«ЧТО ПОСѢЕШЬ, ТО И ПОЖНЕШЬ».
правитьПредлагаемый разсказъ Ф. Гофмана взять не безъ основанія. Дѣло въ томъ, что не всякій писатель можетъ быть писателемъ для дѣтей; для этого требуется не только талантъ, но и своего рода геній, Гофманъ обладаетъ такимъ геніемъ. Вотъ что говорить о немъ г. Бѣлинскій: «самымъ лучшимъ писателемъ для дѣтей, высшимъ идеаломъ писателя для нихъ можетъ быть только поэтъ. И такимъ явился одинъ изъ величайшихъ Германскихъ поэтовъ — Гофманъ (Бѣлинскій ставитъ его наравнѣ съ Шекспиромъ, Гёте и Шиллеромъ). Въ немъ самомъ такъ много дѣтскаго, младенческаго, простодушнаго, и никто не былъ, столько какъ онъ, способенъ говорить съ дѣтьми языкомъ поэтическимъ и доступнымъ для нихъ! Сверхъ того, Гофманъ есть воспитатель людей, поэтъ юношества, — почемужъ ему не быть и поэтомъ дѣтства? Да, съ тѣхъ поръ, какъ дѣти начинаютъ переставать быть дѣтьми и становятся юношами, Гофманъ долженъ быть ихъ поэтомъ по преимуществу. Гофманъ поэтъ фантастическій, живописецъ невидимаго, внутренняго міра, ясновидецъ таинственныхъ силъ природы и духа. Фантастическое есть предчувствіе таинства жизни, противоположный полюсъ пошлой разсудочной ясности…. одинъ изъ необходимѣйшихъ элементовъ богатой натуры, для которой счастіе только во внутренней жизни; слѣдственно его развитіе необходимо для юной души, — и вотъ почему называемъ мы Гофмана воспитателемъ юношества.»(Соч. Бѣл. т, 3. стр. 528.). Это сказалъ Бѣлинскій при разборѣ сказокъ: «неизвѣстное дитя» и «щелкунъ орѣховъ и царекъ мышей», изданныхъ на Русскомъ языкѣ въ 1840 г. Разсказъ, взятый нами, едва ли уступитъ имъ какъ въ художественномъ, такъ изъ нравственномъ отношеніи. Здѣсь поражаютъ насъ — богатство роскошныхъ картинъ природы, величественныхъ и вмѣстѣ прекрасныхъ, самые рельефные контрасты наивной простоты и изящества, бѣдности и роскоши и наконецъ добра и зла съ ихъ ближайшими и дальнѣйшими слѣдствіями. Художественная жизнь картинъ, удивительная обрисовка характеровъ, очевидное присутствіе мысли при отсутствіи всякихъ аллегорій и прямо высказанныхъ сентенцій, гдѣ всё говоритъ само за себя непосредственнымъ впечатлѣніемъ, — всё это представляетъ богатый пиръ для дѣтской фантазіи и чувства. Заманчивость, увлекательность и очарованіе разсказа невыразимы. Можно быть увѣрену, что эту книжку съ удовольствіемъ прочтетъ и взрослый.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
ГОСПОДСКІЙ ДОМЪ.
править
Въ одной гостепріимной, плодоносной и пріятной странѣ Англіи находилась красивая, богатая гостинница, вся внѣшность которой намекала на то, что въ ней часто останавливались богатые посѣтители. Она имѣла видъ болѣе деревенскаго помѣстья, чѣмъ гостинницы, — помѣстья, какое желалъ бы пріобрѣсть для себя каждый зажиточный гражданинъ, для выѣзда туда отъ шума и пыли городскихъ улицъ. Пристройки, какъ то: конюшни, каретные сараи и тому подобное, находились въ сторонѣ отъ двухэтажнаго дома, окруженнаго красивымъ садомъ съ цвѣтами и кустарникомъ. Окна нижняго этажа обвивались дикими виноградными лозами, а предъ входною дверью находилась бесѣдка, густо обросшая вьющимися растеніями, которыя въ лѣтнее время бросали пріятную тѣнь, защищали отъ палящихъ лучей солнца, давая въ тоже время полную свободу пріятному вѣянію вѣтерка. Эта широкая и просторная бесѣдка обставлена была столами и стульями и служила любимымъ мѣстечкомъ для гостей, которымъ иногда пріятно было, въ часы отдыха отъ дневныхъ трудовъ, поговорить здѣсь съ добрыми сосѣдями и друзьями.
Сквозь открытые промежутки бесѣдки былъ прекрасный видъ на замокъ лорда Вильфорда и на гостепріимную деревню, которая была раскинута въ сторонѣ отъ него и своими красными крышами весело выглядывала изъ окружавшихъ ее фруктовыхъ садовъ и отдѣльныхъ группъ старыхъ дубовъ и липъ. За всѣмъ этимъ — вдали виднѣлась равнина, гдѣ богатыя плодовыя поля смѣнялись лѣсомъ и паркомъ, и въ лѣтнее время много доставляли удовольствія зрителю своею свѣжею и роскошною зеленью.
Замокъ представлялъ собою величественное и вмѣстѣ прекрасное зданіе; весь онъ выстроенъ былъ изъ плитняка, и своею широкою лицевою стороною великолѣпно выдавался изъ окружающаго парка. Онъ прежде всего поражалъ своимъ блескомъ, богатствомъ и величіемъ, и это впечатлѣніе не ослабѣвало, хотябъ разсматривали его до мельчайшихъ подробностей. На задней сторонѣ замка разстилался большой прудъ, свѣтлые приливы котораго играли на цокольныхъ плитахъ. Онъ со всѣхъ сторонъ окруженъ былъ довольно густымъ вѣнкомъ роскошныхъ дубовыхъ, буковыхъ, липовыхъ и каштановыхъ деревьевъ, которыя бросали свою тѣнь на его зеркальную поверхность. По его поверхности тянулись красивыя стаи лебедей, а на дышавшемъ пріятною свѣжестью прохладномъ днѣ играли разнаго рода рыбы. Для любителя удовольствія, покоя, уединенія и тихаго размышленія, едва ли можно, найти болѣе прекрасное мѣсто, какъ балконъ, устроенный на задней сторонѣ замка предъ множествомъ оконъ верхняго этажа, — прямо какъ-есть надъ водою. На этотъ балконъ вела большая половинчатая дверь, которая въ лѣтнее время почти всегда была отворена, и здѣсь-то можно было видѣть богатаго и могущественнаго лорда Вильфорда, какъ онъ съ своею супругою и своимъ единственнымъ дитятей, прекраснымъ мальчикомъ, трехъ или четырехъ лѣтъ, наслаждался прелестью любимыхъ имъ лѣтнихъ вечеровъ.
Въ одинъ изъ такихъ лѣтнихъ вечеровъ, къ описанной нами красивой гостинницѣ подъѣзжалъ одинокій всадникъ. Лошадь шла не торопясь и всадникъ не думалъ погонять ее, но, со вниманіемъ и любопытствомъ осматривая окрестности, какъ-то серьезно и мрачно взглянулъ на замокъ, отстоявшій едва ли на ½ часа пути, и задумался. Въ этомъ раздумьѣ, онъ остановилъ свою лошадь и вполголоса говорилъ что-то, чего не льзя было разобрать, потому что слова его разносились вечернимъ вѣтромъ.
Всадникъ былъ статный мущина, лѣтъ 30-ти, и его лице можно бы назвать прекраснымъ, еслибы довольно гнѣвное и жесткое выраженіе чертъ этого лица не придавало ему чего-то холоднаго и мрачнаго. Оно загорѣло отъ солнца жаркаго климата; его простая и небогатая одежда была военнаго покроя, и вся его осанка указывала на то, что всадникъ принадлежалъ или долженъ былъ принадлежать къ военному званію. Хотя при немъ не было никакого багажа, кромѣ небольшаго чемодана, привязаннаго сзади къ сѣдлу, однакожь его красивая и конечно дорогая лошадь, богатый брильянтовый перстень, блестѣвшій на пальцѣ, и вся его внѣшность не позволяли думать, чтобъ онъ находился въ бѣдственныхъ обстоятельствахъ.
Еще разъ сурово и мрачно взглянувъ на замокъ, онъ потомъ повернулъ назадъ, пришпорилъ свою лошадь, и быстро поѣхалъ къ гостинницѣ «Красная звѣзда»; навстрѣчу ему поспѣшно вышелъ услужливый хозяинъ, чтобъ принять у него лошадь и отвести её въ конюшню.
«Какъ? Вы сами, г. хозяинъ?» спрашивалъ путешественникъ. «Неужели у васъ такъ мало бываетъ посѣтителей, что вы не въ состояніи держать у себя конюшеннаго мальчика?»
"О, нѣтъ, сэръ, " отвѣчалъ хозяинъ «красной звѣзды», тряхнувъ головою, «люди-то есть, только ихъ нѣтъ дома, а потому смѣю просить вашего снисхожденія, если я не совсѣмъ угожу вамъ.»
«Какъ же это такъ, сэръ, вы отослали всѣхъ людей, тогда какъ каждую минуту можете ожидать гостей?» сказалъ иностранецъ.
«Ахъ, милостивый государь, печальное происшествіе
въ то» половинѣ господскаго дома, " отвѣчалъ хозяинъ видимо тронутый, — «нашъ добрый Лордъ, говорятъ, едва пережилъ ночь, и мои люди пошли теперь туда, поподробнѣе разузнать объ этомъ! А какой честный, любезный господинъ этотъ Лордъ! И такъ скоро и нечаянно долженъ умереть!»
Иностранецъ вздрогнулъ при словахъ хозяина, и его бронзовый цвѣтъ лица перемѣнился въ блѣдножелтый. Но онъ быстро отворотился отъ хозяина, желая скрыть отъ него свое волненіе, и сказалъ: «хорошо, сэръ! Вы разскажете мнѣ объ этомъ послѣ. Приходите, какъ только уберете мою лошадь.»
Хозяинъ отошелъ, и едва скрылся въ заднихъ зданіяхъ, какъ чужеземецъ вскрикнулъ отъ удивленія, и сталъ ходить скорыми шагами, потупивъ взоръ въ землю и то-и-дѣло взглядывая на бесѣдку.
«Что это случилось съ нимъ?» говорилъ онъ про себя. "И именно таки въ тотъ день, въ который я возвратился послѣ 12-ти лѣтняго отсутствія! Онъ умираетъ, и я-гм, не я тотъ наслѣдникъ, который утромъ съ тріумфомъ вступитъ въ этотъ гордый замокъ! Проклятіе на эту женщину и это дитя, которыя стоятъ на пути къ моему счастію! И это послѣ такихъ обѣщаній и послѣ такихъ надеждъ! Погибель этому роду!
Этотъ жаркій разговоръ съ самимъ собою прерванъ былъ возвращеніемъ хозяина, Чужеземецъ принялъ равнодушную мину, велѣлъ хозяину принести бутылку вина, и потомъ пригласилъ его выпить съ нимъ стаканъ.
"Садитесь, г. хозяинъ, " сказалъ онъ съ просительнымъ жестомъ, «и разскажите теперь, — кто этотъ Лордъ, о смерти котораго вы такъ грустите?»
"Это не притворство, сэръ, " отвѣчалъ хозяинъ. «Лордъ Вильфордъ всегда былъ для насъ добрѣйшимъ господиномъ, и во всей деревнѣ нѣтъ никого, кто бы не чувствовалъ самой глубокой скорби о немъ.»
«А, такъ вотъ кто лордъ Вильфордъ! Что же это съ нимъ?»
«Онъ сего дня утромъ упалъ съ лошади, и теперь такъ опасенъ, что, кажется, нѣтъ никакой надежды на его выздоровленіе!»
«Есть у него семейство?»
«Да, супруга и сынокъ лѣтъ четырехъ, наслѣдникъ богатыхъ владѣній, которыя приносятъ процентовъ болѣе двѣнадцати тысячь фунтовъ стерлинговъ.»[1]
«Двѣнадцать тысячь фунтовъ стерлинговъ!» повторилъ чужеземецъ, и опять отворотился, что бы скрыть свои дикій и свирѣпый взглядъ, который блисталъ какъ молнія. «А еще нѣтъ родственниковъ у вашего Лорда?»
"Нѣтъ, есть еще младшій братъ, который лѣтъ 10-ти или 12-ти поступилъ въ военную службу и пошелъ въ Остъиндію съ своимъ полкомъ, " отвѣчалъ хозяинъ.
«А въ какомъ онъ положеніи теперь?» спросилъ чужеземецъ.
"Никто почти не можетъ сказать о немъ что-нибудь опредѣленное, " отвѣчалъ хозяинъ. «Лѣтъ пять или шестъ назадъ сказывали, что онъ былъ въ сраженіи противъ Авганцевъ. Вскорѣ послѣ того нашъ Лордъ женился. Говорятъ, да не знаю правда ли, что онъ однажды своему младшему брату Артуру далъ обѣщаніе не вступать въ бракъ съ тою цѣлію, чтобъ оставить ему послѣ своей смерти богатыя владѣнія, но теперь, когда получилъ извѣстіе о смерти сэра Артура, естественно не могъ больше быть связанъ своимъ обѣщаніемъ, — обѣщаніемъ, которое вообще кажется мнѣ очень сомнительнымъ. Зачѣмъ бы давать Лорду такое обѣщаніе?»
«Теперь, можетъ быть, въ удовольствіи мать умирающаго!» сказалъ мрачный чужеземецъ. «Вѣдь это бываетъ?»
«Да, сударь!» воскликнулъ вдругъ хозяинъ, «именно такъ говорятъ, какъ вы теперь говорите! Мать очень гордая женщина; кажеття, она любила младшаго сына болѣе старшаго, который казался ей недовольно властолюбивымъ и тщеславнымъ. Еще на смертномъ одрѣ она упрашивала лорда Вильфорда но вступать въ бракъ, чтобы обезпечить младшаго брата во всегдашнемъ владѣніи имѣніемъ, и Лордъ, для облегченія предсмертныхъ мученіи матери, тогда же долженъ былъ дать и дѣйствительно далъ это обѣщаніе.»
"Да, да, и знаю, что онъ далъ обѣщаніе, " съ досадой сказалъ чужеземецъ; «сэръ Артуръ, другъ и товарищъ мой по военной службѣ, самъ разсказывалъ мнѣ объ этомъ въ Индіи. Гм, и всё таки это торжественное обѣщаніе нарушено!»
«Такъ тому и быть теперь, мил. г.» отвѣчалъ хозяинъ. «И за это никто не можетъ упрекать нашего добраго Лорда. Онъ женился уже тогда, когда узналъ о смерти сэра Артура; и дѣйствительно послѣ того не приходило никакого извѣстія, которое бы противорѣчило прежнему.»
«Какъ придти ему, когда человѣкъ, о которомъ вы говорите, попался въ плѣнъ къ Авганцамъ и томился въ немъ въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ!» воскликнулъ чужеземецъ нахмурившись. «Теперь всё равно!» желчно продолжалъ онъ. «Сэръ Артуръ обрадуется, когда возвратится и увидитъ, что у него отнято его наслѣдство. Довольно объ этомъ! Меня печалитъ вся эта исторія! Благодарю васъ за ваши извѣстія, г. хозяинъ, а теперь приготовьте мнѣ что-нибудь закусить, чтобъ то ни было, — солдатъ не лакомый человѣкъ, только поскорѣе!»
Хозяинъ проворно удалился, Когда чужеземецъ опять остался одинъ, грозная туча покрыла его мрачное чело, онъ сжималъ руки и скрежеталъ зубами.
«Стало быть, только для того сорвалъ я оковы долгаго и ужаснаго плѣна, для того презиралъ стократную смерть, кинжалы и ружья Афганцевъ, голодъ, холодъ, стрѣлы палящаго солнца, чтобы меня прогнали отъ порога моей собственности, какъ нищаго и безправнаго нахала! Я теперь сдѣлался бы богатъ, могучъ, уважаемъ и силенъ, если бы бездѣльникъ братъ сдержалъ свое слово; а теперь чрезъ нарушеніе даннаго имъ слова я ничего болѣе, какъ жалкій офицеръ съ половиннымъ жалованьемъ, — офицеръ, который долженъ запрятаться въ какой-нибудь потаенный уголокъ земли, чтобъ не сдѣлаться предметомъ насмѣшки или сожалѣнія своихъ товарищей!»
Онъ вскрикнулъ въ бѣшенствѣ и злости, оперся головою на сухую руку, и погрузился въ глубокое размышленіе. Вдругъ на губахъ его появилась зловѣщая улыбка, и глаза его, устремленные на виднѣвшійся сквозь деревьевъ парка замокъ, засверкали молніею.
«О если бы удалось!» бормоталъ онъ про себя. «Всё въ замѣшательствѣ, — всѣ собрались къ постели умирающаго, — кто теперь будетъ смотрѣть за дитятей и примѣтитъ чужаго? Терпѣніе! Можетъ быть…. я знаю вѣдь каждый шагъ въ замкѣ… сумерки близко…. скоро наступитъ ночь… надобно сходить въ него, — и я отмщу за себя, сохраняя свое право!»
За тѣмъ чужеземецъ снова погрузился въ глубокое раздумье, но вздрогнулъ при видѣ хозяина, который спѣшилъ къ нему съ горячимъ блюдомъ. Гость ѣлъ и пилъ и на вопросъ хозяина — желалъ ли бы онъ остаться на ночь, отрывисто отвѣчалъ — нѣтъ.
"Приготовьте скорѣе мою лошадь, сэръ, " сказалъ онъ. "Мнѣ надобно отправиться дальше, а теперь я хочу только прогуляться, чтобы освѣжиться нѣсколько послѣ дневной ѣзды. Когда восходитъ мѣсяцъ?
"Около 11 часовъ, " отвѣчалъ хозяинъ.
"Хорошо, я думаю, что ворочусь къ этому времени, " сказалъ чужеземецъ, и всталъ, чтобъ отправиться въ ближайшую деревню.
"Если вамъ будетъ угодно, " сказалъ хозяинъ, "то вы можете отправиться и въ паркъ! Входъ въ него дозволенъ каждому, а сегодня въ особенности никто васъ не увидитъ, и никто вамъ не помѣшаетъ.
"Хорошо, хорошо, если я ничего не найду лучшаго, то припомню вашъ совѣтъ, " отвѣчалъ чужеземецъ, и отправился въ деревню. Онъ прошелъ рядами домовъ, пока опятъ не выбрался на чистый воздухъ, по другую сторону деревни.
Теперь собственными глазами увѣрившись, что за нимъ никто не наблюдалъ, онъ поворотилъ въ сторону, перескочилъ чрезъ решетку въ паркъ, прогуливался тамъ, пока наконецъ совершенно стемнѣло, и затѣмъ сталъ пробираться къ задней сторонѣ замка, слѣдя за свѣтомъ, который проникалъ изъ высокихъ полукруглыхъ оконъ и игралъ на свѣтлой водѣ пруда. Подошсдши вплоть къ замку онъ остановился и сталъ прислушиваться. Всё было тихо, пустынно и темно вокругъ; нигдѣ не льзя было примѣтить и тѣни человѣческой фигуры.
«Хорошо!» бормоталъ чужеземецъ. «Всё такъ, какъ я думалъ. Въ той комнатѣ лежитъ умирающій, а вотъ въ этой — съ балкономъ — дитя. Авось удастся, нѣтъ, непремѣнно удастся! Прудъ довольно глубокъ, чтобъ скрыть» — онъ хотѣлъ-было сказать "преступленіе, " но помѣшкалъ и сказалъ «тёмное дѣло и притомъ дѣло защиты въ нуждѣ! Впередъ! Настала минута, — и это должно совершиться!»
Твердымъ шагомъ подошелъ онъ къ маленькой боковой двери и тронулъ пружину. Замокъ отперся и дверь быстро отворилась. Чужеземецъ скрылся въ ней.
Онъ стоялъ въ потьмахъ, но это препятствіе не удержало его. Довольно твердымъ шагомъ, но тихо, на цыпочкахъ, пошелъ онъ далѣе, поднялся по узкой лѣстницѣ наверхъ и дошелъ до двери, сквозь ключевое отверстіе которой проникалъ слабо мерцающій свѣтъ. Приложивъ ухо къ двери онъ прислушивался нѣсколько секундъ съ самымъ напряженнымъ вниманіемъ. Всё было тихо. Тугъ отворилъ онъ дверь, бѣгло оглядѣлъ комнату, и торжествующая улыбка скривила его губы. Въ комнатѣ не нашлось никого, кромѣ дитяти, — мальчика четырехъ лѣтъ, который тихо и покойно спалъ на богатоубранной шелковой постелькѣ. Чужеземецъ, который до сихъ поръ стоялъ притаившись, теперь смѣло вступилъ въ комнату. Но въ туже минуту выбѣжала сторожевая собачка, громко залаяла на него и схватила его за ногу. Чужеземецъ такъ раздосадовалъ на нее, что разразился дикимъ полуслышнымъ проклятіемъ, потомъ наклонился, схватилъ собачку, стиснулъ ея шею, отворилъ дверь на балконъ, и срозмаху бросилъ животное въ самую средину пруда. Лай прекратился, и только тихое плесканіе было еще слышно въ пруду.
«А теперь долженъ ты слѣдовать за нею!» бормоталъ чужеземецъ съ злымъ выраженіемъ сквозь зубы, и тотчасъ подошелъ къ постелькѣ, поднялъ спящаго мальчика, взялъ его на руки и пошелъ съ нимъ опять къ отворенной двери балкона.
"Умри, " сказалъ онъ, бросивъ послѣдній взоръ на это дитя, нѣжность и невинность котораго, казалось, не трогала его, не произвела ни малѣйшаго впечатлѣнія на его жестокое, алчное и безжалостное сердце, — «умри и онѣмѣй на вѣки! Въ одну минуту всё кончено и всякій подумаетъ, что ты проснувшись полѣзъ на перила и упалъ съ края! Умри!»
И онъ уже поднялъ-было руку, чтобъ отбросить еще спящее дитя въ прудъ въ слѣдъ за собачкою, какъ вдругъ изъ комнаты, находящейся подъ нимъ, раздался довольно рѣзкій, отчаянный крикъ. Чужеземецъ вздрогнулъ, пошатнулся и отступилъ назадъ отъ перилъ балкона.
«Ага, — онъ умеръ… въ это мгновеніе умеръ… а! это жалобный вопль его жены!» бормоталъ онъ.
Нѣсколько времени онъ стоялъ прислушиваясь. Жалобный вопль ["издался снова, потрясая душу при ночной тишинѣ: къ этому примѣшался громкій жалобный вопль другихъ, и въ замкѣ послышался шумъ, бѣготня и движеніе.
"Такъ и есть онъ, " шепталъ чужеземецъ. «Нѣтъ никакого сомнѣнія, — его жизнь погасла! И за мертвымъ отцемъ въ минуту смерти не долженъ ли слѣдовать его дитя? Отецъ и дитя въ одну и туже минуту!….»
Боязливая дрожь пробѣжала по тѣлу чужеземца, его волосы поднялись дыбомъ, взоръ сдѣлался неподвиженъ, какъ будто бы онъ видѣлъ привидѣніе, и темнокоричневый цвѣтъ его щекъ перешелъ въ блѣдный.
«Не могу, не могу!» безсознательно шепталъ онъ судорожно-дрожащими губами. «Покрайней мѣрѣ не теперь, — не здѣсь — не вблизи мертвеца, глазъ котораго долженъ меня видѣть!»
Вдругъ онъ испугался. Ему показалось, какъ будто на дворѣ послышались шаги, какъ будто кто-то входитъ на лѣстницу. Съ двухъ прыжковъ уже опять онъ былъ при постели мальчика, прикрылъ ее, спустивъ занавѣски, такъ что безъ внимательнаго осмотра нельзя было примѣтить, что мальчикъ пропалъ оттуда, и затѣмъ поспѣшилъ съ своей дорогой добычей. Проворно заперъ онъ дверь за собою, пошелъ скорыми, но едва слышными шагами, какъ барсъ, подкрадывающійся къ своей добычѣ; спустился съ лѣстницы, и въ одно мгновеніе очутился подъ открытымъ небомъ. Еще долго длилась темная ночь, и на этомъ мѣстѣ казалось еще темнѣе отъ большихъ тѣней, которыя бросали отъ себя деревья, нависшія своими вѣтвями надъ прудомъ. Чужеземецъ помедлилъ еще минуту, потомъ переступилъ нѣсколько шаговъ дальше, — послышался удушливый крикъ, плесканіе въ водѣ, — потомъ опять все стало тихо, печально, мрачно и страшно. Только быстро удаляющіеся шаги были слышны, — они раздавались вдали, — и одиноко стоялъ гордый замокъ, въ которомъ совершилось такое тяжкое преступленіе и случилось такое великое несчастіе.
