ШЕСТЬ МѢСЯЦЕВЪ ВЪ АДРІАТИКѢ ПОДЪ КОМАНДОЙ ФРАНЦУЗСКАГО АДМИРАЛА
правитьИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ ЧЕРНОМОРСКАГО ОФИЦЕРА.
правитьI.
правитьВесной 1853 года, фрегатъ Полканъ стоялъ въ Вилла-Франкѣ, около Ниццы. Былъ май мѣсяцъ и жара стояла страшная, только вечеромъ послѣ заката солнца можно было рисковать съѣзжать на берегъ. Но офицеры не такъ охотно и ѣздили въ Ниццу какъ въ прежнія стоянки; она была пуста. Пріѣзжіе обыкновенно покидаютъ ее въ апрѣлѣ, когда наступаютъ жары, а мѣстные жители или тоже уѣзжаютъ на сѣверъ, или переселяются на дачи въ горы.
Скучно и жарко было страшно, невольно припоминался прохладный Павловскъ и Петергофъ. А мы уже почти два года ушли изъ Кронштадта. Женатые офицеры безусловно желали возвращенія въ Россію; молодежь хотя и не была противъ, но не желала оставить прелести Средиземнаго моря. Разговоръ на эту тему былъ послѣднее время особенно въ ходу. Составлялись даже пари; въ этомъ году или въ слѣдующемъ вернемся мы въ Россію.
— А вотъ дай фрегату какое-нибудь серіозное порученіе, я бы охотно остался, хоть еще на два года, сказалъ кто-то.
— Это вамъ какое же порученіе надо? сердито спросилъ одинъ изъ женатыхъ.
— Да мало ли куда могутъ послать? Развѣ вы не читали въ газетахъ? Черногорцы опять рѣжутся съ Турками, и на островѣ Кандіи тоже смуты.
— Много вы сдѣлаете съ однимъ фрегатомъ.
— Пришлютъ эскадру; дорога, слава Богу, знакома нашему флоту.
— Ну, батюшка, это значитъ война, а о ней, слава Богу, не слыхать. У насъ миръ.
— Да вѣдь давно ли отбомбардировали Джеду, среди мира! восторженно вскрикнулъ одинъ изъ мичмановъ.
Долго еще длились споры и разговоры; мичмана вошли въ воинственный азартъ и прибѣгли даже къ рѣшительной мѣрѣ. На другой день утромъ, въ каютъ-компаніи, въ пику желающимъ вернуться, красовалась громадная вывѣска:
А celui qui trouvera une ville а bombarder.
S’adresser aux enseignes de vaisseaux au bord de la frégate le Polkan en mer.[1]
Подѣйствовала ли вывѣска, или просто судьба хотѣла побаловать мичмановъ; только на другой же день пріѣхалъ нашъ консулъ и привезъ депешу: «Немедленно идти въ Тулонъ и ждать приказаній отъ нашего посла въ Парижѣ.»
— Вотъ оно! Слава Богу, дождались. Это навѣрное насъ въ Черногорію пошлютъ.
— А можетъ-быть и въ Кандію, возражаетъ другой. — По моему это даже вѣроятнѣе: у Черногоріи и клочка моря нѣтъ.
Начались споры, составились опять пари, даже женатые и тѣ приняли въ немъ участіе. Мысль о возвращеніи у нихъ улетучилась съ полученіемъ депеши.
Пари состояло въ обѣдѣ у Viel’я, а въ Тулонѣ проигравшая партія должна была платить.
На другой же день, по полученіи депеши, фрегатъ уже стоялъ на Тулонскомъ рейдѣ, а капитанъ телеграфировалъ въ Парижъ что: «Фрегатъ готовъ и ждетъ приказаній».
Прошло три дня, а вѣстей изъ Парижа нѣтъ. Скучно даже стало. Рѣшили съѣсть обѣдъ ранѣе, и заплатить сообща, съ тѣмъ чтобы проигравшіе потомъ возвратили половину. Сказано, сдѣлано. На другой же день Віелъ приготовилъ намъ все что только можно было достать въ Тулонѣ.
М. Viel былъ отставной поваръ короля Лудовика-Филиппа, или какъ онъ себя называлъ chef de cuisine de S. M. Louis-Philippe, roi des Franèais, и содержалъ въ Тулонѣ «magasin des comestibles». Ресторана при его магазинѣ не было, но онъ съ наслажденіемъ принималъ заказы на «diners fins» и угощалъ насъ въ своихъ комнатахъ вкусными обѣдами и полновѣсными счетами.
Наконецъ, въ одинъ прекрасный день, пріѣзжаетъ на фрегатъ, изъ Парижа, секретарь посольства, и привозитъ давно желанный пакетъ.
Но, о ужасъ! даже капитанъ и секретарь не знаютъ куда мы идемъ. На пакетѣ надпись: «Открыть пакетъ въ морѣ». Быстро развели пары, и черезъ два часа фрегатъ Полканъ уже уходилъ съ рейда.
Пройдя траверсъ Іерскихъ острововъ, капитанъ спустился къ себѣ въ каюту. Мы стояли въ кучѣ на шканцахъ, дожидаясь своей участи.
Вышелъ вѣстовой капитана.
— Капитанъ проситъ къ себѣ старшаго офицера и старшаго штурмана.
Вотъ сейчасъ узнаемъ, подумали мы. Не прошло и минуты, оба вышли изъ капитанской каюты.
— Что, куда?
— Велѣно держать въ проливъ Св. Бонифачіо.
— Да это ничего не объясняетъ, что мы идемъ на востокъ, въ этомъ никто не сомнѣвается. Что же капитанъ-то дѣлаетъ?
— Инструкціи читаетъ, отвѣтилъ отрывисто старшій офицеръ.
Должно-быть дѣло спѣшное, подумали мы, хотя чрезъ проливъ Св. Бонифачіо и ближе въ Мессину, но проходъ опасенъ, и мы пойдемъ въ первый разъ. Въ это время вышелъ на палубу капитанъ.
— Господа, поздравляю васъ съ походомъ, мы идемъ въ Адріатическое море и поступаемъ въ составъ французской эскадры, подъ командой вице-адмирала Jurien de la Gravière’а. Она стоитъ теперь въ Рагузѣ.
Торжество было всеобщее, даже Кандійцы съ радостію отдали половину стоимости обѣда. Но Черногорцы великодушно оставили эту сумму на завтракъ у Viel’я при возвращеніи въ Тулонъ. Инструкцій капитана мы не знали, но ходили темные слухи что съ Австрійцами что-то не ладно.
Сардинія явно готовится къ войнѣ, всѣ увѣряли что Франція ей поможетъ. Недаромъ Орсини, предъ эшафотомъ, писалъ Наполеону что тотъ тогда только можетъ покойно царствовать когда Италія будетъ свободна.
Всѣ были увѣрены что фрегату предстоитъ блестящая будущность. Мы гордились что составляемъ крупную единицу того могучаго, славнаго цѣлаго которое зовется Русскій Императорскій флотъ; мечтали какъ боевой выстрѣлъ съ фрегата Полканъ громовымъ эхо облетитъ Европу и отзовется въ Кронштадтѣ, какъ десятки нашихъ боевыхъ товарищей, подъ сѣнью Андреевскаго креста, грозно поплывутъ къ намъ на выручку, и берега Адріатики, чрезъ полвѣка, опять увидятъ гордо вѣющій русскій флагъ, возвѣщающій угнетенному славянскому народу свободу, счастіе, миръ…. Мы проходили въ это время между островами Корсикой и Сардиніей, и вступали въ Тирренское море.
Тирренское море! Да это знакомое мѣсто русскому флоту. Не мало славы стяжали тутъ наши отцы!
Налѣво, дивный Неаполь; его взялъ приступомъ капитанъ-лейтенантъ Белли.[2] Направо, красавица Палермо; тамъ фрегатъ Венусъ рѣшился драться съ цѣлою англійскою эскадрой.[3] Прямо предъ нами, чрезъ Мессинскій проливъ, Іоническое море. Тутъ царствовалъ Ушаковъ; республиканскій сенатъ стоя выслушивалъ его приказанія.[4] Далѣе въ Адріатикѣ въ 1806 и 1807 году отличался Сенявинъ. То было время гигантовъ.
Мичмана командовали кораблями, лейтенанты были губернаторами острововъ, капитанъ-лейтенанты брали столицы, адмиралы и генералы рѣшали судьбу царствъ!
Возобновивъ запасъ угля въ Мессинѣ, мы на полныхъ парахъ направились въ Адріатическое море. Черезъ два дня благополучнаго плаванія, въ 8 часовъ утра, мы бросили якорь предъ стѣнами Рагузы. Насъ уже ждали. Нашъ консулъ, милѣйшій и энергичный П…. встрѣтилъ насъ на яликѣ. На вопросъ капитана: «гдѣ французская эскадра?» онъ отвѣчалъ что за мысомъ въ бухтѣ Гравоза, но что тамъ нѣтъ крѣпости, а если мы хотимъ салютовать, то приходится тутъ.
