Что такое ребёнок? (Дорошевич)/ДО
| Что такое ребенокъ? |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ I. Семья и школа. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905. — С. 25. |
Правда, странный вопросъ?
А между тѣмъ обратитесь къ любому отцу семейства.
— Скажите пожалуйста, что такое ребенокъ?
— Ребенокъ?!.. Какіе странные вопросы вы задаете!.. Ребенокъ… Ну… Ну… Ну, это будущій человѣкъ… Ну… Ну… да это всякій понимаетъ, что такое ребенокъ…
Вопросъ мнѣ показался интереснымъ.
Именно теперь, когда такъ много разговариваютъ о школьной реформѣ.
Я обратился съ этимъ вопросомъ къ тремъ отцамъ и получилъ въ отвѣтъ три письма.
I править
Если бы вы спросили меня, вѣрю ли я въ безсмертіе души, — я отвѣчалъ бы вамъ, не колеблясь:
— Да.
Для меня это не подлежитъ никакому сомнѣнію. Для меня это очевидно.
Безсмертіе души, это — дѣти.
Я безсмертенъ въ моихъ дѣтяхъ. Я не умру, если у меня есть ребенокъ. Не умретъ лучшее, что во мнѣ есть.
Я жилъ, страдалъ, работалъ, мыслилъ, и лучшія изъ тѣхъ мыслей, которыя у меня накопились за жизнь, лучшія изъ чувствъ, которыя у меня выработались, я передамъ моему ребенку.
Только лучшія! Замѣтьте.
Всѣ мы знаемъ, что въ жизни очень важно умѣло лгать. Однако, мы не учимъ ребенка:
— Лги умѣло.
Мы говоримъ ему:
— Люби правду!
Горькій опытъ учитъ насъ, что низкопоклонничать очень выгодно.
Однако, мы говоримъ ребенку:
— Не низкопоклонничай. Это гадко.
Развѣ добро такъ ужъ выгодно, полезно, практично? Есть много дурного, сквернаго, гнуснаго, что приноситъ въ жизни гораздо больше пользы.
Однако, мы не учимъ ребенка:
— Умѣй ловко пользоваться гнусностью. Не избѣгай подлости, когда надо. Кругомъ, мой другъ, такъ дѣлаютъ. Это необходимо въ борьбѣ за существованіе. Пользуйся и зломъ.
Мы не даемъ ребенку этого единственно практичнаго воспитанія.
Мы очень непрактично учимъ его добру, которое не всегда полезно, которое чаще всего очень вредитъ интересамъ человѣка.
Почему?
Вѣдь, собственно говоря, если бъ я хотѣлъ облегчить своему сыну жизнь, я бы долженъ былъ внушать ему:
— Доставай деньги. Это главное. Какими путями, — это все равно. Когда ты достанешь много денегъ, — про пути всѣ забудутъ. Только дѣлай это ловко, чтобъ не попасться. Бѣги отъ людей, съ которыми случилось несчастье. Никогда не слѣдуетъ подплывать къ человѣку, который тонетъ: и тебя съ собой утопитъ! Но, мой другъ, когда поступаешь такъ, никогда не дай заподозрѣть себя въ жестокосердіи. Напротивъ, ты сожалѣй, плачь, на словахъ говори какъ можно больше. Хорошія слова, это — все.
Почему же, вмѣсто того, чтобъ подавать ребенку такіе, дѣйствительно, полезные въ жизни, совѣты, ему внушаютъ массу «хорошихъ вещей», которыя окажутся лишними, непрактичными, непригодными къ жизни, которыя будутъ мѣшать ему, вредить въ борьбѣ за существованіе?
Почему? Зачѣмъ?
Я передаю своему ребенку только то, что есть въ моихъ мысляхъ и моемъ сердцѣ лучшаго, божественнаго и потому безсмертнаго.
Я стремлюсь, чтобъ лучшая часть моей души осталась безсмертной и жила въ моемъ ребенкѣ.
Это — безсознательное стремленіе къ безсмертію,
Рожденіе ребенка, это — скульптура.
И я — маленькій Пигмаліонъ, который хочетъ вдохнуть въ созданную имъ статую живую душу, — мою душу. Чтобъ она жила на свѣтѣ послѣ моей смерти.
У меня есть мечты, идеалы, грезы. Я не доживу до ихъ осуществленія. Но онъ, можетъ-быть, доживетъ. Не онъ, — его сынъ, которому онъ, въ свою очередь, передастъ мою душу, вложенную мною въ него.
