ЩЕЛКУНЧИКЪ
И
МЫШИНЫЙ ЦАРЬ.
править
Рождественскій вечеръ.
правитьЦѣлый день наканунѣ Рождества дѣтямъ доктора Штальбаума было запрещено входить въ гостиную, а также и въ залу, гдѣ для нихъ приготовлялась елка.
Фрицъ и Маша сидѣли, съежившись, въ уголкѣ дѣтской. Темнѣло, и имъ становилось немного страшно, потому что въ этотъ вечеръ, но обычаю, свѣчей въ комнатахъ не зажигали. Фрицъ шопотомъ разсказывалъ своей семилѣтней сестренкѣ, что онъ съ ранняго утра слышалъ въ запертыхъ комнатахъ шумъ, бѣготню и легкое постукиванье, что въ сумерки чрезъ заднее крыльцо въ комнаты прокрался маленькій человѣчекъ съ большимъ ящикомъ въ рукахъ, и онъ знаетъ навѣрное, что это крестный Дроссельмейеръ. Маша очень обрадовалась этому извѣстію, захлопала въ ладоши и вскричала: «вотъ это отлично! я увѣрена, что крестный сдѣлалъ для насъ хорошенькую штучку»!
Совѣтникъ Дроссельмейеръ былъ очень некрасивъ собой: маленькій, худой, съ морщинистымъ лицомъ; волосъ у него не было, и онъ носилъ прекрасный бѣлый парикъ: правый глазъ у него былъ постоянно залѣпленъ чернымъ пластыремъ.
Крестный былъ большой искусникъ: онъ не только умѣлъ чинить часы, но даже самъ ихъ дѣлалъ. Когда въ домѣ Штальбаума портились часы и переставали бить, то тотчасъ же посылали за Дроссельмейеромъ. Онъ приходилъ, снималъ парикъ и желтый сюртучекъ, подвязывалъ голубой фартукъ и такъ сверлилъ острыми инструментами внутри часовъ, что маленькой Машѣ становилось ихъ жалко. Однако часамъ это ни малѣйшаго вреда не причиняло: напротивъ того, они оживали и принимались весело тикать и бить, чему всѣ очень радовались. Дѣти любили крестнаго также и за то, что онъ всегда приносилъ имъ въ карманѣ какую-нибудь хорошенькую вещицу: то человѣчка, который мигалъ глазами и шаркалъ ножкой, то табакерку, изъ которой выпархивала птичка, то еще что-нибудь. Къ Рождеству же онъ всегда приготовлялъ имъ красивую, затѣйливую вещь, которую потомъ папа съ, мамой брали къ себѣ на сохраненіе.
— Ахъ, какъ бы это узнать, что намъ сегодня подаритъ крестный! — нетерпѣливо воскликнула Маша.
Фрицъ увѣрялъ сестру, что къ этотъ разъ крестный непремѣнно подаритъ крѣпость, гдѣ учатся и разгуливаютъ солдатики; потомъ явятся непріятельскіе солдаты и захотятъ ее взять, а солдатики въ крѣпости станутъ стрѣлять изъ пушекъ.
— Нѣтъ, нѣтъ! — перебила Маша, — крестный разсказывалъ мнѣ про одинъ красивый садъ: въ немъ большое озеро, а на озерѣ плаваютъ великолѣпные лебеди въ золотыхъ ожерельяхъ и распѣваютъ хорошенькія пѣсенки. Изъ сада выходитъ къ озеру маленькая дѣвочка, манитъ лебедей и кормитъ ихъ пряниками.
— Лебеди не ѣдятъ пряниковъ! — возразилъ Фрицъ, да крестный и не можетъ сдѣлать цѣлаго сада. Я не люблю его игрушекъ, потому что ихъ только намъ показываютъ, а потомъ сейчасъ же отбираютъ. То ли дѣло подарки папы съ мамой: гѣ ужъ вполнѣ наши, и мы можемъ дѣлать съ ними, что угодно.
Тутъ дѣти начали соображать, какіе подарки они получатъ на этотъ разъ отъ родителей. Маша сказала, что ей большая кукла совсѣмъ испортилась, — сдѣлалась неловкой, падаетъ каждую минуту на полъ и обколотила себѣ носъ. «Бранишь, бранишь, не исправляется, да и только!» Затѣмъ Маша припомнила, что мама улыбнулась, когда она восхищалась маленькимъ зонтикомъ своей подруги Гретхенъ. Фрицъ жаловался, что въ его конюшнѣ не хватаетъ хорошей рыжей лошади, а въ войскѣ совсѣмъ нѣтъ кавалеріи, и что папѣ это очень хорошо извѣстно.
Между тѣмъ въ дѣтской совершенно стемнѣло. Фрицъ и Маша крѣпко прижались другъ къ другу и боялись продолжать разговоръ: имъ казалось, что вокругъ нихъ шелестятъ чьи-то легкія крылышки и слышится далекая чудесная музыка. Въ эту минуту раздался серебристый звонъ колокольчика: динь! динь! динь! Двери распахнулись — и изъ залы хлынулъ такой потокъ свѣта, что дѣти такъ и замерли отъ восторга въ дверяхъ.
Подарки.
править— Ахъ, какъ красиво! ахъ, какая прелесть! прошептала, не двигаясь и не отрывая глазъ отъ елки. Маша. Фрицъ же отъ удовольствія нѣсколько разъ подпрыгнулъ очень высоко и замѣчательно удачно.
И, дѣйствительно, было таки чему порадоваться! Посреди комнаты стояла высокая, стройная елка, на вѣтвяхъ которой висѣло множество золотыхъ и серебряныхъ яблокъ, миндаля въ сахарѣ, пестрыхъ конфектъ и разныхъ другихъ лакомствъ. Но лучшимъ украшеніемъ чудеснаго дерева были разноцвѣтныя маленькія свѣчки, блестѣвшія въ его вѣтвяхъ, какъ звѣздочки, и ласково приглашавшія дѣтей поскорѣй полакомиться вкусными конфектами и сочными плодами. Вокругъ елки было разложено такъ много прекрасныхъ подарковъ, что у дѣтей просто разбѣжались глаза. Маша увидѣла прелестныхъ куколъ, новенькую посуду и одну особенно красивую вещицу — шелковое платьице, изящно убранное пестрыми лентами: висѣло оно на тумбочкѣ, и Маша могла разсматривать его со всѣхъ сторонъ. «Ахъ, какое хорошенькое платьице»! воскликнула дѣвочка: — мнѣ, навѣрное, позволятъ его надѣть"! — Фрицъ между тѣмъ уже нѣсколько разъ рысью и галопомъ проѣхался вокругъ елки на рыжей лошади, которая оказалась привязанной за поводъ къ столу. Слѣзая съ нея, онъ съ серьезнымъ видомъ сказалъ: «лошадка недурна, но совершенно не выѣзжена, — придется мнѣ съ ней позаняться»! и потомъ принялся осматривать новый эскадронъ гусаръ въ красныхъ съ золотомъ мундирахъ, вооруженныхъ серебряными саблями и сидящихъ на бѣлоснѣжныхъ лошадяхъ. Немного поуспокоившись, лѣта хотѣли приняться разсматривать лежавшія тутъ же прекрасныя книги съ картинками, какъ снова раздался звонъ колокольчика. Они знали, что теперь имъ будетъ показывать свой подарокъ крестный, и весело побѣжали къ загороженному ширмами столу. Ширмы тотчасъ же были приняты, и вотъ, что увидали дѣти! На зеленомъ лугу, усѣянномъ пестрыми цвѣтами, стоялъ великолѣпный замокъ съ зеркальными окнами и золотыми башенками. Вдругъ зазвенѣли колокольчики, — двери и окна замка растворились, и дѣти увидали, какъ но заламъ разгуливали крошечные кавалеры и нарядныя дамы съ длинными шлейфами и въ шляпахъ съ перьями. Въ средней залѣ, ярко освѣщенной множествомъ маленькихъ свѣчекъ въ серебряныхъ люстрахъ, танцовали подъ музыку колокольчиковъ дѣти въ коротенькихъ юбочкахъ и курточкахъ. Въ одно изъ оконъ замка часто выглядывалъ какой-то господинъ въ зеленомъ плащѣ, кивалъ головою и исчезалъ, а самъ крестный Дроссельмейеръ, величиной съ папинъ палецъ, выходилъ изъ двери замка и снова входилъ въ нее. Фрицъ облокотился на столъ, долго смотрѣлъ на красивый замокъ съ танцующими и прогуливающимися фигурками и, наконецъ, сказалъ: «крестный, позволь мнѣ войти въ твой замокъ»! Крестный отвѣчалъ, что этого сдѣлать никакъ нельзя. Разумѣется, онъ былъ правъ, такъ какъ со стороны Фрица глупо было желать войти въ замокъ, который вмѣстѣ съ золотыми башенками былъ ниже его роста. Фрицъ и самъ понялъ это. Немного погодя и видя, что кавалеры и дамы все также расхаживаютъ, дѣти все также танцуютъ, человѣчекъ съ зеленымъ плащемъ все выглядываетъ изъ окна, а крестный все выходитъ изъ двери, Фрицъ нетерпѣливо вскричалъ: «крестный, выйди-ка изъ той верхней двери»! — «Нельзя, милый Фрицъ»! возразилъ крестный.
— Ну, такъ пусти погулять съ остальными зеленаго человѣчка, который все выглядываетъ изъ окна!
— И этого нельзя.
— Ну, пусть выйдутъ изъ замка дѣти: я хочу взглянуть на нихъ поближе!
— Ничего этого нельзя! — сказалъ съ досадой Дроссельмейеръ: какъ механизмъ устроенъ, такъ все и должно оставаться.
— Да, вотъ оно что-о! — разочарованно протянулъ Фрицъ. — Ну, крестный, если твои крошечныя разодѣтыя штучки въ замкѣ ничего больше не могутъ дѣлать, такъ онѣ ничего не стоятъ! Вотъ мои гусары такъ молодцы: они скачутъ во всѣ стороны, Какъ я захочу, а не заперты въ одномъ мѣстѣ!
Съ этими словами онъ побѣжалъ къ столу подъ елкой и заставилъ свой эскадронъ скакать въ разныхъ направленіяхъ, рубиться саблями и стрѣлять. Маша тоже потихоньку отошла отъ замка, потому что и ей скоро прискучили прогулки и танцы куколокъ въ замкѣ, но она была очень добрая дѣвочка и не хотѣла показывать это явно, какъ Фрицъ, чтобы не огорчить крестнаго. Но Дроссельмейеръ, замѣтивъ, что и Машу не интересуетъ такъ искусно сдѣланный имъ замокъ, сказалъ съ замѣтной досадой, что дѣти еще очень глупы, ничего не понимаютъ въ искусствѣ, и что онъ сейчасъ же унесетъ свой замокъ домой. Тутъ, къ счастью, къ игрушкѣ подошла мама и попросила показать ей искусный механизмъ изъ разныхъ колесиковъ, которымъ приводились въ движеніе куколки. Тогда крестный разобралъ замокъ по частямъ, все объяснилъ, вновь собралъ, послѣ чего опять повеселѣлъ и подарилъ дѣтямъ нѣсколько коричневыхъ кавалеровъ и дамъ съ золотыми лицами, руками и ногами. Хотя эти фигурки не могли похвалиться красотой, но отъ нихъ такъ вкусно пахло шоколатомъ, что дѣтямъ онѣ чрезвычайно понравились, почему и прожили весьма недолгое время.
Щелкунчикъ.
правитьКогда Фрицъ взялъ стоявшихъ подъ елкой гусаръ, то Маша увидала, что за ними стоялъ скромный, маленькій человѣчекъ, который, казалось, терпѣли во поджидалъ своей очереди. Его никакъ нельзя было назвать красивымъ: толстенькое его туловище держалось на маленькихъ, тоненькихъ ножкахъ, а голова была черезчуръ велика. Одѣтъ онъ былъ очень чисто, какъ человѣкъ благовоспитанный, и со вкусомъ. На немъ была блестящая лиловая гусарская курточка съ бѣлыми шнурами и пуговками, такіе же панталончики и красивые лакированные сапожки, сидѣвшіе на его ногахъ такъ ловко, что этому могъ позавидовать любой Офицеръ. Одно было только забавно въ человѣчкѣ: поверхъ такого роскошнаго костюма онъ надѣлъ себѣ на плечи нескладный, похожій на деревяшку плащъ, а на голову большую некрасивую шапку. Машѣ это сна чала не понравилось, но затѣмъ она разсудила, что и крестный носитъ некрасивый плащъ и безобразную шапочку, но что это не мѣшаетъ ему быть добрымъ, милымъ крестнымъ. Чѣмъ больше разсматривала Маша маленькаго человѣчка, тѣмъ больше нравилось ей его доброе и ласковое лицо. Особенно пріятны были его большіе выпуклые свѣтло-зеленые глаза, въ которыхъ свѣтилось самое милое добродушіе. Окладистая, завитая бѣлая борода еще болѣе оттѣняла ласковую улыбку его ярко-красныхъ губъ.
— Ахъ! вскричала Маша, — ахъ, милый папа, кому же принадлежитъ этотъ прелестный человѣчекъ, который стоитъ подъ елкой?
--Онъ будетъ принадлежать всѣмъ вамъ, — отвѣчалъ докторъ, — тебѣ, твоей сестрѣ Луизѣ и Фрицу. Онъ будетъ для васъ щелкать твердые орѣхи.
Тутъ докторъ осторожно снялъ человѣчка со стола и приподнялъ его деревянный плащъ: человѣчекъ широко-широко разинулъ ротъ и показалъ два ряда острыхъ бѣлыхъ зубковъ. Маша вложила ему въ ротъ орѣхъ, -щелкъ! и человѣчекъ разгрызъ его, скорлупка развалилась, а въ руку Маши упало сладкое зернышко. Всѣ поняли, что хорошенькій человѣчекъ происходитъ изъ знаменитаго рода Щелкунчиковъ и занимался ремесломъ своихъ предковъ. Замѣтивъ, что Щелкунчикъ особенно понравился Машѣ, докторъ Штальбаумъ отдалъ его на ея попеченіе, прибавивъ при этомъ, что Луиза и Фрицъ также имѣютъ полное право пользоваться имъ. Маша тотчасъ же взяла Щелкунчика въ руки и заставила щелкать орѣхи, причемъ выбирала изъ нихъ самые маленькіе, чтобы человѣчекъ не такъ широко разѣвалъ рогъ и не слишкомъ утруждалъ себя. Старшая сестра Луиза также присоединилась къ ней. и Щелкунчикъ очень охотно грызъ для нихъ орѣхи. Въ это же время и Фрицъ, утомленный маневрами и верховой ѣздой, услыхалъ веселое пощелкиванье орѣховъ, подбѣжалъ къ сестрамъ и сталъ отъ души хохотать надъ потѣшнымъ человѣчкомъ, который переходилъ изъ рукъ въ руки и не переставалъ работать зубами. Фрицъ старался всовывать ему самые крупные и твердые орѣхи, и дѣлалъ это такъ неосторожно, что вдругъ при одномъ орѣхѣ раздалось — крахъ-крахъ! — и три зуба вылетѣли изо рта Щелкунчика, а подбородокъ его ослабѣлъ и отвисъ.
— Ахъ, милый, бѣдный Щелкунчикъ! — громко вскричала Маша и взяла его изъ рукъ Фрица.
— Туда же, хочетъ быть Щелкуномъ, а зубовъ порядочныхъ не имѣетъ! — ворчалъ Фрицъ. Давай мнѣ его сюда, Маша! онъ долженъ разгрызать мнѣ орѣхи или пусть погибнетъ позорной смертью! Мнѣ такіе бездѣльники не нужны!
— Нѣтъ, нѣтъ! — проговорила со слезами Маша, не дамъ я тебѣ моего милаго Щелкунчика! Посмотри, какъ грустно онъ на меня смотритъ и показываетъ мнѣ свой раненый ротикъ. Ты безжалостный человѣкъ, — ты бьешь лошадей и разстрѣливаешь солдатъ!
— Такъ и слѣдуетъ, ты ничего не понимаешь! Щелкунчикъ всѣмъ принадлежитъ: давай-ка его сюда!
Маша заплакала и быстро завернула больного Щелкунчика въ свой носовой платокъ.
Заслышавъ шумъ, къ дѣтямъ подошли родители и крестный Дроссельмейеръ, который, къ огорченію Маши, вступился за Фрица. Докторъ ІІІтальбаумъ, однако, сказалъ: «я отдалъ Щелкунчика подъ защиту Маши; я вижу теперь, что онъ въ ней нуждается, и она, безъ дальнихъ разговоровъ, можетъ распоряжаться имъ, какъ хочетъ. Меня только удивляетъ, что Фрицъ требуетъ услугъ отъ человѣка, заболѣвшаго при исполненіи своихъ обязанностей. Какъ военный, онъ долженъ бы, кажется, знать, что раненые выбываютъ изъ строя».