Подняли австрійскій флагъ и отсалютовали обычные 21 выстрѣлъ. Прошло 15 минутъ, отвѣта нѣтъ, прошло 20 минутъ, капитанъ началъ сердиться. Но вотъ на древнихъ стѣнахъ показался клубъ дыму, раздался выстрѣлъ, за нимъ другой, третій и наконецъ одиннадцатый, и только! Этикетъ требуетъ немедленнаго отвѣта и выстрѣлъ за выстрѣлъ. Въ первый разъ я увидалъ капитана вышедшаго изъ себя.
— Да это дерзость!
— Петръ Павловичъ, обратился онъ къ лейтенанту П. — поѣзжайте къ коменданту и скажите ему что если онъ сейчасъ же не отсалютуетъ нашему фіагу, и не пришлетъ извиниться, то я его заставлю, que je prendrai des mesures efficaces. Слышите, такъ и скажите.
— Господинъ старшій офицеръ, подтянитесь къ крѣпости и станьте къ ней бортомъ.
Боже мой, какая пошла тамъ суматоха! Народъ собравшійся толпами посмотрѣть на давно невиданный русскій флагъ, бросился бѣжать. Артиллеристы засуетились у пушекъ, и въ торопяхъ не придвинувъ орудія къ стѣнкѣ, выпалили и обвалили часть стѣны, переранивъ прислугу. Плацъ-майоръ пріѣхалъ извиниться и объявилъ что дежурный офицеръ, молодой человѣкъ, считалъ нашъ салютъ только съ одного борта. Мы тотчасъ же снялись съ якоря, а черезъ полчаса, отсалютовавъ вице-адмиральскому флагу Жюрьенъ де-ла-Гравьера, стали на якорь въ Гравозской бухтѣ.
Дорогой нашъ консулъ сообщилъ что Черногорцы блистательно начали кампанію, разбили турецкій корпусъ при Граховѣ и отняли 26 пушекъ, что въ Гравозѣ, на австрійской территоріи, стоитъ турецкій лагерь, но онъ скоро уйдетъ, а болѣе десанта наша эскадра не должна допускать, что князь Даніилъ I очень обрадовался когда узналъ что придетъ русскій фрегатъ, что вообще Славяне съ радостію ждали нашего прихода.
Въ чемъ состояли инструкціи капитана и французскаго адмирала, я, какъ субалтернъ-офицеръ, конечно не зналъ, но главное и самое существенное было наше присутствіе. Не фрегатъ Полканъ съ своими 44 пушками былъ грозенъ, но его флагъ, олицетворяющій всю единовѣрную Россію, съ сотнями тысячъ штыковъ позади себя. Однимъ онъ подавалъ вѣру и надежду на лучшее будущее, другимъ страхъ и опасеніе.
Городъ Гравоза стоитъ у бухты того же названія, которая составляетъ выдающуюся на юго-востокъ частъ залива Омбла. Самъ же заливъ есть не что иное какъ лиманъ рѣки того же имени, которая беретъ свое начало версты четыре отъ города, прямо изъ скалы, откуда она низвергается водопадомъ.
На рейдѣ, въ то время, стояли французскій корабль Algésiras, подъ флагомъ адмирала, и фрегатъ lmpérieuse, подъ командой капитана графа Эксельмана. Оба винтовые. Австрійскихъ военныхъ судовъ не было, стоялъ одинъ только коммерческій пароходъ компаніи «Ллойда». На юго-восточномъ берегу бухты былъ довольно не живописно разбросанъ турецкій лагерь.
Капитанъ поѣхалъ съ рапортомъ ко французскому адмиралу, который тотчасъ же отдалъ визитъ.
Приведя фрегатъ въ порядокъ, мы поѣхали тоже съ визитами къ Французамъ. Они насъ приняли радушно и любезно. Объявили что Рагуза une ville sans ressource, что la bière est mauvaise, вино отвратительное, а les femmes хотя и хорошенькія, но офицеровъ никто не принимаетъ. Даже чуть ли не офиціально запрещено жителямъ заводить знакомства съ иностранными офицерами.
Ну, думаемъ, плохо.
II.
правитьВечеромъ трое нашихъ офицеровъ отправились въ городъ. Не прошло и двухъ часовъ, они вернулись.
— Ну, что, господа, хороша Рагуза?
— Дорога туда восторгъ! Просто декораціи, а городъ убійственный. Ничего нѣтъ.
— Ну, а денегъ много истратили?
— Пяти франковъ не могли истратить, просто тоска. Кофе съ бутербротами, да мороженое со скипидаромъ. Шампанскаго, и того нѣтъ. Завтра обѣщались достать.
На другой день подъ вечеръ я отправился въ городъ съ однимъ моимъ товарищемъ. Отъ Гравозы до Рагузы (Дубровникъ) всего только 20 минутъ ходьбы. Что за дивная дорога! Дѣйствительно это декорація, не вѣрится что это природа.
Сначала дорога идетъ прямо въ гору, и на самой верхней точкѣ, на обрывѣ къ морю, поворачиваетъ налѣво къ открывающемуся Дубровнику.
Онъ вполнѣ заслуживаетъ свое названіе, онъ утопаетъ въ дубровахъ, которымъ еще болѣе прелести придаютъ окружающія голыя и мрачныя горы. Долго я любовался очаровательною картиной. Что за разнообразіе въ растительности! Стройные тополи и кипарисы и могучій вѣковой платанъ, шелковичное и миндальное дерево и гигантскій кактусъ; наконецъ бѣлая акація насыщала воздухъ упоительнымъ ароматомъ.
Направо голубыя золотистыя волны Адріатики тихо омываютъ древнія стѣны средневѣковой Рагузы, налѣво гора San Sergio увѣнчанная фортомъ. Оттуда въ 1806 году русскій десантъ съ эскадры адмирала Сенявина громилъ Рагузу, занятую корпусомъ французскаго генерала Лор и стона. Приди генералъ Модиторъ, авангардъ маршала Мармона, днемъ позже, Рагуза пала бы.
Рагузская республика, независимая, если не считать легкой дани которую она обязалась платить въ XIV столѣтіи турецкому султану, пала въ 1808 году и была присоединена Наполеономъ I къ Италіянскому королевству. Въ 1814 году территорія Рагузы, узенькая полоса отъ Далмаціи до Которскаго залива, перешла къ Австріи. Мы спустились къ городу. Предъ нами средневѣковыя крѣпостныя ворота и подъемный мостъ, направо въ саду Café, и налѣво, тоже въ саду, Hôtel.
Подойдя къ одному изъ столиковъ предъ кофейной мы попросили лимонаду. Сидѣвшіе возлѣ австрійскіе офицеры встали, и вѣжливо, но сухо, отдали воинскую честь; нѣсколько штатскихъ приподняли шляпы.
Подали лимонадъ, дѣйствительно отзывается скипидаромъ, положительно пить невозможно. Спросили кофе — цикорій. Рѣшились на пиво — въ ротъ взять нельзя. А пить послѣ прогулки хочется.
— Скажите пожалуста, обратился я къ кельнеру, по тамошнему ботега, а на слово кельнеръ онъ и не отзывается, — что у васъ еще есть? намъ пить страшно хочется.
— Вчера ваши господа офицера спрашивали шампанскаго, такъ хозяинъ приготовилъ цѣлую дюжину. {}
— Дайте бутылку.
Черезъ нѣсколько минутъ самъ хозяинъ торжественно внесъ два бокала, а ботега несъ вино. Мы попросили стакановъ.
Ботега началъ съ видимою неопытностью откупоривать шампанское; я предчувствовалъ что произойдетъ. Такъ и случилось. Пробка выскочила, а ботега растерявшись вертѣлся и обдавалъ всѣхъ какъ изъ бранспойта. Шумъ и крикъ поднялся страшный, офицеры съ негодованіемъ встали и ушли, вытирая свои мундиры. Я всегда удивлялся какъ это можетъ австрійская армія такъ чисто носить свои бѣлые мундиры; не только на офицерахъ, на солдатахъ ни одного пятнышка.
Утоливъ нѣсколько жажду, мы пошли въ городъ. Прямо изъ воротъ идетъ чрезъ весь городъ длиная и довольно широкая улица, обставленная высокими домами; кой-гдѣ попадались палаццо древнихъ рагузскихъ патриціевъ, но ихъ великолѣпная архитектура плохо гармонировала съ запущеннымъ видомъ въ какомъ они находятся теперь.
Они походили на богатый, роскошный, но изношенный костюмъ. Хозяева ихъ въ томъ же положеніи.
Отъ старой Рагузы, богатой и цвѣтущей торговлею, почти соперницы Венеціи, не осталось ничего. Тріестъ все поглотилъ.
