Ломоносов, Михайло Васильевич, первый по времени русский гениальный ученый, родоначальник русской литературы нового европейского направления, создатель русского литературного языка, родился в 1711 г. около дер. Денисовки, близ Холмогор Архангельской губ., в семье достаточного помора-крестьянина Василия Тимофеева Ломоносова. До конца 1730 г. Л. живет дома в значительной степени в обычных условиях среды: ходит с отцом на промысел, работает дома. Но и в этих условиях были свои особенности, до некоторой степени, вместе с личными качествами Л., определившие его наклонности и нашедшие себе отзвук в зрелом возрасте; при общем складе жизни в семье, воспроизводящем уклад XVII в., здесь были уже и прогрессивные веяния переходной эпохи: отец Л., любознательный человек, трезво-практичный, не чужд был этих веяний, свободно и смело перенимая, напр., те улучшения в области промысла, какие шли от более культурных соседей и приходивших с Запада в Архангельск мореходов. Мальчик Л. с детства, повидимому, отличался большой наблюдательностью и любознательностью; эти качества вели к тому, что он особенно мог использовать впечатления окружающего, на что указывают его поздн. сочинения, обнаруживающие хорошее знакомство его с природой и бытом Севера, а также с живой речью родины (данные местного говора им использованы в его работах по созданию русской литературной речи). Той же любознательности обязан Л.-мальчик и ранней грамотностью: церковные книги, единственно доступные на родине, он быстро научился читать у своего родственника Ивана Шубного, с жадностью поглощал то немногое, что можно было найти на месте, даже на время увлекся этой церковной литературой (одно время он примкнул к секте беспоповцев, но скоро формализм сектантства его оттолкнул). Не остался чужд Л. и своеобразной „научной“ литературы в духе XVII в: в числе прочтенных и изученных им книг были популярная грамматика Смотрицкого (1619 и сл.), арифметика Магницкого (1703). А отзвуки научно-литературного движения, совершавшегося в конце XVII и в нач. XVIII в. в Москве, также доходили до Л. через Архангельск, бывший уже крупным культурным центром, единственным портом для сношений с Западом. В декабре 1730 г., отчасти побуждаемый тяжелым семейным положением (отец его женился в третий раз, мачеха создала тяжелую атмосферу для Л., рожденного от первого брака), Л. выхлопатывает себе с позволения отца отпуск в Москву, чтобы уже более не возвращаться на родину. В начале января 1731 г. он уже в Москве, в Славяно-греко-латинской академии, для поступления в которую ему пришлось скрыть свое крестьянское происхождение, не дававшее ему права на поступление в школу. Это несправедливое отношение к простому крестьянину, испытанное не раз и после Л. (когда он хотел одно время стать священником при научной экспедиции на север, пришлось опять выдавать себя за холмогорского поповича), заставило его впоследствии (при выработке проекта ун-та) требовать общедоступности образования, освобождения из податного сословия для окончивших „разночинскую“ гимназию и поступивших в ун-т. Учение Л. в московской академии продолжалось не много более 4 лет, с кратким перерывом в виде командировки в киевскую академию для изучения там математики и физики (1735 г.). Испытывая острую нужду в необходимом, изредка получая через земляка Пятухина, бывавшего в Москве ежегодно, немного денег из дому, Л. усердно занимался, но удовлетворения в школьной науке старого типа не находил; поездка в Киев также не дала того, чего желал Л. В результате, однако, не говоря уже о пройденных науках и хорошем знании латинского языка (который ему после пригодился, так как латынь в качестве ученого языка еще не утратила своего значения, применялась также в ученой переписке, напр., у того же Л. с Хр. Вольфом), он получил здесь то, чего трудно было достичь самоучкой даже гениальному от природы человеку — общее образование; а такие науки, как логика и философия, несмотря на свой схоластический характер, несомненно способствовали выработке ясности и правильности мышления, которые так отличают Л.