Гладстон, Вильям Юарт (William Ewart Gladstone), родился 29 дек. 1809 г. в Англии в Ливерпуле, но и по отцу и по матери был шотландского происхождения. Отец родом из низменной Шотландии, германизированной и деловитой. Мать из горной Ш., кельтской и страстной. Отец, очень богатый коммерсант, крупный вест-индский плантатор и рабовладелец, из вига стал поклонником Каннинга, из пресвитерианина англиканином, несколько раз был членом парламента, умер в 1851 г. и оставил после себя состояние в 600.000 фунтов. Трех из своих сыновей, в том числе и Вильяма (который был четвертым сыном в семье), он отдал в самую аристократическую из средних публичных школ, в Итон (Eton), где В. проучился 6 лет (1821—1827), хорошо усвоил древние языки, приобрел много товарищей и друзей. В 1828 г. Г. переходит в аристократический и торийский колледж Оксфорда, Крайст Чёрч. В Оксфорде Г. укрепляет и расширяет товарищеские связи, проявляет напряженную религиозность, с необыкновенным блеском выступает в Оксфордском студенческом союзе (Oxford-Union), как горячий противник надвигавшейся тогда избирательной реформы, и в 1831 г. с блеском выдерживает выпускной экзамен по 2-м отделениям. После речи против избирательной реформы родители университетских товарищей видят в Г. восходящую звезду торизма. От одного из этих родителей, дюка Ньюкасля, Г. получает предложение выступить на общих выборах 1832 года кандидатом в городе Ньюарке, где дюк пользовался огромным политическим влиянием и считал парламентское место чуть не своею собственностью. В обращении к избирателям 23-летний кандидат высказывается за теснейшую связь между церковью и государством, за христианское воспитание для вест-индских рабов, против обезгосударствления (disestablishment) англиканской церкви в Ирландии. Г. был выбран. Свою „девичью“ речь он произнес в 1833 г. В палате заговорили о том, будто бы на гладстоновских плантациях в Гвиане управляющий „убивает“ невольников непосильною работою. Доказывая фактическую необоснованность этих обвинений, Г. в принципе признал несовместность рабовладения и христианства, но заявил, что освобождение будет благодетельно лишь тогда, когда предварительно христианские воспитатели подымут нравственный уровень рабов. Тори с самого начала возлагают на Г. большие надежды. В дек. 1834 г. Пиль вводит 25-летнего Г. в свое министерство, делает его младшим лордом казначейства, а через 2 месяца повышает его в помощники военного и колониального статс-секретаря. Правда, это министерство Пиля продержалось очень недолго. Снова ставши членом оппозиции, Г. получает досуг для самообразования. Обладая исключительною работоспособностью и редкою любовью к чтению, Г. поглощает бесконечный ряд книг богословских, исторических, филологических, политических, но не отказывается и от хороших романов. Неутомимым чтецом Г. оставался всю свою жизнь. Г. быстро становится и писателем. В 1838 г. выходит его первая книга, „Церковь в ее отношении к государству“; эту книгу встретили с наибольшим сочувствием англикане, и даже высокие англикане, ибо Г. высказался за очень тесный союз между государством и церковью. Эта книга открыла длинный ряд писаний, богословских, филологических (о Гомере), литературно-критических, политических. Из них только некоторые политические писания имеют большую ценность. Даже поклонники Г. находили, что он отдает литературе слишком много времени. В 1868 г. один поклонник жаловался ему: „Про вас думают, что вы всецело поглощены богословскими трактатами, вопросами о Гомере и греческих словах, что вы не читаете газет, не следите за пульсом своих сторонников“.
