Чума (Дорошевич)

Чума : Индийская легенда
автор Влас Михайлович Дорошевич

Из цикла «Сказки и легенды». Опубл.: «Русское слово», 1910, № 196 — 200, 26 — 29 августа. Источник: Дорошевич В. М. Сказки и легенды. — Мн.: Наука и техника, 1983.^[1]

Принцесса Серасвати была прекрасна, как богиня, имя которой она носила.

Серасвати видела уже пятнадцатую весну, — но ещё не была замужем.

Её отец, раджа Джейпура, Субрумэни, был горд, как бог войны, именем которого он был назван.

Богдыхан далёкого Китая, куда дошла слава о могуществе и знатности раджи Субрумэни, прислал ему, по китайскому обычаю, золотую цепь с брильянтовым драконом, ища его приязни.

Но Субрумэни сказал пышному посольству:

— Ваш повелитель ошибся. Это подарок для моего тигра, а не для меня. Хотя бы и золотой, но цепи раджа Джейпура не будет носить даже в том случае, если китайский богдыхан примет от меня собачий ошейник из брильянтов для ношения на шее!

Когда близкие родные, раджапуты, спрашивали его:

— Кому же суждено быть мужем прекрасной Серасвати?

Субрумэни спокойно отвечал:

— Пока не знаю. Но не следует беспокоиться. Его имя принесёт нам слава. Это какой-нибудь могущественный раджа, который в настоящее время покоряет отдалённейшие страны. Когда он покорит весь мир и дойдёт к Джейпуру, — он будет здесь покорён принцессой Серасвати. И, обладая всем миром, получит ещё и Джейпур.

Потому что он думал, что весь мир — это только раковина, в которой лежит драгоценнейшая жемчужина — Джейпур.

Серасвати жила в том блеске, который приличествует единственному ребёнку столь великого раджи.

Она могла бы покрыть всю себя драгоценностями, если б красота, в которую одела её мать, не была прекраснее всех драгоценностей Голконды.

Искусный зодчий сделал для её драгоценностей помещение в стене, которое никогда не запиралось. В отверстие проходила только рука принцессы Серасвати.

Он оказался льстецом и правдивым в одно и тоже время, чего с тех пор никогда не случалось на свете.

Ручка Серасвати была так мала, что в это отверстие, кроме её, не могла пройти ничья другая рука. Спальня принцессы не имела окон.

Но стена её, выходившая на восток, была сделана из такого тонкого и ценного мрамора, что первый же луч солнца окрашивал её в розовый цвет, — и розовый сумрак наполнял комнату и нежно будил Серасвати:

— Одно солнце встало, вставай и ты.

Принцесса шла купаться в мраморном бассейне, пол которого казался усеянным цветами жасмина, а стены увешанными кистями винограда.

Это искусный ювелир, чужеземец, из далёких стран, взятый в плен, врезал в мрамор инкрустации из перламутра и круглых изумрудов, без жалости разрезая их пополам.

Воду для купанья принцессе каждый день привозили из Ганга, святой реки.

Когда раджа со своими родственниками, двором, наложницами и баядерками ездил на охоту, Серасвати сопровождала его на чёрном боевом слоне, убранном серебром, и была искусна в метании копья.

Когда же принцесса не охотилась, не играла с придворными дамами и надоедали танцы баядерок, — она лежала на мраморном полу, под которым летом текла холодная вода и в зимние месяцы — тёплая, и ей читали про похождения бога Вишну на земле, про его аватары, про Кришну, про Раму.

А то принцесса гуляла одна и мечтала, и это было продолжением того, что ей читали.

Среди цветов, стройных деревьев, изумрудных лужаек, брильянтами сверкающих ручьёв, красивых павлинов, — ей казалось, что вот-вот раздвинется куст бенгальских роз, и из него выйдет бог в образе юноши. Кришна или Рама.

Это казалось ей простым, как то, что следствие родится из причины. Она думала, улыбаясь:

«Многим кажется непостижимым существование богов. Мне казалось бы непонятным чудом, если бы в таком прекрасном мире не было богов. Мир достаточно хорош для этого!»

И появление бога среди такого прекрасного мира казалось ей таким же естественным, как появление ребёнка из утробы, переполненной жизнью.

И Серасвати на каждом шагу ждала встречи с молодым богом.

Однажды, гуляя и мечтая, она зашла слишком далеко, в лес, окружавший Джейпур.

Как вдруг раздался страшный рёв, и Серасвати увидела в нескольких шагах перед собой выпрыгнувшую из чащи тигрицу.

В чаще были её котята, и тигрица была разъярена. Она прижалась к земле, присевши на передние лапы, и медленно извивала хвост, глядя на Серасвати жёлтыми, раскрывавшимися всё больше и больше посредине глазами, готовясь прыгнуть.

В тот же миг из куста диких роз появился юноша, натянул свой лук, стрела вонзилась в ухо тигрицы и пронзила мозг.

Всё это случилось так быстро, что принцесса не успела даже испугаться.

Она много раз видела, как убивали тигров, — но все те удары перед этим показались ей работой ремесленника перед чудом артиста.

— Как мог, господин, попасть ты так метко? — спросила она, с восторгом глядя на стройного юношу.

А он, — прекрасный, как бог, — стоял перед ней, и глаза его, изумлённые и очарованные, как у тигра, становились всё шире и шире.

— Когда я метил в ухо тигру… — заговорил он. И ей показалось, что кругом в кустах запели птицы. — Когда я метил в ухо тигру, для меня во всём мире не было ничего, не было отчизны, не было меня самого, — ничего, кроме двух точек: конца моей стрелы и уха тигра. Так и сейчас, для меня нет ничего на свете, ни близкого, ни далёкого, — ничего, кроме тебя. Кто ты, госпожа?

— Я Серасвати.

— Ты богиня?

Серасвати радостно улыбнулась.

— Нет. Это моё имя. Я дочь раджи Джейпура. А как мне называть тебя?

— Те, кто любят меня, называют меня: Рама.

— Рама, ты бог?

И они улыбаясь, смотрели друг на друга. Так цветок, наклонившись к ручью, улыбается ручью, а ручей улыбается цветку.

— Нет. Я простой бедный кшатриа, ищущий работы своему копью, мечу и стрелам.

— Идём тогда к моему отцу. Он охотно возьмёт такого стрелка, как ты.

Юноша медленно покачал головой, так же пристально глядя на неё.

— Нет. Слуга твоего отца, я буду слугой и тебе. А тебе я хотел бы быть или господином, или никем. Серасвати взглянула на него с робостью. — Тогда пойдём просто к моему отцу, чтоб он мог поблагодарить тебя за спасение моей жизни, как отец и как раджа. Юноша улыбнулся.

— Тоже нет. Я не хочу, чтоб тебя оскорбили в моём присутствии, да ещё твой отец!

— Что говоришь ты? Как может оскорбить меня отец?

— Что он даст мне в награду? Мешок золота или горсть алмазов? Я не хочу, чтоб при мне так дёшево ценили твою жизнь!

«Он — кшатриа, и только! Но цветы скрывают простую землю, на которой они растут. Его благородство покрывает собой происхождение. Но, может быть, он бог, он Вишну, сошедший на землю и сам забывший о своём небесном происхождении среди земного сна. Так случается с богами. Да, да. Это, несомненно, бог!» — подумала Серасвати.

Она поставила ножку на голову убитой тигрицы. Маленькую ножку, пальцы которой были украшены драгоценными перстнями, а на щиколотке зазвенели тяжёлые золотые браслеты.

— Мне жаль бедного зверя! — сказала она, играя пальцами в тигровой шерсти.

— Благодаря ему, я в первый и последний раз в жизни увидела человека, которому поверила бы, что он бог, если бы он мне это сказал.

Рама побледнел.

— Почему же в последний раз, принцесса? — Я принцесса для всех. Но кто любит меня, тот зовёт Серасвати.

— Почему же в последний раз, Серасвати?

— Теперь я буду бояться выходить без стражи.

— Разве нет на свете Рамы? Со мной ты можешь гулять в чаще леса так же спокойно, как по дорожкам своего сада. Мой взгляд будет обшаривать каждый куст, и мои стрелы…

— Ты можешь пускать свои стрелы куда угодно, — но взгляды я хотела бы, чтоб направлялись на меня.

Серасвати рассмеялась.

— Ужасно весело разговаривать с человеком, который думает о тигрице и смотрит по сторонам! Я, юноша, всего в пятнадцатый раз в своей жизни вижу, как расцветают цветы. Но женщина пятнадцати вёсен в некоторых вещах старше мужчины тридцати. Женщина, юноша, боится невнимания не меньше, чем тигра.

Юноша был смущён.

— Что ж делать? Что делать? — повторял он.

Принцесса смотрела на него, сверкая смеющимися глазами и смеющимися белыми-белыми зубами.

— Надо гулять там, где нет тигров. Пойдём, я покажу тебе потайной ход, который ведёт в храм, в средине нашего сада. Она провела его в глубь леса, к груде наваленных камней. — Вот. Отвали эти камни. Перед тобой будет длинный подземный ход. Он приведёт тебя в маленький храм бога Вишну, который стоит среди зелени, в глубине дворцовых садов. Итак, завтра, как только горы станут чёрными на золотом небе, принимайся за работу. И лишь только по небу раскинут звёздный ковёр для пляски бога Сива, спускайся в потайной ход и иди. В этот час я молюсь в храме бога Вишну одна и совершаю жертвоприношение. Смотри, не опоздай, чтобы я не успела возложить всех цветов лотоса на алтарь бога, — тогда не останется ни одного, чтоб украсить твою голову. До завтра! Или? Она стыдливо посмотрела на него.

— Зачем завтра, которое принадлежит богам, когда у нас сегодня принадлежит нам? Я жду тебя сегодня вечером. Звёзд и тебя.

Она убежала.

Звёзды загорелись, повисли и задрожали над землёй. В тёмном храме бога Вишну, среди цветов и густых деревьев, в глубине дворцовых садов, раздался голос:

— Серасвати!

И из подземелья выросла тёмная фигура, стройная и среди мрака.

От алтаря отделилась другая тёмная и стройная тень.

— Мой Рама!

— Не слишком ли я много нарвала цветов, что ими ещё полны мои руки? — сказала Серасвати.

— Я слишком торопился, милая, потому ты и не успела возложить их на алтарь бога! — сказал Рама.

— Пусть не будет на нашем языке слова «слишком». Любовь не знает этого слова. Вот этот венок из жасминов я надену на твою прекрасную голову, как надевают венки на головы богов. А цветы лотоса мы будем возлагать вместе.

— Как делают новобрачные.

— Ты слишком торопишься! — вздохнула Серасвати.

— Так боги быстро мчатся в непрестанной пляске своей.

Рама упал на колени и обнял её стройные колени.

— Слушай, Серасвати! Я не бог, как, кажется, ты меня считаешь, — но я и не простой кшатриа. Я принц, законный наследник Непала. Мой дядя, после смерти моего отца, захватил мой престол и приказал меня умертвить. Но я бежал — и вот с тех пор, под именем простого кшатриа Рамы, я скитаюсь по свету, возмужал и служу в войсках у различных раджей, учась отваге и военному делу. Весь Непал ропщет под игом злодея-дяди, но близок час возмездия. Ты слышала, быть может, что раджа Непала тяжко болен. Пусть боги свершат за меня моё дело. Но если бы он выздоровел, я явлюсь и помогу времени. Я не хотел марать в его крови руки, которая имеет право убивать, потому что я кшатриа. Но теперь он заслоняет от меня не только престол, но и тебя. Я овладею моим Непалом. Вельможи, которые помогут мне взойти на престол моего отца, — я обопрусь об их руку. Те, кто будет мне препятствовать, — их трупы послужат мне ступенями к трону. Пусть боятся теперь не ненависти моей, а любви. Нет безжалостнее ко всему миру человека, который любит. Раджей Непала я явлюсь к радже Джейпура и попрошу у него дочери. Я знаю, что твой отец горд, Серасвати. Что он требует от будущего зятя завоевания чуть не целого мира. Но это завоевание возвратило бы ему дочь? Я сделал для него больше, чем сделал бы покоритель всего мира. Пусть он отдаст мне то, что я вырвал у смерти!