-ученого. Жизненная тяжелая школа закалила энергичный, деятельный характер Л., что ему очень пригодилось позднее, и даже очень скоро. Т. о., как факт нашей культуры, Л. любопытен как талантливый образец людей переходной эпохи: выросший в старом, XVII в., укладе, проходя школу также старого типа, он сумел взять из того и другой все, что было в них здорового, прогрессивного, и с этим багажем перешел к передовой, европейской, западной по типу науке. Случай дал Л. то, чего он не мог найти дома: настоящую науку. В 1734 г. для улучшения дел в Академии наук, для подготовления в академич. университете кадра ученых, были вытребованы 20 лучших учеников из московской академии, а в числе их и Л. Но на деле произошло нечто большее: вместо более или менее европейской науки в академическом ун-те, Л. в конце 1736 г. попадает в марбургский ун-т к знаменитому ученику знаменитого Лейбница — Хр. Вольфу для изучения горного дела и металлургии, а также для изучения языков немецкого и латинского. Это широко открыло Л. двери европейской науки и литературы. Заграничная командировка Л. продолжалась до половины 1741 г.; за это время Л. слушал лекции Хр. Вольфа (по физике, механике, философии), Дуйзинга (по химии) — в Марбурге, овладел окончательно новыми языками, рисованием, затем занимался во Фрейберге у Генкеля (специально горное дело, металлургия). Несмотря на довольно бесшабашную жизнь, полную приключений (в роде солдатчины в Пруссии, неожиданной женитьбы), постоянное безденежье, ссоры с Генкелем, Л. много и продуктивно работал и явился в Россию европейски образованным человеком и солидным, уже знающим цену себе и науке ученым, первым русским идейным представителем европейской мысли. С этого времени началась его разнообразная деятельность научная и литературная (последняя фактически началась раньше, повидимому, еще в московской академии с подражаний Симеону Полоцкому и др. виршеслагателям XVII в., а в 1739 г. им написана первая тоническая, новая по языку ода — на взятие Хотина). Будучи прежде всего ученым, страстным поклонником науки, ее общедоступности, Л. прежде всего ставил своей задачей прививку этой науки практически к русской почве, а затем уже был писателем-художником. Даже и в этой области — области поэзии — он выступает как ученый столько же, сколько поэт. В области литературы он прежде всего теоретик, создатель для русской литературы новых форм, нового литературного языка.
Сообразно с тогдашним положением литературы в обществе, еще не бывшем в состоянии оценить литературу и ее идейное содержание, как силы общественные, Л., как и другие его сверстники, Тредьяковский и Сумароков, не мог быть только поэтом, не будучи чем-либо иным, и он был ученым, которому по временам, по побуждениям, мало имевшим общего с задачами литературы, приходилось становиться поэтом; поэтому большого поэтического подъема, искреннего настроения в поэтических произведениях Л. не много, если дело не касалось его любимых идей, каковы идея великого значения для народа науки, личность Петра I, в котором Л. видит прежде всего государя, водворявшего науку в России, откуда и его отношения к „дщери Петровой“, от которой он чает мира, как залога для продолжения начатого Петром. Сверх этого, Л., как писателя-поэта, но в то же время и писателя-ученого, отличают его любовь к родине, к народу, стремление к широкой общественности; сам вышедший из крестьянской среды, знавший народную жизнь, умевший ценить ее положительные стороны, Л. является первым писателем, вносившим народность в нашу литературу, несмотря на свою зависимость от западно-европейской, т. наз. классической (французской), литературы, претендовавшей на космополитическое значение.
