Шекспиръ въ переводѣ А. Л. Соколовскаго. Гамлетъ. Спб., 1883.
А. Л. Соколовскій, извѣстный уже давно прекрасными переводами Шекспировскихъ пьесъ (напр., «Генриха IV», въ изданіи Некрасова и Гербеля), предпринялъ громадный трудъ перевести всего Шекспира; отсюда общее заглавіе, подъ которымъ изданъ имъ новый переводъ «Гамлета» — седьмой по счету (если не принимать въ соображеніе отдѣльныхъ отрывковъ). Соперничать съ переводомъ г. Соколовскаго могутъ, впрочемъ, только труды Кронеберга и г. Загуляева. Сумароковъ и Висковатовъ, даже Полевой, не столько переводили, сколько передѣлывали Шекспира; языкъ Вронченко устарѣлъ уже къ сороковымъ годамъ, когда о немъ пришлось говорить Бѣлинскому. Переводу Кронеберга (вошедшему въ составъ вышеупомянутаго изданія) скоро исполнится сорокъ лѣтъ, но онъ еще замѣчательно свѣжъ и несомнѣнно превосходитъ позднѣйшій почти на двадцать лѣтъ переводъ г. Загуляева. Свою рѣшимость вступить на путь, по которому уже столько разъ шли другіе, г. Соколовскій мотивируетъ въ особенности успѣхами, сдѣланными въ послѣднее время русскимъ бѣлымъ стихомъ, благодаря такимъ мастерамъ, какъ Островскій и графъ Толстой (А. Е.). Безспорно, стихъ Кронеберга уступаетъ этимъ образцамъ — во внутренняя поэзія, которою онъ во многихъ мѣстахъ проникнутъ, часто заставляетъ забывать о его формальныхъ недостаткахъ. Тому, кто хочетъ превзойти своихъ предшественниковъ, угрожаетъ одна опасность: стараніе сдѣлать лучше — или по крайней мѣрѣ иначе — то, что и безъ того уже сдѣлано хорошо. Этой опасности не вездѣ избѣжалъ и г. Соколовскій. Подобно тому, какъ г. Загуляевъ переводитъ знаменитую фразу: to Ѣе, or not to be — that is the question (у Кронеберга переданную съ буквальною вѣрностью: «быть, иль не быть — вотъ въ чемъ вопросъ!») словами: «быть иль не быть — вотъ онъ, вопросъ», — г. Соколовскій уклоняется отъ подлинника и говорятъ: «жить иль не жить — вотъ въ чемъ вопросъ!» Объяснить это уклоненіе нельзя ничѣмъ инымъ, какъ именно нежеланіемъ повторять сказанное раньше. Слова: «жить иль не жить» передаютъ мысль Шекспира гораздо слабѣе, чѣмъ слова: «быть иль не быть». Послѣднія обнимаютъ собою обѣ загадки, мучающія Гамлета — и вопросъ о самоубійствѣ, и вопросъ о бытіи за гробомъ; первыя относятся только къ одному изъ нихъ и уменьшаютъ впечатлѣніе, производимое въ подлинникѣ вступительнымъ стихомъ монолога. Другія знаменитыя слова Гамлета: «Frailty, thy name is woman!» переведены у Кронеберга такъ: «Ничтожность, женщина, твое названье»; у г. Соколовскаго: «суетность — вотъ имя вамъ, женщины!» Вполнѣ точнымъ ни тотъ, ни другой переводъ назвать нельзя (ближе къ подлиннику были бы, напримѣръ, слова: «о, женщины, измѣнчивость — вамъ имя!»); но выраженіе, избранное Бронебергомъ, кажется намъ и болѣе вѣрнымъ, и болѣе сильнымъ. Вообще мы должны признаться, что всѣ четыре главные монолога Гамлета (во второй сценѣ перваго акта, послѣдней — второго, первой — третьяго, и четвертой — четвертаго) производятъ на насъ болѣе глубокое и цѣльное впечатлѣніе у Кронеберга, чѣмъ у г. Соколовскаго. Избѣгая слишкомъ обширныхъ цитатъ, приведемъ, однако, нѣсколько параллельныхъ мѣстъ изъ всѣхъ этихъ монологовъ.
«И до того должно было дойти!
Два мѣсяца! нѣтъ, даже и не два,
Какъ умеръ онъ — такой монархъ великій,
Гиперіонъ въ сравненьи съ симъ сатиромъ,,
Такъ пламенно мою любившій мать,
Что и небесъ неукротимымъ вѣтрамъ
Не дозволялъ лица ея касаться…
Земля и небо! долженъ ли я вспомнить?..
