Физическая география | Население | Политика и финансы | Медицина | Экономика | Просвещение | Общественное призрение и благотворительность | История | Право | Русский язык и литература | Искусство | Наука | Дополнение
Статистика населения | Россия в антропологическом отношении | Россия в этнографическом отношении | Приложения: Регионы | Населённые пункты | Монеты | Реки | Иск. водные пути | Озёра | Острова
B. Россия в антропологическом отношении. — Антропологическое изучение известной страны подразумевает выяснение типов ее населения, их распределения в пространстве, изменения с течением времени, смешения между собою, соотношения с географическими и культурными условиями. Под антропологическими типами разумеются типы физические, определяемые особенностями телесного вида и сложения, но связанные также с темпераментом и известными чертами духовного склада и характера, способными отчасти отражаться и на этнографических особенностях. Этнографические типы, однако, не совпадают с антропологическими, так как они являются продуктами не биологического развития, а культурно-исторических воздействий. Этнографические типы определяются, главным образом, языком, который отчасти передается от одного поколения к другому и унаследуется подобно телесным признакам, но отчасти и заимствуется от одной народности другою, подпадающею культурному воздействию первой. Притом унаследование языка — не то, что унаследование телесных особенностей; языку человек научается постепенно от окружающих и, следовательно, попадая в детстве в среду другого народа, может усвоить себе и другой язык, отличный от языка его родителей и предков. Кроме языка (или наречия), этнографические типы различаются между собою и бытовыми, исторически сложившимися особенностями, религией, семейным и общественным строем, характером жилищ, костюма, развитием промыслов, искусств, народной словесности и т. д. Общность этнографического типа у особей, входящих в пределы одной народности, обусловливается даже не столько общностью языка, сколько исторических судеб, религии и условий быта. Можно указать народности, включающие в себя различные языки и религии и выказывающие в различных областях своей территории неодинаковые условия быта, а следовательно, и не вполне тождественные бытовые особенности, что не мешает, однако, этим частям одной народности сознавать свою принадлежность к тому же целому. Еще меньшее значение имеет в этом случае различие в телесных особенностях, в признаках породы или расы; люди самых различных типов и темпераментов могут быть тесно связаны между собою языком, гражданскими и религиозными узами и составлять одну прочно сплоченную народность. Наоборот, особи одинакового или сходного физического типа могут встречаться в различных народностях и племенах, разнящихся между собою по языку, религии, истории и культуре. Границы рас не совпадают, таким образом, с границами племен и народностей: в среде одной народности могут быть представители различных рас, одна и та же раса может захватывать собою ряд народов и стран, распространяясь на обширную территорию. Если в отношении языка, религии, быта, исторических судеб русский народ является явственно обособленным как в его целом, так и в отдельных его подразделениях, а равно и в покоренных им инородческих племенах, то в антропологическом отношении он представляет ряд типов, распространяющихся и за пределы русской территории и вообще не зависящих от политических и историко-культурных условий. Первые краткие сведения о типах народностей, населявших современную Р., мы встречаем у классических и средневековых писателей, говоривших о скифах, сарматах, славянах, гуннах, руссах и т. д. Позже, с обособлением русского государства, начинают появляться известия собственно о русских, московитах, казаках, украинцах, также о татарах и других инородцах Поволжья и Приуралья. Со времени Петра Великого начинаются путешествия по Р. с ученою целью, в том числе и для собирания сведений о населяющих ее народах. Эти исследования умножаются со времени развития деятельности академии наук, во второй половине XVIII в. Гмелин Старший, Миллер, Паллас, Гюльденштедт, Гмелин Младший, Лепехин, Фальк, Георги, Крашенинников и другие собирают сведения не только о стране, ее окраинах, произведениях, но и о типе и быте различных ее народностей. Деятельность в этом направлении продолжается и в XIX в., постепенно усиливаясь и направляясь, с одной стороны, Академией наук, с другой — основанным в конце 40-х годов Географическим обществом, его Кавказским и Сибирским отделами и другими учеными обществами. Что касается собственно антропологии, то первая инициатива в разработке материалов по этой науке в Р. принадлежит К. Э. фон Бэру. Известный анатом и эмбриолог, он уже в бытность свою профессором Кенигсбергского университета занимался антропологическими вопросами, читал лекции и издавал курсы по антропологии. Переселясь в Петербург в качестве члена Академии наук, Бэр положил там начало антропологическому музею и стал обрабатывать накопившиеся в Академии коллекции. Им были описаны черепа калмыков и китайцев, черепа, найденные в древних скифских курганах, искусственно деформированные черепа из керченских могил (макроцефалы), а в 1-м томе издававшейся г. Симашко «Русской фауны», в статье «Человек в естественно-историческом отношении», сделана была попытка представить общий обзор тогдашних антропологических сведений. За исключением этой последней статьи (да еще нескольких популярных статей по доисторической археологии), антропологические работы Бэра были изложены по-латыни или по-немецки и потому не могли оказать большого влияния на развитие русской антропологической науки. Труды других академиков — напр. Миддендорфа, собравшего во время путешествия на север Сибири ценные данные о якутах, тунгусах и других инородцах, и Шренка, бывшего одним из первых исследователей Приамурского края, — выходили, кроме немецкого, и на русском языке, но были мало известны в Р., особенно в первое время после их появления. Более значения имела деятельность московского профессора А. П. Богданова, который уже с половины 60-х годов под влиянием пробудившегося на Западе интереса к антропологии стал пропагандировать мысль о необходимости антропологического изучения Р. С этою целью им был основан отдел антропологии при возникшем в 1863 г. в Москве Обществе любителей естествознания и положено было начало исследованию русских курганов. Благодаря стараниям Богданова в 1867 г. в Москве была устроена этнографическая выставка, положившая основание этнографическому отделу Румянцевского музея, причем, кроме костюмов, бытовых и археологических предметов, впервые была выставлена и небольшая краниологическая коллекция. Около того же времени вышел специальный труд Богданова о курганном племени Московской губ., т. е. о типе подмосковного населения в эпоху курганов (X—XI вв.), на основании произведенных им многочисленных раскопок. Дальнейшим развитием той же деятельности было основание (на пожертвованные средства) кафедры антропологии при Московском университете и устройство в 1879 г. в Москве антропологической выставки, для которой были предприняты экспедиции в разные местности Р. и собраны обширные коллекции, послужившие основою для антропологического музея. В «Трудах» антропологического отдела Общ. любит. естествознания появился ряд исследований как самого проф. Богданова, так и его учеников и продолжателей, посвященных антропологическому изучению различных народностей России, а равно типов древнего населения, насколько о них можно судить