Ассамблеи в России. — Обширные реформы Петра I не ограничились сферой государства и церкви; они в корне преобразовали и общественный и семейный быт наших предков. Московская, допетровская Русь знала лишь две сферы жизни: сфера семейная, вернее, теремная, подавляла личность женщины, сфера государственная поглощала личность мужчины. Для общественной и личной инициативы, для общественных связей и интересов в Московской Руси не было места; то, что мы называем светским обществом, было ей совершенно неизвестно. Петр, присмотревшись во время своего путешествия к западноевропейской жизни, решил для начала привить России хоть внешний лоск цивилизованного общества. Великий преобразователь России прибегал к различным мерам для того, чтобы ввести в домашнюю и общественную жизнь своих подданных нравы и обычаи европейских народов; так, он повелел перевести с немецкого и напечатать «Приклады, како пишутся комплименты» и т. д. (СПб., 1708; были еще издания 1712 и 1725). Но наиболее действительное средство для достижения этой цели Петр нашел во введенных им ассамблеях, для которых он выработал подробные правила. Правила эти были обнародованы указом от 26 ноября 1718 года, объявленным генерал-полициймейстером Девиером (Полн. Собр. Зак., № 3246). Указ этот, крайне характерный относительно Петровских способов цивилизовать Россию, изложен в след. словах: «Ассамблеи, слово французское, которого на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать: вольное в котором доме собрание или съезд делается не для только забавы, но и для дела; ибо тут может друг друга видеть, и о всякой нужде переговорить, также слышать, что где делается, при том же и забава. А каким образом оные ассамблеи отправлять: то определяется ниже сего пунктом, покаместь в обычай войдет. 1) В котором дому имеет А. быть, то надлежит письмом или иным знаком объявить людям, куда всякому вольно придтить, как мужескому полу, так и женскому. 2) Ранее 5 или 4 часов не начинается, а долее 10 пополудни не продолжается. 3) Хозяин не повинен гостей ни встречать, ни провожать, ни подчивать, и не точию вышеписанное не повинен чинить, но хотя и дома не случится оного, нет ничего; но токмо повинен несколько покоев очистить, столы, свечи, питье, употребляемое в жажду, кто попросит, игры на столах, употребляемые. 4) Часы не определяются, в котором быть, но кто в котором хочет, лишь бы не ранее и не позже положенного времени; также тут быть столько, кто похочет, и отъехать волен, когда хочет. 5) Во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить, играть, и в том никто другому прешкодить или унимать, также церемонии делать вставаньем, провожаньем и прочим отнюдь да не дерзает, под штрафом великого орла (объяснение см. ниже), но только при приезде и отъезде поклоном почтить должно. 6) Определяется, каким чинам на оные ассамблеи ходить, а именно: с высших чинов до обер-офицеров и дворян, также знатным купцам и начальным мастеровым людям, также и знатным приказным, тож разумеется и о женском поле, их жен и детей. 7) Лакеям или служителям в те аппартаменты не входить, но быть в сенях, или, где хозяин определит; также в австерии, когда и в прочих местах будут балы или банкет, также невольно вышеписанным служителям в те аппартаменты входить кроме вышеозначенных мест». Судя по сохранившимся корректурным листам, в подлиннике прошлого столетия, озаглавленном: «объявление, каким образом асамблеи отправлять надлежит», был еще 8-й пункт следующего содержания, который в Полное Собрание Зак. не попал: «Также объявляется при сем реестр, кому асамблеи держать, которые начнутся от 27 числа сего месяца. Первая будет у Князь Папы, а потом будут следоватся другие, кому сказано будет от того хозяина, у кого будут сидеть на асамблее, а тот хозяин повинен спрашивать о том у Принцыпалов. И у кого означать асамблее быть, то повинен оный хозяин тогда объявить тому, кому повелено иметь асамблея». Затем следует реестр лиц, между которыми особенное внимание обращает на себя вице-адмирал Петр Михайлов; под этим подразумевался сам царь.