Спустя часъ, чужеземецъ опять прибылъ въ гостинницу одинъ, также какъ и уходилъ одинъ. Взглядъ его былъ смущенный, а лице блѣднѣе, нѣмъ прежде, когда онъ шелъ. Однакожъ онъ овладѣлъ своимъ внутреннимъ волненіемъ, которое и безъ того не было бы примѣчено, потому что самъ хозяинъ и возвратившіеся съ нимъ люди совсѣмъ потеряли присутствіе духа. Прибывши въ гостинницу чужеземецъ потребовалъ свою лошадь.
«Что такое?» спросилъ онъ при этомъ хозяина, который сильно разстроившись, едва могъ исполнить полученное приказаніе. «Что такое? Вы совсѣмъ растерялись, добрый человѣкъ!»
"Ахъ, Господи! нашъ Лордъ умеръ, " отвѣчалъ честный хозяинъ, глубоко тронутый, отирая рукою заплаканные глаза, — «это очень горько!»
«И больше ничего?»
«Чегожъ еще больше, сэръ? Я думаю, что и это несчастіе довольно велико и печально! Вы, конечно, не знали этого хорошаго, любезнаго, добраго господина.»
Пожавъ плечами и оставивъ дальнѣйшія хлопоты о безучастномъ чужеземцѣ хозяинъ положилъ въ карманъ заплаченныя имъ деньги. Чужеземецъ сѣлъ на поданную ему лошадь, бросилъ прислугѣ, державшей за узду его лошадь, монету крону[2], пришпорилъ лошадь и поскакалъ галопомъ. Никто послѣ этого не поминалъ о немъ никто не гадалъ о преступленіи, которое онъ совершилъ.
Но Богъ зналъ это. Сѣмя зла было брошено. Хотя оно брошено было тайно и въ сокровенномъ мѣстѣ, но оно дало ростокъ и въ свое время должно было созрѣть для жатвы.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
АЛЬПІЙСКАЯ ХИЖИНА.
править
На одной узкой и тѣсной долинѣ Швейцаріи, лежащей вдали между высокими горами, покрытыми ледникомъ, находилась и нынѣ еще находится одна деревенька, — если только можно назвать такъ 12-ть или 15-ть хижинъ, кругообразно разсыпанныхъ при подошвѣ долины, или на мягкихъ горныхъ склонахъ. Тамъ жили большею частію бѣдные, но честные, добродушные люди; только немного было между ними такихъ, которые могли имѣть у себя пару коровъ и выпускать ихъ лѣтомъ на горы; у большей части изъ нихъ было только по-нѣскольку козъ, которыя по утрамъ ходили на горы, собирать крошки корма на горныхъ высяхъ, а по вечерамъ возвращались въ деревню и загонялись въ хлѣвы. Такъ какъ зимою всё покрывается снѣгомъ и льдомъ, то они заботились о ней заранѣе, и всѣ жены и дѣти въ деревнѣ, которые могли съ корзинкою въ рукахъ лазить по крутымъ горамъ, съ ранней весны и до поздней осени трудились, собирая каждую былинку и нося домой всё, что или оставляли дикія козы, или чего эти послѣднія, не смотря на свое искуство лазить, не могли достать. Съ помощію лѣстницъ и веревокъ, ловкіе мальчики и дѣвочки лазили но крутымъ скалистымъ стѣнамъ и утёсамъ, нерѣдко съ опасностію своей жизни, для того только, чтобы достать рукою сочную травку; но обыкновенно всё кончалось хорошо, и въ продолженіе многихъ лѣтъ не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь, при этой опасной и всё-таки скудной жатвѣ, лишился жизни. Богъ хранилъ крѣпкою рукою бѣдныхъ надъ ужасными пропастями. Онъ указывалъ имъ надежный путь, укрѣплялъ ихъ руки и голову, и это занятіе въ юности пригодилось мальчикамъ въ послѣдствіи, когда они промѣняли серпъ на ружье и какъ смѣлые охотники гонялись за дикими козами, которыя жили въ ущельяхъ и на вершинахъ горъ, покрытыхъ ледникомъ и снѣгомъ. Всѣ мущины охотились за козами, и трудно было найти смѣлѣе и ловчѣе ихъ. Часто по цѣлымъ, днямъ и ночамъ гонялись они за робкою дичью со скалы на скалу, съ горы на гору, изъ оврага въ оврагъ, по снѣжнымъ и льдистымъ лугамъ, гдѣ каждый промахъ угрожаетъ неизбѣжною смертію, — гонялись, не обращая вниманія на усталость, трудности и лишенія, съ которыми соединено было ихъ занятіе. Съ подставками на спинѣ, съ горной палкой въ рукѣ, въ тяжелыхъ, удобныхъ для хожденія по льду башмакахъ и сумкою на; боку, въ которой находилось ихъ скудная пища — хлѣбъ съ сыромъ, безъ устали гонялись они за дичью, пока не попадала въ нее мѣткая пуля, и пока охотникъ съ торжествомъ могъ возвратиться въ свою бѣдную хижину, неся добычу, стоившую ему большихъ трудовъ. Жизнь, какую вели жители долины, полна была заботъ, труда, лишеніе, опасностей и трудностей; не смотря на то, они были довольны, и, при всей своей ограниченности, жщш счастливо, и благодарили Бога, если у нихъ не было недостатка въ самомъ необходимомъ, если только было у нихъ молоко, хлѣбъ и сыръ, лишь-бы не томиться голодомъ и со дня на день избавляться отъ крайней нищеты.
Въ этой то далекой и скрытой пустынѣ, куда изрѣдка приходилъ кто-нибудь изъ путешественниковъ, хотя они ежегодно тысячами проходили прекрасную Швейцарію, жилъ и Петръ Шафрингеръ съ своею женою и дѣтьми Лизли, Эльзи, Кати и Беди, въ небольшой, низенькой горной хижинѣ. Шафрингеръ былъ чуть ли не бѣднѣе всѣхъ изъ жителей деревеньки. Онъ ничего не имѣлъ, кромѣ домика съ небольшимъ при немъ садикомъ, и дюжины козъ, которыя лѣтомъ паслись вмѣстѣ съ прочими на открытыхъ мѣстахъ, а зимою запирались въ хлѣвы, — но у него были здоровыя, крѣпкія руки, превосходное ружье и, что дороже и лучше всего, веселое свѣтлое чувство и христіански-благочестивое, преданное Богу сердце, которое подкрѣпляло его въ перенесеніи всѣхъ лишеній. И это свѣтлое чувство, это радующееся о Богѣ сердце имѣли также его жена и дѣти. Ихъ жизнь не представляла имъ ничего кромѣ заботъ, лишеніи и труда, и, не зная ничего лучшаго, они были довольны своею участью. Рано утромъ, съ свѣжими силами они отправлялись на работу, а поздно вечеромъ усталые, но довольные, возвращались къ покою; такъ каждый годъ протекала ихъ жизнь. Ни одного дня не проходило въ году, когда бы они оставались безъ дѣла и не работали усердно, — исключая, конечно, воскресныхъ и праздничныхъ дней, которые проводили они въ благочестивомъ домѣ Петра Шафрингера, и проводили христіански-свято. Лѣтомъ Лизли, Эльзи и Кати ходили на горы и собирали на зиму кормъ для козъ, а мать съ маленькой Беби оставалась дома, и хлопотала о столѣ, бѣльѣ и всемъ хозяйствѣ, а отецъ, съ ружьемъ на плечѣ, неутомимо охотился за дикими казами до самаго отдаленнѣйшаго ихъ притона. Зимою всѣ вмѣстѣ садились онѣ въ небольшой комнаткѣ около большой печи: у каждой подъ рукою былъ ножикъ и другіе инструменты, которыми они вырѣзывали изъ дерева прекрасные фигуры: пастушьи хижинки, коробочки, ящички, образочки, букетцы и т. под.; всё это дѣлали онѣ изъ тонко выстроганнаго кленоваго дерева и такъ изящно, что покупатели находились безъ труда, когда отецъ, уклавши въ большую коробку всѣ заготовленныя зимою вещи, весною оправлялся для продажи ихъ въ городъ, отстоявшій на 4 мили. Отъ этой продажи выручалось столько денегъ, что ихъ доставало на весь слѣдующій годъ, если только съ домашними козами ничего не случалось, а охота за дикими была удачна, и если вообще милосердый Богъ сохранялъ отъ особенныхъ несчастныхъ случаевъ небольшую хижинку Петра Шафрингера съ его семействомъ.
Такъ протекли многіе годы и благословленіе Божіе никогда не оскудѣвало надъ домомъ Петра Шафрингера; въ самомъ необходимомъ онъ никогда не терпѣлъ недостатка. Такимъ образомъ не было слишкомъ много заботъ по хозяйству, и при наступленіи каждаго новаго года можно было надѣяться, что наступающій годъ, съ помощію Божіею, протечетъ также хорошо, какъ и прошедшій.
Въ одно лѣтнее утро, предъ восходомъ солнца, когда ночь еще боролась съ наступающимъ днемъ, какой-то мущина, стоя на горной вершинѣ, внимательно посматривалъ на покрытую снѣгомъ поляну, по краю которой росли травы и злаки, едва ли не роскошнѣе, чѣмъ ниже на горныхъ склонахъ, гдѣ снѣгъ давно уже растаялъ отъ теплыхъ лучей солнца. Этотъ мущина зналъ, что на такія покрытыя снѣгомъ мѣста обыкновенно любятъ собираться дикія козы пощипать сочной, напитанной подснѣжной водою, травки, и потому еще съ полуночи отправился изъ дому, чтобы съ разсвѣтомъ выбрать хорошенькое мѣстечко, расположиться и подстерегать козъ, такъ чтобы онѣ сдѣлались его вѣрною добычею, если неосторожно приблизятся къ мѣсту, на которомъ онъ расположился.
Этотъ охотникъ былъ сильный мущина, крѣпкаго, стройнаго сложенія, съ открытымъ, добрымъ, умнымъ лицемъ и свѣтло-голубыми глазами, которыми онъ весело и свободно смотрѣлъ на міръ Божій. Онъ посматривалъ кругомъ, на-сколько позволялъ это еще господствующій сумракъ; потомъ онъ снялъ съ плеча свое ружье и всталъ за скалу, которая совершенно закрыла его собою. Здѣсь посмотрѣлъ онъ на свое ружье, и увѣрившись, что порохъ на полкѣ былъ еще свѣжій и не отсырѣлъ отъ ночнаго воздуха, остановился и притихъ. Не прошло пяти минутъ, какъ глаза его весело забѣгали; онъ осторожно сталъ на колѣна и приложилъ ружье къ щекѣ. Нѣсколько секундъ онъ прицѣливался, потомъ раздался его выстрѣлъ и разсыпался по горамъ стократнымъ эхомъ; затѣмъ охотникъ тотчасъ опятъ вскочилъ на ноги.
«Вотъ если попалась!» говорилъ онъ про себя съ веселою улыбкою. «Какъ обрадуется жена, если я приду домой съ добычею! Пойти, -посмотрѣть!»
Онъ вышелъ изъ-за скалы, скорыми шагами пошелъ, по направленію выстрѣла и засмѣялся отъ удовольствія, когда увидѣлъ предъ собою свою добычу.
«Великолѣпный козленокъ!» сказалъ онъ. «Онъ на 10-ть гульденовъ[3] дороже другихъ; какой онъ жирный и свѣжій. Но и стоитъ труда стащить его на плечахъ въ долину. Впрочемъ и приготовлю его.»
Вынувъ изъ-за кожанаго пояса ножъ и вычистивъ внутренности козленка, онъ связалъ вмѣстѣ заднія и переднія ноги, повѣсилъ животное около шеи и ударился домой. Не смотря на тяжесть ноши, онъ шелъ легко и ровно, и едва заблестѣли горныя вершины и выступы, при паденіи на нихъ первыхъ лучей восходящаго солнца, какъ Петръ Шафрингеръ — такъ звали итого охотника — уже спустился на долину, и здѣсь на одну минуту присѣлъ на скалу, чтобы немножко отдохнуть отъ труднаго и утомительнаго пути.
Тогда какъ на неприступныхъ вершинахъ горъ уже свѣтло сіяло солнце, внизу была почти еще ночь и томныя тѣни покрывали долину. Шафрингеръ, положивъ около себя своего козленка и дыша полною грудью, расположился было отдохнуть, какъ вдругъ услышалъ глухой шумъ вдали отъ деревни, и въ удивленіи стадъ прислушиваться къ необыкновенному шуму. Шумъ быстро приближался и всё яснѣе и яснѣе доходилъ до его ушей.
«По всей вѣроятности, это карета!» сказалъ онъ про себя. «Боже мой, никакъ ужъ ѣдутъ сюда на наши горы! Съ годъ или больше, я не могу припомнить, чтобы сюда былъ какой-нибудь проѣздъ! Дорога довольно ухабиста; кому нѣтъ надобности проѣзжать чрезъ нашу деревню, тому лучше взять въ сторону и выѣхать на прекрасную новую дорогу, которая проведена но нашей долинѣ. Однакожъ любопытно бы узнать, кто это ѣдетъ!»
Карета подъѣзжала ближе и ближе. Когда она подъѣхала близко, Петръ Шафрингеръ увидѣлъ, что это была только двуколесная тѣлежка съ здоровою, сильною лошадью, которая несмотря на худую дорогу, быстрою рысью пролетѣла мимо. Въ тѣлежкѣ сидѣлъ одинъ мущина, который держалъ возжи и, для большей поспѣшности, подгонялъ лошадь кнутомъ. Охотникъ не могъ ясно видѣть ни его фигуры, ни чертъ лица, какъ потому, что было еще слишкомъ темно, такъ и потому, что лошадь съ тѣмъ мущиною въ тѣлежкѣ слишкомъ быстро пролетѣла мимо его.
«Странно, странно!» говорилъ онъ про себя. «Кто бы это былъ? И что нужно ему у насъ въ долинѣ? Право, странно! Но что, впрочемъ, въ этомъ удивительнаго? У всякаго человѣка свое дѣло, а мое дѣло придти домой и отдать козленка матери на кухню.»
Онъ положилъ свою добычу на широкія, крѣпкія плеча, и, вполнѣ освѣженный небольшимъ отдыхомъ, удвоеннымъ шагомъ продолжалъ свой путь въ родную деревню. Едва еще разсвѣло, какъ онъ постучался въ дверь своей хижины и позвалъ свою жену, чтобъ показать ей славнаго козленка.
"Посмотри-ка, Мари, " сказалъ онъ, «вѣдь охота нынѣшнимъ утромъ удачна! Тебѣ долго нужно ходить по горамъ, чтобы встрѣтить такого козленка, а вотъ мнѣ прямо самъ собою попался на пути такой козленокъ.»
"Слава Богу, что ты благополучно возвратился домой, " отвѣчала обрадованная жена. «Поди же теперь и я угощу тебя свѣжимъ молокомъ, сыромъ и хлѣбомъ; я уже приготовила это для тебя. Скорѣе, ты усталъ и проголодался отъ долгой ходьбы!»
"Это недурно, " отвѣчалъ Шафрингеръ улыбаясь и отирая потъ съ лица, «хоть охота была и не слишкомъ утомительна, а подкрѣпиться не мѣшаетъ.»
Но прежде нежели сѣлъ за простои, бѣлый, еловый столъ въ небольшой комнаткѣ хижины, онъ сначала повѣсилъ убитаго козленка на желѣзный крюкъ внѣ хижины, и затѣмъ вошелъ въ комнату. Его дочери уже встали, причесались и надѣли простые, бѣлые и чистые корсеты. Свѣтлая радость сіяла у нихъ на лицѣ, когда пришелъ отецъ, и онѣ всѣ четыре спѣшили встрѣтить его веселымъ привѣтствіемъ.
«Съ добрымь утромъ, дѣти! Съ добрымъ утромъ Лизли и Ельзи! Всѣхъ васъ съ добрымъ утромъ! Вы рано встали, — это хорошо, отъ этого день продлится часомъ или двумя дольше, нежели какъ это бываетъ у лѣнивыхъ и охотниковъ до сна.»
Веселыя, красивыя дѣвочки тѣснились около отца и жали его руку. Лизли была уже 12-ти лѣтъ, Ельзи, Кати и Беби были годомъ моложе одна другой. Всѣ онѣ казались свѣжими и здоровыми, и, глядя на нихъ, можно было подумать, что онѣ еще никогда не испытывали собственной нужды и недостатка. Онѣ садились съ отцомъ за простой завтракъ, и три старшія взялись было уже за свои серпы и корзинки, чтобы идти на гору и собирать на зиму траву для козъ, какъ въ эту минуту вошла въ комнату мать съ встревоженнымъ видомъ.
"Послушай-ка, " сказала она мужу — «какая странность! Со всей деревни сбѣгается народъ и никто не можетъ объяснить себѣ, какъ это могло случиться.»
«Чтожъ это такое, жена?» спросилъ Петръ Шафрингеръ. «Что случилось? Нѣтъ ли уже какого несчастія?» "О, нѣтъ, ничего подобнаго не случилось, " отвѣчала жена. «Но Мимили Чуди кричала мнѣ, что они нашли на лугу спящаго малютку и никто не знаетъ, какъ онъ попалъ туда. Точно снѣгъ упалъ съ неба.»
"Э, Мимили подшутила надъ тобою, " возразилъ отецъ. «Можетъ ли это быть?»
"Не вѣришь, такъ посмотри, " отвѣчала жена Мари. «Смотри, вонъ идутъ всѣ къ Чуди на лугъ, и многіе уже тамъ. Ты изъ окна можешь видѣть стоящихъ.»
"Да, дѣйствительно, " сказалъ отецъ, проворно взглянувъ въ окно. «Должно быть, случилось что-нибудь необыкновенное; надобно сходить и посмотрѣть, что тамъ такое.»
Онъ пошелъ; это еще болѣе подстрекнуло любопытство его жены и дѣтей. И онѣ тотчасъ побѣжали въ слѣдъ за нимъ.
«Что тутъ такое, любезные сосѣди и друзья?» спросилъ Петръ Шафрингеръ, когда подошелъ къ поселянамъ, которые стояли всѣ вмѣстѣ тѣснымъ кружкомъ.
«Что такое Шафрингеръ», — отвѣчалъ одинъ изъ толпы, «вотъ посмотри сюда, малютка такъ свѣжъ и нѣженъ, какъ будто только выросъ изъ земли. Чуди уже не одинъ разъ заговаривалъ съ нимъ, но малютка не отвѣчаетъ, а только всякій разъ трясетъ головкой и ничего больше не говоритъ, какъ: мей моддеръ, мей гутъ моддеръ! Никто не знаетъ, что это значитъ.»
"Позвольте-ка мнѣ поговорить съ нимъ, " сказалъ Петръ, — «можетъ быть, малютка только испуганъ и ему надобно дать время опомниться.»
Петръ подошелъ и увидалъ, что сидитъ малютка лѣтъ четырехъ, съ заплаканными глазами, робко и стѣсненно озираясь вокругъ. Но это былъ миленькій и красивенькій мальчикъ. Его бѣлокурые локоны упадали ему на лице и затылокъ; его большіе голубые глаза были свѣтлы и ясны, какъ голубое небо; его круглыя щеки рдѣлись, какъ персикъ съ самой нѣжной краской; его ротикъ былъ какъ вишенка, только что сорванная съ дерева.
«Бѣдный малютка!» сказалъ Петръ Шафрингсръ сострадательнымъ тономъ, дружески поглаживая рукою его локоны и щечки, — «какъ попалъ ты въ эту долину, въ среду чужихъ людей, и совершенно одинъ одинехонекъ? Окажи же, скажи малютка, какъ звать тебя?»
Мальчикъ посмотрѣлъ на этого мущину, который такъ ласково говорилъ съ нимъ, и также ничего не отвѣтилъ а только потрясъ головкою и опять заплакалъ.
«Да что же ты всё плачешь, малютка?» продолжалъ Петръ Шафрингеръ. «Здѣсь никто не обидитъ тебя, маленькій червячекъ! Скажи хоть только го, что ты умѣешь, и мы увидимъ тогда, что можно для тебя сдѣлать. Кто бросилъ тебя сюда, миленькій мальчикъ? По крайней мѣрѣ, не можешь ли хоть этого сказать?»
Малютка, хотя и не понималъ, что ему говорили, но все-таки по добродушному тону, въ какомъ говорили съ нимъ, замѣтилъ, что здѣсь не думаютъ сдѣлать съ нимъ что-нибудь худое. Онъ отеръ слезы на глазахъ, открылъ ротикъ и залепеталъ, — но никто изъ окружавшихъ не понималъ его. Все это такъ непонятно звучало между ними, что они переглядывались съ удивленіемъ и качали головою.
«Странное дѣло!» — сказалъ, обращаясь къ другимъ, Чуди, — тотъ самый, который первый увидалъ мальчика. «Рѣшительно я ничего не могу понять, и одинъ Богъ знаетъ, какъ этотъ мальчикъ попалъ сюда на нашу долину, — это не постижимо! Мальчикъ лепечетъ такимъ языкомъ, котораго никакъ не льзя понять.»
«Чтожъ такое, сосѣдъ!» заговорилъ Шафрингеръ. «Конечно, не изъ Швейцаріи и Германскихъ земель малютка, и не изъ Италіи, потому что я знаю, какъ говорятъ тамошніе жители. Но откуда же, однако, и какъ попалъ сюда малютка, — уже ли во всю жизнь не разгадать этого? Постой, вотъ что пришло мнѣ на умъ! Малютка! можетъ быть, ты съ тѣмъ человѣкомъ пріѣхалъ въ повозкѣ? Скажи же поскорѣе, я прошу тебя!»
Мальчикъ взглянулъ на Петра и опять ничего не отвѣтилъ.
«Да, должно быть, это вѣрно.» сказалъ опять Петръ, обращаясь къ сосѣдямъ; «мальчикъ столько же понимаетъ нашъ языкъ, сколько мы его. Стало быть, мы ничего не добьемся. Но мнѣ думается, что тотъ мущина. ѣхавшій въ повозкѣ, привезъ съ собою малютку и бросилъ его здѣсь. Иначе, кажется, и быть не можетъ.»
«Что за человѣкъ? что за повозка? Раскажи-ка, Петръ, что ты знаешь!» одинъ за другимъ закричали поселяне.
Петръ разсказалъ, что онъ, возвращаясь съ охоты за козами, видѣлъ мущину, ѣхавшаго въ повозкѣ, и нѣтъ сомнѣнія, что мальчикъ завезенъ въ долину этимъ ночнымъ гостемъ. Поселяне совершенно были согласны съ этимъ мнѣніемъ, и только въ удивленіи переглядывались между собою и, повидимому, не знали, что дѣлать.
«Что же теперь дѣлать?» сказалъ наконецъ одинъ изъ нихъ. «Съ чего начать?»
"Гм, по моему мнѣнію, на это легко отвѣтить, " сказалъ Петръ Шафрингеръ. «Намъ надобно догнать чужеземца, и, если догонимъ его, онъ долженъ опять взять съ собою малютку.»
"Это было бы хорошо, " отвѣчалъ Чуди. «Но чтожъ между тѣмъ дѣлать съ малюткою? Кто возметъ его къ себѣ? Мы всѣ люди небогатые и у каждаго много хлопотъ о себѣ и своемъ семействѣ, — такъ кто же возметъ еще чужое дитя и станетъ воспитывать ого? Я не возмусь за это, — у меня много дѣтей!»
«И я также — и я!» закричали другіе. «А кто знаетъ? нѣтъ ли еще тутъ какого чародѣйства и колдовства? Малютка принесетъ еще, пожалуй, кому-нибудь изъ насъ несчастіе, — я не могу сдѣлать этого, — я нѣтъ, — и я нѣтъ, — рѣшительно нѣтъ!»
