Демон (δαίμων) — вообще означает (в классич. литер.) деятеля, обладающего сверхчеловеческой силой, принадлежащего к невидимому миру и имеющего влияние на жизнь и судьбу людей; между δαίμων и θεός приблизительно такое же отношение, как между лат. numen и deus. Бесспорной этимологии слова Д. не существует. Три главные: 1) Платонова (в Кратиле) от глагола δαήναι — знать (ότι φρόνιμοι καί δαήμονες ήσαν, δαίμονας αύτούς ώνόμασε); Д. — знающий. — 2) Известная древним грамматикам и усвоенная в новое время Поттом производит слово Д. от корня общего с глаг. δαίομαι, δαίνυμι, δατέομαι — раздаю, распределяю (дары), — Д. — δαιτύμαι — раздаятель, распределитель (даров), ср. эпитет Зевса Έπιδώτης, Гадеса — Ίσοδαίτης и богов вообще — δωτήρες. — 3) Принимаемая Боппом, Бенфеем и Курциусом — от корня διϝ, соотв. восточноарийск. dêva, daêva и daïvas (с переходом дигаммы в соотв. носовую и с суффиксом μων — man), Д. — блестящий, светлое существо — бог.
Изречение первого греческого философа Фалеса, что все полно демонов (πάντα δαιμόνων πλήρη), есть точное выражение в отвлеченном сознании того взгляда, на котором основывалась первобытная религия у всех народов. Эта религия лучше всего определяется как пандемонизм, что не мешает ей быть вместе с тем и культом умерших или предков; ибо между демоническими силами природы и душами людей первоначально не полагалось определенной границы: умерший предок мог воплощаться в каком-нибудь священном камне, дереве, звезде и т. п., а с другой стороны, всякий природный дух мог принимать человеческий образ, смешиваться с людьми и становиться демоном-родоначальником (см. Религия первобытных народов).
Внутренние перемены в идее Д. неразрывно связаны с общим ходом развития античной религии. Мы находим здесь два соотносительных течения религиозной мысли: одно — в смысле дифференциации, приводящее от первоначального смешанного пандемонизма к понятию о демонах как исключительно злых существах; другое — в смысле интеграции религиозного миросозерцания, постепенно переходящего от хаотической множественности божественных и демонических существ к единобожию. Гомерический эпос есть памятник уже начавшегося процесса; религиозное сознание только что вышло здесь из первобытного безразличия, верховные олимпийские боги выделены и поставлены над сонмом мифических существ низшего порядка; однако память о прежнем смешении еще свежа, и различие нетвердо: олимпийцы и сам Зевс еще называются иногда общим именем демонов: Δώματ ές άιγιόχοιο Διός μετά δαίμονας αλλους. Это, впрочем, встречается лишь как исключение; вообще же индивидуально определившиеся и поэтически оформленные божества не называются у Гомера демонами, и за этим словом (преимущ. в единств. числе) остается преобладающий смысл какого-то неопределенного, таинственного воздействия или наития невидимого мира на человека. Д. называется высшее решение, окончательно и непреложно определяющее судьбу дел человеческих (напр. Ил. VII, 271, 377, 396); Д. поминается при клятве (напр. Ил. XIX, 188); Д. — благое и мудрое внушение свыше (напр. Од. III, 26). Д. приписывается также возбуждение в человеке необычайного мужества и решимости: θάρσος ένέπνευσεν μέγα δαίμονι. Чаще, однако, Д. приписывается вредоносное воздействие на человека, так что у Гомера уже находится зародыш будущего превращения Д. из божества в злого духа. Истребительный пожар, бешено устремляющийся на убийство воин сравниваются с Д.: δαίμονι ίσος; насильственная смерть называется Д.: πάρός τοί δαίμονα δώσω, противный ветер — κακός δαίμων. Обманчивое и пагубное внушение есть дело Д.: μηδέ σε δαίμων ενταϋθα τρέψειε; δαίμονος αϊσα κακή. Встречается и прилагательное: δαιμόνιος, в смысле одержимого роковой губительной силой. Впрочем, у Гомера и олимпийские боги не лишены злых качеств и пагубного воздействия на людей.
Более решительное обособление Д. от богов, но не по характеру их действия, а по происхождению, находится у Гезиода: Д. суть умершие люди Золотого века. Когда земля сокрыла их в своем лоне, воля великого Зевса сделала их славными Д., рассеянными в земном мире, хранителями смертных людей (Труды и дни). По словам Плутарха, Гезиод первый ясно установил четыре разряда одаренных разумом существ, обитающих во вселенной: на вершине боги, потом великое число добрых Д., далее герои или полубоги и наконец люди. Так как герои при жизни своей причислялись к людям, а по кончине смешивались с Д. или богами, то эти 4 разряда легко сводились к 3 и получалось общее определение Д. как существа среднего и посредствующего между бессмертным божеством и смертным человеком — (μετα ξύθνητοϋ καί άθανάτου).
