Словесность — обиходный термин, в общем соответствующий более принятому в науке термину литература и столь же мало определенный, как и последний. По одним, понятие С. шире понятия литературы, так как «литература (от латинского litterae — письмена) есть словесность письменная», а С. есть «совокупность всех произведений какого-либо языка». Другие, наоборот, понимая под С. только так назыв. «изящную С.» и отождествляя ее с той областью явлений, которая изучается в истории литературы, понимают С. как «литературу в узком смысле слова» (см. ниже). Третьи видят в С. совокупность произведений исключительно устного творчества, принимая, что С. возвышается до литературы лишь с того момента, как является письменность. Письменность, в свою очередь, то определяется как «совокупность первоначальных произведений народа, не имеющих литературного значения» и потому совершенно выделяется из круга понятия литературы, то отождествляется с «литературой в широком смысле» в первых стадиях ее существования. Определением понятия литературы занимаются больше всего ее историки, так как оно есть в то же время определение границ их науки. Литературой в широком смысле называют совокупность всяких произведений человеческой мысли, закрепленных в слове, устном или письменном. В этом смысле говорят о литературе научной, художественной, технической и т. п. Из этого широкого понятия выделяется та группа словесных произведений, которая носит название литературы в узком смысле, или С., и которая собственно составляет предмет научного исследования литературы, исторического и теоретического. Основания этого выделения формулируются весьма разнообразно, но по существу могут быть сведены к одному началу. С. — это совокупность таких произведений, «в которых выражается живое, свободное отношение писателя к действительности и, в особенности, к явлениям человеческой жизни» (Плотников), которые «характеризуются известной степенью художественности в форме, при разнообразном, общеинтересном содержании, отзывчивостью на всякие изменения общественной жизни в смысле прогресса, проникновением в тайники внутреннего, душевного мира личности, чуткостью, с которой она (поэзия, отождествляемая здесь с литературой) схватывает мелкие, разбросанные элементы зарождающейся творческой мысли, сплачивая и потенцируя их в цельных, конкретных созданиях» (Берг). С. — это «те, имевшие более или менее общее значение и вообще выдающиеся произведения, в которых выражено, в устно передающемся или записанном слове, свободное и живое отношение индивидуального и общественного я к действительности и самодеятельность его в сфере внутренней жизни… В литературных произведениях человек не довольствуется знанием и изображением той или другой действительности, какова она была и есть, но заявляет то или иное отношение к ней, между прочим, с точки зрения сердца и присущих всем высших стремлений и высших интересов человека». (Дашкевич). Есть попытки отграничить содержание понятия литературы отрицательными определениями; так, у проф. Кареева к положительному определению: произведения, «выражающие в общеинтересных и общедоступных содержании и форме общественную мысль и общественное настроение, будут ли эти произведения продуктами художественного творчества или иметь более прозаический характер», — прибавлено отрицательное пояснение: «лишь бы они не имели значения деловых обсуждений, учебников и руководства философских и научных исследований и пособий». Близко подходит к этому определению воззрение Тен-Бринка, который выставляет критерием определения С. ее «однородность». Он рассуждает таким образом: следы того культурного периода — гораздо более раннего, чем всякая письменность, — когда поэзия, наука и религиозное верование были связаны в мифе, продолжают проявляться и в письменной С. Правда, повсюду с появлением литературы мы наблюдаем ее уже в дифференцированном виде; поэзия уже выделилась, и даже в ней уже заметны отдельные роды, заметны также зачатки исторической и научной прозы. Но литература проникнута единым духом: все ее области равно доступны всем более выдающимся умам племени. Это состояние, однако, исчезает с развитием научной мысли. Усложняется содержание отдельных областей литературы, и эти области становятся доступны лишь посвященному. Здесь — граница С. Поэтому Тен-Бринк относит к области литературы в узком смысле те ее отделы, в которых сохранился этот былой дух однородности, и с ней — общедоступности. Это — прежде всего поэзия, затем история, ораторская речь и публицистика. Линия, охватывающая этот цикл, движется вокруг одного центра и представляется достаточно определенной во всех своих частях, кроме той, которая примыкает к научной прозе. В те эпохи, когда ученые пользовались для своих произведений особым, не