80-ти-лѣтній юбилей Захарія Топеліуса.
2 (14) января текущаго года, вся Финляндія торжественно отпраздновала 80-тилѣтіе своего знаменитаго земляка, одного изъ замѣчательнѣйшихъ и наиболѣе любимыхъ шведскихъ писателей, Захарія Топеліуса. Топеліусъ родился въ Куддизсѣ (въ Финляндіи), 2 (14) января 1818 г., учился въ Улеоборгѣ, былъ ученикомъ знаменитаго поэта Рунеберга въ Гельсингфорсѣ и слушалъ исторію и естественныя науки въ мѣстномъ университетѣ. Въ 1854 году онъ занялъ въ немъ кафедру русской и скандинавской исторіи, а въ 1878 году вышелъ въ отставку, всецѣло посвятивъ себя, съ тѣхъ поръ, литературнымъ занятіямъ.
Кромѣ двухъ сборниковъ стихотвореній: «Степные Цвѣты» (Ljungblommor, 3 т. Гельсингфорсъ и Стокгольмъ, 1845—1850 и множество позднѣйшихъ изданій) и «Новые Листья» (Nya Blad), Топеліусъ издалъ рядъ повѣстей и новеллъ, весьма распространенныхъ въ Скандинавіи, сюжетъ которыхъ заимствованъ изъ исторіи Финляндіи, и «.Сказки для дѣтей», проникнутыя религіознымъ и патріотическимъ чувствомъ. Изъ всѣхъ сочиненій Топеліуса только послѣднее извѣстно на русскомъ языкѣ: переведенныя нѣсколько лѣтъ тому назадъ, «Сказки» успѣли уже достигнуть второго изданія.
Желая, съ своей стороны, посильно почтить 80-ти лѣтнюю годовщину знаменитаго поэта, редакція «Пантеона Литературы» предлагаетъ читателямъ нѣсколько послѣднихъ произведеній поэта въ русскомъ переводѣ, являющемся въ первый разъ.
Чужія страницы
1. Отвѣтственность печатнаго слова.
Мысли, неподвижно и одиноко, въ теченіи долгаго времени, ютившейся въ человѣческомъ мозгу, прискучило думать про себя и, выйдя изъ укромнаго мѣстечка, скрывавшаго ее, она облеклась въ слово. Послѣднее стало тогда воплощеніемъ мысли и, прійдя, въ свою очередь, въ движеніе, создало міръ.
Но, будучи лишь мимолетнымъ звукомъ, слово стремилось упрочить свое существованіе, чтобы не исчезнуть безслѣдно, и связало себя съ письмомъ. Письмо сохранило слово, но послѣднему скоро показалось тѣсно на единственномъ листѣ бумаги, гдѣ оно было начертано — ища себѣ крыльевъ, слово создало печать. Эти три эволюціи мысли составили три дѣленія всемірной исторіи.
Каждому изъ нихъ соотвѣтствуетъ возрастаніе могущества мысли, съ которымъ увеличивалась, въ то же время, и отвѣтственность ея. Слово живого голоса обращается лишь къ нѣсколькимъ; письмо говоритъ ко многимъ, печать — ко всѣмъ.
Печатное слово не знаетъ предѣловъ ни во времени, ни въ пространствѣ. Разъ рожденное, оно живетъ вѣка. Пролагая себѣ дорогу черезъ всѣ препятствія, оно достигнетъ всего, пройдетъ во всѣ щелочки, даже самыя узкія.
