъ спора
Доколѣ невзошла на паство къ нимъ аѵрора.
ЦЕНIЯ.
Ромей и Ценія на паствѣ жили купно;
Но сердце дѣвушки сей было не приступно.
Всѣ знали что къ любви пастушка несклонна:
Ни взорами когда была она винна;
Но вдругъ младая кровь ея разгорячилась:,
Ромея, Ценія, поменѣе дичилась.
А вѣдая пастухъ суровости ея,
Въ желаніи своемъ таился отъ нея.
Престала быть она, какъ прежде, горделива;
Но не престала быть ни скромна ни стыдлива:
И мнитъ: когда Ромей съ любовью подойдетъ:
Что онъ суровости въ ней больше не найдетъ.
Прошла ея зима окончились морозы,
И распускаются благоуханны розы.
Грудь тлѣеть, таетъ кровь, перемѣнился нравъ:
Рабяческихъ она лишается забавъ:
Бѣгъ рѣзвый въ запуски пастушка презираетъ,
Мѣтаніемь мѣча и въ жмурки не играетъ;
Но думаетъ, какъ ей вѣнокъ распорядить,
И въ праздникъ какъ себя прелѣстняй нарядить,
Какъ пѣсню ей пропѣть вниманію удачняй,
И сохранити ладъ во пляскѣ поприятннй.
Имѣла Ценія во всемъ премѣнный видъ,
Приятны робости и миловидный стыдъ.
Но сколько духъ ея Ромеемъ сталъ ни нѣженъ,
Сего не вѣдая любовникъ безнадеженъ:
И устремляется любити и молчать.
Пастушка вздумала уже сама зачать,
И не теряя дней любовнику предаться,
Коль онъ напуганный не можетъ догадаться,
Шлеть, Ценія, ево чтобъ вишенъ ей принесъ,
И слѣдовать за нимъ сама по вишни въ лѣсъ.
Пастушка, гдѣ ихъ взять? Вить вишии не созрѣли:
Вчера въ лѣсу я былъ: мои глаза то зрѣли.
А я такъ видѣла, что вишни налились.
Не знаю, Ценія, отколь они взялись!
Ромей, не хочешь ты меня и въ томъ послушать.
Не станешь ты сама незрѣлыхъ вишенъ кушать.
Пойдемъ, пойдемъ со мной, пойдемъ по тѣмъ мѣстамъ:
И будь надеженъ ты, что сыщемъ вишни тамъ.
Пойдемъ, передъ тобой, я, Ценія, безспоренъ.
Ромей и мой тебѣ и мой сталъ духъ покоренъ.
И се сквозь густу тьму угрюмыхъ самыхъ тучъ,
Ромею возсіялъ свѣтлѣйшій съ неба лучъ:
Ненастная ему погода премѣнилась.
Кахъ Флора нѣжная къ Зефиру преклонилась,
Съ такою нѣжностью и Ценія къ нему,
Для восхищенія и сердцу и уму.
И какъ бы зрѣлый плодь въ лѣсу томъ былъ ни пышенъ:
Идутъ во темный лѣсъ они не ради вишенъ,
Ни пѣсни разныхъ птицъ ушамъ перемѣнятб,
Ни благовонныя гвоздички обонять,
Ни зрѣньемъ тамо струй прозрачныхъ побѣждаться;
Но сладостью любни по волѣ наслаждаться.
И нрежде нежели туда они дошли,
Уже премножество утѣхъ они нашли,
О коихъ самь Еротъ въ пути былъ имъ радѣтель,
И весь зѣленый лугъ лобзанія свидѣтель.
И лишъ коснулися они дубровѣ той,
Въ минуту овладѣль онъ сею красотой,
Липъ были вѣтыія иа мѣсто имъ покрова,
А что тамъ дѣлалось, то знаеть та дуброва.
ЕМИЛIЯ.
У чистыя рѣки Емилія сидѣла,
И на Валерія сидящая глѣдѣла.
Прозрачна, говоритъ, она сія вода,
А сквозь твою я грудь не вижу никогда.
Любовь ко мнѣ твою мнѣ твой языкь вѣщаетъ,
Но то ль твое ко мнѣ и сердце ощущаетъ?
Ахъ! Естьли бъ ты могла Емилія то зрѣть,
Ты бъ стала и сама подобно мнѣ горѣть.
И нѣжныя любви сей дѣвушкѣ къ доводу,
Съ ноги ея башмакъ снявъ черпаетъ имъ воду:
Піетъ изъ башмака и чая какъ піеть,
Что нектаръ во уста изъ башмака ліетъ.
Коль я тебя любить стремлюся не на вѣки;
Пускай поятъ меяя водою мутной рѣки:
И ежели любовь моя не толь чиста,
Какъ текшая теперь вода въ мои уста,
И съ сердцемъ ежели сіи не сходны толки,
Мою скотину всю пускай похитятъ волки.
Цѣль мыслей ты моихь, и свѣтъ моихь очей.
Душа моихъ забавъ, всѣхъ дѣйствій, всѣхъ рѣчей.
Гоняю я своихъ овецъ на тѣ дороги,
Гдѣ мягкую траву твои топтали ноги,
И жаждой въ жаркой день томимыхъ на лугу,
Гдѣ ты купаешься, на томъ пою брегу:
Не утренней зарей златятся долъ и горы;
Твои мнѣ, кажется, златятъ ихъ только взоры:
Цвѣтокъ и зѣлени младая мать, весна,
Тобой, а не собой въ очахъ моихъ красна.
И пусть по гробъ мой я, коль въ етомъ лицемѣрю,
Жить буду въ городахъ, — но сей я клятвѣ вѣрю.
Слыхала я о томъ какъ люди тамъ живутъ:
Притворство дружествомъ, обманъ умомъ зовутъ,
Что въ тумѣ хитраго и льстиваго народа,
Преобразилася совсѣмъ у нихъ природа:
Что кончилися тамъ златова вѣка дни.
Хранимъ, Валерій, ихъ, лишь только мы одни.
Люблю тебя, люблю, Валерій, я сердечно:
И отъ сего часа твоею буду вѣчно.
По сихъ рѣчахъ пастухъ пастушку цѣловалъ:
И умножая жаръ различно миловалъ.
Въ горячности сама Емилія кипѣла,
И жався дерзости любовничьи терпѣла.
Пустился искрами огонь пастушкѣ въ кровь;
Конечно и пожаръ произведетъ любовь.
Какъ воскъ отъ пламени уже пастушка таеть,
И во любовникѣ супруга почитаетъ.
Привелъ во нѣжную Емилію онъ сласть,
И тшится простирать надъ ней и далѣ власть.
Но сколько склонностей пастушка ни являетъ,
Вѣнецъ любви своей до завтра оставляетъ.
А онъ откладыватъ ни хочетъ ни чего:
Не хочетъ отойти до завтра безъ тово.
Валерій мѣсто все открыто здѣсь и наго.
Иль нѣть, любезная, здѣсь мѣста и инаго.
Востань, востань со мной сидящая съ травѣ;
Въ кустарникѣ найдемь и мягче муравы.
Со всей онъ нѣжностью любезну принуждаетъ,
И на конецъ ея упорство побѣждаетъ.
Встаетъ Емилія: съ ней Граціи встаютъ:
И птички на кустахъ походъ ея поютъ.
Судьба въ сей часъ ево вздыханіе кончаетъ;
Емилія ему желаніе вѣнчаетъ.
ОЛИМПIЯ.
Адрастъ Олимпіи въ любви не лицемѣрить;
Олимпія любви Адрастовсй не вѣритъ.
Клянется онъ; но льзя ль то истинной почесть;
И клятвы и хвалы сплетаетъ часто лѣсть.
Пастушка дуала о томъ и въ страсти зрѣло,
Храня сокровище. Оно доколѣ цѣло:
И говоритъ себѣ: какъ яблоко спадетъ;
Ниспадъ уже опять на древо не взойдетъ.
Не дамъ горячности надъ нѣжнымъ сердцемъ власти
И страсть покорна мнѣ, не я покорна страсти.
Не ввѣрюсь пастуху, доколь небуду знать,
Что подлинно любовь велитъ ему стонать.
Проста пастушка та, котора допускаетъ
До крайности къ себѣ тово кто ей ласкаетъ,
И не намѣряся въ любви съ ней вѣчно жить,
Стремится вѣчный стыдъ на дѣвку возложить,
Для утолѣнія любовнаго пыланья,
Ко исполненію минутнаго желанья:
И утѣшаяся одну минуту съ нимъ,
По жаркомъ пламени густой оставитъ дымъ,
А онъ цвѣтокъ сорвавъ, ругаяся кидаетъ;
Цвѣточикь брошенный въ презрѣньи увядаетъ.
Ругателю сему на щотъ ея успѣхъ:
А ей отъ всѣхъ людей надъ нею только смѣхъ.
Пренебрегаетъ ту пчела зелену лозу,
Съ которыя сорвутъ благоуханну розу.
Приятняй и очамъ потокъ который чистъ,
И лѣсъ доколь на немь не пожелтѣетъ листъ.
Не хищнику и плодъ во огородѣ зрѣетъ:
Младая агница для волка ли жирѣетъ!
Не буду я склонна, доколь не извѣщусь,
Не тщетною ли я въ любви надеждой льщусь,
Не суетну ли мысль имѣю я весельемъ,
Не горькую ль палынь прнемлю сладкимъ зѣльемъ,
Не для обмана ли въ любви Адраста трудъ,
Не тѣ ль бѣру грибы, отъ коихъ мухи мрутъ,
У коихъ въ пестротѣ негодства утаенны:
Прелѣстны зрѣнію, но ядомъ напоенны?
Пришла она туда, гдѣ онъ овецъ пасетъ,
Зефиръ отколѣ къ ней вздыханіе несетъ.
Не даръ любовнику Олимпія приноситъ;
Собачки у нево ево любимой просить.
Едва онъ слезъ тогда то слыша не ліетъ;
Однако ей свою собачку отдаетъ.
Но то и зляй она собачку ту отъемлетъ,
А о горячности Адрастовой не внемлетъ,
Какъ будто все ни что, что ею онъ горить.
Пошла, а онъ тогда, остався, говоритъ:
По виду одному Олимпія дѣвица,
Въ истиннѣ она лютѣйша сама львица,
Ни малой жалости не чувствуетъ она:
Не такъ свирѣпствуетъ морская глубина,
Когда во октябрѣ бываетъ буря строга,
Не такъ зима хладитъ во знакѣ Козерога,
Не такъ противный вѣтръ упорствуетъ судамъ,
Не столько страшенъ волкъ въ полуночи стадамъ,
И можетъ быть сама она не больше лѣпа,
Колико мнѣ за всю любовь мою свирѣпа.
Пастушка искусивъ въ любови пастуха,
Поворотилася и стала не лиха.
Собачку отдая даеть ему и руку,
И обѣщается любовну кончить муку.
Желанный получилъ любви Адрасть успѣхъ;
Но то преддвѣріе еще прямыхъ утѣхъ.
Какъ день сокроется и снидетъ солнце въ бездну,
Не въ томъ ужь видѣ онъ свою найдеть любезну:
Въ одѣждѣ кроющей прелѣстну наготу,
Онъ зритъ любовницу, но зритъ еще не ту.
Спускающееся сокрылось солнце въ понтѣ:
Въ крови ихъ жаркой огнь и мракъ иа горизонтѣ.
Пастушка жмурится хотя въ очахъ и мракъ,
Колико кровь кипитъ, мятется столько зракъ.
Касается Адрастъ любовницыной славѣ,
Ко восхитительной и общей имъ забавѣ,
Пылаетъ тѣхъ минутъ сильняй за мигомъ мигъ,
И се съ любовницей любовникъ сей достигъ,
Отвергнувъ отъ себя далеко грусти люты,
Сладчайшей чувствію во естествѣ минуты.
РОЗАЛIЯ.
Я плакала во весь сей вѣчеръ востѣня;
Увы! Аристомонъ не любитъ ужъ меня;
Севодни не былъ здѣсь: день клонится ко нощи,
О вы кустарники и вы густыя рощи,
Свидѣтели къ нему горячности моей,
Ждала ль Розалія когда судьбины сей!
Нѣтъ мѣста гдѣ бы я любовью не горѣла,
Или бы гдѣ ево на памяти не зрѣла:
Нѣтъ тропки гдѣ бы мой забылъ когда то духъ,
Какъ сердцу моему любезенъ сей пастухъ.
И какъ во пламени душа ево пылала,
Коль онъ чего желалъ, и я тово желала.
Не радости свои воспомню, но бѣду,
Когда себѣ сей часъ на мысли приведу,
Въ который жизнь моя въ иную претворенна,
Какъ я весь презря стыдъ ставъ вѣчно покоренна;
И утоляюща ево горячу страсть,
Давала надъ собой Аристомену власть.
Сія судьбина мнѣ тогда не предвѣщалась:
А я всѣмъ чувствіемъ горяща восхищалась,
Дрожа и множа жаръ любезнаго и свой.
Страдай, Розалія, рыдай теперь и вой!
Аѵроры нѣжностью дуброва озарилась,
Въ полудни Фебъ кипѣль, и буря водворилась:
Въ горячности своей, лишилась я ума:
Что онъ не вѣренъ сталъ, я зрѣла то сама.
Нанина взоръ ево и сердце обольстила;
Вчера ево она, играя, щекотила,
И къ удовольствію любви и красотѣ.
Ужъ будетъ ощущать она утѣхи тѣ,
Которыми себя доволила я прежде:
Въ такой ли я ево любя была надеждѣ!
Сіи Розаліи плачевныя слова
Внимали древеса въ дубровѣ и трава:
Ей вѣтры тихія стонати не мѣшали,
Хотя дыханіемъ ея не утѣшали.
Пастушка въ ревности находитъ ядъ измѣнъ;
Однако вѣрный къ ней пришелъ Аристоменъ.
Весь день стрѣлялъ я птицъ, какъ былъ день сей ни жарокъ:
Рябинныхь я дроздовъ принесь тебѣ въ подарокъ.
И вотъ еще тебѣ душистыя цвѣты;
Да что скажи мнѣ такъ задумалася ты?
Мнѣ думается то, что ты меня обманешъ
Когда съ Наниною играть не перестанешъ:
Нанина хороша, а я тебѣ вѣрна;
Да ты жъ не говорилъ тово что я дурна.
Отсутствіемъ тоску сію ты мнѣ сугубишь
Конечно ужъ меня ты болѣе не любишь.
Покинь, дражайшая, Нанину и тоску;
Состроена твоя вся ревность на пѣску;
Въ невѣрныхъ ты меня любовникахъ не числи;
Не выйдешь изъ моей, доколь я живъ, ты мысли.
Аристоменъ тебя я въ этомъ не таюсь:
Измѣны твоея какъ смерти я боюсь.
Тебѣ то можетъ быть покажется и дико;
Но щастіе мое тобою такъ велико,
Что я твой жаръ ко мнѣ чту участью богинь.
Люби меня, люби; но ревность ты откинь:
Не омрачай своихъ довольствій горькой думой:
Не тьми прекраснаго дня тучею угрюмой.