На улицѣ намъ невольно бросалось въ глаза разнообразіе типовъ. Было болѣе женщинъ; онѣ выходили отъ вечерни. Смотримъ, чистая великорусская красавица, съ русыми волосами и голубыми глазами, рядомъ стройная Италіяяка, съ огненными черными глазами; далѣе: дай Богъ въ Берлинѣ встрѣтить такую блондинку. Вообще Далмація смѣсь славянской расы съ италіянскою и съ громадною примѣсью нѣмецкаго элемента. Въ обычаяхъ, нравахъ и языкѣ то же самое. Улица единственная порядочная; направо и налѣво грязные и узкіе переулки оканчиваются площадью, на которой стоитъ дворецъ, нынѣ резиденція губернатора. Какъ нарочно въ этотъ день была заря съ церемоніей и народу проласть; все болѣе дамы. Мущины, если не заняты дѣломъ, сидятъ цѣлый день въ кофейной. Таковъ мѣстный обычай.
Къ намъ подошелъ нашъ коммиссіонеръ, поставщикъ фрегата, Б***. Онъ прелюбезно далъ намъ всѣ свѣдѣнія о Рагузѣ и пригласилъ къ себѣ. За стаканомъ хорошаго вина Б*** предложилъ намъ свои услуги, и взялся, если мы чего не найдемъ у него въ бакалейномъ магазинѣ, выписать изъ Тріеста или даже хоть изъ Вѣны.
Онъ сдержалъ свое слово, мы получили все что хотѣли, и по очень сходной цѣнѣ. Даже пиво намъ привозили аккуратно съ каждымъ пароходомъ изъ Тріеста.
Офиціальная жизнь фрегата шла своимъ чередомъ. Однимъ изъ первыхъ пріѣхалъ отъ князя Даніила изъ Цетинья сенаторъ поздравить фрегатъ съ приходомъ. Потомъ пріѣхалъ губернаторъ Рагузы, тамъ турецкій консулъ и паша командующій войсками въ лагерѣ. Но все это шло вяло, натянуто. Даже съ Французами мы были не въ очень-то интимныхъ отношеніяхъ. Они намъ, кажется, завидовали что вездѣ насъ предпочитали, а мы смотрѣли на нихъ какъ смотрятъ на человѣка который вмѣшивается въ наши семейныя дѣла. И эти отношенія остались до конца. Славяне же намъ открыто сочувствовали.
Несмотря на чиновника который переписывалъ на пристани всѣхъ ѣдущихъ къ намъ къ обѣдни, съ перваго же воскресенья церковь была полна. Тутъ были и элегантныя дамы, былъ и простой людъ. Одинъ старикъ, лѣтъ семидесяти пяти, въ живописномъ черногорскомъ костюмѣ, поразилъ насъ своею красотой и разговоромъ. Онъ взошелъ на палубу, широко осѣнилъ себя православнымъ крестомъ, поклонился, привѣтливо оглядѣлся кругомъ, и молвилъ:
— Полвѣка не былъ я тутъ, а все какъ будто знакомыя лица, только отца нашего Дмитрія Николаевича[5] уже болѣе нѣтъ, да и время не то; тогда вотъ эти говорили.
И онъ любовно погладилъ стоящую возлѣ 36фунтовую пушку. Много онъ намъ разказывалъ что было пятьдесятъ одинъ годъ тому назадъ.
Проснувшись въ одно прекрасное утро, мы увидали что турецкій лагерь снялся. Далеко въ горахъ, по направленію Черной Горы, тянулись его обозы.
На другой день буфетчикъ, ѣздившій утромъ за провизіей, привезъ съ собой трехъ Герцеговинцевъ.
— Ты зачѣмъ привезъ ихъ?
— Просились, ваше благородіе; говорятъ имъ головы хотятъ рубить.
— За что?
— Не могу знать, ваше благородіе, мудрено что-то говорятъ, ничего не поймешь.
Позвали ихъ къ капитану.
— Что вы за люди?
— Мы райи.
— Откуда вы?
— Убѣгли отъ Турокъ, насъ казнить хотѣли, главы порѣзать.
— За что? Что вы сдѣлали?
— Да ничего не сдѣлали; мы бѣдные райи, ну, и хотѣли главы порѣзать.
— Да вѣдь за что-нибудь же хотѣли? Что-нибудь вы навѣрное сдѣлали?
— Ни, ни, мы бѣдные райи.
Точь-въ-точь нашъ мужичокъ: знать ничего не знаю, вѣдать ничего не вѣдаю. Славянская-то кровь, одна матушка.
— Капитанъ видитъ что отъ нихъ ничего не добьешься, приказалъ ихъ накормить и поднести по чаркѣ. А потомъ, когда освоятся, исподоволь поразспросить.
Поговоривъ съ ними о разныхъ пустякахъ, мы наконецъ спросили:
— Какъ же вы къ Туркамъ-то попали, или они къ вамъ пришли?
— Нѣтъ, насъ подъ обозъ взяли, вѣдь мы райи; все же онъ нашъ падишахъ, а мы его подданные.
Грустно смотрѣли ихъ лица, совѣстно имъ было сознаться предъ единовѣрцами что они подданные неправославнаго падишаха. А можетъ и укоръ слышался въ ихъ взглядѣ, укоръ намъ, гордо стоявшимъ около нашихъ пушекъ….
— Ну, такъ вы отправились съ обозомъ за турецкими войсками, а далѣе?
— Да все шло хорошо; пришли мы на привалъ, уже темно стало. Зашли въ шинокъ, раки[6] выпить, а тамъ три турецкіе офицера. Они насъ стали гнать, а намъ только раки хотѣлось выпить, мы не послушали, тогда одинъ взялъ и ударилъ меня саблей.
— Ну, а вы что же?
— Да мы ихъ порѣзали.
Что тутъ будешь дѣлать? Послали за нашимъ консуломъ, и тотъ ничего не придумалъ. Оставить ихъ на фрегатѣ, не хорошо; отпустить — жаль. Вѣдь Черногорца и Герцеговинца ничѣмъ не убѣдите что Турка убить не есть богоугодное дѣло. Рѣшились послать шифрованную депешу въ Вѣну. Нашъ посланникъ былъ въ отсутствіи и посольствомъ управлялъ секретарь К. Ждали три дня; наконецъ приходитъ шифрованный же отвѣтъ:
— Будьте осторожны.
Герцеговинцы остались жить у насъ на фрегатѣ; потомъ мы спустили ихъ на берегъ въ Тріестѣ.
Такъ какъ наша эскадра не должна была допускать высадку турецкихъ войскъ на австрійскую территорію, то произошелъ забавный случай. Турецкій пароходъ подходилъ къ Рагузѣ, къ нему на встрѣчу вышелъ на всѣхъ парахъ австрійскій пароходъ чтобы предупредить. Турки воображая что это русскій или французскій пароходъ, флагу не повѣрили и повернули на утекъ. Только около Корфу догнали его. Другой разъ пріѣзжаетъ къ намъ адмиралъ Жюріенъ де-ла-Гравъеръ; переговорилъ съ капитаномъ, и нашъ фрегатъ приготовился къ походу.
— Егоръ Петровичъ, что такое? спросили мы старшаго офицера.
— Антивари[7] идемъ бомбардировать.
— За что?
— Неизвѣстно, послѣ узнаете.
— Ну все равно, благо начальство знаетъ.
Однако эта экспедиція не состоялась, пришла депеша, и мы остались въ Гравозѣ. Та же депеша гласила: что назначена коммиссія отъ трехъ державъ: Россіи, Франціи и Австріи, провести точную границу между Черногоріей и Турціей.
Дипломатическое движеніе оживилось, пріѣзжали къ намъ то посланные изъ Черногоріи, то консула. Изо всѣхъ лицъ посѣщавшихъ фрегатъ интереснѣе всѣхъ были: Чорчиль, англійскій консулъ, бывшій секретарь Вильямса, и взятый нами въ плѣнъ въ Карсѣ, турецкій дипломатическій чиновникъ Пертефъ-эффенди. Послѣдній былъ единственный человѣкъ съ которымъ я сошелся изъ иностранцевъ. Наши дружескія отношенія продолжались потомъ и въ Петербургѣ, куда онъ былъ назначенъ первымъ секретаремъ посольства.
Итакъ, вѣроятно наша камланія окончена, перемиріе заключено, миръ навѣрное послѣдуетъ вскорѣ. На фрегатѣ горевали и по другой причинѣ: не пожавши еще лавровъ, мы попали прямо въ Капую. Каждый вечеръ всѣ свободные отъ службы офицеры отправляются въ Рагузу, и придя въ городъ изчезаютъ. Гдѣ кто былъ, то покрыто мракомъ дивныхъ ночей Дубровника. Собирались только къ ужину въ Hôtel около городскихъ воротъ; тутъ же собирались австрійскіе офицеры стоявшіе въ гарнизонѣ. Хотя особенной дружбы у насъ съ ними не было, но мы очень часто обмѣнивались стаканами вина. Разъ прихожу я ужинать около 12 часовъ и застаю шумную компанію. Человѣкъ пять нашихъ офицеровъ ужинаютъ съ десяткомъ австрійскихъ егерей; баталіонный командиръ былъ тутъ же. Судя по пустымъ бутылкамъ, надо было полагать что бесѣда была одушевленная. Ко мнѣ подскочилъ сильно выпившій австрійскій офицеръ со стаканомъ шампанскаго и проситъ рѣшить споръ:
— Вотъ ваши офицеры не хотятъ вѣрить что лучшее войско это австрійскіе егеря. Какъ ваше мнѣніе?
— Мое мнѣніе что мои товарищи правы; лучшее войско это мы, Черноморцы. Мы это доказали на морѣ и на сухомъ пути, съ ружьемъ въ рукахъ и у пушки.
Австріецъ вскочилъ на стулъ и торжественно провозгласилъ.
— Господа, я вамъ сейчасъ сдѣлаю классификацію войскъ. Слушайте: первое войско какое только существуетъ: австрійскіе егеря. За нами слѣдуетъ — громадный пробѣлъ, послѣдующихъ нумеровъ нѣтъ. 10й нумеръ легіоны небесныхъ силъ и потомъ уже Черноморцы, зуавы и т. д.
Конечно дружный хохотъ былъ отвѣтомъ. Австрійцы торжествовали, но не долго. Вошелъ мичманъ Крузенштернъ, и не снимая фуражки подошелъ къ баталіонному командиру, приложился къ кокардѣ, и отчеканивая каждое слово, отрапортовалъ:
— Господинъ полковникъ, по приказанію командира Русскаго Императорскаго фрегата Полканъ имѣю честь вручить вамъ шестнадцать саблей-штыковъ, которые наши унтеръ-офицеры отняли сегодня вечеромъ у вашихъ солдатъ напавшихъ на нихъ.
Два наши матроса внесли вещественныя доказательства.
Мгновенно австрійскіе офицеры скрылись. Наши остались до утра.
Драка нашихъ семнадцати унтеръ-офицеровъ вышла совершенно случайно. Австріецъ толкнулъ нашего, онъ плюху, тотъ саблей, его объ мостовую, и пошла потѣха, начали отбирать тесаки. Къ Австрійцамъ прибѣгала подмога, наши отступили къ шлюпкѣ и приняли въ весла. Съ трофеями и тремя ранеными катеръ вернулся на фрегатъ.
На другой день капитанъ написалъ генералу, губернатору Рагузы, очень рѣзкое письмо и послалъ его со мною.
Губернаторъ принялъ меня очень вѣжливо.
— Это не о вчерашней ли исторіи?
— Капитанъ мнѣ ничего не говорилъ.
О въ нахмурился и началъ читать письмо. По мѣрѣ чтенія, лицо хмурилось все болѣе. «Нападеніе вооруженною рукой….»
— Просто кабачная драка.
— Генералъ, вопервыхъ, это было на улицѣ, а вовторыхъ, наши только защищались, и несмотря на то что у насъ было трое раненыхъ холоднымъ орудіемъ, наши не употребили отобраннаго оружія, и ваше превосходительство не можете сказать чтобъ у васъ были раненые саблями.
— Вотъ вамъ рапортъ: семь человѣкъ лежатъ въ госпиталѣ. Это все равно чѣмъ они были ранены.
— Я могу только обратить вниманіе вашего превосходительства на то сколько бы ихъ было еслибы наши воспользовались отнятымъ оружіемъ.
Онъ мнѣ поклонился. Я уѣхалъ.
Съ Французами наши матросы ладили очень. Постоянно можно было видѣть нашего матроса обнявшись съ французскимъ, или если ѣдутъ по городу, то непремѣнно въ перемежку. Разговорамъ у нихъ не было конца. Разъ я иду изъ Рагузы, впереди меня идетъ нашъ матросъ обнявшись съ Французомъ и горячо о чемъ-то разсуждаютъ.
На другой день я его спросилъ о чемъ онъ разговаривалъ.
— Да я ему, ваше благородіе, свое житье-бытье разказывалъ, а онъ мнѣ свое.
— Что же, ты его понялъ?
— Никакъ нѣтъ, ваше благородіе.
— А онъ тебя?
— Ну, ваше благородіе, гдѣ ему!
И постоянно обѣ стороны были довольны другъ другомъ.
Хорошимъ отношеніямъ много способствовалъ обѣдъ который дали наши унтеръ-офицеры французскимъ. Конечно офицеры приняли все на свой счетъ и дали свой сервизъ и серебро.
Наканунѣ обѣда, наши старшіе боцмана, Тарасъ Егорычъ и Михаилъ Леоньтичъ, отправились на Algésiras и Impérieuse приглашать Французовъ.
Оба боцмана были презамѣчательныя личности, но наружностью не блистали. Тарасъ Егорычъ былъ рябой, небольшаго роста и съ плечами въ косую саженъ, такъ что положительно изображалъ собою клинъ. Михаилъ Леонтьевъ былъ сухой, длинный и скуластый, да еще съ вывернутою нижнею челюстью. Вывернули ему челюсть при слѣдующихъ обстоятельствахъ: былъ у насъ на фрегатѣ матросъ Пигуль, какъ говорится, человѣкъ на всѣ руки. Иностранные портные не умѣютъ дать русскій покрой мундиру; Пигуль сошьетъ просто отъ Брунета. Сломаются въ морѣ часы, Пигуль починитъ, идутъ лучше прежняго. Однимъ словомъ, золотой человѣкъ. Только разъ у Михаила Леонтьевича заболѣлъ зубъ, онъ къ доктору, тотъ отказался дергать, такъ какъ зубы срослись и приросли къ челюсти. Онъ къ Пигулю.
— Послушай Пигуль, выдерни ты мнѣ зубъ.
— Помилуйте, Михаилъ Леоньтьичъ, я евдакимъ дѣломъ никогда не занимался.
— Слушай, ты малый шустрый! Ну что тебѣ стоитъ выдернуть зубъ, когда ты умѣешь часы чинить?
Пигуля эта мысль поразила.
— Я бы съ удовольствіемъ, Михаилъ Леоньтьичъ, да инструмента у меня нѣтъ.
— Достану; фельшеренку прикажу изъ лазерета утащить.
Сказано, сдѣлано. Пигуль наложилъ ключъ, поналегъ, дернулъ — и вытащилъ три зуба и кусокъ челюсти.
Пострадавшему Михайлѣ Леонтьеву досталось болѣе всѣхъ: будучи самъ начальствомъ не соблазняй подчиненныхъ.
Въ назначенный день и часъ, французскіе унтеръ-офицеры пріѣхали къ намъ. Наши ихъ чинно встрѣтили и повели кушать.
Въ батарейной палубѣ, отгороженной сукномъ, былъ накрытъ парадный столъ человѣкъ на шестьдесятъ. Старшій французскій боцманъ, въ офицерской формѣ и съ однимъ эполетомъ, былъ посажень на почетное мѣсто, между нашими боцманами, остальные въ леремежку. Обѣдъ шелъ очень чинно, наши пили болѣе ромъ, Французы красное вино. Дошло до шампанскаго. Тарасъ Егорычъ всталъ и провозгласилъ;
— За здоровье императора Наполеона!
Французскій боцманъ схватилъ его за руку:
— Non, S. М. Alexandre!
— Нѣтъ, Наполеонъ! рѣшительно пробасилъ Тарасъ Егорычъ. Не знаю долго ли бы продолжалась эта борьба, только тутъ послѣдовалъ взрывъ. Французы кричатъ «Alexandre!» наши орутъ «Наполеонъ!» Выпивъ бокалы, они очутились въ объятіяхъ одинъ другаго.
Послѣ кофе, Французы уѣхали совершенно довольные. На нашихъ они произвели тоже хорошее впечатлѣніе.
Ничего, говорятъ, народъ ловкій, обходительный.
Дружба эта продолжалась и на другой годъ въ Тулонѣ. Идетъ нашъ матросъ, встрѣчаетъ французскаго:
— Алжезирасъ?
— Oui.
— Пойдемъ въ кабакъ.
— Да хоть и не Алжезирасъ, а результатъ бывалъ тотъ же.
Сношенія офицеровъ съ Французами ограничивались рѣдкими пикниками.
Жары стояли страшные, и только вечеромъ можно было пользоваться прогулками на берегъ. Позовемъ, бывало, Французовъ на жженку; чрезъ два-три дня, они отвѣтятъ тѣмъ же, и — пауза недѣли на три. Мѣстомъ пикниковъ было чаще всего «Омбла», великолѣпный водопадъ, въ четырехъ верстахъ отъ Гравозы.
