Смерть, похитившая около двухъ лѣтъ тому назадъ одного изъ наиболѣе выдающихся нѣмецкихъ философовъ послѣдней трети минувшаго вѣка, побуждаетъ насъ напомнить русской публикѣ о личности и творчествѣ этого замѣчательнаго человѣка. Какъ бы мы ни относились къ метафизикѣ Гартманна и къ его этическимъ идеаламъ, мы во всякомъ случаѣ должны признать за нимъ довольно значительную, хотя и не первостепенную роль въ новѣйшей исторіи философіи. Даже у насъ въ Россіи вліяніе Гартманна отразилось на творчествѣ Вл. Соловьева и А. А. Козлова. Послѣднему принадлежитъ и сокращенный переводъ главнаго труда Гартманна — «философія Безсознательнаго». Въ чемъ же кроется причина огромнаго успѣха философіи Гартманна и ея вліянія на послѣдующую мысль? Чтобы уяснить себѣ этотъ вопросъ, обратимся къ личности и произведеніямъ покойнаго философа. Напомнивъ вкратцѣ читателю біографію Гартманна, я постараюсь въ общихъ чертахъ уяснить генезисъ его системы и важнѣйшіе пункты его метафизики, теоріи познанія и психологіи.
I.
правитьГартманнъ родился 23 февраля 1842 года въ Берлинѣ. Отецъ его, генералъ отъ артиллеріи, былъ чрезвычайно умнымъ и разносторонне образованнымъ человѣкомъ. Въ то же время это былъ «eine echt preussische Soldatennatur», по выраженію біографа Гартманна. Съ ранняго дѣтства маленькій Эдуардъ началъ испытывать на себѣ интеллектуальное и моральное вліяніе отца. Ему обязанъ онъ тою умственною гибкостью и тою «полиматіей», которая такъ характеристична для интеллигентнаго берлинца[1]. Подъ его же воздѣйствіемъ у сына сложился консервативный взглядъ на политическую жизнь, которому Гартманнъ оставался вѣренъ всю свою жизнь. Быть можетъ, органическому отвращенію Гартманна къ демократизму и соціализму содѣйствовали отчасти и тѣ дѣтскія впечатлѣнія, которыя ему пришлось пережить на седьмомъ году тотчасъ послѣ поступленія въ королевскую семинарію — сцены изъ революціи 48 года. Въ школѣ Гартманнъ обнаружилъ изумительно раннее развитіе умственныхъ способностей — учился онъ блестяще. Крайне любопытно то обстоятельство, что онъ уже на 10-мъ году утратилъ наивную религіозную вѣру, и это религіозное свободомысліе и, въ частности, антипатія къ христіанству у него постоянно усиливались. Еще ранѣе 10 лѣтъ онъ смущалъ преподавателей различными казуистическими вопросами (почему не крестятъ мертворожденныхъ дѣтей? Почему животнымъ отказано въ безсмертіи души? и т. п.). Такой образъ мыслей создалъ для него довольно изолированное положеніе въ школѣ: на него всѣ косо смотрѣли, но отдавали должное его исключительнымъ способностямъ. Уже въ послѣднихъ классахъ гимназіи мальчикъ обнаружилъ способности къ музыкѣ и къ рисованію. Гартманнъ не только успѣшно учился музыкѣ и пѣнію, но пробовалъ силы и въ композиціи, сочинивъ трехактную оперу: «Звѣзда Севильи». Либретто (по Лопе де Вега) было составлено имъ же.
Въ то же время онъ читалъ беллетристику и научныя сочиненія прямо «запоемъ». Въ 1858 году по окончаніи курса Гартманнъ поступилъ, по примѣру отца, въ гвардейскій полкъ берлинской артиллеріи, предварительно проведя нѣсколько мѣсяцевъ для военной подготовки въ Шпандау. Товарищи по полку неодобрительно относились къ молодому человѣку за его «филистерство», т.-е. за наличность въ немъ духовныхъ интересовъ, недоступныхъ ихъ пониманію. Гартманнъ продолжалъ посвящать свой досугъ наукѣ, философіи и искусству, отдавая въ то же время дань и чувственнымъ наслажденіямъ. Но вскорѣ его военной каррьерѣ суждено было прерваться и прерваться навсегда. Причиною была тяжелая болѣзнь — нервное страданіе въ колѣнномъ суставѣ. Окончательно отказавшись отъ первоначальнаго призванія въ 1865 г., нѣкоторое время онъ думаетъ отдаться артистической дѣятельности — стать живописцемъ, но вскорѣ и отъ этой попытки онъ отказывается и находитъ свое истинное призваніе въ философіи. Уже съ 1858 г. Гартманнъ начинаетъ писать небольшіе философскіе этюды. Къ началу 60-хъ годовъ относится его сближеніе съ однимъ хорошо философски образованнымъ учителемъ — Лудвигомъ Гофманомъ, который познакомилъ его съ философскими воззрѣніями Гегеля, Шеллинга и Шопенгауэра. Изъ этихъ трехъ философовъ особенно сильное впечатлѣніе на Гартманна оказалъ Шопенгауэръ, который былъ для него, какъ и для Р. Вагнера, настоящимъ «Himmelsgeschenk». Тѣмъ временемъ на-ряду съ занятіями философіей Гартманнъ пробуетъ силы и на литературномъ поприщѣ, — пишетъ 2 драмы, появившіяся въ свѣтъ подъ псевдонимомъ позднѣе (въ 1871 г.). Въ этотъ же періодъ окончательно складывается его философское міросозерцаніе — въ 1867 г. онъ заканчиваетъ свой первый крупный трудъ — «философію Безсознательнаго» (1867 г.), которая и появилась въ свѣтъ въ ноябрѣ 1868 г. Успѣхъ книги превзошелъ самыя смѣлыя ожиданія. О ней очень сочувственно отозвался рядъ извѣстныхъ литературныхъ критиковъ (Морицъ Каррьеръ, Гіеронимъ "Нормъ и др.), ее стала нарасхватъ раскупать публика. «Безсознательное» сдѣлалось предметомъ модныхъ салонныхъ разговоровъ, какъ ученіе объ автоматизмѣ животныхъ дебатировалось въ XVII в. въ парижскихъ салонахъ. Въ то же время книга сдѣлалась предметомъ восторженныхъ похвалъ и ожесточенныхъ нападокъ со стороны философовъ и натуралистовъ. Представители критицизма и позитивизма, которые въ это время начинали отвоевывать себѣ господствующее положеніе, увидѣли въ Гартманнѣ врага научной философіи. Натуралисты, стоящіе на матеріалистической и механической точкѣ зрѣнія, также вооружились противъ системы мистическаго и телеологическаго характера; богословы обрушились на Гартманна за его атеизмъ и пессимизмъ. Литературная сенсація, вызванная произведеніемъ 23-лѣтняго юноши, побудила впослѣдствіи неоднократно бросать ему упрекъ въ погонѣ за рекламой («Der Reclamephilosoph», какъ выражался Дюрингъ), въ дилетантизмѣ и т. д. Особенное ожесточеніе проявлялось натуралистами, которыхъ возмущалъ девизъ новаго сочиненія — «Спекулятивные результаты, достигаемые индуктивнымъ естественно-историческимъ методомъ». Большинство изъ нападавшихъ на Гартманна естественниковъ съ Геккелемъ во главѣ были люди философски мало подготовленные, и это обстоятельство дало возможность Гартманну сыграть надъ ними злую шутку. Въ 1872 г. противъ Гартманна выступилъ анонимно сильный противникъ въ книгѣ: «Безсознательное съ точки зрѣнія физіологіи и теоріи развитія». Книга эта вызвала единодушное сочувствіе среди біологовъ, хотя авторъ былъ неизвѣстенъ. Высказали было подозрѣніе, что подъ анонимомъ скрывается Геккель, но Геккель опровергъ печатно это заявленіе въ предисловіи къ 4-му изданію «Естественной исторіи творенія». «Этотъ превосходный трудъ, — говоритъ онъ, — въ существѣ дѣла выражаетъ все, что я могъ бы сказать читателямъ моей книги, и я ограничиваюсь простымъ указаніемъ на это сочиненіе тѣмъ, кто интересуется даннымъ вопросомъ». Бѣдный Геккель! Черезъ пять лѣтъ вышло второе изданіе книги, на этотъ разъ съ именемъ автора — Эдуарда фонъ-Гартманна! Сѣти, раскинутыя лукавымъ философомъ, оставались незалѣченными все это время, и Гартманнъ въ 260 примѣчаніяхъ опровергаетъ здѣсь шагъ за шагомъ тѣ возраженія, которыя ранѣе онъ самъ себѣ сдѣлалъ. Въ 1871 г. Гартманнъ женился на Агнесѣ Таубертъ, которая принимала живѣйшее активное участіе въ литературной борьбѣ мужа съ философами, естественниками и духовенствомъ. Послѣднее особенно ополчилось противъ Гартманна въ 1874 г., когда появилось его сочиненіе: «Саморазложеніе христіанства и религія будущаго», задѣвшее съ одинаковой силой и католиковъ, и протестантовъ. Потерявъ въ 1876 г. Жену, Гартманнъ снова женился въ 1878 г. Приблизительно съ этого времени его литературная дѣятельность утрачиваетъ тотъ рѣзко полемическій характеръ, какой она имѣла до этого времени, и пріобрѣтаетъ оттѣнокъ спокойной апологіи «философіи Безсознательнаго» и приложенія ея началъ къ самымъ разнообразнымъ областямъ. Творчество его или, лучше сказать, литературно-философская работа не прекращается почти до самой смерти. Сочиненія его представляютъ какъ рядъ строго методическихъ изслѣдованій (по логикѣ, теоріи познанія, психологіи, натурфилософіи, этикѣ, эстетикѣ, соціологіи исторіи философіи и философіи религіи), такъ и безчисленное множество статей, замѣтокъ, памфлетовъ по поводу той или другой злобы дня. Около четверти вѣка проводитъ онъ въ непрерывной умственной работѣ въ кругу своей семьи въ комфортабельной обстановкѣ, въ нѣсколькихъ минутахъ ѣзды отъ Берлина, но все же въ сторонѣ отъ шума и сутолоки столичной жизни.
II.
правитьПри уясненіи происхожденія какой-нибудь философской системы приходится считаться съ индивидуальностью ея творца, съ вліяніями на него предшествующихъ философскихъ ученій и, наконецъ, съ особенностями соціальной среды, къ которой принадлежалъ данный мыслитель. Что касается перваго пункта, т.-е. индивидуальныхъ особенностей философа, то нужно замѣтить, что нерѣдко въ указаніи такихъ особенностей видятъ объясненіе происхожденія даннаго философскаго ученія, между тѣмъ какъ само по себѣ подобное указаніе ровно ничего не объясняетъ. Смѣшно читать заявленія нѣкоторыхъ психіатровъ о томъ, что причиною пессимизма Шопенгауэра было наслѣдственное предрасположеніе къ меланхоліи, потому что это обстоятельство на самомъ дѣлѣ могло быть лишь поводомъ къ тому, чтобы въ головѣ Шопенгауэра могла при извѣстныхъ условіяхъ общаго сверхъиндивидуальнаго характера сложиться пессимистическая точка зрѣнія на міръ. Когда появилась «философія Безсознательнаго» Гартманна, то нѣкоторые критики глубокомысленно ставили въ связь новое пессимистическое ученіе съ поврежденіемъ колѣнной чашки у Гартманна, повлекшимъ за собою неудачу въ военной карьерѣ. На самомъ дѣлѣ въ личности Гартманна слѣдуетъ искать другихъ, болѣе глубокихъ поводовъ къ возникновенію его философскаго міровоззрѣнія. Въ приведенной біографіи Гартманна прежде всего бросается въ глаза необыкновенное раннее умственное развитіе; подобно Лейбницу, Шеллингу, Вл. Соловьеву, Гартманнъ былъ «Ingenium praecox». По раннее развитіе Гартманна имѣетъ при этомъ ту особенность, что интересы интеллектуальные и эстетическіе у него вездѣ заслоняютъ этическую основу жизни. Внѣ сферы узкаго круга семейныхъ интересовъ жизнь Гартманна не даетъ ни малѣйшихъ указаній на способность Гартманна къ моральному энтузіазму. 23-лѣтній авторъ «философіи Безсознательнаго» смотритъ уже на жизнь человѣческую, на героическія усилія великихъ благодѣтелей человѣчества, религіозныхъ реформаторовъ и политическихъ героевъ, какъ извѣрившійся въ жизнь, пресыщенный жизнію старикъ.
Богаты мы, едва отъ колыбели,
Ошибками отцовъ и позднимъ ихъ умомъ,
И жизнь ужъ насъ томитъ, какъ праздный путь безъ цѣли.
Какъ пиръ на праздникѣ чужомъ.
Было бы однако величайшимъ заблужденіемъ представлять себѣ Гартманна какимъ-то физическимъ декадентомъ; Гартманнъ не «тощій плодъ, до времени дозрѣлый», но крѣпкій, физически здоровый человѣкъ. Достаточно взглянуть на его портретъ, чтобы убѣдиться въ этомъ: мужественное лицо съ необыкновенно умными выразительными глазами и большой окладистой бородой напоминаетъ обличье сказочныхъ нѣмецкихъ королей. Но и въ здоровомъ тѣлѣ можетъ быть душа съ одностороннимъ складомъ: аморализмъ лежитъ въ натурѣ Гартманна. Правда, Гартманнъ создаетъ и впослѣдствіи цѣлую систему морали и хочетъ реформировать религію, но то, что составляетъ ядро этой новой морали и новой религіи — полное невѣріе въ окончательное торжество добра — какъ разъ и обнаруживаетъ природный недостатокъ въ духовной структурѣ Гартманна. Система Гартманна — характернѣйшій продуктъ столичной жизни, гдѣ рано развивается скептицизмъ по отношенію къ людямъ, и гдѣ, съ другой стороны, преждевременно вырабатывается то taedium vitae, за которымъ скрывается невѣріе въ смыслъ жизни. Но Гартманнъ вовсе не аффективная натура. Его пессимизмъ не негодующій пессимизмъ Байрона (Entriistungspessimismus), не патетическая повѣсть о страданіяхъ человѣчества, какую намъ разсказалъ въ своей системѣ Шопенгауэръ, и не громкій крикъ отчаянія передъ ужасами бытія, какъ у Банзена. Для Гартманна пессимизмъ — эффектная и въ то же время отвѣчающая его внутреннему настроенію литературная тема.
Въ Гартманнѣ съ юности была сильна публицистическая жилка: онъ обладалъ необыкновенной чуткостью ко всему современному, и эта черта проходитъ черезъ все его творчество. Успѣхи естествознанія, новокантіанства, отношеніе Бисмарка къ католической церкви, ростъ соціалъ-демократіи, увлеченіе спиритизмомъ, союзъ Германіи съ Австріей противъ Россіи, школьныя реформы — всевозможныя злобы дня находятъ себѣ отголосокъ въ трудахъ Гартманна, и всегда онъ умѣетъ возбудить интересъ, споръ, заставить о себѣ говорить. Пессимизмъ Гартманна затронулъ самыя живыя струны въ душѣ многихъ его современниковъ, ибо философія безсознательнаго есть безсознательная философія усталой души современнаго интеллигента, въ которомъ угасла живая вѣра въ моральный смыслъ бытія. Въ своемъ пессимизмѣ Гартманнъ искрененъ, такъ же какъ онъ искрененъ и въ томъ увлеченіи интеллектуальнымъ спортомъ, какимъ является для него метафизическое творчество. Какъ уже было замѣчено, у Гартманна отъ природы были налицо артистическія наклонности, тѣмъ не менѣе онъ никогда не былъ истиннымъ поэтомъ, какъ Ницше или Вл. Соловьевъ. Этому мѣшалъ аналитическій складъ его ума: въ результатѣ онъ былъ слишкомъ большимъ фантастомъ въ своемъ творчествѣ для чисто-научной разработки философскихъ проблемъ и слишкомъ большимъ педантомъ, чтобы создавать философскія поэмы. Невольно вспоминаются по этому поводу стихи Грилльпарцера, «Genealogisch»:
Der Pedantismus und die Phantasie
Vergingen sich, ich weiss nicht, wie
Und zeugten Mischlingskinder, die
Als Pflanzer sie nach Deutschland sandten,
Die sonst im Weltall unbekannten
Phantastischen Pedanten.
Въ творчествѣ Гартманна, строго говоря, нѣтъ эпохъ, стадій развитія: онъ не проходилъ нѣсколько ступеней въ творчествѣ, какъ Кантъ, Фихте или Шеллингъ. Какъ взлетѣвшая мгновенно вверхъ ракета, онъ при первомъ же дебютѣ поднялся на высшую точку своего развитія. Всѣ послѣдующія сочиненія Гартманна представляютъ или апологію «философіи Безсознательнаго», или историко-критическія изслѣдованія съ точки зрѣнія этого труда.