Кукушкинъ крикъ тогда досаду подаетъ,
Когда малиновка съ ней купно запоетъ.
Противно чувствію, и сердце все заноетъ,
Когда съ дыханіемъ Зефира волкъ завоетъ.
Отбросила она пустыя пѣни прочь,
И услаждалася любовію всю ночь.
Былъ прошлый вѣчерь ей всево на свѣтѣ зляе;
Но ночь была всево на свѣтѣ ей миляе.
СИЛЬВАНИРА.
Вѣщаетъ дѣвушка воставшая отъ сна:
О ты начавшаясь прекрасная весна!
Мнѣ мнится что меня и ты возненавидишь,
Не сильваниру ты во шалашѣ семъ видишь.
Возвращена твоя на паство красота,
Покрыта зѣленію въ долинахъ нагота,
Одѣлися уже и рощи и дубровы,
И дубія древнія тобою стали новы,
Примается за плугъ оратель не лѣнивъ,
Смягчающій хребты желѣзомъ жесткихъ нивъ;
И груды снѣжныя во буяракахъ таютъ,
Зефиры, нѣжася, со птичками летають,
Сокрылся зимній хладъ и удаленъ морозь,
Отсель со узами благоуханныхъ розъ,
Аѵрора на лугахъ, со Флорой, заблистала,
Но я уже не та, не та уже я стала.
О ты вчерашній день, и ты о темной лѣсъ!
Не будете ль вы мнѣ источниками слезъ;
Когда съ Тимантомъ я подъ тѣнью утѣшалась,
Въ жару забыла всо чево тогда лишалась;
Жестокой пламень весь разсудокъ поядаль,
И опаляемый цвѣточикъ увядалъ.
Мнѣ только страсть одна сокровище мѣчтала,
Какъ наглая рука одѣжды отмѣтала:
Мной дерзко овладѣвъ, какъ лодкой бурный токъ,
Мнѣ буря былъ, Тимантъ, а я была чолнокъ.
Восхитилася я; но кое было слѣдство!
Раскаяніе, стыдъ, стѣнаніе и бѣдство.
Мнѣ ласки прежнія зляй стали всѣхъ досадъ:
Изъ райскихъ сладостей низверглась я во адъ.
Во иступленьи бывъ я сладостно дрожала,
И съ дрожью горькою отъ пастуха бѣжала,
Какъ серна отъ стрѣлка пронзенная стрѣлой
Я ожидающа себѣ кончины злой:
Я рыбкою была попадшою на уду:
И суетно уже раскаеваться буду:
Такъ бабочка, когда предъ ней огонь блѣститъ,
На сженье крылушекъ ко пламеню летитъ,
И въ самый мигъ когда огнемъ она играетъ,
Не долго поигравъ падетъ и умираетъ.
Ко унывающей по семъ пастушкѣ сей,
Приходитъ щастливый, кто толь досаденъ ей…
Бѣги отъ глазь моихъ, доколѣ духъ мой въ тѣлѣ;
Сокройся отъ меня, бѣги. Бѣги отселѣ,
И не кажися мнѣ отъ нынѣ никогда!
Драгая, я тебѣ вручаюсь на всегда;
Не умерщвляй меня, такимъ суровымъ взглядомъ,
Не дѣлай сладостей вчерашнихъ смертнымъ ядомь,
Но вспоминай тово что въ вѣкъ нещастна я;
Ужалиль ты меня, какъ лютая змѣя!
Не жалостливый тигръ, сокройся въ дальни стѣпи!
Не тамъ сокрою я твои мнѣ тяжки цѣпи;
На сей горѣ твое я имя нареку,
И съ именемъ твоимь я брошуся въ рѣку.
Твоя душа ту казнь конечно заслужила,
Не думай ты чтобъ я о томъ когда тужила,
Иду — забудь на вѣкь какъ онъ тебя любиль,
Лишь помни что твою невинность погубилъ!
Но время прежнее меня увеселяло,
И скуки отъ меня годъ цѣлый удаляло.
Пойди — ахъ, нѣтъ! — постой — мала ль твоя вина?
Съ виной мой жаръ пожретъ рѣчная глубина:
Ты всѣми радостьми мой пламень утушала,
Которыя вчера душа моя вкушала,
Но превратилися они мнѣ въ пущій стонъ.
То время краткое исчезло такъ какъ сонъ:
Я сладости вкусивъ лишъ только больше тлѣю.
Молчи злодѣй — а я еще ево жалѣю,
Остатокь нѣжности на сердцѣ сохраня!
Дражайшая, когда жалѣешь ты меня;
Такъ можно ль поступать со мной безчеловѣчно;
Когда намѣренъ я тебя любити вѣчно?
Да ты жъ по гробъ меня любить сама клялась.
То прежде времени злодѣй тебѣ здалась.
Откинь отъ сордца ты смущаясь тяжко бремя,
Любови истинной пристойно всяко время!
Для вѣчныя любви, твоей ошибки нѣтъ,
Пшеницу спѣлую не хищникъ нынѣ жнетъ,
Не хищникъ сытится созрѣлыми плодами,
Не волки властвуютъ овечьими стадами.
Я сталъ тебѣ знакомъ, любовникъ твой и другъ.
И естьли хочешь ты, такъ буду твой супругъ.
Пойдемъ, любезная, и щастливой судьбою,
Спряжемся въ вѣрности мы клятвою съ тобою!
И ежели Тимантъ хоть мало измѣнитъ,
Иль нѣжности въ любви когда не сохранить,
Или досадою тебя какою тронеть;
Пускай во глубинѣ онъ сей рѣки потонетъ.
Иль дикій звѣрь ево въ лѣсъ темный унесеть,
Иль кровь ево змѣя изъ сердца изсосетъ.
Пастушка всѣ тогда досады забывала,
Тиманта обняла, и сладко цѣловала.
АЛЬЦИДІЯНА.
Не зря отъ Идаса въ любви къ себѣ обмана,
Влюбилась и сама въ нево Альцидіяна:
И нѣкогда она во нѣкій жаркій день,
Зашла со пастухомъ въ прохладну въ рощѣ тѣнь,
Средьлѣтня жаркость ей лица не раскаляла:
Но сердце въ ней любовь и больте распаляла:
Пастушка страхъ и стыдъ забывъ во тѣ часы,
Вручаетъ пастуху прелѣстныя красы.
Зефиры нѣжныя въ семъ мѣстѣ повѣвали
А птички сладкія тутъ пѣсни воспѣвали;
Но дохновеніе Зефировъ, пѣнье птицъ,
Въ минуты таковы не трогаютъ дѣвицъ,
Ни веселящихся дѣвичью красотою;
Утѣхи слабы всѣ передъ утѣхой тою.
Исполиилося все чѣмъ кровь ея горитъ.
По исполненіи дѣвица говоритъ:
Отъ стадъ и пастуховъ съ тобою удаляся,
Стыжуся я всево, тобою веселяся:
Не знала прежде я что буду такова:
Смѣется, кажется, мной мятая трава,
Смѣются древъ листы и вѣтви соплетенны:
Колико ты мнѣ милъ толь мысли возмятенны.
Мной чувствуемыя приятства тьмятъ мой умъ:
Мятусь и веселюсь въ различности я думь.
Одни меня стыдомъ ужаснымъ поражаютъ,
Другія нѣжности въ умѣ изображаютъ:
Ліется тако дождь изъ свѣтлыхъ съ неба тучь,
Когда не омрачень сіяетъ солнца лучь,
Когда ни лѣсъ ни лугъ въ очахъ не помѣркаетъ.
А страшный громъ гремитъ и молнія сверкаеть.
Со молніей уже громъ страшный отошелъ,
А я себѣ, тебѣ въ немъ радости нашелъ,
На вѣкъ соединенъ со щастіемъ судьбою,
И усладились мы, ты мной, а я тобою.
На что бы бѣлая здѣсь лилія цвѣла,
Когдабъ ее ни чья рука не сорвала?
На что бъ мы пчелъ себѣ и ихъ соты имѣли,
Когда бы никогда мы патаки не ѣли?
На что бы во саду и яблонь возросла,
Когда бы ни кому плода не принесла?
Или ты каешься въ любви имѣвъ успѣхи
Не вображая сей чувствительной утѣхи,
Которою въ сей чась ты мнѣ себя была,
Какъ Идаса своей ты жизнію звала
Ты жизнь моя, ты свѣтъ очей Альцидіяны,
И не гнушаюсь я своей сердечной раны.
Какъ я стремилася ийти съ тобой подъ тѣнь:
Стремится жаждущій къ потоку такъ олень.
Я знаю сколько я въ очахъ твоихъ блистала.
Но ахъ! Подъ тѣнью сей ужъ я иная стала.
Не сѣтуй здѣлавъ то дражайшая и вѣрь,
Что стала ты еще прелѣстняе теперь.
Насъ слабо виноградъ на стебляхъ утѣшаетъ:
Прелѣстняй онъ тому кто ягоды вкушаеть.
Почто смущаешься съ любови снявъ плоды?
Не льзя напиться намъ не почерпнувъ воды.
Ты воду почерпнувъ воды не воспомянешь:
Напився ею ты гнушаться ею станешь:
И естьли бъ та вода чувствительна была;
Такъ стала бъ каяться что пить тебѣ дала,
И часто бъ такъ она стыдясь воспоминала:
Тому дала я пить, ково не прямо знала.
Меня дражайшая ты знаешь какъ себя.
Я жити не могу любезный безъ тебя.
Но можетъ быть была до тѣхъ я поръ любима
Доколѣ не совсѣмъ была поколебима.
Ни что и никогда не отведетъ меня,
Отъ той, которую теперь люблю стѣня;
А естьли въ нѣжности стѣнанье претворится.
Такъ мой плѣненный духъ и паче покорится.
Колико я тобой любезная прельщенъ,
И сколь на сей травѣ тобою восхищонъ,
Толико вѣренъ я тебѣ по гробъ мой буду.
Такъ я тебя по гробъ подобно не забуду,
И стану всякой день я Идаса любя,
Горячимь чувствіемъ довольствовать тебя.
ЛИВIЯ.
Козъ Ливіи стада гуляли на лугу;
Она потла къ рѣкѣ и сѣла на брегу.
Спѣша мыть ноги шла: дѣла не терпять лѣни,
И ноги во струи спустила по колѣни.
Влюбившійся Клеянтъ у стадъ ея не зря,
И жаромъ ко драгой взаимственно горя,
Въ досадѣ ревности какь алчный агнецъ рыщетъ,
И ходя Ливію въ мѣстахъ окольныхъ ищеть.
Но долго онъ ища любезную ходилъ,
И ноги моющу онъ скоро находилъ.
Пропали ревности, заразы умножались:
Прекрасны ноги тутъ на прелесть обнажались.
Услышала она въ кустахъ близь рѣчки шумъ,
Увидѣла того кто видъ ея былъ думъ:
Вздрогнула, вспрянула, вздохнула и смутилась,
И въ нѣжный страхъ ея любовь преобратилась,
Ужасны дѣвушкамъ свиданья таковы.
Не наступилъ ли день кошенію травы,
И виноградную покинуть кисти лозу:
Не тщатся ли сорвать уже прекрасну розу!
Ахъ! Ахъ! Тутъ Ливія испуганна кричитъ:
Два раза вскрикнула мятется и молчитъ.
Драгая! Иль меня ты нынѣ ненавидишь?
Пугаешься, дрожишь: вить ты не волка видишь.
Конечно ты о мнѣ худой имѣешь толкъ.
Клеянтъ, ты мнѣ теперь страшняе нежель волкъ,
Не такъ бы въ сихъ мѣстахъ отъ волка я дрожала:
Отъ звѣря бъ хищнаго я резко побѣжала:
А ты зря ноги здѣсь, тѣ ноги подломилъ,
И столько страшенъ ты, колико сердцу милъ.
Не льзя свиданія мнѣ волѣю лишаться;
И здѣсь на единѣ имъ стратно утѣшаться,
Во плѣнъ ты взявъ меня, мнѣ слабу грудь пронзя.
Берестѣ уцѣлѣть передъ огнемъ не льзя:
Мнѣ ты помоществуй любви моей въ награду,
И отойди скоряй скоряй отсель ко стаду.
Приятельница ли, злодѣйка ль ты моя?
Но какь то ужь ни есть, пойду отселѣ.
И тщетно оба мы сердца любовью грѣемъ.
Цвѣтовъ богиня здѣсь гнушается Бореемъ:
Весну стада и насъ ненастіе томитъ:
И облакъ красное туманомъ лѣто тьмитъ:
А ты любовница, и въ етомъ не таишься,
Чево жъ, пастушка ты, чево же ты боиться:
Боюсь подвергнуться нещастливой судьбѣ,
И быти плѣнницей обруганной тебѣ.
Была воздержностью я въ паствѣ горделива,
Презрѣнна на всегда облупленная ива:
Какъ съ древа снимется на немъ созрѣвшій плодъ;
Подастъ оно плоды въ послѣдующій годъ.
Въ другую древеса имѣютъ осень точность,
А дѣвушка свою храняща непорочность,
Когда сокровища ей данна не спасетъ,
Ужъ болѣе цвѣтка во вѣкъ не принесетъ.
И естьли блескъ ея однажды помрачится;
Сей блескъ какъ молнія въ единый мигъ промчится.
Я знаю Ливія струи подобно рѣкъ,
Къ источникамъ своимъ не возвратятся въ вѣкъ.
Но естьли получатъ мѣста приятняй токи,
Минувшія водамъ минуты не жестоки,
И радостняе имъ наставши бъ были дни,
Когда бы чувствіе имѣли и они.
Внимай мои слова любезная повнятняй:
Почувствуй Ливія то что всево приятняй.
Ручей къ источнику во вѣкъ не потечетъ:
И въ даль ево всегда стремленіе влечетъ:
Отъ наклоненья дна, сколь вѣтры ни жестоки,
Не возвращаются отъ вѣтра въ задъ потоки:
Едина мыслей ты не хочешь простереть:
Живи безстрастна, я мню страстенъ умереть.
И вѣчно отъ тебя я взоры удаляю.
Останься, я тебѣ на все соизволяю.
Какъ Ливія сіе Клеянту изрекла,
Такъ далѣ и ево какъ токи повлекла:
Желѣзо такъ магнитъ всей силой притягаетъ,
Пастушка въ нѣжности со всѣмъ изнемогаеть.
ПАѴЛИНА.
Вѣщала нѣкогда стѣнящая Паѵлкна:
Противны мнѣ сіи кустарникъ и долина;
Я тутъ лишилася невинности своей,
А кто любовникъ былъ, тотъ нынѣ мой злодѣй:
Забвѣнны клятвы всѣ, забвѣнно увѣренье:
Ахъ, ты виновно въ томъ меня прельстивше зрѣнье!
Преобратилися утѣхи въ суеты,
Крапиву вижу я, гдѣ видѣла цвѣты;
Гдѣ чистыя струи по камешкамъ катились,
Тамъ воды для меня болотны возмутились:
Когда малиновка и зяблица поютъ,
Мнѣ кажется они со мною воіпютъ:
Измѣнникь! Или ты поставилъ то въ издѣвку,
Что ты во лабиринтъ завелъ обманомъ дѣвку?
