Шлиссельбургская крепость (Пругавин)/Версия 2/ДО

Шлиссельбургская крепость
авторъ Александр Степанович Пругавин

Опубл.: 1906. Источникъ: az.lib.ru

Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ

Подъ редакціею: Н. Ѳ. Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича

Часть I. Съ 29 портретами.

Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.

С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Bac. остр., 5 лин., 28. 1907.

Отъ редакціи.

8-го января 1906 года Шлиссельбургская государственная тюрьма перестала существовать. Страшный призракъ мрачнаго застѣнка отошелъ въ исторію, вмѣстѣ съ такъ долго губившимъ Россію принципомъ народнаго безправія и правительственнаго самовластія.

Но забыть Шлиссельбургъ Россія не можетъ и не должна. Какъ въ фокусѣ, въ немъ сосредоточились всѣ ужасы, всѣ муки, всѣ жертвы, какими отмѣчено русское освободительное движеніе, начиная съ Новикова и декабристовъ и кончая героями послѣднихъ дней. Шлиссельбургъ былъ мѣстомъ заточенія, пытокъ и казней лучшихъ, энергичнѣйшихъ борцовъ за счастье народа. Сколько было всѣхъ такихъ страдальцевъ, въ точности пока неизвѣстно, такъ какъ архивныя розысканія открываютъ все новыя, прежде совершенно неизвѣстныя, имена. Составители настоящей «Галлереи» даютъ на первый разъ 30 біографическихъ очерковъ и 29 портретовъ: къ сожалѣнію, портрета I. В. Поджіо розыскать не удалось.

Считаемъ долгомъ принести глубочайшую признательность всѣмъ тѣмъ лицамъ, которыя своимъ трудомъ, доставленіемъ карточекъ, біографическихъ свѣдѣній и пр. содѣйствовали составленію и изданію книги.

Шлиссельбургская крѣпость.

Великихъ жертвъ и чистыхъ дѣлъ

Слѣды не пропадаютъ...

Лонгфелло.

I.

Въ борьбѣ съ оппозиціонными элементами русское самодержавіе всегда отличалось необычайною суровостью… Достаточно припомнить дѣятельность тѣхъ учрежденій, которыя издавна стояли у насъ на стражѣ самодержавнаго строя: «Преображенскій приказъ»… «Тайная розыскныхъ дѣлъ канцелярія»… «Тайная экспедиція…» «Третье отдѣленіе собственной его императорскаго величества канцеляріи»… и, наконецъ, современныя намъ и вполнѣ аналогичныя учрежденія: «департаментъ государственной полиціи», «корпусъ жандармовъ» и такъ называемая «охранка», съ ея безчисленными отдѣленіями, раскиданными по всей Россіи, и съ еще болѣе многочисленными агентами — явными и тайными.

Какъ теперь, въ наши дни, такъ и въ прежнее, далекое отъ насъ время русское правительство въ борьбѣ съ своими врагами всего чаще и охотнѣе прибѣгало къ помощи тюремныхъ казематовъ. Безпокойные люди, которые рѣшались выступать противъ произвола и тиранніи самодержавной бюрократіи, которые осмѣливались поднимать свой голосъ за права и свободу народа, изнывавшаго подъ игомъ абсолютизма въ нищетѣ, рабствѣ и невѣжествѣ, — немедленно же запирались въ каменные мѣшки, въ тѣсные, сырые, душные казематы.

Среди крѣпостей и тюремъ такого рода первыя мѣста принадлежатъ Шлиссельбургу и Петропавловкѣ. Страшный, кровавый слѣдъ оставили эти тюрьмы въ исторіи русскаго народа!

Остановимся на первой изъ нихъ.

«Шлиссельбургская крѣпость — тюрьма историческая, имѣющая и древнюю, и новую исторію, и даже новѣйшую», — читаемъ мы въ одной заграничной брошюрѣ. «Старая исторія ея еще хранится въ матеріалахъ, сложенныхъ въ архивахъ. Она блистаетъ нѣкоторыми историческими именами и вращается въ публикѣ въ видѣ отрывочныхъ, часто полулегендарныхъ разсказовъ, въ которыхъ ІІІлиссельбургская тюрьма рисуется обыкновенно мѣстомъ, гдѣ замуровываютъ въ каменные мѣшки людей для того, чтобы свѣтъ забылъ объ ихъ существованіи»^[1].

Разсказываютъ, напримѣръ, что одинъ изъ такихъ узниковъ, «заключенный въ началѣ царствованія Николая І-го и выпущенный на свободу послѣ 35 лѣтъ заключенія, никакъ не хотѣлъ повѣрить, что въ Россіи царствуетъ уже не Николай I, а Александръ II, котораго онъ зналъ ребенкомъ и все еще считалъ таковымъ, такъ какъ, вступивъ въ эту живую могилу, онъ какъ бы замеръ въ ней», потерявъ счетъ времени, а вмѣстѣ съ тѣмъ и счетъ своихъ собственныхъ лѣтъ, проведенныхъ во мракѣ крѣпостного каземата^[2].

По нашему мнѣнію, исторія Шлиссельбурга естественнымъ образомъ распадается на три главные періода: первый — отъ момента завоеванія крѣпости до постройки старой шлиссельбургской тюрьмы. Въ теченіе этого періода лица, заточаемыя въ Шлиссельбургъ, томились въ башняхъ и каменныхъ мѣшкахъ крѣпости.

Второй періодъ обнимаетъ время, когда функціонировала старая шлиссельбургская тюрьма, главнымъ образомъ — ХІХ-й вѣкъ, до начала семидесятыхъ годовъ. И, наконецъ, третій, послѣдній періодъ слѣдуетъ считать съ момента постройки новой шлиссельбургской тюрьмы, т.-е. съ 1884 года вплоть до великой русской революціи 1905 года, когда ворота Шлиссельбургской крѣпости, подъ напоромъ освободительнаго движенія, должны были раскрыться, и изъ нихъ вышли на свѣтъ божій посѣдѣвшіе въ казематахъ борцы «Народной Воли».

За время перваго періода исторіи Шлиссельбургской крѣпости въ башняхъ ея, въ качествѣ колодниковъ, нерѣдко томятся знатные вельможи, когда-то всемогущіе временщики^[3], ближайшіе родственники государей, члены царской семьи, царевна, царица и, наконецъ, свергнутый съ престола императоръ.

Одно время въ Шлиссельбургской крѣпости находилась въ заточеніи первая жена Петра Великаго — Евдокія Федоровна Лопухина. Сосланная первоначально въ 1698 года въ Суздальскій Покровскій монастырь, она была противъ воли пострижена въ монахини, подъ именемъ инокини Елены. Протестуя противъ насилія, произведеннаго надъ нею, бывшая царица отказывалась подчиниться монастырскому режиму, носила свѣтское платье и продолжала называться прежнимъ своимъ именемъ Евдокіи.

При ссылкѣ въ монастырь она обречена была на всевозможныя лишенія и нужду: при ней не было опредѣлено никакой прислуги, а на ея содержаніе не было назначено ни одной копѣйки. Государь-деспотъ осудилъ свою жену на тяжкую долю простой, рядовой монахини. Между тѣмъ, она была молода, красива и жаждала власти, вліянія, любви и участія. При постриженіи ей было всего 25 лѣтъ и, по свидѣтельству историковъ, она находилась въ полномъ расцвѣтѣ красоты и здоровья.

На этой почвѣ разыгрывается ея романъ съ пріѣзжавшимъ въ Суздаль по дѣламъ службы генералъ-маіоромъ Глѣбовымъ, романъ, за который его герой и героиня жестоко поплатились. Глѣбовъ былъ преданъ «лютой казни», а именно посаженъ на колъ, на которомъ онъ и умеръ, а Евдокія Федоровна сослана въ бѣдный захолустный Ладожскій монастырь подъ строжайшій надзоръ. Однако, она пробыла здѣсь недолго. Вступившая на престолъ послѣ смерти Петра Екатерина І-я видѣла въ ней опасную соперницу, и вотъ, по указу Екатерины, Евдокія Федоровна перевезена была въ Шлиссельбургъ, гдѣ и содержалась «въ самомъ тѣсномъ заточеніи».