по останкам из древних могил и курганов. Одновременно с деятельностью проф. Богданова или несколько позже стремление к антропологическому изучению России стало проявляться и в других центрах, напр. в Казани, где оно было обязано особенно проф. Н. В. Малиеву, занимавшемуся изучением вотяков, пермяков, башкир и др.; в Дерпте (ныне Юрьев), где по инициативе проф. Штиды (Stieda) было положено основание антропологич. изучению эстов, ливов, латышей, литовцев, евреев и др.; в Петербурге, где были основаны два антропологические общества — одно при университете, другое при Военно-медицинской акд. В Военно-медиц. акд. антропологич. вопросы уже давно стали привлекать к себе внимание анатомов. Там читал в 50-х годах лекции Бэр, позже — профессор Грубер, анатомические монографии которого часто касались антропологических вопросов; проф. Ланцерт, опубликовавший исследование о форме великорусского черепа; профессор А. П. Таренецкий, которому русская антропология обязана ценными данными о различных народностях России. Сам Таренецкий опубликовал обстоятельные исследования о форме черепа у великорусов и по антропологии племени айнов; учениками его были обработаны и изданы многия диссертации о народностях кавказских (осетинах, кабардинцах, армянах, кумыках и др.), сибирских и среднеазиатских (бурятах, седенгинцах, аларцах, таранчах) о евреях, о населении Рославльского у. Смоленской губ. и т. д. Эти диссертации существенно дополняют собою исследования, опубликованные в «Трудах» антропологич. отдела Моск. общ. люб. естествознания и касающиеся великорусского населения, белорусов, литовцев, поляков, польских евреев, монголов, киргизов, среднеазиатских народностей, лопарей, самоедов, айнов, башкир, кубанских и терских казаков, персов, останков древнего населения из многих местностей Р. и т. д. Необходимо указать также на антропологические наблюдения, производившиеся в Австрийской Галиции, а отчасти и в русской Украйне, Польше и Белоруссии, и обработанные польскими исследователями (Майер, Коперницкий, Талько-Гринцевич, Олехнович), на некоторые исследования по Кавказу, опубликованные в Тифлисе (д-ром Пантюховым, Эркертом), на наблюдения над инородцами и русским населением Сибири (Щапова, Соммье, Майнова, Геккера, Чугунова, Талько-Гринцевича и др.), на исследования, касающиеся особенностей мозга различных народностей Р. (Гильченко, Вейнберг), величины роста в ее зависимости от разных, в том числе и расовых условий, вариаций цвета волос и глаз, влияния метизации (или смешения рас), смены типов в течение веков, на основании исследования останков из древних могил и т. д. Этими исследованиями далеко еще не выяснены все распространенные на территории Р. расовые типы в их соотношении с современными типами и с типами древнего населения; многие вопросы еще только намечены; тем не менее, имеющиеся данные представляются уже настолько богатыми, что вызывают даже у иностранных ученых стремление к их обобщению, классификации, что выразилось, между прочим, в новейших работах Деникера и Рилея.
Материал, которым пользуется антропология для своих сравнений, есть, во-первых, материал живой, представляемый живыми особями данной страны или народа, во-вторых — материал мертвый, заключающийся в костяках и в поддерживаемых ими мягких частях тела. Живой материал доступен изучению, главным образом, в своих внешних чертах — в величине роста, пропорциях тела, цвете кожи, виде и цвете волос и глаз, форме головы и чертах лица. Каждая отдельная особь выказывает при этом свои индивидуальные особенности, свой тип, и только из сравнения известного числа особей мы можем составить себе понятие об общем типе, свойственном данной группе особей. Есть особи крупного и малого роста, темно- и светловолосые, с курчавыми и с прямыми волосами, с карими и с голубыми глазами, с широкой и с узкой головой, с овальным и с скуластым лицом и т. д. Эти различные типы встречаются не одинаково часто, и при сравнении более или менее значительного числа особей выясняется, что индивидуальные типы могут быть сведены к нескольким общим, в различной степени распространенным, или даже представляют один тип, варьирующий в более или менее тесных пределах. Сравнение по отношению к величине роста и пропорциям тела (туловища, конечностей, головы, лица) должно основываться на измерениях и на выведении средних величин. Кроме того, установлению типов по совокупности особенностей должен предшествовать анализ вариаций отдельных признаков — напр. величины роста, формы головы, — основанный на возможно более значительном числе особей и иллюстрированный картами, поясняющими географическое распространение вариаций. Мертвый материал дается трупами, на которых возможно проследить вариации в строении и относительной величине отдельных органов, напр. головного мозга, вес которого и степень развития борозд стоят в связи по преимуществу с условиями наследственными, расовыми. Особенно пригодный материал дает костяк и, главным образом, череп, во-первых потому, что кости долее противостоят разрушению, сохраняются в могилах при благоприятных условиях столетиями и даже тысячелетиями и, следов., дают возможность судить до некоторой степени о типах давно исчезнувших народностей. На основании длины костяка и величины отдельных костей конечностей мы можем составить себе понятие о среднем росте погребенных, отчасти и о пропорциях их тела, на основании развития мест прикрепления мышц — судить о сложении и силе особей, на основании черепа и лицевой части его — выводить заключения о форме головы и чертах лица. Иногда на черепе сохраняются остатки волос, могущие дать понятие об их форме и цвете; если волоса от времени и выцветают, то микроскопическое исследование все-таки способно уяснить густоту и распределение пигмента, которым определяется цвет волос, а также вид поперечного разреза волос — их форму. Если кости туловища и конечностей дают не особенно много указаний в смысле расовых отличий, то череп с его мозговою частью, вмещающею в себе орган духовных способностей, и лицевою, стоящею в соответствии с физиономическими признаками, представляет длинный ряд вариаций, многие из которых должны быть признаны расовыми, упроченными наследственностью. Из отдельных признаков с большим удобством может быть изучаема величина роста, по крайней мере мужских особей, на основании данных о воинской повинности. Рост играет видную роль при приеме на военную службу и при распределении новобранцев по частям войск, поэтому он отмечается с достаточною точностью; а так как ежегодно призывается к воинской повинности значительное число лиц, то в течение ряда лет накопляется обширный числовой материал, пригодный для обработки и для выведения средних. Правда, возраст призываемых (20—21 г.) не вполне совпадает с возрастом наибольшей величины роста, продолжающего увеличиваться до 23—25, а по некоторым данным — даже до 30-ти лет; с другой стороны, при обработке данных о росте призывных (или принятых в войска) не всегда принимаются во внимание точные цифры, а иногда (как в обработке русских данных) отбрасываются доли вершков. Если получаемые таким образом цифры не указывают высшего достигаемого особями роста, а иногда еще более уменьшают его неточностью подсчета, то все-таки они дают обширный материал, допускающий сравнения. Исследование данных о воинской повинности было начато, прежде всего, во Франции и привело к результату, что величина роста взрослого человека стоит в зависимости от многих условий, в числе которых раса, т. е. влияние наследственности, играет видную роль. Только расовым влиянием можно