Изъ вліяній предшествующихъ системъ на Гартманна нужно прежде всего поставить вліяніе Шопенгауэра и Шеллинга, затѣмъ вліяніе Гегеля. Первому Гартманнъ обязанъ чрезвычайно многимъ. Безсознательное, міровая Воля, ступени ея индивидуаціи, ученіе объ инстинктахъ, о половомъ влеченіи, объ интуитивномъ мышленіи, о мистическомъ чувствѣ сліянія съ абсолютнымъ, обоснованіе пессимизма (отрицательный характеръ блага, даруемаго молодостью, здоровьемъ и свободой), увлеченіе буддизмомъ, политическій консерватизмъ, вытекающій изъ пессимистическихъ основаній — все это близко напоминаетъ Шопенгауэра. Но въ другихъ пунктахъ Гартманнъ расходится съ Шопенгауэромъ. По Шопенгауэру, міровою сущностью является безсознательная Воля — но не представленіе, — безсознательному представленію Шопенгауэръ, отводитъ второстепенное мѣсто въ своей системѣ. По Гартманну міровою сущностью является Все-единое Безсознательное, которое сочетаетъ въ себѣ безсознательную Волю Шопенгауэра и Безсознательную Идею Гегеля. Шопенгауэръ нарушаетъ свой онтологическій монизмъ введеніемъ въ міровую Волю множественности «умопостигаемыхъ характеровъ»; Безсознательное Гартманна совершенно исключаетъ какой бы то ни было оттѣнокъ плюрализма. Шопенгауэръ трансцендентальный идеалистъ, Гартманнъ — трансцендентальный реалистъ. Въ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ, какъ и въ стремленіи обосновывать спекулятивные результаты на данныхъ индуктивнаго естественно-историческаго изслѣдованія, нужно видѣть дань увлеченію естествознаніемъ въ 60-хъ годахъ. Шопенгауэръ — проповѣдникъ этики состраданія, Гартманнъ — отвергаетъ ее и проповѣдуетъ строго ригористическую мораль. Шопенгауэръ антиисториченъ, Гартманнъ, по примѣру Гегеля, придаетъ большое значеніе историческому процессу. Шопенгауэръ — пессимистъ, Гартманнъ тоже пессимистъ, но онъ пытается сочетать этотъ пессимизмъ, основанный на эвдемонологическомъ подсчетѣ наслажденій и страданій, съ телеолого-эволюціоннымъ оптимизмомъ, согласно которому этотъ міръ, несмотря на полную невозможность прогресса, все же идетъ наикратчайшимъ и разумнѣйшимъ путемъ къ самоуничтоженію. У Шеллинга Гартманнъ заимствовалъ мысль о синтезѣ въ Безсознательномъ Воли и Идеи.
Что касается вопроса о вліяніи соціальныхъ условій на возникновеніе системы Гартманна, то этого вопроса я не буду здѣсь разбирать. Дѣло въ томъ, что соціальныя условія возникновенія каждой философской системы настолько сложны, что «множественность причинъ» и необходимость прибѣгать къ предположеніямъ для выдѣленія истинной причины, а также близость къ намъ этой эпохи требуютъ особенной осторожности въ выводахъ. По этому поводу есть весьма интересное мѣсто въ одномъ письмѣ Шопенгауэра къ Фрауэнштедту (15 іюля 1855 г.[2]). Шопенгауэръ замѣчаетъ здѣсь, что Куно Фишеръ въ томѣ своей исторіи философіи, посвященномъ Лейбницу, противопоставляетъ франкфуртскаго отшельника автору"Теодицеи": «Лейбницъ жилъ въ эпоху, полную надеждъ, а я — въ безнадежное, несчастное время! Ergo, если бы я жилъ въ 1700 году, то я былъ бы прилизаннымъ оптимистомъ Лейбницемъ! Такъ извращаетъ гегелевщина! А вѣдь мой пессимизмъ сложился какъ разъ въ 1814—1818 годахъ (тогда уже онъ полностью завершился) — въ богатѣйшую надеждами эпоху освободительнаго движенія въ Германіи!»[3]. Лучшимъ образчикомъ нелѣпостей, до которыхъ можно договориться при попыткахъ «соціальнаго» объясненія происхожденія пессимизма, можетъ служить замѣчаніе Каро по поводу Гартманновскаго пессимизма, что это «la philosophie la plus naturelle des peuples qui ne boivent que de la bière».
III.
правитьВъ шестидесятыхъ годахъ минувшаго столѣтія возникъ, какъ извѣстно, тотъ поворотъ мысли отъ метафизики въ сторону критической философіи, который связанъ въ исторіи новѣйшей философіи съ именами Либманна и Ланге, позднѣе Когена, Риля и другихъ. Особенно видную историческую роль въ этомъ движеніи сыгралъ авторъ «Исторіи матеріализма», положившій начало до сихъ поръ продолжающемуся общенію философовъ и патуралистовъ на почвѣ теоріи познанія (Гельмгольцъ, Цоллнеръ, позднѣе Махъ, Оствальдъ), — Фр. Альб. Ланге. Ланге былъ наиболѣе яркимъ выразителемъ антиметафизическаго направленія въ философіи. Онъ относился съ интересомъ и вниманіемъ къ метафизическому творчеству, но видѣлъ въ немъ лишь поэтическую иллюзію, «насъ возвышающій обманъ», Begriffsdichtung. Гартманнъ съ первыхъ же шаговъ своей философской дѣятельности выступилъ горячимъ защитникомъ метафизики, какъ строго доказательной науки, правда, не въ смыслѣ установки ряда апріорныхъ абсолютно достовѣрныхъ истинъ, но въ смыслѣ построенія индуктивнымъ путемъ болѣе или менѣе вѣроятнаго представленія объ абсолютной сущности и цѣли бытія. Безъ метафизическаго познанія не можетъ быть вообще никакого познанія. «Erhenntnissfheorie», которая отвергаетъ возможность всякой научной метафизики, есть въ сущности «Ignoranztheorie», да притомъ еще половинчатая, вѣчно колеблющаяся между абсолютнымъ нигилизмомъ и «подспудной» метафизикой, допускаемой втихомолку. Трактовать же метафизику какъ «поэзію понятій» — прямо смѣшно. «Познакомившись впервые съ этой теоріей въ томъ видѣ, какъ она развита въ „Исторіи матеріализма“ Ланге, я разразился невольно самымъ чистосердечнымъ веселымъ смѣхомъ при мысли о томъ явномъ комизмѣ, который заключается въ нагроможденныхъ здѣсь нелѣпостяхъ. Невинность этого смѣха нисколько не была омрачена мыслью о томъ, что такая безсмыслица можетъ найти себѣ почитателей, даже послѣдователей и защитниковъ. Этотъ достойный сумасшедшаго дома вывертъ изъ затруднительнаго положенія, использованный почтеннымъ человѣкомъ, который вздумалъ усомниться въ возможности философіи, какъ науки, я счелъ за курьезный unicum, который, какъ таковой, является совершенно безвреднымъ. Однако я недостаточно оцѣнилъ заразительность безумія, которое при благопріятныхъ обстоятельствахъ легко можетъ принять эпидемическій характеръ. А между тѣмъ эти благопріятныя обстоятельства какъ разъ оказались налицо, въ видѣ распространенія новокантіанства, съ одной стороны, и преобладанія блазированнаго скептическаго настроенія въ нашей учащейся молодежи — съ другой». На самомъ дѣлѣ метафизическая потребность, въ самомъ серьезномъ смыслѣ этого слова, неискоренима въ человѣчествѣ. На это имѣются двѣ причины. Во-первыхъ, человѣчество всегда будетъ искать отвѣта на вопросъ, что такое сущность міра, каковы основные элементы бытія — «die letzten Dinge». Во-вторыхъ, человѣчество всегда будетъ обсуждать вопросъ о смыслѣ, о цѣли бытія. На эти вопросы и даетъ отвѣты научная метафизика. Часто говорятъ, что Кантъ ниспровергъ метафизику, показалъ полную невозможность для метафизики претендовать названіе науки. Это — совершенно вѣрная мысль, но только надо помнить, что здѣсь рѣчь идетъ о догматической метафизикѣ, конструирующей апріорнымъ путемъ ученіе о бытіи. Такая умозрительная метафизика, претендующая на абсолютную аподиктическую достовѣрность, дѣйствительно, послѣ Канта сдѣлалась совершенно невозможной, и въ этомъ великая историческая заслуга Канта. Но Кантъ своей критикою познавательной дѣятельности человѣка отнюдь не упразднилъ возможности индуктивной метафизики, въ которой мы, путемъ изученія данныхъ опыта, постепенно восходимъ къ тѣмъ реальностямъ, которыя составляютъ трансцендентную основу опыта. Изъ послѣдняго мы можемъ почерпнуть указанія на то, какъ мы должны мыслить объ этой основѣ всѣхъ данныхъ опыта; наши выводы, такимъ образомъ, будутъ спекулятивными результатами длиннаго ряда индуктивныхъ изслѣдованій и, какъ таковые, конечно, могутъ претендовать, какъ и всякое эмпирическое обобщеніе, лишь на большую или меньшую (хотя бы и очень высокую) вѣроятность. — Исходя изъ такихъ общихъ соображеній, Гартманнъ приступаетъ къ своей задачѣ, отправляясь отъ опредѣленныхъ, вполнѣ конкретныхъ данныхъ опыта, и весь первый томъ его «философіи Безсознательнаго» есть непрерывный ἂνω ὁδός, восхожденіе отъ разрозненныхъ фактовъ къ установкѣ основного метафизическаго начала. Вторая часть представляетъ обратный ходъ мыслей, κάτω ὁδός — мы имѣемъ здѣсь дѣло съ логической экспликаціей отъ вѣка заложенныхъ въ міровомъ началѣ потенцій, съ депотенцированіемъ мірового начала въ многообразную систему индивидуальностей, образующихъ мертвую и живую природу.
Въ шестидесятыхъ годахъ всеобщее вниманіе натуралистовъ было привлечено теоріей развитія. «Происхожденіе видовъ» появилось въ 1859 году, нѣсколько ранѣе идея эволюціи была уже развита Спенсеромъ, и весь научный міръ живо обсуждалъ значеніе этой теоріи. Сторонники механическаго истолкованія явленій жизни, антителеологи, особенно горячо ухватились за ученіе Дарвина, открывъ въ немъ заманчивыя перспективы для объясненія цѣлесообразныхъ явленій природы изъ слѣпой, случайной игры механическихъ силъ. Противники этого взгляда, креаціонисты, настаивали на необходимости при объясненіи цѣлесообразныхъ явленій допускать на-ряду съ механическими силами участіе въ міровомъ процессѣ сознательнаго разумнаго начала, провидѣнія, личнаго Бога, который невидимо руководитъ ходомъ мірового процесса и мудро направляетъ эволюцію живого міра въ сторону наибольшаго совершенствованія. Гартманнъ принялъ за отправной пунктъ своей метафизики именно фактъ изумительной цѣлесообразности, и морфологической, и функціональной, живыхъ организмовъ.
Первое, на чемъ онъ останавливаетъ вниманіе своихъ читателей, это — существованіе у животныхъ и человѣка поразительныхъ инстинктовъ. Инстинктъ есть цѣлесообразное дѣйствіе, выполняемое безъ сознанія той цѣли, къ которой оно ведетъ. Такія дѣйствія совершенно необъяснимы, какъ результатъ механической дѣятельности организма. При одинаковости тѣлесной организаціи у животныхъ наблюдается различіе въ проявленіяхъ инстинктивной дѣятельности: у пауковъ при одинаковой организаціи ткацкаго аппарата наблюдаются различныя формы паутины. Съ другой стороны, у животныхъ, различно организованныхъ, наблюдаются одинаковыя инстинктивныя проявленія, — напримѣръ, на деревьяхъ живутъ птицы съ лапками, приспособленными для лазанія и съ неприспособленными, обезьяны съ цѣпкими хвостами и обезьяны другой породы. Если бы инстинкты были результатомъ простой тѣлесной организаціи, то ихъ дѣятельность была бы слѣпой и неизмѣнной, но они нуждаются въ опредѣленныхъ мотивахъ для своего проявленія и измѣняются въ зависимости отъ обстоятельствъ. Еще менѣе можно предположить, что цѣлесообразность инстинктовъ зависитъ отъ сознательной дѣятельности животнаго. Личинка жука-рогача образуетъ для себя помѣщеніе вдвое длиннѣе собственнаго тѣла, когда формируется самецъ, у котораго будутъ рога, и ея помѣщеніе не превышаетъ длины тѣла при образованіи безрогой самки. Едва ли кому-нибудь придетъ въ голову видѣть здѣсь сознательное предвидѣніе самого животнаго. Столь же невѣроятнымъ было бы предположеніе участія въ этихъ изумительныхъ явленіяхъ личнаго сознательнаго начала — провидѣнія. Единственно, что здѣсь приходится допустить, это — проявленіе Безсознательнаго Разума и Безсознательной Воли.
То же изумительное ясновидѣніе Безсознательнаго проявляется и въ цѣлебной силѣ природы — vis medicatrix naturae. Со временъ Парацельса медицина уже хорошо знаетъ, что ея роль сводится лишь къ направленію и регулированію этого инстинкта. Болѣзнь есть органическая анархія, которая устраняется Безсознательнымъ, вносящимъ порядокъ въ разстроенное тѣло. Если отрѣзать отъ червя головной конецъ, то онъ будетъ возстановленъ Безсознательнымъ, и наблюдается такое же возстановленіе отрѣзаннаго хвоста.
Не менѣе поразительны проявленія Безсознательнаго въ психической области. Половое влеченіе, представляющее въ своей стихійности столько загадочнаго, «мистическаго», есть тоже, какъ уже указывалъ Шопенгауэръ, проявленіе Безсознательнаго. Ни обаяніемъ красоты, ни притягательностью чувственности еще нельзя объяснить природы любви: конечно, «мнимая любовь безъ чувственности есть лишь безплотный и безкровный призракъ искомой души, но, съ другой стороны, голая чувственность есть лишь трупъ рожденной изъ пѣны богини». Моральныя качества людей играютъ въ половой любви лишь совершенно побочную роль — это нѣчто иное, нежели любовь, хотя и находящееся рядомъ съ нею. Любовь, по Гартманну, какъ и по Шопенгауэру, есть иллюзія, «военная хитрость», къ которой прибѣгаетъ Безсознательное для продолженія родовой жизни. Эстетическое творчество предполагаетъ постоянное закулисное участіе Безсознательнаго. Правда, разсудочный элементъ участвуетъ въ творчествѣ, но лишь косвеннымъ образомъ: 1) въ развитіи и упражненіи артистическихъ способностей, въ технической выучкѣ и подготовкѣ; 2) въ разработкѣ частныхъ концепцій, входящихъ въ общій сложный художественный планъ; 3) во вліяніи усилій воли, сопровождающихъ отдѣльные эпизоды творчества. Но по существу своему творчество безсознательно. Всѣ художники отмѣчали независимость отъ ихъ воли и сознанія продуктовъ ихъ творчества. Эти продукты какъ бы «сваливаются съ неба». Въ древности поэты приписывали ихъ музѣ, Божеству. Поэтъ лишь зарегистровываетъ, закрѣпляетъ post factum въ художественныхъ формахъ то, что внезапно всплыло въ готовомъ видѣ изъ глубинъ Безсознательнаго. «.Самъ не знаю, что буду пѣть, но только пѣсня зрѣетъ!» Вотъ почему разсудочность можетъ наносить ущербъ творчеству или быть показателемъ недостаточной силы послѣдняго. Такой недостатокъ Гартманнъ усматриваетъ у Р. Вагнера именно въ его методическомъ пользованіи лейтмотивами.
Въ области мышленіямъ Безсознательнаго не менѣе значительна. Мышленіе наше не совершается непрерывно сознательнымъ дискурсивнымъ путемъ — въ немъ часто участвуетъ мгновенное интуитивное схватываніе конечнаго вывода помимо всѣхъ промежуточныхъ звеньевъ. Это часто наблюдается въ математическомъ познаніи: даровитые математики нерѣдко сразу постигаютъ истину извѣстнаго положенія, минуя длинную цѣпь посредствующихъ доказательствъ: «У математиковъ встрѣчается способность дѣлать интуитивные прыжки въ стройной цѣпи умозаключеній и выпускать нѣкоторое количество ея членовъ, такъ что изъ посылокъ перваго умозаключенія тотчасъ въ сознаніе вскакиваетъ умозаключеніе, которое должно бы слѣдовать третьимъ или пятымъ». Изъ этого Гартманнъ выводитъ, что «въ дедуктивномъ методѣ сознательная логика, какъ бы хромая, ковыляетъ на деревяшкѣ, тогда какъ логическая интуиція летаетъ на началѣ Безсознательнаго, которое въ одно мгновеніе скачетъ отъ земли до неба». Гартманнъ одобряетъ ту высокую оцѣнку интуитивнаго мышленія въ геометріи, какую даетъ Шопенгауэръ. Наличность активности Безсознательнаго въ мышленіи обнаруживается и въ развитіи языковъ, которые возникаютъ не изъ преднамѣреннаго договора между людьми, но путемъ безсознательнаго, сверхличнаго и, однако, въ высокой степени закономѣрнаго процесса. Ниже мы увидимъ, что всѣ основные процессы познанія тѣснѣйшимъ образомъ сплетены со сверхличными, безсознательными функціями.
