Чехов, Антон Павлович (17 янв. ст. ст. 1860 г. — 2 июля ст. ст. 1904 г.) — выдающийся беллетрист 80-х и 90-х г.г. Ч. был коренным воронежским уроженцем; предки его были крепостными воронежского помещика Черткова (отца известного толстовца); отец Ч., Павел Егорович, был сперва прасолом (ср. рассказ Ч. „Холодная кровь“), затем приказчиком, потом владельцем бакалейной лавки в Таганроге, где и родился Ч. Матерью его была дочь купца города Шуи, Евг. Яковл. Морозова. Семья дала ряд художественных талантов: брат Ч., Николай, рано скончавшийся, был подававшим надежды художником; другой брат, Александр, был беллетристом, много писавшим под псевд. А. Седой. Последний оставил ряд ценных воспоминаний о детских и юношеских годах Ч.: „Ч. — певчий“, „Ч. — лавочник“, „Ч. в греческой школе“ („Вестн. Евр.“, 1907—1908). Из этих и других воспоминаний мы узнаем, что детство Ч. было очень тяжелым, и не даром сам он не любил впоследствии вспоминать о нем, а если и вспоминал, то подчеркивая темные стороны этого детства, прошедшего в лавке отца и в провинц. таганрогской гимназии, куда он был отдан в 1868 г. Не слишком успешное учение (Ч. дважды оставался на второй год в третьем и пятом классах) закончилось весною 1879 г., а осенью этого же года Ч. поступил на медицинский фак. московск. унив. К этому времени в Москву переехала вся его семья. Гимназические годы не дали Ч. особо отрадных воспоминаний (отметим, м. проч., что первый литерат. псевдоним Ч. — „Антоша Чехонте“ — был прозвищем, которое Ч. получил в гимназии от законоучителя прот. Покровского). В Москве молодому студенту Ч. пришлось стать главным кормильцем своей семьи, находившейся в трудном материальном положении. Необходимостью журнального и газетного заработка и объясняются первые попытки Ч. печататься в юморист. журналах того времени, а после удачи этих попыток — постоянное сотрудничество в целом ряде подобных московск. и петерб. журналов. Этот период творчества Ч. — период „Антоши Чехонте“ — продолжался около семи лет. Первый юморист. рассказ Ч., „Письмо донского помещика“, был напечатан в марте 1880 г. в журн. „Стрекоза“, и этим открылась полоса обильного и веселого творчества Антоши Чехонте; только часть этого литературного материала, написанного в 1880—1887 гг., составляет тт. XVII—XXII собр. соч. Ч. Тома эти являются посмертным изданием, так как сам Ч. при жизни не включал эти, сравнительно слабые, произведения в свое собр. соч.; лучшие из произведений этой эпохи, отобранные им самим, составляют первые четыре тома его собр. соч. Но если бы собрать все напечатанное Ч. за эти первые семь лет его писательской деятельности (см. И. Масаков, „Библиография произ. А. П. Ч.“, М., 1906), то составился бы десяток томов произведений очень разноценного значения: бо́льшая часть из них характеризуется „смехом ради смеха“, который только и был цензурен в 80-е гг.; но среди этих произведений вкраплены и настоящие перлы юмористики и сатиры, показывающие, что к концу периода „Антоши Чехонте“ Ч. был уже законченным мастером мелкого рассказа, тонким изобразителем тусклой жизни 80-х гг. Среди этих рассказов стали классическими: „В бане“, „Сирена“, „Брак по расчету“ (впоследствии переделанный в пьеску „Свадьба“), „Брожение умов“, „Мститель“, „Заблудшие“, „Господа обыватели“, „Муж“ (первая тяжелая картина среди юморист. рассказов), „Гриша“ (первый тонкий рисунок из детской психологии), „Жалобная книга“, „Смерть чиновника“, „Хирургия“, „Налим“, классический „Унтер Пришибеев“ — и целый ряд других небольших рассказов, постепенно обращавших внимание читателей и издателей на талантливого начинающего писателя. Особенно деятельное участие принимал начинающий Ч. в московском „Будильнике“ и в петерб. „Осколках“; во главе последнего журнала стоял Н. А. Лейкин, оказавший влияние на молодого Ч. и как писатель; последний вопрос еще совсем не исследован в истории чеховского творчества. Обширная переписка Ч. с Лейкиным и признания самого Ч. являются материалом, доселе почти не использованным, равно как и анализ первых произведений Ч. в связи с юмористич. рассказами Лейкина. Само собою разумеется, что Ч. скоро перерос своего учителя и обратился к более подлинным истокам литературного влияния; особенно