Эдгар По, как психолог (Шелгунов)

Эдгар По — как психолог
автор Николай Васильевич Шелгунов

Дата создания: 1874, опубл.: 1874. Источник: «Дело», 1874, № 7—8, с. 350—366.

ЭДГАР ПО — КАК ПСИХОЛОГ

I

Тяжелое, давящее впечатление производят рассказы Эдгара По. Вы чувствуете, что в них нет сказки, нет ничего фантастического и выдуманного, и в то же время они вас давят и пугают. Сцены убийств и бесчеловечия, рассказы об уголовных происшествиях возбуждают тоже тяжелое чувство и чувство ужаса; но эти страх и ужас как бы внешние, как бы входящие в вас извне, и в вашей душе происходит не тот процесс, который возбуждают в вас рассказы По.

Чувство, возбуждаемое Эдгаром По, в сущности, вовсе и не чувство страха. Вам бояться, по-видимому, нечего: вы сидите спокойно у себя, вокруг вас не совершается никаких ужасов, ваше воображение молчит и не рисует вам ни привидений, ни разбойников, ни убийц; но вами овладевает что-то давящее, вы чувствуете в себе «что-то», чего в вас не было, и это «что-то», начинаясь меленькой болью в сердце, затем растет, растет и вырастает во что-то щемящее, болевое, разрешающееся глубоким вздохом. Вы радуетесь, что освободились от своего кошмара, и довольны, что все кончилось одним внутренно пережитым. Если вы читали сказки Шехеразады, страшные рассказы Ратклиф и немецкие баллады с привидениями, мертвецами, саванами и воздушными конями, вы помните, что все эти страхи действуют только на воображение. Воображение развертывает перед вами устрашающие картины, и если вы верите в домовых и привидения, вы, может быть, проведете бессонную ночь, будете кутаться крепко в одеяло, но с утренним светом ваши страхи кончатся. Эдгар По действует совсем не так. Он возбуждает в вас целую область живых, действительных чувств, целую ассоциацию представлений, не фантастических и фиктивных, вызываемых суеверным страхом или средствами воображения, а чувств реальных, которые в вас есть, которые живут в вас в зародыше, которые, быть может, вы даже и переживали. Эдгар По создает в вас известное психологическое состояние и поднимает на ноги весь ваш внутренний мир. Может быть, Э. По подействует на вас тяжелым кошмаром, а может быть, вы освободитесь от него легко, и, прочитав его рассказы, отложите их в сторону, не задумываясь над душевными процессами, которые они в вас вызвали.

Но вы сделаете лучше, если отдадитесь анализу своих ощущений и захотите понять, отчего По овладел вашей душой; отчего вы, не убийца и не злодей, не галлюцинатор и не сумасшедший, были как бы и тем, и другим, и третьим, и пережили внутри себя те самые процессы, которые совершаются и в героях Эд. По.

Эдгар По психолог, и психолог именно в новейшем понимании этого слова, — вот почему он, лично сам, как писатель и художник, представляет любопытный предмет для исследования. Сказать, что Э. По пьяница, что наследственность и излишество возбуждали в его душе только мрачные, давящие ощущения и что только поэтому ему мерещились всякие страхи — не значит сказать ничего.

По, как писатель, любопытен именно в том отношении, что умеет необыкновенно тонко анализировать свою душу в те ее страшные моменты, когда ею овладевает чувство разрушения. По умеет выследить во всех мелочах болевое, ненормальное состояние своей собственной души и все это ненормальное, болевое, ужасное и уголовное воссоздать с такою живостью и яркостью в душе читателя, может быть, самого скромного и добродетельного.

Если вы умеете читать писателя, для вас в его произведении раскрывается весь его творческий процесс. Конечно, вы не дойдете до основ его души и не узнаете ее состава, потому что узнать состав, значит овладеть химическим секретом изготовления Шекспиров и Байронов. Но, оставив слишком гордую попытку открыть основной узел души, вы можете заняться наблюдением над процессом творчества, который будет совершаться перед вами как бы в стеклянном футляре.