Мистика, играющая такую выдающуюся роль въ жизни человѣчества, можетъ служить послѣднимъ примѣромъ активности въ насъ Безсознательнаго. То, что мистики всѣхъ временъ и народовъ называли «единеніемъ съ Богомъ», «сліяніемъ съ Богомъ», это чувство непосредственнаго единства съ внѣвременнымъ и внѣпространственнымъ Абсолютомъ и есть непосредственное постиженіе единой міровой сущности — Безсознательнаго. Телепатическія явленія — воздѣйствіе одного сознанія на другое на разстояніи, а также пророческое вѣщее предвосхищеніе будущихъ событій также есть проявленіе Безсознательнаго разума. Эти послѣдніе факты, реальности которыхъ Гартманнъ не оспариваетъ, служатъ лишнимъ доказательствомъ тому, что Безсознательный разумъ есть единая сверхнременная и сверхиространственная міровая сущность. «Въ абсолютномъ всевѣдѣніи абсолютнаго Духа нити всѣхъ причинныхъ рядовъ идеально сливаются въ одную общую интуицію — вотъ почему для него мнимо случайное въ будущихъ событіяхъ заранѣе предопредѣлено.
Всевѣдѣніе Абсолютнаго Духа въ настоящемъ состояніи міра implicite охватываетъ и все прошлое, и все будущее, поэтому индивидуумъ при интенсивномъ волевомъ интересѣ можетъ безсознательно извлечь изъ безсознательнаго знанія Абсолютнаго Духа подробности будущихъ событій и подробности событій, протекающихъ въ настоящемъ, но на далекомъ отъ него разстояніи.
IV.
правитьУстановивъ „индуктивнымъ“ путемъ реальность единаго, внѣвременнаго и внѣпространственнаго, неутомимаго и всевѣдущаго Безсознательнаго, Гартманнъ во второй части своего труда переходитъ къ метафизическому анализу этого понятія и къ разъясненію взаимоотношеній между сущностью міра и ея проявленіемъ во множественности индивидуумовъ, образующихъ пространственно-временный міръ — природу. Сущность міра, т.-е. Безсознательное — едино, но, такъ сказать, двусторонне — оно есть Безсознательная воля, съ одной стороны, и безсознательное Представленіе — съ другой. Слѣдовательно, метафизика Гартманна одновременно Панлогизмъ, и Пантелизмъ.
Das Etwas ist — это зависитъ отъ Представленія, da Etwas ist — это зависитъ отъ воли. Какъ возникъ міръ? почему Безсознательное конкретизировалось въ пространственно-временной множественности? откуда взялось сознаніе? — вотъ вопросы, отвѣтъ на которые Гартманпъ даетъ въ описаніи „экспликаціи отъ вѣка заложенныхъ въ міровомъ началѣ возможностей“. Эту экспликацію надо понимать не какъ реальный, протекающій во времени процессъ, а какъ „главные моменты эвентуальнаго логическаго развитія“. При этомъ и подобное объясненіе имѣетъ скорѣе фигуральный, чѣмъ буквальный смыслъ, подобно тому какъ твореніе міра и Времени Деміургомъ въ Платоновскомъ Тимеѣ или возникновеніе движенія изъ неподвижнаго бытія у Дюринга. Удивляться этому нечего — вѣдь Безсознательное и Сверхсознательное лежитъ выше противоположности субъекта и объекта, духа и матеріи, оно, слѣдовательно, не можетъ быть постигнуто нами вполнѣ — мы никогда не уразумѣемъ, какъ произошло распаденіе на субъектъ и объектъ и какъ возникла природа и сознаніе. Фигурально же происхожденіе міра есть эмансипація представленія отъ коснаго оцѣпенѣнія Воли: представленіе оторвалось, отпало отъ Воли — какъ лучъ, пропущенный сквозь призму. Всеединое распалось на пространственно-временное множество индивидуумовъ.
Что же такое, съ этой точки зрѣнія, Время, пространство, матерія и сознаніе? Само Безсознательное внѣвременно, но міръ съ множественностью индивидуумовъ, съ бываніемъ, короче — міровой процессъ имѣлъ начало во времени и будетъ имѣть конецъ. Отпаденіе Представленія отъ Воли есть космическій Грѣхъ — грѣхопаденіе, и развившееся сознаніе, высшая форма индивидуаціи — человѣчество мало-по-малу придетъ къ отреченію отъ бытія и возвратится добровольно въ Единое лоно Безсознательнаго; тогда время окончится — „времени больше не будетъ“. Что жизнь будетъ имѣть конецъ — это подтверждается и данными точныхъ наукъ, въ частности вторымъ принципомъ термодинамики — принципомъ деградаціи энергіи, согласно которому всѣ формы энергіи мало-по-малу перейдутъ въ теплоту, что исключаетъ возможность жизни.
По этому поводу могутъ возникнуть два вопроса: 1) Чѣмъ можемъ мы поручиться, что отпаденіе Представленія отъ Воли не повторится снова, и тогда самоуничтоженіе человѣчества и за нимъ и остальной природы было бы безцѣльнымъ, ибо никакого Искупленія — возвращенія Представленія въ лоно Воли не воспослѣдуетъ? На это Гартманнъ отвѣчаетъ слѣдующее. Вѣроятность, что міровой процессъ не повторится, вообще говоря, = 1/2, но если онъ уже повторялся, скажемъ, и разъ, то вѣроятность, что онъ не повторится = 1/2 п. 2) На вопросъ, какимъ образомъ добровольное самоуничтоженіе человѣчества повлечетъ за собою уничтоженіе остальныхъ индивидуумовъ природы — животныхъ, растеній и атомовъ, — Гартманнъ отвѣчаетъ: проявленіе воли къ уничтоженію въ 2 милліонахъ человѣческихъ головъ превышаетъ сумму воленій всѣхъ остальныхъ существъ этой планетной системы и другихъ. Какъ только исчезнутъ индивидуумы, такъ тотчасъ же прекратится и время, являющееся простымъ medium individuationis.
Такое же medium individuationis и пространство. Пространство не есть абсолютная реальность — vacuum древнихъ атомистовъ есть простая фикція. Пространство есть сфера проявленія активности индивидуумовъ — арена дѣйствія силъ. Поэтому пространство допустимо, лишь какъ сфера, заполненная дѣятельностью силы — активность индивидуумовъ (атомовъ, какъ мы сейчасъ увидимъ) творитъ пространство. Внѣ реальнаго бытія нѣтъ и пространства, а такъ какъ реальное бытіе индивидуумовъ ограничено, то и реальное пространство ограничено. Пространство кажется безграничнымъ для нашего сознанія, ибо для мысли всегда остается возможность дальнѣйшаго прогресса отъ послѣдней полагаемой границы далѣе in indefinitum, но фактически, какой смыслъ можетъ имѣть vacuum exlramundatum, окружающее міръ? Это простая иллюзія воображенія! Не слѣдуетъ смѣшивать потенціальную безконечность времени и пространства, какъ простой продуктъ абстракціи, съ реальной безконечностью: послѣднее есть безсмыслица: въ реальномъ не можетъ быть законченной безконечности, и потому пространство, время я энергія — конечны. Съ этой точки зрѣнія космологическія антиноміи Канта утрачиваютъ всякій смыслъ.
Какъ уже сказано, число индивидуумовъ, образующихъ міръ, конечно, ограничено. Но что такое индивидуумъ? Индивидуумъ есть единство пространственное и временное, единство внутренней причины, цѣли я взаимодѣйствія частей. Есть въ природѣ нѣсколько ступеней индивидуаціи — а именно атомы вѣсомые и эѳирные, затѣмъ растенія, животныя и въ томъ числѣ люди. Химическіе элементы современной химіи еще не суть атомы, въ строгомъ смыслѣ этого слова — они разнятся по своему атомному вѣсу и, вѣроятно, состоятъ изъ первоэлементовъ (Uratome) одинаковаго вѣса, но въ разномъ количествѣ и въ разной группировкѣ. Такимъ образомъ Гартманнъ склоняется къ предположенію Проута о существованіи протила (πρώτη ὄλη) въ противоположность Дюрингу, который, по слѣдамъ Менделѣева, считаетъ элементы современной химіи первичными индивидуумами въ природѣ. На-ряду съ тѣлесными атомами Гартманнъ предполагаетъ существованіе эѳирныхъ атомовъ. Тѣлесные атомы тяготѣютъ другъ къ другу обратно пропорціонально квадрату разстояній. Эѳирные атомы отталкиваются другъ отъ друга и притомъ обратно пропорціонально какой-нибудь высшей степени (по крайней мѣрѣ кубу) разстоянія. Тѣлесный и эѳирный атомы на молекулярномъ разстояніи, вѣроятно, отталкиваются, на болѣе значительномъ разстояніи, вѣроятно, притягиваются. Матерія, если подъ нею разумѣть нѣчто иное, нежели проявленіе силы, есть пустой звукъ. Она въ сущности есть система атомныхъ силъ. Изъ дѣятельности атомныхъ силъ возникаютъ всѣ физическія явленія: тяготѣніе, упругость, кристаллизація, теплота, свѣтъ, электричество. Число атомовъ (центровъ силъ) конечно, причемъ число тѣлесныхъ атомовъ по предположенію Гартманна — числу эѳирныхъ. Въ понятіи силы мы видимъ элементарное проявленіе Безсознательнаго — actus punis стремленія, результатомъ его является пространство и время. Атомы обладаютъ сознаніемъ, но въ самой зачаточной формѣ. Спиноза гдѣ-то замѣтилъ, что если бы камень обладалъ сознаніемъ, то при свободномъ паденіи онъ ощущалъ бы свою волю свободной. Гартманнъ замѣчаетъ, что мы должны предполагать чувство непріятнаго въ атомномъ сознаніи при всякомъ внѣшнемъ ограниченіи въ проявленіи присущихъ ему силъ и, наоборотъ, чувство удовольствія при свободномъ проявленіи присущихъ ему силъ.
Возникновеніе сознанія обусловлено чувствомъ сопротивленія, упора противодѣйствія. Въ сознаніи этого упора, стоянія передъ волей и проявляется напряженное изумленіе Воли передъ представленіемъ. Физическая сила и психическое усиліе суть какъ бы двѣ стороны, выпуклое и вогнутое одного и того же Безсознательнаго начала въ его индивидуализированномъ проявленіи — мысль, напоминающая Спенсера. У атомовъ нѣтъ никакихъ качествъ ощущеній, но только пріятный и непріятный чувственный токъ въ самой смутной зачаточной формѣ. Кромѣ атомовъ, въ неорганизованномъ мірѣ нѣтъ индивидуумовъ: химическіе агрегаты въ неорганизованной матеріи не суть индивидуумы, но колоніи индивидуумовъ. Индивидуумъ высшаго порядка есть простѣйшій организмъ. Гартманнъ допускаетъ происхожденіе при извѣстныхъ благопріятныхъ условіяхъ организованнаго изъ неорганизованнаго, но не путемъ химическаго осложненія въ комбинаціи атомовъ, а при участіи идеальнаго начала безсознательной организующей силы, отъ которой зависитъ сохраненіе формы организма при постоянной смѣтъ вещества и ея развитіе. Живая монада и самое сложное органическое соединеніе — toto geilere различны. Generatio aequivoca на чисто-механическихъ началахъ безъ вмѣшательства Безсознательнаго совершенно немыслимая вещь. Понятіе нематеріальнаго организующаго матерію начала издавна существуетъ въ философіи: Энтелехія Аристотеля, Архонъ, Архей, Гегемониконъ Парацельса и Ванъ Гельминта, Центральная Монада Лейбница, idée directrice Клода Бернара и т. д. Противъ введенія такого принципа въ біологію говоритъ, повидимому, то, что допущеніе нематеріальной творческой силы приводитъ къ неизбѣжному противорѣчію съ закономъ сохраненія энергіи. Но въ томъ-то и дѣло, что организующее дѣйствіе безсознательнаго не производитъ новыхъ силъ, оно выражается лишь въ упорядочиваніи и направленіи уже имѣющейся налицо энергіи безъ ея траты или творенія изъ ничего. Поэтому организующее вліяніе Безсознательнаго чисто-идеально: оно не производитъ механической работы и не имѣетъ механическаго эквивалента. Такимъ образомъ, Гартманнъ примыкаетъ къ виталистическому направленію въ современной біологіи, выразителями котораго являются Бунге и Рейнке. Расщепленіе организованнаго міра на растительный и животный Гартманнъ объясняетъ тѣмъ телеологическимъ соображеніемъ, что растительное царство есть концентрація легко усвояемаго пищевого матеріала для животнаго царства (producierende Pflanzenreich und konsummirende Thierreich), дающая возможность послѣднему направить тѣ силы на развитіе сознанія, которыя затрачивались бы на ассимиляцію трудно усвояемаго пищевого матеріала. Происхожденіе видовъ не можетъ быть объяснено изъ чисто-механическихъ началъ. Въ ихъ образованіи участвуютъ три фактора: борьба за существованіе, спонтанная измѣнчивость и наслѣдственность. Борьба за существованіе безспорно имѣетъ большое значеніе въ развитіи живого міра, но одною борьбою за существованіе никакъ нельзя объяснить его развитіе. На самомъ дѣлѣ она играетъ роль побочнаго фактора, которымъ Безсознательное пользуется ради экономіи своихъ силъ (lex parecimoniae), но центръ тяжести лежитъ въ двухъ другихъ факторахъ. Спонтанная измѣнчивость (accidental variation) должна быть отнесена за счетъ организующей дѣятельности Безсознательнаго, преобразующаго одинъ видъ въ другой. Равнымъ образомъ и въ наслѣдственности рѣшающую роль играютъ внутреннія предрасположенія, которыми опредѣляются морфологическія особенности животнаго. Измѣненія этихъ особенностей подъ вліяніемъ упражненія или неупражненія животнымъ его органовъ (ламарковскій принципъ) ограничены извѣстными предѣлами, поэтому упражненіе органовъ имѣетъ лишь значеніе побочнаго, но не коренного принципа развитія. Механическая и телеологическая стороны эволюціи представляютъ двѣ точки зрѣнія на единый процессъ — каждая изъ нихъ не исключаетъ, но, наоборотъ, предполагаетъ другую.
V.
правитьМетафизика Гартманна опирается на гносеологическое обоснованіе, которое Гартманнъ противопоставляетъ съ большою энергіей столь ненавистной для него „Ignoranztheorie“ критицизма. Проблема отношенія міра къ познанію, объекта къ субъекту, находитъ себѣ три типичныхъ способа рѣшенія: наивный реализмъ, трансцендентальный идеализмъ и трансцендентальный реализмъ.
Наивный реализмъ можетъ быть формулированъ въ слѣдующихъ тезисахъ: I) Мы познаемъ самыя вещи въ себѣ — не ихъ воздѣйствія на насъ, еще менѣе того представленія о нихъ. II) то, что познается въ вещахъ, дѣйствительно въ нихъ есть такимъ, какимъ оно познается нами, чѣмъ не исключается возможность, что въ нихъ есть много такого, что не познается нами. III) Вещи въ себѣ воздѣйствуютъ другъ на друга, и эта причинность въ вещахъ служитъ предметомъ воспріятія. IV) Вещи остаются, когда они не воспринимаются нами такими, какими мы ихъ воспринимали, впрочемъ, извѣстныя постороннія причины могутъ и измѣнить ихъ въ моментъ перерыва воспріятія. V) Для всѣхъ познающихъ одинъ міръ является общимъ объектомъ воспріятія.
