ЭДГАРЪ ПО. править

Есть люди, подобные деньгамъ, на которыхъ чеканится одно и то-же изображеніе; другіе похожи на медали, выбиваемыя для частнаго случая. Къ подобнымъ людямъ принадлежалъ Гофманъ, сказавшій эти слова, и американецъ Эдгаръ По.

Если въ Гофманѣ выразилась Германія и нѣмецкая душа, то въ Эдгарѣ По, напротивъ, выразился антиподъ янки, превратившаго время, небо и землю въ деньги и аршинъ. Эдгаръ По какъ-бы хотѣлъ выскочить изъ тѣхъ условныхъ формъ жизни, которыя налагаетъ на всякаго американца разсчетливый, промышленный духъ его отечества; Эдгару По было тѣсно и узко въ условной, разсчетливой Америкѣ, привязывавшей его къ землѣ слишкомъ тонкой веревочкой. Но только потому и рвался онъ въ небо, что хотѣлъ такой свободы, какой ему американское общество дать не могло. Жизнь требовала отъ него положительнаго, и онъ, изъ противорѣчія, ушелъ въ міръ фантазій, видѣній и призраковъ. Америкѣ, гордившейся своей положительностью, По какъ-бы хотѣлъ сказать, что ея душа лишена тонкаго чувства и такого-же тонкаго ума. И американцы, конечно, были правы, когда смотрѣли на По съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ, какъ на погубившаго себя пьяницу. Любезность за любезность…

Эдгаръ По былъ натура въ высшей степени подвижная, чувствительная и впечатлительная. Не найдя себѣ мѣста ни въ Новомъ, ни въ Старомъ свѣтѣ, онъ кончилъ жизнь въ кабакѣ. И тутъ между нимъ и Гофманомъ повторяется такое-же различіе въ сходствѣ. Гофманъ пилъ регулярно, систематически, какъ истый сынъ Германіи. «Отъ восьми до десяти часовъ сижу я съ добрыми людьми и пью чай съ ромомъ, пишетъ Гофманъ; отъ десяти до двѣнадцати — также съ добрыми людьми и пью ромъ съ чаемъ». Послѣ двѣнадцати Гофманъ отправлялся въ винный погребъ и оставался въ немъ до утра, конечно, продолжая питье crescendo. И такъ поступалъ Гофманъ каждый день. Но По, въ качествѣ представителя свободнаго человѣческаго духа свободной Америки, пилъ безъ всякой системы. Это, конечно, еще больше скандализировало американцевъ, тѣмъ болѣе, что когда По умеръ, у него — 37-ми-лѣтняго человѣка и въ странѣ, гдѣ въ 37 лѣтъ у каждаго уже должно быть обезпеченное положеніе — не оказалось въ карманѣ ни копейки. Такой необычайной вещи американцы были не въ состояніи простить По.

Отецъ Эдгара По, сынъ извѣстнаго генерала, сражавшагося въ войну за независимость и друга Лафайета, женился самымъ романическимъ образомъ на извѣстной американской актрисѣ и красавицѣ Елизаветѣ Арнольдъ. Чтобы тѣснѣе связать свою судьбу съ судьбою жены, Давидъ По сдѣлался актеромъ и игралъ на различныхъ театрахъ главныхъ городовъ Союза. Счастливые супруги жили, однако, недолго, и послѣ нихъ осталось трое дѣтей, въ числѣ которыхъ былъ и Эдгаръ. Сироту усыновилъ богатый ричмондскій негоціантъ Алланъ, наслѣдникомъ имени и богатствъ котораго долженъ былъ сдѣлаться Эдгаръ.

Дѣтство Эдгара прошло въ довольствѣ. Если-бы судьба Эдгара По не изменилась, то, конечно, его характеръ сложился-бы иначе, — бѣдность и нищета; съ ея раздражающею безпорядочностью, не погубили-бы этой нѣжной, чувствительной и вѣчно искавшей чего-то лучшаго натуры. Случилось, однако, иначе; наслѣдственная романтическая подвижность встрѣтила въ обстоятельствахъ жизни По необыкновенно благопріятную почву для своего развитія, и изстрадавшійся По погибъ жертвой собственнаго протеста.