Э. По ясно переживал умственные факты, которые он, описывает. Они для него не выдуманные, а реальные образы, хотя в то же время они и образы воображения. Красную Смерть, опустошающую землю, Э. По не воображает; он ее видит. Он видит и замок Проспера, с его страшной черной залой, с черным потолком, с черными драпировками и с его красными, как кровь, окнами и с его наводящим ужас длинным, медленным маятником. Э. По, как глубокий наблюдатель своей собственной души, знает, какую ужасную роль в смутной, бессознательной любви человека в жизни играет все то, что напоминает ему смерть. И зная все эти подробности, зная, как каждый цвет, как каждый звук действует на представления, Э. По рисует перед вами в мельчайших подробностях то голову скелета с кровяными пятнами па лбу и на щеках, то разлагающийся, стоймя стоящий труп и на его черепе черную кошку с окровавленною, разинутой пастью и с сверкающим единственным глазом; то он переносит вас в тишину темной ночи и заставляет слышать шорох подвижных обоев или видеть движение фантастических, шевелящихся фигур. Эдгар По необыкновенно тонко выследил и изучил все движения и отливы чувства страха, этого самого мучительного и беспокоящего чувства, которое каждому из нас достается готовым по наследству и совершенно независимо от тех или других понятий, которые сообщают ему потом цвет, характер и направление. Э. По потому только и силен в области чувства страха, что изучал и наблюдал его в себе в разные моменты, в разных состояниях души, в разных комбинациях случайных и неслучайных фактов. Посмотрите, как его сумасшедший крадется осторожно и терпеливо, чтобы убить старика, как он поворачивает ручку двери, как он отворяет ее тихо, тихо; как он сначала просовывает медленно свой фонарь, а потом еще медленнее и осторожнее свою голову, и как он из часу в час проделывает все это в продолжение семи ночей! Подробности поведения так точны и верны, как будто бы Э. По сам проделывал все это, сам был убийцей и изучил весь механизм предосторожностей. Но вот старик, испуганный светом, проснулся, окликнул «кто тут?» и застонал. Стон этот слабый, подавленный вздох; но Э. По знает этот вздох. Он знает, как чувство страха, появившееся ночью, все растет и растет; как человек старается успокоить себя разными вымышленными объяснениями и как, по-видимому, успокоительные вымыслы не ведут ни к чему. Э. По — положительный специалист в чувстве страха, во всех его видоизменениях — лицом к лицу с живыми людьми, с покойниками, с образами расстроенного воображения, перед лицом смерти, перед страхом правосудия, перед мучащей совестью.

Эдгар По, как видно, не принадлежит к современной соматической школе, которая при нем еще и не существовала, и потому между здоровыми и болезненными психическими процессами он не находить границ. Раз человек изолировался внутри себя — он уже на пути к состоянию, в котором границы здорового и болезненного процесса спутываются. Впечатлительному и тонко нервному Э. По известно, что есть люди, которые могут по целым часам думать над какой-нибудь беглой заметкой, смотреть в продолжение долгого летнего дня на причудливые, переменяющиеся очертания облаков или на тени, стелящиеся по стене, устремлять неподвижный взор на пламень свечи или камина и в полном, упорно сохраняемом покое, забывать всякое чувство движения и физического существования. В такие моменты мысль упорно вертится около одной точки, человек, наслаждающийся счастьем внутреннего покоя и душевного равновесия, выделяет себя из окружающей жизни, и вся внешняя суета, весь внешний шум и движение только больше изолируют человека и угоняют его в себя. Такое состояние может быть опасно и не опасно. Когда человека сосет горе, когда, отдаваясь одним внутренним процессам, он уходит или в мир своих страданий, как бы наслаждается своими болевыми процессами, или же подчиняется влиянию наследственного нервного расстройства — самое невероятное кажется ему действительным и даже зубы Беренисы могут показаться идеями. Раз подобная мысль овладела человеком — она уже не оставляет его. Не спрашивайте его, что он сделал: он ничего не помнит, он весь сосредоточен в своей идее и действует, как лунатик. Только что-то смутное напоминает ему о каких-то ужасах, о каком-то преступлении, в котором он был сам участником. Он ничего не припоминает, но в то же время он чувствует себя виноватым в поругании какой-то могилы, в вынутом из гроба трупе, еще дышащем, еще вздрагивавшем, еще живом… Чтобы понять психическую верность «Беренисы» и преступления, которое явилось следствием каких-то странных, непостижимых мотивов, нужно иметь хоть небольшую привычку наблюдать за собственным процессом мысли. Это не так легко. Но если вам удастся овладеть трудным сочетанием двух процессов — одного, в котором вы являетесь лицом думающим, а другого, в котором вы являетесь наблюдателем самого себя, изумительная загадочность процесса может, действительно, поразить вас какою-то мистичностью, так сказать, вытолкнуть из себя, расколоть вас на двое и поставить у той черты, которая разграничивает безумие от здравомыслия. Поэтому-то психическое самонаблюдение есть процесс очень опасный и, при малейшей наклонности к мистицизму и таинственности, способный действовать необыкновенно разрушительно на весь чувствующий организм. Психиатрии известен не один подобный факт.

