XXVII. Болгария. 1. Болгария до первой балканской войны (ср. VI, 161—202). Критический момент в истории как болгарского, так и других народов Балканского полуострова, наступил, в отличие от прочей Европы, еще до мировой войны, а именно в 1912 г., когда началась первая (противотурецкая), а вслед за ней тесно связанная с нею вторая (междусоюзническая, 1913 г.) балканская война, прервавшие довольно длительный (1886—1912 г.) период внешне мирного, хотя и преисполненного хронических дипломатических и внутренних тревог, сосуществования Б. с ее соседями.
Время от 1878 до 1912 г. было отмечено сравнительно быстрым ростом хозяйственной жизни Б. как в сельскохозяйственной, так и в промышленной области, и освобождением ее (в особенности после 1885—1886 г.) от раздражающего постоянного вмешательства русской власти в ее внутренние дела. Освободивши Б. от турецкого владычества, Россия в то же время по состоянию собственных своих сил не могла обеспечить ей ни рынка для сбыта сырья, ни капиталов, необходимых для развития ее промышленности, ее путей сообщения и т. д. При малом интересе в те годы английского и французского капитала к Б., уже отсюда естественно вытекало преобладание австрийского, а далее и германского капитала в ее хозяйственной жизни, за которым следовало также преобладание политического влияния названных двух стран. Опорой русского влияния оставался и после состоявшегося в 1885 г. соединения кн. Болгарского с Вост. Румелией неразрешенный вопрос о национальном объединении всех частей болгарского народа в „целокупной“ Б., — вопрос, на пути разрешения которого, несомненно, стояла „туркофильская“ политика Германии и зависимой от нее в международном отношении Австро-Венгрии. Вопрос о национальном объединении имел при этом для нарождавшейся болгарской буржуазии отнюдь не только идеологическое, но и весьма реальное практическое содержание, ибо только приобретение Македонии и части Фракии могло открыть ей достаточно широкий выход в „Белое“ (Эгейское) море, вознаградить ее тем самым за потерю константинопольского рынка, обусловленную событиями 1877—78 гг., и отдать в ее руки богатые табачными плантациями прибрежные районы этих областей. С этой точки зрения различие между политикой „замораживания“ разлагавшейся Оттоманской империи, которой последовательно придерживались срединные империи, в особенности же Германия, и политикой России, противодействовавшей им и уже поэтому стремившейся к дальнейшему ослаблению Турции, было разительным. Если Россия при этом неуклонно стремилась к обладанию Константинополем и проливами, то часть, — и притом значительная часть, — добычи не могла не достаться на долю ее балканских сотрудников, в частности же на долю Б.
Ближайшие экономические связи и интересы толкали, таким образом, Б. чем дальше, тем больше в объятия срединных империй. В то же время, однако, турецкая политика последних не только исключала или по крайней мере крайне затрудняла территориальные приобретения за счет Турции, но имела тенденцию превратить самую Б. в экономического и политического вассала, почти в колонию Германии на ее пути через Константинополь в Багдад. На противоречии этих двух фактов — экономической необходимости и политической нецелесообразности болгарской ставки на Германию — в конечном итоге и основывалась сбивчивость и внешняя противоречивость болгарской политики до 1915 г. Вопрос осложнился еще больше, когда стал все более выясняться возрастающий антагонизм Германии и Англии, с которой в Б. привыкли считаться еще со времени Сан-Стефанского мира и Берлинского конгресса не менее, чем с Россией. Русско-английское сближение 1907 г., закрепленное летом 1908 г. ревельским свиданием Эдуарда VII и Николая II, во время которого в частности состоялось соглашение о совместном выступлении двух держав по македонскому вопросу, в отношении которого Россия, отвлеченная своими дальневосточными домогательствами, соблюдала с 1896 г. весьма сдержанное поведение, окончательно создавали совершенно новую международную конъюнктуру на Бл. Востоке: вековая англо-русская вражда сменялась тесным единением двух держав, явно направленным на перерез одной из важнейших линий германской экономической и политической экспансии. С этого времени фактически и наступает, не разрешенный поныне, кризис балканской жизни, неизбежно разросшийся в общеевропейский, а через это и в мировой кризис 1914 и сл. годов.
Внутренние условия болгарской жизни определялись к этому времени следующими чертами. Подавляющую массу населения, а именно около 80% его (при общем количестве в 1910 г. — 4.400 тысяч вместо 4.0357 тыс. в 1900 г.), составляло население сельское. Среди последнего, в свою очередь, безусловно преобладали (около 87%) мелкие собственники, из коих более половины владели ничтожными участками величиною до 2 гект., остальные участками от 2 до 10 гект. Крупное землевладение (свыше 300 гект.) — в том числе ряд монастырей, владевших обширными лесами — играло как в экономическом, так в социальном отношении совершенно ничтожную роль. Такое же преобладание мелкого производства характеризовало и промышленность, находившуюся в руках ремесленников, организованных в цехи, и кустарей. Частный капитал, устремившийся преимущественно в торговлю, в частности в скупку сырья с последующим вывозом его, и в банковские операции, подряды, поставки и т. д., интересовался, главным образом, текстильной, мукомольной и табачной промышленностью. Тяжелая промышленность была слабо развита, и в этой области страна почти всецело зависела от ввоза, шедшего преимущественно из Австрии и Германии. Немногочисленные более крупные банки зависели от иностранного, главным образом опять-таки германского и австрийского, капитала.
Безусловное преобладание крестьянского и ремесленного, и в том и в другом случае достаточно примитивного, производства и слабость собственно болгарского капитала накладывали свою печать на всю политическую и культурную жизнь Б. Несмотря на широкое распространение грамотности и на наличность всеобщего избирательного права при однопалатной системе, масса была политически мало развита, руководилась преимущественно интересами местной колокольни и предоставляла руководство государственной жизнью буржуазии и близкой к ней интеллигенции. Выборы в Нар. Собрание неизменно давали большинство той партии, которая в данное время стояла у власти и руководила, не стесняясь средствами, самым производством выборов. Слабое развитие рабочего класса, естественно вытекавшее из слабого же развития крупной фабрично-заводской и горной промышленности, исключало возможность более широкого организующего влияния пролетариата на остальную трудовую массу. Земледельческий же союз, зарождение которого относится к 1898—99 г., тогда только начинал свою работу по организации крестьянства.