Фрицъ очень сконфузился и отошелъ къ другому концу стола, гдѣ его гусары расположились на ночлегъ и разставили часовыхъ. Маша между тѣмъ собрала выпавшіе зубки Щелкунчика, подвязала его больной подбородокъ бѣлой ленточкой отъ своего платья и еще заботливѣе закутала въ платокъ бѣднаго малютку, казавшагося очень блѣднымъ и испуганнымъ. Она держала его на рукахъ, укачивая какъ маленькаго ребенка, и въ то же время разсматривала хорошенькія картинки новой книжки, полученной ею сегодня въ подарокъ. Она, противъ обыкновенія, очень разсердилась, когда крестный, смѣясь, сталъ разспрашивать ее, зачѣмъ она возится съ такимъ безобразнымъ человѣчкомъ. Вспомнивъ о странномъ сходствѣ между Дроссельмейеромъ и Щелкунчикомъ, она серьезно сказала: «мнѣ кажется, милый крестный, что если бы ты принарядился и надѣлъ такіе же блестящіе сапожки, какъ у моего милаго Щелкунчика, то и тогда ты не былъ бы такимъ хорошенькимъ, какъ онъ!»
Маша не поняла, почему папа съ мамой расхохотались при этихъ словахъ и почему у Дроссельмейера покраснѣлъ носъ, и онъ пересталъ громко смѣяться.
Должно быть, на это были какія-нибудь особыя причины.
Чудеса.
правитьВъ одной изъ комнатъ доктора ІІІтальбаума, налѣво отъ двери, у широкой стѣны, стоялъ высокій шкапъ со стеклами, въ которомъ дѣти хранили все, что имъ дарили каждый годъ. Луиза была еще крошкой, когда папа заказалъ этотъ шкапъ очень искусному столяру, который вставилъ тонкія блестящія стекла и такъ хорошо все устроилъ, что въ шкапу вещи казались вдвое красивѣе.
На верхней полкѣ, до которой не могли достать Маша и Фрицъ, стояли игрушки крестнаго Дроссельмейера: на слѣдующей были книжки съ картинками, а на двухъ нижнихъ полкахъ дѣти могли ставить все, что хотѣли. Маша всегда устраивала комнату для своихъ куколъ на нижней полкѣ, а надъ ней квартировали солдаты Фрица. И на этотъ разъ Фрицъ разставилъ своихъ гусаръ на верхней полкѣ, а Маша, отложивъ свою большую куклу въ сторону, устроила для новой подаренной ей куколки премиленькую комнатку и стала вмѣстѣ съ нею угощаться сластями.
Комнатка была очень красиво убрана; тамъ стояли — диванчикъ, обитый матеріей съ цвѣтами, крохотные стульчики, чайный столикъ и хорошенькая чистенькая постелька. Все это было разставлено въ углу шкапа, оклееннаго по стѣнамъ пестрыми картинками, и понятно, что въ такой комнаткѣ новая кукла, которую Маша назвала Кларой, чувствовала себя очень хорошо.
Было уже очень поздно, около двѣнадцати часовъ ночи, а дѣти все не могли оторваться отъ стекляннаго шкапа, хотя мама давно посылала ихъ спать. Наконецъ Фрицъ ушелъ первый. «Правда», сказалъ онъ соннымъ голосомъ: «мои молодцы-гусары тоже хотятъ отдохнуть, а пока я здѣсь, ни одинъ изъ нихъ не посмѣетъ прилечь»! Съ этими словами онъ ушелъ, а Маша стала просить маму оставить ее здѣсь только на одну минуточку, говоря, что ей надо уложить куколъ и немного прибрать въ шкапу, и что она потомъ сейчасъ же пойдетъ спать. Маша была очень тихая и послушная дѣвочка, почему мама и позволила ей остаться одной съ игрушками. Однако изъ боязни, чтобы Маша, заигравшись, не позабыла погасить горѣвшія возлѣ шкапа свѣчи, мама потушила ихъ и оставила только одну лампу, висѣвшую посреди комнаты и распространявшую пріятный, мягкій полусвѣтъ.
— Ты поскорѣе только, милая дѣточка, а то проспишь завтра! — сказала мама, уходя въ спальню.
Оставшись одна, Маша поспѣшно развернула носовой платокъ, въ которомъ лежалъ больной Щелкунчикъ, осторожно вынула его, положила на столъ и осмотрѣла его раны. Щелкунчикъ былъ очень блѣденъ, но улыбался такъ ласково и грустно, что у Маши сжалось сердечко.
— Ахъ, Щелкунчикъ, — тихо сказала она, — не сердись на Фрица за то, что онъ сдѣлалъ тебѣ больно, — вѣдь, это онъ не со зла; онъ, просто, огрубѣлъ отъ солдатской жизни; онъ очень хорошій мальчикъ, увѣряю тебя. Я буду за тобой ходить, пока ты не выздоровѣешь и не повеселѣешь. Я попрошу крестнаго вставить тебѣ зубки и вправить плечо, — онъ все умѣетъ дѣлать.
Но не успѣла дѣвочка сказать про крестнаго Дроссельмейера, какъ Щелкунчикъ скривилъ рожицу и въ его глазахъ сверкнулъ зеленоватый огонекъ.
Маша было испугалась, но, увидавъ прежнюю грустную улыбку милаго Щелкунчика, поняла, что лицо его перекривилось оттого, что но нему пробѣжала тѣнь отъ заколебавшагося пламени лампы. «Какая я глупенькая, — я такъ легко пугаюсь, что даже думаю, что деревянная куколка дѣлаетъ мнѣ гримасы. Мнѣ ужасно нравится Щелкунчикъ: онъ такой смѣшной и добродушный, и я буду ходить за нимъ.» Съ этими словами Маша взяла своего друга Щелкунчика, подошла къ стеклянному шкапу, присѣла на корточки и сказала новой куклѣ: «Прошу тебя, Клара, уступи постель больному Щелкунчику и устройся, какъ можешь, на диванѣ. Подумай: ты здорова, сильна, у тебя ярко-красныя щеки, — ты можешь лечь съ удобствомъ на свой мягкій диванъ»!
Но Клара съ кислой улыбкой преважно сидѣла въ своемъ роскошномъ платьѣ и не пикнула ни слова.
— Что же мнѣ съ ней церемониться! — сказала Маша, выдвинула постель, тихонько и нѣжно уложила Щелкунчика, обвязала ему раненое плечо ленточкой, которая служила ей поясомъ, и закрыла его одѣяломъ до самаго носа.
— Я не оставлю его у невѣжливой Клары, — продолжала она и поставила постельку съ Щелкунчикомъ на верхнюю полку, какъ разъ, возлѣ красиваго села, гдѣ квартировали солдаты Фрица.
Затѣмъ она заперла шкапъ и хотѣла итти спать, какъ вдругъ что-то-тихо, тихо зашелестѣло, зашептало, зашумѣло за печкой, за стульями, за шкапомъ. Стѣнные часы зашипѣли, но никакъ не могли пробить.
Маша увидѣла, что сидѣвшая на нихъ большая золоченая сова опустила крылья, которыя закрыли часы, вытянула свою безобразную кошачью голову съ кривымъ клювомъ и захрипѣла:
"Эй, вы, часики, идите,
Потихонечку стучите:
Царя мышей вы не пугайте
И пѣсней старой завлекайте!
Пуръ, пуръ! бумъ, бумъ!
Пуръ, пуръ! бумъ, бумъ!
Звени, звени, колоколецъ! —
Царю мышиному конецъ!
Вслѣдъ за этимъ часы громко пробили двѣнадцать. Маша очень испугалась и хотѣла отъ страха бѣжать, но вдругъ увидала крестнаго Дросседьмейера: онъ сидѣлъ вмѣсто совы на стѣнныхъ часахъ и развѣсилъ желтыя Фалды сюртука, какъ крылья.
— Крестный! крестный! что ты тамъ дѣлаешь наверху? Сойди внизъ и не пугай меня такъ, злой крестный! — закричала Маша со слезами въ голосѣ.
Но въ эту минуту со всѣхъ сторонъ комнаты раздался пискъ и посвистыванье, и вскорѣ за стѣнами забѣгали тысячи маленькихъ ножекъ, и тысячи огоньковъ засвѣтились въ щеляхъ пола. Только это были не настоящіе огоньки, а маленькіе сверкающіе глазки. Маша увидала, что отовсюду выглядывали и вылѣзали мыши. Вскорѣ по комнатѣ — шмыгъ-шмыгъ, гонъ-гонъ — заскакало множество мышей, которыя выстроились точь-въ-точь, какъ солдаты Фрица, когда онъ водилъ ихъ на войну. Машѣ это показалось такъ забавно, что она перестала было бояться, какъ вдругъ что-то такъ страшно и пронзительно засвистѣло, что у нея морозъ пробѣжалъ по кожѣ.
Ахъ, что она увидала! Нѣтъ, право, мои милый читатель, хотя я знаю, что ты такой же храбрый полководецъ, какъ Фрицъ Штальбаумъ, но еслибы ты увидѣлъ, что увидала Маша, то, навѣрное бы, убѣжалъ; мнѣ сдается даже, что ты скорехонько прыгнулъ бы въ постель и съ головой укутался-бъ въ одѣяло. Но Маша отъ страха не могла двинуться съ мѣста и съ ужасомъ смотрѣла, какъ подъ самыми ея ногами, словно отъ подземнаго толчка, посыпались песокъ, известка, обломки камней, и изъ-подъ пола съ отвратительнымъ типомъ и пискомъ высунулись семь мышиныхъ головъ съ золотыми коронками. Вскорѣ протискалось и туловище, къ которому приросли эти головы. Все мышиное войско, завидѣвъ большую мышь съ семью коронками, радостно пропищало три раза ура, а затѣмъ — шмыгъ- шмыгъ — полки мышей задвигались прямо къ шкапу, около котораго стояла Маша. У дѣвочки отъ страха до того забилось сердце, что готово было выскочить, и она думала, что умираетъ; почти безсознательно она отодвинулась и толкнула локтемъ стеклянную дверцу шкапа. Трынкъ — и стекло разлетѣлось вдребезги. Въ ту же минуту Маша почувствовала острую боль въ лѣвой рукѣ, но зато на сердцѣ у нея стало легче, такъ какъ мышиный пискъ и свистъ сейчасъ же прекратились. Однако тишина въ комнатѣ продолжалась недолго, вскорѣ за спиной у Маши въ шкапу послышался какой-то странный шумъ, и раздались тоненькіе голосочки: «Вставать, вставать! надо воевать! нечего спать! вставать, воевать!» При этомъ раздался пріятный звонъ колокольчиковъ.
— Ахъ, да это моя стеклянная гармоника! — вскрикнула Маша и, повернувшись къ шкапу, увидѣла, что онъ весь освѣщенъ какимъ-то страннымъ свѣтомъ, а находившіяся въ немъ куколки бѣгали по полкамъ и размахивали оружіемъ. Вдругъ поднялся Щелкунчикъ, сбросилъ съ себя одѣяло, вскочилъ съ постели и громко закричалъ:
"Кнакъ, кнакъ, кнакъ, — мышиный царь дуракъ!
"Кракъ, кракъ, кракъ, — совсѣмъ, совсѣмъ дуракъ!
Съ этими словами онъ обнажилъ свою маленькую саблю, помахалъ ею въ воздухѣ и вскричалъ: «Милые мои подданные, друзья и братья, хотите ли помочь мнѣ въ смертномъ бою?» Немедленно на этотъ зовъ откликнулись три полицейскихъ, одинъ паяцъ, четыре трубочиста, два музыканта и барабанщикъ.
— Да, повелитель нашъ, мы твои вѣрноподданные! веди насъ въ битву на смерть или побѣду! — громко закричали они и попрыгали внизъ вслѣдъ за храбрымъ Щелкунчикомъ. Они, впрочемъ, ничѣмъ не рисковали, если-бъ прыгнули и съ большей высоты, потому что они были одѣты въ сукно и шелкъ, набиты ватой и опилками.
Бѣдный же Щелкунчикъ, навѣрное, переломалъ бы себѣ руки и ноги, потому что разстояніе отъ верхней полки до нижней было не меньше аршина, а туловище у него было изъ липоваго дерева. Да, онъ непремѣнно расшибся бы, еслибъ Клара не вскочила быстро съ дивана и не подхватила своими мягкими руками героя съ поднятой саблей.
— Милая, добрая Клара! — сказала Маша, — какъ я была несправедлива къ тебѣ: ты бы, навѣрное, охотно уступила Щелкунчику свою постель!
А Клара, нѣжно прижимая героя къ своей шелковой груди, говорила ему: «Неужели вы, мой повелитель, больной и раненый, все-таки стремитесь въ сраженіе и идете на опасность? Посмотрите, какъ ваши отважные подданные весело собираются на войну у увѣренные въ побѣдѣ! Полицейскіе, трубочисты, паяцъ, музыканты И барабанщики уже внизу, а на моей полкѣ готовятся къ битвѣ сахарныя куклы. Пусть доблестное войско ваше сражается до послѣдней капли крови, а вы, мой повелитель, отдохните у меня и любуйтесь на сраженіе съ высоты вотъ этого картона съ шляпками! Такъ поступали весьма многіе, не менѣе васъ знаменитые полководцы, и имена ихъ были занесены на страницы исторіи! Они за руководство битвами съ высоты картона стяжали себѣ неувядаемую славу и благодарность потомства! Дерзайте, — постъ вашъ, повелитель, высокъ, почетенъ и безопасенъ!»
Такъ говорила эта легкомысленная дама, но Щелкунчикъ не внялъ ея лукавымъ словамъ: онъ съ такой силой началъ барахтаться у нея въ рукахъ, что она принуждена была спустить его на полъ. Щелкунчикъ сейчасъ опустился передъ ней на колѣно и сказалъ:
— О, благородная дама, повѣрьте, я и въ бою буду помнить объ оказанной мнѣ вами милости и чести!
Клара нагнулась, схватила его за руку,, нѣжно приподняла и, снявъ съ себя разукрашеный поясъ, хотѣла надѣть его на малютку, но онъ быстро отскочилъ на два шага.
— Нѣтъ, нѣтъ, благородная дама! Я чрезвычайно почтенъ вашимъ вниманіемъ, но… но у меня уже есть перевязь…
Съ этими словами онъ сорвалъ съ плечъ ленточку, которою повязала его Маша, прижалъ ее къ губамъ, надѣлъ себѣ черезъ плечо и: живо, какъ птичка, перескочилъ черезъ порогъ шкапа.
Такимъ образомъ вы видите, дѣти, что Щелкунчикъ уже давно почувствовалъ доброту Маши, почему и предпочелъ ея простенькую ленточку нарядному поясу Клары.
Но что-то будетъ дальше?
Какъ только Щелкунчикъ спрыгнулъ, пискъ и свистъ усилились. Ахъ, подъ большимъ столомъ стоятъ несмѣтныя полчища мышей, а надъ ними возвышается отвратительная мышь о семи головахъ. Что-то будетъ! что-то будетъ!
Сраженіе.
править— Бей походный маршъ, мой вѣрноподданный барабанщикъ! — громко скомандовалъ Щелкунчикъ, и тотчасъ же барабанщикъ забилъ такую дробь, что стекла въ шкапу задрожали и зазвенѣли. Внутри что-то затрещало, застучало, и Маша увидѣла, какъ крышки ящиковъ, въ которыхъ квартировала армія Фрица, внезапно поднялись; солдаты повыскакали оттуда на нижнюю полку, гдѣ и выстроились рядами. Щелкунчикъ бѣгалъ во всѣ стороны, воодушевляя войско вдохновенными словами.
— Ни съ мѣста, барабанщики! — сердито закричалъ онъ: затѣмъ быстро обернулся къ блѣдному паяцу съ длиннымъ, трясущимся отъ страха подбородкомъ и торжественно сказалъ ему: «генералъ, ваше мужество и ваша опытность мнѣ хорошо извѣстны; теперь все дѣло въ быстротѣ соображенія и умѣньѣ воспользоваться минутой! Я ввѣряю вамъ командованіе кавалеріей и артиллеріей: лошади вамъ ненужно: у васъ такія длинныя ноги, что за вами никакая лошадь не угонится! И такъ, за дѣло: впередъ безъ страха и сомнѣнья!»
Паяцъ прижалъ ко рту жесткіе пальчики и запищалъ такъ пронзительно, словно зазвенѣла цѣлая сотня звонкихъ трубъ.
Тогда въ шкапу раздался топотъ и ржаніе. Впереди показались новые блестящіе гусары Фрица; за ними вслѣдъ выѣхали кирасиры и драгуны и расположились на полу. Полки за полками, съ развѣвающимися знаменами и музыкой проѣзжали передъ Щелкунчикомъ и выстраивались въ карре. За ними пронеслась пушки Фрица, окруженныя артиллеристами.
Загремѣлъ первый выстрѣлъ, и Маша увидала, какъ сахарный горохъ полетѣлъ въ полчище мышей и засыпалъ ихъ шубки бѣлымъ порошкомъ. Мыши, не ожидавшія, очевидно, такихъ дѣйствіи отъ непріятеля, пришли было сначала въ немалое замѣшательство, но затѣмъ скоро оправились и не безъ удовольствія облизали другъ друга. «Нашли чѣмъ стрѣлять, аники-воины!» — пищали онѣ потихоньку. — «Посмотримъ вотъ, придется-ли по вкусу вамъ нашъ горошекъ!»
