Чрезвычайное средство (Потапенко)/ДО
| Чрезвычайное средство |
| Источникъ: Потапенко И. Н. Записки стараго студента. — СПб.: «Издатель», 1899. — С. 174. |
Раздался звонокъ, хозяйка отперла дверь.
— Студентъ Гроздинъ дома? — спросилъ женскій голосъ.
— Дома; вотъ здѣсь, сейчасъ — направо…
Дверь отворилась, и вошла очень молодая дѣвушка, — вошла и нерѣшительно остановилась на порогѣ.
Гроздинъ внимательно всмотрѣлся въ ея лицо.
— Вы?! — съ изумленіемъ воскликнулъ онъ, — Ольга Александровна? Не можетъ быть!
— Извините, пожалуйста… Да, это я. Ради Бога, извините, — съ видомъ крайняго замѣшательства говорила гостья тоненькимъ дѣтскимъ голосомъ, такимъ слабымъ и нѣжнымъ, и при этомъ, должно быть, отъ волненія, нервно и совершенно неудачно старалась зачѣмъ-то снять съ правой руки перчатку.
Гроздинъ всей своей фигурой и лицомъ выразилъ непониманіе и не зналъ, что сказать.
— Это ваша квартира? — спросила гостья, также неизвѣстно зачѣмъ, должно быть, отъ смущенія.
— Да… я снимаю комнату. Садитесь же… Я не ожидалъ, что это вы…
— Да, это неожиданно… Я сейчасъ вамъ разскажу.
— Вы, кажется, взволнованы? Не дать ли вамъ воды?
— Ахъ, нѣтъ, воды не надо… Слушайте, вы жили у насъ три мѣсяца, и мы съ вами за это время сказали не болѣе тридцати словъ, такъ что, конечно, это странно, что я прямо къ вамъ пришла. Но я въ Москвѣ больше никого не знаю. Ни души.
— Вы по дѣламъ?
— Какъ по дѣламъ? Развѣ у меня есть дѣла? Нѣтъ, я просто… Ну, просто убѣжала…
— Убѣжали? Зачѣмъ же?
— Видите… Я… я хочу учиться… Я давно уже хотѣла учиться… Но мой опекунъ… Онъ на это смотритъ, вы знаете, какъ… Онъ ни за что… Такъ вотъ я и убѣжала…
Гроздинъ менѣе всего ожидалъ отъ нея такого объясненія; впрочемъ, онъ ничего не ожидалъ. Минувшее лѣто онъ жилъ на урокѣ въ Саратовской губерніи, въ усадьбѣ полковника въ отставкѣ, Карелина, приготовлялъ мальчика въ кадетскій корпусъ. Ольга Александровна, дальняя родственница полковника, у которой онъ былъ опекуномъ, казалась ему милой барышней, и никогда ему не приходила мысль, что у нея въ головѣ роятся какія-то стремленія и планы. Правда, въ большихъ сѣрыхъ глазахъ молодой дѣвушки было что-то загадочное. Она часто задумывалась и съ родными была какъ-то холодна. Полковникъ былъ, что называется, тяжелый человѣкъ, — требовательный, помѣшанный на хорошемъ тонѣ, любилъ брюзжать по поводу современныхъ порядковъ, которые ему не нравились, порицалъ распущенность молодежи и въ особенности почему-то воевалъ съ образованными женщинами.
Гроздинъ приготовилъ мальчика въ кадетскій корпусъ и, получивъ обѣщанное вознагражденіе, былъ очень радъ, что могъ выбраться изъ этого дома на свободу. И вдругъ передъ нимъ Ольга Александровна.
— Такъ вы убѣжали? — спрашивалъ онъ. — Но какъ же… Какъ же полковникъ, вашъ опекунъ? Впрочемъ, что же я спрашиваю? Конечно, онъ… онъ этого не проститъ… Но какъ же вы будете? Вѣдь знаете, это очень серіозно… У васъ есть какіе-нибудь планы?
Она покачала головой.