Такъ говорили поселяне, и только Петръ Шафрингеръ молчалъ и съ состраданіемъ смотрѣлъ на бѣднаго малютку, заброшеннаго сюда, обиженнаго, у котораго постоянно катились слезы но лицу, и какъ росинки капали на дернъ. И христіанское, нѣжное сердце этого честнаго человѣка прониклось состраданіемъ и участіемъ; онъ размышлялъ самъ съ собою: «если бы кто-нибудь изъ моихъ дѣтей какъ-нибудь попалъ въ дикія чужія земли, въ среду чужихъ людей, — каково было бы ему тогда, если бы никто не захотѣлъ взять его къ себѣ?» Это тронуло его сердце, — заставило заговорить, и онъ, обратившись къ своей супругѣ Маріи, тихо сказалъ ей: «какъ ты думаетъ?» Добрая, честная супруга хорошо поняла намѣреніе своего мужа и кивнула головою въ знакъ согласія; тогда Петръ Шафрингеръ подошелъ къ малюткѣ, взялъ его на руки, поцѣловалъ его въ розовенькія губки, и сказалъ:
«Сосѣди и друзья! я не опасаюсь, чтобъ мальчикъ могъ принести несчастіе тому, кто возьметъ его въ свой домъ, потому я возьму его къ себѣ во имя Божіе, воспитаю по-христіански съ четырьмя моими дѣвочками, и стану содержать его такъ же, какъ свое дитя, если даже и никогда не найдется чужеземецъ съ повозкою. Да, добрые сосѣди, я сдѣлаю это и надѣюсь, что Всевышнему будетъ пріятно это, и Онъ подастъ свое благословеніе! Гдѣ своихъ четверо до сихъ поръ сыты, тамъ и дли пятаго найдется кружечка молока и крошка хлѣба; итакъ пусть мальчикъ идетъ къ намъ, останется жить у насъ, сколько угодно будетъ Богу. У меня же однѣ дѣвочки, отчегожъ мнѣ не взять бѣднаго, заброшеннаго мальчика?»
"И по-нашему такъ, " сказала жена Шафрингера, — и наклонившись къ малюткѣ, съ материнскою любовію взяла его на руки. «Поди, милый малютка, поди подъ нашъ кровъ, и если совершенно всего ты лишился, то гамъ опять найдешь такое же нѣжное сердце, какъ у роднаго отца и матери, и, я думаю, ты скоро почувствуешь себя у насъ, какъ дома. Такъ поди же, и Господь благословитъ твой входъ въ нашу убогую хижину.»
Жена Шафрингера говорила такъ любезно и ласково, что и самая нѣжность тона подѣйствовала на безутѣшнаго мальчика. Онъ отеръ свои слезы, припалъ кудрявою головкою къ доброй женщинѣ, которая должна была сдѣлаться его воспитательницею, охотно пошелъ къ ней на руки, и она вынесла его изъ крута обступившихъ зрителей. Принесенный въ хижину онъ былъ еще нѣсколько робокъ и очень тихъ, хотя ѣлъ и пилъ, — но ласки его новыхъ сестеръ скоро произвели на него самое благодѣтельное впечатлѣніе. Спустя немного, онъ уже игралъ съ ними, и хотя еще никто не понималъ его, и самъ онъ не могъ понимать, что говорили ему другіе, однакоже его живая, свѣтлая улыбка скоро показала, что онъ въ маленькой горной хижинѣ, между чужими людьми, начиналъ чувствовать себя такъ же пріятно и хорошо, какъ дома.
Между тѣмъ какъ дома мать и сестры особенно заботились о томъ, чтобъ малютка забылъ свое несчастіе, поселяне и съ ними Петръ Шафрингеръ отправились отыскивать того скрывшагося человѣка, который, по всей вѣроятности, оставилъ въ долинѣ этого маленькаго гостя. Они шли по слѣду повозки до ближайшей деревни, отстоявшей на три часа пути, и здѣсь нашли только лошадь и повозку, а того человѣка не нашли. Онъ бралъ повозку и лошадь у хозяина, а свою лошадь оставлялъ въ конюшнѣ. Гдѣ онъ былъ съ повозкою, хозяинъ не зналъ; ничего также не зналъ о мальчикѣ, котораго онъ совсѣмъ не видалъ; не видалъ также, куда поворотилъ чужеземецъ, послѣ того какъ, возвративъ хозяйскую лошадь съ повозкою, опять на своей лошади пустился въ дальнѣйшій путь. Не зналъ имени его, и вообще ничего не зналъ, и потому очень трудно было отыскивать слѣдъ чужеземца еще дальше. Правда, его отыскивали, но безъ всякой пользы. Много чужеземцевъ ѣздило въ Швейцарію, — кто же могъ отыскать его тамъ, когда имя его было неизвѣстно, когда лице его и фигуру не удалось ясно разсмотрѣть Петру Шафрингеру при утреннемъ сумракѣ? Всѣ ихъ розыски остались совершенно безполезны. Поэтому они немедленно объявили начальству и просили его помощи, но и это было напрасно, — и Петръ Шафрингеръ долженъ былъ, худо ли, хорошо ли, держать у себя найденнаго на долинѣ мальчика. Сосѣди и друзья качали головою, видя такую неудачу и упрекали этого добраго человѣка въ его христіанскомъ милосердіи и любви къ ближнимъ; — но Петръ Шафрингеръ не дозволялъ себѣ сожалѣть и раскаиваться въ своемъ добромъ дѣлѣ. —
«Что дѣлать, что у меня однимъ больше?» сказалъ онъ. «Мнѣ думается, что малютку послалъ мнѣ въ домъ милосердый Богъ, а что Богъ намъ посылаетъ, то мы во всякое время должны принимать съ радостію. Только оставьте меня съ вашими пустыми разсужденіями! Я надѣюсь на Господа! Онъ позаботится, чтобъ найденному малюткѣ такъ же всегда доставало пищи, какъ всегда достаетъ ея козленку на горѣ и птицѣ въ долинѣ. Пусть радуется и растетъ малютка! Я нисколько не имѣю о томъ, что отворилъ ему двери моего дома и сердца.»
Такъ говорилъ Шафрингеръ, — этотъ честный и правдивый человѣкъ, и другіе принуждены были молчать, ибо въ душѣ, конечно, всякій стыдился, что не принялъ маленькаго мальчика, тогда какъ послѣдній бѣднякъ въ деревенькѣ сдѣлалъ это, не смотря на то, что при незначительномъ состояніи, имѣлъ много дѣтей. Между тѣмъ Шафрингеръ, имѣя когда-то мальчика, могъ теперь припоминать и какъ бы видѣть, какъ онъ съ нимъ жилъ. Но онъ посѣялъ добрый плодъ, — пожнетъ ли онъ отъ него злое?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
ЖАТВА НАЧИНАЕТСЯ.
править
Хозяйство въ хижинѣ Петра Шафрингера сначала шло какъ нельзя лучше. Уже прошло много недѣль, но отъ маленькаго Вилли, — такъ звали найденнаго мальчика, — не пришлось услышать ни одного понятнаго слова, потому что онъ говорилъ только что-то непонятное, въ чёмъ никто не могъ отыскать смысла. Не смотря на то, казалось, малютка чувствовалъ себя въ своемъ новомъ кругу совершенно какъ дома: онъ былъ веселъ и забавенъ, замѣтно полнѣлъ при простой пищѣ, и не зналъ лучшаго удовольствія, какъ играть съ маленькими козами и бѣгать на свободѣ, по зеленымъ лугамъ. Онъ постепенно привыкалъ понимать, что говорили ему другіе, а наконецъ и другіе начали понимать его самого, хотя онъ еще каждый разъ примѣшивалъ къ своему дѣтскому лепету какое-нибудь иностранное слово. Но мало-по-малу отвыкъ и отъ этого, и не прошло еще первой зимы, какъ Вилли лепеталъ своимъ ротикомъ также хорошо и понятно, какъ и другіе, и почти совсѣмъ пересталъ говорить на своемъ иноземномъ языкѣ.
Петръ Шафрингеръ думалъ, что теперь настало удобное время распросить мальчика о его прошедшемъ и особенно о томъ чужеземцѣ, который бросилъ его въ долинѣ. Но какъ часто ни заговаривалъ онъ объ этомъ и какъ ни старался привести на память малюткѣ его прошедшую жизнь, не могъ отъ него ничего добиться. Вилли забылъ какъ свой родной языкъ, такъ и все прочее, что относилось къ его прошедшей жизни, и почти ничего не могъ изъ того припомнить. Онъ зналъ только то, что когда-то его одного нашли на долинѣ, — по какъ онъ попалъ туда, этого онъ не зналъ. Петръ Шафрингеръ, видя, что всѣ его усилія были напрасны, совсѣмъ пересталъ спрашивать его объ этомъ. И какъ другія розысканія, воззванія и объявленія въ газетахъ и тому подобное, нисколько не помогли уясненію дѣла, то наконецъ и всѣ оставили ихъ. Вилли остался, гдѣ былъ, и здѣсь стали смотрѣть на него, какъ на своего ребенка. Спустя годъ съ небольшимъ, все прошедшее совершенно изгладилось изъ его памяти; онъ не иначе смотрѣлъ на Петра Шафрингера и его жену, какъ на своихъ родителей, — на четырехъ дѣвочекъ, какъ на сестеръ, и никому не приходило на мысль напомнить ему о прошедшемъ.
Такъ проходилъ годъ за годомъ. Вилли сдѣлался живымъ, цвѣтущимъ и красивымъ мальчикомъ, и его воспитатели нисколько не сожалѣли, что приняли его въ свой домъ. Напротивъ, всѣ любили прекраснаго мальчика, который всячески старался быть полезнымъ, и на самомъ дѣлѣ былъ очень добръ, скроменъ, прилеженъ и любилъ порядокъ. Сколько позволяли ему его лѣта и силы, онъ лѣтомъ ходилъ съ дѣвочками на горныя пастбища и собиралъ съ ними кормъ дли козъ; въ послѣдствіи онъ брался даже пасти козъ въ деревнѣ, что довѣряли ему за его разсудительность, и что приносило его воспитателямъ нѣкоторыя выгоды; а зимою вмѣстѣ съ прочими Вилли садился въ теплой комнаткѣ хижины и такъ прилежно и искусно занимался рѣзной работой, что превосходилъ въ этомъ всѣхъ другихъ, и работа кипѣла у него въ рукахъ. Онъ вырѣзалъ ящички, букетцы и вырѣзалъ гораздо красивѣе, тоньше и вообще лучше другихъ, такъ что Петръ Шафрингеръ нерѣдко засматривался на нихъ, и удивлялся, какія прекрасныя и ловкія руки у Вилли. Такимъ образомъ мальчикъ, уже на первыхъ порахъ, отлично вознаграждалъ за свое содержаніе, принося Петру Шафрингеру своимъ занятіемъ больше выгоды, чѣмъ убытка. Впрочемъ и безъ того Петръ Шафрингеръ не перемѣнилъ бы своихъ отношеній къ мальчику. Какъ онъ, такъ и всѣ его домашніе, любили милаго мальчика, ради его самого.
Когда Вилли подросъ, онъ сдѣлался еще полезнѣе, потому что привыкалъ ходить съ отцомъ на охоту за дикими козами. Ни у кого во всей долинѣ не было такого проворнаго мальчика, какъ Вилли. Привыкши ходить по горамъ, взбираться на самыя крутыя скалы и лазить по снѣговымъ и льдистымъ лугамъ, для сбора травы съ этихъ опаснѣйшихъ мѣстъ, куда прежде никто не ходилъ, онъ не затруднялся ходить за отцемъ на такія возвышенности, отъ которыхъ кружится голова, и куда одни боязливыя дикія козы заходятъ на лѣто. Его глаза были зорки, какъ у орла, который съ высоты видитъ свою добычу; его ноги легки, тверды и крѣпки, какъ у дичи, за которою онъ гонялся; голова была такъ крѣпка, что онъ никогда не зналъ, что такое головокруженіе, и безъ всякаго раздумья, безъ всякаго опасенія ходилъ по такимъ тропинкамъ, на которыя до него едва ли вступала нога человѣческая, и никто, кромѣ его, не осмѣливался вступать; его корпусъ былъ такъ крѣпокъ и вмѣстѣ гибокъ, что онъ почти не чувствовалъ усталости, цѣлый день проходивъ но дикимъ горнымъ пустынямъ; и при этомъ онъ съ особеннымъ умѣньемъ отыскивалъ мѣста отдыха и пастбища дикихъ козъ, умѣлъ подкрадываться къ животнымъ и прямо гнать подъ выстрѣлъ своему отцу, такъ что Петръ Шафрингеръ, когда ходилъ на охоту съ Вилли, почти никогда не возвращался въ свою хижину безъ добычи.
"Это неоцѣненный мальчикъ, « сказалъ онъ однажды своей женѣ, вѣшая, по обыкновенію, убитаго козленка на гвоздь внѣ хижины, чтобы снять съ него дорогую шкурку.» Это милый мальчикъ! истинное благословеніе, посланное въ нашъ домъ милосердымъ Богомъ! Съ тѣхъ поръ, какъ онъ у насъ, кажется, несчастіе какъ будто не смѣетъ взойти въ нашъ домъ! Всё при немъ идетъ хорошо! Ни одна коза не упала въ пропасть, число ихъ прибавилось, вмѣсто 12-ти теперь ихъ пасется на горахъ до двадцати; городскіе торговцы съ охотою раскупаютъ ящички и другія вещи, которыя вырѣзываетъ Вилли споимъ тонкимъ ножичкомъ и тоненькими пальчиками, и всѣ сосѣди хвалятъ мальчика; никого нѣтъ, кто бы не сочувствовалъ ему, а всякій его любитъ и всѣ завидуютъ, что онъ у насъ. И посмотри, милая жена, когда Вилли прибавится еще два года, то скоро на горѣ не будетъ проворнѣе охотника и лучшаго проводника на горы для чужеземца, какъ нашъ Вилли! Уже и теперь онъ знаетъ всякую дорожку и тропинку вдоль и поперегъ, лучше меня самого, и "помогу понять, какъ онъ узналъ это. Да, да, мать, по истинѣ, благословеніе Божіе для насъ этотъ малютка, и мы не будемъ раскаяватся, что взяли его къ себѣ!
«И кто же раскаивается, старикъ?» отвѣчала съ улыбкою жена Шафрингера. «Мнѣ кажется, что ты еще никогда не замѣчалъ во мнѣ сколько нибудь раскаянія. Я такъ люблю мальчика, какъ собственнаго ребенка, да онъ и самъ не иначе думаетъ, какъ такъ, что онъ. дѣствительно нашъ ребенокъ. Итакъ пусть онъ остается у насъ, пока выросгетъ, а со временемъ, если ему вздумается, можетъ отыскать своихъ настоящихъ родителей. Однакожъ я никакъ не могу понять, какъ этого бѣднаго мальчика такъ безжалостно могли забросить! Такого любезнаго, милаго, прекраснаго малютку! Понимаешь ты это, Петръ?»
"Нѣтъ, право, и я не понимаю, " отвѣчалъ Петръ Шафрингеръ. «Я и подумать не могу, чтобы чужеземецъ въ повозкѣ былъ отецъ Вилли. Это было бы противно Божественному порядку и всякому человѣческому чувству. Но знаешь ли, любезная жена, мнѣ представляется это дѣло совершенно иначе. Я думаю, что малютка попался какому нибудь злому человѣку на дорогѣ, а тотъ забросилъ его въ нашу сторону. Такимъ образомъ малютка остался подъ открытымъ небомъ, и нельзя узнать, чье онъ дитя, — знатныхъ и богатыхъ людей, или нѣтъ!»
«Такъ чѣмъ же ему помочь?» сказала жена Шафрингера. «Я думаю, онъ никогда не согласится оставить нашу долину и пуститься въ дальній свѣтъ. А если и такъ, — свѣтъ великъ, и въ немъ живутъ цѣлые милліоны людей, — какъ же Вилли отыскать своихъ родителей, или родителямъ отыскать его? Нѣтъ, по-моему этому никогда не бывать.»
"Отъ чего же, " возразилъ Петръ Шафрингеръ, — «кто знаетъ? Это зависитъ отъ Всевышняго. А Онъ для всего находитъ средства и пути, и устрояетъ дѣла совершенно чудеснымъ образомъ. Во всякомъ случаѣ, мы должны сказать малюткѣ, каково его соложеніе, и онъ самъ придумаетъ, что ему дѣлать!»
"Конечно, мы должны сказать ему объ этомъ, " подумавши сказала жена Шафрингсра, «но, знаешь ли, Петръ, — только не теперь. Онъ еще очень молодъ и мало разсудителенъ, а потому можетъ сильно всгрустнуться, если узнаетъ, что у него нѣтъ ни роднаго отца, ни родной матери. А все-таки я увѣрена, что онъ едва ли опять найдетъ ихъ когда нибудь! Да и если бы у него была какая-нибудь примѣта, напр. родимое пятнышко, или что-нибудь въ этомъ родѣ! Но у него совсѣмъ ничего нѣтъ, только развѣ двѣ небольшихъ ямочки на верхней части руки, да и вообще малютка весь такъ красивъ и бѣдъ, какъ будто онъ вылитъ изъ молока и сахара.»
«Всё ничего», отвѣчалъ Петръ съ твердою увѣренностію въ мудрости Провидѣнія. «Что должно найтись по волѣ Божіей, то найдется, и птички не щебечутъ въ лѣсу безъ воли Божіей!.. А цѣла ли еще рубашечка малютки? Вѣдь можно изъ этого видѣть, когда его найдутъ, — онъ ли родной тотъ мальчикъ, котораго ищутъ. Но, конечно, мать, я согласенъ съ тобою, что ему еще ничего нельзя сказать! Придетъ время, тогда можно будетъ дать и совѣтъ. Теперь довольной того, что малютка не скучаетъ и принесъ съ собою счастіе въ нашъ домъ. Пусть такъ и остается! А теперь, мать, можешь разрѣзать козленка; кожа и рожки сняты. За него съ удовольствіемъ дадутъ намъ пару гульденовъ, кромѣ жаркаго, которымъ ты угостишь насъ утромъ. Да, да, славный мальчикъ, Вилли! Безъ него, по всей вѣроятности, убѣжалъ бы отъ меня козленокъ, — онъ убѣжалъ-было въ горы, но Билли опять выгналъ его оттуда, — какъ это онъ сдѣлалъ, я не знаю, — забѣжалъ впередъ его, и прямо нагналъ мнѣ подъ выстрѣлъ. Я въ него выстрѣлилъ, онъ тутъ и легъ! Этотъ мальчикъ истинное благословеніе для насъ, я никогда не перестану говорить это!»
Дѣйствительно, мальчикъ былъ благословеніемъ для Петра Шафрингера съ его семействомъ, и Шафрингеръ сознавалъ это гораздо лучше, чѣмъ кто-либо другой. Немного спустя, послѣ того какъ Петръ сталъ уже извѣстенъ своимъ счастіемъ, тяжкое бѣдствіе постигло жителей небольшой долины, такъ что имъ пришлось вытерпѣть много печали и горя. Такъ но рѣдко бываетъ въ свѣтѣ. Именно, когда думаешь, что ты со всѣхъ сторонъ окруженъ счастіемъ и что ни съ кѣмъ ничего не можетъ случатся худаго, именно тогда-то несчастіе, можетъ быть, уже стоитъ передъ дверью, прокрадывается въ нее, а вотъ уже въ домѣ, — и тогда всё удовольствіе и веселость смѣняется горькимъ страданіемъ. Такъ случилось и съ жителями долины. Никто не ожидалъ никакого бѣдствія, какъ вкругъ оно явилось, а никто не зналъ, откуда оно пришло.
Въ теченіе многихъ лѣтъ, въ долинѣ не было на одного ослинаго человѣка, кромѣ развѣ страдавшихъ простудою, или въ слѣдствіе ушиба, или паденія, или чего-нибудь подобнаго. Что же касается лихорадки и заразительной повальной болѣзни, объ этомъ никто ничего и не зналъ. Воздухъ въ долинѣ былъ такъ здоровъ и свѣжъ, люда жили такъ просто и умѣренно, что самые дряхлые старички не запомнятъ, чтобы когда нибудь было что-нибудь подобное. Но теперь постигло именно такое несчастіе. Одинъ молодой парень работалъ въ ближайшемъ городѣ, гдѣ открылась злокачественная оспа, и, спустя нѣсколько дней но своемъ возвращеніи, тяжко заболѣлъ; его затрясла жестокая лихорадка, и скоро высыпала сильная оспа. Бѣдные жители не знали опасности этой болѣзни; они нисколько не подозрѣвали, что эта болѣзнь заразительна, и потому не принимали никакихъ мѣръ предосторожности; имъ и въ голову не приходило, позвать къ себѣ врача изъ города, они думали, что больной и безъ того выздоровѣетъ, — и сосѣди навѣщали его, жали ему руку, утѣшали его въ болѣзни и вовсе не думали о томъ, какими худыми послѣдствіями могло сопровождаться ихъ сострадательное участіе.
Зараза неизбѣжно должна была обнаружиться. Чрезъ нѣсколько дней, почти въ каждой горной хижинѣ, лежалъ больной. Повальная болѣзнь распространялась съ ужасною скоростію, и вотъ теперь-то, когда было уже поздно, побѣжали въ городъ за докторомъ. Докторъ пришелъ, но, къ сожалѣнію, и при всемъ желаніи, не могъ помочь; болѣзнь уже слишкомъ сильно распространилась. Правда, онъ наказалъ, чтобы здоровые какъ можно дальше держали себя отъ больныхъ, но едва ли можно было исполнить такое его распоряженіе. Ибо комужъ ходить за больными, какъ не здоровымъ? Болѣзнь распространялась все дальніе и дальше, и наконецъ не освободилась онъ нея и хижина Петра Шафрингера. Сначала заболѣлъ самъ хозяинъ. Вечеромъ онъ жаловался на ознобъ и головную боль, открылась лихорадка, а на слѣдующее утро болѣзнъ обнаружилась въ полной силѣ. Чрезъ два дня слегла и жена, а за тѣмъ еще черезъ день — и четыре дѣвочки. Уцѣлѣлъ только одинъ Вилли, — и это было великимъ счастіемъ для бѣднаго семейства въ томъ отношеніи, что по крайней мѣрѣ, остался хоть одинъ, который могъ походить за другими и могъ помочь имъ въ ихъ тяжкомъ страданіи.
Теперь Вилли доказалъ самымъ дѣломъ, какой онъ былъ добрый, милый мальчикъ. Безъ опасенія и страха онъ подавалъ больнымъ необходимую помощь, давалъ имъ лекарства, какія приносилъ съ собою изъ города докторъ, всякій день посѣщавшій деревню; старался утѣшать больныхъ и тѣмъ облегчать ихъ страданія; не раздѣвался ни днемъ, ни ночью, и каждую минуту былъ готовъ помогать имъ, на-сколько это было нужно. Онъ уже не ложился на свою постель, а спалъ въ одной комнатѣ съ больными, на деревянной скамьѣ, и то только тогда, когда слишкомъ утомлялся, и когда усталость преодолѣвала его, не смотря на всѣ его сопротивленія. Но что это былъ за сонъ? Едва могъ онъ пролежать четыре часа, какъ его опять пробуждалъ слабый крикъ, тихій вздохъ, — и онъ вскакивалъ, чтобъ подойти къ больнымъ и подать одному глотокъ воды, другому ложку лекарства, третьему глотокъ молока. И не только забота о больныхъ лежала на немъ, но онъ долженъ былъ смотрѣть и за бѣдными козами, о которыхъ кромѣ его некому было позаботиться. Такъ проходилъ день за днемъ. — Вилли постоянно былъ на ногахъ, и напряженіе его было такъ велико, что, повидимому, должно было наконецъ превзойти его силы. Но Вилли выдержалъ это! Онъ не ослабѣлъ, ничего не потерялъ, напротивъ еще его добрая воля окрѣпла такъ, что онъ побѣждалъ всѣ трудности, и его искреннее, горячее усердіе было такъ велико, что этого не могъ не замѣтить сострадательный врачь.
"Удивительно, Вилли, " сказалъ онъ однажды мальчику, — «что ты одинъ остаешся свободенъ отъ болѣзни, тогда какъ всѣ твои сестры слегли въ постель. Голова у тебя не болитъ, озноба нѣтъ, и вообще въ тебѣ не видно слѣдовъ лихорадочнаго состоянія.»
"Нѣтъ, господинъ докторъ, " отвѣчалъ мальчикъ. «Я иногда только устаю нѣсколько.»
"Да, этому я вѣрю, " отвѣчалъ докторъ. «И самый крѣпкій человѣкъ устанетъ наконецъ, если ни днемъ, ни ночью не будетъ знать покоя. Но позволь посмотрѣть твою руку, Вилли!»