Руководящую роль в политической жизни страны играла, таким образом, городская буржуазия и буржуазная интеллигенция, — или, вернее, эту роль играл царь (с 1908 г.) Фердинанд, привыкший после падения Стамболова (1894) играть многочисленными болгарскими партиями, как пешками. Установление его фактически единоличного властвования (так-наз. „фердинандовщины“), чему, казалось, должна была воспрепятствовать „демократическая“ болгарская конституция, строго проводившая идею ответственности министерства перед Нар. Собранием, было естественным последствием малой политической сознательности и организованности народных масс, с одной стороны, характера болгарской партийной жизни, с другой стороны. При всей многочисленности их (временами число партий превышало полтора десятка!) буржуазные партии как по характеру своих программ, так и по характеру своей реальной деятельности мало чем отличались друг от друга. Программы всех их были (и остаются поныне) простыми сколками с обычного шаблона либерально или радикально „демократической“ фразеологии западно-европейских партий и сами по себе не дают, можно сказать, ключа для понимания их действительного характера. Что касается их реальной деятельности в те периоды, когда та или иная из них стояла у власти, то весьма трудно уловить, в особенности поскольку речь идет о внутренней их политике, в чем собственно заключается разница между ними. По своему составу они также мало чем отличаются друг от друга. Происхождением же и размножением своим они обязаны, главным образом, различию во взглядах на средства достижения внешнеполитических задач Б., с одной стороны, и в не меньшей, если не в большей степени игре личных, кружковых и т. д. властолюбий, а нередко и корыстолюбий, с другой стороны. Первый из этих моментов тесно связан с так-наз. „руссофобством“ одних (стамболовистов, либералов, нац.-либералов и т. д.) и „руссофильством“ других (народников, цанковистов или прогрессистов, демократов и т. д.), т.-е. с отношением разных групп к вопросу о нежелательности или, наоборот, необходимости искать основную опору в области внешней политики в России. Вокруг этого вопроса поэтому чаще всего сосредоточивалась „идеологическая“ сторона их борьбы, отдававшей их фактически в руки Фердинанда.
Будучи как по своему личному происхождению, так и по происхождению своей власти над Б., а также в силу длительной напряженной борьбы с Россией за признание своего положения (1887—1896 гг.) и в силу своих честолюбивых замыслов (в 1912 г. он велел изобразить себя в облачении византийских императоров!) естественно наиболее близок к срединным империям, с одной стороны, к наиболее последовательным болгарским „руссофобам“, с другой стороны, — Фердинанд, однако, отнюдь не упорствовал в противорусской политике, поскольку заигрывание с Россией могло входить в его внутренно или внешне-политические расчеты данного момента, оставляя за собою всегда свободу перейти в случае надобности и возможности на сторону ее врагов. Поскольку же его стремления к личному возвеличению, требовавшие территориального и иного возвеличения Б., совпадали с стремлениями националистической во всем своем составе болгарской буржуазии, а также, за редкими исключениями, ее интеллигенции, его пути не расходились и с конечными целями „руссофилов“. Мало того. Вследствие исключительной роли, которую по вышеуказанным причинам играли в повседневной борьбе партий вопросы „национальные“, т.-е. вопросы внешнеполитические, именно эти вопросы являлись предметом не только особенно настойчивых взаимных обвинений, но и особенно усиленной пропаганды и служили едва ли не единственным объединявшим широкие массы населения идеологическим знаменем.
Достижение внешнеполитических задач предполагало, прежде всего, создание возможно более сильной армии. Основание ее было положено еще во время русской оккупации (1877—1878 гг.) и главенства русских офицеров как в армии, так и в военном министерстве Б. (1878—1885 гг.). С тех пор армия неизменно пользовалась особым вниманием всех партий и короны. К 1910 г. ее мирный состав доходил (со включением командующего состава) до 56.000 чел.; в военное время она могла быть развернута до 280.000 и (как показал опыт 1915 и сл. г.) даже более крупного состава, т.-е. представляла заметную силу на Балканском полуострове. Отсюда понятно, что расходы на армию составляли весьма значительную часть ежегодного бюджета страны, — а именно, не считая чрезвычайных расходов, покрывавшихся из займов, формально заключенных для других надобностей, в среднем за время до балканских войн ок. 25% обыкновенного расходного бюджета, — и послужили одной из причин быстрого роста госуд. долга как в форме иностранных займов, размер которых достиг к 1911 г. солидной цифры в 635 м. лев (= франков), так и в форме выпуска билетов государственного казначейства. Тем не менее эта статья расходов не вызывала сколько-нибудь серьезных возражений в Народном Собрании, ибо цель их пользовалась всеобщим признанием.
Даже и значительно более сильной армии было бы, однако, недостаточно для осуществления внешнеполитических задач, которые ставили себе в Б., силами одной этой страны. Болгарские притязания распространялись до 1913 г. главным образом на Македонию и на более или менее значительную часть Фракии; вопрос о Добрудже, доставшейся Румынии в 1878 г. взамен уступленного ею России юго-западного клочка Бессарабии, и об отошедших тогда же к Сербии некоторых западно-болгарских местностях играл лишь второстепенную роль. Если приобретение Фракии, в особенности поскольку речь шла об Адрианополе — об одном из „священных“ для турок городов, — предполагало решительную победу над Турцией, то македонский вопрос, как его понимали в Б., означал ожесточенную борьбу за нее не только с Турцией, но также с Сербией и с Грецией, из коих последняя претендовала также и на прибрежную часть Фракии, в которой заметная часть городского населения была или признавала себя греческой. Между тем именно Македония привлекала к себе издавна главное внимание болгар, в особенности покуда первая балканская война не выявила степени слабости Оттоманской империи. Помимо других причин это объяснялось и тем, что македонский вопрос при всей его сложности все же не касался столь непосредственно, как фракийский, первоклассного во всей международной жизни Европы вопроса о Константинополе и проливах, где Б. пришлось бы считаться не только с Сербией и с Грецией, но со всеми европейскими великими державами и в частности с Россией. Особенная же трудность македонского вопроса заключалась (и заключается) в крайней пестроте состава местного населения — болгарского, сербского, вообще славянского, но не определившегося окончательно ни в болгарскую, ни в сербскую сторону, греческого, албанского, куцовлашского („румынского“), турецкого, еврейского. Все статистические данные о численном соотношении отдельных народностей, выдвигаемые заинтересованными в судьбах Македонии соседними государствами и их учеными, требовали (и требуют) самого осторожного обращения. За ними скрывается, сознательно или бессознательно, стремление доказать свои права на обладание всей Македонией или возможно более значительной частью ее, при чем наиболее далеко шли в этом направлении притязания Б.