И башмаковъ еще не наносила,
Въ которыхъ шла, въ слезахъ какъ Ніобея,
За бѣднымъ прахомъ моего отца…
О, небо! Звѣрь, безъ разума, безъ слова,
Грустилъ бы долѣе»…
(Переводъ Кронеберга).
…"Думалъ ли, гадалъ ли
Хоть кто-нибудь, чтобы могло дойти
До этого?.. Два мѣсяца… Какое!
Двухъ не прошло съ тѣхъ поръ, какъ умеръ онъ,
Король — краса и слава, орелъ которымъ
Теперешній ничтоженъ, какъ сатиръ,
Сравненный съ Аполономъ!.. Онъ, любившій
Такъ мать мою, кто былъ готовъ сердиться
На вѣтерокъ, пахнувшій своевольно
Въ ея лицо!… Земля и небо! Мнѣ ли
Объ этомъ вспоминать?..
…Не износивъ еще
Той обуви, въ которой шла въ словахъ
Она, какъ Ніобея, провожая
Холодный трупъ покойнаго!.. А нынѣ!..
Свирѣпой звѣрь безъ разума и смысла
Грустилъ навѣрно бъ дольше!«…
(Переводъ г. Соколовскаго).
Не говора уже о томъ, что переводъ Кронеберга почта буквально вѣренъ подлиннику, онъ несравненно болѣе сжатъ и болѣе поэтиченъ. Передавая вопросъ Гамлета: must I remember? словами: „мнѣ ли объ этомъ вспоминать“, г. Соколовскій переносятъ удареніе на то, что вспоминать долженъ Гамлетъ, между тѣмъ какъ центръ тяжести лежитъ очевидно въ обязанности вспомнить, столь мучительной для героя великой драмы. Прибавка эпитетовъ тамъ, гдѣ ихъ нѣтъ въ подлинникѣ (свирѣпый звѣрь); замѣна одного эпитета другимъ (холодный трупъ вмѣсто бѣднаго); передача въ нѣсколькихъ стихахъ того, что у Шекспира (и у Бронеберга) выражено въ одномъ; непоэтическая картина короля, сердящагося на вѣтерокъ (и почему вѣтерокъ, когда мы читаемъ въ подлинникѣ: that he might not beteem the winds of heaven visit her pace too roughly?) — все это далеко не составляетъ шага впередъ, въ сравненія съ работой Кронеберга. Особенно слабы у г. Соколовскаго послѣднія строки монолога: „Но тшъ (!!)! пустъ плачетъ сердце. Мысли надо таитъ въ себѣ“ (въ подлинникѣ: but break, my heart, — for I must hold my tongue; у Кронеберга: „скорби, душа моя! уста должны молчать“).
Во второмъ изъ названныхъ нами монологовъ Гамлетъ иронизируетъ надъ самимъ собою, жестоко упрекая себя за слабость, за недостатокъ энергіи и твердой воли. Онъ перечисляетъ обиды, которыхъ никто не рѣшался причинить ему — и съ насмѣшливой горечью признаетъ себя способнымъ смиренно перенести ихъ. У Кронеберга эта мысль выражена столь же ясно, какъ у Шекспира ('Swounds, I should take it!» — «А я обиду перенесъ бы!»); у г. Соколовскаго она затемнена словами: «и однако по виду такъ», которыя можно понять и въ томъ смыслѣ, что смиреніе Гамлета только видимое, кажущееся. Слѣдующее затѣмъ мѣсто передано Кронебергомъ почти буквально и чрезвычайно удачно:
«Я голубь мужествомъ, во мнѣ нѣтъ жолчи,
И мнѣ обида не горька; иначе
Уже давно раба гніющимъ трупомъ
Я вороновъ окрестныхъ угостилъ бы».
У г. Соколовскаго оно читается такъ:
… «Я воробей (?) душой!
Во мнѣ нѣтъ даже желчи, чтобъ усилить
Сознаньемъ оскорбленье! — будь иначе,
Я прахомъ бы развѣялъ гнусный трупъ
Презрѣннаго убійцы!»
Гамлетъ г. Соколовскаго безъ всякаго основанія называетъ себя «пустѣйшимъ верхоглядомъ, сказочнымъ дуракомъ», безъ причины оскорбляетъ актера прозвищемъ «пустой» (излишніе эпитеты — вообще слабая сторона переводчика) и точно также безъ причины приписываетъ ему святой порывъ" (восклицаніе: and all for nothing — у Кронеберга: и все изъ ничего" — г. Соколовскій переводитъ цѣлымъ стихомъ: «и что-жъ? Изъ-за чего такой святой порывъ?»).
Третій монологъ, послѣ словъ: «окончить жизнь — уснуть — не болѣе!» у Кронеберга читается такъ:
…"И знать, что этотъ сонъ
Окончитъ грусть и тысячи ударовъ —
Удѣлъ живыхъ… такой конецъ достоинъ
Желаній жаркихъ".