Пріемные родители По, задумавъ сдѣлать путешествіе по Европѣ, взяли его съ собою, и, объѣхавъ Англію, Ирландію и Шотландію, прежде чѣмъ воротиться въ Америку, оставили Эдгара у доктора Брэнсби, содержавшаго большую школу въ Стокъ-Невингтонѣ, близь Лондона. Въ «Вильяме Вильсоне» Эдгаръ По оставилъ описаніе этого своеобразнаго дома, построеннаго въ стилѣ Елизаветы, и того воспитанія, которое онъ въ немъ получилъ.
_____________________________

"Я, говоритъ Эдгаръ По, — потомокъ рода, всегда отличавшагося пылкимъ воображеніемъ и раздражительнымъ характеромъ, и съ самаго ранняго своего дѣтства я доказалъ, что вполнѣ унаслѣдовалъ эту фамильную черту. Съ годами моя фамильная особенность стала выясняться рѣзче и, по многимъ причинамъ, стала безпокоить и моихъ друзей, и меня самого. Я сталъ своенравенъ и не боролся съ дурными страстями. Родители мои, люди слабаго характера, ничего не могли сдѣлать, чтобы остановить развитіе моихъ дурныхъ наклонностей. Ихъ слабыя попытки обуздать меня не удались и обратились къ полнѣйшему моему торжеству. Съ этого времени я сталъ дома законодателемъ и господиномъ своихъ дѣйствій въ такіе года, когда другія дѣти едва выходятъ изъ пеленокъ.

"Первыя впечатлѣнія моей школьной жизни связаны съ воспоминаніемъ о большомъ и причудливомъ домѣ въ стилѣ Елизаветы, въ мрачной англійской деревушкѣ, заросшей громадными деревьями, и съ очень старыми домами. При воспоминаніи о нашихъ мрачныхъ аллеяхъ меня до сихъ поръ пробираетъ дрожь и я до сихъ поръ съ невыразимымъ наслажденіемъ вспоминаю низкій, глухой звонъ колокола, внезапными и угрюмыми ударами нарушающій спокойствіе туманной дали, гдѣ углублялась и дремала готическая прозрачная колокольня.

"Домъ, о которомъ я разсказываю, былъ старъ и неправиленъ. При немъ было очень большое мѣсто, окруженное высокой кирпичной стѣной, сверху обсыпанной битыми стеклами. Эта стѣна, годная даже для тюрьмы, и служила границей нашихъ владѣній. Мы выходили за ея предѣлы только три раза въ недѣлю, — разъ по субботамъ, вечеромъ, когда, въ сопровожденіи двухъ учителей, намъ дозволялось дѣлать небольшія прогулки по окрестностямъ и два раза по воскресеньямъ, когда мы съ военною точностью ходили въ церковь къ вечернѣ и къ обѣднѣ. Директоръ нашей школы былъ пасторомъ единственной деревенской церкви. Съ какимъ глубокимъ чувствомъ восхищенія глядѣлъ я обыкновенно на него, когда онъ торжественнымъ и медленнымъ шагомъ поднимался на кафедру! Эта особа съ скромнымъ и благочестивымъ лицомъ, въ парадномъ и чистомъ облаченіи, въ парикѣ тщательно напудренномъ и убранномъ, могла-ли быть тѣмъ-же самымъ человѣкомъ, который только-что съ злобнымъ лицомъ, въ платьѣ, засыпанномъ табакомъ, съ линейкою въ рукахъ приводилъ въ исполненіе драгунскіе школьные законы?..

"Въ углу нашей каменной стѣны мрачно виднѣлась массивная калитка, крѣпко-на-крѣпко запертая желѣзными запорами. Какое чувство глубокаго страха внушала она! Она отворялась только для трехъ нашихъ постоянныхъ выходовъ, и тогда въ каждомъ поскрипываніи ея громадныхъ петель намъ слышалось что-то таинственное, — цѣлый міръ торжественныхъ наблюденій и еще болѣе торжественныхъ размышленій.

"Громадное мѣсто при нашемъ домѣ имѣло форму чрезвычайно неправильную и было раздѣлено на нѣсколько отдѣленій. Два или три изъ нихъ составляли рекреаціонный дворъ. На рекреаціонномъ дворѣ, усыпанномъ пескомъ весьма скудно, не было ни деревьевъ, ни скамеекъ. Конечно, дворъ былъ съ задней стороны зданія. Передъ фасадомъ располагался небольшой цвѣтникъ, черезъ который, какъ черезъ священный оазисъ, мы переходили весьма рѣдко, а именно, когда поступали въ школу или когда выходили изъ нея, или когда за нами пріѣзжали знакомые или родные и брали насъ къ себѣ на праздники.