Внешняя жизнь Л. по возвращении его в Россию протекает, главным образом, в связи с Академией наук, где его значение постепенно возрастает все более и более, а деятельность его в ней становится все более и более значительной, выходя и за пределы Академии. Первое время по возвращении Л. определенных занятий не имел: занимается своими диссертациями, описывает коллекции минералов, собранные в академии, переводит статьи для „С.-Петербургских Ведомостей“, сочиняет по заказу оды (напр., на день рождения Иоанна Антоновича, победу при Вильманстранде). В 1742 г. он становится адъюнктом по физике, в 1745 г. — полноправным членом академии — профессором; к этому времени относятся сделанный Л. перевод „Экспериментальной физики“ Вольфа (долгое время служивший в России учебником), первые его лекции по физике на русском языке. С 1748 г. начинаются его заботы по упорядочению высшего образования в России (выработка устава для университетов), в 1749 г. — он добивается постройки первой химической лаборатории. Это было временем преимущественно теоретической разработки научных вопросов по физике, химии, геологии. После этого в связи с лабораторными работами Л. строит мастерскую для изготовления мозаики, делает ряд удачных опытов в этом отношении („Полтавская баталия“, портрет Петра I). С 1752 г. Л. работает уже в новой области — изучения электричества вместе с Рихманом. 1754/1755 гг. отмечены энергичным участием Л. в создании московского университета. К 1761 г. относится наибольшее влияние Л. на дела академии: как член правления академии, он особенно хлопочет о поднятии академического университета и гимназии; в 1762 г. Л. принимает деятельное участие в составлении громадного географического атласа России. Т. о., к концу жизни, к ученой и литературной деятельности прибавилась еще административная. В научной области Л. все шире и шире захватывает поле науки, особенно в своих „Словах“, произносившихся им по разным поводам, каковы: „Слово о рождении металлов“, о точности морского пути, о пути морском через Сибирь в Восточную Индию, о ледяных горах в северных морях, по вопросам астрономическим. Эти работы перемежаются с литературными, поэтическими и теоретическими сочинениями в той же области. Эти последние и создали в XVIII и нач. XIX в. Л. славу поэта, писателя литературного, заслонив собою его деятельность, как ученого, чем, на деле, он и был прежде всего. Скончался Л. 4 апр. 1765 г. в Петрограде.
Если Л. прежде всего был ученым, притом ученым-естествоиспытателем, то это отнюдь не умаляет его заслуг перед русской литературой. Его литературные труды, если они и были в значительном количестве лишь выполнением служебных обязанностей Л. или выражением его отношений к придворным сферам, либо выражением его научно-публицистических взглядов, они остаются крупным явлением в области литературы: они выводили русскую литературу, до сих пор жившую традициями чуть не XVII в., давно отжившими в Европе, на современный европейский путь, создавали, культивировали впервые на русском языке новые формы, давали образец нового литературного языка: не даром Л. считают в XVIII в. и нач. XIX в. отцом новой русской литературы. Получивши литературное образование (помимо старой школы) главн. обр. в Германии, Л. усвоил французский классицизм преимущественно в его немецкой обработке (его „Риторика“ создана под сильным влиянием „ Ausführliche Redekunst“ Готшеда), его собственная поэзия испытала также преимущественно влияние немецких же образцов (напр., поэта Гюнтера). Но в отличие от Тредьяковского и др., являвшихся только подражателями или инстинктивно вносившими элемент приспособления в иноземную теорию, Л. отнесся к своим образцам сознательно, трезво постарался наметить и применить национальные основы к литературе западн. пошиба на русск. почве. Поэтому изменение старых литературных форм на новые связывалось для него с изменением и старого литературного языка на новый. Поэтому-то теоретические работы Л. в области литературного языка должны были стать краеугольным камнем в создании и развитии