В виду всего изложенного было ясно, что благоприятное для Б. разрешение хотя бы одного македонского вопроса предполагало помимо боевой готовности болгарской армии также и наличность исключительно благоприятной международной конъюнктуры. Враждебное отношение русской власти к Фердинанду, естественно вносившее в связи с этим смущение в болгарское общество и народ, а также в ряды активных деятелей македонского освобождения, создавших в 1893 г. в самой Софии свою центральную организацию, представляло, таким образом, само по себе серьезное препятствие на пути к осуществлению болгарских стремлений, ибо ставило болгарскую политику в полную зависимость от балканско-турецкой политики Германии и Австро-Венгрии, т.-е. закрывало ей практически путь в Македонию.
Этим объясняется первый решительный поворот в политике Фердинанда, выразившийся в отставке Стамболова (1894), за которой последовало вскоре (1895) и его убийство, и в согласии на переход наследного принца (ныне царя Бориса III) из католичества в православие (1896). В результате этим было достигнуто согласие России на признание Фердинанда, а стало быть и урегулирование международного положения самой Б. Отвлеченная возникновением на Д. Востоке китайского вопроса, Россия, однако, как раз тогда меньше чем когда-либо могла желать возникновения серьезных осложнений на Бл. Востоке, чем и объясняются как австрорусское соглашение 1897 г. (Лобанов — Голуховский), так и дополнившее его в 1903 г. Мюрцштегское соглашение (Ламздорф — Голуховский), направленные против нарушения на Балканах вообще, в Македонии в частности, статус кво. Этим парализовалось как значение заключенной в 1902 г. русско-болгарской конвенции, так и все внешнеполитическое значение поворота в русско-болгарских отношениях, которым русская политика фактически воспользовалась не для активной поддержки болгарско-македонских стремлений в смысле скорейшего их осуществления, а для воспрепятствования преждевременному с точки зрения ее собственных интересов поднятию „восточного вопроса“ во всем его объеме. Не изменило ее политики и произошедшее в 1903 г. в Македонии кровавое восстание.
Уход России на Д. Восток с последующей русскояпонской войной и революцией 1905 г. вернули Австро-Венгрии первенствующее влияние на Балканах и привели еще в 1903 г. к новому повороту болгарской политики, отразившемуся в переходе власти к ряду стамболовистских, т.-е. „руссофобских“, министерств (1903—1908), искавших инспирации не в Петербурге, а в Вене. Заключительным аккордом этой политики было — одновременное с аннексией Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины — провозглашение независимости Б. и принятие Фердинандом царского титула.
Не впадая на этот раз в тяжелую ошибку, сделанную ею в 1885 г. после Филиппопольского переворота и присоединения В. Румелии к Б., русская политика, выступившая в интересах своего влияния в Сербии, хотя и безуспешно, против одностороннего акта Австро-Венгрии, предпринятого в формальное нарушение Берлинского трактата, не только не распространила этого протеста на, по существу совершенно одинаковый с австро-венгерским, акт болгарского правительства, но оказала Б. всяческое содействие как перед державами, так и перед Турцией, взяв, в частности, на себя возмещение Турции прав последней на болгарскую дань (конвенция 8 дек. 1909 г.). Вместе с фактом дальнейшего укрепления русско-английских отношений это привело к новому повороту болгарской политики не столько в сторону России, сколько в сторону англо-франко-русской Антанты, дружба с которой обеспечивала, казалось, большие возможности не только в отношении внешнеполитических задач болгарской политики, но и в смысле использования парижского рынка для необходимых Б. займов. При преобладавшем тогда как в Белграде и Софии, так и в Афинах влиянии Антанты, это естественно привело к мысли об образовании балканского союза, направленного ближайшим образом против Турции, косвенно же вместе с тем и против срединных империй. Инициатива соответствующих переговоров исходила в Афинах и в Софии от Англии, в Белграде — от России. В интересах облегчения их Великое Нар. Собр. признало по предложению министерства Гешова-Данева в июле 1911 г. необходимым изменить конституцию, предоставив царю руководство иностранной политикой и, в частности, право заключать договоры с иностр. державами, не внося их на утверждение Нар. Собрания. Итало-турецкая война за Триполис, начавшаяся в сент. 1911 г. и ослабившая еще более положение Турции, преданной на этот раз снова (как в боснийском деле) своими германскими и австро-венгерскими друзьями, ускорила заключение секретных союзных договоров Б. с Сербией (13 марта 1912 г.) и с Грецией (29-го мая), дополненных не только устным болгарско-черногорским соглашением (авг.), но и детальными военными конвенциями.