"А домъ — что это было за странное старинное зданіе! Мнѣ онъ казался чистымъ сказочнымъ замкомъ! Конца не было его изворотамъ и его невообразимымъ закоулкамъ. Трудно, бывало, сказать вдругъ, въ какомъ находишься этажѣ — въ первомъ или во второмъ. Изъ каждой комнаты въ сосѣднюю приходилось или подниматься, или спускаться ступеньки на три. Наконецъ, комнаты раздѣлялись такъ неправильно и причудливо, что наше общее представленіе обо всемъ зданіи граничило весьма близко съ понятіемъ о безконечномъ. Втеченіи моей пятилѣтней жизни въ школѣ я никогда не могъ точно опредѣлить, въ какомъ мѣстѣ находился маленькій дортуаръ, назначенный мнѣ вмѣстѣ съ восемнадцатью или двадцатью товарищами.

"Классная зала была самой большой изъ всего дома — и даже цѣлаго міра; по крайней мѣрѣ, мнѣ это такъ казалось. Она была очень длинна, узка и мрачна, съ стрѣльчатыми окнами и съ дубовымъ потолкомъ. Въ отдаленномъ углу отгороженное мѣсто въ восемь или десять квадратныхъ футовъ служило священнымъ убѣжищемъ для нашего директора, преподобнаго доктора Брэнсби. Загородка была прочная, съ массивной дверцей, и мы всѣ предпочли-бы умереть на пыткѣ, чѣмъ отворить ее въ отсутствіе директора. Въ двухъ другихъ углахъ находились подобныя-же загородки, — предметы уже гораздо меньшаго почтенія, правда, но все-таки достаточнаго страха; одно было мѣсто учителя словесности, а другое — учителя англійскаго языка и математики. По всему залу стояли скамейки и пюпитры, страшно нагруженные книгами, измазанными пальцами. Скамейки и пюпитры тянулись въ безконечномъ безпорядкѣ, — черные, старые, изрытые временемъ и украшенные такъ сильно первоначальными буквами, цѣлыми именами, смѣшными фигурами и другими различными вырѣзными украшеніями, что совершенно потеряли свой первоначальный видъ. Въ одномъ концѣ залы стояло громадное ведро съ водою, а въ другомъ часы страшныхъ размѣровъ.

«Замкнутый въ стѣнахъ этой почтенной школы, я, однакожь, провелъ безъ скуки и безъ отвращенія свои юношескіе года. Плодовитый дѣтскій мозгъ не нуждается во внѣшнемъ мірѣ, чтобы найти себѣ занятіе, и кажущаяся мрачная однообразность школы возбуждала меня гораздо болѣе, чѣмъ впослѣдствіи возбуждали меня, юношу, наслажденія. Но все-таки мнѣ кажется, что мое первое умственное развитіе было по-преимуществу необыкновенное и даже неправильное…»

И, дѣйствительно, эта неправильность, вмѣстѣ съ нравственными органическими условіями Эдгара По, наложила на всю послѣдующую его жизнь и дѣятельность какое-то особое клеймо мрачнаго проклятія.

Воротившись въ 1822 г. въ Ричмондъ, девятилѣтній Эдгаръ По продолжалъ свои занятія подъ руководствомъ лучшихъ ричмондскихъ учителей, а въ 1825 году онъ поступилъ въ шарлотесвильскій университетъ. Повидимому, невѣроятный возрастъ для ученика высшаго заведенія! Но въ этомъ отношеніи По обнаружилъ зрѣлость болѣе, чѣмъ американскую. Онъ поражалъ своими необыкновенными способностями и страстностью, имѣвшей какой-то мрачный характеръ. Въ то-же время, онъ выказывалъ необыкновенно сильное влеченіе къ физическимъ и математическимъ знаніямъ. Впослѣдствіи эти познанія пригодились ему, какъ матеріялъ и средство для его фантастическихъ разсказовъ, и онъ умѣлъ пользоваться ими съ необыкновеннымъ искуствомъ, хотя въ то-же время своему логическому жонглерству не приписывалъ особенной важности.