— Нѣтъ! У меня есть только желаніе. Я хочу учиться на медицинскихъ курсахъ; но вѣдь они не здѣсь, а въ Петербургѣ, а ужъ тамъ у меня окончательно ни души знакомыхъ. Я уже полтора года занимаюсь латинскимъ языкомъ и могу выдержать экзаменъ… Я хочу быть врачемъ. Вѣдь вы тоже медикъ.
— Странно, что вы мнѣ объ этомъ никогда не говорили.
— Я ни о чемъ не говорила съ вами… Тамъ нельзя было говорить. Но вѣдь многія теперь учатся, не правда ли? Развѣ вы противъ этого, какъ полковникъ?
— О, нѣтъ, что вы! Учиться хорошо. Я самъ учусь, почему же вамъ не учиться? Всякій имѣетъ право развивать свой умъ… Но вѣдь васъ вернутъ, Ольга Александровна. Полковникъ подыметъ исторію и насильно вернетъ васъ.
— Да, это ужасно. Вотъ я и пришла къ вамъ. Посовѣтуйте.
— Что-жъ я могу посовѣтовать? Тутъ ничего не подѣлаешь. Недавно одна такъ точно убѣжала… Отецъ ея — дѣйствительный статскій совѣтникъ, въ Тамбовѣ… Ну, и вернулъ…
— Что же мнѣ дѣлать? — и она посмотрѣла на него такъ безпомощно, съ такой мольбой, что ему ужъ совсѣмъ сдѣлалось жалко. — Можетъ быть, спрятаться куда-нибудь?
— Спрятаться нельзя. Полиція найдетъ и хуже будетъ… Богъ знаетъ, въ чемъ васъ заподозрятъ. Нѣтъ, прятаться невозможно.
Онъ ломалъ голову. Эта дѣвушка, которую онъ ни на іоту не узналъ за три мѣсяца, когда они встрѣчались каждый день, вдругъ сдѣлалась ему симпатична. Гроздинъ былъ энтузіастъ науки, образованія, всего свѣтлаго, просвѣтительнаго. Онъ перебиралъ въ головѣ всѣ способы, но они оказывались негодными.
— Сколько вамъ лѣтъ, Ольга Александровна? — спросилъ онъ.
— Девятнадцать! — отвѣтила она.
— Это мало. Еще. два года до совершеннолѣтія.
— Слушайте, — промолвила она, и ея дѣтское лицо приняло выраженіе какой-то грустной серьезности. — Слушайте: Гроздинъ, я не могу вернуться туда… Я тамъ или съ ума сойду, или умру… Тамъ тяжело жить. Вы видѣли, какъ тяжело. Вы не знаете всего. Полковникъ хочетъ, чтобъ всѣ исполняли его волю безъ возраженій… Послѣ вашего отъѣзда къ нему стали ѣздить изъ губернскаго города какіе-то судейскіе; товарищъ прокурора ко мнѣ посватался, и опекунъ хочетъ, во что бы то ни стало, чтобы я вышла. Онъ такой несимпатичный…
— Товарищъ прокурора? Тѣмъ хуже. Ужъ онъ сумѣетъ вамъ навредить.
— Я знаю. Что-жъ дѣлать?
Гроздинъ крѣпко задумался, какъ бы дѣлая послѣднее усиліе. Вдругъ онъ съ большой энергіей поднялся и промолвилъ:
— Знаете что? Есть только одно средство.
— Есть? — съ надеждой спросила она.
— Да, есть… Но… но оно чрезвычайное… Да, чрезвычайное средство. Но вы такъ ставите вопросъ, вамъ дома такъ тяжело, что вы предпочитаете умереть… Это средство… однимъ словомъ… вамъ нужно обвѣнчаться…
Ольга Александровна подняла голову и выпрямилась.
— Какъ обвѣнчаться? Съ кѣмъ?
— Съ кѣмъ-нибудь, это все равно…
— Я не понимаю… какъ это можно сдѣлать?
— А я не говорю, что это легко сдѣлать… То-есть, сдѣлать-то это очень просто — пойти въ церковь и обвѣнчаться, но надо… надо, чтобы былъ вполнѣ порядочный человѣкъ… Однимъ словомъ, человѣкъ, который… которому можно довѣриться… Вы понимаете?..