— Бог, раджа или кшатриа, но ты мой бог, мой Рама, мой Кришна, мой Вишну! — ответила Серасвати.

И не один ещё вечер они гуляли рука об руку в тёмных аллеях садов раджи Джейпура, беседуя при звёздах, невидимые никем.

Но, вот, пронёсся слух, что старый раджа Непала умер, и Рама исчез.

Вскоре до Джейпура дошло известие, что в Непале явился истинный раджа — Рама, у которого дядя отнял престол. Что народ с радостью его встретил.

Что молодой раджа с яростью набросился на сторонников дяди. Рассказывали об ужасных казнях и пытках, которым он подверг своих врагов и злодеев.

При дворе раджи джейпурского все хвалили мудрость молодого раджи:

— Он благоразумен, как старик. Не оставляет в живых ни одного врага. Единственное верное молчание — вечное.

Но всё же ужасались количеству жертв:

— Всё же, это были придворные!

А Серасвати, слушая это, думала: «Всё это из-за меня!» И в первый раз мир вызвал у неё удивление:

— Неужели любовь родит в человеке жестокость?

Прошло немного времени, и во дворец раджи Субрумэни, с блестящей свитой, в богатом воинском уборе, явился Рама.

Сверх кольчуги, на тонкой золотой цепочке, на груди его висела огромная жемчужина, величиною с грушу, единственная в мире, украшение раджи Непала.

Раджа Рама дважды преклонил колена пред полулежавшим на большом мраморном троне, отделанном драгоценными камнями, раджей Субрумэни.

— Приветствую твою старость и мудрость!

— Приветствую тебя, отец Серасвати!

И в третий раз, не поклонившись до земли, сказал:

— Приветствую тебя, раджа Джейпура!

— Какой бог внушил тебе прекрасную мысль посетить Джейпур? — отвечая на приветствие, спросил Субрумэни.

— Меня привела сюда богиня Лакчми, богиня любви и покровительница семейного счастья, — ответил Рама, по приглашению Субрумэни, занимая место около трона. — Я приехал, чтобы насладиться твоей мудрой беседой, господин, рассказать тебе, в свою очередь, одну историю, которую ты выслушаешь со вниманием, и обратиться к тебе с просьбой.

— Меня особенно радует последнее! — сказал Субрумэни. — Но начинай, с чего хочешь.

С глубоким вниманием слушал старый раджа о том, как спасена была его единственная дочь, но, когда Рама, опустившись на колени, сказал:

— Дай мне в награду её!

Субрумэни улыбнулся, глядя на юношу.

— Подвиг похож на девушку, — сказал он, — выходя замуж, она теряет своё имя. Подвиг, соединяясь с благодарностью, называется уже службой. Ты молодой человек, и лучше тебе сохранить за собою подвиг.

— Ты смеёшься над гостем! — воскликнул Рама. — Если твоими устами говорит богиня Лакчми, то моими бог Ганеш, бог мудрости. Пусть боги беседуют между собой. Разве боги могут насмехаться друг над другом? Вечно радостные, они шутят между собой. Вот, и ты шутишь со мной, стараясь уверить, будто одной, ловко пущенной, стрелой можно положить к своим ногам Джейпур. Если бы за каждого убитого тигра пришлось платить Джейпуром, богам пришлось бы создавать по нескольку Джейпуров всякий раз, как охотится тигрица. Докажи мне, что Джейпуров столько, сколько стрел в твоём колчане, — и тогда бери мою дочь. — Но я требую того, чего бы ты лишился без меня. — Чтоб впредь мне не подвергать себя такой опасности, я запру свою дочь в башню. Это более надёжное средство от тигров, чем ловкие стрелки. Нет, мой милый мальчик, чтобы кончить шутки, я скажу тебе: к Джейпуру шагают через весь мир, а не через издохшего тигра.

— Что ж, ты ждёшь, что бог Вишну явится просить у тебя дочь?

— Это было бы для него приличным предлогом сойти на землю!

Старик нахмурился.

— Ты, может быть, думаешь меня обидеть своими оскорблениями? Напрасно. Орёл, парящий выше гор, не замечает мальчишки, который бросает в него камешками. К тому же, сильный удар делает незаметными слабейшие. Оскорбление, которое нанёс ты мне тем, что попросил для себя дочери раджи Джейпура, так сильно, что мне нечувствительны все остальные. Но ты мой гость. Из уважения к себе, я не отвечаю тебе, как ты того заслуживал бы. А потому вели седлать коней и отправляйся в дорогу. И вот тебе мой совет: какой бы бог или какая бы богиня ни посылали тебя в путь, — отправляясь, никогда не забывай принести жертву богу мудрости. Ганеш спасёт тебя от глупостей, вроде тех, которые ты наговорил здесь. Прощай.

Взбешённый, поруганный, убитый съезжал Рама со двора раджи Джейпура.

Серасвати принарядилась, ожидая каждый миг, что отец сейчас её позовёт, чтоб соединить с Рамой.

Увидев в окно, как он, чернее тучи, с лицом, искажённым от невыносимого страдания, садится на коня, — Серасвати бросилась к отцу.

— Отец! Что ты сделал?

— Что должен был сделать раджа Джейпура: отказал со смехом. А теперь я сделаю то, что должен сделать отец: я запру тебя в башню. В ней ты будешь в безопасности и от тигров, и от охотников.

— Отец, отец! Но всё моё счастье — быть его женой! — ломала руки Серасвати.

— А для меня было бы несчастием видеть свою единственную дочь замужем за простым раджей, каких много!

И снова Серасвати изумилась миру.

— Это — родительская любовь? — воскликнула она в ужасе. — Вы, родители, говорите, что любите нас? В нас вы любите исполнителей ваших желаний, вашей воли. Вы, раджи, хотели бы рождать рабов. Вы смотрите на нас, как собака на свой хвост. Чтоб он вертелся так, как она хочет!

— Я хочу, чтоб мой хвост лежал спокойно! — улыбнулся раджа Субрумэни и приказал запереть дочь в высокую башню.

Взбешённый явился Рама к радже священного Бенареса.

— Я раджа Непала! — сказал он. — Ты знаешь моё государство, а воинов у меня столько, что на каждого брамана в твоём святом городе, не смеющего поднимать оружие даже на свою защиту, у меня есть кшатриа, созданный богами на то, чтобы убивать. Вся Индия знает отвагу моих горцев, а обо мне ты, может быть, что-нибудь уж слышал. Вечно говорливая, как река, молва, вероятно, донесла до тебя весть, как я поступаю с врагами. Хочешь ли узнать, как я обращаюсь с друзьями? Хочешь, чтобы я был тебе слугою, или, — если жребий войны так решит, — твоим господином? То или другое решенье твоей судьбы в твоих же руках. У тебя есть дочь — прекрасная принцесса Миначчи. Вот радостная лужайка, на которой мы можем сойтись друзьями. Отдай мне свою дочь, и ты приобретёшь сына, преданного и верного. Слава о красоте Миначчи несётся по свету, как аромат цветка по воздуху. Но скажу тебе откровенно, что не любовь, а ненависть привела меня в твой дворец. Это надёжнее. Любовь гаснет со временем, неудовлетворённая ненависть разгорается. Я другом пришёл к радже Джейпура. По его сединам я думал, что под ними скрывается мудрость. Где цветы — там и корни. Но увидел, что глупость оделась в серебряную одежду мудрости. И снег седин выпал на невысокой горе. Я пришёл к нему с лаской, он искусал меня, как бешеная собака, которая кусает того, кто её гладит. Пусть пеняет на себя, если я заболел бешенством. В приданое за прекрасной Миначчи ты дашь мне твоё войско. Я соединю под своей властью войска Непала и Бенареса, — и свадебным подарком от зятя тебе будет Субрумэни, раджа Джейпура. Он не хотел носить золотой цепи китайского богдыхана, — пусть поносит железные цепи. Ты сделаешь его своим погонщиком волов, вожатым слона или заставишь его плясать на потеху, плетьми побуждая старые ноги к весёлым прыжкам. Раджа Джейпура на цепи за твоими носилками, — это стоит единственной в мире жемчужины на цепочке на груди моей, раджи Непала. Подумай об этом, а также и о том, чтоб тебе самому не пришлось испытать на себе участь, которую я только что готовил радже Джейпура, вызывая радостную улыбку на твоём лице. Выбирай. Посоветуйся со своею мудростью, я подожду её ответа.

Радже святого города были хорошо известны мужество и воинская доблесть горцев Непала.

Но больше всего соблазнял Субрумэни, пляшущий ему на потеху.

Чтоб человек возвысился, ему нужно унизить себе равных. Это единственный способ стать выше других.

— По блеску твоего подарка, — сказал раджа Бенареса, — я вижу твоё благородство. Такой сын заставит меня забыть о потере дочери. Я отдаю тебе мою дочь.

— И чтобы свадьба была отпразднована немедленно, а блеском своим затмила рассказы о свадебных пирах богов — воскликнул с нетерпением Рама.

— Она будет достойна твоей знатности, красоты моей дочери и моего богатства! Вся Индия будет говорить о ней.

— Пусть во всякий уголок проникнет весть о моём празднике. И даже за толстыми каменными стенами, запертые в башнях знают, что раджа Рама — солнце. Печали омрачают его на мгновение, как проносящиеся летом облачка.

И он тут же послал чрез гонца приказ своим кшатриа в Непал:

— Железной рекою лейтесь с наших неприступных гор в долины, как брызгами водопад, сверкая своими копьями. Идите все в святой Бенарес на соединение с войсками здешнего раджи. Идите, как друзья. Не грабя, не разрушая, не оскорбляя браманов, не насилуя женщин. Поголодайте пред хорошим обедом, чтобы лучше поесть. Награда за труды и воздержание ждёт вас впереди. Я дарю вам богатый Джейпур. Его женщины и девушки принадлежат вам, а их драгоценности — вашим жёнам. Вы смоете ржавчину с ваших мечей в крови жителей Джейпура. И не успеет теперешний месяц в небе дважды смениться на новый, как путник, стоя среди развалин в пустыне, спросит: «Где же Джейпур, слава о богатстве и красоте которого привела меня сюда из далёких стран? Где Джейпур?» И ему никто не ответит: «Здесь прошли воины Непала», — потому что некому будет ответить: кругом будут смерть и пустыня. Ко мне, кшатриа Непала! Ко мне, река копий, мечей и кольчуг с наших гор! Я хочу искупаться в её железных волнах.

И через неделю уже воины Непала с гиканьем и воинственными криками входили в Бенарес, пугая жителей своим ростом, воинственным видом, оружием и сверкающими, словно чёрные брильянты, глазами.

Не успели кончиться свадебные торжества, а Рама уже объявил поход.

— В угасающие пиры мы вольём новую радость: победу. И тогда допируем!

Он стал во главе войск Непала и Бенареса. И, глядя на стальное море копий, думал: «Если нет роз, украсимся полевыми цветами. Пусть наша любовь увенчается так, как угодно богам. Если тебе, Серасвати, не суждено быть моей женой, — ты будешь моею наложницей». Он крикнул, обнажая меч:

— Идём кормить чёрных джейпурских воронов!

И войска двинулись в поход. Браманы назвали это святой войной:

— Богиня Ганга затопляет долины Джейпура!

Благословили войско на победу.

И войско выступило в поход с криком:

— Во славу святой Ганги!

Когда весть об этом донеслась в высокую башню джейпурского дворца, Серасвати в третий раз удивилась миру:

— Люди прикрываются богами и богинями, как потаскушка развешивает тростниковые циновки, чтобы скрыть те мерзости, которые она делает. Право, можно подумать, что люди нарочно выдумали богов, как выдумали материи, чтобы закрывать срамные части своего тела.

