Франс, Анатоль (собств. Анатоль Тибо, Thibault), один из величайших франц. писателей за последнее полстолетие и вместе с тем один из величайших писателей Европы этой эпохи (1844—1924). Детство провел в книжной лавке отца, антиквария и библиофила, Ноэля Тибо. Мать его, бельгийка, была женщина недюжинная. С самых детских лет Ф. привык жадно читать и без конца перечитывать самые разнообразные книги. Уже рано проснулось в нем огромное любопытство ко всем формам культуры и ко всем формам человеческой мысли и чувств, а рядом с этим и умение симпатически относиться к разнообразным и даже противоположным явлениям. Эти склонности еще более развернулись в католическом лицее св. Станислава. Католицизм не смог привиться Ф., но сильно заинтересовал его. Ф. всю жизнь любил вращаться в мире христианских легенд и заниматься вопросами религии. Однако, религия его нисколько не прельстила, и отношение его к ней было ярко враждебным, иногда только сменявшимся ренановским добродушием и снисходительностью. Зато другой столп и утверждение лицея — классицизм — повлиял на Ф. не менее глубоко и в то же время целиком был принят им. Не только чрезвычайная любовь к античному миру и глубокое понимание его отличали Ф. всю жизнь, но классическая литература, не без посредства, конечно, классиков Франции, легла в основу той изумительной чистоты стиля и экономии языка, того изящества и благозвучия фразы, которые сделали Ф. в последние десятилетия величайшим мастером слога в мире.
Из лицея Ф. вышел тем же бесконечно любопытным читателем. Попрежнему все идеи, образы и чувства представлялись ему как бы необыкновенным завлекательным лакомством для его жадного и разборчивого ума. Общее настроение тогдашней буржуазии и ее наиболее культурных слоев поворачивало в сторону утонченного скептицизма, известной беспринципности, глубокой безнравственности, стремлению к наживе и прожиганию жизни. Ярче всего все это сказывалось у руководящего в то время слоя буржуазии, у торговопромышленных, в особенности биржевых, деятелей. При всей широте образования Ф., он рассматривал себя, как утонченный цветок весьма поздней цивилизации, подтрунивал над всякими убеждениями и считал философски оправданным порхание с цветка на цветок, которое было основным занятием его жизни.
Победа Пруссии над Францией, Коммуна и Республика прошли для Ф., не задев его слишком глубоко. Все же в большом романе „Les désirs de Jean Servien“ (1883) он с отвращением изобразил военное дело и всю жизнь остался ожесточенным врагом милитаризма. Этому не нужно дивиться. При всем своем скептицизме Ф. был в дни крушения наполеоновского режима в оппозиции к нему. Первые его довольно слабые стихотворения были республиканскими: „Легионы Вара“, „Тиран Дионисий“, „Смерть праведника“. Из этого первоначального стихотворного творчества Ф. несколько выделяется „Les noces corinthiennes“, написанная на тему известной гетевской баллады, так же, как прообраз, проникнутая любовью к античному миру и враждебностью к христианству. Но Ф., как поэт, не играет никакой роли во французской литературе. На прозу он перешел в 1879 г. изящной повестью „Jocaste“, которая сразу обратила на него внимание. Однако, этого книгочия, тонкого мыслителя и изящного стилиста расценивали скорее, как теоретика и ценителя книг. Крупнейшая французская газета „Temps“, газета крупнобуржуазная, предложила Ф. критический отдел. Так создалась очень большая, четырехтомная работа Ф. „La vie littéraire“ (1881—1892). Надо сказать, однако, что многие оценки, которые давал тогда Ф., и которые при всей остроте отдельных мыслей и красоте слова не выходят за рамки улыбающегося скептицизма очень сытого человека, были позднее им радикально пересмотрены. Так, в пору своего служения в буржуазной газете, Ф. сердито разделал Золя, перед которым позднее преклонялся не только как перед человеком и перед гражданином, но и как перед писателем и стилистом. Всефранцузскую и даже европейскую известность Ф. приобрел в особенности своей „La rôtisserie de la reine Pédauque“ (1893). Действительно, в этом произведении Ф. отразился многими лучшими сторонами. Великолепное знание эпохи, умение не только вдуматься, но даже вжиться в нее, сочный и острый рассказ, с огромным юмором выписанные фигуры делают эту книгу выдающимся и вечным произведением. В Куаньяре („Les opinions de M. Jérôme Coignard“, 1893) Ф. дал впервые тот образ, очень близкий к его собственному, который остался любимым спутником его творчества.