Она смотрѣла на него безконечно удивленными глазами и, можетъ быть, думала, что онъ не въ своемъ умѣ. Но у него были такіе разумные, такіе простые и честные глаза. Въ нихъ выражалось столько заботливости и настойчивости.
— Вотъ вы и изумлены… А между тѣмъ, право же, тутъ нѣтъ ничего такого… Васъ надо выручить… всѣ мы должны выручать другъ друга… Вамъ трудно, — надо облегчить. Если бы мнѣ было трудно, вы бы облегчили?.. Впрочемъ, извините, можетъ быть, вы связаны… Вы кого-нибудь любите?..
— Нѣтъ, нѣтъ, — поспѣшно возразила она, — никого, никого… Но тотъ человѣкъ… Онъ можетъ полюбить потомъ, ему надо будетъ обвѣнчаться… Какъ же это?
— Ну, знаете, это все равно, какъ если бы кто-нибудь тонулъ и надо въ воду полѣзть, а я бы размышлялъ: какъ же я полѣзу и промочу сюртукъ, когда мнѣ надо въ гости идти? Когда надо спасать человѣка, такъ объ этомъ не думаютъ. Однимъ словомъ, Ольга Александровна, такъ какъ вы пришли за помощью, то вотъ единственное, что я для васъ могу сдѣлать. Я горячо сочувствую вашему стремленію и, пожалуй, скорѣе дѣлаю это не для васъ, а для дѣла, для идеи… Если вы мнѣ вѣрите, а, должно быть, вѣрите, коли пришли, то… угодно вамъ обвѣнчаться, — я къ вашимъ услугамъ, — я ничемъ не связанъ, ни въ кого не влюбленъ, вы тоже. Мы не будемъ другъ другу мѣшать жить, вотъ и все. Рѣшайте. Вѣдь завтра могутъ васъ найти и увезти…
— Я не знаю, — тихо вымолвила она, все еще пораженная его предложеніемъ.
— Рѣшайте, рѣшайте… А главное — успокойтесь, выпейте воды… А то вѣдь вы сейчасъ заплачете, ей-Богу.
Онъ налилъ ей стаканъ воды и подалъ, а у нея уже изъ глазъ катились слезы.
Она тихо говорила:
— Я не хотѣла… Я не хотѣла такой жертвы отъ васъ…
— А, полноте, какая жертва? Что за жертва? Рѣшайте. Даю вамъ слово, что я никогда не посягну на вашу совѣсть и свободу. Вы пообѣщайте мнѣ то же…
Онъ съ дружеской улыбкой протянулъ ей руку, она крѣпко пожала ее.
— Ну-съ… Такъ вы посидите у меня, а я побѣгу… Мы это устроимъ въ полтора часа. Вѣдь это имѣетъ смыслъ только, если устроится сейчасъ… Вѣдь каждую минуту могутъ убрать васъ… Снимите шляпку и устраивайтесь, какъ дома. Вы устали?.. Отдохните… Когда пріѣхали?
— Сегодня утромъ, всю ночь ѣхала…
— Ну, вотъ; такъ вы на диванѣ прилягте. Васъ никто не обезпокоитъ… Ага, вотъ звонокъ… Это, должно быть, ко мнѣ, — у меня часто бываютъ товарищи…
Онъ схватилъ шапку и выбѣжалъ въ коридоръ. Голова у него горѣла. Онъ весь былъ какъ въ пламени. Восторженный, пылкій, хотя эти качества всегда у него были скрыты подъ нерѣшительной и робкой наружностью, онъ теперь горѣлъ жаждой совершить подвигъ великодушія, принести жертву ближнему.
Онъ отперъ дверь и лицомъ къ лицу встрѣтился съ высокой бородатой фигурой товарища по курсу, Стрѣлича.
— Что это ты такой встрепанный? — басистымъ голосомъ спросилъ Стрѣличъ.
— Стрѣличъ, пойдемъ… есть дѣло…
И онъ потащилъ его за руку внизъ по лѣстницѣ.