В 1838 г. Г. сблизился с аристократической и довольно богатой семьей Глинн (Glynne), в которой было 2 брата и 2 сестры. Главные земли семьи лежали в Чешире, в Гардене (Hawarden), где есть живописный парк, старая церковь и развалины старого замка. В 1839 г. одна сестра Глинн, Катерина, вышла за Г. (другая за лорда Литтельтона). Брак Г. был исключительно счастливый и много способствовал поддержанию его высокой репутации, ибо англичане предъявляют очень строгие требования к семейной жизни своих государственных людей. Старший брат Глинн, баронет, очень непрактичный, не помешал своему управляющему сильно запутать денежные дела семьи. Уже в 1847 г. Г. должен спасать семью Глинн от разорения. Он вложил в страшно задолженные гарденские земли очень много своих денег (около 250.000 фунтов), полученных, главным образом, от отца, вложил в эти земли и много своего труда, но зато сохранил Гарден для семьи. Братья Глинн не оставили потомства, и Гарден переходит к семье Г., которая входит в число крупных землевладельческих родов. Теперь Гарден принадлежит Гладстонову внуку, который проводит типичную жизнь аристократа (род. в 1885 г. — его мать дочь лорда Блантайра — учился в Итоне и Оксфорде, служил по дипломатическому ведомству, в 1911 г. назначен лордом-лейтенантом Фликтитра и выбран в парламент от одного шотландского округа). Младший сын Г., Герберт, теперь лорд Г. и генерал-губернатор Ю. Африки. Второй сын Г., Стивен, англиканский священник. Третий сын, Генри, крупный коммерсант и промышленник и женат на дочери крупного промышленника, который, впрочем, с 1894 г. — пэр Англии.
Как видный тори, Г. в 1841 г. вступает в министерство Пиля, вначале на второстепенную должность (вице-председатель коллегии промышленности), которая, однако, в связи с впечатлениями отцовского дома прекрасно подготовляла его к будущей финансовой деятельности. Уже в 1843 г. Г. становится главою своего ведомства и членом кабинета. В 1845 г. Г. выходит в отставку. Пиль предложил устроить казенную субсидию одной католической семинарии в Ирландии (Maynooth). Г. не был противником предложения, но боялся в случае невыхода навлечь на себя обвинения в корыстном противоречии с своими прежними заявлениями. Г. очень скоро возвращается в министерство. В конце 1845 г. в торийской партии происходит сильный и длительный раскол. Пиль высказывается за отмену хлебных законов, но очень многие тори отказываются итти за своим вождем и остаются протекционистами. Г. примыкает к Пилю, становится пилитом и в 1846 г. назначен стас-секретарем колоний. Но среди захватывающего политического кризиса он более всего интересуется религиозными вопросами. В марте 1846 г. он пишет Маннингу: „Я бы хотел, чтобы какой-нибудь собор велел мне бросить политику. Ибо я остаюсь в политике для того, чтобы служить церкви“. В церковных взглядах Г. происходит перемена. У него слабеет вера в религиозное призвание государства, и он начинает склоняться к мысли об ослаблении связи между церковью и государством. Но его цель при этом не освобождение подданных от религиозной повинности, а освобождение церкви от государственной повинности, укрепление религиозных и церковных начал в атмосфере политической свободы. Невольно при этом терпимость распространяется и на людей, стоящих за оградою англиканской церкви. Г. начинает высказываться за расширение правоспособности унитариев и проявляет значительную терпимость к уклонившимся в католичество. И все-таки Г. продолжает считаться столь надежным церковником, что на общих выборах 1847 г. ему предлагают выступить кандидатом от оксфордского университета, оплота англикан. Г. остается в нижней палате членом от оксфордского университета до 1865 г. Чтобы судить о том, в какой степени этот консервативный мирок задерживал движение Г. в сторону либеральной партии, достаточно указать на два факта. В 1847 г. Г. в Оксфорде ставили в заслугу, что в 1834 г. он энергично восстал против допущения диссентеров в университет. В 1865 г. Г. вменяют в вину сочувствие к disestablishment.