Это — человек огромного ума, огромной начитанности, так много знающий, что он все готов простить, добрый до святости, но отнюдь не чуждающийся ни одного из сладостных пороков, напротив, язычески хорошо принимающий жизнь и всякое наслаждение считающий благом, гуманный мудрец, которому ничто человеческое не чуждо, но который носит в себе значительную долю пассивности и созерцательности. Таков любимый герой писателя. Несколько меньшее значение имеют высокие с художественной точки зрения вещи Ф., в роде „Le crime de Sylvestre Bonnard“ (1881), „Thaïs“ (1890), „Le lys rouge“ (1894), „L’orme du mail“ (1897), „Le mannequin d’osier“ (1897). Как критик и как романист, Ф. казался самым блестящим украшением буржуазной французской литературы. Он был как бы лучшим свидетелем утонченности культуры, возможной на почве зажиревшей 3-ей республики. Многим казалось, что нет никакой разницы между ним и несколько менее блестящим, но все же шедшим, так сказать, в пару с ним Жюлем Леметром. Многим казалось изумительным, что эти два человека очутились потом на противоположных полюсах, в состоянии пламенной и открытой вражды друг к другу. Дело, однако, было в том, что Ф. сделался до корней волос культурником. Он был весьма мало заинтересован в буржуазных делах, как таковых. В то время, как буржуазия все больше трусила перед наступающими грозами, готова была схватиться за милитаризм вплоть до монархии и за реакционную философию вплоть до господства иезуитов, Ф. попрежнему влюблен был в свободную мысль, в идею прогресса, постепенного роста власти разума и как-то не замечал наступившей среди всех его собратий, но еще не проявлявшей себя воочию, реакции.
Дело Дрейфуса выяснило положение сразу. Оно заставило Францию разделиться на два лагеря: генералы и попы по одну сторону, по другую сторону сначала франкмасоны и евреи, а потом вообще передовая часть буржуазии. Хотя Жюль Гед, вождь пролетариата, требовал, чтобы рабочие оставались нейтральными, указывая им, что оба лагеря одинаково им чужды, но это явно было ошибкой. Рабочий класс не должен был и не захотел оставаться праздным зрителем этой распри. Была очевидна заинтересованность его в сохранении и, по возможности, в дальнейшем развитии демократической республики и в явной опасности дальнейшего развития обнаженной диктатуры генералов и попов.
Другой великий вождь французских рабочих, Жан Жорес, хотя и не марксист, в этом случае лучше понимал ситуацию. С вмешательством рабочих еще ярче сделался смысл деления Франции на два потока. В то время, как тот же Жюль Леметр сделался одним из борцов реакции, Ф. не только занял свое место среди либеральной буржуазии, но быстро прошел все ступени и оказался на крайнем левом фланге дрейфусизма. Ему показалось, что дорогая ему культура находится на краю гибели, что начинается глубокий отход во тьму. Это пробудило в нем не малую долю страсти. Он писал много статей, выступал с речами на больших митингах, особенно рабочих, и так создалась превосходная его книга „Opinions sociales“ (2 т., 1902), которая, конечно, может показаться невыдержанной политически, но которая являет собою огромный порыв культурника, погрязшего было в буржуазном довольстве, к лучшему будущему и даже к явной революционной борьбе за него. Конечно, это отразилось и на писательской деятельности Ф. В его тончайшей, как кружево, большой повести, или даже романе, „Histoire comique“ находятся знаменитые страницы, где он начисто объясняется с мнимыми защитниками буржуазной культуры, т. е. в сущности защитниками буржуазии, хотя бы ценою падения культуры, где он провозглашает безусловную связь культуры с социальным прогрессом. В этом отношении весьма замечательна также и его социалистическая утопия „Sur la pierre blanche“ и его блестящий, переведенный на все языки цивилизованного мира, рассказ „Crainquebille“ (1903), жгуче разоблачающий неправду капиталистического порядка.
Ф. сделался, таким образом, революционным писателем. Большая серия романов или, скорее, своеобразных беллетристических раздумий, главным действующим лицом которых является скромный учитель Бержере („Monsieur Bergeret à Paris“, 1897—1900), представляет собою настоящую характеристику всех событий французской истории вокруг и после дела Дрейфуса, наблюденных с необычайной зоркостью и подвергнутых все тому же скептически-гуманному, но, подчас, весьма злому анализу.