Разъ только наши офицеры дружно сошлись съ французскими. Подкутили трое нашихъ мичмановъ съ такимъ же числомъ съ Алжезираса и порѣшили вызвать на дуэль шесть австрійскихъ офицеровъ, une parti à la Louis XIIi, стѣна на стѣну. Дошло до начальства. Адмиралъ пріѣхалъ къ нашему капитану, прося принять мѣры. Помѣшали.
III.
правитьМонотонная стоянка въ Гравозѣ не оставлялась болѣе никакими происшествіями. Утромъ ученье, послѣ обѣда катанье на шлюпкахъ, гонка съ Французами, вечеромъ Рагуза или вахта. И это изо дня въ день, сегодня какъ вчера, завтра какъ сегодня. Стало скучно, всѣмъ хотѣлось въ Венецію.
Въ половинѣ августа мнѣ прислали изъ дому деньги, и на убѣдительную мою просьбу что въ Рагузѣ невыгодно размѣнять кредитивъ, капитанъ отпустилъ меня на десять дней въ Тріестъ и Венецію. Я далъ ему слово что если что случится, то по первой депешѣ пріѣду или догоню фрегатъ, и оставилъ адресъ.
На другой же день пароходъ Австрійскаго Ллойда несъ меня на всѣхъ парахъ къ царицѣ Адріатики. Но какъ ни скоро шелъ пароходъ, я все-таки только на третій день могъ быть въ Тріестѣ; а тамъ до Венеціи еще шесть часовъ. Дѣло въ томъ что пароходъ заходитъ во всѣ прибрежные порты и на всѣ Далматскіе острова. Сначала я негодовалъ что пропадаетъ столько времени, но увидавъ острова: Мелада, Курцола, Лисса, Лезина, Сольта и другіе, потомъ города: Спалатро, Себенико, Зара, я остался въ восторгѣ.
Только южный берегъ Крыма и Кавказъ могутъ поспорить въ красотѣ съ берегами Далмаціи. Берега Рейна далеко не такъ хороши и живописны.
Въ числѣ пассажировъ былъ нашъ консулъ въ Албаніи, С***, премилый и пріятный собесѣдникъ, съ которымъ мы проболтали до вечера, и премолчаливый Англичанинъ въ клѣтчатомъ пальто и соломенной шляпѣ съ вуалью и guide à la main.
Уже за обѣдомъ многіе выскакивали, а къ вечеру погода сдѣлалась дѣйствительно отвратительная. Вѣтеръ дулъ сильный, и качка уложила всѣхъ пассажировъ. На палубѣ остались я и молчаливый Англичанинъ, весь закутанный въ пледы. Въ урочный часъ ко мнѣ подошелъ кельнеръ звать ужинать, извиняясь что по случаю погоды горячаго ничего нѣтъ. За столомъ сидѣли только капитанъ и его помощникъ, другой былъ на вахтѣ. Но оставаться въ каютѣ не было никакой возможности. Человѣкъ десять пассажировъ лежали въ самыхъ неграціозныхъ позахъ, и столько же стонало по отдѣльнымъ каютамъ. Я спросилъ себѣ курицу, бутылку вина и отправился на верхъ. Поставивъ тарелку на табуретъ съ подвѣтренной стороны рубки,[8] а бутылку между ногъ, я сѣлъ на палубу и началъ ужинать. Меня кто-то тронулъ за плечо. Оборачиваюсь — Англичанинъ.
— Что вамъ угодно?
— Мнѣ очень хочется съ вами познакомиться.
— Очень радъ доставить вамъ это удовольствіе.
— Извините что не могу дать вамъ моей карточки, я вамъ послѣ дамъ. Можно вамъ предложить портвейну?
— Съ удовольствіемъ, но вы тоже мнѣ не откажете выпить моего хереса?
— О! съ удовольствіемъ.
— Васъ никогда не укачиваетъ? спросилъ онъ.
— Я служу во флотѣ.
— О! какъ пріятно познакомиться съ флотскимъ офицеромъ. Но я не могу вечеромъ ничего ѣсть холоднаго.
— Спросите горячаго.
— Мнѣ сказали что по случаю погоды ничего нѣтъ.
— Если вы можете довольствоваться яичницей, я вамъ прикажу подать ее.
— О! съ удовольствіемъ.
Я позвалъ кельнера и приказалъ ему приготовить яичницу, обѣщавъ дать на водку. Англичанинъ былъ въ восторгѣ и только твердилъ: «О! какъ пріятно быть знакомымъ съ флотскимъ офицеромъ.» Ужинъ кончился тѣмъ что я выпилъ бутылку портвейну, котораго никогда не пью, а Англичанинъ выпилъ бутылку хереса, котораго онъ вѣроятно не любитъ.
На другой день, только-что я всталъ, кельнеръ докладываетъ мнѣ что вчерашній милордъ уже три раза меня спрашивалъ. Только въ Тріестѣ я отъ него отдѣлался.
Въ Зарѣ, знаменитой родинѣ мараскина, къ намъ на пароходъ прибыли три духовныя особы. Двое были католическіе священники, третій же меня заинтриговалъ. Не то католикъ, не то православный, и вся одежда и шляпа выложена лиловымъ кантомъ. На мнѣ была военная фуражка. Проходя мимо онъ пристально на меня взглянулъ, и какъ будто бы поклонился.
Когда пароходъ далъ ходъ, почти всѣ пассажиры опять ушли въ низъ; за кормѣ около рулеваго остался я и заинтересовавшій меня священникъ.
Онъ первый заговорилъ со мной на чистомъ русскомъ языкѣ:
— Вы Русскій?
— Да, батюшка.
— Православный?
— Да, батюшка. А вы тоже?
— Да.
— Скажите пожалуста, что значатъ лиловые канты, я ихъ первый разъ вижу у православнаго духовенства?
— Это епископское отличіе, у насъ въ Австріи такъ принято. Вы не изъ Рагузы ли?
— Да, ваше преосвященство, изъ Дубровника.
— Ну, что какъ у васъ тамъ?
— Да все кажется кончено; ждутъ коммиссію отъ трехъ державъ. Перемиріе заключено, а когда коммиссары проведутъ пограничную линію, то и миръ будетъ заключенъ.
— Ну слава Богу, довольно проливать кровь.
— А мы, ваше преосвященство, жалѣемъ что еще одно славянское усиліе пропало даромъ.
— Вы не знаете кто назначенъ коммиссаромъ отъ Россіи?
— Капитанъ Влангали.[9]
Я заговорилъ съ нимъ о Славянахъ; онъ не охотно отвѣчалъ, и все посматривалъ на рулеваго, наконецъ всталъ и ушелъ въ каюту, проговоривъ:
— Холодно, что-то продуваетъ.
Идя къ обѣду, я встрѣтилъ его на трапѣ; мы были одни. Онъ схватилъ мою руку, пожалъ и прошепталъ:
— Я люблю Россію, я самъ Славянинъ, но не говорите со мной про Славянъ, за нами наблюдаютъ.
Непріятно мнѣ было это слышать.
Капитанъ былъ Славянинъ, и я весь обѣдъ говорилъ съ нимъ нарочно по-русски, хотя онъ и отвѣчалъ не охотно, но я все-таки не произнесъ ни одного иностраннаго слова.
Когда мы проходили мимо Полы, на стапели былъ виденъ единственный и первый австрійскій линейный корабль Kaiser. Въ полдень пароходъ бросилъ якорь на Тріестскомѣ рейдѣ.
Тріестъ одинъ изъ лучшихъ портовъ южной Европы. Я не стану описывать его какъ портъ и городъ, но не могу не упомянуть объ одной его особенности. Это «бора». Вообще на югѣ Европы NO, то-есть сѣверо-восточный вѣтеръ, самый холодный и самый опасный. У каждой націи ему особенное названіе, въ Италіи: «Framontano», во Франціи: « Mistraille», а въ Тріестѣ, Новороссійскѣ и Геленджикѣ (на Кавказѣ) ему дано названіе «Бора». Я самъ былъ свидѣтелемъ въ Новороссійскѣ что при 8№ мороза по Р. плески мерзли на лету, и противъ вѣтра съ трудомъ можно было идти. Но въ 1847 году «Бора» дула при 18№ мороза. Много было выброшено судовъ на Кавказскій берегъ. Пароходъ идя восемь узловъ въ часъ, то-есть 14 верстъ впередъ, былъ выброшенъ назадъ на берегъ. Тендеръ Струя стоявшій на якорѣ въ Новороссійскѣ погибъ. Онъ обледенѣлъ и пошелъ ко дну, съ капитаномъ, офицерами и командой. Одну подробность только и могли узнать: это всѣ часы и хронометръ стояли на 9 ч. 37 м пополудни. Въ Тріестѣ, въ то же время, сорвало съ якорей военный англійскій бригъ, и о немъ никто болѣе не слыхалъ. Спасся одинъ капитанъ, онъ былъ въ Венеціи.