С 1850 г. начинается всеевропейская слава Г. По совету врача он везет больную глазами дочь в южную Италию. Юрисконсульт английского посольства в Неаполе, итальянец Lacaita, обратил внимание Г. на правительственную борьбу с оппозиционным и революционным движением, на административную расправу с подозрительными, на политические процессы, на политические тюрьмы. Г. присутствует на процессе Пиерио, осматривает тюрьмы и проникается глубоким негодованием. В 1851, вернувшись в Англию, он пишет премьеру Эбердину несколько писем о том, что видел в Неаполе, а через несколько месяцев печатает эти письма. Письма произвели глубокое впечатление в Италии и даже во Франции, а в Англии впервые доставили Г. одобрительные, отчасти восторженные отзывы либералов. В Англии в 1851 г. письма выдержали 11 изданий. За Г. упрочивается слава защитника угнетенных народностей, слава государственного человека, исходящего в своей внешней политике из нравственных начал. Уже здесь намечается путь, который должен был увести Г. далеко от тори. Но Г. все дальше отходит от них и в экономической политике, все решительнее выступает против податной системы, перелагающей податное бремя с лендлорда на горожанина. В 1852 г. Г. резко и сильно обрушился на бюджет Дизраели, имел в палате огромный ораторский успех и много способствовал низвержению торийского министерства. Непримиримые тори уже тогда считают его изменником. Г. вступает в министерство Эбердина, в котором соединились виги и пилиты, становится канцлером „шахматной доски“ и начинает свою блестящую карьеру финансиста. В 1853 г. он вносит первый из своих 13 бюджетов, наносит новый сильный удар протекционизму, удерживает подоходный налог и расширяет обложение наследств. В 1855 г. министерство Эбердина падает вследствие широкого и сильного недовольства действиями правительства на театре военных действий, в Крыму. Правда, Г. с некоторыми другими пилитами вступает в новое министерство лорда Памерстона, но очень скоро подает в отставку. Эти шатания среди войны делают Г. очень непопулярным и одиноким. Г. уходит в религиозные и церковные вопросы. В 1857 г. он страстно борется против билля, облегчающего развод. Про него рассказывали, будто в очень длинном заседании 14 августа он произнес 29 речей, и в том числе несколько длинных. Даже в 1858 г. Г. стоит ближе к тори, чем к вигам: Дерби и Дизраели настойчиво предлагают Г. вступить в торийское министерство. Г. отказывается, но остается далек и от либералов. В 1858 г. даже сочувствовавшие ему и высоко его ценившие наблюдатели английской политической жизни зовут его одиноким отвлеченным мыслителем, заблудившимся в лабиринте практической политики. И в 1859 Г. все еще сидит между двух стульев, мечтает о союзе тори с вигами. Когда торийское министерство пытается провести скромную избирательную реформу, чтобы предотвратить реформу более решительную, Г. часто голосует вместе с тори и даже защищает порядок „гнилых“ городов. Вступление Г. в кабинет Памерстона было неожиданным (1859). Правда, Памерстон был вигом больше по имени и мало чем отличался от Дерби. И все-таки многие виги были недовольны и спрашивали: „К чему среди нас человек, который совсем недавно делал для тори все, что только мог?“ Еще более недовольны были „изменою“ Г. тори; при переизбрании после своего вступления в кабинете Памерстона Г. прошел в Оксфорде очень незначительным большинством. Сам Г. оправдывает свое вступление в кабинет тем, что в год большой европейской войны Англия нуждается в сильном правительстве и что только Памерстон может образовать такое правительство.
И снова Г. вырастает в глазах современников не в качестве политического, а в качестве финансового реформатора. В знаменитом бюджете 1860 г. он уничтожил таможенные сборы со множества товаров, отменил налог на бумагу, в связи с этою отменою вступил в важное конституционное столкновение с верхнею палатою и одержал верх в этом столкновении. Как министр финансов, Г. стоит за строжайшую экономию (retrenchment), за строжайшую отчетность, за упрощение налоговой системы, замену многочисленных мелких налогов немногими крупными. И громкая ораторская слава Г. сложилась на бюджетных речах. Несмотря на свою многоречивость, Г. был одним из величайших английских ораторов. Как оратором, Г. постоянно гордились даже те англичане, которые