Щелкунчикъ, увидѣвъ, что сахарный горошекъ не убиваетъ мышей, отдалъ приказъ пустить въ ходъ батарею, расположенную на принадлежащей госпожѣ Штельбаумъ скамеечкѣ для ногъ. Батарея эта запалила по мышамъ круглыми пряничками, которые хотя были еще вкуснѣе сахарнаго гороха, однако удовольствія мышамъ не доставили, потому что были очень тверды и ударяли съ такой силой, что слабѣйшихъ убивали наповалъ, а болѣе крупныхъ и сильныхъ серьезно ранили. Но, несмотря на это, мыши подступали все ближе и ближе и опередили даже нѣсколько пушекъ.
Тутъ пошелъ такой трескъ, что Маша отъ дыма и пыли не могла разобрать, что произошло на полѣ битвы; видѣла она только, что непріятель дрался съ ожесточеніемъ и что побѣда склонялась то въ ту, то въ другую сторону. Мыши выдвигали все новыя полчища, и маленькія серебряныя пилюльки, которыми онѣ мѣтко цѣлились, начали уже попадать въ стеклянный шкапъ! Клара и старая большая кукла бѣгали, съ отчаяніемъ ломая руки.
— Боже мой! — кричала Клара, — я была спокойна, я думала, что будутъ убивать только однихъ нашихъ солдатъ!… Но ядра летятъ уже сюда, и мыши скоро будутъ въ шкапу! О, я несчастная! неужели я, прекраснѣйшая изъ куколъ, должна умереть во цвѣтѣ лѣтъ!.
— Неужели только для того, чтобы погибнуть отъ мышиныхъ зубовъ, я столько лѣтъ прожила въ этомъ шкапу! О, какъ жестока, какъ несправедлива судьба! Такъ гнусно поступить съ человѣкомъ, выслужившимъ двойную пенсію! — кричала старая кукла.
Онѣ обнялись и зарыдали такъ громко, что на время заглушили даже шумъ сраженія.
Въ комнатѣ между тѣмъ происходила такая кутерьма, что трудно себѣ представить! То и дѣло раздавалось: трръ! тррахъ! тарарахъ! пуфъ! пафъ! бумъ! бурумъ! бомъ! Мыши со своимъ семиголовымъ царемъ пищали и свистѣли; Щелкунчикъ громко командовалъ, расхаживая передъ полками, стоявшими подъ огнемъ. Паяцъ нѣсколько разъ дѣлалъ блестящія атаки со своей кавалеріей и покрылъ себя неувядаемой славой. Не повезло только гусарамъ Фрица: мышиная артиллерія совершенно забросала ихъ какими-то гадкими, вонючими шариками, пачкавшими ихъ прелестные красные мундиры. Поэтому доблестные гусары, для которыхъ честь мундира была дороже всего, отказались продолжать сраженіе и, повернувши налѣво-кругомъ, отступили быстрымъ галопомъ, сохраняя при этомъ образцовый порядокъ.
Паяцъ попробовалъ было уговорить ихъ вернуться къ отправленію своихъ обязанностей, но затѣмъ, махнувши рукой, отдалъ трубачу приказъ играть отступленіе.
— Впередъ, ребята, за мной! — лихо крикнулъ онъ, поворачиваясь назадъ, и вся кавалерія — кирасиры и драгуны, пришпоривъ лошадей, отважно ринулась за нимъ.
Догнать его однако имъ не удалось, потому что паяцъ сдѣлалъ двойное сальтомортале и поравнялся уже съ въѣзжавшими въ шкапъ гусарами, при чемъ поблагодарилъ ихъ за беззавѣтную преданность Щелкунчику и отечеству и обѣщалъ достойнѣйшимъ изъ нихъ награды.
Куклы радостно привѣтствовали возвратившихся героевъ и самоотверженно предложили имъ свои постели и диваны, деликатно попросивъ при этомъ снять ихъ запятнанные мундиры.
Между тѣмъ бѣгство кавалеріи поставило стоявшую на скамеечкѣ батарею въ отчаянное положеніе. Увидѣвъ, что защищавшіе ее кавалеристы блестяще отступили, мышиный царь созвалъ множество самыхъ жирныхъ своихъ подданныхъ, которые произвели атаку и вскорѣ опрокинули скамейку вмѣстѣ съ пушками и артиллеристами. Страшно пораженный этимъ, Щелкунчикъ приказалъ правому флангу отступить. Вы понимаете, дѣти, что подобное отступленіе мало чѣмъ отличается отъ бѣгства, и, навѣрное, сожалѣете вмѣстѣ со мною о бѣдствіи, постигшемъ армію любимца Маши, Щелкунчика Но не огорчайтесь, а поглядите на лѣвый флангъ его арміи: тамъ все обстоитъ благополучно, — и полководцы, и солдаты имѣютъ молодцоватый видъ и воодушевлены надеждой на побѣду.
Въ самый разгаръ сраженія изъ-подъ комода неожиданно выползла многочисленная мышиная кавалерія и съ громкимъ, отвратительнымъ пискомъ бросилась на лѣвый флангъ арміи Щелкунчика, но встрѣтила тутъ сильный отпоръ. Почти мгновенно образовался отрядъ охотниковъ, который перелѣзъ съ трудомъ черезъ порогъ у шкапа и выстроился противъ мышей.
Этотъ отрядъ, которымъ предводительствовали два китайскихъ богдыхана, состоялъ изъ садовниковъ, тирольцевъ, тунгусовъ, парикмахеровъ, паяцевъ, купидоновъ, тигровъ, львовъ, морскихъ кошекъ и обезьянъ. Несмотря на нѣкоторую пестроту въ своемъ составѣ, отрядъ этотъ сражался съ такой отвагой и хладнокровіемъ, что обязательно побѣдилъ бы непріятеля, если бы не одинъ отчаянный мышиный кавалеристъ, который бѣшено бросился на китайскаго богдыхана и откусилъ ему голову; богдыханъ, падая, убилъ двухъ тунгусовъ и одну морскую кошку. Это произвело брешь, черезъ которую проникъ непріятель, и вскорѣ весь отрядъ былъ перекусанъ. Однакожъ мыши отъ этого немного выгадали, потому что ихъ кавалеристы, перегрызая пополамъ противниковъ, давились находившимися внутри ихъ бумажками со стихами и околѣвали на мѣстѣ. Армія Щелкунчика все отступала, отступала, теряя солдатъ, и наконецъ онъ съ небольшой горстью героевъ очутился прижатымъ у самаго шкапа.
— Резервы, впередъ! Полицейскій, паяцъ, барабанщикъ, гдѣ вы? — кричалъ Щелкунчикъ, возлагая надежду на подкрѣпленіе изъ шкапа. Но оттуда выскочило лишь нѣсколько пряничныхъ кавалеровъ и дамъ. Это были очень милые люди и прекрасные вѣрноподданные, но они сражались такъ неловко, такъ неискусно размахивали руками, что во враговъ не попадали, а только сбили шапочку съ головы самого Щелкунчика. Непріятельскіе солдаты очень скоро откусили у нихъ ноги, и они опрокинулись, задавивъ при этомъ еще нѣсколько защитниковъ Щелкунчика.
Щелкунчикъ, окруженный со всѣхъ сторонъ непріятелемъ, находился въ отчаянномъ положеніи. Онъ хотѣлъ перепрыгнуть черезъ порогъ у шкапа, но ножки его были слишкомъ коротки. Клара и старая кукла лежали въ обморокѣ и не могли притти къ нему на помощь, а кавалеристы уже успѣли выпить въ весьма короткое время столько рому изъ шоколадныхъ бутылочекъ, что совершенно не годились въ дѣло.
— Коня! коня! полцарства за коня! — съ отчаяніемъ закричалъ Щелкунчикъ.
Но въ эту же самую минуту два непріятельскихъ стрѣлка схватили его за деревянный плащъ и торжественно повели къ своему царю, который бѣжалъ имъ навстрѣчу, радостно пища семью ртами.
Маша не могла больше выдержать.
— О, мой бѣдный Щелкунчикъ! — вскричала она, рыдая, и, не помня себя, сняла башмакъ съ лѣвой ноги и изо всѣхъ силъ бросила его въ густую кучку мышей, окружавшую царя.
Мгновенно все смѣшалось и исчезло, а Маша, снова почувствовавъ острую боль въ рукѣ, упала въ обморокъ на полъ.
Болѣзнь.
правитьОчнувшись, Маша увидѣла себя лежавшей въ постелькѣ. Яркое солнце свѣтило въ комнату сквозь обледенѣлыя стекла.
Около нея сидѣлъ какой-то человѣкъ, въ которомъ она вскорѣ узнала хирурга Вендельштерна.
— Вотъ она и проснулась! — тихо сказалъ онъ. Тутъ подошла мама и поглядѣла на нее тревожно и пытливо.
— Ахъ, милая мама, — прошептала Маша, — что, ушли мыши? спасенъ Щелкунчикъ?
— Не говори глупостей, милая Маша! Что общаго между мышами и Щелкунчикомъ? А ты, Дурная дѣвочка, надѣлала намъ много хлопотъ! Ты вчера до поздней ночи играла въ куклы, задремала и тебя, вѣроятно, напугалъ какой-нибудь мышенокъ, хотя мышей, кажется, у насъ нѣтъ; ты толкнула рукой стеклянную дверцу шкапа и такъ сильно порѣзала руку, что господинъ Вендельштернъ, который только что вынулъ изъ ранъ осколки стекла, говоритъ, что еслибъ стекло чуточку вошло глубже, то жила была бы перерѣзана, и ты осталась бы безъ руки. Слава Богу, что я скоро проснулась и, увидавъ, что тебя нѣтъ, встала и пошла въ ту комнату. Ты лежала-безъ чувствъ на полу, а кровь изъ руки такъ и лилась. Я сама чуть не упала въ обморокъ Отъ страха. Около тебя валялись оловянные солдатики Фрица, куклы, разбитыя сахарныя фигурки, пряничные человѣчки; ты держала Щелкунчика въ окровавленной рукѣ, а недалеко отъ тебя лежалъ твой лѣвый башмакъ.
— Ахъ мамочка, мамочка! — перебила Маша, — вѣдь это слѣды большого сраженія между куклами и мышами! Я сильно перепугалась, когда мыши хотѣли взять въ плѣнъ Щелкунчика, командовавшаго арміей куколъ! Я бросила башмакомъ въ мышей и не помню, что было дальше.
Хирургъ Вендельштернъ подмигнулъ мамѣ, и та ласково сказала Машѣ:
— Ну, хорошо, дѣточка, хорошо! успокойся! Мыши ушли, а Щелкунчикъ живъ, здоровъ и тебѣ того же желаетъ.
Въ это время въ комнату вошелъ докторъ Штальбаумъ и началъ о чемъ-то шептаться съ хирургомъ; потомъ они оба пощупали у Маши пульсъ, и она слышала, что рѣчь шла о лихорадкѣ отъ раны. Ей велѣно было лежать въ постели и принимать лѣкарство, хотя она чувствовала себя хорошо, и только рука у нея немного болѣла. Она знала, что Щелкунчикъ вышелъ изъ битвы невредимымъ, и порой слышала, какъ будто сквозь сонъ, что онъ тихо и грустно говоритъ ей: «Маша, дорогая моя! Я вамъ обязанъ многимъ, но вы можете сдѣлать для меня еще больше»! Какъ ни старалась дѣвочка, она не могла объяснить себѣ, что это значитъ. Играть Маша не могла, — ей мѣшала раненая рука, а когда она читала или перелистывала картинки, у нея начинало рябить въ глазахъ. Время поэтому тянулось безконечно долго; она еле могла дождаться сумерекъ, когда мама присаживалась къ ея постелькѣ и читала или разсказывала ей разныя интересныя вещи.
Однажды, только что мама окончила занятную исторію про принца Фокардина, дверь отворилась, и вошелъ крестный Дроссельмейеръ.
— Дайте-ка; я самъ погляжу, что тутъ съ ней приключилось? — сказалъ онъ.
Какъ только Маша увидала желтый сюртукъ крестнаго, ей опять вспомнилась та ужасная ночь, когда Щелкунчикъ проигралъ мышамъ сраженіе, и она невольно громко воскликнула:
— Ахъ, крестный, какой ты былъ гадкій! Я отлично видѣла, какъ ты сидѣлъ на часахъ и покрылъ ихъ своими крыльями, чтобы они не били звонко и не испугали мышей. Я слышала, какъ ты звалъ мышинаго царя. Зачѣмъ ты не помогъ мнѣ и Щелкунчику, гадкій крестный? Вотъ, по твоей милости; и я лежу теперь въ постели!
— Что съ тобой, милая Маша? — спросила съ испугомъ мама.
А крестный сдѣлалъ странную гримасу и запѣлъ гнусливымъ голосомъ:
«Часамъ надобно жужжать,
Чтобъ царя мышей прогнать!
Колокольчики, играйте,
Звономъ куколъ ободряйте!
Тикъ и такъ, летитъ сова,
И была ужъ такова.
Колокольчики звените
И царя мышей гоните!
Ж-ж-ж--часы шумятъ,
Колокольчики звенятъ:
Динь, динь, динь!
Донъ, донъ, донъ!
Бимъ, бамъ, бомъ!
Клингъ, клингъ, клангъ!
Тикъ, тикъ, тукъ!
Тики, тики, такъ!
Мышиный царь — дуракъ!»
Широко раскрытыми глазами смотрѣла дѣвочка на крестнаго, который выворачивалъ глаза, прыгалъ съ ноги на ногу и размахивалъ правой рукой, какъ маятникомъ. Она бы, вѣроятно, испугалась, не будь тутъ мамы и Фрица, который потихоньку прокрался въ комнату и съ громкимъ смѣхомъ вскричалъ:
— Крестный, ты сегодня препотѣшный! Ты кривляешься, какъ мой паяцъ, котораго я вчера бросилъ за печку!
Мама же сказала очень серьезно:
— Господинъ Дроссельмейеръ, скажите, пожалуйста, что это значитъ?
— Каково! — отвѣчалъ крестный, — неужели вы не узнали хорошенькой пѣсенки часовщика? Я ее всегда пою такимъ больнымъ, какъ Маша.
Тутъ онъ присѣлъ къ постелькѣ дѣвочки и сказалъ:
— Послушай, Маша, ты не сердись, что я не выкололъ мышиному царю всѣхъ его четырнадцати глазъ. Не могъ я этого сдѣлать! Лучше порадую тебя кой-чѣмъ другимъ!
Съ этими словами Дроссельмейеръ полѣзъ въ карманъ и потихоньку вытащилъ Щелкунчика, которому онъ ловко вставилъ зубки и вправилъ свернутую челюсть. Маша закричала отъ радости, а мама сказала, улыбаясь:
— Видишь, какъ крестный любитъ твоего Щелкунчика!
— Но ты все-таки должна сознаться, — прибавилъ крестный, — что Щелкунчикъ твой очень безобразенъ. Хочешь послушать, почему онъ сдѣлался такимъ уродомъ? Впрочемъ, ты, можетъ быть, уже знаешь исторію о принцессѣ Пирлипатѣ, колдуньѣ Мышугѣ и искусномъ часовщикѣ?
— Послушай-ка, крестный! — внезапно вмѣшался Фрицъ, — ты отлично вставилъ зубы Щелкунчику, и челюсть у него больше не качается, но почему у него нѣтъ сабли? Зачѣмъ ты снялъ съ него саблю?
— Ну, вотъ, — отвѣтилъ съ неудовольствіемъ Дроссельмейеръ — все не такъ, да не такъ! На тебя не угодишь! Какое мнѣ дѣло до сабли Щелкунчика? Я его вылѣчилъ, а саблю онъ себѣ пусть самъ добычаетъ, какъ хочетъ!
— Правда! — согласился Фрицъ, — если онъ молодецъ, то добудетъ себѣ оружіе самъ.
— Итакъ, Маша, — продолжалъ крестный, — скажи, знаешь ли ты исторію принцессы Пирлипаты?
— Ахъ, нѣтъ! — возразила Маша, — разскажи, милый крестный, разскажи!
— Надѣюсь, господинъ Дроссельмейеръ, — сказала госпожа Штальбаумъ, — что ваша исторія не будетъ такой страшной, какъ все, что вы разсказываете?
— Ничуть не страшной! То, что я сейчасъ разскажу вамъ, напротивъ, очень забавно!
— Ну, разсказывай, разсказывай же скорѣй! — вскричали дѣти, и крестный Дроссельмейеръ началъ такъ:
Сказка о твердомъ орѣхѣ.
правитьРодители Пирлипаты были король и королева, такъ что Пирлипата какъ только родилась, такъ и сдѣлалась принцессой.