Мальчикъ поспѣшно приподнялъ рукавъ до плеча и показалъ доктору свою бѣлую руку. Докторъ внимательно посмотрѣлъ на нее и потомъ сказалъ:
«Такъ я и думалъ! Вотъ привитыя оспенки! Если бы твой отецъ и другимъ привилъ оспу, то они также какъ ты, остались бы свободны отъ злокачественной оспы. Странно однакожъ, что ты одинъ былъ исключеніемъ! Вотъ, на будущее время, я думаю, здѣшніе жители будутъ по-осторожнѣе! Ну, прощай же, малютка. Ты не бойся этой заразительной болѣзни, она къ тебѣ не пристанетъ.»
"А отъ чего же нѣтъ, господинъ докторъ, " спросилъ Вилли. «Отъ того, что я не боюсь ея? Дѣйствительно, я нисколько не боюсь ея.»
"Нѣтъ, потому что у тебя на рукѣ есть три ямочки;, они охраняютъ тебя, " — отвѣчалъ докторъ. «Тебѣ маленькому привита оспа. Но для тебя это не понятно, — довольно съ тебя знать, что тебѣ нечего бояться. Походи теперь за больными, добрый мальчикъ, и они съ помощію Божіею, авось какъ нибудь выздоровѣютъ!»
«Да, господинъ докторъ, я дѣлаю все, что могу.» простодушно отвѣчалъ Впли. «За мною дѣло не станетъ.»
И дѣйствительно, дѣло не стояло за этимъ добрымъ мальчикомъ. Днемъ и ночью онъ дѣлалъ все, что было по его силамъ, а когда силы ослабѣвали, онъ молилъ Бога, чтобы Онъ далъ ему терпѣніе и крѣпость исполнить свою обязанность. Это-то и помогало ему! Богъ укрѣплялъ его нѣжные члены, и, послѣ нѣсколькихъ, утомительныхъ безсонныхъ ночей, Вилли имѣлъ наконецъ утѣшеніе и радость, что сперва отецъ, потомъ мать, а наконецъ и сестры начали выздоравливать. Были прекраснѣйшія минуты для Внни, когда всѣ они въ первый разъ опять вышли изъ хижины, чтобы на улицѣ, подъ открытымъ небомъ, опять подышать свѣжимъ воздухомъ, которого они такъ долго были лишены. Солнце ярко освѣщало долину; лужайки и луга, красуясь свѣжею зеленью, разстилались но землѣ чудными бархатными коврами; небо было число; птицы распѣвали свои пѣсни, а зубчатыя горныя вершины торчали въ воздушной синевѣ, подобно серебрянымъ исполинскимъ рогамъ.
"Благодарю Господа за Его благость и милосердіе, что Онъ еще разъ удостоилъ меня видѣть всё это, " сказалъ Шафрингеръ съ распростертыми руками и благочестивымъ взоромъ къ небу. «Вотъ мы опять всѣ вмѣстѣ; освободились отъ тяжкой болѣзни, и никто не ошибется, кого нужно благодарить! Вилли, безцѣнный мальчикъ! это, послѣ Бога, твое дѣло! Поди жъ сюда ко мнѣ, я поцѣлую тебя! Безъ твоей привязанности, твоей любви, твоего пожертвованіи, можетъ быть, никому изъ насъ не пришлось бы снова подышать прекраснымъ свѣжимъ воздухомъ, никому бы не увидать снова этихъ горъ, никто не сохранилъ бы своей жизни въ тяжкой борьбѣ съ такою жестокою болѣзнію! Будь благословенъ малютка! Ты въ тысячу разъ отплатилъ намъ за то, что мы сдѣлали для тебя добраго, и благословенъ часъ, въ который попалъ ты въ нашъ домъ!»
Вилли не понялъ хорошо, что думалъ его отецъ и нѣсколько мрачно взглянулъ на него свѣтлоголубыми глазами. «Что такое батюшка?» сказалъ онъ. «Что я сдѣлалъ больше того, что позаботился о васъ, сколько позволяли силы, и помолился Богу, чтобы Онъ снова возвратилъ вамъ здоровье? Развѣ можетъ сдѣлать дитя меньше этого для своихъ родителей и сестеръ?»
«Да, для родителей!» сказалъ отецъ Шафрингеръ. «И однакожъ, бываютъ иные дѣти, которые не сознаютъ своихъ обязанностей къ родителямъ такъ, какъ ты, — ты, который не нашъ…..»
Быстрый взглядъ, краткое восклицаніе его жены заставили его замолчать. «Ахъ, да! ахъ, да!» повторятъ онъ, какъ-бы стараясь опомниться, — «вѣдь онъ еще не долженъ знать объ этомъ! Жестокая болѣзнь отуманила мою голову!»
«Чего я не долженъ знать, батюшка?» спросилъ изумленный Вилли. «У васъ есть какая-то тайна касательно меня.»
"Да, любезный мой сынъ, Вилли, " отвѣчалъ откровенно Петръ Шафрингеръ, — «но ты не безпокойся объ этомъ, — послѣ ты вполнѣ узнаешь, въ чемъ дѣло. А теперь ты еще очень малъ, чтобъ знать объ этомъ, и потому не безпокой меня вопросами. Тебѣ вѣдь нравятся у насъ, Вилли, — не правдали?»
«А отъ чего жъ бы мнѣ не нравилось дома, батюшка?» возразилъ мальчикъ. «Я сегодня совсѣмъ не понимаю тебя.»
"Въ послѣдствіи ты поймешь, что я говорилъ, " сказалъ сердечно отецъ. «А теперь поди сюда, милый малютка, и и поблагодарю тебя за всѣ твои труды и пожертвованія. Да наградитъ тебя Господь такъ же, какъ онъ тысячекратно наградилъ меня за то, что я однажды сдѣлалъ для тебя съ добрымъ намѣреніемъ. Ты добренькій мальчикъ, и я надѣюсь еще много испытать радости въ жизни чрезъ тебя.»
Вилли совершенно растерялся отъ такой похвалы, и былъ душевно радъ, когда увидѣлъ издали врача, который ѣхалъ на своемъ бѣломъ конѣ.
"Господинъ докторъ, " вскрикнулъ онъ, и бросился къ нему навстрѣчу, чтобы не слышать болѣе похвалъ себѣ. «Здравствуйте, господинъ докторъ! Вотъ они всѣ на открытомъ воздухѣ, и я отъ души радъ, что они опять могутъ выходитъ изъ душной комнаты!»
"Конечно, тебѣ и слѣдуетъ радоваться, " отвѣчалъ докторъ съ дружескою улыбкою. «Этому помогъ ты своимъ участіемъ, что они безопасно могутъ выходить теперь на свѣжій воздухъ. Ну, здравствуй отецъ Шэфрингеръ! здравствуйте всѣ! Вы скоро встали на ноги, и, конечно, должны благодарить за это Бога и вашего Вилли; это милый и добрый мальчикъ! Не стыдись, малютка! ты заслужилъ то, чтобъ тебя хвалили! Прекрасно сдѣлали вы, отецъ Шафрингеръ, что привили ему предохранительную оспу!»
«Я?» спросилъ удивленный старикъ. «Я ничего не знаю объ этомъ.»
«Ба, чего вы не знаете, почтеннѣйшій!» сказалъ докторъ. «Для меня удивительно, что вы не сдѣлали того-же съ другими вашими дѣтьми!»
«Такъ точно; но какъ же это, г. докторъ? Что вы разумѣете подъ этимъ?» спросилъ еще болѣе удивленный Петръ Шафрингеръ. «Я рѣшительно васъ не понимаю.»
"Кажется, я сказалъ вамъ довольно ясно, " возразилъ докторъ. «Вы привили малюткѣ предохранительную оспу; это спасло его отъ заразы и сохранило его здоровье, такъ что онъ могъ ходить за вами. Вотъ посмотрите-ка сюда, вѣдь еще довольно ясно видны ямочки на рукѣ!»
При этихъ словахъ докторъ приподнялъ рукавъ Вилли и указалъ на три небольшія ямочки, которыя едва была замѣтны на кожѣ.
"Это оспенныя ямочки, " продолжалъ онъ, "и вотъ, теперь, вѣроятно, вы вспомнили и скажете мнѣ, отъ чего вы привили оспу только мальчику, а сестрамъ его не привили?*
"Да я опять-таки ничего не понимаю, отвѣчалъ Петръ Шафрингеръ.
«Боже мой!» воскликнулъ нетерпѣливо докторъ — «вы должны же знать, что вы привили Вилли оспу на первомъ году его жизни!»
«На первомъ году жизни! Да у меня тогда еще и не было этого мальчика!» отвѣчалъ Петръ, не смущаясь, что Вилли былъ здѣсь и слышалъ каждое слово.
«У васъ еще не было мальчика!.. Вы не помѣшались ли отецъ Шафрингеръ?»
«Ба, Боже защити и помилуй! Малюткѣ, по крайней мѣрѣ, было уже три или четыре года, какъ мы нашли его и взяли къ себѣ въ домъ!»
«Такъ вотъ какъ!» протяжно произнесъ докторъ. «Стало быть, Вилли не ваше дитя?»
«Нѣтъ не нашъ? Этого малютку однажды утромъ нашли тамъ — на лугу, подлѣ дома Чуди, и мы взяли его къ себѣ изъ состраданія!»
Едва произнесъ эти слова Петръ Шафрингеръ, какъ уже раскаялся въ томъ, что высказалъ ихъ. У Вилли, который слышалъ все это и узналъ, что у него нѣтъ ни отца, ни матери, вырвался болѣзненный крикъ, и слезы ручьями покатились но его лицу.
«Іисусъ, Спаситель мой!» воскликнулъ онъ, и, протягивая свои дрожащія руки къ Петру Шафрингору и его женѣ, сказалъ: «ты не мой отецъ; а ты, ты не моя мать?.. Ахъ, Царь небесный!.. Я не вашъ сынъ!.. Стало быть, я ничто!?»
"Гм, какой ты глупенкій, " сказалъ Петръ Шафрингеръ, досадуя на самого себя — между тѣмъ какъ его жена обняла плачущаго мальчика обѣими руками и прижала къ своему сострадательному сердцу, — «и въ самомъ дѣлѣ, глупенькій, Вилли! Хоть ты и не наше родное дитя, однакожъ, я думаю, ты еще никогда не замѣчалъ чтобы мы любили тебя меньше другихъ! Не плачь же малютка! Ты огорчаешь меня твоими слезами! Ты нашъ милый мальчикъ, нашъ добренькій Вилли, котораго мы всѣ сердечно любимъ! Ахъ, лучше бы убѣжалъ у меня козленокъ, чѣмъ сорвалось это слово! Ну, успокойся же, малютка! Ты вѣдь остаешься нашимъ дитятею, и долженъ забыть, въ чемъ я проговорился.»
«Успокойся Вилли», шептала мальчику на ухо и мать. «Ты, вѣдь, можешь замѣтить, какъ намъ жаль, что ты не наше дѣйствительное дитя. Но ты видишь, Вилли, что ты былъ для насъ истиннымъ благословеніемъ! Безъ тебя, можетъ быть, мы всѣ умерли бы, и г. докторъ говоритъ, что безъ твоихъ хлопотъ намъ пришлось бы очень плохо. Утѣшься же этимъ, Вилли! Ты долженъ радоваться, что сдѣлалъ для насъ такъ много, и такимъ избыткомъ отплатилъ намъ за любовь нашу. Успокойся же, Вилли! Я останусь твоею матерью такъ же, какъ и прежде, если бы ты даже и никогда не нашелъ своей родной матери! О, мой миленькій Вилли, я люблю тебя такъ же, какъ твоихъ трехъ сестеръ!»
"И я думаю также, что тебѣ не о чемъ печалиться, малютка, " сказалъ дружески докторъ. «Если милосердый Господь и взялъ у тебя твоихъ дѣйствительныхъ родителей, то Онъ все-таки далъ тебѣ другихъ, которые также нѣжно любятъ тебя и также искренно желаютъ тебѣ добра, и ты не можешь не благодарить Его за это.»
"Я нисколько не печалюсь, " отвѣчалъ, мальчикъ, «но только я не знаю, могу ли я теперь любить отца, и мать, и сестеръ такъ же, какъ и прежде!»
"Конечно можешь, " сказалъ Петръ Шафрингеръ. «Докажи же, что ты меня любишь, какъ добрый сынъ, и почитаешь меня, какъ своего роднаго отца! Для меня было бы странно, если бы ты захотѣлъ чуждаться насъ, послѣ того какъ, по любви къ намъ, оказалъ намъ такую важную услугу! Отри же слезы, Вилли, и гляди веселѣе! Ты останешься нашимъ сыномъ, а мы останемся твоими родителями! Вотъ и все! Поди же сюда и поцѣлуй меня, малютка! Вотъ! Вотъ это такъ! Теперь больше не горюй ни о чемъ, и гляди веселѣе! Ты нескоро найдешь въ свѣтѣ такое нѣжное, любящее сердце, какъ наше, — итакъ успокойся!»
Вилли старался скрыть свое огорченіе, хотя ему было слишкомъ горько слышать, что Шафривгеръ и его жена — не настоящіе его родители. Онъ отеръ свои слезы и нехотя улыбнулся, прося между тѣмъ отца, подробно разсказать ему о томъ, какъ онъ попалъ на долину, а потомъ и къ нимъ — своимъ воспитателямъ. Г. докторъ, какъ человѣкъ любопытный, настоятельно просилъ Петра Шафрингера, не скрываться дольше, послѣ того какъ онъ открылъ сущность дѣла, — и вотъ старикъ разсказалъ всю исторію, какъ онъ видѣлъ карету съ мущиною и какъ, послѣ того, нашли малютку, и какъ онъ взялъ его къ себѣ въ домъ, и, послѣ всѣхъ розысканій, навсегда оставилъ его у себя.
"Такъ вотъ какъ попалъ ты къ намъ, Вилли, " заключилъ онъ свой разсказалъ, «и я всегда буду благодарить Господа, что ты нашелъ у насъ родину. Конечно, я желалъ тебѣ добра, когда взялъ тебя, — но если это было доброе дѣло, то я щедро вознагражденъ за него тобою! Я какъ будто посѣялъ зернышко, и оно принесло мнѣ стократный плодъ! Съ малюткою пришло благословеніе подъ мой кровъ, и что случилось съ нами худаго, то Вилли обратилъ къ доброму, какъ напримѣръ опять эту заразительную оспу. Если бы не было тебя, малютка, мы должны бы были умереть! Итакъ будь увѣренъ, что мы тебя любимъ, и для насъ очень будетъ прискорбно, если твоя любовь къ намъ уменьшится! Это было бы тяжкою болью для моего сердца, Вилли!»
«О, батюшка, какъ можешь ты сколько нибудь думать объ этомъ!» отвѣчалъ мальчикъ. «Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Я никогда не забуду, что ты взялъ меня къ себѣ, когда меня безпомощнаго и слабаго забросили въ далекую страну! Я еще больше, чѣмъ до сихъ поръ, буду любить всѣхъ васъ, хоть маѣ и горько, что я покинуть моими дѣйствительными родителями! Если вы оставите у себя меня, бѣднаго мальчика, я во всю мою жизнь буду благодарить васъ за это, сколько могу!»
«Хорошо, Вилли! Ни слова больше!» сказалъ Шафрингеръ. «Оставимъ лишній разговоръ! Ты никогда не думай о прошедшемъ! Другіе какъ знаютъ, а мы должны благодарить Бога за то, что Онъ все такъ хорошо встроилъ… Поди, малютка, посмотри на козъ! Тамъ у тебя разсѣются печальныя мысли!»
Вилли пошелъ, но не столько за тѣмъ, чтобы полюбоваться козами, сколько для того, чтобъ отыскать себѣ скрытое мѣстечко, гдѣ бы никто не мѣшалъ ему предаться своимъ размышленіямъ. Докторъ, по уходѣ Вилли, еще подробнѣе узналъ о всѣхъ обстоятельствахъ, при которыхъ найденъ былъ малютка. Онъ велѣлъ показать ту рубашечку, въ которой былъ тогда мальчикъ, — но при всемъ этомъ тайна нисколько не объяснилась.
«Богъ знаетъ, откуда и какими судьбами попалъ сюда Вилли!» сказалъ онъ. «Вы съ того времени никогда не спрашивали его объ этомъ?»
— "Никогда, г. докторъ, " отвѣчалъ Шафрингеръ. «Я не иначе думаю, какъ такъ, что родители Вилли съ намѣреніемъ забросили его.»
Докторъ покачалъ головою. "По-моему, не такъ, " сказалъ онъ, — «скорѣе, я думаю, здѣсь кроется преступленіе. Рубашечка мальчика тонкая и дорогая, и изъ этого можно заключить, что его родители, если они еще живы, должно быть, богатые люди. А если они богаты, за чѣмъ же имъ бросить свое собственное дитя? Этого и быть не можетъ. Но, конечно, все это такъ темно, что только одинъ Богъ можетъ открыть настоящій ходъ дѣла. Слишкомъ много лѣтъ прошло съ того времени, чтобъ можно было надѣется на розыски… Вы не знаете, на какомъ языкѣ говорилъ малютка?»
«Нѣтъ, — ктожъ могъ знать объ этомъ? Рѣчь малютки звучала совершенно непонятно, г. докторъ!» отвѣчалъ Петръ. «Никто не могъ разгадать ея! И для чего? Вѣдь это всё-таки не принесло бы пользы?»
«А можетъ быть, принесло бы?» возразилъ докторъ; «по крайней мѣрѣ можно бы узнать отечество дитяти и тамъ сдѣлать розыскъ. Но теперь уже слишкомъ поздно! И будетъ рѣдкость, если найдутся дѣйствительные родители малютки. Я думаю, что ему придется на-всегда остаться у васъ!»
«Это было бы для меня очень хорошо!» сказалъ Шафрнигоръ. «Я всѣмъ сердцемъ привязанъ къ малюткѣ, и для меня очень будетъ прискорбно, если мнѣ придется разстаться съ нимъ. Боже, сохрани Вилли! Онъ добрый малютка, и въ лицѣ насъ никогда не долженъ лишиться своихъ родителей.»
«И сохрани васъ Богъ, добрѣйшій Шафрингеръ!» сказалъ докторъ, пожавъ ему руку. «Сколько я могъ замѣтить, въ лицѣ Вили вы воспитали благодарное дитя! Но довольно, — я долженъ еще другихъ больныхъ посѣтить, они ждутъ меня! Прощай, Петръ! — да послушай!.. если вы что-нибудь узнаете о Вилли, то извѣстите меня! Я сочувствую ему какъ родному! Прощайте всѣ!»
Докторъ сѣлъ на свою бѣлую лошадь и поѣхалъ, а Петръ Шафрингеръ съ своими домашними пошелъ въ хижину, потому что подулъ вечерній вѣтеръ, съ горъ понесло холодомъ, и густой туманъ разстилался по лугамъ въ долинѣ. Ему было досадно, что онъ прежде времени проговорился о тайнѣ Вилли. Между тѣмъ какъ Вилли съ совершенно освѣженнымъ лицемъ возвратился съ своей прогулки и яснымъ голосомъ читалъ вечернія молитвы, его отецъ Шафрингеръ успокоился и утѣшился надеждою, что Вилли мало-по-малу забудетъ объ этомъ, и вскорѣ опять сдѣлается такимъ же веселымъ, милымъ любезнымъ мальчикомъ, какимъ былъ и прежде.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
ЖИВОПИСЕЦЪ.
править
Минуло нѣсколько недѣль, — прошло лѣто и зима, а надежда Петра Шафрингера не сбывалась. Дома ли, въ присутствіи ли другихъ, Вилли не обнаруживалъ того, что происходило въ его душѣ, и казался веселымъ и довольнымъ, проворнымъ и прилежнымъ, какъ прежде; но когда онъ бывалъ одинъ въ горахъ, или пасъ козъ, или ночью, когда всѣ спятъ, и только онъ одинъ не спалъ на своей постелѣ, тогда часто слезы грусти и унынія струились изъ его глазъ, и онъ грустилъ о томъ, что не зналъ, кто онъ такой, и что онъ круглый сирота въ свѣтѣ, — безъ отца, безъ матери и родственниковъ. Впрочемъ изъ этого не льзи заключать, будто бы онъ не любилъ всѣмъ сердцемъ и всею душею своихъ воспитателей! О нѣтъ!.. Но въ тайнѣ сердца онъ боялся, что онъ въ тягость Петру Шафрингсру, такъ какъ хорошо видѣлъ, что его воспитатель не слишкомъ богато надѣленъ земными благами, и если не терпѣлъ крайней нужды, то всё-таки но-временамъ принужденъ былъ перебиваться кое-какъ. Такую нужду терпѣлъ онъ именно въ настоящую весну. Такъ какъ въ прошедшее лѣто всѣ были бозлны, кромѣ Вилли, который при этомъ долженъ былъ ходить за больными; то сѣна для козъ заготовлено было недостаточно, и зимою нужно было заколоть девять изъ двѣнадцати; въ противномъ случаѣ, бѣдныя животныя умерли бы съ голоду. А три остальныя не много приносили пользы, потому что и ихъ едва прокормили, и онѣ не давали молока, что прежде всегда составляло главный доходъ бѣднаго семейства. Это еще болѣе озабочивало Вилли, и онъ сильно тосковалъ о томъ, что не могъ помочь бѣдности и ограниченности. Правда, онъ былъ прилеженъ, на-сколько это позволяли ему его силы, но это еще далеко не удовлетворяло его, и онъ еще съ большимъ усердіемъ трудился, чтобы доказать свою искреннюю любовь и благодарность къ воспитателямъ. Но что могъ онъ сдѣлать? — Оставить домъ и наняться въ служители? По для этого онъ былъ еще слишкомъ молодъ, и отецъ Шафрингеръ никогда не допустилъ бы его до этого. Ему ничего не оставалось болѣе, какъ вырѣзать красивыя фигуры изъ дерева; и онъ занимался этимъ съ чрезвычайнымъ усердіемъ всю зиму и весну, пока не наступило то время, когда нужно было опять ходить за козами.
Такъ однажды утромъ сидѣлъ онъ тихо и печально на одной скалѣ, и думалъ о томъ и о семъ, между тѣмъ какъ недалеко отъ него, на хребтахъ горъ, паслись дикія козы. Ему пришло на мысль прошедшее, и онъ спрашивалъ, самъ себя, — кто онъ такой, и кто бы были его родители, гдѣ они живутъ и почему они вытолкали его, еще совершенно маленькимъ мальчикомъ, изъ своего дома и сердца? Потомъ онъ задумался о настоящемъ, — о томъ, какъ бы сдѣлаться полезнымъ для своихъ добрыхъ воспитателей, и жалѣлъ о томъ, что онъ не такъ великъ, силенъ и уменъ, чтобы оказать имъ какую нибудь помощь. Наконецъ, онъ заглянулъ и, въ будущее, и задумался о томъ, — найдетъ ли онъ хоть когда-нибудь своихъ настоящихъ родителей, и если найдетъ, — будутъ ли они такъ же добры и любезны съ нимъ, какъ его воспитатели? И всегда онъ строилъ въ умѣ своемъ воздушные замки, — или великолѣпные и блестящіе, подобно высочайшимъ горамъ, покрытымъ вѣчнымъ снѣгомъ и льдомъ, — или мрачные и темные, какъ туманныя облака, опускающіяся въ сырыя ущелья и разсѣянны горъ. Можетъ быть, его родители щедро надѣлены дарами счастія… Живутъ въ красивомъ домѣ съ садомъ и дворомъ… или даже въ замкѣ съ великолѣпнымъ паркомъ… и если бы теперь они нашли его, онъ сдѣлался бы богатымъ и получалъ бы прекрасныя одежды и прелести всякаго рода… — а его ему нравилось. По одна минута, — и великолѣпные воздушные замки разрушались, какъ разрушается карточный домикъ отъ дыханія дитяти. Какую пользу принесло бы ему всё это богатство, если бы, наконецъ, пришлось ему покинуть своихъ воспитателей и сестеръ? Нѣтъ! онъ охотнѣе желалъ бы остаться бѣднымъ, безъизвѣстнымъ, чѣмъ на-всегда разстаться съ ними и проститься съ горами, оставить уединенную, милую долину, гдѣ онъ проводилъ такіе счастливые дни и нашелъ столько нѣжной любви и участія… Но что тогда, — если его родители бѣдны… и, наконецъ, нуждаются въ его помощи, — въ его дѣтской любви?.. Что тогда? Что тогда?.. Не долженъ ли онъ тогда слушаться ихъ, но долженъ ли онъ дѣлить ихъ бѣдность, ихъ несчастіе, и помогать имъ переносить это? Ахъ!.. какъ тяжело ложилась на его сердце и стѣсняла его душу эта возможность! Да, онъ самъ собственно не зналъ того, чего бы онъ желалъ. Съ одной стороны ему хотѣлось узнать своихъ дѣйствительныхъ родителей, но съ другой стороны онъ и боялся этого, потому что, въ такомъ случаѣ, долженъ былъ бы лишиться воспитателей, которые были такъ дороги для его сердца, и заслужили такую полную дѣтскую любовь, привязанность и довѣріе.