Эдгар По знает по личному опыту, что каково бы ни было состояние наших чувств, оно нисколько не отражается на правильности нашего логического процесса; напротив, однопредметность ощущений придает ему еще большую силу, энергию, последовательность. Эдгар По объясняет механизм подобного процесса несколькими рассказами и, между прочим, рассказом об осторожной проделке человека под давлением пугающего чувства. Под смутным давлением боязливых предчувствий простое белое пятно на груди кошки представляется возбужденному человеку эшафотом и безумец под гнетущим его чувством ужаса совершает преступление. Но вот необыкновенно верно подмеченная черта: несмотря на убийство, лежащее у него на совести, на убийство жены, которую он любит, убийца спит спокойно. Другой безумец, отдавшись такому же странному, беспричинному, или, пожалуй, неразумному страху, замышляет убийство. И за что же он убивает? По чувству ненависти? — нет. Нужны ему деньги? — нет. Ему ничего не нужно; он даже любит старика, которого задумал убить. Его беспокоит глаз старика, светло-голубой с бельмом, точно глаз коршуна. Глаз этот не дает ему покоя, от него у него стынет кровь. Вы говорите — безумная идея. Да, безумная. Но ведь Эдгар По вовсе и не хочет говорить с вами об идеях разумных; он хочет именно показать те странные процессы, которые приводят к еще более странным результатам и к фактам, непонятным для людей, совершенно чуждых или даже и незнакомых теоретически с подобными душевными странностями и аномалиями. Как в первом рассказе, человек, убивший жену, спит счастливый и довольный, что его не пугает кошка, так тут человек, под непонятным чувством страха хищного глаза, сам не зная как, идет роковым образом на безумное убийство. Сумасшедший обнаруживает всю утонченную логику, направленную на исполнение замысла. «Вы думаете, я сумасшедший? разве сумасшедший был бы так расчетливо осторожен?» заставляет По восклицать своего героя, и именно этим вопросом и всеми подробностями логического процесса Эдгар По желает доказать, что сумасшедший способен более, чем кто-либо, сосредотачиваться на одной мысли. Никто лучше сумасшедших не умеет составить заговора и привести его в исполнение, вкрасться, когда нужно, в доверие, выказать с лукавой целью фальшивое внимание и влезть в душу, чтобы вернее обмануть. Мысль, сжатая в узких пределах, способна необыкновенно сильно концентрироваться, если для нее нет другой пищи. Поэтому-то ограниченный азиат десять раз обманет самого гениального европейца, и потом еще надсмеется над его глупостью. Логический процесс совершенно не зависит от чувства и от материала мышления. Сила этого процесса не в его внутреннем качестве; логическое движение мысли всегда и при всяких обстоятельствах в существе своего процесса, остается одним и тем же, и если в результате мышления азиата, сумасшедшего, гения получаются не одинаковые по своей важности выводы, то только потому, что во всех трех случаях логике пришлось обрабатывать разнокачественный материал. Это все равно, что труд ткача. Дайте ему мочалу, лен, шелк — он будет работать одинаково, но вы получите или рогожу, или полотно, или шелковую материю. И десятилетний ребенок, и Огюст Конт думают одним и тем же процессом и даже с одинаковой энергией; но детский ум возясь с лошадками и солдатиками, не уйдет дальше солдатиков и лошадок, а из общественного материала Конт извлечет и общественный вывод. Теперь все эти процессы уяснены уже вполне научной психологией, но во времена Эдгара По они были еще смутны и спорны и По первый из писателей-беллетристов явился популяризатором этих психологических процессов, популяризатором таким ясным и логическим, таким твердым и уверенным, каким может явиться только человек, глубоко и внимательно наблюдавший свою собственную душу.