этого языка и в дальнейшее время. В теоретических работах по русскому литературному языку (каковы: Письмо о стихотворстве, приложенное к его оде на взятие Хотина (1739), Рассуждение о пользе книг церковных в российском языке (1757), Российская грамматика (1755) и др.), Л-у в значительной степени помогло его происхождение, давшее ему чувство и знание живой речи, его первоначальное образование в школе с церковным языком: освещенные исторически с обычными для Л. чувством действительности и трезвостью мысли, знания эти помогли ему вскрыть действительно жизненную основу русской литературной речи, определить роль и значение тех наслоений из иных языков, которые исторически налегли на живую, развивающуюся русскую речь, именно: в основе русской литературной речи, по Л., должен лежать говор московский (т. е. южно-великорусский), как исторически центральный, общерусский по значению, язык государства, его исторического средоточия; развитие этого говора в применении к литературной речи, новым понятиям, входящим в обиход, должно совершаться на основах отношений этой московской речи к другим: ближайшим говором, годным для развития московского, является говор северный (что и правильно: он ближайший и наиболее архаичный), за ним идут другие, затем язык польский, как более других в прошлом соприкасавшийся с русским (отношения Руси и Польши), затем уже иные. Роль славянского книжного языка, как не только родственного, но и служившего долгое время языком русской литературы в прошлом, притом в области наиболее важной в духовном отношении, — церковной, для Л. несколько особенная: ц.-славянский язык определяет собой не только состав русской литературной речи, но и ее характер, стиль: большее или меньшее присутствие элементов церковного языка в литературной речи придает ей более или менее торжественный, важный тон. Т. о., Л. вводил, придавши самостоятельное значение церковному языку, учение о стилях, рекомендуемое западными риториками, положив в основу музыкальную в общем сторону речи. Этому взгляду — принципу музыкальности речи — верен он и в своих воззрениях на стихотворную форму: это и привело его к тоническому размеру, как единственно свойственному русской стихотворной речи, что практически и осуществлялось им в его стихотворных произведениях, начиная с оды на взятие Хотина (1739 г.).
Как практик прежде всего, он дал образцы почти всех видов литературных произведений европейских литератур в своей деятельности: писал и торжественные оды (около 20), и послания, идиллии — подражания классич. образцам, и эпиграммы („надписи“), сатирические эпиграммы, оды духовные (переложения псалмов — отзвуки старого типа поэзии в роде Симеона Полоцкого), поэмы („Петр Великий“ — не окончена) и трагедии („Тамира и Селим“) и похвальные слова и т. д. Чисто с литературной точки зрения подошел Л. и к истории: в „Древней российской истории“ (1758), „Кратком российском летописце“ (1760), Л. более ритор, панегирист славного прошлого России, нежели ученый историк; этого требовала эпоха торжественных, хвалебных од, в которую жил Л. Т. о. и в области литературы, как и науки, Л. пришлось открывать собою новую эпоху и установить историческую связь старого с новым, давши старому, поскольку оно было жизнеспособно, определенное назначение в новом. В этом великое значение Л. и историческая ценность его литературной деятельности.
Лучшая биография Л.: Б. Меншуткин, „Михайло Васильевич Ломоносов. Жизнеописание“, Спб. 1911. Ср. „Русская поэзия“, под ред. С. Венгерова, вып. I (Спб. 1893), статья Н. Булича. Наиболее полное издание сочинений Л. — академическое, под ред. М. Сухомлинова (Спб. 1891—1902), 5 т. (не окончено). Литературу о Ломоносове см. в указателе Мезьер, „Библиогр. указ. рус. слов.“, вып. II (Спб. 1902) и С. А. Венгерова, „Источники словаря рус. писателей“, т. III, 1914. Кроме того печатается „Опыт библиограф. указателя литературы о Ломоносове“, состав. А. Г. Фоминым, изд. Акад. наук. Общие характеристики — в юбилейных сборниках в честь Л. — московских (1865 и 1912) и петроградском (1911).
