Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Что можетъ отвѣтить наша Церковь на духовные запросы западнаго человѣчества (по поводу пражскаго изданія богословскихъ сочиненій Хомякова)
правитьОдинъ за другимъ ломятся своды, падаютъ столбы, разрываются основы и связи древняго, пышнаго, величаваго храма… Неудержимо, со всѣхъ сторонъ, рушится твердыня латинской церкви, — свалился наконецъ и послѣдній, самый надежный, коренной столбъ: грохнула на земь испанская, пятнадцативѣковая католическая монархія. На обломкахъ католическаго міра почти одиноко высится Ватиканъ, вознося надъ ревомъ бушующихъ стихій свое роковое non possumus. Въ ослѣпленіи гордыни, презирая явныя знаменія исторіи, онъ мещетъ въ ангела-разрушителя безсильные, стародавніе громы своихъ заклинаній, — онъ скликаетъ, со всѣхъ концовъ вселенной, всѣхъ разсѣянныхъ сыновъ своихъ, всѣхъ исповѣдующихъ его божеское свойство и власть — на вселенскую духовную трапезу, на вселенскій новый соборъ… Не на предсмертный ли пиръ? Не на новый ли, послѣдній заговоръ противъ свободы человѣческаго духа?…
Но пріобщимся ли къ кликамъ торжества, раздающимся на Западѣ, въ станѣ побѣдителей? Не невѣріе ли побѣдитель? Не топоръ ли матеріализма подрубаетъ зданіе Римской церкви? Паденіе папства — не есть ли въ то же время и паденіе вѣры Христовой?… Прислушаемся къ возгласамъ революціи, объявшей Испанію, къ прокламаціямъ любимыхъ вождей Италіи, къ рѣчамъ и протестамъ всѣхъ народныхъ представительствъ, свергающихъ съ себя иго конкордатовъ, всѣхъ ратующихъ за права человѣческой мысли и совѣсти. Сочувственъ ихъ кличъ свободы — духовной и гражданской, — но одновременно съ нимъ, изъ тѣхъ же устъ, поднимаются вопли: долой христіанство! долой вѣра и церковь!… Это не нашъ кличъ: знамя безвѣрія не наше знамя.
Но не наше знамя, — ибо не знамя истинной вѣры, — и знамя Рима, главенства свѣтской власти и непогрѣшимости папы, — знамя духовной тиранніи и рабства. Намъ, православнымъ, до очевидности ясно, что не однимъ напоромъ враговъ сокрушается владычество Ватикана: его не держатъ болѣе его собственныя, историческія основы. Сооруженіе времени осуждается временемъ; царство отъ міра отслужило міру. Не столько отъ безвѣрія извнѣ, сколько отъ собственнаго невѣрія извнутри падаетъ Латинская церковь; вѣрнѣе сказать: обожествленіе папы породило безбожіе; — невѣріе смѣнилось безвѣріемъ, и Римъ казнится собственнымъ дѣтищемъ…
Печальное и поучительное зрѣлище представляетъ намъ европейскій Западъ, — зрѣлище лютой брани между христіанскою церковью и человѣчествомъ! Понятіе свободы съ отрицаніемъ вѣры (въ томъ ея видѣ, въ какомъ она повѣдана тамъ массамъ народа) отождествляется съ понятіемъ тиранніи, — понятіе свободы съ отрицаніемъ вѣры: бунтомъ и насиліемъ добывается признаніе самыхъ святыхъ прирожденныхъ человѣческихъ правъ…
А между тѣмъ на Востокѣ развѣвается иное церковное знамя, и цѣлая половина христіанскаго человѣчества остается непричастною судьбамъ латинскаго церковнаго міра — пребывая въ то же время неизмѣнно вѣрною девятнадцативѣковому преданію вѣры и исповѣдуя единую святую соборную и апостольскую церковь съ единымъ главою — Іисусомъ Христомъ…