Увидавъ лежавшую въ колыбелькѣ хорошенькую дочку, король пришелъ въ такой восторгъ, что началъ прыгать около нея на одной ножкѣ, приговаривая: «нѣтъ никого на свѣтѣ красивѣе моей Пирлипаточки!» — Всѣ министры, генералы, придворные, офицеры, глядя на своего повелителя, тоже скакали на одной ножкѣ кругомъ люльки и громко кричали: «такъ точно — никакъ нѣтъ»! — И правда, съ той поры, какъ стоитъ свѣтъ, не бывало еще такого прелестнаго ребенка, какъ принцесса Пирлипата. Личико ея было какъ будто соткано изъ бѣлаго и розоваго шелка, глазки были, какъ незабудки, а локоны вились золотыми колечками.
Притомъ слѣдуетъ замѣтить, что Пирлинаточка родилась съ прекрасными жемчужными зубками, которыми она такъ укусила за руку государственнаго канцлера, когда тотъ захотѣлъ разглядѣть ихъ поближе, что онъ громко закричалъ: «ой, батюшки»! — Нѣкоторые изъ придворныхъ, впрочемъ, увѣряли, что онъ закричалъ: «ой, матушки»! — но важный вопросъ этотъ, не смотря на посвященные его разработкѣ сотни толстѣйшихъ томовъ, до сихъ поръ еще не рѣшенъ окончательно. Какъ бы то ни было, но Пирлипаточка все-таки укусила канцлера за палецъ, и восхищенная страна узнала, что принцесса не только прекрасна, но и умна.
Итакъ, всѣ были довольны: одна только королева стала вдругъ почему-то печальной и озабоченной. Всѣ очень удивились, что она приказала зорко сторожить колыбель Пирлипаты. У дверей стояли часовые, а въ комнатѣ день и ночь должны были сидѣть шесть нянекъ, кромѣ тѣхъ двухъ, которыя были приставлены къ колыбелькѣ. Но вотъ, что уже совсѣмъ было непонятно и странно, это приказаніе королевы, чтобы каждая нянька держала на колѣняхъ кота и всю ночь не давала ему засыпать.
Вы, дѣтки, тоже, конечно, не можете догадаться, зачѣмъ дѣлала все это королева, но я-то знаю и сейчасъ вамъ разскажу.
Разъ при дворѣ отца Пирлипаты собралось много королей и принцевъ, и въ ихъ честь устроены были блестящіе турниры, представленія и придворные балы. Король, желая показать, какъ много у него золота и серебра, рѣшилъ тряхнуть своей казной и задать пиръ на славу. Узнавъ отъ придворнаго астронома, что теперь самое благопріятное время для изготовленія колбасъ, король приказалъ главному повару приготовить разнаго сорта колбасы, а самъ поѣхалъ приглашать королей и принцевъ. "Прошу васъ пожаловать ко мнѣ запросто на ложку супу — сказалъ онъ, желая сдѣлать имъ пріятный сюрпризъ. Затѣмъ, возвратившись домой, онъ ласково обратился къ королевѣ: «милочка, ты знаешь, какъ я люблю колбасу»! --Королева поняла, что это значитъ, что ей надо самой приняться за полезное дѣло изготовленія колбасъ, какъ это случалось неоднократно и раньше. Главный хранитель сокровищъ немедленно отпустилъ на кухню большой золотой котелъ и серебряныя кастрюли для колбасъ; огонь въ печи развели дровами изъ сандальнаго дерева; королева подвязала шелковый фартукъ, — и вскорѣ изъ котла поднялся вкусный запахъ колбаснаго навара. Запахъ этотъ достигъ до комнаты, въ которой происходило 12-е засѣданіе государственнаго совѣта по вопросу о томъ, за правымъ или лѣвымъ ухомъ долженъ носить золотое перо придворный оберъ-секретарь. Потянувъ носомъ воздухъ, король пришелъ въ такой восторгъ, что не могъ сдержаться.
— «Извините, господа»! — вскричалъ онъ, бросился въ кухню, помѣшалъ въ котлѣ золотымъ скипетромъ, обнялъ королеву и, успокоенный, вернулся продолжать засѣданіе.
Въ кухнѣ между тѣмъ наступила торжественная минута: слѣдовало рѣзать на кусочки сало и поджаривать его на серебряныхъ вертелахъ. Придворныя дамы отошли, такъ какъ королева хотѣла все сдѣлать сама изъ уваженія и преданности къ царственному супругу. Когда сало начало поджариваться, изъ-подъ пола раздался тоненькій голосокъ: «дай и мнѣ кусочекъ сальца, сестрица: я, вѣдь, тоже королева и очень хочу полакомиться»! — Королева сейчасъ же догадалась, что это пищитъ госпожа Мышуга, которая уже много лѣтъ жила въ королевскомъ дворцѣ.
Она увѣряла, что состоитъ въ родствѣ съ королевскимъ домомъ, и что сама она королева мышинаго царства и содержитъ подъ поломъ многочисленный штатъ придворныхъ. Королева, добрая, кроткая женщина, хотя и не признавала госпожи Мышуги своей сестрой и королевой, во охотно угощала ее въ большіе праздники.
— Вылѣзайте, госпожа Мышуга, и кушайте на здоровье! — сказала она.
Госпожа Мышуга, весело подпрыгивая, вскочила на печку и начала хватать маленькими лапками кусочки сала, которые протягивала ей королева. Но тутъ со всѣхъ сторонъ прискакали кумовья и родственники госпожи Мышуги и наконецъ семь ея сыновей, извѣстныхъ обжоръ въ подпольномъ царствѣ. Они, завладѣли саломъ прежде, нежели испуганная королева могла воспротивиться этому. Къ счастью, подоспѣла оберъ-гофмейстерина и безъ церемоніи раствыряла назойливыхъ гостей. Остатки уцѣлѣвшаго сала были, но указанію придворнаго математика, мастерски распредѣлены на всѣ колбасы.
Скоро заиграли трубы и литавры, и короли и принцы въ блестящихъ одеждахъ съѣхались на пиръ, — кто верхомъ на бѣлыхъ коняхъ, кто въ хрустальныхъ экипажахъ. Король встрѣчалъ всѣхъ ихъ чрезвычайно радушно и затѣмъ въ коронѣ и со скипетромъ занялъ почетное мѣсто за столомъ.
Стали подавать одинъ сортъ колбасы за другимъ. Знатные гости кушали съ большимъ одушевленіемъ, но король не разъ морщился и съ укоризной взглядывалъ на королеву. Когда подали 65-й сортъ — ливерную колбасу — всѣ замѣтили, что король поблѣднѣлъ и нѣсколько разъ вздохнулъ; когда же принялись уничтожать особенно любимую королемъ кровяную колбасу, онъ поднялъ глаза къ небу, откинулся на спинку кресла и лишился чувствъ.
Всѣ выскочили изъ-за стола, и придворный докторъ тщетно искалъ пульса у несчастнаго короля, которымъ, казалось, овладѣло глубокое, непостижимое горе. Никакія средства не помогали. Наконецъ два придворныхъ доктора, благоговѣйно опустившись на колѣни- одинъ противъ лѣвой, а другой противъ правой ноздри монарха, вѣрноподданнически стали пускать ему въ носъ дымъ изъ жженыхъ перьевъ. Король нѣсколько пришелъ въ себя и чуть слышно пробормоталъ: «слишкомъ мало сала»!! — Тогда неутѣшная королева бросилась къ его ногамъ и зарыдала:
— О, мой несчастный супругъ! какую вы терпите муку! Глядите, — виновница у вашихъ ногъ, накажите ее, накажите построже! Ахъ! госпожа Мышуга, семь сыновей ея, кумовья ея и тетушки поѣли почти все сало….
Тутъ королева упала въ обморокъ по всѣмъ правиламъ придворнаго этикета.
Разсерженный король вскочилъ и громко закричалъ:
— Оберъ-гофмейстерина, какъ это случилось? Оберъ-гофмейстерина разсказала все, что ей было извѣстно, и король рѣшилъ отомстить госпожѣ Мышугѣ и ея семейству.
Тотчасъ былъ принесенъ въ креслѣ самый старый изъ тайныхъ совѣтниковъ, который предложилъ королю завести съ госпожей Мышугой процессъ и отобрать у нея принадлежащее ей подполье со всѣмъ движимымъ и недвижимымъ имуществомъ.
Но король, знакомый нѣсколько понаслышкѣ съ судопроизводствомъ въ его королевствѣ, не пожелалъ откладывать дѣло въ такой долгій ящикъ, тѣмъ болѣе, что Мышугу невозможно было подвергнуть предварительному заключенію, и она продолжала бы ѣсть у него сало. Старичка тайнаго совѣтника, который успѣлъ уже заснуть и довольно неприлично посвистывалъ носомъ, отнесли бережно впредь до востребованія домой, а вмѣсто него былъ призванъ придворный часовщикъ и органистъ. Этому то человѣку, котораго звали, какъ меня, Христіаномъ Эліасомъ Дроссельмейеръ, и было передано дѣло. Дроссельмейеръ сказалъ, что онъ знаетъ способъ, посредствомъ котораго онъ можетъ навѣки изгнать изъ дворца госпожу Мышугу со всѣми ея родственниками и дворомъ. Онъ, въ самомъ дѣлѣ, вскорѣ изготовилъ маленькія проволочныя машинки, внутри которыхъ на ниточкѣ прикрѣплялось жареное сало, и разставилъ ихъ въ большомъ количествѣ по комнатамъ дворца. Но госпожа Мышуга была не глупѣе часовщика и тотчасъ же подмѣтила его ухищренія, но семь сыновей ея и безчисленное множество кумовей и кумушекъ, не смотря на ея предостереженія, ринулись въ машинки Дроссельмейера и только что собрались полакомиться саломъ, какъ рѣшетки внезапно опустились: они попались въ плѣнъ и были затѣмъ казнены на кухнѣ.
Госпожа Мышуга съ горстью уцѣлѣвшихъ мышей покинула мѣсто ужасовъ.
Горе, отчаяніе, жажда мести бушевали въ ея груди. Дворъ радовался, но королева была озабочена: она знала характеръ Мышуги и понимала, что та непремѣнно отомститъ ей за смерть сыновей и родственниковъ. Такъ и выщло. Однажды, когда королева готовила для своего царственнаго супруга любимый его студень, появилась госпожа Мышуга и сказала:
— Мои сыновья, кумушки и тетушки убиты, — берегись, королева, какъ бы царица мышей не перегрызла пополамъ твоей принцессочки, берегись!
Съ этими словами она исчезла и больше не появлялась. Королева такъ перепугалась, что уронила студень въ огонь, и такимъ образомъ госпожа Мы- шуга вторично испортила любимое кушанье короля, на что онъ очень разсердился.
— Ну, на нынѣшній вечеръ довольно! въ слѣдующій разъ доскажу остальное, — сказалъ, вставая, крестный Дроссельмейеръ.
Какъ ни упрашивала его Маша разсказывать дальше, онъ ни за что не согласился.
— Нельзя такъ много заразъ, Маша! — сказалъ онъ, направляясь къ двери.
— Скажи-ка, крестный — крикнулъ ему вдогонку Фрицъ — это правда, что мышеловки изобрѣлъ ты?
— Какъ можно спрашивать такой вздоръ! — сказала мама.
— А почему бы я и не могъ выдумать мышеловки? — загадочно улыбаясь, тихо сказалъ крестный. — Развѣ я не искусный механикъ?
Продолженіе сказки о твердомъ орѣхѣ,
править— Теперь вы знаете, дѣти, — продолжалъ крестный Дроссельмейеръ въ слѣдующій вечеръ, — почему королева велѣла такъ заботливо оберегать принцессочку Пирлипату. Она страшно боялась, что госпожа Мышуга исполнитъ свою угрозу и загрызетъ ея дочку! Машинки Дроссельмейера не могли изловить умную и хитрую госпожу Мышугу, и придворный астрономъ, онъ же гадатель и звѣздочетъ, сказалъ, что только семейство кота-мурлыки можетъ не допустить госпожи Мышуги до колыбели принцессы. Оттого-то нянюшки и должны были держать на колѣняхъ сыновей этого семейства, которыхъ король произвелъ въ оберъ-коты и пожаловалъ имъ почетный орденъ «ослинаго копыта». Чтобы облегчить имъ тягость государственной службы, король приказалъ нянюшкамъ щекотать оберъ-котамъ шейки, а по праздникамъ, кромѣ того, гладить брюшко.
Однажды въ полночь одна изъ двухъ главныхъ нянюшекъ, сидѣвшихъ возлѣ самой колыбели, нечаянно заснула, а за ней также нечаянно захрапѣли остальныя няньки, оберъ-коты и часовые.
Проснувшись, главная нянька съ испугомъ посмотрѣла кругомъ: все спало, мурлыканья не было слышно, царила мертвая тишина: только древесный червякъ точилъ гдѣ-то стѣну. Затѣмъ нянька посмотрѣла на Пирлилату и обмерла отъ ужаса: она увидѣла большую, безобразную мышь, стоявшую на заднихъ лапкахъ и положившую уродливую голову на личико принцессы. Нянька вскочила съ ужаснымъ крикомъ; всѣ проснулись, но въ ту же минуту госпожа Мышуга (это была она) бросилась въ уголъ. Оберъ-коты бросились за ней, но было уже поздно: она исчезла въ щели пода. Пирлипаточка проснулась отъ шума и жалобно заплакала.
— Какое счастье! — вскричали няньки, — она жива!
Но какъ вписать ихъ испугъ, когда, взглянувъ на принцессу, онѣ увидѣли, что сталось съ прелестнымъ, нѣжнымъ ребенкомъ! Вмѣсто бѣленькаго, розоваго личика съ золотистыми локонами у принцессы явилась безобразная, толстая голова, сидѣвшая на тщедушномъ, скрюченномъ тѣльцѣ: небесно- голубые глазки превратились въ выпученные, зеленые, а ротикъ растянулся до самыхъ ушей. Королева чуть не умерла съ горя, а кабинетъ короля обили мягкими обоями на ватѣ, такъ какъ онъ поминутно стукался головой о стѣну, приговаривая жалобнымъ голосомъ: «о, я, злополучный монархъ»! — Теперь бы, кажется, онъ могъ сообразить, что лучше было ѣсть колбасу безъ сала и оставить въ покоѣ подъ печкой госпожу Мышугу и всю ея родню, однако онъ этого не понялъ, а свалилъ всю вину на придворнаго часовщика и органиста Христіана Эліаса Дроссельмейера изъ Нюрнберга и отдалъ мудрый приказъ: «Дроссельмейеръ долженъ черезъ четыре недѣли привести принцессу Пирлипату въ прежній видъ или, по крайней мѣрѣ, найти для того вѣрное средство; въ противномъ же случаѣ, онъ долженъ позорно погибнуть отъ руки палача».
Дроссельмейеръ страшно перепугался; однако онъ вѣрилъ въ свое искусство и счастье и тотчасъ же принялся первымъ долгомъ за операцію, которая казалась ему полезной. Онъ очень ловко разобралъ принцессу Пирлипату, отвинтилъ ей ручки и ножки и осмотрѣлъ ея внутреннее устройство. Однако, къ крайнему своему прискорбію, онъ увидалъ, что чѣмъ старше будетъ становиться принцесса, тѣмъ она будетъ безобразнѣе. Онъ опять осторожно свинтилъ Пирлипату и съ грустью сѣлъ возлѣ ея колыбели, отъ которой не смѣлъ ни на шагъ отлучаться. Сидѣлъ такъ часовщикъ очень долго и все не могъ придумать, какъ пособить горю. Въ среду на четвертой недѣлѣ король съ злобно блещущими глазами заглянулъ въ комнату, погрозилъ скипетромъ и закричалъ:
— Христіанъ Эліасъ Дроссельмейеръ, вылѣчи принцессу, иначе ты умрешь!
Дроссельменеръ началъ громко плакать, а Пирлипата тѣмъ временемъ весело щелкала орѣхи. Тутъ въ первый разъ часовщикъ обратилъ особенное вниманіе на необыкновенную любовь Пирлипаты къ орѣхамъ. Послѣ своего превращенія она долго кричала, пока не увидала случайно орѣха: тогда она тотчасъ же его разгрызла, съѣла зернышко и успокоилась. Съ тѣхъ поръ нянюшки не могли наготовиться на нее орѣховъ.
— О, удивительная игра природы! — вскричалъ Христіанъ Эліасъ Дроссельмейеръ, — ты указываешь мнѣ дверь къ тайнѣ; я постучу въ нее, и она отворится.
Онъ тотчасъ же попросилъ позволенія поговорить съ придворнымъ астрономомъ, и былъ отведенъ къ нему подъ крѣпкою стражей, состоящей изъ 20 солдатъ огромнаго роста. Оба друга обнялись со слезами, затѣмъ удалились въ потаенную комнату и развернули книги, въ которыхъ говорилось объ инстинктѣ, симпатіяхъ, антипатіяхъ и другихъ таинственныхъ вещахъ.
