Что хотѣлъ сказать этимъ князь Бисмаркъ?
правитьСтранной политической интермедіи заставили насъ быть свидѣтелями въ послѣднія недѣли, — до того странной, что даже теперь, когда она благополучно окончилась повидимому, ее все еще никто не можетъ понять, а главное — всѣ тщетно ломаютъ голову надъ вопросомъ: что хотѣлъ сказать этимъ кн. Бисмаркъ, для чего ему понадобилось пугать европейскую публику грознымъ призракомъ близкой войны? Пуганье войной — игра опасная и жестокая. Она всегда отзывается тяжелыми потерями на денежномъ рынкѣ, а кн. Бисмарку очень хорошо извѣстно, что именно германскій рынокъ можетъ-быть наименѣе изъ всѣхъ въ состояніи безвредно для себя выносить подобныя шутки. Что же побудило его поиграть такимъ образомъ? — Ужь, конечно, не убѣжденіе въ опасности нападенія со стороны Россіи, о которомъ съ такой забавною серьезностью разглагольствовали его оффиціозные публицисты, и не вѣра въ могущество вліянія «панславистовъ и шовинистовъ», изобилующихъ будто бы среди «русскаго народа и русской арміи», о чемъ тоже повѣствовали оффиціозы. Всякій мало-мальски трезвый и понимающій что-нибудь человѣкъ въ Европѣ знаетъ, что Россіи теперь совсѣмъ не до войнъ, и что если обстоятельства могутъ вынудить ее противъ воли взяться за оружіе, для защиты отъ нападенія враговъ, то ужь сама нападать она ни въ какомъ случаѣ не станетъ, да еще сразу на двѣ такія державы, какъ Австрія и Германія, съ которыми и съ каждой порознь дѣла было бы не мало. Знаютъ также, что собственно въ народѣ русскомъ нѣтъ ни «панславистовъ», ни «шовинистовъ», что онъ весь проникнутъ миролюбивѣйшимъ настроеніемъ и на всякую войну взглянулъ бы какъ на величайшее бѣдствіе, — настроеніе и взглядъ, которые вполнѣ раздѣляетъ съ нимъ и громадное большинство образованнаго русскаго общества, среди котораго шовинисты (а гдѣ, въ какомъ обществѣ нѣтъ таковыхъ?) составляютъ каплю въ морѣ, крошечную группу, въ этомъ отношеніи не имѣющую никакого вліянія. Знаютъ, наконецъ, — и это неопровержимо доказано его отношеніемъ къ цѣлому ряду возникавшихъ въ послѣднее время вопросовъ, въ которыхъ Россія выказала большую умѣренность и скорѣе уступчивость, чѣмъ требовательность и задоръ, — что миролюбивое настроеніе русскаго народа и общества какъ нельзя болѣе соотвѣтствуетъ таковому же настроенію русскаго правительства, которое, очевидно, ни мало не намѣрено таскать для другихъ каштаны изъ печи, доставляя своимъ врагамъ поводъ придраться къ нему для объявленія войны. Зная все это и зная, съ другой стороны, какими превосходными, всегда доставляющими ему подробнѣйшія и вѣрнѣйшія свѣдѣнія, агентами располагаетъ германское правительство, европейская публика вообще и нѣмецкая въ частности ни на секунду не повѣрила заклинаніямъ берлинскихъ оффиціозовъ, urbi et orbi взывавшихъ о воинственныхъ намѣреніяхъ Россіи. По чѣмъ меньше она вѣрила оффиціозамъ, тѣмъ загадочнѣе и грознѣй, въ своей загадочности, возставалъ передъ нею вопросъ: что же все это значитъ? Россія, очевидно, не расположена и "въ теперешнемъ своемъ состояніи не можетъ быть расположена нападать на кого бы то ни было, а между тѣмъ ее обвиняютъ въ этомъ, — значитъ, напасть собираются на нее, обвиненія же имѣютъ лишь значеніе восклицанія волка въ баснѣ: «ужь виноватъ ты тѣмъ, что хочется мнѣ кушать». Такъ разсуждала публика и вездѣ, а въ Германіи въ особенности исполнялись страха и трепета, такъ какъ для нея безразлично, съ чьей стороны воспослѣдуетъ нападеніе, — въ результатѣ одинаково — война, т. е. бѣдствіе, горе и разореніе. Къ счастію, опасенія такъ же скоро разсѣялись, какъ и возникли. Еще неожиданнѣе, чѣмъ раздались воинственные звуки ихъ барабановъ и трубъ, водворилась мирная тишина среди оффиціозовъ и сами они появились съ оливковыми вѣтками въ рукахъ и со словами пріязни на устахъ. Вчера еще, по ихъ словамъ, злоумышляя разныя козни противъ Германіи, ненавистница нѣмцевъ и всего нѣмецкаго, Россія, вновь возведена въ рангъ добраго сосѣда и друга, вѣковой союзъ съ которымъ равно необходимъ для интересовъ обѣихъ державъ. Вздохнувъ съ облегченіемъ, точно камень свалился у нея съ груди, образованная европейская публика не стала доискиваться далѣе причинъ странной интермедіи. Частію для собственнаго успокоенія, частію для удовлетворенія своего самолюбія, она порѣшила, что это былъ пробный шаръ, пущенный кн. Бисмаркомъ, который, т. е. шаръ, лопнулъ безъ всякаго вреда единственно подъ дѣйствіемъ встрѣтившаго его всеобщаго неодобренія. Къ этому лестному для публики объясненію (какъ же не лестно: самъ кн. Бисмаркъ счелъ нужнымъ позондировать общественное мнѣніе прежде, чѣмъ дѣйствовать, и немедленно поддался его вліянію, — честь, которой никакое общественное мнѣніе никогда еще отъ «желѣзнаго канцлера» не видало!), — къ этому объясненію европейской публики германская присоединила еще и свое частное, которое своей кажущейся основательностью окончательно всѣхъ успокоило. Именно, по мнѣнію счастливыхъ гражданъ единой Германіи, тревога произведена была совсѣмъ не изъ опасенія войны, которая ни минуты не угрожала Европѣ, а единственно ради обычнаго способа давленія на народное представительство, съ цѣлью расположить его къ вотированію новыхъ кредитовъ на военныя цѣли. Прусскому ландтагу, говорятъ здѣсь, навѣрно придется скоро разсматривать новое правительственное предложеніе о проведеніи еще одной, а можетъ-быть и нѣсколькихъ стратегическихъ желѣзнодорожныхъ линій, а имперскому рейхстагу — предложеніе объ увеличеніи военнаго бюджета, — увеличеніи, какъ станетъ мотивировать свое требованіе Правительство, неотложно-необходимомъ, въ виду усиленныхъ опасностей, окружающихъ Германію. Почтенные нѣмцы такъ увѣрены въ справедливости своихъ предположеній насчетъ замысловъ правительства, что въ оппозиціонныхъ парламентскихъ кружкахъ уже готовятся дать дружный отпоръ имѣющимъ быть внесенными предложеніямъ, и даже консерваторы начинаютъ морщиться и совѣщаются, какъ имъ вести себя въ этомъ случаѣ, такъ какъ всѣмъ имъ хорошо извѣстно, до чего все возрастающая требовательность военнаго министерства тяготитъ и раздражаетъ народъ и какъ ихъ собственная податливость въ этомъ отношеніи вредитъ имъ въ глазахъ избирателей.
Два обстоятельства придали много вѣроятія послѣднему изъ сказанныхъ объясненій, т. е. нѣмецкому, и особенно поспособствовали успокоенію взволнованныхъ умовъ. Во-первыхъ, журнальная тайная полиція (которая, мимоходомъ сказать, неутомимостью и успѣшностью своихъ дѣйствій рѣшительно перещеголяла свой первообразъ — полицію государственную) открыла и несомнѣнно доказала, что извѣстія о русскихъ желѣзныхъ дорогахъ пущены въ печать изъ главнаго штаба, откуда вышла и первая статья объ этомъ въ Кельнской Газетѣ. Во-вторыхъ, сдѣлалось извѣстно, что прусскимъ правительствомъ уже изготовленъ и тотчасъ послѣ праздниковъ будетъ министромъ Майбахомъ внесенъ въ ландтагъ проектъ постройки въ провинціяхъ Восточной и Западной Пруссіи нѣсколькихъ «второстепенныхъ» (читай — стратегическихъ, въ экономическихъ интересахъ абсолютно-ненужныхъ) желѣзныхъ дорогъ съ двойнымъ путемъ и снабженія второю парой рельсовъ уже существующихъ линій. Весьма возможно, что вслѣдъ за этимъ явится и сообщеніе о готовомъ уже проектѣ усиленія расходовъ на армію… (Такіе проекты всегда массами готовы въ военномъ министерствѣ и не одной Германіи; германское же, только дай маху парламентъ, надо всѣ государственные доходы ухлопать на армію и еще прибавки потребовать.)
Но доказываетъ ли это хоть сколько-нибудь, что въ глубинѣ всей этой комедіи съ оффиціозными запугиваніями войной лежало исключительно одно желаніе произвести давленіе на депутатовъ, и вся она вообще обусловливалась лишь внутренними отношеніями, не касаясь нисколько внѣшнихъ? — Намъ кажется, что нѣтъ. Какъ ни мало церемонится съ иностранными державами кн. Бисмаркъ (его прошлогоднія рѣчи о состояніи монархіи въ Англіи и въ Италіи служатъ тому яркимъ примѣромъ), — все же онъ едва ли рѣшился бы поднимать такую всесвѣтную тревогу: чуть не бросать вызовъ Россіи, грозить Франціи увеличеніемъ пошлинъ съ ея товаровъ, подавать непрошенные совѣты Англіи, предостерегать Италію, вовсе не двусмысленно призывать къ порядку Австрію, дѣлать формальный выговоръ Венгріи — и все это для того только, чтобы вынудить парламентскую оппозицію вотировать нѣсколько лишнихъ милліоновъ на армію. Но-истинѣ игра не стоила бы свѣчъ и кн. Бисмаркъ, конечно, нашелъ бы и теперь, какъ въ дѣлѣ военнаго бюджета всегда находилъ до сихъ поръ, иное средство справиться съ оппозиціей. Слова нѣтъ, она нынче, по этому именно вопросу, сильнѣе, чѣмъ когда-либо, въ виду вышеупомянутаго колебанія консерваторовъ снова безпрекословно повиноваться этого рода требованіямъ правительства. Принимая это во вниманіе, можетъ-быть и дѣйствительно на этотъ разъ требовались болѣе усиленныя средства воздѣйствія на общественное мнѣніе, а черезъ него и на депутатовъ. Но въ такомъ случаѣ совершенію достаточно было бы указать на мнимыя военныя приготовленія Россіи, не затрогивая другихъ государствъ, а между тѣмъ они всѣ до единаго фигурировали въ разыгранной канцлерскими оффиціозами комедіи, не исключая даже Испаніи и Голландіи, которымъ почему-то сочли вдругъ нужнымъ любезно напомнить о необходимости для нихъ охранить свои интересы въ суэзскомъ вопросѣ. Ясно, что внутреннія отношенія если и имѣлись въ виду, то какъ дѣло побочное, которое можно, пожалуй, кстати выгодно поэксплуатировать при семъ удобномъ случаѣ, но отнюдь не въ качествѣ главной и единственной цѣли. Не болѣе того выдерживаетъ критику и то объясненіе, которое придано всей исторіи европейскою публикой, т.-е. будто бы кн. Бисмаркъ желалъ позондировать общественное мнѣніе Европы насчетъ питаемыхъ имъ въ душѣ воинственныхъ замысловъ. Прежде всего, кн. Бисмаркъ — не изъ тѣхъ государственныхъ людей, которые пускаютъ пробные шары и тѣмъ раскрываютъ свои планы задолго до начала дѣйствія. До сихъ поръ онъ предпочиталъ поражать и враговъ, и друзей неожиданностію, и нѣтъ рѣшительно никакого основанія полагать, чтобъ онъ на будущее время измѣнилъ этой своей привычной тактикѣ. Затѣмъ, допустивъ на минуту, что передъ Европой дѣйствительно выпустили пробный шаръ, то вѣдь сдѣлать это могли лишь изъ желанія узнать, какъ отнесется общественное мнѣніе къ такому или иному предпріятію. А въ такомъ случаѣ зачѣмъ, спрашивается, стали бы употреблять при этомъ суровый и рѣзкій, чисто командирскій, тонъ въ обращеніи ко всѣмъ державамъ, за исключеніемъ лишь ничего незначущихъ Испаніи и Голландіи? Кто собирается пуститься въ опасное военное предпріятіе, тотъ натурально заботится прежде всего объ обезпеченіи себѣ союза, или по крайней мѣрѣ нейтралитета-сосѣдей, а надо полагать, что даже кн. Бисмаркъ, при всей его самоувѣренности, не думаетъ, чтобы лучшимъ средствомъ къ тому было всѣхъ болѣе или менѣе оскорбить, каждаго такъ или иначе задѣть, упрекнуть, каждому пригрозить и сказать что-нибудь непріятное. А вѣдь канцлерскіе оффиціозы поступили именно такимъ образомъ: отъ нихъ всѣмъ сестрамъ по серьгамъ досталось. Будь это писатели самостоятельные, ихъ можно бы упрекнуть въ неблаговоспитанности и безтактности, не обращая на нихъ никакого дальнѣйшаго вниманія. Но публицистическій аппаратъ кн. Бисмарка настроенъ и налаженъ такъ же безукоризненно, какъ и вся вообще прусско-германская государственная машина: тамъ каждый винтикъ, каждая скобочка имѣютъ свое назначеніе и дѣйствуютъ для извѣстной цѣли. Слѣдовательно, все, что пишется оффиціозами, пишется, во-первыхъ, по точному приказанію, и во-вторыхъ, обдуманной съ цѣлію. Какъ скоро оффиціозы напоминали, предостерегали, совѣтовали и грозили, въ особенности грозили направо и налѣво, — значитъ, такъ было имъ приказано; а разъ это было имъ приказано, — значитъ, были причины, по которымъ все это считалось нужнымъ. Но какія причины и почему считалось — вотъ этого-то и не видать изъ странной интермедіи, какъ бы умышленно запутанной и оборванной на самомъ интересномъ мѣстѣ, чтобы не дать любопытнымъ зрителямъ самимъ добраться до конца.