Такая точка зрѣнія въ теоріи познанія въ настоящее время не нуждается въ особенной критикѣ — слишкомъ общеизвѣстенъ фактъ зависимости свойствъ познаваемаго нами объекта отъ особенностей познающей способности. Тѣмъ болѣе вниманія должно быть удѣлено критикѣ трансцендентальнаго идеализма. Эта точка зрѣнія провозглашаетъ, что весь матеріалъ нашего познанія всецѣло субъективенъ, что „міръ есть мое представленіе“, а пространство и время, эта пара очковъ, сквозь которыя мы смотримъ на міръ, лишь субъективныя формы созерцанія; въ то же время это воззрѣніе претендуетъ сохранить за „явленіями“ эмпирическую реальность, различая объективную „вещность“ и закономѣрность „міра явленій“ отъ игры фантазіи, отъ галлюцинаціи или сновидѣнія. Такому взгляду могутъ быть противопоставлены многочисленныя и прямо уничтожающія возраженія. Не можетъ быть ни малѣйшихъ сомнѣній въ томъ, что міръ не есть только мое представленіе, но что онъ есть лежащая за предѣлами индивидуальнаго сознанія и воздѣйствующая на него реальность. Это видно прежде всего изъ той свѣжести, яркости психическихъ переживаній при воспріятіи, которая отличаетъ послѣднія отъ сравнительно болѣе блѣдныхъ продуктовъ воображенія. Затѣмъ, всякое ощущеніе нуждается въ извѣстномъ раздраженіи, которое существуетъ ранѣе ощущенія и обусловливаетъ самую наличность послѣдняго. Сказать, что само раздраженіе состоитъ изъ комплекса ощущеній, значитъ только уклоняться отъ необходимости признать за трансцендентальными воздѣйствіями хронологическій пріоритетъ[4]. Далѣе, воспроизведенныя представленія смѣняютъ другъ друга по внутреннимъ законамъ ассоціацій, воспріятія же вторгаются въ сознаніе внезапно, со стороны — они образуютъ совершенно обособленный отъ внутренняго теченія психической жизни рядъ. Къ этому нужно еще прибавить, что въ реальныхъ воспріятіяхъ отъ даннаго предмета возникаютъ опредѣленныя ощущенія сразу для нѣсколькихъ органовъ чувствъ. Далѣе, порядокъ объективной причинной связи не совпадаетъ въ порядкѣ съ воспринимаемой нами послѣдовательностью впечатлѣній. Наконецъ, и это чрезвычайно важно, если допустить, что міръ есть только мое представленіе, то и тѣла и души другихъ людей я долженъ считать только продуктомъ моего „я“, т.-е. я долженъ стать на точку зрѣнія самаго радикальнаго солипсизма и иллюзіонизма. Полемизируя съ Файингеромъ, Гартманнъ пытается конкретно представить кантіанцу практическія послѣдствія его точки зрѣнія: Файингеръ разговариваетъ съ молодой дамой — своей невѣстой и заявляетъ ей, что она лишь продуктъ его познавательной дѣятельности, что вскорѣ заставляетъ ее обратиться въ бѣгство[5]. Съ точки зрѣнія трансцендентальнаго идеализма совершенно необъяснима эволлюція міра. „Въ послѣдовательномъ идеализмѣ, считающемъ теченіе времени иллюзорнымъ, не можетъ быть вообще никакой рѣчи о развитіи, предполагающемъ реальность этого теченія. Если здѣсь о чемъ могъ бы говорить идеалистъ, то самое большее о возбужденіи сна жизни изнутри кнаружи, слѣдствіемъ чего могло бы быть оживленіе или обогащеніе содержанія сна или иллюзорнаго міра. Съ этой точки зрѣнія, міръ долженъ непрерывно приспособляться къ познанію, но не наоборотъ“. На самомъ дѣлѣ мы видимъ какъ разъ обратное: „познаніе и со стороны формы, и со стороны содержанія непрестанно приспособляется къ воздѣйствіямъ на него реальнаго бытія. Результатомъ этого воздѣйствія является накопленное въ животномъ царствѣ и унаслѣдованное отъ безчисленныхъ поколѣній приспособленіе, сопровождаемое непрерывно возрастающей адэкватностью содержаній представляющаго сознанія трансцендентно-реальному міру. Въ особенности должны были развиться этимъ путемъ приспособленія и наслѣдственности тѣ формы мысли и созерцанія, на которыя, главнымъ образомъ, должна опираться адэкватность психическихъ переживаній (Bewusstseinsrepraesentanten)“. Въ такомъ же безвыходномъ положеніи оказывается идеалистъ, если передъ нимъ ребромъ поставить вопросъ, что дѣлается съ вещами въ моменты перерыва воспріятія, напримѣръ, съ моимъ книжнымъ шкапомъ, когда я отворачиваюсь отъ него? Они (т.-е. трансцендентальные идеалисты), говоритъ Гартманнъ, видятъ лишь съ одной стороны Харибду абсолютной неустойчивости и продолжающагося уничтоженія и новаго возникновенія объектовъ представленія, что является издѣвательствомъ надъ человѣческимъ здравымъ смысломъ и само по себѣ достаточно, чтобы дискредитировать ихъ ученіе; съ другой же стороны — Сциллу гипостазированія объектовъ воспріятія въ имманентныя вещи въ себѣ, допущеніе, заключающее въ себѣ противорѣчіе, которое выражается въ утвержденіи, будто объекты воспріятія существуютъ и тогда, когда не имѣется налицо никакого воспріятія»[6]. Гартманнъ считаетъ эту альтернативу совершенно безвыходной для критическаго идеалиста. Свое отношеніе къ критическому идеализму и наивному реализму Гартманнъ удачно иллюстрируетъ на слѣдующемъ примѣрѣ: три человѣка сидятъ за столомъ — сколько экземпляровъ стола имѣется налицо? Для наивнаго реалиста — одинъ столъ, для трансценденталѣнаго идеалиста — три, для трансцендентальнаго реалиста — четыре: три объекта воспріятія и одна вещь въ себѣ стола. На вопросъ, сколько экземпляровъ этихъ лицъ имѣется въ наличности, когда 2 сидятъ въ комнатѣ: наивный реалистъ отвѣчаетъ — два, трансцендентальный идеалистъ — четыре (именно: у каждаго изъ двухъ лицъ свое «я», да представленіе о второмъ «я»), трансцендентальный реалистъ — шесть, именно: двѣ личности, какъ вещи въ себѣ, и четыре объекта представленія личности въ двухъ сознаніяхъ[7]. Критическій идеализмъ, сводящійся къ иллюзіонизму, есть одна изъ безконечности возможностей относительно вещей въ себѣ, слѣдовательно, вѣроятность, что ничего нѣтъ внѣ моего представленія = 1/∞; вѣроятность же того, что есть нѣчто независящее отъ моего сознанія = 1 — 1/∞, т.-е. почти обладаетъ абсолютной достовѣрностью.
Утвердивъ реальность транссубъективнаго, Гартманнъ обращается къ изслѣдованію вопроса о механизмѣ познанія, къ ученію о категоріяхъ. Категоріи не суть апріорныя врожденныя идеи, какъ думаетъ Кантъ, онѣ способъ проявленія безличнаго Разума въ индивидумахъ, поэтому по своему происхожденію онѣ сверхъиндивидуальны, хотя въ качествѣ конкретныхъ функцій и относятся къ данной индивидуализированной группѣ функцій; врожденною можетъ быть только «большая или меньшая воспріимчивость центральныхъ органовъ для усвоенія этихъ формирующихъ ощущенія функцій» (770). Эти функція дѣйствуютъ въ насъ безсознательно, мы лишь «заднимъ числомъ» опознаемъ безсознательный категоріальный синтезъ. Поэтому только апостеріорнымъ индуктивнымъ путемъ можно установить извѣстную систему категорій. Гартманнъ даетъ слѣдующую таблицу категорій:[8]
I) Категоріи чувственности.
А) Категоріи ощущенія:
1) Качество
2) Количество — α) интенсивность. β) время.
B) Категорія созерцанія: Пространственность.
II) Категоріи мышленія.
1) Первокатегорія отношенія.
2) Категоріи рефлектирующей мысли:
α) Сравненіе.
β) Расчленяющая и связывающая мысль.
γ) Измѣряющая мысль.
δ) Умозаключающая мысль — индукція, дедукція и исключеніе противорѣчія.
ε) Категорія модальности.
III) Категоріи умозрительнаго мышленія:
1) Причинность.
2) Финальность.
3) Субстанціальность.
Категоріи эти принадлежатъ не только субъективной сферѣ сознанія, но при помощи ихъ устанавливаются отношенія и къ объективно-реальной и метафизической сферѣ. Качество есть par excellence категорія чувственности и именно ощущенія. Въ объективно-реальной сферѣ, въ матеріальномъ мірѣ качествъ никакихъ нѣтъ — вѣдь тамъ все сводится къ опредѣленнымъ движеніямъ. Когда естествознаніе разложитъ всѣ физическія явленія на процессы движенія, тогда оно въ правѣ будетъ сказать, что познало индивидуализированный міръ вещей въ себѣ. Что же касается Всеединаго Безсознательнаго, то, конечно, категорія качества въ его сферѣ абсолютно неприложима. Интенсивность ощущенія въ своемъ возрастаніи подчинена извѣстной зависимости отъ величины раздраженія — законъ Вебера. Сила раздраженія проникаетъ въ сознаніе въ сконцентрированномъ видѣ (логариѳмъ раздраженія равенъ ощущенію), эта концентрація есть дѣло безсознательной категоріальной функціи. Длительность есть другая количественная особенность ощущенія. Непрерывность ощущенія во времени есть чисто субъективная иллюзія, и такая же иллюзія есть направленіе временнаго теченія — отъ прошедшаго къ будущему. Слыша извѣстную ноту на органѣ тянущейся непрерывно, мы на самомъ дѣлѣ при помощи безсознательнаго категоріальнаго синтеза лишь суммируемъ минимальные замѣтные элементы времени. Есть не только порогъ для минимальныхъ интенсивностей ощущеній, но такой же порогъ и для минимально различимыхъ промежутковъ времени. Съ другой стороны, очевидно, когда мы слышимъ непрерывную смѣну двухъ тоновъ — F и G, то, въ дѣйствительности, когда звучитъ G, F уже не существуетъ. Если мы въ нашемъ сознаніи представляемъ раньше и послѣ, то это уже есть субъективное привнесеніе въ дѣйствительность, которое обязано своимъ происхожденіемъ той же активности безсознательнаго категоріальнаго синтеза. Объ одновременности же этого никакъ нельзя сказать — существующее уже дано намъ объективно въ извѣстномъ единствѣ, и категоріальный синтезъ только сводится къ констатированію одновременной данности. Въ матеріальномъ мірѣ нѣтъ прошедшаго и будущаго, но вѣчная смѣна движеній различнаго направленія и скорости въ nunc stans, въ настоящемъ. Характеръ этихъ движеній опредѣляется внѣвременными, предвѣчными актами мысли Всеединаго Безсознательнаго, которое само чуждо не только времени, но измѣненій въ постоянномъ настоящемъ. Пространство, какъ категорію созерцанія, Гартманнъ считаетъ не столь основной функціей познанія, какъ предшествующія. Первоначально ощущенія являются интенсивными, качественными и длящимися переживаніями. Производность пространственнаго воспріятія въ настоящее время — доказанный фактъ. Упорядочиваніе чувственнаго матеріала въ пространственную рядоположность совершается при помощи безсознательнаго категоріальнаго синтеза, причемъ опредѣленное размѣщеніе качествъ совершается при помощи безсознательныхъ «мѣстныхъ знаковъ» — локализація даннаго ощущенія въ зависимости отъ мѣста тѣла, на которое упало раздраженіе въ силу безсознательнаго привкуса, сопровождающаго это ощущеніе, пріурочивается къ такому, а не къ другому мѣсту въ пространствѣ.
Въ пространственномъ воспріятіи, какъ и во временномъ, мы имѣемъ мозаику минимальныхъ доступныхъ ощущенію частей; при помощи безсознательной активности мы объединяемъ эту мозаичную картину въ пространственную сплошность. Трехмѣрность пространственнаго воспріятія вырабатывается нами постепенно. Первоначально у насъ два чувственныхъ пространства — зрительное и осязательное; только путемъ упражненія намъ удается координировать диспаратныя впечатлѣнія и возвыситься до понятія пространства. Субъективная сфера пространственнаго воспріятія ограничена. Пространство физическое также, какъ мы видѣли, ограничено, и только протяженность, какъ мысленная возможность, безконечна in indefini tum. Въ объективно-реальной сферѣ пространство не есть субстанція, но акциденція динамической функціи атомныхъ силъ. «Понятіе пустого пространства самопротиворѣчиво — „лишенное содержанія ничто здѣсь выдается за нѣчто, за субстанцію“. Среди категорій мышленія въ качествѣ основной (Urkategorie) Гартманнъ выдвигаетъ категорію отношенія, но на разсмотрѣніи этой категоріи и другихъ категорій мышленія мы сейчасъ останавливаться не будемъ, такъ какъ, на нашъ взглядъ, эта часть ученія Гартманна ничего существенно новаго, по сравненію съ предшествующимъ, не вноситъ и для общей его философской концепціи имѣетъ второстепенное значеніе. Что же касается категорій умозрительнаго мышленія, то тутъ особенно важно разсмотрѣть гартманновское ученіе о причинности. Эта категорія принадлежитъ объективно-реальнымъ отношеніямъ. Кантъ пытался разработать понятіе объ имманентной причинности, которая сводится къ закономѣрному взаимодѣйствію чувственныхъ явленій между собою. Такая концепція представляется Гартманну совершенно недопустимой. Всякое причинное отношеніе предполагаетъ непремѣнный переходъ, transcensus въ мірѣ вещей въ себѣ, это онѣ на насъ дѣйствуютъ или даютъ намъ знать о своемъ воздѣйствіи другъ на друга. Возьмемъ такой примѣръ: анархистъ подкрадывается къ бомбѣ, чтобы поджечь фитиль ея, за поджогомъ фитиля вскорѣ наступаетъ взрывъ. Итакъ, повидимому, причинная связь наблюдается здѣсь въ смѣнѣ двухъ явленій — горѣнія фитиля а и взрыва бомбы b. Но на самомъ дѣлѣ не эти два отрывочно воспринимаемыя нами явленія суть причина и дѣйствіе, а химическія явленія горѣнія и взрыва — α и β: a и b не причинное отношеніе αα, bβ и αβ — вотъ три дѣйствительно причинныхъ отношенія. Но химическія явленія не даны въ чувственномъ опытѣ — они суть трансцендентное восполненіе опыта, транссубъективныя „Wahrnehmungsmöglichkeiten“. Съ субъективной познавательной стороны законъ причинности есть такая же безсознательная категоріальная функція, какъ и разсмотрѣнныя выше категоріи. О значеніи закона причинности въ психической области рѣчь будетъ ниже. Этимъ бѣглымъ обзоромъ ученія Гартманна о категоріяхъ мы здѣсь и ограничимся, переходя къ его психологическому ученію, которое особенно подробно развито имъ въ книгѣ: „Die moderne Psychologie“.
VI.
правитьВъ своей психологіи, какъ и въ теоріи познанія, Гартманнъ выступаетъ энергичнымъ противникомъ критицизма. Наше „я“ не только не есть субстанція въ смыслѣ спиритуалистической психологіи — оно не есть и субъектъ въ смыслѣ „трансцендентальнаго единства“. Эта мысль всего болѣе выяснится изъ взглядовъ Гартманна на ступени сознанія въ эволюціи. У атомовъ, какъ мы видѣли, имѣются налицо лишь чувствованія пріятнаго и непріятнаго. Ощущеній съ опредѣленными качествами у нихъ нѣтъ. Живая клѣтка, гангліозный узелъ, мозгъ представляютъ индивидуумовъ болѣе сложныхъ: ихъ психическая жизнь образуется изъ сліянія психическихъ состояній менѣе сложныхъ индивидуумовъ, такой лежащій выше порога синтезъ ощущеній низшей индивидуальности образуетъ новое болѣе сложное и богатое психическое качество. Чѣмъ ниже индивидуальность, тѣмъ ниже ея чувственный порогъ, у атомовъ этотъ порогъ безконечно мало разнится отъ нуля, и потому въ психической жизни атома нѣтъ мѣста для синтеза качествъ ощущеній. Психическій міръ образуетъ, такимъ образомъ, пирамиду, основаніемъ которой служитъ безцвѣтная жизнь смутныхъ чувствованій атомовъ, а вершиною — красочная, качественно пестрая психика человѣка. Процессъ синтезированія простыхъ психическихъ качествъ въ сложныя совершается при помощи безсознательной повсюдной активности Всеединаго — отъ нея же зависитъ и единство каждаго индивидуальнаго сознанія. Съ біологической точки зрѣнія такое единство обусловлено единствомъ физическаго строенія, связаннымъ съ проводимостью раздраженіи.