Наступила ночь; придворный астрономъ сталъ наблюдать звѣзды и при помощи Дроссельмейера, также искуснаго въ этомъ дѣлѣ, старался угадать судьбу принцессы Пирлипаты. Это было очень трудно, такъ какъ линіи были чрезвычайно перепутаны, но наконецъ, — о радость! они ясно увидали, что для того, чтобы вернуть принцессѣ ея прежнюю красоту, ей надо было дать съѣсть сладкое зерно орѣха-кракатука. У этого орѣха была такая твердая скорлупа. что самая тяжелая пушка могла по ней проѣхать и не разбить ея. Молодой человѣкъ, ни разу не брившійся и не носившій сапогъ, долженъ былъ разгрызть этотъ орѣхъ въ присутствіи принцессы, подать ей зерно съ зажмуренными глазами, сдѣлать, не споткнувшись, семь шаговъ назадъ и только тогда открыть глаза.
Три дня и три ночи работали безъ отдыха Дроссельмейеръ съ астрономомъ, и наконецъ въ субботу, наканунѣ дня, когда часовщикъ долженъ былъ лишиться головы, онъ съ необыкновенной развязностью вбѣжалъ въ комнату, гдѣ обѣдалъ король, и сообщилъ ему о найденномъ средствѣ. Король отъ радости такъ растерялся, что проглотилъ, не разжевавши, длиннѣйшую сосиску, которою чуть было не подавился. Но Провидѣніе хранило монарха: сидѣвшій рядомъ съ нимъ придворный врачъ успѣлъ во-время схватить сосиску за кончикъ и извлечь ее изъ королевскаго горла. Оправившись и отдавши приказаніе первому министру о томъ, чтобы отнынѣ въ королевствѣ никто подъ страхомъ смерти не смѣлъ торговать сосисками длиннѣе 2-хъ вершковъ, король порывисто обнялъ Дроссельмейера и обѣщалъ пожаловать ему брилліантовую саблю, орденъ свиного хрящика 1-й степени, парадный мундиръ и землю въ мѣстахъ не столь отдаленныхъ отъ столицы, состоящую изъ однихъ болотъ и не приносящую поэтому никакого дохода казнѣ.
— Садитесь за столъ, милѣйшій Дроссельмейеръ, — привѣтливо сказалъ король, подвигая къ нему блюдо съ горячими сосисками, — покушайте и принимайтесь немедленно за дѣло, да смотрите въ оба, мой милый, чтобы тотъ молодой человѣкъ, который разгрызетъ орѣхъ-кракатукъ, какъ-нибудь не выпилъ вина, а то онъ споткнется, когда будетъ пятиться назадъ. Потомъ пусть его хоть сопьется, — мнѣ это рѣшительно все равно!
Дроссельмейеръ былъ очень пораженъ рѣчью короля. Дрожа и заикаясь, онъ сказалъ, что хотя средство, правда, и найдено, но что ни орѣхѣ-кракатукъ, ни молодой человѣкъ, который долженъ раскусить его, еще не разысканы, и неизвѣстно даже, можно ли ихъ найти. Взбѣшенный король высоко взмахнулъ скипетромъ надъ головой, увѣнчанной короной, и закричалъ львинымъ голосомъ:
— Отрубить ему голову!
Счастье еще для злополучнаго Дроссельмейера, что король въ этотъ день вкусно покушалъ, былъ оттого въ прекрасномъ расположеніи духа и послушался разумныхъ совѣтовъ великодушной королевы, тронутой судьбой Дроссельмейера. Часовщикъ собрался съ духомъ и объяснилъ, что онъ выполнилъ свою задачу, — нашелъ средство возвратить принцессѣ красоту, а потому онъ смѣетъ до нѣкоторой степени разсчитывать на сохраненіе своей жизни. Король хотя и проворчалъ, что это все вздоръ и пустяки, но тѣмъ не менѣе, выпивъ стаканчикъ желудочной, нѣсколько смягчился и рѣшилъ, что часовщикъ и астрономъ должны сейчасъ же отправиться въ путь и вернуться не иначе, какъ съ орѣхомъ-кракатукомъ. Королева, со своей стороны, подала мысль отыскать человѣка-щелку на черезъ объявленія въ мѣстныхъ и иностранныхъ газетахъ, что и было королемъ одобрено.
Тутъ крестный опять прервалъ свой разсказъ и обѣщалъ на слѣдующій вечеръ досказать остальное.
Окончаніе сказки о твердомъ орѣхѣ.
правитьНа слѣдующій вечеръ, какъ только зажгли свѣчи, опять пришелъ крестный и сталъ разсказывать дальше.
Пятнадцать лѣтъ странствовали Дроссельмейеръ и придворный астрономъ, а все не находили орѣха-кракатука. Если начать разсказывать, гдѣ они были и какихъ навидались чудесъ, придется говорить цѣлый мѣсяцъ, милыя дѣти, но я этого не сдѣлаю, а скажу только, что глубоко огорченный Дроссельмейеръ подъ конецъ стосковался по своему милому городу Нюрнбергу. Особенно сильно испытывалъ онъ эту тоску, когда сидѣлъ со своимъ другомъ въ Азіи и покуривалъ трубочку.
— О, прекрасный городъ Нюрнбергъ! Человѣкъ, который видѣлъ тебя, хотя бы онъ побывалъ въ Лондонѣ и Парижѣ, все-таки долженъ стремиться къ тебѣ, если у него есть сердце! О, распрекраснѣйшій городъ Нюрнбергъ, съ красивыми домами и окошками!
Слушая жалобы Дроссельмейера, астрономъ проникся такимъ глубокимъ состраданіемъ и такъ отчаянно завылъ, что вопли его были слышны по всей Азіи. Однако онъ скоро опомнился, вытеръ слезы и спросилъ:
— Дорогой другъ, зачѣмъ же мы здѣсь сидимъ и воемъ? Отчего не пойти намъ въ Нюрнбергъ? Не все ли намъ равно, гдѣ разыскивать этотъ проклятый орѣхъ!
— И то правда! — сказалъ утѣшенный Дроссельмейеръ.
Оба встали, выколотили трубки и пошли изъ азіатскаго лѣса прямой дорогой въ Нюрнбергъ. Какъ только они туда пришли, Дроссельмейеръ побѣжалъ къ своему двоюродному брату, кукольныхъ дѣлъ мастеру, лакировщику и позолотчику, Христофору Захаріасу Дроссельмейеръ, котораго онъ давнымъ-давно не видалъ. Часовщикъ разсказалъ ему всю исторію о принцессѣ нирлипатѣ, госпожѣ Мышугѣ и орѣхѣ-кракатукѣ, а тотъ всплескивалъ руками и восклицалъ:
— Ну-ну! Какія однако водятся чудеса на свѣтѣ!
Дроссельмейеръ описалъ ему свои приключенія во время далекихъ странствованій, разсказалъ, какъ онъ провелъ два года у Финиковаго короля, какъ его грубо прогналъ Миндальный князь, какъ онъ тщетно наводилъ справки у бѣлокъ-естествоиспытателей, — словомъ, какъ вездѣ его преслѣдовала неудача и какъ онъ не напалъ даже и на слѣдъ орѣ- ха-кракатука. Во время этого разсказа Христофоръ Захаріасъ прищелкивалъ пальцами и языкомъ, вертѣлся на одной ножкѣ и наконецъ вскричалъ:
— Эй, вотъ такъ штукенція!
Онъ высоко подбросилъ парикъ и шапку, горячо обнялъ брата и воскликнулъ:
— Братецъ! какой вы счастливчикъ! вы спасены! спасены, говорю вамъ! Если я не ошибаюсь, то орѣхъ-кракатукъ у меня!
Тотчасъ же онъ принесъ шкатулку и вынулъ изъ нея золоченый орѣхъ средней величины.
— Вотъ, — сказалъ онъ, — исторія этого орѣха. Много лѣтъ тому назадъ, во время рождественскихъ праздниковъ, пришелъ сюда незнакомецъ, продававшій орѣхи. Какъ разъ передъ моимъ кукольнымъ магазиномъ онъ съ кѣмъ-то поссорился и положилъ на землю мѣшокъ съ орѣхами, Чтобы удобнѣе обороняться. Въ эту минуту по мѣшку проѣхала тяжело нагруженная телѣга и раздавила всѣ орѣхи, кромѣ одного, который незнакомецъ со странною улыбкой предложилъ мнѣ купить за старую монету 1720 года.
Я опустилъ руку въ карманъ и, къ величайшему своему изумленію, нашелъ въ немъ какъ разъ такую монету. Я купилъ орѣхъ и позолотилъ его. Почему я такъ дорого заплатилъ за этотъ орѣхъ и зачѣмъ потомъ такъ бережно хранилъ его, этого я объяснить тебѣ не въ состояніи!
Чтобы убѣдиться въ томъ, что это именно и есть желанный орѣхъ-кракатукъ, позвали придворнаго астронома. Тотъ, осторожно соскобливъ позолоту, нашелъ на ободкѣ орѣха надпись «Кракатукъ», сдѣланную китайскими буквами. Велика была радость путешественниковъ, а двоюродный братъ считалъ себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, такъ какъ Дроссельмейеръ увѣрилъ его, что теперь его будущность обезпечена и что, кромѣ пенсіи, ему, вѣроятно, будетъ пожалованъ орденъ «налимьей печенки» и будетъ возвращено изъ казны золото, употребленное имъ на позолоту Кракатука.
Было уже поздно, и часовщикъ съ астрономомъ надѣли ночные колпаки и собрались итти спать, какъ вдругъ астрономъ вскричалъ:
— Дорогой товарищъ, счастье никогда не приходитъ одно. Мнѣ кажется, что мы нашли не только орѣхъ-кракатукъ, но и молодого человѣка, который разгрызетъ его и возвратитъ принцессѣ ея красоту.
Онъ не кто иной, какъ сынъ вашего двоюроднаго брата. Идите вы спать, а я тотчасъ же пойду узнавать по звѣздамъ судьбу этого юноши.
Онъ сорвалъ съ головы ночной колпакъ и немедленно принялся за наблюденіе.
Сынъ двоюроднаго брата Дроссельмейера былъ очень милый юноша, который ни разу еще не брился и не надѣвалъ сапогъ На Рождествѣ онъ наряжался въ красную съ золотомъ куртку, надѣвалъ шпагу и красивый парикъ съ косою, и бралъ подмышку шляпу. Блистая красотой, стоялъ онъ въ лавкѣ своего отца и изъ врожденной вѣжливости раскусывалъ орѣхи маленькимъ дѣвочкамъ, которыя прозвали его за это Щелкунчикомъ.
На слѣдующее утро астрономъ радостно обнялъ Дроссельмейера и сказалъ:
— Это онъ! мы нашли его! Надо только имѣть въ виду двѣ вещи: во-первыхъ, мы должны сдѣлать для вашего милаго племянника деревянную косичку и соединить ее съ нижней его челюстью, чтобы можно было оттягивать ее: это поможетъ ему разгрызать самые твердые предметы; затѣмъ, по возвращеніи нашемъ въ столицу, мы не должны говорить, что привезли съ собою молодого человѣка, который раскуситъ орѣхъ-Кракатукъ; онъ долженъ явиться гораздо позднѣе. Я узналъ по звѣздамъ, что король послѣ того, какъ многіе, пробуя разгрызть орѣхъ, поломаютъ себѣ зубы, обѣщаетъ тому, кто вернетъ принцессѣ красоту, сдѣлать его наслѣдникомъ престола и отдать ему руку принцессы.
Кукольныхъ дѣлъ мастеръ былъ чрезвычайно доволенъ, что его сынокъ женится на принцессѣ и сдѣлается впослѣдствіи королемъ, почему и предоставилъ его въ полное распоряженіе часовщика и астронома. Косичка, которую Дроссельмейеръ придѣлалъ своему юному племяннику, отлично удалась, такъ что онъ чудесно разгрызалъ на пробу самыя твердыя персиковыя косточки.
Въ это время въ столицѣ какимъ-то непостижимымъ образомъ уже было получено извѣстіе о томъ, что орѣхъ-Кракатукъ найденъ, такъ что, когда наши путешественники прибыли во дворецъ короля, они нашли тамъ много желающихъ попытать счастье, въ числѣ которыхъ было даже два самыхъ настоящихъ принца. Всѣ съ ужасомъ смотрѣли на Пирли- пату, которая сдѣлалась еще безобразнѣе.
Безбородые юноши одинъ за другимъ брали орѣхъ, Кракатукъ и тискали его изо всѣхъ силъ зубами; многіе отъ излишняго усердія даже присѣдали на корточки и страшно вращали глазами. Однако орѣхъ не поддавался, и дѣло кончалось очень печально для пробующихъ разгрызть его: ихъ съ поломанными зубами и испорченными челюстями выносили безъ памяти изъ комнаты зубные врачи, приговаривая при этомъ:
— Маленькій, но миленькій орѣшекъ!
Наконецъ, когда взволнованный король пообѣщалъ дочь и царство тому, кто раскуситъ этотъ необыкновенный орѣхъ, изъ толпы вышелъ скромный юноша Дроссельмейеръ и попросилъ позволенія попытать счастья. Никто еще такъ не нравился принцессѣ нирлипатѣ, какъ юный Дроссельмейеръ; она приложила маленькія ручки къ сердцу и отъ души вздохнула:
— Ахъ, если-бъ онъ былъ тотъ самый человѣкъ, который разгрызетъ орѣхъ-Кракатукъ и станетъ моимъ мужемъ!
Юный Дроссемльейеръ очень вѣжливо поклонился королю, королевѣ и принцессѣ Пирлипатѣ, принялъ изъ рукъ оберъ-церемоніймейстера орѣхъ-Кракатукъ, взялъ его въ зубы и потянулъ косичку: крррахъ! раздалось по всему дворцу, — скорлупа разлетѣлась на мелкіе кусочки. Затѣмъ онъ ловко очистилъ зерно отъ шелухи, зажмурилъ глаза и, почтительно шаркнувъ ножкой, передалъ его принцессѣ и началъ пятиться назадъ. Пирлипита тотчасъ же проглотила зерно и-о, чудо! уродство ея исчезло, и она опять сдѣлалась дивной красавицей. Заиграли трубы и литавры, сливаясь съ радостными возгласами народа.
Король и весь дворъ, какъ въ день рожденія Пирлипаты, вертѣлись на одной ножкѣ, а на королеву пришлось вылить цѣлый пузырекъ одеколону, такъ какъ отъ радости и восторга она упала въ обморокъ.
Страшный шумъ очень мѣшалъ юному Дроссельмейеру пятиться съ закрытыми глазами, но онъ однако не споткнулся, сдѣлавши шесть шаговъ, и уже занесъ было правую ногу для послѣдняго шага, какъ вдругъ изъ-подъ пола съ страшнымъ пискомъ выскочила госпожа Мышуга; Дроссельмейеръ опустилъ ногу прямо на нее, споткнулся и — о ужасъ! — онъ моментально обратился въ такого же урода, какимъ была Пирлипата. Его туловище скрючилось и еле поддерживало громадную, безобразную голову съ большими выпуклыми глазами и широкимъ разинутымъ ртомъ, а вмѣсто косички висѣлъ узкій деревянный плащъ. Оцѣпенѣвшіе отъ ужаса и испуга часовщикъ и астрономъ первые замѣтили, что около юнаго Дроссельмейера плавала въ крови смертельно раненая крыса, въ которой королева тотчасъ же признала госпожу Мышугу. Юноша такъ сильно придавилъ ея шею острымъ каблукомъ, что она прожила послѣ этого всего двѣ минуты. Умирая, госпожа Мышуга жалобно пропищала:
О, орѣшекъ Кракатукъ,
Ты меня пристукнулъ вдругъ!
Скоро, скоро, злой щелкунъ,
Твой настанетъ карачунъ:
На мышенкѣ семь коронъ
И за, мать отплатитъ онъ!
Жизнь, о жизнь, какъ ты прекрасна,
И какъ смерть моя ужасна!
Квикъ!
Съ этимъ возгласомъ госпожа Мышуга окончила свое земное существованіе и была унесена придворнымъ истопникомъ.
Между тѣмъ всѣ позабыли объ юномъ Дроссельмейерѣ и веселились напропалую, и только одна принцесса напомнила королю его обѣщаніе. Король приказалъ привести къ себѣ немедленно молодого героя. Когда несчастный предсталъ во всемъ своемъ безобразіи, принцесса закрыла лицо руками и закричала:
— Фи! унесите поскорѣй отъ меня этого отвратительнаго урода!
Гофмаршалъ тотчасъ же схватилъ его за плечи и вытолкалъ за дверь. Король, взбѣшенный тѣмъ, что ему хотѣли навязать въ зятья Щелкунчика, свалилъ всю вину на часовщика и астронома и запретилъ обоимъ въѣздъ въ столицу на вѣчныя времена. Этого астрономъ совершенно не предвидѣлъ, почему онъ вновь принялся за свои наблюденія и прочелъ по звѣздамъ, что юный Дроссельмейеръ, не взирая на свое уродство, все-таки сдѣлается принцемъ и королемъ-безобразіе же его исчезнетъ тогда, когда онъ собственною рукою убьетъ семиголоваго сына госпожи Мышуги, родившагося послѣ смерти ея семи сыновей и ставшаго царемъ мышей, и когда, не смотря на безобразіе щелкуна, его полюбитъ маленькая дѣвочка.