Согласно болгарско-сербскому договору, стороны гарантировали друг другу свою независимость и неприкосновенность, а также взаимную поддержку против „всякой великой державы“, которая пожелала бы занять какую-либо часть (европейской) Турции практически это было направлено против возможных поползновений Австро-Венгрии на Новобазарский санджак — и обязались к совместным действиям для защиты интересов христианского населения Турции. На случай войны и победоносного ее окончания договор предусматривал приобретение Б. территории к востоку от Родопских гор и Струмицы, Сербией — территорий к северу и западу от Шар Планины. В отношении Македонии предусматривалась возможность двоякого решения: либо образование из нее „автономной“ области, либо — „в случае невозможности“ такого решения — раздел ее, при чем Сербия обязывалась не предъявлять притязаний на (так-наз. „бесспорную“) южную часть Македонии до линии гора Голем — Охридское озеро. Вопрос о разграничении остальной („спорной“) области откладывался до последующих переговоров, при чем предусматривалась возможность арбитража русского царя. — „Оборонительный“ греко-болгарский союзный договор предусматривал совместную интервенцию в интересах Македонии и обеспечивал Греции благожелательный нейтралитет Б. в случае грекотурецкой войны за остров Крит. Вопрос о дальнейшей судьбе Македонии и, в частности, о разграничении в ней греческих и болгарских интересов не был разрешен. — Черногории, наконец, Б. обещала область Скутари и часть Новобазарского санджака.
2. От начала первой балканской до конца мировой войны (1912—1918). Война началась в начале октября 1912 г. и вопреки ожиданиям великих держав привела к полному разгрому Турции. Вынужденная вести войну на трех фронтах, турецкая армия оказалась неспособной противостоять союзникам. Победы при Кирк-Килиссе (22 окт.) и у Люле-Бургаса (29—30 окт.), приведшие к разгрому важнейшей из турецких армий, фракийской, позволили болгарам осадить Адрианополь и двинуться на Константинополь. Недостаток тяжелых орудий, продовольственные затруднения в бездорожной стране и начавшиеся эпидемии, однако, лишили их возможности быстро принудить к сдаче Адрианополь и взять защищавшие Константинополь с севера чаталджинские высоты. Тем временем сербская армия заняла всю северную и среднюю, а греческая всю южную Македонию с Салониками. В результате вся „бесспорная“ зона болгарско-сербского договора оказалась фактически в руках союзников. Ей же самой еще только предстояло овладеть сильно укрепленным Адрианополем. Положение еще более осложнилось в связи с решительным протестом Австро-Венгрии против допущения сербов к Адриатическому морю (через северную Албанию), что неминуемо должно было усилить стремление Сербии увеличить свои приобретения в южном направлении, т.-е. в Македонии, с целью добыть в будущем выход в Эгейское море, — а сверх того и выступлением Румынии, потребовавшей себе в качестве компенсации за предстоящее увеличение Б. уступки ю. Добруджи с Силистрией. Нескрываемые расчеты Фердинанда на приобретение Константинополя в то же время успели уже вызвать протест России, заявившей в Софии еще задолго до войны, что она признает Константинополь и прилегающую к проливам область „запретной зоной“.
Начавшиеся после перемирия 3 декабря 1912 г. в Лондоне мирные переговоры не привели к результату. В то же время, однако, европейская конференция, заседавшая там же одновременно с мирной конференцией, признала (21 дек. 1912 г.) Албанию автономной и тем самым закрыла Сербии доступ к Адриатическому морю, каковому решению Сербия была вынуждена подчиниться. В виду возобновления войны турками согласие между союзниками не обратилось тогда же в ожесточенную борьбу, а сохранилось впредь до падения Адрианополя (24 марта 1913 г.) и других городов (Яника, Скутари) и до возобновления мирных переговоров.
Однако, еще до подписания прелиминарного мира (3 мая), коим Турция уступала союзникам все свои владения к западу от линии Энос-Мидия за исключением Албании и Эгейских островов, судьба которых должна была быть решена великими державами, — как Сербия и Греция, так и Б. стали готовиться к будущей борьбе за Македонию, неизбежной в виду того, что ни одно из трех государств не соглашалось ни на какие уступки, без которых мирное разрешение конфликта, очевидно, было невозможно. Фердинанд, в частности, которого из Вены еще осенью 1912 г. подговаривали к занятию Константинополя и который знал, что в Вене существовало сильное течение в пользу войны с Сербией, усиление которой вызывало там беспокойство в связи с сильным ростом юго-славянского движения в Австро-Венгрии, снова возложил свои надежды на срединные империи и распорядился о концентрации болгарских войск в районе Кавалы (против греков) и по сербско-болгарской границе. Переговоры же Сербии и Греции привели 1 июня к заключению между ними оборонительного союза „против нападения какой-либо третьей державы“ и к формальному требованию Сербии о пересмотре договора 13 марта 1912 г. Обращение к арбитражу Николая II и с той и с другой стороны не имело серьезного характера. Формально ответственность за междусоюзническую войну пала, однако, на Б. (приказ ген. Савова о нападении на сербские и греческие части от 29 июня 1913 г.). Вопреки ожиданиям болгарских властей бои на Брегальнице (1—8 июля) кончились, однако, победой сербов, после чего греки продвинулись во Фракии до р. Марицы, а румыны перешли Дунай (13 июля) и двинулись на Софию, а турки снова заняли Адрианополь. Окруженной со всех сторон врагами, находившимися в нескольких часах расстояния от столицы, Б. пришлось сдаться на милость врагам.