Такъ колеблемый надеждою, пылкимъ желаніемъ, горестію, страхомъ и смущеніемъ, часто по цѣлымъ часамъ сидѣлъ онъ тамъ, мечтая объ этомъ; точно также и теперь онъ предавался однимъ этимъ мечтамъ и чувствамъ, — какъ вдругъ сильный, но дружескій голосъ вывелъ его изъ этихъ мыслей и мечтаній.
«Эй, мальчикъ!» кричалъ ему этотъ голосъ, — «мнѣ бы хотѣлось на водопадъ, по ту сторону горъ! подойди сюда и скажи мнѣ, нѣтъ ли туда проводника?»
Вилли взглянулъ и увидалъ шагахъ во ста отъ него, на тропинкѣ, — молодаго человѣка съ дорожной сумкой на плечахъ, съ портфелемъ на одной рукѣ и горной палкой въ другой рукѣ, на которую онъ опирался, когда смотрѣлъ на мальчика. Чужеземецъ былъ въ соломенной съ широкими крыльями шлицѣ, которая защищала его отъ солнечнаго жара, въ легкомъ плащѣ изъ прозрачной матеріи, въ пёстрыхъ полотняныхъ брюкахъ и крѣпкихъ сапогахъ съ толстыми подошвами, которыя выдержали бы еще нѣсколько путешествій. Не смотря на такую простую одежду, онъ казался очень знатнымъ, и большіе, огненные глаза, коричневые локоны, которые играли на его высокомъ лбу и вискахъ, орлиный носъ и небольшіе усики, придавали ему сколько мужественный, столько и дружескій видъ. Нашему Вилли очень понравился этотъ господинъ, и онъ тотчасъ же спустился къ нему, чтобы сообщить ему нужныя свѣденія.
«Здравствуйте, мил. г!,» привѣтливо сказалъ онъ, — «вы спрашиваете о водопадѣ? Здѣсь ихъ довольно и одинъ лучше другаго.»
«Тѣмъ лучше!» отвѣчалъ чужеземецъ; «мы увидимъ многіе изъ нихъ и остановимся на самомъ лучшемъ. А тотъ, о которомъ я думаю, называется Штэйби, и въ городѣ мнѣ сказали, что здѣсь, — въ этой деревнѣ — я найду кого-нибудь, кто меня проводитъ.»
«Да, это совершенная правда!» сказалъ Вилли. «Это могу сдѣлать и я, если позволитъ мнѣ мой батюшка. Пойдемте, спросимъ его! — нашъ домъ въ пяти стахъ шагахъ отсюда.»
Дружескимъ взглядомъ смотрѣлъ чужеземецъ на красиваго* мальчика, съ такою готовностію предложившаго ему свои услуги, и любезно улыбался ему.
«Ты милый мальчикъ!» сказалъ онъ. «Такъ пойдемъ же!.. А твои козы? — Онѣ не разбѣгутся?»
«О нѣтъ!» беззаботно отвѣчалъ Вилли; «здѣсь довольно корму и потому они не уйдутъ далеко. Пожалуйте же за мною, мил, г.!»
Веселыми шагами пошелъ Вилли съ этимъ чужеземцемъ и ввелъ его въ хижину своего отца, который охотно позволилъ ему проводить чужеземца.
«Далеко ли до водопада Штэйби?» спросилъ этотъ господинъ.
"Три часа ходу, никакъ не больше, « отвѣчалъ Вилли. „И вы должны быть крѣпки на ногахъ, мил. г., потому что этотъ путь идетъ горами, но едва примѣтной тропинкѣ.“
„Три часа!“ сказалъ удивленный чужеземецъ. „А хорошо ли ты знаешь дорогу въ этой сторонѣ, мальчикъ?“
„О, я хорошо знаю, — спросите моего батюшку!“ отвѣчалъ Вилли. „Я знаю вдоль и поперекъ каждую гору, каждую долину, каждое ущелье, каждый ручеекъ и каждый водопадъ. Я очень часто бывалъ при охотѣ за дикими козами, и излазилъ горы по всѣмъ направленіямъ. Спросите только батюшку, мил. г.! Онъ подтвердитъ также и то, что водопадъ Штэйби, еще далеко не самый лучшій. Посмотрѣли бы вы на водопадъ Лайи, Эльзи, а особенно Ури! Вотъ этотъ такъ хорошъ! Къ сожалѣнію, ни одинъ человѣкъ, кромѣ меня, не ходилъ туда! Но, ахъ, какъ прекрасно и великолѣпно тамъ!“
„Хорошо, — веди же меня туда!“ сказалъ чужестранецъ, смѣясь надъ воодушевленіемъ мальчика.
„Съ удовольствіемъ! — только вы должны быть крѣпки на ногахъ, и не слишкомъ слабы головою, потому что путь къ водопаду Ури идетъ близъ самыхъ пропастей и по горному, скалистому хребту, гдѣ нужно быть слишкомъ осторожну, чтобы не упасть въ пропасть въ двѣ тысячи футовъ глубины.“
„А другаго пути туда нѣтъ?“
— „Нѣтъ никакого! — и вотъ причина, почему никто гуда не ходитъ. И эту дорогу открылъ я только еще два года тому назадъ, во время охоты за дикими козами, когда убѣжалъ у меня козелъ и поскакалъ по горному хребту. Я бѣжалъ за нимъ по этому хребту, пока не спустился на долину; но и тутъ всё-таки онъ убѣжалъ отъ меня, потому что у меня не было ружья, какъ у батюшки, а то, конечно, я бы застрѣлилъ его и принесъ бы домой. Да если бы у меня былъ пистолетъ, это было бы очень хорошо, и дикія козы скоро почувствовали бы это!.. Но что я такъ заболтался! Если угодно вамъ, мил. г., я готовъ вести васъ. Только скажите мнѣ, дѣйствительно ли вы не страдаете головокруженіемъ, — иначе вамъ лучше не ходить?“
„Не безпокойся мальчикъ!“ — отвѣчалъ чужестранецъ. „Шагъ мой твердъ и глазъ мой вѣренъ; гдѣ ходятъ другіе, тамъ не побоюсь и я. Пойдемъ же по-скорѣеі чтобы намъ въ свое время воротиться домой!“
Вилли положилъ въ карманъ кусокъ хлѣба и сыру, взялъ свою горную палку, простился съ родителями и сестрами, и отправился прямо на горы.
„Куда же сначала долженъ я вести васъ?“ — спросилъ онъ, когда оба путешественника дошли до мѣста, гдѣ, по различнымъ направленіямъ, извивались узкія тропинки, — „вести ли васъ къ водопаду Штэйби, или къ Эльзи, или, наконецъ, къ Ури?“
„Это ужъ я предоставляю тебѣ, Вилли, — вѣдь такъ тебя зовутъ мальчикъ?“ сказалъ чужеземецъ. „Если ты думаешь, что Ури самый лучшій водопадъ изъ всѣхъ“ то веди меня туда!»
«Хорошо, мил. г., пойдемте туда!» сказалъ Вилли. «И если вы будете тамъ, то, конечно, останетесь довольны, потому что во всемъ мірѣ нѣтъ ничего прекраснѣе этого водопада. И онъ особенно прекрасенъ теперь, когда снѣгъ растаялъ на горахъ и вся вода стекаетъ въ этотъ водопадъ. Да, вы не будете сожалѣть, если пойдете, хотя дорога нѣсколько трудна и опасна!»
«Объ этомъ ты не безпокойся, Вилли!» отвѣчалъ чужеземецъ, — «я ужъ привыкъ къ длиннымъ путешествіямъ по горамъ, и не очень скоро утомляюсь. Живо впередъ, мой Вилли!»
Быстро пошелъ впередъ Вилли. Безъ труда взбирался онъ по крутымъ и труднымъ тропинкамъ, такъ что чужеземецъ едва могъ поспѣватъ за нимъ, хотя и онъ былъ довольно крѣпокъ на ногахъ. Дорога шла всё выше и выше, по скаламъ и ломкому камню, по широкимъ снѣжнымъ лугамъ, мимо глубокихъ расщелинъ и пропастей, черезъ ущелья, гдѣ вмѣсто моста лежало дерево, пока наконецъ путешественники не дошли до горнаго хребта, который слишкомъ стремительно и круто поднимается изъ страшной глубины, и вверху такъ узокъ, что, кажется, едва могутъ держаться на немъ ноги. Почти на тысячу шаговъ тянется этотъ горный скалистый хребетъ, въ толщину ножа, и на противоположномъ концѣ торчитъ косою каменною стѣною, которая еще круче и стремительнѣе, и, какъ будто, оканчивается въ облакахъ.
"Намъ надобно идти черезъ этотъ хребетъ, мил. г!, сказалъ Вилли, остановись предъ хребтомъ и отирая потъ съ лица. «Если вы не страдаете головокруженіемъ, опасности нѣтъ; но съ слабою головою, конечно, опасно идти гуда, потому что можно упасть въ пропасть, откуда уже по воротиться живымъ.»
Чужеземецъ хотя и показалъ себя способнымъ ходить но горамъ, но и онъ нѣсколько изумился, когда взглянулъ на этотъ горный, скалистый хребетъ. Во многихъ мѣстахъ онъ едва достигалъ двухъ футовъ ширины, и при этомъ еще изрѣзанъ былъ расщелинами, усѣянъ осколками скалъ, которые не облегчали перехода.
«А когда мы перейдемъ черезъ этотъ хребетъ, — что тогда?..» спросилъ онъ.
"Тогда мы должны перескочить на каменную стѣну, « сказалъ Вилли. „А это не очень трудно, потому что на противоположной сторонѣ есть довольно широкая каменная плита. Но послѣ того будетъ по-труднѣе. Тамъ мы должны будемъ карабкаться на четверенькахъ до угла и затѣмъ своротить въ другую сторону направо. Вотъ здѣсь всего опаснѣе. Но когда мы перейдемъ туда и спустимся на ровную долину, опасности уже не будетъ. Да, не легко бы найти этотъ путь! и и, конечно, никогда не открылъ бы его, если бы не убѣжалъ, отъ меня дикій козелъ… Однако вы отстаете, мил. г.! Если вы чувствуете себя не совсѣмъ способнымъ, то лучше намъ воротиться и отправиться на водопадъ Штэйби. Правда, онъ и на половину не такъ хорошъ, какъ Ури, который тамъ, внизу, за-то дорога къ нему гораздо безопаснѣе.“
Чужеземецъ въ самомъ дѣлѣ, кажется, чувствовалъ ужасъ предстоящаго пути, на которомъ одинъ ошибочный шагъ, одинъ легкій припадокъ головокруженія грозилъ страшнымъ паденіемъ въ глубокую пропасть и неизбѣжною смертію», — но онъ подавилъ въ себѣ это боязливое чувство, и рѣшился слѣдовать за мальчикомъ.
«Такъ ты, должно быть, частенько бывалъ въ этой сторонѣ?» — спросилъ онъ Билли.
«Да, даже очень часто, мид. г!; — тамъ очень хорошо смотрѣть на водопадъ!»
«Такъ съ Богомъ!.. Тамъ, гдѣ всегда проходилъ благополучно ты, авось удастся пройти и мнѣ!.. Идемъ же! Авось перейдемъ!»
«Хорошо! только не бойтесь, а будьте смѣлѣе! Дѣло, наконецъ, не такъ плохо, какъ кажется! А главное, ни на шагъ не отставайте отъ меня, и какъ только почувствуете головокруженіе, сейчасъ же спокойно сядьте на камень и закройте глаза. Это поможетъ вамъ, и головокруженіе пройдетъ… Такъ пойдемте же!»
Легко и безопасно, какъ дикая коза, вступилъ Вилли на опасную тропинку, и шелъ по ней такъ весело, какъ будто прогуливался по зеленому лугу. Чужеземецъ крѣпко держался за него, и шелъ смѣло, глядя на тропинку и стараясь не заглядывать по сторонамъ — въ пропасти. Такъ они шли довольно скоро, и черезъ полчаса, благополучно достигли конца скалистаго хребта. Стѣна, которая была на той сторонѣ скалистаго хребта, раздѣлялась глубокой расщелиной около, трехъ футовъ ширины. Но такъ какъ на этой и на той сторонѣ скалъ были широкія плиты, то перескочить чрезъ эту расщелину было не очень опасно. Вилли легко и ловко перепрыгнулъ чрезъ нее, и чужестранецъ безъ остановки послѣдовалъ за нимъ. Веселые стояли они оба на плитѣ (но ту сторону хребта), и Вилли захлопалъ руками отъ радости, что чужеземецъ такъ хорошо перепрыгнулъ черезъ расщелину.
«Однако мы довольно ужъ прошли!» сказалъ онъ, глядя на пройденный путь — «авось и дальше также пойдемъ благополучно. Впрочемъ я всё-таки совѣтовалъ бы вамъ, оставить здѣсь вашу сумочку. Тамъ внизу она вамъ будетъ не нужна, а отсюда ее никто не унесетъ.»
"А зачѣмъ я оставлю здѣсь? — она мнѣ не мѣшаетъ, " сказалъ чужеземецъ.
«Такъ; а всё-таки безъ нея лучшей безпрепятственнѣе ползти по этой узкой тропинкѣ,» возразилъ Вилли. «Будьте такъ добры, оставьте ее здѣсь, да также и эту вещь, которую вы несете на рукѣ!»
"Это никакъ нельзя, Вилли; потому что я пришелъ сюда прямо по любви къ своему портфелю, " отвѣчалъ чужеземецъ.
«По любви къ этой вещи? — Какъ это такъ?»
«Ахъ, ты глупенькій мальчикъ! ужели ты до сихъ поръ не замѣтилъ, что я живописецъ? Видишь, это мой рисовальный портфель, въ которомъ я отмѣчаю всё, что только вижу прекраснаго, а когда прихожу домой, то рисую уже большія картины. Понимаешь ли теперь, почему я не могу оставить здѣсь этого порфеля?»
«Да, дѣйствительно… можетъ быть такъ…» медленно проговорилъ Вилли, — «а всё-таки, мнѣ кажется, лучше было бы оставить его тамъ! Вѣдь вы не можете свободно дѣйствовать своими руками, если онъ остается при васъ.»
— «Никакъ не льзя, мальчикъ! портфель мнѣ нуженъ. Онъ относится ко мнѣ, какъ кисть руки — къ самой рукѣ!»
«Это, кажется, не совсѣмъ вѣрно!» — сказалъ Вилли задумчиво… «Но знаете ли что?.. Отдайте-ка его мнѣ! Я буду наблюдать за нимъ, чтобъ онъ былъ въ цѣлости.»
«Нѣтъ, нѣтъ, Вилли, оставь меня пожалуйста! Портфель не тяжелъ, и онъ нисколько не мѣшаетъ мнѣ! Ступай же впередъ, — а я пойду за тобою!»
Вилли былъ очень не доволенъ такимъ распоряженіемъ. Еще разъ попросилъ онъ чужеземца довѣрить ему портфель, но тотъ ничего не хотѣлъ и слышать объ этомъ, и Вилли принужденъ былъ уступить ему, — но уступилъ не охотно, и сомнительно покачалъ головою.
"Если вамъ не угодно, то я ничего не могу сдѣлать, " сказалъ онъ. «Но, пожалуйста, будьте по-осторожнѣе, чтобъ онъ не помѣшалъ вамъ, — привяжите лучше его за поясъ, — тогда, по крайней мѣрѣ, будутъ, свободны ваши руки.»
Эта мысль понравилась чужеземцу, и онъ послѣдовалъ его совѣту. Потомъ Вилли приготовился къ продолженію пути.
«Только бы дойти до угла!» сказалъ Вилли. «А тамъ, мил. г., вы должны будете подняться на ноги, лѣвою рукою ухватиться за этотъ уголъ, и затѣмъ занести лѣвую ногу. Посмотрите только, какъ дѣлаю это я, — это не такъ опасно, какъ кажется, да я еще и помогу вамъ. Такъ пополземте же! только вы ползите по-ближе, — какъ, есть прямо за мною!»
Вилли опустился на колѣни, и на четверенькахъ поползъ по узкой тропинкѣ, которая была широка лишь на-столько. чтобы только упереться руками и ногами. Съ правой стороны перпендикулярно воздымалась каменная стѣна, а съ лѣвой зіяла пропасть, дно которой едва было видно. Между тѣмъ чужеземецъ не замѣдлидъ послѣдовать примѣру Вилли. Онъ ползъ за нимъ, и, спустя нѣсколько минутъ, они добрались до угла скалы, съ котораго нужно было поворотить направо.
«Теперь наблюдайте, мил. г!,» сказалъ Вилли. «Здѣсь можно безъ всякой опасности встать на ноги, потому что дорога здѣсь шире прежней. Смотрите! — теперь я становляюсь здѣсь прямо около угла, — берусь за него лѣвою рукою, — поднимаю лѣвую ногу, — и я на той сторонѣ! Вотъ здѣсь, въ стѣнѣ, есть щель, за которую вы можете крѣпко уцѣпиться, да и я помогу вамъ!»
Живописецъ былъ довольно смѣлый мущина, но и онъ содрогнулся отъ предстоявшей опасности. Тропинка, которая вела сюда, вдругъ пресѣклась пропастью. Впрочемъ футовъ на десять глубже находился уступъ съ кустарникомъ, — но этотъ уступъ былъ очень узокъ, а кустарникъ слишкомъ слабъ, чтобы остановить паденіе человѣка дальше — въ зіяющую пропасть. Итакъ, чтобы поровняться съ Вилли, который уже безопасно стоялъ на другой сторонѣ каменной стѣны, чужеземецъ долженъ былъ занести ногу надъ пропастью, не зная, найдется ли на той сторонѣ достаточная подпора, которая бы сдержала его. Дрожь пробѣжала по всему его тѣлу, и его щеки поблѣднѣли.
«Ахъ, Боже мой!» воскликнулъ Вилли, выглядывая изъ-за угла и замѣчая перемѣну въ живописцѣ, — «у васъ не закружилась ли ужъ голова? Сядьте!.. Сядьте!.. въ одну минуту я буду съ вами!»
Смѣлый и ловкій Вилли перешагнулъ черезъ то узкое пространство, которое раздѣляло его отъ чужеземца, и въ одно мгновеніе очутился около него. Чужеземецъ видѣлъ, какъ легко побѣждалъ Вилли страшное препятствіе, и скоро опять ободрился.
«Это былъ небольшой испугъ, Вилли!» сказалъ онъ. «Но онъ прошелъ. Ступай же, — я отъ тебя не отстану!»
Вилла озабоченнымъ взглядомъ окинулъ лице чужеземца; но такъ какъ въ его чертахъ замѣтилъ онъ литъ выраженіе рѣшимости, то, не медля болѣе, воротился на другую сторону каменной стѣны. Едва переступилъ онъ на другую сторону, какъ живописецъ послѣдовалъ за нимъ… Вотъ показалась его рука; Вилли навелъ ее на щель, которая, безъ сомнѣнія, была надежной опорой. Чужеземецъ уцѣпился за нее, занесъ лѣвую ногу, какъ говорилъ ему Вилли, и хотѣлъ также занести правую, — какъ вдругъ лѣвая нога соскользнула съ края, — и онъ половиною тѣла повисъ надъ пропастью!
«Господи, Спаситель мой!» кричалъ Вилли, пораженный ужасомъ; но тотчасъ же ободрился, видя, что чужеземецъ крѣпко держался лѣвою рукою, — схватилъ его обѣими руками за плечи, и съ напряженіемъ всѣхъ силъ поднялъ его вверхъ.
«Теперь колѣна впередъ!» кричалъ онъ. "Нужна только смѣлость, а опасности уже нѣтъ никакой!
Живописецъ повиновался; совершенно ободрился при помощи Вилли, и чрезъ минуту находился въ совершеннѣйшей безопасности.
Глубоко дыша, и нѣсколько блѣдный отъ страха онъ прислонился къ каменной стѣнѣ и благодарнымъ взглядомъ смотрѣлъ на Вилли;
«Это была не шутка, мил. г.!» сказалъ мальчикъ, испуганный не менѣе чужеземца… «Но вы крѣпко держались. Если бы опустили руку, вы бы погибли!»
«И самъ же я виноватъ въ этомъ!» отвѣчалъ живописецъ. «Если бы я поставилъ ногу на одинъ дюймъ дальше, со мной не случилось бы такого несчастія. На обратномъ пути я буду осторожнѣе… Такъ пойдемъ же дальше, мальчикъ! Теперь я смѣло пойду за тобою, въ полной увѣренности, что ты не оставишь своего друга въ нуждѣ, какъ и сейчасъ не оставилъ его! Безъ твоей помощи я непремѣнно очутился бы въ пропасти!»
«Вотъ еще!» сказалъ Вилли — «конечно и вы не оставили бы меня въ опасности!.. Но вашъ портфель?! — Гдѣ остался вашъ портфель?»
Живописецъ быстро ухватился за поясъ, — и сдѣлался блѣднѣе, чѣмъ прежде, когда угрожала ему страшная опасность. Поясъ былъ разорванъ, а портфель, вѣроятно, упалъ въ пропасть и на-всегда потерянъ.
«Это ужасная потеря!» болѣзненно проговорилъ онъ. «Долженъ погибнуть плодъ цѣлаго года!.. О, мальчикъ! зачѣмъ я не послѣдовалъ твоему совѣту о не оставилъ драгоцѣнный портфель?»
«Развѣ онъ очень дорогъ для васъ, мил. г.?» спросилъ Вилли.
«Болѣе, чѣмъ ты можешь понять, любезное дитя!» отвѣчалъ чужеземецъ. «Я пожертвовалъ почти всѣмъ своимъ маленькимъ имуществомъ для того, чтобы объѣхать Тироль, Италію и Швейцарію и заняться учеными трудами, — и вотъ, въ то время, когда я почти уже достигъ своей цѣли, у меня отнимается вся награда моего труда!.. Это и ужасно, и больно!.. А я наслаждался такими прекрасными грезами счастія, славы, и чести! Теперь всё это похоронено въ пропасти!»
«Терпѣніе, м. г.!.. еще не всё потеряно!» сказалъ Вилли, заглянувъ въ пропасть. «Дѣйствительно, вашъ портфель виситъ тамъ на кустарникѣ, — и нужно попытаться!.. я спущусь внизъ и достану его! Конечно это не легко, но я рѣшался на болѣе трудное въ простыхъ шуткахъ. Быть же тамъ!»
Прежде нежели живописецъ могъ удержать мальчика, онъ уже спускался въ пропасть, пользуясь каждымъ выступомъ, каждой щелью въ скалѣ, и благополучно достигъ до плиты, на которой росли кустарники. Здѣсь онъ прилегъ; половиною тѣла спустился съ окраины той плиты, крѣпко держась за нее ногами; протянулъ руку; взялъ портфель, вскрикнулъ отъ радости; взялъ дорогую находку въ зубы, и, сіяя радостію, воротился къ своему товарищу, который смотрѣлъ на его отважное предпріятіе, дрожа отъ страха и ужаса.
«Вилли, милый мальчикъ! какая смѣлость!» сказалъ онъ поспѣшно хватаясь обѣими руками за свой портфель. «Хоть я долженъ бы побранить тебя за то, что ты такъ легкомысленно рисковалъ жизнію, но я благодарю тебя, что ты спасъ для меня драгоцѣннѣйшее благо!»
«Ахъ, мил. г., ни слова объ этомъ!» отвѣчалъ совершенно равнодушно мальчикъ. «Я радъ, что могъ послужить вамъ и спасти портфель, которымъ вы такъ дорожите. Но теперь пойдемте дальше, чтобы дойти до предположеннаго мѣста, и еще при солнечномъ свѣтѣ увидать Ури, — потому что при этомъ онъ еще красивѣе съ своими пестрыми радужными красками.»