Ты будто ласточку въ силки къ себѣ маня,
Поймалъ и ощипавъ покинулъ ты меня.
Преобратилась я изъ розы во осоки,
Не годенъ ужъ цитронъ, коль выдавятся соки:
Не полно ужъ тогда, когда плеснеть, ведро,
И скорлупа орехъ, коль вынется ядро:
Источникъ загрязненъ, не токъ воды, но лужа:
Прельстившася ища любовника и мужа,
Сыскала я себѣ обманщика, врага.
О горестны долы! Плачевныя луга!
На васъ я пышности дѣвической лишилась,
На васъ, увы! Моя судьбина совершилась.
Ты клялся чтобъ себѣ имѣть меня женой,
И въ семь обманѣ ты довольствовался мной:
А я въ сіи кусты къ свиданью приходила,
И въ сладкихъ ягодахъ ядъ смертный находила.
Къ тебѣ въ послѣдн.ій разъ въ восторгѣ прежнемъ шла:
И ахъ! Уже тебя и больше не нашла.
Проходитъ на всегда такъ резко быстры рѣки,
И отъ очей моихъ сокрылся ты на вѣки.
Грущу я всякой день, лишаюсь ночью сна,
Въ тоскѣ моей прошла ужъ цѣлая весна.
И се незапно ей приятняй паство стало,
И солнце во очахъ прекрасняй заблистало:
Является Никандръ, и къ ней въ дали идетъ;
Ея веселію изображенья нѣть:
И гдѣ была, къ нему бѣжитъ, она оттуду.
О естьли я къ нему бѣгу на нову уду!
Но какъ то ужъ ни есть, я съ радостью бѣгу,
И перестать ево любити не могу.
Паѵлина, помнила ль Никандра ты въ разлукѣ?
Невѣрный! Я была во непрестанной мукѣ:
Но зрѣла я небесь и крылъ меня тумань,
Хотя твой жаръ ко мнѣ былъ лѣсти и обманъ.
Драгая ты меня безвинно осуждаеш,
И нынѣ мною ты какъ прежде обладешь;
Такъ мысли обо мнѣ иныя ты имѣй:
Не выходила ты изъ памяти моей:
Сія долина мнѣ мѣчталася и снилась.
Сія долина та жъ, а ты перемѣнилась.
Иныя видишъ ты въ долинѣ сей цвѣты:
Увяли прежнія, иной мнѣ сталъ и ты.
За что тобой меня разлука здѣсь губила:
Ты рвалъ меня за то, что я тебя любила,
Отъ паства отошедъ, ни слова ни сказавъ,
Льзя ль думати что ты передо мною правъ!
Наполненъ о тебѣ я мыслью на постѣлѣ,
Въ ночи я взятъ отцемъ нечаянно отселѣ:
Пресказано ему, кормлю я худо скотъ,
И не гоняю ихъ на токи чистыхъ водъ:
Коровъ, овецъ и козъ я вижу какь бездѣлку,
И тѣша лишъ тебя играю во свирѣлку.
Сію мнилъ онъ любовь во мнѣ искоренить,
Съ три мѣсяца меня старался премѣнить,
Журя и ни на часъ не отпуская съ мѣста:
Въ послѣдокъ свѣдая, что ты моя невѣста,
Громовый отвратить разити насъ ударъ,
Мнѣ взяти допустилъ меня судьбины даръ.
И естьли въ сердцѣ я Паѵлины обитаю,
И мною таешь ты, какъ я тобою таю,
Мы вѣрную любовь на вѣки укрѣпимъ,
И какъ полдневный жаръ всей кровью воскипнмъ.
Паѵлина говоритъ: мня быти я нещастна,
Я больше не тужу, что я толико страстна.
КЛИМЕНА.
Съ Клименою Касандръ по ягоды пошелъ,
И въ рощѣ ходя съ ней, съ ней много ихъ нашелъ,
И говоритъ онъ такъ: хоть ягоды и зрѣлы;
Не трогай ихъ: смотри на нихъ; такъ будутъ цѣлы:
Смотри на ихъ красы доволясь мыслью той,
Подобно такъ какъ я твоею красотой.
Престань, престань шутить, да ягоды не кушай.
Ѣшь ягоды одна, ѣшь ягоды и слушай,
Что буду говорить: я слушать не хочу:
Пойди отселѣ прочь иль громко закричу,
И въ паствѣ раскажу колико ты дерзаешь.
Прости, когда меня безъ жалости терзаешь.
Постой, постой ---- иду; не любишь ты меня.
А ты по ягоды невинную взманя,
Мнѣ вольностью моей доволиться мѣшаешь,
И со свободой мя невинности лишаешь:
Пойди, доколь еще владѣю я собой.
На что ходила я по ягоды съ тобой!
Пойди ---- суровостью противъ меня ты чьванься,
Иду съ мученіемъ ----пойди ---- ахъ нѣтъ останься.
Не агница ль бѣжитъ сама ко звѣрю въ лѣсъ,
Стремящася сама, чтобъ волкъ ее унесъ:
Не птичка ли летитъ во сѣти распущенны:
Не тучи ли къ дождю надъ рощей возмущенны:
Не жатвенна ль уже минуты мнѣ часа:
Не хочетъ ли скосить лужайку здѣсь коса:
Не лилія ли здѣсь: не роза ли здѣсь вянетъ:
Не громъ ли на меня изъ страшной тучи грянетъ.
Какъ солнечны лучи взойдутъ на оризонть,
И освѣщаются луга, лѣса и понтъ,
Ко удовольствію по темной ночи взора,
Предшествуетъ лучамъ багряная аѵрора,
И возбуждая птицъ гоня за паство тѣнь,
Прекрасный пастухамъ предвозвѣщаетъ день:
А мнѣ смятеніе твое предвозвѣщаетъ,
Что тщетно кровь моя жаръ страсти ошущаетъ
И вмѣсто ахъ! Зари гонящей тѣни зракъ,
Мнѣ жизни моея являетъ вѣчный мракь.
Я чаялъ то что ты нѣжнѣйшая дѣвица:
А ты свирепая и алчущая львица.
Конечно зачалась во злѣйшихъ ты часахъ…
Въ непроходимыхь ты родилася лѣсахъ,
Суровѣйшими тамъ питалася плодами,
И напоялася горчайшими водами.
Ахъ! Нѣть отъ нѣжныя родилась я крови;
Не знала бъ безъ тово я нѣжныя любви,
И о Касандрѣ бы не думала во вѣки.
О горы и долы, дубровы, рощи, рѣки!
Свидѣтели мнѣ вы: любила ль я ево.
Но едака любовь не стоитъ ни чево:
Деревья таковы, которыя безплодны:
Шиповникъ безъ цвѣтовъ и рытвины безводны.
И естьли кто прямой любови не вкушаль,
На свѣтѣ тотъ себя еще не утѣшалъ.
А я по одному то знаю вображенью,
И по несносному тобой себѣ раженью.
Я прямо не любиль по нынѣ ни ково:
А ты дражайшая миляе мнѣ всево.
Коль я тебѣ мила, оставь меня ты въ волѣ,
И ни чево себѣ въ любви не требуй болѣ.
Когда бы для тово родился виноградъ,
Чтобъ только имъ одинъ довольствовался взглядъ;
Начто бы ягоды такія распложати:
Или желаніе къ досадѣ умножати?
Такой я сладости въ любови не хочу:
Однажды я сказалъ и вѣчно замолчу.
Молчитъ, однако онъ пастушку осязаетъ:
Пастушка пастуха взаимно лобызаеть.
МАРГАРИТА.
Въ холодны нѣкогда при вѣчерѣ часы,
Предь шалашемь огонь грѣлъ дѣвушки красы.
Къ пастушкѣ Марціянъ пошелъ ея любезный,
И мыслитъ тако онъ: иль вѣкь я кончу слезный,
Иль сихъ лишусь луговъ, сихъ рощей, сихъ я рѣкъ,
И маргариты ахъ! Лишуся я на вѣкъ.
Сіи струи тѣхъ мѣстъ не будутъ орошати,
Ни здѣшни васильки тамъ нивы украшати.
Сей пелепѣлъ моей тоски воспоминать,
Ни ехо здѣшнихь мѣсть любови состонать:
Малиновка пускай здѣсь пѣнье умножаетъ,
И пѣнка нѣжности другихъ изображаетъ.
Вѣщаетъ онъ пришедъ драгой сіи слова:
Прости зѣленыхъ сихъ луговь на вѣкъ трава.
Прости пастушка: я тобою огорчаюсь,
И красныхъ сихъ долинъ на вѣки отлучаюсь
И въ дальны отхожу отсель луга стѣня.
Ты хочешь на всегда покинути меня?
Мнѣ сей потребенъ вѣкъ хотя и не отраденъ.
Колико вѣчеръ ссй, толико ты мнѣ хладенъ;
Однако холодъ весь могла прогнати я;
Дровами хижина согрѣлася моя:
А сердца твоево я знать не согрѣваю;
Хотя и никогда тебя не забываю.
Не отвожу тебя отъ смутной мысли прочь:
Въ весь день воображенъ мѣчтаеться и въ ночь:
Мя теплы безъ тебя часы не услаждають,
Ни хладны при тебѣ меня не охлаждають,
Не вкусны ягоды, не пахнетъ и ясминъ:
Поющихъ голосъ птицъ но внятенъ ни одинъ,
Темнѣетъ солнца лучь, луна почти не блещеть,
Струя въ источникѣ почти уже не плещетъ:
А ужъ въ послѣдній разъ ты съ сею стороной.
И разлучаешься на вѣки ты со мной!
Когда бы ты меня дражайшая любила;
Такъ ты бъ меня любя конечно не губила.
Согласно ль твой языкъ со сердцемъ говоритъ!
Начто передъ тобой огонь теперь горитъ?
Не ради ли того чтобъ было льзя имъ жечься:
Луга безъ дождика не должны ли испечься?
Но должно ли и мнѣ всей страстію любя,
Въ горячности моей истаять отъ тебя?
Я мучусь, Марціянъ, еще тебя и зляе;
Ты милъ; но дѣвство мнѣ еще тебя миляе.
Хотя бъ хотѣла я, къ тебѣ не премѣнюсь:
По гробъ тебя люблю: до гроба не склонюсь.
Ты знаешь мой отецъ на бракъ соизволяеть;
Но мачиха мои забавы удаляетъ.
Ну что жъ бы для тебя я здѣлати могла?
Съ одной страны лучи: съ другой густая мгла,
Съ одной страны ужо заря на оризонтѣ,
Съ другія ревъ въ лѣсу и грозна буря въ понтѣ.
Преодолѣемъ то; вить мачиха не звѣрь,
Почто же мучимся съ тобою мы теперь?
Прекрасна лилія къ сорвенью процвѣтанъ,
И снѣгъ лугомъ весной ко очищенью таетъ.
На всѣ животныя ты очи возведи:
И такъ какъ и они ты дни распоряди:
И звѣри и скоты и птицы жаръ сугубятъ;
Не всѣ ни дышущи горя другъ друга любятъ?
Горячностію сей вся тварь распложена,
Твоя ль едина кровь беспрочно зазжена?
Беспрочно ль сей костеръ курится предъ тобою?
Едина ль будеть ты беспрочности рабою?
Не для тово ли мнить беспрочно ты горѣть,
Дабы я могъ тобой скоряе умерѣть?
Когда мнѣ пламень мой толико бесполезенъ;
Живи не для меня и будь другой любезенъ;
Я щастливой даю тебя пастушкѣ въ даръ:
Пускай меня созжетъ одну бесплодный жаръ:
Пусть пламень во крови нещастье простираетъ,
И сердце пусть мое какъ сей костеръ сгараетъ.
Такъ вѣдай ты что я пастушка не солгу:
Я съ симъ костромъ себя передъ тобой сожгу.
Отчаянный, внемли мои ты рѣчи прежде! — - —
Вручаюся тебѣ, во сладкой сей надеждѣ,
Что будешь вѣренъ ты, доколѣ я жива:
И утверждалися тѣ дѣйствіемь слова.
Вручившаясь ему пастушка хоть багрѣла.
Но въ ночь и хладную себя довольно грѣла.
ЦЕЛИМЕНА.
Душа моя, вѣщалъ пастушкѣ такъ пастухъ,
Ты день отъ дня во мнѣ воспламеняешь духъ:
И естьли цѣлый день когда тебя не вижу;
Сіи прекрасныя долины ненавижу:
Летаютъ нѣжкности всегда въ умѣ моемъ,
И мышлю за всегда о зракѣ я твоемъ:
Пойду ли въ рощи я или въ луга зѣлены,
Воображаются твои вездѣ мнѣ члены:
Тропинка кажда мнѣ жарь новый подаетъ,
И голосомъ твоимъ малиновка поетъ:
Мнѣ мнится о тебѣ весь воздухъ восклицаетъ,
И Целименино мнѣ имя нарицаетъ,
Твердя и мнѣ глася о дарагой моей:
О щастливый Оронтъ, будь вѣчно вѣренъ ей.
Сей твердый прежде дубъ со всѣмъ искоренится.
Какъ сей пастухъ къ своей пастушкѣ премѣнится.
Но не побьетъ ли сихъ цвѣтовъ когда морозъ,
Не кратче ль сихъ любовь душистыхъ туберозъ,
Которы я сама своей рукой садила,
И со ясминами въ садочкѣ расплодила?
Нарцисы, лиліи, и многія цвѣты,
Приятны флорѣ здѣсь, колико мнѣ милъ ты;
Но весь мой сей садокъ ей къ осени увянеть:
Не такъ ли и твоя пылати кровь престанетъ.
Моя тобою кровь стремится въ вѣкъ пылать.
Чево жъ намъ болѣе возлюбленный желать?
Блаженна наша жизнь, блаженны мы судьбою:
И кажется что мы блаженняй всѣхъ съ тобою.
Не изъясненными минуты будутъ тѣ,
Которы во твоей я знаю красотѣ,
Когда съ тобою я ни чѣмъ не возмущаюсь.
И я, Оронтъ, тобой подобно восхищаюсь,
Въ восторгѣ помня тѣ сладчайшія часы,
Въ которы внѣ себя бываю — - — ихъ красы
Лишь только вображу — - — но нѣтъ такія силы,
Минуты описать, которы столько милы,
Въ которы человѣкъ не помнитъ самъ собя.
Я паче живота, Оронтъ, люблю тебя:
И ежели когда съ тобою пребываю,
Я только зрю тебя и все позабываю.
Природа таковыхъ плодовъ не извела,
Которы бъ превзошли любовныя дѣла:
И что бы быть могло во самомъ лутчемъ цвѣтѣ,
Любовной нѣжности прелѣстняе на свѣтѣ!
Не ясны всѣ слова: ясняе мы горимъ;
Такъ станемъ ощущать. Мы тщетно говоримъ;
Не будеть наша страсть сыта воображеньемъ.
Отходятъ страсти сей они со ураженьемъ,
Подъ соплетенныя отъ паства древеса,
Гдѣ только видятъ ихъ сквозь вѣтви небеса.
