Чувственное путешествие Стерна во Францию. Часть вторая (Стерн)/ДО

Чувственное путешествие Стерна во Францию. Часть вторая
авторъ Лоренс Стерн, пер. П. Домогацкой

Оригинал: англ. Sentimental journey through France and Italy, опубл.: 1768. — Перевод опубл.: 1803. Источникъ: az.lib.ru

ЧУВСТВЕННОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ СТЕРНА ВО ФРАНЦІЮ.

Съ французскаго. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МОСКВА, Въ Губернской Типографіи у А. Рѣшетникова, 1803 года. Съ дозволенія Московскаго Гражданскаго Губернатора. ЕГО ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛъСТВУ Господину Дѣйствительному Тайному Совѣтнику, Государственнаго Совѣта Члену, Министру ІОстиціи. Орденовъ:
Св: Александра Невскаго, Св: Анны 1го Класса, и Св Равноапостольнаго Князя Владимира большаго Креста 2й степени Кавалеру и Св: Іоанна Іерусалимскаго Командору,
ГАВРІИЛУ РОМАНОВИЧУ ДЕРЖАВИНУ
Милостивому Государю, Въ малѣйшей знакъ истинной, сердечной благодарности.

Предъ цѣлымъ свѣтомъ, я готовъ всегда признаться;

Державинъ способъ далъ мнѣ жизнью утѣшаться.

П. Домогацкой.

ОГЛАВЛЕНІЕ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

Глав.

I. Горничная дѣвушка

II. Паспортъ

III. Скворецъ

IV. Невольникъ

Ѵ. Анекдоты

VI. Прошеніе

VII. Сахарные пирожки

VIII. Шпага

IX. Способъ называться

X. Время провожденіе

XI. Отступленіе

XII. Характеръ

XIII. Искушеніе

XIV. Il ny foit qui mal y pense

XV. Тайна

XVI. Дѣиствіе совѣсnи

XVII. Загадка

XVIII. Воскресенье

XIX. Непредвидимое упражненіе

XX. Другой отрывокъ

XXI. Букетъ цвѣтовъ

XXII. Дѣйствіе благотворенія

XXIII. Отгадка

XXIV. Опытъ

ХХѴ. Юлія

XXVI. Продолженіе о Юліи

XXVIII. Раставаніе

XXVIII. Похвала чувствительности

XXIX. Ужинъ и благодаренія

XXX. Слѣдствіе осторожности

ЧУВСТВЕННОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ СТЕРНА ВО ФРАНЦІЮ.

ГЛАВА I.
Горничная дѣвушка.

Мнѣніе стараго офицера о путешествіяхъ напомнила мнѣ совѣты Полонія, которые далъ онъ на подобный случай своему брату; эти совѣты напомнили мнѣ Гамлета; а Гамлетъ напомнилъ мнѣ о другихъ твореніяхъ Шекспира. Идучи назадъ зашолъ я въ книжную лавку, чтобъ купить полное его сочиненіе.

Книгопродавецъ сказалъ мнѣ, что хотя у него и много есть Шекспировыхъ твореній, но полнаго собранія нѣтъ. — А это что? спросилъ я увидѣвъ на. прилавкѣ цѣлой экземпляръ. —

Это чужія книги, отвѣчалъ онъ: Графъ В* сего дня по утру прислалъ ихъ ко мнѣ отдать переплѣтъ. Что онъ будетъ съ ними дѣлать? Не уже ли Графъ В* читаетъ Шекспира? — О сударь! перервалъ книгопродавецъ: онъ преумной человѣкъ!… Онъ очень любитъ Англійскія книги, а Англичанъ и того больше. —

Вы такъ вѣжливы, продолжалъ я, что заставите всякаго Англичанина изъ благодарности, купить у васъ на нѣсколько луидоровъ.

Книгопродавецъ поклонился, и только хотѣлъ что то говорить, какъ вдругъ вошла въ лавку дѣвушка — лѣтъ около двадцати, очень порядочно одѣтая. Взглянувъ на нее, не знаю по чему-то можно было догадываться, что она жила въ услуженіи у какой нибудь модной богомолки. — Пожалуйте мнѣ книгу: заблужденіе сердца и разума, сказала она. Книгопродавецъ ей подалъ, а дѣвушка вынувъ изъ кармана маленькой атласной зеленой кошелекъ, здернутый такого же цвѣта снуркомъ — раздернула и съ нѣжностію безъ жеманства, опустила туда два пальчика, достала деньги и заплатила. Ничто не могло меня тогда удержать въ лавкѣ — я полетѣлъ за нею.

На что тебѣ моя милая? спросилъ я ее: заблужденіе сердца? Не ужели ты знаешь, что такое заблужденіе сердца? Можетъ быть тебѣ истолковала это любовь?… Или какой нибудь не вѣрной пастушокъ далъ тебѣ объ этомъ понятіе? —

Боже меня сохрани! отвѣчала она. — Вѣрю милая, вѣрю. Ты имѣешь не испорченное сердце, и жалко будетъ, когда оно попадетъ въ заблужденіе. Это такое неоцѣненное богатство, которое украситъ тебя несравненно лучше, нежели всѣ жемчуги и алмазы.

Дѣвушка держала кошелекъ за снурочикъ и слушала меня очень внимательно. — Кошелекъ твой не съ лишкомъ тяжелъ, сказалъ я, взявъ его у ней; но что до этого! если будешь ты также добродѣтельна, какъ прекрасна, то Богъ наполнитъ его. У меня въ рукахъ было пять или шесть ефимковъ, которые вынулъ было на покупку Шексггира; одинъ изъ нихъ положилъ я въ ее кошелекъ, и задернувъ его снуркомъ, отдалъ ей.

Она поблагодарила меня ласковымъ поклономъ. Я понялъ его; онъ означалъ скромное, сердечное изліяніе благодарности, въ которомъ всего болѣе участвовало сердце. Въ таковыхъ случаяхъ оно всегда производитъ подобныя движенія. Никогда и ни одной женщинѣ не давалъ я денегъ съ такимъ большимъ удовольствіемъ.

Везъ этой бездѣлицы милая! незначили бы для тебя ничего мои совѣты. Но когда взглянешь ты на ефимокъ, то и вспомнишь объ нихъ. Не промѣнивай его на, ленты, душенька! —

Ахъ сударь! увѣряю васъ, ефимокъ вашъ всегда будетъ при мнѣ; я спрячю его какъ можно дальше.

Какой бы ни былъ тайной разговоръ между мужчины и женщины, но какъ скоро онъ, основывается на добродѣтельныхъ правилахъ, то не токмо онъ, но и самыя тайныя ихъ бесѣды, не могутъ быть подозрительны. Уже смеркалось, и намъ надобно было итти въ одну сторону, по чему мы — безъ всякаго стыда пошли вмѣстѣ по набережной.

При выходѣ изъ лавки, дѣвушка опять мнѣ поклониласъ; мы не успѣли отойти двадцати шаговъ, какъ она подумавъ, что оказанныя ею благодарность не соразмѣрна моему одолженію, остановилась и — еще стала благодарить меня.

Это ничто иное, сказалъ я: какъ одна не большая дань добродѣтели… Впрочемъ я бы крайне огорчился, еслибы доброе твое сердце, не соотвѣтствовало моей надеждѣ. Но нѣтъ, моя милая! невинность написана на лицѣ твоемъ, и горе тому злодѣю, который захочетъ на нее покуситься!

Дѣвушка, казалось, чувствительно была тронута моими словами. Она тяжко вздохнула. Я не захотѣлъ спрашивать у ней о причинѣ вздоха. Мы молчали до того мѣста, гдѣ поворачиваютъ въ улицу Гвенегода, и у котораго мы должны были разстаться.

Не эта ли дорога, моя милая, спросилъ я: къ Моденскому трактиру? Эта, сударь! но можно пройти и по сѣнной улицѣ. Такъ я пойду по сѣнной, и для того что мнѣ будетъ веселѣе, и для того, чтобъ долѣе итти съ тобою.

Какъ бы мнѣ хотѣлось, чтобъ Моденской трактиръ былъ въ приходѣ Петра и Павла. — Не потому ли, миленькая, что ты живешь тамъ? — Точно такъ сударь: я горничная дѣвушка Госпожи Р*. — Какъ! это вѣрно та самая, къ которой поручено мнѣ отнести письмо изъ Аміеня! — Она подтвердила мою догадку, сказавъ, что Госпожа Р*, давно уже ждетъ къ себѣ какого то иностранца. — Такъ здѣлай же одолженіе, моя милая, скажи своей барынѣ, что ты этою иностранца нашла; поклонись отъ меня, и доложи, что завтрѣ по утру я буду имѣть честь быть у ней.

Это сказано уже было на концѣ Гвенегодской улицы. Мы остановились; дѣвушка захотѣла спрятать книги свои въ карманъ, и я — помогъ ей въ томъ.

Какъ пріятно чувствовать взаимную нѣжность, соединяющую наши стремленія!

Мы пошли опять… и не отошедъ трехъ шаговъ, она взяла меня за руку. Мнѣ и самому хотѣлось этого, но она предупредила меня, и съ такимъ не принужденнымъ простодушіемъ, которое ясно показывало, что ей никакъ не приходило въ голову, что она меня еще первый разъ видитъ.

Въ эту самую минуту, я живо почувствовалъ, какъ называютъ, вліяніе кровной связи. Я смотрѣлъ на нее пристально, какъ бы думалъ найти въ ней, какія нибудь семѣйственныя сходства… Не связаны ли мы всѣ, воображалъ я, не разрывными узлами родства?

Выходя изъ сѣнной улицы, и остановился, чтобъ проститься съ дѣвушкою. Она еще поблагодарила за учтивость мою и за сотоварищество. Не легко было намъ разставаться. Мы прощались дважды. Разставанье наше было такъ дружественно, что мнѣ кажется, въ другомъ бы случаѣ, заключилъ его самымъ пламеннымъ, священнымъ поцѣлуемъ.

Но въ Парижѣ мужчина съ женщиною ни когда не цѣлуются — явно.

Я лучше здѣлалъ. Я молилъ Бога о ея благополучіи.

ГЛАВА II.
Паспортъ.

По возвращеніи моемъ въ трактиръ, Лафлеръ сказалъ мнѣ, что приходилъ полицейской офицеръ? и спрашивалъ кто я таковъ. — Провалъ его возьми! я догадываюсь за чѣмъ онъ ко мнѣ пожаловалъ. Пора уже объ этомъ сказать и моему читателю. Я пропустилъ это тамъ, гдѣ требовалъ порядокъ — не отъ того, чтобы забылъ, но потому, что считалъ лучше упомянутъ здѣсь.

Я выѣхалъ изъ Лондона такъ поспѣшно, что и не вспомнилъ о раздорѣ Англіи съ Франціею. Уже пріѣхалъ я съ Дувръ, и видѣлъ помощію очковъ моихъ, возвышающіяся горы за Булономъ; а мысль о войнѣ, также и о томъ, что безъ паспорта не льзя путешествовать по Франціи, не приходила мнѣ въ голову. Если пройти одну улицу и воротиться домой съ прежнимъ умомъ, но и то для меня черезвычайно несносно; а не только чтобъ отъѣхавъ такъ далеко, пріѣхавъ безъ всякаго успѣха въ Лондонъ, и тогда особливо, какъ путешествіе мое имѣло единственною цѣлію, пріобрѣтеніе различныхъ познаній. Мнѣ сказали, что Графъ Г* нанялъ пакетботъ. Онъ стоялъ въ одномъ со мною трактирѣ, и не много мнѣ былъ знакомъ. Я пошелъ къ нему просить, чтобъ онъ здѣлалъ милость, принялъ меня въ свою свиту. Онъ согласился безъ дальнихъ отговорокъ, съ тѣмъ однакожь, что повезетъ меня не далѣе Кале, потому что оттуда ему надобно ѣхать въ Брюксель. — По пріѣздѣ въ этотъ городъ, сказалъ онъ мнѣ: вы можете безъ всякой опасности проѣхать въ Парижъ; а тамъ найдете какихъ нибудь пріятелей, которые за васъ поручатся. — Тамъ то Ваше Сіятельетво! отвѣчалъ я: конечно избавлю себя отъ хлопотъ. — Я съ нимъ поѣхалъ, и забылъ думать о паспортѣ.

Но когда Лафлеръ сказалъ мнѣ о посѣщеніи полицейскаго офицера, то не мудрено мнѣ было отгадать за чемъ онъ приходилъ. Въ это самое время и хозяинъ вошедъ въ мою комнату объявилъ о томъ же, прибавя: что офицеръ требовалъ непремѣнно паспортъ. Я надѣюсь, сказалъ хозяинъ, что паспортъ вѣрно съ вами. — Со мною? отвѣчалъ я; по чести у меня нѣтъ никакова. —

У васъ нѣтъ паспорта? вскричалъ хозяинъ, отпрыгнувъ отъ меня шага на три, какъ отъ зараженнаго моровою язвою. На противъ того Лафлеръ подошелъ ко мнѣ по ближе съ такимъ чувствованіемъ, съ какимъ подходитъ благородная душа къ нещастному на помощь. Доброй Лафлеръ совершенно пріобрѣлъ мое сердце. Одинъ этотъ поступокъ доказалъ его ко мнѣ расположеніе больше, нежели въ цѣлые семь лѣтъ услуга его, моглабы меня въ томъ увѣрить. Я увидѣлъ, что мнѣ во всемъ можно положиться на его праводушіе и привязанность.

Милордъ!… сказалъ хозяинъ: но опомнившись перемѣнилъ тонъ… Если у васъ нѣтъ сударь паспорта, продолжалъ онъ, то безъ сомнѣнія есть въ Парижѣ друзья, которые могутъ вамъ его исходатайствоватъ! — У меня нѣтъ на одного друга въ Парижѣ, отвѣчалъ я равнодушно. — Ну такъ васъ посадятъ въ Бастилію, или по крайней мѣрѣ въ Шатлетъ. — О! я этого не боюсь: Король Французской Государь милостивой. — Ваша правда, но совсемъ тѣмъ, это ни мало не остановитъ отослать васъ завтрѣ же по утру въ Бастилію. — Какъ завтрѣ? перервалъ я: не на цѣлой ли мѣсяцъ нанялъ я у тебя квартеру? и хотябъ самъ Король мнѣ приказалъ, я не выѣду изъ ней прежде срока…

Что вы это говорите сударь?.. шепнулъ мнѣ на ухо Лафлеръ: какъ можно не послушаться Короля?

Право надобно признатъся, сказалъ хозяинъ; что господа Англичане удивительные люди! и проворчавъ что то еще, ушолъ.

ГЛАВА III.
Скворецъ.

Я нарочно говорилъ съ хозяиномъ такъ смѣло; иначе я бы могъ огорчить Лафлера. Во время ужина я притворился быть отмѣнно веселымъ, и занимался совсемъ о постороннихъ матеріяхъ. Парижъ и комическая опера, были для меня безконечнымъ разговоромъ. Я не зналъ что Лафлеръ былъ въ театрѣ, и провожалъ меня до книжной лавки. Онъ неспускалъ съ меня глазъ и тогда, какъ я идучи съ молодою дѣвушкою по набережной разговаривалъ съ нею. Это то и по препятствовало ему итти далѣе со мною. Лафлеръ воротился домой по самой ближней дорогѣ, и поэтому успѣлъ до моего прихода узнать о полицейскихъ требованіяхъ.

Лишь только онъ прибралъ со стола, какъ послалъ я его ужинать; а оставшись одинъ сталъ, думать гораздо поосновательнѣе о моемъ положеніи.

Вотъ здѣсь то, мой милой другъ! надобно тебѣ описать разговоръ, которой я съ тобою имѣлъ, почти съ самаго моего отъѣзда.

Ты знаешь что я столькоже запасся деньгами, сколько и разсужденіемъ. Помнишь, ты спросилъ: сколько ихъ у меня? — Я показалъ тебѣ кошелекъ мой…. Ахъ, любезной Йорикъ! какъ можно съ такою бѣздѣлицею пускаться въ толь дальній путь?… Бога Ради возьми у меня въ запасъ нѣсколько гиней. — У меня своихъ много. — Божусь тебѣ, что мало. Я лучше тебя знаю то мѣсто, куда ты ѣдешь. — Можетъ статься мало для другова, но для меня право довольно. Я и трехъ дней не проживу въ Парижѣ, чтобъ чего нибудь не напроказить, за что посадятъ меня въ Бастилію, гдѣ мѣсяцъ или два пробуду на всемъ казенномъ содержаніи. — О! виноватъ, я и забылъ объ этомъ прибѣжищѣ; сказалъ онъ мнѣ весьма сухо.

Вотъ мой другъ! шутки мои чуть ли не збываются на самомъ дѣлѣ!

Отъ дурачества ли или неуваженія, отъ Филозофіи ли или упрямства, а можетъ — и по какой другой причинѣ, которой я самъ не понимаю, я не думалъ о Бастиліи иначе, какъ думалъ о ней при своемъ отъѣздѣ.