Когда весть о нашествии дошла до старого раджи Субрумэни, он сказал на совете, на который собрались его родственники во дворце:

— Пусть глупый мальчик с разбега ударится лбом в неприступные стены Джейпура и расшибёт себе голову. О них уж немало завоевателей расшибали себе головы, в которых было тоже мало мозгов. Мы не будем мешать ему хорошенько разбежаться. Нет, я не пошлю ему навстречу моего войска. Я не буду разбрасывать по полю золота, а соберу его в своём кошельке. Войско запрётся со мною в городе. Раджа, который посылает войско на защиту страны, похож на человека, который тратит деньги на других. В минуту беды у него не останется денег для себя. Пусть войско останется целым и невредимым, чтобы охранять меня, мой дворец и мой город.

И приказал глашатаям объявить на площадях, на улицах, базарах Джейпура, в храмах и у фонтанов:

— Верные рабы! Я возвещаю вам великую радость! Нашего врага охватило безумие — вернейший залог нашего торжества! — и он сам стремится к своей гибели, направляясь на Джейпур, чтобы умереть под его стенами, на могилах прежде него живших безумцев, осаждавших Джейпур. Я не буду отнимать вашего времени ни у труда, ни у молитвы, ни у веселья, повторяя вам, что Джейпур неприступен. Об этом вы знаете от ваших отцов, которые узнали это от своих врагов. А могущество моего войска вы видите собственными глазами, с ужасом глядя на моих кшатриа. Радуйтесь же, жители Джейпура! Радуйтесь купцы, обременённые товарами, радуйтесь ремесленники, ищущие труда для своих рук. Наш Джейпур скоро будет переполнен. Беглецы со всей страны сбегутся под защиту наших стен и наших воинов. Что дороже жизни? Они будут платить, не считая, за кусочек крыши, который защитил бы их от солнца здесь, в этом городе, в этом жилище безопасности. Торговцы! У вас не будет недостатка в покупателях, — запасайте только побольше товаров. Мастера! У вас не будет недостатка в заказчиках, призовите только ваше трудолюбие. Джейпур! У тебя не будет недостатка в серебре.

И приказал по этому случаю увеличить налоги на купцов, ремесленников и владельцев домов.

— Глупый мальчик, которого назвали Рамой по ошибке! — смеялся старый Субрумэни. — Такое громкое имя при таком низком занятии! Он служит у меня пастушонком, который сгоняет мне овец, — а я буду их стричь. Зачем мне тратиться и посылать сборщиков податей по всей стране, отдавая им часть добытого, — теперь вся страна придёт в мой город сама, ко мне, и принесёт мне свои деньги! И всем этим я обязан Раме.

Рама, снедаемый страстью и ненавистью, вторгся в пределы страны.

Когда до дворца раджи дошли вести об ужасах, избиениях и разрушениях, которые творит на своём пути войско Рамы, — Субрумэни рассмеялся.

— Они не оставляют камня на камне.

— Глупый мальчик! Он бьёт кулаком по камням, чтобы сделать им больно. Может ли он уничтожить землю, по которой он идёт, высушить реки, сделать из копий такой щит надо всею страною, чтобы луч солнца никогда не дотрагивался до земли? А там, где есть земля, вода и солнце, явятся новые нивы, новые жатвы и новые доходы для раджи. Он избивает жителей? Пусть. Чем меньше будет жителей, тем больше на каждого будет земли. И я с одного буду брать столько, сколько брал с двоих. Глупый мальчик! Рассердившись на хозяина, он стегает его волов. Волы от этого только лучше идут. И хозяин, лёжа в телеге, может только поблагодарить дурака, который бежит по солнцу.

Когда Субрумэни сообщили, что целые деревни передаются на сторону врага, он тоже улыбнулся:

— Человек повинуется тому, кто занёс над ним палку. Сейчас палку над жителями держит Рама, — они признают своим хозяином его. Завтра замахнусь палкой я, — они снова будут ползать в пыли у моих ног. Собака сидела на цепи у моего соседа, а потом привязал её на цепь я, и она караулит мой дом.

Рама приближался к городу, а во дворце раджи пиры сменялись пирами. Субрумэни раз навсегда сказал:

— Довольно. Что я знаю, то я знаю. Пусть мышь бежит в ловушку. Когда здесь, под нашими неприступными стенами, войско Рамы истомится, мы сделаем вылазку, зайдём в тыл врагу и сдавим его с тыла и со стен, как семя сдавливают между двумя камнями. И из людей Рамы потечёт кровь. Отличное удобрение! Тут будет потом отлично родиться ячмень. Никогда хлеб не родится так хорошо, как на бывших полях сражений. Этим полям не нужно другого навоза, — они удобрены человеческим телом.

И когда войско Рамы подступило под стены Джейпура, Субрумэни издал приказ:

— Радуйтесь! Враг уже подошёл к краю пропасти. Сегодня уже следует рубить дерево на погребальный костёр Рамы. Приказываю стране быть бдительной, воинам всегда быть наготове, а жителям предаться веселью. Днём да будут принесены богам благодарственные молитвы и жертвы. А с наступлением мрака разложите, как в дни радости, весёлые костры пред вашими домами, соберитесь на плоских кровлях ваших, зажгите масляные светильники и факелы и, при свете их, под пологом из звёзд, пойте, позовите музыкантов, пусть баядерки храмов обходят дома и без устали пляшут, благодаря весельем вечно радующихся богов. В ответ на костры, которыми враги окружают город, мы осветим город и на яростные крики ответим пением. Радость пусть не оставляет своего жилища — Джейпура. И, едва спустилась тьма, Джейпур принял волшебный вид. На улицах было светло, как днём. Казалось, дома все дрожали и трепетали от радости при красном, дрожащем свете костров. Словно звёздный дождь упал на Джейпур, — на всех крышах светились огоньки. Будто с неба, сверху раздавались музыка и пение. Баядерки, все в золоте, с весёлыми криками перебегали из дома в дом.

Во дворце шёл пир, какого не видывали даже при блестящем дворе Субрумэни.

Тихо было в высокой башне, с узкими бойницами вместо окон.

До Серасвати доносились пение, музыка, крики пирующих во дворце. Доносилось всё издали, тихое, смягчённое ночной тишиной, — словно веселились где-то в другом мире. Как вдруг раздался вопль. Серасвати поднялась.

Вопль рос, рос, охватил дворец, разбежался по садам, растекался по городу.

От него дрожал, трепетал и бился в ужасе воздух, дрожали от страха, казалось, стены башни. И в темницу Серасвати вбежал с факелом её отец. С безумными глазами.

— Мы погибли! — крикнул он. — Враги ворвались в самую середину дворцовых садов через потайной ход, о котором не знал никогда никто, кроме членов нашей семьи. Через этот ход я решил сделать вылазку и, окружив их… Но теперь всё погибло. Джейпур пал! Из груди Серасвати вырвался вопль:

— О, я, несчастная! Это я указала Раме потайной ход! Через него он столько раз приходил ко мне в храм Вишну. Ненависть пошла по дороге любви.

Старик вырвал прядь седин из головы и повалился на землю при этих словах:

— Проклятая! Ты погубила Джейпур! Ты погубила меня! Будь проклята река и да будут прокляты источники, из которых она течёт. Смрадные, ядовитые источники! Да будут прокляты причины! Как дерево сохнет, — цветы, листья, ветви, ствол и корни его, — так да будешь проклята ты! Да будет проклято сладострастье твоей матери, грязный источник твоего рождения. Нет! Ты не моя дочь! Не дочь Субрумэни! Не дочь раджи! Ты дочь потаскухи, потаскуха сама, готовая продать любовнику Джейпур за поцелуй! Не я, — раб, пария своими презренными ласками заставил проснуться твою жизнь в проклятой утробе твоей матери. Я жил, окружённый изменой, и называл своей дочерью плевок раба, отродье парии, которого я палками приказал бы прогнать с этого света. Жить! Жить, чтобы твой любовник издевался надо мной, над тем, кто считал себя владыкой Джейпура, а не был даже отцом своей дочери? Чтобы ты равнодушно смотрела на мучения чужого тебе старика?

И, выхватив кинжал, старик перерезал себе горло. Брызги крови, как брызги кипятка, обожгли лицо Серасвати. И, вся потрясённая, поражённая ещё больше, чем испуганная, она кинулась на труп отца:

— Старик! Ты несправедлив к моей матери так же, как несправедлив ко мне, когда говоришь, будто я причиной гибели Джейпура! Ты не слышишь?

Она подняла руки к небесам:

— Боги всесильные, вечно радующиеся, несущиеся в непрерывной пляске, неужто на мгновенье печаль, недоуменье не отразятся на ваших лицах, когда сейчас мимо вас пролетает тень этого старика? Когда сейчас пролетит другая тень, его дочери? Что же за существо человек? Старик! Тот, кто был моим отцом, кого я считала своим покровителем, кто поступил со мной как враг! Ты мог бы быть сейчас, в это мгновенье, счастливейшим из людей, из отцов, из раджей. Я была бы замужем за Рамой, счастливейшей из жён. Рама был бы счастливейшим из мужей. Ты, счастливый отец, пировал бы сейчас. Отчего же не случилось всего этого? Почему не случилось так? К вам за ответом, боги, я иду!

Но в это мгновенье вбежала её старая айя, её нянька, и схватила её за руку с кинжалом.

— Стой! Ты виновница общей гибели! Из-за тебя война и приступ, кровь и насилие. Из-за тебя пылает город, рушатся дома, хрипят умирающие, из-за тебя кшатриа Рамы насилуют женщин. От насилья меня защищает возраст, а от смерти в моём возрасте ничто не защищает. Время занесло надо мной свой меч, что мне бояться меча воина? Но у меня есть внучка Парвати. Вот она. Видеть, как её будут насиловать на моих глазах солдаты? Ты должна спасти нас.

— Ты просишь помощи у человека, который летит в пропасть.

— Ты должна помочь мне спасти внучку. Мы пришли к тебе.

— Ты прячешься под падающее дерево. Первым долгом будут искать меня. Рама знает, что я заперта в башне. Первым долгом солдаты прибегут сюда. Бежимте. Я спасу вас. Я знаю пещеру в саду, которой не знает никто!

И они побежали.

Серасвати вперёд, указывая дорогу. Старуха и молодая девушка за нею.

Сад был полон криками радости и ужаса. Из дворца раздавался треск. Ломали и грабили. Между деревьев бегали женщины, которых нагоняли воины.

— Стой! — крикнул голос. — Принцесса выбежала из башни! Я видел сам, сейчас она бросилась вон в тот куст.

Солдаты кинулись к кусту и вытащили Парвати.

— Принцесса! Из башни!

— Стойте! Стойте! — отчаянно завопила старая айя. — Я нянька принцессы.

Её не дослушали.

— Бери и её!

— Вас-то нам и нужно!

— За принцессой и посланы!

Серасвати, спрятавшись неподалёку за деревом, осталась одна.

«Если не их, спасу хоть кого-нибудь!»- подумала она и, увидав несколько бежавших женщин, которых не преследовали в эту минуту кшатриа, выбежала им навстречу:

— Бегите за мной. Я вас спрячу!

Женщины кинулись к ней.

— Если ты здешняя, где нам скрыться?

— Идите, идите за мной!

Перебегая от дерева к дереву, прячась в кустах, ложась на землю, когда вдали показывался воин, — они благополучно достигли пещеры, о существовании которой не знал никто, которую однажды случайно нашла Серасвати среди чащи, гуляя по саду, когда она каждую минуту ждала появления бога из куста бенгальских роз.

Дрожа от страха, провели женщины ночь в этой пещере, издали слушая звуки победы.

Треск и свист пожара, грохот разрушаемых стен и яростные крики: желания сделали солдат ещё более яростными, чем сделала бы ненависть.

Рама был взбешён, что не нашли Серасвати:

— Из-за неё я зажёг этот пожар, а она ускользает от меня, как дым.

К нему принесли только голое тело зарезавшегося старика и привели несколько связанных раджапутов.