заметно стало сказываться это к 1886 г., когда юмористические темы в писаниях Ч. стали сменяться темами серьезными и даже мрачными. Но до этого времени Чехонте был всецело погружен в стихию мелкого журнального юмора, только изредка делая попытки вырваться из нее в другой род литературы. Уже в 1883 г. он пытался выпустить в свет первый сборник своих рассказов, в который должны были войти рассказы: „Жены артистов“, „Папаша“, „Письмо к ученому соседу“ и др. (открыт В. Каллашем в архиве Ч.; издан не был). Но уже в следующем 1884 г. Антоша Чехонте выпустил в свет первый свой сборник „Сказки Мельпомены“, в который вошел и такой совсем не веселый рассказ, как „Трагик“. В этом же году написана пьеска „На большой дороге“, явившаяся переделкой рассказа „Осенью“, запрещенная теат. цензурой и открытая лишь в 1914 г. В том же 1884 г. в бульварной газ. „Новости дня“ стал печататься и большой роман Антоши Чехонте „Драма на охоте“, печатавшийся в фельетонах этой газеты почти год, намеренно забытый самим автором и ставший известным современным читателям лишь в посмертном собр. соч. Ч. Этот типичный уголовный роман был первым и последним романом Ч.; позднейшие попытки его написать роман всегда кончались неудачей (что очень мучило Ч.), и материалы для таких романов распылялись по отдельным рассказам и повестям Ч. (см. особенно „Три года“, „Моя жизнь“, „Мужики“ и др.). Но и небольшие рассказы Ч. уже обратили на себя внимание; тот же Лейкин, которого Ч. называл своим литературным крестным отцом, предложил Ч. постоянное сотрудничество (рассказы по понедельникам) в „Петерб. газете“ — тоже бульварном органе, но уже несколько высшей марки по сравнению с „Новостями дня“. Один из рассказов, напечатан. в „Петерб. газете“ („Егерь“), обратил на себя внимание маститого Григоровича и изд. „Нового времени“ Суворина, который и предложил Ч. печатать рассказы в „Нов. врем.“. Под первым из этих рассказов („Панихида“) впервые вместо псевдонима стояла подпись А. Чехов. Сотрудничество в „Новом времени“ и сложные отношения с Сувориным продолжались у Ч. до начала 900-х гг.; им посвящен специальный анализ в одной из статей Амфитеатрова. Но и печатание в „Нов. врем.“ еще не было выходом Ч. в большую литературу, в виду совершенно определенного отношения к этой официозной газете передового русского общества; таким выходом в настоящую литературу явилось для Ч. появление сборника „Пестрых рассказов“ (1886 г.), хотя и вышедших все еще под псевд. Чехонте. Сам Ч. всегда считал днем своего настоящего литерат. рождения день получения им (26 марта 1886 г.) письма от Григоровича (см. 2-й сб. „Слова“, М. 1914), в котором старый писатель говорил о таланте Ч. и о том, что Ч. призван „написать несколько превосходных, истинно художественных произведений“; для этого Григорович призывал Ч. бросить мелкую журнальную и газ. работу. Ответное письмо Ч. показывает, какое радостно потрясающее впечатление произвело на него это обращение к нему старого литератора 40-х гг. Сборники „В сумерках“ (1887) и „Невинные речи“ (1887), заключающие в себе хотя и старые рассказы, показывают, однако, строгий отбор их и уже по настоящему вводят молодого писателя в большую литературу. К этому времени относится его знакомство с Короленко и Гаршиным и переписка с поэтом А. Плещеевым, который возглавлял беллетр. отдел „Сев. вестн.“. В этом журнале Ч. впервые дебютирует большим рассказом „Степь“ (1888) и с этих пор, несмотря на сотрудничество в „Нов. врем.“, полноправно входит в русскую литературу. За сб. „В сумерках“ он получает от Академии наук половинную пушкинскую премию. — К этому времени и литературное и материальное положение Ч. уже твердо упрочено; в 1885 г. он окончил московский университет, стал практикующим врачом, работая в подмосковных земских больницах (был врачом Звенигородской земской больн.), принимая участие в 1892 г. в борьбе с холерою. Но медицина мало по малу отступала на второй план: с конца 80-х гг. Ч. почти всецело отдается литературе. В 1888 г. выходит его сб. „Рассказы“, годом позднее — сборник „Хмурые люди“, с 1888 по 1892 гг. он печатает ряд повестей и рассказов в „Северном вестнике“, а с 1892 г. и до конца деятельности — гл. обр. в „Русской мысли“.