Л., как естествоиспытатель. По значительности исповедуемых идей, по широте научного кругозора, наконец, по разносторонности научного творчества Л. принадлежит к самым выдающимся представителям естествознания. Это мнение разделяли некоторые из его ученых современников, напр., Эйлер. Но так как многие труды Л., не бывшие никогда опубликованными, затерялись, а другие остались в рукописном виде даже до настоящего времени; так как, живя и работая в неблагоприятных условиях, он не только не мог создать себе школы, но и вообще не имел учеников и последователей; и, наконец, так как многие из его идей на сто и больше лет опередили свое время и поэтому не имели благоприятной почвы для своего развития, — то вскоре после смерти Л. научная деятельность его была совершенно забыта, и даже на родине своей он считался в течение всего XIX в. скорее поэтом и филологом, чем естествоиспытателем. Заслуга „открытия“ всего громадного научного значения Л. принадлежит химику Б. Н. Меншуткину, который, имея доступ к архивам Академии наук, тщательно изучил не только печатные труды, но и сохранившиеся рукописи Л., изложил и осветил их содержание. Оказалось, что в целом ряде научных дисциплин — физике, химии, астрономии, метеорологии, геологии, географии — Л. сумел открыть новые пути, новые факты, установить новые точки зрения. На первом месте надо здесь упомянуть об отношении Л. к одному из основных принципов физики и химии — принципу сохранения материи, обыкновенно называемому принципом Лавуазье. Л. впервые высказал этот принцип с полною ясностью за 41 год до Лавуазье, а именно в 1748 г. (в письме к Эйлеру); затем он проверил его на многочисленных химических опытах; вероятно, особенно убедительны были опыты накаливания металлов в заплавленных сосудах, при чем без допуска внешнего воздуха „вес сожженного металла оставался в одной мере“. Что касается увеличения веса металлов, обжигаемых в воздухе, то Л. правильно объяснил это явление присоединением к металлу частиц воздуха. Через 17 лет после Л. точно такие опыты делал Лавуазье; они были им опубликованы и получили большую славу; ломоносовские же не были сообщены печати. Замечательны идеи Л., относящиеся к одному из основных физических учений — молекулярно-кинетической теории вещества. Следует помнить, что эта теория прочно утвердилась в физике только во второй половине XIX в.; и вот, у Л. не только весьма убедительно и наглядно, вполне в духе XIX в., изложены основы этой теории, но еще выведен из нее ряд важных следствий (напр.: вывод о наибольшем градусе холода, или о так наз. абсолютном нуле температуры; идея о том, что вследствие протяженности молекул Мариоттов закон обратной пропорциональности между объемом и давлением газа не может быть строго точен). Основная в кинетической теории мысль о взаимной превращаемости теплоты и движения была глубоко продумана Л. Свои атомистические и механистические взгляды он не ограничивал теорией теплоты, но утверждал, что и такие свойства тел, как сцепление, удельный вес, цвет, запах, вкус, упругость, электризация и т. д., имеют свое достаточное основание в протяженности, массе, фигуре и движении неощутимых частиц. Естественным логическим выводом из механистического воззрения на природу является закон сохранения энергии (или „силы“, как говорили прежде). У Л. мы находим неоднократные указания на этот закон. Поэтому Л. занимает место в числе предшественников Майера и Гельмгольца на поприще установления этого основного закона природы. В параллель теории строения материи, Л. развивал теорию мирового эфира — передатчика света, лучистой теплоты и электрической силы; так. обр. Л. является предтечей учения второй половины XIX в. о внутреннем единстве и интимном родстве разнородных, на первый взгляд, физических сил; распространенные же среди его ученых современников мнения об особенных невесомых материях — тепловой, световой и т. д. — он решительно отрицал. Кроме теоретических трудов, приведших к созданию стройной системы физического мировоззрения, Л. принадлежит еще несколько работ по экспериментальной и практической физике. Он определил (в первом приближении) коэффициент расширения воздуха при нагревании, устроил воздушный термометр, изобрел остроумный „морской барометр“, представляющий сочетание двух термометров — спиртового и воздушного, стал