Ф. и его Бержере, новое углубленное издание „Аббата Куаньяра“, сделались знаменем для всей действительно передовой Франции и сыграли большую роль в европейской культуре вообще, задерживая мощно уже проявлявшийся среди интеллигенции рост империалистических, фашистских, подчас совпадавших с кубизмом и футуризмом, реакционных настроений.
Но еще выше подымается Ф. в своих романах, написанных незадолго до войны. Сюда относится великолепная сатира на французскую историю и мнимые, а не подлинные достижения французской цивилизации в его горьком „L’île des pingouins“ (1908). Сюда же относится роман „Les dieux ont soif“ (1912). Правда, роман этот нельзя считать вполне революционным. Превосходно изобразив Париж эпохи великой революции, изобразив его так, как никто до него не сумел изобразить, правдивость чего мы в особенности почувствовали сами, пережив подобные дни, Ф. как бы почтительно оправдывает даже самых жестоких фанатиков революционеров, но в то же время явно отдает предпочтение перед ними творящему какую-то фатальную трагедию по воле сверхчеловеческих сил, другому герою, опять-таки новому Жерому Куаньяру, объективному, спокойному и, в своем уравновешенном спокойном равнодушии, мудрому, свободному и святому литератору. Ф. как бы заранее хотел сказать, что революция, которой он готов служить, несомненно проявит страстность, жестокость, что он, Анатоль Франс, понимая внутренние корни революционных настроений, не осудит их, хотя многое дорогое ему пало под ударами революции, но что сам он будет продолжать стоять на высотах объективной истины, широкой гуманности, глубокого понимания внутренней закономерности исторического явления. Не больше.
Громадный успех среди читающей публики и в особенности среди передовых кругов имела „La révolte des anges“ (1914). Великолепное продолжение вольтеровской борьбы с церковью и религией. Вряд ли какое-нибудь произведение Вольтера может быть поставлено рядом с этой буффонадой, искрящейся остроумием, захватывающей по фабуле, неожиданной по эпизодам и, смеясь, больно щелкающей всякую религию.
Новая громадная беда обрушилась на всю французскую культуру — война. В первую минуту Ф. поколебался. Влюбленный в культуру и, прежде всего, во французскую культуру, Ф. на минуту увлекся идеей защиты прекрасного отечества. Очень скоро, однако, он охладел. Недаром, незадолго до войны, он сделал свое историческое исследование об Орлеанской Деве („Vie de Jeanne d’Arc“, 2 т., 1908), в котором как раз с холодной вдумчивостью и иронической улыбкой на устах разобрался он в горячечных легендах искусственного патриотизма. Ф. свел дружбу с наиболее страстными ненавистниками войны и оказался в союзе с коммунистами. С невероятным бешенством встречена была эта новость. Если бы Ф. не был признанным великим писателем и гордостью французской литературы, то ему, вероятно, пришлось бы также бежать из прекрасной родины, как другому ненавистнику войны, Ромен Ролану. Ф. гордо и мужественно заявил о своей симпатии к коммунистам, о своей вере в то, что только их революционные пути могут предохранить человечество от гибели в когтях разнуздавшегося империализма. Однако, груда клеветы, которой осыпали Россию, неудача революционных вспышек в Европе, сильное влияние, которое оказывали на Ф. не-революционные пацифисты, очень сильные во Франции, может быть, и недостаток влияния, при этом умелого влияния, на престарелого писателя со стороны французских коммунистов, — все это повело к тому, что в годы, непосредственно предшествующие смерти, Ф., оставаясь прогрессистом и социалистом, стал отходить от острых революционных позиций и сближаться с передовым крылом либерально-псевдо-социалистических пацифистов. Этим объясняется то, что после его смерти такой передовой и почти коммунистический журнал, как „Clarté“, выступил против него и старался оценить его, как буржуазного эстетика и сомнительного попутчика. Однако, в русской и международной коммунистической оценке эта точка зрения почти не нашла отклика. Ф. именно потому, что он был утонченнейшим представителем культуры, взбунтовался против хозяина этой культуры — капитала. Он сделал незабываемое и чрезвычайно важное усилие освободить эту прекрасную рабыню гнусного хозяина жизни и связать ее самыми крепкими узами с новым хозяином жизни, который несет с собой новый разумный ее порядок. Позиция Ф. могуче подкрепила рабочее движение, ибо он явился, в качестве всеми признанного мудреца, необыкновенно веским свидетелем в пользу глубокой культурности коммунизма. В то же время он явился страстным прокурором против буржуазного строя, которому лавровый венок, надетый на его голову всеобщим признанием, придавал совершенно исключительный вес.