Бастилія!… одно имя ее страшно! пускай говорятъ о ней что хотятъ… Но Бастилія ничто ничто иное какъ башня; а башня есть домъ, изъ котораго только нельзя вытти. Hе есть ли это еще милость Божія, для страждущихъ подагрою? Что за бѣда и здоровому?… Съ девятью франками на день, съ перомъ, чернилами, бумагою и — терпѣніемъ, можно мѣсяцъ или полтора просидѣть безвыходно дома. Чего бояться, когда не здѣлалъ ни какого преступленія? Гораздо осторожнѣе и умнѣе послѣ будетъ. Желательно чтобъ всѣ нескромные подались туда по чаще. Это наказаніе послужило бы имъ исправленіемъ и собственною ихъ выгодою.

Наполнивъ голову мою таковыми разсужденіями, и восхищаясь ими вышелъ я на дворъ освѣжиться воздухомъ. Ненавистны мнѣ мрачныя картины! сказалъ я самъ себѣ; не хочу знать той меланхолической науки, которая учитъ изображать бѣдствія жизни черными красками! воображеніе представя предмѣты разуму, гораздо обширнѣйшими, нежели: каковы они въ самомъ дѣлѣ, наводитъ ему ужасъ. Отними все излишнее, и нѣчего будетъ бояться. Однакожъ, продолжалъ я: Бастилія не такъ то пріятна… Но отломай у ней башни, заровняй рвы, отвори двери, вообрази ее себѣ убѣжищемъ неволи, гдѣ держитъ тебя одно только paзслабленіе тѣла, тогда — зло изчезнетъ въ глазахъ твоихъ, и ты будешь его сносить безъ всякаго роптанія… Размышленіе мое съ самимъ собою, становилось часъ отъ часу важнѣе, но было прервано голосомъ, которой жаловался что не можетъ быть свободенъ. Я смотрѣлъ на всѣ стороны, и ничего не примѣтилъ. Не сдѣлая болѣе на это вниманія, вышелъ на дворъ.

Но едва возвратился назадъ, какъ тотъ же голосъ повторилъ тѣже самыя слова два раза. Я взглянулъ къ верху, и увидѣлъ скворца въ маленькой клѣткѣ…. Я не могу быть свободенъ, кричалъ онъ: я не могу быть свободенъ.

Остановясь, посмотрѣлъ я на эту птицу со вниманіемъ. Множество людей проходило въ дверь, и скворецъ порхая въ ихъ сторону, такимъ же тономъ жаловался: я не могу быть свободенъ!-- О! я помогу тебѣ, вскричалъ я: помогу быть тебѣ на свободѣ чегобъ мнѣ это ни стоило. Клѣтка висѣла дверками къ стѣнѣ, которыя такъ крѣпко запутаны были проволокою, что не льзя было отворить иначе, какъ разломать ее… Я засунулъ въ клѣтку обѣ руки.

Скворецъ перепрыгивалъ изъ стороны въ сторону; продѣвалъ голову сквозь прутики, билъ въ нихъ грудью… Боюсь, бѣдный мой плѣнникъ, сказалъ я ему: боюсь очень, удастся ли мнѣ освободить тебя… — Нѣтъ! за кричалъ скворецъ: я не могу быть свободенъ: я не могу быть свободенъ.

Никогда сердце мое не было такъ растрогано:.. Во всю жизнь не встрѣчалось со мною такого случая, которой бы произвелъ столь скорое и необычайное движеніе въ душѣ моей. Хотя слова: не могу быть свободенъ, говорилъ скворецъ махинально, но такъ много они сближались къ самой природѣ, что въ одно мгновеніе все мое систематическое сужденіе о Бастиліи, опрокинулось въ верьхъ дномъ. Съ сердечнымъ соболѣзнованіемъ и — съ другими уже мыслями, взошелъ я на лѣстницу.

ГЛАВА IV.
Невольникъ.

Я былъ уже въ моей комнатѣ, но скворецъ не выходилъ у меня изъ головы. Облокотясь на столъ, предался я различнымъ сужденіямъ; и будучи разположенъ къ размышленію — далъ свободу моему воображенію……………

Оно представило мнѣ невольника, заключеннаго въ темницѣ. Я смотрѣлъ на него сквозь решетчатую дверь, смотрѣлъ — и пользуясь мракомъ свѣта, который едва едва освѣщалъ его преисподнюю, старался я списать портретъ съ узника.

Долговремянное ожиданіе свободы, истощило всѣ его силы. Я почувствовалъ въ моемъ сердцѣ весьма сильную боль, которая раждается отъ сомнительной надежды… Всматриваясь въ невольника, мнѣ казалось, что лице его было обезображено, блѣдно, изнурено болѣзнію… уже тридцать лѣтъ, какъ его кровь не освѣжалась восточнымъ вѣтромъ; уже тридцать лѣтъ, не видалъ онъ ни солнца, ни луны; уже тридцать лѣтъ, не слыхалъ онъ сквозь, решетку, нѣжнаго голоса своихъ друзей, своихъ родственниковъ…. А дѣти его!!!

Тутъ сердце мое замерло… Я отворотился отъ несчастнаго… но воображеніе не переставало меня мучить… Оно показывало невольника, сидящаго на связкѣ соломы; въ самомъ заднѣмъ углу темницы.. Солома служила ему и постелею и стуломъ… Несчастный держалъ въ одной рукѣ календарь своего изобрѣтенія, здѣланной изъ палочекъ, на которыхъ разными знаками, замѣчалъ онъ горестные дни, проведенные имъ въ ужасномъ заключеніи…. Въ другой рукѣ — былъ у него ржавой гвоздь, которымъ въ календарѣ своемъ, прибавлялъ и этотъ день, къ числу прошедшихъ… Я заслонялъ у него послѣдній остатокъ свѣта… Онъ взглянулъ томно на дверь… покачалъ головою и — опять принялся за пагубную свою работу; хотѣлъ положить палочку на кучу другихъ, нагнулся — и цѣпи загремѣли въ ушахъ моихъ… Глубокой вздохъ вырвался изъ груди его… Боже мой! вскричалъ я заливаясь слезами…. Я не могу, даже и вообразить этой страшной картины… Вскочилъ безъ памяти… Кликнулъ Лафлера, и приказалъ ему непремѣнно завтрѣ въ девять часовъ утра нанять карету. Я поѣду прямо, думалъ я: къ Герцогу де Ш*.

Лафлеръ конечно бы совсемъ усердіемъ меня раздѣлъ и положилъ въ постель… Но я зная его чувствительность, не хотѣлъ дать ему замѣтитъ моего безпокойства, и сказалъ, что я самъ раздѣнусь и лягу.

ГЛАВА V.
Анекдоты.

Въ назначенный часъ я сѣлъ въ карету. Лафлеръ сталъ назади, и я закричалъ кучеру, чтобъ какъ можно скорѣе скакалъ къ Версалю.

На дорогѣ ничего со мною не встрѣтилось такого, чего ищу я обыкновенно въ путешествіяхъ. Однакожъ, я бы могъ здѣлать такоеже описаніе, какъ и другіе, о Шальйотѣ, о Пасси, о Бономахъ, о Севахъ, о Вирофлаѣ, и о многихъ мѣстахъ, которыя встрѣчались мнѣ на моемъ пути… Но мнѣ лучше хотѣлось наполнить пустое мѣсто, сокращенною повѣстью о скворцѣ. Таковыхъ историческихъ сокращеніи будетъ много… Я ихъ очень люблю.

Милордъ Л… ожидалъ попутнаго вѣтра, чтобъ переѣхать изъ Дувра въ Кале… Слуга его, бродя по горамъ, поймалъ скворца, которой только что оперился. Онъ взялъ его къ себѣ, кормилъ, воспиталъ его, и привезъ въ Парижъ.

По пріѣздѣ своемъ туда, купилъ онъ клѣтку, которая стоила ему двадцать четыре сольда. Господинъ его прожилъ въ Парижѣ пятъ мѣсяцовъ, а какъ за нимъ не очень много было дѣла, то онъ въ это время и научилъ скворца выговаривать четыре слова, за которыя я столько обязанъ.

Когда Милордъ поѣхалъ въ Италію, то слуга отдалъ скворца и съ клѣткою хозяину. Не всякой могъ понимать что говорилъ скворецъ, потому что онъ говорилъ на иностранномъ языкѣ, и потому что никто не хотѣлъ его слушать. Лафлеръ посулилъ за него хозяину бутылку вина, и хозяинъ съ охотою уступилъ ему скворца и съ клѣткою.

Я привезъ скворца съ собою на его родину… Однажды Лордъ А… услышавъ отъ меня о его исторіи, захотѣлъ имѣть у себя, и я подарилъ ему скворца. Спустя нѣсколько недѣль, онъ отдалъ его Лорду Б…; Лордъ Б… подарилъ его Лорду В…. Слуга Лорда В… продалъ его за шилингъ Лорду Г… а отъ Лорда Г… достался онъ Лорду Е… и такъ мой скворецъ ходилъ по Лордамъ до половины азбуки. Изъ чертоговъ вельможъ перелеталъ онъ въ обиталища простолюдимовъ, гдѣ также не имѣлъ онъ хорошаго пристанища. Онъ былъ презираемъ въ Лондонѣ, равно какъ и въ Парижѣ, и болѣе отъ того, что одни старались ворваться, а другой старался вырваться. — Вотъ до чего иногда доводитъ безуміе, не такъ думать какъ другіе…

Можетъ бытъ, кто нибудъ изъ читателей и слыхалъ о моемъ скворцѣ… И если нечаяннымъ образомъ онъ его увидитъ, то я прошу вспомнитъ, что эта птичка принадлежала мнѣ… Теперь ее у меня нѣтъ — но она вырѣзана на гербѣ моемъ. Пусть господа герольды свернутъ моему скворцу голову, ежели осмѣлятся.

ГЛАВА VI.
Прощеніе.

Когда я ищу чьего нибудь покровительства, то мнѣ очень не нравится, чтобъ тутъ же былъ и непріятель мой, который бы замѣчалъ мои поступки. А это то самое и заставляетъ меня искать всегда покровителя — въ самомъ себѣ. Необходимость однакожъ принудила меня предстать къ Герцогу Ш… Еслибы только можно было безъ этого обойтись, то конечно здѣлалъ бы: Я такъ, какъ здѣлалъ бы — и всякой другой бывши на моемъ мѣстѣ.

Какъ много способъ просить? Сколько надобно дѣлать подлостей, поклоновъ, уничиженій? Во всю дорогу я объ этомъ думалъ; и за всякую выдумку заслуживалъ быть посаженъ въ Бастилію.

Подъѣзжая къ Версаліи, я придумывалъ, какъ начать мнѣ проситъ… Стану кланяться; приму покорный видъ; понижу голосъ, и буду всячески подлаживать Герцогу, чтобъ преклонить его на свою сторону. — Хорошо! хорошо! разсуждалъ я: на силу выдумалъ; это будетъ славно… Но размыслилъ, и мое славно, не такъ то вышло славно! это будетъ все тоже какъ бы стоить. Герцогу безъ мѣрки кафтанъ. — Глупенькой!.. продолжалъ я опомнясь: за чѣмъ тебѣ за ранѣе ломать голову? Не у себя ты долженъ учиться чѣмъ начатъ….. Ты, прежде взгляни на Герцога; всмотрись въ него… Прочти на лицѣ его расположеніе, и первое его слово, которое онъ тебѣ скажетъ, научитъ тебя всему. По этому ты и располагай разговоромъ, который конечно ему будетъ не противенъ, тѣмъ болѣе, что онъ самъ подастъ тебѣ ключь на какомъ тонѣ съ нимъ говорить надобно.

А хотя бы и не такъ то случилось… Развѣ Герцогъ не такой же человѣкъ? Ежели мы на полѣ сраженія, идемъ смѣло другъ противъ друга, то можноль робѣтъ въ кабинетѣ министра, будучи съ нимъ на единѣ? — Повѣрь мнѣ Йорикъ, когда человѣкъ не имѣетъ благородной смѣлости: то онъ погибаетъ самъ отъ себя бываетъ униженъ, и заграждаетъ себѣ собственной свой путь къ благополучію… Покажись только къ Герцогу съ видомъ, что боишся Бастиліи — будь увѣренъ, что въ тотъ же часъ, отправятъ тебя въ Парижъ съ надежными проводниками.

Чуть ли это не правда? сказалъ я самъ себѣ: ну такъ я появлюсь къ Герцогу съ смѣлостію и со всевозможнымъ равнодушіемъ.

Ты опять говоришь вздоръ Йорикъ! благоразуміе не терпитъ ни какой чрезвычайности… Оно всегда должно обладать своими страстьми. Прекрасно! вскричалъ я: ужь теперь то не собьюсь съ прямой тропы.

Карета моя взъѣхала на дворъ, и когда остановилась у крыльца, то ясно видѣлъ я, что дорожной мой урокъ, съ великимъ успѣхомъ дѣйствовалъ на мою душу. Я былъ такъ покоенъ какъ нельзя больше, и всходилъ по лѣстницѣ ни съ тѣмъ робкимъ духомъ, которымъ бываютъ объяты жертвы правосудія; ни съ тѣмъ радостнымъ и сердечнымъ восхищеніемъ, которой оживотворялъ меня всегда, когда я летѣлъ видѣть тебя моя милая Лизета!

Лишь только я вошелъ въ залъ, какъ въ тужъ минуту, подошелъ ко мнѣ какой то человѣкъ съ важностію. Я незнаю право, дворецкой ли это былъ, или лакей; а можетъ и какой нибудь подсекретарь Его Свѣтлости. Онъ сказалъ мнѣ, что Герцогъ занимается дѣлами. — Какимъ же образомъ, сударь, можно мнѣ видѣть Его Свѣтлость? Я иностранецъ; а что всего хуже по нынѣшнимъ обстоятельствамъ: я Англичанинъ. — Онъ мнѣ отвѣчалъ: что это не здѣлаетъ излишняго въ прозьбѣ моей затрудненія. — Я отвѣсилъ ему небольшой поклонъ. Милостивый государь! я о важномъ дѣлѣ намѣренъ говорить съ Герцогомъ. — Онъ посматривалъ на всѣ стороны, какъ бы стараясь найти, кто бы могъ доложить ко мнѣ министру. — Я не намѣренъ скрывать отъ васъ, говорилъ я ему: нужда, о которой мнѣ надобно объясниться съ Герцогомъ, совсемъ не принадлежитъ до Его Свѣтлости, а касается до одного только меня. — О! такъ это другое дѣло! — Нѣтъ, сударь! не другое; я увѣренъ что Герцогъ выслушаетъ меня благосклонно… Между тѣмъ просилъ я его сказать мнѣ, когда могу видѣть Его Свѣтлость?

— Черезъ два часа; отвѣчалъ онъ.. — Множество каретъ стоявшія на дворѣ, подтверждали эту истину. — Чтожъ дѣлать мнѣ въ эти два часа? Расхаживать изъ угла въ уголъ по залѣ, не казалось мнѣ пріятнымъ препровожденіемъ времяни… Я сошелъ въ низъ, и велѣлъ ѣхать въ кадранъ-бліо, ближайшій трактиръ.

Но судьба всегда дѣлаетъ по своему — и рѣдко случается, чтобъ я попалъ въ то мѣсто, куда задумалъ.

ГЛАВА VII.
Сахарные пирожки.

Я не проѣхалъ еще половину дороги, какъ со всемъ новое вошло мнѣ въ голову. Желая посмотрѣть городъ, приказалъ я кучеру вести меня по всѣмъ улицамъ. — Городъ не великъ сказалъ я ему: мнѣ кажется, что его очень скоро можно объѣхатъ. — Не великъ сударь? Извините, онъ гораздо больше, нежели вы воображаете, и отмѣнно хорошо выстроенъ. Большая часть Вельможъ имѣютъ здѣсь свои домы. — При семъ словѣ вспомнилъ я о Графѣ Б… о которомъ книгопродавецъ на говорилъ мнѣ много добраго… Для чего же не поѣхать мнѣ къ такому человѣку, которой имѣетъ толь великое уваженіе къ Англійскимъ книгамъ и къ самимъ Англичанамъ? Раскажу ему о ceбѣ, и можетъ быть… Я въ другой разъ перемѣнилъ свое намѣpeніе; а если счесть порядочно, то уже въ третій. Мнѣ захотѣлосъ побывать у госпожи Р… на Петропавловской улицѣ, и болѣе за тѣмъ, что я уже и увѣдомилъ ее о томъ, черезъ горничную дѣвушку. Не я располагаю обстоятельствами; обстоятельства располагаютъ мною. Увидѣвъ на другой сторонѣ человѣка, которой несъ корзину, и какъ будто продавалъ что-то, послалъ я Лафлера, спросить у него, гдѣ живетъ Графъ Б…

Лафлеръ прибѣжалъ ко мнѣ отъ него съ превеликимъ удивленіемъ. — Знаетели сударь, кто продаетъ эти сахарные пирожки? Кавалеръ Св: Людовика. — Какой вздоръ бредишь ты Лафлеръ! — Я не знаю сударь, вздоръ ли это или нѣтъ, но увѣренъ только въ томъ, что я своими глазами видѣлъ у него въ петлицѣ на ленточкѣ крестъ, также хорошо, какъ и сахарные пирожки, которыхъ еще довольно много у него въ корзинѣ.

Такая превратность человѣческой жизни, возбуждаетъ въ чувствительной душѣ, не одно только простое любопытство, но влечетъ какое-то къ себѣ особенное чувствованіе… Я смотрѣлъ на него нѣсколько минутъ изъ кареты; и чѣмъ болѣе въ него всматривался, тѣмъ непонятнѣе представлялся онъ мнѣ съ своимъ крестомъ и корзиною. Разумъ мой былъ въ недоумѣніи и сердце билось очень сильно… Я вышелъ изъ кареты — и подошелъ къ нему.

На кавалерѣ былъ бѣлый длинный фартукъ. Крестъ Св: Людовика висѣлъ по камзолу. Корзина съ сахарными пирожками: покрыта была до половины салфеткою. Въ низу подослана другая; и все такъ чисто, такъ опрятно, что не возможно было, чтобъ чего нибудь у него не купить.

Онъ не подходилъ ни къ жому съ своею корзиною; а остановясь на углу трактира дожидался когда кто къ нему подойдетъ.

Кавалеру было около пятидесяти лѣтъ. Онъ имѣлъ видъ скромной, но величавой. Я не удивлялся этому; и приподнявъ салфетку, взялъ одинъ пирожокъ, прося его убѣдительно истолковать мнѣ эту загадку.

Въ короткихъ словахъ онъ объяснилъ мнѣ все. — Молодыя свои лѣта, провелъ я въ службѣ, говорилъ онъ: возвратясь изъ похода получилъ этотъ крестъ: а по окончаніи прошедшей войны, будучи отставленъ отъ службы, не могъ уже добиться мѣста въ нынѣшнюю компанію; и такъ остался я безъ друзей, безъ денегъ — съ однимъ Kpecтомъ. — Онъ привелъ меня въ жалость; но послѣдними словами — пріобрѣлъ мое почтеніе.

Король нашъ, Государь столько же доброй, какъ и правосудной, продолжалъ онъ: но въ силахъ ли наградить весь свѣтъ, и облегчить участь всѣхъ несчастныхъ? Я былъ въ числѣ ихъ… у меня есть жена, я ее люблю столькоже, какъ и любимъ ею. Она умѣетъ дѣлать конфекты, мы захотѣли употребить въ пользу не большое это искуство: и мнѣ кажется, что лучше продавать сахарные пирожки, нежели поджавъ руки сидѣть голодными.

Порадуйтесь чувствительныя; души! порадуйтесь судьбѣ бѣднаго кавалера. Мѣсяцевъ девять тому назадъ, добродѣтель его увѣнчалась наградою.

Кавалеръ обыкновенно стоялъ у дворцовой решетки, и былъ замѣченъ многими проѣзжающими, которые имѣли такоеже любопытство какъ и я, и которымъ разсказывалъ онъ свою исторію съ тою же скромностію, съ какою объяснялъ и мнѣ. Наконецъ это дошло до Короля. Онъ вспомнилъ о немъ, и зная что кавалеръ былъ весьма хорошій Офицеръ и любимъ всемъ полкомъ, пожаловалъ ему 1500 ливровъ, ежегодной пенсіи.

Пріятное благодѣяніе! не уже ли есть такіе люди, которые не чувствуютъ цѣны твоей? Я никогда не могъ разсказывать о исторіи кавалера безъ сердечныхъ движеній. —

Блаженъ народъ, гдѣ Государь добродѣтеленъ!

ГЛАВА VIII.
Шпага.

Подобная исторія — случившаяся во время пребыванія моего въ Реннѣ — не менѣе меня трогала.

Мнѣ не извѣстны причины крайняго разоренія фамилій де’Е… въ Бретаніи; но знаю то, что Маркизъ де Е… весьма долго боролся съ несчастіемъ. При всей своей крайности, онъ не переставалъ блистать остатками своихъ предковъ. Наконецъ дошелъ онъ до такого бѣдственнаго состоянія, что едвали доставало ему на умѣренную пищу. Къ томужъ и два сына — которымъ должно было дать воспитаніе отличное, по роду и богатству — разстравляли душу отца, и тѣмъ болѣе, что дѣти его обѣщали великую надежду. Военная служба казалась ему вѣрнѣйшимъ способомъ къ поправленію состоянія его; но и это предпріятіе отложилъ онъ по тому, что не льзя было служить безъ особенныхъ издержекъ сверьхъ жалованья. У него оставалось весьма небольшое имѣніе, съ которымъ надобно было вести жизнь самую бѣдную. Еще одно средство — торговлю слѣдовало ему испытать.

Но промыслъ этотъ не казался ли гробомъ для его дѣтей, которыхъ честолюбивый и гордый Маркизъ хотѣлъ видѣть возвышенными? По счастію Бретанія сохранила право свергать иго съ такого предразсудка — и Маркизъ имъ возпользовался. Въ то время, когда первѣйшіе чиновники собрались въ Реннѣ; Маркизъ, сопровождаемый двумя сыновьями, вошелъ въ залу собранія и старался съ важностію защищать древнія постановленія Герцогства, которымъ хотя и рѣдко пользовались, но совсемъ тѣмъ, не могло оно потерять своей силы. — Сказавъ это; Маркизъ снялъ свою шпату. Возьмите ее, продолжалъ онъ; и будьте ее хранителями до того времяни, пока лучшая сутьба, доставитъ мнѣ возможностъ взять ее обратно, и быть ея достойнымъ.

Президентъ принялъ шпагу, приказалъ положить ее тудаже, гдѣ хранилась родословная Маркиза, которой видя все дѣло окончаннымъ — вышелъ вонъ.

На другой день отправился онъ со всемъ своимъ семѣйствомъ въ Мартинику. Двадцатилѣтнее неутомимое прилѣжаніе къ торговлѣ, и нѣкоторыя непредвидимыя наслѣдства отъ дальнихъ родственниковъ, доставили ему способъ возстановить свое дворянство — и взять свою шпагу.

Въ этотъ то торжественный день я имѣлъ счастіе быть въ Реннѣ. Я назвалъ его торжественнымъ; и какъ иначе назоветъ его всякой чувствительной путешественникъ? Жалки для меня тѣ, которымъ таковые случаи кажутся незначущими!

Маркизъ поддерживая почтенную свою супругу, вошелъ въ собраніе. Старшій его сынъ велъ свою сестру; младшій шелъ возлѣ матери. Доброй отецъ нѣсколько разъ отиралъ платкомъ слезы.

По всюду царствовало глубокое молчаніе… Маркизъ оставилъ жену съ младшимъ сыномъ и дочерью: а самъ подошелъ къ Президенту — требовалъ отъ него своей шпаги. Лишь только онъ получилъ; какъ съ превеликимъ восхищеніемъ обнажилъ ее. Онъ смотрѣлъ на шпагу, какъ на вѣрнѣйшаго друга, съ которымъ былъ въ разлукѣ нѣсколько лѣтъ. Старикъ разсматривалъ ее со вниманіемъ, какъ будто для того, чтобъ лучше удостовѣриться, дѣйствительно ли эта шпага была его… Примѣтя небольшую на концѣ клинка ржавчину, онъ поднесъ ее ближе къ глазамъ и я видѣлъ, что слеза капнула на ржавчину.

Я найду, сказалъ онъ: какое нибудь средство ея счиститъ. Онъ вложилъ ее въ ножны, и поблагодаря за сохраненіе, вышелъ изъ залы съ женою и дѣтьми.

Я позавидовалъ его чувствованіямъ.

ГЛАВА IX.
Способъ называться.

Безъ всякаго препятствія я вошелъ къ Графу Б… Онъ перебиралъ Шекспировы сочиненіи. Я взглянулъ на нихъ я далъ ему замѣтить, что они мнѣ знакомы. — Я пришелъ къ вамъ сказалъ я ему: безъ всякаго путеводителя, зная навѣрное, что найду въ кабинетѣ вашемъ моего друга, который будетъ за меня у васъ предстателемъ. Вотъ онъ; это великой Шекспиръ, землякъ мой… Превосходный авторъ! вскричалъ я: подкрѣпи прозьбу мою твоимъ ходатайствомъ!

Графъ усмѣхнулся такому необычайному входу… Судя по блѣдному моему лицу, что я былъ не здоровъ, онъ просилъ меня сѣсть; я сѣлъ, и чтобъ избавить его отъ излишнихъ затрудненій отгадывать причину моего посѣщенія, которое конечно несогласовалось съ обыкновенными правилами, откровенно пересказалъ ему все то, что случилось со мною у книгопродавца, и что это самое поселило во мнѣ смѣлость скорѣе притти къ нему, нежели къ кому другому, и объявить о непріятномъ своемъ положеніи. — О не пріятномъ сударь? Пожалуйте скажите мнѣ, сказалъ Графъ съ безпокойнымъ видомъ: что съ вами такое случилось? — Я открылся ему во всемъ… Хозяинъ мой, прибавилъ я: увѣряетъ, что меня посадятъ въ Бастилію. — И вы этого, боитесь? — Ни мало, Графъ! я нахожусь между людьми просвѣщеннѣйшими; да и совѣсть ни въ чемъ меня не упрекаетъ…. а при томъ, я не съ тѣмъ сюда пріѣхалъ, чтобъ быть шпіономъ, ни обозрѣватъ украшенія или наготу Государства; слѣдственно Французы, будучи такъ учтивы и великодушны, не захотятъ мнѣ здѣлать никакого зла.

Графъ покраснѣлъ и разсмѣялся… Неопасайтесь ничего! сказалъ онъ. — Боже меня сохрани! я отъ самаго Лондона смѣялся до Парижа, и не думаю чтобы Герцогъ Ш… былъ такой врагъ смѣху, которой бы выслалъ меня отъ сюда со слезами.

Всепокорнѣйше прошу Ваше Сіятельство, продолжалъ я, поклонясъ Графу ниско: здѣлать милость попросить Герцога уволить меня отъ такого принужденія.

Графъ слушалъ меня съ отмѣнною благосклонностію; иначе я не могъ бы такъ смѣло и говоритъ. — Хорошо, очень хорошо сказано! повторялъ онъ раза два. И на этомъ — кончилась моя прозьба.

Онъ перемѣнилъ разговоръ: мы разсуждали о многихъ неважныхъ матеріяхъ, о книгахъ, новостяхъ, политикѣ, о людяхъ вообще, а потомъ — и о женщинахъ.

Да благословитъ ихъ Богъ! сказалъ я: никто больше меня ихъ не любитъ. Послѣ всѣхъ слабостей, которыя въ нихъ находилъ, и послѣ всѣхъ сатиръ, которыя читалъ на ихъ щетъ — онѣ все еще милы мнѣ. Я очень увѣренъ, что человѣкъ не имѣющій нѣкоторой привязанности къ ихъ полу не можетъ любить страстно ни одной женщины. —

Ну господинъ Англичанинъ, посмотримъ; сказалъ мнѣ Графъ съ улыбкою. Вы не съ тѣмъ пріѣхали сюда, говорите вы, чтобъ разсматривать наготу нашего Государства, а и того меньше надѣюсь — нашихъ женщинъ; но еслибы какъ нибудь попалась вамъ хорошенькая на встрѣчу въ такомъ видѣ, то признайтесь: испугались ли бы вы?

Во мнѣ есть какое то отвращеніе съ неблагопристойнымъ шуткамъ. Я часто старался превозмочь его; и всегда съ превеликимъ затрудненіемъ принуждалъ себя говорить многимъ женщинамъ то, чего я ни за какія деньги, не сказалъ бы одной съ глаза на глазъ.

Простите меня Графъ! если въ такомъ цвѣтущемъ Государствѣ ничего болѣе не увижу, какъ одну нагую землю, тогда я вздохну — и оставлю ее съ сожалѣніемъ. Чтожъ касается до женщинъ, продолжалъ я покраснѣвъ отъ стыда: то еслибъ случилось мнѣ съ такою встрѣтиться, я бы прикрылъ ее моимъ плащемъ, когда бы только зналъ какъ это здѣлать… Но признаюсь: я очень бы желалъ видѣть наготу ихъ сердецъ, и хотѣлъ бы — не смотря на различные обычаи, климатъ, Религію и нравы, найти въ нихъ одно хорошее, и по такимъ оригиналамъ образовать мое сердце. Для того то Ваше Сіятельство, и пріѣхалъ я въ Парижъ; для того-то и не ходилъ я смотрѣть ни славнаго дворца, ни Люксембурга, ни Луврскаго строенія… Я не покупалъ каталога картинамъ, статуямъ и церквамъ. Для меня во всякомъ человѣкѣ есть храмъ; и я люблю лучше разсматривать прекрасныя черты въ немъ, нежели въ славной Рафаеловой картинѣ Преображенія.

Стремленіе познать людей заманило меня во Францію, и безъ сомнѣнія заведетъ еще гораздо далѣе… Какъ пріятно путешествовать, когда сердце наше занимается природою и собственными чувствованіями, который научаютъ насъ любитъ другъ друга болѣе обыкновеннаго.

Графъ наговорилъ мнѣ за это тьму учтивостей. — Но знаетели вы, сказалъ онъ: какъ я сердитъ на Шекспира за то, что онъ познакомя меня съ вами, не сказалъ кто вы таковы. Мысли его столько развлечены, что забывъ объявить о вашемъ имяни, принудилъ васъ самихъ къ этому открытію.

Для меня нѣтъ ничего досаднѣе, какъ разсказывать кто я таковъ… Я легче скажу о другомъ, нежели о самомъ себѣ; и если когда бываю къ тому вынужденъ, то стараюсь говоритъ какъ можно покороче. Не думаю, чтобы кто нибудь скорѣе меня прекращалъ такую матерію…. Мнѣ весьма удобно было отвѣчать Графу лаконически. Шекспиръ лежалъ передо мною. Я вспомнилъ, что мое имя есть въ трагедіи Гамлетъ; и пріискавъ славное и смѣшное явленіе гробокопателей, въ пятомъ дѣйствіи, показалъ Графу пальцемъ на имя Йорика. — Это Йорикъ! — Точно такъ, Ваше Сіятельство! и этотъ Йорикъ я.

Нѣтъ большой надобности знать, самъ ли я, или что нибудь другое, затмили у Графа разумъ; а можетъ бытъ и по какому нибудь волшебству, ошибся онъ семью или осмью вѣками… Французы лучше изъясняютъ, нежели соображаютъ… Я ничему не удивляюсь на этомъ свѣтѣ, а всего менѣе такимъ ошибкамъ… Мнѣ вздумалось составить нѣсколько книгъ изъ своихъ проповѣдей. Одинъ изъ нашихъ Епископовъ — котораго впрочемъ я отмѣнно почитаю за его чистосердечіе и набожность — сказалъ мнѣ однажды, что у него недостаетъ терпѣнія просматривать проповѣди сочиненныя шутомъ Дацкаго Короля. — Но, милостивый государь! отвѣчалъ я ему: есть два Йорика. Йорикъ, о которомъ въ? изволите говоришь уже лѣтъ съ восемьсотъ умеръ… Онъ славился при дворѣ Сарвендила, а другой Йорикъ не былъ нигдѣ въ уваженіи; и этотъ то самой я. — Епископъ покачалъ головою. — Помилуйте Милордъ! прибавилъ я: вы хотите меня заставить думать, что моглибы принять Александра Мѣдника — о которомъ упоминаетъ Св: Павелъ — за Александра Великаго? — Я право не знаю, отвѣчалъ онъ: но развѣ это не все тоже?…

Еслибъ Царь Македонскій, возразилъ я: далъ вамъ Милордъ лучшее Епископство, то конечно вы умѣли бы его отличить отъ ремесленника, которой только можетъ дѣлать для вашей кухни посуду.

Графъ Б… точно въ такомъ же былъ заблужденіи.

И вы Йорикъ? вскричалъ онъ. — Такъ Ваше Стяжальство! — вы сударь? вы Йорикъ? — Точно я, Графъ! — Боже мой! говорилъ онъ обнимая меня: это Йорикъ!

Онъ съ торопливостію положилъ одну часть Шекспира въ карманъ, и оставилъ меня одного въ своемъ кабинетѣ.

ГЛАВА X.
Время провожденіе.

Я не могъ понять за чѣмъ Графъ ушелъ съ такою поспѣшностію, и для чего онъ положилъ въ карманъ книгу… Всякая тайна открывается сама собою, слѣдовательно и не стоитъ того, чтобъ ломать за нею голову и терять время… Лучше читать Шекспира…. Я взялъ одну частъ, развернулъ, и мнѣ попалось не большое сочиненіе Much ado about Nothing.

Оно скоро увлекло меня съ моихъ креселъ въ Мессину. Я столько занялся Донъ Педромъ, Бенедиктомъ и Беатриксою, что совсѣмъ забылъ о Версаліи, о Графѣ, и даже — о паспортѣ.

Пріятныя мечты воображенія съ какимъ удовольствіемъ ввѣряется умъ нашъ призракамъ, которые услаждаютъ горестныя минуты ожиданія и скуки!… Давно, давно бы кажется прекратилось мое существованіе — еслибъ не бродилъ и я также, по очарованнымъ лугамъ вашимъ… Какъ скоро забреду на какую нибудь каменистую дорогу, или взойду на крутую гору, то мнѣ становится очень тяжело, и я поворотя въ другую сторону ищу тропинки мягкой и гладкой, которую воображеніе усыпало по всюду розами. Я по ней прогуливаюсь, и возвращаюсь оттуда гораздо бодрѣе… Когда бываетъ мнѣ очень грустно, и когда этотъ свѣтъ не обѣщаетъ мнѣ никакой надежды къ спокойствію — я оставляю его, и бѣгу въ сторону… Имѣя лучшее понятіе о Елисейскихъ поляхъ, нежели о Небѣ — я также какъ и Эней, продираюсь туда насильно… Тамъ вижу его; вижу идущую къ нему на встрѣчу печальную тѣнь оставленной, имъ Дидоны. Эней старается, ее узнать, а Дидона усмотря его, отворачивается въ молчаніи отъ виновника ея бѣдствія и посрамленія. Чувствованія мои теряются въ чувствованіяхъ несчастной Дидоны, и сливаются съ ея состраданіями, которыя и въ юности моей извлекали у меня слезы.

Время проходитъ не напрасно, когда проводимъ его въ подобныхъ упражненіяхъ… Сострадая о несчастіяхъ ближняго, мы уменьшаемъ тѣмъ собственныя наши горести, и разумъ нашъ тогда имѣетъ средство, подать намъ нужное утѣшеніе… Я самъ по себѣ знаю, что никогда не могу прогнать печали безъ того, чтобъ не примѣнить ее и злополучіямъ другова.

Я уже дочитывалъ третье дѣйствіе, какъ Графъ Б… вошелъ въ комнату, держа въ рукѣ бумагу. — Вотъ онъ! говорилъ мнѣ Графъ: вотъ вашъ паспортъ. Герцогъ Ш… тотчасъ приказалъ его написать. Человѣкъ, которой смѣется, сказалъ онъ: не можетъ бытъ опасенъ. Я бы не могъ выхлопотать паспорта и въ два часа, ежелибы это было не для Королевскаго шута! — Извините меня Ваше Сіятельство! я не Королевской шутъ. — Да вить вы Йорикъ? — Йорикъ. — Витъ вы смѣетесь и шутите? — Все правда, Ваше Сіятельство! я шучу и смѣюсь, но безъ всякой за зо платы, а забавляюсь на одинъ свой щетъ…. При нашемъ дворѣ Графъ! очень давно перевелись шуты. Послѣдній изъ нихъ былъ въ царствованіе Карла II. Мы съ того времяни довольно просвѣтились; наши вельможи; здѣлались такъ безкорыстны, такъ ревнительны къ славѣ и благоденствію своего Отечества: наши женщины такъ скромны и осторожны, такъ цѣломудренны и набожны… Повѣрьте Ваше Сіятельство! что никакой шутъ, не достанетъ у насъ хлѣба съ своими шутками… —

О! это изрядная насмѣшка! вскричалъ Графъ.

ГЛАВА XI.
Отступленіе.

Паспортъ надписанъ былъ ко всѣмъ Губернаторамъ, Комендантамъ и другимъ начальникамъ, Господинъ Йорикъ, Королевсксій шутъ, могъ спокойно путешествовать вездѣ съ своимъ экипажемъ, котораго повелѣно пропускать безъ малѣйшаго задержанія. Признаться надобно, что исходатайствованіе паспорта на такомъ основаніа, не много дѣлало мнѣ чести. Но какое въ семъ свѣтѣ благо бываетъ безъ помѣхъ? Я знаю очень хорошихъ Богослововъ, которые доказываютъ, что даже и наслажденіе сопровождается вздохами, и что самое наивеличайшее удовольствіе — какого они больше уже и не знаютъ — оканчивается обыкновенно нѣкоторымъ судорожнымъ сотрясеніемъ.

Мнѣ пришло ка мысль одно изрѣченіе ученаго Беворискія, помѣщенное въ его толкованіяхъ на родословіе Адама. Онъ уже оканчивалъ свои примѣчанія, какъ вдругъ два воробья, прилѣтелъ къ нему на окно, прервали нить его размышленій, и принудили отступитъ отъ связи повѣствованія.

«Какая странность!» вскричалъ Беворискій: но странность справедливая. Воробьи безпокоили меня своими ласками… Я полюбопытствовалъ замѣчать перомъ моимъ число ихъ… и прежде нежели кончилъ мое одно толкованіе — воробей успѣлъ ихъ повторить двадцать три раза съ половиною…

«Колико щедры небеса ко тварямъ своимъ!» прибавляетъ Беворискій.

О жалкой Йорикъ! вотъ что пишутъ самые степенные твои собратьи; а ты и списать стыдишся!

Но этотъ анекдотъ не принадлежитъ до меня, и не имѣетъ никакой связи съ моимъ путешествіемъ. Въ другой разъ я прошу простить меня за мое отступленіе.

ГЛАВА XII.
Характеръ.

Скажите же мнѣ сударь! спросилъ меня Графъ, отдавая паспортъ: каковы кажутся вамъ Французы?

Можно отгадать, что послѣ такого одолженія, я отвѣчалъ на вопросъ его, самымъ учтивымъ образомъ. —

Оставьте церемоніи, сказалъ Графъ: а признайтесь откровенно, находители вы у Французовъ ту вѣжливость, которою они вездѣ славятся? —

Все что я здѣсь ни видалъ, утверждаетъ меня въ этомъ мнѣніи. — О! конечно, прервалъ Графъ: Французы отмѣнно вѣжливы. —

До черезвычайности! — до черезвычайности? Это слово не много кольнуло Графа. — Вы конечно не то думали, что сказали? — Нѣтъ, Ваше Сіятельство! точно то.

Графъ поддерживалъ свою догадку. — Вы не хотите всего сказать… Говорите все чистосердечно, безъ всякаго изключенія. —

Мнѣ кажется Ваше Сіятельство, что бываютъ такіе вопросы, которые очень похожи на музыку. Чтобъ умѣть порядочно на нихъ отвѣчать, не премѣнно нужно имѣть ключь, какъ бываетъ и въ музыкѣ; и одна нота, взятая выше или ниже разстроиваетъ всю гармонію. —

Я васъ не понимаю, сказалъ Графъ: потому, что не знаю музыки, а прошу разстолковать мнѣ это какъ нибудь по простѣе. —

Просвѣщенный народъ, продолжалъ я: дѣлаетъ весь свѣтъ своимъ данникомъ. Вѣжливость сама по себѣ — также какъ и прекрасной полъ — имѣетъ столько прелестей, что надобно быть отмѣнно безсовѣстну, чтобъ сказать о ней дурно… Между тѣмъ я думаю что только одна есть точка совершенства, до которой человѣкъ можетъ достигнуть… Если онъ ее переступитъ, то больше измѣнитъ своему характеру, нежели усовершенствуетъ его. Я не знаю и не могу судить о Французахъ, до какого они степени въ семъ случаѣ доходятъ; но если бы Англичане достигли когда нибудь до такой вѣжливости, которая дѣлаетъ честь Французамъ, то кажется въ тоже самое время, они непотеряли бы и сердечной вѣжливости, которая больше обязываеьъ къ человѣколюбію, нежели къ одной наружной учтивости. Но совсѣмъ тѣмъ, они потеряли бы тотъ, такъ сказать, характеръ, которой отличаетъ ихъ одинъ отъ дрѵгаго, и вообще отъ всего свѣта.

Я вынулъ изъ кармана съ дюжину шилинговъ Короля Вилліама, которые отъ времени здѣлались такъ гладки какъ стекло; они послужили мнѣ доказательствомъ въ истинѣ.

Извольте посмотрѣть Ваше Сіятельство! говорилъ я Графу, положа шилинги на столъ: можноли ихъ различить?.. Они перебывали бъ столькихъ рукахъ, что даже и штемпель весь стерся… Англичане подобны старымъ деньгамъ, которыхъ берегутъ… Они отличаются отъ всѣхъ другихъ людей, и никогда неизмѣняютъ своему характеру, которой свойственъ имъ по климату… Конечно они не столько пріятны, но за то штемпель такъ явственъ, что съ перваго взгляда вы разсмотрите чей на нихъ портретъ, и что написано. Но Французы, Ваше Сіятельство!!!

Тутъ мнѣ показалось, что Графъ испугался, не буду ли я говорить чего нибудь въ поношеніе его націи. — Французы, продолжалъ я: имѣютъ столько достоинствъ, что и безъ вѣжливости обойтись могутъ. Нѣтъ народа; которой бы больше былъ преданъ своему Государю, великодушнѣе, отважнѣе, разумнѣе, пріятнѣе. Я только нахожу одинъ въ нихъ порокъ, тотъ, что они очень суровы. —

Возможно ли это? вскричалъ Графъ вспрыгнувъ со стула: вы шутите. — Ваше Сіятельство, я никогда не скажу то чего не чувствую; а это есть точно мое мнѣніе.

Послѣ того, Графъ сказалъ мнѣ, что онъ до крайности огорченъ, что не можетъ долѣе со мною остаться, и выслушать, какіе я стану дѣлать доводы. Ему надобно было тотъ же часъ ѣхать къ Герцогу Ш… на обѣдъ. — Я надѣюсь, говорилъ онъ: что бы не сочтете Версалію слишкомъ отдаленною отъ Парижа, и не раздумаете пожаловать ко мнѣ отобѣдать… Тогда можетъ быть, вы перестанете; утверждать что французы суровы; и какъ бы то ни было, мы увидимъ, докажетели вы свое предложеніе… Берегитесь однакожъ; вамъ должно будетъ сражаться съ цѣлымъ свѣтомъ. — Я обѣщалъ Графу, до отъѣзду моего изъ Парижа, здѣлать себѣ честь побывать у него.

ГЛАВА XIII.
Искушеніе.

По пріѣздѣ моемъ въ Парижъ, дворникъ сказалъ мнѣ, что только передо мною, какая то молодая дѣвица съ корзинкою, меня спрашивала, прибавя: что можетъ быть она еще и теперь здѣсь. Я взялъ у него ключь отъ моей комнаты, и повстрѣчался на лѣстницѣ съ молодою дѣвицею.

Эта была та милая горничная дѣвушка, съ которою я шелъ по набережной. Госпожа Р… послала ее къ модной торговкѣ, не далеко отъ Моденскаіо трактира, а какъ я у ней еще не былъ, то и приказала она ей освѣдомиться, не уѣхалъ ли я изъ Парижа, и не оставилъ ли здѣсь письма къ ней?

Дѣвушка взошла со мною въ комнату и дожидалась, пока я напишу записку. Это было въ Маіѣ и въ самой прекрасной вечеръ; окны были задернуты алыми тафтяными занавѣсками… Солнце скрывалось за Небосклонъ, и бросало такую прелестную тѣнь на нѣжное личико красотки, что я принялъ ее за стыдливость — и самъ зарумянился… Мы были одни, и это то заставило меня еще разъ зарумяниться, и гораздо прежде, нежели первой румянецъ успѣлъ пройти.

Есть родъ пріятнаго румянца, которой не такъ подозрителенъ, и происходитъ болѣе отъ полнокровія, нежели отъ стремительныхъ желаній… Сердце раждаетъ его скоростію, и добродѣтель летитъ за нимъ въ слѣдъ — не для того, чтобъ обратить его назадъ, но чтобы здѣлать ощущеніе пріятнѣйшимъ… Дѣвушка начала говорить… За чѣмъ все пересказывать…. Я почувствовалъ въ себѣ тотчасъ, что-то такое, которое нимало не соотвѣтствовало тому поучительному уроку, которой я преподалъ ей на канунѣ на набережной. Пять или шесть минутъ искалъ я бумаги, хотя и очень зналъ, что у меня ее совсемъ не было… Я взялъ перо… Оно выпало… Руки мои затряслись… Дьяволъ разжигалъ меня.

Я зналъ также какъ и всякой другой, что онъ бѣжитъ отъ сопротивленій, но я рѣдко съ нимъ вступаю въ бой; хотя и знаю, что останусь побѣдителемъ — боюсь однакожъ бытъ раненъ самъ въ сраженіи… Для меня кажется и вѣрнѣе и надежнѣе уступить ему, и вмѣсто чтобъ гнать его, лучше самому бѣжать отъ него.

Пригожая дѣвушка подошла къ столу, на которомъ искалъ я по напрасну бумаги… Она подала мнѣ перо и чернильницу съ такимъ привлекательнымъ видомъ, что мнѣ не льзя было не принять. Какая-то робость овладѣла мною…

Но мнѣ не на чѣмъ писать, моя милая! у меня нѣтъ бумаги. — Какая нужда! отвѣчала она съ простодушіемъ: пишите на чемъ нибудь.

Я только что хотѣлъ ей сказать: позволь милая! позволь мнѣ написать на губахъ твоихъ — но разсудилъ что не хорошо здѣлаю, если это ей скажу. — Нѣтъ, душенька! я не буду писать. Потомъ взявъ ее за руки, повелъ къ дверямъ и просилъ не забывать даннаго мною ей наставленія… Она обѣщала мнѣ помнить его, и обѣщала съ такимъ жаромъ, что возвращаясь назадъ, положила свои руки въ мои… Возможно ли было не пожатъ ихъ?.. Я хотѣлъ ихъ выпустить — но все держалъ… Я не говорилъ съ нею, но разсуждалъ самъ съ собою… Это меня много мучило, но я все пожималъ ей руки. Я рѣшался кончить сраженіе, рѣшался ее оставить, но вмѣсто чтобъ окончать, я больше начиналъ. Колѣна мои подломились — я затрепеталъ.

Постеля была отъ насъ не далѣе двухъ шаговъ… Я держалъ красотку еще за руки… и право не знаю, какъ это случилось… только я ей не говорилъ ни слова… не подводилъ ее… даже мнѣ и въ голову не приходило б постелѣ… но — мы. очутились на ней, и сидѣли оба въ ногахъ.

Надобно вамъ сударь, показать, говорила она: маленькой кошелечикъ, которой я сшила сего дня по утру для вашего ефимка… Она искала его въ правомъ карманѣ, съ моей стороны — искала очень долго и не нашла. Потомъ опустила руку въ лѣвой — и тутъ не нашла. Бѣдняжка испугалась, думая что она потеряла кошелечикъ. Я никогда ничего не ожидалъ съ такимъ нетерпѣніемъ. Наконецъ она опять начала искать въ правомъ карманѣ, и — нашла. — Вотъ онъ! сказала она обрадовавшись. Онъ былъ зеленой тафтяной, подбитъ бѣлымъ отласомъ, и точно такой величины, какая нужна для вложенія одного только ефимка… Она дала мнѣ его въ руку. Я минутъ съ десять держалъ его на ее передникѣ… и смотрѣлъ на него. Глаза мои прыгали то туда, то сюда; а всего чаще встрѣчались съ глазами милой дѣвушки.

На моемъ галстукѣ распустились складки. Дѣвушка не говоря ни слова вынула иглу, и начала зашивать… Я предвидѣлъ всю опасность, которая угрожала моей славѣ… Но когда она обхватила руками своими мою шею не прерывая своего молчанія, тогда лавры воображенія моего поколебались на головѣ моей, и — чуть чуть не спали. На одномъ башмакѣ ее разстегнулась пряжка… Посмотрите, сказала она: я бы потеряла ее, ежелибъ теперь того не примѣтила… Я не захотѣлъ быть меньше ея учтивымъ. Если она зашила мой галстукъ, для чего же и мнѣ не застегнуть у ней пряжки?… Разстегая клюшу, я приподнялъ другую ножку, чтобъ сличишь, какъ равно надобно застегнуть… Я здѣлалъ это не множко грубо, и — красавица опрокинулась… И тогда….

ГЛАВА XIV.
Hony foit qui mal y pense.

Тогда?… О вы! которыхъ хладныя души и оледенѣлыя сердца могутъ побѣждать или скрывать страсти свои разсужденіемъ, скажите: какое преступленіе дѣлаетъ человѣкъ, когда ихъ чувствуетъ? Неужели душа его, будетъ отвѣчать Творцу всѣхъ душъ за то, что она возмущена?

Если Природа связавъ узелъ дружбы, запутала въ него нѣсколько нитокъ любви и вожделѣнія, то не ужъ ли должно разорвать весь узелъ, чтобъ достать изъ него двѣ нитки? Премудрый создатель! думалъ я: порази таковыхъ нечувствительныхъ… Въ какое бы мѣсто Ты не переселилъ меня, для испытанія моей добродѣтели, въ какую бы ни былъ вверженъ я опасность; каково бы ни было мое состояніе — дай мнѣ чувствовать силу страстей, свойственную человѣчеству… и если буду управлять ими какъ должно, тогда — я возложу на Тебя все мое упованіе… Ты сотворилъ насъ, а не мы сотворили себя.

Прочитавъ эту коротенькую молитву, я поднялъ красоточку, и вышелъ съ ней изъ комнаты… Пока я запиралъ дверь и клалъ ключь въ карманъ — она стояла подлѣ меня… А какъ пряжка уже была застегнута, то мнѣ неоставалось болѣе дѣлать, какъ поцѣловать ея въ щеку, и взявъ подъ руку, проводить до самой улицы.

ГЛАВА XV.
Тайна.

Кто знаетъ человѣческое сердце, тотъ легко догадается, что мнѣ не льзя было возвратиться скоро въ свою комнату. Я остановился у воротъ, смотрѣлъ на прохожихъ, и дѣлалъ свои заключенія по по разнымъ ихъ поступкамъ. Одинъ изъ нихъ обратилъ на себя мое вниманіе, и привелъ меня въ замѣшательство. То былъ худощавой высокой человѣкъ, суроваго виду, съ загорѣлымъ лицемъ, которой разхаживалъ съ важностію по улицѣ, въ недальнемъ разстояніи отъ трактира. Онъ былъ лѣтъ пятидесяти подъ мышкою держалъ коротенькую палочку… Платье на немъ было чорное суконное, хотя и довольно поношеное, но ни гдѣ не замарано. Онъ безпрестанно снималъ шляпу и подходилъ ко всѣмъ проходящимъ. Я подумалъ что проситъ милостины, и приготовилъ нѣсколько мелкихъ денегъ… Но онъ прошелъ мимо меня не сказавъ ни одного слова; и отойдя шаговъ шестъ — остановился передъ женщиною, которая шла къ нему на встрѣчу… Казалось, что ему лучше бы у меня попросить чего нибудь, нежели у ней… Поговоря: съ нею скинулъ шляпу и подошелъ къ другой… Въ это время, проходилъ мимо его, какой-то пожилыхъ лѣтъ господинъ; а за нимъ молодой человѣкъ очень хорошо одѣтый… Онъ ихъ пропустилъ обѣихъ… Но минуту спустя, опять скинулъ шляпу передъ женщиною… Я остановился и смотрѣлъ на него съ добрые полчаса, а онъ продолжалъ ходить по прежнему, въ задъ и въ передъ.

Двѣ вещи были для меня отмѣнно непонятны, которыя раждали во мнѣ безполезныя размышленія. Первая та, для чего онъ разсказывалъ свою исторію, однѣмъ только женщинамъ? Другая — какого роду было его краснорѣчіе, которое употреблялъ онъ къ пораженію ихъ сердецъ, и которое по видимому не дѣйствовало во все на мущинъ?

Другія два обстоятельства, еще болѣе дѣлали для меня эту тайну непроницаемою. Любопытно было знать, что онъ шепталъ на ухо женщинамъ, я шепталъ такъ, что можно скорѣе подумать, что онъ повѣрялъ тайну, нежели просилъ милостины; и отъ чего всякой разъ предпріятіе его было успѣшно? Каждая женщина, какую онъ ни остановлялъ — вынимала свой кошелекъ, и давала ему нѣсколько денегъ.

Тутъ я больше сталъ размышлять, но совсѣмъ тѣмъ не могъ истолковать этого чуда. Это была такая загадка, которая занимала меня цѣлой вечеръ, и для того пошелъ я въ свою комнату.

ГЛАВА XVI.
Дѣйствіе совѣсти.

Хозяинъ мои вошелъ за мною, и сказалъ мнѣ чтобъ я пріискивалъ другую квартиру. — Для чего же мой другъ? — Какъ для чего сударь! не у васъ ли была заперта цѣлые два часа, молодая дѣвушка? Это совсѣмъ противъ правилъ моего дома! — Ну, господинъ хозяинъ, если это противно твоимъ правиламъ, то — дѣлать нѣчего; однакожъ мы разстанемся съ тобою добрыми друзьями, потому что дѣвушка — клянусь тебѣ честію — никакого вреда не чувствовала… также какъ и я; слѣдственно мы кончимъ съ тобою дѣло по дружески. — Ужъ и этого сударь, довольно, чтобъ нанести безславіе моему дому… Тутъ нѣтъ никакого сомнѣнія… Посмотрите на постель…

Правду сказать: на ней видно было кое-что… Но честолюбіе мое не допустило меня вступать съ хозяиномъ въ дальніе объясненія. Не входя въ большую подробность, просилъ я его успокоиться, и уснуть также крѣпко какъ и я, обѣщавъ завтрѣ же съ нимъ расплатиться.

Мнѣ бы нужды не было сударь! хоть бы къ вамъ приходила и дюжина дѣвушекъ. — Я и объ одной то не думалъ мой другъ! — Да только приходили бы по утру. — Развѣ въ Парижѣ одна разность во времени дѣлаетъ разность въ преступленіи? — О, конечно сударь! это нарушаетъ благопристойность.

Умѣя разбирать людей, я не могъ разсердиться на моего хозяина. — Иностранцу надобно, продолжалъ онъ: имѣть свободное время покупать что нибудь, а потому и не мѣшаетъ посѣтить его какой торговкѣ съ кружевами, манжетами, шолковыми чулками и съ корзинкою. Такая пускай идетъ…..

Такъ слѣдственно мой другъ, мы оба правы; я тебѣ клянусь, что у той дѣвушки была карзинка… А что въ карзинкѣ было — я право не знаю. — Купалили вы сударь, у ней что нибудь? Ничего. — Такъ я васъ познакомлю съ другою дѣвушкою, которая продастъ вамъ свой товаръ дешевлѣ, и ни одного сольда лишняго не возметъ. — Хорошо, очень хорошо; а еще было бы лучше, когда бы она ко мнѣ пришла сегодниже ввечеру. — Хозяинъ мнѣ поклонился и не говоря ни слова ушолъ вонъ.

Я восторжествую надъ нимъ, подумалъ я. Но какая будетъ мнѣ отъ того польза? Я ему покажу, что у него прегнусная душа. А потомъ? Потомъ?… Я едва не проговорился, что черезъ это сдѣлаю пользу другимъ… Другова же отвѣта получше — не придумалъ… Я примѣтилъ, что въ предпріятіи моемъ было больше злости, нежели основательности, а за тѣмъ — мнѣ оно и не понравилось.

Едва успѣлъ я заключить миръ въ моей душѣ, какъ вдругъ явилась ко мнѣ молодая торговка съ кружевами. Вотъ тебѣ разъ подумалъ я: она пожаловала совсѣмъ не къ стати; я право, ничего покупать у ней не въ силахъ.

Она хотѣла мнѣ показать все… Но мудрено было показать то, что мнѣ нравилось… Между тѣмъ притворялась, будто не примѣчаетъ моего равнодушія. Плутовка открыла свой ящикъ, вытаскивала кружева и развертывала ихъ передо мною съ великимъ терпѣніемъ и пріятностію… Оставалось мнѣ покупать; а она отдавала свой товаръ за такую цѣну, какую я самъ назначу… Бѣдненькая черезвычайно хотѣла что нибудь выиграть, и дѣлала все, чѣмъ думала побѣдить мою упорность… Прелести ея были одушевлены простосердечіемъ и ласкою; казалось: что искуство со всемъ имъ не помогало.

Ежели нѣтъ въ человѣкѣ добраго основанія — тѣмъ для него хуже. Сердце мое здѣлалось мягче, и послѣднее предпріятіе перемѣнилось также легко, какъ и первое… За чѣмъ наказывать одного, за погрѣшность другова? Когда ты платишь пошлину этому негодному хозяину, размышлялъ я, посмотря на молодую торговку, то — жалѣю о твоей участи.

Если бы у меня было въ карманѣ только четыре луйдора, то и тогда бы не отпустилъ ее безъ того, чтобъ не купить у ней на три. Я взялъ одну пару манжетъ.

Хозяинъ раздѣлитъ съ нею барышъ… Что нужды? Я заплатилъ также, какъ и многіе прежде меня плачивали за такое дѣло, которое они не только могли совершить, но даже не имѣли на то и желанія.

ГЛАВА XVIII.
Загадка.

За ужиномъ Лафлеръ сказалъ мнѣ, что хозяинъ черезвычайно сожалѣетъ, обидѣвъ меня своимъ предложеніемъ о перемѣнѣ квартиры.

Кто хочетъ крѣпко спать, тому не должно ложиться съ злобою, когда только въ силахъ ее преодолѣть. Я приказалъ Лафлеру сказать хозяину, что мнѣ самому очень жалко, подавъ ему случай оказать такое непріятное привѣтствіе. Ты можешь и это прибавить Лафлеръ, что я болѣе не за хочу видѣть ту молодую дѣвушку, хотя бы она и пришла ко мнѣ.

Жертва эта конечно была дѣлана не ему — но самому себѣ. Отдѣлавшись такъ счастливо, я рѣшился никогда не пускаться на такую опасность, и — какъ возможно скорѣе уѣхать изъ Парижа, съ тѣмиже правилами добродѣтели, съ каковыми я въ него пріѣхалъ. —

Смѣю доложить, милостивый государь! отвѣчалъ мнѣ Лафлеръ съ превеликимъ поклономъ: это будетъ совсемъ противъ правилъ… Нѣтъ сударь, вы безъ сомнѣнія перемѣните ваши мысли. Ну если когда нибудь вздумаете позабавиться? — Пустое Лафлеръ! какая въ этомъ забава. — Чудное дѣло! вскричалъ Лафлеръ, собирая съ стола.

Онъ пошелъ ужинать, и черезъ часъ возвратился раздѣвать меня съ такою разторопностію и услужливостію, какой не возможно больше требовать. Я примѣтилъ, что у него вертѣлось что то такое на языкѣ, чего не смѣлъ онъ мнѣ сказать. Хотя мнѣ это и не понятно казалось, но я не сталъ обременять голову пустыми догадками. У меня была другая загадка, гораздо по важнѣе. Я безпрестанно думалъ о томъ человѣкѣ, которой такъ странно просилъ милостины.

Я бы очень хотѣлъ узнать всѣ подробности, но не изъ любопытства. Это побужденіе для меня очень низко кажется. Таинство — имѣющее магическую силу смягчать такъ скоро женскія сердца — почиталъ я не маловажнѣе филозофическаго камня. Если бы принадлежали мнѣ обѣ Индіи — я бы промѣнялъ на него одну.

Я продумалъ цѣлую ночь, но — безполезно. Мнѣ грѣзились такіе не обыкновенные сны, которые также смущали разумъ мой, какъ нѣкогда — имъ подобные — смущали разумъ Царя Вавилонскаго; и смѣю увѣрить, что брѣдни мои были бы также не понятны для мудрецовъ французскихъ, какъ бредни фараона для Халдейскихъ Маговъ.

ГЛАВА XVII.
Воскресенье.

Проснувшись на другой день, я едва могъ узнать Лафлера, которой принесъ ко мнѣ завтракъ; онъ одѣтъ былъ щегольски.

Нанимая его въ Монтріулѣ, я обѣщалъ ему новую шляпу съ петлицею и серебреною пуговицею; и сверьхъ того шесть луйдоровъ на платье. На все это я далъ ему семь; и Лафлеръ мастерски употребилъ свои деньги въ Парижѣ.

На немъ былъ прекрасной алой кафтанъ съ исподнимъ платьемъ тогоже цвѣта, весьма мало поношеныя… Я очень былъ не доволенъ когда услышалъ отъ него, что онъ купилъ все это въ лоскутномъ ряду. Мнѣ хотѣлось лучше знать, что оно здѣлано по немъ на заказъ. Но это такая щекотливость, которая не съ лишкомъ много значитъ въ Парижѣ.

Камзолъ у него былъ синій атласной, изрядно вышитый серебромъ, хотя довольно и вытертъ, но не совсемъ еще потерялъ видъ. Блѣдноватый цвѣтъ атласа, черезмѣрно приличествовалъ кафтану и исподнему платью. Онъ не забылъ купить кошелька, шитыхъ манжетъ и шолковыхъ чулокъ, а притомъ запасся всемъ нужнымъ. Природа одарила его красивымъ станомъ, которой не стоилъ ему ни сольда… Однимъ словомъ: все вмѣстѣ было отмѣнно хорошо.

Въ такомъ-то нарядѣ, вошелъ ко мнѣ Лафлеръ съ превеликимъ букетомъ цвѣтовъ въ петлицѣ у кафтана. Веселый видъ, осанка и опрятность его, напомнили мнѣ, что это было Воскресенье… Соображая всѣ обстоятельства я тотчасъ понялъ, что вѣрно онъ хотѣлъ вчера просить у меня позволенія провести этотъ день такъ, какъ проводятъ его въ Парижѣ. Лишь только я подумалъ, какъ Лафлеръ съ робкимъ видомъ, но съ нѣкоторою надеждою, просилъ меня уволить ето на цѣлой денъ.

Чтожъ ты Лафлеръ будетъ цѣлой день дѣлать? — Погуляю, сударь, съ любовницею; отвѣчалъ онъ мнѣ откровенно.

Я хотѣлъ самъ также быть у Госпожи Р… и для того нарочно нанялъ карету. Такой щеголеватой лакей, не мало бы польстилъ моему тщеславію. Я насилу могъ рѣшиться обойтись на это время безъ него.

Въ таковыхъ случаяхъ не умствовать надобно, а чувствовать. Слуги дѣлая съ нами договоры, жертвуютъ свободою, но не природою. Они имѣютъ такое-же тщеславіе, и такія же желанія, какъ и господа ихъ; но не достатокъ принуждаетъ ихъ отказаться отъ самихъ себя. Надѣяніе ихъ бываетъ иногда такъ безразсудно, что если бы они были не въ томъ состояніи, которое даетъ мнѣ право ко всегдашнему ихъ оскорбленію, я бы часто обманывалъ… Но когда вспомню, что они могутъ мнѣ сказать въ то время, какъ я начну надъ ними господствовать: знаю сударь, знаю очень что я вашъ слуга — то чувствую, что теряю всю силу Господства.

Ты можешь итти Лафлеръ куда тебѣ угодно, говорилъ я ему: но скажи пожалуй, какого рода любовницу подцѣпилъ ты въ такое короткое время въ Парижѣ. Лафлеръ съ нѣкоторою ужимкою открылъ мнѣ, что это была дѣвушка, которую подмѣтилъ у Графа Б… Лафлеръ былъ человѣкъ веселаго духа; и молвить правду; онъ такойже былъ не промахъ, какъ и Господинъ его… Но какимъ образомъ удалось ему тутъ — не понимаю. Онъ сказалъ мнѣ только то, что когда я былъ у Графа, онъ познакомился съ дѣвушкою передъ лѣсницею; и въ то время какъ я, старался исходатайствовать покровительство у Графа, Лафлеръ добивался такого же у пригожей дѣвчонки. Она должна была нынѣшній день притти въ Парижъ, съ двумя или тремя своими пріятельницами Графскаго же дома, и Лафлеръ, далъ слово гулять съ ними по валу.

Щастливой народъ! ты покрайности хотя одинъ разъ въ недѣлю забывать можешь свои скорьби, и провожать день въ радостяхъ, збросивъ съ себя иго заботъ и печалей, удручающихъ всѣ другія состоянія!

ГЛАВА XIX.
Непредвидимое упражненіе.

Ни Лафлеру, ни мнѣ самому не приходило въ голову, чтобъ онъ оставилъ мнѣ такую забаву которая заняла меня очень долго.

Онъ принесъ ко мнѣ масло на смоковничьемъ листѣ, а какъ въ то время было очень тепло, то выпросилъ у кого то старой лоскутъ бумаги и подложилъ его подъ листъ, вмѣсто тарелки.

Я велѣлъ ему все это поставить на столъ такъ точно, какъ лежало у него на рукѣ. Отпустивъ его со двора, я расположился остаться на цѣлой день дома, и для того приказалъ хозяину приготовить мнѣ обѣдъ.

Съѣвши масло, выбросилъ листъ за окно; я бы тоже здѣлалъ и съ бумагою, если бы она не была печатная; мнѣ захотѣлось ее посмотрѣть. Я прочелъ одну строку, потомъ другую и — третью. Любопытство побуждало меня читать далѣе. Я затворилъ окно, сѣлъ и принялся за нее порядочно.

Она была писана старымъ французскимъ языкомъ, какъ казалось, во времена Рабеласа; а можетъ быть и имъ самимъ. Литеры были стары, и такъ изгладились отъ долговремяннаго употребленія, что мнѣ крайне было трудно разбирать. Я оставилъ чтеніе, и началъ писать къ другу моему Евгенію… Потомъ взялъ опять ласкутокъ; и вышелъ изъ терпѣнія, хотѣлъ успокоить себя, и — написалъ къ тебѣ милая Лизета; но раздраженный затрудненіемъ прочитать проклятую бумагу, я взялъ ее еще разъ, и разбиралъ до самаго обѣда.

Разгорячивъ свое воображеніе бутылкою бургонскаго вина, я опять приступилъ къ моему уроку.

Грутеръ или Споній никогда столько не старались проникнуть смыслъ неизвѣстныхъ медалей; въ два или три часа, я чувствовалъ себя въ силахъ понимать то, что читалъ… Для лучшаго удостовѣренія мнѣ вздумалось перевести по Англински, и посмотрѣть что изъ этого выйдетъ… Я долго расхаживалъ по комнатѣ, садился къ окну, бралъ перо, и наконецъ въ девять часовъ вечера кончилъ мой трудъ… Пустъ судятъ о немъ какъ хотятъ. Вотъ онъ:

ГЛАВА XX.
Другой отрывокъ.

«Жена Нотаріуса съ великимъ жаромъ спорила объ этомъ съ своимъ мужемъ. Я желалъ бы сказалъ Нотаріусъ бросивъ на полъ свою бумагу: что бы кто нибудь другой былъ теперь на моемъ мѣстѣ.»

«А что бы ты тогда сдѣлалъ? спросила она его вспрыгнувъ съ стула. Жена Нотаріуса была женщина не большаго роста злая и вздорная; а чтобъ избѣгнуть свирѣпостей Урагана, мужъ разсудилъ за благо отвѣчать ей поскромнѣе. — Я бы легъ тогда спать. — Какаяжъ мнѣ нужда, перервала жена: хоть бы ты пошелъ къ чорту, мнѣ все равно!»

«Во Франціи нѣтъ обыкновенія ставить лишнія въ комнатахъ постели; а какъ у нихъ была одна, то Нотаріусъ ни мало не хотѣлъ спать съ своего женою, которая посылала его къ чорту, и которую однакоже другой мужъ и нѣсколько повспыльчивѣе, также проводилъ бы къ дьяволу; а Нотаріусъ взявъ шляпу, трость и муфту — ушелъ со двора.»

«На эту пору случилась ненастная и дожливая ночь; бѣднякъ Нотаріусъ съ большою горестію пробирался къ новому мосту.»

«Всъ тѣ которые черезъ него переходили, должны признаться, что изъ всѣхъ, мостовъ, какіе только есть на земномъ шарѣ, новой мостъ всѣхъ лучше, огромнѣе, ширѣ и великолѣпнѣе.»

Можетъ быть я и ошибаюсь: по описанію которое дѣлаетъ сочинитель отрывка заключить должно, что онъ былъ не французъ. Но будемъ продолжать: продолженіе лучше дурнаго разсужденія.

«Одинъ порокъ, которой прииисываютъ этому мосту Господа Богословы, Сорбонскіе учители и Козуисты, есть тотъ, что когда случается въ Парижѣ вѣтеръ, то нигдѣ больше и нигдѣ чаще не бранятъ Природу, какъ на немъ. И это совершенная правда друзья мои! тамъ вѣтеръ реветъ страшно. Онъ несется съ такою стремительною и скорою силою, что изъ пяти десяти проходящихъ особъ, едва ли останется одна, съ которой бы чего нибудь не сорвало, или не открыло бы чего…»

«Бѣдный Нотаріусъ желая спасти свою шляпу, прижалъ ее къ головѣ тростью, и проходя въ это самое время мимо караульни, задѣлъ концомъ за шляпу караульнаго. Шляпа ослабѣла, вѣтеръ сорвалъ съ головы его и — свѣялъ въ рѣку.»

«Это вѣтеръ проказитъ, сказалъ перевощикъ, подхватя шляпу съ своего челнока…»

«Караульной былъ Гасконецъ. Потеря шляпы привела его въ ярость, онъ затрясъ усами и приподнялъ свой пищаль.»

«Въ тѣ времена стрѣляли изъ пищалей, не иначе какъ посредствомъ фитиля. Вѣтеръ, которой дѣлаетъ не постижимыя чудеса, задулъ огонь въ бумажномъ фонарѣ, бывшемъ въ рукахъ одной мимо идущей старушки. Она подошедъ къ караульному, просила его зажечь свою свѣчку… Это самое умѣрило нѣсколько гнѣвъ Гасконца, и подало ему мысль, обратить этотъ случай въ лучшую для себя пользу… Онъ подбѣжалъ къ Нотаріусу и схватилъ съ головы его бобровую шляпу. Это вѣтеръ проказитъ, сказалъ онъ, чтобъ получить на добычу свою такое же право, какъ к перевощикъ.»

«Жалкой Нотаріусъ не отвѣчая ни слова, перешелъ мостъ; но вышедъ на Дофинову улицу, началъ жаловаться на судьбу свою.»

«Какъ я несчастливъ! вскричалъ онъ: неужели цѣлой вѣкъ буду игралищемъ бури, непогоды и вѣтра? Не ужели родился я только для того, чтобъ слышать злорѣчія и проклятія, которыми осыпаютъ безпрестанно моихъ собратій и меня? Не уже ли судьба моя нарочно принудила меня черезъ церковное заклинаніе жениться на такой женѣ, которая — прежде нежели вплѣлась въ это дѣло — была отмѣнно тиха, а теперь злѣе всякой фуріи? Не ужели для того возстали противу меня домашнія бури, чтобъ дать случай этому, лишить меня моей бобровой шляпы? Теперь, съ открытою головою и въ ненастную погоду предаюсь я во власть свирѣпаго вихря. Куда итти? Гдѣ провести мнѣ ночь? Случалось ли такое нещастіе, хотя съ однимъ изъ моихъ собратій?»

«Такъ ропталъ Нотаріусъ на судьбу свою, какъ вдругъ услышалъ — на концѣ темнаго.переулка — голосъ, которой приказывалъ позвать какъ можно скорѣе, самаго ближайшаго Нотаріуса…. Нотаріусъ подумавъ, что не льзя ни кому бытъ ближе его, объявилъ о своемъ званіи. Случай и воромъ дѣлаетъ. Онъ повернулъ въ переулокъ, и взошелъ черезъ растворенную дверь въ большую залу, откуда старая служанка провела его въ другую комнату, еще гораздо болѣе, гдѣ никакихъ другихъ мебелей не было, кромѣ длиннаго бердыша, латъ, заржавѣлаго палаша и широкаго ремня, которые были развѣшаны на гвоздяхъ по всѣмъ стѣнамъ.»

«Одинъ дряхлой и безъ сомнѣнія благородной — если только злощастіе и нищета не помрачаютъ благородства — лежалъ на кровати, задернутой занавѣсомъ. Рука служила ему вмѣсто подушки. Возлѣ постели на маленькомъ столикѣ стояла свѣчка, которая освѣщала всю комнату. Нотаріусъ сѣлъ на стулъ близь самой кровати, и вынувъ изъ кармана чернильницу и листа два бумаги, положилъ на столъ — обмочилъ перо — нагнулъ голову свою на бумагу — и съ величайшимъ вниманіемъ приготовился къ слушанію.»

«Увы! господинъ Нотаріусъ, говорилъ изнемогающій: я такъ бѣденъ, что не имѣю чѣмъ заплатить и за духовную, кромѣ одной моей исторіей… и признаюсь тебѣ, что я неумру спокойно, если не выпущу ее въ свѣтъ… Я отказываю тебѣ весь доходъ, которой ты отъ нее получишь… Но берегись, чтобъ книгопродавцы не подорвали ея кредита… Это такая не обыкновенная исторія, которую весь свѣтъ читать будетъ съ жадностію… Она составитъ счастіе твоего семейства… Но еще разъ: берегись книгопродавцевъ…»

«Чернила засохли; Нотаріусъ опять обмакнулъ перо.»

«Всемощный правитель всѣхъ произшествій моей жизни! возопилъ старикъ поднявъ глаза и руки къ небу. О Ты! коего могущественная длань препровождала меня черезъ лабиринтъ странныхъ приключеніи — укрѣпи память дряхлаго и печальнаго… Руководствуя языкъ мой духомъ вѣчной твоей истины, и внуши сему незнакомцу, да не напишетъ онъ ничего такого, чего не было написано въ этой невидимой книгѣ, которая должна меня осудить или помиловатъ.»

«Нотаріусъ издавна наслышавшись, что романы ничто иное какъ бредни, восхищенъ былъ до безумія, что ему удастся написать хотя одинъ наполненной истиною. Онъ приподнялъ перо свое и — готовъ былъ начать.»

«Эта исторія, господинъ Нотаріусъ, сказалъ умирающій: приведетъ въ состраданіе всю природу… Она сокрушитъ человѣческія сердца; и самыя жестокія, самыя свирѣпыя души почувствуютъ умиленіе.»

«Нотаріусъ рвался отъ нетерпѣнія; ему отмѣнно хотѣлось скорѣе писать, и какъ догадаться можно, больше для того, чтобъ выдать ее послѣ въ свѣтъ подъ своимъ имянемъ. Онъ воображалъ, что на него будутъ смотрѣть какъ на чудо… Онъ обмокнулъ перо въ третій разъ; больной оборотясь къ нему сказалъ: пишите Господинъ Нотаріусъ; и Нотаріусъ размашистымъ почеркомъ приступилъ къ дѣлу…»

Гдѣже продолженіе? спросилъ я Лафлера, которой въ самую эту минуту вошелъ ко мнѣ въ комнату.

ГЛАВА XXI.
Букетъ цвѣтовъ.

Продолженіе сударь? Ихъ только два листа и было; этотъ, — еще другой съ букетомъ цвѣтовъ, которой подарилъ я моей красавицѣ. — Здѣлай же одолженіе Лафлеръ, сбѣгай за нимъ, и если онъ у ней еще цѣлъ, попроси его. — Безъ сомнѣнія цѣлъ, сударь; сказалъ и побѣжалъ во весь духъ.

Черезъ нѣсколько минутъ онъ возвратился, такъ запыхавшись и такъ опечаленъ, какъ бы что нибудь потерялъ драгоцѣннѣйшее… Праведной Боже! вскричалъ Лафлеръ: еще не прошло четверти часа, какъ я разстался съ нею со всею нѣжностію, а вѣтреница успѣла уже въ такое короткое время, подарить залогъ моей нѣжности какому то Графскому лакею. Я побѣжалъ сударь къ нему, но и тутъ опоздалъ: онъ подарилъ ею молодой кружевницѣ, а она отдала его знакомому музыканту, которой унесъ его, Богъ знаетъ куда. — И съ печатнымъ листомъ Лафлеръ? — Да сударь! — Какъ быть Лафлеръ! мнѣ право не меньше твоего досадно…. Я вздохнулъ и — Лафлеръ за мною; но съ тою разницею что Лафлеровъ вздохъ былъ гораздо слышнѣе.

Какое вѣроломство! вскричалъ Лафлеръ. — Да, это не шутка; отвѣчалъ я. — Мнѣ бы не такъ было больно, если бы она его потеряла. — И мнѣ также Лафлеръ, еслибы я его нашелъ.

ГЛАВА XXII.
Дѣйствіе благотворенія.

Человѣкъ, которой боится войти въ темное мѣсто, можетъ быть прекраснымъ человѣкомъ и способнымъ ко многимъ дѣламъ, но — не можетъ быть хорошимъ чувственнымъ путешественникомъ. Я мало занимаюсь тѣмъ, что происходитъ среди бѣла дня на большихъ улицахъ… Природа весьма скромна, и не любитъ дѣйствовать передъ многими зрителями. Иногда — въ какомъ нибудь закаулкѣ — случается видѣть такія короткія явленія? которыя несравненно больше стоятъ, нежели всѣ чувствованіи дюжины французскихъ трагедій соединенныхъ вмѣстѣ… Однакожъ и онѣ годятся… Когда мнѣ захочется сочинить проповѣдь, нѣсколько красивѣе обыкновенной, я всегда ихъ читаю, и нахожу неизчерпаемый источникъ матеріаловъ…. Кападокія, Понтъ, Азія, Фригія, Памфилія и Мексика столькоже снабжаютъ меня хорошими текстами, какъ и Библія.

Изъ комической оперы есть длинной и темной ходъ въ переулокъ, куда ходятъ только тѣ, которые намѣрены ждать извощика, или итти пѣшкомъ. Конецъ этого коридора освѣщенъ хрустальною лампадкою, откуда слабый свѣтъ теряется прежде, нежели дойдетъ до другова конца. Свѣтильня эта поставлена не столько для освѣщенія, какъ для украшенія. Издали она похожа на неподвижную маленькую звѣздочку, которая горитъ а ни какой пользы не дѣлаетъ.

Проходя черезъ это мѣсто, за пять или за шесть шаговъ отъ улицы, увидѣлъ я двухъ женщинъ, которыя держали другъ друга за руку, и казалось ожидали кареты. Подкравшись къ нимъ по ближе, я притаился… На мнѣ было черное платье, а потому и не могли они меня примѣтить.

Я самъ не могъ хорошо распознать ихъ черты; но подкравшись къ нимъ замѣтилъ, что та, которая стояла ко мнѣ ближе, была лѣтъ тридцати шести, росту высокаго, худощавая; а другая ниже и полнѣе, но постарѣе. Я право не знаю, замужнія ли онѣ были, вдовы, или — но чему нибудь особенному остались жалкими весталками, которыя скучали своимъ состояніемъ столькоже какъ и званіемъ. Всего болѣе мнѣ понравилось въ нихъ то, что онѣ не расположены были жъ льстивымъ напѣвамъ любовниковъ, и казалось, не охотно могли внимать нѣжныя ихъ ласки… Однакожъ я не могъ здѣлать ихъ щастливыми… Судьба опредѣлила къ тому другова.

Вдругъ послышался тихой голосъ, которой весьма убѣдительно и съ пріятнымъ тономъ, просилъ у нихъ ради Христа двенадцать сольдовъ… Для меня было странно, что нищій опредѣлительно назначалъ, какую ему подать милостину, и въ двенадцать разъ больше, какъ обыкновенно подаютъ имъ и днемъ и ночью… Женщины удивились не менѣе моего… Двенадцать сольдовъ! сказала одна. — Двенадцать сольдовъ! повторила другая. —

Я не смѣлъ, Милостивыя Государыни! говорилъ бѣднякъ, попросить меньше, у такихъ знатныхъ особъ какъ вы. Сказалъ и поклонился намъ въ поясъ. Богъ съ тобой, голубчикъ? отвѣчали обѣ: у насъ нѣтъ мелкихъ денегъ.

Онъ помолчавъ минуты съ двѣ — возобновилъ свою прозьбу.

Сжальтесь надо мною, прекрасныя госпожи! — право мой другъ! сказала одна изъ нихъ по моложе: у насъ нѣтъ мелкихъ денегъ. — Да благословитъ васъ Богъ, продолжалъ нищій: и да низпошлетъ вамъ благодать свою…

Старшая опустила руку въ карманъ. Посмотримъ, нѣтъ ли тутъ хоть одного сольда. — Одинъ сольдъ! перервалъ нищій: Ахъ сударыня! пожалуйте двенадцать. Если Природа была такъ съ вамъ щедра, то не поскупитесь дать нещастному со всѣмъ ею оставленному.

Я бы конечно неотказала, говорила младшая: если бы у меня были деньги. —

Сострадательныя красавицы, продолжалъ онъ: одна только добродѣтель и человѣколюбіе придаютъ такой сильной и пріятной блескъ глазамъ вашимъ, о которыхъ сей часъ Маркизъ де Вилліерсъ проходя мимо, говорилъ съ великимъ удивленіемъ своему брату.

Такое убѣжденіе тронуло обѣихъ; онѣ вдругъ опустили руки въ карманъ, и вынули каждая по двенадцати сольдовъ. Споръ прекратился между ими, но осталось одно недоумѣніе, кому изъ нихъ отдать двенадцати-сольдную монету. Кончилось тѣмъ, что онѣ — обѣ дали ему по таковой, и нищей — ушолъ.

ГЛАВА XXIII.
Отгадка.

Я побѣжалъ за нимъ, и увидѣлъ что это былъ тотъ самой которой попался мнѣ передъ Моденскимъ трактиромъ, и привелъ меня въ такое замѣшательство… Тотчасъ постигъ я его таинство, и узналъ, что основаніе его была — лесть.

Сладостной фиміамъ! какую прохладу подаешь ты Природѣ! какое производитъ въ ней сотрясеніе! съ какою пртятностію входитъ въ кровь, и достигнетъ до нашего сердца.

Время было свободное, и нищій не торопился изливать усладительной свой нектаръ. Но въ такихъ случаяхъ, гдѣ требовались переломы скорые, а особливо на улицахъ, онъ безъ сомнѣнія имѣлъ таинство составлять изъ него самый наитончайшій спиртъ. Я незабочусь знать, какъ онъ его производилъ? Довольно съ меня и того, что узналъ, какимъ посредствомъ досталъ онъ двадцать четыре сольда. На семъ свѣтѣ весьма много подобныхъ химиковъ, которые черезъ составленіе таковыхъ спиртовъ, живутъ въ большомъ изобиліи; пусть они дадутъ лучшее понятіе о таинственныхъ своихъ Лабораторіяхъ.

ГЛАВА XXIV.
Опытъ.

Вступая въ свѣтъ, мы болѣе любимъ одолжаться, нежели одолжать. Тогда только поливаемъ мы яблонь, когда ѣдимъ съ ней яблоки, или — надѣемся ѣсть.

Графъ де Б… доставя мнѣ паспортъ, здѣлалъ и другое одолженіе… Пріѣхавъ въ Парижъ на нѣсколько дней, онъ познакомилъ меня со многими своими пріятелями.

Я весьма къ статѣ придумалъ обратить новое знакомство; съ знатными въ свою пользу. Безъ него — обѣдая или ужиная у всѣхъ по очереди я — какъ обыкновенно водится, — и здѣлавъ привычку читать на лицахъ, я бы часто переводилъ съ французскаго на Англинской, что я сѣлъ за столъ не на свое мѣсто, и что на моемъ стулѣ, могъ бы сидѣть другой, для общества несравненно меня пріятнѣе. По характеру моему, думалъ я, что всѣ эти мѣста, одно за другимъ должно оставить, потому, что не умѣлъ сберечь ихъ. Выдумка мя удалась, и дѣло — пошло своимъ чередомъ.

Я былъ представленъ старому Герцогу, — который отличался нѣкогда геройскими подвигами при дворѣ Цитеры, и до сихъ поръ сохранилъ еще нѣкоторые признаки старинныхъ рыцарскихъ игръ. Онъ разспрашивалъ у меня объ Англичанахъ. — Мнѣ очень хочется, сказалъ Герцогъ; побывать въ Англіи. — Смѣю доложить Вашей Свѣтлости, что гораздо лучше туда не ѣздить. Одинъ ласковой ихъ взоръ, стоитъ великаго труда для Англійскихъ вельможъ. — Послѣ этого Герцогъ пригласилъ меня къ обѣденному столу.

Главный откупщикъ П… надѣлалъ мнѣ множество вопросовъ объ Англинскихъ сборахъ. — Я слышалъ, сказалъ онъ: что сборы у васъ черезвычайно велики. — Можетъ быть они и были бы таковы, отвѣчалъ я съ пренискимъ поклономъ: если бы вы научили насъ сбирать ихъ. — Богатой откупщикъ позвалъ меня къ ужину.

Кто то вздумалъ сказать Маркизѣ де Ж… что я уменъ. Маркиза и сама была очень умна. Она нетерпѣливо желала меня видѣть, и поговорить со мною.

Прежде нежели успѣлъ я сѣсть, увидѣлъ, что никто не хотѣлъ даже и знать, уменъ ли я, или дуракъ. Мнѣ казалось, что для того только и впустили меня въ собраніе, чтобъ удивлятся уму Маркизы. Клянусь Богомъ, что мнѣ не удалось ни одного слова вымолвить, а Маркиза превозносила мой умъ до безконечности.

Госпожа Ф… увѣряла всѣхъ, что она никогда и ни съ кѣмъ не имѣла такого такого моральнаго разговора, какъ со мною.

Жизнь и владычество знатной Парижанки, раздѣляется на три эпохи. Прежде бываетъ кокеткою; потомъ — Деисткою; а на конецъ — Богомолкою. Владычество ея существуетъ всегда, но съ тою разницею, что перемѣняются ея подданные. Невольники любви изчезаютъ въ концѣ ея тридцатипятилѣтія; мѣста ихъ заступаютъ рабы невѣрія; а за ними слѣдуютъ — служители церкви. Госпожа Ф… балансировала между двумя первыми эпохами. Розы ея увядали, и мнѣ очень было примѣтно, что она — уже лѣтъ за пять до моего посѣщенія — должна быть деисткою.

Госпожа Ф. посадила меня на софу подлѣ себя, чтобъ удобнѣе разсуждать о законѣ. Не прошло четырехъ минутъ, какъ она мнѣ сказала; что ничему не вѣрить. — Можетъ статься, сударыня, вы такъ и думаете, однакожъ и я не вѣрю, чтобъ вы находили какую нибудь выгоду въ опроверженіи такого нужнаго устроенія. Какая крѣпость устоитъ безъ ограды? Нѣтъ ничего опаснѣе для красавицы, какъ быть деисткою… Символъ вѣры обязываетъ меня сказать вамъ это. Боже мой! сударыня, какія бываютъ отъ того бѣдствія! посудите, я не болѣе сижу возлѣ васъ пяти минутъ, а ужъ нѣкоторая блажъ успѣла войти въ мою голову. Кто знаетъ, можетъ быть я и покусился бы слѣдовать моимъ стремленіямъ, ежели бы не былъ увѣренъ, что благоговѣніе ваше къ Религіи, здѣлаетъ преграду въ ихъ успѣхѣ?

Мы не невольники, сказалъ я взявъ ее руку — и не должны быть скованы. Придетъ время, цѣпи сами по себѣ свяжутъ насъ… Но, сударыня! прибавилъ я, поцѣловавъ у ней руку: теперь очень еще рано…

Слухъ разнесся по всему Парижу, что я обратилъ къ вѣрѣ Госпожу Ф… Она встрѣтясь съ Господиномъ Д… и Аббатомъ М… увѣряла ихъ, что я въ четыре минуты наговорилъ ей въ пользу Религіи больше, нежели написано противъ нее въ цѣлой ихъ Энциклопедіи. Я былъ тотчасъ помѣщенъ въ дружескую бесѣду Госпожи Ф… которая отстрочила еще на два года наступившую эпоху ея деизма.

Однажды бывъ у ней, старался я всему обществу доказать необходимость первой вины. Среди самыхъ сильныхъ убѣжденій, и тогда, какъ всѣ съ отмѣннымъ вниманіемъ слушали, одинъ молодой Графъ де С… взявъ меня за руку, отвелъ подальше въ уголъ. Вы не остереглись, сказалъ онъ мнѣ потихоньку: на васъ галстукъ очень туго повязанъ; надобно чтобъ онъ развѣвался… Посмотрите на мой… Я не хочу говорить вамъ больше; для умнаго и одно слово понятно Г. Йорикъ.

И одно слово сказанное умнымъ, очень вразумительно, Графъ! отвѣтъ мой ему отмѣнно понравился. Онъ поцѣловалъ меня съ такимъ жаромъ, съ какимъ не цѣловалъ меня никто во всю жизнь.

Недѣли три былъ я общимъ предмѣтомъ всѣхъ разговоровъ. — По чести! говорили одни: этотъ Йорикъ столько же уменъ, какъ и мы. Онъ удивительно разсуждаетъ, повторяли другіе Не можетъ быть его забавнѣе въ обществахъ, твердили третьи. Мнѣ легко бы была за эту цѣну, обѣдать безденежно во всѣхъ домахъ въ Парижѣ, и провождать жизнь мою въ кругу большаго свѣта. Но какой промыселъ! я стыдился и думать объ немъ. Такая роля прилична однимъ подлымъ рабамъ, но — совсемъ противна чувствованіямъ чести. Чѣмъ знатнѣе были посѣщаемыя много общества, тѣмъ больше принужденъ бывалъ употреблять способъ, которому научился я въ глухомъ переулкѣ, по выходѣ изъ комической оперы. Дружеская бесѣда въ Парижѣ, тогда только заслуживала особливое почтеніе, когда наполнялась льстецами; и чтобъ понравиться, надобно было ихъ превзойти, а я и о тѣхъ сокрушался. Проведя одну ночь съ нѣкоторыми знатными господами въ раболѣпствованіи, мнѣ такъ сдѣлалось скучно, что я ушелъ спать, и приказалъ Лафлеру, на самомъ разсвѣтѣ сыскать почтовыхъ лошадей. Такимъ образомъ оставилъ я Парижъ и добрыхъ друзей, которыхъ доставило мнѣ подтруниваніе.

ГЛАВА XXV.
Юлія.

Мнѣ хотѣлось видѣть Бретанію, а потому и поѣхалъ черезъ Лоаръ. Тамъ, можетъ быть, думалъ я, встрѣтится со мною прелѣстная Юлія.

До сихъ поръ не зналъ я того затрудненія, которое раждается отъ изобилія. Но какое зрѣлище для путешественника, когда онъ проѣзжаетъ черезъ Турену во время собиранія винограда; когда Природа щедрою рукою сыплетъ благодѣянія на трудолюбиваго земледѣльца; когда весь свѣтъ находится въ восторгахъ! какая разница между улыбающимися пріятными берегами Лоара, съ мрачными лугами Англіи? Я промѣнялъ бы всѣ дворцы вселенной, на одинъ шалашъ покрытый соломою; но — съ уговоромъ: если ты милая Лизета будешь жить въ немъ со мною.

Какими сладостными чувствованіями напоено было мое сердце отъ этаго путешествія? Всякая работа была предшествована музыкою; и малолѣтные поселяне, прыгая отъ радости, переносили виноградныя кисти въ тиски. Никогда не чувствовалъ я такого восхищенія: всякой шалашъ занималъ меня до безмѣрности.

Милосердый Боже! какая неизчерпаемая матерія Твоихъ щедротъ, которыхъ и въ двадцати книгахъ описать не возможно. Но увы! повѣсть о Юліи, бѣдной Юліи, занимаетъ половину остатка моей бумаги… Другъ мой Шанди познакомился съ нею близь Амбуаза; и исторія этой злополучной и помѣшенной дѣвушки чувствительно меня трогала… Пріѣхавъ на вдовей ямъ, не могъ вытерпѣть, чтобъ о ней не спросить, и для того пошелъ пѣшкомъ съ полмили, въ ту деревню, гдѣ жили ее родители.

Признаюсь, что желая узнать горестныя приключенія, я очень походилъ на Рыцаря печальнаго образа. Право не знаю какъ это случается; но никогда больше не увѣренъ въ существованіи моей души, какъ въ то время, когда я занятъ бываю нещастными приключеніями.

Старуха, мать Юліи, отворила мнѣ дверь, и прежде нежели разкрыла ротъ, я прочиталъ на лицѣ ея всю исторію. Она лишилась своего мужа. Онъ умеръ за мѣсяцъ передъ тѣмъ съ горести, что дочь его Юлія была помѣшана.

Мать боялась очень, чтобъ такое произшествіе не повредило во все разумъ ея дочери, однакожъ случилось со всемъ на противъ: она стала приходить въ себя. Юлія жаловалась мнѣ, что ей всегда что-то дурно. Увы! продолжала старуха, заливаясь слезами: можетъ бытъ и теперь бѣдная дочь моя бродитъ гдѣ нибудь около деревни.

Отъ чего пульсъ мой бьется теперь такъ тихо? Отъ чего Лафлеръ — которой ни чѣмъ не занимается кромѣ веселости — утиралъ слезы свои два раза, въ то время какъ старуха разсказывала о своей дочери?

Я приказалъ почталіону поворотить лошадей къ Амбуазу. Не доѣзжая до города за полмили, увидѣлъ — на узинькой тропинкѣ, пролѣгающей къ виноградному кустарнику — несчастную Юлію, сидящую подъ ивою. Она оперлась на колѣна, а голову положила на руки… Небольшой ручей протекалъ близь дерева… Я отправилъ Лафлера въ городъ, и велѣлъ приготовить для меня ужинъ.

Юлія была въ бѣломъ платьи, и почти также, какъ описывалъ ее мой другъ Шанди; но съ тою только розницею, что тогда какъ онъ ея видѣлъ, волосы у ней были подобраны шелковою сѣточкою, а теперь распущены. Сверьхъ того она надѣла черезъ плѣчо блѣднозеленую ленту, на которой висѣла свирѣль… На мѣсто козочки, которая здѣлалась ей также невѣрна, какъ и любовникъ — лежала возлѣ нее маленькая собачка, привязанная на веревочкѣ къ ея рукѣ… Я посмотрѣлъ на собачку, и Юлія дернула ее къ себѣ. — Ты Сильвіо! ты хотя по крайней мѣрѣ не оставляй меня! сказала она. — Я устремилъ на нее глаза, и замѣчалъ по слезамъ, которыя текли во время ея словъ — что она болѣе думала объ отцѣ своемъ, нежели о невѣрномъ любовникѣ и непостоянной козочкѣ.

Я сѣлъ возлѣ нее, и она позволила мнѣ платкомъ отирать у ней слезы… Я отеръ имъ и мои… и чувствовалъ въ себя такія ощущенія, которыя конечно не могли произойти ни отъ какого смѣшенія матеріи съ движеніемъ.

О! я увѣренъ, что во мнѣ есть душа. Никакіе матеріалисты со всѣми своими доказательствами меня въ томъ не переувѣрятъ.

ГЛАВА XXVI.
Продолженіе о Юліи.

Не много спустя Юлія опомнилась. Я спросилъ у нее, не вспомнитъ ли она высокаго, блѣднаго и худощаваго мущину, которой года два назадъ сидѣлъ между ею и козочкою? Она отвѣчала мнѣ, что въ то время была очень смѣшена, но незабыла его по двумъ обстоятельствамъ; первое; что этотъ человѣкъ сердечно жалѣлъ о ея участи; а второе: что ея козочка утащила у него платокъ, за что она ее наказала. Юлія его нашла, вымыла въ ручейкѣ, и потомъ всегда носила въ карманѣ, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ его возвратить ему, когда она съ нимъ увидится. — Онъ обѣщалъ повидаться со мною; прибавила она у вынувъ платокъ изъ кармана. Онъ былъ обернутъ виноградными листьями, которые Юлія по временамъ перемѣняла. Она развернула, и показала мнѣ на одномъ уголкѣ букву Ш.

Юлія сказывала: что послѣ того была въ Римѣ, обошла во кругъ Петропавловской церкви — одна бродила по Апеннискимъ горамъ — безъ денегъ пробралась черезъ всю Ломбардію, и безъ башмаковъ черезъ каменистыя мѣста Савоіи. Она ничего не упомнитъ, чѣмъ питалась дорогою, н какъ могла перенесть столько безпокойства. — Милосердый Богъ, прибавила она: укрощаетъ вѣтры для остриженнаго агнца. —

Агнца беззащитнаго, нѣжнаго, слабаго! вскричалъ я. Ахъ! еслибы: ты была на моей родинѣ, я бы взялъ тебя съ мою маленькую хижину и тамъ — укрылъ бы отъ всѣхъ горестей… Ты питалась бы однимъ со мною хлѣбомъ, пила бы изъ одной со мною чаши, я бы нѣжилъ твоего Сильвіо — подкрѣплялъ бы твою слабость; когда заблужденіе твое вызывало бы тебя изъ хижины, я бы по всюду тебя отыскивалъ и провождалъ опять въ убѣжище… При каждомъ захожденіи солнца, молился бы за тебя Богу — и по окончаніи молитвы ты играла бы пѣснь свою на свирѣли… Жертвоприношеніе мое гораздо будетъ пріятнѣе Всевышнему, когда оно сопроводится фиміамомъ сокрушеннаго сердца!!!

Сказавъ это я почувствовалъ страшное трепетаніе груди. Юлія примѣтя, что платокъ мой очень мокръ хотѣла вымыть его въ ручейкѣ. — Но гдѣ же ты его высушишь моя милая? На груди моей; мнѣ гораздо будетъ легче отъ этого. — Неуже ли твое сердце до сихъ поръ горяче, моя любезная Юлія?

Я коснулся до той струны, къ которой прицѣплялись всѣ ея горести… Она нѣсколько минутъ смотрѣла на меня помѣшанными глазами, потомъ — не говоря ни слова, взяла свою свирѣль и заиграла Гимнъ Богоматери… Сотрясеніе тронутой мною струны — утихло. Юлія пришла въ себя, положила свирѣль и встала.

Куда же ты идешь милая Юлія? — Въ Амбуазу; отвѣчала она. — Такъ пойдемъ вмѣстѣ.

Она взяла меня за руку, и опустила веревочку, чтобъ дать свободу собачкѣ бѣжать за нами.

ГЛАВА XXVII.
Раставаніе.

Мы пришли въ Амбуазу; всѣ площади и улицы наполнены были народомъ, который жадничалъ видѣть въ первый разъ Герцогиню… Ея благодѣянія уже съ давняго времени предварили ее пріѣздъ, и удовольствіе блистало на всѣхъ лицахъ… О добродѣтель! вотъ каковы твои прелести! гдѣ ты ни являешся, повсюду сопровождаетъ тебя радость.

Мы очутились посреди стремящейся толпы. Юлія была извѣстна въ городѣ, и я очень скоро примѣтилъ, что ее участь трогала многихъ; я остановился — и хотѣлъ еще разъ съ нею проститься.

Юлія была не большаго роста, но стройна. Горесть заклѣймила ее своею печатью. Она имѣла видъ привлекательной, и всю ту пріятность, какую только можно найти въ женщинѣ… Ахъ, если бы она совершенно могла возвратить свой разумъ, и если бы изгладились у меня изъ сердца черты моей Лизеты, тогда бы Юлія… О! я бы еще больше здѣлалъ: Юлія покоилась бы на груди моей — была бы моею дочерью, или всѣмъ тѣмъ, что только можетъ быть для меня всего любезнѣе.

Прощай несчастная Юлія! элей и вино изливаемые состраданіемъ странника на раны твои, да облегчатъ скорби горестной… Существо тебя создавшее въ силахъ и излѣчить тебя!

ГЛАВА XXVIII.
Похвала чувствительности.

Я ожидалъ, что толь прекрасная земля произведетъ величайшую радость въ моей душѣ — на вышло напротивъ. Я не могъ возхищаться ея прелестьми. Ни какіе веселые предмѣты не сильны были развеселить унылаго моего сердца… Я безпрестанно думалъ о Юліи; воображалъ ея сидящую подъ ивою въ глубокой задумчивости съ растерзаннымъ сердцемъ. Уже подъѣзжалъ я къ Анжирѣ, но Юлія не выходила у меня изъ головы.

Милая чувствительность! неизчерпаемый источникъ совершенныхъ удовольствій и несносныхъ горестей! ты уважаешь своего страдальца, столь же часто, какъ и возвышаешь его до небесъ! вѣчное начало нашихъ ощущеній! твоя сила производитъ во мнѣ такія движенія… Душа моя въ нѣкоторыхъ болѣзненныхъ и гибельныхъ припадкахъ томится въ безпечности, и ужасается разрушенія тѣла, которое она оживотворяетъ…. Я чувствую, что такое разрушеніе должно послѣдовать съ пріятнѣйшими удовольствіями… Все происходитъ отъ Тебя, великій Правитель міра! ты смягчаешь наши сердца и дѣлаешь ихъ сострадательными къ нещастіямъ другова! по сему то побужденію и другъ мой подходитъ ко мнѣ во время болѣзни, выслушиваешь мой скорбной стонъ и ищешь способовъ къ моему успокоеніи. Это пріятное состраданіе влагаешь ты иногда въ душу загрубѣлаго пастуха, обитающаго на горахъ холодныхъ. Онъ приходитъ въ жалость, когда встрѣчаетъ разтерзаннаго чужаго ягненка…. Я видѣлъ, какъ онъ опершись на свой посохъ, смотрѣлъ на него съ прискорбіемъ… Ахъ! еслибы я пришелъ сюда пораньше! вскричалъ онъ… Бѣдной ягненокъ исходитъ кровью, умираетъ — и пастухъ впадаетъ въ уныніе.

Да благословитъ тебя Богъ великодушной пастухъ! ты идешь отсюда съ горестію, но удовольствіе превозможетъ твою печаль, потому, что щастіе окружаетъ шалашъ твой… Щастлива та, которая живетъ въ немъ съ тобою! щастливы тѣ овечки, которыя вокругъ тебя прыгаютъ!

ГЛАВА XXIX.
Ужинъ и благодаренія.

Мнѣ хотѣлось заѣхать къ одному старому моему пріятелю, которой поселился въ маленькомъ городкѣ Анжу, за шесть милъ вправо отъ Анжеры. По этой дорогѣ, говорилъ мнѣ почталіонъ; не вездѣ можно найти почтовыхъ лошадей… Баринъ знаетъ объ этомъ, отвѣчалъ ему Лафлеръ: ступай куда велѣно. Въ это самое время, отъ каменистой дороги выпала передняя подкова у лошади. Почталіонъ слѣзъ и положилъ ее въ карманъ. Мы не отъѣхали еще и одной мили, какъ выпала и другая. По такой дурной дорогѣ не возможно было безъ того ѣхять, чтобъ не засѣклись лошади. По крайней мѣрѣ должно было убавить клади; я всталъ и пошелъ пѣшкомъ. Не далеко отъ дороги увидѣлъ домъ, и приказалъ къ нему поворотить лошадей. Видъ дома и всего окружнаго строенія подавалъ мнѣ надежду поправить наши недостатки. Это былъ не большой наемной домъ, обсаженный прекраснымъ винограднымъ кустарникомъ. По одну его сторону виденъ огородъ, въ которомъ насажены разные овощи, нужныя къ изобильному содержанію земледѣльческаго дома; а по другую — маленькая рощица съ дровянымъ лѣсомъ. Я оставилъ почталіона управляться съ лошадью, а самъ вошелъ въ домъ.

Сѣдой старикъ, жена его, сынъ, ихъ зятья съ женами и дѣтьми составляли семейство. Они сидѣли всѣ за столомъ и ѣли супъ изъ чечевицы. По срединѣ стола лежалъ большой пшеничный хлѣбъ; а бутылки съ виномъ, разставленныя по угламъ, обѣщали нѣкоторое во время стола увеселеніе. Они праздновали день любви и дружбы.

Лишь только я къ нимъ показался, старикъ всталъ, подошелъ ко мнѣ и просилъ съ почтительною искренностію сѣсть съ ними за столъ. Мое сердце уже было расположена къ тому при самомъ входѣ, я повиновался безъ всякаго принужденія, какъ будто былъ ихъ семьянинъ, а чтобъ скорѣе познакомиться съ ними, взявъ у старика ножъ, отрѣзалъ себѣ большой ломоть хлѣба. Это такое произвело дѣйствіе, что всѣ оборотились на меня съ удовольствіемъ, и казалось, благодарили меня за мою смѣлость, которая была имъ добезмѣрности пріятна.

Желалъ бы я очень знать, отъ чего ихъ кушанье черезвычайно было для меня вкусно? отъ чего простое ихъ вино, было такъ сладко., что кажется и по сихъ поръ оно еще у меня на языкѣ?

Если столъ былъ это моему вкусу, то забава послѣ него, еще больше мнѣ понравились.

По окончаніи ужина старикъ стукнулъ ножемъ по столу. Это былъ знакъ встать и приготовляться къ пляскѣ. Въ одну минуту всѣ женщины и дѣвушки ушли въ другую комнату завязывать свои волосы; а мущины и мальчики побѣжали къ дверямъ умыть руки и надѣть башмаки. Минуты черезъ три всѣ были готовы къ начатію празднества на маленькой площадкѣ, передъ самымъ домомъ. Старикъ съ старухою шли позади; подойдя къ дерновой софѣ, они посадили меня между собою.

Старикъ въ молодыхъ дѣтяхъ былъ мастеръ играть на рмлѣ и до старости своей сохранилъ это искусство. Жена его припѣвала, а дѣти и внуки ихъ плясали… Я самъ плясалъ съ ними мысленно.

Между пляскою примѣтилъ я, что глаза дѣйствующихъ поднимались къ верху, а потому заключалъ, что это означало какую нибудь другую причину, не одно простое веселіе… Короче: мнѣ казалось, что къ пляскѣ примѣшанъ нѣкоторой родъ Богослуженія… Мнѣ никогда не случалось видать подобнаго, слѣдственно я начиналъ думать, что это одна мечта воображенія, которая часто меня обманывала; но старикъ по окончаніи пляски вывелъ меня изъ заблужденія. — Съ начала моей жизни, сказалъ онъ мнѣ: поставилъ я себѣ за правило, всегда послѣ ужина такимъ образомъ веселиться. Мнѣ кажется, что человѣкъ такой непросвѣщенной какъ я, лучше неможетъ благодарить Бога, какъ изліяніемъ сердечнаго удовольствія и душевной радости.

И самый ученый Прелатъ, прибавилъ я: конечно этого не оспоритъ.

ГЛАВА XXX и послѣдняя.
Слѣдствіе осторожности.

Между маленькимъ городкомъ куда я ѣхалъ и Ренна, встрѣчаются такія горы, спуски, ручьи, овраги, которые дѣлаютъ дорогу вовсе непроходимою. Прощайте всѣ стремительныя побужденія; надобно ѣхать съ превеликою осторожностію, и какъ можно тише. Я условился съ почталіономъ вести меня шагомъ.

Окрестные обыватели хотя бѣдны, но смирны и честны. Не бойтесь ничего любезные поселяне! свѣтъ не позавидуетъ вашей бѣдности — истинному основанію простыхъ вашихъ добродѣтелей. Природа! посреди всѣхъ твоихъ неустройствъ, ты благопріятствуешь скудости По всюду изливаешь несчетные дары изобилія, а здѣшнему краю предоставила самую малость; но эта малость ограждена безопасностію и покровительствуема собственно тобою. Тутъ сильный неотнимаетъ ничего у слабаго. Щастливы тѣ жилища, которые удалены отъ вожделѣній и зависти!

Пустъ ропщетъ утомленный путешественникъ на опасныя ваши дороги, на каменистыя горы, на овраги, я на всѣ неудобства которые путь его дѣлаютъ труднымъ, но я милые друзья мои, люблю очень между ими странствовать.

Жители сосѣдственной деревни цѣлый день очищали одно мѣсто на дорогѣ, черезъ которое мнѣ должно было ѣхать. Мы остановились; а какъ они не могли прежде двухъ часовъ кончить своей работы, то не оставалось другова средства, кромѣ терпѣнія. На ту пору пошелъ пресильной дождь, и повощикъ мой по неволѣ принужденъ былъ заѣхать въ корчму, въ близъ лежащую деревню.

Войдя въ нее, тотчасъ я занялъ спальну… Воздухъ становился очень холоденъ, и для того велѣлъ принести дровъ и изготовить ужинъ. Въ то время какъ благодарилъ я Бога за то, что не случилось со мною еще чего нибудь хуже — пріѣхала въ корчму какая-то барыня съ горничною дѣвушкою.

Во всемъ домѣ не было другой спальни кромѣ моей, почему хозяйка безъ дальныхъ околичностей ввела ихъ ко мнѣ, предваря, что въ ней только одинъ Англійской Господинъ, а двѣ мягкія постели и третья въ боковой комнаткѣ. По тону увѣдомленія хозяйки о третей постелѣ нельзя было заключать хорошаго. Хозяйка прибавила, что она смѣетъ надѣяться что Англичанинъ устроитъ все порядочно… А я съ моей стороны — чтобъ не подать никакого сомнѣнія барынѣ — подтвердилъ догадку хозяйки, собственнымъ своимъ увѣреніемъ.

Но это однакожъ незначило то, чтобъ я дѣлалъ ее властелиномъ надъ моею комнатою. Я былъ настоящій хозяинъ, и мнѣ слѣдовало угощать ихъ. Посадя барыню въ самой теплой уголъ, велѣлъ принести еще дровъ, прибавить нѣсколько блюдъ къ ужину и непозабыть подать къ столу самаго лучшаго вина.

Барыня поотогрѣвшись у огня, взглянула на постели. Чѣмъ больше она на нихъ смотрѣла, тѣмъ безпокойнѣе казалась. Я и самъ безпокоился за нее — да и за себя тутъ же. И того довольна безпокойства, что обѣ постели стояли въ одной комнатѣ… Но всего болѣе тревожило то, что они стояли одна возлѣ другой такъ близко, что кромѣ одного стула, ничего не можно было между ими поставить… Съ одной стороны былъ выпущенъ очажной колпакъ, а съ другой перекладина, которыя составляли нѣкоторой родъ Алькова, весьма непріятнаго для нѣжныхъ нашихъ чувствованій.

Впрочемъ кровати были такъ узки, что барыня никакъ не могла положить съ собою служанку. Если бы нашла она въ этомъ возможность, то безсомнѣнія мое воображеніе не такъ бы много волновалось.

Чтожъ принадлежитъ до боковой комнатки, то она казалась имъ со всемъ неудобною; въ ней было и сыро, и холодно, и окны перебиты. Вѣтеръ ревѣлъ тамъ ужасно, и я закашлялся, когда взглянулъ въ нее съ барынею. Избраніе мѣста не такъ то было выгодно! или барыня должна была пожертвовать своимъ здоровьемъ для своего цѣломудрія, уступя постель горничной дѣвушкѣ; или горничная дѣвушка должна была занять боковую комнатку, оставя госпожу свою на опасность, которой пригожее личико могло ее подвергнуть. Выборъ былъ затруднителенъ.

Барыня была молодая Піемонтка около двадцати пяти лѣтъ, очень не дурна собою; а горничная дѣвушка Ліонка, живая, проворная, и нестарѣе двадцати.

Это то и дѣлало такъ много затрудненія; а болѣе всего насъ мучилъ стыдъ, другъ съ другомъ объясниться.

Ужинъ былъ готовъ; мы сѣли за столъ. Я думаю, что еслибы намъ подали худое вино, то конечно языки наши, были бы до тѣхъ поръ связаны, пока крайняя необходимость дала бы имъ свободу….. Но нещастію барыня: привезла съ собою въ каретѣ нѣсколько добраго бургонскаго вина, котораго приказала своей горничной дѣвушкѣ принести двѣ бутылки. Мало по малу мы чувствовали въ себѣ достаточную силу къ объясненію безъ оговорокъ о нашемъ положеніи. Мы продумали съ часъ, какъ бы расположить всѣмъ этимъ. Наконецъ перебирая всякіе способы, заключили между нами договорныя статьи, какія въ рядъ бывали ли когда и въ мирныхъ трактатахъ. Вотъ онѣ:

Статья I.

Право надъ комнатою принадлежитъ господину Англичанину, которой почитая ближнюю къ огню кровать покойнѣе, долженъ уступить ее барынѣ.

Утверждено состороны барыни, но съ тѣмъ однакожъ, чтобъ завѣсы обѣихъ постель, которые очень прозрачны, должны быть зашпилены булавками, или и совсемъ зашиты, въ томъ намѣреніи, что это послужитъ оградою для Англичанина.

Статья II:

Требуется со стороны барыни, чтобъ Англичанинъ во всю ночь нескидалъ съ себя шлафорка.

Отказано потому, что Англичанинъ шлафорка не имѣетъ; и вовсемъ его чемоданѣ ничего нѣтъ болѣе шести рубашекъ, и одного — чернаго шолковаго исподняго платья.

Объявленіе о черномъ шелковомъ платьѣ, заставило перемѣнитъ всю эту статью. Исподнее платье признано вмѣсто шлафорка, а потому и положено чтобъ я всю ночь лежалъ въ черномъ шелковомъ исподнемъ платьи.

Статья III.

Потребно со стороны барыни, что какъ скоро господинъ Англичанинъ ляжетъ въ постель, и погасится огонь, то чтобъ онъ не говорилъ ни однаго слова во всю ночь.

Принято, но съ тѣмъ, чтобъ чтеніе молитвъ Англичанина не почтено было за нарушеніе трактата.

Объ одномъ пунктѣ только забыто какимъ образомъ барыня и я должны были раздѣться и лечь въ постели… Одно было средство, которое читатель конечно угадаетъ… Если оно не покажется ему самымъ лучшимъ, это будетъ недостатокъ въ его воображеніи.

Наконецъ мы легли. Незнаю, по новости ли мѣста, или по какой другой причинѣ, я не только не могъ уснуть, но и незатворялъ глазъ — ворочался то на ту? то на другую сторону… и это продолжалось до двухъ часовъ заполночъ, когда утомясь отъ безсонницы вскричалъ о Боже мой!

Бы нарушили трактатъ сударь! сказала мнѣ съ торопливостію барыня, которая также не спала. Я утверждалъ, что такое восклицаніе ни мало не противно условію… А она упорно стояла въ томъ, что это совершенное нарушеніе трактата, хотя я и оправдывался третьею статьею.

Барыня не хотѣла уступить, и споръ нашъ поослабилъ нѣсколько ограду… Мнѣ послышалось что двѣ или три булавки выпали изъ завѣса.

"По чести, сударыня, не я разшпилилъ завѣсъ, сказалъ я, протянувъ съ постели руку для лучшаго убѣжденія, и только лишь хотѣлъ прибавить: что ни за какія сокровища міра, не въ состояніи переступить за предѣлы вѣжливости — какъ барыня устрашась, чтобъ споръ нашъ не дошелъ до драки, встала съ постели, и повидимому хотѣла пробраться за горничною дѣвушкою; а въ то самое время — протянутая моя рука ее схватила……. Въ другой разъ Honny soit qui mal y pense… Показался уже день… Мы ни въ чемъ не упрекали другъ друга. Трактатъ нашъ былъ выполненъ съ обѣихъ сторонъ свято и ненарушимо… Я поѣхалъ въ Реинъ; а барыня съ своею горничною дѣвушкою отправились въ свой путь.

Конецъ второй и послѣдней части.