Консулъ С*** и я остановились въ одной и той же гостиницѣ. Переодѣвшись, мы отправились въ столовый залъ. Въ громадной комнатѣ, за маленькими столами сидѣло человѣкъ сорокъ посѣтителей, въ томъ числѣ много офицеровъ. Выбирая глазами свободный столъ, я увидалъ что С*** съ кѣмъ-то обнимается и цѣлуется. Не ожидая встрѣтить знакомыхъ, я не обратилъ вниманія, и сѣлъ за стоявшій возлѣ столъ. Обнимаемый господинъ обернулся въ мою сторону и громкимъ голосомъ сказалъ:
— Mais parblen, Mr Satine, vous ne me reconnaissez pas?[10]
Видѣвши разъ эту личность, нельзя было забыть ни его глазъ, ни его голоса. Я подошелъ къ нему и шутя отвѣтилъ:
— Si vous aviez la barbe et la calotte rouge, vous seriez George K.[11]
— Все равно, съ бородой или въ фескѣ, я все-таки Жоржъ К. Очень радъ васъ видѣть, откуда вы?
— Изъ Рагузы, а вы?
— Moi, je sors de prison,[12] сказалъ онъ гробовымъ голосомъ.
— Quelle blague, cher K.[13]
— Mais non, c’а n’est pas une blague, ces coquins les Autrichiens m’ont flanqué en prison.[14]
Я взялся за спинку стула; такъ и думалъ что всѣ тарелки и стаканы полетятъ въ насъ, но публика сдѣлала видъ что не слышитъ, хотя было говорено громко и по-французски.
— Скажите толкомъ, за что васъ посадили?
— Видите ли, мнѣ надоѣло жить въ Египтѣ, я и поѣхалъ въ Вѣну просить чтобъ Австрія приняла меня подъ свое покровительство и дала бы паспортъ. Меня приняли отлично, обѣщались паспортъ выслать, но просили уѣхать. Вчера я пріѣзжаю въ Тріестъ, ко мнѣ подходитъ какой-то господинъ и спрашиваетъ: «Вы Жоржъ К.?» — Я. — Потрудитесь прочесть эту депешу: «Префекту полиціи. Арестуйте Жоржа К***, у котораго фальшивый паспортъ.» — У меня дѣйствительно ихъ всегда нѣсколько, но только они ничего не нашли. Это только чтобы пошарить въ моихъ чемоданахъ.
Чтобы пояснить всю эту сцену, надо сказать кто такой Жоржъ К.
Жоржъ К. Грекъ, но во время оно служилъ въ Петербургѣ въ Министерствѣ Иностранныхъ Дѣлъ. Въ 1844 году, когда его братъ съ сообщниками окружили ночью дворецъ короля Оттона и вытребовали конституцію, онъ въ петербургскомъ ресторанѣ у Дюме провозгласилъ тостъ за греческую конституцію. Его выслали изъ Петербурга. Въ Неаполѣ онъ убилъ на дуэли графа М. Выслали и оттуда. Въ Англіи онъ что-то сдѣлалъ, долженъ былъ уѣхать. Съ французскимъ и италіянскимъ правительствами онъ былъ положительно не въ ладахъ. Былъ друженъ и въ перепискѣ съ Прудономъ, Викторомъ Гюго и Мадзини. И не имѣя пристанища въ Европѣ, поселился въ Египтѣ. Въ Каирѣ я съ нимъ и познакомился.
Вѣроятно австрійское правительство зная его отношенія къ Мадзини и придралось къ нему чтобъ осмотрѣть его корреспонденцію.
Благодаря этой встрѣчѣ, ее все мое пребываніе въ Тріестѣ какой-то господинъ постоянно слѣдилъ за мной. Я даже началъ ему кланяться.
Осмотрѣвъ Тріестъ и его окрестности, я отправился въ Венецію.
Много я видѣлъ на свѣтѣ, ro ни что меня такъ не поражало какъ Венеція. Отправляясь куда-нибудь, прочтешь относящіяся къ тому мѣсту сочиненія и найдешь все ниже ожиданія. Два предмета были для меня выше ожиданія: величіе храма Св. Марка и прелесть площади Св. Марка. Пойдешь осматривать музей, тянетъ на площадь; осматриваешь знаменитыя темницы, думаешь опять о ней, любуешься потолкомъ Поля Веронеза, украдкой посмотришь на нее. Ночью площадь еще величественнѣе. Наполеонъ I былъ правъ сказавши: «Са n’est pas une place, c’est tin salon, et la chose la plus digne d’admiration, c’est le plafond».[15]
Пять дней прошли какъ сонъ. Послѣдній вечеръ я долго сидѣлъ на площади и размышлялъ: ѣхать или остаться еще? Съ одной стороны долгъ, служба и монотонная стоянка въ Рагузѣ; съ другой — 23 года отъ роду, Венеція, площадь Св. Марка и еще неразмѣненныхъ 3.000 франковъ. Не порѣшивъ ни на чемъ, я отправился домой въ отель Даніели. Швейцаръ мнѣ подалъ двѣ депеши. Беру одну, отъ капитана:
«Привезите 500 фонарей для иллюминаціи фрегата 30го августа».
А вѣдь фонари можно и послать, промелькнуло у меня въ умѣ. Положительно останусь. Читаю другую:
"Reviens, je m’ennuie.
{* Пріѣзжай, мнѣ скучно.
— Ѣду, положительно ѣду. Кельнеръ, разбудите меня въ 5 часовъ и уложите вещи.
Въ полдень на другой день я былъ въ Тріестѣ, а въ 8 часовъ вечера уже на пути въ Рагузу.
IV.
правитьНа фрегатѣ меня ожидали двѣ новости: первая, что изъ Кронштадта вышелъ корветъ Баянъ намъ на смѣну, а вторая, что получено отъ князя Черногорскаго приглашеніе посѣтитъ Цетинье. Наконецъ-то Мы увидимъ то орлиное гнѣздо которое столько разъ умѣло отстоять свою независимость отъ нападенія грозныхъ силъ Турціи. Да и наши союзники Французы помнятъ какъ трудно было воевать маршалу Мармону, герцогу Рагузскому, съ храбрыми сынами Черной Горы. Не разъ нестройныя кучки Черногорцевъ, подкрѣпленныя русскими штыками, разбивали побѣдоносные легіоны Наполеона I.
30е августа прошло торжественно и великолѣпно. Рагуза, Гравоза и окрестности, все было на фрегатѣ. Послѣ обѣдни, Полканъ иллюминовался флагами и поднялъ Императорскій штандартъ, при громѣ своего и съ иностранныхъ судовъ салюта. Вечеромъ фрегатъ сіялъ огнями, и только поздно ночью рагузская публика оставила фрегатъ. Кажется и ничего бы, но и тутъ вышла непріятность. На другой день губернаторъ Рагузы прислалъ жалобу что всѣ стекла въ Гравозѣ разбиты отъ нашего салюта.
Почему же отъ нашего? Вѣдь и прежде мы салютовали въ день тезоименитства его величества императора Австрійскаго, и ничего, Богъ миловалъ! Должно-быть въ этотъ день былъ вѣтеръ съ моря. Ну и пошло писать начальство. Капитанъ былъ въ затрудненіи, откуда отправиться въ Черногорію. Самая близкая и удобная дорога отъ моря, это изъ Восса di Cattaro (Которскій заливъ), но туда идти неудобно по политическимъ соображеніямъ. Весь берегъ Далматіи считается Австрійцами какъ бы въ блокадѣ, и ни одно военное иностранное судно не имѣетъ права оставаться въ портѣ на рейдѣ болѣе семи дней. Нашъ фрегатъ и французская эскадра были исключенія. Мы были военная демонстрація. Но теперь наши отношенія улучшились, изъ Которъ было идти не политично, тѣмъ болѣе что хотя и прошло полвѣка, но преданіе свѣжо что русскій Императорскій флагъ два года развѣвался надъ Восса di Cattaro.
Въ 1805 году, когда Наполеонъ I, взявъ Ульмъ и разбивъ Мака, быстро двинулся впередъ и занялъ Вѣну, Австрія должна была заключить отдѣльный отъ Россіи договоръ и всѣ крѣпости Далматіи передать французскому правительству не позже 15го января 1806 года. Французы опоздали въ назначенное число, ихъ не было предъ Castelnuovo и Cattaro, а русская эскадра стояла въ заливѣ. Австрійцы вышли въ назначенный срокъ въ одни ворота, Сенявина дессантъ вступилъ въ другія, соединившись съ возставшими Бокезами и Черногорцами. И до Тильзитскаго мира, русскій флагъ господствовалъ на морѣ и на сушѣ.
Капитанъ далъ знать въ Цетинье что онъ отправится изъ Будуа, самый южный портъ въ Далматіи, на границѣ Албаніи.