Онъ весело пошелъ впередъ, и живописцу стало ужъ не трудно слѣдовать за нимъ, потому что теперь дорога шла всё подъ гору, и ничто не препятствовало спѣшить. Скоро они достигли назначеннаго мѣста, — и живописецъ, озираясь кругомъ, воскликнулъ отъ удивленія предъ роскошью и великолѣпіемъ природы, которая исполнила душу художника изумленіемъ и вдохновеніемъ. Водопадъ Ури съ шумомъ и трескомъ падалъ съ расщелистой каменной стѣны, образовывалъ на различныхъ уступахъ большіе и большіе водопады и, наконецъ, кипя и пѣнясь, собирался въ дальнѣйшемъ бассейнѣ, изъ котораго онъ съ дикою быстротою искалъ себѣ дальнѣйшаго пути — черезъ обломки скалъ, и въ дребезги разбивалъ пни. Облако тонкой водяной пыли покрывало паденіе легкой ЭФирной пеленою, которая, играя лучами солнца, казалась какъ бы усѣянною блестящими брильянтами. Направо и налѣво высоко громоздились огромныя скалистыя стѣны, во многихъ мѣстахъ изрѣзанныя, а на выдавшихся частяхъ украшенныя свѣжею зеленью деревьевъ и кустарниковъ, которые составляли прелестнѣйшій контрастъ съ бѣлою, какъ молоко, клубящеюся массою, бьющей ключемъ. Выше всего этого, торчали остроконечныя вершины горъ, покрытыхъ льдомъ, а еще выше — голубое небо съ легкими облаками, и алмазное солнце, которое всю эту возвышенную прелесть обливало блестящимъ потокомъ свѣта.
«Да, дѣйствительно!.. самая пылкая фантазія и самыми художественными картинами не можетъ доставить столько наслажденія во снѣ, сколько здѣсь на яву!» воскликнулъ глубоко тронутый этимъ зрѣлищемъ живописецъ. «Теперь вдвое благодаренъ я тебѣ, мальчикъ, что ты привелъ меня сюда; потому что всѣ перенесенные труды и опасности ничего не значатъ предъ этою прелестью!»
«Не правду ли, говорилъ я вамъ, что здѣсь великолѣпный видъ?» сказалъ обрадованный Вилли. «Да, да, нужно долго искать, чтобы найти еще такое прекрасное мѣстечко! Какъ это здѣсь, — и шумитъ, и журчитъ, и пѣнится, и гремитъ, и одинъ клубокъ падаетъ за другимъ клубкомъ безъ перерыва! Можно смотрѣть по цѣлымъ часамъ, и ни на мгновеніе не чувствовать утомленія.»
«Мнѣ пріятно, Вилли, что ты такъ глубоко чувствуешь красоту природы!» сказалъ живописецъ съ дружескимъ взглядомъ на сіяющее лице прекраснаго мальчика, изъ свѣтлыхъ глазъ котораго свѣтилось чистѣйшее восхищеніе. «Но не долго ли для тебя будетъ?.. Два часа я долженъ сидѣть и рисовать, чтобы снять хоть только бѣглое изображеніе всей этой чудной прелести, и внести въ книгу моихъ эскизовъ (очерковъ).»
«Рисуйте, мил. г.!» отвѣчалъ съ улыбкой мальчикъ, — и бросился на зеленый и магній мохъ. «Здѣсь я не замѣчаю времени, и не соскучился бы и тогда, если бы нужно было провести здѣсь цѣлый день. Рисуйте же! я не безпокою васъ!»
Живописецъ отыскалъ себѣ лучшее мѣсто, положилъ свой портфель на обломокъ скалы, и со всѣмъ усердіемъ рисовалъ въ теченіе нѣсколькихъ часовъ. Наконецъ, когда уже солнце стадо склоняться къ западу, онъ всталъ, подозвалъ къ себѣ Вилли и показалъ ему свою работу. Мальчикъ вскрикнулъ отъ такого сюрприза, потому что живописецъ перенесъ ландшафтъ на бумагу, какъ будто посредствомъ чародѣйства, и самыми рѣзкими и живыми чертами изобразилъ всю величественную картину природы.
«Прекрасно!» сказалъ Вилли. «Да, это Ури, и его великолѣпное паденіе, и туманныя облака, и скалы, и — всё!.. Какъ счастливы, однако, вы, что способны создавать такія прелести!»
Чужеземецъ улыбнулся и первернулъ листъ. — «А. это что такое?» спросилъ онъ.
«Боже мой, вѣдь это я!» воскликнулъ Вилли. «И какъ обрадуются всѣ домашніе, если они увидятъ это! Не правда ли? — вы покажете имъ?.. Да, это мое лице, какъ будто украденное изъ зеркала!.. Но что вы намѣрены съ нимъ сдѣлать, мил. г.?»
«Я возьму его съ собою, на память о тебѣ!» отвѣчалъ живописецъ. «Ты доставилъ мнѣ величайшее наслажденіе, что привелъ меня сюда; а кого я полюбилъ, того я съ удовольствіемъ рисую себѣ для болѣе живаго воспоминанія. Понимаешь меня?»
«Да, да, хорошо понимаю, и мнѣ очень пріятно, что я, бѣдный мальчикъ, помѣщенъ въ такой прекрасной книгѣ!» отвѣчалъ Билли. «И мнѣ хотѣлось бы имѣть вашъ портретъ съ тою же цѣлію, потому что и вы мнѣ очень понравились! Не слишкомъ ли только смѣло такое мое желаніе?»
«О нѣтъ, Билли! Когда мы возвратимся домой, и сниму съ тебя портретъ, и ты возьмешь его. Такъ пойдемъ же! иначе на дорогѣ застанетъ насъ ночь!»
Билли ничего не возразилъ, и побѣжалъ опять съ освѣженными силами. Благополучно прошли они опасныя мѣста на каменной стѣнѣ, и съ сумерками оба путешественника счастливо прибыли въ хижину Петра Шафрингера, гдѣ немало удивлялись и изумлялись портрету Билли. Живописецъ принужденъ былъ пробыть здѣсь вечеръ и ночь; и на другое утро, когда онъ хотѣлъ было идти дальше, Билли не пустилъ его, на томъ основаніи, что ему нужно прежде осмотрѣть другія прекрасныя мѣста той страны. Цѣлую недѣлю живописецъ пробылъ у этихъ честныхъ людей, въ маленькой горной хижинѣ, и въ это время узналъ всѣ ихъ страданія и радости, происхожденіе и судьбу, и весь ходъ ихъ жизни. Вилли очень понравился ему, впрочемъ понравились также и другіе, но Вилла больше всѣхъ, потому что онъ былъ очень чистосердечный, добрый и услужливый мальчикъ. Неутомимо водилъ онъ своего гостя въ своихъ любимыхъ, прекрасныхъ горахъ, и искренно радовался тому, что господинъ Августинъ — такъ звали чужеземца — нарисовалъ много прекрасныхъ картинъ. Ему стало грустно, когда, наконецъ, г. Августинъ долженъ былъ разстаться съ нимъ. Два часа посвятилъ онъ ему на проводы и наконецъ простился.
«Прощайте, любезнѣйшій господинъ! „сказалъ онъ съ грустію и слезами на глазахъ.“ Помните насъ! а мы, повѣрьте мнѣ, мы никогда не забудемъ васъ!»
"Да, я надѣюсь, любезный мой Вилли, " искренно отвѣчалъ чужеземецъ, "и въ знакъ памяти, вотъ возьми то, что я нарисовалъ для тебя и твоихъ родныхъ! Возьми вотъ и это, " прибавилъ онъ, вынимая изъ кармана большую золотую монету, — «на это можешь ты денька два повеселиться и при этомъ вспомнить обо мнѣ!»
Вилли взялъ пачечку, аккуратно завернутую въ чистую бумагу, — но отъ денегъ рѣшительно отказался, и г. Августинъ принужденъ былъ опять положить ихъ въ карманъ. Потомъ онъ со всею искренностію обнялъ его; въ послѣдній разъ пожалъ ему руку, и за тѣмъ, переполненный горемъ, опрометью побѣжалъ домой. Здѣсь только развернулъ онъ пачечку, — и какъ обрадовался прекрасному сюрпризу, какой нашелъ въ ней! Въ бумагѣ лежалъ не только портретъ г. Августина, но и портретъ Вилли, и Петра Шафрингера, и матери, и сестеръ и, наконецъ, еще видъ любимой горной хижины съ дворомъ, садомъ и козами, — и всё такъ живо, какъ будто въ зеркалѣ. Вилли вскрикнулъ отъ радости, и другіе тоже довольно восхищались, и чужеземецъ еще болѣе имъ понравился за свою искреннюю память и прощальный подарокъ. Портреты искусно вдѣланы были въ рамки, которыя Вилли умѣлъ сдѣлать очень красиво, и повѣшены были въ хижинѣ, для всегдашняго воспоминанія.
Но этимъ еще не всё было кончено; г. Августинъ еще разъ напомнилъ о себѣ. Черезъ четыре дня въ хижину Шафрингера пришелъ посланный изъ города, и вручилъ Вилли великолѣпное ружье для дикихъ козъ и письмо. Въ немъ было написано слѣдующее: «здравствуй, любезный мой Вилли! Это ружье ты можетъ взять какъ для дружескаго воспоминанія, такъ и для того, чтобы охотиться за дикими козами. — Вѣрный, искренне-любящій тебя, другъ твой Августинъ».
У Вилли брызнули изъ глазъ слезы отъ радости при видѣ прекраснаго подарка и словъ друга, исполненныхъ любви. И отецъ сказалъ: "это вполнѣ честный господинъ! и ты, Вилли, конечно, почтишь его подарокъ! Я думаю, дикіе козлята скоро почувствуютъ, что здѣсь, — внизу, — на этой долинѣ живетъ стрѣлокъ! Да благословитъ Богъ любезнаго господина! Онъ много доставилъ намъ радостей своимъ пребываніемъ у насъ!
ГЛАВА ПЯТАЯ.
ПУТИ ПРОВИДѢНІЯ.
править
Петръ Шафрингеръ не ошибся въ своихъ предположеніяхъ. Прошло не много времени, какъ Вилли уже захлопалъ ружьемъ въ горахъ и на самыхъ отдаленныхъ льдистыхъ лугахъ, — и рѣдко молодой охотникъ, возвращался домой безъ добычи. Молва о немъ, какъ отважномъ и ловкомъ охотникѣ за сернами, распространялась далеко; къ этому присоединилось еще то обстоятельство, что послѣ живописца Августина чаще и чаще приходили на долину чужеземцы, желая полюбоваться водопадами, особенно водопадомъ Ури. Они всегда спрашивали о Вилли, а не желали другаго провожатаго, кромѣ его. Вилли всегда съ готовностію брался провожать ихъ, потому что его щедро награждали за его трудъ, и онъ приносилъ домой, по порядочной кучкѣ денегъ, которыхъ онъ никогда не хотѣлъ утаивать у себя, но всегда отдавалъ матери. Этимъ мало-по-малу опять улучшились обстоятельства въ маленькой горной хижинѣ, — «черезъ нѣсколько времени, на горныхъ лугахъ, которые принадлежали Петру Шафрингеру и были, конечно, не изъ худшихъ въ деревнѣ, опять паслись двѣнадцать козъ. Стеченіе чужестранцевъ, вмѣсто того, чтобы уменьшаться со временемъ, становилось всё больше и больше, и, наконецъ, они стали требовать, чтобы Вилли провожалъ ихъ еще дальше въ той странѣ; и нерѣдко держали его при себѣ по цѣлымъ недѣлямъ. Такимъ образомъ Вилли мало-по-малу пріобрѣлъ славу не только горнаго проводника, но и охотника за дикими козами, а сообразно съ тѣмъ увеличивались и его доходы, изъ которыхъ онъ бралъ только самое необходимое для своихъ собственныхъ потребностей. Великою радостію было для него, — отдавать всё воспитателямъ, и этимъ самымъ оказывать имъ искреннюю благодарность, которая наполняла его доброе и вѣрное сердце. По мѣрѣ того, какъ онъ становился полезнымъ для своихъ, — въ его душѣ возвращалась прежняя веселость. Онъ видѣлъ теперь, что онъ не въ тягость своимъ добрымъ воспитателямъ, что онъ дѣйствительно могъ вознаградить то, что сдѣлали они для него добраго и полезнаго; это утѣшало его и дѣлало такимъ счастливымъ, что онъ не желалъ болѣе никакой перемѣны своего положенія въ будущемъ. Добрые воспитатели умѣли цѣнить преданное чувство искренняго мальчика, и всегда любили его такою же любовію, какъ своихъ собственныхъ дѣйствительныхъ дѣтей. Часто, часто отецъ Шафрингеръ радовался тому, что онъ безродное и заброшенное дитя принялъ за свой столъ» и въ свое сердце; такъ какъ Вилли дѣйствительно сдѣлался для него истиннымъ благословеніемъ. Его имущество умножалось; онъ, бѣднѣйшій въ деревнѣ, скоро сдѣлался самымъ богатымъ изъ всѣіъ своихъ сосѣдей, и сѣмя истинной христіанской благотворительности, которое онъ сѣялъ въ надеждѣ на покровительство Божіе, всегда приносило ему прекраснѣшіе и благодѣтельные плоды. Всѣ жили въ мирѣ и довольствѣ между собою, а Вилли былъ всѣхъ довольнѣе, не требуя болѣе никакого попеченія со стороны любезныхъ воспитателей. Впрочемъ онъ не былъ свободенъ и отъ различныхъ искушеній, потому что другіе горные проводники въ той странѣ завидовали хорошей услугѣ мальчика, и старались подорвать его, подшутить надъ нимъ, — но этимъ не тревожился и не растроивался Вилли; ему и на мысль никогда не приходило за зло платить зломъ, за злобу — злобою, за ненависть — ненавистью, за недоброжелательство — недоброжелательствомъ. Прямо, открыто и честно шелъ онъ своимъ путемъ; никому не навязывался; не бранилъ ни одного изъ своихъ противниковъ, и со всею готовностью исполнялъ всѣ просьбы чужестранцевъ. Такимъ образомъ онъ не слыханъ ни одного упрека; а за свои труды получалъ достаточное количество денегъ, чтобы быть совершенно счастливымъ и довольнымъ.
Но мы должны оставить теперь Вилли и удалиться, отъ него далеко, — на ту землю и море, гдѣ происходило событіе, которое чуднымъ образомъ должно было пролить ясный свѣтъ на происхожденіе этого бѣднаго, брошеннаго на произволъ судьбы, мальчика.
Лордъ Сеймуръ, богатый и знатный англійскій дворянинъ, почти годъ спустя послѣ выше разсказанныхъ событій, отправился изъ своего помѣстья въ Лондонъ, гдѣ онъ нерѣдко давалъ великолѣпные праздники и собиралъ вокругъ себя знаменитѣйшее общество великой Британской столицы… Изъ маленькой, тѣсной горной долины Швейцаріи мы хотимъ перевести нашихъ читателей въ блестящія залы этого Лорда; изъ простаго величія прекрасной природы — въ расточительную роскошь дворца, гдѣ все блистало золотомъ и драгоцѣнными камнями, гдѣ шумѣли бархатъ и шелкъ, гдѣ накрытыя сверху зеркала стократно отражали лучи свѣта сотни свѣчъ, и гдѣ не ошиблись въ симметріи, которая можетъ соединять силу необыкновеннаго богатства прекраснаго, драгоцѣннаго и роскошнаго.
Впрочемъ лордъ Сеймуръ дѣлалъ благороднѣйшее употребленіе изъ своего богатства. Онъ любилъ искуства, и потому его зала наполнены были драгоцѣннѣйшими художественными произведеніями, которые часто вызывали удивленіе со стороны его гостей. И теперь вниманіе многихъ посѣтителей привлекала къ себѣ картина, которую лордъ Сеймуръ только-что вчера купилъ за самую дорогую цѣну и выставилъ въ одной комнатѣ, открытой для общества. Картина представляла горный ландшафтъ, съ великолѣпнымъ водопадомъ, съ гордо возвышающимися каменными стѣнами, и горящими, какъ серебро, горными вершинами, которыя будто торчатъ въ облакахъ. При всей простотѣ своей, эта картина возбуждала самое живое участіе, и группы, собиравшіяся передъ нею, всегда разсматривали ее съ выраженіемъ удивленія и одобренія.
«Дѣйствительно, прекрасная, славная картина, лордъ Сеймуръ!» сказалъ мущина съ важнымъ видомъ господину дома, который стоялъ у него съ боку. «Величественная горная природа такъ живо воспроизведена, что кажется, какъ будто переносишься въ эти горы Швейцаріи! Должно быть, великій и славный живописецъ, который нарисовалъ эту картину!»
«Что великъ — это правда; а что знаменитъ — неправда; впрочемъ я надѣюсь, что онъ сдѣлается знаменитымъ, посредствомъ этой картины, любезный принцъ!» возразилъ лордъ Сеймуръ. «Этотъ живописецъ еще молодой человѣкъ, и это еще первая картина, которую онъ, какъ плодъ своихъ путешествій, оставилъ на художественной выставкѣ на сужденіе знатоковъ. Тамъ я увидалъ эту картину, купилъ ее, и тотчасъ же заказалъ еще три картины тому же художнику, который рисовалъ эту.»
"Такъ вы предупредили меня, Милордъ, " возразилъ принцъ, — «и признаюсь вамъ, что я, во всякомъ случаѣ, очень желалъ бы дать работу вашему живописцу. — Онъ въ Лондонѣ?»
«Онъ здѣсь, принцъ!» отвѣчалъ съ улыбкою лордъ Сеймуръ, указывая на молодаго человѣка, который краснѣя отъ радости, слушалъ похвалы, разсыпаемыя предъ его картиной… «Г. Живописецъ! пожалуйте сюда поближе! Его Высочество, Принцъ, желаетъ васъ видѣть!»
Скромно, съ румянцемъ на щекахъ, но съ свободной и открытой осанкой, приблизился нашъ старый Швейцарскій знакомецъ Августинъ къ Принцу и сдѣлалъ ему низкій поклонъ. Принцъ замѣтилъ видимое удовольствіе въ молодомъ художникѣ, посмотрѣлъ на него дружескимъ взглядомъ и потомъ благосклонно заговорилъ съ нимъ.
«Дѣйствительно, вы нарисовали образцовое произведеніе, сэръ!» сказалъ онъ. «Когда вы исполните свои обязанности въ отношеніи къ другу моему Сеймуру, то я очень желалъ бы, чтобъ вы и мнѣ посвятили нѣкоторую часть вашего времени. Этою картиною вы вступили въ первый рядъ художниковъ, и, мнѣ кажется, вамъ нужно спѣшить, если хотите извлекать изъ того пользу!»
"Ваше Высочество! Вы слишкомъ милостивы, " возразилъ Августинъ съ своимъ открытымъ честнымъ лицомъ, «такъ какъ я долженъ признаться вамъ, что я едва да заслуживаю половины вашихъ лестныхъ похвалъ. Эта картина почти одна только копія одной изъ чудно-прекрасныхъ странъ Швейцаріи, въ которую привелъ меня счастливый случай въ водѣ премиленькаго пастушка — мальчика, съ прелестнѣйшимъ личикомъ.»
«Ахъ, раскажите, — это должно быть интересно!» сказалъ принцъ, опускаясь въ кресла, между тѣмъ какъ стоящіе около него почтительно отступили назадъ и стали въ полукружіе, впрочемъ не слишкомъ далеко, такъ что они могли слышать разсказъ Августина.
Залъ былъ ярко освѣщенъ; огромныя люстры бросали свой ослѣпительный свѣтъ до самыхъ отдаленныхъ угловъ, и теперь можно было примѣтить двухъ дамъ, которыя, на разстояніи шаговъ десяти отъ этой группы слушателей, сидѣли въ кустарникѣ бесѣдки, искусно образованной изъ оранжей, миртовъ и олеандръ, и которыя, кажется, давно еще заняты были разговоромъ, веденнымъ тихо — шопотомъ.
«Ужели ничто не можетъ развлечь васъ, милая леди Вильфордъ?» спросила одна дама, когда господа опять обступили картину. «Среди блеска и роскоши, среди веселыхъ и довольныхъ гостей ваше лице всегда остается грустнымъ, блѣднымъ, ваши глаза задумчивыми, унылыми, и улыбка ни на минуту не разгонитъ вашей печали!»
«Какъ могу я быть веселою съ веселыми?» возразила леди Вильфордъ, скромно кивая головою. «Никогда, никогда не могу я забыть моего Вилльяма, — моего нѣжнаго, искренняго мальчика. Знаете ли вы, какая страшная судьба сокрушила меня, и въ одинъ часъ уничтожила всѣ цвѣты моей жизни?»
Я нѣсколько припоминаю себѣ, — но довольно смутно, " — отвѣчала леди Сеймуръ. «Вы лишились вашего супруга и вскорѣ послѣ того и вашего единственнаго дитяти, — прекраснаго мальчика? — Не такъ ли?»
«Ахъ, если бы… если бы еще было такъ!» сказала леди Вильфордъ. «Тогда я покорилась бы волѣ Провидѣнія и находила бы единственное утѣшеніе въ той мысли, что мой Вилльямъ участвуетъ въ вѣчномъ блаженствѣ. Но до сихъ поръ не знаю, живо мое дитя, или умерло. Непроницаемой завѣсой покрыта эта тайна… О Боже! если онъ живъ, — можетъ быть воспитывается въ бѣдности, въ порокахъ, въ преступленіяхъ, — это ужасно!»
«Какъ же это такъ, леди Вильфордъ, какъ такъ?» спрашивала съ живымъ участіемъ леди Сеймуръ. «Ужели вы не знаете, живо ли ваше дитя? Ужели похитили его? Если бы и услыхала это, я бы утопилась въ прудѣ близъ своего замка!»
«Да, такъ думали, и я такъ думала сначала, — но скоро во мнѣ возникло сомнѣніе, и это сомнѣніе, котораго я не могу подавить, отравляетъ всю мою жизнь. Судите сами, дорогая подруга! Ночью, когда умиралъ мой супругъ, исчезъ и мой Вилльямъ. Отъ смертнаго одра вѣрнаго моего супруга я отправилась въ комнату, въ которой спало дитя. Мое сердце было разбито, духъ мой былъ потрясенъ невозвратною потерею моего супруга. Вся подавленная самой горькой скорбію я замѣтила однако, что занавѣски постельки моего дитяти были задернуты, и я думала что оно спитъ. Слезы текли у меня ручьями, и я долго не могла собраться съ силами и притти въ себя. Наконецъ я приблизилась къ постелькѣ моего дитяти, чтобы найти утѣшеніе и подкрѣпленіе во взглядѣ малютки, — этого драгоцѣннѣйшаго завѣщанія моего супруга. Дрожащею рукою отдернула я занавѣски и — мой мальчикъ, мой Вилльямъ уже исчезъ! Дверь на балконъ была отворена… внизу подъ нимъ — прудъ… первая мысль, мелькнувшая въ моей головѣ, была та, что мальчикъ полѣзъ на перила балкона и упалъ въ прудъ. Я вскрикнула отъ ужаса, и этотъ крикъ созвалъ мою прислугу, — нѣсколько словъ объяснили все; — поспѣшили внизъ, мое дитя искали по всему пруду, — но ничего не нашли, кромѣ трупа собачки, которая обыкновенно сторожила при постелькѣ моего мальчика. Вилльямъ исчезъ, — исчезъ безъ слѣда! Опять и опять искали его на днѣ пруда, спускали воду, взрывали илъ, — все напрасно! Дитя исчезло, — исчезло непонятнымъ образомъ, и никакіе розыски не навели ни на одинъ слѣдъ. Одинъ Богъ знаетъ, что сталось съ бѣднымъ, дорогимъ мальчикомъ!»
«И вы не имѣли никакихъ основаній заподозрить кого-нибудь, кто бы могъ такъ преступно поступить съ мальчикомъ?»
«Никого!» возразила леди Вильфордъ съ слезами на глазахъ. «Единственный человѣкъ, для котораго интересна была гибель моего дитяти, былъ братъ моего супруга, наслѣдникъ его имѣнія, нынѣшній лордъ Вильфордъ, который стоитъ — вонъ тамъ, около принца. Ему препятствовало дитя, и только ему одному; а онъ въ то время не былъ въ Англіи, но — на обратномъ пути изъ Остъ-индіи на свою родину. Онъ возвратился уже спустя полгода послѣ исчезновенія моего малютки, и его скорбь о потерѣ брата была такъ прямодушна, что я вообще не могла считать его способнымъ на такое дѣло. Онъ обходился со мною самымъ нѣжнымъ образомъ, старался утѣшить меня, возстановить отъ глубокой скорби, въ которую я такъ была погружена, — и, какъ тому и быть, и не могла имѣть на него ни малѣйшаго подозрѣнія. — Ужели онъ могъ быть виновникомъ моего несчастія?»