его ненавидели. В 1882 г. очень враждебный Г. журналист восторгался „его пылающим лицом, суровым, как у ковенантера, подвижным, как у актера, этими беспокойными искрометными глазами, этим удивительным голосом, мастерскою каденцией его речи, живой энергией его поз, тонкой воодушевленностью его жестов“ (Г. был высокого роста, широкоплеч, но тонок и строен, голос у него был баритон). И, быть может, с наибольшею яркостью ораторское дарование Г. сказывалось как раз на бюджетных речах, в которых хитрая проницательность ланкаширского дельца сочеталась с академическим изяществом оксфордского дона, в которых становились интересными, даже привлекательными самые сухие вопросы финансовой техники. — Г. не задавался прямыми социальными целями в свой финансовой деятельности, но, как бережливец и фритредер, косвенным образом сильно способствовал индустриализации и демократизации английского общества. Уже в 1862 г. Г. стал очень популярен на промышленном севере. При его приезде в Ньюкасль звонят в колокола, палят из пушек, вывешивают флаги, устраивают торжественные процессии. Но как раз среди ньюкасльких торжеств выяснилось, как глубоко еще сидят в Г. аристократические инстинкты старой Англии. Это было время американской войны между северными и южными штатами. На народном обеде, забывая о своей обязанности хранить строжайший нейтралитет, Г. говорит о близком торжестве южан: „Вожди южан создали армию, создают флот и, что еще важнее, создали нацию“. Впрочем, та же американская война раскрыла и поворот Г. налево, его преображение в либерала с демократическими симпатиями. В 1864 г., при обсуждении вопроса об избирательной реформе, он произносит в парламенте знаменательные слова: „Что делает человека годным для участия в выборах? Самообладание, уважение к порядку, терпение в страдании, доверие к закону, почтительность к высшим. А были ли все эти великие добродетели проявлены кем-нибудь с большим блеском, нежели ланкаширскими ткачами среди глубоких страданий зимою 1862 г.?“ Г. говорит прямо о нравственном праве английского рабочего на избирательный голос. Эти слова сейчас же нашли живой отклик в трудовой среде. Всего через месяц после речи рабочие города Йорка подносят Г. адрес, где стояли слова: „Мы хорошо заметили ваше сочувствие к приниженным и униженным всех стран“. А в парламенте, в печати, в великосветских гостиных сейчас же подымаются грозные обвинения в преступной демагогии. Обвинения усиливаются, когда осенью 1864 г. Г. в Ланкашире произносит перед большими и отчасти рабочими аудиториями ряд приподнятых речей-проповедей о верховенстве нравственных начал во внутренней и внешней политике. Брат жены, лорд Литтельтон, предупреждает Г. о толках в аристократических кругах. Г. отвечает, что стал чужой этим кругам. Слабеют и связи Г. с англиканскими, церковническими кругами. Г. вовсе не перестал быть высоким англиканином, но стал много терпимее. У него множатся знакомства среди выдающихся диссентерских проповедников. В 1865 г. Г. заявляет, что давно отказался от убеждения, будто спасение обусловливается принятием очень узкого символа веры! В 1865 г. становится известно, что Г. стоит за disestablishment англиканской церкви в Ирландии. Оксфордские избиратели поспешили провалить его на общих выборах в июле 1865 г.; но его сейчас же выбрали в южном округе Ланкашира. В октябре 1865 г. умирает премьер, Памерстон. Рёссель становится премьером, а Г. лидером палаты общин. Но многие уже тогда думали, что премьером будет Г. Он уже начинает быть предметом восторженного поклонения. Но люди осторожные боятся его, даже если они его друзья или партийные товарищи. Враги уже ненавидят его. Одна из последних острот Памерстона были слова: „Г. — человек опасный. Еще пока он в Оксфорде, он до некоторой степени взнуздан. Пошлите его в другое место, и он сейчас же понесет (will run wild)“. Трезвый поклонник, известный священник Чёрч, говорил о Г. в 1868 г.: „Едва ли когда-нибудь жил человек, которому бы сильнее удивлялись за его удивительные достоинства — убежденность, глубокое сочувствие к народу, непреклонное мужество. Но едва ли кого бы то ни было сильнее ненавидели и за хорошее, и за дурное. Двигателем всего наиболее благородного в порывах Г. является глубокая струя чувства. Но ведь это достоинство может быть опасным достоинством“.