Послѣ этого происшествія Щелкунчикъ былъ выставленъ въ игрушечной лавкѣ своего отца въ Нюрнбергѣ. Никто изъ покупателей, конечно, и не подозрѣвалъ, кто былъ уродливый Щелкунчикъ!
Вотъ вамъ, дѣти, и вся сказка о твердомъ орѣхѣ, и теперь для васъ понятно, почему въ затруднительныхъ случаяхъ часто говорятъ: «попробуй-ка раскусить этотъ орѣхъ»! а также и отчего произошло безобразіе щелкунчиковъ.
На этомъ крестный Дроссельмейеръ закончилъ свой разсказъ. Маша сказала, что принцесса Пирлипата гадкая, неблагодарная дѣвочка; Фрицъ же увѣрялъ, что если Щелкунчикъ молодецъ, то онъ скоро побѣдитъ мышинаго царя и вернетъ себѣ прежнюю красоту.
Дядя и племянникъ.
правитьКому изъ васъ случалось сильно порѣзаться стекломъ, тотъ, конечно, знаетъ, какъ это больно и какъ досадно, что раны долго не заживаютъ. Такъ и Маша почти цѣлую недѣлю должна была пролежать въ постели, потому что у нея кружилась голова всякій разъ, какъ она вставала.
Наконецъ, она выздоровѣла и опять начала весело прыгать по комнатамъ. Въ стеклянномъ шкапу она нашла все въ образцовомъ порядкѣ: деревья, цвѣты, домики, нарядныя куклы стояли на своихъ мѣстахъ и блистали красотой. Маша прежде всего разыскала своего милаго Щелкунчика, который стоялъ на второй полкѣ и улыбался ей; показывая при этомъ свои здоровые зубки. Когда она его разглядывала, ей вдругъ пришло на умъ, что все то, что разсказывалъ крестный, произошло именно съ ея Щелкунчикомъ. Теперь она подумала, что онъ не кто иной, какъ юный Дроссельмейеръ изъ Нюрнберга, племянникъ крестнаго Дроссельмейера, заколдованный госпожей Мышугой. Маша также ни минуты не сомнѣвалась, слушая разсказъ, что искусный часовщикъ при дворѣ отца Пирлипаты — былъ самъ крестный Дроссельмейеръ.
— Но почему же дядя не помогъ тебѣ, почему не помогъ? — сожалѣла Маша, вспоминая видѣнное ею сраженіе, въ которомъ дѣло шло о царствѣ и коронѣ для Щелкунчика. Вѣдь, всѣ остальныя куклы — его подданные, значитъ, предсказаніе придворнаго астронома сбылось, и юный Дроссельмейеръ сдѣлался царемъ кукольнаго царства!
Размышляя вслухъ обо всемъ этомъ, маленькая Маша думала, что Щелкунчикъ и его подданные — живые и сейчасъ начнутъ двигаться. Но на самомъ дѣлѣ было не такъ: въ шкапу все стояло неподвижно. Маша, не желая разставаться со своимъ искреннимъ убѣжденіемъ, приписала это колдовству госпожи Мышуги и ея семиголоваго сына.
Ну, — громко сказала она Щелкунчику, — если вы не въ состояніи двигаться и сказать мнѣ что-нибудь, милый господинъ Дроссельмейеръ, то все же я увѣрена, что вы меня понимаете и знаете, какъ я васъ люблю! разсчитывайте на мою помощь, если она вамъ понадобится! Я попрошу также и дядю помогать вамъ при случаѣ своимъ искусствомъ.
Щелкунчикъ стоялъ тихо и спокойно, но Машѣ почудилось, что изъ стекляннаго шкапа вылетѣлъ легкій вздохъ, что стекла чуть слышно зазвенѣли и что маленькій колокольчикъ пропѣлъ:
«Марія, ангелъ дорогой,
Я здѣсь съ тобой,
Навѣки твой»!
Маша почувствовала легкую дрожь, но вмѣстѣ съ тѣмъ ей было очень пріятно. Наступили сумерки. Въ комнату вошли докторъ Штальбаумъ и крестный Дроссельмейеръ. Луиза налила чаю, и все семейство, весело болтая, усѣлось вокругъ стола.
Маша потихоньку принесла свое креслице и сѣла у ногъ крестнаго. Когда разговоръ случайно прервался, Маша пристально поглядѣла на крестнаго своими большими голубыми глазами и сказала:
— Я теперь знаю, милый крестный, что мой Щелкунчикъ — твой племянникъ, молодой Дроссельмейеръ изъ Нюрнберга; твой спутникъ астрономъ предсказалъ вѣрно, что онъ сдѣлается сначала принцемъ, а потомъ королемъ. Но, вѣдь, ты знаешь, что онъ въ открытой враждѣ съ сыномъ госпожи Мышуги, безобразнымъ мышинымъ царемъ! Почему же ты не помогаешь ему?
Маша разсказала еще разъ, какъ происходило сраженіе, и какъ она все это видѣла. Громкій смѣхъ мамы и Луизы прервали ея разсказъ. Только Фрицъ и Дроссельмейеръ слушали серьезно.
Кто вбиваетъ дѣвочкѣ въ голову весь этотъ вздоръ? — спросилъ докторъ.
— У нея очень живое воображеніе, — отвѣтила мама: — все это она видѣла во снѣ, когда была больна лихорадкой.
— Разумѣется, это все пустяки! — сказалъ и Фрицъ, — потому что мои гусары далеко не трусы, иначе я не сталъ бы ими командовать!
Крестный Дроссельмейеръ, улыбаясь, посадилъ Машу къ себѣ на колѣни и сказалъ ей ласковѣй, чѣмъ когда-либо:
— Тебѣ, милая дѣточка, дано болѣе, нежели всѣмъ намъ; ты, какъ Пирлипата, настоящая принцесса, потому что царствуешь въ чудной, призрачной странѣ. Однако тебѣ предстоятъ большія страданья, если ты будешь покровительствовать своему уродливому Щелкунчику, котораго повсюду преслѣдуетъ мышиный царь. Но не я могу его спасти, а одна ты; будь же тверда и вѣрна.
Ни Маша, ни остальные присутствующіе не поняли, что хотѣлъ этимъ сказать Дроссельмейеръ, а доктору это показалось такъ странно, что онъ пощупалъ у него пульсъ и сказалъ:
— У васъ, дорогой другъ, сильный приливъ крови къ головѣ; я вамъ пропишу лѣкарство. Докторша же задумчиво покачала головой и тихо сказала:
— Я, кажется, начинаю догадываться, о чемъ говоритъ господинъ Дроссельмейеръ.
Побѣда.
правитьСпустя нѣсколько дней послѣ этого, Маша проснулась ночью отъ страннаго стука въ углу комнаты: тамъ, казалось, кто-то бросалъ и каталъ маленькіе камешки и при этомъ пронзительно пищалъ и свистѣлъ.
— Ахъ, это опять мыши! — вскричала въ испугѣ Маша и хотѣла разбудить маму, но отъ ужаса не могла пошевельнуться, такъ какъ въ это время мышиный царь протискался черезъ дыру въ стѣнѣ, высоко подпрыгнулъ и, блистая семью коронами, усѣлся на маленькій столикъ, возлѣ постели Маши.
— Хи! хи! хи! отдай мнѣ твой сахарный горохъ и пряники, малютка, не то загрызу твоего Щелкунчика! — просвистѣлъ онъ, отвратительно скрипнулъ зубами и вслѣдъ затѣмъ спрыгнулъ и скрылся въ норѣ.
На Машу такъ подѣйствовало это ужасное появленіе мышинаго царя, что она на другой день была очень блѣдна и взволнована, и съ трудомъ могла говорить. Сто разъ хотѣла она разсказать все это мамѣ, Луизѣ или хоть Фрицу, но не рѣшалась, потому что опасалась, что ей не повѣрятъ и посмѣются надъ ней. Одно ей было ясно, что для спасенія Щелкунчика необходимо отдать сахарный горохъ и пряники, и она разложила всѣ эти сласти на полу около шкапа.
На слѣдующее утро докторша сказала:
— Не знаю, откуда взялись у насъ мыши: Посмотри, бѣдняжка Маша, — онѣ поѣли всѣ твои лакомства!
Да, такъ и было на самомъ дѣлѣ. Только пряники съ цукатами не пришлись по вкусу царю мышей, но и ихъ онъ такъ обгрызъ своими острыми зубами, что пришлось выбросить. Маша не только не огорчилась, но еще втайнѣ порадовалась, что спасла Щелкунчика.
Каково же ей было, когда на слѣдующую ночь надъ самымъ ея ухомъ опять раздался свистъ и пискъ мышинаго царя.
— Отдай мнѣ твои сахарныя куклы, малютка, не то разгрызу пополамъ твоего Щелкунишку! прошипѣлъ онъ и, спрыгнувъ на полъ, скрылся въ щель.
Утромъ Маша подошла къ шкапу и съ грустью посмотрѣла на своихъ сахарныхъ куколокъ, съ которыми она такъ много пережила и которыхъ должна была пожертвовать мышиному царю. Печаль ея была вполнѣ понятна: сахарныя фигурки были замѣчательно хороши, — изящные пастушокъ съ пастушкой, съ бѣлоснѣжными барашками и веселой собачкой, два почтальона съ письмами въ рукахъ, и четыре пары нарядныхъ мальчиковъ и разодѣтыхъ дѣвочекъ, качавшихся на качеляхъ. Тутъ стояли еще плясуны, а сзади — Наполеонъ и Орлеанская дѣва, которыми Маша, впрочемъ, не особенно дорожила; въ уголкѣ же пріютился краснощекій ребеночекъ, ея любимецъ.
— Ахъ! — вскричала дѣвочка со слезами, обращаясь къ Щелкунчику, — если бы вы знали, какъ мнѣ тяжело, но я сдѣлаю все, чтобы спасти васъ!
Щелкунчикъ печально глядѣлъ на нее, какъ будто понималъ ея горе и жертву, которую она для него приносила.
Какъ и въ прошлый разъ, Маша положила сахарныя куклы около шкапа. Она перецѣловала пастушка, пастушку, барашковъ, а подъ конецъ принесла изъ уголка и своего любимца-краснощекаго сахарнаго ребенка, котораго она поставила позади, выдвинувъ въ первый рядъ Наполеона съ Орлеанской дѣвой, какъ людей, видавшихъ виды.
— Нѣтъ, это ужъ слишкомъ! — вскричала докторша на слѣдующее утро. — Должно быть, въ стеклянномъ шкапу поселилась большая мышь, потому что всѣ хорошенькія Машины куклы обгрызены!
Маша не въ силахъ была удержаться отъ слезъ, но вскорѣ потомъ улыбнулась и подумала: «Ну, что-жъ такое? Зато мой Щелкунчикъ спасенъ»!
Вечеромъ, когда мама разсказывала Дроссельмейеру о бѣдахъ, которыя творитъ мышь въ дѣтскомъ шкапу, докторъ сказалъ:
— Просто ужасно, что мы не можемъ извести эту гадкую мышь, которая хозяйничаетъ въ стеклянномъ шкапу и поѣдаетъ у бѣдной Маши всѣ ея лакомства!
— Э! — весело сказалъ Фрицъ, — у булочника, что живетъ внизу, есть прекрасный сѣрый оберъ-котъ; я принесу его сюда, и онъ мигомъ откуситъ голову у мыши, будь она хоть сама госпожа Мышуга!
— А потомъ, — прибавила, смѣясь, докторша, — онъ начнетъ прыгать по стульямъ и столамъ, бить стаканы и чашки и надѣлаетъ еще разныхъ бѣдъ!
— Да нѣтъ же! — возразилъ Фрицъ, — оберъ-котъ булочника очень ловкій мужчина; я бы самъ желалъ такъ искусно лазить по крышамъ, какъ онъ!
— Нѣтъ! нѣтъ! ужъ, пожалуйста, избавь, не приноси ни котовъ, ни оберъ-котовъ! — сказала Луизы, которая терпѣть не могла кошекъ.
— Собственно говоря, Фрицъ правъ, — сказалъ докторъ, — но пока можно поставить мышеловку; только, кажется, ихъ у насъ нѣтъ!
— Нѣтъ, такъ намъ ее сдѣлаетъ крестный, — вѣдь, это онъ изобрѣлъ мышеловку! — вскричалъ Фрицъ.
Всѣ разсмѣялись, а когда докторша заявила, что у нихъ въ домѣ, дѣйствительно, нѣтъ ни одной мышеловки, Дроссельмейеръ сказалъ, что у него ихъ нѣсколько, и тотчасъ же послалъ за отличной мышеловкой.
Когда кухарка Дора стала поджаривать сало, чтобы положить его въ принесенную мышеловку, Машѣ живо представилась сказка крестнаго о твердомъ орѣхѣ.
— Ахъ, госпожа королева, берегитесь Мышуги и ея родни! — сказала она, не удержавшись, кухаркѣ.
Фрицъ же схватилъ свою саблю и вскричалъ:
— Пусть только покажутся, — я имъ утру носъ!
Когда крестный, привязавъ сало на тоненькую ниточку, потихоньку придвинулъ мышеловку къ стеклянному шкапу, Фрицъ сказалъ:
— Берегитесь, господинъ часовщикъ и органистъ Дроссельмейеръ, какъ бы мышиный царь не сыгралъ съ вами какой штуки!
Ахъ, что испытала маленькая Маша въ слѣдующую ночь! Противный царь мышей сидѣлъ у нея на плечѣ и, скрипя и щелкая зубами, шипѣлъ ей прямо въ ухо:
«Не поймать, вѣдь, вамъ меня:
Сала ѣсть не стану я!
Подавай мнѣ книги, платья,
Не то буду приставать я!
На тебѣ будетъ вина,
Если съѣмъ я щелкуна!
Хи, хи! пикъ, пикъ! квикъ квикъ!
Маша страшно разогорчилась, когда на слѣдующее утро мама сказала, что мышь не удалось поймать. Думая, что дѣвочка груститъ о своихъ сластяхъ, мама добавила:
— Не безпокойся, дѣточка, мы прогонимъ злую мышь; если не поможетъ мышеловка, Фрицъ принесетъ самаго крупнаго оберъ-кота!
Оставшись одна въ комнатѣ, Маша подошла къ стеклянному шкапу и, рыдая, сказала Щелкунчику:
— Ахъ, милый, добрый господинъ Дроссельмейеръ! что можетъ для васъ сдѣлать бѣдная, несчастная дѣвочка? Если я отдамъ мышиному царю всѣ свои книжки съ картинками и даже хорошенькое платьице, которое подарили мнѣ на елкѣ, онъ все-таки будетъ требовать все больше и больше, такъ что подъ конецъ у меня ничего не останется, и онъ захочетъ загрызть меня вмѣсто васъ. Бѣдная я дѣвочка, что же мнѣ дѣлать? что дѣлать?
Въ то время, какъ Маша плакала и жаловалась, она замѣтила на шеѣ у Щелкунчика большое кровавое пятно, которое осталось послѣ ночного сраженія.
Съ тѣхъ поръ, какъ дѣвочка узнала, что Щелкунчикъ — молодой Дроссельмейеръ, племянникъ ея крестнаго, она перестала носить его на рукахъ, ласкать и цѣловать; она даже боялась трогать его. Но теперь она бережно сняла его съ полки и принялась вытирать носовымъ платкомъ кровавое пятно на шеѣ. Каково же было ея изумленіе, когда она почувствовала, что въ ея рукахъ Щелкунчикъ сдѣлался теплымъ и началъ шевелиться. Она поспѣшно поставила его на полку. Тотчасъ же ротикъ у Щелкунчика задвигался, и онъ съ трудомъ прошепталъ:
— Ахъ, глубокоуважаемая барышня, дорогой мой другъ, сколькимъ я вамъ обязанъ! Нѣтъ, не жертвуйте для меня ни книжками, ни платьицемъ, только достаньте мнѣ саблю! Объ остальномъ я самъ позабочусь. Пусть онъ…
Тутъ Щелкунчикъ замолчалъ, и его глаза, выражавшіе искреннюю печаль, опять сдѣлались тусклыми и безжизненными. Маша ничуть не испугалась и даже запрыгала отъ радости, что узнала средство спасти Щелкунчика, не принося болѣе тяжелыхъ жертвъ. Но откуда же взять саблю для малютки? Маша рѣшилась посовѣтоваться съ Фрицемъ, и вечеромъ, когда папа съ мамой ушли, а они сидѣли въ комнатѣ возлѣ стекляннаго шкапа одни, она разсказала ему все, что происходило между Щелкунчикомъ и царемъ мышей, и сообщила средство для спасенія Щелкунчика. Болѣе всего Фрица поразило то обстоятельство, что его гусары, по словамъ Маши, такъ дурно вели себя во время сраженія. Онъ еще разъ переспросилъ серьезно, точно ли такъ было дѣло, и когда Маша дала честное слово, Фрицъ быстро подошелъ къ стеклянному шкапу, сказалъ провинившимся гусарамъ внушительную рѣчь, и въ наказаніе за ихъ трусость срѣзалъ у нихъ съ шапокъ военные значки, на цѣлый годъ запретилъ имъ трубить гусарскій маршъ, а также пить какіе-либо спиртные напитки, что было для гусаръ почти невозможно.