Букарештский мир 10 авг. 1913 г. и последовавший после него отдельный болгарско-турецкий мир в Константинополе (29 сент.) закрепили разгром болгарских надежд. Турции она была вынуждена вернуть всю восточную Фракию с Адрианополем; из прочих отобранных у турок земель она получила лишь зап. Фракию с Дедеагачем и незначительную полосу земель на западе, граничившую с обширными новыми владениями Сербии. Да и за это она должна была заплатить уступкой своей житницы, южн. Добруджи, Румынии. В результате население Греции возросло на 1.600 т., Сербии — на 1.300 т., Румынии — на 350 т. человек, Б. же — всего на 400 т. Потери же Б. доходили по последующим подсчетам до 58 т. убитых, 105 т. инвалидов, не считая громадных денежных затрат, доведших ее задолженность к 1914 г. до 969 м. лева. Весьма понятно, что ни идея балканского союза, ни надежды на Антанту, не сделавшую ничего серьезного, чтобы предупредить такой исход, не стали от этого популярнее в стране, потерпевшей от двух войн относительно даже больше, чем побежденная Турция. Этим определилось в значительной мере отношение Б. к начавшейся почти ровно через год после Букарештского мира (1 авг. 1914 г.) мировой войне. Выразителем ненависти к недавним союзникам и недоверия к Антанте стало министерство Радославова, ставшее у власти еще до Букарештского мира. В обращении к Фердинанду главные его вожди — Радославов, Тончев, Геннадиев и др. — публично выражали 5 июля 1913 г. уверенность, что „спасение нашего государства может быть обретено лишь политикой, основанной на тесной дружбе с Австро-Венгрией. Эту политику следует принять тотчас и без колебаний, ибо каждый час имеет роковое значение“. Надежда на австро-венгерское нападение на Сербию (авг. 1913 г.), правда, сорвалась вследствие отказа итальянского премьера Джолитти признать наличность casus foederis в отношениях Сербии к дунайской державе. Тем не менее начинается сближение Б. с Турцией, а с марта 1914 г. в Софию начинают поступать с австро-венгерских заводов предметы военного снаряжения. Объявив себя нейтральной, когда началась мировая война, болгарская власть выжидает, кто ей предложит наилучшие условия и на чью сторону склонится победа, но заключает в конце 1914 г. на чрезвычайно тяжелых условиях (контроль над угольными копями и т. д.) заем в 500 м. фр. в Берлине. Беспомощная вследствие собственных внутренних разногласий в этом вопросе и вследствие упорного сопротивления Греции и Сербии против каких-либо уступок Б., дипломатия Антанты оказалась неспособной пойти по пути, на который ее хотела подвинуть в самом начале войны (нотой Сазонова от 5 авг. 1914 г.) русская дипломатия, т.-е. по пути удовлетворения основных требований Б. в Македонии и Фракии. Поражения, понесенные Россией с мая по август 1915 г. в Галиции, Польше и Западном крае, Англией и Францией на Дарданеллах (последнее в августе 1915 г.) окончательно определили направление болгарской политики. В сентябре 1915 г. заключаются решающие договоры с срединными империями и с Турцией, подчиняющие болгарскую армию германскому командованию и обещающие ей приобретение всей Македонии. Все болгарские партии, за исключением „тесных“ с.-д. (коммунистов), отвергавших всякое участие в империалистической войне, так или иначе содействовали или по меньшей мере не препятствовали энергично этому решению, ограничившись в последний решительный момент аудиенцией у Фердинанда с советом соблюдать и впредь нейтралитет. Осенью 1915 г. соединенные австро-германские и болгарские силы завладевают всей Сербией и Македонией; с осени 1916 г. болгарские войска принимают видное участие в разгроме Румынии, оканчивающемся новым Букарештским миром 5 марта 1918 г., львиная доля выгод которого досталась герм.-австр. союзникам Б., не предоставившим Б. в частности Добруджи. Параллельно с этим шла борьба на Салоникском фронте против высадившегося там в сент. 1915 г. англо-французского отряда, усиленного впоследствии как новыми войсками Антанты, так в особенности реорганизованной после своего исхода из Сербии сербской армией. Здесь именно совершились в сент. 1918 г. события, приведшие после победы сербов у Добраполя (15 сент.) к прорыву болгарского фронта, беспорядочному отступлению болгар, наступлению части их с революционной целью на Софию, к просьбе правительства Малинова, заменившего Радославова еще в июне 1918 г., о перемирии (29 сент.) и к отречению Фердинанда (3 окт.) в пользу его сына, нынешнего царя Бориса III. Ставка на срединные империи оказалась, таким образом, битой, а последствия этого второго „погрома“ (по болгарскому выражению) оказались куда более тяжелыми, чем даже Букарештский мир 1913 г. Согласно Нейискому мирному договору 27 нояб. 1919 г., Б. потеряла снова недавно отобранную у Румынии ю. Добруджу, всю отобранную у сербов Македонию и некоторые пограничные с новой Юго-Славией, стратегически важные области и уступила Греции предоставленную ей в 1913 г. западную Фракию с Дедеагачем, т.-е. выход к Эгейскому морю. Сверх того, ее армия была сокращена до 20 т. человек со включением офицеров и нестроевых частей, с упразднением всеобщей воинской повинности и какой-либо мобилизации населения, не входящего в состав армии, построенной на началах добровольного найма на срок не менее 12 лет и предназначенной исключительно „для поддержания порядка“ и „для пограничной полиции“. Сверх ряда тяжелых поставок натурой (скотом, углем), на нее возлагалась обязанность внести в качестве „репараций“ за причиненные победителям убытки колоссальную сумму в 2¼ миллиарда зол. франков, уплату которых она будто бы „способна взять на себя“, притом в 37 лет и с наросшими процентами (за первые два года из 2, за последующие годы из 5%), и предоставить „союзным или объединившимся“ государствам-победителям права наибольшего благоприятствования без взаимности с их стороны. Наблюдение за исполнением этих обязательств возлагалось на междусоюзническую репарационную комиссию, которой предоставлялся фактически полный контроль над финансовой и военной, а через это и над законодательной и административной жизнью страны, при чем расходы по содержанию всего контрольного аппарата возлагались точно так же на Б. Б. превращалась в финансово-политического вассала победителей.
3. Б. после войны и Нейиского мира (1918—1925). Крушение болгарского фронта у Добраполя было обусловлено не только физической силой противников, но и протестом болгарских народных масс против ни с чем несообразного перенапряжения их хозяйственных и волевых сил, вызванного тремя войнами и падавшего на ответственность руководивших политической жизнью страны элементов, т.-e. царя, буржуазии и примыкавшей к ним интеллигенции. Отсюда получился, естественно, и протест против всего строя довоенной и военной жизни с его пренебрежением к законным повседневным интересам жизни трудящихся масс, служивших в глазах руководителей лишь как бы субстратом для достижения ценных, по их — руководителей — мнению, „общенациональных“ задач, попытки к осуществлению которых послужили явственным проявлением пропасти, отделявшей буржуазно-интеллигентские и трудовые интересы народной жизни.