Вот что в политической жизни Г. кажется мне самым удивительным. Он очень молодым выделяется среди сверстников и пробивается в первые ряды. Потом он останавливается и очень долго остается одним из нескольких, политическою звездою второй величины. Но около половины 60-х годов он как-то вдруг, точно одним движением на много опережает всех политических деятелей своего времени, кроме одного только Дизраели, и занимает положение завидное по своей исключительности и влиятельности, но одинокое, головокружительное, почти страшное по своей ответственности. Г. уже за 50 лет. Но он чувствует себя почти юношей, легко может пройти 40 верст в день. В конце 1860 г. он пишет в дневнике: „Мне пошел 52-й год. Но я не могу поверить этому. Все мое существо бунтует против того, чтобы становиться стариком“. И действительно, тот Г., который запечатлелся в памяти потомства, особенно в памяти людей континента, только что начинается. До этого шла почти доисторическая пора его жизненного пути. Но без нее непонятен поздний Г. Например, новый Г. все еще считает себя консерватором. Он говорит в 1865 г. в Ланкашире: „Я никогда не отклонялся от истинно консервативных целей и желаний, с которыми я начал жизнь. В настоящее время я даже сильнее прежнего привязан к исконным учреждениям моей родины. Но я не отказываюсь познавать и принимать знамения времени. Я внимательно следил за действием либерального законодательства. И если теперь в Англии преобладают консервативные настроения, то простая честность мысли заставляет меня видеть в этом действие либерального законодательства“.
В качестве лидера палаты общин Г. в марте 1866 г. вносит билль, существенно расширяющий избирательное право. Против билля восстали не только тори, но и некоторые виги. Министерство Рёсселя пало, но популярность Г. выросла. 28 июня 1866 г. большая толпа запрудила улицу у дома Г. и кричала „Г. и свобода“. Г. не было дома, к толпе вышла его жена, ей устроили бурную овацию. Враги стали сравнивать Г. с Уильксом. Ставшие у власти консерваторы сочли себя вынужденными внести довольно смелый и широкий билль об избирательной реформе. Во время своего парламентского обсуждения билль подвергся значительным изменениям, расширявшим избирательное право. Г. занял такое видное положение при обсуждении билля, что некоторые звали билль в его окончательном виде биллем Г., а не Дизраели. В конце 1867 г. Рёссель отказывается от лидерства. Г. впервые становится вождем всей либеральной партии и в начале 1868 г. вносит резолюции о disestablishment англиканской церкви в Ирландии. Резолюции были приняты палатою. На общих выборах либералы получили значительное большинство. Но сам Г. потерпел поражение в ю. Ланкашире и опять должен были перебираться в новый округ, на этот раз Гринич. В декабре 1868 г., почти 60-летним стариком, Г. впервые становится премьером. Среди людей, горячо поздравлявших его, были католические епископы и нонконформистские проповедники. Главным очередным делом Г. становится disestablishment ирландской церкви. После упорной борьбы реформа проведена в 1869 г. И в 1870 г. Г. отдает много времени ирландским делам, проводить свой первый аграрный закон, улучшавший положение ирландских арендаторов. Но в 1871 г. Г. решительно высказывается против гомруля. Третий ирландский билль, билль об ирландском университете без религиозного преподавания, в 1873 г. приводит Г. к поражению в нижней палате. Он остается у власти до 1874 г. Но популярность Г. и либеральной партии быстро идет на ущерб. После поражения либералов на общих выборах 1874 г. Г. слагает с себя руководство либеральной партией; его преемником становится виг Гартингтон. Сам Г. объяснял свой уход религиозными побуждениями и писал жене: „Благо человечества зависит теперь не от политики. Подлинная битва идет в мире мысли, где ведется жестокая аттака на величайшее сокровище человечества — на веру в Бога и евангелие Христа“. И он с жаром отражал эту аттаку, но боролся и на другом фронте, раскрывал пагубность ультрамонтанского направления в католичестве, завязал связь со старокатоликами. — Балканские события вернули Г. к политике. Впрочем, и в этом возвращении была христианская струя. Дизраели был представителем традиционной