У г. Соколовскаго этому мѣсту соотвѣтствуютъ слѣдующіе стихи:
… «Когда-жъ при этомъ вспомнить,
Что съ этимъ сномъ навѣки отлетятъ
И сердца боль, и горькія обиды —
Наслѣдье нашей плоти — то не въ правѣ-ль
Мы всѣ желать подобнаго конца?»
Не говоря уже о растянутости, ослабляющей эффектъ, мысль подлинника передана здѣсь невѣрно: можно подумать, что боль сердца и горькія обиды отлетятъ вмѣстѣ съ сномъ — между тѣмъ какъ положить имъ конецъ должно именно наступленіе сна.
…И мы скорѣй снесемъ земное горе,
Чѣмъ убѣжимъ къ безвѣстности за гробомъ".
Эти два стиха Кронеберга вполнѣ точно передаютъ мысль Шекспира: and makes us rather bear those ills we have, than fly toothers that we know not of. У г. Соколовскаго мы читаемъ:
… «Мы скорѣй сносить готовы
Позоръ и зло, въ которыхъ родились,
Чѣмъ ринуться въ погоню за безвѣстнымъ».
Убѣжать къ чему-нибудь я ринуться за чѣмъ-нибудь въ погоню — далеко не одно и то же; о погонѣ здѣсь не можетъ быть рѣчи уже потому, что извѣстному злу Шекспиръ противопоставляетъ также зло, только неизвѣстное. Слова: «въ которыхъ родились» — прибавка къ подлиннику, неправильно ограничивающая его смыслъ. Совершенно невѣрно переведенъ г. Соколовскимъ и слѣдующій затѣмъ стихъ: thus conscience does make cowards of us all — «всѣхъ трусами насъ сдѣлала боязнь» (у Кронеберга: «такъ всѣхъ насъ совѣсть обращаетъ въ трусовъ»). Боязнь, дѣлающая трусами — ничего не выражающая тавтологія, между тѣмъ какъ въ словахъ Шекспира и Кронеберга мы видимъ ясное указаніе на борьбу между мыслью и волей.
Въ четвертомъ монологѣ нѣсколько мѣстъ ослаблено распространеніями, къ которымъ слишкомъ часто прибѣгаетъ г. Соколовскій. Сравнимъ, напримѣръ, слѣдующіе стихи:
У Кронеберга: «Какъ все винить меня! малѣйшій случай
Мнѣ говоритъ: проснись, лѣнивый мститель!»
У г. Соколовскаго: .. «Какъ однако
Сдвигаются, какъ будто бы нарочно,
Вокругъ меня случайности, чтобъ тѣмъ
Подвигнуть мстить!..»
У Кронеберга: .. «А въ этой мысли,
Какъ равложить ее, на часть ума
Три части трусости»…[1]
У г. Соколовскаго: .. «Коль скоро допустить,
Что въ долѣ небольшой сомнѣній этихъ
Виновенъ даже умъ, то въ остальной,
Гораздо большей части виновата
Презрительная трусость!»
У Кронеберга: «Меня зовутъ великіе примѣры,
Великіе, какъ міръ».
У г. Соколовскаго: …"Образцы,
Великіе какъ міръ, кричатъ мнѣ громко,
О томъ, что должно дѣлать".
Не мало такихъ распространеній можно найти и въ сценѣ Гамлета съ матерью; нѣкоторыя ея части удались Кронебергу гораздо лучше, чѣмъ г. Соколовскому (см., напр., превосходное мѣсто, начинающееся въ подлинникѣ словами: о, shame, where is thy blush?). Мы далеки отъ мысли, чтобы переводъ г. Соколовскаго былъ слабъ, неудаченъ; онъ несомнѣнно имѣетъ большія достоинства — но драгоцѣннымъ пріобрѣтеніемъ для нашей литературы мы назвали бы его въ томъ только случаѣ, еслибы у насъ не было перевода Кронеберга. Съ духомъ подлинника, съ безсмертными красотами величайшаго, быть можетъ, изъ всѣхъ созданій новѣйшей трагедіи этотъ послѣдній переводъ знакомитъ насъ во всякомъ случаѣ не меньше, чѣмъ трудъ г. Соколовскаго. Шекспиру особенно посчастливилось въ нашей литературѣ; между переводами главныхъ пьесъ его каждому скоро можно будетъ дѣлать выборъ по своему вкусу. Остается желать, чтобы очередь настала теперь для античной трагедіи; въ этой области сдѣлано у насъ, наоборотъ, крайне мало. — К. К.
- ↑ Почти буквально тоже и у Шекспира: «а thougdt which, quarter’d, hath but one part wisdom and ever three parts cowarh».