Все старые партии, не исключая и „широких“ соц.-дем. (меньшевиков), были дискредитированы.
Зато сильно возросло — не без влияния русской Октябрьской революции — значение „тесняков“, к которым примкнули помимо рабочих широкие слои интеллигенции, гос. служащих, народных учителей, железнодорожников и т. д. Однако, главным выразителем настроения масс стал Земледельческий Союз, с А. Стамболийским во главе. Основанный в конце прошлого века группой интеллигентов, порвавших как с социалистическим народничеством русского образца, так и с более или менее смутно ими воспринятой с.-д. идеологией, он нашел в лице Драгиева первого своего вождя, ставившего ему цель организовать крестьянство, как таковое, и добиться для него соответствующего его численности значения в политической жизни страны. Отсюда, естественно, вытекала последовательная борьба со всеми буржуазными партиями, получившая особенно острый характер с поступлением в союз Стамболийского (1904), поставившего в отличие от Драгиева во главу угла союзной работы борьбу за власть, а не как Драгиев — задачи культурно-просветительного характера. Принципиально столь же отрицательно, как к „кожедерским“ буржуазным партиям, относился, однако, союз и к обоим фракциям с.-д. партии, с которой он решительно расходился по основному вопросу о частной собственности. Несмотря на порой довольно значительные успехи союза при выборах в Народное Собрание, его удельный вес в политической жизни страны был, однако, до 1918 г. не велик, и только события 1918 г. привели к чрезвычайно быстрому его росту: за несколько месяцев после „революции“ 1918 г. количество местных организаций союза („дружб“) возросло от 2.000 до 19.000.
Вошедши осенью 1918 г. при содействии буржуазии, перепуганной ростом коммунистического движения, в состав коалиционного кабинета Тодорова, Стамболийский стал уже в авг. 1919 г. во главе правительства, подавил, опираясь на земледельческую организацию, руками мин. внутр. дел, соц.-дем. Кр. Пастухова, в конце того же года широкую железнодорожную и почтово-телеграфную забастовку, после чего вытеснил Пастухова из правительства, и провел 31 марта 1920 г. выборы в Народное Собрание, добился в нем при содействии буржуазии же путем кассации ряда коммунистических мандатов абсолютного большинства для своей партии и образовал однородное чисто земледельческое правительство, в котором сам он играл роль не только председателя и мин. ин. дел, но и фактического диктатора, каковое положение он и сохранил вплоть до военного фашистского переворота 9 июня 1923 г., приведшего в частности и к его убийству.
Перед земледельческим правительством стояли две задачи: 1) обеспечение дальнейшего мира при возможном смягчении его условий и 2) обеспечение дальнейшего господства З. С. внутри страны путем расширения и укрепления его организации, осуществления мероприятий, способных удовлетворить пожелания крестьянства и разгрома враждебных партий, как буржуазных, так и коммунистической.
Фактическое осуществление постановлений Нейиского мира во всем их объеме было невозможно. О финансовом состоянии страны свидетельствуют следующие цифры, взятые из речи мин. фин. Турлакова, сказанной в Нар. Собр. в 1922 г. по поводу проекта гос. бюджета на 1922—1923 г. Территория страны сократилась к 1919 г. против 1914 г. с 114 т. до 101 т. кв. клм., количество населения — от 4.965 т. (1914) до 4.813 т. (1919) и, несмотря на сильный естественный прирост, не достигло к 1921 г. (4.909 т.) еще прежней цифры, при чем прирост не заменял потерянных во время войн и вследствие сокращения территории взрослых рабочих сил. Сократилась и площадь посевов от 2.819 т. гектар (1914) до 2.222 т. (1919) и 2.383 т. (1920). В связи с этим и с общим состоянием европейской жизни резко возросла и пассивность торгового баланса: перевес ввоза над вывозом возрос от 14 м. лева в 1911 г. и 87 м. лева в 1914 г. до 411 м. в 1919 г., 600 м. в 1920 г., 924 м. в 1921 г. Громадные цифры трех последних лет свидетельствовали вместе с тем о быстром росте инфляции, о которой дает представление следующая табличка (в округленных цифрах). Находились в обращении:
В то же время возросла в громадной пропорции и государственная задолженность. Достигши к 1914 г. цифры в 969 м. лева, она дошла к 31 дек. 1921 г., не считая предусмотренных Нейиским миром „репарационных“ 2.250 м. зол. фр., до 2.343 м. фр. по иностранным и до 3.758 м. л. по внутренним обязательствам. Дефицит по гос. бюджету составлял за 1919 г. — 629 м., за 1920 г. — 275 м. лева, несмотря на то, что к репарационным платежам не было приступлено. Зато пришлось израсходовать до 31 янв. 1922 г. на нужды оккупационной армии победителей, на содержание специальной репарационной комиссии в Софии и т. под. надобности, вытекавшие из мира (в том числе и на поставку угля и скота) ок. 800 м. лева и сверх того содержать многочисленных беженцев, потянувшихся в Б. из Македонии, Фракии и Добруджи.
Создавшееся, таким образом, катастрофическое положение было обусловлено двумя причинами: общим кризисом военной и послевоенной хозяйственной жизни Европы и углубившими его мирными договорами 1919 г. Последние, в частности Нейиский договор, преследовали две цели: политическую (обезврежения врага) и финансово-экономическую (эксплоатации его для покрытия собственных военных расходов и устранения конкуренции на долгое будущее).