английской политики, боялся России и поддерживал Турцию. Г. страстно обличает с 1876 г. „болгарские ужасы“, стоит за сближение с Россией и за освобождение балканских христиан. Всего больше сочувствия Г. встретил среди нонконформистов и горячо благодарил их за поддержку. В парламенте и даже вообще в Лондоне к „руссофильским“ заявлениям Г. отнеслись очень неприязненно. Весною 1878 г. враждебно настроенная толпа чуть не разгромила лондонскую квартиру Г., который продолжает вести страстную агитацию против аггрессивной и разорительной политики Дизраели-Биконсфильда на Балканах, в Афганистане, в ю. Африке. Характерно, однако, что Г. решает больше не выступать кандидатом в Гриниче и переносит свою ораторскую, полудемагогическую деятельность в Шотландию, преимущественно в графство Мидлосиан, представителем которого он остается до самого конца своей политической жизни. В конце 1879 г. семидесятилетний старик с огромным успехом выступает на множестве митингов в Шотландии, иногда под открытым небом и перед многотысячною толпой. Полуинородческая в английских глазах Шотландия становится главною твердынею великобританского либерализма. Большой успех либералов на общих выборах 1880 года в значительной мере объясняется кипучею деятельностью Г. в 1878—1880 гг. Но Г. не был официальным вождем партии, и королева предложила Гартингтону образовать правительство. Гартингтон поспешил отказаться, и Г. во второй раз становится премьером. Главною конституционною реформою второго премьерства была избирательная реформа 1884—1885 гг. Но внимание правительства и парламента было занято больше всего внешними и ирландскими делами. Во внешних делах правительство терпит неудачи. Договоры с бурами и гибель Гордона в Хартуме дают повод обвинять Г-а в отсутствии дипломатических дарований, даже в робости и недостатке патриотизма. В ирландской политике большим успехом было проведение второго ирландского закона (1881 г.). Но и здесь правительство встретилось с огромными трудностями, отчасти с неудачами, с обструкцией парнеллитов в нижней палате, с террористическим движением в Ирландии, отчасти даже в Англии. И здесь поведение Г. вызывает иногда резкую критику. От политики сурового исключительного положения Г. неожиданно переходит к значительным уступкам. Но никто не предчувствовал даже в 1885 г., что Г. скоро станет сам решительным гомрулером, что, в значительной мере под влиянием Г., ирландский вопрос надолго станет главным, одно время всепоглощающим вопросом английской государственной жизни и обратит последние 12 лет „великого старика“ (G. O. M. — Great Old Man) в горькую цепь неудач и разочарований.
Летом 1885 г. Г. выходит в отставку после поражения по бюджетному вопросу. Он говорит об Ирландии в очень сдержанных выражениях даже на общих выборах 1886 года, на которых либералы получили ровно половину всех мест в нижней палате. И вдруг наступает катастрофа. Еще 17 дек. 1885 г. в газетах появилось известие, будто Г. решил создать в Дёблине особый парламент и особое министерство. Нелегко представить себе впечатление от этого слуха. Издавна англичане привыкли видеть в ирландцах низшую расу, которая нуждается во властном английском управлении. Недавние преступления ирландских террористов и частые заявления ирландских депутатов о равнодушии, даже о ненависти ирландцев ко всему английскому укрепили в очень большой и очень влиятельной части английского общества уверенность в том, что с введением гомруля Ирландия немедленно отделится от Англии и поставит олстерских протестантов в невыносимое положение, а в первую же европейскую войну станет надежною базою для всех врагов Англии. Для очень многих англичан намерение Г. было огромною, роковою, недопустимою ошибкою, для многих чуть не изменническим актом. Не только виг Гартингтон, даже радикал Чемберлен поспешил заявить, что о злополучном намерении он узнал только из газет. Раскол в либеральной партии оказался очень глубоким. Даже Брайт был врагом гомруля. В консервативных кругах раздражение было так велико, что многие отказывались обедать вместе с сторонниками гомруля. Некоторые хорошие знакомые Г. поспешили снять со стены его портрет, чтобы не иметь ничего общего с „пиратом, сжигающим свой корабль“.