Очень может быть, что пьянство было одною из причин, что По анализирует чаще всего чувство страха, но также верно и то, что чувство страха — самое живучее и наиболее беспокоящее чувство. Содержание его может меняться и меняется беспрестанно; оно зависит от господствующих идей, от социальных особенностей и от личных органических причин. Было время, когда людей мучил, по преимуществу, суеверный страх; в наш же положительный и денежный век людей гнетет, по преимуществу, боязнь безденежья и необеспеченности. Но какие бы ни были условия, питающие страх, чувство это нужно признать основным и играющим главную роль в индивидуальной жизни человека. Оно примешивается повсюду, проникает в самые чистые наши радости, отравляет наши лучшие мечты и надежды и держит человека в своих руках всю жизнь, до самой гробовой доски.

Особенно хороши и верны в рассказах Эдгара По комбинации чувства страха с более светлыми ощущениями и преимущественно с чувством надежды. Следы убийства, по-видимому, скрыты превосходно, самый тщательный полицейский обыск не обнаруживает ничего; убийца оживает надеждой, в нем разливается сладостное ощущение полной безопасности, и удовлетворенная полиция уже уходит. Но зачем эта бравура, зачем это желание «доброго здоровья», к чему эта совершенно ненужная фраза «дом поразительно хорошо отделан», и затем удар палкой по месту, где замуравлен труп? Но именно в этой-то путанице и верность психологического момента, — верность той борьбы двух противоположных процессов, по которой чувство страха выражается у стремительных людей ненужной судорожной говорливостью, в непременном желании замаскировать себя. Струсивший человек бравирует для того, чтобы отнести глаза, это его средство самозащиты; но, отдаваясь двум чувствам, он очень часто теряет равновесие и в момент ликующего торжества переступает границу меры. В таких случаях говорят, что человек себя выдал.

Подобный, но еще более мучительный процесс анализирует Эдгар По в больной душе. Тут не бравура самоуверенности, а чувство мучительной, изобличающей боязни, заставляющей человека слышать то, чего нет, — «глухой, подавленный, частый звук, очень похожий на стуканье часов, завернутых в вату». Это больше ничего, как галлюцинация слуха, вызванная чувством самосохранения. Больной не в состоянии проверить ошибки своих чувств и принимает за действительно реальное то, что вызывается одними его больными душевными процессами. Больной делает все, чтобы заглушить стуканье часов, завернутых в вату, — стуканье, которое он слышит один; он ходит, кричит, жестикулирует, горячит себя нарочно, спорит, чуть не затевает ссору… а часы в вате все стучат, а полицейские все не уходят. И вот преступнику кажется, что они лукавят, что они мучат его нарочно, что они все слышат и хотят вызвать признание с его стороны. Он не выдерживает и сознается.

Все эти сложные процессы у здоровых и больных людей подмечены Эдгаром По так верно, как, может быть, их не подмечал ни Эсвироль, ни Гризингер. Э. По описывает их с самой подробной и меткой, стенографической точностью наблюдателя, следившего за каждым подобным движением души и переживавшего все процессы в самом себе.