«Однако жъ, безслѣдное исчезновеніе мальчика очень поразительно!» сказала леди Сеймуръ. «Лордъ Вильйордъ не нравится мнѣ; въ его лицѣ есть что-то такое, что внушаетъ мнѣ страхъ, отвращеніе и боязнь къ нему. Чего онъ не сдѣлалъ самъ, — не могъ ли онъ сдѣлать чрезъ другихъ — негодныхъ тварей, готовыхъ на злодѣянія за деньги? Посмотрите только, леди Вильфордъ, какъ пасмурно, какъ дико и непріятно онъ высматриваетъ! Онъ человѣкъ, отъ котораго я но ожидаю ничего добраго, но отъ котораго я могла бы опасаться всего злаго.»
Въ самомъ дѣлѣ, лордъ Вильфордъ имѣлъ странный и поразительный видъ. Въ ту минуту, когда леди Сеймуръ проговорила послѣднія слова, около принца образовалось полукружіе, и лордъ Вильфордъ, ярко освѣщенный свѣчами, отбрасывающими лучи свѣта, стоялъ подлѣ него, — прямо противъ тѣхъ двухъ дамъ, которыя ясно могли видѣть его лице. Глубокая, страшная морщина прорѣзывала его бронзовый лобъ; брови, изъ-подъ которыхъ сверкали страшныя молніи на живописца, были сильно нахмурены; нижняя губа крѣпко была стиснута между зубами.
«Дѣйствительно, онъ ужасаетъ меня! я боюсь его!» сказала леди Вильфоодъ шопотомъ. «Такимъ и еще никогда не видывала его. — Чтобы это съ нимъ случилось?»
«Тише, тише, милая подруга!» шептала леди Сеймуръ. «Послушаемъ молодаго живописца, — кажется, какъ будто его слова разрѣшаютъ эту загадку!»
Обѣ дамы притихли и стали прислушиваться къ разсказу живописца, но временамъ бросая наблюдательный взоръ на лорда Вильфорда. Августинъ очень просто разсказывалъ, какъ онъ пришелъ на отдаленную маленькую долину Швейцаріи, какъ тамъ нашелъ пастушка — мальчика, и взялъ его оттуда проводникомъ къ роскошнымъ водопадамъ. Живо описалъ онъ долину, мальчика, его воспитателей, маленькую горную хижину, опасный путь къ Ури, смѣлость и ловкость Вилли, и наконецъ сообщилъ, — какимъ страннымъ образомъ этотъ мальчикъ попалъ на эту долину малюткой трехъ или четырехъ лѣтъ.
Всѣ съ самымъ живымъ вниманіемъ слѣдили за этимъ разсказомъ, но больше всѣхъ тронутъ былъ имъ лордъ Вильфордъ; на его лицѣ то и дѣло смѣнялись краска и желтоватая блѣдность; на его сморщенномъ лбу появились крупныя капли пота, и ноги его, кажется, подкашивались, потому что онъ крѣпко придерживался за спинку стула, на которомъ занималъ мѣсто Принцъ.
«Смотрите, смотрите!» шептала леди Сеймуръ своей подругѣ, — «какое ужасное выраженіе лица вашего деверя! Я боюсь, онъ лишится чувствъ и упадетъ въ обморокъ!»
Леди Вильфордъ не въ силахъ была дать никакого отвѣта; она сама чувствовала себя какою-то разслабленною и близка была къ обмороку. Простой разсказъ живописца потрясъ се до самыхъ глубочайшихъ основъ ея души; въ ней родилось счастливое предчувствіе, что тотъ подкинутый мальчикъ, тотъ Вилли есть ея дитя, — что, по чудной волѣ Неба, открылся наконецъ слѣдъ, которымъ нужно итти, — и она хотѣла было уже стряхнуть съ себя разслабляющее, но очаровательное оцѣпенѣніе и броситься къ живописцу, чтобы поподробнѣе распросить его объ этомъ, — какъ послѣдній взялъ со стола большой портфель и сказалъ съ улыбкою:
«Можетъ быть, вамъ интересно, Принцъ, видѣть портретъ того прелестнаго, незабвеннаго для меня мальчика? Я нарисовалъ его въ книгѣ моихъ эскизовъ, — и вотъ вѣрная копія его милыхъ, дружескихъ, открытыхъ чертъ!»
Принцъ взялъ портфель, взглянулъ, и отъ такого сюрприза воскликнулъ:
«Какой прелестный мальчикъ! — Посмотрите господа!»
Мущины тѣснились около него; но вдругъ ихъ шеренга прорвались; явилась блѣдная, красивая дама; бѣлою дрожащею рукою ухватилась за книгу очерковъ, взяла ее себѣ, — одинъ взглядъ, — и она громко вскрикнула; «милосердное Небо! это онъ! это мое дитя, мой Вилльямъ!»
Болѣе леди Видьфордъ ничего не въ силахъ была сказать; счастливая нечаянность поразила ее, и она безъ чувствъ опустилась на руки своей подруги леди Сеймуръ, которая шла за нею.
Всѣ господа, не исключая самаго Принца, обступили леди Видьфордъ и старались привести ее въ чувство. Спустя нѣсколько времени она снова открыла глаза. Ея взоръ искалъ деверя, — онъ исчезъ. Но къ чему ей было заботиться объ этомъ? Она взяла руку молодаго живописца, сняла съ своего пояса медальйонъ и подала его ему.
«Возьмите, возьмите, и сравните этотъ портретъ съ тѣмъ!» сказала она.
Августинъ принялъ медальйонъ и не въ силахъ былъ скрыть своего изумленія. «Въ самомъ дѣлѣ, какое разительное сходство, Миледи!» сказалъ онъ. «Должно быть, вы еще прежде видѣли этого мальчика? Одно и тоже лице, какъ и въ книгѣ моихъ эскизовъ. — Сравните и вы, Принцъ!»
«Безъ сомнѣнія, любезная моя леди Вильфордъ!» сказалъ Принцъ. «Что же вы такъ сильно тревожитесь? Дѣйствительно, это два портрета одного и того же мальчика.»
«Нѣтъ, нѣтъ!» возразила Леди, — «это портретъ моего умершаго супруга, который былъ написанъ, когда ему было двѣнадцать лѣтъ, — и это, — Боже мой, я не могу сомнѣваться, — это портретъ его сына, моего дитяти, похищеннаго у меня нѣсколько лѣтъ назадъ!»
За этими словами слѣдовало общее участіе.
«Передъ Богомъ, Миледи, вы правы!» сказалъ Принцъ. «Сходство такъ разительно, и близкое сродство было бы очень замѣтно и безъ этой внутренней связи. Но позвольте спросить, Миледи, — когда постигло васъ такое несчастіе, что вы лишились своего дитяти вмѣстѣ съ вашимъ супругомъ?»
Миледи назвала день и часъ.
"Теперь, любезный живописецъ Августинъ, " обратился Принцъ къ живописцу — «можете ли вы сообщить намъ, — въ какомъ году изъ какое время маленькій мальчикъ подкинутъ былъ на долинѣ Швейцаріи?»
«Могу и очень вѣрно, Принцъ! Мальчикъ такъ заинтересовалъ меня, что я все, что касалось его, особенно старался напечатлѣть въ своей памяти. Малютка попалъ на долину 15 Августа 18.. года, и принятъ былъ Петромъ Шафрингеромъ вмѣсто дитяти.»
"Итакъ, " сказалъ Принцъ, «все различіе въ десяти дняхъ, — такомъ времени, какое нужно для того, чтобы изъ Англіи прибыть на континентъ и въ Швейцарію. Поздравляю васъ, леди Вильфордъ! Вы опять нашли свое дитя, — по крайней мѣрѣ, я нисколько не сомнѣваюсь въ этомъ!»
«Боже, милосердый, благодатный Боже! дай исполниться моей счастливой надеждѣ!» сказала леди Вильфордъ, съ выраженіемъ небеснаго счастія въ сіяющихъ глазахъ. "А вы, г. художникъ, « обратилась она къ Августину, — „вы обрадуете ли меня содѣйствіемъ матери въ отысканіи ея сына? Тронетъ ли васъ моя просьба проводить меня?“
„Не нужно вашей просьбы, миледи!“ дружески отвѣчалъ живописецъ. „Я уже рѣшился проводить васъ, и прошу вполнѣ располагать мною.“
„Прекрасно, любезный сэръ!“ дружески сказалъ Принцъ, трепля по плечамъ молодого живописца. „Отправьтесь и возвратите нѣжной матери ея дитя! Завѣряю васъ, вы ничего не потеряете, если потратите на это времени двѣ недѣли.“
„Если бы даже я потратилъ на это годъ, Ваше Высочество, я не замѣтилъ бы его отъ радости, приведши къ этому милому мальчику его мать… Когда, мил. государыня, назначите отъѣздъ?“
„О, умоляю, — сей часъ же!“ отвѣчала леди Вильфордъ. „Мнѣ не хочется медлить ни одной минуты. На слѣдующее утро мы должны быть въ Доверѣ, и на пароходѣ отправиться далѣе. О Боже!.. подумайте, — можетъ ли медлить хоть одно мгновеніе мать, которая ищетъ свое дитя, — дитя, нѣсколько лѣтъ оплакиваемое, — подумайте, какъ настоятельно необходимо поспѣшить!“
„Нѣтъ, нѣтъ, Миледи, — я готовъ сей часъ же!“ сказалъ Августинъ. „Я потороплюсь домой, чтобы исполнить самое важное, и потомъ прямо приду въ вашъ дворецъ.“
„Такъ, любезный!“ сказалъ Принцъ. *Вы все болѣе и болѣе нравитесь мнѣ. Возьмите мою карету, она доставитъ васъ домой, а потомъ къ Миледи… Безъ возраженій!.. И „прошу, не пропустить меня по возвращеніи въ Лондонъ, но сдѣлать мнѣ вашъ первый визитъ. Прощайте сэръ! и вамъ, Миледи, счастливый путь!“
Леди Вильфордъ простилась съ своей подругой и отправилась домой, гдѣ немедленно сдѣланы были приготовленія къ путешествію; уложенъ ящикъ; изъ сараевъ вывезена карета, и заказаны почтовыя лошади. Еще прежде нежели поданы были лошади, Августинъ уже прибылъ и былъ представленъ леди Вильфордъ, гдѣ онъ еще разъ долженъ былъ подробно разсказать свое маленькое приключеніе, испытанное въ Швейцаріи, — приключеніе, сопровождавшееся очень важными послѣдствіями.
„Я не сомнѣваюсь, Миледи, что вы найдете мальчика и признаете его вашимъ сыномъ!“ заключилъ онъ свой разсказъ. „Перстъ Божій привелъ меня на долину, гдѣ мнѣ суждено познакомиться съ мальчикомъ! И опять перстъ Божій привелъ меня къ лорду Сеймуру, гдѣ я долженъ былъ найти васъ, Миледи, и открыть тайну, которая безъ посѣщенія долины, повидимому, совершенно случайнаго, — долины, лежавшей совершенно въ сторонѣ, безъ случайной мысли нарисовать въ книгѣ моихъ очерковъ красивое личико мальчика, безъ снисхожденія Принца, и наконецъ безъ вашего также, но видимому, случайнаго присутствія въ салонѣ, — можетъ быть, никогда не открылась бы!“
„Да, во всѣхъ этихъ простыхъ и, однако жъ, такъ замѣчательно сложившихся обстоятельствахъ, и я признаю единственно мудрую и милосердую волю Всевышняго!“ отвѣчала леди Вильфордъ. „Часто, часто въ тихія ночи я умоляла Бога возвратить мнѣ мое дитя, и вижу, Господь не отвергъ моей робкой молитвы, но она дошла до Его святаго престола. Да, во всемъ, о Боже, видны пути Твоего Промысла!“ прибавила она со взоромъ, устремленнымъ къ небу, — „и теперь я вдвойнѣ вѣрю въ Твою благодать и милосердіе!.. Пойдемте же, мой молодой другъ! Мое сердце влечетъ меня къ моему дитяти, и каждая потерянная минута огнемъ жжетъ мою душу!“
Они поспѣшили внизъ, сѣли въ карету и полетѣли быстрымъ галопомъ. Была уже ночь, — но на небѣ блистали звѣзды, подобно свѣтлой звѣздѣ счастливѣйшей надежды въ сердцѣ счастливѣйшей матери.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
ЧТО ПОСѢЕШЬ, ТО И ПОЖНЕШЬ.
править
Въ ту же самую ночь, за полчаса предъ отъѣздомъ леди Вильфордъ, по дорогѣ въ Доверъ, мчался легкій дорожный экипажъ, запряженный четырьмя быстрыми бѣгунами. Кромѣ почтальйона въ экипажѣ сидѣлъ только одинъ человѣкъ. Онъ лежалъ въ углу, погруженный въ самое мрачное размышленіе, и только по временамъ вскакивалъ для того, что бы угрозами, проклятіями и обѣщаніями побуждать почтальйона къ большей спѣшности. Лошади мчались взапуски, съ вѣтромъ; но для человѣка въ экипажѣ и этотъ полётъ казался недовольно быстрымъ. „Впередъ! Впередъ!“ кричалъ онъ. „Возьми лучше арапникъ, прокл….собака, или я пущу тебѣ пулю въ голову!.. Впередъ, во имя палача!.. Каждая минута, которою мы пріѣдемъ раньше на станцію, принесетъ тебѣ гинею![4]
Впередъ, впередъ!“
„Но, сэръ, лошади спотыкаются!“ возразилъ почтальйонъ.
„Пусть спотыкаются, только бы довезли до слѣдующей станціи!“ кричалъ пассажиръ дикимъ голосомъ. „Только дальше, дальше!.. За каждую лошадь, которая падетъ, двадцать гиней… Ура, мой малый! Вези такъ, чтобы летѣли искры!“
Почтальнонъ погналъ лошадей; — бѣшенымъ галопомъ пустились онѣ но ровной столбовой дорогѣ; гривы фыркавшихъ животныхъ свистали на вѣтрѣ; подъ ихъ копытами сыпались искры; дома и деревья пролетали какъ тѣни предъ гремѣвшимъ экипажемъ. Теперь путешественникъ, который такъ спѣшилъ, кажется, наконецъ, былъ доволенъ; онъ опять откинулся назадъ на подушки. Но послѣ нѣсколькихъ минутъ онъ уже вскакивалъ снова, боязливо глядѣлъ назадъ по столбовой дорогѣ, и затѣмъ опять бранилъ почтальйона, заставляя его до крови бить лошадей арапникомъ. Такъ ѣхали безъ отдыха, безъ остановки; — животныя сбивались съ дороги, — поднимались облака пыли; путешественникъ кричалъ: „впередъ, впередъ!“ — почтальйонъ хлопалъ арапникомъ, — наконецъ они доѣхали до станціи.
„Довольны ли, сэръ?“ сказалъ почтальйонъ.
„Лошадей, лошадей!“ ревѣлъ путешественникъ. „Вотъ тебѣ тридцать гиней! Но лошадей, лошадей сюда! Я спѣшу!“
Деньги давали крылья конюхамъ и почтальйонамъ. Въ одну минуту была заложена четверня свѣжихъ лошадей, и съ такою же бѣшеною быстротою помчался экипажъ ночью. Еще до разсвѣта путешественникъ пріѣхалъ въ Доверъ; поспѣшилъ къ пристани, нанялъ за огромную сумму пароходъ, который могъ тотчасъ же пуститься въ море; оставилъ карету; сдалъ свою поклажу, и пустился дальше по водной пустынѣ. Зловѣщая улыбка освѣтила мрачныя черты путешественника, когда большія колеса съ перьями сильно начали разсѣкать воду, и корабль съ быстротою птицы понесся по волнамъ.
„Капитанъ! когда отходитъ слѣдующій пароходъ на континентъ?“ спросилъ онъ.
„Не раньше полудня, Милордъ!“ отвѣчалъ капитанъ.
„Хорошо, очень хорошо!“ бормоталъ довольный путешественникъ.» Не жалѣйте вашихъ угольевъ и машины, сэръ! Я спѣшу, и отлично поплачусь съ вами. — Сколькими часами можете вы пристать къ гавани раньше слѣдующаго корабля?"
— «Двѣнадцатью часами, Милордъ, если все будетъ благополучно!»
«Скажите осьмнадцатью, — и я заплачу вдвое!.. Проворно, сэръ!.. каждый часъ стоитъ мнѣ золота!»
Капитанъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на своего пассажира, — но блескъ золота и на него имѣлъ обаятельную силу. Онъ кивнулъ годовою, потомъ побѣжалъ къ мѣсту топки, далъ нѣкоторыя приказанія, и истопникъ забросалъ новыя массы угольевъ на сольный жаръ подъ паровымъ котломъ. Прошло нѣсколько минутъ, и дѣйствіе обнаружилось. Машина начала работать съ изумительною скоростію; колеса летѣли, такъ что пѣнились волны; корабль пустился съ удвоенною быстротою по водѣ, которая клокотала и высоко воздымалась.
«Мы опередимъ не осьмнадцатью, а двадцатью часами, если возьмемъ въ расчетъ просрочку отхода втораго корабля!» сказалъ капитанъ своему пассажиру.
«Очень хорошо, сэръ!» отвѣчалъ путешественникъ; вамъ не будетъ убытка, если вы скоро доставите меня!"
Точно какой нибудь огненный конь, съ изумительною скоростію, летѣлъ пароходъ по блестящей поверхности воды, оставляя за собою облака пара, которыя выходили изъ его грубы. Все болѣе и болѣе прояснялось мрачное лице путешественника, который, держа въ рукѣ зрительную трубку, часто оглядывался назадъ на поверхность моря, и отъ удовольствія потиралъ руки, когда не находилъ ничего, что могло бы внушить ему опасеніе. Всѣ корабли, плывшіе на парусахъ въ одномъ направленіи съ этимъ пароходомъ, были обгоняемы, и всѣ, чрезъ нѣсколько минутъ, оставались назади. Какъ легкій полётъ ласточки смѣется надъ сопротивленіемъ вѣтра, такъ корабль смѣялся надъ сопротивленіемъ волнъ, и онъ поспорилъ бывъ быстротѣ съ дольфиномъ, который, играя, стрѣлою пускался по свѣтлымъ волнамъ. Матросы другихъ кораблей, мимо которыхъ несся этотъ пароходъ, приходили въ изумленіе, при видѣ такого необыкновеннаго явленія; и прежде нежели они успѣвали оправляться отъ своего изумленія, онъ уже улеталъ на крыльяхъ пара и исчезалъ вдали.
Да, быстра была любовь матери, но еще быстрѣе, кажется, было мученіе злой совѣсти, страхъ открытія позорнаго преступленія, постыдная жадность, которая не хотѣла лишиться своей добычи!
Путешественникъ, — едва ли нужно названіе его имени, — былъ лордъ Артуръ Вильфордъ, деверь леди Вильфордъ, который, по смерти своего брата и по исчезновеніи маленькаго Вилльяма, завладѣлъ богатымъ наслѣдствомъ, лишивъ сего мальчика. Это былъ тотъ, который похитилъ дитя отъ его матери, тайно завезъ его изъ Англіи въ Швейцарію, и бросилъ его тамъ на произволъ нищеты, бѣдствія и забвенія! Онъ думалъ, что его темное дѣло никогда не выйдетъ наружу, — сѣмя, зла, брошенное его нечестивою рукою, никогда не созрѣетъ для ужасной жатвы. Годы, цѣлые годы прошли послѣ того, и надежды его не обманывали. Открытіе живописца настигло его нечаянно, подобно молніи изъ синяго неба. Несчастная до сихъ поръ мать узнаетъ свое дитя, — она должна найти его, — покрывало, лежавшее до сихъ поръ на позорной тайнѣ, должно быть снято, — преступникъ долженъ быть преданъ суду и наказанію!
Все это ясно предстало предъ душею лорда Вильфорда, когда онъ тайно оставилъ парадныя комнаты лорда Сеймура и возвратился домой. Что ему было дѣлать, что предпринять, чтобы избѣжать позора открытія, которое должно было покрыть его вѣчнымъ стыдомъ, И принудить его отдать похищенное имѣніе законному наслѣднику? Только новое, болѣе черное преступленіе, чѣмъ первое, могло спасти его! И лордъ Вильфордъ не содрогнулся и отъ этого преступленія!
«Мальчикъ долженъ умереть, — онъ долженъ исчезнуть, прежде нежели найдетъ его матъ!» Вотъ черная мысль, которая родилась въ его душѣ, какъ только онъ опять пришелъ въ себя отъ перваго оцѣпенѣнія, въ какое привело его неожиданное открытіе живописца… Кто сдѣлалъ первый шагъ, кто совершилъ одно преступленіе, тотъ едва ли отступитъ отъ втораго… Лордъ Вильфордъ сталъ думать, соображать, строить различные планы. Онъ легко могъ сообразить, что мать немедленно отправится въ Швейцарію, чтобы прижать свое потерянное дитя ко своему материнскому сердцу. Ему слѣдовало быть быстрѣе ея, онъ долженъ былъ опередить ее, онъ долженъ былъ отстранить свидѣтелей своего дѣла. Тотчасъ же приказалъ онъ подать лошадей, уложилъ шкатулку съ золотомъ въ свой экипажъ и, между тѣмъ какъ мать, полная надежды, боролась еще съ потрясеніемъ своей сильно возбужденной души, экипажъ преступника летѣлъ уже по столбовой дорогѣ въ Доверъ.
«Все пока хорошо!» бормоталъ онъ, когда изъ-за моря показался берегъ Германіи, покрытый туманомъ. «Я выгадалъ осьмнадцать часовъ, но я выгадаю вдвое, я поѣду днемъ и ночью и засыплю золотомъ столы почтальйоновъ… Тридцатью шестью часами прежде! — И мальчикъ погибъ… и его мать не найдетъ ничего, кромѣ трупа въ пропасти, разбитаго въ дребезги!.. Счастіе со мною, и я не такъ глупъ, чтобы не воспользоваться этимъ!»
Пароходъ благополучно присталъ къ берегамъ Германіи. Лордъ Вильфордъ расплатился съ капитаномъ, высыпалъ и матросамъ цѣлую горсть золота, приказалъ заложить почтовыхъ лошадей и помчался далѣе. Золото и здѣсь опять творило чудеса. Все ближе и ближе подвигалась погибель къ бѣдному Вилльяму, который дома — на свой Швейцарской долинѣ — не предчувствовалъ ни того, какъ близко улыбалось ему величайшее счастіе, ни того, какъ близко носилась надъ его неповинною головою и погибель.
Погибель, казалось, неизбѣжна. Сердце лорда Вильфорда замкнуто было для всякаго сожалѣнія, для всякаго сострадательнаго движенія. Онъ рѣшился окончить свое страшное дѣло самымъ страшнымъ преступленіемъ. Безчестіе, вѣчный позоръ и нищенскій посохъ угрожали ему, если бы онъ не пошелъ далѣе путемъ преступленія. Если мальчикъ исчезнетъ, онъ будетъ безопасенъ. Что ему жизнь дитяти, которое онъ ненавидѣлъ съ самаго дня его рожденія? Его смерть бросала непроницаемый покровъ на прошедшее; его смерть отвращала позоръ открытія отъ похитителя дитяти; его смерть обезпечивала для него обладаніе богатствомъ, внѣшнею славою и внѣшнею честію. О томъ, какъ онъ послѣ преступленія устроится съ своею совѣстью, какъ онъ оправдается передъ Богомъ въ томъ, что онъ уничтожилъ счастіе жизни невиннаго дитяти и невинной матери, — о томъ лордъ Вильфордъ себя на спрашивалъ. Онъ слѣдовалъ лишъ дикому инстинкту самосохраненія, жадности и ненависти.
Въ одинъ день карета, заложенная четверней, остановилась предъ гостинницей, въ которой, обыкновенно, собирались горные проводники. Это былъ дорожный экипажъ лорда Вильфорда; изъ него выскочилъ самъ Лордъ и спросилъ проводника на водопадъ Ури. Мрачное удовольствіе выражалось въ чертахъ его лица. Онъ выигралъ во времени; — Леди Вильфордъ не могла прибыть ближе вечера слѣдующаго дня, такъ какъ она едва ли безостановочно ѣхала по ночамъ, какъ онъ.