— Никогда не видалъ тебя такимъ. Что тебя расшевелило? — говорилъ Стрѣличъ и едва поспѣвалъ за нимъ.
— Слушай, — сказалъ Гроздинъ, когда они спустились внизъ и шли по двору, — ты устрой это… Только поскорѣе, надо сегодня.
— Да что именно? Ты, кажется, слегка тово… а?
Онъ показалъ на лобъ, въ знакъ того, что у Гроздина тамъ не въ порядкѣ.
— Нѣтъ, не то… Да, я вѣдь не разсказалъ тебѣ… Видишь ли, я сегодня долженъ обвѣнчаться…
— Что-о? Ты? Гроздинъ? Дитя малое? Грудной младенецъ?
Все это были шутливыя прозвища, которыми Стрѣличъ награждалъ своего юнаго пріятеля.
Этотъ гигантъ былъ гораздо моложе своего внѣшняго вида; онъ былъ старше Гроздина всего на два года, а тому было двадцать три. У него была манера все говорить въ видѣ шутки.
— Нѣтъ, — сказалъ Гроздинъ, — ты отнесись серіозно. Понимаешь ли, это нужно сегодня… Она бѣжала отъ опекуна. Это оттуда, гдѣ я былъ на урокѣ. Опекунъ — полковникъ… человѣкъ отжившихъ взглядовъ… Замужъ выдаетъ, а она… врачемъ хочетъ быть… Понимаешь ли? Надо сегодня…
— Это что-жъ, любовь у васъ, или какъ?
— Никакой любви. Я съ нею трехъ десятковъ словъ не сказалъ, но она ко мнѣ обратилась, ей не къ кому, понимаешь?..
— Гм… Я, положимъ, понимаю, а только… Какъ бы это тебѣ сказать… Знавалъ я одинъ такой случай… Тоже вотъ такъ, ради идеи, повѣнчались, а потомъ она въ него какъ вцѣпилась… И всю жизнь отравила… Вѣдь ты ея не знаешь?
— Конечно, нѣтъ, но… но видно… она честная натура… Однимъ словомъ, Стрѣличъ, я прошу тебя, устрой; не разсуждай… Я вѣдь не мальчишка…
— Да, ты не мальчишка, а только грудной младенецъ.
— Прошу тебя…
— Ну, ладно, ладно… Экій ты восторженный!.. Откуда взялось?.. Ну, что-жъ, у меня тутъ есть одинъ молодой батюшка, пріятель… онъ, если его попросить да растолковать, въ чемъ тутъ дѣло, навѣрно согласится… Вѣдь дѣло чистое… Да, она хоть метрику-то захватила?
— Не знаю, не знаю.
— То-то, узнай… Иди домой, а я направлюсь въ кухмистерскую, тамъ подберу компанію. Да, вѣдь кольца нужны… У тебя деньги есть?
— Всего три съ полтиной.
— Маловато. Впрочемъ, у меня рубля четыре найдется. Я забѣгу тутъ въ лавочку ювелирную и куплю вамъ серебряныя, позлащенныя. А я, братъ, къ тебѣ шелъ, думалъ — на бильярдѣ сыграемъ. Потомъ сыграемъ? послѣ вѣнчанья, а? — спросилъ Стрѣличъ, усмѣхнувшись.
— Не дури, Стрѣличъ, время дорого…
— Ну, ладно, ладно.
Стрѣличъ ушелъ, а Гроздинъ вернулся домой. Ольга Александровна, конечно, и не думала отдыхать.
Когда онъ вернулся, она уже чувствовала себя какъ бы его товарищемъ и разсказывала ему свои приключенія, какъ она ѣхала ночью, какъ боялась погони.
— Я пріѣхала въ Москву, — говорила она, — точно въ Вавилонъ. Ничего не понимаю, все для меня ново, все чужое… И я боялась, что вы не захотите даже выслушать меня…
— Вы не имѣли права такъ обо мнѣ думать, Ольга Александровна.
— Это правда. Я теперь каюсь… Но вѣдь… я такихъ людей еще не видала.