Анализ души приводит Эдгара По к замечанию, что человеком владеет какой-то дух злобного противоречия, на который, по его словам, философы будто бы не обращали внимания. С этим, конечно, нельзя согласиться. Начиная Лафатером и кончая современными дарвинистами, дух злобного противоречия постоянно обращал на себя внимание и философов, и поэтов, и ученых; но они ему давали или другие названия, или констатировали не все его стороны, или же источником злобы делали не внутренний душевный процесс человека, а силу внешнюю. По учению френологов, только инстинкт разрушения создает в человеке нравственную силу, только он источник энергии и великих дел, а без него человек был бы вялым, апатичным, ни на что непригодным существом. У Гёте, тоже замечательного наблюдателя своих собственных душевных процессов, дух злобного противоречия принимает грандиозный образ Мефистофеля, олицетворяющего необъятную, громадную силу всестороннего, разъедающего и отрицающего ума. Дарвинисты с своей естественно-исторической точки зрения констатируют дух злобного противоречия как одно из наследий теперешнего человека от его первобытного варварского состояния, когда только сила разрушения спасала его в борьбе за существование. Дарвинисты не пускаются в психологические подробности для разъяснения всех тонких разветвлений этого чувства, считая совершенно достаточным одно констатирование его наследственности. О духе злобного противоречия знала и самая глубокая древность. Все религии предполагают существование злого начала в природе и в нем видят источник злых человеческих поступков. Совместное присутствие злой и доброй силы и постоянная борьба их послужила началом многих мифов, источником многих высоких поэтических сказаний и народных вымыслов. Не всегда и не у всех народов злое начало принимало титанические и страстные размеры. У одних оно вырастало до размеров божества, воплощалось в вне стоящую самостоятельную силу, располагающую судьбою людей; у других представление о злой силе являлось смутным, неясным, народная фантазия как бы не занималась ею специально и не уделяла ей большого внимания. Какое бы ни существовало у людей представление, несомненно то, что внутреннее злое чувство человека находило себе всегда то или другое объяснение и то или другое олицетворение. Но как один из внутренних психических моментов и элементов души, злое чувство признано только в недавнее время. Источник злых движений психологи видят во внутреннем неудовлетворении, в тех препятствиях душе, которых человек преодолеть не может. В человеке не является никакой злобы, пока все делается по нем; но как только возникает противодействие, стремление к устранению его проявляется в раздражении и гневе, а переходя в импульс движения, оно принимает форму насилия.

Эдгар По, констатируя одну сторону злобного чувства, говорит о нем, как о страстном, неуловимом желании мучить самого себя,, насиловать свой собственный темперамент, делать зло только из любви ко злу. Человек поступает зло даже и не потому, что ему не следует так поступать, что ему запрещено: он находит какое-то сладострастное наслаждение в том, чтобы мучить; в нем как бы является какое-то адское желание, которое должно быть удовлетворено, чтобы человек почувствовал себя добрым. И когда человек освободится от своего злого содержимого, когда, путем ли аффекта, т. е. высшего напряжения чувств, выражающегося в разрушительном акте, или путем самообладающего спокойного злого поведения, он приведет свои нервы в равновесие, — то же чувство начинает расти и копошиться снова, до нового взрыва, до нового удовлетворения. Злоба, говорит Эдгар По, есть главный двигатель сердца человеческого, одно из первых невидимых чувств, дающих направление характеру. И это совершенно верно. Основой характера служит чувство; сила чувства в его способности любить и ненавидеть, а цвет характера или строй души будет зависеть от способности регулирования ненависти — способности, приобретаемой или привычкой, или сознательным головным влиянием, помощью усвоенного доброжелательного мышления. Психологи говорят, что чувство, являющееся следствием органических причин, и подобное же чувство, являющееся следствием причин психологических, не отличаются одно от другого ни по результатам, ни даже по влиянию их на организм.

И намек на это мы находим у Эдгара По в его восклицании: «Какое бедствие может сравниться со страстью к вину!» В этом восклицании слышится вся скорбь его благородной, нежной души, разрываемой непримиримым противоречием между доброжелательным психическим строем души и чисто-внешними физическими причинами, вызывающими мрачное, злобное настроение. И несчастный мученик непримиримости отдается фаталистически злому движению, зная, что оно злое, и мучась им, и в то же время ощущает какое-то наслаждение в своем собственном страдании, в своем собственном осуждаемом поведении. Эдгар По заставляет своего героя сделать следующее признание: «Раз утром я совершенно хладнокровно надел петлю на шею кошки и повесил ее на сучок дерева. Я повесил кошку со слезами на глазах, с горьким раскаянием в сердце. Я повесил ее потому, что знал, что она любила меня, и потому, что я чувствовал, что она не была передо мною виновата; я повесил ее потому, что знал, что делая это, я совершаю преступление, — преступление настолько страшное, что оно ставит мою бессмертную душу, если только это возможно, вне бесконечной милости всепрощающего и карающего Судьи». Необходимый момент подобного раздвоения и его нравственной мучительности есть беззащитность предмета нашей злобы. Иначе произойдет не противоречие психических процессов, а борьба с единственным преобладанием злого чувства… Мне больше нечего прибавлять к уяснению этого странного, непостижимого и страшного чувства, с которым иногда невозможно бороться никакими доводами рассудочности и против которого не помогают никакие нравственные страдания в минуты нейтрального состояния души.