Здѣсь ее видѣлъ камергеръ Берхгольцъ во время посѣщенія крѣпости герцогомъ голштинскимъ. «Въ 1725 году, — пишетъ Берхгольцъ, — обозрѣвая внутреннее расположеніе Шлиссельбургской крѣпости, я приблизился къ большой деревянной башнѣ, въ которой содержится Лопухина^[4]. Не знаю — съ намѣреніемъ или нечаянно, вышла она и прогуливалась по двору. Увидя меня, она поклонилась и громко говорила, но словъ, за отдаленностью, нельзя было разслышать».

Такимъ образомъ, изъ словъ Берхгольца можно вывести заключеніе, что Лопухина, несмотря на "тѣсноту заточенія* въ Шлиссельбургѣ, все-таки имѣла возможность выходить изъ своего заточенія, прогуливаться по двору и даже обращаться къ случайнымъ посѣтителямъ крѣпости. Изъ того же источника мы узнаемъ, что бывшая царица сидѣла въ большой деревянной башнѣ. Это послѣднее указаніе опровергаетъ ту легенду, которая до сихъ поръ сохраняется среди обитателей Шлиссельбургской крѣпости и по которой Евдокія Федоровна, будто бы, содержалась въ той же каменной башнѣ, въ которой позднѣе сидѣлъ Іоаннъ Антоновичъ и которая теперь извѣстна подъ именемъ Свѣтличной.

Одновременно съ Евдокіей Федоровной въ Шлиссельбургѣ томилась въ заточеніи царевна Марія Алексѣевна, дочь царя Алексѣя Михайловича. Она сидѣла въ одной изъ Шлиссельбургскихъ башенъ, въ которой и скончалась въ 1723 году. Иностранные писатели того времени увѣряли, что царевна умерла отъ голода^[5]. Вся ея вина состояла въ томъ, что она была уличена въ сношеніяхъ и перепискѣ съ Евдокіей Федоровной въ то время, когда послѣдняя находилась въ ссылкѣ въ Суздальскомъ Покровскомъ монастырѣ.

Ужасныя условія, которыми обставлено было заточеніе въ Шлиссельбургѣ императора Іоанна Антоновича, болѣе или менѣе извѣстны въ обществѣ, поэтому мы не будемъ здѣсь распространяться на эту тему. Напомнимъ только, что малюткой, когда ему было лишь два мѣсяца отъ роду, онъ былъ провозглашенъ императоромъ, но въ слѣдующемъ же году свергнутъ съ престола Елизаветой Петровной и обреченъ на вѣчную ссылку, а нѣсколько позже на вѣчное, пожизненное заточеніе.

Безпримѣрно-печальна судьба этого человѣка! Вся его жизнь, буквально, съ колыбели и до могилы, прошла сначала въ ссылкѣ, а затѣмъ, съ четырехлѣтняго возраста, въ стѣнахъ каземата, въ строжайшемъ одиночномъ заключеніи, причемъ онъ совершенно лишенъ былъ всякаго общенія съ людьми, даже съ самыми близкими ему по крови. Ни одного года, ни одного дня въ теченіе всей своей жизни онъ не располагалъ собой по своему собственному усмотрѣнію, не пользовался свободой, ни разу не испыталъ, ни разу не ощутилъ въ своей душѣ радости жизни, счастія.

Все свое дѣтство съ четырехъ лѣтъ онъ провелъ въ полномъ одиночномъ заключеніи на далекомъ, суровомъ сѣверѣ, въ г. Холмогорахъ Архангельской губерніи, а затѣмъ въ 1756 году, когда ему было уже 16 лѣтъ отъ роду, тайно, въ глухую ночь, вывезенъ былъ въ Шлиссельбургъ и заключенъ тамъ въ особомъ секретномъ казематѣ, подъ именемъ «извѣстнаго арестанта». Тайна, которою было окружено его заточеніе въ Шлиссельбургѣ, была настолько велика, что даже самъ комендантъ крѣпости не долженъ былъ знать, кто такой этотъ таинственный узникъ.

Никто не могъ его видѣть, никто не могъ вступать съ нимъ въ разговоръ. Его имя было извѣстно только тремъ офицерамъ стерегшей его команды. Но имъ строжайше было воспрещено отвѣчать на вопросы императора-арестанта и, особенно, сообщать ему о томъ, гдѣ онъ находится. Іоаннъ Антоновичъ не получилъ никакого образованія, такъ какъ было строго воспрещено учить его чему бы то ни было. Несмотря однако на этотъ запретъ, еще въ Холмогорахъ, одинъ изъ тюремщиковъ — Миллеръ — сжалился надъ нимъ и обучилъ его грамотѣ. Но это не могло принести особеннаго облегченія несчастному узнику, такъ какъ книгъ для чтенія не было. Во время его пребыванія въ Шлиссельбургѣ ему давали исключительно только книги священнаго писанія: Библію, Прологъ, Псалтырь и т. д.

Однако, несмотря на всѣ эти мѣры, Іоаннъ зналъ свое высокое происхожденіе и называлъ себя государемъ. Его смерть была не менѣе печальна, чѣмъ жизнь. Какъ извѣстно, онъ былъ убитъ караулившими его офицерами при попыткѣ подпоручика Мировича освободить его изъ тюрьмы. Въ это время ему было 24 года. Убійцы дѣйствовали въ этомъ случаѣ согласно данной имъ инструкціи. Палачи, которые отняли у него свободу — отняли и жизнь.

Печальная участь Іоанна Антоновича чуть было не постигла и другого русскаго императора — «помазанника Божія» — Петра III-го, послѣ сверженія его съ престола. Екатерина ІІ-я, воцарившись вмѣсто своего супруга, рѣшила заточить его въ Шлиссельбургскую крѣпость. Съ этой цѣлью тамъ было уже приготовлено особое помѣщеніе. Планъ этотъ не былъ осуществленъ только потому, что Алексѣй Орловъ и князь Барятинскій, въ угоду Екатеринѣ, разомъ покончили съ эксъ-императоромъ, собственноручно задушивъ его.

II.

Не слѣдуетъ, однако, думать, что башни и казематы Шлиссельбурга въ первый періодъ его существованія наполнялись исключительно представителями родовитой знати, придворными вельможами и членами императорской фамиліи. Напротивъ, главную массу заключенныхъ въ первый періодъ составляли все-таки представители народной массы, русскаго крестьянства.

Это будетъ вполнѣ понятно, если мы припомнимъ, что то было время, когда самодержавіе все крѣпче и сильнѣе затягивало петлю на шеѣ народа, особенно же крестьянства. Недовольство народа, между прочимъ, выразилось въ религіозныхъ движеніяхъ, извѣстныхъ подъ именемъ раскола. Возникнувъ на религіозной почвѣ, расколъ, подъ вліяніемъ общественныхъ условій того времени, вскорѣ же осложнился политическими и соціальными элементами. Особенно много тревогъ доставила правительству та часть раскола, которая получила названіе безпоповщины и которая объявила русскаго императора антихристомъ, а чиновниковъ и духовенство — слугами антихриста.

Въ борьбѣ съ расколомъ правительство пустило въ ходъ все, что только могло изобрѣсти человѣческое звѣрство для устрашенія, паники и террора. Безпощадныя пытки, безчисленныя мучительныя казни, костры, эшафоты слѣдуютъ длиннымъ, безконечнымъ рядомъ. Въ то же время не были, конечно, забыты и шлиссельбургскіе каменные мѣшки и казематы, въ которые нерѣдко замуровывали раскольниковъ и сектантовъ — въ самомъ буквальномъ смыслѣ этого слова.