было, напр., объяснить более высокий средний рост населения в северо-восточной Франции и более низкий в центральной и юго-западной. Точно так же влияние расы на рост обнаружено в Италии, где средний рост призывных представляется наибольшим в Венецианской области и в Ломбардии, затем понижается к югу и достигает наименьшей величины в Сицилии и в Сардинии; в Венгрии, где венгерцы уступают в росте славянам, немцам, даже евреям; в Бельгии и Голландии, где играет роль различие между фламандским и валлонским элементами; в Великобритании, где наибольший рост был найден в Шотландии, затем в Ирландии, а наименьший в Валлисе, и т. д. Это же влияние расы могло быть констатировано и в России пишущим эти строки, в работе: «О географическом распределении роста мужского населения Р.» (по данным о всеобщей воинской повинности в империи за 1874—83 гг.) сравнительно с распределением роста в других странах (с 10 картами, СПб., 1889). Наибольший процент не принятых за малорослостью оказывается у нас на востоке, в Казанской, Вятской, Уфимской, Самарской губ., где рядом с русскими живут финские и тюркские народности, затем отчасти на севере (в Архангельской губ.) и особенно на западе (в Привислянском крае, Минской и Ковенской губ.). Наименьший процент малорослых дают южные (малорусские), прибалтийские и некоторые среднерусские губернии (Владимирская, Курская). Средний рост новобранцев всего выше (167—165 см) в прибалтийских губ., сибирских (исключая Якутскую обл.), большей части южных, Псковской; всего ниже (162—163 см) — в губ. привислянских (исключая Сувалкскую), некоторых западных (Минская, Смоленская), восточных (Казанская, Уфимская, Вятская), северных (Вологодская, Олонецкая) и некоторых центральных (Тульская, Ярославская, Костромская). Прочие губернии занимают среднее положение (средний рост — 164 см). Средний рост новобранцев Привислянского края почти на 2 см ниже среднего роста новобранцев остальной Европ. Р., который, в свою очередь, на 1 см ниже роста русского населения Азиатской Р. (Сибири и Кавказа). Связь величины роста с племенным составом еще более выясняется при сравнении среднего роста новобранцев по уездам. Так, напр., малая средняя величина роста в губерниях Вятской, Казанской, Уфимской, Архангельской, Костромской, Минской, Самарской зависит не вообще от малорослости населения этих губерний, а от существования в них некоторых уездов с малорослым населением. Желая выяснить причины, вызывающие меньшую или большую величину среднего роста, автор сравнивал орогидрографические, почвенные и климатические условия, степень достатка (величину земельного надела, производство ржи, количество скота), плотность населения, коэффициент смертности, влияние занятий (фабрики), распределение болезненности новобранцев и процента не принятых по невозмужалости — с распределением их по среднему росту и нашел, что хотя некоторые из этих факторов и могут оказывать известное влияние, но ими одними невозможно объяснить различие в географическом распределении величин среднего роста. Наоборот, различие это объясняется во многих случаях всего проще различием расового и племенного состава. Так, напр., меньший рост новобранцев Уфимской и Казанской губ. стоит, очевидно, в связи с тем фактом, что в составе воинского контингента этих губерний русская народность участвовала только в 35,7 % для Уфимской и в 40,6 % для Казанской губ. Кроме того, следует принять во внимание, что и некоторая доля русской народности в указанных губерниях (а также в соседних — Вятской, Пермской и др.) составилась из обруселых инородцев финского и тюркского племени. Где при группировке данных о величине роста было произведено выделение новобранцев по народностям или специальное исследование инородцев в этом отношении, там влияние расы выясняется с большою наглядностью. Средний рост новобранцев Пермской губ. вообще = 164,4 см, а собственно у пермяков (фин. пл.), по исследованиям Малиева, — только 161,8 см. В Самарской губ. рост русских призывных (по данным д-ра Укке) оказался = 164,3 см, а башкир и татар — 160,2. Из данных за 1883—84 г. видно, что рост русских призывных в 14 уездах восточных и северных губерний оказался равным 166,7 см, рост призывных чуваш (в 6 уездах) — 161,8 см, черемис (в 2 уездах) — 162,5, мордвы (в 5 уездах) — 163,3, татар (6 уездов) — 161 см. В Яренском у. Вологодской губ., по данным 1883 г., русские призывные имели в среднем 172,2 см роста, а зыряне — 165,8; в Бугурусланском у. Самарской губ. русские — 165,7 см, мордва — 162,6, татары — 161,9, чуваши — 160 см; в Бугульминском у. (за 1884 г.) русские — 163,8 см, татары — 160,7 см. Что здесь влияют расовые, а не племенные отличия, можно заключить, напр., из того, что среди финских народностей рядом с малорослыми (лопари — 155,8 см, пермяки — 161,8 см и т. д.) встречаются и среднерослые (мордва-эрзя — 164,6 см), и даже высокорослые (вымирающие ныне ливы — 173,6, эсты — 166,4, а в некоторых уездах — до 170 см). Высоким ростом отличаются также латыши (170—165 см, по уездам) и литовцы (166—164 см). Зона сравнительной высокорослости захватывает также губ. Псковскую, многие уезды Новгородской губ. и южные Петербургской губ., так что вообще эти близкие к Балтийскому морю губернии — одна из выдающихся в Р. областей высокорослости. Из тюркских народностей малорослы средневолжские татары, башкиры, чуваши, но астраханские татары сравнительно высокорослы (в возрасте 25 л. и более — 168 см); точно так же Ялтинский у. Таврической губ. с преобладающим татарским населением относится к довольно высокорослым (165 см). Славянское племя также выказывает значительные различия по величине среднего роста. Наибольшую противоположность у нас представляют в этом отношении малорусы и поляки; последние, в общем, отличаются низким ростом, первые — высоким. То же подтвердили и наблюдения польских исследователей в австрийской Галиции. В тех из привислянских губерний, где рядом с поляками живут литовцы (Сувалкская губ.) или малорусы (Люблинская, Седлецкая губ.), средний рост новобранцев повышается, в губерниях же, населенных сплошь поляками (с примесью лишь евреев), он заметно ниже. Где малорусы живут рядом с великорусами, первые оказываются нередко выше вторых (напр. в Балашевском у. Саратовской губ., по данным за 1883 г., рост призывных великорусов оказался = 163,9 см, малорусов — 166,4 см; в малорусских уездах Воронежской губ., по данным за 10 лет, средний рост новобранцев был 165 см, а в великорусских — 164 см). Малорусское население Владимир-Волынского и Житомирского уу. (Волынской губ.), Киевской и Полтавской губ. заметно отличается своим более высоким ростом от белорусов и полещуков в Мозырском, Овручском, Речицком, Черниговском, Остерском уу. (162—163 см). Где малорусы проникли далее на север, внедрившись клином между белорусами и великорусами, напр. между Десною и Сожем в Черниговской губ., там этот клин выделяется своим более высоким ростом (165 см) среди окружающих уездов с ростом в 163 см. В среде великорусов замечаются как более высокорослые элементы (в Новгородско-Псковской области, отчасти на севере, в некоторых уездах Тверской, Московской, Владимирской, Пермской губ., в Сибири), так и сравнительно малорослые (в губ. Калужской, Смоленской, Тульской, Рязанской, Костромской и др.). Можно думать, что новгородские славяне отличались, подобно южным, высокорослостью; колонизируя север и восток Р., они способствовали распространению здесь высокого роста. Смешение с финскими народностями могло, правда, понизить этот рост, но не всегда, так как в среде финских племен