Каким образом Эд. По, этот странный и односторонне мрачно настроенный человек, вечно рывшийся в самых черных тайниках своей души, мог явиться в Америке? Но именно в Америке скорее, чем где-либо, мог явиться подобный писатель-психолог, потому что и сама Америка наиболее любопытная психологическая задача. Америка не знает европейской одноформенности и силы того связующего обычая, который мало помогает развитию оригинальности и своеобразности. От этого только в Америке могла явиться такая масса разнообразных религиозных сект, только в Америке спиритизм мог создать свой изумительный успех и только в Америке, отдающейся преимущественно внешнему течению жизни, должны являться люди недовольные и подобные Эдгару По. Эдгар По, одаренный необыкновенно впечатлительной душой, способной понимать самые тонкие поэтические оттенки и различия, был, как и все поэтические натуры, расположен к сибаритству, к мирному созерцанию, к физическому покою. При известных условиях это природное предрасположение, зависящее, может быть, от наследственности и слабой физической организации или созданное обеспеченным детством, ведет к мечтательности, идеализации, а следовательно, к неудовлетворению, недовольству, к мрачному настроению, к озлоблению, к стремлению проникнуть причины своего душевного состояния и самонаблюдения. Как только раз явилась эта привычка и человек овладел методом наблюдения — он становится психологом; точно так же, как человек, имевший хоть раз успех в литературе, становится писателем.

II

Если вдуматься поглубже в процесс души Эдгара По, то он становится совершенно вполне понятен; вся история человечества повторяет то, что повторил Эдгар По в себе. Человек, или хочет знать, или воображает, что он знает. Все отношения людей между собою — результаты действительного или воображаемого знания. Но ведь и муравьи знают многое. Человек, может быть, и справедливо гордится тем, что он гораздо выше муравья, но если бы люди были скромнее им бы чаще приходилось быть Эдгарами По, им бы жилось умнее.

Конечно, будут правы те, кто мне заметит с чего в августе 1874 года говорить об Эдгаре По и залезать в его душу? Для вас По или чудак, или пьяница, или человек, израсходовавший свои силы на пустяки. Но вы правы только в том, что По американец. Эдгар По всего живая душа, такая же живая, как и мы с вами. Не оттого вы отворачиваетесь от этой странной и загадочной натуры, чтоб анализ его души не представлял интереса, а оттого, что вы знаете только свою улицу и больше ничего не хотите знать. Вы пройдете равнодушно мимо анатомического стола, на котором лежит распластанная душа Шекспира, но если бы на том же самом столе лежала душа Пушкина, Полевого, Белинского, Добролюбова — вы бы остановились. И вы правы. Но не все ли равно для вас, в каком сосуде горит вечный огонь!

В процессе коллективной души, в том, что переживает теперешнее человечество, нужно уметь различать прошедшее и пережитое от настоящего; отличать процесс кончившийся от процесса продолжающегося. Еще недавно мужчины были очень довольны, когда они узнали, что они думают индуктивно, а женщины дедуктивно. Мужчины очень гордились тем, что они думают таким хорошим способом. А между тем спор заключался не в словах и гордиться, в сущности, было нечем. Если бы каждый человек начинал с Робинзона Крузо — не было бы Европы, и Петербургу не нужно было бы ни городовых, ни актеров, ни академиков. Вы одарены гениальными способностями, ваша душа полна чего-то, но вы и сами не знаете, откуда берутся ваши удивительные песни и ваши удивительные мысли, над Шекспиром и над Гейне расстилается то же голубое небо и даже, может быть, хуже, чем над патагонцем. Перед ними та же природа и то же старое, престарое солнце, которое светило Робинзону и Пятнице, но отчего же ни патагонец, ни Робинзон не поют так, как пели Шекспир и Гейне? И в душе каждого гения, каждого поэта, каждого мыслителя, каждого государственного человека хранится подобный же богатый материал, лежащий где-то глубоко, вне их сознания, и в то же время бьющий вечным ключом горячей воды, как Гейзер. Одна и та же старая штука — солнце действует разно на порох и на камень.