Что же безмолвствуетъ міръ православный? Отчего остается онъ по прежнему невѣдомъ Западу, теперь, когда уже сдвинулся Западъ съ своихъ историческихъ вѣроисповѣдныхъ основъ и, не обрѣтая кругомъ себя истины вѣры, приходитъ по необходимости къ отрицанію истины, къ вѣрѣ въ безвѣріе?… Ожидаютъ ли, чтобъ сама Западная Европа обратилась къ намъ, православнымъ, съ формальнымъ запросомъ? Но развѣ этотъ запросъ не поставленъ для православнаго міра самой современной исторіей? Развѣ не вразумителенъ вѣщій языкъ событій? Гласъ исторіи — гласъ Божій, и горе намъ, если не внимемъ Божьему гласу. Къ тому же въ настоящую пору есть и формальный поводъ для отвѣта. Какъ извѣстно, Пій IX обратился въ православнымъ патріархамъ и русскому Синоду съ приглашеніемъ принять участіе въ созываемомъ имъ соборѣ. Вѣруя, что истина вѣры только въ православіи, что въ ней одной разрѣшеніе всѣхъ сомнѣній и недоумѣній, волнующихъ западноевропейское человѣчество, не обязанъ ли православный Востокъ, пользуясь настоящимъ случаемъ, повѣдать ему эту истину, — раскрыть ему сокровище истинной вѣры?…
Но кто повѣдаетъ? кто раскроетъ? Мы разумѣемъ не догматическій только отвѣтъ, который вѣроятно и послѣдуетъ, вполнѣ согласный съ православными догматами, на посланіе римскаго папы. Не изъ-за отвлеченныхъ только догматовъ, мало доступныхъ постиженію народныхъ массъ, отрѣшается Западъ отъ церкви, а изъ-за тѣхъ жизненныхъ послѣдствій, къ которымъ приводитъ и привело латинскій міръ латинское вѣроученіе. А потому, говоря объ отвѣтѣ, мы разумѣемъ — живой отвѣтъ духу жизни, такой отвѣтъ, который бы опредѣлялъ отношеніе православія къ латинству не на основаніи только различія догматовъ выясняемаго катехизисомъ, но на основаніи невыясняемаго катехизисомъ (хотя конечно состоящаго съ нимъ въ логической, неразрывной связи) различія внутренняго духа и идеаловъ. Отъ кого же услышимъ мы этотъ отвѣтъ — хоть бы у насъ въ Россіи, — этой первенствующей православной странѣ, стоящей во главѣ православнаго міра? Отъ оффиціальныхъ ли представителей богословскаго знанія, которымъ присвоивается не только обязанность, но и исключительное право учить? Мы не сомнѣваемся въ искренности ихъ вѣры, но невольно спрашиваемъ себя: довольно ли у нихъ елея, чтобъ возжечь свѣтильникъ православія тѣмъ яркимъ свѣтомъ, который бы озарилъ путь къ истинѣ всѣмъ блуждающимъ и ищущимъ во тьмѣ, тамъ на Западѣ? Вѣрующіе, — достаточно ли вооружены они сами знаніемъ о вѣрѣ и разумѣніемъ истины, для того чтобы не уклониться отъ боя, но сразиться побѣдоносно съ пытливостью западнаго раціонализма; чтобъ освободить изъ его плѣна души алчущія живой вѣры; чтобы указать исходъ изъ того повидимому безъисходнаго противорѣчія, въ которомъ вращается западноевропейское христіанство, — противорѣчія между религіей, съ одной стороны, съ ея тѣснотой, неволей, мракомъ, съ ея насиліемъ и рабствомъ, съ ея отрицаніемъ самыхъ священныхъ правъ человѣка, съ ея неудовлетворенными, или, вѣрнѣе сказать, непризнанными и отвергнутыми запросами духа, — между извѣстной Западу религіей, однимъ словомъ, и между безвѣріемъ, съ его свободой мысли и совѣсти, съ его просторомъ духовнымъ и жизненнымъ, съ неограниченностью науки и знанія, съ его прогрессомъ, съ его возстановленіемъ попранныхъ правъ человѣка — и также съ его отрицаніемъ и бунтомъ, съ его неудовлетворенными запросами духа.