родным языком, эти пределы ясны; так, средневековая латинская проза очевидно не входит в область исторического изучения какой-нибудь национальной европейской литературы. Но в другие эпохи дело гораздо сложнее: достаточно вспомнить о литературе современных культурных народов. Исследователь должен искать иных критериев, глубже захватывающих самую сущность произведений С. Важнейшим из таких критериев является, несомненно, отношение между формой и содержанием: способ изображения. Эту «историчность», эволюцию определения С. признает с особенной полнотой Эльстер (у нас — профессор Кирпичников). По мнению Эльстера, определение области литературы опирается на эстетический, эмоциональный характер литературного творчества. «Многие полагают, что к литературе, кроме произведений поэтических (в прозе и стихах), относятся и другие словесные произведения, по форме и содержанию предназначенные для большого круга читателей, — напр. проповеди, речи, многие популярно-научные книги… Но эти и им подобные произведения подлежат историко-литературному изучению лишь постольку, поскольку стремятся возбудить сильные и значительные чувства». Другое дело — аналогичные произведения более отдаленных и более простых эпох литературного развития: там эстетическое воззрение не отделяется еще от логического. — Несмотря на разнообразие характеризующих признаков, приводимых исследователями, группа явлений, охватываемых понятием литературы в узком смысле, достаточно определенна. Это, прежде всего, вся область поэтического творчества, а затем те формы прозы, которые связаны с этой областью или по содержанию (художественная критика, история), или по эмоциональному характеру (публицистика, проповедь). «Общедоступность» и «общеинтересность» характерны для этих форм в значительной степени, но едва ли возможно вводить эти признаки в определение ввиду их крайней растяжимости. Зависимость форм и содержания С. от жизни — от общественного, нравственного, экономического, политического строя — не подлежит никакому сомнению; но выяснение ее общего типа, ее подробностей и характерных особенностей — дело дальнейшего исследования, которое только начинается. Изучения литературы ведутся в различных направлениях; исторически установилось разделение этих изучений на теоретическое, критическое и историческое. Критика занимается анализом отдельных литературных явлений; теоретические дисциплины (поэтика, риторика, стилистика) трактуют о формах и средствах литературного творчества; история старается установить основы последовательности и сосуществования фактов, относящихся к области литературы. При современном состоянии научных методов в это деление приходится внести существенные поправки. Статическая точка зрения отвергнута теоретическим изучением литературы; теория поэзии должна стать исторической. Критика перестала быть сличением данного произведения с имманентными законами прекрасного в поэзии; отказавшись от эстетических приговоров, составлявших ее главное содержание, она занялась исследованием литературных произведений, их происхождения и жизни; ее теория есть, прежде всего, теория историческая. С другой стороны, конечной целью истории литературы является, прежде всего, определение законов исторического развития литературы — задача по преимуществу теоретическая. Но эти новые оттенки литературных исследований не уничтожают значение прежнего деления: критика все-таки занимается оценкой и изучением отдельных авторов и произведений, отправляясь от некоторого догмата; поэтика все-таки, следя за сменой элементарных и сложных форм, старается изучить законы смены этих форм и психологию поэтического творчества; история собирает и изучает факты литературной преемственности. О теоретическом изучении литературы см. Критика, Поэзия и Поэтика, Ораторское искусство: здесь необходимо остановиться лишь на истории литературы. Методическое изучение истории литературы — сравнительно весьма недавнее приобретение науки. Теоретическое изучение литературы — как и в других областях гуманитарных наук — предшествовало историческому; но попытки заглянуть в прошлое литературы и по мере сил его осмыслить всегда сопровождали эстетические и метафизические умствования о том, какою должна бы быть литература. И александрийские грамматики, и римские риторики выходили за пределы формального теоретического обсуждения. В средние века мы имеем уже опыты совместного изучения греческой и римской литератур. Фруадамонский монах Гелинанд (ум. в 1237 г.) внес в свою «Всемирную хронику» обозрение литературных произведений и авторов. Такие же указания и обозрения мы находим в средневековых энциклопедиях, особенно в «Зеркале» Викентия из Бове (умер в 1264 г.). Средние века не могли пойти далеко в изучении литературы: благочестивая мысль