Ранние юморист. рассказы Чехонте чем дальше тем больше прорезываются трагическими нотами; такие рассказы, как „Муж“, „Мать“, „Унтер Пришибеев“ являются яркими примерами юмористических рассказов с глубокой трагической основой. Основа этой трагедии — в полном отсутствии трагического, в ужасающей пошлости и мелочности человеческой жизни; только в тусклые 80-е годы мог проявиться этот трагизм смешных рассказиков, состоящий в раскрытии всего ужаса жизни самой по себе. Это — эпоха глубокого чеховского пессимизма, пришедшая на смену периоду творчества „Антоши Чехонте“ и продолжавшаяся тоже около шести — семи лет, по указанию самого же Ч. И по его же указанию, почему-то мало отмечаемому исследователями, эти 6—7 лет являются эпохой увлечения Ч. толстовством. „Толстовцем“ в полном смысле этого слова Ч. не был никогда, но именно в толстовстве искал он в 1886—1892 гг. спасения от того тяжелого пессимизма, к которому пришел он после периода веселых своих рассказов и рассказиков. Такие его произведения, как „Припадок“ (1889), „Скучная история“ (1889), „Княгиня“, „Пари“ и мн. др. написаны под явным влиянием толстовства и отрицания тех форм цивилизации и культуры, которые бессильны разрешить трагедию человеческой жизни. Несомненно, отзвуки мыслей и чувств самого автора звучат в знаменитой тираде из рассказа „Пари“: „…Я презираю ваши книги, презираю все блага и мудрость. Все ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж… Вы обезумели и идете не по той дороге. Ложь принимаете вы за правду и безобразие за красоту“. Характерно, однако, то, что из толстовства Ч. воспринял только его отрицательную, разрушающую сторону и никогда не принимал до конца положительных сторон толстовского учения. Как бы то ни было, но произведения 1886—1892 г.г. являются написанными под сильным влиянием толстовства, которое для Ч. было фундаментом его пессимистического отношения к миру и жизни. Кроме рассказов, перечисленных выше и написанных в этот период времени, следует особенно отметить еще, как наиболее замечательные произведения, „Именины“ (1888), „Дуэль“ (1891) и первую большую пьесу „Иванов“, написанную в 1887 г. Приблизительно к 1892 г. относится отход Ч. от толстовства, выразившийся уже в знаменитом рассказе „Палата № 6“ (1892). В письме к Суворину (1894) сам Ч. подвел итоги своему былому увлечению толстовством: „…Толстовская философия сильно трогала меня, владела мной лет 6—7, и действовали на меня не основные положения, которые мне были известны раньше, а толстовская манера выражаться, — рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода; теперь же во мне что-то протестует“. Этот протест выразился в ряде произведений Ч. резким отрицанием теории самосовершенствования и тем фактом, что Ч., по его же собственному выражению из указанного выше письма, „уверовал в прогресс“. Этот третий и последний период продолжался с 1892 г. до конца жизни Ч. Короленко справедливо считал, что рассказ „Палата № 6“ — „произведение поразительное по захватывающей силе и глубине, с каким выражено в нем новое настроение Ч., которое я назвал бы настроением второго периода“. Он ошибается, однако, считая этот новый период — периодом пессимизма. Как раз наоборот: это период (к тому же третий, а не второй) явился для Ч. освобождением от того пессимизма, который характеризовал его произведения эпохи толстовства 1886—1892 г.г. Вопреки Толстому, Ч. изображает теперь трагическое противоречие свободы внутренней с несвободой внешней („Палата № 6“), иронизирует над толстовским „самосовершенствованием“ („Печенег“), требует широты и красочности жизни („Крыжовник“, 1898). Теперь, „уверовав в прогресс“, Ч. верит в грядущую красоту и гармонию человеческой жизни, верит, что путем настойчивой работы человек расчистит почву для счастливой жизни всего человечества. „Расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и воздержании от мяса“ (письмо Ч. к Суворину, 1894). Эта идея прогресса и общественной борьбы за осуществление ее стала теперь той „общей идеей“ Ч., в отсутствии которой Ч. упрекала критика 80-х г.г. (Михайловский), не понимавшая, что в отрицании общей идеи и была общая идея Ч. 80-х г.г. в эпоху его толстовства. Теперь, в 90-х г.г., Ч. пришел к такой общей идее, уверовав в прогресс и подчеркивая готовность жертвовать человеческой жизнью во имя осуществления этой идеи („Рассказ неизвестного человека“, 1893). И если во всех дальнейших произведениях Ч. по прежнему с ужасом относится к тоске и мелочности окружающей жизни, то все же над этим теперь царит его вера: жизнь должна быть иною и будет иною. Излюбленной фразой с этих пор не только действующих лиц произведений Ч., но и самого Ч. является фраза о цветущей радостью человеческой жизни „через двести-триста лет“; в одной только пьесе „Три сестры“ (1901) фразу эту повторяют четыре действующие лица пьесы, эти же слова Ч. неоднократно говорил и сам, и мы не один раз находим их в воспоминаниях о Ч. ряда лиц. Как притти к этому светлому будущему — вопрос другой, и тут надо указать, что Ч., не будучи марксистом и социал-демократом, в корне отрицал народническое решение социального вопроса. Типичный рассказ „Мужики“ (1897) недаром вызвал в то время отрицательные отзывы народнической критики (Михайловский) и положительные — марксистской критики (Струве, А. Богданович). Здесь необходимо подчеркнуть, что и указанный выше перелом Ч. от толстовства к вере в прогресс недаром произошел именно в 1892 г., когда марксизм 90-х г.г. пришел на смену тусклой эпохе общественной приниженности предыдущего десятилетия. — Не даром также перед самым началом этого перелома Ч. совершил поездку через всю Сибирь (в которой тогда еще не было железной дороги) на Сахалин (1890) и своими глазами увидел результаты самых темных сторон и бытового и общественного строя той эпохи. Обширные путевые заметки Ч. „Остров Сахалин“, впервые напеч. в „Русской мысли“ (1893—1894), не даром также вызвали особенно восторженный отзыв марксистского критика А. Богдановича, поставившего это произведение Ч. рядом с классическим „Фрегатом Палладой“ Гончарова. Этот преувеличенный отзыв (ибо „Остров Сахалин“ совсем не художественное, а очень сухое публицистическое произведение) является тем не менее характерным и, быть может, верно подчеркивает то большое внутреннее значение, которое путешествие это имело для самого Ч.