тоже есть высокорослые (напр. древняя чудь, жившая от Чудского оз. до Сев. Двины и даже далее к В). Рядом с этой высокорослою чудью жила чудь малорослая, потомков которой мы видим в югре (нын. вогулах), отчасти также в пермяках, зырянах, лопарях и др. низкорослых финских народностях. Различием роста новгородских колонистов и восточных, прикамских финнов объясняется, по-видимому, и пестрота карты, показывающей распределение величин среднего роста в Архангельской и Пермской губ., где рядом с уездами, где средний рост новобранцев 165—167 см, расположены уезды весьма малорослые (161—163 см), напр. Чердынский, Соликамский, Пинежский, Мезенский и др. С покорением Сибири туда пошли прежде всего русские выходцы из Двинской земли, Вятки, Перми — потомки новгородцев, также казаки, московские служивые люди, наконец, переселенцы из Малороссии и т. д., все народ сравнительно рослый и отборный, чем и объясняется отчасти сравнительно высокий рост русско-сибирского населения. Способствовать ему могла и более привольная, соединенная с большим достатком жизнь сибирских староселов. Влияние расы явственно сказывается в низком росте евреев, особенно в Привислянском и Сев.-Зап. крае (а равно в Галиции и Баварии), хотя, по-видимому, и здесь оказывают некоторое влияние более или менее благоприятные условия жизни. Где евреи менее скучены и пользуются бо́льшим достатком, как, напр., в Прибалтийском крае, Малороссии, средний рост их призывных и новобранцев выше (163—164 см), чем в указанных выше областях (162—161 см); но, вообще, сравнительно низкий рост составляет одну из особенностей евреев. Наоборот, немцы характеризуются сравнительно высоким ростом, что замечается как в Прибалтийском крае, так и среди колонистов приволжских губерний (166,7 см). Нельзя отрицать, что на величину среднего роста могут оказывать влияние и другие условия; так, напр., из наблюдений проф. Эрисмана и др. можно вывести заключение, что труд на фабриках, особенно на фабриках, обрабатывающих волокнистые вещества, сопровождается некоторым понижением роста. Исследования д-ра Дементьева показали, однако, что это влияние не в состоянии сгладить влияния расы и что фабричные из более высокорослой губернии остаются все-таки выше ростом, чем уроженцы губерний с более низкорослым населением. Как на один из примеров влияния условий жизни указывалось на влияние города сравнительно с деревней: предполагалось, что средний рост призывных в городах выше, чем в селениях соответственного уезда. У нас в этом отношении может представлять интерес только сравнение более крупных городов с их уездами. Оказывается, что в некоторых городах население дает более высокорослых новобранцев — напр. Москва, Севастополь, Тула, Казань, особенно Петербург (165,6 см, уезд — только 164,2 см), в других — различия нет (Одесса, Николаев) или оно не в пользу города (Варшава — 161,8, Варшавский у. 162,3; Кронштадт — 163,2, ниже бо́льшей части уу. С.-Петербургской губ.). Бо́льший рост в столицах объясняется, вероятно, приливом сюда высокорослых элементов (солдат из привилегированных классов, выходцев из прибалтийских и южных губ.); в Одессе, где население уезда высокорослое, высокий рост пришлых элементов уравновешивается, вероятно, приливом низкорослых, особенно евреев; в Варшаве, уезд которой имеет низкорослое население, рост еще ниже может быть вследствие той же причины. Низкорослость кронштадтского населения объясняется, вероятно, преобладанием в нем матросов (и их потомков), происходящих преимущественно из низкорослых уездов С.-Петербургской, Олонецкой, Костромской и др. губ. Интересно было бы знать, изменяется ли рост русского населения с течением времени. Для отдаленных веков мы можем пользоваться наблюдениями над костяками в древних могилах. По данным, относящимся к курганам Московской, Ярославской, Тверской и Костромской губ., можно заключить, что средний рост тамошнего населения в IX—XI вв. не только не был ниже современного, но даже заметно превышал его, именно у мужчин — на 2—4 см. В курганах Южной России также встречались неоднократно костяки высокого роста. Для ближайшего к нам времени некоторые указания могут дать цифры среднего роста всех новобранцев по годам. Эти цифры представляют колебания, могущие зависеть от разных причин. Так, напр., во Франции уже давно было констатировано влияние в этом отношении продолжительных войн, когда масса рослых и здоровых молодых людей гибнет от ран и болезней и, отрываясь на долгое время от своих семейств, не принимает участия в размножении населения, тогда как более слабые, болезненные, низкорослые элементы продолжают свободно размножаться; в результате лет через 20 обнаруживается заметное понижение общей величины среднего роста призывных и новобранцев. Особенно резкое влияние обнаружили войны конца прошлого и начала нын. столетия, от которых погибло во Франции до миллиона молодых людей, а другие были надолго оторваны от родины; в 20-х — 30-х годах эти войны отразились понижением роста конскриптов, изгладившимся только к концу 50-х годов. У нас в России, по опубликованным покуда данным, влияние войн могло быть обнаружено только по отношению к Крымской войне 1853—54 гг. и именно сравнительно бо́льшим процентом изъятий за малорослостью в 1874, отчасти и в 1875 г. (напр. в Привислянском крае в 1874 г. эти изъятия составили 4,9 %, в 1875 г. 2 %, а в 1877 г. — только 1,3 %; в Европейской Р. — в 1874 г. 3,4 %, в 1875 г. 1,2 %). Что касается среднего роста новобранцев вообще, то, по данным за 12 лет (1874—85), он не понижается для Азиатской России и Привислянского края, но как будто выказывает понижение для Европейской России; средний рост новобранцев в первые шесть лет (1874—79) варьирует (сверх 2 аршин) от 4,99 до 4,96 вершков, тогда как во второе шестилетие (1880—85) — только от 4,95 до 4,85 вершков. Подсчет за следующие 2 года (1886—87) на основании опубликованных позже данных, анализованных В. Г. Михайловским, показал также небольшое уменьшение соответственных цифр. Будущие исследования должны выяснить, составляет ли такое понижение случайное, временное явление или свидетельствует о некотором действительном понижении роста. Что рост может выказывать, по крайней мере в течение известного ряда лет, тенденцию к повышению, в этом убеждают исследования над ростом призывных в Швеции и Голландии, где за последние десятилетия рост повысился (что приписывают мирному развитию этих стран и повышению в них крестьянского благосостояния); с одинаковым правом можно предполагать и возможность некоторого понижения среднего роста в связи с упадком благосостояния, недоеданием, голодовками. Вышеизложенные данные относительно распределения роста мужского населения России касаются только населения, подлежащего воинской повинности на общих основаниях, и, следовательно, не распространяются на казаков и на многих инородцев Сибири, Средней Азии и Кавказа (только в последние годы к отбыванию воинской повинности стали привлекаться и кавказские народности). По отношению к таким инородцам приходится основываться только на измерениях отдельных исследователей, обыкновенно над сравнительно ограниченным числом особей. Среди сибирских инородцев преобладают низкорослые (самоеды, остяки, тунгусы, якуты, алтайские и приамурские народности, калмыки, даже буряты); выше ростом киргизы, особенно восточные (до 165—169 см), туркмены, сарты и на крайнем северо-востоке Сибири — чукчи. Среди кавказских народностей преобладают среднерослые, хотя высокорослый элемент также довольно распространен, особенно среди адербейджанских татар, грузин и др.