Такимъ образомъ вопросъ: «что хотѣлъ сказать этимъ кн. Бисмаркъ» — такъ и остается неразъясненнымъ. А вопросъ между тѣмъ интересный, надъ которымъ стоитъ подумать, тѣмъ болѣе, что съ нимъ связанъ и непосредственно отъ него зависитъ другой, и этотъ уже существенно важный, вопросъ: есть ли водворившаяся теперь тишина — спокойствіе прочнаго мира, или только затишье передъ бурей? Въ первомъ случаѣ, разумѣется, лучшаго нельзя и желать и остается только благодарить Бога; во второмъ — тайныя побужденія кн. Бисмарка выяснятся, конечно, сами собой. Но выясненіе послѣ дѣла, при всемъ своемъ теоретическомъ интересѣ, ни къ чему практическому не ведетъ; тогда какъ выясненіе передъ дѣломъ, помимо теоретическаго интереса, можетъ представить еще и серьезныя практическія выгоды, ибо, при помощи его, если иной разъ и нельзя предотвратить готовящуюся бурю, то всегда можно, своевременно принятыми мѣрами, уменьшить ея размѣры и ослабить разрушительность дѣйствія. Словомъ, въ политикѣ, какъ и во всемъ, и болѣе, чѣмъ «о всемъ остальномъ, ничего нѣтъ хуже, какъ идти ощупью, на-угадъ, не зная, по какой почвѣ идешь и куда придешь; нужно знать, съ кѣмъ имѣешь дѣло и чего можно ждать впереди, и тогда только можно дѣйствовать съ увѣренностію и правильно, цѣлесообразно расположить планъ своихъ дѣйствій. Это — аксіома. Поэтому, чтобъ имѣть возможность противодѣйствовать замысламъ кн. Бисмарка, если онъ таковые имѣетъ (а что онъ ихъ имѣетъ, въ этомъ, думаемъ, никто сомнѣваться не можетъ), необходимо теперь же найти вѣрный отвѣтъ на открытый вопросъ о томъ, что онъ хотѣлъ сказать своей странной политической интермедіей и ради кого именно она была разыграна. Но какъ это сдѣлать? Съ чего начать?… Говорятъ, что судебные слѣдователи, когда имъ приходится производить слѣдствіе по какому-нибудь запутанному дѣлу, имѣютъ обыкновеніе составлять лично для себя частныя замѣтки, въ которыя тщательно заносятъ въ хронологическомъ порядкѣ все, что тѣмъ или инымъ путемъ становятся имъ извѣстнымъ по этому дѣлу; причемъ больше обращаютъ вниманіе и подробнѣй записываютъ кажущіяся бездѣлицы, чѣмъ крупные, на первый взглядъ представляющіеся болѣе важными, происшествія и слухи. Это методъ хорошій и къ политическимъ событіямъ приложимый, пожалуй, не хуже, если не лучше еще, чѣмъ къ ^слѣдственнымъ дѣламъ. Весьма удобно прилоложить его и къ данному случаю, т.-е. къ разслѣдованію вопроса: что хотѣлъ сказать кн. Бисмаркъ? Послѣдуемъ же примѣру судебныхъ слѣдователей и составимъ замѣтки обо всемъ, касающемся происшествія, названнаго нами „политической интермедіей“, подобно слѣдователямъ же отмѣчая преимущественно кажущіяся мелочи. О крупныхъ событіяхъ, впрочемъ, и потому уже безполезно упоминать, что они, по недавности своей, и безъ того свѣжи въ памяти.
Итакъ, каковы были, въ послѣднія недѣли, политическія событія, такъ непосредственно касавшіяся интересовъ Германіи, что они могли взволновать кн. Бисмарка и вызвать его къ усиленной дипломатической дѣятельности, съ участіемъ въ ней даже публицистическаго аппарата? Что эти событія происходили именно въ послѣднія недѣли, а не раньше, это неопровержимо явствуетъ изъ того, что всего съ небольшимъ мѣсяцъ тому назадъ, при открытіи прусскаго ландтага, императоръ Вильгельмъ торжественно возвѣстилъ, въ рѣчи своей къ депутатамъ, что миръ прочный и незыблемый обезпеченъ Европѣ надолго. То же самое подтверждено было и королемъ Гумбертомъ, при открытіи итальянскаго парламента. Положимъ, опытные люди говорятъ, будто война никогда не бываетъ такъ близка, какъ въ то время, когда съ разныхъ сторонъ начинаютъ ни съ того, ни съ сего говорить о прочности мира. Но данный случай, очевидно, подъ это правило не подходитъ. Императору Вильгельму не было никакой нужды лично открывать ландтагъ: это не въ обычаѣ здѣсь. Съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ имперскій парламентъ, ландтагъ открывается обыкновенно министромъ внутреннихъ дѣлъ, или кн. Бисмаркомъ. Такъ могло быть и теперь и навѣрное было бы, еслибъ императоръ не считалъ почему-либо необходимымъ сдѣлать въ наивозможно торжественнѣйшей формѣ то, именно, мирное заявленіе, которое онъ сдѣлалъ. Невозможно допустить, чтобы маститый монархъ поступилъ подобнымъ образомъ такъ, здорово живешь. Очевидно, онъ имѣлъ на то основательныя и важныя причины. Всего вѣрнѣе предположимъ, что гдѣ-нибудь на политическомъ горизонтѣ существовали невидимыя для простыхъ смертныхъ, но ясныя для государственныхъ людей облачка, насчетъ которыхъ можно было опасаться, что они превратятся въ тучи, изъ коихъ грянетъ гроза. А такъ какъ Германіи нужны спокойствіе и тишина и никакой грозы она ни учинять, ни допускать не желала, то престарѣлый монархъ, зная, какъ вѣско его слово и какое громадное значеніе имѣетъ голосъ Германіи на совѣтахъ Европы, и рѣшился, по совѣщаніи съ своимъ правительствомъ, дать услышать этотъ голосъ и сказать это слово торжественно, во всеуслышаніе. Извѣстно, что эффектъ соотвѣтствовалъ ожиданіямъ: Европа, т. е. народы ея, успокоилась и обрадовалась, а Германія съ восторгомъ привѣтствовала заявленіе своего государя. Тѣмъ сильнѣе, конечно, было дѣйствіе громоваго удара, неожиданно раздавшагося, въ формѣ бисмарковской дипломатическо-публицистической интермедіи, изъ неба, которое всѣ имѣли полное основаніе считать безоблачнымъ. Но во всякомъ случаѣ ясно, что событія, вызвавшія ударъ грома, произошли именно въ короткій промежутокъ времени между рѣчью императора Вильгельма и началомъ интермедіи. И событія эти, очевидно, должны были имѣть чрезвычайную важность, представлять жизненный вопросъ для Германіи, такъ какъ изъ-за нихъ правительство этой державы не поколебалось, такъ сказать, внезапно, безъ всякаго перехода, измѣнять радикально всѣ свои взгляды и намѣренія: изъ абсолютно-миролюбиваго превратиться въ чрезвычайно воинственнаго, роль сдерживающаго и примиряющаго фактора перемѣнить на роль суроваго и угрожающаго командира. Что-жь это были за важныя, рѣшающія событія?
Тщетно сталъ бы кто-нибудь ломать себѣ голову, стараясь припомнить хоть что-нибудь, къ чему можно бы примѣнить эпитетъ выдающагося политическаго событія. За указанный короткій промежутокъ времени нигдѣ во всей Европѣ не произошло ничего подобнаго, — ничего, кромѣ поѣздки за границу русскаго министра иностранныхъ дѣлъ, H. К. Гирса. Можетъ-быть и не она вовсе, по крайней мѣрѣ не она сама по себѣ, взволновала кн. Бисмарка; но такъ какъ, еще разъ, иного рѣшительно ничего передъ тѣмъ не произошло, то волей-неволей приходится остановиться на этой поѣздкѣ и въ ней искать первоначальную причину, исходный пунктъ волненія, тѣмъ болѣе, что начало этого непонятнаго волненія какъ разъ совпадаетъ съ отъѣздомъ г. Гирса изъ Россіи.
Итакъ, пунктомъ первымъ въ предположенныхъ хронологическихъ замѣткахъ будетъ: 1) поѣздка г. Гирса.
Зачѣмъ г. Гирсъ поѣхалъ за границу, это съ достовѣрностію узнаетъ вѣроятно лишь отдаленное потомство, предполагая, что оно сочтетъ* нужнымъ заняться когда-нибудь подобными вопросами. Русскія, слывущія за границей оффиціозными, газеты говорили и повторяли, что поѣздка эта не имѣетъ никакого политическаго значенія, а вызвана просто частными, семейными дѣлами министра и желаніемъ его утилизировать свободное время политическаго затишья для того, чтобы воспользоваться давно обѣщаннымъ ему отпускомъ. Но, разумѣется, такому простому объясненію никто не повѣрилъ (такова ужь участь всѣхъ вообще государственныхъ, людей, что каждое ихъ дѣйствіе, жестъ предполагаются имѣющими особенную скрытую цѣль) и вся европейская печать пустилась въ разсужденія и догадки насчетъ цѣлей поѣздки. Начали ходить какіе-то темные слухи о возникшей будто бы натянутости отношеній между Россіей и Австріей, упоминали мимоходомъ имена Черногоріи и Босніи съ Герцеговиной, — разумѣется, припутывали и Германію, которую ужь давно привыкли не отдѣлять отъ Австріи; но въ общемъ мнѣнія сводили къ тому, что поѣздка имѣетъ миролюбивый характеръ и доказываетъ стремленіе Россіи уладить всякія недоразумѣнія и сблизиться съ Германіей, чѣмъ, понятно, и Австрія въ свою очередь была бы вынуждена къ сближенію. Поводъ къ такимъ заключеніямъ европейская печать усматривала въ томъ обстоятельствѣ, что г. Гирсъ, направляясь въ Италію, поѣхалъ черезъ Берлинъ и Варцинъ, гдѣ въ то время находился кн. Бисмаркъ. И нельзя отрицать, что заключеніе это казалось вполнѣ логичнымъ и правильнымъ, потому что разъ министръ, отправляющійся куда-либо, хотя бы и по своимъ частнымъ дѣламъ, сворачиваетъ съ дороги и дѣлаетъ большой крюкъ, чтобы повидаться съ министромъ сосѣдней державы, то ясно, что какъ между обоими этими министрами лично, такъ и между ихъ правительствами существуютъ дружескія и интимныя отношенія. Все это выставлялось на видъ газетами всѣхъ странъ, въ особенности Германія.
2) Одно только маленькое обстоятельство не совсѣмъ пріятно поражало внимательныхъ наблюдателей, именно то, что въ то время, какъ всѣ вокругъ нея занимались поѣздкой г. Гирса и свиданіемъ его съ кн. Бисмаркомъ, оффиціозная берлинская печать сохраняла обо всемъ этомъ абсолютное и очевидно преднамѣренное молчаніе. Особенно выдѣлялся въ этомъ отношеніи личный органъ канцлера — Сѣверо-Германская Всеобщая, Газета, которая во все время не обмолвилась ни единымъ словомъ о варцинскомъ свиданіи, точно бы его и не было совсѣмъ. „Что это: дипломатическая сдержанность, или игнорированіе?“ — спрашивали себя упомянутые внимательные наблюдатели, изумляясь тѣмъ болѣе, что
3) судя по тону оффиціозной австро-венгерской печати, визитъ г. Гирса не особенно нравился въ Вѣнѣ. Не то чтобы тамъ чрезмѣрно волновались или негодовали, а такъ… какъ будто съ нѣкоторымъ не то неудовольствіемъ, не то опасеніемъ поглядывали въ сторону Варцина. Но къ счастію, или къ несчастію человѣчества — рѣшить мудрено, а только внимательныхъ наблюдателей на свѣтѣ немного, и загадочное молчаніе берлинскихъ оффиціозовъ прошло мало или даже вовсе незамеченнымъ. Между тѣмъ г. Гирсъ вернулся изъ Варцина въ Берлинъ, гдѣ въ честь его начался рядъ пріемовъ и обѣдовъ и въ то же время
4) разнесся, не появлявшійся прежде, слухъ о томъ, что на возвратномъ пути русскій министръ заѣдетъ въ Вѣну и посѣтитъ австрійскаго министра иностранныхъ дѣлъ, гр. Кальноки. Печать и масса публики регистрировали этотъ слухъ, не придавъ ему никакого значенія. Внимательные наблюдатели опять было насторожили уши, но тотчасъ же перестали объ этомъ думать, основательно разсудивъ, что нѣтъ ничего удивительнаго, если послѣ свиданія съ кн. Бисмаркомъ г. Гирсъ почувствовалъ желаніе повидаться и съ гр. Кальноки. Логически оно даже такъ и слѣдуетъ. Вѣдь Германія — союзница Австріи. Значитъ — свиданіе было успѣшно и миролюбивыя дѣли достигнуты. На это указывалъ, повидимому, и успѣвшій за нѣсколько дней совершенно успокоиться тонъ австрійской оффиціозной печати. Г. Гирсъ уѣзжаетъ изъ Берлина при обстановкѣ, на видъ, самой благопріятной. Не успѣлъ онъ уѣхать, какъ
5) внезапно уста берлинскихъ оффиціозовъ разверзаются. Органъ одного изъ самыхъ близкихъ къ кн. Бисмарку людей (его давнишняго и вѣрнаго помощника, профессора Трейчке) пускается въ ретроспективное разсужденіе о поѣздкѣ г. Гирса и при этомъ заявляетъ, что австро-германскій союзъ зиждется не на одномъ только словесномъ договорѣ, какъ думали до сихъ поръ, но на точно стипулированномъ, писанномъ и подписанномъ трактатѣ. Какъ обыкновенно съ извѣстіями, которымъ придаютъ, или желаютъ придать важность, это сообщеніе, въ самый день его появленія, растелеграфировали во всѣ концы свѣта. Публика пишущая и читающая изумлена и нѣсколько озадачена. Существуетъ писанный трактатъ… До сихъ поръ о немъ молчали… Почему же теперь сочли нужнымъ заявить? Не слѣдуетъ ли изъ этого заключить, что варцинское свиданіе было не такъ успѣшно, какъ казалось?.. Можетъ-быть г. Гирсъ пробовалъ разстроить союзъ Германіи съ Австріей, старался переманить первую на свою сторону, и вотъ теперь ему вѣжливо даютъ понять, что онъ напрасно хлопочетъ, что разстроить союза ему не удастся, а если желаетъ сближенія, то не угодно ли съ обѣими нѣмецкими державами вмѣстѣ… Вѣроятно, онъ оттого и въ Вѣну собирается, что кн. Бисмаркъ „дружески посовѣтовалъ ему это“. Не успѣла Европа хорошенько вникнуть во всѣ эти предположенія и порѣшить, что въ нихъ правильно, что нѣтъ, какъ раздался второй оффиціозный голосъ, письмомъ изъ Берлина въ Вѣну возвѣстившій, что австро-германскій союзъ, обусловливаемый жизненными интересами обоихъ государствъ, настолько тѣсенъ и интименъ, что въ немъ нp3;тъ мѣста ни дли какой иной державы. Опять общее изумленіе, настолько сильное, что оно всѣхъ сбило съ толку. Это ужь казалось не въ бровь, а прямо въ глазъ… „Россію, очевидно, безцеремонно, грубо -отталкивали… Относительно ея не считаютъ даже нужнымъ сохранять самое простое, элементарное приличіе: мало того, что отвергли ея искательство, но ее еще и оскорбляютъ — путемъ газетъ, точно о частномъ дѣлѣ какомъ, разглашаютъ объ этомъ во всеобщее свѣдѣніе. Значитъ, — слухи о чрезвычайной натянутости австро-русскихъ отношеній были справедливы… Австрія торжествуетъ и Россіи придется волей-неволей согласиться на ея требованія, если таковыя были ей представлены, какъ говорили…“ Къ несказанному недоумѣнію публики оказалось однако, что» предполагаемое торжество ея вовсе не привело Австрію въ восторгъ, покрайней мѣрѣ
6) безошибочный камертонъ чувствъ и мыслей правительства — оффиціозные органы австро-венгерской печати отнеслись къ откровеніямъ своихъ берлинскихъ собратовъ съ такой замѣтною сдержанностью, что она сильно смахивала на холодность. Органъ вѣнскаго министерства иностранныхъ дѣлъ объявилъ, что въ австро-германскомъ союзѣ важнѣйшимъ моментомъ является не то — на письменномъ или только словесномъ договорѣ онъ основанъ, а то, что онъ обусловливается возможными интересами обѣихъ имперій и служитъ гарантіей европейскаго мира\ а органъ венгерскаго правительства даже прямо выразилъ сомнѣніе въ существованіи писаннаго договора. Въ отвѣтъ на это третій оффиціозъ имперскаго канцлера, завѣдомо очень близко стоящій къ нему, провозгласилъ, что не только писанный договоръ дѣйствительно существуетъ, но и имѣетъ форму не промеморіи, или протокола, какъ ходили слухи три года тому назадъ, но именно трактата, и подписанъ этотъ трактатъ не министрами только, а самими императорами — Вильгельмомъ германскимъ и Францемъ-Іосифомъ австро-венгерскимъ. При этомъ весьма подробно разсказывалось, какъ кн. Бисмаркъ пріѣхалъ въ Вѣну, какъ велись переговоры между нимъ, гр. Андраши и покойнымъ барономъ Гаймерле, — какъ императоръ Францъ Іосифъ, прочитавъ долженствовавшую служить основой трактата промеморію германскаго канцлера, безъ колебаній согласился подписать трактатъ, не измѣнивъ въ немъ ни единаго слова, — какъ, напротивъ того, императора Вильгельма пришлось долго уговаривать и убѣждать, такъ долго, что кн. Бисмаркъ нашелся вынужденнымъ даже прибѣгнуть къ своей обычной угрозѣ отставкой, и пр. и пр. Засимъ
7) игра германо-австро-венгерскихъ оффиціозовъ продолжалась нѣкоторое время въ томъ же тонѣ и духѣ: германскіе чуть не каждый день сыпали разоблаченіями насчетъ союзнаго трактата, каковыя разоблаченія всѣ клонились къ тому, чтобы выставить на-показъ, до какой степени трактатъ этотъ связываетъ Австрію и какъ безповоротно прикрѣпляетъ ее къ Германіи. Австро-венгерскіе же относительно лишь изрѣдка посвящали свои столбцы этому предмету и при этомъ неизмѣнно, съ особенною тщательностью, подчеркивали мирный характеръ какъ самого трактата, такъ и вообще австро-германскихъ отношеній. Вмѣстѣ съ тѣмъ отъ времени до времени въ разныхъ германскихъ газетахъ появлялись корреспонденціи то изъ Вѣны, то изъ Нешта, въ которыхъ исправлялись разныя неточности въ разоблаченіяхъ канцлерскихъ оффиціозовъ, и все неточности характерныя. По ближайшемъ разслѣдованіи (посредствомъ журнальной, полиціи) оказалось, что всѣ эти исправляющія корреспонденціи пишутся однимъ и тѣмъ же лицомъ, и именно интимнымъ помощникомъ и преданнымъ слугою гр. Андраши. Словомъ, получалось нѣчто довольно неожиданное. Выходило, какъ будто Вѣна весьма недовольна чрезмѣрною горячностью Берлина и усматриваетъ въ ней желаніе не столько помочь Австріи въ затруднительномъ положеніи, сколько скомпрометировать ее. И еще одно, столь же неожиданное, обстоятельство обнаруживалось все явственнѣе и явственнѣе: по мѣрѣ того, какъ Берлинъ горячился, а Вѣна охлаждалась, тонъ этой послѣдней относительно Россіи и возможности такихъ или иныхъ отношеній въ ней въ будущемъ становился все мягче, теплѣй и дружелюбнѣй. Становилось ясно, какъ солнечный день, что, при всей незыблемой прочности и родственной интимности ихъ союза, нѣмецкія державы-сестры не совсѣмъ съ одинаковой точки зрѣнія смотрятъ на вещи. Между тѣмъ, покуда нѣмецкіе оффиціозы задавали въ своихъ газетахъ этотъ, своей рѣжущей ухо дисгармоніей напоминавшій вагнеровскую музыку, концертъ, —
8) г. Гирсъ давно уже успѣлъ пріѣхать въ Римъ и, натурально, представился королю Гумберту и повидался съ его министромъ иностранныхъ дѣлъ. Въ Берлинѣ этимъ немедленно воспользовались. Продолжая, несмотря на видимую холодность Австріи, изображать видъ, будто боятся не за кого иного, какъ за нее, свою дорогую сестру и союзницу (это очевидно входило въ тактику — представлять Австрію окруженною со всѣхъ сторонъ смертельными опасностями, отъ которыхъ одно единственное спасеніе — союзъ съ Германіей), — Берлинъ прикинулся, вдругъ чрезвычайно обезпокоеннымъ пребываніемъ г. Гирса въ Римѣ, такъ-какъ, будто бы, цѣлью этого пребыванія можетъ быть лишь намѣреніе заключить съ Италіей наступательный союзъ противъ Австріи. Посыпались совѣты Австріи держать ухо востро и довольно рѣзкія, отчасти припахивавшія угрозами, предостереженія Италіи, и т. д. и т. д. Австрія, съ своей стороны, опять и на этотъ разъ не выказала ни малѣйшаго безпокойства, а, напротивъ, какъ бы стала еще холоднѣе и заговорила еще самоувѣреннѣе. Такое поведеніе Вѣны видимо раздражало Берлинъ все болѣе, и болѣе. Со стороны оффиціозовъ послышались укоры австро-венгерской печати за то, что она не умѣетъ, какъ слѣдуетъ, цѣнить великія преимущества, вытекающія для Австріи изъ союза съ Германіей, и съ недостаточными благодарностію и почтительностію говоритъ о послѣдней. Они, т. е. германскіе оффиціозы, все свое вниманіе посвящали иностранной политикѣ, повидимому какъ бы забывъ совсѣмъ о внутренней, и расточали угрозы направо и налѣво" безъ счета и безъ мѣры. Изъ странной игра начинала становиться дикой, въ особенности въ виду необычайной и все усиливавшейся сдержанности Вѣны. И вдругъ раздался отчаянный, неистовый аккордъ:
9) германскій генеральный штабъ, скрывшись за анонимомъ оффиціоза, объявилъ ужь не Австрію, а самое Германію въ опасности, которою ей будто бы грозятъ вооруженія и иныя воинственныя мѣры Россіи и дипломатическія усилія ея создать враждебную Германіи коалицію. Забили барабаны, загремѣли трубы и литавры… Война, война близкая, неизбѣжная, грознымъ призракомъ предстала передъ взорами пораженной Европы. Злополучный «народъ», прекрасно знающій, что не кому иному, какъ ему, придется расплачиваться за все своими карманами и боками, затрепеталъ вездѣ отъ страха. На биржахъ поднялся переполохъ. Дрогнула и Вѣна. Она видимо растерялась передъ такимъ неожиданнымъ пассажемъ, и оффиціозы ея заговорили какимъ-то уклончивымъ, почти эзоповскимъ языкомъ, изъ котораго легко было видѣть, что тѣ, чьимъ внушеніямъ повинуются оффиціозы, не успѣли еще дать себѣ отчетъ въ происходящемъ и не знаютъ, какъ держать себя въ виду этого. Тѣмъ не менѣе они и тутъ не измѣнили себѣ, —
10) изъ подвѣдомственнаго имъ стана не раздалось ни одного воинственнаго клика и ни одною рѣзко-враждебнаго Россіи слова. Даже цѣлыми страницами приводимыя германскими оффиціозами цитаты изъ «панславистскихъ произведеній русской печати», — произведеній, будто бы, по ихъ увѣренію, призывавшихъ Россію къ борьбѣ на жизнь и смерть со всѣмъ германскимъ міромъ вообще и въ частности къ немедленному уничтоженію Габсбургской монархіи, — даже эти цитаты, повидимому, нисколько не трогали вѣнскихъ государственныхъ людей. Австро-венгерская независимая печать немножко волновалась и тоже вопіяла о «панславистахъ», оффиціозная же почти не обращала на нихъ вниманія. Ее видимо гораздо болѣе смущали непонятная задорливость и гнѣвъ союзника, чѣмъ коварные замыслы враговъ. Задорливость эту однако весьма скоро какъ рукой сняло. Не прошло недѣли, какъ отъ нея не осталось и слѣда. Не безъ труда намалеванный призракъ войны спрятали до болѣе удобнаго времени и миръ снова объявили обезпеченнымъ. Интермедія этимъ, однако, не закончилась. Заключительною сценой ея явилось —
11) открытое и къ тому же полное негодованія признаніе того неожиданнаго результата, который отмѣченъ нами выше, т. е. холодности и неблагодарности Вѣны. Духъ, руководящій германскими оффиціозами, увидалъ вѣроятно, что однихъ намековъ мало, и счелъ своевременнымъ безъ церемоніи напомнить Австріи, что союзъ ея съ Германіей не одни права предоставляетъ ей, а налагаетъ на нее и извѣстныя обязанности. Два оффиціоза получили приказаніе напасть на Австро-Венгрію за ея неумѣстно-излишнее миро — и руссолюбіе, что они и исполнили со свойственной имъ въ такихъ случаяхъ дерзкою рѣзкостью. Досталось тутъ порядкомъ всѣмъ элементамъ, составляющимъ Габсбургскую монархію" Одинъ изъ оффиціозовъ отщелкалъ славянъ за ихъ симпатіи къ Россіи, а мадьяръ — за то, что они черезчуръ зазнались, черезчуръ вообразили себя господами положенія; правительство въ лицѣ гр. Кальноки, онъ обвинилъ въ стремленіи двухъимператорскій союзъ превратить опять въ трехъимператорскій и вообще въ поползновеніи къ сближенію съ Россіей; наконецъ, не оставилъ въ покоѣ и самую династію, хотя, конечно, ей и не назвалъ прямо по имени, — такъ далеко дерзость не пошла, капельку приличія все-таки сохранили. Пассажъ, относящійся къ династіи, такъ характеренъ и къ тому же такъ, можно сказать, неловко выдаетъ тайную пружину всего дѣла, что мы позволимъ себѣ привести его цѣликомъ. Вотъ онъ: "Просто непостижимо, какъ маленькая, отжившая партія, которая, къ сожалѣнію, все еще находитъ немногочисленныхъ сторонниковъ своихъ среди австрійскихъ нѣмцевъ, хочетъ увѣрить себя и другихъ, будто заключенный въ октябрѣ 1879 года союзъ представляетъ для Германіи болѣе выгодъ, чѣмъ для Дунайской монархіи. Вѣдь вражда Россіи къ Германіи начинается только съ того дня, какъ въ Петербургѣ убгьдилисъ, что путъ въ Константинополь лежитъ не только черезъ Вѣну, но и черезъ Берлинъ[1]. Еслибы Германія когда-либо рѣшилась пожертвовать балканскими интересами Австріи, то ничто не препятствовало бы соглашеніи, между обѣими сѣверными имперіями. Напротивъ, Австрія только цѣною жизненныхъ интересовъ своихъ на юго-востокѣ могла бы купить дружбу Россіи». Нельзя не сознаться, что трудно болѣе яснымъ и опредѣленнымъ образомъ напомнить союзнику, что онъ находится въ полнѣйшей зависимости отъ своего партнера и что стоитъ этому послѣднему отнять отъ него свою мощную покровительственную руку, чтобы поставить его въ болѣе чѣмъ затруднительное положеніе, предавъ его на волю всякимъ непріятнымъ случайностямъ. Другой оффиціозъ, тоже прочитавшій рѣзкую нотацію Австріи и мадьярамъ, подчеркнулъ какъ бы мимоходомъ, но довольно язвительно, что австро-германскій союзъ заключенъ на извѣстный срокъ, именно на пять лѣтъ. Это, очевидно, тоже не нуждалось въ длинныхъ коментаріяхъ. Союзъ заключенъ всего на пять лѣтъ, — слѣдовательно, черезъ годъ и десять мѣсяцевъ, не далѣе, Германія получаетъ снова свободу дѣйствій и можетъ, не подвергаясь обвиненію въ измѣнѣ, приступить къ тому «соглашенію двухъ сѣверныхъ имперій», которому яко бы ничто не препятствуетъ, кромѣ самоотверженнаго желанія великодушной Германіи охранить, хотя бы и съ потерями для себя, балканскіе интересы Австро-Венгріи. Эти угрожающія предостереженія возымѣли свое дѣйствіе. Что происходило въ глубинѣ души Вѣны, когда она прислушивалась къ нимъ, это вѣроятно извѣстно немногимъ, но по наружности
12) она смирилась. Faisant bonne mine а manvais jeu, она, устами своихъ, т. e. собственно вѣнскихъ и пражскихъ, оффиціозовъ объявила, что очень довольна положеніемъ вообще и своими интимными отношеніями къ Германіи въ особенности. Спеціальный органъ министерства иностранныхъ дѣлъ поспѣшилъ объяснить даже, что онъ и самъ именно такъ, а не иначе, понималъ суть австро-германскаго союза, также какъ и невозможность возобновленія въ прежней формѣ союза трехъимператорскаго, что будто бы не разъ и было имъ высказано (хотя такого высказыванія никто не запомнитъ и самъ оффиціозъ оказался бы въ весьма затруднительномъ положеніи, еслибъ отъ него потребовали указать, когда именно онъ высказывалъ что-либо подобное и въ такой категорической формѣ). Что касается до венгерскихъ оффиціозовъ, то они на этотъ разъ отдѣлились отъ своихъ австрійскихъ собратовъ, и не просто смирились, а тѣломъ и душой перебѣжали на сторону собратовъ германскихъ и, подобно имъ и въ совершенно ихъ же тонѣ, принялись метать огнь и пламя и дерзкія угрозы по адресу Вѣны.
Но о причинахъ такого явленія рѣчь впереди, теперь-же замѣтимъ, что на этомъ политическая интермендія окончилась. Публицистическій аппаратъ отложенъ въ сторону. Его роль ограничивается теперь болѣе или менѣе удачными стараніями утишить поднятыя въ журнальномъ мірѣ волны и сгладить произведенное ими непріятное впечатлѣніе. Все, что говорится о Россіи, проникнуто изысканною вѣжливостью и, пожалуй, даже дружелюбіемъ. По отношенію къ Австріи происходитъ почти небывалое еще изліяніе нѣжнѣйшихъ чувствъ. Въ Вѣну поѣхалъ старшій сынъ имперскаго канцлера, гр. Гербертъ Бисмаркъ. Оффиціально объявляется натурально, будто онъ не имѣетъ рѣшительно никакихъ дипломатическихъ порученій, а подобно г. Гирсу поѣхалъ по какимъ-то своимъ домашнимъ дѣламъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ дружественнымъ (хотя и независимымъ) консервативнымъ газетамъ дозволяется говорить, что весьма понятно, если германское правительство, именно въ минуту скрѣпленія отношеній своихъ къ Россіи, чувствуетъ необходимость особенно выставить и подчеркнуть существующія съ 1879 г. связи свои съ Австріей, и поэтому очень возможно, что гр. Гербертъ Бисмаркъ отправился въ Вѣну съ порученіемъ сдѣлать австрійскому правительству точное и полное сообщеніе насчетъ переговоровъ, происходившихъ, при ихъ свиданіи, между имперскимъ канцлеромъ и г. Гирсомъ…
Изложенными 12 пунктами исчерпываются предположенныя нами замѣтки о мелкихъ на видъ подробностяхъ, сопровождавшихъ странную политическую интермендію, которая заставила насъ поставить вопросъ: что хотѣлъ сказать этимъ кн. Бисмаркъ? Даютъ ли замѣтки сколько-нибудь удовлетворительный отвѣтъ на этотъ вопросъ? Намъ кажется, что — да, по крайней мѣрѣ до нѣкоторой степени. Прежде всего для насъ очевидно, что интермедія была разыграй^ отнюдь не для Россіи и еще менѣе для остальной Европы, а собственно и исключительно для Австріи, которая вынуждена была, хоть, и совершенно помимо воли, явиться въ ней дѣйствующимъ лицомъ, а не простымъ зрителемъ, какъ другіе. Затѣмъ столь, же очевидно, что роль публицистическаго аппарата служила отчасти прозрачной маскировкой, отчасти весьма серьезнымъ вспомогательнымъ средствомъ дипломатической акціи, т. е. энергическаго давленія, которое князь Бисмаркъ производилъ тѣмъ временемъ на свою дорогую союзницу, т. е. на Австрію же. И, наконецъ, хотѣлъ онъ всѣмъ этимъ не допуститъ эту свою союзницу до сближенія и соглашенія съ Россіей, въ желаніи чего, вѣроятно, имѣлъ поводъ подозрѣвать ее. Какой именно поводъ, мы, конечно, не знаемъ и знать не можемъ; но что поводъ такого рода могъ существовать, это не подлежитъ сомнѣнію.
Мнѣніе о взаимной непримиримости интересовъ Австріи и Россіи составляетъ одно изъ тѣхъ безспорныхъ общихъ мѣстъ, въ справедливости котораго всѣ глубоко убѣждены, потому что издавна привыкли повторять ихъ. Изъ этого перваго общаго мѣста вытекаетъ другое такое же общее мѣсто, по той же причинѣ пользующееся такой твердо установившейся репутаціей истины, что, какъ видно изъ пункта 11 замѣтокъ, германскіе оффиціозы смѣло употребляютъ его въ видѣ угрозы противъ Австріи. Это второе общее мѣсто — предполагаемая невозможность для Австрія не только обойтись, но и вообще существовать безъ поддержки Германіи, союзъ съ которой поэтому является для нея будто бы неизмѣримо-выгоднѣйшимъ, чѣмъ для Германіи. При поверхностномъ наблюденіи одной внѣшней стороны, оно дѣйствительно представляется такъ; но если приглядѣться поближе и вникнуть въ суть всѣхъ отношеній и условій, то не трудно увидать, что такое представленіе объ этомъ дѣлѣ лишено въ сущности фактическаго основанія. То-есть, въ настоящую минуту и при нынѣ существующихъ политическихъ условіяхъ, дѣло дѣйствительно стоитъ такъ; но при нѣкоторомъ — относительно весьма небольшомъ — измѣненіи условій оно можетъ принять совсѣмъ иное, и притомъ прямо противуположное, настроеніе. Почва для этого есть, и почва твердая, прочная, а не едва сдерживающая тяжесть, колеблющаяся, трясина, какъ та, на которой оно ютится теперь. Дать и себѣ и всей, изнемогающей подъ тяжестью вооруженій и жаждущей міра, Европѣ возможность стать на эту твердую почву зависитъ отъ Россіи. Для этого ей стоитъ только сдѣлать легкій поворотъ фронта — и тогда сказанная почва, которую она теперь заслоняетъ собою, откроется глазамъ всѣхъ. Объяснимъ нашу мысль точнѣе.
Современное политическое состояніе Европы, т. е. положеніе, занимаемое каждымъ государствомъ, отъ великихъ державъ до этого-и третьестепенныхъ государствъ, и взаимныя отношенія ихъ между собой созданы вовсе не Берлинскимъ трактатомъ, какъ почему-то принято думать, а событіями 1866 и 1870 годовъ. Пресловутый трактатъ самъ явился лишь слѣдствіемъ этихъ событій, которыя придавили всѣ прочія наслоенія и тяжелымъ пластомъ залегли въ основу всѣхъ отношеній. Каждую изъ державъ они вынудили болѣе или менѣе радикально измѣнить свои политическіе виды, а для нѣкоторыхъ поставили и совсѣмъ новыя цѣли, на входившія прежде въ разсчетъ. Ужь одно образованіе въ самой серединѣ. Европы могущественной, основанной почти исключительно на милитаризмѣ, имперіи само по себѣ должно было измѣнить характеръ всѣхъ политическихъ комбинацій окружающихъ государствъ. А такъ какъ эта имперія, при процессѣ своего образованія, на половину раздавила и отодвинула далеко въ сторону государство, служившее до тѣхъ поръ центромъ и стоявшее во главѣ европейской политики — Францію и, кромѣ того, радикально перемѣстила центръ тяжести другого государства — Австріи, которую принудила сдѣлать крутой volte-face въ сторону Востока и ему отнынѣ посвятить всѣ свои силы и все свое вниманіе, то ясно, что отъ прежнихъ отношеній не могло остаться и слѣда. Все спуталось, перемѣшалось. Выбитая изъ колеи, жизнь вездѣ приняла характеръ чего-то переходнаго, временнаго. Наибольшая путаница внесена послѣднимъ изъ упомянутыхъ непосредственныхъ результатовъ образованія новой имперіи, т. е. перемѣщеніемъ политическаго центра тяжести Австріи съ запада на востокъ. Это обстоятельство безконечно осложнило и довело до крайней степени напряженности и безъ того уже сложный вопросъ, издавна составляющій больное мѣсто Европы — вопросъ восточный.
Было бы, можетъ-быть, черезчуръ смѣло утверждать, что, въ моментъ вышеупомянутаго крутого поворота въ политикѣ Австріи, вопросъ этотъ фактически стоялъ уже на правильной дорогѣ. Но несомнѣнно, что за послѣднія десятилѣтія онъ въ принципѣ началъ постепенно принимать болѣе нормальное направленіе, дававшее нѣкоторое право надѣяться на болѣе правильное и относительно мирное разрѣшеніе его въ будущемъ. Эта надежда казалась тѣмъ болѣе основательной, что указываемое нами принципіальное измѣненіе въ направленіи восточнаго вопроса замѣчалось въ отношеніи — если не европейской политики, то европейской общественной мысли — къ той именно части турецкихъ владѣній, которыя искони составляли самую жгучую и опасную сторону всего вопроса — къ Балканскому полуострову. Абсолютная неспособность Турціи, какъ государства, занимать отведенное ей, послѣ Крымской кампаніи, мѣсто среди другихъ европейскихъ державъ, неспособность турокъ, какъ націи, пріобщиться къ окружающей ихъ европейской культурѣ и хоть до нѣкоторой степени усвоить ее себѣ — сдѣлались общепризнаннымъ фактомъ, противъ котораго никто уже не спорилъ. Самые ревностные друзья турокъ разсуждали о раздѣлѣ наслѣдства умирающей Турціи, а не о возможности ея жизни. Но тогда какъ на азіатскія и африканскія владѣнія Турціи продолжали по-прежнему смотрѣть какъ на нѣкіе необитаемые острова, подлежащіе дѣйствію примѣненнаго къ международнымъ отношеніямъ древняго римскаго us prima occupandi, относительно Балканскаго полуострова начало постепенно завоевывать себѣ право гражданства извѣстное французское мотто: l’Orient pour les orientaux. Сложилась и стала мало-по-малу проникать въ общее сознаніе мысль о правѣ балканскихъ народностей на самостоятельное и независимое существованіе и въ то же время стали появляться признаки проникновенія въ сознаніе европейскихъ обществъ и другой мысли, именно — мысли о правомѣрности притязаній Россіи на преобладающее вліяніе на Востокѣ, съ которымъ, такъ тѣсно связываютъ ее матеріальные интересы и духовное родство съ населяющими его народностями.
Въ послѣднее время вовсе не рѣдкость встрѣтить въ различныхъ сочиненіяхъ французскихъ и въ особенности англійскихъ признаніе о неизбѣжности и извѣстной правомѣрности разрѣшенія восточнаго вопроса именно въ указанномъ направленіи, путь къ которому значительно облегчился прорытіемъ Суэзскаго канала, отнявшаго у Константинополя часть его великаго мірового значенія. Внезапное появленіе на востокѣ Австріи, въ качествѣ новаго дѣятельнаго фактора, претендующаго ужь не на преобладающее вліяніе только, а прямо на господство, на фактическое владычество именно на Балканскомъ полуостровѣ, сразу уничтожило всѣ эти едва пробивавшіеся добрые всходы на нивѣ европейской общественной мысли. Оно, если можно такъ выразиться, сорвало съ цѣпи всѣ утихнувшіе и начинавшіе засыпать можетъ-быть вѣчнымъ сномъ алчные инстинкты, всюду вызвало опять къ дѣятельности жажду захвата, завоеваній, безъ вниманія къ какимъ бы то ни было правамъ завоевываемыхъ. Первое порожденіе этой пробудившейся общей алчности — Берлинскій трактатъ — явился въ буквальномъ смыслѣ, какъ выразился о немъ итальянскій посолъ, графъ Корти, «la force des puissants dirigйe contre le droit des faibles». Съ той поры восточный вопросъ снова сталъ яблокомъ раздора въ Европѣ и сѣменемъ всѣми предчувствуемой и открыто подготовляющейся вездѣ общей безпощадной борьбы. Установилось положеніе совершенно невыносимое, — до такой степени невыносимое, что даже съ грѣхомъ пополамъ сохраняемый еще миръ перестаетъ уже радовать европейскіе народы и въ массахъ положительно начинаетъ высказываться желаніе, чтобы поскорѣе что ли разразилась всеобщая война и прекратилось, наконецъ, это состояніе болѣзненно-напряженнаго ожиданія.
Между тѣмъ вглядитесь внимательнѣе: для кого это невыносимое положеніе представляетъ выгоду? — Конечно, не для Англіи съ Франціей, которыя давно уже бросили всякія мечты о присвоеніи себѣ той или другой части Балканскаго полуострова, а тѣ турецкія владѣнія, которыя намѣтили для себя въ другихъ частяхъ свѣта, имѣютъ полную возможность пріобрѣсти безъ всеобщей кровопролитной катастрофы. Ужь, разумѣется, не выгодно оно и для Россіи, которую притязанія Австріи грозятъ лишить плодовъ такъ долго и съ такимъ тяжкимъ трудомъ веденной вѣковой борьбы съ Турціей и вынуждаютъ, поэтому, ab ovo начинать изъ-за тѣхъ же цѣлей новую, еще болѣе страшную и тяжелую борьбу съ новымъ врагомъ. Наконецъ, всѣхъ менѣе выгодно настоящее положеніе для бѣдной кажущейся виновницы его — для Австріи, которую ея новая восточная политика буквально поставила въ положеніе человѣка, сидящаго на пороховой бочкѣ, съ дамокловымъ мечомъ надъ головой. Всѣ признаютъ трудности принятой на себя Австріей задачи, но никто можетъ-быть не сознаетъ всей глубины этихъ трудностей въ такой мѣрѣ, какъ сама, Австрія, и никто не понимаетъ лучше ея, какою вѣчно присущей смертельной опасностію является для нея враждебное соперничество съ Россіей. Въ Вѣнѣ въ совершенствѣ отдаютъ себѣ отчетъ въ томъ, что, съ одной стороны, въ силу образовавшихся тамъ за послѣднюю четверть вѣка условій, на Балканскомъ полуостровѣ нѣтъ и не можетъ быть свободнаго мѣста для Австріи и что это мѣсто приходится ей расчищать себѣ путемъ насилій и борьбы; съ другой — что этотъ путь, ни по историческимъ традиціямъ, ни по натурѣ ея, не свойствененъ Австріи, никогда, въ теченіе всей ея исторіи, не удавался ей и нѣтъ никакихъ вѣроятій, чтобъ удался впредь.
Единственная держава, которой современное невыносимое положеніе Европы представляетъ дѣйствительныя и несомнѣнныя выгоды, это та самая новая имперія, которая своимъ образованіемъ перевернула вверхъ дномъ европейскую политику: это — Германія. Выгоды ея въ этомъ двоякія: во-первыхъ, восточная политика Австріи служитъ форпостомъ движенія германизма на. востокъ и открываетъ для черезчуръ континентальной Германіи путь къ недостающимъ ей морямъ; во-вторыхъ, и это еще важнѣе, вѣчно висящая теперь надъ головой Австріи смертельная опасность: даже противъ ея воли привязывая Австрію къ Германіи, къ союзу съ нею, избавляетъ послѣднюю отъ той безусловной изолированности, въ которой сна иначе неизбѣжно находилась бы, разумѣется, подвергаясь при этомъ всѣмъ опасностямъ, сопряженнымъ обыкновенно съ такимъ положеніемъ. Быть предоставленнымъ однимъ собственнымъ силамъ неудобно для каждаго государства и потому всѣ они, какъ извѣстно, стараются заручиться хоть однимъ союзникомъ. По если для прочихъ державъ изолированность представляетъ только неудобства и въ самомъ крайнемъ случаѣ — рискъ болѣе или менѣе чувствительныхъ потерь, то для современной Германіи, при ея въ высшей степени критическомъ внѣшнемъ и внутреннемъ положеніи, она могла бы, въ одинъ прекрасный день, явиться прямо смертнымъ приговоромъ. Дѣло въ томъ, что новая имперія далеко не такъ прочна и могущественна на дѣлѣ, какъ это кажется съ виду. Она даже не успѣла еще поставить ногу на твердую почву, а все продолжаетъ такъ-сказать балансировать въ воздухѣ на туго натянутомъ канатѣ.
Германскіе государственные люди, не устающіе, съ легкой руки графа Мольтке, повторять при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ, что Германія со всѣхъ сторонъ окружена врагами, что съ запада и востока грозятъ ей опасности и что ей, поэтому, и подумать нельзя убавить хоть одного солдата, или одну пушку въ своей колоссальной арміи, а надо, напротивъ, каждый годъ все увеличивать и увеличивать число ихъ, --эти государственные люди до нѣкоторой степени правы. Дѣйствительно, положеніе Германіи преисполнено опасностей всякаго рода, хотя въ ряду этихъ опасностей внѣшніе враги, на которыхъ однихъ указываютъ ея государственные люди, отнюдь не занимаютъ перваго мѣста. Конечно, и внѣшнія опасности, угрожающія Германіи, велики, и иначе оно и быть не можетъ, если принять во вниманіе тотъ путь кровавыхъ насилій и — скажемъ — ловкихъ дипломатическихъ маневровъ, которымъ образовывалась новая имперія, и то чрезвычайное нарушеніе равновѣсія, которое ея возникновеніе причинило въ Европѣ.
Безспорно также, что заносчивость молодой имперіи, ея плохо скрываемыя стремленія къ захватамъ и широкія претензіи на гегемонію въ совѣтахъ Европы, чуть только не на предписываніе законовъ каждой державѣ въ отдѣльности и всѣмъ имъ вмѣстѣ, значительно увеличиваютъ число этихъ опасностей, создавая Германіи враговъ даже тамъ, гдѣ ихъ, казалось бы, и ожидать нельзя. Но совсѣмъ этимъ она могла бы кое-какъ справиться, особенно когда съ теченіемъ времени обстоятельства заставили бы ее поубавить свою самонадѣянность, заносчивость и алчность. А главная бѣда (для нея) въ томъ, что молодая имперія нравственно несостоятельна и внутри самой себя не имѣетъ задатковъ прочной будущности въ томъ видѣ, какой она приняла съ 1870 года. У нея есть сила, и весьма могучая, — этого отрицать нельзя, — но сила чисто внѣшняя, вся заключающаяся въ арміи, въ оружіи, а такая сила, какъ, думаемъ, всякій согласится, ненадежна и ея одной слишкомъ недостаточно для той роли, на которую претендуетъ и которую дѣйствительно временно играетъ Германія. Для того, чтобы занимать преобладающее положеніе въ Европѣ и быть вліятельнѣйшимъ факторомъ европейской политики, мало располагать превосходнѣйшей, миліонною арміей, — надо еще и въ культурномъ отношеніи стоять выше другихъ государствъ. А вотъ этого-то новой имперіи и не хватаетъ. По культурѣ Германія вообще стоитъ ниже Англіи, Франціи, Италіи и нѣкоторыхъ второстепенныхъ государствъ, каковы: Швейцарія, Бельгія, Голландія. Современная же имперія, совершенно несправедливо именуемая Германской, стоитъ ниже, и притомъ гораздо ниже, всей остальной Европы, — разумѣется, за исключеніемъ восточныхъ государствъ. Говоримъ — «несправедливо именуемая» потому, что въ новой имперіи настоящій германскій, чистокровный нѣмецкій элементъ играетъ чисто страдательную роль и не только не сообщаетъ новой имперіи особенностей своего характера, не накладываетъ на нее печать своего національнаго духа, но самъ принужденъ сгибаться и вытягиваться по чужой мѣркѣ, укладываться въ чужія формы. Германская по имени, новая имперія на дѣлѣ — прусская, ибо въ ней деспотически властвуютъ Пруссія, пруссаки, т.-е. государство исключительно военное, насквозь проникнутое совершенно несоотвѣтствующимъ идеямъ вѣка духомъ милитаризма, и народъ, во-первыхъ, не чисто нѣмецкаго происхожденія, а представляющій смѣсь нѣмецкаго элемента со славянскимъ, и, во-вторыхъ, и по развитію, и по нравамъ, и по условіямъ быта, по культурѣ вообще, — словомъ, стоящій безъ всякаго сравненія ниже всѣхъ прочихъ своихъ соплеменниковъ. Это преобладаніе низшей культуры надъ высшей естественно должно было немедленно же оказать весьма невыгодное для послѣдней дѣйствіе. Такъ оно и случилось. Съ самаго перваго момента возникновенія новой имперіи, вліяніе ея въ Европѣ отразилось попятнымъ движеніемъ во всѣхъ сферахъ культурной жизни. Въ политикѣ, куда, подъ вліяніемъ тысячелѣтней цивилизаціи, стали, наконецъ, едва замѣтно, но все же проникать понятія права и справедливости, прусская Германія выдвинула впередъ первобытный принципъ грубой силы, беззастѣнчиво провозгласивъ желѣзо и кровь единственными факторами международныхъ отношеній. Въ сферѣ экономической она породила отчаянную, безпримѣрную со временъ Лау биржевую игру и такой разгулъ спекуляціи, какого никогда еще не видывали. Печать низведена ею до степени пресмыкающагося гада, каковымъ названіемъ кн. Бисмаркъ и окрестилъ ее. Въ наукѣ, по собственному выраженію одного изъ выдающихся германскихъ ученыхъ, завелась «научная лейбъ-гвардія Гогенцоллерновъ», генералы и полковники которой, не колеблясь, искажаютъ науку, подчиняя ее требованіямъ политическаго положенія современной прусской Германіи.
Весьма вѣроятно, что они дѣлаютъ это совершенно безсознательно, будучи въ душѣ убѣждены въ истинѣ того, что проповѣдываютъ въ лекціяхъ и произведеніяхъ своихъ. Но нѣмецкое общество понимаетъ это иначе и, въ pendant къ бисмарковской «Reptilienpresse», называетъ многочисленную группу профессоровъ — лейбъ-гвардейцевъ — «Reptiliengelherte»; а наукѣ вѣдь не легче отъ того, безсознательно или сознательно и предумышленно искажаютъ ее внесеніемъ въ нее фальшивыхъ понятій, да не легче и молодому поколѣнію, понятія котораго слагаются на основаніи этой искаженной науки. Наконецъ, въ художественной литературѣ: въ беллетристикѣ, въ поэзіи и во всѣхъ отрасляхъ искусствъ — въ музыкѣ, въ живописи, въ скульптурѣ, даже въ сценическомъ искусствѣ — замѣчается почти полный застой. Не говоря ужь о геніяхъ, невозможно указать даже ни на одинъ блестящій, дѣйствительно замѣчательный талантъ, который появился бы за послѣднія 15—16 лѣтъ, т. е. за германско-имперскій періодъ. И это не въ одной Германіи только, а во всей Европѣ. Въ сферѣ умственной, какъ и въ политической, новая имперія реагируетъ на всѣ прочія государства и заставляетъ ихъ вмѣстѣ съ собой или двигаться назадъ по пути культуры, или, въ лучшемъ случаѣ, неподвижно стоять на одномъ мѣстѣ. Подъ ея вліяніемъ геній вездѣ отсутствуетъ, живая мысль какъ бы чѣмъ-то подавлена, фантазія спитъ. Единственная область, которая въ опаснѣйшихъ размѣрахъ прогрессируетъ, благодаря вліянію современной Германіи, это — область военная. Милитаризмъ грозитъ пустить корни даже въ такихъ странахъ, гдѣ, казалось бы, для него нѣтъ и не можетъ быть почвы, какъ, напримѣръ, въ Англіи, гдѣ начинаютъ время отъ времени появляться разсужденія о томъ, что существующая въ ней нынѣ военная система никуда не годится и что Англіи непремѣнно слѣдуетъ завести себѣ соотвѣтствующую ея политическому положенію постоянную армію. Да что говорить объ Англіи, — даже обезпеченныя международнымъ договоромъ, гарантирующимъ нейтральность ихъ владѣній, Бельгія и Швейцарія — и тѣ такъ заботливо относятся къ своимъ арміямъ, какъ никогда не дѣлали до сихъ поръ. И это весьма естественно.
Неправильно называемая Германской, Прусская имперія, съ своимъ милитарнымъ строемъ и духомъ, представляетъ какъ бы укрѣпленный лагерь, раскинутый посреди Европы, и очень понятно, что всѣ сосѣди съ опасеніемъ поглядываютъ на этотъ лагерь и мало-по-малу сами стремятся завести у себя охранительный частоколъ изъ штыковъ. Еще нѣсколько лѣтъ усиленной дѣятельности въ этомъ направленіи — и вся Европа превратится въ рядъ укрѣпленныхъ лагерей, чѣмъ, надо полагать, по пословицѣ: si vis pacem, para bellum, — и приблизится къ идеалу вѣчнаго мира, — этому бѣдному идеалу, столь осмѣиваемому нынѣшними законодателями Европы — пруссаками. Господство безнравственныхъ принциповъ въ политикѣ, застой въ умственной жизни и торжество милитаризма прямымъ и неизбѣжнымъ послѣдствіемъ своимъ имѣютъ усиленіе реакціонныхъ и вообще крайнихъ элементовъ въ обществѣ. Это мы и видимъ теперь. Съ одной стороны происходитъ страстная, не знающая никакого удержу въ своей страстности, агитація анархистовъ, не останавливающихся ни передъ какими преступленіями для достиженія своихъ цѣлей; съ другой — со многихъ сторонъ раздаются громкіе, настойчивые призывы назадъ, во мракъ среднихъ вѣковъ. Въ центрѣ-прусской Германіи, въ Берлинѣ, многія лица, вліятельныя, какъ въ высшихъ кругахъ общества, такъ и въ литературѣ и даже въ наукѣ, со смѣлостію, по-истинѣ поразительной, публично произносятъ апологіи среднимъ вѣкамъ, ихъ политическому и общественному строю. И эти апологіи выслушиваются и имъ аплодируютъ. Правда, аплодируетъ только извѣстная часть Пруссіи, остальная же Европа только слушаетъ съ изумленіемъ. Но она при этомъ не выказываетъ, по крайней мѣрѣ не выражаетъ ни негодованія, ни презрѣнія, а это ужь само по себѣ достаточно-печальный признакъ.
Итакъ, умственный застой, политическая безнравственность, усиленіе милитаризма и реакціонныхъ стремленій, — словомъ, какъ сказано, понятное движеніе во всѣхъ сферахъ культурной жизни — вотъ чѣмъ подарила Европу въ бурѣ кровавой войны возникшая среди нея новая имперія. Вредное дѣйствіе ея вліянія чувствуется вездѣ, но не вездѣ и не всѣми понимается истинная причина, порождающая это дѣйствіе, по крайней мѣрѣ мы не можемъ припомнить, чтобы кто-либо, внѣ самой Германіи, опредѣленно и ясно формулировалъ ту мысль, что печальное умственное состояніе Европы въ настоящее время составляетъ логически-необходимое послѣдствіе чрезмѣрнаго преобладанія низшаго по культурѣ государства. За то въ Германіи эта мысль и сознана, и формулирована вполнѣ точно и стремленіе выйти изъ этого ненормальнаго положенія, освободиться изъ-подъ этого принижающаго гнета низшей культуры развивается тамъ съ поразительною быстротой. Кто не жилъ въ Германіи за послѣдніе два-три года, тотъ едва ли и представитъ себѣ, съ какою силой, не по днямъ, а по часамъ, растетъ здѣсь ненависть къ Пруссіи и какое отвращеніе внушаетъ всему непрусскому населенію это хваленое «объединеніе»… подъ прусскою каской. Австрія никогда не пользовалась особенною популярностію въ Германіи, а Габсбурги были тамъ просто ненавидимы; но 10 лѣтъ прусскаго владычества заставили все это позабыть и никогда можетъ-быть, во всю свою 600-лѣтнюю исторію, не удавалось Габсбургамъ такъ легко надѣть германскую корону, какъ могли бы они сдѣлать это теперь, еслибы съумѣли взяться за дѣло. Не сопротивленіе, не вражда, а охотное согласіе образованнаго общества и восторженная радость массы населенія встрѣтили бы ихъ, еслибы, въ свою очередь, ставъ во главѣ великаго дѣла, такъ недобросовѣстно выполненнаго Пруссіей, они предложили Германіи дѣйствительное и полное объединеніе нѣмецкой націи, — объединеніе не въ формѣ заключенія всего, превращеннаго въ массу солдатъ, народа въ одной общей казармѣ, каковымъ является теперешнее прусское псевдо-объединеніе, а на широкой, открытой почвѣ культурныхъ требованій времени, въ исконномъ, древне-германскомъ духѣ свободы и права. Габсбурги могли бы имѣть успѣхъ даже и въ такомъ случаѣ, еслибъ имъ пришлось исключить изъ этого объединенія лишь на половину нѣмецкихъ пруссаковъ, но въ сущности имъ вовсе нѣтъ надобности прибѣгать къ такой крайности. Классическіе «пруссаки», т. е. то воплощеніе милитаризма, суровой дисциплины и безпощадной жестокости, представленіе о которомъ непремѣнно возникаетъ въ умѣ каждаго, при словѣ «пруссакъ», — этотъ классическій типъ и въ самой Пруссіи составляетъ теперь меньшинство. Во всей своей первобытной красѣ и. силѣ онъ сохранился еще въ высшихъ слояхъ общества, въ юнкерской аристократіи, въ арміи — среди офицеровъ, отчасти въ чиновномъ мірѣ, да еще въ кружкѣ профессоровъ-лейбъ-гвардейцевъ. Въ буржуазіи онъ замѣтно пропадаетъ и смягчается, а въ народѣ его, можно сказать, и совсѣмъ нѣтъ. На народныя массы, въ особенности на рабочихъ, побѣдоносныя войны, слава и могущество произвели дѣйствіе какъ разъ обратное противъ того, какому подверглась интеллигенція. Послѣдняя преисполнилась шовинизма и дерзкой заносчивости, а въ первыхъ погасъ всякій воинственный пылъ и милитарный режимъ съ каждымъ днемъ становится имъ противнѣй и нестерпимѣй. Еслибъ имъ представилась возможность, цѣною признанія Габсбурговъ императорами объединенной Германіи, купить себѣ освобожденіе отъ этого ненавистнаго режима и обусловливаемыхъ имъ непомѣрныхъ матеріальныхъ тягостей, они едва ли выказали бы особенно упорное сопротивленіе. Конечно, безъ борьбы съ ихъ стороны дѣло не обошлось бы, но эта борьба навѣрное была бы относительно легка, потому что пламеннаго энтузіазма въ ней быть не можетъ.
Все это какъ нельзя лучше извѣстно въ Берлинѣ, гдѣ изъ власть имѣющихъ людей рѣшительно ни одинъ не обольщаетъ себя иллюзіями насчетъ незыблемой прочности нынѣшней Германской имперіи и положенія въ ней Пруссіи. Менѣе же всѣхъ, конечно, обольщается иллюзіями создатель всего этого, кн. Бисмаркъ. Естественно, поэтому, что онъ съ особенною бдительностью слѣдитъ за Австріей и больше всего на свѣтѣ старается не допустить ее до сближенія съ Россіей, т. е. до сближенія отдѣльнаго, помимо Германіи. Вмѣстѣ съ Германіей и при ея посредствѣ онъ допуститъ, пожалуй, и "формальный союзъ, не только простое сближеніе, но при иныхъ условіяхъ — никогда. Онъ скорѣе заставитъ самоё Германію, не дожидаясь вызова, придраться къ первому встрѣчному предлогу и, въ союзѣ съ Австріей, объявить войну Россіи, или, наоборотъ, рискнетъ, отказавшись отъ части своихъ широкообъемлющихъ замысловъ, въ союзѣ съ Россіей стереть съ карты Европы Австрію, чѣмъ допуститъ ихъ до отдѣльнаго соглашенія между собой. И если что-нибудь на свѣтѣ въ состояніи смутить кн. Бисмарка и привести его въ ярость, такъ это именно шагъ которой-нибудь изъ этихъ державъ, или только подозрѣніе о готовности ихъ сдѣлать шагъ въ этомъ направленіи. Страшенъ для него возможный союзъ Россіи съ Франціей, — къ тяжелымъ жертвамъ вынуждаетъ онъ Германію, — но во сто кратъ страшнѣе перспектива союза Россіи съ Австріей. Въ первомъ случаѣ онъ, во-первыхъ, въ австро-германскомъ оборонительномъ и наступательномъ союзѣ имѣетъ достаточный противовѣсъ франко-русскому союзу. Во-вторыхъ, осуществленію послѣдняго онъ можетъ препятствовать скрытымъ содѣйствіемъ къ возбужденію такого рода вопросовъ, которые или интересуютъ лишь одного изъ предполагаемыхъ союзниковъ, ни мало не затрогивая интересовъ другого, или же дѣлаютъ ихъ интересы противуположными другъ другу. Таковы, напримѣръ, вопросы тунисскій и египетскій, весьма близкіе Франціи, но очень мало и то лишь косвенно касающіеся Россіи; вопросъ черногорскій или дунайскій, непосредственно интересующіе Россію, но почти совсѣмъ безразличные для Франціи; наконецъ, вопросъ о взаимной выдачѣ государственныхъ преступниковъ и вообще о международной соціалистско-анархистской агитаціи, которая только въ послѣднее время — и, навѣрное, къ великому неудовольствію кн. Бисмарка — обратила на себя неблагосклонное вниманіе французскаго правительства. Въ-третьихъ, еслибы дѣло дошло до войны между Франціей и Россіей съ одной стороны и Германіей и Австріей съ другой, это было бы само по себѣ почти общеевропейскою войной, въ которой волей-неволей приняли бы большее или меньшее, прямое или косвенное, участіе и всѣ остальныя государства, такъ что когда затѣмъ наступитъ время заключенія мира, всѣ державы будутъ одинаково -заинтересованы въ томъ, чтобъ условія его не были черезчуръ выгодны для одной какой-либо стороны. Въ-четвертыхъ, наконецъ — и это самое важное — франко-русскій наступательный союзъ можетъ быть направленъ только противъ Германской имперіи; въ войнѣ съ такой коалиціей за Гогенцоллернами стояла бы вся Германія и какъ одинъ человѣкъ, да послѣдняго издыханія, боролась бы съ заклятыми врагами.
При союзѣ Россіи съ Австріей не можетъ быть и рѣчи ни объ одномъ изъ изложенныхъ, весьма выгодныхъ для кн. Бисмарка, удобствъ. Прежде всего, противъ такого союза нѣтъ и не можетъ быть противовѣса. Россію, правда, никто въ Европѣ не любитъ. Но за то существованіе Австріи всѣми признается — и небезъосновательно — необходимымъ для сохраненія европейскаго равновѣсія и въ интересахъ этого же равновѣсія еще необходимѣй сократить такъ существенно нарушившую его Германію. Такое сокращеніе послужило бы залогомъ спокойствія для всей Европы, потому что однимъ это возвратило бы по праву принадлежащее имъ мѣсто, отъ другихъ устранило бы вѣчно присущую имъ теперь тревогу потерять свою независимость, всѣхъ освободило бы отъ гнета милитаризма. Слѣдовательно, поддерживать могучую (съ виду), воинственную и алчную Гогенцоцлернскую имперію противъ безсильной нынѣ имперіи Габсбурговъ никому, за исключеніемъ развѣ Италіи, и въ мысль не придетъ, тогда какъ въ поддержкѣ Австріи противъ Германіи весьма многіе могутъ найти свою выгоду. Затѣмъ жизненные интересы Россіи и Австріи на Востокѣ отнынѣ такъ непосредственно соприкасаются, такъ тѣсно связаны между собою, что эти державы могутъ быть только или открытыми врагами, или задушевными друзьями. Постоянно удерживать ихъ вдали другъ отъ друга, по очереди занимая каждую специфическими интересами ея въ другой сторонѣ, не представляется возможнымъ, потому что эти специфическіе интересы — русскіе въ Азіи, австрійскіе въ отношеніяхъ къ Италіи — не такого свойства, чтобы поглощать всѣ силы Россіи и Австріи. И та и другая совершенно въ состояніи удѣлять имъ извѣстную долю вниманія (т. е., выражаясь точно, держать ихъ въ респектѣ), не отвлекаясь отъ главнаго предмета — отъ Востока. Кромѣ того, русско-австрійская война противъ Германіи не имѣетъ никакихъ шансовъ превратиться въ общеевропейскую, такъ какъ, помимо вышесказанной общей выгоды для нихъ отъ пораженія Германіи, ни одно изъ европейскихъ государствъ не можетъ быть настолько непосредственно заинтересовано въ такой войнѣ, чтобы взяться за оружіе, развѣ лишь въ такомъ случаѣ, еслибы, паче чаянія, успѣхъ склонился въ сторону Германіи. Наконецъ — и это, опять-таки, самое важное — русско-австрійская война была бы направлена не противъ Германіи, а исключительно противъ Пруссіи, что, разумѣется, радикально измѣнило бы и характеръ, и шансы ея. Не говоря ужь объ искреннѣйшихъ симпатіяхъ всего цивилизованнаго міра, враги Пруссіи, по всѣмъ вѣроятіямъ, встрѣтили бы не только сочувствіе, но и содѣйствіе населенія всей южной Германіи. А что ужь этого содѣйствія не встрѣтила бы Пруссія, это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію.
Не трудно понять, чѣмъ грозила бы подобная война Пруссіи и Гогенцоллернамъ, особенно если принять во вниманіе, что у Австріи, у Габсбурговъ, все-таки есть выборъ. Они могутъ пойти на ростокъ, или на западъ, смотря но тому, какъ сложатся обстоятельства и кого судьба пошлетъ имъ въ компаньоны. У Пруссіи же и у Гогенцоллерновъ выбора нѣтъ. Внѣ Германіи и тѣ и другіе неизбѣжно теряютъ почву и утрачиваютъ всякое значеніе. Правда, они могутъ съ усиленной энергіей продолжать свое вѣковое стремленіе на востокъ же, въ сторону Польши и Россіи. Но тогда они должны вступить въ борьбу на жизнь и смерть съ Россіей, — борьбу, въ которой Пруссія, безъ поддержки Германіи и Австріи, неизбѣжно будетъ побѣждена, и притомъ, устраняя даже совсѣмъ капитальнѣйшій въ этомъ случаѣ вопросъ о государственномъ могуществѣ Россіи, при той комбинаціи, которая только-что изложена нами, сила и энергія славянскаго самосознанія и славянская солидарность возрастутъ настолько, что скорѣе можно ожидать возрожденія славянства въ забытыхъ уголкахъ самой Пруссіи, чѣмъ отступленія его передъ напоромъ пруссаковъ въ польскихъ и русскихъ земляхъ.
Такимъ образомъ австро-германскій союзъ, представляя несомнѣнныя выгоды для Австріи, которой онъ въ значительной мѣрѣ гарантируетъ, иначе едва ли и мыслимый для нея, путь на Востокъ, является безусловно-жизненнымъ вопросомъ для Пруссіи, единственнымъ условіемъ, при которомъ она можетъ разсчитывать сохранить и укрѣпить свое положеніе въ Германіи. Говоримъ — «единственнымъ» потому, что раздѣлъ Австріи и полное исчезновеніе, какъ таковой, съ карты Европы далеко не были бы такимъ условіемъ. Не были бы по двумъ капитальнымъ причинамъ: во-первыхъ, потому, что преждевременное присоединеніе австрійскихъ нѣмецкихъ провинцій значительно усилило бы и безъ того сущещественно враждебный Пруссіи чистокровный нѣмецкій и вдобавокъ еще католическій элементъ. Южная Германія сдѣлалась бы тогда силой, съ которой Пруссіи необходимо было бы очень и очень считаться, а это, разумѣется, не упрочило бы, а, наоборотъ, сдѣлало бы еще болѣе проблематичнымъ ея абсолютное господство въ Германіи. Во-вторыхъ, для Пруссіи страшны не столько Австрія съ ея славянскимъ и мадьярскимъ элементами, сколько Габсбурги. Еслибы можно было какимъ-нибудь способомъ устранить съ лица земли этихъ вѣковыхъ враговъ Пруссіи и соперниковъ Гогенцоллерновъ, — устранить всѣхъ до единаго, такъ, чтобы самое имя ихъ осталось лишь славнымъ историческимъ воспоминаніемъ, подобно имени Гогенштауфеновъ, — тогда и усиленіе южной Германіи не представляло бы такой серьезной опасности, — съ нимъ можно было бы спорить. По такъ какъ устранить Габсбурговъ невозможно, то и приходится считаться съ ними еще болѣе, чѣмъ со всѣми прочими условіями вмѣстѣ. Считаться же въ данномъ случаѣ значитъ создать для Габсбурговъ такое высокое, блестящее и прочное мѣсто внѣ Германіи, которое, удовлетворяя вполнѣ и личному самолюбію ихъ, и ихъ родовому често- и властолюбію, заставило бы ихъ самихъ вполнѣ примириться съ существующимъ положеніемъ вещей и не обращать больше взоровъ на Гер. манію, чтобы тамъ ни происходило. Будь внутреннее положеніе Германіи иное, это дѣло можно бы отложить на неопредѣленное время, выжидать удобнаго случая, не форсируя людей и событій. Но, подъ наружнымъ спокойствіемъ Германіи, въ ней происходитъ кипучая внутренняя работа, которая легко можетъ въ самомъ скоромъ времени привести къ взрыву. А при малѣйшемъ стараніи со стороны Габсбурговъ есть всѣ вѣроятія, что реставрація, которая, разумѣется, не замедлитъ послѣдовать за взрывомъ, произойдетъ не въ пользу Гогенцоллерновъ, а въ пользу Габсбурговъ. Такой результатъ тѣмъ болѣе вѣроятенъ, что Гогенцоллернамъ нельзя разсчитывать ни на чью постороннюю помощь. Времена, когда вся Европа ополчилась на защиту Бурбоновъ, прошли безвозвратно, а еслибъ и могли еще до нѣкоторой, весьма слабой, степени вернуться, то ужь, конечно, не ради Гогенцоллерновъ, повелителей милитарной Пруссіи, столь, же непопулярной среди правительствъ, какъ и ненавистной общественному мнѣнію всего цивилизованнаго міра.
Все это вещи, которыхъ такой проницательный и дальновидный умъ, какъ кн. Бисмаркъ, не можетъ не имѣть постоянно въ виду, тѣмъ болѣе, что ему очень хорошо извѣстно, что, при всемъ ихъ наружномъ примиреніи съ совершившимися фактами, при всемъ даже искреннемъ желанія ихъ въ самомъ дѣлѣ примириться съ этими фактами и забыть прошлое, въ сердцѣ Габсбурговъ еще не закрылась и едва ли когда-нибудь закроется кровавая рана, нанесенная имъ Гогенцоллернами въ 1866 году, и въ глубинѣ души ихъ живетъ и всегда будетъ жить надежда отомстить когда-нибудь своимъ обидчикамъ. Знаетъ онъ также и тотъ путь, который представляется ихъ мысленному взору, въ тѣ рѣдкія теперь минуты, когда они позволяютъ себѣ остановиться въ мечтахъ на этой желанной мести. Этотъ путь — союзъ съ Россіей.
Выше, былъ цитированъ пассажъ изъ статьи Кельнской Газеты, о которомъ было замѣчено, что онъ относится до царствующей въ Австріи династіи. Въ немъ оффиціозная газета говоритъ о «маленькой отжившей партіи», которая все еще старается увѣрить себя и другихъ, будто австро-германскій союзъ несравненно выгоднѣе для Германіи, чѣмъ для Австріи. Знаете ли, что это за «маленькая отжившая партія»? Это — такъ-называемая военная партія, главою и руководителемъ который состоитъ имѣющій очень большое вліяніе на императора престарѣлый принцъ Альбрехтъ. Каковы политическія мнѣнія и симпатіи его, а слѣдовательно и его партіи, ясно видно изъ слѣдующихъ двухъ небольшихъ, но характерныхъ подробностей изъ частной жизни принца Альбрехта: 1) Въ его кабинетѣ, на самомъ видномъ мѣстѣ, помѣщается всегда украшенный цвѣтами портретъ во весь ростъ императора Николая Павловича и русскіе, въ особенности военные, пріѣзжающіе въ Вѣну, всегда находятъ у принца Альбрехта самый ласковый, радушный пріемъ и самую искреннюю готовность оказать имъ услугу. 2) Съ самаго 1866 года и донынѣ принцъ Альбрехтъ ни разу не встрѣтился ни съ кѣмъ, изъ Гогенцоллерновъ (за единственнымъ исключеніемъ короля Карла Румынскаго). Каждый разъ, какъ кто-нибудь изъ нихъ пріѣзжалъ въ Австрію, все равно — въ Вѣну, въ Гаштейнъ, или въ Зальцбургъ, — дѣла принца Альбрехта отзывали его въ другое мѣсто. Понадобилось ему уѣхать изъ Вѣны и въ то время, когда туда пріѣзжалъ князь Бисмаркъ. Признавая совершившіеся факты и подчиняясь силѣ обстоятельствъ, онъ не могъ и не старался помѣшать еоюзу Австріи съ Германіей; но что этотъ союзъ ему антипатиченъ, что онъ во сто разъ предпочелъ бы союзъ съ Россіей, который кажется ему и выгоднѣе, и вѣрнѣе, и что вмѣстѣ съ тѣмъ онъ отнюдь не считаетъ безнадежнымъ вопросъ о возвращеніи Габсбурговъ въ Германію, — этого принцъ Альбрехтъ никогда не скрывалъ и не скрываетъ. Вотъ объ этомъ-то самомъ принцѣ и объ его партіи берлинскіе канцлерскіе оффиціозы сочли своевременнымъ упомянуть теперь. Думаемъ, каждый согласится, что это обстоятельство — не лишенное знаменательности. Казалось бы, если эта партія — «маленькая», да притомъ еще и «отживающая», такъ стоитъ ли о ней говорить? Пусть себѣ, съ Богомъ, доживаетъ свой вѣкъ среди всеобщаго забвенія. А между тѣмъ о ней говорятъ, да еще съ какой злобой и ненавистью говорятъ, и именно въ то время, когда, по причинамъ скрытымъ отъ глазъ публики, вдохновителямъ оффиціозовъ понадобилось дать напугавшее всю Европу представленіе, названное нами «политической интермедіей». Почему такая честь, очевидно, вовсе не подобающая, «отжившей» партіи? — Да вотъ именно потому, что она вовсе не отжила, а, напротивъ, можетъ-быть ожила и начинаетъ пріобрѣтать жизненную силу. Съ одной стороны, первая попытка вторженія на Востокъ — опытъ съ Босніей и Герцеговиной — оказалась совсѣмъ не такаго свойства, чтобы внушить Габсбургамъ особенное пламенное желаніе продолжать эксперименты въ этомъ направленіи, по которому они пошли совсѣмъ не по доброй волѣ, а буквально à leur corps defendant. Съ другой стороны, внутреннее состояніе славной Германской имперіи и расположеніе большинства ея населенія таковы, что они и не одному принцу Альбрехту подсказываютъ вѣроятно мысль, что мечты о возвращеніи Габсбурговъ въ Германію — не такія ужь пустыя, несбыточныя фантазіи, лишенныя всякаго реальнаго, какими онѣ казались какихъ-нибудь 10 и даже 5 лѣтъ тому назадъ. Вотъ почему оффиціозы кн. Бисмарка получили приказаніе не пощадить въ своихъ угрозахъ и династію, и по той же причинѣ мадьярскіе оффиціозы внезапно тѣломъ и душой передались на сторону своихъ германскихъ собратовъ и глаза Pester Lloyd провозгласилъ: «Нѣтъ, такой аберраціи (стремленію Австріи къ сближенію съ Россіей) мы не вѣримъ. Это просто невозможно, и даже тѣнь подобныхъ подозрѣній не должна смущать насъ въ нашихъ отношеніяхъ къ Германіи!… Но еслибы, паче чаянія, эта странная комбинація оказалась не простымъ созданіемъ возбужденной фантазіи германскихъ публицистовъ, еслибъ она дѣйствительно опиралась на какую-нибудь темную интригу, ведомую въ camera obscura вѣнской реакціи, то пусть въ Германіи успокоятся. Покуда Венгрія служитъ вліятельнымъ факторомъ въ здѣшней монархіи, покуда интересы Венгріи въ этой монархіи уважаются, — потому что ихъ вынуждены уважать, — до тѣхъ поръ повтореніе прежнихъ опасныхъ заблужденій исключено изъ области вѣроятностей. Поддерживать миръ съ Россіей — это еще до поры до времени можетъ быть во власти нашихъ дипломатовъ; но загнать государство въ кавдинскія ущелья союза съ Россіей — на это ни у кого въ здѣшней монархіи не хватитъ силы. Ни у кого!»
Знаменательныя слова тоже. И такъ какъ мадьяры произносятъ ихъ несомнѣнно искренно, то весьма натурально, что они могли, и въ значительной мѣрѣ, напугать Вѣну и въ нѣкоторой степени успокоить Берлинъ. По все это, очевидно, лишь на короткое время, потому что каждому, разумѣется, понятно, что Венгрія играетъ роль вліятельнаго фактора и интересы мадьяръ уважаются, «потому что ихъ должны уважать», лишь до тѣхъ поръ, покуда Австрія находится въ своемъ нынѣшнемъ неопредѣленномъ и опасномъ положеніи. Еслибы Габсбургамъ удалось какими-нибудь тайными путями заключитъ союзъ съ Россіей, они въ тотъ же день безусловно перестанутъ принимать въ разсчетъ не только желанія и дерзкія требованія, но даже дѣйствительно жизненные интересы мадьяръ. Поэтому-то кн. Бисмаркъ и не станетъ, конечно, особенно полагаться на вліятельность Венгріи и на шовинистскія обѣщанія мадьяръ, а постарается создать для Пруссіи болѣе основательную гарантію ея существованія, безповоротно укрѣпивъ Габсбурговъ на Востокѣ. А до тѣхъ поръ, пока это случится, онъ станетъ продолжать ту политику, которую съ такимъ успѣхомъ ведетъ въ теченіе послѣднихъ лѣтъ, т. е. будетъ всячески поддерживать враждебное настроеніе Австріи противъ Россіи и Россіи противъ Австріи, будетъ ссорить ихъ другъ съ другомъ и всѣми силами рыть между ними непроходимую- пропасть. Короче сказать, онъ, въ интересахъ великой нынѣ, выросшей въ Германскую имперію, Пруссіи поведетъ относительно Россіи и Австріи ту самую политику, какую его предшественники, руководители тогда еще меленькой, едва возведенной въ рангъ королевства, Пруссіи вели въ былое время относительно Россіи и Польши. Тогда она имъ удалась: Пруссія пожала и до сихъ поръ пожинаетъ плоды русско-польской вражды. Теперь она удается покуда и кн. Бисмарку и, увы, нѣтъ рѣшительно никакихъ основаній надѣяться, что не удастся ему и до конца. Залогомъ успѣха его служитъ традиціонная нерѣшительность политики обѣихъ державъ, съ которыми ему приходится имѣть дѣло въ этомъ случаѣ, и не менѣе традиціонное недовѣріе ихъ другъ къ другу. Если позволительно судить о будущемъ по прошлому, то можно предсказать, не боясь ошибиться, что и Австрія, и Россія будутъ подозрительно посматривать одна на другую, все раздумывать и размѣривать и пробовать различныя комбинаціи, а кн. Бисмаркъ станетъ, не теряя времени, эксплуатировать ихъ обѣихъ, покуда не доведетъ до желательныхъ и выгодныхъ для себя результатовъ. Его за это обвинять, разумѣется, нельзя. Такая политика предписывается ему жизненными интересами его родной страны и, слѣдовательно, составляетъ его прямой долгъ. Предписывается ли интересами Австріи и Россіи поддаваться этой, выгодной исключительно для одной Пруссіи, политикѣ — это, конечно, другой вопросъ…
Итакъ, мы отвѣтили, по мѣрѣ пониманія своего, на всѣ почти, постановленные въ началѣ этого письма, вопросы. Повторимъ вкратцѣ сказанное: своей политической интермедіей кн. Бисмаркъ хотѣлъ запугать Австрію и отвлечь ее отъ сближенія съ Россіей. Желаніе такого сближенія существуетъ, и почва для него тоже существуетъ. Такое сближеніе, еслибъ оно когда-либо произошло, было бы величайшей опасностью для Пруссіи, положеніе которой шатко и ненадежно какъ въ Европѣ вообще, такъ и въ особенности въ средѣ Германской имперіи. Поэтому Пруссія сдѣлаетъ, что только въ силахъ человѣческихъ, чтобы не допустить Австрію освободиться отъ союза съ Германіей, которымъ кн. Бисмаркъ такъ ловко опуталъ ее; она будетъ разжигать вражду ея къ Россіи и въ то же время постарается вполнѣ прочно и какъ можно скорѣе перемѣстить центръ тяжести Габсбургской монархіи, а съ нимъ и самихъ Габсбурговъ на Востокъ, гдѣ они не только перестанутъ быть опасными, но будутъ даже служить матеріальнымъ интересамъ Германской имперіи. Всѣ эти комбинаціи Австрія и Россія легко могли бы разстроить, еслибъ у нихъ хватило духу столковаться между собой и перемѣнить слегка фронтъ своихъ позицій (что въ особенности можно и слѣдовало бы сдѣлать Россіи, которой сами бисмарковскіе оффиціозы говорятъ, что путь въ Константинополь ведетъ черезъ Берлинъ). Но, по всѣмъ вѣроятіямъ, ни одна изъ нихъ ничего подобнаго не сдѣлаетъ, вслѣдствіе своихъ нерѣшительности и взаимной рутинной подозрительности. Такимъ образомъ нерѣшеннымъ остается только одинъ вопросъ: что означаетъ наступившая теперь тишина — спокойствіе прочнаго мира, или затишье передъ бурей? Но на этотъ вопросъ, думаемъ, каждый, кто прочтетъ это письмо, отвѣтитъ и самъ.