Каждая высшая индивидуальность не включаетъ въ себя психическія качества низшей, но образуетъ новый качественный синтезъ изъ ихъ сліянія. Сознаніе вовсе не предполагаетъ единства — при несовершенной проводимости раздраженій; такъ, напримѣръ, у растеній, едва ли можетъ быть рѣчь о единствѣ сознанія. „Душа“, которую считали такъ долго недѣлимою и неуничтожимою, и дѣлима, и уничтожила. Дѣлимость психики можно „усмотрѣть изъ опытовъ разрѣзанія низшихъ животныхъ, каждая часть которыхъ имѣетъ цѣлую индивидуальную душу, изъ опытовъ искусственнаго соединенія соотвѣтственныхъ частей различныхъ, но однородныхъ индивидовъ, изъ явленій дѣленія клѣтки, почкованія, копуляціи зародышевыхъ клѣтокъ и полового размноженія“. А если душа есть только индивидуализированный пучокъ лучей Всеединаго, функціональная индивидуализація ad hoc, то, очевидно, она разрушается вмѣстѣ съ тѣломъ. Понятіе „душа“ отнюдь не покрывается понятіемъ „сознаніе“. Сознаніе есть только измѣнчивая поверхность сложной совокупности явленій, сознаніе есть пассивный зритель того, что творится за его плечами Безсознательнымъ. По Гартманну нужно различать три рода безсознательнаго — физіологически безсознательное, относительно безсознательное и абсолютно Безсознательное. Физіологически безсознательны физическіе и химическіе процессы въ организмѣ — какъ уже сказано, въ неорганизованномъ мірѣ только атомы суть психическіе индивидуумы. Относительно безсознательнымъ слѣдуетъ назвать психическую жизнь низшаго индивидуума (напримѣръ, клѣтки по отношенію къ высшему сложному индивидууму, напримѣръ, человѣку, въ организмъ котораго входитъ эта клѣтка). Абсолютно Безсознательное есть то Всеединое, которое своимъ цѣлесообразнымъ, но нематеріальнымъ участіемъ создаетъ законосообразные синтезы психическихъ качествъ, отливаетъ эта синтезы въ опредѣленную форму, невидимо соучаствуетъ при сліяніи и распаденіи сознаній. Такъ называемая „психологія сознанія“. „Bewusstseinspsychologie“, стремящаяся объяснить, по слѣдамъ Канта, всю душевную жизнь, не прибѣгая къ понятію безсознательнаго, — оказывается безсильной. Къ допущенію безсознательнаго и въ относительной, и въ абсолютной формѣ приходится прибѣгать постоянно; въ противномъ случаѣ психическая жизнь представится совершенно безсвязной. Такъ, напримѣръ, воля въ психической жизни человѣка никогда не дана непосредственно — она представляетъ закулисный постоянно дѣйствующій факторъ[9]. Только чувствованіе и ощущеніе суть состоянія сознанія, воля кажется таковой только потому, что мы ощущаемъ чувствованія, неизмѣнно связанныя съ ея проявленіями. Точно такъ же и въ познаніи, какъ мы видѣли, шагу нельзя ступить безъ предположенія соучастія въ сознательныхъ процессахъ безсознательныхъ интеллектуальныхъ функцій.
Установивъ понятіе души, какъ безсознательнаго функціональнаго (отнюдь не субстанціальнаго) единства, Гартманнъ обращается къ вопросу о взаимодѣйствіи души и тѣла. Въ концѣ 90-хъ годовъ прошлаго столѣтія — это былъ модный вопросъ, несмотря на свою сѣдую древность. Особенно сильною въ это время была точка зрѣнія такъ называемаго психическаго параллелизма, согласно которому тѣлесныя и душевныя явленія протекаютъ бокъ-о-бокъ въ строго закономѣрной зависимости, но не вліяя другъ на друга причинно. У однихъ эта точка зрѣнія сводилась къ субординаціонному параллелизму, когда въ существѣ дѣла оба рода разсматривались, какъ двѣ стороны одной сущности — или духовной, или матеріальной; у другихъ — къ параллелизму координаціонному, сводящемуся къ параллельнымъ измѣненіямъ въ двухъ субстанціяхъ. Сторонники параллелизма были большею частью детерминистами, противники же, высказывавшіеся за возможность непосредственнаго вліянія духа на тѣло, допускали спонтанное вторженіе въ процессы матеріальнаго міра духовныхъ вліяній, измѣняющихъ теченіе этихъ процессовъ, т. е. индетерминистами. Своеобразная роль, которую играетъ у Гартманна понятіе безсознательнаго, его трансцендентальный реализмъ, такъ причудливо вкрапленный въ систему, которая въ сущности есть радикальный идеалистическій монизмъ — все это необходимо приводитъ къ тому, что Гартманнъ занимаетъ въ данномъ вопросѣ совершенно своеобразную позицію, которая обрисована имъ особенно подробно въ его «Современной психологіи».
По Гартманну могутъ быть два рода причинныхъ отношеній — одинъ онъ называетъ изотропной, другой — аллотропной причинностью. Когда одно матеріальное явленіе дѣйствуетъ на другое матеріальное (толчокъ, электризація, химическіе процессы), или когда одно психическое явленіе дѣйствуетъ на другое психическое явленіе (ассоціація представленій), мы имѣемъ дѣло съ изотропной причинностью. Когда же матеріальное явленіе дѣйствуетъ на психическое (раздраженіе — ощущеніе) или психическое на матеріальное (мотивація — поступокъ), то передъ нами аллотропная причинность. Далѣе, съ другой стороны причинное отношеніе можетъ быть интраиндивидуальнымъ, когда оно принадлежитъ душѣ или тѣлу или душѣ и тѣлу того же индивидуума, или же интериндивидуальнымъ, когда одинъ индивидуумъ вліяетъ причинно на другой. Самымъ поразительнымъ случаемъ здѣсь является изотропная интериндивидуальная причинность — воздѣйствіе одного сознанія на другое. Здѣсь проявляется непосредственное дѣй ствіе Абсолюта, его мистическое соприсутствіе во всѣхъ индивидуумахъ, являющихся лишь его функціями. Въ особенно поразительномъ видѣ она проявляется въ телепатіи, когда одно сознаніе воздѣйствуетъ на другое на разстояніи, но оно наблюдается и въ обычномъ взаимодѣйствіи сознаній и душъ между собою. Въ воздѣйствіи одного сознанія на другое мы должны видѣть транзеунтный видъ причинности, ибо оно предполагаетъ соучастіе Единаго Безсознательнаго — это gesta Absoluti per individua. Изъ сказаннаго видно, что взглядъ Гартманна сочетаетъ точку зрѣнія параллелизма и influxus physicus. Психическія и физическія явленія дѣйствительно образуютъ два параллельныхъ ряда, но этотъ параллелизмъ ограничивается міромъ простѣйшихъ индивидуумовъ — атомовъ. Если же принять въ расчетъ психофизическое взаимодѣйствіе высшихъ индивидуальностей, то тутъ придется признать influxus physicus между высшимъ сознаніемъ и подчиненными ему индивидуальностями. Пластическая, формирующая дѣятельность Безсознательнаго, какъ выше было замѣчено, вліяетъ на самое образованіе организма высшей индивидуальности, и въ этомъ смыслѣ параллелизмъ нарушается. Что касается до связи этого обстоятельства съ нарушеніемъ закона сохраненія энергіи, то Гартманнъ по этому поводу замѣчаетъ слѣдующее. Сторонники психофизическаго параллелизма всегда напираютъ на то, что допущеніе аллотропной причинности — вліяніе духа на тѣло — приведетъ къ индетерминизму, къ отрицанію основныхъ законовъ механики. Законъ сохраненія энергіи былъ впервые перенесенъ на живыя существа Фехнеромъ и Альбертомъ Ланге, и вотъ, чтобы сохранить его значеніе въ этой области, противъ influxus physicus высказываются Махъ, Паульсенъ, Геффдингъ, Эббингаусъ, Кёнигъ, Іодль[10]. Между тѣмъ допущеніе аллотропной причинности вовсе не приводитъ насъ въ столкновеніе съ закономъ сохраненія энергіи. Кромѣ механическихъ силъ, въ природѣ имѣются и психическія. Послѣднія въ своемъ взаимодѣйствіи съ первыми не производятъ механической работы, не имѣютъ, слѣдовательно, механическаго эквивалента, какъ это думаютъ монисты съ безсознательнымъ наклономъ къ матеріализму — Вэнъ[11], Спенсеръ и Штумпфъ.
Дѣло въ томъ, что психическія силы, не внося въ матеріальную систему новыхъ силъ, могутъ мѣнять направленіе уже дѣйствующихъ силъ, такъ какъ «законъ сохраненія силы не нарушается, согласно Максвелю, если душа, какъ это принималъ уже Декартъ, измѣняетъ не скорость, а только направленіе движенія частичекъ тѣла»[12]. Вторженіе психическаго фактора въ механическіе процессы, такимъ образомъ, вовсе не сводится къ нарушенію законосообразности природы, но къ комбинированному взаимодѣйствію низшей механической и высшей психической закономѣрности.
VII.
правитьСжатое изложеніе метафизики, гносеологіи и психологіи Гартманна мнѣ бы хотѣлось заключить нѣкоторыми критическими замѣчаніями. Я совершенно обхожу молчаніемъ критику кантовой философіи Гартманномъ, такъ какъ его апологія метафизическаго реализма разобрана мною въ другомъ мѣстѣ[13]. Я считаю характернѣйшими особенностями всей теоретической философіи Гартманна то, что можно назвать семью смертными грѣхами въ метафизикѣ Гартманна. Съ таковымъ я отношу, кромѣ догматическаго реализма: 1) Антропопатизмъ и антропоморфизмъ. 2) Введеніе понятія Безсознательнаго. 3) Отрицаніе принципа абсолютной замкнутости сознанія. 4) Допущеніе гипотезы «психической химіи». 5) Допущеніе внѣпространственныхъ ощущеній. 6) Отрицаніе безусловной закономѣрности природы.
I. Вся картина происхожденія міра и сознанія изъ Всеединаго у Гартманна носитъ на себѣ явные слѣды литературныхъ традицій въ области миѳологическаго творчества. Эта «экспликація отъ вѣка заложенныхъ въ міровомъ началѣ возможностей», это образное, драматическое изложеніе «главныхъ моментовъ эвентуальнаго логическаго развитія» представляетъ на нашъ взглядъ возвращеніе къ антропопатическимъ космогоніямъ Платона, гностиковъ, Якова Бёме, Шеллинга. У Гартманна «внѣвременный процессъ» при изложеніи развертывается во времени, какъ міровая трагедія, образный способъ изложенія онъ оправдываетъ трудностью и недоступностью для непосредственнаго постиженія проблемы. То же мы видимъ и у Якова Бёме: «Umb des Lesers Unverstand willen», онъ собирается излагать во временной формѣ, какъ процессъ, то, что внѣвременно. Гартманнъ на словахъ настойчиво обособляетъ свое Всеединое отъ всякихъ человѣкоподобныхъ примѣсей, но фактически передъ нами все время изображаются взаимоотношенія двухъ миѳологическихъ существъ. «Отпаденіе» Идеи отъ Воли, эмансипація представленія отъ хотѣнія, рисуется непремѣнно въ миѳологической формѣ[14]. Вспоминается гностическая фантастика: Всеединое, несказанное, совершенный Зонъ зачинаетъ съ Тишиною мысли, какъ супругою, Духъ (Νοῦς); отпаденіе представленія отъ воли есть грѣхъ, и весь міровой процессъ сводится къ Искупленію грѣха, совершеннаго Абсолютомъ, къ состраданію страдающему Всеединому! Здѣсь опять чувствуется сродство съ легендами и миѳами о грѣхопаденіи, причемъ на абсолютно Безсознательное переносится и способность къ страданію! Едва ли можно идти дальше въ области антропопатической фантастики.
Подобно тому, какъ нѣкоторые современные художники намѣренно возвращаются къ примитивизму первобытнаго искусства, поддѣлываясь подъ наивность старинныхъ живописцевъ, намѣренно нарушая перспективу, внося въ фигуры непропорціональность и угловатость, такъ и Гартманнъ возвращаетъ насъ къ тому роду философскаго творчества, когда понятія еще носили на себѣ яркій антропоморфическій отпечатокъ. Но то, что было искренно, непосредственно у Платона и Бёме, то является вымученнымъ, неоригинальнымъ, аффектированнымъ у Гартманна. Въ этомъ отношеніи Гартманнъ является прямымъ продолжателемъ Шеллинга послѣдняго періода (философія откровенія), гдѣ проявляется «фантастическій педантизмъ» въ самой плачевной формѣ. Если бы Гартманнъ былъ настоящій поэтъ, какъ Шопенгауэръ или Ницше, онъ могъ бы своей миѳологической космогоніи придать видъ поэмы, но, какъ уже было замѣчено, поэтическое дарованіе Гартманна было для этого слишкомъ незначительно.
II. «Безсознательное» есть «idée pivotale» системы Гартманна. 1) Оно порождаетъ міръ. 2) Оно порождаетъ сознаніе. 3) Оно порождаетъ множественность индивидуумовъ. 4) Оно образуетъ іерархію индивидуумовъ различныхъ степеней сложности отъ клѣтки до человѣка. 5) Оно (внѣвременное и внѣпространственное) создаетъ пространство (активностью атомныхъ силъ) и «бываніе». 6) Оно объединяетъ психику человѣка въ единство. 7) Оно лежитъ въ основѣ категоріальнаго синтеза и является цементомъ для мозаичныхъ элементовъ сознанія. 8) Оно завѣдуетъ сліяніемъ и распаденіемъ сознаній. 9) Оно является посредствующимъ началомъ при взаимодѣйствіи сознаній и т. д., и т. д., и т. д. Какъ метафизическій принципъ, Безсознательное фигурируетъ и у Фихте (активность сверхъиндивидуальнаго «я»), и у Шеллинга, и у Гегеля, и у Шопенгауэра; но ни одинъ изъ упомянутыхъ метафизиковъ не даетъ этому понятію такого широкаго примѣненія. Ссылка на Безсознательное есть testemonium paupertatis философской мысли, «Безсознательное» — «слово», стоящее тамъ, гдѣ, по выраженію Гёте, нехватаетъ понятій. Но если Фихте прибѣгаетъ къ этому понятію въ своей системѣ 2 раза (объективація міра и образованіе множественности сознаній), Шопенгауэръ пятъ разъ (образованіе міра, ступеней индивидуаціи, множественности сознаній, процесса воспріятія и происхожденіе мистическихъ явленій ясновидѣнія), то Гартманнъ не дѣлаетъ въ своей философіи ни одного шага безъ ссылки на Безсознательное. Его метафизика — возведенный въ систему супранатурализмъ. И въ этой чертѣ мышленія — объяснять неизвѣстное абсолютно непонятнымъ Гартманнъ возвращаетъ философію къ ея первобытной ступени — къ анимизму дикарей. Ланге удачно сравниваетъ «Безсознательное» съ тѣмъ мистическимъ существомъ, которому австралійскіе дикари приписываютъ все непонятное для нихъ — они называютъ это существо «DevilDevil». Если «Безсознательное», какъ метафизическій принципъ, является ничего не объясняющимъ словомъ, то столь же безплодно его примѣненіе и въ качествѣ психологической гипотезы. Это начинаетъ все болѣе и болѣе проникать въ сознаніе психологовъ, и изъ современной психологіи понятіе это все болѣе и болѣе вытѣсняется. Подъ безсознательнымъ слѣдуетъ разумѣть или физіологическіе процессы, или же протекающіе въ сознаніи процессы, но: а) «неопознанные» въ силу своей слабости, мимолетности и т. п. въ) выполняемые непреднамѣренно, но переживаемые въ сознаніи. Къ допущенію безсознательныхъ психическихъ состояній не въ указанныхъ значеніяхъ, но въ смыслѣ транссубъективномъ Гартманна побуждаетъ прежде всего существованіе ощущеній и представленій, лежащихъ ниже порога сознанія. Гартманнъ не считаетъ эти представленія и ощущенія абсолютно безсознательными состояніями, но поручаетъ ихъ существованіе другимъ подчиненнымъ сознаніямъ, изъ которыхъ они, достигая порога, переходятъ въ высшее сознаніе (относительно безсознательное). Спрашивается, есть ли какая-нибудь психологическая необходимость предполагать реальность ощущеній и представленій, лежащихъ ниже порога сознанія[15], все равно будемъ ли мы вмѣстѣ съ Гартманномъ помѣщать эту реальность въ подчиненномъ сознаніи, или вмѣстѣ съ Гербартомъ и Гамильтономъ будемъ квалифицировать эту реальность, какъ абсолютно безсознательную психику? Причина того ложнаго умозаключенія, которое приводитъ къ признанію реальности психики, лежащей ниже порога, передъ нами немедленно обнаружится, если мы обратимъ вниманіе на слѣдующія любопытныя слова В. Гамильтона: «Очевидно, — замѣчаетъ онъ, — что, когда мы раздѣлили minimum visiïnle на двѣ части, ни одна половина не можетъ быть объектомъ зрѣнія или сознаванія при помощи зрѣнія. Порознь взятыя, онѣ являются для сознанія нулемъ. Но, очевидно, что каждая половина должна была произвести въ насъ нѣкоторую модификацію, реальную, хотя и незамѣтную, ибо, въ виду того, что воспринимаемое цѣлое есть не что иное, какъ единство незамѣтныхъ (порознь) половинокъ, перцепція есть лишь сумма двухъ измѣненій, изъ которыхъ каждое порознь ускользаетъ отъ нашего сознанія» («Lectures on metaphysics», 1859, v. I, р. 350). Кратко резюмируя это разсужденіе, мы можемъ сказать слѣдующее: Если не допускать реальности психическихъ состояній, лежащихъ ниже порога (въ какой бы то ни было формѣ), то придется допустить твореніе изъ ничего, ибо окажется, что 0 + 0 = 1[16]. Это же соображеніе побуждаетъ и къ допущенію безсознательной психики при объясненіи явленій памяти: должны же гдѣ-нибудь въ душѣ храниться представленія, которыхъ я въ данный моментъ не сознаю, но могу вызвать въ памяти. Наиболѣе конкретное уподобленіе этой мысли это — платоновское сравненіе «идей» съ голубями, которые то прилетаютъ въ наше сознаніе, то снова улетаютъ на голубятню. На самомъ дѣлѣ всѣ эти разсужденія основаны на неправильномъ пониманіи идеи постоянства. Законъ причинности и субстанціальности гласитъ: «Е nihilo nihil fit, in nihilum nil revertitur». Но этотъ законъ вовсе не утверждаетъ, чтобы всѣ качества въ бытіѣ сохранялись, наоборотъ, онъ есть именно указаніе на то, что при явномъ непрестанно наблюдаемомъ абсолютномъ возникновеніи и уничтоженіи различныхъ качествъ (сгорѣвшая бумага изъ бѣлой сдѣлалась черной, я ощущалъ голодъ, утолилъ его, и онъ пересталъ существовать и т. д.) остается нѣкоторый неизмѣнный, количественно измѣримый субстратъ, который уничтоженія не претерпѣваетъ, но лишь смѣну. Въ древности былъ философъ, который понялъ законъ причинности, именно какъ законъ абсолютной неуничтожимости не только количественнаго субстрата въ бытіѣ, но и всѣхъ качествъ (цвѣта, вкусы, запахи). Это былъ Анаксагоръ. Его гомеомеріи произошли въ силу того ложнаго хода мысли, который привелъ къ безсознательнымъ представленіямъ. Для нашей мысли нѣтъ ни малѣйшей необходимости, чтобы всѣ качества въ бытіѣ сохранялись, мы можемъ представлять ихъ себѣ абсолютно уничтожающимися, лишь бы мы предполагали для этого наличность опредѣленныхъ причинъ. А таковыми и являются въ нашихъ глазахъ физіологическія перемѣны. Когда мы говоримъ, что хранимъ воспоминанія въ памяти, то это только метафорическій способъ выраженія той мысли, что мы въ извѣстныхъ предѣлахъ располагаемъ возможностью возобновлять въ нашемъ мозгу нѣкоторыя физіологическія предрасположенія, слѣдствіемъ чего является появленіе заново въ сознаніи извѣстнаго образа, сопровождаемаго «чувствомъ знакомости» {Гартманнъ, повидимому, совершенно не предусматриваетъ даже возможности такихъ соображеній. См. «Соврем. психологія», 1902 г., стр. 358. Мысли объ исчезновеніи психическихъ качествъ въ удивительно поэтической формѣ переданы незабвеннымъ Я. П. Полонскимъ:
Такъ, если я спрошу тебя: куда
Осѣлъ дымокъ соломинки спаленной,
Ты безъ труда мнѣ тотчасъ же отвѣтишь:
На камни, на траву, на человѣка;
Но гдѣ разсѣялось ея сознанье?