Такъ было поступлено, напримѣръ, съ раскольникомъ Круглымъ, который въ исторіи безпоповщинскаго раскола сыграль почти такую же роль, какую Сергѣй Дегаевъ — въ организаціи «Народной Воли». Закованный въ ручныя и ножныя желѣза, Круглый былъ доставленъ въ Шлиссельбургъ. Коменданту крѣпости было предписано посадить его въ заточеніе «въ палату такую, мимо которой бы народнаго хода никакого не было, и у оной палаты, гдѣ посаженъ будетъ, какъ двери, такъ и окошки всѣ закласть наглухо въ самомъ же скорѣйшемъ времени, оставя одно малое оконце, въ которое на каждый день къ пропитанію его, Круглаго, по препорціи подавать хлѣбъ и воду, и приставить къ той палатѣ крѣпкій и осторожный караулъ, и велѣть онымъ крѣпко предостерегать, дабы къ тому оконцу до него, Круглаго, ни подъ какимъ видомъ никто-бъ допускаемъ не былъ, и никакимъ же бы образомъ оный Круглый утечки учинить не могъ. Тако-жъ и тѣмъ опредѣленнымъ на караулъ при той палатѣ солдатамъ, которые и пищу подавать будутъ, съ нимъ, Круглымъ, никакихъ разговоровъ отнюдь не имѣть подъ опасеніемъ за преступленіе тягчайшаго истязанія»^[6].

21 октября 1745 года Круглый былъ посаженъ въ «безъисходную тюрьму» Шлиссельбургской крѣпости и замурованъ въ ней. Очевидно, каменный мѣшокъ, въ который попалъ Круглый, и та жизнь, на которую онъ обрекался въ этомъ заточеніи, показались ему столь ужасными, что онъ немедленно же рѣшилъ покончить всѣ счеты съ жизнью. Несчастный заключенный съ перваго же дня началъ морить себя голодомъ. Караульные солдаты, исполняя предписаніе сената, ежедневно клали для него «въ малое оконце» «по препорціи» хлѣбъ и воду, но Круглый бралъ только воду и не прикасался къ хлѣбу. Такъ прошло 13 дней, съ 4-го же ноября онъ пересталъ брать и воду.

Въ теченіе недѣли, до 12-го ноября, часовой ежедневно подходилъ къ «оконцу» и окликалъ колодника. Но отвѣта не было. Очевидно, заключенный замурованъ былъ такъ тщательно, что чрезъ «малое оконце» невозможно было даже разсмотрѣть, что происходило въ каменномъ мѣшкѣ, въ которомъ онъ сидѣлъ. Уже одинъ этотъ фактъ достаточно рисуетъ ужасъ того положенія, въ какомъ находились замурованные въ Шлиссельбургской тюремной «палатѣ».

Наконецъ, 12 ноября комендантъ крѣпости донесъ правительствующему сенату о томъ, что колодникъ не беретъ ни хлѣба, ни воды и не откликается на зовъ караульныхъ; при этомъ онъ испрашивалъ дозволенія разобрать двери и осмотрѣть заключеннаго. Сенатъ разрѣшилъ, и 17-го ноября исправляющій должность Шлиссельбургскаго коменданта капитанъ Бокинъ донесъ, что по осмотру «Круглый явился мертвъ, и мертвое тѣло его въ той крѣпости зарыто»^[7].

Такъ расправлялось русское правительство въ половинѣ XVIII столѣтія съ тѣми людьми, которыхъ оно считало врагами государя и господствующей церкви.

Первымъ политическимъ узникомъ Шлиссельбурга въ точномъ смыслѣ этого слова слѣдуетъ считать князя Дмитрія Михайловича Голицына, который былъ главнымъ иниціаторомъ извѣстной попытки ограничить самодержавіе русскихъ царей при вступленіи на престолъ Анны Іоанновны.

Убѣжденный сторонникъ идеи ограниченія царской власти, князь Д. М. Голицынъ стоялъ во главѣ членовъ тайнаго верховнаго совѣта, рѣшившихъ ограничить императорское самодержавіе. По его предложенію, были составлены тѣ знаменитые «пункты», которые должны были положить конецъ «самодержавству».

Новѣйшія изслѣдованія, — между прочимъ, П. Н. Милюкова, — какъ извѣстно, установили новую оцѣнку событій 1730 года. Теперь вполнѣ уже выяснено, что члены тайнаго верховнаго совѣта, приступая къ ограниченію императорскаго самодержавія, преслѣдовали не только свои личныя цѣли, имѣли въ виду не созданіе олигархіи, а введеніе опредѣленнаго конституціоннаго строя на аристократическихъ основахъ^[8].

Когда эта попытка окончилась неудачей, и самодержавіе восторжествовало, князь Голицынъ, не отказавшійся отъ своихъ убѣжденій, говорилъ: — «Трапеза была уготована, но приглашенные оказались недостойными; знаю, что я буду жертвою неудачи этого дѣла. Такъ тому и быть; я пострадаю за отечество; мнѣ уже немного остается жить, но тѣ, которые заставляютъ меня плакать, будутъ плакать долѣе моего».

Слова эти оказались пророческими: князь Д. М. Голицынъ умеръ въ казематѣ Шлиссельбургской крѣпости, а для Россіи настала свирѣпая бироновщина, во время которой, надо думать, многіе вспоминали съ сожалѣніемъ о неудачѣ плановъ князя Д. М. Голицына^[9].

Въ концѣ того же ХVIII-го вѣка, въ 1792 году, въ Шлиссельбургскую крѣпость попадаетъ одинъ изъ самыхъ крупныхъ и симпатичныхъ дѣятелей екатерининской эпохи, Николай Ивановичъ Новиковъ. Убѣжденный поборникъ просвѣщенія, онъ много и горячо работалъ надъ развитіемъ общественной мысли, основалъ цѣлый рядъ журналовъ, учредилъ «Дружеское ученое общество» и «Типографическую компанію», съ широкими просвѣтительными и филантропическими задачами, открылъ нѣсколько школъ и первую безплатную читальню въ Москвѣ, всюду заводилъ книжные склады, издалъ огромное количество книгъ, въ которыхъ выяснялъ темныя стороны современнаго ему общественнаго строя, особенно же ратовалъ противъ крѣпостного права.

Подобная кипучая дѣятельность слишкомъ явно шла въ разрѣзъ съ общимъ строемъ русской государственной жизни того времени, а потому вполнѣ естественно, что у Новикова вскорѣ явились многочисленные враги изъ числа разныхъ вліятельныхъ лицъ. Когда-то либеральная императрица Екатерина ІІ-я не только не оказала Новикову какой-либо поддержки въ его благородной и полезной дѣятельности, а наоборотъ, отнеслась къ нему съ явнымъ предубѣжденіемъ и всецѣло отдала его въ руки извѣстнаго палача того времени Шешковскаго, именемъ котораго пугали дѣтей.

Послѣ строгихъ, придирчивыхъ допросовъ, Новикова заключаютъ въ Шлиссельбургскую крѣпость и запираютъ въ тотъ самый казематъ, въ которомъ нѣкогда томился Іоаннъ Антоновичъ. Цѣлыхъ четыре года провелъ онъ въ этомъ заточеніи и только въ 1796 году, уже при императорѣ Павлѣ, освобожденъ былъ изъ крѣпости и получилъ возможность поселиться въ своемъ имѣніи.

III.

Если вѣрить шлиссельбургскимъ старожиламъ, то казематы и «каменные мѣшки» для заключенія узниковъ существовали только въ одной башнѣ, извѣстной въ настоящее время подъ именемъ Свѣтличной. Это единственная внутренняя башня въ крѣпости, всѣ же остальныя выходятъ наружу и соединяются между собою каменной массивной стѣной, окружающей крѣпость со всѣхъ сторонъ. Входъ въ крѣпость ведетъ чрезъ Государеву башню.

Казематы въ Свѣтличной башнѣ расположены въ три этажа. Казематъ, помѣщающійся въ верхнемъ этажѣ, состоитъ изъ довольно большой камеры, съ тремя окнами на Неву и однимъ выходящимъ на маленькій дворъ, расположенный позади старой тюрьмы. По преданію, которое до сихъ поръ сохраняется въ крѣпости, въ этомъ казематѣ заключена была Евдокія Федоровна Лопухина, а позднѣе — Биронъ. Въ настоящее время всѣ окна этого каземата заложены кирпичемъ.

Во второмъ, среднемъ этажѣ башни помѣщается небольшой казематъ, въ который ведетъ каменная темная лѣстница. Въ этой камерѣ было двѣ двери и одно окно, выходившее въ тотъ же маленькій дворъ, о которомъ мы только-что упомянули. Одна изъ дверей ведетъ на лѣстницу. Тутъ же стояла изразцовая печь, которая топилась со стороны лѣстницы, а не изъ камеры. Печь эта сохранялась до самаго послѣдняго времени, но года два тому назадъ изразцы были вынуты. По увѣренію мѣстныхъ жителей, это и есть знаменитый казематъ, въ которомъ томился Іоаннъ Антоновичъ, а затѣмъ — Н. И. Новиковъ.

Наконецъ, въ нижнемъ, подвальномъ этажѣ Свѣтличной башни помѣщался необычайно мрачный полутемный казематъ, съ низкимъ сводомъ и землянымъ поломъ. Онъ существовалъ до начала 80-хъ годовъ и былъ заложенъ кирпичемъ во время постройки новой шлиссельбургской тюрьмы. Можно думать, что въ этомъ именно казематѣ томился знаменитый польскій патріотъ Валеріанъ Лукасинскій, такъ какъ біографъ его упоминаетъ, что онъ сидѣлъ «въ подземельи», «въ темной каморкѣ секретнаго замка». Какъ извѣстно, Лукасинскій и умеръ въ Шлиссельбургѣ, въ 1868 году, просидѣвъ цѣлыхъ сорокъ шесть лѣтъ въ одиночномъ заключеніи (изъ нихъ 37 — въ Шлиссельбургѣ).

На первый взглядъ является непонятнымъ, почему Лукасинскаго держали въ этомъ подземельѣ въ то время (1831—1868 гг.), когда въ Шлиссельбургъ была уже тюрьма, спеціально предназначенная для политическихъ арестантовъ. Однако, недоумѣніе это легко разъясняется. Дѣло въ томъ, что первая тюрьма, устроенная въ Шлиссельбургской крѣпости, сохранившаяся до сихъ поръ и извѣстная въ настоящее время подъ именемъ «старой», состояла только изъ 10 казематовъ, которые почти всегда были переполнены заключенными^[10]. Въ виду этого крѣпостная администрація наиболѣе важныхъ и секретныхъ арестантовъ продолжала содержать въ казематахъ Свѣтличной башни.

Сколько было всѣхъ казематовъ въ этой башнѣ — въ точности намъ неизвѣстно. Но, во всякомъ случаѣ, не подлежитъ сомнѣнію, что кромѣ только что указанныхъ нами трехъ казематовъ, расположенныхъ въ разныхъ этажахъ этой башни, были еще и другіе казематы. Это видно, между прочимъ, изъ того, что заключенный въ Шлиссельбургъ въ 1794 г. общественный дѣятель конца XVIII столѣтія поручикъ Федоръ Кречетовъ былъ помѣщенъ «въ верхнемъ этажѣ, въ камерѣ номеръ пятый»^[11].

ХІХ-й вѣкъ осязательнымъ образомъ сказался на Шлиссельбургѣ постройкой особой тюрьмы, предназначенной для политическихъ заключенныхъ. Вѣроятно, даже русская бюрократія принуждена была, наконецъ, признать, что архаическіе, чудовищные казематы Свѣтличной башни отжили свое время. И вотъ, въ томъ углу крѣпости, который прилегаетъ къ Свѣтличной башнѣ, появляется низкое, каменное, одноэтажное зданіе необычайно угрюмаго вида. Это — политическая тюрьма, извѣстная въ настоящее время подъ именемъ «старой тюрьмы».

Старая тюрьма состоитъ изъ довольно широкаго корридора, съ правой стороны котораго расположены окна, числомъ шесть, выходящія въ маленькій тюремный дворъ, а съ лѣвой стороны идутъ казематы для заключенныхъ — тѣсные, сырые, мрачные, плохо освѣщенные. Всѣхъ казематовъ, какъ мы уже замѣтили выше, десять. Нѣкоторые изъ нихъ особенно поражаютъ своимъ мрачнымъ, угрюмымъ видомъ и на каждаго свѣжаго человѣка производятъ гнетущее, удручающее впечатлѣніе.

Эта тюрьма служила мѣстомъ заточенія дли всѣхъ наиболѣе важныхъ и секретныхъ арестантовъ до самаго конца 60-хъ годовъ прошлаго столѣтія. Здѣсь, между прочимъ, томились нѣкоторые изъ декабристовъ, затѣмъ многіе польскіе патріоты, основатель Харьковскаго университета Василій Назаровичъ Каразинъ, одинъ изъ главныхъ дѣятелей «Славянскаго общества свв. Кирилла и Мефодія» — Николай Ивановичъ Гулакъ (съ 30 мая 1847 по 30 мая 1850 года), знаменитый революціонеръ-космополитъ Михаилъ Александровичъ Бакунинъ (1854—1857 гг.) и цѣлый рядъ другихъ лицъ.

Къ сожалѣнію, благодаря той глубокой тайнѣ, которою русское самодержавіе окружало все то, что касалось нашихъ политическихъ тюремъ, мы очень мало знаемъ о томъ, кто именно сидѣлъ, кто томился въ шлиссельбургскихъ казематахъ въ теченіе 40-хъ, 50-хъ и 60-хъ годовъ прошлаго столѣтія. Обо всей этой эпохѣ у насъ имѣются лишь самыя отрывочныя, скудныя и случайныя свѣдѣнія. Лишь въ самое послѣднее время «секреты самодержавія», тайны деспотическаго режима начинаютъ нарушаться и мало по малу выходить наружу.

IV.

Помимо жестокости, которую мы уже отмѣтили, какъ характерную черту русскаго самодержавія, представители послѣдняго всегда отличались необыкновенной подозрительностью. Можно подумать, что русскіе императоры постоянно испытывали чувство страха за прочность своего положенія, никогда не были увѣрены въ его устойчивости и вѣчно трепетали за свою власть, за свои прерогативы. Не говоря уже о такомъ жестокомъ человѣкѣ, какимъ былъ, напримѣръ, Николай І-й или о такомъ маніакѣ, какъ Павелъ, — даже самые либеральные и гуманные изъ русскихъ императоровъ никогда не довѣряли своимъ «вѣрноподданнымъ» и всегда были въ тревогѣ и на-сторожѣ. Не даромъ Екатерина ІІ-я дала полную свободу свирѣпствовать палачу Шешковскому, не даромъ Александръ І-й приблизилъ къ себѣ «злодѣя» Аракчеева, а Александръ II-й поручилъ искорененіе крамолы Муравьеву-Вѣшателю.

Благодаря этому, въ Россіи никогда не прекращались гоненія на мысль, на идею, на всякое культурное и просвѣтительное начинаніе. Чтобы нагляднѣе показать, насколько безпощадно расправлялось въ подобныхъ случаяхъ самодержавное правительство, мы приведемъ здѣсь два-три случая изъ разныхъ эпохъ русской исторической жизни, находящихся въ связи съ исторіей Шлиссельбургской крѣпости.

Случай первый относится къ царствованію Екатерины Великой и касается одного малоизвѣстнаго, но чрезвычайно симпатичнаго писателя того времени — поручика Федора Кречетова, который, видя кругомъ себя возмутительныя картины безправія и произвола, болѣлъ о горѣ родины и «спасеніе государства видѣлъ въ уничтоженіи самодержавія и замѣнѣ его конституціоннымъ образомъ правленія». Повѣривъ, какъ и многіе, въ искренность обѣщаній, разсыпанныхъ въ разныхъ указахъ императрицы, Кречетовъ мечталъ о широкой общественной дѣятельности на пользу родины. Между прочимъ, онъ проектировалъ организацію особаго «всенароднаго, вольнаго, къ благодѣтельствованію всѣхъ общества». О необходимости устройства такого общества онъ подаетъ цѣлый рядъ прошеній императрицѣ, синоду, митрополиту, разнымъ вельможамъ и т. д.; въ своихъ воззваніяхъ къ гражданамъ, женщинамъ и духовенству онъ горячо доказываетъ пользу народнаго просвѣщенія и настоятельную необходимость скорѣйшаго открытія школъ.

И вотъ, такая-то чисто культурная дѣятельность признается вредною и опасною для общественнаго спокойствія. Кречетова арестуютъ, заключаютъ въ Петропавловскую крѣпость, отъ него отбираютъ всѣ его рукописи, записки, и назначается строжайшее слѣдствіе.

Сыскъ былъ направленъ на выясненіе не дѣйствій, не преступленій обвиняемаго, — таковыхъ не было, — а на его мысли, желанія, слова. «Изъ всѣхъ его (Кречетова) мыслей и произносимыхъ имъ словъ видно, — писалъ въ своемъ докладѣ генералъ-прокуроръ Самойловъ, — что онъ не хочетъ, чтобъ были монархи, а заботится болѣе о равенствѣ и вольности для всѣхъ вообще, ибо онъ, между прочимъ, сказалъ, что разъ дворянамъ сдѣлали вольность, для чего-жъ не распространить оную и на крестьянъ, вѣдь и они такіе же человѣки».

Конечно, либеральная императрица пришла въ ужасъ отъ такихъ опасныхъ идей, и вотъ является высочайшее повелѣніе о немедленномъ заточеніи Кречетова въ Шлиссельбургскую крѣпость. Утромъ 25 декабря 1794 года, въ первый день Рождества, «секретный арестантъ Федоръ Кречетовъ» былъ привезенъ въ Шлиссельбургъ и тотчасъ же запертъ въ одиночномъ казематѣ. При этомъ фельдъегерь, доставившій новаго узника, объявилъ коменданту крѣпости высочайшее повелѣніе о томъ, чтобы содержать арестанта «наикрѣпчайше» и всячески наблюдать за тѣмъ, чтобы онъ никакихъ разговоровъ и сообщенія ни съ кѣмъ не имѣлъ"^[12].

Кречетовъ пробылъ въ ужасномъ заключеніи шесть лѣтъ. Когда въ 1801 году, по случаю вступленія на престолъ Александра І-го, онъ былъ выпущенъ на свободу, то «оказался совершенно больнымъ и неспособнымъ ни къ какому труду»… Но за то онъ былъ уже болѣе не опасенъ для русскаго самодержавія.

Случай второй относится къ царствованію другого, не менѣе либеральнаго, императора Александра І-го. Существуетъ рядъ свидѣтельствъ, удостовѣряющихъ, что Александръ, будучи великимъ княземъ, незадолго до убійства Павла, соглашался на то, чтобы заговорщики потребовали отреченія у его отца, при чемъ, по словамъ нѣкоторыхъ современниковъ, съ своей стороны онъ обѣщалъ «даровать конституцію»^[13]. Но, сдѣлавшись императоромъ, Александръ I началъ ревниво оберегать «незыблемые устои» самодержавнаго строя, и для сторонниковъ конституціоннаго управленія во вторую половину его царствованія находилось только одно мѣсто — въ казематахъ Шлиссельбургской крѣпости.

Такая судьба постигла, напримѣръ, въ 1818 году полковника Бока «за намѣреніе его представить лифляндскому дворянству проектъ введенія въ Россіи представительнаго правленія». Въ Шлиссельбургѣ его продержали цѣлыхъ десять лѣтъ въ одиночномъ заключеніи. Этимъ онъ былъ доведенъ до сумасшествія^[14].

Вообще преслѣдованіе за мысли, за идеи, шедшія въ разрѣзъ съ главными устоями, на которыхъ покоился русскій государственный строй — абсолютизмъ и крѣпостное право, не прекращалось ни на одну минуту. Какъ далеко заходили гоненія въ этой области, показываетъ, напримѣръ, слѣдующій случай.

Въ 1849 году въ Шлиссельбургскую крѣпость былъ заточенъ бывшій приходскій учитель Семенъ Никитичъ Олейничукъ, вся вина котораго состояла въ томъ, что его мысли показались вредными представителямъ тогдашней бюрократіи. Встревожившія николаевскихъ чиновниковъ и жандармовъ «вредныя мысли» были усмотрѣны въ рукописномъ сочиненіи Олейничука, которое отобрано было у него при обыскѣ.

Самъ бывшій крѣпостной крестьянинъ, на собственной спинѣ испытавшій ужасы крѣпостнаго рабства, Олейничукъ всѣми фибрами души ненавидѣлъ это позорное «право господъ» владѣть и располагать по своему усмотрѣнію крестьянской душой и тѣломъ. Это настроеніе сказалось, конечно, и въ сочиненіи Олейничука, гдѣ мы находимъ горячую и страстную проповѣдь автора противъ крѣпостнаго права. И этого было совершенно достаточно для того, чтобы власти признали необходимымъ заключить Олейничука въ крѣпость. И хотя при этомъ не было установлено не только ни одного факта пропаганды, но даже ни одной попытки къ пропагандѣ — судьба Олейничука была рѣшена: Николай I «высочайше повелѣлъ — посадить Олейничука въ Шлиссельбургскую крѣпость». А генералъ Дубельтъ съ свой стороны предписалъ запереть Олейничука «въ секретный замокъ и не допускать никакихъ и ни съ кѣмъ сношеній». Въ кандалахъ, съ двумя жандармами, онъ былъ отправленъ въ Шлиссельбургъ, заключенъ въ секретномъ замкѣ подъ № 11-мъ, и съ тѣхъ поръ онъ словно въ воду канулъ, словно имя его было вычеркнуто изъ списка живыхъ людей.

И дѣйствительно, шлиссельбургскій казематъ сталъ его могилой: въ іюлѣ мѣсяцѣ 1852 года Олейничукъ, — какъ доносилъ комендантъ, — «волею Божіею (!) помре отъ долговременной болѣзни». Объ этомъ Николаю Павловичу былъ представленъ особый докладъ, который «Его Величество изволилъ читать 1 августа 1852 года…»^[15]. Такъ русскій абсолютизмъ отстаивалъ свои «исконныя начала», свои устои…

Декабристъ Лунинъ говаривалъ: «Языкъ до Кіева доведетъ, а перо — до Шлиссельбурга». Судьба Олейничука, Кречетова и многихъ-многихъ другихъ можетъ служить блестящей, хотя и печальной, иллюстраціей къ этому изреченію.

V.

Политическія и соціальныя движенія, происходившія въ русскомъ народѣ и обществѣ, обыкновенно немедленно же сказывались въ Шлиссельбургѣ, такъ какъ правительство, подавивъ эти движенія, разгромивъ организаціи, преслѣдовавшія освободительныя задачи, спѣшило запереть ихъ участниковъ въ казематы Шлиссельбургской и Петропавловской крѣпостей. Такъ было, между прочимъ, и съ участниками той революціонной вспышки, которою ознаменовалось восшествіе на престолъ Николая І-го.

Изъ декабристовъ въ Шлиссельбургской крѣпости томились: подполковникъ Іосифъ Викторовичъ Поджіо — цѣлыхъ восемь лѣтъ; Михаилъ и Николай Бестужевы — съ сентября 1826 по сентябрь 1827 года; другъ Пушкина, Иванъ Ивановичъ Пущинъ — до конца 1827 года; кромѣ того, генералъ-интендантъ 2 арміи Юшневскій, мичманъ гвардейскаго экипажа Дивовъ и подпоручики артиллерійскихъ бригадъ — Пестовъ и Андреевичъ.

Когда, послѣ суда и казней, декабристовъ начали отправлять изъ Петербурга въ Сибирь, то ихъ везли не чрезъ Москву, а окольнымъ путемъ, сначала по ярославскому тракту чрезъ Шлиссельбургъ, Рыбинскъ, Ярославль, а затѣмъ на Кострому, Пермь, Екатеринбургъ и т. д., причемъ отправляли не иначе, какъ по ночамъ. Такимъ образомъ, одною изъ первыхъ станцій на пути декабристовъ въ Сибирь былъ Шлиссельбургъ съ его мрачной крѣпостью, одинъ видъ которой вызывалъ тяжелыя думы у изгнанниковъ, ссылаемыхъ на каторгу и поселеніе и находившихся подъ впечатлѣніемъ одиночнаго заточенія, только что испытаннаго ими въ Петропавловской крѣпости.

«Съ безпокойнымъ чувствомъ, съ мрачными думами приближался я къ Шлиссельбургу, — писалъ баронъ Розенъ, — опасаясь, чтобы не оставили насъ въ его стѣнахъ. Я зналъ, что нѣсколько человѣкъ изъ моихъ товарищей содержались тамъ послѣ приговора, а, право, нѣтъ ничего хуже, какъ сидѣть въ крѣпости»… Но вотъ «тройки повернули вправо къ селенію, и я перекрестился»^[16]. То же самое писалъ H. B. Басаргинъ и многіе другіе.

Безпощадная расправа, учиненная Николаемъ І-мъ надъ декабристами, не надолго, однако, заглушила въ русскомъ обществѣ порывы и стремленія протестующаго, оппозиціоннаго характера. Гнетъ царизма былъ слишкомъ невыносимъ и потому не могъ не вызывать противъ себя негодованія и желанія борьбы съ нимъ. И вотъ, уже въ 1827 году въ Москвѣ полиція нападаетъ на слѣды организованнаго кружка, который ставилъ себѣ цѣлью «борьбу съ тираномъ» и пытался пропагандировать мысль о необходимости «конституціоннаго правленія».

Кружокъ этотъ, получившій названіе «Тайнаго общества братьевъ Критскихъ», какъ извѣстно, состоялъ изъ молодежи, главнымъ образомъ, студентовъ московскаго университета и мелкихъ чиновниковъ разныхъ канцелярій. Хотя, въ сущности, вся дѣятельность членовъ этого «Тайнаго общества» выразилась лишь въ либеральныхъ разговорахъ и въ пѣніи «дерзновеннѣйшихъ стиховъ», — тѣмъ не менѣе, всѣ они понесли тяжелую кару: одни были заключены въ тюрьму Соловецкаго монастыря, другіе — въ Шлиссельбургскую и Швартгольмскую крѣпости. Въ Шлиссельбургъ попали двое: студентъ Василій Критскій и канцелярскій чиновникъ Кремлевской экспедиціи Данила Тюринъ. Далѣе мы скажемъ, какъ трагически отозвалось заточеніе въ шлиссельбургскомъ казематѣ на одномъ изъ этихъ узниковъ.

Въ 1834 году въ той же Москвѣ возникаетъ новое политическое дѣло «о лицахъ, пѣвшихъ пасквильные стихи». Къ этому дѣлу привлекается много разныхъ лицъ, между прочимъ — Герценъ и Огаревъ. Дѣлу придано было значеніе, главнымъ образомъ, потому, что въ стихахъ, которые распѣвали лица, привлеченныя къ слѣдствію, больше всего доставалось представителямъ русскаго самодержавія.

Главными виновниками по этому дѣлу признаны "были: университетскій товарищъ Герцена, Владиміръ Игнатьевичъ Соколовскій, авторъ поэмы «Мірозданіе» и переводчикъ Гейне, затѣмъ отставной поручикъ Ибаевъ, чиновникъ Уткинъ и художникъ Сорокинъ. Императоръ Николай I въ особой резолюціи приказалъ Соколовскаго, Уткина и Ибаева заключить «года на три въ Шлиссельбургъ», а затѣмъ «допустить къ службѣ въ отдаленныхъ мѣстахъ».

Но другой самодержецъ, шефъ жандармовъ Бенкендорфъ счелъ болѣе удобнымъ засадить этихъ трехъ лицъ не на три года, а «на неопредѣленное время». И это послѣднее рѣшеніе и было приведено въ исполненіе. Въ Шлиссельбургѣ ихъ постигла обычная судьба: Соколовскій опасно заболѣлъ, Ибаевъ сошелъ съ ума, Уткинъ умеръ въ казематѣ въ 1837 году.

VI.

Условія тюремнаго режима въ Шлиссельбургской крѣпости постоянно мѣнялись, сообразно политическимъ воззрѣніямъ и вѣяніямъ, которыя господствовали въ правительствѣ въ тотъ или другой моментъ. А такъ какъ въ высшихъ правительственныхъ сферахъ большею частію господствовали реакціонныя настроенія, то понятно, что, за весьма небольшими перерывами, крѣпостной режимъ отличался необычайной строгостью или, вѣрнѣе, жестокостью.

Къ тому же, положеніе заключенныхъ въ русскихъ тюрьмахъ и крѣпостяхъ всегда крайне отягчается вслѣдствіе того наглаго и возмутительнаго воровства или казнокрадства, которое искони вѣковъ составляетъ характерную, отличительную черту русской бюрократіи вообще и тюремной и крѣпостной администраціи въ частности. Каждый комендантъ крѣпости, каждый смотритель тюрьмы при расходованіи денегъ, отпускаемыхъ казною на содержаніе заключенныхъ, обыкновенно употребляетъ всѣ усилія для того, чтобы возможно больше урвать въ свой карманъ.

На эти безобразія, между прочимъ, жаловался въ своихъ воспоминаніяхъ декабристъ М. А. Бестужевъ. По его словамъ, генералъ-маіоръ Плутановъ, управлявшій Шлиссельбургской крѣпостью въ теченіе 30 лѣтъ, обратилъ шлиссельбургскую тюрьму «въ родъ аренды для себя и своихъ тюремщиковъ на счетъ желудковъ несчастныхъ затворниковъ, получавшихъ едва гривну мѣдью на дневной харчъ, когда положено было выдавать по 50 копѣекъ ассигнаціями»^[17].

Не трудно представить себѣ, каково было содержаніе и питаніе людей на «гривну мѣдью» въ сутки! Можно ли удивляться послѣ этого, что заключенные въ Шлиссельбургской крѣпости постоянно болѣли цынгой, часто въ тяжелой формѣ.

Такъ, напримѣръ, содержавшійся въ ІІІлиссельбургской тюрьмѣ въ пятидесятыхъ годахъ Михаилъ Александровичъ Бакунинъ настолько серьезно заболѣлъ цингой, что лишился всѣхъ зубовъ.

Особенно тяжело отзывалось заключеніе въ шлиссельбургскихъ казематахъ на молодыхъ людяхъ, еще не окрѣпшихъ въ жизненной борьбѣ. Многіе изъ нихъ безвозвратно гибли въ первые же годы заточенія. Обычной развязкой въ этихъ случаяхъ являлись два исхода: ранняя, преждевременная смерть или сумасшествіе. Чтобы не быть голословнымъ, приведу хотя два примѣра.

Семнадцатилѣтній студентъ московскаго университета Василій Критскій, обвиненный «въ вольномысліи» и принадлежности къ тайному обществу, — по резолюціи Николая I, — былъ заточенъ въ Шлиссельбургскую крѣпость въ 1828 году. Заточеніе это, по обычаю, принятому самодержавнымъ правительствомъ, было обставлено глубокой тайной, такъ что даже родная мать заключеннаго, несмотря на всѣ свои поиски и хлопоты, не могла узнать, гдѣ находится ея любимый сынъ.

На молодомъ, неокрѣпшемъ организмѣ крѣпостное заточеніе сказалось самымъ роковымъ образомъ: юноша началъ болѣть, хирѣть, чахнуть, и 21 мая 1831 года Василій Критскій умеръ въ шлиссельбургскомъ казематѣ «отъ изнурительной лихорадки». Смерть его администрація долгое время тщательно скрывала отъ матери, и только въ 1836 году шефъ жандармовъ Бенкендорфъ нашелъ возможнымъ сообщить матери о смерти ея сына^[18].

Не менѣе печальна была судьба другого семнадцатилѣтняго юноши, корнета Григорія Раевскаго, заключеннаго въ Шлиссельбургъ въ 1822 году по дѣлу его родного брата Владиміра Раевскаго. Маіоръ Владиміръ Раевскій, состоявшій членомъ «Союза благоденствія», а затѣмъ «Южнаго тайнаго общества», былъ арестованъ на югѣ Россіи въ 1822 году за пропаганду среди солдатъ и «необузданное вольнодумство». Дѣлу его придано было особенно важное значеніе; оно производилось въ строгомъ секретѣ, вслѣдствіе чего его родные не могли ничего узнать о причинахъ, вызвавшихъ его арестъ и строжайшее одиночное заключеніе.

Младшій братъ Владиміра Раевскаго, Григорій, 17-лѣтній юноша, питавшій горячую и нѣжную привязанность къ арестованному брату, неотступно умолялъ отца разрѣшить ему похать въ Одессу, чтобы разузнать тамъ о причинахъ ареста брата Владиміра и въ то же время по возможности помочь ему въ его тяжеломъ положеніи. «Отказъ отца только усилилъ желаніе молодого человѣка, и онъ рѣшился поѣхать безъ разрѣшенія».

«Пріѣхавъ въ Одессу, по молодости и неонытности, онъ проговорился; а такъ какъ дѣло маіора Раевскаго считалось очень важнымъ, то о намѣреніи Григорія Раевскаго сейчасъ же донесли Ланжерону, бывшему генералъ-губернатору. Ланжеронъ донесъ по начальству». Корнета Раевскаго схватили и увезли въ Шлиссельбургскую крѣпость. Его тоже заподозрили въ преступной дѣятельности и привлекли къ дѣлу^[19].

Шлиссельбургскій казематъ оказалъ свое дѣйствіе: молодой человѣкъ сошелъ съ ума. Несмотря на это, несчастнаго больного продолжали держать въ одиночномъ заключеніи еще въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ. Только осенью 1827 года закончилось его дѣло, послѣ чего онъ былъ доставленъ въ имѣніе отца и отданъ «подъ присмотръ родственниковъ»…

И подобныхъ примѣровъ можно было бы принести цѣлые десятки, — даже теперь, когда число и составъ шлиссельбургскихъ узниковъ еще далеко не выяснены и не установлены…

Такъ гибли, такъ калѣчились въ шлиссельбургскихъ застѣнкахъ молодыя жизни…

VII.

Однимъ изъ послѣднихъ узниковъ старой тюрьмы былъ другъ Каракозова, главный организаторъ тайнаго общества, возникшаго въ Москвѣ въ половинѣ 60-хъ годовъ — Николай Андреевичъ Ишутинъ. Хотя до сихъ поръ не имѣется документальныхъ свѣдѣній оффиціальнаго характера, которыя съ непреложностью удостовѣряли бы фактъ пребыванія Ишутина въ Шлиссельбургской крѣпости, однако существуетъ цѣлый рядъ свидѣтельствъ отдѣльныхъ лицъ о томъ, что Ишутинъ, дѣйствительно, содержался одно время въ Шлиссельбургѣ.

Объ этомъ, между прочимъ, довольно подробно разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ извѣстная участница русскаго революціоннаго движенія Е. К. Брешковская, лично знавшая Ишутина во время пребыванія его въ Александровской каторжной тюрьмѣ, Забайкальской области.

Какъ извѣстно, Ишутинъ но дѣлу Каракозова былъ приговоренъ къ смертной казни чрезъ повѣшеніе. Въ назначенный для этого день и часъ онъ былъ привезенъ на мѣсто казни. Здѣсь ему былъ прочитанъ смертный приговоръ; на него былъ надѣтъ саванъ и спущенъ на глаза бѣлый колпакъ. Но въ тотъ моментъ, когда палачъ готовился уже затянуть петлю, — вдругъ явился фельдъегерь, который и объявилъ, что государь помиловалъ Ишутина, замѣнивъ смертную казнь вѣчной, пожизненной каторгой.

Но «милость царская оказалась ядомъ, — пишетъ г-жа Брешковская. — Нѣжная душа Ишутина не вынесла издѣвательства: есть много основаній думать, что онъ тогда же лишился разсудка. Черная пустая завѣса падаетъ за нимъ съ этой минуты»^[20]. По словамъ г-жи Брешковской, Ишутина привезли въ Александровскій заводъ въ 1868 году ночью и заключили въ отдѣльный казематъ. Когда сидѣвшимъ рядомъ съ нимъ каракозовцамъ удалось проникнуть къ нему, — онъ былъ страшно пораженъ этимъ свиданіемъ, такъ какъ былъ убѣжденъ, что всѣ его товарищи по дѣлу погибли и замучены.

Успокоившись, Ишутинъ началъ разсказывать, "какъ его вернули съ дороги, повезли въ Шлиссельбургскую крѣпость, пустыннѵю, мрачную, сырую; какъ заковали въ кандалы и держали безвыходно, при самомъ жестокомъ режимѣ. Мертвая тишина окружала его каменный гробъ, и только вначалѣ къ нему входили чиновники, требуя дальнѣйшихъ «откровенныхъ» показаній о заговорѣ противъ правительства и грозя новыми ужасами за его молчаніе и отрицаніе; какъ, наконецъ, принесли къ нему изодранную, окровавленную одежду, въ которой онъ узналъ платье своихъ товарищей по суду, и стали говорить ему, что и «съ нимъ будетъ поступлено такъ же, какъ поступили съ близкими ему людьми, если онъ не откроетъ всей правды».

Но — по увѣренію г-жи Брешковской — «ничего новаго Ишутинъ и не могъ бы сказать своимъ палачамъ, если бы и хотѣлъ», такъ какъ жандармамъ все было извѣстно изъ показаній одного предателя, сумѣвшаго вкрасться въ довѣріе Ишутина еще задолго до начала процесса. Показанія эти были подтверждены на допросахъ нѣкоторыми изъ участниковъ тайнаго общества. По словамъ г-жи Брешковской, жандармы «устраивали пытки для очистки своей совѣсти: авось еще осталось недосказанное имя, мѣсто, произнесенное слово».

"Незадолго до смерти Ишутина, — продолжаетъ г-жа Брешковская, — я рѣшилась спросить его о томъ, какъ онъ жилъ въ Шлиссельбургской крѣпости, тогда еще совсѣмъ незнакомой революціонерамъ-соціалистамъ. Онъ быстро поднялъ голову, испуганно оглядѣлся кругомъ, нахмурился и заговорилъ глухимъ голосомъ:

— «Тамъ страшно… но нельзя говорить… тамъ змѣи обвивались вокругъ моего тѣла… впивались въ ноги, сжимали руки… тамъ всѣ ужасы… Но нельзя говорить объ этомъ: они слушаютъ»…

«Безсвязно, шипящимъ голосомъ и дико озираясь, онъ сталъ называть страшныя вещи, облекая ихъ въ таинственную форму, отмахиваясь руками»^[21]…

Князь П. А. Кропоткинъ въ своихъ «Запискахъ революціонера» уже отмѣтилъ необычайную мстительность, которая составляетъ типичную и характерную черту представителей русскаго самодержавія. Думаемъ, что все изложенное въ этомъ очеркѣ, какъ нельзя болѣе, подтверждаетъ его выводъ.

Не даромъ галлерея шлиссельбургскихъ узниковъ является въ то же время длиннымъ, безконечнымъ мартирологомъ лицъ, боровшихся за освобожденіе родины отъ произвола и деспотизма, за ея обновленіе.

Упорное нежеланіе правительства пойти на встрѣчу обществу и народу, для удовлетворенія хотя бы самыхъ скромныхъ; самыхъ умѣренныхъ требованій, и жестокія, безсмысленныя репрессіи, которыми оно неизмѣнно старалось подавить всякое проявленіе оппозиціоннаго характера, — все это постепенно увеличивало ряды недовольныхъ и, какъ нельзя болѣе, способствовало усиленію революціоннаго движенія.

Но русское самодержавіе попрежнему было слѣпо и глухо, попрежнему лишено было всякаго творчества, всякой разумной иниціативы. Въ своей борьбѣ съ разроставшимся революціоннымъ движеніемъ оно попрежнему не могло выставить ничего, кромѣ все тѣхъ же казематовъ, тюремъ, крѣпостей и висѣлицъ.

И вотъ, когда «старая» шлиссельбургская тюрьма оказалась совершенно недостаточной для того, чтобы вмѣстить политическихъ заключенныхъ, число которыхъ съ каждымъ годомъ все болѣе увеличивалось, а историческіе казематы Свѣтличной башни пришли въ совершенную ветхость и негодность, — правительство рѣшаетъ создать цѣлую сѣть новыхъ тюремъ. Подъ названіемъ «центральныхъ» и «окружныхъ» онѣ возникаютъ въ разныхъ концахъ Россіи, а Шлиссельбургская крѣпость подвергается коренному преобразованію и сначала, въ 1869 году обращается въ военно-исправительныя арестантскія роты, а затѣмъ, въ 1879 году, — въ дисциплинарный баталіонъ. Всѣ содержавшіеся до тѣхъ поръ въ крѣпости «преступники» были вывезены оттуда и размѣщены по разнымъ центральнымъ тюрьмамъ^[22].

Но Шлиссельбургская крѣпость недолго оставалась «свободна отъ постоя» политическихъ арестантовъ. Уже въ самомъ началѣ 80-хъ годовъ правительство рѣшаетъ возстановить прежнее значеніе Шлиссельбургской крѣпости, снова придать ей характеръ политической тюрьмы.

Русское самодержавіе, боровшееся тогда не на животъ, а на смерть съ «Народной Волей», рѣшило для наиболѣе отважныхъ и неустрашимыхъ борцовъ за свободу создать такую тюрьму, которая по своимъ условіямъ и по своему режиму ближе всего подходила бы къ могилѣ.

Результатомъ этихъ заботъ явилась новая шлиссельбургская тюрьма, которая начала наполняться невольными обитателями съ осени 1884 года. Объ этомъ періодѣ существованія Шлиссельбургской крѣпости, наиболѣе близкомъ къ намъ по времени, періодѣ, полномъ глубокаго и потрясающаго трагизма, читатели найдутъ подробныя свѣдѣнія въ слѣдующей статьѣ настоящаго сборника.

Но, прежде чѣмъ закончить нашу статью о Шлиссельбургѣ, мы позволимъ себѣ отмѣтить еще одну специфическую особенность этой исторической темницы. Дѣло въ томъ, что въ теченіе послѣдней четверти вѣка Шлиссельбургская крѣпость служила не только тюрьмой и мѣстомъ заточенія для «политическихъ преступниковъ», но и мѣстомъ ихъ казни, эшафотомъ, на которомъ отъ времени до времени воздвигались висѣлицы, производились смертныя казни, разстрѣлы… И эту роль эшафота Шлиссельбургская крѣпость продолжаетъ играть и до сихъ поръ. Укажемъ нѣсколько дать изъ этого «кроваваго синодика».

6-го сентября^[23] 1884 года здѣсь былъ разстрѣлянъ содержавшійся въ Шлиссельбургской крѣпости Егоръ Ивановичъ Минаковъ. Спустя мѣсяцъ послѣ этого, 10 октября, здѣсь, на дворѣ старой тюрьмы, были повѣшены члены военной организаціи партіи «Народной Воли»: лейтенантъ флота баронъ Александръ Павловичъ Штромбергъ и артиллерійскій поручикъ Николай Михайловичъ Рогачевъ; 26 января 1885 года разстрѣлянъ Ипполитъ Никитичъ Мышкинъ; 8 мая 1887 года здѣсь же повѣшены пять студентовъ с.-петербургскаго университета, Ульяновъ, Генераловъ, Шевыревъ, Осипановъ и Андреюшкинъ; 3 мая 1902 года повѣшенъ Степанъ Валерьяновичъ Балмашевъ; въ третьемъ часу утра 10 мая 1905 года казненъ Каляевъ; 20 августа того же 1905 года повѣшены: рабочій Александръ Васильевъ, 18 лѣтъ отъ роду, и Хаимъ Гершковичъ, 19 лѣтъ. Въ концѣ августа 1906 года повѣшенъ неизвѣстный, убившій генерала Козлова, судившійся подъ именемъ Васильева, и почти одновременно съ нимъ, а именно 29 августа того же 1906 года, повѣшена Зинаида Васильевна Коноплянникова, застрѣлившая командира Семеновскаго полка, столь извѣстнаго генерала Мина…

Съ полнымъ самообладаніемъ встрѣчали смерть всѣ эти люди. Твердыми шагами входили они на эшафотъ и безъ трепета разставались съ жизнью, на самой зарѣ ея. Нѣкоторые, обращаясь при этомъ къ окружавшимъ эшафотъ солдатамъ, посылали привѣтъ свободѣ, за которую умирали, — прежде чѣмъ палачъ успѣвалъ затянуть петлю на ихъ шеѣ…

А. Пругавинъ.

21 декабря 1906 года.

---

1. «Могила русскихъ борцовъ — ІІІлиссельбургская крѣпость». Caroube-- Genève 1900 г.
2. Тамъ же.
3. Такъ, напримѣръ, Биронъ, во время суда надъ нимъ, содержался въ Шлиссельбургской крѣпости вмѣстѣ съ своимъ семействомъ до тѣхъ поръ, пока не былъ сосланъ въ Пелымъ.
4. М. И. Семевскій: „Авдотья Федоровна Лопухина“. „Русскій Вѣстникъ“, 1859 г., май, книжка вторая, стр. 261—262.
5. Тамъ же, стр. 258.
6. Раскольничьи дѣла ХVIII столѣтія, извлеченныя изъ дѣлъ Преображенскаго приказа и Тайной розыскныхъ дѣлъ канцеляріи Г. Есиповымъ. Спб., 1861 г. Томъ I, стр. 412.
7. Тамъ же, стр. 413.
8. В. Е. Якушкинъ: «Государственная власть и проекты государственной реформы въ Россіи». Спб., 1906 г., стр. 19.
9. Idem., стр. 29.
10. Подтвержденіемъ этого послѣдняго обстоятельства можетъ, между прочимъ, служить «Списокь секретныхъ арестантовъ, содержавшихся въ Шлиссельбургской крѣпости въ 1835 году», напечатанный въ декабрьской книжкѣ журнала «Былое» за текущій, 1906 годъ. Въ этомъ спискѣ значится 13 человѣкъ узниковъ.
11. М. Корольковъ: «Поручикъ Федоръ Кречетовъ». «Былое», 1906 г., апрѣль, стр. 60.
12. М. Корольковъ: «Поручикъ Федоръ Кречетовъ». «Былое», 1906 г., апрѣль, стр. 60.
13. Вступительная статья В. И. Семевскаго къ сочиненію А. Г. Брикнера: «Смерть Павла І-го». Спб., 1907 г., стр. XLV.
14. Тамъ же.
15. «Семенъ Олейничукъ». П. Е. Щеголевъ. «Былое», 1906 г., апрѣля, стр. 124.
16. Въ ссылку. «Записки декабриста». Сочин. барона А. Розена. 2-ое изд. М. 1900 г. стр. 104.
17. «Русская Старина», 1870 г., томъ 2.
18. «Тайное общество братьевъ Критскихъ». М. K. Лемке. «Былое», 1906 г., іюнь.
19. П. Е. Щеголевъ: «Первый декабристъ Владиміръ Раевскій». Стр. 67—68.
20. E. Брешковская; «Изъ моихъ воспоминаній». Спб., 1906 г., стр. 12.
21. Тамъ же, стр. 16.
22. Подробнѣе объ этомъ я имѣлъ случай говорить въ брошюрѣ «Прошлое Шлиссельбургской крѣпости». 2-ое изданіе «Донской Рѣчи».
23. По другимъ свѣдѣніямъ — 21 сентября.