Достигнуть облегчения финансово-экономических последствий своего поражения обескровленная и маленькая Б. могла по мнению своего правительства только от милости победителей, которую надлежало заслужить безоговорочным признанием политических последствий „погрома“. Это предполагало прежде всего успокоение ближайших соседей, Греции и в особенности Юго-Славии, тесно связанной с тогдашним гегемоном континентальной Западной Европы, Францией. Этим отчасти объясняется настойчивое стремление Стамболийского к примирению с Сербией, на пути к которому он не останавливался и перед мыслью о вхождении Б. на тех или иных началах в состав Юго-Славии. Другим соображением, толкавшим его на такое радикальное решение, вызывавшее возмущение оппозиции, была, как правильно указывалось в английской печати, не сочувствовавшей усилению французского влияния на Балканах, надежда взорвать путем вхождения в Юго-Славию в союзе с хорватами (Радич!) и другими новыми частями Сербии — Юго-Славии, ее великосербский характер и превратить ее в федеративное государство, в котором Б. могло быть суждено играть значительную, б. м. руководящую, роль. Для данного времени это, однако, означало необходимость ряда порой унизительных уступок и, в частности, полный отказ от какой-либо поддержки весьма популярного в Б. македонского движения вплоть до соглашения с Юго-Славией о совместном его подавлении. К этому и сводилось заключенное весной 1923 г. Нишское соглашение Стамболийского с Юго-Славией, значительно облегченное ему занятым македонскими организациями еще ранее враждебным к нему отношением и явной связью их с враждебными ему болгарскими группировками, в частности с вновь образовавшейся партией „народного сговора“ (см. дальше). Воспоследовавшее в связи с этим соглашением закрытие всех македонских организаций в Б., борьба с четническим движением в Македонии, поскольку оно подготовлялось в Б., преследование македонской печати и т. д. свидетельствовали о серьезности этого поворота болгарской политики и вызвали как раз накануне переворота 9 июня 1923 г. весьма сочувственный отклик юго-славского мин. ин. дел Нинчича.
Практические результаты, достигнутые на этом пути Стамболийским, были довольно незначительны. Они сводились к договору с репарационной комиссией от 16 марта 1923 г., на основании которого „репарационный“ долг Б. не сокращался, но разделялся на две части. Из них первая, в 550 м. зол. фр. с добавлением к ней 5% за неуплаченную до того сумму, должна быть уплачена в 60 лет с постепенным, начиная с 2,5 м. фр. в окт. 1923 г., повышением платежей до 10 и далее (с 1933 г.) до 21,7 м. фр. за полугодие; вторая, в 1.750 м. фр., уплачивается с 1953 г. без начисления процентов. Платежи по той и другой обеспечиваются доходами Б. с таможенных пошлин. Несмотря на восторженные отзывы правительственной печати, такой результат естественно не мог убедить общественное мнение в правильности избранной Стамболийским линии поведения: Б. и впредь оставалась данницей победителей, а отношения с македонцами были испорчены.
Внутренняя политика Стамболийского вызывала еще большее осуждение уже потому, что она отражалась более непосредственно на интересах враждебных ему групп, в частности буржуазии. Идейное ее содержание было невелико и не свидетельствовало о глубоком понимании истинных проблем жизни. Основываясь на противоположении интересов крестьянства интересам города, — города вообще, а не того или иного класса, в частности буржуазии, — Стамболийский, а с ним вместе и З. С. не отдавали себе отчета ни в разнородности состава крестьянства[1], ни в невозможности организовать народнохозяйственную жизнь на началах мелкобуржуазного хозяйства. Не говоря о более широких задачах нашего времени в области обобществления труда и средств производства, З. С. не отдавал себе отчета и в важности вопроса о соотношении промышленности и сельского хозяйства в деле развития народнохозяйственной жизни. Несостоятельная затея организации обособленного „зеленого интернационала“, в котором болгарскому З. С. вообще и лично Стамболийскому, по мысли последнего, должно было принадлежать первенствующее место, лишала З. С. поддержки пролетариата.
Наиболее характерными для политики Стамболийского мероприятиями следует признать следующие два: 1) закон о трудовой поземельной собственности, ограничивавший размеры частной собственности на землю 40 декарами (ок. 4 дес.) для одиноких, 100 дек. (ок. 10 дес.) для семейных с отчуждением всей излишней земли в „трудовой фонд поземельной собственности“, подлежащий сдаче на правах аренды всем трудовым земледельцам, впрочем с допущением наемного труда, но с ограничением размеров арендуемого участка 300 дек. (ок. 30 дес.). На основании этого закона (по официальным данным 1922 г.) было отчуждено до 2 м. дек. (ок. 200 т. десятин), и 2) закон о всеобщей трудовой повинности (годичной), установленной взамен прежней воинской повинности, с целью производства полезных с общегосударственной точки зрения хозяйственных работ, притом с распространением ее не только на мужчин (от 20 лет), но и женщин (от 16 лет), — закон, измененный впоследствии по требованию репарационной комиссии (в согласии с настояниями болгарской буржуазии) в том смысле, что допускалась замена трудовой повинности денежной (в зависимости от материального положения плательщика). Параллельно с этим шли меры по развитию с.-хоз. кооперации, по развитию школьного, санитарного и дорожного дела в деревнях; возбуждался, но не получил осуществления (вследствие сопротивления репар. комиссии) закон о гос. монополии на хлебный экспорт и т. д. Ряд законов налагал тяжелые налоги на прирост ценностей, на торговый и акционерный (банковский) капитал, на крупные наследства и т. д. „Виновникам войны“ и спекулянтам угрожала сверх того конфискация имущества. Ввоз предметов роскоши был подвергнут запретительным пошлинам и т. д.
Все эти меры вызывали крайнее озлобление буржуазии. В борьбе против нее все более возрастало стремление к усилению дисциплины в составе самого З. С. и к образованию „оранжевой гвардии“, долженствовавшей с течением времени заменить собою наемную армию Нейиского договора с ее подозрительным с точки зрения З. С. командным составом. При помощи ее Стамболийский без труда подавил попытку буржуазии (ос. 1922 г.) свергнуть его путем массовой демонстрации в Трнове, а вслед затем провел (в апр. 1923 г.) новые выборы, давшие членам З. С. в Народном Собрании 216 из общего числа 230 депутатских мандатов. Уверенный в прочности своей власти, он почти не скрывал после этого своего намерения изменить конституцию не только в смысле установления республики, но и в смысле коренного пересмотра состава избирателей в Нар. Собрании с лишением всех нетрудовых элементов избирательных прав и права участия в политической жизни вообще, а также намерения конфисковать банки, крупное недвижимое имущество и т. д. в пользу государства и в частности организаций З. С.