— Мы всѣ такіе. Вотъ сейчасъ увидите нѣсколькихъ; мы всѣ простые, Ольга Александровна.
Онъ разсказалъ ей про Стрѣлича, какъ онъ съ нимъ встрѣтился и какъ тотъ пошелъ собирать шаферовъ и покупать кольца.
Она покраснѣла и схватилась за свою кожаную сумку.
— Ахъ, пожалуйста, возьмите. У меня съ собой сто семьдесятъ рублей… Я два года копила ихъ. Вотъ, возьмите на кольца.
— Это вы потомъ Стрѣличу отдадите. У меня денегъ не было, такъ онъ на свои купитъ.
Послышались въ коридорѣ шаги, и въ комнату вошло нѣсколько молодыхъ людей, подъ предводительствомъ Стрѣлича. Ихъ познакомили съ Ольгой Александровной.
— Ну, вотъ, я и къ батюшкѣ забѣжалъ! — объяснялъ Стрѣличъ. — Я ему сказалъ даже, чтобъ чай приготовилъ. Это вмѣсто шампанскаго… онъ у меня. Славный… А метрику-то захватили? — спросилъ онъ, обращаясь къ Ольгѣ Александровнѣ.
Оказалось, что метрика съ нею.
— Ну, господа, я думаю, мы пѣшкомъ пойдемъ? Это вѣдь недалеко.
Уже сторожъ отворялъ маленькую домовую церковь, когда они вошли въ ограду. Они встрѣтили здѣсь батюшку. Онъ взглянулъ на Ольгу Александровну, на ея коричневое платье и на сакъ-вояжъ, повѣшенный черезъ плечо, и покачалъ головой, но ничего не сказалъ.
Вошли въ церковь; сторожъ уже приготовилъ все къ вѣнчанью. Зажгли свѣчи и началось вѣнчанье. Стрѣличъ — онъ происходилъ изъ семинаристовъ и зналъ церковную службу — присоединился къ дьячку, пѣлъ и читалъ апостола и даже постарался вынести конецъ. на самую верхнюю ноту.
Вѣнчаніе кончилось. Батюшка ушелъ въ алтарь. Гроздинъ обернулся къ Ольгѣ Александровнѣ, ласково усмѣхнулся ей и сказалъ:
— Теперь вы госпожа Гроздина. Значитъ… поздравляю васъ.
Она порывисто схватила его руку и молча пожала ее.
Стрѣличъ между тѣмъ хлопоталъ около клироса, ведя переговоры съ дьячкомъ о какомъ-то свидѣтельствѣ. Онъ зналъ порядокъ. Онъ настаивалъ, чтобъ дьячекъ сейчасъ же садился и писалъ документъ о совершившемся бракѣ.
Вышелъ батюшка и пригласилъ всѣхъ къ себѣ на чашку чая.
— Мы съ Стрѣличемъ товарищи, — говорилъ онъ, когда они изъ церкви черезъ ограду переходили въ церковный домъ. — Мы съ нимъ вмѣстѣ въ семинаріи обучались и даже въ одномъ классѣ, только онъ свѣтскую часть избралъ, а я духовную.
У батюшки оказалась и матушка. Она пріодѣлась, вышла къ гостямъ и любезно наливала всѣмъ чай. Стрѣличъ успѣлъ что-то шепнуть батюшкѣ на ухо, а батюшка такъ же тихо передалъ это матушкѣ, и они послѣ этого ни о чемъ, относящемся къ свадьбѣ, не разспрашивали новобрачныхъ. Только матушка съ величайшимъ любопытствомъ посматривала на Ольгу Александровну; но разговоръ шелъ все о постороннихъ вещахъ, какъ будто не вѣнчанье было поводомъ для этого чая, а такъ, случайно люди собрались и бесѣдуютъ.
Когда, простившись съ любезными хозяевами, всѣ вышли на улицу, Гроздинъ подвелъ Ольгу Александровну къ извозчику и, усаживая ее, спросилъ:
— Вы, вѣроятно, завтра же хотите ѣхать въ Петербургъ?