По мере того, как с развитием культуры и гражданственности непосредственное общение человека с жизнью природы, определявшее собой первобытную религию и получившее в поэтической теологии Гомера свою высшую художественную форму, отступало на задний план — и для религиозного сознания божества прекрасной природы утрачивали свое жизненное значение, и главный интерес сосредоточивался на мифических образах, связанных с культурным существованием человека и с вопросами самостоятельной религиозной мысли. Геракл — олицетворение человеческого труда и подвига, побеждающего враждебную власть природы и обусловливающего цивилизацию; Деметра — основательница оседлой культурной жизни; Дионис — бог возрождения и бессмертия, добрый Д. по преимуществу (άγαθόςδαίμων) — вот главные предметы религиозного почитания этой эпохи, а с ними толпа всевозможных демонических существ, окружающих человека и принимающих самое близкое и прямое участие в его повседневном существовании. Тесная связь этих Д. с интересами и нуждами человека видна из их прозваний — δαίμονες άποτρόπαιοι, άλεξίκακοι, μελίχιοι, άκέσιοι, πρόπολοι; особым почтением продолжали пользоваться древние божества домашнего очага — δαίμονες έστιοϋχοι. Так как все эти демонические существа (или по крайней мере большинство) были сами первоначально лишь душами умерших, то естественно, что развитие культа Д. шло об руку с усиленным почитанием мертвых и могил.
Если человеческая жизнь управляется Д., то зло и бедствия этой жизни указывают на существование дурных Д. К тому же приводит и происхождение самих Д.: если умерший обращается в Д., то умерший злодей естественно становится не добрым, а злым Д. Поэт Фокилид из греч. писателей первый говорит прямо (по свид. Климента Алекс.) о разряде дурных Д. (φαΰλοι δ). Β самофракийских таинствах рядом с благими кабирами играли какую-то роль и злые кобали, относительно дурных Д. вместо молитв употреблялись заклинания — άποπομπαί.
Замечаемое в жизни отдельных людей преобладание благополучие или несчастие привело религиозную мысль к новому видоизменению идеи Д. — к представлению особого Д., который при самом рождении дается человеку на всю его жизнь и своим характером определяет его судьбу; это — δαίμων γενέθλιος (встреч. у Пиндара). Счастливый человек есть тот, который получил при рождении доброго Д.; поэтому такой человек и называется εύδαίμων, в противном случае — κακοδαίμων, δυσδαίμων, βαρυδαίμων. Представить нравственное оправдание этой противоположной судьбы было одной из задач греческих мистерий; ясный отголосок их учений мы находим у великих трагиков. У Эсхила большую роль играет Д. мститель (άλάστωρ — незабывающий); он имеет не личный, а родовой характер (δ. γέννας), его действием потомки становятся и жертвами, и мстителями за грехи предков, проявляя нравственную солидарность поколений — πάτροθεν συλλήπτωρ γένοιτ άν άλάστωρ (Агам.). Во множ. числе αλάστορες называются у того же поэта богини мщения и искупления эринии — эвмениды, рожденные (по Гезиоду) из крови оскопленного своим сыном Кроноса. По реально-мистическому объяснению Павзания, άλάστωρ есть призрак умершего от преступления, привязывающийся к дому или роду виновных и не отступающий до умиротворения или отмщения обиды. Эврипид (в Алькесте) олицетворенную смерть (θάνατος) называет господином демонов (δαιμόνον ό κύριος), причем схоласт ссылается на общее мнение, что мертвецы и Д. — одно и то же (φασί γάρ τούς νεκρούς δαίμονας).
Философия греческая, с самого начала давшая свою санкцию популярной идее Д. (в вышеприведенном изречении Фалеса), много способствовала ее дальнейшему развитию. Для Гераклита, стоявшего за внутренний смысл и связь всего существующего и отрицательно относившегося ко всяким внешним разграничениям, демоническая сила получала имманентный характер, совпадая с этическим самоопределением человека: ήθος άνθρώπψ δαίμων. В пифагорейской школе демоны отождествлялись с душами, не теряя, однако, своего специфического характера, ибо души бывают разного рода: на небе они — боги, на земле — люди, а в срединном пространстве — демоны. Эмпедокл соответственно своему основному дуализму признавал добрых демонов как порождение и служителей всемирной Любви (Φιλία), и злых как порождение и служителей всемирной Вражды (Νεΐκος). С разных сторон индивидуальные мифологические черты в идее Д. сглаживались, разрешаясь в общих метафизических и этических понятиях. То же самое совершалось и с богами Гомера и Гезиода (теософия Орфиков, полемика Ксенофана против мифологии), и в результате этого двойного процесса получилась идея единого Божества, которому вместе с собственным именем Зевса возвращено первобытное неопределенное название демона: Έν κράτος, εΐς δάιμων γένετο μέγας άρχός άπάντων. Ta же идея, вполне освобожденная от мифологических воспоминаний, является в учении Анаксагора о едином Уме, зиждителе и управителе вселенной.