Оно имело для него и другое, печальное значение: по всей вероятности именно простуда, полученная Ч. во время этого путешествия, оказалась началом тяжелой болезни (чахотка), которая с тех пор прогрессировала в течение пятнадцати лет и преждевременно прервала его жизнь. В связи с этой болезнью находится и первая поездка Ч. за границу (1891, Ницца), и две следующие его поездки (1897 и 1900), и покупка им (1892) небольшого подмосковного имения Мелихово, и позднейшая жизнь в Ялте, где Ч., ликвидировав Мелихово, построил себе дачу (1898—1899), в которой и жил с тех пор, лишь изредка наезжая в Москву. Как видно из этого, материальное положение Ч. в это время совершенно упрочилось, особенно с тех пор, когда им было продано (в 1899 г.) полное собрание сочинений за сравнительно большую для того времени сумму (75.000 р.). Еще раньше этой материальной обеспеченности пришла большая литературная слава; с начала 90-х г.г. каждое новое произведение его ожидается с нетерпением, почти всегда пользуется громадным успехом и немедленно ведет за собою обширную критическую литературу. Такие повести и рассказы, как „Три года“ (1894), „Черный монах“ (1894), „Ариадна“ (1894), „Моя жизнь“ (1896), „Дом с мезонином“ (1896), „Мужики“ (1897), „Человек в футляре“ (1898), „Ионыч“ (1898), „Крыжовник“ (1898), „Дама с собачкой“ (1899), „В овраге“ (1900), вплоть до последних его рассказов — „Архиерей“ и „Невеста“ — действительно являются вершиной русской художественной литературы той эпохи.
Разработанная до пределов тонкости форма небольшого рассказа и новеллы, еще в 80-х гг. позволявшая критике проводить аналогию между Ч. и Мопассаном, сделала из Ч. классического автора, с именем которого связано завершение пушкинской прозы („Повести Белкина“). Что же касается внутреннего содержания этих произведений, то подчеркнутая выше вера в прогресс совмещалась у Ч. с признанием высшего значения и достоинства человеческой личности. Невозможность широкой человеческой жизни накладывала попрежнему грустный отпечаток на все произведения Ч., даже на те (и особенно на те), герои которых патетически говорили о радостной жизни через двести-триста лет. Эти настроения особенно отразились на знаменитых пьесах Ч. последнего десятилетия его жизни и, найдя отклик среди ряда выдающихся театральных деятелей той эпохи, создали то большое в истории русской культуры явление, которое носит название „театра Чехова“ (Московский художественный театр).