средневековой Европы разрешала себе толкование классических авторов лишь с целью отыскать в них какую-нибудь моральную или богословскую аллегорию. Самый метод аллегорического толкования, однако, был заимствован у греческих стоиков, которые также искали в родной мифологической поэзии иносказательного выражения нравственных истин. Об аллегорическом толковании говорил и Данте, требовавший, кроме буквального понимания произведения, еще тройственной интерпретации: аллегорической, моральной и аналогической. За Данте шли итальянские критики Возрождения. Эта эпоха знаменуется вообще оживлением интереса к литературе в двух направлениях: изучаются древние классики, но поднимается также понимание национальной поэзии. Еще в первой половине XIII в. сборники произведений трубадуров были снабжены биографиями певцов. В 1373 г. Боккаччио занимает вновь основанную в Флорентинском университете кафедру изучения Данте. Все эти изучения едва ли могут быть названы историческими; установление образца и сличение литературного произведения с этим критерием с целью вынести тот или иной приговор — вот что занимало ученого. Историческая тенденция проглядывает лишь в стремлении к сводке, к классификации произведений, изредка — к определению преемственности в весьма общих и гипотетических чертах. Эти перечни авторов и сочинений вместо науки переходят и в новое время. Несмотря на ясные и категорические указания Бэкона («De dignitate et augmentis scientiarum») на необходимость и научную самостоятельность истории литературы, наука и на пороге новой эпохи не идет за пределы библиографии. Недалеки от каталогов такие общие обзоры, как «Storia della volgar poesia» Крешимбени (1698), «Vie des plus celebres et anciens poètes provençaux» Жана Нострадамуса (1575), «Recueil de l’origine de la langue et de la poésie française» (1581) Клода Фоше, «Illustrium scriptorum majoris Britanniae summarium» (1557) Балея. Немецкие обзоры, однако, вскоре выходят — по крайней мере в требованиях — за пределы этих перечислений. Обширное произведение «отца истории литературы», Конрада Геснера, «Bibliotheca universalis seu catalogus omnium scriptorum locupletissimus in tribus linguis» (1545—55) носит еще старый характер; но Моргоф в соч. «Von der deutschen Poeterey Ursprung u. Fortgang» (1682) уже ставит требованием сравнительное изучение литератур с целью определить происхождение и развитие отечественной литературы, а Ламбек в «Prodromus historiae litterariae» (1659) впервые употребляет выражение: история литературы. В «Conspectus reipublicae litterariae» (1718) Гейман пытается применить к изучаемому материалу научные приемы. Мы видим здесь уже стремление отграничить область изучения, определить ее, разделить ее на части — географическую, топографическую и техническую, смотря по тому, касается ли историческое исследование какой-нибудь отдельной страны или местности, или ученого рассуждения, или, наконец, отдельной отрасли наук или искусств. Около того же времени Лейбниц — в связи с своей руководящей идеей о единстве христианских народов — указывает на взаимодействие национальных литератур, видя в нем и принцип их изучения. Этой идеей — независимо от влияния Лейбница — определилось могучее развитие историко-литературных изучений со второй полов. XVIII в.; но были тому и другие причины. Со времени изобретения книгопечатания накопилось множество изданий памятников, которые привлекали внимание исследователей. Большею частью эти памятники относились к народной литературе, к которой привели ученых демократические тенденции века. Знакомство с чужими краями и их своеобразной литературой давало новые основы и данные для исследования. Зарождение научной эстетики и естественное осложнение эстетической критики историческими комментариями выгодно отражается и на истории литературы, которую захватывает также развитие общей истории. Она не ограничивается уже сухим перечислением биографических и библиографических подробностей, а пытается установить общие начала, обязательные для разнообразных родов и видов литературного творчества. Это имело и дурную сторону. Дедуктивный и метафизический метод догматической эстетики был по существу антиисторичен; он направлял мысль не к изучению того, что было, а к нормированию того, что должно быть. Да и вся наука XVIII в., так увлекавшаяся стариной (за немногими исключениями, вроде Монтескье), в сущности, не доросла до настоящей истории — и этот недостаток исторического понимания отразился даже на лучших литературных исследованиях. Даже эмпирик Лессинг рассматривал в подлежащих изучению литературных произведениях прежде всего их соответствие неизменным законам красоты. До исторической последовательности этой эстетической точке зрения не было дела. «Приверженцы теории