Важный признак для характеристики рас составляет также форма и цвет волос, а равно цвет глаз (радужной оболочки). По отношению к форме волос расы делятся на курчаво- или шерстоволосые (негры, готтентоты, папуасы), прямоволосые (монголы, американцы) и волнистоволосые (присредиземные племена, семиты, арийцы). В Р. мы имеем представителей как прямоволосого, так и волнистоволосого типа. Первые всегда отличаются черным или темно-каштановым цветом волос (самоеды, буряты, якуты и др.), среди вторых встречаются все оттенки, от черного и темно-каштанового до светло-русого и белокурого (цвета льна или соломы). Славянским и финским племенам приписывалось даже преобладание белокурости; уже у древних писателей встречаются указания на большую светловолосость славян и германцев сравнительно с галлами, римлянами, греками, причем славянам приписывался скорее русый, шатеновый оттенок. Более обстоятельные наблюдения над цветом волос и глаз стали производиться лишь в новейшее время. В результате оказалось, что темноволосость и темноглазость возрастают к югу и западу, а белокурость — к северу, достигая наибольшего процента ближе к Балтийскому морю. Славянские области Австрии в общем оказались более темноволосыми, чем германские, с преобладанием притом серых глаз над голубыми. Далее к востоку, у поляков, белокурость встречается чаще; по наблюдениям польских исследователей, поляки в среднем более светловолосы, чем русины (малорусы). Еще чаще указывали на распространение белокурости среди белорусов и литовцев, и это дало повод к гипотезе, что в Зап. России около Пинского полесья и был главный центр белокурости (Пёше). Более точные наблюдения, однако, не доказали особенной белокурости населения зап. Р. У белорусов темные оттенки волос были найдены у большей половины особей (52 %), только немногим менее, чем у великорусов (51—57 % по губерниям); Эйхгольц у белорус. населения Рославльского у. Смоленской губ. нашел даже 70 % темноволосых, т. е. больше, чем у многих малорусов (у кубанских казаков 55 %, в Харьковской губ. 58—61 %, в Киевской 64—69 %, в Полтавской 70—72 %, в Люблинской 70 %). Еще бо́льшим процентом темноволосых отличаются привислянские поляки (варшавские фабричные, по Элькинду, — 78 %). Цвет волос должен быть сопоставляем с цветом глаз. Наибольший процент у русского населения дают, по-видимому, серые глаза; однако, если отнести серые и голубые глаза к светлым, а более или менее карие и черные — к темным, то последняя категория у малорусов и великорусов немногим уступает первой (а иногда и превышает ее: у малорусов Люблинской губ. 50,6 %, у привислянских поляков 47,3 %, в Полтавской губ. 47,4 %, в Киевской 42,5—40,3 %, у кубанских казаков 42,8 %). Только у белорусов отмечен меньший процент темноглазых (22—25 %), и в этом смысле они могут быть признаны представителями более светлого типа. Если проводить сравнение по цвету волос и глаз и выделить три типа — светлый, смешанный и темный, то преобладающим (более 50 %) оказывается почти везде в Р. смешанный тип; только у малорусов темный тип встречается чаще, чем светлый (в Полтавской и Харьковской губ.), а у великорусов, и еще более у белорусов и у привислянских поляков, светлый распространеннее темного. Тем не менее, преобладание темного типа и у малорусов никогда не достигает той степени, как у южных славян (у сербокроатов 58 % темного типа с 15,5 % светлого, у болгар 70 % темноволосых и 59 % темноглазых). В общем, потемнение глаз идет у нас к Ю. и к В. и достигает максимума у приуральских, сибирских и кавказских инородцев, хотя среди последних, напр. у грузинских племен, встречаются нередко и представители светлого типа.
Еще более важным расовым признаком признается форма черепа, как мозгового, так и лицевого. В мозговом черепе придается особенное значение его большей или меньшей ширине или, точнее, отношению наибольшей ширины к наибольшей длине, принимаемой за 100. На этом основано деление черепов на долихоцефалов (длинно- или узкоголовых) и брахицефалов (коротко- или широкоголовых), причем пользуются еще третьим, промежуточным подразделением, которому придается название мезо- или ортоцефалов. В лицевом черепе различия заключаются в большей или меньшей плосковатости и ширине лица, обусловливаемой его относительной длиною и скуластостью, в большем или меньшем выступании вперед челюстей (так наз. прогнатизм) и в развитии отдельных частей лица, особенно носа (его большей или меньшей ширине и приплюснутости). В отдаленной древности на территории Европ. Р. преобладали долихоцефальные формы черепа. Мы встречаемся с ними уже в эпоху каменного века, хотя тогда, именно в неолитический период (а отчасти, по-видимому, и в бронзовый), попадаются уже и более широкие черепа. Наиболее обширным краниологическим материалом мы располагаем относительно курганного периода, и в особенности относительно курганов IX—XI вв. в Средней Р. Здесь (в губерниях Московской, Ярославской, Костромской, Владимирской, Рязанской, Тверской, Смоленской, а также Петербургской, Орловской, Черниговской, Киевской и др.) были найдены при раскопках тысячи черепов, большинство которых относится к долихоцефальным, вроде найденных в древнегерманских могилах. Для некоторых местностей, особенно Москвы, удалось собрать краниологический материал и для последующих эпох из кладбищ XVI—XVIII вв. Из этого материала выводится заключение, что брахицефалия, редкая в древности, с течением веков все возрастала, а долихоцефалия, наоборот, постепенно исчезала и стала в настоящее время очень редкою. Такой же процесс изменения формы черепа происходил и в Германии и Австрии. Первое объяснение, которое было дано этому явлению у нас, заключалось в отнесении его на счет смешения древнейших славянских засельников с финскими и тюркскими народностями, среди которых преобладает брахицефальная форма черепа. Но последнее справедливо только для современной эпохи (у некоторых инородцев, напр., вогулов, распространявшихся некогда и к З. от Урала, еще и теперь встречаются долихоцефальные черепа), тогда как в эпоху курганов и среди поволжских финнов, по-видимому, также преобладала долихоцефалия; мы встречаем ее как в финских могильниках VI—VIII вв., так и в могилах древних волжских болгар. С другой стороны является вопрос, какому же племени принадлежал долихоцефальный тип курганных черепов? Некоторые исследователи, в том числе проф. Таренецкий, приписывали его племени инородческому на том основании, что современные славяне и русские — брахицефалы. Другие, и между ними проф. Богданов, высказывали предположение, что это были славяне. Последнее мнение основывалось на том, что преобладание долихоцефалии характеризует не только черепа из московских, рязанских, тверских курганов, где исторические свидетельства и топографическая номенклатура указывают на древнейшее финское население, но также и из курганов смоленских, могилевских, черниговских, киевских, в том числе несомненно славянских, княжеских. Предположение антрополога находило подтверждение и в данных археологии, указывавших на общность курганной культуры и на ее славянские черты, отличающие ее от более архаичной и варварской, хотя и богатой металлическими (преимущественно бронзовыми) украшениями, культуры финских могильников. В последнее время оно встретило поддержку и со стороны чешских исследователей по отношению к их родине. У чехов теперь также господствует брахицефальная форма черепа (еще в бо́льшей степени, чем у русских), но древние могилы их страны, по всем признакам славянские, характеризуются долихоцефалией находимых в них черепов. На этом основании д-р Нидерлэ поддерживает мнение об отличии типа древних славян от современных, об изменении с течением веков их долихоцефалии в брахицефалию, причем, основываясь на исторических свидетельствах о древнеславянском типе, полагает также, что произошло изменение и в цвете волос и глаз, именно их потемнение, смена светлого типа темным. Какой тип в окраске волос и глаз преобладал у русских славян и насколько он отличался от типа встреченных ими на территории Европ. Р. финских и тюркских племен — мы утвердительно сказать не можем, хотя находки остатков волос в курганах и дают кое-какие указания. Подобные остатки были найдены при нескольких десятках курганных костяков (преимущественно из московских, отчасти смоленских, костромских и других курганов); большинство их относится к темным, темно-каштановым и лишь небольшой процент — к светло-русым. Судя по этим данным, приходится заключить, что племя, воздвигавшее курганы в Средней Р., было