Совокупность внешне- и внутренно-политических мероприятий и планов Стамболийского тем временем создала против него коалицию всех враждебных ему элементов, македонцев, офицерства (запасного и отчасти активного), буржуазии и примыкавшей к ней интеллигенции. О степени раздражения буржуазии свидетельствовало довольно сильное движение в пользу слияния всех буржуазных партий в одну общую организацию, поднятое еще летом 1922 г. группой деятелей, отчасти беспартийных, отчасти принадлежавших к разным партиям, и присвоившей себе название сторонников „народного (фактически буржуазного по целям, антиземледельческого и антикоммунистического) сговора“, — движение, приведшее, однако, практически не к слиянию партий, а именно лишь к сговору некоторых из них, в частности народно-прогрессивной и демократической, к которым примкнули, в особенности в первое время после переворота, также либералы, радикалы и соц.-демократы („широкие“). Враждебно относились к Стамболийскому и коммунисты, против которых он направил часть своих стрел после победы над буржуазией (закон об охране государства 16 марта 1923 г.). Буржуазно-македонская коалиция, враждебная одинаково как Стамболийскому, так и коммунистам, пользовалась в то же время покровительством Англии и Италии, из коих в частности последняя отнюдь не желала установления добрососедских отношений между Юго-Славией и Б.
Результатом соединенных усилий названных элементов, среди которых действенная роль выпала, естественно, на долю союза офицеров и македонцев, явился переворот 9 июня 1923 г., не встретивший серьезного сопротивления. Во главе управления стало на словах правительство проф. А. Цанкова, стремившееся придать всему перевороту самый „конституционный“ характер, фактически же стоявшая за его спиной военная организация, тесно связанная с царем Борисом и — отчасти через него — с иностранными державами.
Начался период белого террора, продолжающийся и поныне. Чрезвычайно характерным для него является тот факт, что избранное в апр. 1923 г. Народное Собрание не было тотчас распущено, хотя значительная часть виднейших членов его была убита или арестована в ночь переворота или в ближайшее последующее за ним время, дабы избежать необходимости назначения, согласно конституции, новых выборов в двухмесячный срок, очевидно потому, что в течение этого срока времени новое правительство не считало возможным „подготовить“ выборы, как следует. Тем временем все законы времен Стамболийского были приостановлены, и была проведена кампания последовательной борьбы против всех организаций как З. С., так и коммунистической партии, выступившей местами в единении с З. С. против переворота. Когда же восстание сент. 1923 г., в котором коммунисты сыграли активную роль, кончилось новой неудачей, были назначены выборы, давшие в ноябре благодаря действующей избирательной системе и главное правительственному давлению правительственное большинство, хотя фактическое большинство голосов и не принадлежало правительству. С тех пор Б. находится фактически в состоянии латентной гражданской войны, проявившейся в ряде политических убийств, в исключительном законе 7 янв. 1924 г. об охране государства, во взрыве в Софийском соборе, в беспрерывных арестах и жестоких судебных приговорах и т. д., и т. д.
Что касается внешнеполитических, „национальных“ задач, то положение Б. ничуть не улучшилось против 1923 г. Тесная связь руководителей переворота 9-го июня с македонскими организациями естественно вызвала удвоенную подозрительность соседних держав, в частности Юго-Славии. Речь Цанкова (дек. 1923 г.), в которой он подчеркивал необходимость выхода в Эгейское море, защиты болгар в Македонии как от юго-славского, так и от греческого террора, наконец, необходимость восстановления всеобщей воинской повинности для охраны государства как извне, так и внутри (против коммунистически-земледельческой опасности), вызвала официальный запрос юго-славского посланника в Софии, на который Цанков был вынужден ответить успокоительными заверениями. Попытка его сговориться в Белграде лично с юго-славским мин. ин. дел Нинчичем, как и аналогичные шаги в Афинах и в Букареште, не имела успеха. А в то же время резко ухудшились (март 1924 г.) отношения болгарской власти с македонцами, чем, вероятно, и объясняется последующая замена Цанкова демократом Ляпчевым, македонцем по происхождению и близким к среде македонских организаций, — замена, ничего по существу не изменившая ни во внутренней жизни Б., ни в террористической политике ее правительства.
Столь же плачевны результаты деятельности правительства переворота и в финансово-экономическом отношении. Государственный бюджет на 1924—25 г. сведен в колоссальной сумме 6.604 миллионов лева по приходу и расходу, из коих на армию расходуется 1.167 м., на оплату процентов по долгам государства — 1.226 м. лева, что составляет вместе более 37% всей расходуемой государством суммы. Внутренний долг от инфляции возрос от 3.496 в 1921 г. до 4.143 м. лева на 30 сент. 1924 г. Параллельно с этим возросла и дороговизна и общее недовольство, и без того достаточно сильное вследствие режима правительственного террора.
Библиография. Carnegie Endowment for International Peace, Commission to enquire into the causes and conduct of the Balkan War (Wash.), 1914; Guechoff, „La ligue balkanique“, 1915; Nekludov, „Diplomatic reminiscences 1911—1917“; „Дипломатические документы по намешата на България в европейската война“, т. I, 1913—1915, 1920; Lamouche, „La question macédonienne et la paix; le traité de paix avec la Bulgarie“ (1919); Tourlakoff, „La situation de la Bulgarie en chiffres“, 1922; Гримм, „Политическая обстановка военных операций для захвата Константинополя и проливов“ (введение в т. II изд. документов „Константинополь и проливы“, М., 1926); Булацель, „Очерки социально-политической жизни современной Б.“. М., 1925.
Э. Гримм.
- ↑ По составу своему З. С. представлял „партию мелкого трудового хозяйства“. „По отчету за 1921 г. в нем состояло: неимущих 3.268, с землей от 2 до 5 десятин — 97.798, от 5 до 10 десятин — 21.176 и более 10 десятин — 3.839“. (Ср. Булацель, „Соц.-пол. жизнь совр. Болгарии“. Москва, Гос. Изд. 1925, с пред. В. Коларова, стр. 49; ср. также стр. 64 сл.).