Нужно думать, что Эдгаръ По рано познакомился съ жизнью. По крайней мѣрѣ, очень молодымъ онъ уже успѣлъ надѣлать карточныхъ долговъ, которые и были причиной его первой ссоры съ пріемнымъ отцомъ. Ссора эта подѣйствовала на него такъ сильно, что онъ задумалъ отправиться въ Грецію, чтобы сражаться за ея освобожденіе. Гдѣ онъ пропадалъ, что онъ дѣлалъ, — дрался-ли онъ съ турками — ничего неизвѣстно. Извѣстно только, что По былъ, между прочимъ, въ Петербургѣ, замѣшался въ какую-то скомпрометировавшую его исторію, и, чтобы избѣгнуть уголовнаго преслѣдованія и воротиться домой, долженъ былъ прибѣгнуть къ содѣйствію американскаго посланника. Описаніе жизни Эдгара По, его молодости, похожденій въ Россіи и изданіе его корреспонденціи было нѣсколько разъ обѣщано американскими журналами, но до сихъ поръ не исполнено.

По возвращеніи По въ Америку, въ усыновившей его семьѣ совершилось событіе, имѣвшее роковыя послѣдствія на всю его жизнь. Г-жа Алланъ, которую Эдгаръ любилъ какъ родную мать, умерла и г. Алланъ женился вновь. Тутъ совершилось что-то несовсѣмъ ясное, и Эдгаръ По оставилъ семейство Аллана, у котораго отъ второго брака явились дѣти, наслѣдовавшія его состояніе.

Вскорѣ послѣ этого По издалъ первый томъ своихъ стихотвореній. Въ нихъ выразился весь его поэтическій порывъ къ какой-то заоблачной дали, чарующее меланхолическое спокойствіе, мягкая торжественность и въ то-же время какая-то преждевременная зрѣлость. Но нужда заставила Эдгара По промѣнять лиру на мечъ и онъ поступилъ въ солдаты. Нужно думать, что По избралъ солдатскій досугъ въ гарнизонѣ, какъ обезпечивающее его положеніе, для подготовки новыхъ литературныхъ матеріяловъ. Въ душѣ Эдгаръ По давно уже избралъ своимъ путемъ литературное поприще.

Эдгаръ По участвовалъ въ очень многихъ американскихъ журналахъ. Перваго его разсказа было совершенно достаточно, чтобы выдвинуть журналъ и обратить на него вниманіе читателей. Хотя По и зарабатывалъ кое-какія деньги, но частью этихъ денегъ было для него недостаточно, особенно когда онъ женился, а частью, какъ и большинство литераторовъ, онъ мечталъ о томъ, чтобы завести свой собственный журналъ. Чтобы добыть денегъ, По задумалъ читать публичныя лекціи. Онъ посѣтилъ главные города Виргиніи и явился въ Ричмондъ, который зналъ его только молодымъ и бѣднымъ. Лекціи По посѣщались цѣлыми толпами слушателей; онъ читалъ о принципѣ поэзіи и необыкновенно ловко развивалъ свою мысль, доказывая, что истинный поэтъ не долженъ выходить изъ чисто-поэтической и идеальной сферы. По надѣялся возбудить этимъ въ своихъ разсчетливыхъ соотечественникахъ болѣе возвышенныя воззрѣнія на жизнь и оторвать ихъ нѣсколько отъ аршина и конторы. Но, конечно, это ему не удалось.

Восторженный пріемъ, сдѣланный Эдгару По, подѣйствовалъ такъ живительно на подъемъ его духа, что онъ задумалъ окончательно поселиться въ Ричмондѣ и въ этомъ дорогомъ для него по воспоминаніямъ молодости мѣстѣ кончить свою жизнь. Но между тѣмъ какое-то дѣло призывало его въ Нью-Іоркъ, и онъ отправился туда. Пріѣхавъ вечеромъ въ Балтиморъ, онъ приказалъ отнести свой багажъ на станцію филадельфійской желѣзной дороги и зашелъ въ таверну, чтобы закусить. Тамъ, къ несчастію, онъ встрѣтилъ одного изъ своихъ старыхъ знакомыхъ и остался до утра. На другое утро на улицѣ былъ поднятъ трупъ — нѣтъ, еще не трупъ, но живое тѣло, на которое смерть наложила уже свою руку. У умирающаго незнакомца не нашли ни бумагъ, ни денегъ и его отнесли въ госпиталь. Въ тотъ-же день вечеромъ, это было въ воскресенье, 7 октября 1849 года, По умеръ, отъ бѣлой горячки, которой онъ страдалъ уже раньше. «Такъ исчезъ изъ этого міра одинъ изъ величайшихъ литературныхъ представителей Америки, человѣкъ геніальныхъ способностей, сдѣлавшій въ „Черной кошкѣ“ роковое признаніе: какая болѣзнь сравнится съ пьянствомъ!» говоритъ его біографъ.