темноволосым; во всяком случае волоса у него были не светлее, а темнее, чем у современного населения. Из немногочисленных еще наблюдений, произведенных, главным образом, над фабричными Московской и Рязанской губ., оказывается, что как рост их, цвет глаз и волос, так и ширина головы выказывают вариации по особям в довольно значительных пределах. Ширина головы, напр., в ее отношении к наибольшей длине головы представляет колебания показателя от 71 до 93, переходя, следовательно, от типичной долихоцефалии (не уступающей курганной) до крайних степеней брахицефалии. Но долихоцефальные формы составляют теперь исключения; преобладают формы более широкие, хотя средняя величина головного показателя, 81,5—82,5 (Воробьев, Зограф, Анучин) относит их к категория так наз. суббрахицефалов. Если принять во внимание, что показатель ширины головы (у живого человека) всегда оказывается больше показателя ширины черепа (вследствие толщины кожи, увеличивающей размеры головы, особенно в ширину) и для получения последнего первый приходится уменьшать в среднем на 2, то для сравнения с курганными черепами необходимо и приведенные цифры уменьшить на две единицы, и тогда получается показатель 79,5—80,5, стоящий уже на границе мезоцефалии и даже входящий в ее пределы. Весьма сходная величина среднего головного показателя была найдена и для населения некоторых других Среднерусских губерний, а равно для привислянских поляков (80,8, по Элькинду), но у белорусов, малорусов, поляков и особенно у австрийских славян — несколько бо́льшие цифры (82,5—85). Таким образом великорусы оказываются, по-видимому, наименее брахицефальным из славянских племен, т. е. наиболее уклоняющимся от последних по форме черепа и вместе с тем сохранившим большую близость к краниологическому типу древних славян. Если допустить, что указанные главные антропологические типы населения Зап. Европы могут быть принимаемы во внимание и при анализе типов в пределах Р., то можно было бы предположить, что высокорослость должна у нас встречаться по преимуществу совместно с долихоцефалией, белокуростью и светлоглазостью («германский» тип), брахицефалия — с меньшим ростом и бо́льшею темноцветностью и т. д.; но покуда мы не обладаем наблюдениями, которыми бы подтверждалось это предположение. Встречаются самые разнообразные комбинации величины роста, ширины головы и цветности, свидетельствующие о значительной смешанности типов. Из наблюдений доктора Воробьева над фабричными уроженцами Рязанской губернии (325 особей,), можно, однако, вывести заключение, что наиболее высокорослые особи (рост в среднем 167,2 см) отличаются и более выраженной брахицефалией (показ. ширины головы в среднем — 82,1) и весьма темной окраской волос и глаз, из чего, по мнению г. Воробьева, следует, что одним из составных элементов в антропологическом типе современного рязанского населения следует признать тип темноволосого, темноглазого, высокорослого брахицефала, подходящий к типу южных славян. Труднее установить связь долихоцефалии с белокуростью или брахицефалии с низкорослостью, хотя г. Воробьев и высказывает догадку, что одним из составных элементов мог быть здесь также тип низкорослого темноволосого брахицефала. Если принять во внимание, что в период курганов в Рязанской земле преобладал довольно высокорослый, долихоцефальный и, по-видимому, — судя по московским курганам — темноволосый тип, то приходится и его считать одним из типов-производителей. Во всяком случае, вопрос о возраставшей с веками брахицефалии населения Средней Р. пока остается еще открытым. Более, чем над русским населением, произведено наблюдений над инородцами Вост. Р., Кавказа, Сибири, Средней Азии. На Кавказе, как и в Европ. Р., мы встречаемся, по отношению к форме черепа, с преобладанием долихоцефалии в древности (судя по черепам из древних могил) и с распространением брахицефалии в настоящую эпоху. Лишь немногие из современных кавказских народностей выказывают присутствие долихоцефального элемента (натухайцы, адербейджанские татары), тогда как большинство характеризуется высокими степенями брахицефалии (напр. абхазцы, грузины, армяне, айсоры, горские евреи, дагестанцы, кумыки). По цвету глаз и волос преобладает темный тип, у иных, как у армян, являющийся почти исключительным, у других, как у грузинских племен и у осетин, выказывающий большую или меньшую примесь типа светловолосого и (реже) светлоглазого. Рост преобладает средний, у некоторых племен несколько ниже среднего, у других — более высокий. Черты лица часто отличаются правильностью, сухостью, красотою при малом развитии скул; нос узкий, иногда длинный и кривой, иногда (у грузин, армян) более широкий и неправильный, соединяясь часто с толстоватыми губами, иногда, наконец, более короткий и плоский, с которым бывает связана и большая или меньшая скуластость (у некоторых татар, ногайцев). Нередко физиономии выказывают характерный семитический тип, но встречаются и лица с отпечатком монголизма, указывая на влияние различных племенных типов, сталкивавшихся на кавказской территории. С глубокой древности сюда, по-видимому, проникали и селились различные народности, а горная природа страны с ее трудно доступными перевалами и ущельями благоприятствовала обособлению племен, представляющих пеструю смесь различных языков и культур, но усваивавших себе вместе с тем и некоторые общие черты нравов и быта. В Вост. Р. (Прикамье, Приуралье, Нижнем Поволжье) мы видим ряд финских, тюркских и монгольских племен, представляющих различные степени перехода от европейских типов к азиатско-монгольским. Монголоидность сказывается в потемнении кожи, волос и глаз, в редкой растительности на лице, в малом или ниже среднего росте, в брахицефалии, соединенной с большей или меньшей скуластостью и плосконосостью. Финны Среднего Поволжья (мордва, черемисы) сливаются в своих антроп. признаках с соседними великорусами; финны прикамские и приуральские (вотяки, пермяки, зыряне) представляют больше отличий в росте, чертах лица, форме черепа и т. д. Тип угро-финнов, вогулов и остяков — древней югры — заслуживает в особенности изучения, так как это, по-видимому, — наиболее узкоголовое племя, хотя и выказывающее в чертах лица некоторые монголоидные признаки. Важность изучения этого угро-финского типа явствует уже из того, что, судя по историческим и топографическим данным, югра распространялась некогда гораздо далее на З. в пределах Европейской Р. и отступила за Урал уже впоследствии, причем часть ее была, вероятно, поглощена финнами и даже вошла в состав русской народности. Живущие к С. от остяков самоеды явились сюда с Ю. Сибири и представляют в своем типе смесь элементов финского и монголоидного. Татары среднего Поволжья, резко отличающиеся ныне своей религией (магометанством), значительно менее разнятся от русских в своем типе, несмотря на воспринятый им элемент монголизма; в массе они представляют собою скорее отатарившихся финнов, что еще вероятнее относительно чуваш, усвоивших себе даже язык татарский. Преобладающая форма черепа у татар — умеренной ширины, у крымских — даже мезо- или субдолихоцефальная. Больше монголоидных элементов у тюркских башкир и киргизов, что выражается в бо́льшей их темноцветности, брахицефалии (впрочем — умеренной), скуластости, особенно у волжских калмыков, являющихся уже характерными представителями чистокровных монголов, ближайшие родичи которых — монгольские торгоуты, алтайские теленгиты и забайкальские буряты. Наиболее выдвинувшуюся к С. ветвь тюрков составляют якуты, удержавшие чисто тюркский язык и выказывающие своеобразные черты монголизма. Один из древних типов той же расы представляют собою бродячие на обширном пространстве и постепенно вымирающие тунгусы, родственные по языку китайским маньчжурам, но представляющие в своем типе несколько разновидностей и составляющие отчасти переход к амурским инородцам. Из этих инородцев одни испытали заметное китайское влияние, а другие (гиляки и особенно айны южной части острова Сахалина), с их бородатостью, волосатостью тела и долихоцефалией, являются вымирающими останками какой-то загадочной — «палеоазиатской», как назвал ее Шренк, — расы, отчасти поглощенной японскою народностью. В Средней Азии мы находим с глубокой древности борьбу двух этнографических элементов — оседлого иранского и кочевого тюркского, соответствующих двум расовым типам — белому (арийскому) и монгольскому. Тюркский элемент получил преобладание в политическом отношении, но иранский наложил свой отпечаток на культуру с ее