любовались красотою готового художественного произведения, закрывая глаза на тот процесс, результатом которого оно явилось… Отсюда их пренебрежение к эпохам так наз. переходным. Они не любили подвергать анализу тревожные, не пришедшие в гармонию исторические элементы; эпохи начатков, переходные эпохи в истории народной жизни не представляли для них никакого интереса». Замещение плавного хода исторического развития рядом скачков от одного упавшего с неба гения к другому, между которыми оказывалось пустое пространство, произвольные возведения почтенных, но средних величин в микрокосмы литературного движения и столь же произвольное развенчание их — таковы характернейшие черты эстетической теории, которая, оказав некоторое плодотворное влияние на изящную литературу, критику и поэтику, была, несмотря на свои недостатки, шагом вперед и в развитии историко-литературных исследований. Следы этого направления доходят в измененных формах до нашего времени, и вряд ли когда-либо изучение литературы будет вполне свободно от вполне естественного стремления иметь художественный идеал и оценивать литературные явления на основании такого субъективного критерия. Но уже в XVIII в. крайности эстетического направления вызывают в виде противовеса новое течение, новый метод, который по справедливости носит название исторического. Эти новые перспективы в литературных изучениях открываются трудами Вольтера и особенно Гердера. Основатель культурной истории, следя в своих общеисторических трудах не только за политическими событиями, но и за всем ходом духовного развития, Вольтер уделял внимание уже не отдельным литературным произведениям, но целокупному литературному движению. Гердер («Ueber den Ursprung der Sprache», 1772; «Von deutscher Art und Kunst», 1773; «Stimmen der Völker», 1778) открыл изучению литературы новые пути, взглянув на литературу как на неизбежное, естественное выражение человеческого и народного духа, первичную форму религии, философии и всякого мировоззрения. Указав на связь поэзии с языком и исторической обстановкой, Гердер дал пример научного применения сравнительного метода. С него, собственно, история литературы перестает быть перечислением писателей и книг и становится изучением литературной эволюции. Ни Винкельман с его глубоким проникновением в суть классической древности, ни Лессинг с его живым умом и вниманием к германской старине не сделали столько для популяризации и создания истинно научных приемов изучения литературы, сколько Гердер. Он был выражением и двигателем духа времени. — Демократические идеи, возвещенные и внедренные в общество французской революцией, отражались на научных интересах и воззрениях. Макферсон и Вальтер Скотт раскрыли миру сокровища народной поэзии; «Prolegomena ad Homerum» Вольфа (1795) произвели переворот во взглядах на ее роль и суть. Наконец, идейный национализм романтиков немецких и отчасти французских дал вниманию к народному творчеству характер увлечения. Эстетический метод, несмотря на видных представителей вроде В. Гумбольдта, уступает историческому. Уже в трудах Эйхгорна: «Allgemeine Geschichte der Kultur und Litteratur» (1796) и Вахлера: «Handbuch der Geschichte der Litteratur» (1804) нашла приложение мысль о связи истории литературы с историей культуры. Ряд замечательных филологических немецких работ первой четверти этого века, целиком основанных на исторических началах, завершился капитальным и историко-литературным трудом, где исторический метод нашел полное и лучшее применение: «Geschichte der deutschen Dichtung» Гервинуса (1835). «Моя история, — говорит он, — отличается от всех других тем, что она есть не что иное как история. Я не вдаюсь в эстетическую оценку произведений; я не поэт и не критик поэтических созданий. Эстетический критик объясняет нам, как творение возникает, растет, зреет и развивается само из себя; он показывает его внутренний рост, а также отношение к его роду и к творческой силе поэта. Эстетик всячески избегает сравнения рассматриваемого произведения с другими и разнородными; для исторического же критика сравнение это служит главнейшим средством к достижению цели. Не ограничиваясь отдельными явлениями, исторический критик обнимает всю совокупность поэтических созданий и показывает их происхождение из духа и условий времени, из круга идей, событий и исторических судеб, отыскивает причины литературных явлений, указывает их действие и влияние и на этом преимущественно основании оценивает их относительное достоинство. Само собой разумеется, что для исторического критика необходим здравый эстетический вкус, подобно тому как для политического историка необходим верный политический взгляд. Но отсюда отнюдь не следует, чтобы политический историк выходил из своей колеи и становился