В разнице содержимого — разница и душевных процессов. Мужчина смотрел на женщину с высокомерным презрением, пока не узнал закона тех процессов, какие совершаются в ее душе. Решив, что это дедукция, он признал и тот изумительный процесс скрытого мышления, которого не подозревал и в себе. Только мужчина может быть Рудиным и Гамлетом, мучиться рефлексией и парализующим самонаблюдением. Каждый врач знает, что от женщины можно получить более ясное и отчетливое описание болезни, чем от мужчины. Путешественника между дикарями женщины понимают гораздо скорее и легче, и Фердинанда Аппуна и кавказского пленника спасали женщины. Женщины всегда считались более хитрыми, а хитрость невозможна без проницательности, быстрого соображения и способности импровизированного поведения. Женщину перехитрить мудрено только потому, что ее выводы вернее. В дипломатии женщины обнаруживали более замечательные способности, а в житейских обстоятельствах они всегда лучше устраняют затруднения и распутывают недоразумения. Отчего же это? Только оттого, что в женской душе есть уже готовый материал, который своим собственным внутренним процессом создает более правильный вывод, чем сознательный, но односторонний головной процесс мужчины.

Вы, мужчина, думающий индуктивно, обыкновенно подчиняетесь тому факту, который у вас перед глазами, и если видите, что солнце заходит, вы говорите себе — пора спать, надеваете спальный колпак, ложитесь под одеяло и тушите свечи. Позвольте Эдгару По быть умнее вас. Его душит Америка своим филистерством и меркантилизмом, хотя он и не так глуп, чтобы не принимать ее промышленных чудес и удобств материальной жизни. Эдгар По не хочет надевать на себя спального колпака и храпеть, как это делают американские филистеры. Он доволен, но не удовлетворен, и роется в своей душе, чтобы узнать, отчего ему не спится, когда все вокруг спокойно улеглись и потушили свечи. Конечно, Эдгар По мог бы поступить несколько иначе. Он мог бы быть сатириком. Он мог бы дать картины тех американских нравов, которые мы находим в «Мишурном веке». Эдгар По, может быть, быль бы тогда понятнее и известнее, но в то же время он был бы объективнее и тупее. Эдгар По ушел глубже и сделал попытку определить анализом те процессы души, которые для большинства остаются непонятными, неясными и невыслеженными.

Для положительных людей Эдгар По непонятен, но он им непонятен только потому, что они умеют считать до четырех. У Эдгара По есть коротенький рассказ о силе слова. В этом рассказе он уходит, по-видимому, в эфирное пространство, рассуждает о бесконечном, заставляет читателя проникнуть в беспредельную перспективу звезд и в то же время его мысль, обхватывающая, по-видимому, только небо, не покидает земли. Давно уже, говорит Эдгар По, один философ сказал, что источником всякого движения служит мысль, а источником мысли служит слово. Слово — звук, оно производит движение воздуха, но это движение воздуха, как бы проникая в нас, создает движение мысли, и слово оказывается материальной силой.

Анализ процессов мысли и ее механического движения служил для Эдгара По материалом для его неправдоподобных юридических рассказов. Эдгар По выворачивал мысль точно перчатку и показывал ошибки и пропуски в механизме движения мысли, ведущей к ошибочному выводу.

Эдгар По не социальный писатель. Он не разлагает жизнь на основные элементы и не говорит ничего о законах коллективного счастья, да и вообще мало, по-видимому, думает о людях. Он не дипломат, не политик, не общественный деятель. Он не относится ни к кому ни порицательно, ни одобрительно. Он сидит сам в себе, в том богатом наследии, которое ему досталось, и если б люди умели лучше читать, Эдгар По был бы, конечно, более полезным писателем. Вы скажете, что виноват он, а не те, кто не умеет читать.