Овсянки, зяблицы имъ пѣсни воспѣвали:
Имъ горлицы къ любви охоты придавали,
И умножая жаръ какъ въ полдни солнца свѣтъ,
Какъ ночь подъ шаръ земной съ луной отъ насъ уйдетъ,
Къ опочиванію другова полукруга,
Разгорячаютъ такъ любовники другъ друга.
И въ восхищеніи тутъ пребыли они,
До самой полночи отъ половины дни.
ЕВГЕНІЯ.
Не мучусь горестью я нынѣ ни какой;
Ты мнѣ Евгенія надежда и покой.
Прекрасная весна всѣ твари оживляетъ,
А жавронокъ ее вспѣвая прославляетъ,
Меня прекрасная Евгенія живитъ:
Единственный она моихъ желаній видъ.
Мой гласъ какъ жавронка приятство предвѣщаетъ
Которое мой духъ надеждой ошущаетъ:
И отъ пастушки сей обильно получу,
Въ сей вѣчеръ я то все, что я имѣть хочу:
Вѣщаетъ Гіяцинтъ; страсть будетъ скоро прочна
Лишъ только въ небеса звѣзда взойдетъ восточна,
И тѣни омрачать долины и лѣса,
И въ море снидетъ Фебъ покинувъ небеса.
О море, погружай горящу колесницу:
Скоряе зрѣти дай стыдливу мнѣ дѣвицу,
Въ объятіи моемъ, во перьвый нынѣ разъ;
Да видить только нась одна луна въ сей часъ,
Котора таковы дѣла привыкла зрѣти:
Не дай Евгеніи стыдливостью багрѣти;
Да не препятствуетъ твой лучъ утѣхамъ днесь;
Изобличеніе не надобно намъ здѣсь!
А вы поющія о птички отлетите,
И тѣшьте пѣніемь другихъ ково хотите;
Не пѣніе теперь потребно, тишина!
И се уже и се къ нему идетъ она:
Не тако на лугахъ весной прелѣстна Флора,
Не тако въ небеси прекрасна и Аѵрора:
Ендиміону такъ богиня паствъ была,
Колико пастуху здѣсь смертная мила:
И Гіяцинтову восторгу нѣтъ примѣра:
Играетъ, кажется, вся купно гемисфера,
Казалося ему и свѣтъ тогда сталъ новъ,
И больше зѣлени къ долинѣ и цвѣтовъ:
Прозрачныя струи свѣтляй еще сіяли,
И овцы бѣгая приятняе блеяли.
О мати всѣхъ утѣхъ, дражайшая любовь,
Воспламеняй ея, еще кипящу кровь:
Отдай Евгеніи въ мое объятье славу,
И множь моею ей взаимственно забаву:
Восхити ты нашъ духъ до сама небеси:
Невобразительнымъ восторгомъ вознеси.
Приближилась она: пастухъ ее милуетъ:
Пастушка пастуха взаимственно цѣлуетъ.
Подвластна я своей предписанной судбѣ;
Но больше и тово подвластна я тебѣ:
Всѣхъ паче мѣръ теперь во нѣжности я тлѣю:
Однако на тебя стыдясь глядѣть не смѣю:
Стыжуся я теперь возрѣть и къ небесамъ:
Дрожу; поборствуй мнѣ ко сластолюбью самъ.
Пастухъ прокорствуетъ: пастухъ не медлитъ болѣ:
Діану видитъ онъ имъ тающую въ полѣ.
Евгенія тогда не помнитъ ни о чемъ,
И распаляется Венеринымъ лучемъ.
Горячность во устахъ ей рѣчи притупила:
Пастушка чувствіемъ изъ мыслей изступила:
И говоритъ по томъ: безстыдна я кажусь:
И можетъ быть тебѣ гнусна воображусь;
Но за сіи тобой мнѣ здѣланны утѣхи,
Вдаюся Гіяцинть, вдаюсь тебѣ на смѣхи.
Пастухъ отвѣтствуетъ: иль я то зрѣлъ во снѣ,
Что ты дражайшая уже склонилась мнѣ?
Ты мнѣ еще миляй; но что ни возвѣщаю,
Все меньше нежель то, что нынѣ ощущаю.
ОРФИЗА.
Помѣркли и луга и горы и лѣса,
И не взошла еще луна на небеса:
Пастушка пастуху пришла пѣнять, но втунѣ:
У лавра дня того съ пастушкой на канунѣ,
Исполнилося то что стало смутно ей.
Стыдилася она горячности своей;
И начертался стыдъ досадою во зракѣ;
Такъ лавру тутъ пѣнять пришла она во мракѣ;
Чтобь солнца свѣтъ ея въ винѣ не обличалъ.
Пастухъ возлюбленной пастушкѣ отвѣчалъ:
Меня моя любовь довольно извиняетъ;
Пастушка пастуху вздыхающа пѣняетъ,
И говоритъ ему: довольно дерзокъ ты,
Когда ты могъ сорвать хранимы мной цвѣты,
Во жаръ меня приведъ дѣвицѣ запрещенный:
Волнуетъ тако валъ отъ вѣтра возмущенный,
Противу лодочки не знающей морей:
Не знала прежде я Венеры олтарей,
И не извѣстна мнѣ была сія причина,
Что толь была близка дѣвическа кончина:
Не зрѣла надъ собой густыхъ я въ небѣ тучь:
Игралъ на небеси чистѣйшій солнца лучъ;
Но вдругъ ударилъ громъ и молніи блистали,
Цвѣтущія луга покрыты лужей стали:
Свирепый разогналъ моихъ козлятокъ волкъ,
Примѣру етому подобенъ сей мой толкъ.
Пастушка ты меня толико восхищала,
Колико ты сама драгая ощущала,
И не сердилась ты вчера меня любя.
Не чаянно вчера забыла я себя.
И время здѣсь опять и мѣсто намъ способно;
Забуди и теперь забудь себя подобно!
Когда ты мнѣ такой жестокой далъ ударъ;
По крайней мѣрѣ ты храни ко мнѣ свой жаръ!
Или твоя душа была на время страстна;
А я вошла въ бѣду и буду въ вѣкъ нещастна?
Нещастенъ буду я, мнѣ естьли не простишь.
Ахъ, я тебя люблю, а ты мнѣ только льстишь!
Какой громовою ряжуся я грозою!
Роняется и волкъ подобно за козою:
А естьли онъ ее изъ стада унесеть;
Ужъ къ ней не ластится да кровь ея сосетъ:
Нещастіе козѣ, а волку то приятно.
Я знаю что и все на свѣтѣ семъ превратно.
По бдѣнія часахъ наступитъ время сна,
Предъ осенію жаръ, по хладныхъ дняхъ весна:
Покроетъ землю снѣгъ, покроеть и растаетъ:
Зримъ стаю лебедей, и стая отлетаетъ:
Когда прийдутъ часы, не пощадитъ морозъ
Левкоевъ и фіоль, ясминовъ, туберозъ:
Плоды во дни зимы нигдѣ не созрѣваютъ,
Въ іюнѣ рѣки льдомъ покрыты не бываютъ.
И естьли я тебѣ до тѣхъ лишъ поръ мила,
Доколѣ я еще твоею не была;
Я буду вспоминать мои проступки люты,
И рваться вобразивъ несносныя минуты,
Воздержности моей горяща не храня,
Въ которыя змѣя ужалила меня:
Въ нещастливѣйшій день съ тобою я слюбилась:
Змѣя таилася и во травѣ клубилась.
Ты мнѣ миляй души, я твой а ты моя:
Доколѣ буду живъ, тебѣ подвластенъ я:
И естьли измѣню тебѣ когда во вѣки;
Пускай меня пожрутъ земля иль быстры рѣки;
Сумнѣнія свои дражайшая откинь:
Не мни что горькая питала мя палынь:
Ко яду белѣны обманный жаръ приличенъ:
Къ тебѣ мой жаръ воликъ и чистъ и не обыченъ.
Пришедтая къ нему съ досадою пѣнять,
И лавра дерзостью во мракѣ обвинять,
Въ немь новы дерзости такіяжъ обретаетъ,
И во горячности любви вторично таетъ.
АНДРОМИРА.
Въ жару и въ нѣжности всего и паче мира,
Любила пастуха прекрасна Андромира.
Былъ Манлій сей пастухъ, любви достоинъ былъ:
Сію прекрасную взаимственно любилъ.
Такъ любитъ какъ она Зефира нѣжна Флора,
Цефала нѣкогда любила такъ Аѵрора.
И какъ угоденъ былъ пастушкѣ етой онъ,
Діяною любимъ такъ былъ Ендиміонъ.
И мало видѣлось такой любви примѣра:
Не такъ ли таяла Адонисомъ Венера?
Пастушка мыслитъ такъ: возлюбленный пастухъ,
Тебѣ единому подвластенъ весь мой духъ,
Къ тебѣ вздыханія всечасно воздымая.
Веснѣ покорствуетъ среди такъ роза мая,
И силою влечетъ желѣзо такъ магнитъ:
Цѣль мыслей ты моихъ и всѣхъ желаній видъ:
Ежеминутно мой ты пламень умножаешь,
И радости единъ мои изображаешь:
Ты милъ душѣ моей и мысли всѣ съ тобой:
Въ восторгѣ я когда тя вижу предъ собой:
Грущу, когда мой взоръ твой образъ покидаетъ:
Погодой хладною такъ роза увядаетъ.
А Манлій и о ней подобно воздыхалъ,
Хоть онъ отъ ней еще словъ нѣжныхъ не слыхалъ:
Пастухъ сей къ ней прншелъ таская грусти люты,
Горя пастушкою въ тѣ самыя минуты,
Въ которыя она въ горячности была.
Какъ будто бы къ себѣ она ево звала.
Пойдемъ проходимся гдѣ токъ струи крутится,
И быстрая вода по камешкамъ катится,
Гдѣ сладко соловей со зяблицей поетъ,
Гдѣ люту волку брегъ жилища не даетъ.
Въ погоду такову гуляніе пристойно;
Сей вѣчеръ тихъ и теплъ: коль сердце беспокойно,
Не пользуетъ уже ни кая тишина:
Не свѣтелъ солнца свѣтъ и не ясна луна;
Я чувствую всегда тоску необычайну.
Открой пастушка мнѣ открой свою мнѣ тайну,
И вѣрь ты въ етомъ мнѣ подобно какъ себѣ.
Пойдемъ гулять, я тамъ открою то тебѣ:
Пойдемъ — о какъ мой духъ въ сію минуту томенъ!
Открою все тебѣ; да только буди скроменъ:
А токи водныя не стратны Манлій мнѣ;
Не долго имъ пробыть въ сей нашей сторонѣ;
Лишь быстрыя струи въ минуту прокатятся,
И больше никогда назадь не возвратятся.
Пойдемъ, пойдемъ а ты во всемь уже мнѣ вѣрь.
Пойдемъ — за чѣмъ идешь пастушка ты теперь?
О какъ я мучуся тревожима борьбою!
Пойдемъ, ахъ нѣтъ я прочь пойду, иду съ тобою!
Идетъ отъ трепѣта перемѣняя видъ.
Идетъ любовь открыть хотя мѣшаетъ стыдъ.
Сама она свою ту наглость ненавидитъ;
Но Манлій щастіе свое ужъ ясно видитъ:
И какъ отъ молній лѣсъ, такъ онъ теперь горитъ
Пришли къ журчанью водъ: пастушка говоритъ:
Въ сію минуту вы о воды не журчите!
Мнѣ мнится будто вы волнуя мнѣ кричите:
Ступай пастушка ты обратно къ шалашу.
Вѣщаетъ роща мнѣ: я ето возглашу,
Что буду я внимать и разнесу по стаду.
Противься своему сердечному ты яду!
Пойдемъ назадъ! Въ другой я ето часъ скажу,
Какое я себѣ мученье нахожу.
До завтра простоитъ въ семъ мѣстѣ роща ета,
И будетъ зѣлена до окончанья лѣта.
Сказала; но назадъ она оттоль нейдетъ,
Такъ Маилій таинству открытія не ждеть,
И видя что она ко склонности готова,
Дошелъ до всѣхъ утѣхъ, не говоря ни слова.
ЮЛIЯ.
Темнѣють небеса, спустилось солнце въ воды,
Въ стадахъ не премѣнивъ приятныя погоды:
Приходитъ на луга, на паство сладкій сонъ:
А Юлія грустить, грустить и Алькмеонъ:
Онъ думаетъ, она ему невѣрна стала,
И что надежда вся пустымъ ево питала.
Оставилъ онъ шалашь и ходитъ на лугу:
Пришелъ во мглу древесъ стоящихъ на брегу.
Но кое зрѣлище увидѣлъ онъ во мракѣ!
Зрмтъ ту, о коея тогда онъ мыслитъ зракѣ.
Явмлся свѣтъ ему во мрачныхъ тѣхъ часахъ,
Какъ звѣзды въ ону ночь во тьмѣ на небесахъ.
Хотя во ревности онъ той же пребываетъ;
Однако ревность онъ на мигъ позабываетъ:
А вспомня говоритъ возлюбленной своей:
Ково невѣрная въ пустынѣ ждешь ты сей?
Рѣка не для меня брегъ етотъ орошаетъ;
Но сходбище съ тобой другому украшаетъ.
Меня любя ты мнѣ упорна все была:
Другому безъ упорствъ невинность отдала:
Въ препятствіи ты мнѣ забавъ не премѣнялась;
А за другимъ сама ты въ наглости гонялась:
Меня забыла ты, о немъ лишъ только мнишь
Напрасно, Алькмеонъ, ты Юлію винишь:
За всю мою любовь сіе ли мнѣ заплата,
Коль я передъ тобой ни въ чемъ не виновата?
Когда о блатѣ мнѣ кто скажетъ: ето лугъ,
Или что серьпъ коса, а борона то плугъ,
Ворона папугай, овца свирепа львица,
А Юлія еще по днесь еще дѣвица;
Могу ль повѣрить я? — ты вѣрь или не вѣрь;
Но чѣмъ родилась я, я таже и теперь.
За чѣмъ же ночью ты въ сіи мѣста приходишь:
Ково во густотѣ ты сихъ деревъ находишь?
Семь дней тебя не зрѣвъ искала я тебя,
Искавь по всякой день исканіе губя,
И видѣла тебя идуща къ сей пустынѣ:
Какъ прежде былъ ты милъ, такъ милъ ты мнѣ и нынѣ,
О чемъ же съ Тирсисомъ ты тайно говоришь,
Коль жаркою къ нему любовью не горишь?
Я сватаю ево съ большой своей сестрою,
И тайно гворя любовь чужую строю:
Клянуся стадомъ я, что ето я не лгу.
Обманамь таковымъ я вѣрить не могу,
Коль реяности меня ты столько научила:
Дѣвичество свое ты Тирсису вручила:
Не мною скошена здѣсь Юліи трава;
А мнѣ осталися одни твои слова:
Не мнѣ попалася въ потокѣ рыбка въ уду,
И съ нивы я твоей пшеницы жать не буду:
Не для меня саженьъпрекрасный былъ твой садъ,
Не мнѣ готовился твой сладкій виноградъ,
Не для меня цвѣли твои прекрасны розы;
А мнѣ осталися едины только лозы:
Клянися ты луной и солнечнымъ лучемъ:
Не можеть ты меня увѣрити ни чемъ,
Что, съ Тирсисомъ ты бывъ, ты мнѣ не измѣнила,
И сохраняемо по нынѣ ты хранила.