В театральных формах Ч. начал писать, как мы уже знаем, еще в самом раннем периоде своего творчества („На большой дороге“, 1884; сохранились известия об уничтоженных молодым автором драме „Безотцовщина“ и водевиле „Недаром курица пела“, написанных еще Ч.-гимназистом). Написанные в 80-х гг. водевили „Медведь“ и „Предложение“ пользовались в свое время громадным успехом и до сих пор еще не сходят со сцены; таким же успехом пользовались написанные в разные времена и иногда переделанные из рассказов сценки: „Свадьба“, „Юбилей“, „Лебединая песня“, „Трагик по неволе“, „О вреде табака“. Но если ограничиться лишь указанием на эти талантливые шутки и шалости пера, то тем большее внимание следует обратить на пять основных пьес „чеховского театра“, создавших ему такую широкую славу: „Иванов“ (1888), „Чайка“ (1896), „Дядя Ваня“ (1899), „Три сестры“ (1901) и „Вишневый сад“ (1904). „Иванов“, поставленный в 1888 г. и напечатанный в 1889 г., имел очень большой успех, и театральный и литературный, побудивший Ч. тогда-же (1889) написать и поставить пьесу „Леший“. Она не имела никакого театрального успеха и не была напечатана Ч., позднее переделавшим ее в знаменитого „Дядю Ваню“. Неуспех „Лешего“ заставил Ч. охладеть к театру, и лишь через шесть лет написал он следующую пьесу, не менее знаменитую впоследствии „Чайку“ (1895). Поставленная 17 окт. 1896 г. в петерб. Александр. театре пьеса эта не только не имела успеха, но шумно провалилась и вскоре была снята со сцены, несмотря на превосходную игру Комиссаржевской в главной роли. Потрясенный этим провалом, Ч. заявил, что никогда больше не будет писать для сцены, и категорически отказывал в постановке „Чайки“ только что начинавшему тогда свою деятельность Московскому художеств. театру, незадолго до того возникшему под руководством К. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко. Последние уговорили Ч. дать им „Чайку“, и постановка ее 17 дек. 1898 г. была полным триумфом автора и определением дальнейшей линии этого театра, ставшего на ближайшие годы „чеховским“. Сам Ч. до того времени не считал себя драматургом и в письме к Суворину после окончания „Чайки“ (20 ноября 1895 г.) сообщал, что написал пьесу „вопреки всем правилам драматического искусства“. Надо было суметь найти тон для подходящего исполнения этой необычной пьесы, и тонкое исполнение ее на острых паузах и с проникновенной передачей всех тонкостей авторского замысла открыло новую страницу в истории русского театра и определило дальнейший путь и Ч.-драматурга и Моск. худож. театра. Годом позднее (26 окт. 1899 г.) тот же театр поставил „Дядю Ваню“; пьеса эта впоследствии совершила триумфальное шествие с Московским худож. театром по всей России и Европе. Шумный театральный успех побудил Ч. написать в 1900 г. „Три сестры“ (поставлены 31 янв. 1901 г.), не сходившие со сцены Моск. худож. театра в течение последующих десятилетий. Наконец, в 1902—1903 гг. Ч. написал последнюю свою пьесу „Вишневый сад“, постановка которой (17 янв. 1904 г.) превратилась в юбилейное чествование присутствовавшего в театре автора. Тесная связь Ч. с Моск. худож. театром еще более закрепилась после женитьбы его (1901) на артистке этого театра О. Л. Книппер. И после смерти Ч. театр этот остался в глазах публики „чеховским театром“, громадный успех и широкое развитие ряда современных московских МХАТ’ов имеют своим началом постановку и культивирование театром Станиславского и Немировича-Данченко пьес Ч. в конце 90-х и начале 900-х гг. Увенчанный славою, Ч. последние пять лет жизни провел на своей ялтинской даче, почти исключительно отдавшись пьесам и создавая сравнительно очень мало небольших последних рассказов. Общественное движение 90-х гг., как уже и было подчеркнуто выше, отразилось и на деятельности Ч. Когда-то стоявший „вне направлений“, друживший с Сувориным, сотрудничавший в „Новом времени“, Ч. теперь примыкает к левому флангу либеральной общественности и решительно порывает с Сувориным из-за отношения его газеты к студенческому движению и к делу Дрейфуса (1899—1900). Разрыв этот был не личный, а общественный, характерный для Ч. начала 900-х гг. Еще более характерным был знаменитый эпизод с избранием Ч. (1901) в почетные академики по отделу словесности при Академии наук и с отказом Ч. в след. году от этого звания в виду исключения М. Горького по политическим причинам из числа почетных академиков. Эта общественная демонстрация Ч. совместно с Короленко вызвала в свое время целую литературу и достаточно ярко характеризует общественные взгляды и симпатии Ч. последних лет его жизни. Все более и более обострявшаяся болезнь вызвала в 1904 г. четвертую и последнюю поездку Ч. за границу; посланный врачами в горный курорт Баденвейлер (в Шварцвальде), Ч. скончался там 2 июля ст. ст. 1904 г. Встреча его тела в Петербурге и Москве и похороны на кладбище Новодевичьего монастыря были огромной манифестацией любви и признания русским обществом крупнейшего из писателей последней четверти XIX в.