Этотъ миръ, этотъ вожделѣнный и невѣдомый Европѣ миръ между свободой личнаго духа и церковью, между разумомъ и вѣрой, между движущимся и тѣмъ, что пребываетъ непреложнымъ, — въ состояніи ли повѣдать его наши оффиціальные представители богословскаго знанія? Что отвѣтятъ они на запросъ всей западной половины человѣчества — хоть бы, напримѣръ, о свободѣ совѣсти? Не проповѣдуютъ ли они и устно и дѣломъ угнетеніе совѣсти? не прибѣгаютъ ли они, за помощью въ дѣлахъ вѣры, къ внѣшней вещественной силѣ, къ мечу государственному, обличая тѣмъ самымъ невѣріе въ дѣйственность единаго орудія, свойственнаго церкви, орудія духовнаго, — слова? Не помощью ли полиціи, не страхомъ ли уголовныхъ каръ загоняютъ они свое словесное стадо въ церковную ограду, завѣдомо удерживая невѣрующихъ подъ видомъ вѣрующихъ? Какъ приняты были большинствомъ духовенства наши посильные призывы къ расширенію свободы совѣсти, знакомые нашимъ читателямъ? Не такъ же ли, какъ принимаетъ подобные призывы и латинское духовенство, т. е. какъ оскорбленіе правъ церкви, какъ посягательство на ея цѣлость, — хотя мы призывали къ свободѣ не во имя безвѣрія, какъ на Западѣ, а во имя вѣры. Не точно ли такъ же, какъ рижскій клиръ, думаетъ и большинство русскаго клира (или заставляетъ думать своими рѣчами, статьями и поступками), что вѣра есть какое-то внѣшнее состояніе, а не явленіе внутренняго міра, что церковь — есть чисто-внѣшнее учрежденіе, оффиціальное вѣдомство, надѣленное внѣшнею властью надъ подчиненными ему и числящимися въ его штатѣ человѣческими душами?… Догадываются ли они, наши оффиціальные богословы, что уголовныя преслѣдованія за отпаденіе отъ истинной вѣры, «гораздо по существу своему противнѣе духу церкви, чѣмъ даже такъ-называемому гуманизму или либерализму», какъ выражается одна книга, которую мы назовемъ ниже? Или же скажутъ вмѣстѣ съ папой, что свобода совѣсти несовмѣстна съ Христовой вѣрой? Въ чемъ же будетъ тогда ихъ отличіе отъ папскаго вѣроученія? и не обрекаютъ ли они сами себя и церковь логическимъ послѣдствіямъ этого вѣроученія, явленнымъ намъ исторіей Латинскаго міра?
Что отвѣтятъ они на запросъ о свободѣ мысли — они, преграждающіе всякое движеніе религіозной мысли помощью извѣстнаго учрежденія, называемаго духовной цензурой, — они, налагающіе на личную мысль и ея выраженіе старый оффиціальный штемпель установленнаго ими разъ навсегда богословскаго школьнаго правомыслія и православія (если можно такъ выразиться), — они, лишающіе православіе тѣхъ средствъ защиты, которыхъ требуетъ новое время, противъ натиска новыхъ враговъ, выставленныхъ современною наукою и философіей? Гдѣ найдемъ мы у нихъ, въ ихъ книгахъ и "Догматическихъ богословіяхъ, хоть бы даже то понятіе о церкви, совершенно противоположное римско-католическому пониманію, какое повѣдано намъ въ отвѣтѣ восточныхъ патріарховъ на посланіе Пія IX въ 1848 году? Въ этомъ посланіи, какъ извѣстно, сказано, что «если бы даже и всѣ патріархи и весь клиръ согласились принять римскіе догматы, то и тогда бы это не было согласіемъ всей церкви, ибо тѣло церкви не въ клирѣ только, но и въ народѣ».