Наказавъ ихъ такимъ образомъ, Фрицъ сказалъ Машѣ:
— Что касается сабли, то я могу пособить Щелкунчику. Вчера я уволилъ въ отставку съ пенсіей стараго кирасирскаго полковника, который поэтому болѣе не нуждается въ своей прекрасной острой саблѣ.
Полковникъ, о которомъ шла рѣчь, жилъ на данную Фрицемъ пенсію, въ заднемъ уголкѣ третьей полки. Его достали оттуда, сняли съ него красивую серебряную саблю и надѣли ее на Щелкунчика.
Всю слѣдующую ночь Маша не могла заснуть отъ страха. Около полуночи она услыхала въ комнатѣ необыкновенное движеніе, шумъ и звонъ.
— Квикъ, квикъ, — раздалось вдругъ.
— Мышиный царь! — вскричала Маша и въ ужасѣ вскочила съ постели.
Но вдругъ все стихло, и вскорѣ послышался легкій стукъ въ дверь.
— Утѣшьтесь, дорогая барышня: добрыя, радостныя вѣсти! — сказалъ чей-то тоненькій голосъ. Дѣвочка сейчасъ же узнала голосъ молодого Дроссельмейера, накинула юбочку и быстро отворила дверь. Тамъ стоялъ Щелкунчикъ съ окровавленной саблей въ правой рукѣ и съ восковою свѣчкой въ лѣвой. Увидавъ Машу, онъ опустился на одно колѣно и сказалъ:
— О, дама! вы одна поддержали во мнѣ рыцарскій духъ и придали моей рукѣ силу, побѣдившую дерзкаго мышинаго царя, который осмѣлился издѣваться надъ вами! Онъ раненъ на смерть и плаваетъ въ собственной крови! Не откажитесь, о дама, принять этотъ знакъ побѣды изъ рукъ рыцаря, преданнаго вамъ по гробъ жизни!
При этомъ Щелкунчикъ очень ловко спустилъ съ лѣвой руки семь нанизанныхъ на ней коронокъ мышинаго царя и подалъ ихъ Машѣ, которая съ радостью приняла ихъ.
— Ахъ, добрѣйшая барышня, — продолжалъ, вставая, Щелкунчикъ, — теперь я побѣдилъ врага и могу показать вамъ сію же минуту чудеснѣйшія вещи, если вы только согласитесь пройти со мною нѣсколько шаговъ. Слѣдуйте за мною, милая барышня, и не бойтесь ничего.
Царство куколъ.
правитьЯ думаю, что каждый изъ васъ согласился бы послѣдовать за честнымъ, добродушнымъ Щелкунчикомъ, который никому не сдѣлалъ зла. Маша пошла очень охотно, разсчитывая на благодарность Щелкунчика, и была увѣрена, что онъ сдержитъ слово и покажетъ ей много чудесъ.
— Я пойду съ вами, господинъ Дроссельмейеръ, — сказала она, — но ненадолго, потому что я еще совсѣмъ не спала!
— Потому-то, отвѣчалъ Щелкунчикъ, я и выбираю самый близкій, хотя и затруднительный путь,
Онъ пошелъ впередъ, а Маша за нимъ», скоро дошли до большого, стоявшаго въ сѣняхъ платяного шкапа. Маша съ удивленіемъ замѣтила, что дверцы этого шкапа, который всегда плотно запирался, были растворены, и увидѣла висѣвшую спереди лисью шубу папы.
Щелкунчикъ ловко взобрался на шкапъ по выступамъ и рѣзьбѣ и схватился за большую кисть, украшавшую шубу.
Какъ только Щелкунчикъ потянулъ эту кисть, изъ мѣхового рукава шубы спустилась маленькая лѣсенка кедроваго дерева.
— Полѣзайте наверхъ, дорогая барышня! — крикнулъ Щелкунчикъ.
Маша такъ и сдѣлала. Какъ только она пролѣзла черезъ рукавъ до воротника, ее ослѣпилъ яркій свѣтъ, и она очутилась на благоухающей полянѣ; милліоны искорокъ сверкали на ней на подобіе драгоцѣнныхъ камней.
— Мы на Леденцовомъ лугу, — сказалъ Щелкунчикъ; — пойдемте въ тѣ ворота.
Тутъ Маша увидала красивыя ворота, находившіяся отъ нихъ въ нѣсколькихъ шагахъ. Казалось, они были построены изъ бѣлаго, коричневаго и синеватаго мрамора; но, подойдя ближе, Маша увидѣла, что они сдѣланы изъ обсахареннаго миндаля съ изюмомъ, почему и назывались миндально-изюмными воротами. На галлереѣ, пристроенной къ воротамъ изъ ячменнаго сахара, шесть обезьянокъ, одѣтыхъ въ красныя курточки, такъ хорошо играли турецкій маршъ, что Маша, слушая ихъ, не замѣчала, какъ онѣ подвигались впередъ по пестрымъ мраморнымъ плитамъ, которыя были не что иное, какъ хорошенькія, сладкія лепешечки. Вскорѣ Машу и Щелкунчика обвѣялъ запахъ изъ чудеснаго лѣсочка, росшаго по обѣимъ сторонамъ дороги. Въ темной листвѣ все такъ ярко блестѣло, что было ясно видно, какъ золотые и серебряные фрукты висѣли на раскрашенныхъ стебелькахъ, стволы и вѣтви были разукрашены лентами и букетами. Вотъ пронесся легкій вѣтерокъ, разнося пріятный запахъ апельсиновъ, вѣтви и листья зашумѣли, золотые и серебряные фрукты заколыхались и зазвенѣли, какъ колокольчики.
— Ахъ, какъ здѣсь хорошо! — съ восхищеніемъ воскликнула дѣвочка.
— Мы въ Рождественскомъ лѣсу, милая барышня, — сказалъ Щелкунчикъ.
— Мнѣ бы хотѣлось немного побыть здѣсь, если это можно!
Щелкунчикъ захлопалъ въ ладоши, и немедленно появилось нѣсколько пастуховъ, пастушекъ и охотниковъ. Они были такъ бѣлы, что казались сахарными и давно разгуливали по лѣсу, хотя Маша ихъ и не замѣтила. Они принесли прелестное золотое креслице, положили на него подушку изъ бѣлой пастилы и вѣжливо попросили Машу сѣсть. Когда она исполнила ихъ просьбу, куколки протанцевали очень миленькій балетъ, и затѣмъ всѣ скрылись, какъ по командѣ, въ кустахъ.
— Извините, сказалъ Щелкунчикъ, что танцы были не особенно разнообразны: они всѣ танцуютъ на проволокѣ и всегда одно и то же. Понятно и то, почему охотники трубили такъ вяло: вѣдь, корзины со сластями висятъ на елкѣ слишкомъ высоко, — они не могутъ достать ихъ, и это портитъ имъ настроеніе.
— Нѣтъ, все было прекрасно и очень мнѣ понравилось! — возразила дѣвочка, вставая и слѣдуя за Щелкунчикомъ.
Они шли теперь вдоль весело журчавшаго ручья, отъ воды котораго разносился на весь лѣсъ запахъ апельсиновъ.
— Это Апельсинный ручей, — пояснилъ Мапіѣ Щелкунчикъ: — у него дивный запахъ, но по величинѣ и красотѣ онъ уступаетъ Лимонадной рѣкѣ, которая, какъ и онъ, впадаетъ въ озеро Миндальнаго молока. Вскорѣ дѣвочка услыхала сильный шумъ и плескъ и увидала широкую Лимонадную рѣку, катившую свои желтыя волны между ярко-зелеными кустами. Отъ чудесной рѣки вѣяла необычайная, освѣжающая прохлада. Невдалекѣ протекала мутная, темножелтая рѣчка, отъ воды которой также пахло чѣмъ-то очень сладкимъ; на берегу ея сидѣли крошечныя дѣти, ловили маленькихъ, толстыхъ рыбокъ и съѣдали ихъ. Подойдя поближе, Маша разсмотрѣла, что рыбки эти были пряничныя. Немного подальше, на той же рѣчкѣ была расположена хорошенькая деревушка; дома, церковь, амбары, — все въ ней было темно-коричневое, крыши — золотыя, а стѣны пестрѣли лимонными цукатами съ миндалемъ.
— Это село Пряничное, лежащее при Медовой рѣкѣ, — сказалъ Щелкунчикъ: — тамъ живутъ красивые люди, но они почти всегда въ дурномъ расположеніи духа отъ зубной боли, поэтому мы туда и не пойдемъ.
Въ эту минуту Маша замѣтила слѣва отъ нихъ красивый городокъ съ пестрыми, прозрачными домиками. Щелкунчикъ прямо направился къ нему, и Маша вскорѣ услыхала веселый шумъ и увидѣла тысячу маленькихъ человѣчковъ, разгружавшихъ и осматривавшихъ воза съ кладью. То, что они вынимали, было похоже на пеструю бумагу и на палочки шоколада.
— Мы въ городѣ Конфектбургѣ, — сказалъ Щелкунчикъ, — а это дары отъ Бумажной страны и отъ Шоколаднаго короля. Бѣдные конфектные домики недавно подвергались сильному нападенію со стороны Мушинаго адмирала, и вотъ отчего жители покрываютъ свои дома дарами Бумажной страны и возводятъ укрѣпленія изъ толстыхъ плитокъ, присланныхъ Шоколаднымъ королемъ. Но не будемъ, дорогая барышня, осматривать всѣ города и села этой страны, — въ столицу! въ столицу!
Щелкунчикъ быстро зашагалъ впередъ, а Маша, сгорая отъ любопытства, поспѣшила за нимъ. Черезъ нѣсколько времени въ воздухѣ чудно запахло розами, и все какъ-будто потонуло въ потокахъ розоваго свѣта. Маша замѣтила, что это былъ отблескъ розовой воды, мелодично Шумѣвшей и плескавшейся маленькими волнами. Вода эта оказалась большимъ озеромъ, по которому плавали серебряные лебеди съ золотыми ожерельями и пѣли чудесныя пѣсни, а брилліантовыя рыбки, какъ бы танцуя, то опускались, то поднимались въ розовой водѣ.
— Ахъ! — восторженно сказала Маша, — вотъ такое точно озеро хотѣлъ мнѣ сдѣлать крестный, а я та самая дѣвочка, которая будетъ кормить лебедей!
Никогда еще Маша не видала такой насмѣшливой улыбки, которая появилась при этихъ словахъ ея на лицѣ Щелкунчика.
— Ну, такой вещи крестный никогда не сумѣетъ сдѣлать! Скорѣй вы сами сдѣлаете ее, милая барышня. Но не думайте объ этомъ, а давайте-ка, переплывемъ въ столицу по Розовому озеру.
Столица.
правитьЩелкунчикъ захлопалъ въ ладоши, и Маша увидѣла приближающуюся издали лодочку-раковину, усѣянную разноцвѣтными камнями; ее везли два дельфина съ золотой чешуей.
Двѣнадцать прелестныхъ, маленькихъ негровъ въ шапочкахъ и фартукахъ изъ блестящихъ перышковъ колибри спрыгнули на берегъ и, мягко скользя по волнамъ, перенесли сначала Машу, а потомъ Щелкунчика въ лодку, которая тотчасъ же поплыла по озеру. Ахъ, какъ пріятно было Машѣ плыть въ раковинѣ, окруженной розовыми волнами, обдававшими ее запахомъ розъ. Дельфины поднимали головы и выбрасывали изъ ноздрей хрустальныя струи воды, которая, падая внизъ, блестѣла тысячью разноцвѣтныхъ огней. Въ это же время въ воздухѣ раздалось пѣніе чьихъ-то пріятныхъ, тоненькихъ голосковъ: «Кто по озеру гуляетъ?
Это Маша уплываетъ.
Комары — бимъ, бимъ, бимъ, бимъ,
Рыбки — зимъ, зимъ, зимъ, зимъ, зимъ,
Лебеди — шва, шва, шва, шва,
Птички — тра-ра-ра-ра-ра!
Волны, Машу поднимайте,
Да тихонечко качайте,
Ей прохладу принесите
И на берегъ привезите».
Однако маленькимъ неграмъ, сидѣвшимъ въ раковинѣ, почему-то не понравилась эта незатѣйливая пѣсенка: они такъ сильно начали трясти зонтиками, что финиковые листья, изъ которыхъ тѣ были сдѣланы, страшно трещали; при этомъ они какъ-то странно отбивали тактъ ногами и пѣли:
«Тикъ-такъ, тикъ-такъ,
Вотъ-такъ, вотъ-такъ!
Негровъ пляски, хороводы
Оглашаютъ эти воды;
Рыбки, лебеди гуляютъ,
А челнокъ нашъ уплываетъ.
Тикъ-такъ, тикъ-такъ,
Вотъ-такъ, вотъ-такъ»!
— Негры веселый народъ! — сказалъ со смущеніемъ щелкунчикъ, — но они мнѣ взволнуютъ озеро.
Въ самомъ дѣлѣ, по озеру заходили большія волны, лодочку начало захлестывать водой. Но Маша не обратила на это вниманія, а все глядѣла въ душистыя розовыя волны, въ которыхъ ей улыбалось прелестное личико дѣвочки.
— Посмотрите, господинъ Дроссельмейеръ, — радостно вскричала она, — вонъ тамъ принцесса Пирлипата! Посмотрите, какъ она смотритъ на насъ!
— Это не принцесса Пирлипата, а вы сами, моя милая барышня! — отвѣчалъ, смѣясь, Щелкунчикъ.
Маша сконфузилась и закрыла лицо руками.
Въ эту минуту двѣнадцать маленькихъ негровъ вынуди ее изъ лодочки и вынесли на берегъ. Она очутилась въ кустахъ, которые были, пожалуй, даже красивѣе Рождественскаго лѣса.
— Это роща при селѣ Вареньинѣ, — сказалъ Щелкунчикъ, — а столица вонъ тамъ!
Что же увидѣла Маша? Какъ описать вамъ, дѣтки, красоту и великолѣпіе города, раскинутаго на цвѣточномъ лугу! Его стѣны и башни были выкрашены чудесными красками, а форма построекъ была такая, какой на землѣ не увидишь. Дома вмѣсто крышъ были покрыты золотыми коронами, а башни увѣнчаны красивыми, пестрыми гирляндами. Когда они проходили чрезъ ворота, сдѣланныя изъ пирожнаго и обсахаренныхъ фруктовъ, имъ отдали честь серебряные солдатики, а какой-то человѣчекъ въ парчевомъ халатѣ бросился къ Щелкунчику на шею со словами:
— Добро пожаловать, дорогой принцъ, добро пожаловать къ Конфектбургъ!
Маша очень удивилась, что такой знатный человѣкъ привѣтствуетъ молодого Дроссельмейера, какъ принца. Вскорѣ послышался шумъ, радостныя, оживленныя восклицанія маленькихъ человѣчковъ, смѣхъ, музыка и пѣніе.
— Конфектбургъ — густо населенный, веселый городъ, — пояснилъ Машѣ Щелкунчикъ; — здѣсь каждый день праздникъ. Позвольте вашу руку и пойдемте; вы сами увидите, какъ здѣсь сладко живется!
Пройдя нѣсколько шаговъ, они вышли на большую рыночную площадь, представлявшую великолѣпное зрѣлище. Всѣ находящіеся на ней дома пестрѣли разноцвѣтными красками и были изукрашены галлереями изъ прозрачнаго сахара, а посрединѣ, въ видѣ обелиска, возвышался высокій обсахаренный тортъ; кругомъ него били красивые фонтаны изъ оршада, лимонада и другихъ вкусныхъ напитковъ; тутъ же въ маленькомъ озерѣ вмѣсто воды были битыя сливки, и ихъ можно было сейчасъ же ѣсть ложками. Но красивѣе всего были прелестные человѣчки, толпившіеся тутъ тысячами; они кричали, смѣялись, шутили, пѣли, танцевали, — словомъ, поднимали тотъ веселый шумъ, который Маша слышала еще издали. Тамъ были прекрасно одѣтые кавалеры и дамы, армяне и греки, евреи и тирольцы. Офицеры, солдаты, пасторы, пастухи, пастушки и много другихъ людей. Но вотъ въ одномъ углу шумъ усилился, толпа разступилась, и на паланкинѣ пронесли Великаго Могола, котораго сопровождали девяносто три вельможи и семьсотъ рабовъ. Въ другомъ углу пятьсотъ человѣкъ рыбаковъ справляли свой праздникъ. Какъ на грѣхъ, въ это же время захотѣлъ проѣхаться по рынку турецкій султанъ съ тремя тысячами янычаръ, и, кромѣ того, тутъ же подоспѣла процессія, возвращавшаяся съ жертвоприношенія, которая налетѣла прямо на тортъ, съ трубными звуками и криками:
«Слава веселью и шуткамъ!