И в то же время Эдгар По вовсе не мечтатель, не мистик, не утопист и не сумасшедший. Он только обратная сторона той американской души, которую вы видите в «Мишурном веке», он попытка той силы, которая хочет выследить самое себя.

Эдгара По понимать не совсем легко. Да и как же понимать другого, когда не понимаешь себя! В Эдгаре По видят обыкновенно ловкого рассказчика страшных или необыкновенных историй и принимают его рассказы или за наличную монету, или за фантастический фокус. Но едва ли можно винить писателя в том, что его не понимают. Хотя совершенно справедливо и то, что читателя и писателя не должна разделять пропасть. Эдгар По вовсе не рассказчик; он просто обратная сторона Рудина и Гамлета.

Гамлет по меньшей мере на три четверти филистер. Все его красивые монологи — именно то движение воздуха, о котором говорит Эдгар По. Вы чувствуете что-то, но что именно — не знаете. Вам кажется даже, что вы и думаете; но что думаете — вы опять не скажете. Выверните всю душу недовольного Гамлета — у вас не останется в руках ничего точного и определенного, потому что перед вами не мыслитель, не исследователь, а мечтающий эгоист, возящийся только с своей драгоценной особой. Гамлет именно тип филистера, но филистера очень большого размера. А Рудин! Это просто беспомощная пустота, просящая подачки.

В скромной, по-видимому, маленькой душе Эдгара По происходит нечто каратаевское. Перед нами цельные процессы какой-то упрямой, своеобразной души, которую не спихнешь никуда в сторону. В то же время вы видите, как из той же души выглядывает и кивает вам головою ее вторая, думающая и наблюдающая половина. Гамлет все бы хотел сломить по-своему и несчастлив только потому, что у него недостает для этого силы. Тогда он начинает рисоваться, плакать и уверять всех в своем несчастии. Душе Эдгара По такой процесс совершенно неизвестен. Эдгар По сидит среди своего дедуктивного наследства, которое он получил от своих родителей, раскладывает его на кучки, приводит в порядок — и думает. Правда, и тут есть гамлетовский момент, гамлетовское «быть или не быть», но в более живой и близкой к жизни форме.

Эдгар По потому только кажется меньше, что он американец. Американец, даже самый головной и сердечный, не будет ни идеалистом, ни мечтателем. Европеец всегда ищет врагов вне себя; но для американца и враги, и друзья только в нем самом. От этого европеец, воображающий себя непременно героем или несчастной жертвой судьбы, оканчивает байронизмом или уходит в область чистейшего дилетантизма, напускного разочарования и сценического драматизма, а Эдгар По не любит этих искусственных положений, он постоянно держится положительной житейской обстановки, несмотря на самые мощные порывы его воображения; он даже идею сведет к слову, а слово превратит в простое движение воздуха. Еще один шаг — и Эдгар По мог бы сделаться мистиком; но для этого нужно, чтобы он не был психологом. Вот тут-то именно и сила Эдгара По. Какие бы ни разрешал он отвлеченные вопросы, он никогда не покидает своей американской почвы, и все, что он видит вне, служит ему только для того, чтобы понять то, что вокруг него.

Но понял ли он? Нет, читатель. Эдгар По — сам психологический факт, и, может быть, самый любопытный. И за что вы требуете от него, чтобы он разрешил вопросы мироздания и недоразумения американской истории? Эдгар По не учитель и не наставник, он не пробивает никаких новых путей, не ведет никого и не хочет никого вести. Он простой, обыкновенный человек, каких, однако, очень мало. Он чувствует, что ему в Америке тесно и скучно, что вокруг него что-то не то, а между тем другого, лучшего нет, и Эдгару По этого лучшего не создать. И вот, Эдгард По садится в середину своей души, переворачивает ее, сравнивает, анализирует, обобщает и определяет, какие происходят в душе процессы, если она неудовлетворена. Только-то? Только, читатель.

Н. Ш.