Относящиеся к тому времени мемуары мекленбургского посланника Вебера и голштинского камер-юнкера Беркгольца сообщают дальнейшие подробности об А. Об А. возвещалось жителям Петербурга барабанным боем и прибитыми к фонарным столбам объявлениями. В день А. генерал-полициймейстер обязан был в два или три часа пополудни являться к хозяину дома и записывать всех приезжающих. В 6 часов приезжал государь, несколько позже государыня и вдовствующая царица Прасковия Федоровна с царевнами. Перед началом бала хозяин подносил одной из дам, по своему выбору, бронзовый вызолоченный жезл, наподобие кадуцея, и перчатку, в знак владычества, давая тем знать, что в светской жизни господство принадлежит прекрасному полу. После сего дама принимала название «царицы бала», подзывала кавалера, по собственному своему выбору, приказывала ему стать на колени и посвящала в «маршалы бала», приложив, по обычаю древнерыцарских времен, два пальца к его щеке, после чего передавала ему кадуцей, а вместе с тем и власть свою. Маршал обязан был беспрекословно исполнять все повеления своей дамы. Танцы открывались польскими, за ними следовали «миновея» (менуэт) и другие модные в то время танцы, род контрдансов, напр. «пистолет-миновет» и др. Но государь изобрел еще и свой собственный танец. Это было что-то вроде «гроссфатера»: от 30 до 60 пар под звуки похоронного марша медленно подвигались погребальным шествием; вдруг по знаку маршальского жезла музыка переходила в веселую, дамы оставляли своих кавалеров, брали других между не танцевавшими, кавалеры ловили дам или искали других; поднималась ужасная кутерьма, толкотня, беготня, шум и крик, как будто играли в жмурки. Сам Петр и Екатерина и вся царская фамилия не освобождали себя от этого: за ними бегали, гонялись, как и за всеми другими; сами они ловили других; наконец по новому сигналу маршала все опять приходило в прежний порядок, и те, кто оставались без дам, подвергались наказанию: осушить большого или малого орла. Это был почтенных размеров кубок, который обыкновенно хранился в одной из комнат, и от осушения его никакие оправдания не могли освободить виновного. В тогдашних танцах особенно отличались пленные шведские офицеры; некоторое время они были учителями русских дам и кавалеров. Между танцами дамам предлагались чай, кофе, мед, варенья и проч., а впоследствии, со времени пребывания в Петербурге голштинского герцога, по примеру данной им А. вошли в моду шоколад и лимонад. Этот же герцог первый познакомил петербургскую публику со стройной, приятной музыкой, выписанной им из Вены, а до того времени гремели трубы, фаготы, гобои и литавры. Выработав правила для А., Петр расписал и очереди, у кого им быть, не исключив из них и самого себя. Первая А. состоялась 4 дек. 1718 г. у генерал-адмирала Апраксина, известного в то время хлебосола; вторая — 9 дек. у тайного советника Толстого; третью А. повелено было устроить 11 дек. канцлеру Головкину, славившемуся своею скупостью; потом А. были: 16 дек. у вице-канцлера Шафирова, 20 дек. у вице-адмирала Крюйса и т. д. Впоследствии зимний сезон А. обыкновенно открывался и заканчивался у кн. Меньшикова. Государь давал свои очередные А. в почтовом доме на Адмиралтейской стороне, там, где ныне Мраморный дворец; в этом доме одна комната, предназначенная для А., была убрана с особенной роскошью. Летом А. давались лишь царем в Летнем саду. Успех А. был чрезвычайный; при Петре они до того утвердились в русской жизни, что завелись и в среде духовенства. Синодальный вице-президент, архиепископ Феодосий, сделал в Москве распоряжение о заведении А. между членами Синода и зависящими от него лицами. Первая такая А. и, должно быть, последняя была 29 дек. 1723 г. в Донском монастыре, где был изготовлен даже и обед. Какой переворот А. произвели в русской жизни, можно проследить по запискам упомянутых двух иностранцев. Вебер приехал в Россию в 1714 г., еще до издания указа об А. В своих мемуарах он яркими красками описывает грубые и дикие нравы, царившие в России, забитость и невежество русских женщин, запертых в своих высоких теремах. Когда он по приезде в Петербург вздумал сделать визиты представителям русской знати, хозяева, недоумевавшие о причине его посещения, принимали его крайне неприветливо и нередко провожали бранью и даже побоями; русские дамы являлись перед ним с вычерненными зубами (тогда господствовало еще убеждение, что белизна зубов — принадлежность обезьян и арапов). Семь лет спустя и через 3 года по заведении А. приехал в Петербург Беркгольц, приехал прямо из Парижа времен Регентства, где версальский двор утопал в безумной роскоши и был законодателем моды и утонченных манер для всей Европы, и первое впечатление его выразилось в словах: «признаюсь, я вовсе не ожидал, что здешний двор так великолепен». Прежние чопорные бояре стали светскими людьми; русские женщины явились на А. милыми и остроумными собеседницами, блистали бриллиантами, самыми изысканными прическами, богатыми туалетами, нисколько не уступавшими по вкусу и фасону иностранным. Но роль и значение А. не ограничивается тем, что они освободили женщину и создали в России т. н. светское общество, и не одно это имел в виду их гениальный организатор. Петр хорошо понимал, что лишь при сплоченности общества всякий благой почин в общественных делах может найти себе сочувствие и помощь, что при ней только может быть вызвана к жизни личная и общественная инициатива, этот главнейший рычаг современной цивилизации. В этом-то отношении Петр и возлагал большие надежды на А. Надежды эти проявились и в указе его, который вводит А. «не для только забавы, но и для дела». Те же цели преследовал и архиеп. Феодосий, который в повелении своем о заведении А. среди членов Синода разъяснил: «а ежели кто и обедом трактовать изволит, о том не воспрещается». Какое значение Петр придавал задуманным им А., можно заключить из того, что он сам корректировал указ о них, как это видно из хранящегося в архиве Московской синодальной типографии корректурного листа с собственноручными пометками царя.