Смерть Эдгара По — почти самоубійство, — самоубійство, подготовляемое имъ долго, — произвела между добродѣтельными американцами великій скандалъ, и американскіе филистеры не упустили этого благопріятнаго случая, чтобы не высказать своего негодованія. Смерть Эдгара По послужила даже матеріяломъ для френологіи нѣкоторыхъ добродѣтельныхъ и еще болѣе бездарныхъ американскихъ журналистовъ.

Жизнь Эдгара По, его характеръ, его привычки, его организмъ и вся его личность представляются чѣмъ-то мрачнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ блестящимъ. Это была странная, привлекательная личность, проникнутая, какъ и всѣ сочиненія По, какой-то грустью. Вообще, онъ былъ щедро одаренъ во всѣхъ отношеніяхъ. Въ юности онъ выказалъ рѣдкія способности къ физическимъ упражненіямъ; маленькій, съ женскими, миніатюрными ногами и руками, онъ былъ крѣпокъ и замѣчательно силенъ и, юношей, выигралъ разъ пари въ плаваніи, почти превосходящемъ вѣроятіе возможнаго.

Мнѣнія объ Эдгарѣ По не всегда, однако, расходятся. Напримѣръ, и его друзья, и его враги согласны относительно его врожденной порядочности, его краснорѣчія и красоты, которой онъ нѣсколько даже тщеславился. У него были манеры высокомѣрныя и въ то-же самое время необыкновенно мягкія. Выраженіе лица, походка, жесты, покачиваніе головы — все придавало ему видъ избранной личности. Все въ немъ дышало проникающей торжественностью. Даже противникъ его Гризвольдъ признается, что, отправившись къ По отдать ему визитъ и, найдя его больнымъ и разстроеннымъ смертью его жены, онъ былъ пораженъ не только изысканностью его манеръ, но и его аристократическимъ видомъ, и раздушенной атмосферой его комнатъ, весьма скромно меблированныхъ.

Сохранилось письмо госпожи Франциски Освудъ, одной изъ пріятельницъ По, которая сообщаетъ нѣкоторыя подробности о личности и домашней жизни По. Эта женщина, сама довольно замѣчательный литераторъ, твердо отрицаетъ всѣ пороки и недостатки, въ которыхъ упрекаютъ поэта. "Съ мужчинами, пишетъ она Гризвольду, — можетъ быть, онъ и былъ такимъ, какимъ вы его описываете, и, какъ мужчина, вы, можетъ быть, правы. Но я утверждаю, что съ женщинами онъ былъ иной и что ни одна женщина, знавшая его, не могла оставаться къ нему равнодушной. Онъ мнѣ всегда казался образцомъ изящества и великодушія…

«Мы увидались въ первый разъ съ По въ Асторъ-Гаузѣ. За обѣдомъ Уиллисъ мнѣ передалъ „Ворона“, сказавъ, что авторъ желалъ-бы знать о немъ мое мнѣніе. Таинственная и сверх-естественная музыка этой странной поэмы такъ глубоко потрясла меня, что когда я услыхала, что По желаетъ быть мнѣ представленнымъ, то почувствовала что-то въ родѣ страха. Мнѣ представилась его прелестная и гордая голова, съ темными глазами, горящими огнемъ чувства и мысли, представился онъ самъ съ высокомѣрными и вмѣстѣ съ ласковыми манерами, — онъ раскланялся спокойно и почти холодно, но подъ этой холодностью виднѣлась такая замѣтная симпатія, что я была глубоко тронута. Съ той минуты и до самой его смерти мы были друзьями…»