Они бросились на колени, ползали по земле, стараясь приблизиться и расцеловать его ноги. Но стража их отталкивала тупыми концами копий. Раджапуты отрекались от всякого родства с Субрумэни, проклинали его, отрекались ото всех прав своего рождения, клялись быть собаками Рамы и молили оставить им хотя бы самую презренную — но жизнь.

Рама с презрением ударил ногой в седой подбородок мёртвого Субрумэни, отчего у трупа раскрылась ещё больше рана на горле.

— Вот глотка, из которой раздавался собачий лай. Отодрать плетьми старого хвастуна! Подождите! Он не стоит того, чтобы об него марали руки кшатриа. Драть собак — дело рабов. Развяжите этих раджапутов. Сейчас я увижу ваше усердие ко мне. Плетей! Пусть дерут своего раджу!

Раджапуты кинулись на труп и принялись его полосовать плетьми.

— Я помилую только десятерых из вас, а остальных казню! — со смехом крикнул им Рама.

И они принялись стараться друг перед другом, чтобы отличиться усердием и попасть в число десяти.

— Проклятый старик! Старый дурак! Позор и бесчестье нашего рода! — кричал толстый раджапут, обливаясь холодным потом и стараясь хлестать изо всех сил.

— Негодяй! Погубитель Джейпура! Наш погубитель! — шамкал старик, с трудом поднимая плеть.

— Оскорбить Раму! Великого Раму! Раму — нашего бога!

— Славного Раму!

— Величайшего из раджей!

— Довольно! — крикнул Рама. — Я видел ваше усердие ко мне и верю вам. Вы будете верны мне, пока я буду силён. Отпустить из них десятерых, кого хотите, — приказал он воинам, — а остальных повесить!

Тело Субрумэни он приказал привязать на аркан за телегой и так тащить до Бенареса. Он написал тестю:

«Ты потерял презреннейшего из своих рабов, — накорми хоть, по крайней мере, собак». И с этой запиской отправил ему тело. Так прошла эта ночь.

Под утро солдаты, утомлённые работой разрушения, убийствами и наслаждениями, уснули, и женщины в пещере, когда взошло солнце, сделались смелее и заговорили. Так начинают щебетать птицы с восходом солнца.

— Кто ты, госпожа, прекрасная, как богиня? — обратились к Серасвати пожилые женщины, становясь перед ней на колени и целуя её одежду. — Кто ты, спасшая наших дочерей? Скажи нам твоё имя, чтоб мы могли повторять твоё имя, молясь богам, вместе с именами наших дочерей!

— Кто ты, прекрасная девушка? — говорили молодые, вслед за старыми, становясь на колени и целуя одежду Серасвати.

— Кто ты, спасшая нас от поругания и смерти? Скажи нам твоё имя, чтоб мы могли произносить твоё имя, как имя матери, молясь богам!

— За тебя ли надо молиться, тебе ли молиться?

— Смертная ты или богиня?

Серасвати улыбнулась им улыбкой, печальной, как восход солнца в туманное утро.

— Я несчастнейшая из смертных. Меня зовут Серасвати. Я дочь того, кто был вчера ещё раджей Джейпура.

При этом имени ужас отразился на лице у всех.

— Ты — Серасвати?

— Принцесса, которую ищут?

— Да, это я!

Женщины вскочили.

Теперь уж их лица были полны яростью. Той яростью, которую родит трусость.

— Зачем же ты не сказала этого раньше?

— Ты прячешься за нашими спинами!

— Ты прячешься в толпе несчастных!

— Как волк, в которого целит охотник, прячется в толпе овец.

— Я прячусь за вашими спинами? Я? Которая вас спасла?

Но в ужасе не рассуждают.

— Моя дочь рядом с Серасвати?!

— Какой ужас! Моя дочь вместе с Серасвати!

Серасвати не могла не улыбнуться.

— С принцессой Серасвати!

— С Серасвати, которую ищут!

— Как преступницу!

— Чтобы наказать!

Они спешили в безумном материнском страхе подальше оттащить своих дочерей, словно от прокажённой.

— И моя дочь рядом с нею?!

— Тише! Нас услышат!

И женщины замолкли в ужасе, что их крики услышали.

— Вон! Вон отсюда! — зашептали они.

— Дайте же мне хоть дождаться темноты, чтоб уйти незамеченной.

— Сейчас же, сейчас же вон!

И их шёпот показался ей похожим на шипение змей. Она с отвращением вышла из пещеры.

— Я прячусь за их спины! Люди, как мало вы справедливы, когда бываете счастливы! Мой бедный отец! И в вас совсем умирает справедливость, когда вы несчастливы!

Она смело пошла по разорённому саду, не боясь встречи и смерти.

Но смерть похожа на собаку.

Она кидается на того, кто от неё бежит. И не трогает того, кто смело идёт прямо на неё. Да и несчастия Серасвати не все ещё кончились. Когда что-нибудь знает кто-нибудь один, — есть уверенность, что это вскоре узнает весь мир.

Миначчи скоро узнала, в чём состояло оскорбление, которое нанёс раджа Субрумэни её мужу. И сердце её наполнилось ревностью.

С женщинами это случается часто. Она ревновала, ещё не успев полюбить своего мужа.

— Прекрасно! Прекрасно! — говорила Миначчи. — На мне женятся от досады, и меня бросают из любви. Я тряпка, которой перевязывают рану в сердце, нанесённую другой. Меня он бросил, не кончив свадебных торжеств, чтоб идти завоёвывать её. И она получает теперь поцелуи, которые принадлежат мне. А, может быть, и меня он целовал, думая о ней, и я получала поцелуи, принадлежавшие ей? Меня грабят, когда не обманывают, и обманывают, когда не грабят.

Известие, что Серасвати бежала при взятии Джейпура, наполнило Миначчи искренней радостью. Но, чтобы быть спокойной, она отдала приказ: — Тому, кто доставит принцессе Миначчи, супруге Рамы, бывшую принцессу Серасвати, живую или мёртвую, — будет выдано столько серебра, сколько весит Серасвати.

И, в ожидании поимки, наслаждалась больше, чем местью, — мечтами о мести.

Так грёзы о любви слаще самой любви. И в обладании мечты об обладании лучше самого обладания. Миначчи мечтала:

— Я прикажу выколоть ей глаза, выдернуть все зубы и по одному выщипать каждый волос, я прикажу вырвать ей груди железными клещами и выжечь клеймо на щеках. Узнает ли мой муж свою красавицу?

Но тут же решила иначе.

— Нет. Зачем трудиться быть жестокой самой, когда что есть более беспощадное, чем природа?

Она приказала собрать сто оспенных больных и запереть их в здание подальше от дворца.

— Я посажу к ним Серасвати, когда её приведут. А в ожидании она приказала делать каждый день жертвоприношение богине Оспы, чтобы умилостивить её на гнев, и богу Сива, чтобы он сохранил Серасвати живой.

Когда весть об этом дошла до Серасвати, она перевела свой изумлённый взгляд с земли на небо.

— И эти жертвоприношения будут приняты, и эти моленья исполнены? Что ж тогда боги? Они делают для людей гнусности за маленькие подарки? И так как никогда не может быть счастлив один, чтобы не был несчастлив другой, — то боги непрестанно делают людей несчастными за цветок или за молитву? Говорят, что боги создали землю по образцу неба. Можно подумать, что, наоборот, люди создали себе небо по образцу земли. И, желая создать себе слуг, создали богов!

Выйдя из пещеры и благополучно миновав пустынные сады, Серасвати была изумлена.

В противность обычаю, не весь Джейпур был сравнён с землёй.

Тот, кто мог заплатить за свою жизнь деньгами, — остался жив.

После страшной ночи купцы раскладывали товары в уцелевших лавчонках.

Награбленные ими у других, убитых, торговцев. А покупатели ходили и присматривали товары, собираясь покупать.

На награбленные деньги покупать.

Купцы были довольны, что у них стало меньше соперников. А покупатели радовались, что немного осталось народа, и можно всё дешевле купить.

В общем же никто особенно не запрашивал я особенно не торговался: продавали краденый товар и покупали на краденые деньги.

Уцелело несколько домов знатнейших раджапутов. Один указал потайное место, где хранились сокровища старого раджи, — и тем заслужил расположение нового повелителя.

Другой обещал указать, где хранится ещё больше сокровищ, — и тем входил в милость.

Садами домов, прячась и укрываясь, прошла Серасвати в жилище вельможи, ближайшего своего родственника.

— Серасвати, ты осталась жива?! — воскликнул он с изумлением, увидев её.

— Да, и даже не совершив измены! — ответила Серасвати. Спокойствие этого дома говорило ей о совершённой измене. — Но не бойся! Я не стану стоять укором перед твоими глазами. Спрячь меня только в течение дня и дай возможность бежать ночью.

— Правда, я бичевал сегодня ночью тело твоего отца, — сказал смущённо, опуская глаза, раджапут, думая, что Серасвати всё известно, — но на тебя у меня не поднялась бы рука. Твои несчастья кого не тронут! И будь я один… Но у меня семья. Я должен думать о ней.

— И, заботясь о своём сыне, ты хочешь, чтобы у него был отец негодяй?

— Те, кому нечего терять, как тебе, называют подлостью всякое благоразумие. Не подплывай к тонущему. Скорее он тебя утопит, чем ты его вытащишь. Несчастье прилипчиво. Когда мы устраиваем пир, мы зажигаем огни так, чтобы нигде не было тёмного уголка. В темноте прячутся мрачные мысли. Жизнь моей дочери была сплошным пиром, я не хочу, чтобы чужое горе наложило отпечаток на её нежную душу!

— О, святость семейных уз! О, жизнь, полная жертв! Вы приносите детей в жертву себе и себя в жертву детям. Прощай! Желаю твоей дочери, если с ней случится несчастье, постучать в дверь к человеку не столь добродетельному.

И сама она постучала в дверь другого родственника, другого раджапута.

— Серасвати! О, боги! — воскликнул он.

— В твоём голосе больше изумления, чем радости. Но мне всё равно, из какого чувства ты дашь мне приют до ночи и лошадь ночью. Ты ещё не успеешь придти в себя от изумления, как меня уж не будет в твоём доме.

— Нет, Серасвати!

Он не потупился и глядел на неё прямо.

— Я слишком чту и боюсь богов, чтобы та, кого они преследуют, переступила порог моего дома. Вспомни всё. Могущество твоего отца и его падение. Безумие, его поразившее. Его гордость и твоё унижение. Разве здесь во всём не видна воля богов?

— Кшатриа, ты говоришь как браман.

— Я счастлив, если это так. Кто же смертный, кто дерзнёт воспротивиться воле богов? Кто, безумец, подставит свою слабую грудь под разящий меч бога Сивы и, гордый, подумает, что меч бога разобьётся об его жалкую грудь?

— Воин кастою, твоя мать согрешила с браманом, когда зачинала тебя.

— Лучше ругательства врага богов, — лишь бы не его благодарность!

— Прощай, тигр с душою козлёнка! Жрец, нарядившийся воином! Отбивай хлеб у браманов, чтобы они прокляли тебя и призвали на твою голову все несчастья. Но до тех пор люди пусть станут меньше чтить и бояться богов. Иначе ты погибнешь среди богобоязненных людей, как среди диких зверей.

— Серасвати! Ты оскорбляешь вечно радующихся!

— Нет! Слава богам, создавшим тебя.

Она толкнулась в третью дверь. Ужасу раджапута здесь не было пределов.

— Серасвати! Что за безумие ты делаешь?

— Безумие! что я бегу от позора?

— Но Рама, наш раджа, отдал приказ отыскать тебя!

— И я должна сделаться его наложницей? Я? Дочь раджи?

— Раджа тот, кто раджа сегодня.

— Если бы вчера я сделалась наложницей Рамы, — это было бы преступлением, если я сделаюсь ею сегодня, — я исполню свой долг. Раджа переменился в Джейпуре. Но, ведь, я-то осталась та же, что была и вчера. Что же? Мой долг — совершить преступление, или преступление — исполнить свой долг?

— Мы обязаны повиновением радже.

— Если знатные ему так повинуются, то зачем Раме рабы? Желаю, чтобы те же самые мысли пришли тебе в голову, если Рама захочет сделать наложницей твою дочь. А, может быть, я угадываю твоё заветное желание?

— В тебе говорит безумие!

Четвёртый раджапут встретил Серасвати вздохом сожаления.

— У тебя добрая душа, но способна ли она на что-нибудь, кроме вздохов? — сказала Серасвати. — Или и ты собираешься меня награждать добрыми словами на пороге, вместо того, чтобы впустить к себе в дом, и дать мне добрый совет, вместо лошади?

Раджапут снова вздохнул.

— Серасвати, голос отца я слышу в твоих словах.

— Да, я приходилась дочерью моему отцу.

— В тебе говорит гордость. Но каждому положению присуще своё чувство.

— Мне?

— Смирение. Несчастию к лицу смирение, как гордость — украшение власти.

— И я смиренно должна сделаться наложницей убийцы моего отца?

— Я тебе не советую этого. Я советую одно: покориться. Орлы борются с бурями, а раненой птице одно — лететь по ветру. Со вздохом говорю тебе это, но иного сказать не могу.

— Смирение! Покорность! Перед тем, как говорить с несчастными, ешь благовонные травы. Тогда твои вздохи хоть усладят их ароматом.

И, оставшись одна пред захлопнутой дверью, Серасвати сказала себе:

— Нет! Я стану слишком святою, если буду продолжать стучаться к вельможам. Люди пускают в несчастных советами, как дети в собак камнями. Чтоб отогнать их от своего дома. Смирение! Покорность! Мы выдумали тысячи стражей, чтобы они оберегали нас от других. Всякий хотел бы, чтобы другие были честны. Тогда легче их обворовать. Добродетель — это то, что нам выгодно видеть в других. Смирение! Покорность! Боги, создавшие нас земными богами, не знают ни смирения, ни покорности. Мы сами выковали все эти цепи. Для других. О, вечно радостные боги! И вашего веселья не нарушает вид нечестивицы, нарушающей все законы неба и земли, лишённой смирения, не знающей покорности ни вам, ни родине? Семейные узы, повиновение богам, благоразумие, покорность власти, добродетели, — о, боги! — всё это существует для того, чтобы я сделалась наложницей Рамы! Никогда меня столько не направляли на путь добродетели, как с той минуты, когда я сделалась несчастной! Бедняков направляют на путь добродетели, как воров сажают в тюрьму. И добродетель — это тюрьма, в которую хотели бы посадить бедняков!

Она вышла из полуразрушенного города, по дороге, увидев труп убитого юноши, переоделась в его платье и стройным юношей, лёгким на ногу, бежала в горы.

Вблизи вершин она встретила стадо овец и пастухов, которые, собравшись вокруг костра, сидели и молчали, потому что им не о чем было говорить: они не видели ничего, кроме неба, овец, гор и друг друга.

— Привет и мир вам! — сказала Серасвати, подходя к костру.

— Привет и тебе, путник, а мир у нас всегда! — ответил один из пастухов.

— В долинах, однако, война. Жители Непала и Бенареса напали на жителей Джейпура, покорили страну и разрушили город.

— А нам не всё ли равно? — пожал плечами пастух. — Мы сгоним овец с гор, когда придёт время стрижки, — а кто будет стричь шерсть, — жители Непала, Бенареса или Джейпура, — не всё ли равно нам и овцам?

«Да, здесь мир! — подумала Серасвати. — Недаром в божественной песне рассказывается, что Кришна принял вид пастуха. Вот, люди такими, какими создала их природа».

— Могу ли я отдохнуть у вас? Я устал. Измучен дорогой! — сказала она.

— Посиди у костра, юноша, поешь, что осталось, и ложись, вон там, в шалаше.

Серасвати, измученная всем, что случилось, посидела недолго у костра, ушла в шалаш и тотчас заснула. Проснулась она среди ночи вдруг от какой-то тревоги. Сквозь плетень шалаша был виден горевший костёр. Пастухи не спали.

Когда люди ночью не спят, они совершают или обдумывают что-нибудь дурное.

И сердце Серасвати наполнилось ещё большей тревогой. Она прислушалась.

— Говорю, я видел своими глазами, — говорил один пастух странным, дрожащим отчего-то голосом, — я зашёл в шалаш и высек огонь, чтобы разыскать свою овчину. Она лежала разметавшись. Переодетая женщина!

— Я подумал это и раньше. У юноши маленькие и нежные руки, без мозолей. У мужчины таких не бывает! — сказал другой.

— А я почувствовал это по какой-то дрожи, которая охватывала меня всего, когда она сидела рядом! — сказал третий.

Они замолчали. И было что-то страшное в этом молчании.

Собака опасней, когда молчит, чем когда лает.

— Что ж с ней делать? — хриплым голосом спросил один, словно чем-то давясь.

— Что делают с женщиной! — ответил другой. — Я никогда не встречал женщины.

— Я встретил раз старуху-нищенку. Её могла принять за женщину только моя страсть.

— Не пропускать же такой красавицы. Такой ещё раз в жизни не увидишь! Это боги нам послали.

— Не пренебрегать же их милостью!

«Опять боги!» — подумала Серасвати.

— Как я её люблю! — словно чем-то захлебнулся один.

— И я!

— И я!

— Кто ж такой может не любить!

«Вот что человек, такой, каким его создала природа, называет любовью!» — с ужасом подумала Серасвати, встала и, вся дрожа, вышла из шалаша.

— Прощайте, добрые люди. Благодарю вас, что не обидели бедного странника. Я выспался и иду в путь.

Но пастухи преградили ей дорогу.

У них у всех были теперь глупые лица и хриплые голоса.

— Нет! — сказал один. — Юношу мы бы отпустили. А женщину нельзя пустить одну в горах ночью!

Они глупо улыбались.

— Во имя сострадания, пустите! — воскликнула Серасвати, кидаясь перед ними на колени.

Их лица стали угрюмы.

— Нельзя другому давать той монеты, которой сам не получал! — сказал один.

— Неужто вы захотите воспользоваться моим несчастьем?

— Афганец, у которого я занял одну серебряную монету на похороны матери, взял с меня двадцать, и я два года работал на него. Все пользуются нашим несчастьем. Что ж нам раз в жизни не попользоваться чужим, если боги послали такой случай?

— Слушайте же! Один миг внимания. Мои несчастия превосходят меру человеческих бедствий. Их нельзя выслушать без слёз. Я принцесса, в один день потерявшая всё: отца, власть, дворец, родину…

— Велико несчастье! — расхохотался пастух. — Живём же мы без дворцов и без власти!

— Может быть, у вас, у знатных, всё это большие несчастья, — сказал другой, — но мы не видели счастья. И нас разжалобить несчастиями мудрено. Ты жалуешься слепому, что видишь только на один глаз.

— Пощадите же хоть чистоту. Я девушка!

— Э, да что там с нею разговаривать! Ночь бежит!

И пастухи тешились ею, пока их не охватило отвращение.

— Что бы сделать с этой тварью? — спросил один, отворачиваясь от лежавшей без чувств Серасвати.

— Если бы в городе, можно бы созвать народ и опозорить, как следует!

— Посмеялись бы. Горожане любят посмеяться.

— Кто не любит посмеяться, когда есть над чем.

— Бросить её в пропасть, — и всё.

— Чтобы не визжала, когда очнётся!

Пастухи взяли Серасвати за руки и за ноги, отнесли на край обрыва, раскачали и бросили в пропасть, на дне которой были острые камни.

— И всё схоронено, как будто ничего и не было! — весело сказал один. И, усталые, они пошли спать.

Но, падая на дно пропасти, Серасвати упала на медведя, который залёг на дне.

Когда на него неожиданно что-то свалилось, медведь испугался и убежал.

А Серасвати, упав на него, не разбилась. Боги хранили её для новых испытаний. Она ещё не знала, что такое люди.

Очнувшись с болью во всём теле, Серасвати кое-как выбралась из пропасти, на дне которой лежала, и с трудом пошла вперёд, — в страну, где не знали бы принцессы Серасвати, и где было бы всё равно, что делается в Джейпуре.

Она боялась спуститься в долину и идти по дороге, чтоб не встретить жителей Джейпура, Непала или Бенареса, знающих, что такое законы и повинующихся им, — чтоб её не схватили. И боялась идти по горным тропинкам, чтоб не встретиться с людьми, такими, какими их создала природа.

Как дикий зверь, она пробиралась среди камней, где не ступала ещё нога человека, среди колючих кустов, шла по обрывам бездонных пропастей.

Пробираясь так, она услышала детский смех. Словно серебряный колокольчик звенел на земле. Маленький ребёнок полз по самому краю пропасти и ловил бабочку, которая перелетала с камня на камень, чтоб оборвать ей крылья.

Серасвати забыла о боли, наполнявшей её тело, в два прыжка была уже около ребёнка и схватила его на руки в то мгновенье, когда он потянулся за бабочкой, полетевшей над пропастью. Мать живёт в каждой женщине.

Серасвати крепко прижала ребёнка к своей груди и осыпала поцелуями его лицо, которое вдруг покрылось слезами. С перепуга ребёнок расплакался.

— Ты смеялся, когда шёл к смерти, и плачешь, когда тебя вернули к жизни! — рассмеялась Серасвати. — Ты мудр! Хорошо или дурно я делаю, спасая тебя от смерти? Разве человек, делая что-нибудь, знает, хорошо или дурно он поступает? А пока — идём.

В глубине, под горой, она увидела хижину.

— Не оттуда ли ты приполз сюда?

И она, бережно держа ребёнка, спустилась с горы.

Приближаясь, она услышала пронзительные вопли и увидела женщину, которая металась, как безумная, крича:

— Кришна! Мой Кришна!

— Не этот ли замарашка носит имя бога? — издали крикнула ей Серасвати.

Женщина кинулась к ней. Всякая мать безумна, когда теряет ребёнка.

— Ты украл моего сына! — завопила она, принимая Серасвати по одежде за юношу.

— Я украл его, но не у тебя, а у смерти! — улыбаясь, ответила Серасвати и рассказала обезумевшей теперь уже от радости женщине, как спасла её ребёнка.

Выслушав рассказ, женщина упала на колени перед Серасвати и целовала её одежду.

— Прости меня за безумное слово, господин. Но сами боги создали матерей безумными. Войди в нашу хижину и отдохни с дороги. Я угощу тебя тем, чем могут угостить нищие: прохладой хижины в знойный день. Вот вернётся мой муж. Пусть и он коснётся устами твоей одежды.

— За отдых благодарю. Я нуждаюсь в нём, устал и весь разбит: я сам упал в такую же пропасть, от какой спас твоего сына.

— Благоволение богов да войдёт с тобой в нашу хижину, путник!

— Да будет так, как ты молишься! — ответила Серасвати обычным ответом на молитву.

Вскоре вернулся из Джейпура муж бедной женщины, — и она рассказала ему всё, что случилось без него.

Когда Серасвати проснулась, Ганепати стал перед ней на колени и поцеловал край её одежды.

— Да будет благословен Брама, создавший и пропасти, и добрых людей. Ты спас, юноша, больше, чем мою жизнь. Жизнь моего ребёнка. Мы, нищие, родя детей, обрекаем их на нищету, лишенья, страданья. Мы чувствуем себя виноватыми перед ними и, быть может, потому так любим их. Будь гостем под моим кровом и останься здесь, пока не отдохнёшь от пути и не оправишься от нездоровья.

Они сели за скудный обед, достаточный лишь для того, чтобы не мучиться голодом.

— Что нового в Джейпуре? — спросила жена у Ганепати.

— Много новостей. Развалины там, где были дворцы, трупы повешенных на деревьях, где были цветы. Одни повешены просто. Другие вверх ногами. Люди любят разнообразие. В казнях, как и в пище.

— Люди искусники по природе! — заметила Серасвати. — Из всякой гнусности они сумеют сделать себе удовольствие. И всякое удовольствие превратят в гнусность.

— Есть ещё одна новость! — продолжал Ганепати. — Миначчи, супруга нового раджи, с бесчисленными служанками и телохранителями прибыла в Джейпур и объявила милость народу. Она обещает столько серебра, сколько весит принцесса Серасвати, дочь старого раджи, тому, кто укажет, где скрывается эта негодяйка, из-за которой погиб Джейпур. Об этом глашатаи объявляют на площадях, базарах и по дорогам.

— Столько серебра! Дорого же ценят знатные себя и друг друга! — воскликнула жена Ганепати, принимаясь есть теперь, когда кончили есть мужчины. — Вот, если бы в наши руки попалась эта принцесса!

— Боги никогда не бывают так милостивы к бедным. Бедным не на что приносить им жертвы! — мрачно сказал Ганепати.

— Разве только наш дорогой путник принесёт нам с собой милость богов. Благословение богов лежит в котомке у гостя.

— Ты отдал бы принцессу Серасвати на мученья? — спросила Серасвати.

Ганепати взглянул на неё с изумлением:

— А что ж? Отказываться от милости богов, когда они её посылают?

«Снова боги!» — подумала Серасвати, и душа её улыбнулась так горько, что слёзы выступили у неё на глазах.

— Она же заслужила все мученья, которые сможет выдумать для неё принцесса Миначчи. Проклятая тварь, сумасбродная девчонка! Из-за неё погиб её отец, Джейпур, тысячи людей. Из-за неё в развалинах дворцы, пусты храмы, деревья увешаны трупами. Если бы собрать все стоны, которые раздавались из-за неё, в один, этим воплем её убило бы, как громом. Она утонула бы в крови, которая пролита из-за неё. Проклятье ей!

Жена Ганепати кончила обед и ушла по хозяйству.

— Ты разъяряешь своё сердце, — тихо сказала Серасвати, — как человек, который хочет убить невинного.

— Мне нет дела ни до чего! — мрачно сказал Ганепати. — Но когда мне приходится выбирать между своим ребёнком и чужой дочерью, — я думаю о счастье своего ребёнка. Какой бог или смертный скажет, что я не прав?

— Но Серасвати несчастна. И, несчастный сам, ты должен понять лучше чужое несчастье.

— Когда зубы болят у меня и у соседа, — мне кажется, что боль соседа — пустяки в сравнении с моей.

— Слушай же!

Серасвати рассказала ему всё, что пришлось ей претерпеть. Ганепати остался холоден.

— История достойна слёз. Но наше сердце от несчастья покрылось мозолью, как руки от труда, ноги от ходьбы. Нас не тронешь чужим несчастьем, когда много своего, — как богач не станет есть чужого хлеба, так бедняку нечего плакать чужими слезами. Слёз у меня довольно своих. Вот, если бы я был раджею, я, узнав историю Серасвати, послал бы сражаться за неё и умирать своих воинов. Но заставлять из-за неё умирать с голода своего сына? Нет.

— И ты предал бы принцессу Серасвати после всего, что знаешь об её судьбе? — спросила Серасвати.

— Я заработал бы деньги, посланные богами для спасения моей семьи.

— Так предавай же. Эта одежда — ложь, как всё на земле. Я — Серасвати, принцесса Джейпура, дочь старого раджи Субрумэни.

С ужасом взглянул на неё Ганепати.

— Ты мой гость… Ты моя гостья. Священнее для меня моего сына. Спи, как будто ты спишь на груди у матери.

Он поклонился и вышел.

Когда наступила тьма, Серасвати увидела, что Ганепати вооружился дубиной и стал на стражу около жилища.

— Меня он стережёт, чтоб я не бежала, или свою жену, чтоб она ночью не пошла и не предала? — спросила себя Серасвати.

На рассвете она услышала разговор.

Жена Ганепати горячо молилась, распростёршись на земле пред восходящим солнцем.

— Смотри, чтоб дьявол не добавил к твоей молитве: «Да будет так, как ты молишься!» — сказал ей Ганепати, подходя.

— Я молилась Ганешу! — отвечала его жена.

— Женщины редко молятся богу мудрости! О чём же ты молила?

— Чтоб он послал разума в твою голову. Надо помолиться ещё Вишну, чтоб он послал доброты в твоё сердце. Чтоб ты жалел своих не меньше, чем чужих.

— Жена! Мы спорили с тобой всю ночь. Довольно. Я не могу сделать зла своему гостю. Вспомни, что Серасвати спасла твоего сына. И будь ей благодарна, как мать.

— Я и чувствую себя матерью, когда говорю тебе: пойди и принеси в свой дом мешок с серебром, который валяется по дороге и который подберут другие. Неужто ж плохо то, что я желаю моему ребёнку, кроме жизни, ещё и счастья? Завтра я, не имея служанки, снова займусь работой, а мой сын, мой Кришна, без призора уползёт, упадёт в пропасть, его съест тигр, ужалит змея. А мешок серебра! Мешок серебра, сколько весит эта Серасвати, лёгкая, как серна!

— Женщина, молчи!

— Мешок серебра!

— Замолчи, говорю я тебе.

— Я замолчу. Но заставь замолчать своё сердце, которое говорит тебе то же, что я.

И каждый раз, когда она в этот день брала на колени маленького Кришну, — женщина заливалась слезами.

— Бедный сирота! — говорила она.

— Не говори глупостей! — ворчал муж.

— Как же он не сирота, когда у него есть мать, которая не может ему помочь, и отец, который не хочет? «Надо бежать отсюда!» — с тоской думала Серасвати. Обед был подан обильный. Словно в праздник.

— Когда в доме гость, — у хозяев праздник! — сказала принцессе Серасвати жена Ганепати и всё подкладывала ей кушанья:

— Ешь, ешь, дорогая гостья. В пути нужна сила. Ты измучена и больна.

— Я потолстею и отяжелею. Это плохо в пути! — ответила Серасвати, глядя на неё с улыбкой.

Хозяйка смутилась. Ганепати нахмурился. Но Серасвати не в силах была идти.

Все ночи напролёт не спал Ганепати, шагая с дубиной около своей хижины.

«Оружие… — плохая защита против самого себя! — думала Серасвати. — Человек ещё может победить другого, но победить самого себя?» Она услышала плач женщины:

— Вот человек, который выдумывает себе законы, — как будто не первый закон: чтоб родители любили своих детей?! Вот муж, вот отец, готовый лучше видеть мёртвыми свою жену и своего ребёнка, чем первую встречную чужестранку. Вот честный человек, который не предаст гостя, — как будто не величайшее бесчестье, если его жена, его ребёнок умрут с голода по его вине?! Вот человек, который говорит: «Преступление никогда не совершится под кровлей моего дома». Как будто не преступление, если под кровлей его дома умрут с голода его жена и ребёнок?

И Серасвати больше не слышала голоса Ганепати. Он молчал, становясь мрачнее со дня на день. Ему было тяжело дома, и он уходил, а когда возвращался, Серасвати слышала, как спрашивала его жена:

— Ну, что? Донёс?

— Жена! — отвечал он. И это звучало, как стон.

Однажды, исчезнув куда-то на целую ночь, Ганепати с восходом солнца вошёл в хижину и сказал Серасвати:

— Думаешь ты уходить или хочешь поселиться с нами, чтоб моя жена преждевременно сделалась старухой от слёз, я удавился, и мой ребёнок остался сиротой? Ты спасла жизнь моего сына. Я отплатил тебе за это как мог, — гостеприимством. И за гостеприимство ты заплатила тем, что отравила мой дом. Проклятие принесла ты с собой, ты, несущая проклятие всему. Ты погубила Джейпур, из-за тебя погиб твой отец, из-за тебя пролились и льются реки слёз и море крови, трупами усеян твой путь, смрадом мёртвых тел, рыданьями сирот, стонами матерей полон воздух вокруг тебя. Ты внесла проклятье и в этот дом, где не было богатства, но был покой и хоть немного счастья. Ты отняла последнее у бедняков. Погубив всех, ты хочешь, проклятая, погубить и нас?

— Ганепати, какое преступление задумал ты против меня, что заранее оправдываешь себя, озлобляешь своё сердце и меня выставляешь виновницей всего? — спросила печально Серасвати.

Ганепати упал перед нею на колени.

— Пощади нас! Уйди из моего дома! Мой дом был честным домом. С тобой вошли в него дурные мысли, жадность, бессонница. Ты видишь, что измучила нас. Уйди! Ты оказала нам благодеянье, — но нам дорого пришлось заплатить за него. Так жадные афганцы, с камнем вместо сердца, ростовщики, дают серебряную монету и берут за неё сто! Мы довольно заплатили за благодеянье, которое упало на нашу голову, как проклятие.

— Успокойся, Ганепати, — сказала Серасвати, — я вижу всё и ухожу. Счастье да поселится в твоём доме с моим уходом!

— Да будет так, как ты молишься! — сказал Ганепати.

О, нищета, беременная преступленьем!

Если бы, уходя, Серасвати оглянулась, она увидела бы, как Ганепати, бросившись в кусты, побежал быстрее серны, не замечая колючек, которые рвали его платье и тело, словно пришпоривая, ветвей, которые хлестали его, словно подгоняя бичами.

И когда Серасвати, избегая дорог и тропинок, поднялась на гору, — из-за утёса навстречу ей вышли кшатриа, вооружённые с ног до головы, и впереди них Ганепати.

— Вот Серасвати, принцесса Джейпура, — этот юноша! — воскликнул он, задыхаясь. — Берите её и идём в Джейпур, вешать её на весах!

— Ганепати! Я твоя гостья! — сказала Серасвати.

— Разве пустыня принадлежит мне? — воскликнул он, стараясь на неё не глядеть. — Ты ушла из моего дома и перестала быть для меня гостьей!

«Люди изобретательны на законы, но ещё изобретательнее на обходы законов!» — подумала Серасвати. А начальник кшатриа воскликнул:

— Как твоей гостьей?

— Ну, да. Я скрывалась в хижине этого человека.

— Как? Негодяй, преступник! Ты смел скрывать у себя преступницу, которую ищут по приказанию супруги раджи?! И ты ещё хочешь награды? Наградить его, как должно! Повесить!

И прежде, чем Ганепати успел опомниться, воины схватили его, накинули ему на шею верёвку и потащили к дереву.

— Радуйся, проклятая! — успел только крикнуть Ганепати. — Ещё один человек погиб из-за тебя!

«Я же всё виновата!» — скорбной улыбкой улыбнулась Серасвати в душе.

Воины повесили Ганепати и повели Серасвати в Джейпур. Счастливые тем, что теперь они сами получат награду за поимку Серасвати, воины смеялись и спрашивали пленницу, что она предпочитает:

— Чтоб тебя изуродовала принцесса Миначчи или оспа? Ты перестанешь прельщать чужих мужей!

«Боги дали людям красоту, как лучший дар, — поистине они накормили ананасами ослов. Человек лепит прекрасные статуи из простой глины и лучший мрамор превращает в извёстку. Из чего искусник-человек не сделает истинного перла, — и какой жемчужины не втопчет в грязь. Благодаря красоте, я узнала любовь Рамы и свою гибель; благодаря красоте, я узнала, что такое страсть пастухов!» Так думала Серасвати и сказала кшатриа:

— Если бы вам было так же легко потерять жизнь, как мне красоту, — вы были бы доблестными воинами и смеялись бы над опасностями, а не над несчастиями. Ваши повелители спали бы спокойно в своих дворцах, и их дочери не ходили бы пленницами по дороге под палящим солнцем. Знайте, что я лишусь красоты с такой же радостью, с какой горбатый потерял бы свой горб.

Кшатриа поспешили через прислужниц передать принцессе Миначчи слова Серасвати.

— Должно быть, этой хвалёной красавице не много приходится терять! — сказала Миначчи и посмотрелась в полированное серебряное зеркало, думая, что она не так легко рассталась бы с сокровищами своей красоты.

Миначчи встретила свою одетую в рубище соперницу на троне, одетая роскошнее, как только могла, сделавши всё, чтобы быть красивою, как никогда. Серасвати поклонилась ей и сказала:

— Благодарю за то, что высоко оценила меня. Боги да благословят тебя за твою щедрость, которая кажется мне чрезмерной. Но будь же добра, как и щедра. Щедрость без доброты — это дождь, прошедший зимою. Напрасный дождь. Щедрость без доброты — это расточительность. Я дочь раджи, ты жена раджи. Я была принцессой, ты принцесса, и останешься ею до тех пор, пока другой раджа, более сильный или более хитрый, не превратит в раба твоего мужа, в развалины — твой дворец и в служанки — тебя. Тогда имя принцессы с тебя снимут, как богатое платье, — но женщиной ты останешься. Как женщина, меня выслушай, и, как женщина, я расскажу тебе всё, что случилось со мной, слабою женщиной. Ты увидишь, что я не старалась завлечь твоего Раму, и если страдала, то не за свои вины. Послушай меня сердцем, потому что я буду говорить слезами. Она рассказала Миначчи о себе всё. Мрачно, бледнея, слушала Миначчи рассказ Серасвати о любви Рамы, и когда Серасвати рассказала о насилии, совершённом над ней пастухами, лицо Миначчи залилось радостным румянцем.

— Довольно! — вскрикнула она, и на всём лице её была разлита радость. — Довольно! Мы не хотим слушать дальше о всех твоих мерзостях! Меня обманули! Моё серебро взяли даром! И только по милости своей я прощаю обманщиков! Они обещали привести мне принцессу, — принцессу такую же, как и я. А привели потаскушку, которая сама рассказывает, что ею в одну ночь обладало столько пастухов, сколько нашлось в окрестностях! И ты смеешь осквернять наш слух рассказами о своём позоре!

— Позор не то, что делают люди? Позор то, что делают над ними? — спросила только Серасвати.

— Ни слова! Не тебе говорить о позоре! Рыба не боится замочиться в воде. И то, что позор для других, — труд для таких., как ты. И ты оскверняешь наше зрение видом твоего поганого, опозоренного тела? Красота тела — хвала небесам. И честные женщины могут открывать своё тело. Но закутать её так, как по законам нашим должны одеваться блудницы. Чтоб она во зло не обращала даров неба. Чтоб не родила нечистых мыслей нечистым телом. Одеть её так, и в этой позорной одежде отвести к моему мужу. Пусть сделает, если хочет, своей наложницей наложницу пастухов. И пусть Джейпур наполнится криком: раджа отнимает у пастухов их достояние! С глаз моих эту негодную тварь!

Она, однако, посмотрела, как Серасвати одели с ног до головы, как должны одеваться блудницы, чтоб тело нигде не просвечивало сквозь ткань. И сказала:

— Так безопаснее, как собака, на которую надели намордник.

Рама был взбешён, но смущён и пристыжен: враги будут смеяться, что он воевал из-за потаскушки, которой, как игрушкой, играл всякий пастух.

Он едва взглянул на Серасвати и надменно сказал:

— Супруга моя ошиблась. Нет более раджи Джейпура, и не может быть принцессы Джейпура. А судьба потаскушки меня занимать не может. Поступите с ней по закону. Накажите розгами за то, что, зная свой позор, смело выставляет своё позорное тело, — и прогоните. Пусть влачит презренное существование.

И, чтоб отплатить жене, объявил, что делает своими наложницами всех дочерей всех вельмож-раджапутов.

Как ни много было горя в доме каждого уцелевшего жителя Джейпура, — но они все оставили свои дома, чтобы пойти на площадь посмотреть, как станут наказывать бывшую принцессу Серасвати.

Как бы ни велико было горе человека, вид чужого несчастья всё же приносит утешение:

— Не я один.

Толпы народа спешили на площадь:

— Не на одних бедных и простых людей обрушилось горе. Вот и принцесса!

Они считали это некоторой справедливостью. В тех, кто производил наказание, видя кругом такую толпу, проснулась добросовестность.

Нельзя же было обмануть ожидания всего народа. Они наказывали жестоко.

Каждый крик, вырывавшийся у принцессы, заставлял нанести следующий удар ещё сильнее, чтобы вызвать крик ещё ужаснее.

— Иначе нас назовут женщинами! Подумают, что мы тронулись криком!

В палачах, как и в героях, толпа поддерживает самолюбие. И толпа разошлась утешенная:

— Если уж и принцессе пришлось перетерпеть столько, что же жаловаться нам, незначительным людям!

Окровавленную Серасвати одели снова в позорную одежду и пустили.

— Осторожнее, осторожнее, пария! — кричали ей на базаре. — Иди так, чтобы твоя тень не падала на съестные продукты. Не оскверняй их своей тенью.

И Серасвати бежала в дворцовые сады, теперь пустынные, где она не могла осквернить никого и ничего ни своей тенью, ни своим взглядом.

— О, люди! — воскликнула она, не видя, наконец, людей. — Растения, цветущие чудными цветами и приносящие ядовитые плоды. Ваши цветы — дети. И только детьми вы прекрасны!

В это время она увидела на дороге мальчика, который забавлялся, стараясь выколоть глаза маленькому щенку. Щенок визжал от боли.

— Что ты делаешь? — крикнула на него Серасвати. Мальчик испугался, но, увидав её позорный наряд, стал смелее.

— Ступай прочь, пария!

Серасвати всплеснула руками.

— Знаешь ли ты, что значит это слово!

— Я не знаю, что оно значит! — рассудительно ответил ребёнок. — Но я знаю, что оно очень обидно. Пария ничего не смеет мне сделать. Это я знаю тоже. Меня ругают и бьют те, кто сильнее меня. Я мучаю и ругаю тех, кто слабее. Потому я выкалываю глаза щенку и ругаю тебя.

— И самая маленькая из змей есть всё-таки змея!

Серасвати упала на колени и закричала так, что мальчик испугался и убежал.

— Брама, Вишну, Сива, — вы, что сливаетесь в одно божество, которое мы называет Ом! Вам хвала! Вам слава! Благодарю, о, благодарю вас за всё, что вы мне послали! Пусть каждый мой стон будет благодарственной молитвой вам, вечно радостные боги! Каждая слеза — ароматной священной водой, которой кропят ваши алтари! Каждый вздох благоухающим кажденьем! Пятнадцать лет я жила в неведении, как во мраке, — и в несколько дней вы послали мне знание. Я видела людей такими, какими создала их природа, и такими, какими сделали их законы, святая вера в богов и человеческое общежитие. Я видела их раджами и нищими, счастливыми и несчастными, стариками и детьми. Как человек, который долго был покупателем, а затем стал торговцем, я узнала истинную цену всему. Я не смешаю чистое масло из роз с разбавленным, знаю цены сандалу и нарду. Я знаю, что такое добродетель, вера в богов и повиновение законам, что такое семья, и чем долг отличается от преступления, я знаю, что называется любовью, и какая цена состраданию. Я видела, какою вы создали землю, и каким люди здесь, на земле, создают для себя небо. Благодарю вас и славлю вас! Вы дали мне знание. И я не спорю о цене, которую заплатила за него. Нет цены слишком высокой за знание. Вы обогатили меня, боги, хоть и взяли много у меня. Вы взяли у меня пятнадцать лет незнания и дали мне семьдесят лет мудрости. Но что ж делать мне теперь с моим знанием? Я похожа на нищего, который нашёл клад и не знает, что можно сделать на это золото. Научите же, боги, меня ещё и этому! Дав мне несметные богатства, научите: что с ними делать?

И пред безмолвными небесами ей вспомнился факир. Великий йога, называемый Просветлённым, который жил тут же, рядом с садами раджи.

Даже завоеватели не посмели ступить в сад, где он жил. Он был стар и так иссох, что видны были все кости. По всей Индии шла его слава, и со всей Индии сходились люди поклониться великому йоге, изумиться его святости и поучиться у него мудрости.

Он жил в саду роз, который подарил ему раджа, и спал под мраморным портиком, вместо одежды нося только повязку из лёгкой шёлковой материи.

Он питался тем, что приносили его ученики, приходя к нему для беседы.

А остальное время сидел неподвижно, как изваяние, поджав под себя ноги, положив иссохшие руки на острые колени, глядя в одну точку, повторяя про себя:

— Ом… Ом… Ом…

Наполняясь божеством, уносясь в неведомые миры и сливаясь разумом с Брамой. Он сидел так днями. Счастливый и покойный, как бог. Не думал, а знал.

Перед ним стала на колени Серасвати, молитвенно сложила руки и заглянула в глаза ему, словно в бездонную воду. И странное увидала она в его глазах.

Сначала он не видел её, хотя смотрел на неё прямо, но потом что-то в них показалось.

Словно орёл сорвался откуда-то издалека и летел на землю всё ближе и ближе.

Старик улыбнулся ласковой улыбкой, какою взрослые улыбаются детям, и спросил:

— Какое воображаемое горе привело тебя ко мне, дочь моя? Вы все приходите ко мне, когда воображаете, что у вас есть горе.

— Если кости мои — воображение, тело — мечта, а вся жизнь — сон, — то и горе моё только воображаемое! — ответила Серасвати и рассказала мудрецу всё о себе, что она вынесла и пережила.

Всё грустнее и грустнее становилось лицо великого Просветлённого йоги, и, наконец, он прослезился.

— Великой жалости достойны эти люди.

— Они?

— Неужто ж ты, просветлённая знанием жизни, не видишь, что их должно сожалеть?

Вся справедливость, весь разум, сердце и душа возмутились в Серасвати при этих словах.

— Жалость к мучителям? Что ж оставишь ты на долю жертв?

— Жалость к палачам. Разве зрячий не жалеет слепого? Жалость вызывает твой отец. Покорность рабов и лесть приближённых сделали его таким, каким он был. Не он виноват в том, что считал себя выше всех людей. Его обманывали, и он поверил.

— А Рама?

— Какими силами одарила природа его бурную душу! Если бы он направил их на единое истинное познание, познание божества, он разверз бы для себя небо. Жалости достоин такой благодатный дождь, пролившийся над каменной пустыней. Отчего никто не указал ему единого правильного пути? Жалости, жалости достойно.

— Прекрасно, господин! Оправдай ещё и жену его, Миначчи.

— Бедная женщина, для которой вселенная кончается за пределами её постели. Такою сделали её женщины, которые её воспитывали.

— И раджапутов!

— Бедные люди, привыкшие видеть небо в улыбке раджи и вечную гибель в гневной складке его бровей.

— Оправдывай! Оправдывай и пастухов, надругавшихся не только над моим телом, но и над моей душой, — потому что то, что они делали, они называли любовью.

— Бедные, невежественные люди. Они виновны в своей грубости, как те камни, на которых они спят.

— Оправдай ещё и предательство!

— О, голод, делающий кусок хлеба дороже всего на свете. О, нищета, делающая бога из серебряной или золотой монеты.

— Оправдывай кшатриа, которые надо мной издевались.

— Несчастные! Брама создал их людьми, а они сделались собаками, для которых преданность господину и послушание выше всего.

— Довольно же кощунств над страдающим человеком! От него ещё требовать жалости! Скажи мне одно. Из слов твоих выходит, что все эти люди, которых я видела, раджи и простые судра, старики и дети, победители и несчастные, богачи и бедняки, — не виновны, потому что и не могли быть иными, чем они есть?

— Да. И потому они заслуживают сожаления.

— Благодарю тебя. Люди не могут быть иными, чем они есть. С меня довольно. Я знаю цену этому племени.

— Цена ему — жалость.

— Если бы евнух писал нашу священную поэму «Камасудра», «Искусство любить», — хороши были бы его советы! Вы, мудрые старцы, учите людей, как умирать, — и называете это ученьем: как жить. Вы говорите, что мудрость рождается с возрастом. Неправда. С возрастом умирает ваше тело. И ваша мудрость — мудрость погасших желаний, вялых сердец и дряблого тела. Есть две мудрости. Мудрость молодости и мудрость старости. Люди разделяются на эти два племени. Пусть правила для молодости создаёт молодость. И старость советует старости, как лучше пройти остаток жизни. Сытые пишут законы для голодных, и старики — для молодых. Это ли не безумие? И это безумие вы называете мудростью. Вы советуете другим не есть твёрдой пищи, когда у вас больше нет зубов. И когда к вам приходит несчастный, вы плачете об его притеснителях, а ему советуете жалость. Когда тигр бросается на человека, вы говорите: «Бедный тигр!» — а человеку советуете не сопротивляться: «Тигру так хочется есть». Это вы называете жалостью. И это люди называют мудростью!

Но, взглянув в глаза йоги, она увидела, что он не слушает её. Снова словно бездонная вода были его устремлённые в одну точку глаза.

А душа была далеко, сливаясь с Брамой. Он не думал, а знал.

В это время звон, удары небольшого колокола, призывавшие бога бросить взгляд на свой храм, коснулись слуха Серасвати.

Изумлённая, она поднялась с колен.

Разве здесь ещё молятся? Чего же, после всего, что было, здесь ждут от богов? Или за что их благодарят? Каких преступлений хотят сделать участником и какого бога? Какой жертвой хотят его подкупить, и какое дурное желание называют молитвой? Она с любопытством пошла на звук колокола. Колокол привёл её к той пещере, в которой она скрывалась с женщинами с ту страшную ночь.

У входа в пещеру стоял жрец с намазанными кровью губами, с проведёнными кровью по щекам полосами, со страшным и отвратительным знаком, сделанным кровью на лбу.

— Что за божество спряталось в этой пещере? — спросила Серасвати. — И какое добро творит оно из этой щели?

Жрец с удивлением оглядел Серасвати.

— Ты спишь и бредишь? — спросил он. — Добро? Ты говоришь на непонятном нам языке и о вещах, которых я не видел. Здесь храм великой и страшной богини Кали, — и я её жрец.

— Могу я войти?

— Войди, если не боишься.

— Я не боюсь! Увы! — мне нечего больше бояться. Всё, что я могу ещё потерять, это — жизнь. И ничего я не лишилась бы с такой охотой! — ответила Серасвати и, войдя вслед за жрецом в пещеру, задрожала.

В сумраке со стены пещеры на неё глядело огромное страшное лицо с намазанными кровью губами и глазами.

— Кто это? — в ужасе спросила Серасвати.

— Богиня Кали! — ответил жрец. И рассказал:

— Когда войска несчастного смертного, который называет себя раджей Рамой и считает могущественным, покинули Бенарес и устремились в Джейпур, я, жрец великого храма богини Кали в Бенаресе, последовал за ними, чтоб видеть зло и ещё раз убедиться, что люди созданы для того, чтоб делать зло и погибать от зла. Я видел здесь всю ночь великое торжество богини Кали, а на следующий день здесь, в этой пещере, кшатриа нашли толпу уцелевших женщин, дрожавших и сбившихся в кучу, как стадо овец во время бури. Они надругались над ними и убили женщин.

— Так погибли те, кто меня выгнал из этой пещеры! — спокойно сказала Серасвати.

— И я пришёл сюда, чтобы взглянуть на свершённое зло. И здесь, на стене пещеры, я увидел изображение лица богини Кали, и понял всё. Она жила здесь давно, великая и страшная богиня. Она таилась здесь, как таится тигр, спрятавшись в кустах и выжидая добычи. Только я, видевший зло всюду, где оно есть, видящий зло в любви, потому что от любви родятся те, кто будет делать зло, и те, над кем будут делать зло, — только я, всюду видящий лик богини Кали, увидел лик её среди камней пещеры. А там, а те его не видали. Они пировали, считали себя могущественными и чувствовали счастливыми, а здесь притаилась и ждала богиня Кали, — как на пиру среди цветов таится маленькая змейка и ужалит протянутую руку смеющегося человека, который считает себя счастливым.

— В то время, когда я, бродя по садам, ждала появления бога Вишну, здесь, в двух шагах от меня, таилась богиня Кали! — в ужасе прошептала Серасвати.

— Так таится она, так разлита во всём мире, единая, непобедимая владычица мира. Обвал утёса, который давит проходящего путника, поспешающего к своей жене, смерть ребёнка на руках у матери, град, побивший в один миг все посевы, буря, налетающая в один миг и топящая корабль, разлив реки, уничтожающий целые деревни, — всё это богиня Кали. Она наполняет ядом зубы кобры и яростью сердце тигра. От её бешеной слюны, падающей на землю, вырастают ядовитые цветы. Когда боги говорят: «Да будет!» — она отвечает: «Да исчезнет». И мчится в радостной и страшной пляске, от которой дрожат небеса и земля. Уста её пересыхают от пляски, и она требует, чтобы освежали кровью её уста. Хочешь, я звоном призову её сюда? Но ты дрожишь?

— Я дрожу, но дрожу, как дрожит любовница, среди ночи ждущая к себе любовника. Звони и призывай, я помогу твоим призывам.

И, упав на колени пред ликом богини Кали и смело, прямо глядя в её полные крови глаза, под звон жреца, Серасвати начала свою молитву:

— Единая, непобедимая! Истинная мать всего, что существует! Тебя зову! Детскою радостью, лишённою смысла, кажется мне вечная радость богов. И только твоя пляска — истинная, радостная пляска победительницы. Что такое добро? Только тень твоя. Когда отвернёшь ты лицо своё и мчишься, сея зло, вперёд и вперёд, там, откуда ты отвернулась, лёгкою тенью скользит добро. Но повернулась ты, и исчезла твоя тень. Я познала тебя и твои истины. Когда розги свистали надо мной, и вся площадь была полна моим позором, — это была ты. В поцелуях пастухов была ты. И ещё тогда, когда тот, кто был мне милее всего мира, обнимал мой стан, у меня в сердце, полном счастья, просыпался непонятный страх. Я чувствовала твою близость, я предчувствовала тебя. Я верую в тебя, в твоё могущество, в его несокрушимость. Одну тебя признаю владычицей мира. Я верую в тебя, потому что знаю свет. Я видела человека ребёнком и стариком, женщиной, воином, раджей, богачом, нищим, таким, каким его создала природа, таким, каким его сделало общество людей, счастливым, несчастным, молящимся и повинующимся законам, в порыве страсти, гнева, ненависти, и проповедующим мудрость. И проклинаю его! Проклинаю его, когда он обнимает женщину, — за одно мгновение наслаждения, о которой потом он же будет думать с отвращением, он обрекает на жизнь, на неизвестность, на страдания, на смерть ещё не существующих, которых он будет называть своими детьми. Проклинаю ребёнка, из которого вырастает злодей и жертва; которого будут мучить и который будет мучить других. Проклинаю их семьи, законы и веру в богов. Всё ложь. Всё узаконенное преступление. Проклинаю богатство и бедность, счастье и горе, делающие их одинаково бесчувственными. Власть, которой они совершают преступления, и повиновение, которое позволяет преступлениям совершаться. Рожденье и смерть их да будут прокляты. Проклинаю их мудрость, советующую тиграм питаться цветами. Проклинаю и смеюсь над нею. Твоим смехом смеюся, богиня! Зло есть истина, и страданья — проповедь его. И тот, кто заставляет страдать, проповедует истину. Я знаю истину. Истина — это ты, зло, богиня зла, единая непобедимая владычица всего, что существует. Тебя зову и истинным знанием заклинаю тебя: явись! Явись!

Воем шакала раздалась молитва Серасвати, и вой шакала послышался в ответ ей.

Дрогнула земля — и в пещере явилась богиня Кали, чёрная, как смола, с красными от крови губами, с тысячами рук, которыми она грозила, потрясала окровавленными мечами, топорами, трезубцами.

В бешеной пляске неслась она, потрясая оружием, и пена падала из её губ.

— Радуйся! — как шакал завыла она. — Это я! Я, разгадавшая ошибку Брамы, и одна из богов понявшая, зачем создан мир. Это я указала человеку камень на земле и сказала ему: «Убей». Я, когда он ковал железо для серпа, шепнула ему, что из этого железа можно сделать оружие. Я несусь в бешеной пляске, в великой радости победительницы. Радуйся! В великой кузнице и тяжким молотом страданья выковано стальное сердце твоё и на великом огне закалено. Как в зеркало, я гляжусь в душу твою и вижу в ней черты богини. Все меры человеческие превзошли страдания твои, все меры человеческие превзошла ненависть твоя, и знаешь ты то, чего не должен знать человек. Ибо знание — смерть. Не тем превзошли твоя страдания все положенные меры, что была ты принцессой и стала парией, бежала объятий рабыни и попала в объятья пастухов, что продажные женщины издевались над твоим позором, чистая, как горный родник! Нет, тем, что ждала ты явления изо всей природы светлого бога и увидела богиню Кали! Несись же в бешеной пляске моей. Я сделаю тебя своей божественной служанкой, богиней. Страшнейшей из подвластных мне богинь. Потому что всех их превосходишь ты в знании и ненависти к жизни. Богине Оспе есть храмы, тебе же никто не помыслит воздвигнуть храма, потому что ты будешь неумолима. Ты будешь сеять истину, потому что будешь сеять смерть, а не жизнь. Ты будешь учить истине, потому что при приближении твоём муж в ужасе убежит от жены своей и ребёнок от своей матери. Ты никого не будешь щадить, ибо велика и божественна ненависть твоя. Мертвец и ребёнок — это бывший и будущий преступник. Богач и нищий — это сытый и голодный шакалы. Злодей и тот, кто говорит о законе, — это голодный и прикрытый одеждой злодей. Весь мир — твоя жатва, луг, покрытый ядовитыми цветами. Несись же по ним в бешеной пляске!

И Серасвати с диким воем понеслась в бешеной пляске, измученная пляской, упала на пол, пропитанный кровью зарезанных женщин, несчастных и безжалостных, и поднялась с земли страшною и грозной богиней Чумой.

В ужасе бежало войско Рамы из города, где люди падали и умирали, словно в сражении с невидимым врагом.

А Чума неслась вместе с войском и плясала среди него, усыпая путь трупами, как не усыпал ни один завоеватель.

В ужасе бежал Рама из Джейпура в Бенарес, из Бенареса в Непал, бежал от войска, подданных, царедворцев, заперся в неприступной башне своего дворца и дрожал, чувствуя себя беззащитным за неприступными стенами, в комнате, увешанной оружием. И к нему вошла богиня Чума.

— Знаешь ли ты меня? — спросила она.

— Ты Чума? — в ужасе прошептал он.

— Так назвало меня несчастье. А прежде я звалась Серасвати.

И вид её заставил его задрожать ещё сильнее. Её ужасное, покрытое кровавыми пятнами лицо вдруг превратилось на мгновение в лицо принцессы Серасвати, которая была прекрасна, как богиня, имя которой она носила.

— От тебя мне не ждать пощады!

— Я задушила твоих рабов, твоё войско, твоих царедворцев, твоё могущество, твой сон, и теперь пришла задушить тебя, Рама.

Рама заметался. И упал, призывая богиню Кали.

— Тебе нужны жертвы? Я принесу тебе такую, какой не приносил никогда и никто. Всех жителей Джейпура, Бенареса и Непала, оставшихся в живых, я истреблю, принесу в жертву тебе.

Даже сердце богини Кали смутилось:

— Неслыханная жертва!

Но Чума сказала со смехом:

— Я принесу тебе в жертву Непал, Бенарес, Джейпур и его самого!

И задушила Раму под хохот богини.

И понеслась в бешеной пляске чрез Непал, чрез Бенарес, чрез Джейпур по всему миру. Так из страданий родилось великое зло. Ибо ничто не родится из страданий, кроме зла.

Примечания

1. Печатается по изданию: Дорошевич В. М. Сказки и легенды. — Пг. — М.: Петроград, 1923.