Въ какую превратилась пыль печаль?
Или на комъ ея осѣло чувство —
Любовь ли, ненависть ли — все равно…
Кто скажетъ? Даже ты не скажешь!}.
Сторонники «безсознательныхъ представленій» указываютъ на существованіе безсознательныхъ звеньевъ въ ассоціативныхъ рядахъ представленій, напримѣръ, при творчествѣ, но въ данномъ случаѣ «неопознанное» смѣшивается съ «безсознательнымъ» (см. объ этомъ Philosophische Studien, В. X. отвѣтъ Вундта на письмо Іерузалема). Наконецъ, Гартманнъ указываетъ на то, что воспріятіе предметовъ въ объективированной, пространственной связной формѣ предполагаетъ участіе безсознательнаго категоріальнаго синтеза, въ зрѣніи участвуютъ безсознательныя умозаключенія, при помощи которыхъ мы проектируемъ во внѣ зрительные образы. Новѣйшія изслѣдованія этого вопроса показали на нашъ взглядъ достаточно убѣдительно, что объективированіе ощущеній не есть безсознательный процессъ, потому что вообще никакого объективированія ощущеній, какъ процесса, не существуетъ. Ощущенія уже даны непосредственно для сознанія въ предметной формѣ: ихъ локализація есть ихъ первичное свойство, подобно качеству и интенсивности. По примѣру Шопенгауэра и Беркли, Гартманнъ указываетъ на то, что въ зрѣніи воспріятіе глубины вырабатывается путемъ опыта при участіи безсознательныхъ умозаключеній. Однако этотъ весьма распространенный до послѣдняго времени взглядъ долженъ быть признанъ несостоятельнымъ. Предполагать, что первоначальное зрительное поле есть математическая плоскость, которая лишь при упражненіи перерабатывается въ объемъ, невозможно. Упражненіе несомнѣнно играетъ роль въ развитіи точной оцѣнки разстоянія, но оно одно, хотя бы при участіи «безсознательныхъ умозаключеній», совершенно безсильно превратить воспріятіе плоскости въ воспріятіе глубины. Въ развитіи зрительнаго воспріятія «исходный пунктъ, по заключенію Іодля, не есть различно окрашенная плоскость, таковая вообще была бы налицо, будучи нигдѣ и ни для кого». «Если зрительное впечатлѣніе съ врожденною необходимостью экстерпализируется, то не можетъ быть такого момента, въ который „я“ и зрительная плоскость совпадали бы, такъ сказать, лежали бы въ одной вертикальной плоскости». Не изъ представленія плоскости возникаетъ представленіе объема, но, наоборотъ, изъ представленія объема путемъ абстракціи возникаетъ представленіе плоскости. Эрхардтъ доказываетъ, что ни ролью аккомодаціи и конвергенціи, ни фактомъ стереоскопическаго зрѣнія, ни движеніемъ видимыхъ предметовъ, ни соучастіемъ въ зрѣніи осязательныхъ опытовъ нельзя доказать первоначальную плоскостность нашего зрительнаго поля. Ссылка на дѣтей и оперированныхъ слѣпорожденныхъ основаны на смѣшеніи неопредѣленной и неточной локализаціи въ глубину съ ея полнымъ отсутствіемъ.
III. Отъ только что разсмотрѣннаго вопроса о мнимой роли «безсознательныхъ умозаключеній» въ процессѣ образованія пространственнаго воспріятія естественно обратиться къ ученію о непротяженныхъ ощущеніяхъ. Допущеніе абсолютно непротяженныхъ ощущеній есть глубоко вкоренившійся въ психологіи предразсудокъ, ведущій происхожденіе отъ Лейбнице-Вольфовской монадологіи, съ одной стороны, и отъ ассоціативной психологіи англичанъ — съ другой. По Лейбницу только высшая монада-монадъ обладаетъ абсолютно совершеннымъ знаніемъ, — она обнимаетъ въ одномъ абсолютно-ясномъ отчетливомъ и адэкватномъ актѣ мысли все, — ея мышленіе внѣвременно и внѣпространственно. Конечная же монада мыслитъ въ несовершенной формѣ, а именно въ пространственно-временныхъ отношеніяхъ. Если бы мышленіе человѣка можно было чудомъ прояснить до божественнаго, то для него исчезли бы пространство и время. Эмпиристы, наоборотъ, разсматриваютъ внѣпространственныя ощущенія, какъ тотъ хаотическій матеріалъ низшаго сорта, изъ котораго путемъ опыта и упражненія вырабатывается пространственная устойчивая закономѣрная картина міра. Лейбниціанская точка зрѣнія была возобновлена въ XIX вѣкѣ Гербартомъ, эмпирическая — Бэномъ, и въ этомъ пунктѣ два враждебныхъ другъ другу философскихъ лагеря (подобно клерикаламъ и соціалистамъ въ парламентѣ) надолго вступили «въ блокъ». Лишь за послѣднія 15 лѣтъ вѣра въ существованіе абсолютно-внѣпространственныхъ ощущеній и представленій упала, и теперь мало-по-малу психологи начинаютъ приходить къ убѣжденію въ томъ, что всѣ ощущенія (включая и слуховыя, и органическія, а также и воспроизведенные образы) сознаются въ пространствѣ. Одно изъ остроумныхъ возраженій противъ «чисто-временныхъ», «абсолютно-внѣпространственныхъ» ощущеній принадлежитъ венгерскому философу Мельхіору Палйгую въ его интересной книгѣ: «Логика на распутьи». Это возраженіе есть логическое reductio ad absurdum гипотезы «внѣпространственнаго ощущенія». Предположимъ, что таковое существуетъ, назовемъ его А. Тогда г-нъ Р въ Европѣ, г-нъ Р' — въ Америкѣ, г-нъ Р" --на лунѣ, г-нъ Р'« — на Марсѣ должны стоять къ этому явленію въ одинаковомъ отношеніи. Если, напримѣръ, данное органическое ощущеніе А испытываетъ въ настоящій моментъ г-нъ Р, то ею должны испытывать и г-нъ Р', и г-нъ Р», и г-нъ Р'«: для внѣпространственнаго явленія дана omnipraesentia. Единственный, прибавлю я отъ себя, способъ избѣгнуть подобнаго вывода, — это предположить, что сознанія господъ P, P', Р» и Р'" суть внѣпространственныя монады, занимающія одинъ метафизическій пунктъ, но замкнутыя въ своемъ психическомъ содержаніи одна по отношенію къ другой. Такимъ образомъ, внѣпространственность ощущеній не есть фактъ опыта, но догматическая предпосылка монадологическои метафизики. И Палагуй, и раньше его Наторпъ совершенно правильно указывали и на то, что предразсудокъ «внѣпространственныхъ ощущеній» тѣсно связанъ съ неправильнымъ противопоставленіемъ внѣшняго и внутренняго чувства, согласно которому между этими «чувствами» есть какое-то реальное раздвоеніе: одни содержанія сознанія пространственны, другія — внѣпространственны. На самомъ дѣлѣ всѣ конкретныя данныя сознанія, весь его чувственный матеріалъ — ощущенія, органическое чувство, входящее въ составъ эмоцій, воспроизведенные образы и символическіе значки, служащіе опорными пунктами и чувственными иллюстраціями для понятій, — все это сознается локализированнымъ. Внѣпространственно лишь единство сознанія съ его законами и формами мышленія. «Психическое явленіе, — говоритъ Наторпъ, — имѣетъ непосредственно столь же важное отношеніе къ пространству, какъ и ко времени». Опознаніе чувственнаго матеріала въ сужденіи, наприм., въ оцѣнкѣ своего душевнаго процесса («мнѣ грустно»), разумѣется есть, какъ и всякое сужденіе, нѣчто внѣпространственное, но ощущеніе соотвѣтствующихъ органическихъ процессовъ непремѣнно локализируется, хотя бы и болѣе смутно (in unbestimmterer Art), чѣмъ, напримѣръ, зрительное ощущеніе.
Гартманнъ разсматриваетъ единство сознанія, какъ внѣпространственную безсознательную интеллектуальную функцію и въ этомъ отношеніи склоняется къ монадологической точкѣ зрѣнія, но у него отсутствуетъ, какъ мы увидимъ ниже, принципъ замкнутости монадъ, поэтому вышеприведенное замѣчаніе Палагуя уничтожаетъ въ корнѣ логическую возможность внѣпространственныхъ ощущеній въ его системѣ, не говоря уже о томъ, какъ онъ расходится въ данномъ случаѣ съ опытомъ.
IV. Мы видѣли, какъ широко Гартманнъ пользуется понятіемъ психической химіи. Мысль, что качественно сложныя ощущенія суть результатъ интеграціи болѣе простыхъ, принадлежитъ Миллю и Спенсеру. Милль развиваетъ ее по отношенію къ зрительнымъ ощущеніямъ. Бѣлый цвѣтъ есть сложный продуктъ сліянія 7 цвѣтовъ. Здѣсь имѣетъ мѣсто психическій синтезъ. Эта мысль въ настоящее время совершенно опровергнута Джэксомъ. Слѣдуетъ различать: физическое, химическое и физіологическое смѣшеніе цвѣтовъ: комбинированное воздѣйствіе на глазъ свѣта, пропущеннаго черезъ два стекла различной окраски, — примѣръ перваго смѣшенія, полученіе новой краски изъ смѣшенія двухъ другихъ — примѣръ второго. Что же касается физіологическаго смѣшенія, то оно заключается въ слѣдующемъ. По теоріи Гельмгольца тремъ простѣйшимъ физіологическимъ процессамъ соотвѣтствуютъ появленія въ сознаніи трехъ цвѣтовъ:
Физ. процессу а — ощущеніе краснаго.
" " b — " зеленаго.
" " е — " фіолетоваго.
Совокупное дѣйствіе:
Физ. проц. а + b — даетъ ощущ. Желтаго.
" « b + е — „“ синяго.
Ясное дѣло, что здѣсь идетъ рѣчь о большей или меньшей сложности физіологическихъ процессовъ, а не ощущеній. Съ психологической точки зрѣнія синій цвѣтъ такой же „простой“, какъ и красный или бѣлый, получающійся отъ равномѣрнаго возбужденія а + b + с. Спенсеръ примѣнилъ Миллевское разсужденіе къ слуховымъ ощущеніямъ, указывая на опыты Гельмгольца, гдѣ рядъ быстрыхъ прерывныхъ звуковъ при ускореніи ихъ смѣны суммируется въ новый звукъ съ новымъ тембромъ. Это побуждаетъ его высказать общее предположеніе. „Возможно, что всѣ несходства нашихъ ощущеній происходятъ отъ различныхъ способовъ интеграціи простѣйшихъ единицъ ощущенія“. Такое первоощущеніе онъ называетъ nervous shock, оно соотвѣтствуетъ простѣйшему движенію въ органической клѣткѣ — oscillation of а molecule. При предположеніи, что весь пестрый міръ сознанія есть только интеграція безсчисленнаго множества совершенно однообразныхъ нервныхъ толчковъ, „сходство нервныхъ центровъ различныхъ ощущеній перестаетъ быть тайной“. Въ новѣйшее время Тичинеръ пытался примѣнить тотъ же принципъ ко вкусовымъ ощущеніямъ при помощи слѣдущаго опыта. Возьмите тонкую кисть, обмокните ее въ какое-нибудь вкусовое вещество и прикоснитесь ею къ языку, но такъ, чтобы дотрогиваться при этомъ лишь до отдѣльныхъ волоконецъ окончаній вкусового нерва на кончикѣ языка. Для этой цѣли нужно высунуть языкъ передъ увеличительнымъ зеркаломъ. При прикосновеніи кисти не ко всему кончику языка, но лишь къ отдѣльнымъ его точкамъ получатся отъ любого вкусоваго вещества только четыре вкусовыхъ ощущенія: кислое, горькое, сладкое и соленое. Это и есть по Тичинеру 4 вкусовыхъ первоощущенія.
Здѣсь повторяется буквально та же ошибка. Ибо ничто не препятствуетъ намъ предполагать при наличности элементарныхъ раздраженій возникновеніе въ сознаніи только четырехъ вкусовыхъ качествъ, а при количественномъ нарастаніи раздраженій — воздѣйствіе на пучекъ нервныхъ окончаній, а не на одно окончаніе — предполагать появленіе новыхъ вкусовыхъ качествъ въ сознаніи. Въ этомъ смыслѣ намъ кажется совершенно справедливой мысль Штумпфа, что психическое есть, такъ сказать, прерывная функція физическаго, напримѣръ, что при постепенной эволюціи высшихъ органовъ чувствъ „качественныя и специфическія различія въ содержаніи сознанія были обусловлены количественными и чисто-постепенными различіями физической стороны“. Такое предположеніе, въ высокой степени вѣроятное, дѣлаетъ совершенно излишней гипотезу „психической химіи“, не говоря уже о томъ, что послѣдняя неизбѣжно ведетъ или къ допущенію безсознательныхъ представленій, или къ предоставленію „элементовъ сознанія“ низшему сознанію, т.-е. къ признанію сообщаемости сознаній. Гартманнъ, какъ мы видѣли, склоняется къ послѣдней альтернативѣ[17].