Снявшись съ якоря ночью, мы рано утромъ стояли на рейдѣ Будуа. Въ 8 часовъ утра, командиръ фрегата съ женой, нашъ консулъ въ Рагузѣ и васъ трое офицеровъ, съѣхали на берегъ, гдѣ насъ ожидали лошади и отрядъ «перяниковъ», почетная стража князя Даніила Черногорскаго. Насъ окружила толпа австрійскихъ офицеровъ съ любезностями и комплиментами. Мы отвѣчали довольно холодно. Наконецъ одинъ красивый молодой офицеръ, въ безукоризненномъ бѣлоснѣжномъ мундирѣ, сморкаясь въ раздушенный съ гербомъ платокъ, обратился къ намъ:
— Messieurs, vous avez ma] choisi le moment d’aller à Cettigné.[16]
— Почему?
— Le palais est en pleine révolution, la princesse Darinka voulait introduire l’usage des mouchoirs de poche, mais la cour s’est révoltée.[17]
На это одинъ изъ нашихъ офицеровъ отвѣчалъ: что Черногорцы такой народъ что и безъ платка утрутъ носъ кому слѣдуетъ, или что-то въ этомъ родѣ.
Мы сѣли на лошадей; ихъ оказалось столько же сколько и насъ съ прислугой.
— А наши вещи, чемоданы, кто понесетъ? обратились мы къ консулу.
— А вонъ видите, за перяниками стоитъ толпа бабъ, это Черногорки, онѣ и понесутъ.
И дѣйствительно, только-что мы тронулись, перяники важно вскинувъ ружья на плечо послѣдовали за нами по шоссе, а Черногорки, взявъ на голову наши чемоданы, какъ кошки стали карабкаться на крутизну, прямикомъ.
Будуа стоитъ у подножія крутой горы, болѣе двухъ тысячъ футовъ вышиной; до половины ея высоты, до границы австрійскихъ и черногорскихъ владѣній, идетъ зигзаками широкое, удобное шоссе и оканчивается блокгаузомъ. Австрійскіе часовые отдали намъ честь, перяники дали залпъ и мы вступили на черногорскую землю. Такъ вотъ онъ, этотъ клочокъ независимой славянской земли, который какъ оазисъ среди порабощенныхъ славянскихъ народовъ стоитъ пятьсотъ лѣтъ!
Послѣ несчастной битвы на Косовомъ полѣ, 15го іюня 1389 года, Сербія пала; въ 1483 году была завоевана Герцеговина, въ 1527 году та же участь постигла Боснію. Стотысячное населеніе Черногоріи умѣло сохранить свою вѣру, свободу и независимость. И они глубоко вѣруютъ что они та искра отъ которой вспыхнетъ свобода и слава угнетенной Славянской земли.
Итакъ, мы въ Черногоріи.
Странно поражаетъ васъ рѣзкій переходъ отъ цивилизованной страны прямо въ первобытныя мрачныя дебри Черной Горы. Еще сзади васъ видно шоссе, еще видны далеко внизу бѣлѣющіяся Будуа и Адріатическое море съ дымящимися пароходами. Впереди, только угрюмыя скалы и ни дороги, ни тропинки — ничего. Были мѣста гдѣ лошади съ трудомъ могли проходить. Черногорцы, какъ козы стоя на острыхъ камняхъ обрывовъ, поддерживали лошадей подъ животъ. Но мнѣ нравилась эта дикая, угрюмая природа.
Когда я былъ мальчикомъ и отъ сказокъ перешелъ къ ученію географіи, я былъ увѣренъ что сказочныя феи и волшебницы живутъ тутъ въ Черной Горѣ или въ нѣмецкомъ Шварцвальдѣ; а что золотые яблоки растутъ подъ окномъ красавицы-царицы только въ православномъ Цетиньѣ или въ Бѣлградѣ.
Я подѣлился своими впечатлѣніями съ моимъ товарищемъ В. Б.
— Такъ попроси своихъ волшебницъ, по старой памяти, накормить насъ завтракомъ. Я чертовски голоденъ.
Не ожидая такой трудной дороги, мы не взяли съ собой провизіи и были всѣ страшно голодны. Уже смеркалось, а Цетинья все не видать. По дорогѣ нѣтъ признаковъ жилья.
Когда солнце сѣло, то горы дѣйствительно приняли волшебный видъ. Съ одной стороны ихъ освѣщала луна, съ другой — великолѣпная комета 1858 года.
Наконецъ, поздно вечеромъ, часу въ восьмомъ, мы увидали огни; лошади прибавили рыси, и мы подъѣхали къ длинному старинному зданію, не то казарма, не то аббатство. Это дворецъ князя Даніила. Окна были залиты свѣтомъ, и въ нихъ были видны зеркала, бронза и роскошно накрытый столъ. «Вотъ это не чета твоимъ феямъ», съ восторгомъ сказалъ мнѣ Б. У подъѣзда насъ встрѣтилъ самъ князь Даніилъ въ національномъ костюмѣ, въ звѣздѣ и лентѣ русскаго ордена Св. Станислава Ій степени, обнялъ капитана, любезно поздоровался съ нами и проводилъ насъ въ наши комнаты. Переодѣвшись въ полную парадную форму, мы отправились представляться княгинѣ.
Княгиня Даринка брюнетка, средняго роста, съ весьма пріятнымъ выраженіемъ лица. Она дочь негоціанта изъ Тріеста, по фамиліи Квеквичъ. Князь женился на ней по любви. Она приняла насъ въ великолѣпной гостиной. Что только можетъ Парижъ дать комфорта и роскоши, все было тутъ. Мы ломали себѣ голову какъ могли, по этимъ горамъ, попасть сюда фортепіано и эти громадныя зеркала.
Дверь отворилась и вошелъ адъютантъ доложить что «кушать готово».
Князь Даніилъ небольшаго роста, плотный, съ короткою шеей, мущина, тогда лѣтъ двадцати восьми; волоса свѣтлокаштановые, гладко зачесанные за уши, маленькіе усы и бакенбарды свѣтлѣе волосъ. Сѣрые, выразительные, проницательные глаза, живыя и быстрыя манеры обличаютъ въ немъ энергію и рѣшимость. Въ обхожденіи простъ и любезенъ. За обѣдомъ онъ болѣе походилъ на хлѣбосола-помѣщика чѣмъ на владѣтельнаго князя, самъ наливалъ вино, подчивалъ и просилъ кушать. Обѣдъ былъ великолѣпный. Поваръ и maître d’hôtel у него Французы. Когда подали шампанское, князь всталъ и провозгласилъ тостъ «за здравіе Государя Императора Александра Николаевича, моего могущественнаго покровителя». Капитанъ провозгласилъ тостъ «за князя и княгиню». Послѣ обѣда адъютантъ раскурилъ трубку и подалъ князю. Это было сдѣлано просто, безъ униженія; онъ съ такою же любезностію подалъ трубки и намъ. Простота и патріархальность видны были во всемъ. Одинъ только парижскій костюмъ княгини и перчатки которыя она не снимала за обѣдомъ плохо гармонировали, съ загорѣлыми лицами черногорскихъ сенаторовъ, отъ которыхъ еще пахло Граховскимъ дымомъ.
Пробывъ съ полчаса въ гостиной, мы откланялись и отправились по своимъ комнатамъ спать. Я спалъ какъ убитый. Не успѣлъ я утромъ проснуться какъ явился Французъ maitre d’hôtel съ предложеніемъ кофе, чаю и шоколаду, и гдѣ мнѣ угодно пить, въ постели, или гдѣ-нибудь. Я просилъ, только не въ спальнѣ, товарищи сказали то же самое. Я всталъ и отворилъ окно. Чинно, въ рядъ, торжественно стояли предъ дворцомъ пушки взятыя недавно при Граховѣ. Налѣво старинный православный монастырь, направо, верстъ на десять, ровная, гладкая равнина. Я посмотрѣлъ внизъ: на креслѣ у подъѣзда сидѣлъ князь окруженный сенаторами и чинилъ судъ и расправу. Что-то родное, знакомое видѣлось во всемъ; какъ-то не вѣрилось что это чужбина.
Одѣвшись, я вышелъ пить кофе. Въ небольшомъ кабинетѣ, около билліардной, былъ сервированъ столъ и на немъ въ роскошномъ серебрѣ стояли: кофе, чай, шоколадъ, яйца, ветчина и масло. Позавтракавъ, мы начали играть на билліардѣ. Вдругъ дверь отворилась и вошелъ князь. Радушно и привѣтливо поздоровавшись съ нами, онъ началъ говорить о Черногоріи. Говорилъ про реформы которыя сдѣлалъ и которыя хочетъ провести, пламенно желалъ клочокъ моря и надѣялся его получить при начатыхъ переговорахъ.
Онъ говорилъ съ такимъ жаромъ, съ такимъ увлеченіемъ что было видно какъ онъ горячо любилъ родину и весь славянскій міръ. Покойнаго государя Николая Павловича онъ боготворилъ.