употреблять смесь воды со льдом в качестве термостата. В области химии Л. можно назвать истинным основателем физической химии, — научной отрасли, которая всего каких-нибудь 30 лет назад завоевала себе право на самостоятельное значение. Его программа физико-химических исследований чрезвычайно рационально составлена и настолько подробна, что еще и сейчас не все замыслы Л. окончательно осуществлены. Между прочим, замечательно то особое внимание, которое Л. (в полном согласии с нынешней наукой) уделял растворам. Л. был ярым приверженцем количественного метода в химии; везде, где только возможно, считал он необходимым применять вес и меру (между тем, отсутствие измерительных экспериментальных приемов было, можно сказать, характерною чертою тогдашней химической науки). В 1748/49 г. при Академии наук была построена, по проекту Л., первая в России химическая лаборатория; здесь им были произведены многие тысячи опытов, частью с целью собирания материалов для будущей теоретической разработки, частью для разных технических целей. Здесь он изобретал краски, фарфор, цветные стекла для своих мозаических работ, делал исследования образцов соли, привозимых из разных мест России, производил анализы золотых и серебряных руд (он в совершенстве знал соляное и горное дело и даже написал ценное руководство по металлургии). От занятий металлургией Л. перешел к разработке вопросов минералогии и геологии и здесь также обнаружил необыкновенную прозорливость. Он во многих отношениях далеко опередил знаменитейших геологов XVIII в. Бюффона и Вернера. В его сочинениях: „Слово о рождении металлов от трясения земли“ и „О слоях земных“ мы находим правильные представления о роли землетрясений в образовании земного лика, о процессах образования рудных минералов, о работе различных внешних и внутренних агентов, созидавших и изменявших лицо земли, о строении и образовании горных цепей, о трансгрессии морей, об ископаемых остатках органической жизни. Л. ясно и решительно высказывается в смысле необъятной длительности геологического времени. Многие из этих идей окончательно водворились в науке только в XIX в. Наконец, касаясь природы верхнего слоя земли и разъясняя происхождение различных почв, Л. предвосхищает открытие Сенебье, доказавшего в 1783 г., что растение питается одною из составных частей воздуха. Вообще, Л. сильно занимала физическая жизнь нашей планеты и других небесных тел. Он с большою опасностью для жизни занимался исследованием электрических явлений в атмосфере, при чем открыл, что атмосфера содержит электричество и помимо грозы; рассуждал о причине северных сияний и объяснял их (как и хвосты комет, зодиакальный свет, туманности) электрическими разрядами, опять-таки предвосхищая новейшие взгляды. Он стремился усовершенствовать метеорологические методы, изобретал самопишущие приборы, намеревался исследовать метеорологические условия в верхних слоях воздуха и с этою целью строил модель летательной машины (геликоптера), которая могла бы поднимать кверху метеорологические инструменты. Он первый открыл, что планета Венера имеет атмосферу (обыкновенно это открытие приписывается Гершелю); ему принадлежит и то усовершенствование зеркального телескопа, которое обыкновенно слывет под именем Гершеля. Он написал обширное и весьма богатое мыслями „Рассуждение о большой точности морского пути“, в котором описывается целый ряд изобретенных им инструментов; интересы этого рода стояли в связи с его проектом отыскания северного пути в Ост-Индию Ледовитым океаном. Занимался он также географией и картографией России, в качестве начальника географического департамента Академии наук. Из характера вопросов, разосланных им в то время по всем городам для собирания нужных сведений, видно, что он имел широкие и правильные понятия в области статистики. Являясь так. обр. выдающимся деятелем по целому ряду естественных наук, Л. имел продуманный истинно-философский взгляд на их метод, — на соотношение теории и эксперимента, а также на взаимное отношение различн. областей естествознания. — Литература: Меншуткин, „Л., как физико-химик“ (статья в „Журн. Русск. Физ.-Хим. Общ.“ и в „Извест. Спб. Полит. Инст.“ за 1904 г.); „Труды Л. в области естеств.-ист. наук“, изд. И. Ак. наук (1911); A. И. Бачинский, „Деятельность Л. и значение его трудов“ (1912).