публицистом, а историк литературы приплетал к своему предмету эстетические трактаты». Во Франции новые воззрения на изучение литературы были усвоены и проведены в произведениях г-жи Сталь и Вильмена еще ранее, чем в Германии (см.). Дальнейшим шагом в развитии исторического метода является применение метода сравнительного (см.), который в области литературы есть не что иное, как «тот же исторический метод, только учащенный, повторенный в параллельных рядах, в видах достижения возможно полного обобщения» (Веселовский). Сравнительное изучение всех явлений общественно-исторического характера, от языка и мифа до права и морали, не могло не захватить и литературу. Но здесь были и особые, усиливающие основания. Как ни преувеличивать национальное своеобразие отдельных литератур, изолировать их изучение оказывается невозможным. Для определения фактов действительной литературной традиции невозможно оставаться в пределах одной литературы, хотя бы она и казалась обособленною; литературное общение между различными народностями, связанными исторически, оказывается более интенсивным, чем это можно было предполагать, и охватывает народные группы, весьма друг от друга отдаленные. Выделить наслоения национального и индивидуального творчества из общей литературной массы возможно лишь проследив судьбы художественных сюжетов, образов, положений вплоть до их предполагаемого первоисточника (ср. Заимствования в литературе). Теория литературного полигенезиса, выставленная англ. антропологической школой и допускающая возможность самостоятельного зарождения сходных форм и сюжетов, без всякого фактического взаимодействия, лишь под влиянием однородности творческого аппарата и сходства обстановки — говорит не против сравнительного метода, а за осторожное его применение. Кроме прямых литературных заимствований, основанием для пользования методом сравнения служит именно то возможное сходство в процессе творчества, которое выдвинуто на первый план английской школой; очевидно, поэтическая производительность народов, совершенно нам чуждых, но переживающих уже пройденные нами стадии культуры, может давать основания для заключений по аналогии, для заполнения неизбежных пробелов в линии литературного развития. Говорить о полном господстве исторического метода в современном изучении литературы было бы, однако, неосновательно. Конечно, идея развития слишком глубоко внедрилась в мысль современного исследователя, чтобы возможно было какое-либо научное направление, не считающееся с нею. Исторической стала былая эстетическая и логическая теория литературы («историческая поэтика» акад. Веселовского); исторической становится критика, постоянно сталкиваясь с историей литературы. В этой общей массе, так или иначе отражающей историчность нашего мышления, необходимо различать разнообразные и не сводимые к одному принципу, хотя и смешанные на практике направления, в которых получает преобладание та или иная точка зрения. В наше время, быть может — в виде реакции продолжительному накоплению материалов и фактических сведений, оживленно обсуждаются разнообразные вопросы методологии истории литературы и среди них на первом плане вопрос об области изучения, а вместе с ним — и о целях его. Все согласны с первой, отрицательной половиной знаменитого определения Геттнера: «история литературы не есть история книг»; но вторая половина — «она есть история идей и их научных и художественных форм» — вызывает различные толкования. Она двойственна — и обе ее части имеют приверженцев. Отождествление истории литературы с историей идей — с незначительными оговорками — наиболее популярно. История литературы есть «история общественной мысли, насколько она выразилась в движении философском, религиозном и поэтическом и закреплена словом» (Веселовский), «воссоздание и выяснение направлений и содержания внутренней (психической) жизни я (в его целостности), индивидуумов, обществ и народностей в их задушевном, свободном, живом и творческом отношении к действительности в различные исторические моменты, поскольку и как все это выражалось в словесных произведениях… История наук и умственного развития есть история ясных понятий, точных исследований, рассудочных обобщений, история же литератур есть история самостоятельной творческой и органической переработки и сплава в душе человека данных точного познания и приспособления их к другим высшим потребностям человека» (Дашкевич). Такое расширение пределов отдельной науки вызывает возражения. История идей — говорят противники — есть самостоятельная отрасль знания; литература той или иной исторической эпохи есть ее драгоценнейший материал. Но история литературы имеет свою определенную задачу: «die Litteraturgeschichte ist eine Geschichte der Litteratur». «Нельзя назвать