Въ сію минуту въ томъ увѣрю я тебя,
Тебѣ иль Тирсису вручаю я себя,
Когда отважности моей ты сталъ содѣтель:
А ты о рѣчка будь любви моей свидѣтелъ,
И винности моей чинимой передъ нимъ!
Исчезнутъ ревности, исчезнутъ такъ какъ дымъ,
Пастушка пастуха цѣлуетъ, обнимаетъ,
И къ сердцу своему цѣлуя прижимаетъ.
Отверзты всѣ пути ко щастію ево,
Во мракѣ, въ густотѣ, нѣтъ больше ни ково.
За ревность Юлія ревниваго тазала,
А дѣвка ли она, то дѣйствомъ доказала.
ПАРѲЕНІЯ.
Взаимственно любовь пастушка ощущала,
И нѣкогда она любовнику вѣщала:
Любезный мой Астратъ! Парѳеніи ты милъ;
Однако моея ты мысли не затьмиль:
Владѣешь мною ты, владѣю я тобою;
Однако я при томъ владѣю и собою;
Такъ дерзкой дѣвушки во мнѣ не находи,
И впредки въ сумерки ко мнѣ не приходи:
О томъ Парѳенія Астрата нынѣ проситъ:
Во время темноты и волкъ овецъ уноситъ:
Уединеніе и мракъ и тишина,
И дѣвкѣ рытвина иль паче глубина,
И быстро озеро шумяще въ бурю злобно,
Отколѣ иногда и выплыть не удобно.
Нещастна лодка та, которая плыветъ,
Куда ее мчить вѣтръ, куда не путь зоветъ.
Нещастна птичка та, котора попадаетъ,
Гдѣ горестно ея свобода пропадаетъ,
И помня завсегда минувшія часы,
И чувствуетъ уже весеннія красы,
Когда она была однимъ покрыта небомъ,
И не томимая она питалась хлѣбомъ.
Поборствуй самъ мнѣ дни невинности хранить;
Дни страшно мнѣ сіи во винны премѣнить.
Вчера съ тобой я бывъ едва едва здержалась
Отъ винности моей, и столько испужалась,
Что весь мой духь тогда отъ страха трепеталъ,
Когда ты дерзостно играя щекоталъ.
Не дѣлай етова, коль любишь ты, напредки!
Не прилетитъ назадъ чижъ вылетѣвъ изъ клѣтки,
Не разорветъ силка хотъ крыльями онъ бей,
Попавшій во силки свободный воробѣй:
Не войдутъ во ведро пролиты съ земи воды,
Ни сорванны плоды жирѣть во огороды.
Доколѣ я еще могу себя беречь,
Я сердца своево не дамъ Астрату сжечь;
Но сердце пусть мое хотя и пламенится;
Во пепель никогда онп не премѣнится.
Мнѣ должно отвращатъ колико льзя ударъ,
И искрамъ не даватъ произвести пожаръ:
А естьли я тобой излишно разгорюся:
Изъ непорочныя къ безстыдну претворюся.
Не приходи ко мнѣ ты ночи въ темноту:
Котору любишь ты, взирай въ день на ту:
А естьли ты себя не можешь премогати;
Я буду отъ тебя дрожаща убѣгати.
Не стану въ сумерки къ Парѳеніи ходить,
И буду индѣ я бесѣду находитъ.
Какъ солнце отошелъ отсѣлѣ погрузится,
Я къ Лаѵрѣ въ тѣ часы — - — Моя симъ грудь разится;
Такъ лутче у меня по прежнему бывай;
Да только ты себя въ жару не забывай.
Ни разу болѣе себя не позабуду,
И Лаѵру шекотииъ едину только буду.
Такъ лутче ты меня, не Лаѵру щекоти;
Да только болѣе чево не захоти!
А болѣе хотѣтъ отъ Лаѵры только стану.
Такъ я тобой, Астрать, былинкою увяну.
И истощу себя весной какъ таетъ снѣгъ,
И потону въ тоскѣ какь половоднью брегъ.
Когда Парѳенія толико ты хлопочешь;
Прости — - — Инъ дѣлай ты со мною что ты хочешь.
КАРИКЛЕЯ.
Горя любви огнемъ и нѣжася и тлѣя,
Спала подь тѣнью древъ прекрасна Кариклея.
Кто всѣхь думъ ея единственный быль видъ,
Влюбленный въ рощу ту приходитъ Никомидъ.
Увидѣвь онъ ее жаръ пуще ощущаетъ,
И весь воспламененъ сіи слова вѣщаетъ:
Ты щастлива трава, вы щастливы цвѣты,
Которыя сея постеля красоты,
И кроющи сей одръ о вѣтви соплетенны!
Мысли, ахъ, мои ужасно возмятенны,
Могу ли тѣмъ плодомъ я очи утѣшать,
Который зрю всякъ день и не могу вкушать?
Зри пищу и питье и алчу я и жажду;
Къ чему любимь, люблю, когда любовью стражду;
Стараюся мой вѣкъ любовію губить:
Ахъ, лутче ни какой пастушки не любить!
Пастушка спящая услыша гласъ очнулась,
И въ крѣпкомь бывша снѣ отъ крѣпка сна проснулась.
Я видѣла во снѣ: тебя къ себѣ зову:
Звала, а ты ко мнѣ пришелъ и на яву.
Къ чему такія сны ты спя употребила:
Къ чему я надобенъ? Я ето позабыла,
И помню только то, что я тебя звала,
А протчее я все сномь крѣпкимъ заспала.
А я прошедшія ночи сонъ помню ясно:
Пріятенъ быль сей сонъ; да ето все напрасно.
Какой сонъ видѣлъ ты? Потребно ль то вѣщать;
Чево не будешь ты во вѣки ощущать.
Скажи мнѣ сонъ ты свой, я слышати желаю.
Расказомъ едакимъ я пуще воспылаю.
Пожалуй раскажи, скажи скажи мой свѣтъ!
Я видѣлъ то, чево на свѣтѣ лутче нѣтъ.
Скажи жъ, пожалуй мнѣ: съ травы пастушка встала,
Блиставъ лежащая, какъ стоя заблистала.
Во снѣ я въ сей ночи зрѣлъ щастливымъ себя,
И видѣлъ я съ собой лежащую тобя:
Не чувствовалъ любви твоей себѣ я муки,
И были въ сей мѣчтѣ мои свободны руки:
Тебя милуя я всей кровью запылалъ,
И все исполнилъ то, чево дано желалъ.
Не разъ такой мѣчтой я спяща увидала,
И таковыя же сны и о тебѣ видала;
Однако тотъ тюльпанъ со стеблая не спадетъ,
Который лишъ во снѣ паденіе найдетъ.
Зрить часто нищій спя во снѣ златыя горы,
Во полночь видитъ блескъ прекрасныя аѵроры;
Мнѣ зрѣлось будто волкъ ягнятокъ уносилъ;
Однако ни куска онъ мяса не вкусилъ:
Огорчеваетъ сонъ, томитъ и услаждаетъ,
А дѣйствомъ никогда онъ насъ не награждаеть.
Не обвинить меня ни коею виной,
Что ты вчера во снѣ довольствовался мной:
Не назовешь и ты блаженною судьбою,
Что леживала я во снѣ моемъ съ тобою.
О естьли бы я легъ на ету здѣсь траву,
Съ тобой дражайшая подъ тѣнью на яву!
Пастушка ото всѣхъ пасущихъ удаленна,
И сновидѣніемъ любовнымъ распаленна,
Потупила глаза, мятется и дрожитъ;
Однако отъ сея напасти не бѣжитъ;
Въ уединеніи суровости промчались,
Сіяло чувствіе хоть мысли омрачались,
Подобно въ темноту густыхъ на небѣ тучъ,
Хоть солнца мы не зримъ, однако въ небѣ лучь:
Подобно кроются быстрѣйши воды льдами.
Но воды все текутъ и какъ текли водами.
Во отдаленной сей отъ паства сторонѣ,
Исполнимъ на яву что зрѣли мы во снѣ;
Начто во алчѣ намъ и въ жаждѣ болѣй быти,
Когда имѣемъ кормъ и можемъ быть мы сыти:
Почто томимся мы въ деи нашея весны?
Исполнимъ на яву что намъ мѣчтали сны.
Противоборствовать пастушкѣ было трудно;
И естьли бъ не далась она; такъ было бъ чудно.
ДОРИСТЕЯ.
Спокойте грудь мою часы сей темной ночи,
Не лѣйте больше слезъ мои печальны очи:
Отдвигни грусти прочь, уйми мой тяжкій стонъ,
Отрада страждущихъ о ты дражайшій сонъ!
Безмѣрна страсть моя, тоска моя безмѣрна;
Ково я толь люблю, та стала мнѣ невѣрна.
Отъ Дористеи ли льзя было ждать измѣнъ,
Вѣщалъ такъ нѣкогда на ложѣ Осягенъ:
Всякъ ею день тоска моя усугублялась,
Когда со пастухомъ другимъ она слюблялась:
И ввергла на конецъ во ровъ меня она,
Унывна кажется мнѣ вся сія страна:
Стѣня мнѣ кажется струи въ потоки плещутъ,
И солнечны лучи темняе нынѣ блещутъ:
Не весело поютъ и птички въ сихъ кустахъ:
Премѣнно стало все въ плачевныхъ сихъ мѣстахъ:
Свою алькмена здѣсь являя гнусну службу,
Старалась утвердить въ любви порочной дружбу,
Ты щастливъ Тимократъ… Ты щастливъ; будь любимъ.
Владѣй во щастіи сокровищемъ моимъ.
Какое зрѣлище теперь воображаю!
Я самъ себя, я самъ сей мыслью поражаю:
Во сердцѣ трепѣтъ, шумъ во тяжкой головѣ;
Любезну мыслью зрю на мягкой съ нимъ травѣ.
Съ чужихъ пришедъ луговъ пастушку онъ цѣлуетъ:
Она ево какъ онъ со нѣжностью милуеть:
И всѣ приятности имѣлъ которы я,
Являетъ ужъ не мнѣ любовница моя:
Не мой уже восторгъ въ восторгъ ее приводитъ,
И сладости уже съ другимъ она находить:
Уже со грядъ моихъ не я снимаю плодъ,
И съ нивъ моихъ не я сожну въ сей тучныи годъ;
Ево, саженна мной клубника насышаетъ,
Ево, а не меня пастушка восхищаетъ,
Не возвратятся дни протедшія весны:
Прошла ея любовь: проходятъ тако сны.
Прошли минуты тѣ, мы въ кои цѣловались,
А съ ними и мои утѣхи миновались.
Скошенная трава уже не возрастетъ,
Увянувшій цвѣтокъ во вѣкъ не расцвѣтетъ.
О Дористея! Ты мя крѣпко поражаешь,
Твердивъ: ты горлицѣ въ любови подражаешь;
Но горлица въ любви любовнику не льститъ,
И отъ нево она съ другимь не отлетить:
Не будетъ никогда другова лобызати:
А ты ужъ не меня стремишься осязати,
Забывь, колико мнѣ пастушка ты мила,
То помня чья теперь, не помня чья была;
Довольствуйся своей довольствуйся Исмѣной.
И се увидѣлъ онъ любезну со Алькменой,
И съ Тимократомъ тутъ: увидѣлъ, онѣмѣлъ:
Не громь ли надо мной, онъ мыслитъ, возгремѣлъ:
И живъ ли я еще! Я живъ и ето вижу!
Я паче смерти жизнь такую ненавижу.
Не мучься, вѣдай ты, что етотъ Тимократъ,
Пастушкѣ сей женихъ а Дористеѣ братъ.
Я ихъ сосватала, а онъ боясь отказа,
Чтобь не было о немь къ стыду ево расказа,
Что онъ пришедъ на нашъ прекрасный етотъ долъ,
Сорвати розу мня лишъ руку укололь:
Таился и тебя ко ревности подвигнулъ,
Доколѣ своево желанья не достигнулъ.
Меня въ полуночи лучъ солнца осіялъ,
Отхлынуль отъ меня меня топившій валъ,
Болото вязкое въ минуту осушилось,
И сердче горестей въ минуту всѣхъ лишилось.
Бесѣдовавъ пастухъ и проводивъ гостей,
Остался въ шалашѣ съ возлюбленной своей:
А онъ горячности пастушки возбуждаетъ:
Пастушка пастуха взаимно услаждаетъ.
ЗЕЛОНИДА.
Гуляя говоритъ Евлампій Зелонидѣ:
Я всѣ зрю прелѣсти въ твоемъ пастушка видѣ:
Не толь украшенны сея рѣки брега,
Не цвѣтоносныя зѣленыя луга,
Ни рощи липовы съ лужайками своими:
Прекрасны хоть они; не ослѣпляюсъ ими:
А на тебя когда пастушка я взгляну,
Почувствую я жаръ, почувствуя вздрогну.
Не вижу красоты подобной въ лучшемъ цвѣтѣ:
Мнѣ мнится что всево прекрасняй ты на свѣтѣ;
И естьли я когда тебя драгая зрю;
Тревогу чувствую и весь тогда горю:
А прелѣсти твои мой умъ превозмогають,
И мысли, какъ магнить, желѣзо притягаютъ:
Какъ тучная трава къ себѣ стада влечетъ,
Мой умъ какь быстрый токъ къ тебѣ стремясь течетъ:
Подобно такъ лѣтятъ цвѣты увидя пчелы,
Или по воздуху такъ пущенныя стрѣлы;
Однако отъ тово спокойство я гублю,
Скажи, пастушка мнѣ: и я тебя люблю.
Сама я, можетъ быть, не меньше ощущаю,
И духъ тобою мой не меньше восхищаю.
Довольно я тебѣ приятности кажу;
А что тебя люблю, во вѣки не скажу.
Тревогу ты мою драгая симъ сугубишь;
Однако мнится мнѣ: меня ты мало любишь.
Я мало ли люблю, пастухъ дознайся самъ:
Съ тобою всякой день гуляю по лѣсамъ,
Съ тобою я однимъ хожу во всѣ дороги,
И при тебѣ одномъ я въ рѣчкѣ мою ноги:
Когда поутру ты во мой шалашъ войдешь,
Въ рубашкѣ только ты одинъ меня найдешь:
Какъ будто съ дѣвушкой я въ тѣ часы бываю,
И что мущина тутъ, я часто забываю.
Такъ любишь очень ты? Да етова не мни,
Чтобъ кончилнсь тобой мои дѣвичьи дни.
Къ чему же солнца свѣтъ, коль градъ съ небесъ валится,
Къ чему и ласка мнѣ, коль жаръ не утолится?
Не сносно время то, мучительны часы,
Въ которыя я зрю прелѣстныя красы,
Когда они меня лишъ только истощаютъ,
И мнѣ спокойствія ни чѣмъ не возвращаютъ:
И естьои отъ того мнѣ только умерѣть;
Такъ я отъ сихъ часовъ тебя не буду зрѣть.