И не былъ ли этотъ отвѣтъ оффиціальными представителями нашей церкви долго прикрываемъ отъ вѣдѣнія всей Россіи, какъ заключающій въ себѣ понятіе невполнѣ совмѣстное съ общимъ втроемъ нашего оффиціальнаго церковнаго управленія и учительства? Что возразятъ они, наконецъ, на упрекъ въ зависимости православной церкви отъ государства, — въ виду высшаго церковнаго правительственнаго учрежденія, вполнѣ зависимаго отъ свѣтской власти, — учрежденія центральнаго, обратившаго епархіи въ административныя единицы и построившаго все управленіе церкви на началахъ бюрократіи и нѣмецкаго канцеляризма? Чѣмъ опровергнутъ они, — не на основаніи теоріи, а на основаніи очевидной практики, — чѣмъ опровергнутъ они обвиненіе, будто церковь у насъ въ Россіи есть только одна изъ функцій государственной власти, и имѣетъ своею преимущественною задачею — служить цѣлямъ и видамъ государственнымъ? Кто виноватъ въ томъ, что «невѣріе (выписываемъ нѣсколько строкъ изъ упомянутой нами книги), принявъ риторику за ученіе, лесть за исповѣданіе, успѣло убѣдить многихъ, что церковь не только благословляетъ идею государства, то есть народный союзъ подъ общепризнанною властью, но освящаетъ будто бы именно одну изъ формъ государственнаго союза за исключеніемъ всѣхъ другихъ; опредѣляетъ будто бы эту власть какъ непосредственный даръ Божій, какъ частную собственность лица или рода, и тѣмъ становится поперекъ всякому политическому прогрессу, заранѣе осуждая его какъ посягательство на божественную заповѣдь»?… Чѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, отличаются отъ римской богословской школы мнѣнія нашихъ оффиціальныхъ богослововъ по всѣмъ важнѣйшимъ, жизненнымъ вопросамъ, подъявшимъ бунтъ въ средѣ западнаго христіанства и уготовившимъ гибель римскому престолу, а вмѣстѣ съ тѣмъ и путь къ безвѣрію? Если можно по аналогіи послѣдствій заключать объ аналогіи причинъ, то чѣмъ инымъ можемъ мы объяснить, — при той противоположности, какую привыкли мы предполагать (и какая дѣйствительно существуетъ) между вѣроученіемъ православнымъ и латинскимъ, — такія общія Западу и намъ завоеванія матеріализма или нигилизма въ сферѣ сознанія, и особенно въ средѣ молодежи? Что торжество матеріализма въ мірѣ латинскомъ есть неизбѣжно-логическій выводъ изъ всей сущности латинской вѣроисповѣдной доктрины и изъ ея исторической практики, эта истина ясна до осязательности и почти не подлежитъ спору; мы безъ труда можемъ прослѣдить въ исторіи христіанскаго Запада всю довольно короткую генеалогію матеріализма. Если точно также будемъ мы отъ нашего нигилизма подниматься вверхъ по восходящей линіи, то мы точно также упремся, но не въ вѣроученіе нашей церкви, а въ ученіе и въ практику господствующей у насъ богословской школы. По крайней мѣрѣ относительно большей части нигилистическихъ явленій нашей современной эпохи въ Россіи, можно по справедливости утверждать, что они не болѣе какъ протесты, выраженные, такъ же какъ и на Западѣ, въ формѣ безвѣрія, протесты вызванные маловѣріемъ и грубымъ насиліемъ оффиціальныхъ представителей и наставниковъ церковныхъ, посягательствами на свободу человѣческаго духа, неподвижностью мысли, презрѣніемъ къ новѣйшимъ запросамъ человѣческаго разума…