Слава конфектамъ и фруктамъ!
Слава халвѣ, шоколаду,
Сладкому меду, оршаду!
Слава всему, въ чемъ есть сахаръ»!
Пошла давка, толкотня, бѣготня, поднялось взвизгиванье; одинъ рыбакъ отбилъ нечаянно голову брамину, а на Великаго Могола чуть было не наскочилъ паяцъ. Неизвѣстно, чѣмъ бы окончилась вся эта суматоха, если бъ человѣчекъ въ парчевомъ халатѣ, привѣтствовавшій Щелкунчика у воротъ, не влѣзъ на тортъ и не крикнулъ оттуда звучнымъ голосомъ:
— Кондитеръ! кондитеръ! кондитеръ!
Шумъ мгновенно стихъ; всякій старался поскорѣе выбраться изъ толпы; перепутавшіяся процессіи пришли въ порядокъ; запачканнаго Великаго Могола вычистили, а на брамина надѣли голову. Прежній веселый шумъ опять возобновился.
— Кто это кондитеръ, котораго такъ всѣ испугались, господинъ Дроссельмейеръ? — спросила Маша.
— Кондитеромъ называется здѣсь невѣдомая страшная сила, которая, какъ предполагаютъ, можетъ дѣлать съ людьми все, что ей угодно; это — судьба, управляющая маленькимъ, веселымъ народцемъ, и они такъ боятся ее, что стоитъ только произнести ея имя, и самое сильное волненіе, какъ вы сейчасъ сами видѣли, утихаетъ.
Пройдя нѣсколько дальше, Маша съ Щелкунчикомъ очутились передъ замкомъ съ сотнею воздушныхъ башенокъ, ярко освѣщенныхъ розовымъ свѣтомъ. Мѣстами стѣны были усѣяны чудными букетами Фіалокъ, нарциссовъ, тюльпановъ и левкоевъ, темныя краски которыхъ еще болѣе выдѣлялись на блестящей бѣлизнѣ Фона. Большой куполъ средняго зданія и пирамидальныя крыши башенокъ были усѣяны золотыми и серебряными звѣздочками.
— Мы у Пряничнаго дворца, — сказалъ Щелкунчикъ.
Хотя Маша и была поражена видомъ волшебнаго дворца, но все-таки она замѣтила, что на большой башнѣ была снесена крыша и что маленькіе человѣчки, стоя на подмосткахъ изъ палочекъ корицы, усердно трудились надъ устройствомъ новой крыши. Не успѣла она предложить по этому поводу вопросъ Щелкунчику, какъ тотъ уже сказалъ:
— Не такъ давно этому прекрасному дворцу грозило ужасное опустошеніе, а, быть можетъ, и полная гибель. Мимо него проходилъ великанъ-Лакомка; онъ быстро скусилъ крышу съ той башни и принялся уже грызть большой куполъ, но жители Конфектбурга поднесли ему въ дань четверть города и значительную часть Вареньина. Онъ смилостивился, проглотилъ дань и пошелъ дальше.
Въ эту минуту раздалась пріятная, нѣжная музыка; двери замка распахнулись, и оттуда вышли двѣнадцать маленькихъ пажей съ зажженными стебельками гвоздики, которые они держали, какъ факелы.
Ихъ головки были сдѣланы изъ жемчужинъ, туловища изъ рубиновъ и изумрудовъ, а шли они на ножкахъ, прекрасно выточенныхъ изъ чистаго золота. За ними слѣдовали четыре дамы почти одного роста съ Машиной куклой Кларой, но такія красивыя и нарядныя, что Маша тотчасъ же признала въ нихъ настоящихъ принцессъ. Онѣ нѣжно обняли Щелкунчика и вскричали съ искреннею радостью:
— О, дорогой принцъ! о, нашъ милый братъ!
Щелкунчикъ былъ очень растроганъ; онъ вытеръ набѣжавшія на глаза слезы, схватилъ Машу за руку и сказалъ:
— Вотъ госпожа Марія ІІІтальбаумъ, дочь почтеннаго доктора, спасительница моей жизни! Если бы она во-время не бросила въ мышей туфлей и не достала мнѣ сабли отставного полковника, то я лежалъ бы въ гробу, загрызенный проклятымъ мышинымъ царемъ. Развѣ можетъ сравниться съ барышней ІІІтальбаумъ по красотѣ, уму и добродѣтелямъ принцесса Пирлипата, хотя она и прирожденная принцесса?!
— Нѣтъ! нѣтъ! — воскликнули дамы, бросились къ Машѣ и осыпали ее поцѣлуями. Затѣмъ онѣ повели Машу и Щелкунчика во дворецъ, гдѣ была чудесная зала, стѣны которой были сдѣланы изъ разноцвѣтныхъ кристалловъ. Здѣсь Машѣ больше всего понравились разставленные кругомъ комнаты хорошенькіе стульчики, столики, комодики, письменные столики и другая мебель, сдѣланная изъ кедроваго дерева и украшенная золотыми цвѣточками. Принцессы попросили Машу и Щелкунчика сѣсть и сказали, что сейчасъ сами состряпаютъ для нихъ обѣдъ. Онѣ приготовили множество горшечковъ и мисочекъ тончайшаго японскаго фарфора, золотые и серебряные ножи, вилки, терки, кострюльки и разныя другія кухонныя принадлежности, потомъ принесли самыхъ лучшихъ сластей и фруктовъ, какихъ Маша прежде никогда не видывала, и принялись такъ ловко хозяйничать, что дѣвочкѣ самой захотѣлось принять участіе въ этой стряпнѣ. Какъ бы угадывая ея желаніе, одна изъ сестеръ Щелкунчика подала ей маленькую золотую ступку.
— О, дорогая подруга, спасительница моего возлюбленнаго брата, потолки немного этого леденца.
Обрадованная Маша начала громко толочь въ ступкѣ, прислушиваясь къ ея серебристому звону, а Щелкунчикъ въ это время принялся подробно разсказывать, какъ происходило сраженіе между его войскомъ и войскомъ мышинаго царя, какъ онъ потерпѣлъ пораженіе, благодаря трусости и боевой неподготовленности своихъ войскъ, какъ семиголовый царь мышей хотѣлъ во что бы то ни стало загрызть его, и какъ Маша, для сохраненія его жизни, принуждена была пожертвовать многими изъ жителей шкапа.
Во время его разсказа Машѣ стало казаться, что и слова его, и стукъ пестика въ ступкѣ постепенно удаляются и становятся неясными; потомъ она увидала поднявшуюся легкимъ облачкомъ серебряную дымку, которая окутала принцессъ, пажей, Щелкунчика и ее самое; лотомъ раздалось какое-то странное пѣніе, шелестъ и жужжаніе, и Маша почувствовала, что она поднимается, какъ на волнахъ, все выше и выше, выше и выше…
Заключеніе.
правитьТррръ-пуфъ!! — прозвенѣло вдругъ въ ушахъ Маши, — и она упала съ неизмѣримой высоты.
Вотъ такъ толчекъ!
Открывъ глаза, дѣвочка увидала, что она лежала въ своей постелькѣ. День уже наступилъ, и мама стояла передъ нею и старалась ее разбудить:
— Можно ли такъ долго спать, дѣточка! завтракъ давнымъ-давно поданъ, — вставай скорѣе!
Вы, вѣроятно, уже догадались, мои почтеннѣйшіе читатели, что Маша, ошеломленная видѣнными ею чудесами, уснула, наконецъ, въ залѣ Пряничнаго дворца, откуда негры или пажи, а, можетъ быть, и сами принцессы отнесли ее домой и положили въ постель.
— О, мама, милая мама, еслибъ ты знала, куда меня водилъ ночью господинъ Дроссельмейеръ, и какъ много я видѣла прекраснаго! — вскрикнула дѣвочка, и затѣмъ разсказала все почти также подробно, какъ это сдѣлалъ я.
Когда Маша кончила свой разсказъ, мама сказала:
— Ты видѣла длинный, прекрасный сонъ, милая Маша.
Но дѣвочка упрямо утверждала, что видѣла все это не во снѣ, а наяву. Тогда мама повела ее къ стеклянному шкапу, сняла Щелкунчика съ третьей полки, на которой онъ обыкновенно стоялъ и сказала:
— Какъ тебѣ пришло въ голову, глупенькая ты моя, что эта Нюрнбергская деревянная куколка можетъ жить и двигаться!
— Но, милая мама, — возразила Маша, — я вѣдь прекрасно знаю, что маленькій Щелкунчикъ — господинъ Дроссельмейеръ изъ Нюрнберга, племянникъ крестнаго.
Тутъ докторъ и докторша разразились громкимъ смѣхомъ.
— Ахъ, — продолжала, чуть не плача, Маша, — ты смѣешься надъ моимъ Щелкунчикомъ, милый папа, а онъ очень хорошо отзывался о тебѣ; когда мы пришли въ Пряничный дворецъ, онъ, представляя меня своимъ сестрамъ-принцессамъ, сказалъ, что ты очень почтенный докторъ!
Смѣхъ раздался еще громче, и къ нему присоединились Луиза и Фрицъ.
Тогда Маша побѣжала къ себѣ въ комнату, вынула изъ маленькаго ящичка семь коронокъ мышинаго царя и передала ихъ мамѣ.
— Смотри, мамочка, — это семь коронокъ мышинаго царя, которыя прошлой ночью передалъ мнѣ молодой Дроссельмейеръ въ знакъ своей побѣды.
Докторша съ удивленіемъ посмотрѣла на коронки, которыя были такъ искусно сработаны изъ совершенно неизвѣстнаго блестящаго металла, какъ никогда не сумѣли бы сдѣлать люди. Докторъ тоже не могъ наглядѣться на коронки, и оба они — папа и мама — строго приказали Машѣ признаться, откуда она взяла эту вещь. Но дѣвочка повторяла только то, что говорила раньше, и когда папа разсердился на нее и даже назвалъ ее маленькой лгуньей, она начала плакать.
Въ эту минуту отворилась дверь и вошелъ крестный.
— Что? что такое? — воскликнулъ онъ. — Моя крестница плачетъ. Что случилось такое?
Докторъ разсказалъ ему про сонъ Маши и показалъ коронки. Какъ только крестный взглянулъ на нихъ, онъ разсмѣялся и сказалъ:
— Вздоръ и пустяки! вздоръ и пустяки! Эти коронки я много лѣтъ тому назадъ носилъ на часовой цѣпочкѣ и потомъ подарилъ ихъ маленькой Машѣ въ день ея рожденія, когда ей исполнилось два года. Развѣ вы позабыли?
Ни докторъ, ни докторша не могли припомнить этого обстоятельства, а Маша, увидя, что лица родителей опять приняли ласковое выраженіе, бросилась къ крестному и вскричала:
— Ахъ, ты вѣдь знаешь все, крестный! Скажи же имъ, что мой Щелкунчикъ — твой племянникъ, молодой Дроссельмейеръ изъ Нюрнберга, и что коронки подарилъ мнѣ онъ!
Но крестный, къ ея удивленію, сдѣлалъ недовольное лицо и пробормоталъ: — Глупыя, вздорныя выдумки!
Тогда докторъ поставилъ Машу передъ собой и строго сказалъ:
— Послушай, Маша, — оставь всѣ эти выдумки и шутки! Если ты еще разъ скажешь, что Щелкунчикъ-племянникъ господина Дроссельмейера, то я выброшу въ окно всѣ твои куклы, и прежде всего деревяннаго щелкуна!
Съ тѣхъ поръ дѣвочка не смѣла говорить о томъ, что наполняло ея душу, но забыть о видѣнныхъ ею чудесахъ, конечно, не могла. Она пыталась подѣлиться своими впечатлѣніями съ братомъ, но Фрицъ также не захотѣлъ ее слушать. Мало того, онъ устроилъ для своихъ гусаръ большой парадъ, извинился передъ ними за оказанную имъ несправедливость, прицѣпилъ имъ вмѣсто значковъ высокіе султанчики изъ гусиныхъ перьевъ, и вновь разрѣшилъ имъ трубить гусарскій маршъ, а также и употреблять всевозможные спиртные напитки.
Итакъ Машѣ не съ нѣмъ было болѣе говорить о своемъ удивительномъ приключеніи, но образы чудеснаго царства куколъ такъ запечатлѣлись въ ней, ей такъ ясно были слышны нѣжные, пріятные голоса маленькихъ человѣчковъ — жителей сладкаго города Конфектбурга, что обычныя игры съ подругами, которымъ она предавалась прежде съ большимъ одушевленіемъ, теперь ея уже не удовлетворяли.
Она по цѣлымъ часамъ просиживала одна передъ стекляннымъ шкапомъ, вспоминая и переживая все видѣнное ею со Щелкунчикомъ. Поэтому всѣ домашніе прозвали ее маленькой мечтательницей.
Однажды крестный Дроссельмейеръ чинилъ часы въ домѣ доктора Штальбаума, а Маша сидѣла у стекляннаго шкапа и, по обыкновенію, была погружена въ свои мечты.
— Ахъ, милый господинъ Дроссельмейеръ, — вырвалось невольно у нея — если бы вы, дѣйствительно, существовали, то я не оттолкнула бы васъ, какъ принцесса Пирлипата, — за то, что ради меня вы перестали быть красивымъ молодымъ человѣкомъ!
— Перестань говорить вздоръ! — вскрикнулъ крестный такъ громко и неожиданно, что дѣвочка въ ту же минуту упала безъ чувствъ со стула.
Когда она пришла въ себя, мама хлопотала около нея и говорила:
— Такая большая дѣвочка — и падаетъ со стула! Вставай скорѣй и принимай гостя: пріѣхалъ племянникъ господина Дроссельмейера изъ Нюрнберга!
Маша открыла глаза: передъ ней стоялъ крестный я съ довольною улыбкой держалъ за руку маленькаго, но очень складнаго молодого человѣка. Его личико было какъ кровь съ молокомъ, а одѣтъ онъ былъ въ красный съ золотомъ сюртукъ, бѣлые шелковые чулки и башмаки, а въ петлицѣ былъ вдѣтъ хорошенькій букетикъ. Молодой Дроссельмейеръ былъ тщательно завитъ и напудренъ; съ затылка его спускалась на спину очень миленькая косичка. Маленькая, прицѣпленная сбоку, шпага блестѣла такъ, что казалась осыпанной брилліантами, а шляпа, которую онъ держалъ подмышкой, была соткана изъ чистаго шелка.
Онъ тотчасъ же вручилъ Машѣ множество великолѣпныхъ игрушекъ, самыхъ лучшихъ пряниковъ и точно такихъ же куколокъ, какія поѣлъ у нея мышиный царь; Фрицъ же получилъ отъ него прекрасную саблю. За столомъ молодой человѣкъ щелкалъ для всего общества орѣхи; твердыхъ для него не существовало: правой рукой онъ клалъ ихъ въ ротъ, лѣвой дергалъ за косичку: щелкъ — и орѣхъ распадался на части. Послѣ обѣда молодой Дроссельмейеръ предложилъ Машѣ пойти вмѣстѣ съ нимъ къ стеклянному шкапу.
— Играйте, дѣти, забавляйтесь, я ничего противъ этого не имѣю! — сказалъ крестный.
Оставшись съ Машей наединѣ, молодой Дроссельмейеръ опустился на одно колѣно-и сказалъ:
— О, моя несравненная барышня! у вашихъ ногъ счастливый Дроссельмейеръ, которому вы спасли жизнь на этомъ самомъ мѣстѣ. Вы милостиво изволили сказать, что не оттолкнете меня, какъ гадкая принцесса Пирлипата, если я ради васъ сдѣлаюсь уродомъ! Я только что пересталъ быть жалкимъ Щелкунчикомъ и принялъ прежній, какъ видите, не совсѣмъ безобразный видъ. О, дорогая барышня, осчастливьте меня, удостоивъ вашей руки! раздѣлите со мной царство и корону и властвуйте вмѣстѣ со мною въ Пряничномъ дворцѣ!
Маша подняла юношу и тихо сказала:
— Вы кроткій, добрый человѣкъ, и такъ какъ притомъ вы царствуете въ прекрасной странѣ, населенной веселыми, хорошенькими жителями, то я принимаю ваше предложеніе.
Такимъ образомъ Маша сдѣлалась невѣстой Дроссельмейера.
Говорятъ, что по истеченіи года онъ увезъ ее къ себѣ въ золотой каретѣ, запряженной серебряными лошадьми. На свадьбѣ танцовали двадцать двѣ тысячи блестящихъ куколокъ, разукрашенныхъ жемчугомъ и брилліантами. Говорятъ также, что Маша и до сихъ поръ королевой въ той странѣ, гдѣ, если только имѣешь хорошіе глаза, можно видѣть блестящіе лѣса рождественскихъ елокъ, пряничные дворцы, словомъ, — самыя великолѣпныя и чудесныя вещи.
Вотъ вамъ и сказка о Щелкунчикѣ и мышиномъ царѣ.