И овцы въ жаркій день палимы небесами,
Отъ жара лютаго скрываются лѣсами:
Убѣжище овцамъ во рощахъ хладна тѣнь;
А я тобой горю и во прохладный день.
Колико я съ тобой дружна, толь мнѣ противно,
Что столько ты упрямъ: а то мнѣ очень дивно,
Что ты моихъ рѣчей не можешь понимать.
Но естьли должно мнѣ пастушки не замать;
Такъ рѣчи мнѣ твои любезная жестоки;
Коль пити не могу, на что мнѣ водъ потоки?
Довольно я тебѣ что дѣлати кажу:
Послушай, я еще ясняй тебѣ скажу:
Пшеница на овинъ безъ жатвы не дается,
И само ни кому питье въ уста не льется:
Въ силки приманою влетаетъ воробѣй.
Ты щастливъ, я твоя, а ты еще рабѣй.
Влюбленна пастуха страсть больше не терзаетъ,
А онъ осмѣлився на все уже дерзаетъ.
БРАДАМАНТА.
Младая дѣвутка не мысля ни о чемъ,
Играла на лугу со пастухомъ мячемъ:
Не по рабячьему мячемъ она балуетъ;
Коль проигрышъ ея, такъ онъ ее цѣлуетъ:
Коль проигрышъ ево, цѣлуетъ ужъ она;
Убытошна ль въ игрѣ такая имъ цѣна?
Премѣнну сей пастухъ пастушку быти чаетъ,
И то въ лицѣ ея онъ ясно примѣчаетъ.
Скажи: пастушка, ты со мною здѣсь одна,
Мнѣ тайну ету: вдругъ красна ты вдругь блѣдна
А мнѣ твое лицо тѣмъ болѣе прелѣстно.
Скажи мнѣ ето ты; мнѣ ето не извѣстно,
И представляю я едино то себѣ,
Что стала кажется, миляе я тебѣ.
А я миляй ли сталъ, или какь былъ я прежде?
Миляй. Такъ буди ты душа моя въ надеждѣ!
Въ какой? Что здѣлаеть ты то чево хочу:
Прещастливъ буду я, коль ето получу.
А что такое то, иль ты тово не скажешь?
Со мной ты въ лѣсъ пойдеть, со мной въ лужайкѣ ляжешь….
Послушай, Тиридатъ! Странна твоя мнѣ рѣчь;
Коль Брадаманту ты съ собою нудишь лечь.
Такъ развѣ я въ глазахь твоихъ пастушка мерзокъ?
Не вижу етова; да вижу что ты дерзокъ:
И думается мнѣ, что страшенъ ты теперь.
Такъ развѣ я змѣя или свирепый звѣрь?
Какъ камень ты тверда, а я какъ снѣгъ растаялъ:
И что я страшенъ сталъ я етова не чаялъ.
Ужасенъ нивѣ градъ, на гибель колосамъ,
Лугамъ сухія дни, а вѣтры древесамъ:
Во мрачныя часы овцамъ ужасны волки,
Когда подкрадутся. Сіи слова мнѣ колки:
Я зрю что дѣвку ты отъ стада отманя,
Подобно какъ и волкъ подкрался подъ меня:
Лукавство никогда съ любовью не согласно:
А я твои теперь обманы вижу ясно.
Съ начала сей весны ты сталъ о мнѣ вздыхать,
А нынѣ вижу я, что хочешь распахать
Лугъ чистый и смутитъ въ потокѣ чисты воды,
И бурю навести, въ насъ красныя погоды.
Ведешь меня ко рву: я вижу твой обманъ:
И въ ясны небеса наводишь ты туманъ.
Туманъ наводишь ты, а я ищу дней ясныхъ,
Съ прекрасной говоря на сихъ лугахъ прекрасныхъ.
Не ради ль насъ краса долинамъ симъ далась?
А ты не для себя прекрасна родилась.
Не уговаривай меня пастухъ ты къ худу!
Или съ тобой мячемъ играть я впредь не буду,
И не пойду съ тобой гуляти никогда.
И съ етой стороны и съ той тобой бѣда.
Коль ты не склонишься, такъ я хоть жизнь избавлю,
И навсегда тебя, отъ дня сего, оставлю.
Судьба моя сіе, чтобъ былъ я бѣденъ, сиръ:
Такъ Флоры осенью литается Зефиръ.
Мятется дѣвушка, дрожитъ она, рабѣетъ:
Пастухъ ласкается, а дѣвушка слабѣетъ,
Послѣдній видя мигъ упорству своему,
И преклоняется въ любови ко всему.
А онъ вѣщаетъ ей какъ кончилась утѣха:
Ядра жевать не льзя не разгрызя ореха;
Такъ ты о скорлупѣ драгая не тужи!
Лишъ только етова пастухъ не раскажи.
МАРТЕЗІЯ.
Ревнуеть и пастухъ, ревнуетъ и пастушка:
Пастушка мнитъ, мила ему ея подружка:
А онъ съ которымъ онъ во дружбѣ пребывалъ,
Ко пастуху тому подобно ревновалъ.
На воздыханья страсть перемѣнила смѣхи,
И на стенанія любовныя утѣхи.
Къ Мартезіи Филандрь не ходить во шалашъ:
Тоскуетъ онъ, а ей тоска равна и та жъ.
Клеонъ и Зелія совсѣмъ того не знаютъ,
Что горько ихъ они невинностью стонаютъ,
И видя что текутъ не прежнія ихъ дни,
Мнять только то о нихъ: поспорились они.
Мартезія на брегъ скотины не гоняетъ.
То Зелія ея подружка исполняетъ.
Страдаетъ ревностью пастушка сей вотще;
Но мучится Филандръ и болѣе еще.
Ни онъ и ни она другъ къ другу не подходятъ,
И больше ужъ ни въ чемъ забавы не находятъ:
Лишилксь радостей и всѣхъ любовныхъ нѣгъ,
Какъ рощи красоты, когда ихъ кроетъ снѣгъ.
И какъ подъ крышкой льда токъ водный не крутится,
И безъ журчанія подъ бременемъ катится,
Катятся такъ ихъ дни подъ бременемъ тоски;
Гдѣ былъ зѣленый лугъ, имъ сохлы тутъ пески.
Всякъ день она и онъ во ревности тоскуютъ:
И зяблицы поя кукушкою кукуютъ:
Щегленка и чижа ни съ коихъ нѣтъ сторонъ,
И видятъ лишъ они толпы сорокъ, воронь:
Кричить на древѣ грачь, сова съ сычемь летаетъ.
Мегера на лугахъ прекрасныхъ обитаетъ.
Уже спустился Фебъ во волны глубоко,
Сестра ево взошла на небо высоко,
Мартезія съ одра вскочивша резко рыщетъ,
Бѣжитъ ко Зеліи, Филандра тамо ищетъ;
Но какъ она въ шалашъ ко Зеліи зашла,
Клеона тамо съ ней во шалашѣ нашла:
Клеона Зелія цѣлуя миловала.
Начто я Зелію, начто подозрѣьала!
И каяся она винится передъ ней.
А Зелія стыдясь незапной гостьи сей:
Съ досадой говорить: минуту чрезвычайну
Внесла ты въ мой шалашъ и зришь мою ты тайну;
Когда жъ увидѣла ты ето; скромна будь.
Ты другъ мой, такъ ты все что видѣла забудь.
Пастушка дружески съ подружкой разлучилась,
Но чужду зря любовь своей разгорячилась.
Какъ солнца лучь горитъ, пылаетъ онъ и зжетъ,
И въ полдни красоты дѣвицы не брежетъ,
Подобно жаръ любви и женщинъ освѣщаетъ,
И безъ изъятія ихъ мысли восхищаетъ.
Какая дѣвушка скрѣпиться возмогла,
Чтобъ сердца ей любовь зажечь не возмогла?
И естьли страсти сей котора ненавидитъ;
И образъ дѣйствія любовнаго увидитъ;
Вздрогнетъ и получитъ любовный жаръ она.
Отъ солнца тако свѣтъ заимствуетъ луна.
Мартезія ихъ зрѣвъ въ востокѣ нѣжномъ тлѣетъ,
Подобно мурава въ Іюлѣ едакъ плѣетъ.
Пгостився съ Зеліей отходитъ отъ нея,
И думаетъ она: кровь вся кипитъ моя:
Сей сладости ужъ я дней десять не вкушала,
Ниже такой себя я мыслью утѣшала.
Но умерщвленный мой духъ нынѣ паки живъ:
Такъ веселъ ко брегамъ гонимый къ нимъ приплывъ:
И кажется ему, брегъ етотъ зѣленяе:
Подобно и во мнѣ любовный жаръ сильняе.
Къ любовнику идетъ и чаетъ: онъ храпитъ,
Но лежа онъ въ одрѣ томится и не спитъ:
Толпятся рыбы такъ во неводѣ безводномъ,
Олени во лѣсу густомъ и непроходномъ.
Онъ всѣ мученія ихъ сколько есть терпѣлъ:
Узрѣлъ Мартезію, узрѣвъ оторопѣлъ;
Безъ сей пастушки онъ дни вѣка ненавидитъ,
И кажется ему: во снѣ онъ ето видить.
Не сѣтуй ты Филандръ! А я тебѣ скажу,
Что мы дурачимся и ето докажу:
И расказала все о Зеліи, Клеонѣ.
Восторженъ радостью пастухъ сей бывшій въ стонѣ,
Съ обѣихь тамо странъ усилилась любовь:
Исторія къ тому, Клеона, жгла имь кровь:
Ихъ жгло и то, что ихъ любовью дни горчились.
Они какъ огненно железо горячились.
АЛЬЦИДАІЯ.
О Альцидалія! Ты очень хороша:
Вѣщалъ сіе Климандръ — молчи моя душа!
И ты въ моихъ глазахъ, пастухъ, пригожь и статенъ.
А лутче и всево, что ты очамъ приятенъ.
Но сколь прекрасна ты, толико ты строга:
Свидѣтели мнѣ въ томъ и рощи и луга,
И горы и долы и быстрыхъ водъ потоки;
Твои поступки всѣ безмѣрно мнѣ жестоки:
Какъ роза ты, краса подобна ей твоя:
Воспомни, нѣкогда тебѣ коснулся я,
Гораздо отдалась отъ паственнаго дола,
Какъ роза ты меня тогда и уколола.
А ты напредки такъ со мною не шути,
И нѣжныя любви умѣренно хоти:
Твои намѣднишни со мной Клитандръ издѣвки,
Гораздо дерзостны для непорочной дѣвки.
Такъ ради жъ ты чево толико мнѣ мила:
Иль ты мя жалила какъ лютая пчела,
Къ воспламененію моей бесплодно крови;
Когда единый боль имѣю отъ любови?
Имѣю боль и я, да нечемъ пособить.
На что жъ прекрасная другъ друга намь любить?
Чтобь быть довольными невиннымь обхожденьемъ.
На улій зрѣніе не чтится услажденьемъ:
На улій глядя я терплю я только боль,
А патаки не ѣсть не вѣдомо доколь:
Чѣмъ буду больше я на патаку взирати,
И сладости сотовъ глазами разбирати;
Тѣмъ буду болѣе грудь жаломъ устрашать:
И въ страхѣ патаки мнѣ видно не вкушать.
Ломаютъ вить соты, какъ патака поспѣеть:
Тогда снимаютъ плодъ, когда сей плодъ созрѣетъ:
Садовникъ не сорветъ незрѣлаго плода;
А мнѣ шестьнатцать лѣтъ; такъ я еше млада.
Такъ я до времени оставлю дарагую:
Оставлю я тебя и полюблю другую.
Нѣтъ, нѣтъ, меня любя, меня не погуби:
Оставь ты ету мысль, меня одну люби!
Я больше отъ тебя любови не желаю,
Когда отчаннно тобою я пылаю;
Я жити не могу въ нещастной жизни сей,
И не хочу терпѣть суровости твоей.
Коль я тебѣ пастухъ суровою кажуся — - —
Теперь еще свѣтло я свѣтлости стыжуся.
День цѣлый вить не годъ, такъ можно подождать
Коль можешь крѣпкую надежду ты мнѣ дать,
Прийти ли мнѣ къ тебѣ. Мои собаки лихи.
Ихъ очень громокъ лай, мои собаки тихи:
Какъ солнце спустится и снидетъ за лѣса,
И не взойдетъ еще луна на небеса;
Такъ я — - куда? — - за чѣмъ? — - за чѣмь.? — - о крайня дерзость! — —
Прийду къ тебѣ, прийду — - начто? — - на стыдъ и мерзость.
Любовныя дѣла старухи такъ зовутъ,
Которы безъ любви неволѣю живутъ;
Засохше дерево уже не зѣленѣеть,
А роза никогда младая не блѣднѣетъ.
Расходятся они и темной ночи ждутъ:
Она ждетъ радостныхь и страшныхъ ей минутъ,
А онъ исполненный пастушки красотою,
Вѣнца желанью ждетъ и щастья съ темнотою.
ЛИКОРИСА.
Ко пастуху въ тѣни древъ сѣдша на колѣни,
Пастушка дѣлала возлюбленному пѣни:
Съ другими говоритъ играешь часто ты;
Не нравятся ль тебѣ другія ужь цвѣты?
Не хочешь ли меня ты вѣчно обезславить,
И лилію сорвавъ поруганъ стебль оставить?
Любовница моя измѣны не найдетъ,
Съ небесъ доколѣ Фебъ отъ насъ не отойдетъ,
Доколѣ освѣщать меня лучъ солнца будетъ.
Такъ Ликорису въ сей любовникъ день забулетъ,
Вить солнце въ сей же день сойдетъ во глубину;
Я ночью въ небеса на солнце не взгляну;
Но солнце укатясь изъ моря возвратится,
А Клеоменовъ жаръ ужъ вѣчно укатится.
Свидѣтельствуйте вы цвѣты, я кои зрю,
Что я измѣны ей по смерть не сотворю.
Свидѣтельствуйте вы сіе потоки рѣчны,
Что всѣ сіи слова мои чистосердечны!
Клянусь предъ вами здѣсь и моремъ и землей,
Что буду вѣренъ я до самой смерти ей.
Свидѣтели твои цвѣты сіи увянутъ,
А токи сихъ минутъ здѣсь больте течь не станутъ;
Мнѣ знаки вѣрности не едакъ докажи.
Я здѣлаю то все, лишъ только ты скажи.
Хоть вѣтръ и встрѣтится, плыви одной дорогой.
Я и быти не хочу ревнивою и строгой
Но естьли ставишь ты меня своей драгой;
Такъ меньше ты играй съ пастушкою другой.
Тучнѣйшая не льститъ меня чужая нива:
И толь я въ етомъ правъ, колико ты ревнива.
Когда съ другими я пастушками шучу;
Ты думаешь, я ихъ уже любить хочу.
Обманываешься; не то любви примѣты:
То яблонны цвѣты, а ето пустоцвѣты,
И яблокъ никогда они не принесутъ;
Такъ ложна мысль твоя, не праведенъ твой судъ.
Пастушка пастуха цѣлуетъ обнимая,
Багрѣя, нѣжася, какъ роза среди Мая.