земледелием, садоводством, искусственным орошением. Смешение двух элементов выразилось как в языке (иранском — таджикском и тюркском — узбекском), так и в типе с его то монголоидными, то более правильными, иранскими черепами, сопровождающимися и бо́льшей бородатостью. В черепе, однако, преобладает брахицефалия, достигающая высоких степеней у таранчей, горных таджиков и др., череп которых представляет в этом отношении любопытное сходство с брахицефальным типом Зап. Европы (Савойи, Оверни и т. д.) и вместе с тем заметное отличие от черепа собственно персов. Характерной особенностью среднеазиатских черепов является еще уплощение и скошенность их затылка, встречающиеся, впрочем, местами и на Кавказе и объяснимые искусственным, хотя и ненамеренным воздействием — именно влиянием колыбели, в которой держится младенец и давлением о которую приплющивается его затылок. Своеобразный тип представляют еще туркмены Закаспийской области; распространенная среди них бородатость и мезо- или даже долихоцефалия указывают, по-видимому, на примесь иранской крови. Антропологические типы Ирана и вообще Передней Азии требуют, однако, более детального изучения. Если там и распространен долихоцефальный элемент, присутствие которого уже можно было предполагать на основании положения страны между Индией (с ее резко выраженной долихоцефалией) и Кавказом (древние могильники которого изобилуют долихоцефальными черепами), то, с другой стороны, та же Передняя Азия была, как мы знаем, и родиной крайних брахицефалов (между прочим, армян). Влиянием типов Передней Азии объясняют некоторые и брахицефалию современных евреев (особенно горских, кавказских, но также караимов и русских евреев), распространившихся в Р., как думают, отчасти из Персии, через Кавказ (древнейшие евреи, жившие в хазарском царстве и в Киеве в начале русской истории), отчасти с запада, из Германии, через Польшу (в XV и позднейшие века). Собственно семитический тип — долихоцефальный, сохранившийся еще отчасти и теперь у так наз. испанских евреев, в Испании, Болгарии, отчасти в Лондоне, Амстердаме и т. д.; но у австрийских и русских евреев он превратился в брахицефальный, нередко даже светловолосый. Несмотря на обособленность еврейской расы, она не осталась, по-видимому, без примеси других расовых элементов, хотя и сохранила все-таки некоторые характерные черты семитического типа, отличающие ее во всех странах среди самых разнообразных народностей.
Русско-славянское племя, колонизуя территорию Европ. и Азиатской Р., по необходимости должно было воспринять в себя различные антропологические элементы. История и топографическая номенклатура свидетельствуют, что первоначальной славянской территорией в Р. была юго-зап. Русь, откуда славяне распространились уже в глубокой древности до озера Ильменя и Волхова на С., заняли бассейн Днепра и стали расселяться оттуда на В. и С.В.. В южно-русских степях они встретились с тюркскими кочевниками, в Белоруссии и еще более в Великороссии — с финскими племенами. С того времени должно было начаться влияние на славянский элемент инородческого, и притом на Ю. с его первоначальным тюркским (отчасти также иранским, а в известную эпоху — и готским и др.) населением иное, чем на С. с его преобладающим чудским и финским элементом. Это неодинаковое влияние не могло не способствовать обособлению великорусского (а также и белорусского) типа от малорусского, и дальнейшие исторические судьбы только содействовали этому обособлению. Южно-русское население, отчасти истребленное при татарском погроме, отчасти бежавшее на запад, колонизовало затем новыми массами южнорусские степи в XVII—XVIII вв. и столкнулось здесь с великорусскою колонизацией, отчасти официальною — военною, отчасти крестьянскою, шедшею с севера. Разъединенные в течение веков великорусы сошлись здесь с малорусами уже как значительно обособленные в своем типе, языке и быте народности и, несмотря на близкое местами соседство, удерживают и до настоящего времени свои особенности не только на Ю., но и далее на В., в Поволжье и Сибири, куда их привело позднейшее переселение. Кроме различных антропологических элементов, тут должно было сказаться также влияние различной природы и истории. Черноземные южные степи, вольная казацкая жизнь должны были отразиться иначе, чем суровая лесная природа севера и его тощая почва, вызывавшая развитие промыслов, толкавшая к исканию новых мест и новых промыслов. Это различие сказалось не только в обособлении великорусов от малорусов, но до известной степени и в обособлении тех и других от белорусов. Что касается до смешения русских с инородцами, а также до слияния инородческих элементов с русским путем постепенного обрусения первых, то им принадлежит, вероятно, первенствующая роль в обособлении второстепенных, по местностям, вариаций великорусского типа, говора и быта. Всего резче эти обособленные типы бросаются в глаза там, где русские встретились с значительно отличающимися от них по своему облику и другим особенностям племенами, особенно в Сибири, где им пришлось столкнуться с якутами, бурятами и т. д. Кровное смешение с этими народностями отразилось в понижении роста, усиленной темноцветности и скуластости русско-сибирского населения, в распространении среди него помесей — метисов, выказывающих в своих чертах явственные признаки смешения славянского элемента с монгольским или монголоидным. Эта метизация особенно явственно заметна там, где, как, напр., в Забайкалье, можно наблюдать по соседству как чистокровных бурят, так и русских, и притом как в лице вышедшего из Р. в конце XVII или начале XVIII вв. и сохранившего доныне свою обособленность раскольничьего населения (так наз. «семейских», т. е. пришедших из Р. с семьями), так и в лице вообще «сибиряков», воспринявших в себя инородческую примесь. «Семейские» оказываются и выше ростом, и белокурее, и бородатее, и с более правильными чертами лица, чем более низкорослые, темноволосые, темноглазые, скуластые и смуглые «сибиряки». Подобное смешение должно было происходить в древнюю эпоху и на С. Европ. Р., в Поволжье и в Приуралье, хотя меньшая обособленность встреченных здесь племенных типов должна была вызывать меньшие отклонения от великорусского типа. — Антропологическое изучение Р. началось еще так недавно и настолько еще мало подвинулось вперед, что даже более доступные для наблюдения внешние признаки различных типов остаются для многих областей совершенно неисследованными; еще менее разъяснены анатомические особенности различных групп населения. Нельзя не отметить, однако, новейших исследований д-ра Н. В. Гильченко над весом головного мозга у различных народностей Р. и д-ра Р. Вейнберга — над вариациями в развитии мозговых борозд и извилин у эстов, латышей и поляков. Последний труд, допускающий сравнение с результатами аналогичных работ проф. Зернова (над мозгом великорусов), проф. Рециуса (шведов), Эберсталлера (австрийцев) и др., позволяет установить впервые расовые особенности в строении головного мозга у народностей Р., а обширная работа г. Гильченко, основанная на определении веса головного мозга у различных славянских и инородческих племен нашего отечества, является наиболее крупным исследованием в этом направлении после известной монографии проф. Бишофа и покуда — единственной по обилию материала для Р. Работа д-ра Вейнберга, подтвердив данные других исследователей относительно общего плана и главнейших вариаций в типе мозговых борозд, указала вместе с тем на характерные особенности в развитии некоторых извилин и в относительной распространенности отдельных типов борозд у русских, поляков, эстов и латышей. Особенности эти требуют еще подтверждения на более значительном материале, но уже и теперь можно предположить в строении мозговой поверхности существование расовых вариаций. Исследования д-ра Гильченко, подтвердив и дополнив ранее известные данные относительно вариаций веса головного мозга по возрасту, полу и в связи с величиной роста, указали на его зависимость от расовых и племенных факторов. Так, мозг у великорусов (221, особь) оказался = 1368 гр. (сев. губерний — 1399 гр., центральных — 1341 гр.); у малорусов (133) = 1366 гр. (несмотря на бо́льшую величину роста), но относительная величина большого мозга в отношении его к малому, или мозжечку, у малорусов несколько больше; у поляков (102) = 1397 гр. (заметно больше). Средний вес мозга у всех славянских племен Р. (1371 гр.) оказался меньшим, чем у неславянских (1393 гр.), особенно у некоторых народностей кавказских (осетин), финских и тюркских.