Явился человѣкъ, который предложилъ ему свои услуги, въ качествѣ проводника. Лордъ Вильфордъ нахмурился. Онъ думалъ, что мальчикъ будетъ его единственнымъ проводникомъ на водопадъ Ури, какъ онъ заключилъ это изъ разсказа живописца. Между тѣмъ за угрюмой миной скрывалась его досада, и онъ спросилъ о Вилли Шафрингерѣ.
«Онъ не здѣсь, мил. г.!» сказалъ хозяинъ гостинницы. «Онъ живетъ дальше, — на долинѣ!»
"А мнѣ сказали, что онъ единственно надежный проводникъ на водопадъ Ури, " возразилъ Лордъ. «Путь къ нему, говорятъ, очень опасенъ; и я не хотѣлъ бы ввѣрять свою жизнь кому ни попало!»
"Путь въ настоящее время не такъ опасенъ, какъ прежде, " возразилъ хозяинъ. «На самомъ опасномъ мѣстѣ, гдѣ прежде нужно было переступать черезъ пропасть, теперь сдѣланъ мостъ, конечно, только изъ древесныхъ стволовъ, но довольно крѣпко и прочно, чтобы разсѣять всякое опасеніе.»
Лордъ Вильфордъ погрузился въ глубокое размышленіе. "Хорошо, " сказалъ онъ наконецъ проводнику, «попытаюсь съ вами, — идите впередъ!»
Проводникъ былъ готовъ, и, спустя полтора часа, лордъ Вильфоръ пришелъ къ тому мѣсту, гдѣ живописецъ Августинъ, если бы не смѣлость и ловкость Вилли, лишился бы жизни и своего портфеля съ рисунками. Узкая дорога вдоль каменной стѣны оставалась еще неизмѣнною; но на мѣстѣ, гдѣ въ прежнее время нужно было переступать чрезъ зіяющую пропасть, положено было нѣсколько неискусно обтесанныхъ деревьевъ, снабженныхъ перилами, такъ что теперь можно было переходить безъ всякаго труда и опасности.
Лордъ Вильфордъ мрачнымъ взоромъ глядѣлъ на эту узкую дорогу, — на этотъ мостъ и страшную пропасть, — въ эту глубину, отъ которой кружится голова.
«И мы должны итти здѣсь, чтобы дойти до водопада?» спросилъ онъ,
«Да, мил. г.!» "отвѣчалъ провожатый. «Путь по каменной стѣнѣ до моста, конечно, не очень заманчивъ, и кажется довольно опаснымъ, — но вамъ не слѣдуетъ его бояться; если вы поползете на четверенькахъ, тогда, ручаюсь собственною жизнію, я безопасно переведу васъ!»
Лордъ Вильфордъ покачалъ головою. "Нѣтъ, " сказалъ онъ, — «моя жизнь очень дорога для меня, чтобы я захотѣлъ рисковать ею для водопада. Я лучше пойду на водопадъ Штейби; дорога туда мнѣ знакома, и и не нуждаюсь въ твоихъ дальнѣйшихъ проводахъ… Вотъ тебѣ деньги, — ступай!»
«Но, мил. г., если бы вамъ угодно было испытать, — вѣдь, право, нѣтъ никакой опасности!»
«Ни слова болѣе объ этомъ! Ты воротишься въ гостинницу и скажешь хозяину, что, можетъ быть, только завтра утромъ я возвращусь… Ступай, — мнѣ нужно отдохнуть и хочется побыть наединѣ.»
Провожатый, хоть его и удивляло такое странное обращеніе чужеземца, не смѣлъ, однакожъ, болѣе возражать, и удалился, совершенно довольный богатой платой, данной ему путешественникомъ. Лордъ Вильфордъ сѣлъ на скалу и не двигался съ мѣста, доколѣ провожатый не скрылся изъ виду. Но послѣ того онъ всталъ, подошелъ къ узкой горной тропинкѣ, опустился на колѣна и безъ всякаго страха поползъ на четверенькахъ къ мосту. На концѣ опасной тропинки, которая здѣсь расширялась широкою каменною плитою, онъ всталъ на ноги и со всѣмъ вниманіемъ сталъ разсматривать слабыя подмостки, которыя извилиною переводили на плиту по ту строну. Тщательно и до мельчайшихъ подробностей разсматривалъ онъ ихъ подпоры, сильною рукою потрясъ деревья, улыбнулся съ выраженіемъ, какое грозитъ несчастіемъ, когда эти послѣднія при первомъ толчкѣ выскочили изъ своихъ связей. Затѣмъ онъ снова привелъ ихъ въ прежнее положеніе, посмотрѣлъ еще нѣсколько минутъ на свой механизмъ, и по той же узенькой горной тропинкѣ воротился на свое прежнее мѣсто.
«Все хорошо!» бормоталъ онъ про себя; «мое путешествіе было не напрасно… Одинъ толчекъ — и онъ погибъ, и ни одинъ человѣкъ не можетъ сказать, что я виновникъ этого случайнаго несчастія… Итакъ, назадъ! а Вилли Шафрингеръ долженъ быть моимъ проводникомъ!»
Еще разъ взглянулъ онъ на мостъ; злорадованная улыбка скривила его губы, и потомъ быстрымъ и твердымъ шагомъ пошелъ онъ по дорогѣ на долину, на которой мирно и покойно стояла хижина Петра Шафрингера. Козы лазили по ближнимъ утесамъ въ то время, какъ онъ подходилъ къ хижинѣ, а вблизи ея, на обломкѣ скалы сидѣлъ цвѣтущій силами и красивый мальчикъ и рѣзалъ на куски деревцо, насвистывая при этомъ веселую мелодію. Лордъ Вильфордъ лишъ только взглянулъ на мальчика, тотчасъ поблѣднѣлъ. Да, это былъ онъ! этотъ мальчикъ — пастушекъ былъ самый оригиналъ портрета въ портфелѣ живописца, — этотъ мальчикъ былъ похищенное дитя, племянникъ лорда Вильфорда, сынъ его брата, Вилльямъ, настоящій лордъ Вильфордъ, — а предъ нимъ стоялъ его похититель, братъ его отца съ страшными кровавыми замыслами….
Лордъ Вильфордъ не могъ сомнѣваться!.. Такой же точно былъ его братъ въ ранней молодости! Это были его черты, его глаза, его мягкіе шелковые локоны! Если бы пришла мать мальчика, она сейчасъ же признала бы его своимъ сыномъ! И она ужъ была не далеко, — она могла быть здѣсь на слѣдующій день, — она не теряла времени.
Лордъ собрался съ духомъ и окликнулъ мальчика. Отъ внутренняго волненія голосъ его звучалъ хрипло, — но, не смотря на то, Вилли тотчасъ же вскочилъ и спросилъ, что угодно Господину?
«Ты Вилли Шафрингеръ, провожатый на водопадъ Ури?» спросилъ Лордъ.
«Да, мил. г., это я!»
«Хорошо; такъ проводи меня туда, — я хорошо поплачусь съ тобою за это.»
"Но, м. г., солнце склоняется уже къ западу, " возразилъ Вилли, «нужно три часа, чтобы только дойти туда, а въ шесть часовъ ужъ ночь! Не лучше ли отложить до завтра! Мой батюшка съ удовольствіемъ приметъ васъ въ свою хижину.»
«Нѣтъ, мальчикъ, я спѣшу и не могу ждать!» возразилъ Лордъ Вильфордъ. «Я вдвое заплачу тебѣ; но если ты откажешься, я возьму другаго провожатаго.»
«О нѣтъ, этого не нужно!» сказалъ Вилли. «Я хотѣлъ только васъ предостеречь. А для меня все равно, пойду ли я днемъ, или ночью; ночью намъ будетъ свѣтить мѣсяцъ. Итакъ, какъ вамъ угодно, — я готовъ!»
«Иди же, иди!» настаивалъ лордъ Вильфордъ, — «минуты дороги, и, покамѣсть ты ходишь за своими вещами, я пойду впередъ.»
«Мнѣ ничего не нужно кромѣ горной палки, и я сейчасъ же вернусь къ вамъ!» сказалъ мальчикъ и побѣжалъ въ хижину, между тѣмъ какъ лордъ Вильфордъ опять пошелъ по прежней дорогѣ. Черезъ нѣсколько минутъ Вилли догналъ его и весело пошелъ съ нимъ по жесткой горной тропинкѣ.
Вилли любилъ сокращать это время веселымъ дружескимъ разговоромъ съ путешественникомъ. И онъ часто заговаривалъ съ провожаемымъ теперь господиномъ, обращалъ его вниманіе на красоты пути, описывалъ ему прекрасный видъ роскошнаго водопада, который онъ скоро увидитъ своими глазами. Но лордъ Вильфордъ не давалъ инаго отвѣта искреннему мальчику, кромѣ холоднаго — да и нѣтъ, или мрачнаго взгляда, который дико и сурово останавливался на его красивыхъ, открытыхъ и простосердечныхъ чертахъ. На Вилли очень непріятно дѣйствовало молчаніе и сердитое, злое выраженіе лица чужеземца; наконецъ онъ и совсѣмъ пересталъ говорить, и пошелъ съ нимъ молча.
Черезъ полтора часа они дошли до узкой горной тропинки, по которой нужно было ползти на четверенькахъ.
«Здѣсь будьте по-осторожнѣе, м. г., — здѣсь глубокая пропасть!»
«Да, довольно глубока для могилы, изъ которой никто не возвратится!» возразилъ лордъ Видьфордъ съ зловѣщей улыбкой… «Только впередъ мальчикъ! Я за тобою!»
«Но осторожно, любезный, господинъ!» сказалъ Вилли. «Это единственно опасное мѣсто на всемъ пути. Когда мы дойдемъ до моста, опасность уже исчезнетъ!»
«Да, да, тогда дѣйствительно все исчезнетъ!» возразилъ чужеземецъ… «Только впередъ, впередъ!»
Вилли не мешкалъ. Легко и проворно скользилъ онъ по узкой тропинкѣ и остановился близъ моста, чтобы обождать провожаемаго господина, который немедленно слѣдовалъ за нимъ. Пришелъ, наконецъ, и этотъ господинъ, и первое, на чемъ остановился онъ своимъ взглядомъ, былъ слабый мостъ черезъ пропасть. Дикая, торжествующая рѣшимость засверкала въ его глазахъ, и выразилась въ исказившихся чертахъ его лица.
«Мы должны итти по этому мосту?» сказалъ онъ съ притворнымъ опасеніемъ.
«Да, мил. г.! — но онъ довольно крѣпокъ, и по нему можно смѣло итти.»
«Попробуй-ка! — я не надѣюсь на этотъ мостъ!» сказалъ лордъ Вильфордъ съ затаенной насмѣшкой.
Вилли поднялъ уже ногу, чтобы ступить на мостъ, — вдругъ вдали раздался крикъ, который съ каждою минутою становился все ближе и ближе. Вилли остановился и слушалъ.
«Что бы это такое?» спросилъ онъ.
«Что такое?» возразилъ Чужеземецъ, «какое тебѣ дѣло до этого? Иди, иди! мы не должны терять времени!»
Снова раздался крикъ, подобный предостерегающему зову скалъ въ уединенной пустыни. Вилли все еще мешкалъ, — но господинъ, провожаемый имъ, заставлялъ его итти впередъ жесткими словами, и Вилли наконецъ повиновался; смѣло вступилъ онъ на мостъ и переступилъ на каменную плиту но ту сторону моста.
«Видите, мил. г., мостъ безопасенъ!» сказалъ онъ, остановись на срединѣ его и обратясь къ провожаемому господину… «Господи Боже мой! что жъ это такое?» прибавилъ онъ испуганнымъ голосомъ, когда замѣтилъ дикое искривленное и обезображенное лице лорда Вильфорда.
«Смерть твоя!» насмѣшливо грозилъ лордъ Вильфордъ, — потомъ поднялъ ногу, — однимъ толчкомъ сдвинулъ мостъ съ своего мѣста, — и этотъ мостъ съ шумомъ и грохотомъ, здѣсь и тамъ производя трескъ въ скалахъ, обрушился въ неизмѣримую глубину пропасти… Еще одинъ разрывающій сердце крикъ несчастнаго мальчика поколебалъ воздухъ, — потомъ послѣдній грохотъ и трескъ изъ глубины, — и всё смолкло!…
Лордъ Вильфордъ, убійца, отворотился отъ пропасти и пополозъ назадъ по узкой каменной тройникѣ. Благополучно добрался онъ до половины этой тропинки, отъ которой кружится голова, хотя его члены дрожали и предъ его глазами носились темныя облака… Мои у него были не желѣзные нервы, что бы онѣ не были сильно потрясены такимъ ужаснымъ преступленіемъ. Страшная стукотня моста, жалобный вопль безстыдно у битаго мальчика еще звучалъ въ его ушахъ…. а теперь — новый крикъ съ той стороны, — восклицаніе: «убійца! низкій, ужасный убійца!!..» и — поднимая глаза въ испугѣ, лордъ Вильфордъ у видалъ, что на противоположной сторонѣ стоятъ три фигуры, — фигуры, какъ отмщающіе посланники страшнаго суда: Леди Вильфордъ, живописца Августина и Петра Шафрингера, воспитателя жалкаго, коварнымъ образомъ убитаго мальчика.
Ужасъ объялъ убійцу, — страхъ, трепетъ, опасеніе открытія его злодѣянія почти совсѣмъ лишили его разсудка…. бѣгство, бѣгство отъ мстителей было его единственною мыслію…. онъ поспѣшно отворотился; хотѣлъ опять ползти по узкой тропинкѣ, но дрожащія руки дѣлали промахи, ноги подкашивались; съ страшнымъ вскрикомъ онъ поскользнулся со скалы; еще нѣсколько мгновеній судорожно обѣими руками держался за край скалы, показалъ испуганнымъ зрителямъ свое страшное, искаженное, блѣдное лице, — потомъ его пальцы сорвались со скользкаго края скалы, — и онъ упалъ въ пропасть съ послѣднимъ страшнымъ крикомъ отчаянія, который страшнымъ эхомъ раздался въ нѣмыхъ каменныхъ стѣнахъ.
Леди Вильфордъ упала безъ чувствъ на руки живописца. Между тѣмъ Петръ Шафрингеръ, склоняясь надъ краемъ скалы, чтобы посмотрѣть погибавшаго, который безъ слѣда исчезъ въ глубинѣ, говорилъ торжественнымъ голосомъ: «Господи, Боже мой, живущій на небеси — горѣ! — это былъ Твой судъ!» Потомъ вдругъ громко вскрикнулъ, — только не крикомъ ужаса, — а веселымъ кликомъ радости: «Вилли, мой Вилли!… Милосердый Боже, ты спасъ ого!»
«Да, любезнѣйшій батюшка!» раздалось изъ глубины, «я спасенъ, подобно портфелю добраго господина Августина, повисшему тогда на вѣткахъ кустарника… Еще минута, — и я съ тобою!»
«Вилли спасенъ!» съ радостію кричалъ Августинъ. «Счастливая мать, ободрись! Твое дитя сохранено для тебя!… Вилли, Вилли! миленькій мальчикъ! поди сюда!»
Вилли приближался… вотъ изъ глубины съ улыбкою выглянуло его румяное личико… въ одну минуту очутился онъ около своего воспитателя, весь сіяя радостью; протянулъ руку живописцу, своему старому знакомому, и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Леди, еще не пришедшую въ чувство.
«Что жъ это такое?.. Какъ вы сюда попали?» спрашивалъ онъ.
«Послѣ, послѣ!» сказалъ Августинъ съ радостной улыбкой. «Теперь скажи только, какъ ты избавился отъ смерти?»
«Очень просто, — съ помощію Божіею!» отвѣчалъ Вилли… «Я стоялъ на мосту, видѣлъ страшное, злое лице чужеземца, видѣлъ, какъ онъ ногою толкнулъ мостъ въ пропасть, и я спасся, подобно дикой козѣ, прыжкомъ на ту каменную плиту, гдѣ прежде былъ вашъ портфель. Минуты чрезъ двѣ, когда испугъ у меня прошелъ, я видѣлъ, какъ этотъ ужасный человѣкъ упалъ на дно пропасти… Богъ знаетъ, почему онъ имѣлъ противъ меня такой злой умыселъ! Я не сдѣлалъ ему ничего дурнаго!»
«Погоди, Вилли, любезнѣйшій мальчикъ! скоро ты все узнаешь», сказалъ живописецъ, — «а теперь ты отойди немножко! Леди приходитъ въ себя и не должна видѣть тебя сейчасъ же!.. Ахъ, она открываетъ глаза!.. Ну, слава Богу!.. Леди Вильфордъ! ободритесь!» прибавилъ онъ по-англійски. Опасности уже нѣтъ, — и все благополучно.
«О Боже!… а Вилльямъ, дитя мое?!»
— «Спасенъ, Миледи, спасенъ милосердіемъ Божіимъ!»
«Гдѣ онъ — гдѣ?.. Ахъ!…» Леди Вильфордъ воскликнула отъ неописаннаго блаженства такимъ голосомъ, который до глубины потрясаетъ сердце — и въ туже минуту обѣими руками обняла Вилли, и ея дрожащія губы напечатлѣли тысячу сладкихъ поцѣлуевъ на его устахъ. Храня молчаніе и творя умную молитву Шафрингеръ и Августинъ стояли другъ подлѣ друга глубоко пораженные и обрадованные, и, со слезами на глазахъ, смотрѣли на восторгъ этого свиданія, небесное блаженство котораго можно только чувствовать, а описать совершенно невозможно!…
Каковъ посѣвъ, такова и жатва!… Какъ точно ни разсчиталъ все лордъ Вильфордъ, однакожъ въ этомъ самолюбивомъ расчетѣ забылъ онъ одно: сильную, всепобѣждающую любовь матери къ своему дитяти. Едва ли прошелъ часъ послѣ отъѣзда лорда Вильфорда на пароходѣ, какъ леди Вильфордъ прибыла въ Доверъ, чтобы также переправиться на континентъ. Справляясь объ отшедшихъ корабляхъ она случайно узнала, что не за-долго передъ тѣмъ одинъ путешественникъ, совершенно одинъ, взялъ на прокатъ пароходъ, и отправился тѣмъ же путемъ, какъ и она. Дурное предчувствіе родилось въ ея душѣ, — она распросила и разузнала подробнѣе, такъ что уже не могла сомнѣваться, что тотъ таинственный путешественникъ, который такъ необыкновенно спѣшилъ, былъ ея деверь. «Онъ обгоняетъ меня, чтобы въ другой разъ похитить у меня мое дитя….» вотъ мысль, которая у нея теперь родилась. Стоялъ пароходъ, готовый отправиться во Францію. Тотчасъ сѣла она на корабль и поѣхала своей дорогой, вмѣсто того, чтобы ѣхать на Германію. Августинъ вездѣ хлопоталъ о скорой поставкѣ лошадей; — золото, которое онъ разсыпалъ щедрою рукою, давало имъ крылья. Такъ они прибыли въ Швейцарію, на долину, скрывающуюся въ горахъ, въ хижину Петра Шафрингера… Нѣсколько словъ объяснили все… За полчаса передъ тѣмъ, Вилли отправился на водопадъ Ури съ однимъ чужеземцемъ… Страшныя предчувствія матери возвратились съ новою силою. Кто могъ быть этотъ чужеземецъ, какъ не лордъ Вильфордъ, ея деверь?… "Пойдемте скорѣе ради Бога! умоляла она… «догонимъ его, предостережемъ, спасемъ его!» На томъ же настаивалъ Августинъ и, не обращая вниманія ни на трудъ и напряженіе, ни на крутыя высоты и жесткую дорогу, нѣжная мать шла впередъ, какъ львица, у которой отняли ея детеныша. Ея легкія башмаки и шелковая одежда разрывались шипами терновника; ея ноги обливались кровью. Она ни на что не обращала вниманія, а только скорѣе и скорѣе шла впередъ. Ея робкій кликъ дорогаго мальчика ясно раздавался вдали; его слышалъ, конечно, и убійца; онъ могъ бы еще воротиться, — но судьба влекла его дальше, — онъ долженъ былъ пожать то, что посѣялъ. Внезапное появленіе Леди привело его въ такой ужасъ, что онъ сорвался въ пропасть и разбился въ дребезги… Участь, какую готовилъ онъ мальчику, постигла его самого. Небесное правосудіе постигло его по совершеніи злодѣянія, и мѣсто задуманнаго имъ преступленія сдѣлалось мѣстомъ его казни!
«И его уже не льзя спасти?» спрашивала Леди.
«Нѣтъ ужъ не спасти!» отвѣчалъ Петръ Шафршнеръ. «Его останкамъ никогда не покоиться на благословенной землѣ; она — пища коршуновъ и вороновъ; ибо еще никогда человѣческая нога не ступала на дно этой пропасти… Что онъ посѣялъ, то и пожалъ… Да помилуетъ Богъ его бѣдную душу!…»
А Вилли?.. О! какъ счастливъ былъ этотъ мальчикъ, что онъ нашелъ свою мать, такую нѣжную, любящую мать! Какъ счастливъ былъ онъ, что и онъ могъ осчастливить тѣхъ, которые осчастливили его, которые приняли его — бѣдное, безпомощное дитя — въ свою хижину и въ свое сердце! Правда, и къ ею счастію примѣшивалась капля горечи: это разлука съ добрымъ Петромъ Шафрингеромъ, доброю воспитательницею и съ сестрами, которыхъ онъ всѣхъ такъ сердечно любилъ. Но эта горькая капля услаждалась надеждою, что онъ каждый годъ будетъ видаться съ своими милыми друзьями въ милой хижинѣ, и всякій мѣсяцъ будетъ видѣться съ матерью (воспитательницею). Онъ обѣщалъ это, — и до сихъ поръ исполняетъ свое слово.
Что посѣешь, то и пожнешь!
Если ты, любезный читатель, когда-нибудь будешь въ Швейцаріи и придешь на долину, съ которой лежать дорога вверхъ, — на горы, — на водопадъ Ури; то тебѣ прежде всего бросится въ глаза видный дворъ, большой, просторный, прочно выстроенный жилой домъ, украшенный роскошной рѣзной работой; а близъ него маленькая уютная хижина, съ простыми свѣтлыми окнами; а на лугахъ кругомъ и на покатостяхъ горъ безчисленное множество отличнаго скота и козъ, — и если ты спросишь, кому все это принадлежитъ, — ты услышишь: «Петру Шафрингеру и его семейству, — самымъ честнымъ и благочестивымъ людямъ.» И если ты, потомъ, увидишь самого Петра Шафрингера, сидящаго передъ красивымъ домомъ, съ доброю хозяйкою и около нея цвѣтущихъ дочерей, съ пріятнымъ и любезнымъ лицемъ, ты можешь поклониться имъ отъ меня, и тебѣ придутъ на память слова мои: «что посѣешь, то и пожнешь…» Да, да, Петръ Шафрингеръ посѣялъ хорошее сѣмя и пожалъ славный плодъ: спокойную совѣсть, любовь отъ людей и милость отъ Господа! Каждый годъ навѣщаетъ его Вилльямъ, молодой лордъ Вильфордъ, съ своею матерью и часто говоритъ, что прекраснѣйшіе дни тѣ, которые провелъ онъ въ милой хижинѣ у воспитателей, гдѣ онъ въ своей молодости испыталъ такъ много прекраснаго, милаго и прелестнаго…
Что посѣешь, то и пожнешь!
Живописецъ Августинъ на-всегда остался другомъ Вилли и рисуетъ прекрасныя картины (лучше которыхъ едва ли можно видѣть) большею частію для принца, который украшаетъ ихъ золотомъ и вѣшаетъ въ великолѣпныхъ комнатахъ своего замка. Высоко уважаемый и цѣнимый всѣми, которые его знаютъ, онъ и счастливъ неменѣе тѣхъ, удивительное приключеніе которыхъ частію испыталъ онъ самъ. Но всѣ душевно благодарятъ Господа и прославляютъ Его премудрость и благость, — ибо Онъ виновникъ всѣхъ тѣхъ благъ, которыя сдѣлались охъ достояніемъ, и Его небесному водительству обязаны они всѣми богатыми сокровищами своего земнаго счастія.
Что посѣешь, то и пожнешь!.. Ахъ, если бы и мы могли всегда сѣять доброе, чтобы и намъ таки когда-нибудь можно было насладиться обильной жатвой, — и особенно тамъ — по ту сторону гроба, — въ небесномъ царствѣ!