Такимъ образомъ, принимая ученіе богословской школы за самое содержаніе православія, не мало развелось у насъ на Руси людей или совершенно отрицающихъ вѣру, или же «сохранившихъ въ себѣ чуткость неповрежденнаго религіознаго смысла, но запутавшихся въ противорѣчіяхъ и раздвоившихся душою». Кто же явится для нихъ «своего рода эмансипаторомъ, выведетъ ихъ на просторъ, на свѣтъ Божій, возвратитъ имъ цѣльность религіознаго сознанія» и, съ другой стороны, дастъ отвѣтъ и отпоръ западному раціонализму, «выяснитъ идею православной церкви»?…
Мѣсяца два тому назадъ вышелъ въ Прагѣ, изданный подъ редакціею Ю. Ѳ. Самарина, II томъ полнаго собранія сочиненій Хомякова, заключающій въ себѣ «Сочиненія богословскія». Приведенныя нами строки, поставленныя въ значкахъ, относятся къ Хомякову и взяты изъ предисловія къ этому тому, написаннаго г. Самаринымъ. На эту-то книгу ссылались мы выше, и на этой-то книгѣ должно обозначиться — на какой степени истиннаго богословскаго развитія и уваженія къ свободѣ человѣческой мысли стоятъ оффиціальные представители нашего богословія. Было бы чрезвычайно интересно и важно знать, допуститъ ли духовная цензура свободную продажу въ Россіи этого тома…
Въ своемъ предисловіи, которое само но себѣ представляется самостоятельнымъ богословскимъ трудомъ, разъясняетъ Ю. Ѳ. Самаринъ все богатство содержанія богословскихъ сочиненій Хомякова, все значеніе «новой эры, которую Хомяковъ открылъ собою въ исторіи православной школы» и то мѣсто, которое онъ занимаетъ среди «учителей церкви». Мы впрочемъ нисколько не удивимся, если эти сочиненія Хомякова, несмотря на разъясненіе его достойнаго ученика, не найдутъ себѣ надлежащей оцѣнки между нашими современниками. Эти сочиненія — свѣточъ, обращенный къ будущему поприщу богословской мысли, озаряющій даль новыхъ предлежащихъ ей путей…
Изъ сближенія съ Хомяковымъ — говоритъ г. Самаринъ, характеризуя его проповѣдническую личную дѣятельность, тему и смыслъ его полемическихъ бесѣдъ (и изъ знакомства съ его сочиненіями, прибавимъ мы) — всякій выносилъ (и вынесетъ) то убѣжденіе, что «нѣтъ такой истины научной, которая бы не согласовалась или не должна была окончательно совпасть съ истиною повѣданною, что нѣтъ такого чувства или стремленія, въ нравственномъ отношеніи безукоризненнаго, нѣтъ такой разумной потребности, какого бы рода она ни была, отъ которыхъ бы мы должны были отказаться, вопреки нашему сознанію и нашей совѣсти, чтобы купить успокоеніе въ лонѣ церкви, — словомъ: что можно вѣрить честно, добросовѣстно и свободно, что иначе, какъ честно, добросовѣстно и свободно нельзя и вѣрить. Вотъ уяснялъ, развивалъ, доказывалъ Хомяковъ своимъ могучимъ, неотразимымъ словомъ, и слову своему онъ самъ, всѣмъ существомъ своимъ, служилъ живымъ подтвержденіемъ и свидѣтельствомъ. Вотъ въ какомъ смыслѣ мы назвали его эмансипаторомъ людей расположенныхъ вѣрить, но запуганныхъ и смущенныхъ встрѣчею съ противорѣчіями повидимому неразрѣшимыми. Узнавъ его, они начинали дышать полною грудью, чувствуя себя какъ бы освобожденными въ своемъ религіозномъ сознаніи и какъ бы оправданными въ своемъ внутреннемъ протестѣ противъ всѣхъ двуличныхъ и незаконныхъ, хотя подчасъ и соблазнительныхъ. сдѣлокъ съ тою примѣсью лжи, неправды и условности, которою застилается въ нашихъ понятіяхъ образъ церкви»… Мы могли бы съ своей стороны подтвердить всѣ эти слова собственными личными воспоминаніями, но дѣло не въ личныхъ нашихъ отношеніяхъ къ Хомякову и не въ личныхъ впечатлѣніяхъ, которыя когда-то производила его бесѣда, а въ томъ содержаніи его сочиненій, которое теперь предлежитъ всѣмъ и каждому. «Хомяковъ выяснилъ идею церкви» — говоритъ въ другомъ мѣстѣ г. Самаринъ — выяснилъ ея атмосферу и на ней само-собою выступило лжеученіе, какъ «отрицаніе свѣта, какъ темное пятно на небѣ. Границы лжеученія стали явны, оно опредѣлилось. Мы говоримъ о лжеученіи въ единственномъ, а не во множественномъ числѣ, хотя подразумѣваемъ латинство и протестантство, именно потому, что отнынѣ оба вѣроисповѣданія представляются намъ какъ одно, единое заблужденіе, и что это единство могло быть высмотрѣно только съ той точки зрѣнія, на которую поставилъ насъ Хомяковъ, то-есть церкви. До него, въ нашей православной школѣ, латинство и протестантство всегда принимались за двѣ взаимно исключающіяся противоположности, за два полюса», какими они дѣйствительно представляются на Западѣ. Но Хомяковъ поставилъ вопросъ между церковью и западными вѣроисповѣданіями на новую почву; онъ повелъ борьбу не съ ними, а съ раціонализмомъ, т. е. «съ логическимъ знаніемъ, отрѣшеннымъ отъ нравственнаго начала», который онъ «первый опозналъ въ начальныхъ его формахъ, латинской и протестантской». Обличивъ всю негодность оружія доселѣ употреблявшагося православною школою въ борьбѣ съ западными вѣроученіями, оружія отъ нихъ же заимствованнаго и съ успѣхомъ обращаемаго раціонализмомъ противъ самой же школы, — Хомяковъ выковалъ для борьбы съ раціонализмомъ «оружіе единственно годное для этой борьбы; для нея же указалъ онъ и почву, на которой борьба возможна, а успѣхъ несомнѣненъ, потому несомнѣненъ, что эта почва не досчатый помостъ, поставленный на козлахъ, а твердый материкъ церкви… И не новая эта почва, не чужая для васъ» — продолжаетъ далѣе г. Самаринъ, обращаясь къ нашему ученому духовенству, — «это та самая почва, на которой и вы, наставники, и мы, ученики, стоимъ теперь, стояли всегда какъ члены церкви, но съ которой, къ сожалѣнію, вы дали сманить себя какъ ученые, какъ школа. Пора уразумѣть это. Когда крѣпость готовится встрѣтить осаду, гарнизонъ начинаетъ съ того, что самъ налагаетъ руку на предмѣстья; не задумываясь и не давая мѣста неразумной пощадѣ, онъ сноситъ и выжигаетъ всѣ деревянныя хижины, всю соломенную гниль, все ненадежное и неустойчивое, все, что снаружи пристроилось къ кремлевской стѣнѣ и чѣмъ бы непремѣнно воспользовался непріятель для подступа. Пора и намъ, такою же добровольною жертвою, очистить и спасти на поприщѣ духовнаго боя ввѣренную намъ твердыню»…
Впрочемъ мы считаемъ своею обязанностью познакомить ближе нашихъ читателей съ предисловіемъ г. Самарина. Тогда самая мысль, содержащаяся въ приведенныхъ нами строкахъ, станетъ для нихъ яснѣе я явится имъ во всей силѣ своего логическаго развитія. За пространныя выписки — мы знаемъ заранѣе — они на насъ не посѣтуютъ.