Стиль Чехова. Ч. начал свою литературную деятельность как писатель-юморист. Юмористическая зарисовка привела раннего Ч. к созданию двух форм: к литературной стилизации и к литературной пародии. Форма стилизации охватывает обширный круг тем, характерных для мелких журнальных жанров раннего Ч. В ранних своих произведениях Ч. преимущественно культивировал анекдот, либо в чистом его виде со всей игрой неожиданно оборачивающегося слова или положения, либо в виде анекдотической сюжетной схемы, перекрываемой бытовым и характеристическим материалом. Редко выходя за пределы малой, укороченной формы, обусловленной журнально-газетными требованиями, ранний Ч. работал над созданием рассказа-миниатюры, — юмористической и далее бытовой новеллы. На этом пути им были разработаны приемы: характеристического диалога, воспроизводящего типовые черты лица, произносящего речь; выразительного описания среды и лиц по мелочам и индивидуальным признакам; отчетливого движения сюжетных и тематич. линий; сгущения признаков описываемого явления без излишних, отводящих в сторону подробностей, когда при малом поле повествования дается большая насыщенность материалом наблюдений. Эти качества своего раннего стиля Ч. перенес позднее в новый материал — в бытовой и психологический, культивируя и здесь (за немногими исключениями) „малую“, новеллистическую форму и осуществляя те же приемы общей экономии художественных средств при максимальной их выразительности. Черты этой новеллы и ее стиля в суммарном виде следующие. Сюжет не дается в полном завершении; Ч. отказывается от этой литературной условности и обычно намечает лишь существенные очертания, контур сюжета или его фрагмент, предпочитая даже на таком отрывке раскрыть заданные себе темы. Сюжет берется „простейший“, как бы непосредственно переведенный из материала „жизни“, и без литературно обусловленного „начала“ и „конца“. Соотносительно с этим вырабатываются новые приемы персонажной характеристики. Лицо обрисовывается не в прошлый, а в настоящий и притом ограниченный момент своей жизни и характеризуется чертами своего, в настоящую минуту протекающего самоощущения, делания, взаимоотношения с людьми. Помимо того, Ч. интересует не детальная и всесторонняя разработка „типов“, но проявления индивидуальной личности, прикрепленной непроизвольными своими чертами к определенной среде, профессии, душевному складу. Так. образ., реалистическое правдоподобие его рассказов создается тем, что Ч. берет жизнь не в статическом состоянии и не в типовых только чертах, а как отрезок динамического жизненного процесса и притом в его индивидуальном выражении. В связи с этим стоит и общий художественный метод Ч. — метод индуктивного художественного изложения: Ч. не дает прямого синтетического толкования среды, общая тематика произведения не «доказывается» приводимыми материалами, но возникает в результате суммирования самим читателем различных элементов, рассыпанных в произведении. В композиции рассказа существенную роль несет пейзаж. Он не является „украшением“ повествования, но входит как органическая часть в развитие сюжета, действия, в создание общей тональности; пейзаж обычно обрисовывает внутреннее состояние персонажа или является эквивалентом лирических струй рассказа. Природа может отражать личное настроение, т.-е. она воспроизводится через субъективную призму повествователя. Краски природы всегда скупы, образность прозаична, обыденна с признаками конкретности, почти протоколизма. Прозаический стиль повествования не однороден: он пронизывается лирической стихией. Стихия эта разнообразна в средствах выражения: она осуществляется вводом отдельных экспрессивных фраз „от автора“, вставкой экспрессивных монологов персонажей (часто на тему о „жизни“), тональным окрашиванием рассказа воспоминаниями, экспрессивными концами рассказа, пейзажными партиями. Какая-то основная тональность свойственна всему повествованию: рассказ течет медлительно, спокойно, с мягкой и минорной иронией. Язык прозы Ч. имеет своеобразные черты, вытекающие из расчета на сотворческую работу читателя при восприятии живописуемых картин. Фраза лаконична, эллиптична; предложения элементарны, часто не закончены, промежуточные ассоциации могут отсутствовать; подчас выделяются побочные, а не главные мысли; сумма нераскрываемых детально признаков описания или переживания лица может быть сведена к одному слову. В строении фразы легко ощущается свой ритм. Речь лица индивидуализируется своим складом, речь дается не как средство раскрытия переживаний лица, но лишь как знак наличия этих переживаний. Область сравнений, частых у Ч., также опрозаирована — нет элементов таинственности, фантастики. Мерой сравнения для описания мира вещей или душевного строя берется образ реалистический, обыденный, но его использование может привести к формам преувеличенным, а его, подчас явно ощутимая, отдаленность от объекта сравнения — к формам гротеска. Вообще мир вещей описывается Ч. не в их природной данности, но в их восприятии человеком, отражением их в нас; отсюда — неустойчивость образа, импрессионистичность всей манеры письма Ч. К свойствам стиля Ч. должно отнести принципиальный (оговариваемый им неоднократно в письмах) отказ от обнаружения авторского лица. „Идеи“ Ч. в произведениях даны не как идеи писателя; их высказывания и столкновения мотивируются бытовым образом или патологическими ситуациями (речи больного в припадке, сумасшедшего, галлюцинирующего, и др.). Ч. наблюдает жизнь, не навязывая своей оценки, не вскрывая явно своего отношения к ней; и в этом смысле Ч. — писатель без „идей“, без „проповеди“. Отражением этой принципиальной и „органической“ поэтики Ч. является его „записная книжка“, почти вся посвященная технологическим записям, вводящая нас в лабораторию писателя, но не дающая ключа к его идеологическому фонду.
