Я поставилъ палатку на каменномъ склонѣ
Абиссинскихъ, сбѣгающихъ къ западу, горъ
И безпечно смотрѣлъ, какъ пылаютъ закаты
Надъ зеленою крышей далекихъ лѣсовъ.
Прилетали оттуда какія-то птицы
Съ изумрудными перьями въ длинныхъ хвостахъ,
По ночамъ выбѣгали веселыя зебры,
Мнѣ былъ слышенъ ихъ храпъ и удары копытъ.
И однажды закатъ былъ особенно красенъ,
И особенный запахъ летѣлъ отъ лѣсовъ,
И къ палаткѣ моей подошелъ европеецъ,
Исхудалый, небритый, и ѣсть попросилъ.
Вплоть до ночи онъ ѣлъ неумѣло и жадно,
Клалъ сардинки на мяса сухого ломоть,
Какъ пилюли, проглатывалъ кубики магги
И въ абсентъ добавлять отказался воды.
Я спросилъ, почему онъ такъ мертвенно блѣденъ,
Почему его руки сухія дрожатъ,
Какъ листы… — „Лихорадка великаго лѣса“, —
Онъ отвѣтилъ и съ ужасомъ глянулъ назадъ.
Я спросилъ про большую открытую рану,
Что сквозь тряпки чернѣла на впалой груди,
Что съ нимъ было? — „Горилла великаго лѣса“, —
Онъ сказалъ и не смѣлъ оглянуться назадъ.
Былъ съ нимъ карликъ, мнѣ по поясъ, голый и черный,
Мнѣ казалось, что онъ не умѣлъ говорить,
Точно песъ, онъ сидѣлъ за своимъ господиномъ,
Положивъ на колѣни бульдожье лицо.
Но когда мой слуга подтолкнулъ его въ шутку,
Онъ оскалилъ ужасные зубы свои
И потомъ цѣлый день волновался и фыркалъ
И раскрашеннымъ дротикомъ билъ по землѣ.
Я постель предоставилъ усталому гостю,
Легъ на шкурахъ пантеръ, но не могъ задремать,
Жадно слушая длинную, дикую повѣсть,
Лихорадочный бредъ пришлеца изъ лѣсовъ.
Онъ вздыхалъ: — „какъ темно… этотъ лѣсъ безконеченъ…
Не увидѣть намъ солнца уже никогда…
Пьеръ, дневникъ у тебя? На груди подъ рубашкой?
Лучше жизнь потерять намъ, чѣмъ этотъ дневникъ!
„Почему насъ покинули черные люди?
Горе, компасы наши они унесли…
Что намъ дѣлать? Не видно ни звѣря, ни птицы;
Только посвистъ и шорохъ вверху и внизу!
„Пьеръ, замѣтилъ костры? Тамъ навѣрное люди…
Неужели же мы, наконецъ, спасены?!
Это карлики… сколько ихъ, сколько собралось…
Пьеръ, стрѣляй! На кострѣ человѣчья нога!
„Въ рукопашную! Помни, отравлены стрѣлы…
Бей того, кто на пнѣ… онъ кричитъ, онъ ихъ вождь…
Горе мнѣ! На куски разлетѣлась винтовка…
Ничего не могу… повалили меня…
„Нѣтъ, я живъ, только связанъ… злодѣи, злодѣи,
Отпустите меня, я не въ силахъ смотрѣть!..
Жарятъ Пьера… а мы съ нимъ играли въ Марсели,
На утесѣ у моря играли дѣтьми.
„Что ты хочешь, собака? Ты всталъ на колени?
Я плюю на тебя, омерзительный звѣрь!
Но ты лижешь мнѣ руки? Ты рвешь мои путы?
Да, я понялъ, ты богомъ считаешь меня…
„Ну, бѣжимъ! Не бери человѣчьяго мяса,
Всемогущіе боги его не ѣдятъ…
Лѣсъ… о, лѣсъ безконечный… я голоденъ, Акка…
Излови, если можешь, большую змѣю!“ —
Онъ стоналъ и хрипѣлъ, онъ хватался за сердце
И на утро, почудилось мнѣ, задремалъ;
Но, когда я его разбудить попытался,
Я увидѣлъ, что мухи ползли по глазамъ.
Я его закопалъ у подножія пальмы,
Крестъ поставилъ надъ грудой тяжелыхъ камней
И простыя слова написалъ на дощечкѣ:
— Христіанинъ зарытъ здесь, молитесь о немъ.
Карликъ, чистя свой дротикъ, смотрѣлъ равнодушно,
Но, когда я закончилъ печальный обрядъ,
Онъ вскочилъ и, не крикнувъ, помчался по склону,
Какъ олень, убѣгая въ родные лѣса.
Черезъ годъ я прочелъ во французскихъ газетахъ,
Я прочелъ и печально поникъ головой:
— Изъ большой экспедиціи къ Верхнему Конго
До сихъ поръ ни одинъ не вернулся назадъ.