историко-литературной книгой такую, в которой представлена общая характеристика духовной жизни в известную эпоху, хотя бы и на основании исключительно литературных произведений: это будет скорее литературная история — как есть документальная история, на основании архивного материала, мемуаров, монументов и т. п., — а не история самой литературы» (Кареев). Разумеется, выделить на практике литературную эволюцию из общего хода исторического движения не всегда возможно, но это не служит оправданием чрезмерного расширения предмета исследования или его замены иным. Говорят: литературная эволюция в узком понимании является историей одной формы; между тем, невозможно заниматься исключительно формой, совершенно отвлекшись от содержания. «Возможна ли, напр., — спрашивает Тен-Бринк, — характеристика старогерманского эпоса или средневековой рыцарской эпопеи без всякого упоминания здесь — об идеях германской доблести и преданности, там — о понятиях prouesse и courtoisie?.. Где тот историк литературы, который пред лицом творений Гёте дошел бы до признания, что его наука интересуется в этих творениях лишь оболочкой, а ядро, то есть бесконечное богатство идей, оставляет другим?» Дальше, однако, идут весьма существенные оговорки. Этические или теоретические идеи, — говорит Тен-Бринк, — «существуют для историка литературы лишь постольку, поскольку их воздействие сплетается с действием, обусловленным эстетической стороной. Теснее всего эта связь проявляется в истинной поэзии. Кто не испытывал, в какой громадной степени эстетическое впечатление, производимое поэзией Гомера, зависит от величавого и в то же время детского характера нравственного мировоззрения, в счастливой ограниченности эпического горизонта?» Все это указывает лишь на сложность задачи изучения формальной стороны, но никак не на возможность изменить или произвольно расширить предмет изучения. Если для исследования развития литературных форм нельзя обойтись без изучения идей, то, конечно, оно должно быть сделано; но в науке истории литературы это не цель, а средство. «Если в развитии литературы — как и во всей области исторического развития — должна идти речь о прогрессе, если среди духовных вершин человечества позднейшие составляют некоторый шаг вперед сравнительно с древними, то этот прогресс может заключаться лишь в большем богатстве идей, стиснутых в том же пространстве, лишь в усилении сгущения мышления». И это второе условие указывает на то, что наука истории литературы имеет предмет изучения особый, ей одной свойственный, что она не есть просто история идей, но история «литературного сгущения мышления», то есть создания новых словесных форм для выражения идейного содержания. В этом понимании история литературы тесно примыкает к истории языка, которая также изучает эволюцию форм и орудий выражения и концентрации мысли, но более простых. Разногласие в вопросе о задачах и конечной цели изучения связано с различием взглядов на приемы и, стало быть, на ближайший предмет историко-литературного исследования. Основных направлений, к которым можно свести разнообразие современных воззрений на методы изучения литературы, насчитывают, с большими или меньшими вариациями, четыре: филологическое, чистоисторическое, догматико-эстетическое и психологическое. Филологическое направление, связанное с широким применением сравнительного метода, определяется двумя основными задачами: установлением подлинного текста литературного памятника и его объяснением. Памятник дошел до нас в разнообразных, искаженных, разновременных списках и редакциях; необходимо, прежде всего, из этого спутанного и недоброкачественного материала выделить то первоначальное произведение, которое должно служить исходной точкой исторического изучения. «Для этого необходима мозаически мелкая, микроскопически точная и сложная филологическая работа, требующая глубокого знания истории языка, его разнообразнейших диалектов со всеми их фонетическими и морфологическими особенностями, да сверх того еще особого критического такта, подсказывающего исследователю выбор того или другого слова, той или другой формы из многочисленных вариантов и разночтений» (Розанов). Эта задача, первоначально довольно узкая, все расширяется, доходя до исчерпывающего исторического изучения. Чтобы установить текст, надо всесторонне понять его; надо определить его отношение к первоисточникам, связать его с личностью автора, с исторической обстановкой. Филологическое толкование ушло далеко вперед от тех ограниченных целей, которые ставили ему его первые видные представители — Гриммы, Лахман, Диц, Вакернагель: в обширные компендии «филологии» германской (Герм. Пауля), романской (Гребера), английской (Эльце) входят теперь целые курсы древностей, истории права, культуры, религии, литературы. Здесь