Въ очахъ любовника прекрасняй всѣхь она:
Блистаетъ между звѣздъ на небѣ такъ луна:
И солнечны лучи во жаркомъ самомъ лѣтѣ.
Внушаютъ радости сладчайшія на свѣтѣ.
Вкусивъ дражайщій плодъ любовникъ говоритъ:
Ахъ! Мало человѣкъ судьбу благодаритъ,
Имѣя таковы во младости забавы,
Важнѣйшія сто кратъ величія и славы.
Коль я въ моей любви не буду зрѣть измѣнъ,
Пастушка говоритъ: любезный Клеоменъ!
Коль буду я всегда довольна такъ какъ нынѣ;
Не можетъ щастія быть больше и богинѣ.
ДОРИМЕНА.
Тронула дѣвушку любовная зараза:
Она подъ вѣтвіемъ развѣсистаго вяза,
На мягкой муравѣ сидяща на лугу,
Вѣщаетъ на крутомъ у рѣчки берегу:
Струи потоковъ сихъ долину орошаютъ,
И водъ журчаніемъ пастушекъ утѣшаютъ:
Сихъ множатъ мѣстъ они на паствѣ красоту;
Но уже тепер имѣю жизнь не ту,
Въ которой я, пася овецъ увеселялась,
Когда любовь еще мнѣ въ сердце не вселялась.
Но дни спокойныя не вѣчно ль я гублю!
Не знаю я мила ль тому, ково люблю,
Куда мой путь лежитъ, къ добру или ко худу,
Не знаю, буду ль я мила или не буду.
Востала и сняла со головы вѣнокъ,
И бросила она ево на водный токь,
А видя то, что онъ въ водѣ предъ нею тонеть,
Тонулъ и потонулъ; она то видя стонеть.
Андроникъ мя любить не будеть никогда;
Но прежде высохнетъ сея рѣки вода,
Ахъ! Нежель изъ ево когда я выйду плѣна:
Вода не высохнетъ; изсохнетъ Доримена.
Ты страсть любовная толико мнѣ вредна,
Колико ты въ сіи мнѣ стала дни чудна.
О коемъ пастухѣ вздыхаю и стонаю,
О томъ, онъ любитъ ли меня илъ нѣтъ, не знаю:
А кто меня любя весь разумь свой затьмилъ,
Тотъ сколько ни пригожъ, однако мнѣ не милъ.
Сѣнной косѣ цвѣты прибытка не приносятъ;
Траву, а не цвѣты къ зимѣ на сѣно косятъ;
Хотя въ очахъ они и больше хороши:
А мнѣ возлюбленный миляе сталъ души:
И сколько мнѣ онъ милъ, толико и прекрасенъ.
Безвѣстенъ мой мнѣ рокъ и отъ того ужасенъ.
Когда Андроника любовь не заразитъ;
Такъ страсть моя меня въ пучинѣ погрузитъ.
Смущается она, но время ей незлобно;
Андроникъ ставъ ей миль, ее любилъ подобно.
День жарокъ, кровь ея любовью зазжена;
Раздѣлась дѣвушка, купается она;
Прохладная вода ей тѣло охлаждаетъ;
Но жаркія любви вода не побѣждаетъ.
Андроникъ въ етотъ часъ на берегъ сей пришелъ:
Сокровише свое незапно тутъ нашелъ.
До сихъ пастушка дней всегда ево чужалась;
Такъ будучи нага пастушка испужалась.
Не льзя при немъ ийти за платьемъ на травы:
И окунулася до самой головы.
Андроникъ отошелъ, но онъ не удалился,
И межь кустовъ въ близи Андроникъ притаился:
Пастушки на брегу онъ видитъ наготу,
Взираетъ на ея прелѣстну красоту,
И распаляется: а какъ она одѣлась,
Подшелъ Андроникъ къ ней: А доримена рдѣлась.
Не зрѣлъ я прелѣсти толикой ни коли,
Какую зрѣлъ теперь въ водѣ и на земли:
На сушѣ на водахъ красы такой не зрится:
И наготу твою зря кто не разгорится?
Въ сей часъ я зрѣлъ тебя — - не льзя не закипеть,
Я больше не могу прекрасная терпѣть,
И утаить любви: тобой она зазженна.
Я буду щастлива иль буду пораженна.
Умру, когда слова пастушка погублю!
Живи, люби меня какъ я тебя люблю!
КОНСТАНТІЯ.
Константія любовь горячу ощущала,
И со мавриціемъ сойтися обѣщала,
Въ неотдаленныя, но темныя лѣса,
Какъ скоро ясныя померкнутъ небеса.
Пришелъ тотъ часъ, она колико ни трепѣщетъ,
Но слова даннаго и жара не отмѣщетъ;
Лѣсъ мрачностью покрытъ и тьмою лугъ одѣтъ:
Уже прекрасная на сходбище идетъ:
Идущая туда она изнемогаетъ,
Но умъ восторженъ весь: такъ буря восторгаетъ
На воздухъ отъ земли легчайшій сильно прахъ:
Въ ней сильная любовь преодолѣла страхъ,
И всю во нѣжности стыдливость побѣждаетъ:
Горчитъ Константію и столько жъ услаждаетъ.
Дождливая лугамъ погода хоть строга;
Однако зѣленяй отъ дождика луга.
Сей часъ ей кажется всѣхъ паче мѣръ ужасенъ;
Но паче же всѣхъ мѣръ пріятенъ и прекрасенъ.
Пришла: пастухъ ужъ тутъ, о щастливый пастухъ!
Воскликнулъ онъ: утѣшь, утѣшь любовь мой духъ!
По что принудило тебя теперь мутиться!
Ахъ, дай Маврицій мнѣ ко стаду возвратиться:
Отсрочь возлюбленный напасть мою, отсрочь!
Съ сей тьмою принесла и въ сердце тьму мнѣ ночь.
Съ какимъ пришла ко мнѣ жестокимъ ты отвѣтомъ!
А я тьмы ночи ждалъ съ тобою сердцу свѣтомъ.
Сюда въ другую ночь Маврицій я прийду:
Дай мнѣ привыкнути ко страху, ко стыду:
Отважняе тогда я буду въ сей пустынѣ;
Іюль, а не декабрь по мѣсяцѣ іюнѣ.
Не вдругъ, но предваренъ ко замерзанью лозъ,
Во ноябрѣ въ лугахъ является морозъ,
Не вдругъ себѣ и снѣгъ жилище обретаетъ,
Покроетъ землю онъ; покроетъ и растаеть;
Не трогай ты меня коль я всево миляй!
И ты миляе мнѣ всево, всево и зляй:
Не тако золъ Борей какъ море онъ терзаетъ.
Въ любви пастухъ кипитъ, пастушка замерзаеть.
Константія пришла не ласку мнѣ явить;
Пришла Константія мя нынѣ умертвить.
Не радуетъ меня любезная, печалитъ:
И лютая змѣя любовника не жалитъ.
О какъ маврицій ты, о какъ не терпѣливъ!
О рокъ колико мнѣ сталъ нынѣ ты гнѣвливъ!
Смягчись дражайшая! Пастушка хоть дичилась,
Хотя стыдилася, однако умягчилась,
И говоритъ ему: покорствую судьбѣ;
Да только не на часъ вручаюсь я тебѣ;
Такъ ежели меня Маврицій ты покинешь;
Ты душу изь меня невѣрностію вынешь.
Пускай разсядется долина подо мной,
Коль буду я прельщенъ во вѣки кѣмъ иной:
Пускай пожреть меня зіяющая бездна,
Коль мнѣ опричь тебя явится кто любезна.
Ко мягкой муравѣ пастушку онъ ведетъ,
И устремляется съ куста сорвати цвѣтъ.
Рабѣеть дѣвушка, рабѣетъ и стыдится.
Въ послѣдокъ на траву понудима садится.
Мнѣ кажется еще не мрачно въ семь лѣсу;
Но я тебя ни чѣмъ ужъ болѣ не спасу;
Когда жъ ужъ больше я не властна надъ собою:
Довольствуйся пастухъ моею ты судьбою!
Зефиры дули ей въ растрепанны власы,
И умножали тѣмъ сей дѣвушки красы.
Ему лицо ея давно уже приятно;
Но въ дѣйствіи такомъ приятняй многократно.
ПОРЦIЯ.
Младая Порція приятна и прекрасна,
Но столько же въ любви была она безстрастна.
То зная Калисѳенъ во страсти хоть кипѣлъ;
Но не возможности до времеяи терпѣлъ,
И мыслилъ такъ: мой духъ хотя о ней стонаетъ,
Что дѣлать, коль она любви еще не знаетъ!
Еще, онъ думаетъ, малина не красна:
Не зачалась еще лѣть Порціи весна,
Не зѣлены луга и снѣгъ еще не таеть,
И жавронокъ еще надъ паствомь не лѣтаетъ:
Но вдругъ услышалъ то, что нѣкакой пастухъ,
Вокрався въ сердце къ ней, плѣнилъ пастушкинъ духъ.
Груститъ онъ болѣе, грустилъ колико прежде,
Когда и сѣтуя онъ быль о ней въ надеждѣ.
Плеснетъ, онъ думывалъ, струя во берега,
Когда пройдетъ зима, освободивъ луга.
Хотя о Порціи то сказано и ложно;
Но Калисѳену быть веселымъ не возможно.
Онъ страстію еще мучительняй горитъ,
Шатается въ лѣсу, въ пустынѣ говоритъ:
Къ чему ты Порція въ очахъ моихъ блисталась,
Когда ты ахъ не мнѣ, когда не мнѣ досталась!
На то ли ты огонь зажгла въ моей крови!
Я думалъ то, что ты не мыслишь о любви.
Невинной агницей по днесь тебя я ставилъ,
И непорочности твоей я время славилъ.
Какую вѣдомость я слышу о тебѣ!
друрому отдано, что прочилъ я себѣ.
Мнилъ, будешь ты моя, но не моя ты стала:
Не ради ты меня какъ роза разцвѣтала:
Не я разгрызъ орехъ, не я ядро вкушалъ,
Другой, другой себя тобою утѣшалъ.
А я когда ево утѣхи вображаю,
Дурманъ и бѣлену лишъ только распложаю.
Когда бъ любовникъ твой достоинство имѣлъ;
Такъ я бы ободрить еще себя умѣлъ:
А нынѣ вижу я, ѣстъ финики скотина,
И съ чистою водой совокупилась тина.
Но можно лъ было мнить, такой пастухъ сорветъ,
Хранимый Порціей ея прекрасный цвѣтъ!
Но здѣлалося такъ: оселъ ко смоквѣ ходитъ,
И пищу сладкую на древѣ семъ находить.
Была ты Порція влюбляяся слѣпа;
Но нѣтъ уже ядра, осталась скорлупа.
Услышавъ Порція рѣчи, ету толь ей дику;
Во близости тогда брала она клубнику:
Является ему: за что меня бранишь?
Не винна я ни въ чемъ, а ты меня винишь!
Не знаю Калисфенъ сего я больше дива:
За что ты стремчешься какъ лютая кропива?
Или тебя въ сей часъ покинулъ умъ твой весь?
Но знала я любви, не знаю и по днесь.
А естьли искры я любови ощущала;
Такъ я единой то постелѣ возвѣщала.
Услышавъ эту ночь смутилъ онъ больше духъ.
Не знаешь ли ты, мнѣ который милъ пастухъ?
Не можно ни чево съ ево сравнять судьбою.
Я зрю ево въ сію минуту предъ собою.
О треблаженный часъ, не сѣтуй же стѣня:
Такъ я тебя люблю, люби ты такъ меня:
Импоянится чево съ тобою мы желали.
Рекли: и искры въ ней пожаромъ воспылали.
ПАНТЕНИСА.
На паствѣ двумъ сердцамъ любовь во снѣ не зрѣлась.
И вдругъ зажглась она, зажглась и загорѣлась:
Въ минуту въ той и въ той премѣна головѣ.
Пастушка, гдѣ пасла, сидѣла на травѣ,
И сидячи она ягненка лобызаетъ.
Пастухъ открыти ей свою любовь дерзаетъ.
О естьли бъ дѣвушка то здѣлалось тебѣ,
Что я почувствоваль теперь тя зря въ себѣ!
Препроводилъ бы я свою въ утѣхѣ младость,
И пребыла бъ со мной моя до гроба радость.
Я главнымъ бы часомъ сей жизни, часъ почелъ:
Онъ былъ бы для меня какъ патака для пчелъ,
Какъ дождикъ ради нивъ, когда въ поляхъ засуха:
Для Лизимахова то Пантениса духа.
Когда я подлинно пастухъ тебѣ мила;
Тужу, что я давно твоею не была.
Онъ чувствуетъ любовь не знавъ любовной муки,
И Пантенисины цѣлуетъ нѣжно руки.
Почто любовь мя ты къ ней долго не влекла!
Въ веселіи бы жизнь моя давно текла.
Подобіемъ какъ ты по времени мороза,
Выходитъ изъ пучка прекрасна въ мнѣ роза,
И распускается въ воздушной чистотѣ,
Въ прелѣстной зрѣнію Зефира красотѣ,
Когда весна сіи долины обновляетъ,
И Флора олтари въ лугахъ постановляеть,
Во цвѣтоносной сей долинѣ, гдѣ пасемъ.
Когда жъ драгая здѣсь мы жертву принесемъ?
Когда разсмотрится поступокъ твой подробно,
И впрямь узнаю я, что я мила подобно.
Сіе мнѣ радости и больше приключитъ:
И ужъ меня съ тобой ни что не разлучить.
Увидя вѣрность я не рѣчью, самымъ дѣломъ,
Предамся въ вѣкъ тебѣ душею я и тѣломь.
Довольно ли къ любви единыхъ лишъ рѣчей?
Широкая рѣка въ источиикѣ ручей,
Пшеница кажется въ началѣ намъ травою,
Нарцисъ и лилія во всходѣ муравою:
Безъ перья видимъ мы во всякомъ родѣ птицъ,
Во пухѣ лишъ одномъ изшедшихъ изь лицъ.
Моя тобою кровь до нынѣ не горѣла:
Велика страсть моя. Однако не созрѣла.
Созрѣй ея, созрѣи, созрѣй скоряе страсть,
И дай скоряе мнѣ вкусить желанну сласть!
Являй любовь, являй, что онъ не лицемѣренъ,
Что вправду любитъ онъ и будетъ вѣчно вѣренъ!
Произноси скоряй любовь сей сладкій плодъ!
Разлѣйся ты скоряй источникъ быстрыхъ водъ.
По сихъ рѣчахъ они въ кустарникахъ гуляютъ,
И болѣе еще другъ друга распаляютъ.
Пастухъ еще сильняй почувствовалъ любовь:
Сильняй еще и въ ней тогда кипѣла кровь.
Пастушка то узнавъ хотя и ужаснулась;
Но страшный видя сонъ пастушка не проснулась.
Не дѣйствуетъ ужъ руль, мчать лодку паруса,
И нанеслась на мѣль пастушкина краса.
Пастушка пастуху желанье увѣнчала:
Кипѣлъ пастухъ, она кипѣньемъ отвѣчала:
И говоритъ по томъ: теперь твой жаръ жестокъ;
Но естьли сей когда замерзнетъ кипетокъ!