Удовлетворительный в смысле общей руководящей идеи, этот рациональный монизм не давал, однако, достаточного объяснения всей эмпирической действительности со стороны как внешней (космической), так и внутренней (религиозно-нравственной) жизни. Поэтому не только софисты выступили за права иррационального факта против абсолютного разума, но и высший выразитель греческого духа, Сократ, с одной стороны, смеялся над неудавшейся рациональной космологией своего учителя Анаксагора, а с другой — подвергся обвинению в том, что вводит новых демонов — δαιμονια καινά. Признавая, что мир и жизнь человеческая управляются единым верховным, целесообразно действующим разумом, отождествляя добродетель с познанием истины, Сократ вместе с тем допускал в широкой мере чисто эмпирический, иррациональный (в смысле недоступности человеческому рассудку) характер тех способов и частных путей, посредством которых проявляется и осуществляется всемирная разумность. Этим объясняется его осторожное отношение к народной религии, а также его положительные показания об особых демонических внушениях, которые он лично испытывал. Сводя общую сущность нравственности к разумным понятиям, Сократ на основании собственного опыта в действительные условия для частных проявлений нравственной жизни вводил сверх рациональных мотивов и мистический элемент. Знаменитый «демон Сократа» (как он сам его понимал) был благотворное провиденциальное внушение, обращавшееся в единичных случаях к его разумной воле, но не в форме только внутреннего сознания, а и внешним ощутительным образом: Платон и Ксенофонт согласно свидетельствуют, что Д. говорил Сократу с помощью звука и знака — φωνή καί σημεΐον. По содержанию этих внушений, всегда целесообразных (в высшем нравственном смысле), их нельзя признать за простые болезненные галлюцинации, а по их ощутительной форме их нельзя отождествить с голосом совести или категорическим императивом. С буквою (но не со смыслом) Платонова и Ксенофонтова свидетельства согласно приводимое Плутархом мнение, что Сократов Д. выражался в чихании, которое было и φωνή, и σημεΐον. Более внимания заслуживает объяснение самого Плутарха: подобно тому, как во сне, несмотря на бездействие внешних органов чувств, впечатления и внушения изнутри души облекаются в форму внешних чувств — мы видим образы, слышим звуки, — так у Сократа и в бодрственном состоянии внутренние внушения божества переходили во внешние ощущения. Другими словами, Плутарх приписывает Сократу то, что теперь наз. правдивыми или вещими галлюцинациями. Д., существование которого Сократ признавал как эмпирический факт, у его учеников стал опять предметом теоретических взглядов. Платон, с одной стороны, утверждает (в Тимее), что всякий мудрый и добродетельный человек, живой или умерший, имеет в себе самом нечто демоническое — δαιμόνιον τί, и потому его справедливо называть демоном, а с другой стороны (в Федре, Государстве, Федоне, Горгии), говорит, что каждому человеку по его собственному выбору дается Д.-руководитель, который, впрочем, отличается от руководимой души не по природе, а только по степени достигнутого совершенства. Ибо Платон признает сложную иерархию духовных существ, начиная от простых душ предков или домашних демонов и кончая небесными богами, непосредственно созерцающими единое верховное благо. В этом платоническом взгляде (систематически разработанном неоплатониками) основное различие оказывается не между богами и демонами (оно здесь второстепенно), а между единым абсолютным божеством и множественностью относительных, смешанной природы духовных существ, более или менее причастных божеству. Но меньшее добро есть то же, что зло — и так. образом возвращается чуждое первоначально платонизму представление дурного Д. Некоторые из писателей после сократовской эпохи останавливаются на простом противоположении добрых и злых демонов (Исократ, Ксенократ, Эвклид, утверждавший, что у каждого из нас есть по два демона противоположного характера); у других писателей является тенденция только злых называть демонами, а добрых — богами (так, между прочим, у Плутарха). Но такое разграничение не могло быть удержано; между мифологическими божествами не было ни одного свободного от дурных свойств и действий, и если существа такого рода суть не боги, а демоны, то прав был Эврипид, когда называл Афродиту (в Ипполите) худшим из демонов — κακίστη δαιμόνων. Когда развитая религиозно-философская мысль признала достойным поклонения единственно лишь абсолютно доброе, весь эллинский пантеон должен был быть исключен из сферы истинного божества; все олимпийцы превращались в демонов, в духов обмана и зла. Такой взгляд, окончательно утвердившийся в философии патриотической, был, таким образом, не случайным и внешним для эллинизма, а его собственным последним словом по этому предмету. Ср. Ukert, «Über Dämonen, Heroen und Genien» (Лпц. 1850); Gerhardt. «Über Wesen, Verwandschaft u. Ursprung der Dämonen u. Genien» (Б. 1852); Neuhäuser, «De Graecorum demonibus» (Берл. 1857); Lélut, «Du Démon de Socrate» (П. 1836); Hild, «Etude sur les démons» (П. 1881).