V. Разсмотримъ эту послѣднюю гипотезу особенно подробно, такъ какъ она представляетъ широко распространенное и на нашъ взглядъ чрезвычайно грубое заблужденіе. Согласно гипотезѣ сообщаемости сознаній, сознаніе не есть нѣкоторое единство, замкнутое въ себѣ, но лишь комплексъ психическихъ качествъ, которыя могутъ дѣлиться, сливаться, раздвоиться, размножаться, разсѣиваться и т. д. Воззрѣніе это, особенно распространенное среди философовъ, склонныхъ къ панисихизму въ видѣ гилозоизма, т.-е. одухотворенія атомовъ матеріи и эѳира, слѣдуетъ разсмотрѣть съ трехъ точекъ зрѣнія: біологической, психологической и соціальной. А) Съ біологической точки зрѣнія эту идею впервые освѣтилъ Спенсеръ, затѣмъ Фехнеръ. По Спенсеру эволюція заключается въ непрерывномъ переходѣ матеріи изъ состоянія разсѣяннаго въ сплоченное, однороднаго — въ разнородное, неопредѣленнаго — въ опредѣленное. Эта же формула распространяется и на психическую жизнь — и она на первыхъ стадіяхъ своего развитія находится въ состояніи разсѣянія. У зоофитовъ мы не наблюдаемъ никакого единства сознанія, но разсѣянную психическую жизнь (dispersion of psychical life), отдѣльные чувственные элементы, несвязанные между собою, чуть брежжатъ въ различныхъ частяхъ тѣла животнаго; лишь по мѣрѣ интеграціи нервныхъ элементовъ замѣчается и интеграція психики въ нѣкоторое малоустойчивое единство. Даже у Radiata еще сообщеніе (communication) между отдѣльными частями весьма слабо, и психика разсѣяна. У Articulate „разсѣянность психической жизни вполнѣ установлена экспериментально“. Разрѣзываніе червей и другихъ животныхъ (Mantis religiosa) показываетъ, что часть животнаго обладаетъ самостоятельной психической индивидуальностью. На послѣднее наблюденіе (сдѣланное впервые Бонне) ссылается и Фехнеръ въ „Elemente der Psychophysik“ (1860). Вивисекція (опыты Лонже и Вульпіана) показываетъ, что животныя ощущаютъ безъ мозга и мозжечка. Дѣти, родившіяся безъ мозга и мозжечка, цѣлые дни живутъ, сосутъ, кричатъ, дышатъ и двигаются, что свидѣтельствуетъ объ особомъ спинномозговомъ сознаніи. Фуллье прибавляетъ къ этому указаніе на опыты Бера, который прирастилъ искусственно нѣсколько хвостовъ одной крысѣ, срастилъ двухъ крысъ. Наконецъ, Махъ ссылается на близнецовъ, которые въ силу общности анатомической структуры имѣютъ отчасти общую психическую жизнь. „Всякое индивидуальное сознаніе — замѣчаетъ по этому поводу Фуллье — есть въ сущности коллективное сознаніе“ и вспоминаетъ слова Дидро: „Если человѣкъ не разлагается на безчисленное множество людей, то по крайней мѣрѣ онъ разлагается на безчисленное множество маленькихъ животныхъ, метаморфозу и окончательныя превращенія коихъ трудно предугадать“. Геккель, принимающій одушевленность атомовъ, устанавливаетъ рядъ единицъ, біологическихъ и психическихъ, прогрессирующей сложности и связности: Cytopsyche (клѣточная душа), Caenopsyche, fîystopsyche, Phytopsyche, Neuropsyche. Гартманнъ, какъ мы видѣли, вполнѣ раздѣляетъ эти взгляды и обосновываетъ ихъ такими же данными. Ссылаясь на нихъ, онъ считаетъ сообщаемость сознаній фактомъ, непосредственно даннымъ въ опытѣ. Посмотримъ, такъ ли это. Геффдингъ замѣчаетъ въ своей психологіи по поводу сліянія двухъ сознаній въ одно, что это — „психологическій абсурдъ“[18]. Для Гартманна же, какъ мы видѣли, это — фактъ опыта. „Психологическій абсурдъ, — говоритъ онъ, — можетъ и долженъ служить къ тому, чтобы отыскать тѣ условія, при которыхъ онъ исчезаетъ, а не для того, чтобы отрицать или насильственно толковать факты“. Этихъ условій, думается намъ, Гартманнъ не нашелъ. Источникомъ роковой ошибки въ его разсужденіяхъ и въ разсужденіяхъ его единомышленниковъ является наивно-реалистическій взглядъ на чужое „я“. Воспринимая содержаніе собственнаго „я“, какъ совокупность локализированныхъ въ пространствѣ психическихъ состояній, и матеріализуя эти состоянія, мы начинаемъ и чужія психическія состоянія разсматривать, какъ тонкое эѳирное вещество, разсѣянное въ пространствѣ. Замѣчая „суженіе“ и „расширеніе“ пространственной сферы собственныхъ содержаній сознанія (напримѣръ, при смотрѣніи то обоими глазами, то однимъ глазомъ), мы начинаемъ и въ окружающихъ существахъ какъ бы видѣть непосредственно суженіе или распространеніе пространственной сферы распространенія „я“. При этой наивной матеріализаціи содержаній чужого сознанія мы совершенно забываемъ, что 1) чувственная поверхность и воспроизведенные образы другихъ существъ не видимы нами, но примышляются нашимъ же воображеніемъ; 2) что мы вообще никогда не воспринимаемъ чужого сознанія, но производимъ по аналогіи съ нашимъ собственнымъ сознаніемъ мысленную подстановку сознанія въ такіе тѣлесные индивидуумы, дѣятельность которыхъ безъ мысленной подстановки была бы необъяснима для насъ, въ силу чего эта мысленная подстановка имѣетъ для насъ объективно-принудительный характеръ, между тѣмъ какъ при эстетическомъ одухотвореніи объективно-принудительный характеръ отсутствуетъ. Этотъ фактъ въ настоящее время пользуется въ психологіи почти всеобщимъ признаніемъ, и споры идутъ лишь о гносеологическихъ основаніяхъ объективной принудительности подстановки; 3) наше собственное сознаніе есть формальное единство своихъ содержаній, и послѣднія мыслимы лишь по отношенію къ этому внѣпространственному единству. Поэтому мысленная подстановка въ какое-нибудь тѣло сознанія — значитъ мысленная подстановка психическаго единства. При возникновеніи тѣлеснаго индивидуума, въ который мы имѣемъ принудительно объективныя основанія подставить мысленно сознаніе, не сознаніе возникаетъ передъ нами, а поводъ къ его подстановкѣ. При смерти, напримѣръ, человѣка, не сознаніе исчезаетъ, а объективно-принудительный поводъ къ его подстановкѣ. Вопросъ о „возникновеніи“ или разрушеніи сознанія не имѣетъ никакого понятнаго смысла. Послѣ сказаннаго ясно, какую нелѣпость заключаютъ приведенныя выше разсужденія. Выраженія: „разсѣянное сознаніе“, „сліяніе сознаній“ и т. п. рѣшительно такъ же нелѣпы, какъ выраженія: безсознательное сознаніе и т. п. Когда сращиваютъ двухъ крысъ, не два сознанія сливаются, но двѣ нервныхъ системы, причемъ крысы сохраняютъ каждая свое сознаніе. Два близнеца имѣютъ два сознанія. Чтобы указать на текучесть границъ сознанія у близнецовъ, Махъ указываетъ на то, что знаменитыя венгерки близнецы имѣютъ нѣкоторыя общія ощущенія, причемъ ихъ психическій міръ такъ тѣсно связанъ, что нерѣдко одна договариваетъ мысль другой. Здѣсь Махъ дѣлаетъ явную логическую ошибку, смѣшивая сходство психическихъ содержаній въ обоихъ сознаніяхъ т.-е. ихъ специфическое тожество съ ихъ нумерическимъ тожествомъ. Если оба близнеца заразъ чувствуютъ голодъ, то это два голода, а не одинъ[19]. Что касается единомыслія обоихъ существъ, то оно понятно при столь тѣсной связи въ жизни. Развѣ не такое же „единомысліе“, не такое же договариванье чужихъ мыслей мы наблюдаемъ у Ѳомушки и Ѳимушки, у Аѳанасія Ивановича и Пульхеріи Ивановны? При маломъ культурномъ уровнѣ и при жизни „душа въ душу“ это — самое обыкновенное явленіе. При разрѣзываніи червя на части, обнаруживающія проявленія психики (для простоты дѣла согласимся, что въ половинкахъ разрѣзаннаго червя проявляется психика), не одно сознаніе распадается на два, но упраздняется поводъ для подстановки сознанія въ цѣлаго червя, и возникаютъ поводы для мысленной подстановки сознанія въ обѣ разрѣзанныя половинки. Выраженіе: „сліяніе“ и „распаденіе“ сознанія суть метафоры для обозначенія увеличенія или уменьшенія числа случаевъ, гдѣ имѣются объективно-принудительные поводы для подстановки сознанія.
В) Обратимся теперь къ психологическимъ фактамъ, которые якобы свидѣтельствуютъ о сообщаемости сознаній. Сюда нужно отнести раздвоеніе личности въ послѣдовательности (перемежающееся) и въ сосуществованіи. Примѣромъ перваго случая являются біографіи знаменитыхъ Фелиды и Леоніи. При наблюденіи этихъ случаевъ мы вовсе не должны предполагать расщепленіе одного сознанія, ибо сознаніе Фелиды I и II были одинаково едины и недѣлимы, но передъ нами возникъ поводъ подставлять единство сознанія для отрѣзковъ ея біографіи А, А', А», А'«… и другое единство для отрѣзковъ В, В', B», В"'… Впрочемъ, мнѣ кажется, еще вопросъ, не имѣемъ ли мы дѣло здѣсь лишь съ глубокими періодическими измѣненіями одной и той же личности, ибо въ обѣихъ «личностяхъ» сохраняется и непрерывная общность психическихъ содержаній (ощущенія движенія, ходьба, дыханіе, привычные акты). Примѣрами второго случая являются опыты Гернея, о которыхъ сообщаетъ Бине. Лицу А, приведенному въ сомнамбулическое состояніе, говорятъ стихи или цифры. По пробужденіи предлагаютъ припомнить, причемъ обѣщаютъ при удачномъ припоминаніи дать золотой. Лицо А абсолютно ничего не можетъ припомнить. Ему вкладываютъ въ руку карандашъ, и рука автоматически пишетъ именно то, что нужно было припомнить. Иногда опытъ осложняютъ, а сомнамбулѣ поручаютъ произвести сложеніе, вычитаніе, спрашиваютъ, сколько словъ въ такой-то фразѣ, и по пробужденіи рука, «сообразивши» за сомнамбулу, которая въ это время разговариваетъ съ докторомъ, разумно отвѣчаетъ. Бине заключаетъ отсюда: у даннаго индивидуума раздвоеніе сознанія: въ немъ двѣ личности: одна — нормальная, разговаривающая съ докторомъ, другая — пишущая, первая не занята тѣмъ, что дѣлаетъ вторая. Такое сосуществованіе двухъ самостоятельныхъ сознаній въ опытахъ Бине отвергается цѣлымъ рядомъ психіатровъ — Филиппы Бентивеньи, Ландманнъ. Послѣдній замѣчаетъ слѣдующее: въ томъ же индивидуумѣ можетъ быть множественность сознаній лишь смѣняющихся, но не одновременная, сосуществованіе двухъ сознаній — иллюзія. На самомъ дѣлѣ здѣсь имѣется или 1) быстрая смѣна личностей, или 2) неопознанная психическая дѣятельность, входящая въ составъ того же сознанія. Но если бы мы допустили вмѣстѣ съ Бине наличность совершенно особой психики въ отвѣтахъ руки, то и тогда рѣчь шла бы не о раздвоеніи сознанія, а удвоеніи поводовъ къ подстановкѣ сознанія[20].
С) Мысль о томъ, что сознаніе человѣка есть аггрегатъ, колонія низшихъ сознаній, нашла себѣ поддержку въ органической теоріи, ведущей свое происхожденіе отъ платоновскаго взгляда на общество, какъ на макронтропосъ. Эспиносъ, по словамъ Фуллье, настойчиво защищаетъ мысль, что у семьи — одно общее сверхъиндивидуальное сознаніе: самецъ и самка — одно сознаніе съ двумя фокусами. Подобнымъ же образомъ Лебонъ склоненъ приписывать сверхъиндивидуальную душу толпѣ, нѣмецкіе представители Völkerpsychologie — народу, экономисты — общерабочему — Gesammtarbeiter, и т. п. Фуллье замѣчаетъ по этому поводу, что здѣсь метафора принимается за реальность, что не мѣшаетъ ему предлагать слѣдующую курьезную классификацію организмовъ: Организмы
I. Съ сознаніемъ одновременно смутнымъ и разсѣяннымъ — зоофиты.
II. Съ яснымъ и централизованнымъ сознаніемъ — позвоночныя: есть «Я» у организма, нѣтъ «Я» у отдѣльныхъ частей.
III. Съ яснымъ и разсѣяннымъ сознаніемъ — человѣческія общества: есть «Я» у элементовъ, но у организма нѣтъ никакого «Я».
Фуллье не замѣчаетъ того, что въ понятіи «разсѣяннаго» сознанія частей животнаго организма кроется такая же нелѣпость, какъ и въ понятіи централизованнаго сознанія общества.
Изъ всего сказаннаго нами по вопросу о сообщаемости сознаній, намъ думается, очевидно, что эта сообщаемость отнюдь не есть фактъ опыта, но явная логическая нелѣпость, проистекающая изъ совершенно ложнаго толкованія нѣкоторыхъ біологическихъ, психологическихъ и соціальныхъ явленій. У Гартманна идея сообщаемости сознаній сочетается съ ученіемъ о психической химіи. Мы видѣли, что у него, какъ у Геккеля, психическіе синтезы душевныхъ состояній клѣточныхъ душъ порождаютъ качественно новое содержаніе душевной жизни высшаго нервнаго аггрегата вплоть до высшаго сознанія человѣческаго мозга {Въ остроумномъ поэтическомъ памфлетѣ Якобсена: «Lyra Philosophica», есть слѣдующее стихотвореніе до адресу Геккеля, приложимое и къ ученію Гартманна о сообщаемости сознанія:
Zellen-seele — Menschenseele
Ein Pfennig sprach einst zu den seinen:
«Nun sorgt, dass wir noch finden einen,
Denn neunundneunzig sind wir schon,
Dann wird der Adel uns zum Lohn:
Man wird uns „Mark von Silber“ taufen. —
Ein Markstück kam daher gelaufen
Und sprach: „aus hundert Kupferquark
War nie noch eine Silbermark“ —
Der, den dies angeht, mag dran riehen».
Da heulten alle Cytopsychen.}.
VI. Намъ остается разсмотрѣть ученіе Гартманна объ influxus physicus. Вопросъ о взаимодѣйствіи души и тѣла былъ моднымъ вопросомъ въ концѣ прошлаго столѣтія. Цѣлый рядъ статей и даже обширныхъ изслѣдованій былъ посвященъ ему, но нужно сознаться, что на свѣжаго человѣка чтеніе всѣхъ этихъ произведеній Венчера, Буссе, Эргардта, Гейманса и др. производитъ достаточно томительное впечатлѣніе, и конечные результаты всѣхъ этихъ дебатовъ оказались совершенно безплодными. Причина этого явленія заключается въ неправильной постановкѣ вопроса почти у всѣхъ участниковъ полемики, которые пытались рѣшить его, оставаясь на почвѣ догматической метафизики. Никто изъ нихъ не предпослалъ своей работѣ серьезнаго критическаго разсмотрѣнія проблемы чужого т.-е. проблемы множественности сознаній и ихъ взаимныхъ отношеній. Поэтому одни изъ изслѣдователей вернулись къ спинозизму, другіе — къ лейбниціанской Ѣагшопіа praestabilita, третьи — къ influxus physicus. У Гартманна искусственныя предпосылки его метафизики должны были привести къ воззрѣнію, крайне запутанному и дѣланному. Правда «simplex» далеко не всегда "sigilium verb, но въ данномъ случаѣ пользованіе понятіемъ "безсознательнаго въ девятнадцати различныхъ значеніяхъ и примѣненіе понятія причинности въ шести различныхъ значеніяхъ (причинность трансцендентная, транзеунтная, аллотропная, изотропная, интраиндивидуальная, интер индивидуальная), притомъ не всегда выдержанныхъ авторомъ, напоминаютъ гиппарховскіе эпициклы по своей крайней запутанности. Взаимодѣйствіе между абсолютно Безсознательнымъ, относительно безсознательнымъ, сознаніемъ и матеріальными процессами Гартманнъ хочетъ представить, какъ сложную, но гармонично дѣйствующую, строго закономѣрную систему, но вся эта искусственная постройка не можетъ заслонить того факта, что Гартманнъ допускаетъ супранатурализмъ въ видѣ influxus physicus. Психическая дѣятельность въ видѣ творческой активности Безсознательнаго вторгается въ физическіе процессы и вызываетъ въ послѣднихъ измѣненія, не обусловленныя никакими матеріальными причинами. По Гартманну это обстоятельство нисколько не нарушаетъ ни закона причинности, ни закона сохраненія энергіи въ частности, ибо духъ не создаетъ новыхъ физическихъ силъ, не производитъ никакой механической работы, но измѣняетъ лишь направленіе уже дѣйствующихъ силъ. А такая перемѣна направленія не требуетъ для себя никакихъ тѣлесныхъ, механическихъ причинъ. Эббингаусъ совершенно справедливо возражалъ по этому поводу Гартманну, указывая, что и для измѣненія направленія движенія потребны механическія причины: «Предположеніе, что духовное вмѣшательство ограничивается однимъ измѣненіемъ направленія, оставляетъ вышеприведенныя соображенія въ полной силѣ. Ибо измѣненіе направленія двигающихся частицъ всегда означаетъ, выражаясь языкомъ механики, введеніе боковой силы (einer Seitenkraft) опредѣленнаго направленія и опредѣленной работоспособности (Arbeitwerth)». Гартманнъ пробуетъ отдѣлаться отъ этого возраженія ссылкою на незначительность измѣняющаго направленіе психическаго вліянія, но Эббингаусъ предусматриваетъ и это замѣчаніе: «Ссылка на незначительность подобнаго единичнаго вмѣшательства сводится къ тому же. При достаточномъ накопленіи подобныхъ повторяющихся въ томъ же смыслѣ вмѣшательствъ, правда, быть можетъ, въ теченіе цѣлой длинной жизни придется все же въ концѣ-концовъ допустить наличность замѣтнаго результата». Гартманнъ говоритъ по этому поводу слѣдующее: «Эти приращенія могутъ быть исчезающе малы (или безконечно малы въ болѣе расплывчатомъ (sic!!) смыслѣ этого слова); возможно, что это — дифференціалы, которые даже при долгомъ накопленіи черезъ безконечное число повтореній не могутъ дать величины значенія равнаго съ величиной конечной». Этотъ софизмъ, какъ я указывалъ въ моей вышеупомянутой книгѣ, не новость, его высказывалъ С. Венанъ и опровергъ Фонсегривъ: «Быстрое треніе снѣга на Альпахъ кончикомъ вороньяго крыла достаточно, чтобы вызвать обвалъ, и тѣмъ не менѣе это треніе необходимо. Безъ сомнѣнія, можно сказать, что эта сила такъ мала по сравненію съ дѣйствіемъ, производимымъ ею, что можно не принимать ея въ расчетъ при вычисленіяхъ, но изъ того, что вычисленія могутъ быть помимо нея приблизительно вѣрны, еще не слѣдуетъ, что они безусловно точны.