8 апреля 1886 г. Г., ставший в третий раз премьером, вносит свой билль о гомруле. Он уверяет, что не хочет подрывать унии, что супрематия Англии и свобода ирландских протестантов обеспечены рядом гарантий. Его уверения не были пустыми словами. Например, полиция осталась под контролем имперского парламента, ирландскому парламенту не было дано права жертвовать казенные деньги в пользу католической церкви. Г. выражал готовность пойти на большие уступки, взывал одновременно и к чувству справедливости и к политической рассчетливости, указывал на необходимость загладить хотя бы часть причиненных ирландцам обид, чтобы ненависть к Англии сменилась у ирландцев любовью к британской империи. Но сила страха и сила предрассудка была неодолима и в парламенте, и в стране. Многие либералы голосовали вместе с тори, билль был отвергнут. Г. потребовал от королевы новых выборов. На новых выборах гладстонианцы были разбиты. Для Г. поражение оказалось пожизненным, несмотря на то, что он отдал теперь почти все свои все еще выдающиеся силы борьбе за гомруль. На выборах 1892 года Г., выказавший поразительную для 82-летнего старца энергию, получил большинство, но большинство слишком незначительное для того, чтобы одолеть противников. Пэры отвергли (1893 г.) билль о гомруле, принятый в нижней палате большинством в 34 голоса; и Г. не решился требовать новых выборов. В марте 1894 г. он подает в отставку. Ему действительно стало трудно работать в парламенте, у него слабеет слух и зрение. В своей последней парламентской речи он звал нижнюю палату к решительной борьбе с пэрами. Но он не отказался от литературной работы: одновременно с подачею в отставку он напечатал свой перевод „Од“ Горация. Он не совсем ушел даже от политической борьбы. В дек. 1894 г., в день своего рождения, когда ему исполнилось 85 лет, он принимает армянскую депутацию и произносит горячую речь против жестокой турецкой политики в Армении. В 1896 г. он говорит об армянском вопросе даже на многотысячном митинге. В 1896 и 1897 гг. он ведет с католическими иерархами любопытную переписку об условиях воссоединения англикан и католиков. Он умер у себя в Гардене 19 мая 1898 г. Перед величием этой заходящей жизни умолкла политическая вражда. Г. похоронили с редкою, простою торжественностью. Гроб его в Вестминстерском аббатстве. Жена, прожившая с ним почти 60 лет и пережившая его на два года, лежит рядом с ним.
С исчезновением вражды не исчезли глубокие разногласия в оценке его дела и его характера. Главные причины разногласий — политическая и церковная или религиозная партийность оценщиков, сложность и действительная или мнимая противоречивость Гладстонова характера. Г. несомненно обладал сильными консервативными инстинктами. По отношению к династии он был полон искренней и глубокой преданности. В 1889 г. либералы отказываются голосовать за увеличение ассигновки на расходы двора. Г. отделяется от своих сторонников, горячо говорит о необходимости доставить всем членам династии возможность жить не только с достатком, но и с блеском, голосует вместе с консерваторами. Г. не находит ничего обидного в том, что королева никогда не подает ему руки (в первый раз Виктория подала ему руку в 1897 г., и то не в Англии, а на Ривьере). И все-таки королева не любит Г. Правда, самая преданность Г. могла быть тягостною. Он хочет, чтобы королева всегда ясно представляла себе внутреннее и внешнее политическое положение. Он тратит значительную часть своего дорогого времени на многочисленные докладные записки королеве, порою длинные и техничные. Но он хочет — и говорит королеве о том, что он хочет, — чтобы королева читала и усваивала все эти докладные записки. А королева отнюдь не чувствовала склонности к напряженной умственной работе. — Г. была по душе чопорность и церемонность английского „хорошего“ общества, то, что англичане зовут social precedence. В свою бытность первым министром он никогда не соглашался в первой паре перейти из гостиной в столовую, если в гостиной находился пэр, хотя бы даже это был пэр свежеиспеченный и при том испеченный самим же Г. Особую почтительность Г. выказывал епископам, даже священникам англиканской церкви. Двух своих дочерей он выдал за англиканских священников. Но этот консерватор больше всякого своего радикального современника содействовал демократизации английского политического уклада. Г. чувствовал несомненную тягу к толпе, управлял многотысячною демократическою аудиторией лучше, чем палатою общин, был удивительным „митинговым“ оратором или вернее проповедником. Но в частной жизни он вращался почти исключительно среди аристократов крови, капитала, ума, власти. Он был англиканским церковником, даже высоким церковником. — Но он провел disestablishment в Ирландии, заявил о своем намерении провести disestablishment в Уэльсе и в последние