Можетъ случиться, что печатное слово будетъ брошено на вѣтеръ, забыто, встрѣтитъ презрѣніе и будетъ замѣнено новыми произведеніями молодыхъ писателей, но оно не умретъ никогда. Стоитъ лишь, случайно, чьему-нибудь взгляду небрежно остановиться на брошенномъ томѣ или на клочкѣ бумаги, въ которую было что-нибудь завернуто, и вотъ, внезапно, слово, считавшееся погибшимъ, снова воскресаетъ и будетъ читаться еще многими поколѣніями. И никакой стѣнѣ не загородить ему дороги; никакой плотинѣ не остановить его потока! Разъ выпустишь это слово, и оно устоитъ само противъ всякаго нападенія, мощное и неразрушимое Вы нанесете ему ударъ дубиной? Но можно ли ударить воздухъ! Вы кинете его въ жаркое пламя? Но можно ли сжечь мысль! Уничтожьте, если вы такъ могущественны, знаніе читать во всемъ народѣ, и всегда найдется какой-нибудь дервишъ, который разберетъ письмена неучамъ. Какое невыразимое могущество! скажете вы. Да, но за то какая и отвѣтственность! Въ наше время, эта-то отвѣтственность и придаетъ силу мысли и въ то-же время жизнь: не отнимайте отъ нея этой силы и не пытайтесь оковать цѣпями ея свободы. Противу злоупотребленій свободою слова есть одно дѣйствительное и правое оружіе: презрѣніе и забвеніе. Только одно давленіе общественнаго мнѣнія способно помѣшать распространенію зла.
Я желмъ-бы сказать каждому автору: «думаете-ли вы, что брошенное вами въ міръ слово прійдетъ позднѣе судить васъ на вашей могилѣ? Разъ слетѣвъ съ вашихъ устъ, оно не принадлежитъ вамъ болѣе. Можете-ли вы предвидѣть, гдѣ оно пуститъ корень, на какой почвѣ принесетъ плоды? Подумайте объ этомъ! Посѣянное для грядущихъ поколѣній, оно войдетъ въ кругъ ихъ вѣрованій, и вы будете сѣятелемъ его».
Я желалъ-бы сказать издателю: «разберите поближе произведеніе въ его цѣломъ, прежде чѣмъ печатать и издавать — не забудьте, на васъ также ляжетъ тяжесть приговора, который будетъ произнесенъ надъ нимъ».
«Чуткій писатель, пишущій свою книгу подъ впечатлѣніями минуты, вы въ особенности и болѣе, чѣмъ онъ, отвѣчаете за него. Отравляя колодезь, напрасно будете вы сваливать отвѣтственность на того, кто, зачерпнувъ изъ него воды и напившись ея, умеръ отъ отравы — вѣдь вы же сами обаяніемъ своего имени и обманомъ своихъ рекламъ привлекли къ нему жаждущихъ».
Но я не убаюкиваю себя иллюзіями: никто не послушаетъ меня. Всегда будутъ легкомысленные писатели и безсовѣстные издатели. Пусть слова мои идутъ на вѣтеръ, я никогда не устану твердить и, на этотъ разъ, обращаясь къ читателю, скажу:
Скажите, зачѣмъ покупаете вы то, что по вашему разумѣнію признаете негоднымъ? Знайте, что вы-то именно своей любезностью ободряете и поддерживаете недостойную литературу. Безъ вашихъ денегъ скверныя книги не увидѣли-бы свѣта. Безъ васъ авторъ принужденъ былъ-бы писать единственно для своего наборщика, чего, вѣрьте мнѣ, онъ не сдѣлаетъ. И такъ, не жалуйтесь же на вороха безполезной или вредной печатной бумаги, доставляемой прессою — сами вы не заслуживаете литературы выше той, которую покупаете и читаете!"
2. Забытые.
Стоять на верхушкѣ, на показъ толпѣ, раболѣпствовать для снисканія себѣ отъ нея милостей и при этомъ вести борьбу съ завистниками, — значитъ не принадлежать уже болѣе себѣ самому и вѣчно быть въ страхѣ, какъ-бы не выдать какой-нибудь своей слабости. Напротивъ, трудиться, слѣдуя своему призванію, забытымъ и окутаннымъ скромной тѣнью, — значитъ быть свободнымъ человѣкомъ, не имѣющимъ другого господина, кромѣ себя самого, своего отечества и Бога.
Кара, какую влечетъ за собою слава, состоитъ въ разницѣ между мученіями, цѣною которыхъ она добыта, и наградой, доставляемой ею позднѣе. На надгробномъ камнѣ міровыхъ знаменитостей должны-бы быть начертаны слова, Спасителя, въ качествѣ грустнаго предупрежденія: «они получили часть свою на землѣ». Они проѣли свое достояніе и, какъ говоритъ Сенека, томились всю свою жизнь ради тѣхъ нѣсколькихъ словъ, которыя будутъ начертаны на ихъ гробницѣ. Не такова эпитафія забытыхъ: «вѣрный и довольный малымъ слуга, ты достоинъ войти въ радость господина твоего!»
Трудъ забытыхъ — это сберегательная касса, изъ которой народы черпаютъ свои богатства, это основаніе ихъ благоденствія. Самый темный поденщикъ, имя котораго забыто внуками, самый ничтожный портной, могила котораго не удостоена даже креста, по справедливости заслуживаютъ памяти болѣе, чѣмъ тотъ или иной баловень счастья.
Почести, оказываемыя офицеру, тогда только справедливы, когда онъ раздѣляетъ ихъ съ солдатами, которые помогли ему побѣдить. Если высокомѣріе заставитъ его забыть о нихъ, какое униженіе ожидаетъ возвышающагося, когда на царскомъ пиру ему скажутъ: «мой другъ, займи мѣсто пониже той матери, что сидитъ у колыбели своего младенца», или когда знаменитому ученому укажутъ мѣсто еще пониже?
Исторія полна заблужденій и загадокъ, потому что, освѣщая своими лучами лишь возвышенныя вершины горъ, она оставляетъ въ тѣни берега и долины. И однако, какъ часто среди униженныхъ и забытыхъ провидѣнію угодно бываетъ отмѣчать своихъ избранныхъ…
3. Статуи.
Въ сердцѣ человѣка есть своего рода приливъ и отливъ. То мы возносимся, благодаря посредственности другихъ, то наша собственная посредственность силится умалить величіе нашихъ ближнихъ. Мы любимъ создавать, въ одно и то же время, и идоловъ, и ничтожества. Ничтожество это нашъ ближній; идолъ — это имя перваго встрѣчнаго, который можетъ придать нѣкоторый блескъ нашему имени.
Въ средніе вѣка, Норвегія имѣла своего святого въ лицѣ Олафа, Швеція пожелала имѣть своего и поклонилась св. Эрику. Въ наше еще время, каждый изъ папъ создаетъ по крайней мѣрѣ одного новаго святого. Статуи великихъ людей усердно высѣкаются изъ камня и мрамора: мореплаватели, поэты, философы, ученые… И такъ, съ отдаленнѣйшихъ временъ, могилы были украшаемы изображеніями, прославлявшими болѣе или менѣе достопамятныхъ лицъ.
Въ качествѣ младшей сестры въ большой семьѣ образованныхъ народовъ, Финляндія составила, въ этомъ отношеніи, исключеніе и отступила отъ установившагося порядка преемственности. Предназначивъ первую изъ своихъ статуй ученому, вторую и третью — поэтамъ, четвертую она поставила представителю города, пятую — епископу и наконецъ шестую императору. Теперь даже, въ этой странѣ, гдѣ столько происходило битовъ, вы напрасно стали-бы искать, посреди тѣней прошлаго, статую какого-нибудь знаменитаго воина, шлемъ котораго, украшенный перьями, гордо подымался-бы къ небу.
Простимъ человѣчеству эту чисто человѣческую слабость — прославлять себя въ лицѣ своихъ великихъ людей! Эти выраженія почтенія со стороны живыхъ совершенно извинительны, и, съ другой стороны, прекрасно, если великія дѣла умершихъ людей остаются послѣ нихъ, обнаруживаемыя какимъ-нибудь видимымъ знакомъ. Смерть, этотъ грандіозный уравнитель великаго и ничтожнаго, забавляется подчасъ, возводя свою добычу на пьедесталъ. Недостатки покойнаго исчезаютъ тогда, и высокому размаху его существованія нѣтъ болѣе никакихъ преградъ. Это чисто нравственная идея, и весьма ободрительно для насъ, когда мы видимъ, что послѣ смерти остается же кое-что, избѣгающее забвенія и всякаго рода зависти.
Если судить по тому, какъ дѣла идутъ теперь, грядущіе вѣка, конечно, увидятъ въ каждой странѣ больше великихъ людей изъ мрамора и бронзы, чѣмъ живыхъ. Народъ изъ мѣди! — фантастическая картина, надо признаться, крайне тяжелая. Сколько въ ней горькой ироніи! Тревожатъ могилы мертвыхъ, чтобы добыть оттуда величіе, котораго не водится посреди живыхъ!
Взглянемъ на эти статуи! Когда эти неподвижные, угрюмые глаза глядятъ на своихъ потомковъ, сколько разъ, казалось, тщетно силятся они уловить отвѣтъ въ любопытныхъ взорахъ толпы! О, еслибы эти плотно сжатыя губы могли еще смѣяться и говорить, не разъ, съ грустной улыбкой, сказали-бы они тѣмъ, кто ихъ разсматриваетъ: «Сдѣлайтесь такими, какъ мы были; умножайте наслѣдіе наше и оставьте насъ покоиться въ мирѣ!»
4. Похвалы людей.
Байрону было всего двадцать-три года, когда проснувшись въ одно прекрасное утро, онъ сталъ знаменитостью Мало людей, при жизни, вознесены были похвалами такъ высоко и низведены такъ низко злословіемъ свѣта. Его называли то Наполеономъ поэзіи, то Наставникомъ дьявольской школы, и однако, позднѣе, онъ сражался, въ первомъ ряду, за независимость Греціи. Когда наконецъ, пресыщенный славой и радостями жизни, онъ угасъ тридцати-шести лѣтъ, съ какими горькими сожалѣніями долженъ онъ былъ, передъ смертью, вспоминать счастливое время, когда юный и никому неизвѣстный, онъ учился въ Кембриджѣ, слагая сонеты въ честь своей первой любви?
Честолюбіе, какъ и гордость, — это лишь обаятельное прозвище одного изъ приступовъ эгоизма. Жадно добиваться почестей-значитъ убивать себя въ душѣ и сердцѣ. Пламенныя вожделѣнія честолюбцевъ и непостоянство славы привлекаютъ на головы рабовъ тщеславія проклятіе Макбета: «Ты не будешь знать сна!» Ничтожность лица заслоняетъ подчасъ своей тѣнью величіе предположенной цѣли, и заурядныя идеи лжи переплетаются съ мыслью о безконечной будущности.
Лучшіе люди чувствуютъ себя счастливѣе отъ выраженія искренняго уваженія со стороны ребенка или крестьянина, чѣмъ при блескѣ торжественной колесницы и многотысячныхъ крикахъ энтузіазма и восторга толпы. Всякая похвала, всякое выраженіе общественнаго уваженія скрываютъ въ себѣ и нѣкоторое уничиженіе, потому что тотъ, къ кому они обращены, обсуждая ихъ въ свобй гордынѣ, находитъ ихъ все-же легковѣсными. Такъ лесть всегда есть оскорбленіе, потому что унижаетъ сужденіе льстеца въ глазахъ того, предъ кѣмъ онъ распинается. Лучше быть несправедливо оклеветаннымъ, чѣмъ краснѣть отъ чрезмѣрной хвалы.
Взвѣсьте-ка славу и скажите мнѣ, чего она стоитъ? Разберите ее, и вы откроете въ ней маленькій слѣдъ уваженія, столько же правды и чуть-чуть почитанія. Остальное — слѣпое восхищеніе, легкомысленное пристрастіе и всяческіе кривотолки. Ежедневная пресса и присяжные критики мѣряютъ все по своему аршину. Весьма рѣдки люди, способные опредѣлить человѣка въ его цѣломъ. И такъ, дайте намъ одного друга, искренняго и проницательнаго, и оставьте себѣ всѣ ваши похвалы.
Цѣль жизни — все, а слава ничто. Предложите Фердинанду Лессепсу въ ленное владѣніе всю Азію и всю Африку, съ тѣмъ чтобы онъ согласился засыпать пескомъ и уничтожить Суэзскій каналъ, — онъ вамъ отвѣтитъ: «Обождите-ка, -я вотъ сперва пророю Панамскій перешеекъ!» Но предложите ему возвратить молодость и его двадцатилѣтній возрастъ, вмѣсто настоящихъ восьмидесяти-двухъ лѣтъ его, съ тѣмъ, чтобы онъ занялъ прежнее свое скромное и неизвѣстное мѣсто въ французскомъ консульствѣ въ Лиссабонѣ, и онъ вамъ тотчасъ-же отвѣтитъ: «Съ восторгомъ, ибо тогда у меня будетъ достаточно времени, чтобы соединить два океана».