— Да, я хотѣла бы, — отвѣтила Ольга Александровна. — Я надѣюсь, что успѣю выдержать экзаменъ и поступить…
— Я постараюсь достать все, что нужно… Вѣдь надо выхлопотать отдѣльный видъ на жительство. Можетъ быть, мнѣ удастся сдѣлать это завтра же… Вѣдь вы остановились на Мясницкой, № 85?
— Да, въ меблированныхъ комнатахъ.
— Я завтра, часа въ три, зайду къ вамъ, и, если добуду, привезу видъ.
Ольга Александровна кивнула ему головой и уѣхала.
— Ну, братъ, — сказалъ Гроздину Стрѣличъ, — ходя ты и герой, а все же долженъ слово держать. Помнишь, зачѣмъ я къ тебѣ шелъ?
— Зачѣмъ? Представь, не помню! — сказалъ Гроздинъ, у котораго въ головѣ былъ еще безпорядокъ.
— Ну, вотъ! А на бильярдѣ играть? Вѣдь ты почти обѣщалъ.
— Ахъ, да, въ самомъ дѣлѣ. Ну, что-жъ, пойдемъ, я теперь свободенъ.
Гроздинъ сдержалъ слово. На другой день онъ съ утра началъ хлопотать о выдачѣ его женѣ, Ольгѣ Александровнѣ, отдѣльнаго вида на жительство, а вечеромъ, вмѣстѣ съ Стрѣличемъ и другими, присутствовавшими на вѣнчаньи, провожалъ свою жену въ Петербургъ.
Молодежь искренно желала отъѣзжавшей счастливаго пути и успѣха, и всѣ чувствовали себя такъ, какъ будто много лѣтъ были знакомы и дружны.
Въ скоромъ времени обнаружилось, что въ усадьбѣ полковника была страшная тревога и гроза по поводу исчезновенія Ольги Александровны. Полковникъ пріѣзжалъ въ Москву, разузналъ обо всемъ совершившемся, и у Гроздина были большія непріятности съ нимъ, но онъ храбро вынесъ все. Въ этомъ нѣжномъ, съ виду неустойчивомъ, человѣкѣ оказалась, однако, большая сила характера. Какъ ни запугивалъ его полковникъ, но ничего не могъ подѣлать.
Отъ Ольги Александровны онъ получилъ изъ Петербурга извѣстіе, что ей пришлось вынести отъ опекуна еще бо́льшія огорченія, но она была неуязвима. У госпожи Гроздиной былъ законный видъ на жительство, выданный ея мужемъ; противъ этого нельзя было спорить.
И она исправно училась! Въ первое время ей очень много мѣшала необходимость добывать средства къ жизни, что ей давалось съ большимъ трудомъ. Но время сдѣлало свое дѣло: оно смягчило суровое сердце полковника, онъ наполовину примирился съ совершившимся фактомъ, и хотя еще не признавалъ брака Ольги Александровны съ Гроздинымъ, тѣмъ не менѣе сталъ помогать ей.
Лѣтъ черезъ шесть послѣ этого, въ одномъ изъ бѣдныхъ уѣздныхъ приволжскихъ городовъ, можно было встрѣтить чету Гроздиныхъ, усердно, какъ бы наперерывъ другъ передъ другомъ, работавшихъ въ лѣчебницѣ, устроенной тогда еще молодымъ и горячимъ земствомъ…
Какъ они встрѣтились и сошлись? Другіе говорили, да и они сами, кажется, такъ думали, что это была случайная встрѣча. Онъ, кончивъ свое ученіе въ Москвѣ, по какому-то дѣлу поѣхалъ въ Петербургъ и навѣстилъ ее, какъ старую знакомую. Общее дѣло сблизило ихъ. Они полюбили другъ друга.
Но такъ ли это было? Не связалъ ли ихъ тѣснѣйшими узами тотъ моментъ, когда онъ безъ оглядки пожертвовалъ для нея самымъ драгоцѣннымъ правомъ, а она приняла эту жертву? И, можетъ быть, они и сами не знали, что ихъ давно уже, съ этого самаго мгновенія, неотразимо влекло другъ къ другу.