И когда мой внукъ увидитъ осуществленіе того, о чемъ мечталъ я, и когда онъ скажетъ:
— Мой дѣдъ еще мечталъ объ этомъ! Вотъ если бъ старикъ увидѣлъ!
Это моя душа прочтетъ его устами:
— Нынѣ отпущаеши…
Вы слышите, про человѣка говорятъ:
— Совсѣмъ его покойный отецъ! Та же прекрасная душа!
Вотъ человѣкъ, который не умеръ, хотя его и похоронили.
Опъ живетъ, живетъ въ своемъ сынѣ.
И старики, помнящіе отца, съ радостью видятъ живую душу человѣка, котораго они знали, узнаютъ ее и улыбаются ей, какъ старой милой знакомой.
Скупецъ хотѣлъ бы, чтобъ и сынъ его былъ скрягой. Человѣкъ, любящій людей, хотѣлъ бы, чтобъ и сынъ его обладалъ той же душой.
Это — стремленіе обезсмертить себя.
Боязнь умереть.
Путь къ безсмертію, это — дѣти.
Вотъ вамъ, мнѣ кажется, и рѣшеніе о школѣ.
Послушайте, въ то самое время, какъ я пишу вамъ, мой сынъ въ сосѣдней комнатѣ сидитъ и зубритъ исторію Иловайскаго, — именно исторію Иловайскаго, а не исторію міра, потому что съ настоящей исторіей міра этотъ «курсъ всемірной исторіи» ничего общаго не имѣетъ. Это — самый тенденціозный и потому отвратительный учебникъ въ мірѣ. Онъ напоминаетъ мнѣ подтасованную колоду картъ. Извращенные факты, извращенное освѣщеніе.
То, что читаетъ сейчасъ вслухъ мой мальчикъ, ложно и потому отвратительно. И это вбиваютъ ему въ голову!
Что я долженъ сдѣлать?
Пойти и сказать:
— То, что ты сейчасъ прочелъ, — ложь. Дѣло происходило вотъ какъ!
Онъ скажетъ мнѣ:
— Вотъ хорошо, что ты мнѣ сказалъ. Я такъ и отвѣчу!
Что я долженъ возразить ему?
— Нѣтъ, мой милый мальчикъ, отвѣчать ты долженъ такъ, какъ написано въ учебникѣ. А правду — скрывать про себя. Говори ложь, а думай правду!
Передо мной лежитъ газета, которую я только что прочелъ.
Въ ней какой-то господинъ рекомендуетъ ввести особые классы «народной гордости».
Онъ съ умиленіемъ вспоминаетъ, какъ гдѣ-то въ Германіи видѣлъ школьниковъ, которые распѣвали во все горло подъ дирижерство учителя: </rev>
«Deutschland, Deutschland ueber Alles, |
И онъ рекомендуетъ ввести такія же прогулки съ пѣніемъ для нашихъ школьниковъ.
Да если я-то думаю, что «ueber Alles[2]» должна быть справедливость, а не «Deutschland[3]»? Зачѣмъ же мнѣ калѣчатъ моего ребенка?
Вы хотите давать «политическое воспитаніе» дѣтямъ? Ради Бога! Да они еще слишкомъ малы для этого!
Вдругъ я имѣю въ домѣ девятилѣтняго представителя партіи! Да это такъ же пріятно, какъ имѣть въ домѣ урода.
Политика, даже самая лучшая, неумѣстна въ преподаваніи. Политика, это — такая приправа, которую нельзя класть во всякое кушанье.
Я требую, чтобъ школа дала моему ребенку три вещи: знаніе, любовь къ знанію, умѣнье учиться и достигать знанія.
Пусть онъ знаетъ, хочетъ знать больше, умѣетъ заниматься самъ.
Съ знаніемъ придетъ и любовь.
Любовь, это — знаніе.
Только то, что мы знаемъ, намъ близко. Только то, что намъ близко, мы любимъ.
Чтобы полюбить какого-нибудь человѣка, надо узнать его. Когда вы знаете его, его мысли, его радости, его печали, его прошлое, понимаете причины каждаго его поступка, — вы сочувствуете ему, вы жалѣете уже о тѣхъ дурныхъ чертахъ, которыя просто возмутили бы васъ, если бъ вы не знали, почему, откуда онѣ явились, у васъ является желаніе помочь этому человѣку — вы любите его.
То же самое и съ цѣлымъ народомъ, со страной.
Узнайте, и вы полюбите.
Почему этнографы всегда въ концѣ концовъ любятъ тотъ народъ, который они изучали? Потому, что они вошли глубоко въ его бытъ. Потому, что они его знаютъ.
Пусть школа только даетъ знаніе.
И когда мой сынъ будетъ знать Россію, знать ея литературу, ея исторію, ея бытъ, — онъ будетъ любить ее.
А ужъ что онъ будетъ считать «ueber Alles[2]», предоставьте позаботиться мнѣ.
Онъ будетъ видѣть свѣтъ тамъ, гдѣ видѣлъ свѣтъ я. Когда я умру, онъ пойдетъ туда же, куда шелъ я. Моя душа пойдетъ въ его тѣлѣ.
Одно знаніе, чистое знаніе, любовь къ знанію, умѣнье добиваться знанія пусть даетъ школа. Все остальное — дѣло семьи. Дѣло мое. Дайте мнѣ самому заботиться о своей душѣ. Если я ребенку не передамъ самаго завѣтнаго, что есть въ моей душѣ, — зачѣмъ я жилъ? Зачѣмъ онъ у меня родился?
II править
Что такое ребенокъ? Очень просто отвѣтить.
Ребенокъ, это — несчастье, которое надо какъ-нибудь поправить.
Я жилъ и знаю, что такое жизнь. Я знаю, что на минуту радости здѣсь годы несчастія. Хорошенькая планета, гдѣ у лучшихъ и сильнѣйшихъ умовъ является мысль:
«Позитивно только страданіе. Счастье, это — отсутствіе страданія!»
Почему я не ухожу отсюда? Я попалъ въ скверное мѣсто и продолжаю въ немъ оставаться! Казалось бы, странно?
Почему обитатель ночлежнаго дома никакъ не можетъ уйти изъ него?
Дайте ему денегъ, — онъ пропьетъ и вернется въ «ночлежку».
Иначе сдѣлаетъ! Вымоется, «справитъ» себѣ приличное платье, на остатки угоститъ пріятелей, съ которыми прощается. Напьется, за безцѣнокъ продастъ платье, пропьетъ и пойдетъ чистый спать на грязныя нары. Желаніе было страшное уйти, а въ концѣ концовъ все-таки останется.
Почему?
Вѣдь отъ грязи и мерзости его также тошнитъ. Онъ также слышитъ, что въ кабакѣ и ночлежкѣ мерзко воняетъ.
У него искреннее желаніе уйти.
Почему же онъ не можетъ уйти изъ сквернаго мѣста, въ которое попалъ, не можетъ даже тогда, когда къ этому есть возможность?
Причина простая.
Слабость воли. Вотъ и все.
Привычка жить, желаніе жить — слабость воли. И только.
Я знаю, что здѣсь мерзко, и дальше будетъ также мерзко. И не могу «уйти» изъ жизни. Слабость воли. Только и всего.
И я презираю себя за это безсмысленное, поистинѣ какое-то запойное желаніе жить.
Презираю, какъ алкоголикъ презираетъ свой запой.
И вотъ я, знающій, что такое жизнь, самъ сидящій въ этой мерзости, нечаянно посадилъ сюда и другого. У меня ребенокъ.
Неосторожно я причинилъ ему жизнь.
Бѣда, которую надо какъ-нибудь поправить.
Вооружить его хоть чѣмъ-нибудь на жизнь.
Чѣмъ? Знаніемъ. Я отдаю его въ школу.
— Вооружайся!
Я прошу школу:
— Вооружите его!
Вооружите, чтобъ онъ могъ другихъ ѣсть, а не другіе его ѣли.
Знаніе, это — средство сѣсть кому-нибудь на спину.
Иванъ Ивановичъ знаетъ, въ которомъ году родился Киръ, въ которомъ умеръ Камбизъ, и съ какого по какой годъ длилась война Бѣлой и Алой розы, и передаетъ эти знанія другимъ.
А потому кухарка Акулина, которая не знаетъ даже, въ какомъ году она сама родилась, жарится у плиты, варитъ ему щи и бѣгаетъ по дождю въ лавочку за папиросами.
А если бы Иванъ Ивановичъ не зналъ, въ какомъ году родился Киръ и когда умеръ Камбизъ, онъ самъ бы чистилъ сапоги Василію Петровичу, который знаетъ, что квадратъ гипотенузы равенъ суммѣ квадратовъ катетовъ, и можетъ преподать это другимъ.
Зато и Акулина, знай она про Камбиза или гипотенузу, была бы не кухаркой, а учительницей и, придя домой, орала бы на Матрену:
— Ты что жъ это, дрянь этакая, по любовникамъ шатаешься? Опять щи не готовы?!
Точь въ точь такъ, какъ теперь Иванъ Ивановичъ оретъ на нее, Акулину.
Я ѣду на извозчикѣ потому, что знаю побольше его. А если бы было наоборотъ, — кто изъ насъ сидѣлъ бы на козлахъ?
А потому, мой другъ, вопросъ о школѣ, — вопросъ самый простой.
Какъ можно больше знаній, которыя могутъ пригодиться.
Самая простая формула:
— Учите только тому, что можно съѣсть.
Только тому, на что можно пообѣдать, на что можно купить папиросъ.
Никакихъ этихъ знаній, возвышающихъ душу, расширяющихъ кругозоръ.
Вѣдь чѣмъ возвышеннѣе душа и шире кругозоръ, тѣмъ больше непріятностей и огорченія въ жизни чувствуешь, и тѣмъ сильнѣе ихъ чувствуешь.
Зачѣмъ же я буду дѣлать все это ребенку?
Посадилъ человѣка въ клоповникъ, да еще буду заботиться:
— Чтобъ кожа у него была тонкая!
Зачѣмъ это?
Чтобъ боль онъ сильнѣе чувствовалъ? Къ чему такое свинство надъ ребенкомъ дѣлать, какъ кругозоръ ему расширять и духъ возвышать?
Сдѣлалъ неосторожность, — хоть не увеличивай!
III править
Дѣти, это — налогъ на страсть въ пользу государства. Это — пошлина за поцѣлуи.
Я поставщикъ сырого матеріала.
Я поставляю на государство дѣтей. А оно ужъ дѣлаетъ изъ нихъ различныя подѣлки. То, что ему нужно: чиновниковъ, офицеровъ, инспекторовъ, учителей и т. д., и т. д., и т. д.
Для этого у него есть школа.
Какъ поставщикъ сырья, я себѣ въ сторонѣ.
Сдалъ къ извѣстному сроку то, что нужно, — и кончено.
Съ девяти до половины третьяго дня матеріалъ въ работѣ. Его обтачиваютъ, шлифуютъ.
А затѣмъ присылаютъ ко мнѣ на сохраненіе.
Я его и храню у себя до утра.
Конечно, я долженъ заботиться, чтобы «штука въ работѣ», пока у меня на дому лежитъ, какъ-нибудь не попортилась.
Вотъ, по-моему, чѣмъ должны регулироваться отношенія между семьей и школой.
Не школа должна прислушиваться:
— Чего семья требуетъ.
А семья должна глядѣть:
— Чего школа желаетъ?
То и дѣлать.
Были древніе языки, — я говорилъ своему:
— Учи, мерзавецъ, Кюнера! Учи, мерзавецъ, Кюнера!
Теперь греческій, говорятъ, совсѣмъ по боку.
Да если я увижу, что мой сынъ читаетъ потихоньку Гомера на греческомъ языкѣ, — да я запорю негодяя:
— Не смѣй недозволенныхъ книгъ читать!
Вотъ что такое ребенокъ, — и какія должны быть къ нему истинныя отношенія у истиннаго отца.
Собственно говоря, мнѣ понравились всѣ три письма.
И понравились бы даже очень, если бы у каждаго изъ нихъ не было маленькаго postscriptum’а[4].
Подъ первымъ была приписка:
— Нельзя ли напечатать это письмо въ какой-нибудь газетѣ? Покрупнѣе, на видномъ мѣстѣ!.. И непремѣнно за моей полной подписью. Пожалуйста! Кажется, ничего себѣ? А? Возвышенно!
Подъ вторымъ:
— Кажется, въ современномъ штилѣ? Съ пессимизмцемъ. Если напечатаете, — пришлите. Очень обяжете. У меня вообще репутація пессимиста. Знаете, это какъ-то дѣлаетъ человѣка интереснѣе.
Подъ третьимъ стояло:
— Не будете ли вы добры при случаѣ, будто ненарокомъ, показать это письмо его превосходительству Петру Петровичу? Вамъ это все равно, а мнѣ можетъ принести пользу: у насъ освобождается мѣсто помощника экзекутора, и мнѣ очень хотѣлось бы, чтобы его превосходительство зналъ образъ моихъ мыслей. Чрезвычайно обяжете!
Примѣчанія править
- ↑ Песнь нѣмцевъ
- ↑ а б нѣм. превыше всего
- ↑ нѣм. Германія
- ↑ лат. Post scriptum