ФИЛОСОФСКІЕ ОЧЕРКИ
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ШОПЕНГАУЭРЪ.
1880.
(Изъ предисловія къ переводу Фета Міръ какъ воля и представленіе).
править
Шопенгауэръ одинъ изъ первыхъ писателей въ цѣлой всемірной литературѣ, и по своей формѣ, и по содержанію. Чтобы наслаждаться и поучаться имъ, вовсе не нужно быть непремѣнно его послѣдователемъ, держаться его системы. Все у него до такой степени проникнуто чувствомъ и правдой, что дѣйствуетъ на насъ, съ неотразимой силой, даже если мы не согласны съ теоретической постановкой дѣла. Это обиліе внутренняго содержанія у Шопенгауэра, очевидно, находится въ связи съ его взглядомъ на философію. Онъ исповѣдывалъ, что воля, нравственная сторона человѣка имѣетъ и должна имѣть первенство надъ умственною стороной, и что само наше познаніе не имѣетъ какой-то самостоятельности, а черпаетъ всю силу изъ созерцанія, изъ непосредственнаго отношенія къ дѣйствительности. Такое подчиненное положеніе, даваемое разуму, есть рѣзкая и чрезвычайно важная особенность философіи Шопенгауэра. Можно сказать, что въ силу этого онъ составляетъ противовѣсъ и протестъ противъ всѣхъ другихъ современныхъ ему философій, даже вообще противъ всего духовнаго направленія Запада (онъ часто самъ говоритъ, что достигъ выводовъ, которыхъ и не подозрѣваетъ «западная мудрость»). Ибо это направленіе характеризуется тѣмъ, что главный центръ тяжести полагается въ разумѣ, что за познаніемъ признается самостоятельность, по которой оно можетъ двигаться независимо отъ всей остальной жизни и даже ей самой давать твердыя точки опоры. Правда, были нѣкоторые мыслители, которые заявляли въ этомъ отношеніи другія начала, подобныя Шопенгауэровскимъ; но можно рѣшительно утверждать, что ни одинъ не проникся ими вполнѣ, какъ Шопенгауэръ. Онъ не оставилъ ихъ на степени одной теоріи, а дѣйствительно воплотилъ ихъ въ пріемахъ своего изслѣдованія и писанія. Поэтому у него нѣтъ не только цѣлыхъ томовъ, а можно сказать и одной страницы, гдѣ бы дѣло шло только о сочетаніи понятій, о новыхъ и новыхъ воздушныхъ построеніяхъ, у которыхъ давно ушла изъ подъ ногъ живая почва, дающая имъ смыслъ. Ничего бездушнаго и сухаго не найдется у Шопенгауэра. Каждое теоретическое начало онъ беретъ въ его глубочайшемъ значеніи, въ связи съ самымъ корнемъ жизни; такимъ образомъ онъ достигъ своего «метафизическаго открытія», что мы — стоимъ лицомъ къ лицу съ сущностію вещей, и что эта сущность — воля, такъ онъ превосходно разъяснилъ существенный пріемъ и жизненное значеніе художественнаго творчества, такъ онъ постоянно идетъ и наконецъ восходитъ до высшаго человѣческаго интереса, до пониманія религіи. Онъ показалъ и разъяснилъ, что пессимизмъ есть основная черта религіознаго настроенія. Пессимизмъ можетъ быть различенъ, смотря по тѣмъ поводамъ, которые его возбуждаютъ. Есть пессимизмъ пошлый и даже гадкій. Но относительно Шопенгауэра слѣдуетъ признать, что у него пессимизмъ имѣетъ настоящій религіозный характеръ. Глубокая серіозность и даже суровость нравственнаго настроенія, могущая почти испугать читателя, постоянно слышится въ рѣчи Шопенгауэра. Зло, которое онъ видитъ въ мірѣ, оцѣнивается имъ по его дѣйствительному достоинству: зло нравственное для него несравненно важнѣе зла физическаго; онъ достигаетъ до самаго корня этого зла, эгоизма, и послѣдовательно приходитъ къ своему чистому идеалу, отрицанію эгоизма, отсѣченію эгоистической воли. Такимъ образомъ, книга Шопенгауэра можетъ служить прекраснымъ введеніемъ къ пониманію религіозной стороны человѣческой жизни. Кто былъ чуждъ или сталъ чуждъ религіознаго настроенія, тотъ найдетъ здѣсь поученіе, исходящее изъ самыхъ доступныхъ точекъ зрѣнія, изъ матеріалистическаго и эгоистическаго взгляда на жизнь. За Шопенгауэромъ нужно признать вообще великую заслугу относительно пониманія религій; извѣстно, съ какою силою и вѣрностію онъ указалъ, напримѣръ, на чистые религіозные элементы въ индійскихъ религіяхъ, браманизмѣ и буддизмѣ. По всѣмъ этимъ открытіямъ и, главное, по тому своему духу, который къ нимъ привелъ, книга Шопенгауэра есть одно изъ истинныхъ чудесъ германскаго глубокомыслія; онъ выразилъ нѣкоторую тайну человѣческой души съ такою силою и ясностію, которая никогда не забудется. Но если бы читатель и не былъ въ силахъ подняться до тѣхъ высокихъ взглядовъ, до которыхъ дошелъ Шопенгауэръ и которые онъ самъ выставляетъ какою-то загадкою, утверждая ихъ со всею своею энергіею и въ тоже время отказываясь отъ ихъ полнаго пониманія, то и тогда — одинъ пессимизмъ этого философа, если мы поймемъ его, дастъ намъ болѣе достойное нравственное настроеніе, чѣмъ тотъ благодушный оптимизмъ, то наивное довольство земной жизнью, въ которомъ мы теперь живемъ и которое такъ естественно соблазняетъ насъ въ наше относительно спокойное время, при такомъ порядкѣ, богатствѣ, многолюдствѣ и движеніи, какого еще никогда не видала исторія. Нужда, зараза, война и всякія бѣдствія конечно не перестаютъ; но, вообще говоря, никогда еще столько людей такъ спокойно не жили и не наслаждались земными дѣлами и благами, какъ въ наше время, и та тоска, то внутреннее безпокойство, которое слышится и по временамъ прорывается среди этого благополучія, обыкновенно совершенно заглушается общимъ тономъ жизни и, даже у самихъ сознательно тоскующихъ, разрѣшается въ попытки, цѣль которыхъ то же наивное довольство. Въ этомъ отношеніи, книга Шопенгауэра можетъ быть горькимъ и полезнымъ лѣкарствомъ, можетъ предохранить насъ отъ наказанія, неминуемо имѣющаго постигнуть насъ за наши розовыя мечтанія; она закрываетъ всѣ выходы къ оптимизму и наводитъ насъ на другой путь, на путь истинный внѣ всякаго сомнѣнія.
Неумѣстно было бы въ маленькой замѣткѣ критиковать систему Шопенгауэра. Замѣтимъ только, что ея неполнота и недостаточная стройность, на которую такъ напираютъ философскіе нѣмецкіе критики, Очевидно находится въ связи съ ея достоинствами, — съ предпочтеніемъ созерцанія, внутренняго пониманія дѣла — всякимъ теоретическимъ построеніямъ. Выходъ же изъ этой системы, возможность перейти отъ этихъ истинъ къ другимъ, болѣе полнымъ и глубокимъ, какъ мы думаемъ, указывается самою исходною точкою Шопенгауэра. Онъ смотритъ на жизнь съ точки зрѣнія эгоизма и съ этой же точки приходитъ и къ его отрицанію. Но, въ силу этого, къ чисто-положительной сторонѣ человѣческой жизни, ко всѣмъ ея стремленіямъ, не истекающимъ изъ эгоизма, онъ отнесся скептически; эта сторона осталась для него какъ будто закрытою. Такъ, напримѣръ, даже любовь въ тѣсномъ смыслѣ, то есть, любовь между мужчиной и женщиной, признается имъ, какъ извѣстно, лишь за жестокій обманъ и иллюзію, въ которыя облекается потребность. Съ точки зрѣнія эгоизма это совершенно послѣдовательно, но очевидно также, что такая точка здѣсь вполнѣ недостаточна.. Этотъ примѣръ — разительный. Но подобнаго рода замѣчанія можно сдѣлать и на другія ученія Шопенгауэра, напр., о правѣ, о состраданіи и т. д.
Родъ человѣческій, конечно, представляетъ всѣ тѣ темныя стороны, которыя съ такою силою и глубиною изображаетъ Шопенгауэръ, но жизнь людей, очевидно, содержитъ въ себѣ и какія-то добрыя и свѣтлыя начала, которыя дѣлаютъ ее менѣе пустою и ужасною, и которыя мы откроемъ только тогда, если съумѣемъ войти въ ея интересы, слѣдовательно если будемъ смотрѣть на нее не съ однимъ лишь гнѣвомъ и презрѣніемъ, а и съ нѣкоторою любовью и участіемъ.
22 окт. 1880: