Школьный поход в Нилову Пустынь (Рачинский)/ДО

Школьный поход в Нилову Пустынь
авторъ Сергей Александрович Рачинский

Опубл.: 1887. Источникъ: az.lib.ru

Википроекты
- Данные

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Школьный походъ въ Нилову Пустынь.

Von dem Berge zu den Hugeln

Niederab das Thaï entlang,

Da erklingt es wie von Flügeln,

Da bewegt sich's wie Gesang;

Und dem unbedingten Triebe

Folget Freude, folget Rath;

Und dein Streben, sei's in Liebe,

Und dein Leben sei die That.

GOETHE.

Въ сѣверной половинѣ Смоленской губерніи особенно чтится память преподобнаго Нила Столбенскаго. Дни его преставленія (7 декабря), обрѣтенія его мощей (27 мая) считаются великими праздниками. Трудно найти въ нашихъ краяхъ пожилаго человѣка, не побывавшаго хоть разъ въ жизни въ Ниловой Пустыни. Въ извѣстныя времена года — Великимъ Постомъ, раннимъ лѣтомъ — почти изъ каждой деревни отправляются къ Угоднику (по имени его не называютъ) кучки богомольцевъ.

Но въ этихъ богомольяхъ лишь весьма рѣдко принимаютъ участіе дѣти. Смоленская губернія обширна. Пустынь отстоитъ верстъ на сто отъ ея границы; богомольцы дорожатъ временемъ и къ тому же считаютъ долгомъ потрудиться; они совершаютъ переходы, дѣтямъ непосильные, верстъ пятьдесятъ, шестьдесятъ въ сутки, неся при томъ съ собою сухари на дорогу и узелокъ съ чистою одеждою и сапогами. А дѣтки все мечтаютъ объ Угодникѣ, о чудномъ островѣ на водахъ Селигера. Съ верхняго балкона нашей школы, въ однообразномъ горизонтѣ, подымающемся нечувствительно къ водораздѣлу бассейновъ Двины и Волги виднѣется выемка, и въ ней голубая, волнистая даль. Это верховья Волги, это отроги Валдайской возвышенности. Въ ясные и тихіе февральскіе дни, надъ этою далью, на восходѣ солнца, подымается марево. Въ призрачныхъ очертаніяхъ рисуются на небѣ какія-то невѣдомыя колокольни и башни. Что это? Не далекій-ли Осташковъ? Ужъ не сама ли Нилова Пустынь?

Лѣтъ восемь тому назадъ, мнѣ пришло на мысль сводить моихъ ребятъ въ Нилову Пустынь, и я совершилъ это паломничество съ тридцатью учениками. Въ нынѣшнемъ году оно повторилось, и насъ было шестьдесятъ шесть человѣкъ, малыхъ и взрослыхъ. Для подобныхъ предпріятій Татевская школа представляетъ особыя удобства. Существуетъ она двадцать шесть лѣтъ, въ моемъ вѣдѣніи состоитъ тринадцать, и прежніе ея ученики сохраняютъ съ нею самыя тѣсныя связи. Она никогда не закрывается, ибо лѣтомъ въ ней постоянно готовятся къ учительской должности крестьянскіе мальчики, окончившіе курсъ къ школахъ нашего околодка, гостятъ молодые холостые учителя и воспитанники разныхъ учебныхъ заведеній, начавшіе ученіе въ нашихъ школахъ. Весь этотъ штабъ, конечно, при путешествіяхъ съ ребятами оказывается въ высшей степени полезнымъ. Я самъ, несмотря на лѣта и недуги, сохранилъ свое пристрастіе къ пѣшему хожденію, и мой старческій, медленный шагъ (около четырехъ верстъ въ часъ) какъ разъ согласуется съ быстрымъ, но мелкимъ шагомъ ребятъ. Всѣ мы отъ времени до времени испытываемъ потребность стряхнуть съ себя школьную пыль, забыть о признакахъ дѣлимости и о дательномъ самостоятельномъ, подышать полною грудью, услышать другое пѣніе, чѣмъ наше собственное, помолиться на досугѣ, съ размышленіемъ о прошломъ, съ думою о будущемъ.

Для обоихъ путешествій мы избрали середину іюня, ибо тутъ настаетъ, между вывозкою удобренія и началомъ покоса, краткій перерывъ въ лѣтнихъ полевыхъ работахъ, коимъ и принято у насъ пользоваться для хожденія на богомолье. Чудное время! Лѣса еще сохранили всю свѣжесть своей весенней листвы, и въ тѣнистыхъ ихъ закоулкахъ доцвѣтаютъ послѣдніе ландыши; а въ поляхъ уже появляются первые васильки и надъ сизыми волнами цвѣтущей ржи носятся облака душистой пыли; въ нетронутой травѣ луговъ сіяютъ и рдѣютъ, благоухаютъ и колышатся тысячи едва распустившихся цвѣтовъ; и все это заливаетъ потоками свѣта почти незакатное солнце, ибо ночи нѣтъ: блѣдный пурпуръ заката разгорается въ пурпурное золото утренней зари. Едва проглядываютъ въ свѣтлой лазури звѣзды ночныя. Есть что-то торжественное, что-то призывное въ этомъ непрерывномъ бдѣніи, въ этомъ могучемъ напряженіи всѣхъ силъ природы; это время безсонныхъ ночей, время широкихъ замысловъ, время порывовъ духа къ высшему свѣту…

«Благословенъ еси, Владыко Вседержителю, просвѣтивый день свѣтомъ солнечнымъ, и ночь уяснивый зарями огненными…»

Словно не подъ небомъ юга, съ глубокимъ мракомъ его ночей, написана эта молитва Василія Великаго, а въ срединѣ сѣвернаго лѣта, когда и днемъ, и ночью насъ будитъ и нудитъ обиліе свѣта, и разлитая повсюду ненаглядная красота, и невольно просятся на уста слова другаго великаго поэта:

Die Geisterwelt ist nicht verschlossen,

Dein Sinn ist zu, dein Herz ist todt —

Auf! bade, Schttler, unverdrossen

Die ird’scne Brust in Morgenroth!

Во время втораго нашего похода въ Нилову Пустынь, я велъ краткій дневникъ. Вотъ онъ, дополненный на досугѣ еще свѣжими воспоминаніями.

День первый.

Девятаго іюня, въ день, назначенный. для выступленія въ походъ, школа гудѣла, какъ улей, изъ котораго готовится вылетѣть рой. Еще наканунѣ собралось въ ней человѣкъ сорокъ паломниковъ: къ школьной семьѣ присоединились мальчики изъ дальнихъ деревень. Въ теченіи всего утра прибывали со всѣхъ сторонъ новые спутники. Приходили во множествѣ и мальчики, не заявлявшіе прежде своего намѣренія идти съ нами къ Угоднику. Имъ приходилось отказывать, ибо путь предстоялъ по мѣстамъ отчасти малонаселеннымъ и бѣднымъ, въ коихъ прокормленіе большой толпы богомольцевъ могло представлять серьезныя затрудненія. Къ тому же, наученный опытомъ перваго путешествія, я выхлопоталъ себѣ открытый листъ отъ Тверскаго губернатора, въ коемъ значилось около шестидесяти человѣкъ. Дѣло въ томъ, что, восемь лѣтъ тому назадъ, нашъ караванъ приводилъ въ крайнее недоумѣніе полицію. Шествіе толпы ребятъ подъ предводительствомъ плохо одѣтаго барина, пѣніе утреннихъ и вечернихъ молитвъ, располагавшее въ нашу пользу простыхъ обывателей, почему-то представлялось низшимъ чинамъ полиціи нарушеніемъ общественнаго порядка; предъявленіе моего вида, изъ коего явствовала моя ученая степень, лишь усиливало недоумѣнія, и изъ этого происходили весьма тягостныя замедленія.

Къ двѣнадцати часамъ всѣ паломники были въ сборѣ. Послѣднимъ явился Виѳанскій семинаристъ, успѣвшій окончить свои экзамены 6-го іюня. Къ сожалѣнію, другой семинаристъ и наши духовные мальчика (воспитанники Бѣльскаго Духовнаго Училища) еще не были свободны. Имъ обѣщано на будущее лѣто особое паломничество. Въ двѣнадцать часовъ мы сѣли за обѣдъ, и затѣмъ принялись закладывать лошадей, укладывать дорожные припасы. Съ нами шли двѣ телѣги съ рогожными верхами и одинъ тарантасъ, заложенный тройкою сборныхъ крестьянскихъ лошадей. Телѣги тотчасъ наполнились узелками ребятъ съ праздничною одеждою и сапогами (на дорогу всѣ надѣли лапти), печенымъ хлѣбомъ, (коего мы взяли съ собою пять пудовъ), чайными припасами. Тарантасъ оставленъ пустымъ для больныхъ и утомленныхъ.

Общество наше составилось изъ 46 ребятъ, трехъ возчиковъ, двухъ взрослыхъ пѣвцовъ нашего хора и лѣтней школьной семьи: двѣнадцати молодыхъ учителей и учительскихъ помощниковъ, двухъ живописцевъ и одного семинариста. Всѣ были крестьяне, воспитанники Татевской и сосѣднихъ школъ, кромѣ одного учителя духовнаго званія и двухъ возчиковъ, изъ коихъ одинъ — дѣдъ бывшаго и будущихъ учениковъ; другой — отецъ трехъ милыхъ мальчиковъ, не смотря на разность лѣтъ одновременно поступившихъ въ школу. Мальчики эти (vulgo Потапята) носятъ также названія Рувима, Иссахара и Веніамина. Третій возчикъ, Тимоѳей — бывшій ученикъ и басъ нашего хора. Вмѣстѣ съ нимъ посадили на козлы телѣги крошечнаго горбунка Тимошу, которому пѣшкомъ не дойти. Для него это путешествіе — неожиданное счастіе. Не чаялъ онъ когда-либо добраться до Угодника.

Наконецъ все готово. Мы всѣ отправляемся въ церковь служить молебенъ о путешествующихъ. Еще наканунѣ вечеромъ, мы прочли вслухъ, съ раздѣленными ролями, прекрасный чинъ этого молебна. И сегодня, въ высокой, прохладной церкви, подъ гулкими сводами съ голосниками, съ удвоенною силою, какъ-бы съ углубленнымъ смысломъ раздаются тѣ же трогательныя моленія, тѣ же величавыя чтенія. Нашъ отецъ Петръ служитъ художественно. Никто такъ величаво и просто, съ такимъ сокрушеніемъ и надеждою не глаголетъ колѣнопреклонныхъ молитвъ. Молебенъ кончился, Мы прощаемся съ школьными бабушками (древнею старухою, доживающею свой вѣкъ въ школѣ, и ея уже старою дочерью, нашею стряпухою) и прямо изъ церкви, не заходя въ школу, пускаемся въ путь.

Погода съ утра стояла пасмурная и тихая. Во время молебна пошелъ довольно сильный дождь. Когда мы вышли изъ церкви, еще былъ слышенъ его удаляющійся шумъ, еще падали отдѣльныя крупныя капли. Но надъ нами уже разорвалася сѣрая дымка и быстро рѣдѣла, а за нею показывалось голубое небо и другія тучи, величаво и рѣзко очерченныя. Даль уже пестрѣла полосами, ярко озаренными солнцемъ.

Съ высокой горы, на которой стоитъ Татевская школа, дорога между двумя стѣнами высокой ржи, спускалась къ деревнѣ Демидову, затѣмъ еще ниже, къ мельницѣ Пузанихѣ, на рѣкѣ Березѣ, составляющей границу Смоленской губерніи и Тверской. Береза, въ верхнемъ своемъ теченіи — лѣнивая рѣчка, ползущая по глубокой, отлогой долинѣ, между лугами и кустарниками. За нею дорога опять постепенно возвышается. Изъ первой деревни Тверской губерніи — Макарова — прекрасный видъ на Татево. Надъ луговою полосою, бѣгущею вдоль Березы, возвышается гора съ высокими рощами, съ бѣлою церковью и около нея — неправильная сѣрая масса училища. Картинка эта, постепенно уменьшаясь въ размѣрахъ, провожаетъ насъ на протяженіи двѣнадцати верстъ, ибо мы постепенно поднимаемся, переходя изъ деревни въ деревню. На насъ съ любопытствомъ глазѣютъ мальчишки и бабы; собаки, не смѣя напасть на столь многочисленное войско, прячутся въ подворотни; коровы и овцы въ ужасѣ разбѣгаются передъ нами. Наконецъ мы достигаемъ деревни Бѣликова, самаго высокаго пункта нашего сегодняшняго перехода. Отсюда видны и Татево, и село Егорье, родина епископа Николая, апостола Японіи, и высокія рощи, окружающія Меженинку, нашъ первый ночлегъ. Направо отъ дороги возвышается отлогая Шалаевская гора, единственное возвышеніе на Татевскомъ горизонтѣ, гора, очевидно, высокая, ибо она видна на разстояніи тридцати верстъ и болѣе. Широко раскинулась передъ нами голубая, неоглядная даль, манившая насъ изъ Татева, ибо мы стоимъ на самомъ водораздѣлѣ и передъ нами разстилается бассейнъ Волги. Между тѣмъ, сѣрая дымка, покрывавшая небо, окончательно растаяла. Надъ нами чистая лазурь. Но со всѣхъ сторонъ на небосклонѣ темныя грозовыя тучи, и на нихъ ярко выступаютъ залитыя солнцемъ верхушки деревъ. Становится жарко. Теплый вѣтерокъ волнуетъ сизые колосья ржи и гонитъ надъ ними тонкія облака цвѣточной пыли. Надъ нами заливаются невидимые жаворонки. Ребята завалили телѣги своею верхнею одеждою и идутъ въ однѣхъ рубашкахъ. Они идутъ слишкомъ скоро, забѣгаютъ впередъ. Ихъ манитъ и нудитъ эта лазурная даль. Въ ея у бѣгающихъ планахъ то и дѣло мелькаетъ далеко далеко темный профиль деревянной церкви, верхушка бѣлокаменной колокольни, и снова тонетъ въ синѣющихъ на горизонтѣ лѣсахъ. Со своего облучка нашъ горбунокъ смотритъ впередъ своимъ глубокимъ, отрѣшеннымъ взоромъ, словно видитъ что-то, что намъ недоступно…

Мы постепенно спускаемся въ долину Витки, главнаго притока Березы. Насъ дразнятъ своею кажущеюся близостью Меженинскія рощи, синеватыми массами возвышающіяся надъ болѣе близкими перелѣсками. — Сколько верстъ до Меженинки? — Десять, восемь, семь… — Да, помилуйте, вотъ она, Меженинка — рукой подать! — глазамъ-то видно, отвѣчаетъ мудрый дѣдъ въ деревнѣ Корелкѣ, — да ногамъ обидно. Не разъ, во время нашего путешествія, приходилось намъ припоминать это изрѣченіе. Версты отъ Татева до Меженинки немѣренныя. По краткому пути, избранному нами, ихъ считается восемнадцать, но будетъ добрыхъ 26.

Небо становится все живописнѣе и тревожнѣе. Даль мѣстами исчезаетъ за сѣрою занавѣскою дождя; на тучахъ появляются клочки радуги. Массивныя облака то застилаютъ солнце, то разстилаются надъ нами. Раскаты грома, шумъ отдаленнаго града… То здѣсь, то тамъ, яркія полосы свѣта на верхушкахъ лѣса, на изумрудной зелени овса. Но и онѣ потухаютъ: съ юга ползетъ синяя, сплошная туча. Но вотъ и послѣдняя деревня, вотъ усадьба батюшки, вотъ церковь и, рядомъ съ нею, гостепріимная Меженинская школа. Зашумѣли круглыя, рѣдкія капли. Едва успѣли всѣ ребята столпиться подъ навѣсъ крыльца, и дождь хлынулъ, какъ изъ ведра.

Меженинская церковь деревянная, но весьма удобная: просторная, свѣтлая и теплая. Построена она лѣтъ тридцать тому назадъ, моимъ дядею, но лишь лѣтъ двѣнадцать тому назадъ удалось создать около нея самостоятельный приходъ, по мѣстнымъ условіямъ необходимый. Первымъ священникомъ въ ней былъ бывшій Ташевскій учитель, человѣкъ прекрасный, къ сожалѣнію преждевременно умершій. Тутъ же при церкви была устроена школа. Школа эта, до прошлаго лѣта, влачила жалкое существованіе. Учитель (изъ духовнаго званія), человѣкъ усердный и способный, страдалъ запоемъ. Но онъ былъ обремененъ многочисленнымъ семействомъ, не разъ пытался исправиться, и добрый батюшка скрывалъ отъ меня размѣры зла. Число учениковъ вертѣлось около тридцати, и школа не пользовалась сочувствіемъ окрестнаго населенія, не смотря на удовлетворительные успѣхи учениковъ въ чтеніи и письмѣ. Учитель не былъ пѣвцомъ и церковное пѣніе у него не процвѣтало.

Годъ тому назадъ, Меженинская школа подверглась коренному преобразованію. Въ Меженинку возвратились на постоянное жительство ея владѣльцы, и руководство школою приняла на себя С. Н. Р. — женщина, одаренная рѣдкими педагогическими способностями. Прежній учитель замѣненъ однимъ изъ юныхъ воспитанниковъ Ташевской школы, нашимъ дорогимъ Михеюшкою! Сама С. Н. взяла на себя часть преподаванія и еще въ теченіи прошлаго лѣта приступила къ образованію церковнаго хора. Успѣхъ превзошелъ наши ожиданія. Въ хоръ тотчасъ вступили многіе взрослые грамотные крестьяне, съ изумительною быстротою выучились читать ноты, не смотря на полевыя работы (даже покосъ!) не пропускали ни одной спѣвки, и уже къ осени составился стройный хоръ, собирающійся на каждую воскресную и праздничную службу. Число учениковъ сразу поднялось до пятидесяти. Скромный и тихій Михеюшка своею заботливостью о дѣтяхъ, своимъ глубокимъ благочестіемъ покорилъ всѣ сердца и сдѣлался любимцемъ прихода. Ученіе идетъ у него прекрасно. Взрослые пѣвцы образовали вокругъ него дружную школьную братію. По субботамъ, послѣ спѣвки, они засиживаются у него далеко за полночь, за чтеніемъ божественныхъ книгъ, на покупку коихъ Михеюшка тратитъ свои послѣднія денежки. Теперь они просятъ, чтобы и въ воскресенье послѣ обѣда была устроена спѣвка, для того, чтобы весь день Господень былъ проведенъ по христіански. Сначала, бабы возроптали на эти еженедѣльныя отлучки своихъ мужей и на то, что они дома, вмѣсто того, чтобы съ ними болтать, цѣлый день распѣваютъ гаммы и Херувимскія; но теперь и онѣ покорились, видя, успѣхъ ихъ церковнаго пѣнія.

Михеюшка убѣжалъ въ Меженинку за два дня до нашего выступленія въ походъ, чтобы приготовить школу къ пріему многочисленныхъ гостей. Радушные хозяева устроили въ прекрасномъ меженинскомъ пруду большую рыбную ловлю. Ловъ оказался чудеснымъ: вытащили полтора пуда рыбы. Въ школѣ мы нашли самовары кипящими, столы накрытыми, солому постланною для ночлега ребятъ. Началось угощеніе на славу. Всего было наварено и напечено въ изобиліи. Милыя хозяйки Меженинки, С. Н., ея сестра и племянницы пришли въ школу угощать налетѣвшую на нихъ саранчу, и каждому было сказано доброе слово, и сердечный ихъ привѣтъ еще возвысилъ общее радостное настроеніе. Михѣюшка хлопоталъ неутомимо, сіялъ отъ радости, самъ забывалъ ѣсть и пить. Татевскіе ребята въ первый (и единственный) разъ за этотъ постъ покушали рыбки. Дѣло въ томъ, что Татево находится почти въ гидрографическомъ центрѣ Россіи. Береза втекаетъ въ Межу, притокъ Двины; верстахъ въ пяти отъ насъ начинается бассейнъ Волги; верстахъ въ двадцати — источникъ Днѣпра. Все это очень лестно, и мы вольны считать свою мѣстность, въ нѣкоторомъ родѣ, пупомъ земли; но, по этому самому, рѣчки наши ничтожны, рыбы у насъ мало, и накормить всю мою безчисленную семью удается рѣдко.

Наконецъ, ужинъ кончился. Дождь прекратился, и школа озарилась блѣднымъ золотомъ вечерней зари. Стали на молитву. Возгласы говорилъ Романъ, Глуховскій учитель, торжественно и протяжно; помощникъ его, Корней, прекрасно прочелъ молитвы вечернія, красавецъ Адріанъ, ихъ ученикъ, серебристымъ альтомъ произнесъ молитвы начальныя: имъ тремъ, на все время путешествія, поручены вечернія молитвы. Торжественно и стройно прозвучали въ полумракѣ высокой, просторной классной комнаты тропари Троичные…

Я отправился ночевать въ домъ моихъ родственниковъ. Ребята завалились на солому. Долго еще калякали съ Михеюшкою его товарищи — учителя, его друзья — живописцы. Я же еще долго совѣщался съ бывшимъ Меженинскимъ старостою о дальнѣйшемъ нашемъ маршрутѣ. Очень хотѣлось намъ идти на прямикъ, по живописнымъ берегамъ Туба, по дикой, лѣсистой мѣстности, слывущей у насъ «Сибирью». Но какъ въ этой Сибири прокормить мое многочисленное войско? Рѣшено было лишь, коснуться Сибири и выбраться къ вечеру слѣдующаго дня на большой богомольный трактъ, на коемъ не грозила опасность голодной смерти.

День второй.

Мы встали рано, но выступили въ походъ поздно, часовъ около девяти, чтобы имѣть время проститься съ нашими радушными хозяевами. Всѣ они пришли въ школу на утреннія молитвы. Читалъ Вася, Бобровскій учитель, чтецъ отличный, начальныя молитвы говорилъ Миша, его ученикъ, чуткій и серьезный мальчикъ, котораго мы готовимъ къ поступленію во второй классъ Духовнаго Училища. Возгласы говорилъ Егоръ Толстой, нашъ добрый великанъ, доживающій послѣдніе дни въ нашей школьной семьѣ. Онъ учительствуетъ въ Домѣ Призрѣнія, въ Сергіевомъ Посадѣ, и скоро поѣдетъ въ Москву для посвященія въ діаконы. Это будетъ, въ теченіи нынѣшняго года, третьимъ случаемъ посвященія въ діакона учителя изъ моихъ учениковъ. Толстымъ онъ названъ въ честь графа Льва Николаевича. Въ нашихъ школахъ ребята любятъ прозывать товарищей, не имѣющихъ семейныхъ прозвищъ (а таковыхъ много) именами знаменитыхъ русскихъ писателей. Клички эти впослѣдствіи обращаются въ фамильныя имена. Такимъ образомъ у насъ завелись Пушкины, Жуковскіе, Крыловы, Кольцовы… Это напоминаетъ Англію, гдѣ имена великихъ людей безпрестанно даютъ дѣтямъ при крещеніи въ качествѣ личнаго имени. Егору Толстому, вмѣстѣ съ Васею и Мишею, были поручены на все время нашего путешествія молитвы утреннія.

За молитвою послѣдовалъ обильный завтракъ. Всѣ выступили въ путь веселые и бодрые. Еще въ Татевѣ, всѣ ребята были распредѣлены на пять группъ, и каждая изъ нихъ поручена одному изъ учителей; при началѣ и концѣ каждаго перехода производилась перекличка. Во избѣжаніе утомленія, происходящаго главнымъ образомъ отъ безпорядочной ходьбы, со втораго дня я шелъ впереди всѣхъ, и съ моимъ мѣрнымъ шагомъ долженъ былъ соображаться весь караванъ. Въ Меженинкѣ къ нему присоединились Михей и одинъ изъ его учениковъ.

Пришелъ насъ провожать Григорій, сынъ церковнаго старосты, одинъ изъ взрослыхъ пѣвцовъ Меженинскаго хора, — молодой человѣкъ въ высшей степени дѣльный и къ церкви усердный. Онъ занятъ подрядами по церковнымъ постройкамъ, и поэтому, къ крайнему своему сожалѣнію, не могъ пойти съ нами къ Угоднику. Шелъ онъ съ нами до близкой границы Смоленской губерніи и бесѣдовали мы съ нимъ о дѣлахъ Меженинской церкви. Церковь надѣлена указнымъ количествомъ земли, но земля эта весьма плохая, потому что церковь построена недавно, и другой порожней земли по близости не нашлось (всѣ наши церкви, построенныя въ прошломъ столѣтіи, широко надѣлены отличною землею). Но особенно обидно для Меженинскихъ прихожанъ слѣдующее обстоятельство. Вблизи отъ нынѣшней Меженинской церкви въ прошломъ столѣтіи стояла другая, также во имя Знаменія Пресвятой Богородицы, съ погостомъ Котельнею, и владѣла шестьюдесятью десятинами превосходной земли. Но церковь эта сгорѣла и прихожане были временно причислены къ сосѣднему, богатому и обширному приходу села Холмеца, (Тверской эпархіи. Холмецкій причтъ, разумѣется, овладѣлъ Котельнею и владѣетъ ею до сихъ поръ. Гражданскій искъ невозможенъ, ибо прошла едва-ли не столѣтняя давность. Между тѣмъ на Котельнѣ безжалостно запахиваются могилки предковъ Меженинскихъ прихожанъ, и самое мѣсто, гдѣ стояла сгорѣвшая церковь, не огорожено. Холмецкій причтъ отдаетъ эту землю, ненужную ему для хозяйства, въ аренду; а Меженинскій причтъ не имѣетъ возможности вести хозяйство. Три четверти его земли — болото. Въ Холмецкой церкви хранится спасенная во время пожара, Межининская святыня, древняя икона Знаменія Божіей Матери, слывущая чудотворною. По преданію, долго не удавалось перенести ее на новое мѣсто… Завѣтная мечта Меженинскихъ прихожанъ — возвращеніе ихъ церкви этой земли и этой иконы. Но дѣло это — трудное, ибо не можетъ быть ведено форменнымъ порядкомъ, а приходы Меженинскій и Холмецкій находятся въ разныхъ эпархіяхъ.

Но вотъ опять Витка. Мы прощаемся съ Григоріемъ и вторично вступаемъ въ Тверскую губернію. Передъ нами высокая гора, и на ней богатая, отлично выстроенная деревня Московка. За этою горою начинается бассейнъ Волги.

Съ утра стоялъ густой туманъ; но онъ постепенно разсыпается мелкою дождевою пылью, и уже въ Московкѣ насъ озаряетъ яркое солнце. Но въ верхнихъ слояхъ атмосферы продолжается борьба свѣта съ тьмою. Крупныя тучи, чреватыя дождемъ, ливни направо и налѣво, и позади, и впереди насъ, и дивные переливы свѣта и тѣни на большихъ планахъ обширнаго горизонта… Идемъ мы мѣстами высокими. Насъ долго провожаютъ массивныя Меженинскія рощи, и шпиль церкви, возвышающійся надъ елями и соснами кладбища, и Шадаевская гора, уже голубая и туманная. Хлѣбныя поля чередуются съ лугами, душистыми и цвѣтущими. Ребята жадно рвутъ прелестные цвѣты, окаймляющіе дорогу. Одинъ выбираетъ нѣжныя кисти бѣлой разновидности колокольчика и соединяетъ ихъ съ разрѣзными звѣздами розовой дремы. Другой перемѣшиваетъ съ васильками душистые колосья блѣдно-желтоватой любки. Третій рветъ, что попало: всякій несетъ мнѣ цвѣтки, которые почему-либо кажутся ему заслуживающими моего вниманія. Разбѣгаться по сторонамъ мы имъ не позволяемъ. Но около деревни Боярской насъ поражаетъ возмутительное зрѣлище: большой воронъ вцѣпился въ пѣтушка, неосторожно отважившагося выйти въ поле. Мигомъ летятъ на выручку всѣ ребята: пѣтушекъ спасенъ, воронъ съ гнѣвнымъ карканьемъ улетаетъ, и ребята возвращаются на дорогу, запыхаясь и ликуя. Но вотъ дорога начинаетъ постепенно опускаться. Передъ нами серебристый занавѣсъ близкаго дождя. Онъ отступаетъ и рѣдѣетъ, и въ призрачныхъ очертаніяхъ открывается передъ нами прелестная долина Туда: широкая дуга многоводной рѣки, и усадьба, потонувшая въ темной зелени липъ, и крутые, лѣсистые берега, и двѣ церкви: на полугорѣ — убогое Кожухово, а надъ лѣсомъ — высокое Бакланово. Дождь все удаляется; яркое солнце заливаетъ планъ за планомъ. Живописцы наши останавливаются на высокомъ мысу, чтобы набросать эту очаровательную панораму. Съ ними остается Виѳанскій семинаристъ, братъ Егора Толстаго, также усердный рисовальщикъ. Всѣ мы спускаемся къ мельницѣ и дѣлаемъ привалъ: мы отошли двѣнадцать верстъ, полъ-пути до Пыжей, гдѣ мы намѣрены обѣдать. Достаемъ свой черный хлѣбъ и весело закусываемъ, запивая, по способу воиновъ Гедеона, чистою водою Туда.

Дождавшись живописцевъ, мы перебираемся на другой берегъ по утлымъ кладямъ, надъ шумнымъ водопадомъ, образуемымъ плотиною. Увы! нельзя идти вдоль береговъ. Туда, по негостепріимной Сибири! А по ту сторону Туда еще лучше: говорливые ручейки, цвѣтущій шиповникъ, огромные валуны, заросшіе мхами. Насъ увѣряютъ, что для сокращенія пути намъ слѣдуетъ, не доходя до Кожухова, свернуть направо и идти лѣсомъ. Мы такъ и дѣлаемъ. Дорога идетъ въ гору прелестными лѣсными полянками. Но она постепенно становится менѣе явственною и наконецъ теряется въ сплошной высокой травѣ. Боясь заблудиться, мы со стыдомъ возвращаемся на прежнюю дорогу; но нѣкоторыхъ изъ старшихъ спутниковъ, убѣжавшихъ впередъ на развѣдки, мы уже не можемъ вернуть. Отъ Кожухова въ сосѣднее село Пыжи, разумѣется, есть торная дорога.

Кожуховская церковь, деревянная и низенькая, замѣчательна только тѣмъ, что выстроена уже довольно давно, лютераниномъ, собиравшимся перейти въ православіе. Исполнилъ-ли онъ свое благое намѣреніе — мнѣ неизвѣстно. Школы при ней нѣтъ. Отъ Кожухова дорога идетъ, постепенно повышаясь, лугами и полями. Горизонтъ становится все обширнѣе: налѣво лѣсистыя горы Сибири, направо насъ упорно провожаетъ высокая Баклановская церковь. Старшій живописецъ, Николя, набрасываетъ ея характерный профиль. По прошествіи шести-семи верстъ намъ начинаютъ попадаться прикрѣпленныя къ кустамъ и изгородямъ бумажки съ вѣсточками о нашихъ развѣдчикахъ. Они-таки выбрались на краткую дорогу; они опередили насъ на полчаса, на цѣлый часъ! Наконецъ мы находимъ ихъ у деревни Свисталова, спокойно отдыхающими на бревнушкахъ. До Пыжей ужъ недалеко. Еще перелѣсочекъ, и передъ нами Пыжовская церковь, ветхая, сѣрая, но высокая, съ осьмиграннымъ, многоэтажнымъ верхомъ, съ коническимъ шатромъ на круглой колокольнѣ. Вокругъ нея ограда изъ дикаго камня. Колокола сняты съ шаткой колокольни и висятъ въ незатѣйливой звонницѣ. Стоитъ эта церковь очень высоко. По возвращеніи въ Татево, мы въ подзорную трубу усмотрѣли ее (а также церковь Баклановскую) въ синѣющей дали, виднѣющейся съ нашего балкона.

Въ Пыжахъ есть постоялый дворъ съ лавкою, въ коемъ намъ посовѣтовали обѣдать. Постоялый дворъ, конечно, оказался кабакомъ, но вся собранная въ немъ компанія тотчасъ уступила намъ мѣсто. Накормили насъ прилично, т. е. дали намъ похлебки, квасу и сельдей, и подали намъ самоваровъ на все общество. Только баттарея бутылокъ, расположенная подъ образами, напоминала намъ о томъ, что мы находимся въ мѣстѣ непотребномъ. Послѣ обѣда мы имѣли неосторожность спросить у вытѣсненныхъ нами гостей, сидѣвшихъ на крылечкѣ, сколько верстъ до мѣста нашего ночлега — деревни Боровыхъ Нивъ. Поднялся споръ, шумъ, чуть не драка. — Шесть верстъ! — десять! — пятнадцать! Оказалось, что каждый указвваетъ разстояніе отъ своей деревни, а никто разстоянія отъ Пыжей не знаетъ. Общее правило: о разстояніяхъ дорогою нужно спрашивать только мѣстныхъ жителей (мужчинъ, а не бабъ) и то лишь, когда они дома. Если вы спросите прохожаго или проѣзжаго, онъ неминуемо скажетъ. вамъ разстояніе отъ своего дома, хотя-бы онъ отстоялъ отъ мѣста разговора верстъ на двадцать.

Затѣмъ полюбовались мы хорошенькою земскою школою, которая, впрочемъ, повидимому, не процвѣтаетъ. Прошлою зимою въ ней училось только одиннадцать мальчиковъ. Ни одного ученика видѣть намъ не привелось. Въ лавкѣ, при нашемъ постояломъ дворѣ, мы купили себѣ большой оловянный ковшъ, ибо водопитіе по библейскому способу не на всѣхъ ручьяхъ оказалось удобнымъ. Этотъ ковшъ я отдалъ на храненіе старшему Потапенку, Рувиму, хотя ребята находили, что приличнѣе засунуть его въ узелокъ Веніамина.

Выступили мы въ походъ часу въ шестомъ. Небо совершенно прояснилось, и наша дорога, извиваясь съ горки на горку, поднялась еще выше (по картамъ Киперта, около 1000 футовъ надъ поверхностію моря). Солнце, склоняясь къ западу, озаряло чудную, неоглядную даль. Мягкими волнами подымались одинъ надъ другимъ лѣсистые, отлогіе холмы, лаская взоръ зеленью всѣхъ оттѣнковъ, отъ позлащенной листвы первыхъ плановъ до голубой дымки невѣдомыхъ рощъ и пригорковъ, воздымавшихся на горизонтѣ. Въ этомъ зеленомъ океанѣ то появлялись, то вновь исчезали высокія бѣлыя церкви, украшающія берега Туда. Мы могли разомъ насчитать ихъ до десяти. Такіе виды особенно по душѣ нашему старшему живописцу-пейзажисту, влюбленному въ нашу задумчивую сѣверную природу. Онъ смотрѣлъ въ даль широко раскрытыми глазами, безпрестанно останавливался, что-то соображая, что-то обдумывая, насыщая свое воображеніе этими нѣжными линіями, этою гармоніею красокъ.

Вскорѣ дорога стала идти подъ гору, и мы вышли въ деревнѣ Петражихинѣ на большой богомольный трактъ, уже извѣстный намъ по прежнему путешествію, на такъ называемый большакъ, соединяющій Ржевско-Бѣльскую дорогу съ Бѣльско-Осташковскою. Впрочемъ этотъ большакъ, болѣе натоптанный богомольцами, чѣмъ наѣзженный, имѣетъ совершенно характеръ проселочной дороги. Онъ то съуживается въ скромную травянистую стежку, то, на мѣстахъ песчаныхъ, чрезмѣрно расширяется, совершенно теряя характеръ дороги. Въ первой же деревнѣ мы встрѣтили кучку Татевскихъ богомолокъ. Неутомимыя паломницы вышли изъ дому въ утро того-же дня и вскорѣ насъ перегнали.

На большакѣ характеръ почвы и растительности рѣзко измѣняется. Глина замѣняется пескомъ, березы — соснами, появляется верескъ. Это невиданное растеніе сильно заинтересовало моихъ ребятъ. — На что оно годно? Будутъ-ли на немъ ягоды? Я объяснилъ имъ, что это — кропильникъ (такъ называютъ его въ Тверской губерніи, ибо изъ него вяжутъ кропила для водосвятія), что земля изъ подъ него — самая лучшая для цвѣтущихъ кустарниковъ, которыми они зимою любовались въ Татевской оранжереѣ, и ребята успокоились, и возъимѣли къ вереску уваженіе.

Солнце заходило. Послѣдніе лучи его заливали огнемъ небольшую полянку, всю заросшую смолянкою въ полномъ цвѣту. Какъ рубины, рдѣли пурпурныя метелки на темномъ фонѣ густаго сосенника. Всѣ ребята кинулись рвать замѣченные цвѣточки, и всѣ перепачкали себѣ пальцы объ ихъ липкіе стебли.

Вскорѣ показалась деревня Боровыя Нивы, мѣсто нашего ночлега. Весь переходъ составлялъ не болѣе 12 верстъ и совершился безъ всякаго утомленія. Мы попросились ночевать въ прекрасную, крытую тесомъ избу, построенную домикомъ, съ четырьмя большими окнами на улицу. Хозяина не было дома. Хозяйка, крѣпкая старуха съ суровымъ, повелительнымъ лицомъ, приняла насъ не очень привѣтливо. Ребята, послѣ поздняго обѣда, не захотѣли ужинать. Мы имъ дали по куску хлѣба и приступили къ вечерней молитвѣ въ чистой и свѣтлой горницѣ, намъ отведенной. Я стоялъ у окна. На улицѣ собрались бабы и дѣти. Немногіе крестились, всѣ слушали съ величайшимъ вниманіемъ. Во время пѣнія лица дѣтей озарялись; но они очевидно не понимали, что происходитъ молитва. Въ деревнѣ — народъ сплошь безграмотный, въ томъ числѣ и сыновья нашей богатой хозяйки. Церковь и школа далеко — за двѣнадцать верстъ. Ребятамъ не то что въ школѣ, и въ церкви бывать не приводится. Кончилась молитва, и мы ребятъ уложили спать въ сараѣ на сѣнѣ. Хозяйка наша вдругъ стала привѣтлива и радушна: принялась хлопотать о самоварѣ, о нашемъ размѣщеніи на ночь. — Молиться-то мы лѣнивы, промолвила она, — да и некогда; ну вотъ, хоть вы помолились за насъ грѣшныхъ!

Мы напились чаю, размѣстились на ночь. Я заснулъ на соломѣ сладкимъ, легкимъ сномъ, но пробуждался безпрестанно: въ свѣтлыя окна всю ночь смотрѣла розовая заря, не то утренняя, не то вечерняя…

День третій.

Мы всѣ вскочили въ пятомъ часу. Было рѣшено выступить въ походъ тотчасъ послѣ утренней молитвы и позавтракать на пути, чтобы поскорѣе добраться до Оковцевъ, гдѣ мы надѣялись найти сытный обѣдъ. Предстоялъ переходъ всего въ двѣнадцать верстъ. Утро было чудное — теплое и ясное. Тотчасъ за деревнею дорогу пересѣкаетъ рѣка Пырошня, и мостъ на ней оказался разрушеннымъ. Оставалось два жидкихъ, шаткихъ бревна, перекинутыхъ высоко надъ водою. Самые смѣлые перебѣжали, балансируя на качающихся бревнахъ, робкіе поползли на четверенькахъ, самые осторожные разулись, и побрели по колѣно въ водѣ. Я переѣхалъ вбродъ. За переправою дорога идетъ мѣстами невысокими, не удаляясь отъ рѣки. Вскорѣ она вступаетъ въ прелестный боръ, въ коемъ къ соснамъ живописно примѣшаны березы и осины, Въ немъ еще стояла ночная свѣжесть. Свѣтлыя лужицы отражали голубое небо и серебристые стволы березъ. Насъ обдало упоительнымъ запахомъ ландышей. Вся почва была покрыта ихъ листвою, и вскорѣ, въ мѣстахъ болѣе тѣнистыхъ, мы нарвали множество еще не завядшихъ цвѣтовъ. За этимъ боромъ стоитъ одиноко постоялый дворъ Березуи, въ которомъ мы ночевали въ прежній нашъ походъ въ Нилову Пустынь. Теперь это новый, хорошенькій домикъ, но тогда тутъ стояла ветхая, тѣсная лачужка, въ коей мы едва добились кое-какого ужина. При видѣ Березуевъ, намъ припомнилось слѣдующее забавное происшествіе. Одна изъ причинъ, по которымъ, восемь лѣтъ тому назадъ, намъ тутъ съ трудомъ удалось поужинать, заключалась въ томъ, что хозяева были поглощены усмиреніемъ шальнаго быка, который бѣгалъ около двора, творя разныя безчинства. Мы легли спать въ сѣновалъ, и ревъ бѣшенаго быка долго не давалъ намъ заснуть. Наконецъ разъяренное животное въ открытыя ворота ворвалось въ нашъ сарай. Раздался отчаянный крикъ, и въ одно мгновеніе на встрѣчу непріятелю полетѣли тридцать паръ лаптей, столько же шапокъ и цѣлое облако клочковъ сѣна. Быкъ, озадаченный такимъ неожиданнымъ отпоромъ, обратился въ бѣгство и немедленно утихъ. На другое утро мы насилу разъискали все разбросанное добро.

Въ Клешнинѣ, первой деревнѣ за Березуями, мы усѣлись на бревнушкахъ, достали свой хлѣбъ и принялись завтракать. Вскорѣ у каждаго изъ ребятъ оказалось въ рукѣ по дымящейся картофелинѣ, — приношенію сердобольной бабы. Видя это, старый дѣдъ, наблюдавшій за нами въ оконце, принялся подчивать ребятъ квасомъ, и ребята мигомъ выпили цѣлое ведро.

Въ этой деревнѣ, какъ и во всѣхъ прочихъ по нашему пути, насъ поразило отсутствіе взрослыхъ мужчинъ. Въ поляхъ работаютъ бабы. На улицѣ попадаются лишь дряхлые старики и малые ребята. Гдѣ же хозяева? Ушли въ Питеръ, въ Москву, на низъ. Восемь лѣтъ тому назадъ, ничего подобнаго мы не замѣчали.

Мы подвигаемся довольно медленно по сыпучему песку. Вскорѣ показывается за лѣсомъ высокая Оковецкая церковь, а за нею горы, увѣшанныя сосновыми рощами. Но до Оковцевъ еще семь верстъ и мы добираемся туда лишь въ десятомъ часу.

Оковцы — живописное село на высокомъ берегу Пырошни съ массивною каменною церковью, окруженною старыми соснами. Церковь эта славится двумя чудотворными иконами: животворящаго креста и Божіей Матери. Явленіе этихъ иконъ (въ 1538 году) произвело сильное впечатлѣніе на современниковъ. Ихъ носили въ Москву, на встрѣчу имъ выходилъ Царь Иванъ Васильевичъ, и на мѣстѣ встрѣчи была сооружена церковь. Въ Москвѣ Оковецкая Божія Матерь слыветъ Ржевскою, и дала это названіе двумъ церквамъ. И понынѣ она остается весьма чтимою мѣстною святынею. Но святыни этой мы въ Оковцахъ не застали. Въ теченіе іюня ее постоянно носятъ по селамъ Ржевскаго уѣзда, причемъ она ежегодно проносится весьма близко отъ Татева. Крестный ходъ бываетъ видимъ съ балкона нашей школы, и привлекаетъ многочисленныхъ богомольцевъ изъ пограничныхъ деревенъ Бѣльскаго уѣзда. Обѣ иконы, по преданію, явились на соснахъ, и такъ и изображаются, на пейзажномъ фонѣ, состоящемъ изъ песковъ и сосновыхъ рощъ.

Въ Оковцахъ мы направились прямо къ извѣстному намъ постоялому двору, просторному и чистому. Но хозяевъ мы не застали дома: они работали въ полѣ. Встрѣтилъ насъ маленькій ихъ сыновъ, который никакъ не брался принять и накормить вою нашу компанію. Дѣлать было нечего. Мы разбились на пятъ группъ, и каждая изъ нихъ отдѣльно нашла себѣ приличное помѣщеніе и сытный обѣдъ. Я съ нѣкоторыми изъ старшихъ моихъ спутниковъ остался на постояломъ дворѣ, и, пока закипалъ самоваръ, мы занялись бесѣдою съ моимъ маленькимъ хозяиномъ. Онъ оказался весьма грамотнымъ, и великимъ охотникомъ читать въ церкви. Показалъ онъ намъ свои книги, нѣсколько случайно попавшихъ къ нему брошюрокъ, да Евангеліе и Псалтирь, полученныя въ подарокъ при экзаменѣ по распоряженію земства. Честь и слава нашимъ земствамъ за это дѣятельное и разумное распространеніе слова Божія.

Алеша, нашъ новый знакомый, привелъ къ намъ еще грамотнаго товарища. Мы надѣлили ихъ привезенными съ собою «Троицкими Листами» и обѣщали привести имъ изъ Осташкова по Часослову.

Между тѣмъ вернулись хозяева и очень сожалѣли о томъ, что ихъ сынъ не рѣшился принять насъ всѣхъ на постоялый дворъ. Тотчасъ былъ приготовленъ обѣдъ, послѣ котораго Алеша взялся проводить насъ на Святой ключъ, — одну изъ достопримѣчательностей Оковецкихъ.

Ключъ этотъ находится въ верстахъ трехъ отъ села, на луговомъ берегу Пырошни, на полуостровѣ, охваченномъ рѣкою, а за нею — высокимъ берегомъ съ песчанными обрывами, увѣнчанными соснами, съ крутыми склонами, заросшими лозою и высокими травами. Въ оградѣ между березками, стоитъ убогая часовенька, домикъ сторожа, и возвышается небольшая насыпь въ формѣ отлогаго усѣченнаго конуса. На этомъ возвышеніи кольцеобразный уступъ охватываетъ край круглаго глубокаго водоема, обложеннаго тесаннымъ гранитомъ. Водоемъ этотъ до самаго края наполненъ хрустальною, голубою какъ вода швейцарскихъ озеръ, водою, кипучими водоворотами бьющею изъ песчанаго дна. Ребята тотчасъ облѣпили край водоема и принялись жадно черпать заманчивую влагу — ковшемъ, шапками, руками, и долго смотрѣли въ таинственную глубину. Какъ въ зеркалѣ, рисовались ихъ оживленныя лица на темной лазури отраженнаго неба. Одинъ зѣвака уронилъ шапку въ водоемъ. Быстро унесла ее могучая струя по жолобу, проведенному въ будочку, устроенную для обливаній у подножія насыпи. Съ трудомъ ухватили ее изъ водоворота, образуемаго паденіемъ этой струи.

Ключъ этотъ почитался святымъ по преданіямъ объ исцѣленіяхъ, совершившихся на этомъ мѣстѣ, и богомольцы имѣютъ обыкновеніе обливаться его студеною водою. Нѣкоторые изъ старшихъ ребятъ не преминули исполнить этотъ обрядъ.

Очень довольные своимъ ключемъ, мы отправились вдоль Пырошни, по цвѣтущимъ лугамъ, перешли рѣку на мельницѣ и вышли на большакъ у деревни Бутырокъ, гдѣ уже ожидали насъ наши повозки.

Начался переходъ утомительный и длинный. Отъ Оковцевъ до Селижарова — двадцать пять верстъ, къ коимъ мы прибавили добрыхъ пять нашею экскурсіею на Святой ключъ. Дорога идетъ мѣстами высокими, каменистыми и безводными. Направо и налѣво рѣзко очерченныя горы, достигающія высоты 1000 футовъ. Темныя сосновыя рощи, бѣловатыя оголенія почвы, на горизонтѣ свинцовыя тучи, придавали смѣняющимся передъ нами картинамъ характеръ величавый и грустный. Еще въ Оковцахъ мы заставили всѣхъ ребятъ обуться — наканунѣ они предпочли идти босикомъ по свѣжей травкѣ и мягкой дорогѣ, а сегодня на каждомъ шагу попадались острые камни. Около деревни Горы, живописцы наши прельстились вѣковою, причудливо развѣтвленною сосною, и засѣли ее рисовать. Приблизительно на полпути, въ глубокой, безводной долинѣ, мы сдѣлали привалъ, чтобы дождаться рисовальщиковъ и подкормить ребятъ хлѣбомъ и баранками. Все ближе надвигались темныя тучи, и до нашего слуха явственно стали долетать отдаленные раскаты грома. Но вотъ пришли рисовальщики, пришли и оставшіеся на Святомъ ключѣ купальщики, и мы вновь, при палящемъ солнцѣ, подымаемся въ гору. Вдругъ, на защищенномъ уступѣ насъ обдаетъ душистою свѣжестью. Мы пересѣкаемъ полосу богатой лѣсной почвы, еще не выпаханной послѣ истребленія лѣса. Между густымъ кустарникомъ — цвѣтущія лужайки, усѣянныя душистыми орхидеями; роскошные кусты шиповника въ полномъ цвѣту; громадныя шапки, то блѣдно-лиловыя, то чисто-бѣлыя, сладостно пахучаго василисника. Ребята встрепенулись и кинулись рвать огромные букеты, убирать свои шапки цвѣтами…

Дорога продолжаетъ идти въ гору. Опять песокъ и камень, и дальніе виды, величавые и строгіе. Туча проносится мимо. Впереди насъ дразнятъ высокія колокольни, окруженныя обширными селами. — Не это ли Селижарово? — а это? Встрѣчныя бабы даютъ о разстояніяхъ сбивчивыя, несообразныя показанія. Солнце склоняется къ западу, и съ сѣвера потянулъ холодный вѣтерокъ. Мы проходимъ еще нѣсколько деревень, небольшой лѣсокъ, вдругъ открывается передъ нами долина Волги и уже недалекое Селижарово. Нѣкоторые изъ старшихъ убѣжали впередъ, чтобы приготовить намъ ночлегъ, и мы на пути опять находимъ вѣсточки о нихъ. Доходимъ до Селижарова уже въ девять часовъ.

Селижарово — небольшой посадъ, выросшій около древняго, живописнаго монастыря, стоящаго на мысу, образуемомъ сліяніемъ Селижаровки съ Волгою. Старыя липы окружаютъ ограду тамъ, гдѣ она не подступаетъ къ самому берегу рѣки. Мы переѣзжаемъ Волгу на паромѣ, и тотчасъ намъ бросаются въ глаза Святыя ворота обители, прелестный памятникъ архитектуры 16 или 17 вѣка. Передъ воротами шатеръ на четырехъ массивныхъ кувшинообразныхъ столбахъ. Каждый изъ этихъ столбовъ окруженъ тоненькими, красиво расположенными столбиками, соединяющими углы базиса съ углами капители. Еще недавно, какъ видно изъ описанія, своды шатра и тимпанъ надъ воротами красовались древнею живописью; но теперь все немилосердно закрашено. Мы съ живописцами заглядываемъ въ ограду — и сердце наше радуется. Величавый соборъ, съ шатромъ надъ входомъ, подобнымъ Святымъ воротамъ; старыя массивныя постройки, выглядывающія изъ-за темной зелени, и на стражѣ надъ всѣмъ — высокая колокольня; и глубокая тишина, и задумчивое бдѣніе отрѣшеннаго отъ времени пріюта… Но рисовать уже поздно, и пора на покой.

Намъ приготовили ночлегъ въ просторномъ постояломъ дворѣ, уже извѣстномъ намъ по прежнему путешествію. Тутъ, восемь лѣтъ тому назадъ, бѣдствовали мы отъ недоумѣній полиціи. Урядникъ не рѣшался отпустить насъ съ миромъ, а становой страдалъ флюсомъ, и добиться у него аудіенціи стоило долгихъ и настойчивыхъ усилій. Приняли насъ радушно, накормили ребятъ хорошо. Во время вечернихъ молитвъ, подъ нашими окнами собралось много народа: всѣ усердно молились вмѣстѣ съ нами. Улеглись мы довольно поздно, и уснули мертвымъ сномъ.

День четвертый.

Прежде всѣхъ вскочили Николя и я. Николя побѣжалъ рисовать Святыя ворота; я изъ окна нашего постоялаго двора набросалъ видъ монастыря. Остальное отложилъ до возвратнаго пути. Утренняя молитва, завтракъ, чай, протянулись до семи часовъ. Въ половинѣ осьмаго мы выступили въ походъ. Утро было сѣренькое, свѣжее. Идти было легко и весело.

Отъ Селижарова до Осташкова идетъ настоящій большакъ, съ верстовыми столбами, сопровождаемый телеграфною проволокою. Мѣрянныя версты оказались несравненно короче немѣрянныхъ. Отъ Селижарова до Зехнова 21 верста, и мы прошли ихъ въ пять часовъ. Песчаная дорога, смоченная недавнимъ дождемъ, шла большею частію сосновымъ, невысокимъ лѣсомъ, и отчасти, въ мѣстахъ болѣе низкихъ, красивыми березовыми рощами. Тутъ въ изобиліи водятся змѣи, и въ прежнее наше путешествіе, ребята вдоволь насмотрѣлись на этихъ невиданныхъ у насъ чудовищъ. Но на этотъ разъ, по причинѣ свѣжей и пасмурной погоды, мы не видали ни одной. За то мы любовались характерною боровою растительностію. Почва мѣстами была сплошь покрыта желтыми цвѣтками очитка (Sedum acre) и пурпурными кистями особенно крупноцвѣтной разновидности тиміана. Все чаще и чаще встрѣчали и перегоняли мы большія и малыя партіи богомольцевъ. Завязывались разговоры, оказывались общіе знакомые, другія связующія нити… На полпути, въ деревнѣ Сорокинѣ, мы сдѣлали привалъ, поѣли хлѣбца, и насъ напоили отличнымъ квасомъ. Стало проглядывать солнце. Но вскорѣ набѣжали новыя тучи, и пошелъ дождь. Впрочемъ, онъ не успѣлъ промочить насъ: мы уже подходили къ Зехнову.

Зехново — небольшая деревушка, вся состоящая изъ большихъ двухъ- и трехъ-этажныхъ домовъ, приспособленныхъ къ пріему богомольцевъ. Вообще, начиная съ Селижарова, мы вступили въ область, составляющую достояніе преподобнаго Нила. Тутъ онъ уже не «Угодникъ», а «нашъ батюшка» или просто «онъ». Тутъ о немъ говорятъ, какъ о живомъ человѣкѣ, дорогомъ и близкомъ. Его молитвами живетъ весь край, его заступничествомъ спасается отъ бѣдъ. Онъ распоряжается тепломъ и холодомъ, дождями и росами. Ему лично принадлежатъ монастырскія имѣнія. Его мельница красуется на рѣкѣ Сиговкѣ, его коровки пасутся на его лугахъ, его сѣно убирается усердными богомольцами, съ радостію соглашающимися покосить денекъ-другой для «нашего батюшки», который за то сытно ихъ кормитъ. Самыя воды Селигера, съ ихъ рыбными ловлями, принадлежатъ ему. Онъ кормитъ своею рыбою прибрежныхъ крестьянъ, коимъ хлѣбопашествомъ не прокормиться. На основаніи этого взгляда, монастырь ведетъ съ городомъ Осташковомъ безконечную тяжбу о Селигерскихъ рыбныхъ ловляхъ. Да, для всѣхъ жителей этого края, и для безчисленныхъ богомольцевъ, посѣщающихъ Пустынь, Угодникъ живъ до сихъ поръ, — живъ не отвлеченнымъ, книжнымъ безсмертіемъ, но полною, кровною жизнію.

Вотъ — въ то самое время, какъ бѣдный отшельникъ, среди пустынныхъ водъ Селигера, въ молитвѣ и лишеніяхъ проходилъ страшный искусъ одиночества — на престолѣ Moсковскомъ сидѣлъ грозный царь Иванъ Васильевичъ, дарилъ Россіи Казань и Астрахань, Рязань и Сибирь, лилъ потоки крови, строилъ сказочные дворцы и невиданные храмы и изумлялъ міръ блескомъ своего духовнаго краснорѣчія. И что же? Умеръ царь Иванъ Васильевичъ, совсѣмъ умеръ. Тщетно историки и поэты, живописцы и ваятели стараются воскресить передъ нами, облечь въ плоть и кровь его могучій, таинственный образъ. Онъ умеръ. Въ его дивную усыпальницу въ Архангельскомъ соборѣ разсѣянно заглядываютъ образованные иностранцы и любознательные провинціалы. Самъ онъ обратился въ сюжетъ для оперныхъ либретго, въ манекенъ для сенсаціонныхъ картинъ… А бѣдный монахъ продолжаетъ жить неугасающею жизнію, и милліоны темнаго люда, никогда не слыхавшаго о грозномъ царѣ, хранятъ въ своихъ сердцахъ его свѣтлую, чистую память.

Чѣмъ объяснить эту неугасающую живучесть, это осязаемое безсмертіе человѣка, жившаго исключительно жизнію внутренней? Блѣдны и скудны сказанія, сохранившіяся о его житіи въ Прологѣ и Минеяхъ. Сверхъ общихъ чертъ строгаго отшельническаго подвижничества, едва обозначаются черты индивидуальныя: тонкое чутье нравственной чистоты, свойственное высокимъ натурамъ; любовь къ нетронутой рукою человѣческой, задумчивой природѣ нашего бѣднаго Сѣвера — и только. Не тутъ нужно искать его біографіи, а въ простыхъ рѣчахъ темныхъ жителей Селигерскаго края, въ любви, съ коею произносится его имя, въ гостепріимной обители, царящей надъ водами причудливаго озера, и уже три вѣка дающей душамъ милліоновъ то, что имъ на потребу — молитвенный отдыхъ отъ суеты житейской, временное отрѣшеніе отъ праха земнаго…

Мы вышли изъ Зехнова въ четыре часа. Послѣ дождя насталъ рѣзкій холодъ, съ сѣвера подулъ намъ на встрѣчу упорный вѣтеръ. По небу расползлись тяжелыя, осеннія тучи. Дорога шла между сосенникомъ, сыпучими песками. Направо, въ просвѣты между лѣсомъ, стала мелькать свинцовая полоса, — одинъ изъ безчисленныхъ рукавовъ Селигера. Въ семи верстахъ отъ Зехнова, мы присѣли на нѣсколько минутъ, и я набросалъ очеркъ высокой церкви села Котицъ, лежащаго въ четверти версты отъ дороги. Еще пять верстъ утомительной ходьбы по песку. Все ближе и ближе, направо отъ дороги, мелькаютъ между лѣсомъ воды Селигера, а надъ лѣсомъ показывается высокая бѣлая церковь села Рагозье. Тутъ нѣкогда былъ монастырь, изъ коего на островъ Селигера, по кончинѣ Угодника, переселились первые монахи. Вотъ и монументальная монастырская мельница на гранитномъ фундаментѣ, получившая свое имя отъ быстрой рѣчки Стовки. За нею луга и пашни, и береженый монастырскій лѣсъ. Подъ его защитою мы на нѣсколько минутъ отдыхаемъ отъ захватывающаго дыханіе вѣтра. Дорога, съ уступа на уступъ, подымается на высокую гору. Отсюда при хорошемъ освѣщеніи прелестный видъ: весь Осташковъ, за нимъ — извилистое озеро, и подъ однимъ изъ лѣсистыхъ мысовъ, врѣзающихся въ его воды — бѣлокаменныя громады Ниловой Пустыни. Сегодня же все тускло и сѣро и рисуется темнымъ силуэтомъ на холодной полосѣ блѣдно-желтаго заката, на отраженіи ея въ рябомъ зеркалѣ Селигера. Но до города еще восемь верстъ утомительной песчаной дороги, Ребята притихли, и съ трудомъ плетутся за мною. Стгановится темно, и вѣтеръ все усиливается. Въ верстѣ отъ города насъ встрѣчаютъ высланные впередъ гонцы, чтобы привести насъ на мѣсто нашего ночлега. Какъ длинна эта послѣдняя верста! Но вотъ, наконецъ, городъ. Мы бредемъ по пустыннымъ, немощенымъ улицамъ, расположеннымъ правильнымъ рѣшетомъ. Вдругъ ребята останавливаются въ изумленіи. Мы вышли на самый берегъ озера. Другаго берега въ темнотѣ не видно. Тускло озаренныя вечернею зарею, катятся намъ на встрѣчу тяжелыя волны, и съ грохотомъ и пѣною разбиваются у подножія, Вознесенскаго монастыря. Но пора на ночлегъ. Уже одиннадцатый часъ. Еще нѣсколько поворотовъ, и передъ нами знакомый постоялый дворъ, просторный и чистый, съ знакомыми олеандрами и геранями на окнахъ, и радушная хозяйка, и готовый, обильный ужинъ. Ребята наѣдаются досыта, но падаютъ отъ усталости. Мы укладываемъ ихъ спать послѣ сокращенной до крайности молитвы, и сами удобно размѣщаемся, напившись чаю съ отличными осташковскими баранками.

День пятый.

Мы рѣшили отдохнуть основательно въ Осташковѣ, и поэтому ребятъ не будили. Пароходъ изъ Осташкова въ Нилову Пустынь ходитъ два раза въ день: къ поздней обѣднѣ и къ вечернѣ. Переѣздъ въ Нилову Пустынь отложили до втораго рейса.

Не спѣша встали ребята, принарядились и совершили утреннюю молитву, не спѣша напились чаю. Погода стояла все такая же вѣтряная и холодная, но небо заволокло сѣрою пеленою низкихъ тучъ. Напившись чаю, мы отправились взглянуть на городъ и озеро. Городъ — чистенькій и веселый, съ высокими церквами и хорошенькими домами, съ бульваромъ и общественнымъ садомъ. Дорогой мы узнали, что въ Осташковъ прибыли Татевскія богомолки, двѣ молодыя дѣвушки, подъ защитою почтенной старушки, сестры нашего священника. Нашъ походъ усилилъ въ нихъ давнишнее желаніе посѣтитъ Пустынь, и онѣ, два дня послѣ насъ, выѣхали изъ Татева. Мы посѣтили ихъ въ монастырскомъ подворьѣ, и онѣ съ восторгомъ разсказывали намъ о пѣніи въ Вознесенскомъ (женскомъ) монастырѣ, о порядкѣ и трудолюбіи, царящихъ въ этой обители. Затѣмъ мы пошли на пароходную пристань. Озеро все еще бушевало, взволнованное сѣвернымъ вѣтромъ; по сизой его поверхности бѣгали бѣлые барашки. Лѣсистый мысъ скрываетъ отъ взоровъ недалекую Нилову Пустынь. Но почти въ самомъ городѣ, на лѣво отъ пристани, красуется Житный (мужской) монастырь, потонувшій въ разнообразной зелени вѣковыхъ сосенъ и лиственныхъ насажденій, со всѣхъ сторонъ охваченный водами Селигера. Несмотря на несносный вѣтеръ, дувшій съ озера, мы не утерпѣли и отправились туда.

Житный монастырь расположенъ на небольшомъ островѣ, соединенномъ съ берегомъ широкою насыпью, усаженною четырьмя рядами березъ. Эта аллея, перекинутая черезъ рукавъ озера, прелестна. Еще привлекательнѣе самый островъ. Великолѣпныя громадныя сосны, какъ лѣсъ надъ лѣсомъ, воздымаются надъ еще молодыми, но уже роскошными липами, дубами и кленами. Между ними вьются широкія дорожки, разстилаются зеленыя лужайки. Среди одной изъ нихъ гранитный обелискъ подробною надписью знакомитъ гуляющихъ съ исторіею монастыря и окружающаго его парка. Со всѣхъ сторонъ открываются виды на городъ, на широкое озеро, на близкіе и далекіе его берега. Ни Петербургъ, ни Москва, не обладаютъ столь прелестнымъ мѣстомъ гулянія. Все это тѣмъ пріятнѣе поразило насъ, что было для насъ совершенною неожиданностію. Къ тому же, въ то самое время, какъ мы ступили на островъ, вдругъ утихъ на короткое время рѣзкій сѣверный вѣтеръ, проглянуло солнце и стало почти тепло.

У самаго входа на островъ, надъ густою зеленью возвышаются живописныя монастырскія зданія. Монастырь не изъ древнихъ: онъ основанъ въ началѣ прошлаго столѣтія. Тѣмъ не менѣе, главная его церковь носитъ на себѣ отпечатокъ вѣка семнадцатаго. Нѣкоторыя детали ея, наличники, столбики, даже воспроизводятъ формы шестнадцатаго вѣка и своею грубоватою, наивною техникою придаютъ этой постройкѣ ту жизненность, которой лишены аккуратно выглаженные, шаблонные орнаменты позднѣйшаго времени. Вообще, въ глухихъ уголкахъ Россіи, въ теченіи прошлаго вѣка еще жили преданія русскаго зодчества и долго боролись съ наплывомъ западнаго рококо, иногда вступая съ нимъ въ удачныя живописныя сочетанія. Окончательно обезличилась наша церковная архитектура лишь вторженіемъ въ нее мертвенно-холоднаго стиля временъ революціи и первой французской имперіи.

Нехотя покинули мы очаровательный уголокъ, открытый нами, оставивъ за собою нашихъ живописцевъ, которые засѣли рисовать чудныя монастырскія сосны.

На возвратномъ пути, я, взявъ съ собою Корнея, отдѣлился отъ ребятъ, чтобы отыскать книжную давку. Она нашлась въ глухой улицѣ и оказалась крошечною лавченкою, вмѣщающею и переплетную мастерскую, и библіотеку для чтенія, и продажу книгъ и письменныхъ принадлежностей. Никакого описанія Осташкова, Ниловой Пустыни, Селижаровскаго монастыря въ продажѣ не оказалось. За то нашлись часословы, обѣщанные мною нашимъ маленькимъ Оковецкжмъ друзьямъ, — правда, по 80 к. за экземпляръ (цѣна въ синодальныхъ лавкахъ — 55 к.). Я засадилъ Корнея переписать изъ лексикона Плюшара кое-какія свѣдѣнія объ Осташковѣ и отправился къ ребятамъ. Несчастный Корней, переписавши, что слѣдуетъ, заблудился, и лишь черезъ два часа добрался до нашего постоялаго двора, до коего отъ книжной лавки — два шага.

Послѣ сытнаго обѣда и краткаго отдыха мы собрались въ путь. Съ пристани я набросалъ видъ Житнаго монастыря, и вскорѣ насъ впустили на пароходъ, хорошенькій и уютный, носящій имя угодника. Въ распоряженіе ребятъ была отдана монахомъ-капитаномъ каюта втораго класса. Но они тамъ не усидѣли, и, не смотря на холодный вѣтеръ, все время переѣзда простояли на палубѣ. Все это было такъ ново и чудно! И таинственная машина, двигавшая пароходъ, и клубы пара, и свистки, и обширное озеро, и быстро удалявшійся отъ насъ Осташковъ съ своими высокими колокольнями и зеленымъ мысомъ Житнаго острова, и легкая качка, производимая противнымъ вѣтромъ. Передъ нами съ лѣваго берега озера выдвигался широкій мысъ, заросшій сосновымъ лѣсомъ. Вотъ пароходъ сталъ огибать этотъ мысъ, и вдругъ изъ-за темнаго бора величаво выплыла, уже близкая, бѣлокаменная масса церквей и башень, высокихъ палатъ и густой зелени, увѣнчанная шпилемъ многоярусной колокольни. Нилова Пустынь!… Всѣ разговоры замолкли, всѣ головы обнажились, всѣ взоры обратились на плывущую намъ на встрѣчу святыню. Все ближе и ближе завѣтный островъ. Пароходъ замедлилъ ходъ, и, разгоняя своимъ свистомъ множество лодокъ и лодочекъ, снующихъ по всѣмъ направленіямъ, плавно подбѣжалъ къ пристани.

Въ длинной крытой галлереѣ пристани десятскіе пересчитали ввѣренныхъ имъ ребятъ и всѣ мы двинулись въ гору, подъемъ, извиваясь между громадными монастырскими по стройками и вѣковыми деревьями, привелъ насъ на обширный дворъ, въ коемъ помѣщается монастырская чайная. Мы вошли въ нее. Немногіе богомольцы, сидѣвшіе въ длинной залѣ за чайными столиками, тотчасъ перешли въ первую, менѣе обширную комнату, и мигомъ были заняты нами всѣ мѣста въ большой залѣ. Въ первый разъ во время нашего путешествія сѣли мы за столъ всѣ вмѣстѣ и заразъ. Началось чаепитіе съ мягкимъ бѣлымъ хлѣбомъ, купленнымъ въ монастырской лавкѣ. Въ дверяхъ собралась вскорѣ цѣлая толпа любопытныхъ, съ удивленіемъ глядящихъ на маленькихъ богомольцевъ, прибывшихъ въ Пустынь. Разспросамъ и восклицаніямъ не было конца. Едва успѣли мы напиться чаю, какъ раздался густой, тихій ударъ большаго колокола. Всѣ мы черезъ Святыя ворота направились къ собору. Наружность его не отличается красотою: это — холодная постройка Александровскихъ временъ. Но внутренность величественна и богата. Массивные столбы, съ широкими пролетами между ними, отдѣляютъ главный храмъ отъ боковыхъ придѣловъ. Главный иконостасъ, въ стилѣ рококо, весь позолоченный, въ высшей степени эффектенъ. Надъ царскими дверьми громадныхъ размѣровъ, изъ чистаго серебра, помѣщено серебряное же изображеніе св. Духа, въ сіяніи коего лучи, отражая падающій изъ купола свѣтъ, дѣйствительно сіяютъ мягкимъ и чистымъ блескомъ благороднаго металла. Огромныя рѣзныя, позолоченныя изображенія ангеловъ поддерживаютъ мѣстныя иконы хорошаго письма въ итальянскомъ стилѣ. Въ послѣднемъ пролетѣ направо, на солеѣ главнаго храма, подъ пышнымъ балдахиномъ стоитъ богатая рака съ мощами Угодника.

Мы приложились къ мощамъ, и монахи заботливо проведи нашихъ ребятъ впередъ, такъ что всѣ очутились на ступеняхъ солеи. Была суббота. Началась всенощная, торжественная и длинная, съ прекраснымъ пѣніемъ смѣшаннаго хора на правомъ клиросѣ, съ болѣе слабымъ (на мужскихъ голосахъ) — на лѣвомъ. Длилась она отъ шести часовъ до половины одиннадцатаго, и никто изъ насъ не ощутилъ ни малѣйшаго утомленія, ибо въ церковныхъ службахъ утомительна не ихъ продолжительность, а торопливое чтеніе и невнятное пѣніе, вызывающее постоянное, и часто тщетное напряженіе вниманія и слуха. Выслушиваются же съ начала до конца оперы Мейербера и Вагнера, сравнительно съ нашею воскресною всенощною столь бѣдныя поэтическими и музыкальными красотами, и это только потому, что исполненіе, уничтожающее эти красоты, въ оперѣ не было бы терпимо. Конечно, тутъ присоединяется то прискорбное обстоятельство, что напыщенный нѣмецкій языкъ Вагнера и жаргонъ итальянскихъ либретто для большинства посѣтителей оперы понятнѣе языка церковно-славянскаго. Тѣмъ не менѣе, языкъ этотъ, даже для самыхъ образованныхъ изъ насъ, не есть же языкъ иностранный, и то, что на этомъ языкѣ читается и поется на нашихъ церковныхъ службахъ, выражаетъ не сенсаціи какого-нибудь Рауля и Валентины, изобрѣтенныхъ г. Скрибомъ, — не геройство какого-нибудь Зигфрида, для самаго Вагнера служащаго лишь предлогомъ къ треску мѣдныхъ инструментовъ, а то, что происходитъ въ глубочайшихъ тайникахъ нашей собственной души, въ часы смертельной ея скорби, въ минуты высшаго ея просвѣтлѣнія.

Мы вышли изъ церкви. Нашихъ ребятъ ожидалъ въ обширной чайной накрытый столъ и прекрасный ужинъ. Еще лучше накормили учителей. Всѣмъ намъ былъ отведенъ обширный, просторный ночлегъ въ томъ же зданіи, въ коемъ помѣщается чайная. На мою долю досталась прекрасная, свѣтлая, угловая комната, съ чудными видами на озеро, на монастырскіе сады и церкви. Я помѣстилъ къ себѣ обоихъ живописцевъ, чтобы эти виды были у нихъ подъ руками, и мы сладко уснули въ прозрачныхъ сумеркахъ свѣжей сѣверной ночи.

День шестой.

Ребята всѣ вскочили въ четвертомъ часу и побѣжали къ ранней обѣднѣ; я же остался дома, чтобы писать письма. Тѣмъ не менѣе, къ концу обѣдни я поспѣлъ, и, когда она отошла, мы отслужили молебенъ у мощей Преподобнаго. Церковь была полна молящихся. Когда мы изъ нея вышли, свѣтило яркое солнце, и, хотя продолжалъ дуть сѣверный вѣтеръ, въ затишьи между монастырскими зданіями было тепло. Мы вернулись въ гостинницу, и началось чаепитіи. Не успѣло оно кончиться, какъ подъ окнами раздались радостные клики. По площадкѣ передъ чайною разгуливалъ монастырскій павлинъ, и всѣ ребята высыпали на дворъ — любоваться этимъ невиданнымъ зрѣлищемъ. Тщеславная птица, очевидно понимая, что всѣ заняты ею, то распускала свой пышный хвостъ, величаво поворачиваясь во всѣ стороны, то бережно складывала его; то подбѣгала къ дѣтямъ, притворяясь, что хочетъ ихъ клюнуть, то быстро убѣгала и снова распускала на солнцѣ свои радужныя перья. Наконецъ ребята оцѣнили павлина широкимъ кругомъ и принялись кормить его бѣлымъ хлѣбомъ. Новая радость! Павлинъ близко подходилъ въ каждому, заглядывалъ въ глаза, бралъ хлѣбъ изъ рукъ; можно было разсмотрѣть всѣ переливы на его сверкающей шейкѣ, всѣ перышки въ его изящномъ хохолкѣ…

Мои рисовальщики и я воспользовались промежуткомъ между раннею и позднею обѣднею, чтобы набросать нѣсколько видовъ монастыря. Яркое солнце играло на неутихшей поверхности озера; со всѣхъ сторонъ неслись къ острову разнообразныя лодки и лодочки, наполненныя богомольцами; изъ-за лѣсистаго мыса выбѣжалъ пароходъ, съ громкимъ свистомъ разгоняя снующую по озеру мелюзгу, замедлилъ ходъ, скользнулъ въ пристань и выпустилъ на берегъ цѣлую толпу богомольцевъ. Тотчасъ затѣмъ раздался густой ударъ большаго колокола. Мы всѣ отправились въ соборъ.

Во соборѣ ребята мои были уже какъ дома. Поощряемые монахами, они прямо заняли первыя мѣста, на широкихъ ступеняхъ громадной солеи. Мнѣ дали мѣсто на лѣвомъ клиросъ, и у моихъ ногъ посадили на коврикѣ моего милаго горбунка Тимошу, слишкомъ слабаго, чтобы выстоять всѣ службы. Я могъ видѣть его взоръ, устремленный кверху, съ тѣмъ выраженіемъ, которое удалось понять и уловить одному Рафаэлю, въ лицахъ двухъ ангеловъ Сикстинской Мадонны.

Началась поздняя обѣдня, торжественная и пышная, при блескѣ солнца, при пѣніи двухъ многоголосныхъ хоровъ. На правомъ клиросѣ пѣлъ смѣшанный хоръ и исполнилъ весьма искусно рядъ весьма сложныхъ и щеголеватыхъ пѣснопѣній неизвѣстныхъ мнѣ авторовъ, въ стилѣ Гамзини. На лѣвомъ клиросѣ пѣлъ хоръ изъ мужскихъ голосовъ.

Увы! За истекшія двѣнадцать лѣтъ характеръ пѣнія въ Ниловой Пустыни значительно измѣнился, и измѣнился не къ лучшему. Смѣшанный хоръ (съ участіемъ мальчиковъ пѣвчихъ) выигралъ въ техникѣ, но выборъ исполняемыхъ имъ пѣснопѣній сталъ крайне плохъ, чуждъ характера не только монастырскаго, но и вообще церковнаго. Еще прискорбнѣе паденіе традиціоннаго пѣнія на мужскихъ голосахъ, коимъ доселѣ славилась Нилова Пустынь. Пѣніе это составляетъ драгоцѣнное достояніе нашихъ древнихъ монастырей и только въ нихъ можетъ быть поддержано на должной высотѣ. Красота этого пѣнія коренится въ столь полномъ усвоеніи напѣвовъ осьми церковныхъ гласовъ и напѣвовъ самогласныхъ, какое возможно только монаху, обязанному всю жизнь пѣть въ церкви ежедневно. Пѣніе это положено на ноты быть не можетъ, ибо тексты пѣснопѣній ежедневно мѣняются, обусловливая безпрестанныя варіяціи въ ритмѣ, приглашая къ варіяціямъ и въ самой мелодіи и ея гармонизаціи. Такимъ образомъ въ пѣніе, напримѣръ, стихиръ на «Господи воззвахъ» сѣдальныхъ и т. п. постоянно входитъ элементъ безсознательной импровизаціи, безъ коей пѣніе не можетъ достичь полной силы и жизненности. Тутъ смысломъ текста, его просодіею подсказываются акценты, опредѣляется умѣстность украшеній, которыя позволяетъ себѣ тотъ или другой голосъ. Понятно, что такая свобода отдѣльныхъ голосовъ при пѣніи многоголосномъ возможна только въ хорѣ, твердо дисциплинированномъ незыблемымъ преданіемъ, спѣвшимся, такъ сказать, воедино, проникнутомъ единымъ пониманіемъ нашихъ церковныхъ напѣвовъ, чреватыхъ столь безконечнымъ рядомъ законныхъ и выразительныхъ варіяцій.

Восемь лѣтъ тому назадъ, мы попали въ Нилову Пустынь наканунѣ дня Апостола Іуды. Стихиры на «Господи воззвахъ» были пропѣты съ такою силою, съ такою чеканкою каждаго слова, каждаго звука, что текстъ ихъ остался у меня въ памяти до сихъ поръ. Краткія колѣна, на слова: «Іуда чудный!» — «Яко молнія», при каждомъ повтореніи, конечно безсознательно, пѣлись съ легкими видоизмѣненіями эффекта, потрясающаго по своей умѣстности и простотѣ.

Нынѣ въ Ниловой Пустыни всего около двадцати монашествующихъ. Изъ нихъ на клиросѣ поетъ человѣка три, четыре. Остальные пѣвцы — люди посторонніе, такъ или иначе связанные съ монастыремъ, и между ними есть голоса прекрасные. Но въ хорѣ нѣтъ той цѣльности, той спокойной увѣренности, которая даетъ возможность совершенно свободнаго пѣнія. Нѣтъ болѣе той отчетливости въ произношеніи текстовъ, того сліянія пѣнія съ ихъ смысломъ. На торжественныхъ всенощныхъ къ мужскимъ голосамъ присоединены дѣтскіе, что возвышаетъ красоту звуковъ, но еще болѣе затемняетъ ихъ смыслъ, ибо этого смысла дѣти вполнѣ понять не могутъ.

Тотчасъ послѣ обѣда насъ накормили обѣдомъ, а промежуткомъ между обѣдомъ и вечернею мы воспользовались для прогулки на берегъ озера. Берегъ этотъ съ сѣверо-востока вдается въ озеро длиннымъ мысомъ, направленнымъ къ острову Столобному, и конецъ этого мыса образуетъ живописный полуостровъ, заросшій старыми соснами, между коими возвышается приписанная къ монастырю церковь Михаила Архангела. Полуостровъ этотъ называется Свѣтицею, и такъ близко подходитъ къ сѣверо-восточному углу острова, что сообщается съ нимъ посредствомъ парома. Самая Свѣтица представляетъ высокій сухой горбыль, съ коего открывается великолѣпный видъ на озеро и на монастырь. Долго любовались мы этимъ видомъ, сидя на склонѣ горбыля, защищенные отъ вѣтра густымъ сосновымъ боромъ. По озеру, по всѣмъ направленіямъ, сновали безчисленныя лодки, и нѣкоторые изъ старшихъ моихъ спутниковъ, въ томъ числѣ живописцы, наняли одну изъ нихъ, чтобы посѣтить расположенную верстахъ въ четырехъ часовню съ чудотворною иконою Троеручицы. Я же съ остальными ребятами обошелъ весь полуостровъ по высокому краю сосновой рощи. Роща эта прекрасна; сосны то сдвигаются въ густыя массы, то, разступаясь, оставляютъ между собою обширныя полянки, на коихъ стоятъ отдѣльными экземплярами старыя рябины рѣдкой красоты, съ прямымъ толстымъ стволомъ и роскошною правильною кроною. Низкая мурава этихъ полянъ вся испещрена золотыми цвѣтками очитка и пурпурными кистями тиміана. Вернулись мы въ монастырь задолго до вечера, и успѣли еще побесѣдовать съ о. Евлампіемъ, старымъ монахомъ, знакомымъ намъ по прежнему путешествію, осмотрѣть монастырскій садъ и посѣтить пещеру, вырытую, до преданію, самимъ Преподобнымъ. Къ вечернѣ вернулись наши товарищи съ набросками посѣщенной ими часовни. Небо опять покрылось тучами, сталъ накрапывать дождь.

Началась вечерня. Въ соборѣ царствовалъ мягкій полумракъ и онъ казался еще обширнѣе, еще величественнѣе, чѣмъ при солнечномъ свѣтѣ. Причудливая рѣзьба иконостаса утратила свои рѣзкія очертанія. Одно сіяніе надъ царскими вратами продолжало отражать серебристымъ блескомъ задумчивый свѣтъ, падавшій изъ купола, да сверкала позолота отъ множества свѣчей, зажженныхъ у раки Преподобнаго. Пѣніе шло на однихъ мужскихъ голосахъ, не столь величественно и стройно, какъ восемь лѣтъ тому назадъ. Тѣмъ не менѣе, впечатлѣніе службы, неспѣшной и осмысленной, было благотворно и сильно. Тихо и стройно, съ невольнымъ пониженіемъ голосовъ подъ ладъ густѣющимъ сумеркамъ, развертывались длинныя моленія повечерія и акаѳиста. Великолепный конецъ вечернихъ монастырскихъ службъ, — поклонъ настоятеля братіи съ моленіемъ о прощеніи, былъ, какъ всегда, величественъ и трогателенъ. Торжественно и призывно прозвучали послѣднія слова величанія, обращеннаго къ мощамъ Преподобнаго: «Наставниче монаховъ и собесѣдниче ангеловъ!»

Мы вышли изъ церкви. Сѣрая пелена дождевыхъ тучъ вдругъ разодралась на сѣверо-западѣ, надъ уже закатившимся солнцемъ. Мы съ живописцами поспѣшили выбѣжать на сѣверную набережную острова. Нѣжно-пурпурное сіяніе озаряло небосклонъ, окаймляло нижніе края густо нависшихъ тучъ. Озеро волновалось, и его свинцовая зыбь вся была испещрена алыми блестками. Подулъ свирѣпый холодный вѣтеръ. Я поспѣшилъ въ гостинницу, но уже успѣлъ простудиться.

Насъ ожидалъ роскошный ужинъ. Прислали намъ даже монастырскаго пива, коего мы отвѣдали, ибо наше общество трезвости допускаетъ вкушеніе пива домашняго приготовленія.

День седьмой.

Ночью меня сильно знобило, и поэтому ребята пошли къ утренѣ безъ меня, а я попалъ только къ ранней обѣднѣ. Было рѣшено тотчасъ послѣ нея отправиться въ Осташковъ, чтобы поспѣть къ поздней обѣднѣ въ Вознесенскомъ монастырѣ, а затѣмъ двинуться въ обратный путь. Монахи предлоЖили намъ послѣ обѣдни отслужить для насъ безвозмездно молебенъ о путешествующихъ у мощей Преподобнаго, и молебенъ былъ отслуженъ торжественно, послѣ чего каждаго изъ насъ благословили кипариснымъ крестикомъ.

Едва успѣли мы собрать свои пожитки и сѣсть на пароходъ. Погода стояла все та же, вѣтряная и холодная, и я почти все время переѣзда просидѣлъ въ каютѣ, бесѣдуя съ однимъ изъ монаховъ Пустыни, ѣхавшимъ съ нами. Онъ сообщилъ мнѣ любопытныя свѣдѣнія о количествѣ богомольцевъ, посѣщающихъ Нилову Пустынь. Количество это цѣнится различно и въ точности опредѣлено быть не можетъ, ибо ведется счетъ лишь богомольцамъ, ночующимъ въ Пустыни, количество же богомольцевъ, по вечерамъ уѣзжающихъ ночевать на берегъ, ускользаетъ отъ всякаго контроля. Количество это весьма значительно, ибо во времена сильнаго наплыва богомольцевъ монастырскія зданія, несмотря на ихъ обширность, и десятой ихъ доли вмѣстить не могутъ. Собесѣдникъ мой считалъ количество богомольцевъ, посѣщающихъ Пустынь въ денъ Обрѣтенія мощей Преподобнаго, тысячъ въ 15, количество богомольцевъ, посѣщающихъ ее въ теченіи Великаго Поста, тысячъ въ 30: за весь годъ тысячъ въ 100. Ко дню Обрѣтенія ежегодно печется 5000 хлѣбовъ (по 20 фунтовъ) и на печеніе просфоръ расходуется 25 мѣшковъ муки (по 5 пудовъ). Цифра моего собесѣдника не показалась мнѣ преувеличенною въ виду множества молящихся, наполняющихъ соборъ въ обыкновенные воскресные и даже будничные дни, въ виду множества лодокъ, безпрестанно привозящихъ и отвозящихъ посѣтителей, въ виду распространенности въ нашихъ краяхъ обычая — ходить на богомолье къ Угоднику.

Такой наплывъ богомольцевъ, конечно, объясняется широкимъ гостепріимствомъ обители, ея образцовыми службами, высокою жизнью отдѣльныхъ монаховъ, всецѣло преданныхъ служенію Богу и меньшей братіи, стекающейся въ монастырь. Во всемъ этомъ воплощается духъ Преподобнаго, до сихъ поръ витающій въ обители. Само собою разумѣется, что малочисленность монашествующихъ значительно затрудняетъ полное проявленіе этого духа. Обширное монастырское хозяйство, красота церковныхъ службъ требуетъ привлеченія къ дѣлу множества лицъ, не монашествующихъ, сами же монахи обременены трудами. Но нѣтъ сомнѣнія, что уменьшеніе числа иноковъ въ Ниловой Пустыни есть явленіе случайное и временное; мы видимъ, что монастыри, несравненно менѣе богатые и славные, привлекаютъ многочисленныхъ послушниковъ и монаховъ.

Въ Осташковѣ насъ постигло разочарованіе. Въ Вознесенскомъ монастырѣ, по случаю передѣлокъ въ главномъ храмѣ, не было поздней обѣдни. Поэтому мы рѣшились въ тотъ же день, послѣ ранняго обѣда, пуститься въ обратный путь.

Время до обѣда я употребилъ на разыскиваніе описаній посѣщенныхъ нами святынь. Это удалось не вдругъ. Въ публичной библіотекѣ, по части мѣстныхъ церковныхъ древностей, не нашлось ничего. Но мнѣ посовѣтовали обратиться въ земскую управу, гдѣ я пріобрѣлъ обстоятельное описаніе Осташкова (В. Покровскаго); въ управѣ же мнѣ указали на мѣстнаго археолога, о. Владиміра Успенскаго. Этотъ послѣдній принялъ меня съ полнымъ радушіемъ и подарилъ мнѣ составленное имъ историческое описаніе Ниловой Пустыни (коего въ самой Пустыни пріобрѣсти нельзя). Онъ же — авторъ обстоятельныхъ описаній монастырей Селижаровскаго и Житнаго и села Оковцы. Эти описанія я пріобрѣлъ на мѣстахъ.

Послѣ сытнаго обѣда мы выступили въ походъ въ три четверти перваго. Погода стояла по-прежнему холодная, и рѣзкій вѣтеръ, хотя и попутный (шли мы на югъ), дѣлалъ ходьбу по сыпучимъ пескамъ еще болѣе утомительными. Съ горы, предшествующей Сиговкѣ, мы еще разъ взглянули на Осташковъ, на тревожную зыбь Селигера, на блестящіе куполы Пустыни, на темныя сосны Свѣтицы. Въ самой Сиговкѣ мы сдѣлали краткій, но неудачный привалъ. Насъ задулъ холодный вѣтеръ, мы напились холодной воды быстрой Сиговки и окончательно продрогли. Вторую половину перехода я совершилъ съ трудомъ. Меня трясла лихорадка и, прибывъ въ Зехново, я тотчасъ слегъ. Ребята, впрочемъ, дошли совершенно-бодрые, и лишь нѣкоторые изъ старшихъ жаловались на ознобъ. Тотчасъ былъ пущенъ въ ходъ хининъ и съ полнымъ успѣхомъ. Пришли мы рано, и всѣ исподоволь напились чаю и поужинали; была совершена полная вечерняя молитва, къ великой радости хозяевъ. Напившись чаю, я почувствовалъ себя лучше, и къ утру крѣпко заснулъ.

День восьмой.

Ночью вѣтеръ значительно ослабѣлъ. Свѣжее, сѣрое утро предвѣщало пріятный переходъ. Тѣмъ не менѣе, чувствуя еще слабость отъ вчерашней лихорадки, я рѣшился доѣхать до Селижарова, тѣмъ болѣе, что тамъ предстояло усиленное рисованіе, для чего я взялъ съ собою и Николю. Хозяйка проводила насъ обычными комплиментами на счетъ моихъ ребятъ и просьбами — взять съ собою въ мою школу Зехновскихъ сиротъ.

До Селижарова доѣхали мы быстро, по ровной, отличной дороги. Солнце стало проглядывать сквозь туманную дымаку и замѣтно пригрѣвать. Мы съ Николею тотчасъ отправились въ монастырь — рисовать, и въ оградѣ его, подъ защитою стѣнъ и зданій, намъ было тепло. Незамѣтно прошло время до прибытія ребятъ, которые пришли совершенно здоровые и бодрые, очень довольные краткимъ, легкимъ переходомъ.

Селджаровскій монастырь мы осмотрѣли во всѣхъ подробностяхъ. Главную красу его составляетъ Троицкій соборъ, отлично сохраненная постройка 19-го вѣка, съ пятью стройными главами, возвышающимися надъ квадратнымъ трибуномъ. Прелестные столбы, поддерживающіе шатеръ надъ главнымъ входомъ въ соборъ, составляютъ легкую варіацію столбовъ, укрѣпляющихъ шатеръ надъ святыми воротами. Вполнѣ сохранены любопытныя кафли съ рельефнымъ изображеніемъ льва (гербъ Ржевскаго уѣзда), украшающія цоколь зданія. Онѣ только закрашены густою бѣлою краскою. Наличники оконъ представляютъ много интереснаго. Вглядываясь въ нихъ, я убѣдился, что большая доля ихъ живописнаго эффекта, помимо оригинальности рисунка, зависитъ отъ грубой, но совершенно свободной каменотесной работы. Легкія отступленія отъ безусловной симметріи, шероховатость работы, произведенной, очевидно, самыми первобытными орудіями, но рукою, не связанною обязательнымъ шаблономъ, придаютъ имъ ту живость и выразительность, которая отличаетъ, напримѣръ, крестьянское шитье, крестьянскія кружева отъ аккуратныхъ фабричныхъ издѣлій того же рисунка.

Въ монастырѣ есть еще другая церковь — Петропавловская, относящаяся къ 16-му вѣку. Къ сожалѣнію, древній верхъ ея замѣненъ круглымъ куполомъ Александровскихъ временъ. Свой древній характеръ сохранила только абсида алтаря, которую тщательно срисовалъ Николя.

Въ Селижаровѣ моихъ ребятъ отлично покормили, но одного изъ нихъ у меня чуть не похитили. Мальчикъ этотъ. изъ мѣщанъ, въ Селижаровѣ неожиданно встрѣтилъ своего отца, уже нѣсколько лѣтъ обрѣтавшагося въ бѣгахъ. Тутъ же оказались его дѣдъ и тётки по отцу, и вся эта семья настаивала на томъ, чтобы я мальчика ей отдалъ. Но такъ какъ онъ былъ порученъ мнѣ матерью, я, не безъ труда, отстоялъ мальчика, предоставляя мужу и женѣ вѣдаться между собою на счетъ его будущей судьбы.

Выступили мы въ походъ въ три часа. Предстоялъ переходъ длинный и утомительный, по гористой, каменистой мѣстности. На полпути мы сдѣлали привалъ, закусили баранками и я сѣлъ въ тарантасъ съ Николею, чтобы онъ успѣлъ нарисовать до захода солнца Оковецкую церковь, а я — распорядиться ужиномъ для моей многочисленной семьи. Оставивъ Николю на высокой горѣ подъ Оковцами, съ коей видъ на церковь и село особенно живописенъ, и отправился на постоялый дворъ къ отцу нашего знакомаго Алеши, который съ радостью согласился всѣхъ насъ помѣстить у себя. Тотчасъ послали къ сосѣдямъ за добавочными самоварами, купили для ребятъ мятныхъ пряниковъ и принялись готовить сытный ужинъ. Николя вскорѣ явился ко мнѣ съ своимъ рисункомъ, и весь нашъ караванъ прибылъ раньше, чѣмъ мы его ожидали. Безъ меня ребята очевидно шли слишкомъ быстрымъ шагомъ, ибо они дошли до Оковецъ крайне утомленные. Чаепитіе, приготовленія къ ужину затянулись. Всѣхъ ребятъ клонило ко сну, и поэтому мы совершили вечернюю молитву въ самомъ сокращенномъ видѣ.

Два слова объ этихъ молитвахъ. Онѣ совершаются у насъ въ полномъ составѣ съ пѣніемъ, неспѣшно, и поэтому длятся отъ 20—25 минутъ. Многимъ такое моленіе кажется слишкомъ продолжительнымъ, для малыхъ дѣтей утомительнымъ. Я самъ держался этого мнѣнія, и долго мы ограничивались пѣніемъ «Отче Нашъ» и «Достойно есть» (утромъ «Царю Небесный» и «Богородице Дѣво»; — и чтеніемъ одной избранной молитвы, которую я читалъ самъ, ежедневно мѣняя ее. Но ученики такъ полюбили эти молитвы, что послѣ общаго моленія старшіе стали собираться въ отдѣльную комнату, чтобы прочитать ихъ въ полномъ составѣ. Наконецъ, они воспользовались крѣпкою моею болѣзнью, заставившею меня переселиться на нѣсколько дней изъ школы въ домъ, чтобы ввести общее чтеніе всѣхъ молитвъ по мѣсяцеслову. Я, разумѣется, былъ этому очень радъ и позаботился о томъ, чтобы придатъ этимъ моленьямъ возможную стройность. Начальный и заключительный возгласъ произносятся (въ формѣ, предписанной мірянамъ) однимъ изъ учителей; одинъ изъ младшихъ учениковъ произноситъ наизусть молитвы начальныя и 12-кратное «Господи помилуй» по пѣніи тропарей. Одинъ изъ старшихъ учениковъ читаетъ всѣ молитвы вечернія, хоръ поетъ «Взбранной Воеводѣ» и «Достойно». Очереди не соблюдается, ибо дозволеніе читать молитвы, есть нѣкотораго рода награда за успѣхи въ церковномъ чтеніи. Такъ какъ чтеніе подъ рядъ всѣхъ десяти вечернихъ молитвъ для маленькихъ чтецовъ нѣсколько утомительно, оно прерывается на серединѣ пѣніемъ «Свѣте тихій» или тропаря ближайшаго праздника. Иногда вечернія молитвы замѣняются Акаѳистомъ или инымъ молитвеннымъ послѣдованіемъ. Подобнымъ тому порядкомъ совершаются молитвы утреннія.

Въ случаѣ нужды, конечно, допускаются всѣ возможныя сокращенія. Нужда эта, въ нашей практикѣ, представлялась только во время путешествія, вслѣдствіе утомленія ребятъ. Само собою разумѣется, что такой порядокъ умѣстенъ только въ школахъ съ общежитіемъ. Исполненіе молитвъ вечернихъ и утреннихъ передъ уроками и послѣ нихъ, т. е. среди бѣла дня, практикуемое въ нѣкоторыхъ школахъ, не имѣетъ смысла и поэтому обращается въ тягостную формальность… Ночь была холодная и поэтому мы всѣ размѣстились на ночлегъ въ избѣ, и хотя эта изба очень просторна, тѣснота была страшная. По счастію, не было клоповъ. Хозяинъ увѣрялъ насъ, что онъ предотвращаетъ ихъ появленіе въ своей избѣ тѣмъ, что во время цвѣтенія конопли, онъ бьетъ по стѣнамъ пучками поскони; клопы будто не выносятъ запаха цвѣточной пыли, при этомъ проникающей во всѣ щели.

День девятый.

Ребята проснулись свѣжіе и бодрые. Утро было серенькое, но теплое. Предстоялъ легкій переходъ.

Неспѣшно совершили мы утреннюю молитву, (краткость вечерней молитвы наканунѣ огорчила нашихъ хозяевъ), исподволь напились чаю и посѣтили Оковецкую церковь, прекрасную и высокую. Постройка ея относится къ прошлому вѣку, и времени ея построенія соотвѣтствуетъ общій ея обликъ; архитектурныя же подробности исполнены совершенно въ характерѣ вѣка семнадцатаго. Къ сожалѣнію, къ ней пристроена (въ двадцатыхъ годахъ нынѣшняго столѣтія) колокольня съ робкими претензіями на готическій стиль. Церковь стоитъ на крутомъ холмѣ и этимъ воспользовались, чтобы устроить подъ нею двѣ большія духовыя печи, согрѣвающія громадный зимній придѣлъ. Тутъ мы пріобрѣли иконы Оковецкой Божіей Матери. Иконы эти маленькія, весьма невысокой миніатюрной работы, но онѣ бойко, отъ руки, писаны на доскѣ, пахнутъ кипарисомъ, стиль ихъ безукоризненъ, и продаются онѣ по 10 копѣекъ! Высылаются онѣ изъ Твери. Что же получаетъ за нихъ изготовляющій ихъ, въ своемъ родѣ искусный, изографъ? И могутъ ли соперничать съ его произведеніями вялыя хромолитографіи, распространяемыя изъ Петербурга, Москвы и Варшавы!

Мы весело двинулись въ путь. Сѣрая пелена неба порѣдѣла и растаяла. Проглянуло яркое солнышко. Съ юга потянулъ душистый, ласковый вѣтерокъ. Погода окончательно стала лѣтнею.

Всѣ ребята защебетали, какъ птички послѣ долгаго ненастья. До деревни Боровыхъ Нивъ, гдѣ предполагалось обѣдать, было всего двѣнадцать верстъ. Дорогою мы накупили себѣ провіанта, котораго забыли захватить въ Оковцахъ: въ деревняхъ — хлѣба, на постояломъ дворикѣ въ Березуяхъ — сельдей. Опять прошли мы черезъ прелестный боръ, въ коемъ недѣлю тому назадъ рвали ландыши. Они окончательно отцвѣли, но нескошенная трава лѣсныхъ полянокъ еще пестрѣла цвѣтами, но еще гуще, при яркомъ солнцѣ, казался сумракъ разбѣгавшихся, невѣдомо куда, лѣсныхъ тропинокъ. Снова перебрались мы, по остаткамъ разрушеннаго моста, черезъ Пыротню, и завернули къ той же, суровой на видъ, хозяйкѣ, которая на этотъ разъ приняла насъ, какъ старыхъ знакомыхъ. Даже ея большая черная собака обрадовалась намъ: она суетливо принялась бѣгать между ребятами, норовя каждаго изъ нихъ лизнуть въ лицо.

Мы живо пообѣдали, скоро отдохнули и пустились далѣе, не смотря на крупный, теплый дождь, очевидно не могшій длиться. — Дождь намъ не надоѣлъ! объявили ребята. Нужно замѣтить, что во все время нашего путешествія шли непрерывные дожди; но, по рѣдкому счастію, они постоянно изливались, или во время нашихъ остановокъ, или впереди и позади насъ, такъ что мы ни разу не промокли. Самые холода, стоявшіе во время нашего путешествія, значительно его облегчили, хотя подчасъ становились черезъ чуръ рѣзкими: хожденіе въ жаркую погоду несравненно утомительнѣе.

Предстоялъ переходъ въ 18 верстъ, и по мѣстамъ новымъ, ибо мы не свернули на Сибирь и Меженинку, а пошли прямо по большаку, на Бобровку. Вскорѣ дождь прошелъ, опять засіяло солнце, и возстановилось прежнее радостное настроеніе. Мѣстность вокругъ насъ постепенно понижалась. Боровые горбыли замѣнились влажными лугами, молодыми березовыми рощами, безконечными пустырями, заросшими олешникомъ и ивами. Чувствовалось приближеніе къ дому: казалось, мы ѣдемъ пустошами Бѣльскаго уѣзда. Направо, вдали синѣли волнистые холмы Сибири, виднѣлись церкви Бакланова и Пыжей. Наконецъ показалась и Шалаевская гора.

Мы весело были по мягкой, грязноватой дорогѣ, въ которую тутъ обращается большакъ. Много смѣху возбуждалъ одинъ изъ нашихъ мальчиковъ по прозванію Рыжикъ. Мальчикъ этотъ, очень глупый, овладѣлъ зонтикомъ одного изъ учителей и при входѣ въ каждую деревню распускалъ его и важно шествовалъ подъ его защитою. На вопросъ, зачѣмъ онъ это дѣлаетъ? — онъ отвѣчалъ, что когда онъ идетъ просто никто на него не обращаетъ вниманія, когда-же онъ распуститъ зонтикъ, всѣ передъ нимъ снимаютъ шапки. За это онъ немедленно былъ прозванъ фарисеемъ.

Нашъ милый горбунокъ бодро сидѣлъ на своемъ облучкѣ, покрикивая на лошадокъ. На лицѣ его блуждало то выраженіе, съ коимъ онъ слушалъ службы въ Ниловой Пустыни. Дѣти радостно припоминали всевидѣнное и на вопросъ, что больше всего имъ понравилось? посыпались самые разнообразные отвѣты: — пароходъ!.. пѣніе!.. павлинъ. Но Тимоша убѣжденно повторялъ: самъ Угодничекъ!

Особенно радостны были два молодыхъ учителя, коимъ предстояло жениться въ полѣ. Рады они были и близкому свиданію съ невѣстами, рады и тому, что передъ самымъ бракомъ имъ удалось сходить къ Угоднику. Одному изъ нихъ, кромѣ того, предстояло посвященіе въ діаконы. Мы вспоминали какъ, восемь лѣтъ тому назадъ, онъ еще маленькимъ мальчикомъ шелъ со мною по той же дорогѣ, какъ, послѣ того, постепенно и для насъ незамѣтно, Богъ привелъ его къ поступленію въ духовное званіе, и многое въ прошломъ становилось для насъ осмысленнымъ и яснымъ.

Солнце заходило. Передъ нами темно-синею полосою тянулись лѣса высокихъ береговъ Туда, изъ нихъ выглядывали колокольни церквей, расположенныхъ по его теченію. Прямо передъ нами возвышалась надъ лѣсомъ, на противоположномъ берегу, озаренная послѣдними лучами солнца, церковь села Лѣсникова. Я сѣлъ въ тарантасъ, чтобы отъискать ночлегъ въ незнакомой мнѣ деревнѣ Каменкѣ, въ коей предстояло ночевать, переѣхалъ вбродъ черезъ Тудъ, въ этомъ мѣстѣ менѣе живописный, чѣмъ въ Сибири, но многоводный и широкій, узналъ на мельницѣ, что въ близкой Каменкѣ можно найти удобный ночлегъ у церковнаго старосты и дождался тутъ нашихъ ребятъ, которые вскорѣ нагнали меня и перебрались по утлымъ кладямъ, проложеннымъ по мельничной плотинѣ.

Въ Каменкѣ церковный староста принялъ насъ чрезвычайно радушно. Мы поужинали привезенными съ собою припасами, къ коимъ хозяинъ присоединилъ лукъ и квасъ. Нашелся и самоварчикъ, но только одинъ, а старшіе выпили по чашкѣ чаю. Вечерняя молитва привлекла много постороннихъ молельщиковъ, и послѣ нея хозяинъ еще болѣе сталъ за нами ухаживать. Изба его всѣхъ насъ на ночь вмѣстить не могла. Но ночь была не холодная, и большая часть нашего общества, въ томъ числѣ и я, отправилась ночевать на сѣновалъ. Хозяинъ даже предлагалъ всѣхъ ребятъ накрыть теплою одеждою, коей у него множество въ закладѣ, но это оказалось ненужнымъ. Мнѣ же онъ непремѣнно захотѣлъ прикрыть ноги своимъ тулупомъ. Мнѣ устроили уютное гнѣздышко между отвѣсными стѣнами душистаго сѣна, вокругъ меня разлеглись ребята, и мы заснули богатырскимъ сномъ.

День десятый.

Мы встали очень рано, совершили утреннюю молитву и наскоро покормили ребятъ остатками нашего провіанта, съ чаемъ же не разводились, за невозможностію напоить всѣхъ однимъ маленькимъ самоваромъ. До Бобровки оставалось всего двѣнадцать верстъ. Хозяева проводили насъ самымъ сердечнымъ образомъ, и не хотѣли взять ни копейки за ночлегъ и за хлопоты.

Я селъ въ тарантасъ и поѣхалъ впередъ, чтобы предупредить хозяевъ Бобровки о нашествіи нашего каравана. Насъ ожидали, но не такъ рано: путешествіе совершилось неожиданно благополучно и быстро. Утро было сѣренькое и теплое. Нѣсколько разъ принимался накрапывать мелкій дождь.

Бобровка — имѣніе моей родственницы, съ большимъ веселымъ домомъ, громаднымъ старымъ садомъ, обширнымъ паркомъ и великолѣпною церковью. Церковь эта, построенная въ началѣ нынѣшняго столѣтія, отличается самою своеобразною структурою. По обѣимъ сторонамъ ея стоятъ, совершенно отдѣльно, двѣ высокія колокольни. Планъ самой церкви — равносторонній трехугольникъ съ закругленными углами. Отъ этого трехугольника, стѣнами, параллельными сторонамъ, отрѣзаны три малыхъ трехугольника, изъ коихъ одинъ составляетъ алтарь главнаго храма, два другіе — боковые придѣлы. Остающійся между ними правильный шестиугольникъ и составляетъ главный храмъ, увѣнчанный высокимъ куполомъ. Три массивныхъ фронтона на толстыхъ колоннахъ украшаютъ три стѣны храма, осѣняя три входа, къ коимъ ведутъ широкія каменныя крыльца. Въ церкви хранится высокочтимая икона, — громадная, старинная копія Ченстоховской иконы Божіей Матери.

Радостно приняли меня радушные хозяева. Съ наслажденіемъ напился я кофею, съ наслажденіемъ, въ ожиданіи ребятъ, полежалъ часа два въ настоящей постели. Между тѣмъ Николя, пріѣхавшій со мною, несмотря на дождь, набрасывалъ видъ пруда и парка, а въ обширной школѣ готовился прекрасный обѣдъ, накрывались столы, натаскивалась солома для отдыха ребятъ. Тотчасъ по ихъ прибытіи началась ѣда и чаепитіе. Ребята, довольные и сытые, лишь часочекъ повалялись на соломѣ, и торопились совершить послѣдній, легкій переходъ: отъ Бобровки до Татева всего пятнадцать верстъ.

Я опять поѣхалъ впередъ, ибо опасался, что и въ Татевѣ насъ еще не ожидаютъ, и нужно было распорядиться на счетъ ужина. Погода прояснилась: было тепло и солнечно. Дорога наша шла все Ржевскимъ уѣздомъ, мимо двухъ помѣщичьихъ усадебъ. Тутъ въ концѣ прошлаго столѣтія произошло событіе, о коемъ передамъ разсказъ очевидца, восьмидесятилѣтней старушки — слышанный мною лѣтъ тридцать пять тому назадъ.

Въ серединѣ прошлаго столѣтія, весь этотъ уголокъ Ржевскаго уѣзда составлялъ одно обширное имѣніе, принадлежавшее князьямъ Долгорукимъ, потомство коихъ по женской линіи до сихъ поръ владѣетъ значительною ея частію, съ усадьбою Талицею. Самая же лучшая частица этого имѣнія — усадьба Сидорово на берегу рѣки Березы близъ церкви, съ каменнымъ домомъ и небольшимъ участкомъ отличной земли — была проиграна въ карты нѣкимъ княземъ Долгорукимъ деревенскому сосѣду, Свистунову, за родомъ коего еще недавно состояло это имѣньице. Свистуновъ этотъ былъ человѣкъ домовитый и богатый. Въ бытность свою воеводою, гдѣ-то въ Сибири, онъ скопилъ немало добра, и въ обширныхъ подвалахъ Сидоровскаго дома, уцѣлѣвшихъ до сихъ поръ, кромѣ старыхъ медовъ и водокъ, хранились кубышки, наполненныя золотою и серебряною монетою, жемчугомъ, старинными серебряными крестами.

Князь Долгорукій очень жалѣлъ объ утратѣ Сидорова и поручилъ своему преданному управляющему какъ-нибудь оттягать у Свистунова проигранное въ карты имѣніе. Этотъ усердный слуга, желая угодить своему барину, вздумалъ завладѣть тѣмъ документомъ, на основаніи коего Свистуновъ владѣлъ Сидоровомъ. Для этого онъ выбралъ время, когда хозяина не было дома, всѣ крестьяне косили на дальней пустоши, а старуха хозяйка осталась дома одна съ маленькою племянницею (отъ которой я и слышалъ этотъ разсказъ), и съ малочисленною прислугою. Въ Сидоровскій домъ, среди бѣла дня ворвалась вооруженная ватага, безъ труда перевязала хозяйку и всѣхъ слугъ, угрозами вынудила старушку выдать ключи, и принялась за обыскиваніе всѣхъ запертыхъ помѣщеній.

По счастію, одинъ дворовый мальчикъ успѣлъ незамѣченный разбойниками ускользнуть въ садъ, затѣмъ перебраться черезъ рѣку и добѣжать до Татева съ вѣстію объ этомъ разгромѣ.

Въ то время жилъ въ Татевѣ мой прадѣдъ, Богданъ Алексѣевичъ Потемкинъ (депутатъ Бѣльскаго уѣзда въ Екатерининской коммиссіи объ уложеніи). Узнавъ о случившемся, онъ тотчасъ сѣлъ на коня, и во главѣ многочисленной, вооруженной дворни поскакалъ на выручку.

Между тѣмъ разбойники, овладѣвъ ключами, прежде всего устремились въ подвалы, полагая, что тамъ найдется и нужный имъ документъ, и еще много иного, что кстати захватить не мѣшаетъ. И дѣйствительно, нашлись и кубышки. и множество боченковъ съ водками, наливками и медами. Сими послѣдними занялись прежде всего, и началась веселая, поспѣшная попойка.

Не успѣла она кончиться, какъ нагрянулъ дѣдушка съ своимъ войскомъ. Долгоруковцы, уже совершенно пьяные, не выдержали натиска, и послѣ краткаго сопротивленія, разбѣжались. Но нѣкоторые изъ нихъ успѣли, захвативъ завѣтныя кубышки, сѣсть на свои подводы и ускакать по Ржевской дорогѣ. За ними тотчасъ пустилась погоня. Часть добра была отбита, часть побросана разбойниками въ ручьи и рѣчки, пересѣкающіе дорогу. Одинъ изъ этихъ ручьевъ до сихъ поръ сохранилъ названіе Крестоваго, отъ старинныхъ крестовъ, отъ времени до времени, находимыхъ на его илистомъ днѣ.

Документъ, изъ-за котораго былъ учиненъ этотъ разбой, хранился въ невзрачномъ шкапчикѣ, на который никто не обратилъ вниманія. Вся эта исторія никакихъ дальнѣйшихъ. послѣдствій не имѣла, ибо Долгоруковскій управляющій съ того же дня безъ вѣсти пропалъ, а самъ князь, жившій въ Петербургѣ, конечно, съ удивленіемъ узналъ о подвигахъ своего вѣрнаго слуги…

Въ самомъ Сидоровѣ, такъ называемый Осташковскій большакъ выходитъ на настоящій большакъ, соединяющій Ржевъ съ Бѣлымъ. Надъ темной полосой лѣса виднѣются высокія рощи Татевской усадьбы и погоста. Лѣтъ тридцать тому назадъ, отсюда былъ прекрасный видъ на домъ и на церковь; но теперь все потонуло въ зелени: едва выглядываетъ изъ-за верхушекъ березъ бѣлая колокольня. Длинный мостъ ведетъ черезъ рѣку Березу, составляющую тутъ границу и Смоленской губерніи, и Татевскихъ владѣній. Мы уже дома…

Радостно встрѣчаютъ насъ домашніе, радостно школьныя бабушки. О нашемъ приближеніи уже знали. Въ школѣ готовится ужинъ. Вся эта старая, извѣстная намъ наизусть обстановка, кажется намъ какъ будто новою. Деревья потемнѣли и еще погустѣли; рожъ поблѣднѣла. Цвѣты въ палисадникѣ и капуста въ огородѣ сильно разрослись. Вскорѣ высыпаетъ на школьную площадку нашъ караванъ, уже нѣсколько растаявшій; нѣкоторые изъ ребятъ, не доходя до Татева, свернули въ свои деревни. Начинается чаепитіе, разборъ безчисленныхъ просфоръ, привезенныхъ изъ Пустыни. Тихо надвигается свѣтлая ночь. Мы сидимъ подъ высокимъ навѣсомъ крыльца, пока бабушки жарятъ собранные ими для насъ грибы. Робкая собачка церковнаго сторожа торопливо подбѣгаетъ и на почтительномъ разстояніи становится на заднія лапки, выпрашивая баранковъ. Знакомая ласточка, невѣдомо откуда и зачѣмъ прилетающая каждый день во время вечерняго чая, садится на рѣзьбу, окружающую образъ Спасителя, и продолжительно и радостно щебечетъ. Церковная колокольня, стоящая прямо противъ входа въ школу, все бѣлѣе выступаетъ на темнеющемъ небѣ востока. Ранній ужинъ опять собираетъ всѣхъ насъ въ тѣсной столовой и на вечерней молитвѣ въ послѣдній разъ поется тропарь Преподобному Нилу.

Разсказъ мой конченъ. Остается дополнить его лишь нѣкоторыми изъ мыслей, развертывавшихся въ моемъ умѣ во время длинныхъ переходовъ отъ одной деревушки къ другой, подъ веселый говоръ ребятъ, въ виду широкихъ лѣсныхъ горизонтовъ, лишь изрѣдка прерываемыхъ бѣлѣющимъ профилемъ далекой колокольни.

Начну съ соображенія, не имѣющаго ничего общаго съ религіозною цѣлію нашего путешествія. Нѣтъ сомнѣнія, что школьное ученіе въ нашихъ бѣдныхъ сельскихъ училищахъ весьма мало прибавляетъ къ скудному запасу наглядныхъ практическихъ свѣдѣній, коими обладаетъ ребенокъ, выростающій въ тѣсной, однообразной средѣ, ограниченной какимъ-нибудь десятиверстнымъ разстояніемъ. Этотъ недостатокъ наглядности, непосредственнаго знакомства съ предметами, о коихъ идетъ рѣчь въ школѣ и въ книгахъ, не можетъ быть восполненъ однимъ показываніемъ картинокъ, которыя сами становятся понятными лишь по аналогіи съ предметами знакомыми и видѣнными. Повѣритъ ли читатель, что многіе изъ моихъ спутниковъ, умные мальчики лѣтъ 13—16, пишущіе безъ орѳографическихъ ошибокъ, поющіе по нотамъ, восхищающіеся Одиссеею Жуковскаго, и музыкою Моцарта, никогда не видали — не говорю парохода и телеграфной проволоки — но парома и вѣтряной мельницы! Дѣло въ томъ, что обиліе нашихъ ручьевъ и рѣчекъ до сихъ поръ позволяетъ обходиться безъ вѣтряныхъ мельницъ, но рѣчки эти столь незначительны, что въ паромныхъ переправахъ нѣтъ никакой нужды. Выбралъ я примѣръ самый рѣзкій, но то же самое можно сказать о тысячѣ самыхъ обыкновенныхъ техническихъ приспособленій и земледѣльческихъ пріемовъ, растеній и животныхъ, явленій природы и жизни человѣческой. Всѣ эти вещи, предполагаемыя общеизвѣстными, роковымъ образомъ остаются неизвѣстными или загадочными для ребенка, видѣвшаго на своемъ вѣку лишь десятокъ лѣсныхъ деревушекъ, изумительно похожихъ одна на другую. Вотъ одна изъ причинъ, по которымъ дѣльныя книги, трактующія о предметахъ общеполезныхъ, нашими школьниками читаются столь туго, оставляютъ въ умахъ ихъ столь мало слѣдовъ. Между тѣмъ, самые предметы, о которыхъ ведется рѣчь въ этихъ книгахъ, возбуждаютъ въ крестьянскихъ дѣтяхъ живѣйшій интересъ, когда удается показать имъ ихъ въ дѣйствительности, а не въ скверныхъ политипажахъ. О томъ, что они видѣли, они охотно пополняютъ свои свѣдѣнія чтеніемъ. Такъ, напримѣръ, книги о пчеловодствѣ всегда читаются съ интересомъ учениками изъ тѣхъ деревень, гдѣ водятся пчелы.

Едва-ли нужно присовокуплять, что образовательныя путешествія — для крестьянскихъ ребятъ дѣло совершенно невозможное и немыслимое, что единственною побудительною причиною, которая можетъ заставить ихъ родителей согласиться, въ лѣтнее время, на продолжительную отлучку дѣтей изъ дома, есть всѣмъ понятное, всѣми раздѣляемое желаніе, чтобы они могли поклониться какой-либо всѣми чтимой святынѣ. Да и самая организація путешествія возможна лишь при такой его цѣли. Только общее приподнятое, молитвенное настроеніе дѣтей позволяетъ давать имъ во время пути желательную свободу, при сохраненіи должнаго порядка. Между моими спутниками, конечно, были мальчики самыхъ разнообразныхъ характеровъ, въ томъ числѣ, весьма шаловливые. Однако, ни одной шалости, стоющей упоминанія, не произошло, и въ теченіи девяти дней мнѣ пришлось сдѣлать только два-три легкихъ выговора.

Другое замѣчаніе мое коснется матеріальной стороны вашего путешествія, но не лишено и значенія болѣе общаго. Оба наши похода въ Нилову Пустынь были совершены во время поста. Лишь благодаря этому обстоятельству, а также широкому гостепріимству обители, они оказались намъ по карману. Черный хлѣбъ, капусту, гречневую крупу, конопляное масло, картофель и лукъ можно имѣть повсюду, и припасы эти не дороги. Въ нынѣшнемъ году, девятидневное путешествіе 66 человѣкъ обошлось намъ рублей въ 200, т. е. немногимъ болѣе трехъ рублей на человѣка. Конечно, и такія деньги не всегда имѣются подъ рукою, но все-таки это деньги небольшія.

И, что еще важнѣе, никто изъ насъ во время этого путешествія не ощущалъ ни малѣйшаго упадка силъ. Ребята только два раза (вслѣдствіе ужасной погоды, настигшей насъ подъ Осташковомъ, — и послѣ дневнаго перехода въ 46 верстъ на возвратномъ пути) сильно утомились; но достаточно имъ было выспаться, чтобы снова стать свѣжими и бодрыми. Произошло это отъ того, что всѣ мы, отъ мала до велика, привыкли добрую половину года довольствоваться самою незатѣйливою постною пищею. Для ребятъ же, такая незначительная прибавка къ ихъ обычной діэтѣ, какъ чай и нѣсколько баранковъ изъ пшеничной муки, уже составляла средство укрѣпляющее и возбуждающее.

Прошу читателей обратить вниманіе на то расширеніе личной свободы, которое проистекаетъ отъ сохраненія простой, повидимому, несущественной привычки, столъ недавно утраченной нашими образованными классами. Въ обыденномъ теченіи жизни, мы не замѣчаемъ того ярма, которое налагаетъ на насъ изнѣженность нашего желудка. Но какъ только мы чувствуемъ потребность выйти изъ этой пошлой, надоѣдливой колеи, тяжелою гирею виснутъ намъ на шеѣ нами же созданныя немощи. Для человѣка, слабѣющаго при лишеніи мясной и молочной пищи, путешествіе, подобное совершенному нами, рѣшительно немыслимо.

Не стану входитъ тутъ въ разсмотрѣніе сложнаго вопроса о степени вреда или пользы пищи, исключительно растительной. Предметъ этотъ слишкомъ обширенъ и спеціаленъ, и я предпочитаю отослать читателя къ соображеніямъ профессоровъ Бекетова и Энгельгарта, писателей, коихъ нельзя заподозрить въ «клерикальныхъ предразсудкахъ». Замѣчу только, что при рѣшеніи подобныхъ вопросовъ, кромѣ столь цѣнныхъ лабораторныхъ опытовъ и частныхъ наблюденій, необходимо класть на вѣсы и опытъ вѣковъ и милліоновъ, который у всѣхъ передъ глазами. Несомнѣнно, что всѣ немощи, зависящія отъ ненормальнаго питанія, — анемія во всѣхъ ея видахъ и хроническіе недуги желудка — всего болѣе распространены въ классахъ нашего общества, не соблюдающихъ постовъ, а также между людьми столь бѣдными, что мясная пища для нихъ составляетъ рѣдкость. Это наводитъ на мысль, что истина тутъ, какъ во многихъ случаяхъ, лежитъ на серединѣ, и что всего полезнѣе для человѣка нормальнаго — поперемѣнное употребленіе пищи исключительно растительной, и той же пищи съ прибавкою молока и мяса — то есть — безхитростное соблюденіе постовъ.

Они и соблюдаются до сихъ поръ девятью десятыми русскихъ людей. Но въ самое новѣйшее время этотъ обычай начинаетъ колебаться, вслѣдствіе учащающагося пребыванія крестьянъ въ городахъ, вслѣдствіе паденія общественныхъ преградъ между зажиточными крестьянами и полуобразованными слоями сельскаго населенія, вслѣдствіе постояннаго возвращенія въ деревни молодыхъ солдатъ, отвыкшихъ отъ долгихъ постовъ. Это колебаніе — начало великаго зла. Стоитъ только вспомнить, что на привычкѣ къ постамъ въ значительной мѣрѣ зиждется несравненная выносливость русскаго солдата, его способность къ чрезвычайнымъ усиліямъ при самыхъ тяжкихъ внѣшнихъ условіяхъ; стоитъ только сообразить, что всякая крестьянская семья средняго достатка, отказываясь отъ постовъ, тѣмъ самымъ погружается въ безъисходную бѣдность, — и мы согласимся, что вопросъ о постахъ заслуживаетъ самаго серьезнаго вниманія со стороны всякаго образованнаго человѣка, и, прежде всего, со стороны экономистовъ и людей военныхъ.

И по отношенію къ жизни нашихъ образованныхъ классовъ, вопросъ о постахъ имѣетъ значеніе громадное. Постъ заключается не только въ воздержаніи отъ извѣстнаго рода пищи, но еще болѣе въ воздержаніи отъ цѣлаго ряда шумныхъ, суетныхъ и дорого стоющихъ удовольствій. Не ложится ли отсутствіе перерывовъ въ этихъ удовольствіяхъ. въ этихъ тратахъ, тяжелымъ бременемъ на бюджеты безчисленныхъ семей? Не въ немъ ли заключается одна изъ причинъ преждевременной пресыщенности и вялости молодежи высшихъ классовъ? И въ концѣ-концовъ, не въ немъ ли заключается одно изъ условій, плодящихъ ту нравственную дряблость, то постыдное порабощеніе привычкамъ развлеченія, роскоши и комфорта, которое гнететъ и губить современное большинство? Обо всемъ этомъ здѣсь распространяться не мѣсто, но обо всемъ этомъ приглашаю подумать моихъ читателей.

Наконецъ, мнѣ остается предотвратить одно недоразумѣніе, къ коему можетъ подать поводъ появленіе въ печати этого дневника. Я въ немъ съ любовью изобразилъ свѣтлый, радостный моментъ въ жизни сложившейся около меня сельской школы. Но я далекъ отъ мысли рекомендовать кому-либо подражаніе ея устройству, ея порядкамъ. Татевской школѣ недостаетъ главнаго элемента благотворнаго вліянія на окружающую среду — элемента прочности. Школа, въ коей ученіе никогда не прерывается; школа, ежегодно выпускающая учителей и плодящая вокругъ себя другія школы; школа, удерживающая въ своихъ стѣнахъ тѣхъ учениковъ, которыхъ, по ихъ способностямъ и семейному положенію, желательно направить на иную дѣятельность, чѣмъ земледѣльческую, и готовящая ихъ къ разнообразнымъ жизненнымъ поприщамъ — такая школа рѣшительно непосильна одному человѣку, и школа Татевская неминуемо должна въ близкомъ будущемъ закрыться или обратиться въ школу самую заурядную. Лишь необычайное стеченіе благопріятныхъ обстоятельствъ позволило ей просуществовать въ теперешнемъ своемъ видѣ двѣнадцать лѣтъ. Драгоцѣнная помощь воспитанныхъ школою учителей изъ крестьянъ весьма непродолжительна, ибо эти молодые люди, достигнувъ полнаго умственнаго и нравственнаго развитія — женятся, а работать плодотворно въ школѣ съ общежитіемъ можетъ только учитель холостой, коего жизнь принадлежитъ шкодѣ безъ остатка. Дѣло это весьма отвѣтственное и сложное, и требуетъ трудовъ, которые не могутъ бытъ оплачены никакими деньгами, но которые можно съ радостію нести всю жизнь… Бога для. Школы, подобныя Татевской, могутъ являться лишь въ видѣ рѣдкихъ исключеній, всегда будутъ имѣть характеръ одиночныхъ опытовъ…

Но, по силѣ вещей, во всей сѣверной Россіи не предвидится времени, гдѣ бы сельскія школы могли обойтись безъ школьныхъ общежитій въ той или иной формѣ, ибо рѣдко возможны въ ней значительныя скопленія земледѣльческаго населенія, ибо суровый климатъ не позволяетъ дѣтямъ ходить въ школу на разстояніе, превышающее 3—4 версты.

Кому же взять на себя попеченія объ этихъ общежитіяхъ? Гдѣ матеріальныя и нравственныя силы, способныя постоянно и повсемѣстно справляться съ этою задачею?

Не сомнѣваюсь, что силы эти кроются въ нашихъ монастыряхъ. Живое монашество — необходимый органъ всякой живой церкви, а церковь наша жива. Въ толпѣ смиренныхъ, малограмотныхъ тружениковъ, постоянно выдѣляющихся изъ крестьянства, чтобы нести въ монастыряхъ всю тяжесть сложныхъ обязанностей инока, съ каждымъ годомъ будутъ умножаться люди, твердо грамотные, прошедшіе черезъ правильную школу. Они съ радостію понесутъ и это послушаніе. Возрожденіе образовательной, воспитательной дѣятельности монастырей привлечетъ въ ихъ стѣны и немалое количество людей, гораздо болѣе образованныхъ.

Ибо велико обаяніе общаго, чистаго дѣла, не умирающаго со смертію отдѣльныхъ дѣятелей. Велико обаяніе нравственной свободы, достижимой только черезъ отреченіе отъ многаго. Немногимъ посильна дѣятельность одинокая. Немногимъ доступны высшія ступени жизни созерцательной. Но люди, мучимые потребностію отдавать себя безъ остатка служенію Богу и ближнему, всегда были, есть и будутъ. Нѣтъ болѣе полнаго сочетанія этихъ двухъ служеній, чѣмъ христіанское учительство, то учительство, которое не полагаетъ своимъ трудамъ ни мѣры, ни конца, которое прилагаетъ къ милостынѣ духовной дивныя слова Пушкина о милостынѣ вещественной:

Торгуя совѣстью предъ блѣдной нищетою,

Не сыпь даровъ своихъ разсчетливой рукою —

Щедрота полная угодна небесамъ.

Въ день страшнаго суда, подобно нивѣ тучной,

О, сѣятель благополучный,

Сторицею воздастъ она твоимъ трудамъ.

Но если, пожалѣвъ земныхъ трудовъ стяжанья,

Вручая нищему скупое подаянье,

Сжимаешь ты свою завистливую длань —

Знай, всѣ твои дары, подобно горсти пыльной,

Что съ камня моетъ дождь обильный,

Погибнутъ, — господомъ отвергнутая дань!

С. РАЧИНСКІЙ.

Татево.

Іюль 1887.

"Русскій Вѣстникъ", №№ 11—12, 1887