С. Венанъ, безъ сомнѣнія, допустилъ подобный паралогизмъ, принявъ quantités négligeables за quantités nulles, перенеся на дѣйствительность простыя уловки вычисленія». «Всѣ такія приращенія, — говоритъ далѣе Гартманнъ, — вовсе не могутъ быть мыслимы направленными въ одну и ту же сторону, и въ среднемъ должны столь же часто дѣйствовать въ противоположную сторону и, слѣдовательно, должны уравновѣшиваться, какъ приращенія положительныя и отрицательныя; вслѣдствіе этого они должны ускользать отъ воспріятія даже въ томъ случаѣ, когда имѣютъ конечную, хотя и малую величину». Однако въ такомъ случаѣ ихъ дѣйствіе на организмъ всегда было бы равно нулю, между тѣмъ Безсознательное формируетъ организмъ, управляетъ его функціями, направляетъ ихъ къ извѣстной цѣли и т. д. На чашкахъ вѣсовъ уравновѣшиваютъ другъ друга 10 ф. Прибавимъ и отнимемъ заразъ по одному фунту къ тяжести той и другой чашки: 10 ф. = 10 ф. 10 + 1 — 1 = 10 + 1 — 1/ Спрашивается — что же измѣнилось? Ровно ничего! Психическія вліянія, математически уравновѣшивающія другъ друга въ физіологической дѣятельности организма — это «мертвыя души, но совершенно какъ будто живыя».
На анализѣ догматическаго реализма Гартманна, какъ уже сказано, мы не будемъ здѣсь останавливаться, такъ какъ этому вопросу удѣлено достаточно мѣста въ нашей упомянутой выше книгѣ. Замѣтимъ только, что Гартманнъ никогда не переживалъ той глубокой ломки метафизическихъ взглядовъ, какую испытываетъ всякій, пережившій на себѣ періодъ философскихъ сомнѣній. Выражаясь словами Гекели, можно сказать, что Гартманна «никогда не посѣщалъ благодѣтельный геній сомнѣнія». Поэтому критицизмъ, съ которымъ онъ ближе познакомился лишь послѣ напечатанія своей капитальной книги — «философія Безсознательнаго», всегда оставался чуждъ его натурѣ. Критическій взглядъ на міръ онъ постоянно смѣшивалъ съ догматическимъ идеализмомъ, иллюзіонизмомъ и солипсизмомъ. Тонъ увѣренной въ себѣ непогрѣшимости неизмѣнно звучитъ въ сочиненіяхъ Гартманна, направленныхъ противъ критицизма. Гартманна занимаетъ не «оправданіе истины», а «оправданіе философіи Безсознательнаго». Система Гартманна въ цѣломъ настолько искусственна, что едва ли будетъ имѣть много послѣдователей; по крайней мѣрѣ, теперь, кромѣ Древса, у него нѣтъ подражателей, но на Гартманна охотно ссылаются всѣ современные метафизики — каждый находитъ въ этомъ богатомъ содержаніи, сплавѣ, что-нибудь себѣ по вкусу.
- ↑ Біографическія свѣдѣнія о Гартманнѣ почерпнуты мною изъ книги Артура Древса, представляющей, хотя и восторженно-апологетическое, но весьма обстоятельное изложеніе системы Гартманна: Eduard von Hartmann’s philosophisches System im Grundriss von Dr. Arthur Drews d. o. Professor der Philosophie an der technischen Hochschule in Karlsruhe, 2—te durch einen Nachtrag vermehrte Ausgabe, Heidelberg, 1906, Въ дальнѣйшихъ ссылкахъ я буду сокращенно обозначать эту книгу: Drews.
- ↑ Julius Frauenstädt. Neue Briefe ueber die ScJiopenhauersche Philosophie, 1876, S. 272.
- ↑ "Въ Neue Zeit, говоритъ Масарикъ («Die philosophischen und psychologischen Grundlagen des Marxismus», 1899, S. 141—147), я нашелъ экономическое объясненіе гартманновской «философіи Безсознательнаго»: эта философія служитъ выраженіемъ того факта, «dass die deutsche Bourgeoisie schon gänzlich ihr Classenbewusstsein aufgebe».
- ↑ „Данность“ объективной дѣйствительности у Канта, „внѣшній толчокъ“, получаемый нашимъ „я“ отъ не-я у Фихте — это способы выраженія, указывающіе на то, что субстанціональность вещей есть нѣчто транцендентное сознанію, что воздѣйствуетъ на него. „Трансендентальный реализмъ, — говоритъ Гартманнъ, — возстановляетъ (въ трансцендентномъ смыслѣ. И. Л.) категорію субстанціальности. Онъ охотно готовъ уступить позитивистической критикѣ въ томъ, что субстанціальность не можетъ быть воспринята, что она скорѣе есть нѣкоторое категоріальное отношеніе, которое при посредствѣ безсознательной интеллектуальной функціи непроизвольно привносится къ содержанію сознанія… Поэтому вещь уже безсознательнымъ образомъ оказывается большимъ, нежели сумма ея качествъ; привходящею является форма вещности (Dingheitsform), которая не можетъ быть разложена на воспринимаемыя свойства. Этотъ плюсъ указываетъ на особое примѣненіе категоріи субстанціи къ эмпирически даннымъ группамъ, т.-е. на субъективно идеальный придатокъ къ воспринятому, который коренится въ видѣ безсознательной интеллектуальной функціи, хотя она первоначально и не познается сознаніемъ въ качествѣ таковой“, („Kategorienlehre“, s. 504 и 497. См. Heinrich Gamperz: „Die Weltanschauungslehre“ В. I. 1905, s. 113).
- ↑ См. Neocantianismus, Schopenhauerianismus und Hegelianismus, первый отдѣлъ (1876 г.).
- ↑ Das Grundproblem der Erkenntnisstheorie, s. 56.
- ↑ Die letzten Fragen der Erkenntnisstheorie und Metaphysik. «Zeitschr. für Philosophie und philosoph. Kritik». Bd. 108, 5, 72.
- ↑ См. Kategorienlehre, 1896. Виндельбандъ отзывается объ этомъ сочинскій, какъ о «самомъ законченномъ по архитектоникѣ понятій произведеніи, какое только могло появиться за послѣднія десятилѣтія въ Германіи». Если смѣшивать внѣшнюю стройность изложенія съ внутренней «свободою отъ противорѣчій» въ самомъ философскомъ построеніи, то можно, пожалуй, и согласиться съ Виндельбандомъ (см. Виндедьбандъ: «Исторія новой философіи», т. II, стр. 354).
- ↑ Замѣтимъ здѣсь мимоходомъ, что указываемое Гартманномъ обстоятельство, а именно, что воля не дана въ сознаніи, какъ самостоятельный первичный элементъ, побуждаетъ нѣкоторыхъ психологовъ прямо отвергать волю, какъ третью основную душевную способность, рядомъ съ познаніемъ и чувствомъ. Такую точку зрѣнія мы находимъ у Эренфельса и Зиммеля. По словамъ перваго: „Воленіе“ (желаніе, стремленіе или хотѣніе) въ качествѣ особаго психическаго первоэлемента не существуетъ. То, что мы называемъ воленіемъ, есть не что иное, какъ служащее основаніемъ для удовлетворенія извѣстной потребности къ счастью представленіе о включеніи извѣстнаго объекта въ качествѣ причиннаго звена въ сферу непосредственнаго поля сознанія или же исключенія этого объекта изъ данной сферы» («System der Werthteorie», В. I, S. 248). Зиммель въ статьѣ: «Skizze einez Willenstheorie» замѣчаетъ, что «влеченіе» кажется причиною поступковъ, между тѣмъ «влеченіе не предшествуетъ дѣйствію, но есть сознательная сторона или сознательное сопровожденіе уже начинающагося поступка». «Это — простое констатированіе психологически-этическаго факта, что влеченіе, какъ содержаніе сознанія, есть чувственная сторона начинающагося поступка — der Bewusstseinsreflex der schon stattfiadendeu Innervation zu derselben». Въ этомъ смыслѣ очень мѣтко замѣчаніе Іисуса о человѣкѣ, прелюбодѣйствующемъ въ мысли. См. «Zeitschrift für Psychologie und Physiologie der Sinnesorgane». В. IX, S. 1895.
- ↑ У англичанъ — Льюисъ, Клиффордъ, Стаутъ и Роменсъ.
- ↑ Штумпфъ «разсматриваетъ психическое, какъ накопленіе энергіи особаго рода, которая должна имѣть свои точный механическій эквивалентъ». Льюисъ указываетъ на нелѣпость этого взгляда: «Если бы нервный процессъ производилъ ощущеніе, то нарушатся бы законъ сохраненія энергіи, ибо движеніе переходило бы въ то, что не есть движеніе, ни свойство движенія».
- ↑ Гартманнъ здѣсь, повидимому, намекаетъ на знаменитое разсужденіе Максвеаля о возможности измѣненіи въ распредѣленіи энергіи при участіи духа. Вотъ какъ резюмируетъ это разсужденіе біографъ Максвелля Гарнетъ: Два ящика A и B наполнены газомъ одинаковой температуры. Оба ящика сообщаются между собою стѣнкою со множествомъ отверстій. Дверцы, запирающія эти отверстія, находятся въ распоряженіи «демоновъ», которые обладаютъ всевѣдѣніемъ и могутъ отдирать и запирать отверстія но своему усмотрѣнію. Всякій разъ, когда частица въ ящикѣ А приближается къ двери, «демонъ» отпираетъ дверь и пропускаетъ частицу въ В, если скорость движенія этой частицы не превышаетъ нѣкотораго V. Въ противномъ случаѣ, то-есть если приближающаяся частица двигается со скоростью < V, демонъ ей проходу изъ А въ В не даетъ. Съ другой стороны, «демонъ» отворяетъ дверь, когда изъ В въ A идетъ частица со скоростью меньшею нѣкотораго у, которое въ свою очередь не превышаетъ V. При продолженіи этого процесса окажется, что каждая единица массы, входящая въ В изъ А, привнесетъ съ собою больше энергіи, чѣмъ каждая единица массы, переходящая изъ В въ А, вслѣдствіе чего температура газа въ В — поднимется, а температура газа въ А — понизится, между тѣмъ не произойдетъ никакой потери тепла и никакого расхода энергіи, такъ что въ силу одною лишь примѣненія интеллекта нѣкоторое количество газа одинаковаго давленія и одинаковой температуры можетъ бытъ раздѣлено на двѣ части различнаго давленія и различной температуры.
- ↑ См. мою книгу: «Законы мышленія и формы познанія», 1906 г.
- ↑ Стремленіе Воли перейти изъ Nichtsein въ Sein Гартманнъ уподобляетъ голоду: «Воля безконечно голодна». Даже это уподобленіе имѣетъ свою литературную исторію: Nichtsein ist der Durst nach Sein (Будда); «in Göttlichem Nichts erwacht der Hunger zum Ichts» (Яковъ Бёме); Nichts ist der Hunger nach dem Sein. (Шеллинѣ: «Введ. въ филос. миѳологіи», конецъ 2-й лекціи). См. объ этомъ въ книгѣ Heinrich’а Schoeler’а: «Kritik der wissenschaftlichen Erkenntniss». 1898).
- ↑ Фехнеръ считаетъ такія ощущенія отрицательными, выражая этимъ ихъ отдаленность отъ порога сознанія или степень ихъ безсознательности.
- ↑ Льюисъ, цитирующій приведенныя слова Гамильтона, замѣчаетъ, что ошибочность допущенія безсознательной психики въ видѣ ощущеній, лежащихъ ниже порога, была указана еще Аристотелемъ въ слѣдующемъ удивительномъ разсужденіи: «Мы должны различить актуальное и потенціальное, вотъ почему мы не видимъ милліонной части, когда мы видимъ милліонъ, и не слышимъ четверти тона, когда мы слышимъ мелодію — интервалъ недоступенъ для насъ и теряется въ другихъ звукахъ. То же самое съ безконечно малымъ въ другихъ чувствахъ: оно потенціально видимо, но актуально въ изолированномъ видѣ невидимо. Такъ линія въ 1 футъ заключается въ потенціи въ линіи въ 2 фута, но актуально существуетъ лишь порознь. Безконечно малыя свойства теряются въ окружающихъ тѣлахъ, какъ капли духовъ, вылитыя въ море. Безконечно малое, выходящее за предѣлы ощущенія нечувственно ни взятое само по себѣ, ни въ самомъ себѣ, ибо оно только потенціально чувственно въ большемъ количествѣ». Здѣсь особенно замѣчательно, что Аристотель не считаетъ реальными ощущенія, лежащія ниже порога сознанія ни для сознанія ощущающаго, ни для какого-нибудь низшаго сознанія; послѣднее допущеніе мы видимъ какъ разъ въ относительно безсознательномъ Гартманна.
- ↑ Съ монадологической точки зрѣнія, никакое сліяніе и распаденіе сознанія недопустимо, ибо „монады не имѣютъ оконъ“, каждая есть абсолютно замкнутое субстанціальное единство „unum per же“, а не „aggregatnm per accidens“. По этому поводу есть интересныя мѣста въ перепискѣ Лейбница съ Арно. Послѣдній, желая указать на то, что психика животныхъ не есть нѣчто недѣлимое, неуничтожимое, субстанціальное, ссылается въ подтвержденіе своей мысли на разрѣзываніе червей, при которомъ обѣ половинки сохраняютъ способность двигаться попрежнему, на возможность сжечь домъ съ 200,000 шелковичныхъ червей, на гибель множества зародышей и т. д. Лейбницъ отвѣчаетъ на это, что при разрѣзаніи червя центральная его монада остается связанной съ одной (головной) половинкой, другая же половинка (хвостовая) двигается автоматически, что при сожженіи животнаго его центральная монада остается связанной съ какою-нибудь частицею тѣла, ибо природа состоитъ изъ организованныхъ элементовъ (Die philosophischen Schriften von Gottfried Wilhelm Leibnitz, herausgegeben von Gerhardt. В. II, 1879, стр. 87 и 124).
- ↑ Въ своей исторіи новой философіи Геффдингъ указываетъ, что гилозоистическая точка зрѣнія, которой придерживался Дидро, вызывала въ немъ по временамъ сомнѣнія. Дидро первый изъ гилозоистовъ, почувствовавшій всю нелѣпость допущенія сліянія сознаній. Погодите-ка, философъ, — говоритъ въ одномъ изъ его діалоговъ д’Аламберъ своему собесѣднику — я отчетливо представляю себѣ аггрегатъ, ткань изъ маленькихъ чувствующихъ существъ, но, право, я отнюдь не усматриваю при этомъ животнаго, какъ цѣлое, какъ систему, какъ субъекта (un lui), сознающаго свое единство! (См. Histoire de la philosophie moderne. T. I, p. 502, 1806).
- ↑ Точно также, когда извѣстное представленіе (напримѣръ, стола) А исчезаетъ изъ сознанія Р, и въ это время очень сходное съ А представленіе А (того же стола) возникаетъ въ сознаніи Р', то только ради краткости выраженія мы говоримъ, что представленіе стола перешло изъ сознанія Р въ сознаніе Р'. Фактически же перестало вовсе существовать представленіе А въ сознаніи Р, и заново возникло представленіе А' въ сознаніи Р'. Такое явленіе наблюдается, если два лица поочередно то закрываютъ глаза, то устремляютъ ихъ на извѣстный предметъ.
- ↑ Къ сказанному слѣдуетъ еще добавить, что многогранность эмпирической личности человѣка иногда побуждаетъ насъ къ такому способу выраженія, какъ будто въ нашей индивидуальности двѣ души или нѣсколько душъ: «Zwei Seelen, wohnen, ach, in meiner Brust!» См. также Лермонтовъ: «Герой нашего времени», монологъ Печорина передъ Мери о «раздвоеніи» его души. Не надо забывать, что все это поэтическія метафоры, которыми только характеризуется возможность для цѣлыхъ группъ противоположныхъ психическихъ качествъ уживаться въ одномъ сознаніи.