В области драматургии Ч., подобно своей миссии в повествовательном мастерстве, стал на путь обновления тех форм реалистической драмы, которые он застал в 80-х гг. Уже в первой своей пьесе, доведенной до постановки („Иванов“), Ч. ставил себе задачу, не выходя за пределы психолого-бытовой драмы, сменить укрепившиеся в тогдашней русской драматургии трафаретные и выцветшие формы этой драмы формами новыми, художественно действующими. Эту реформу Ч. намечал в создании новой системы композиционно-стилистических приемов передачи „жизни“ и „живого“, реального, а не театрально-условного чувства лица на сцене. Дальнейшие пьесы Ч. и явились в результате планомерной разработки им этой системы, сводящейся к новой трактовке психологического, натуралистического и экспрессивного планов и языка драмы. Новая трактовка технических основ психолого-бытовой драмы в существенных чертах у Ч. сводится к следующему. Драматический сюжет — простейший, тесно сцепленный с бытовым рядом фактов, событий; в драматическом сюжете отсутствуют события и характеры исключительные; душевные переживания и „трагедии“ обыкновенных людей даются по обыденно-бытовым поводам. Характеры воспроизводятся чертами собирательными, суммированными из мелких, повседневных движений, поступков, привычек, речей; характеры организуются одним эмоцион. отношением персонажа к людям, к жизни. Композиция дается с отсутствием резкой смены композиционных единиц, как это было принято в старой драме, но с экспрессивным нарастанием отдельных линий, нарастанием, идущим изнутри, из „душевного“ охвата персонажами бытовых речей и поступков; „случайная“ смена частей акта завершается финалом, трактованным сюжетно, — как бытовая необходимость, персонально — как драматической исход. Активные, острые драматические ситуации и линии сюжета, сценическое „действие“ — заменено пассивным, лирическим протеканием эмоций персонажей, — „настроением“, ярко и разнообразно выражаемым (в лирических речевых партиях, в паузах, в звуках). Диалог организован не прямолинейным и открытым движением речевой темы, но бытовым и экспрессивным образом, с частыми перебоями и разрывами тематической ткани, с протеканием основной темы „внутри“, за словами; диалог дан не как выражение подлинной, обнаруживаемой темы или эмоции, но только как „знак“ ее. Сценически выразительно используется игра обстановкой, вещами, звуками — последние оттеняются к тому же паузами, содействуя выявлению общей тональности пьесы. Ослабление в сюжете и в композиции пьес традиционного драматического „действия“, углубленная разработка на сцене бытового фона, исключительное внимание к детализованной бытовой мотивировке поступков и речей персонажей при строгой бытовой же обусловленности всех вводимых деталей — утверждало в практике Ч. пути обновления драматического письма приемами письма повествовательного. Драматургическая система Ч. не может быть оторвана от тематического своего признака: множественные тематические ряды его пьес (лично-психологические, персонажно-типовые, бытовые) вовлекаются Ч. всегда в сторону синтетического сведения их к теме широко социальной; отсюда — возможность трактовать каждую пьесу Ч. как опыт раскрытия драматическим методом широкой типовой картины современной интеллигентной среды, как углубленную зарисовку русской жизни в „основных“, действующих в данный исторический момент, линиях. В дополнение к прозе пьесы Ч. — это „большая“ форма, которую он не осуществил в своем повествовательном мастерстве.