Разказывалъ о своемъ пребываніи въ Петербургѣ въ 1850 году, когда онъ пріѣзжалъ посвящаться въ санъ владыки, и его помѣстили въ Александровской Лаврѣ для приготовленія къ постриженію. Грустно ему было въ двадцать лѣтъ принимать монашество; онъ довелъ до свѣдѣнія государя что желалъ бы остаться свѣтскимъ княземъ. Государь былъ такъ милостивъ что самъ пріѣхалъ въ Лавру и одобрилъ желаніе князя.
— Да, господа, прибавилъ князь, — сильна и страшна была Россія своимъ врагамъ послѣ 1849 года. Надо было ожидать что зависть Европы дойдетъ до коалиціи. Она не могла, равнодушно смотрѣть что на сѣверѣ русскій адмиралъ[18] спасалъ Данію, а на югѣ фельдмаршалъ Паскевичъ приказалъ быть Австріи.
— Однако, господа, я вамъ помѣшалъ играть на билліардѣ. Кто желаетъ сыграть со мной?
И онъ прелюбезно сыгралъ партію съ лейтенантомъ Б,
Когда пришелъ нашъ капитанъ, мы отправились въ сопровожденіи князя въ монастырь и съ визитами къ митрополиту и князю Мирко, герою Граховскаго сраженія. Въ два часа былъ опять парадный обѣдъ, а въ восемь ужинъ. Чай пили въ комнатахъ княгини, гдѣ и провели вечеръ. Между обѣдомъ и ужиномъ князь возилъ насъ верхомъ по окрестностямъ Цетинья. Само же Цетинье не городъ и даже не деревня, а такъ десятокъ съ чѣмъ-то домовъ.
На другое утро князь опять пришелъ къ намъ. Онъ долго говорилъ о милости сдѣланной ему нашимъ императоромъ и о пользѣ которую принесло пребываніе нашего фрегата на водахъ Адріатики.
— Въ память этого пребыванія, сказалъ онъ, — я прошу васъ, господа, принять орденъ Даніила Іго за независимость Черногоріи. Но извините, господа, я дамъ вамъ только патенты, а кресты мнѣ еще не выслали изъ Вѣны. Бывшіе въ наличности я роздалъ за Грахово.
Въ 10 часовъ, при громѣ выстрѣловъ изъ граховскихъ орудій, мы выѣхали изъ Цитинья. Князь насъ провожалъ версты три на великолѣпномъ бѣломъ аргамакѣ, взятомъ тоже у Турокъ подъ Граховомъ.
Часа въ два мы прибыли на перевалъ, откуда открывался видъ на Адріатику. Послѣ дикихъ, мрачныхъ Черныхъ Горъ, невольно веселитъ глазъ дивный ландшафтъ открывшійся предъ нами. Четыре тысячи футъ подъ нами, какъ бѣлая точка окруженная зеленью, красовалась Будуа. Maitre d’hôtel князя обратилъ наши взоры на болѣе прозаическую картину. На зеленой лужайкѣ, на снѣжно-бѣлой скатерти, стояли груды серебра со всевозможными яствами.
Отвѣдавъ послѣдній разъ хлѣба и соли гостепріимнаго Черногорскаго князя, мы быстро стали спускаться, и въ 8 часовъ фрегатъ уже шелъ подъ всѣми ларами по направленію Рагузы.
По приходѣ въ Гравозу, наша жизнь пошла опять своимъ чередомъ; днемъ служба, а вечеромъ, если не вахта, поѣздка въ Рагузу. Съ Французами мы какъ-то уже совсѣмъ прекратили сношенія. Большинство офицеровъ было недовольно что хотя и придетъ на смѣну корветъ Баянъ, но поздно, и мы не поспѣемъ вернуться въ Кронштадтъ въ эту осень. Но все-таки ждали Баяна съ нетерпѣніемъ; наконецъ въ концѣ октября онъ пришелъ. Мы отправились къ офицерамъ, забросали ихъ вопросами о родныхъ, о родномъ. Они радовались что пришли въ Средиземное море, наши грустили что не могутъ попасть въ Балтійское. Одни матросики безаботно радовались. На корветѣ была принята провизія въ Кронштадтѣ на четыре мѣсяца, и въ томъ числѣ родной пѣнникъ и черные сухари. Наши Полканцы уже давно получали ромъ и пшеничные галеты. Соскучились по родимому. Сейчасъ же отправилась депутація къ старшему офицеру.
— Ваше благородіе, позвольте промѣнять ведро на ведро, пудъ на пудъ; мы, пожалуй, придачи дадимъ.
Позволили. Радости не было конца какъ засвистали «къ водкѣ!»
Всѣ бросились къ яндовѣ.
— Вотъ она, матушка! индо донушко видно.
Старшій боцманъ, Тарасъ Егоровичъ, на что служака и знаетъ морской этикетъ, но и то не выдержалъ:
— Ваше благородіе, позвольте другую выпить.
Любо смотрѣть на нихъ было. Баянъ заступалъ ваше мѣсто, а мы должны были идти въ Ниццу на соединеніе съ эскадрой Великаго Князя Генералъ-Адмирала.
Простившись съ Рагузой, простившись съ нашими офицерами, мы развели пары и, отсалютовавъ флагу Jurien de la Grravière’а, снялись съ якоря.
Проходя Рагузу, мы убавили ходъ; на стѣны крѣпости и на сосѣдніе холмы высылало все населеніе города; намъ махали шляпами, платками, кричали «ура» и «addio»….
Фрегатъ далъ полный ходъ и сталъ быстро удаляться. Солнце садилось и обливало золотистыми лучами утопающую въ волнахъ Адріатики Рагузу. Прощай Рагуза, addio Carolina!… А изъ каютъ-кампаніи слышались аккорды піанино и голосъ романса:
Солнце дважды не восходитъ.
Счастье дважды не приходтъ.
Черезъ шесть дней мы бросили якорь на рейдѣ Виллафранки.
- ↑ Приличное вознагражденіе. Тому кто найдетъ случай отбомбардировать какой-нибудь городъ. Адресоваться къ мичманамъ фрегата Полканъ, въ морѣ.
- ↑ Съ эскадры адмирала Ушакова капиталъ-лейтенантъ Белли, съ 700 матросовъ, въ 1799 году, взялъ приступомъ Неаполь, и выгналъ французскій гарнизонъ. Императоръ Павелъ I сказалъ: «Белли удивилъ Европу, я удивлю его» и далъ ему орденъ Св. Анны Ій степени.
- ↑ Состоялъ въ эскадрѣ адмирала Сенявина, въ 1807 году, послѣ Тильзитскаго мира.
- ↑ Республиканскій сенатъ семи Іоническихъ острововъ поднесъ адмиралу Ушакову адресъ и алмазную шпагу съ надписью «Корфу избавителю Ушакову».
- ↑ Адмирала Сенявина, бывшаго въ Адріатикѣ въ 1806—7 году.
- ↑ Раки — водка.
- ↑ Турецкая крѣпость на Аібанскомъ берегу Адріатическаго моря.
- ↑ Рубка — будка посреди верхней палубы.
- ↑ Севастопольскій офицеръ, бывшій потомъ генеральнымъ консуломъ въ Бѣлградѣ и посланникомъ въ Пекинѣ.
- ↑ Вы меня не узнаете?
- ↑ Еслибъ у васъ была борода и феска, вы были бы Жоржъ К…
- ↑ Я изъ тюрьмы.
- ↑ Что за штуки, любезный К…
- ↑ Да нѣтъ же, это не шутки, эти негодяи Австрійцы меня бросили въ тюрьму.
- ↑ Это не площадь — это залъ, и самое лучшее въ немъ — это потолокъ.
- ↑ Господа, вы плохо выбрали время посѣтить Цетинью.
- ↑ Во дворцѣ революція, княгиня Даринка хотѣла ввести въ употребленіе носовые платки, но придворные возмутились.
- ↑ Иванъ Петровичъ Епанчинъ съ эскадрой Балтійскаго флота. Во время Голштейнской войны. Но что замѣчательно, я слышалъ почти буквально то же самое отъ другаго лица и при другихъ обстоятельствахъ. Въ 1857 году, когда нашъ фрегатъ пришелъ въ Грецію, она была еще занята французскими войсками. Оккупаціоннымъ корпусомъ командовалъ вице-адмиралъ графъ Bouët Willaumez, бывшій начальникъ штаба французской эскадры въ Черномъ Морѣ. Мнѣ часто приходилось говорить съ нимъ о Севастополѣ и Крымской войнѣ вообще. Разъ, говоря о причинахъ войны, онъ заступился за Наполеона и сказалъ: «Не могла же Европа смотрѣть равнодушно когда на сѣверѣ русскій адмиралъ диктаторски распоряжается царствомъ, а съ юга другой генералъ доноситъ: Венгрія у ногъ вашего величества.»