свои годы склонялся к убеждению, что disestablishment будет благодетельным для англиканской церкви и в Англии. Он улучшил политическое положение нонконформистов, был близок к ним своею верою в необходимость преобладания религиозных начал в политической жизни, а в последние свои два десятилетия именно среди нонконформистов находил наиболее горячих политических последователей. И в то же время в религиозной области он был очень далек от них своею верою во вселенскую историческую церковь с апостольским иерархическим преемством, сложным преданием, церемониальным культом. Он был несомненно на редкость религиозным человеком. По справедливому замечанию Морлея, сама политика была для Г. только частью религии. Политическая деятельность казалась ему одним из видов религиозного делания, но далеко не самым высоким, и он не раз был готов променять борьбу политическую на борьбу чисто религиозную. В 50-х годах англиканский архидиакон Денисон сказал несколько проповедей о таинственном присутствии тела Христова и крови Христовой в хлебе и вине. За католическую тенденцию этих проповедей англикане протестантской складки привлекли архидиакона к церковному суду. Взволнованный Г. пишет: „Если вера в евхаристию как в реальность будет осуждена каноническим правом англиканской церкви, то все дорогое мне в жизни я посвящу тому, чтобы растерзать этот закон, какие бы отсюда ни вытекли последствия“. И Г. не только спасался сам. Он хотел спасти, привести к вере и своего ближнего. Его политические речи часто сбивались на нравственно-религиозную проповедь. В нем был несомненный энтузиазм бесстрашного миссионера. В течение многих лет он ходил в дурные кварталы Лондона и проповедывал „падшим“ женщинам. Надо знать всю силу английской отчасти лицемерной, отчасти искренней нетерпимости и брезгливости в половом вопросе, чтобы оценить это изумительное бесстрашие. Это, конечно, самая удивительная черта в жизни Г. И в то же время Г. был очень способным дельцом, businessman, замечательным финансистом, выдающимся знатоком парламентской техники, мастером технической парламентской борьбы. Этот насквозь религиозный человек, почти лишенный юмора, почти вечно серьезный, приподнятый, в глазах своих противников был хитрый софист, нарочно ткавший мудреные и двусмысленные определения, чтобы после сделать из них себе лазейки, себялюбивый оппортюнист, жадно тянувшийся к власти. На выборах 1874 г. его обвиняли в намерении подкупить избирателей обещанием отменить подоходный налог. Даже неожиданное превращение Г. в гомрулера враги объясняли очень просто: Г. хочет привлечь на свою сторону ирландских депутатов, чтобы обеспечить себе большинство в нижней палате и стать у власти. И друзьям Г. приходилось серьезно опровергать обвинения во властолюбии, ибо в характере Г. были черты властности, неуменья считаться с чужими мнениями, даже узнавать чужие мнения. В этом нет ничего странного. Людям горячего темперамента, хотящим жить только для Бога, часто бывает трудно отличить свою волю от воли Божьей.
Правильному суждению о деле Г. мешало то обстоятельство, что с 1886 г. Г. отдал себя борьбе за гомруль, что эта борьба кончилась неудачей, что даже после смерти Г. у либералов долго не было основательной надежды вернуться к власти. Под впечатлением этой конечной неудачи современники слишком легко забывали о том сложном и важном, что удалось Г. от 1860 до 1885 г. Великий вождь либералов казался человеком, погубившим либеральную партию. Недооценка Г. объясняется и тем, что из английских политических деятелей и писателей последнего тридцатилетия очень немногие были конгениальны Г., похожи на него. Поглощенные политикою люди стали менее религиозны и более империалистичны. С возвращением либералов к власти в 1906 г. правильная оценка стала легче. Но нельзя не указать, что либералы наших дней сильно отличаются от Г. Г. несомненно было знакомо стремление к социальной справедливости. Но религиозные и политические вопросы стояли для него впереди социальных. Ему была чужда та настойчивость и напряженность социальных исканий, которая так характерна для английского либерализма наших дней. Даже для английских либералов жизнь Г. есть уже история, и, может быть, не очень близкая. Но это одна из самых крупных и поучительных страниц в истории английского либерализма.
Лучшая биография Г., стоящая много выше всех других, написана Дж. Морлеем, теперь лордом Морлеем (J. Morley, „Life of W. E. Gladstone“, 3 volumes, 1903), главным образом, на основании обширного Гладстоновского архива. Хороший короткий биографический очерк находится в дополнительном, 22-м томе „Национального биографического словаря“ (Dictionary of national biography): автор очерка — историк и журналист Herbert Paul. Короткую историю религиозных взглядов Г. написал Ласбери (D. C. Lathbury, 1907).
А. Савин.