Библиогр.: „Полн. собр. соч.“ Ч., являющееся далеко не полным, вышло, начиная с 1900 г., в ряде изданий; последнее из них в 23 тт. (1918). Все издания эти крайне неудовлетворительны, если и не по тексту (в прижизненных изданиях проверенному самим Ч.), то по совершенному отсутствию в них всяких хронологич. и библиогр. указаний. На очереди стоит издание собр. соч. Ч. в виде, более удовлетворяющем современным историко-литературным запросам. В 1929 г. собр. соч. Ч. издается в 24 т. под ред. А. В. Луначарского. Письма Ч. собраны в целом ряде томов и отдельных сборников; они представляют громадную не только биографическую, но и литературную ценность в виду исключительного эпистолярного таланта Ч.; письма эти, конечно, тоже должны войти в полное собр. его сочинений. До сих пор наиболее ценным изданием является 6-томное собр. писем, изд. М. Чеховой: „Письма Ч.“, т. I—VI (М., 1912—1916); из др. сборн. особенно надо отметить „Новые письма“ (изд. „Атеней“, П. 1922), переписку Ч. с Короленко (М. 1923), письма Ч. к О. Л. Книппер-Чеховой („Русск. Совр.“, 1924), отмеченную в статье переписку с Лейкиным, Сувориным и др.; см. также „Письма Ч. к Я. П. Полонскому“ (альм. „Радуга“, П. 1922). Воспоминания о Ч. крайне многочисленны, но далеко не равноценны; из наиболее важных отметим воспом. брата и сестры Ч.: A. Седой (Ал. Чехов) „Ч. — певчий“, „Ч. — лавочник“, „Ч. в греческой школе“ („Вест. Евр.“, 1907, №№ 4, 10; 1908, № 11); воспом. М. Чеховой — см. „Журнал для всех“ (1905, № 7; 1906, № 6). См. также Тан-Богораз, „На родине Ч.“ (Совр. Мир“, 1910, № 1); М. Горький, „Воспоминания о Ч.“ („Нижегор. сб.“, 1905); В. Короленко, „Отошедшие“ (П. 1908); С. Елпатьевский, „Близкие тени“ (П. 1909); А. Куприн, „Памяти Ч.“ и И. Бунин, „Памяти Ч.“ (сб. „Знание“, т. III); П. Сергеенко, „Воспом. о Ч.“ и И. Щеглов, „Воспом. о Ч.“ („Литер. прилож. к Ниве“, 1904, № 12 и 1905, №№ 6—7). Часть этих воспоминаний вошла в сб. „Памяти А. П. Ч.“ (М. 1906). Следует отметить сверх того воспоминания А. Амфитеатрова (т. XIV его собр. соч.), а из позднейших — Вл. Немировича-Данченко, „На кладбищах“ (Ревель, 1922). — Критич. литер. о произведениях Ч. еще более обильна; незначительная часть ее собрана в сборн. Н. Покровский, „А. П. Ч.“ (М. 1907) и И. Лысков, „Ч. в понимании русской критики“ (М. 1905). — Из отд. статей и книг заслуживают особенного внимания: Л. Шестов, „Творчество из ничего“ („Начала и концы“, П. 1909); А. Белый, „Арабески“ (М. 1911); А. Волжский, „Очерки о Ч.“ (П. 1903); С. Булгаков, „Ч., как мыслитель“ (М. 1910); Д. Мережковский, „Ч. и Горький“ (в сб. „Грядущий хам“ (П. 1906); И. Анненский, „Книга отражений“ (П. 1906); А. Горнфельд, „Книги и люди“ (П. 1908); Д. Овсяннико-Куликовский, „Этюды о творчестве Ч.“ (М. 1907, собр. соч. т. V). Среди всего этого материала, написанного с большой любовью к Ч., следует отметить для контраста и три „разносительные“ статьи и книги: Н. Ежов („Ист. Вест.“ 1909, №№ 8 и 11); Фидель, „Новая книга о Ч.“ (П. 1909), связана с книгою Качерец, „Ч.“ (М. 1902). Из критики народнич. лагеря необходимо отметить многочисленный ряд статей Н. Михайловского, рассеянных в тт. VI—X его собр. соч. Марксистская критика представлена в ряде книг и статей: П. Струве, „На разные темы“ (М. 1902); А. Богданович, „Годы перелома“ (П. 1908); Е. Андреевич-Соловьев, „Книга о Горьком и Ч.“ (П. 1900); М. Неведомский, „Ч. и его творчество“ („Совр. Мир“, 1906, № 8); В. Львов-Рогачевский, „Ч. и новые пути“ („Совр. Мир“, 1910, № 2; см. также его книгу „Борьба за жизнь“, П. 1907); Д. Тальников, „О Ч.“ („Совр. Мир“, 1915, № 6); Л. Войтоловский, „Идеалы общественности в произведениях Ч.“ („Правда“, 1904, № 12). — Быть может, самая обширная литература посвящена вопросам чеховского театра; из нее отметим только важнейшее: Л. Суллержицкий, „Из воспоминаний об А. П. Ч. в Худож. Театре“ (альм. „Шиповник“, кн. 23, П. 1914); сб. „Моск. Худож. Театр“, в 2 тт. (М. 1912—1913); роскошное изд. „Ч. в театре“ под ред. Вл. Немировича-Данченко (П. 1917); Н. Эфрос, „Три сестры“ и „Вишневый сад“ (П. 1919). О строении драм Ч. — см. работы Д. Балухатого. Небольшая биография Ч. написана была Ф. Мускатблитом, сборник „А. П. Ч.“ (М. 1910); ряд ценных биографич. и библиограф. указаний — во 2-м сб. „Слово“ под. ред. М. Чеховой (М. 1914). Большая монография — А. Измайлов, „Ч.“ (М. 1916), содержит в себе много сырого и необработанного материала. Из ряда библиографич. работ о произведениях Ч. укажем на: В. Каллаш, „Литерат. дебюты Ч.“ („Русск. М.“, 1905, №№ 3—7); Ю. Соболев, „Указат. литер. о Ч. за 10 лет“ (М. 1915); И. Масанов, „Библиография произведений Ч.“ (М. 1906); А. Фомин, „Ч. в русской критике“ (П. 1907).