Литература по антропологии Р. Deniker, «Les races de l’Europe» («Bull. Soc. Anthr.», П., 1897; «L’Anthropologie», IX, 1898); W. Ripley, «Deniker’s Classification of the Races of Europe» («Journ. Anthr. Inst.», Л., 1898); «The racial Geography of Europe. Russia and the Slaves» («Appleton pop. Science Monthly», окт. 1898); А. Богданов, «К краниологии курган. насел. Моск. губ.» («Изв. Общ. люб. ест.», 1867) и многие другие его статьи в «Трудах антрополог. отдел. Общ. люб. ест.», в книге Иностранцева: «Человек камен. века на побережье Ладож. озера» и в трудах «XI Congrès d’Arch. préh. etc. à Moscou» (1892, I); Landzert, «Zeitschr. z. Kennt. d. Grossrussenschädels» («Abh. d. Senkenberg. Naturfor. Ges.», VI, 1866—67); Проценко, «О рус. черепе» («Зап. Киев. общ. ест.», 1872); A. Tarenetzki, «Zur Craniologie der grossruss. Bevölkerung» («Mém. Acad. St.-Petersb.» XXXII, 13, 1884); Малиев, «О строении рус. череп.» («Врач», 1882, № 49); «Мат. для сравн. антропол.» («Тр. Общ. ест.», Казань, IV, 2) и его же работы о пермяках, вотяках, башкирах в «Известиях» того же общ.; В. Эмме, «Антроп. и медицина» (Полт., 1882); Д. Анучин, «О геогр. распред. роста муж. населения Р. и пр.» (1889, «Зап. Имп. рус. геогр. общ. по отд. стат.»), «Quelques données pour la craniologie de la popul. du gouv. de Moscou» («Congrès d’arch. préh. etc. à Moscou», 1892, II), ст. «Великорусы» в настоящем Словаре, «Об искусств. деформировании черепов, найд. в Р.» («Тр. Антр. отд.», 1887), «Матер. для антроп. Вост. Азии. I. Племя айнов» (там же, 1875); А. Ивановский, «Монголы-торгоуты» (Прилож. к «Днев. Антроп. отд.», 1892) и др. ст.; Н. Зограф, «Антр. исслед. великорус. насел. Владим., Яросл. и Костром. губ.» («Тр. Антр. отд.», XV, 1892); статьи о самоедах, мещеряках и т. д. («Труды» того же отдела); «Ueber. altruss. Schädel aus dem Kreml» («Archiv für Anthr.», XXIV, 1896); диссертации, обработ. под руковод. проф. Stieda в Дерпте: об эстах (Grabe, Witt), ливах (Waldhauer), латышах (Waeber), литовцах (Brennsohn), евреях (Blechmann), малороссах (Diebold); диссертации, защ. в Военно-мед. акад. у проф. Таренецкого: об осетинах (Гильченко), кабардинцах (Вышегрод), армянах (Тварьянович), кумыках (Свидерский), бурятах-селенгинцах (Шендриховский), бурятах-аларцах (Поротов), таранчах (Пойсель), белорусах Рославльск. у. (Эйхгольц) и др. работы, помещенные в «Трудах» и в «Дневнике» Антроп. отд. Общ. люб. ест. (кроме вышеупомянутых); А. Рождественский, «Величина головы человека»; А. Элькинд, «Привисл. поляки»; В. Воробьев, «Мат. к антроп. великорус. насел. Ряз. губ.»; А. Харузин, «Киргизы Букеев. орды»; его же, «О Крым. татарах»; Н. Гильченко, «Кубан. казаки»; П. Минаков, «О волосах из курганов и пр.»; Н. Гильченко, «О весе голов. мозга у народ. Р.» (1899); Вейнберг, «О строении бол. мозга у эстов, латышей и поляков», (1899); Н. Янчук и К. Иков, «К кефалометрии белорусов»; Назаров, «О башкирах» и мн. др.; Пантюхов, мн. статьи по антропологии Кавказа, в «Тр. Кавк. отд. Геогр. общ.» и др. изд.; Majer i Kopernicki, «Charakt. fiz. ludu galicisk.» («Zbior Wiad. do anthr. kraj.», Краков, 1876 и сл.); Талько-Гринцевич, «Char. fiz. ludu ukrainsk.» (т. же, Краков, 1890); «К антр. народностей Литвы, Белоруссии и Подолии» («Тр. Антр. общ. при Военно-медиц. акд.», 1893—95). «Семейские Забайкалья» (Том. 1898); Erdsmann, «Ueb. die körper. Entw. d. Arbeiter in Zentral-Russland» («Arch. f. soc. Gesetzgeb.», Тюбинген, 1888); Dementiev, «Infl. de la race sur le développ. de l’homme» («Congr. intern. d’arch. préh. à Moscou». 1892, II); Миддендорф, «Пут. на Север. Инородцы» (изд. Академии наук); Шренк, «Инородцы Амурского края» (изд. Академии наук); Серашевский, «Якуты» (СПб., 1897); Геккер, «Якуты» и Майнов, «Тунгусы» («Тр. Вост.-Сиб. отд. Геогр. общ.», 1897); Д. Никольский, «Башкиры» (СПб., 1899); Retzidus, «Finska Kranier»; Quatrefages et Hamy, «Crania ethnica» (П., 1872—1878); K. Ikow, «Beitr z. Kennt. d. Juden», («Arch. f. Anthr.», 1884); Waissenberg, «Ueber südruss. Juden» («Arch. f. Anthr.», XXIII, 1895); Sommier, «Sireni, Ostiachi, Samoeditis» (1887); Чугунов, «Материалы по антр. Сибири» («Тр. Каз. общ. ест.» и изд. Томск. унив.); G. Sergi, «О кург. рус. черепах» (в «Mém. d. Soc. Antr.», Roma); статьи Полякова, В. Майнова и др. в «Зап. Геогр. общ.» и мн. др.