Когда всплыветъ на днѣ рѣки ложащій камень,
Тогда утихнетъ мой къ тебѣ драгая пламень.
АРГЕЛIЯ.
Къ себѣ влюбяся ждетъ Аргеліи пастухъ,
Котораго она поколѣбала духъ.
Такъ паство ждетъ весны, земледѣльцы жнива,
Снять то, что сѣвъ сулитъ и обѣщаетъ нива.
Пастухъ разгоряченъ пастушкою горитъ,
И ждавъ ее въ шалашъ онъ ето говоритъ:
Восточная зѣзда, видъ лутчій темной ночи,
Взойди, взоиди скоряй и освѣти мнѣ очи!
Тобою данная палитъ мою кровь рѣчь;
Прийди прийди скоряй, не дай мнѣ сердца сжечь!
Я мышлю о тебѣ, я весь горю тобою,
И не владѣю я ужъ болѣе собою;
Такъ ты мнѣ слово давь, меня не обмани,
И слова даннаго ты мнѣ не отмѣни!
Ты сердцу моему утѣхи предвѣщала;
Къ Павзанію прийти ты въ рощу обѣщала,
И поручить ему прелѣстныя красы:
Я жду минуты той какъ ждутъ луга росы,
Какъ ждутъ на сѣкокосъ себѣ съ косою ведра,
Или ужину съ нивъ и умолота щедра.
Воображаю я красу твою себѣ,
И прилѣпляюся я мысленно къ тебѣ:
Въ изнеможеніи я страсти не крѣплюся;
Что жъ будетъ, какъ къ тебѣ я дѣйствомъ прилѣплюся!
Восхитишь ты мою воспламененну кровь,
Взойдетъ на вышшую степень моя любовь,
Какъ солнце до сего дошедъ жарчайта знака,
Который на лугахъ зовемъ мы знакомъ рака.
Но естьли не прійдешь ты къ етой сторонѣ,
Иль будешь ты пришедъ сопротивляться мнѣ;
Такъ будешь моему всево ты сердцу зляе,
Колико ты. Всево на свѣтѣ мнѣ миляе.
Подобно изъ земныхъ исходитъ тако нѣдръ,
Ко Флорѣ на луга противный бурный вѣтрь:
А я красавицы приходъ моей считаю,
Часами, въ кои я какъ снѣгъ весной растаю.
Но се идетъ она ево увеселить:
Идеть она къ нему, кровь больше воспалить.
И усугубити ему въ любови щастье,
Разсыпать непогодь и разогнать ненастье,
Сама любовію нѣжнѣйшею горя:
По бурѣ всходитъ такъ на небеса заря,
И дня приятнаго пгеддвѣріе являетъ,
А ожиданьемь дня уже увеселяетъ.
Отпрыгиваетъ такъ быть вѣткою сучокъ,
Такъ кажеть листики цвѣтка очамь пучокъ,
Въ густѣйши онъ идеть съ любовницею тѣни,
Аргелію къ себѣ сажаеть на колѣни.
Павзаній стыдно мнѣ, что я пришла къ тебѣ:
Не представляла я сей робости себѣ,
Въ которую меня отважности ввергаютъ:
Къ закланью агницы не сами прибѣгаютъ,
Не преклоняются къ сорванію цвѣты.
О коль я дерзостна, коль дерзостенъ и ты!
Ни рдись не трепѣщи, что я тебя милую,
И чувствуй лишь любовь! И такъ тебя цѣлую.
Но ты цѣлуешься и жмуряся глядишь.
Я жмурюсь отъ тово, что ты меня стыдишь.
Спокой любезная свои дрожащи члѣны;
Едины только зрять сіе древа зѣлены.
Я въ дерзости моей стыжуся и тебя,
И липъ и сей травы, и ахъ, сама себя.
Но стыдъ Аргелію хотя и поражаетъ;
Однако жаръ ея и больше умножаетъ.
Духъ весь въ Аргеліи любовью воспылалъ,
И исполняется, чево пастухь желалъ.
ЦЕЛЕСТИНА.
Сидящій на горѣ приморской со любезной,
Во время тишины увеселяясъ безной,
Пастухъ любовницѣ сіи слова вѣщалъ:
Кто горести, какъ я, въ любви не ощущалъ,
Хотя препятствія въ любви воспоминаетъ,
Прямой горячности въ любви еще не знаетъ.
Тогда приятняй день, когда встаешь отъ сна,
Приятняй во своемъ началѣ и весна:
Когда гуляемъ мы въ позѣленѣломъ полѣ,
Въ началѣ зѣлени приятства видимъ болѣ.
Могла ль бы тишина прелѣстна быти водъ,
Когда бы безъ премѣнъ и бурь прошелъ весь годъ.
Не возвышай пастухъ премѣны ты толико,
Чтобъ было щастіе мое тобой велико:
Не предвѣщай своихъ пастушкѣ ты измѣнъ,
Когда не можешь въ вѣкъ ты мною быть забвѣнъ.
А естьли Валтазаръ тебѣ когда прискучу,
Какъ рыба безъ воды томяся я размучусь.
Со Целестиною всегда я тщуся быть,
И не могу тебя до гроба позабыть.
Любовь моя не цвѣтъ и вѣчно не увянетъ:
Такъ пища никогда противною не станетъ.
Или забылъ ужъ ты мнѣ молвленны слова:
Весна по перьвыхъ дняхъ уже не такова,
И послѣ насъ она не столько услаждаетъ?
На время знать тебя страсть нѣжна побѣждаетъ.
Не о любовницахъ я это говорилъ,
Я быліе себѣ, а не плоды варилъ.
Коль въ клѣтку я сажалъ поймавъ силками птицу?
Манилъ ли я тогда въ силки къ себѣ дѣвицу?
Наскучитъ ли кому когда ево душа?
А ты мнѣ такъ мила, колико хороша.
Какъ солнца жаркій лучъ во вѣки не простынеть,
Мой духь тебя по смерть драгая не покинетъ,
И не минется мой ко Целестинѣ жаръ,
Доколѣ буду я на свѣтѣ Валтазаръ.
И я тебя во вѣкъ любезный не забуду,
И Целестиною лишать тебя не буду.
Коль долго я когда не зрю мой свѣтъ тебя,
Во тѣ часы сама не помню я себя:
И всякой разъ тобой въ часъ оный огорчаюсь,
Когда съ тобою я любезный разлучаюсь.
На мысли ты моей всегда и въ день и въ ночь:
Твой зракъ отъ глазъ моихъ не отступаеть прочь,
Какъ воскъ во теплотѣ, такъ я тобою таю,
И мыслію тебя повсюду обрѣтаю.
Наполненна моя тобою голова,
Какъ мягкая въ лугу цвѣтами мурава:
И сердце такъ мое тобою распаленно,
Колико во огнѣ железо раскаленно,
Имѣешь надо мной и ты подобну власть:
И описала ты мою своою страсть.
Владѣй моимъ любовь и сердцемъ ты и духомъ,
Увеселяй меня и зрѣніемъ и слухомъ,
И осязаніемъ! Пастушки слыша гласъ,
И видя предъ собой любезну въ оный часъ,
Ко осязанію пастухъ уже стремится:.
Пастушка нѣжною пріятностью томится,
И утомленна съ нимъ отходитъ во кусты
Приморской той горы во ивники густы.
Готовитъ имь Еротъ тамъ новыя успѣхи,
А мягкая трава любовникамъ утѣхи.
ЗАИДА.
Примѣтилъ Кассій, то, ево Заида любитъ;
Такъ онъ горячу къ ней свою любовь сугубитъ,
Кидается къ нему ея умильняй взоръ,
Приятняй съ нимъ ведетъ пастушка разговоръ,
Различныя ему отличности являетъ,
И многое ему пастушка дозволяетъ.
Даетъ себя ему она пощекотить,
И съ нѣкой дерзостью съ собою пошутить:
Поцѣловать себя не рѣдко допущала,
Хотя притворствуя лицо и отвращала.
Не рѣдко говоритъ ему обинякомъ,
О чемъ груститъ она, и думаетъ о комъ,
И что она уже и паство ненавидитъ,
Когда любезнова день цѣлый не увидитъ.
Зазженъ огонь зазженъ во ихъ младой крови,
И ко взаимственной готово все любви:
Взаимственно пастухъ пастушкѣ подражатель:
Ко желтымъ колосамъ готовится такъ жатель.
Готовится пастухъ рвать розовы цвѣты,
Снять вишни съ дерева, изъ улья взять соты:
Прельщенъ какъ онъ Зефиръ ясминными духами.
Гуляли въ красный день пастушки съ пастухами.
Не пало съ небеси еще въ луга росы;
Но ужъ приближились вѣчернія часы:
Минуты ближатся, чтобъ солнцу укатиться;
Пора ко шалашамь пастушкамъ возвратиться.
И Кассій съ дѣвушкой любя ее давно,
Задумавшись идетъ: въ умѣ у нихъ одно:
Отстала дѣвушка пастухь остался съ нею.
Заида я тебѣ едва сказати смѣю,
Что въ сердцѣ ахъ моемъ скрывалося по днесь:
Послушай ты, а мы уединенны здѣсь,
И стѣны видны намъ строенья разваленна,
Коль ты подобной мнѣ любовью распаленна;
Пойдемъ туда! Зачѣмъ пойдемъ? Войдемъ туда!
Не дѣлай Кассій ты мнѣ етова стыда!
Войдемъ дражайшая, скончай мою ты муку!
Пастушка пятится, пастухъ ея взялъ руку,
И во развялииы прекрасную ведетъ:
Пастушка съ пастухомъ въ развалины идетъ.
Пастухъ воспламененъ, пастутка малодушна,
И стала пастуху противяся послушна.
Вкушаетъ ягоды во алчности своей,
До етова часа невѣдомыя ей,
И говоритъ по томь: о время ты мнѣ грозно!
Ахъ, что я здѣлала! Я каюсь только позно:
Должна была свой жаръ я больше умѣрять,
Дабы невинности своей не потерять;
Но сорванъ ужъ левкой и лилія увяла:
Затьмилось то тобой, чѣмъ прежде я сіяла,
Одной ли лишъ тебѣ пришла сія чреда?
Я быти таковой не мнила никогда.
Ты стала мнѣ теперь и прежняго миляе.
Осѣтивъ дѣвушку пастухъ уже смѣляе.
И хочетъ онъ еще пастушку разманить.
Пастутка етова уже не премѣнить:
Пускай ты здѣлала, что дѣвкѣ не прилично;
А естьли учинишь ты дѣло то вторично,
Не потеряешь ты ужъ больше ни чево.
Ахъ, я лишилася тобой уже всево!
Почто съ тобой пастухъ я прежде не дичилась,
И ахъ, почто почто я столь разгорячилась!
Зажглась и въ пламени забыла весь я страхъ,
И вспомнилась, когда узрѣла вь пеплѣ прахъ.
Заида пастуха хотя и обвиняетъ,
Но зная, что ему безъ пользы все пѣняетъ,
И немогущая по прежнему ужь быть,
Хоть горести сея еще не льзя забыть,
Взирая на свою уже невинность мертву,
Вторично пастуху себя даеть на жертву.
ЛАѴРА.
Былъ нѣкто: скромность онъ гораздо ненавидѣлъ,
И брѣдиль онъ то все, что только онъ увидѣлъ;
А отъ того ни съ кѣмъ ужиться онъ не могъ.
Пастухъ онъ былъ: болталъ и збился послѣ съ ногъ,
Луга своимъ овцамь почасту промѣняя.
На всѣхъ болталъ лугахъ скотину пригоняя.
Пришедъ на новый лугъ не всѣмъ еще знакомъ,
Ужъ мыслить вымолвить худое что о комъ.
Увидѣлъ нѣкогда любви онъ нѣжну томность;
Вотъ способь оказать ему свою нескромность!
Онъ щуку мнить поймавъ варитъ собѣ уху:
Къ едва знакомому подходитъ пастуху:
Расказывалъ ему: онъ видѣлъ то и ето,
И другу онъ ево мрачитъ сей вѣстью лѣто.
Пришлецъ сей тихія ручьи возволновалъ.
Мѣльчайшая струя Дамоклу бурный валъ:
Уже предъ нимь цвѣты приятства не имѣли:
Зефиръ Бореемъ сталъ, дубровы зашумѣли.
Чьево не возмутитъ такая сердца вѣсть!
И что на свѣтѣ семъ сего тяжелѣ есть!
Такъ небо ясное въ полудни помѣрькаетъ,
Когда ко ужасу въ тьмѣ молиія сверькаеть,
И пѣсней соловей сокрывся не поетъ:
Вѣтръ вержетъ шалаши и нивы градъ біетъ.
На вышшихъ бѣдствіе Дамоклово стѣпеняхъ;
Ево любовница сидѣла на колѣняхъ,
У пастуха свою грудь нѣжну оголя,
Себя и пастуха подобно распаля.
А дерзкая рука пастушку миловала,
Когда любовника пастушка цѣловала.
Дамоклъ мученіе несносно ощущалъ,
И жалобы свои дубровѣ возвѣщалъ:
И слышать не хотѣлъ о ревности я прежде:
Въ такой ли съ Лаѵрою любился я надеждѣ!
Другой имѣетъ то, что прежде я имѣлъ:
Тобой невѣрная весь разумъ мой омлѣлъ:
Жарчайше для меня Іюнни дни блистали:
Не зрѣлъ я осени; и ужъ морозы стали;
Не пожелтѣли здѣсь зѣленыя луга;
А на лугахъ ужо насыпаны снѣга.
Преддверья не было къ сей лютой мнѣ премѣнѣ:
Не портилось ни что; и вижу все во тлѣнѣ.
Отъ друга упросилъ, дабы кто то сказалъ,
Нещастіе сіе ясняе доказалъ.
Болтаетъ сей пришлецъ, языка онъ не вяжешъ.
И въ паствѣ Лаѵрина любовника онъ кажетъ.
Но кто любовникъ сей? Дамокла кажетъ онъ;
Прошелъ престратнѣйшій прошелъ Дамокловъ сонъ,
И болѣе душа ево не волновалась:
Возникли радости и ревность миновалась.
И какь онъ агницу потерянну нашелъ:
Къ любовницѣ своей, обрадованъ, пошелъ:
Сошли снѣга долой съ полей истаяваясь:
Въ мѣчтѣ ползла змѣя, мѣчтою извиваясь.
Онъ Лаѵрѣ расказалъ мѣчтаніе свое;
Она ево журитъ за мнѣніе сіе:
А онь отвѣтствуетъ: ково кто любитъ мало,
Тово и ревностью ни что ни позамало;
А я любезную всѣхъ паче мѣръ люблю,
И сей любви доколь я живъ, не истреблю.
Тобою мнѣ судьбы не изъясненно щедры:
Вокореняются подобіемъ симъ кедры,
Своихъ достигнувъ силъ по возрастѣ своемъ,
Какъ ты дражайшая во сердцѣ въ вѣкъ моемъ.
И я возлюбленный люблю тебя подобно,
Однако вить любить безъ ревности удобно.