Разговоръ Эдгара По всегда бывалъ замѣчателенъ, хотя По нельзя было назвать говоруномъ; какъ въ разговорѣ, такъ и въ писаньѣ, онъ не терпѣлъ обыденности. Обширныя познанія въ языкахъ и наукахъ и свѣденія, собранныя имъ о различныхъ странахъ, дѣлали разговоръ его всегда поучительнымъ. Онъ умѣлъ плѣнить, заставить думать, мечтать, умѣлъ оторвать отъ рутины. Говорятъ, однако, что иногда поэтъ озадачивалъ друзей своихъ какой-нибудь цинической выходкой и внезапно разрушалъ очарованіе своей бесѣды. Можетъ быть, это оттого, что онъ былъ неразборчивъ въ выборѣ своихъ слушателей, и потому превращалъ свою бесѣду въ монологъ.

Воротимся, однако, еще разъ къ пьянству По, за которое его упрекаютъ такъ, что можно подумать, будто всѣ писатели Соединенныхъ Штатовъ, кромѣ, конечно, Эдгара По, ангелы воздержанія. Прежде всего нужно замѣтить, что По надо было очень немного вина, чтобы совершенно придти въ ненормальное состояніе. Весьма естественно, что человѣкъ замкнутый и глубоко несчастливый, брошенный ребенкомъ на произволъ судьбы, человѣкъ съ головою, занятою постоянной мозговой работой, искалъ иногда наслажденія и забвенія въ винѣ. По бѣжалъ въ мракъ пьянства отъ литературныхъ неудачъ, отъ семейнаго горя, отъ оскорбленій бѣдности; По пилъ, не наслаждаясь, а какъ варваръ, поспѣшно сберегая время, совершенно по-американски, точно онъ совершалъ какое-то убійство, точно ему надо было что-то заглушить въ себѣ.

Тотъ самый «Southern Literary», который По поставилъ на ноги, говоритъ, что никогда чистота и изящество его слога, никогда ясность мысли, никогда любовь къ труду не уменьшались отъ его страшной привычки; что сочиненію лучшихъ его статей всегда или предшествовалъ, или слѣдовалъ извѣстный кризисъ. Послѣ изданія «Еврики» По отчаянно предался своей страсти, и въ Нью-Іоркѣ, въ то самое утро, когда вышелъ «Воронъ» и имя поэта переходило изъ устъ въ уста, литературная знаменитость переходила Бродвей, позорно шатаясь изъ стороны въ сторону. Слова «предшествовалъ» и «слѣдовалъ» доказываютъ, что вино служило для По и возбудительнымъ средствомъ, и отдыхомъ.

Въ пьянствѣ, подобно быстрымъ и поражающимъ насъ впечатлѣніямъ, тѣмъ болѣе поразительнымъ, чѣмъ они мимолетнѣе, какъ при воспоминаніяхъ, возбуждаемыхъ въ насъ звукомъ колокола или какой-нибудь мелодіей, или подобно страннымъ снамъ, — въ пьянствѣ, говоримъ мы, существуютъ не только сцѣпленія мечтаній, но и цѣлыя серіи размышленій, для возрожденія которыхъ нужна среда, давшая имъ начало. Во многихъ случаяхъ — конечно, не во всѣхъ — пьянство По было мнемоническое, оно служило методомъ работы, методомъ энергическимъ и смертельнымъ, но вполнѣ пригоднымъ для его страстной натуры. Поэтъ выучился пить, какъ аккуратный литераторъ пріучается вести свои записныя тетради. По не имѣлъ силъ устоять противъ желанія снова предаться страннымъ или страшнымъ мечтаніямъ и остроумному мышленію, которыя онъ испытывалъ ранѣе, и, чтобы снова свидѣться съ ними, снова пережить ихъ въ себѣ, онъ выбиралъ опасный, но за то самый прямой путь…

Изъ пяти прозаическихъ томовъ Эдгара По, мы дадимъ читателю только тѣ разсказы, въ которыхъ обрисовываются полнѣе личныя особенности этого своеобразнаго и своенравнаго таланта, его внутренній міръ и его соціальныя воззрѣнія. Мы начнемъ съ разсказовъ, которые по жонглерству мысли можно-бы назвать юридическими. Но, конечно, юриспруденція тутъ не при чемъ и не ее имѣлъ въ виду Эдгаръ По.

Н. Ш.