филологическое изучение возвышается до исторического. Задача исторического изучения есть определение литературного движения: соответствующий этой цели анализ отдельных произведений и исторический синтез уясняют путь, которым идет литературное развитие, на первом плане стоит выделение из произведения всего того, что автор его не создал сам, а получил готовым: определение элементов литературной традиции. Остаток будет произведением личного творчества; необходимо уяснить, что в этом новом вкладе в готовый капитал поэтических форм, языка, стиля, стиха, сюжетов, настроений, мотивов, образов, типов, характеров, положений действительно было оригинально и жизнеспособно, что исчезло и что в свою очередь сделалось элементом традиции, орудием дальнейшего прогрессивного развития. Этим в значительной степени определяется и материал современной науки истории литературы. Раз ее интересует сплошная линия литературного развития, она не может, повторяя ошибку предыдущего периода, останавливаться лишь на вершинах поэтической славы. Прилагая к бесконечно разнообразным литературным произведениям, разделенным веками, одну неизменную мерку художественного догмата вместо индивидуализирующей исторической оценки, эстетики отбрасывали не только отдельных писателей, не возведенных ими в соответственный ранг, но и целые отделы литературы (напр. народную поэзию) и целые эпохи литературного развития. В историческом направлении долго, в измененном виде и с другими теоретическими оправданиями, сохранялось это преувеличенное внимание к избранным и — что гораздо важнее — невнимание к второстепенным величинам, со значением которых в развитии литературы нельзя не считаться. Указывалось, что выдающийся литературный деятель воплощает в себе всю суть своей эпохи, что характерная особенность писателя второстепенного есть отсутствие оригинальности: стало быть, для эволюции литературы он не существует и все литературное развитие совершается преемственностью первоклассных произведений. Все подобные взгляды носят следы явно преувеличенной оценки роли личности. Излагать историю литературы, быть может, легче, удобнее и эффектнее, перепрыгивая от гения к гению и от шедевра к шедевру, но исследование следует вести так же, как и в культурной истории: изучать нужно не показных творцов истории, бессмертных в своих произведениях, но те громады бесконечно малых величин, из которых великие произведения составились. Два другие течения в изучении литературы — психологическое и эстетическое — рассмотрены в статье о критике.
Более новые сочинения об объеме и методе исторического изучения литературы: Bernhard ten-Brink, «Ueber die Aufgabe der Litteraturgeschichte» (1891); W. Wetz, «Ueber Litteraturgeschichte» (1891 — критика речи тен-Бринка); его же, «Shakespeare» (1890, введение: «Ueber Begriff und Wesen der vergl. Litteraturgeschichte»); Ernst Elster, «Ueber die Aufgabe der Litteraturgeschichte» (1894); его же, «Principien der Litteraturwissenschaft» (1897; почти исключительно эстетика и поэтика; пока вышел только т. I): Erich Schmidt, «Ziele und Wege der deutschen Litteraturgeschichte» (в «Charakteristiken», 1894); Talkenheim, «Kuno Fischer und die litterarhistorische Methode» (1892); Eugen Wolff, «Die wissenschaftliche Litteraturbetrachtung» (1890); Letourneau, «L’évolution de la littérature» (рус. пер. 1895); Lacombe, «Introduction à l’histoire littéraire» (1898); L. Betz, «Wesen, Aufgabe und Bedeutung der vergleichenden Litteraturgeschichte» («Zéitschr. für franz. Sprache und Litteratur», том 18, 1896); Biese, «Die Aufgaben der Litteraturgeschichte» («Neue Jahrbücher für das klassische Alterthum», 1899). Из русских сочинений, кроме указанных в статье об изучении истории всеобщей литературы в России (см.) лекций и статей Веселовского, Дашкевича, Кареева, Колмачевского, Кирпичникова, Аничкова: Кареев, «Литературная эволюция на Западе» (1886); Тихонравов, «Задачи истории литературы и методы ее изучения» («Сочинения», т. I, Москва, 1898); Архангельский, «История литературы, как наука» (Варш., 1897); Вл. Плотников, «Основные принципы научной теории литературы» (Ворон., 1888) и «Об изучении истории просвещения вообще и истории литературы в особенности» (1889); Шишмарев, «О научных задачах истории литературы» («Фил. запис.», 1899; вып. I—II);Берг, «О методе историко-литературных исследований» (Казань, 1889); Боборыкин, «Европейский роман XIX ст.» (СПб., 1900 — критика воззрений Кареева и Веселовского, обзор литературной критики и др.); Кирпичников, «Очерки по истории новой русской литературы» (1896, «Вместо предисловия», а также в «Ист. вест.», 1886, февр.); М. Розанов, «Современное состояние вопроса о методах изучения литературных произведений» («Рус. мысль», 1900, апрель).