РОМАНЪ.
— Catherine Cecil Thurston. John Chilcote. M. P. — London, 1906.Вечеромъ 23-го января, нѣкоторыя улицы Лондона покрылись такимъ непроницаемымъ туманомъ, какого не бывало уже много лѣтъ. Это само по себѣ незначительное явленіе природы оказало, однако, очень большое вліяніе на судьбу члена палаты общинъ, представителя Истъ-Варка — такое же, какъ и пограничное возстаніе противъ Персіи, поднявшееся въ Хоросанской области. Первыя извѣстія объ этомъ возстаніи пришли тоже къ вечеру 23-го января, и къ нимъ отнеслись сначала съ недовѣріемъ и даже со смѣхомъ.
Въ восемь часовъ вечера эта новость стала распространяться въ палатѣ общинъ, часовъ въ девять объ этомъ уже говорили депутаты въ кулуарахъ; рѣчь шла, однако, не только о политикѣ Россіи, которая, при наружныхъ симпатіяхъ къ шаху, на самомъ дѣлѣ тайно разжигала мятежъ; главнымъ образомъ говорили о томъ, что «Saint Georges Gazette» — вечерняя газета торіевъ — отнеслась къ этому событію серьезно и выступила съ рѣзкимъ осужденіемъ правительства.
Лэкли — собственникъ и издатель «Saint Georges Gazette» — уже нѣсколько разъ переходилъ отъ традиціонной сдержанности тона въ рѣзкости новѣйшей журналистики. А въ этотъ вечеръ онъ пошелъ еще дальше по этому пути и заявилъ въ статьѣ подъ сенсаціоннымъ заглавіемъ, что въ этомъ будто бы совершенно невинномъ пограничномъ инцидентѣ дѣло идетъ вовсе не объ одномъ антагонизмѣ расъ. Это, по его словамъ, первыя робкія попытки осуществить давно составленный и подготовленный русскими планъ, который постепенно созрѣлъ вслѣдствіе «вялой политики» современнаго британскаго правительства.
Впечатлѣніе статьи было очень сильное и очень различное на равныхъ людей. Члены оппозиціи усматривали важность статьи въ чрезмѣрномъ, явно напускномъ спокойствіи на министерскихъ скамьяхъ; правительство же съ своей стороны не могло отдѣлаться отъ неопредѣленнаго чувства, что вспыхнувшій интересъ оппозиціи къ пограничному инциденту предвѣщаетъ, недоброе. Всѣ эти различныя ощущенія создавали наэлектризованную атмосферу, не проявляясь, однако, ни въ какихъ осязательныхъ фактахъ. Палата продолжала заниматься текущими дѣлами до половины двѣнадцатаго вечера — и тогда только внесено было предложеніе перенести продолженіе занятій на слѣдующій день.
Первымъ вскочилъ со своего мѣста Джонъ Чилькотъ, депутатъ отъ Истъ-Варка. Онъ быстро выбѣжалъ изъ парламента въ какомъ-то почти безсознательномъ состояніи. Увидавъ вдругъ полицейскаго, который стоялъ подъ сводомъ большого двора съ неподвижно-спокойнымъ лицомъ, Чилькотъ инстинктивно хотѣлъ свернуть съ своего пути, какъ бы боясь, что нарушится ходъ его мыслей, если онъ услышитъ чужой голосъ; во онъ сдержалъ свой, нервный порывъ и заговорилъ первый.
— Какой туманъ! — сказалъ онъ съ напускнымъ спокойствіемъ.
— Да, туманно; къ западу все больше заволакивается, — отвѣтилъ полисмэнъ.
— Да? — неопредѣленно отвѣтилъ Чилькотъ. Бодрый голосъ полисмэна раздражалъ его, — и онъ уже во второй разъ замѣчалъ въ себѣ такую болѣзненную раздражительность. Не глядя больше на полицейскаго, онъ прошелъ черезъ дворъ и вышелъ въ ворота. Въ клубящемся туманѣ сверкнули ему навстрѣчу огни двухъ фонарей, какъ глаза большой кошки, и обычное: «Кэбъ, сэръ?» — смутно прозвучало въ его ушахъ. Онъ остановился, уже направился было къ дверцѣ кэба, какъ вдругъ у него промелькнула другая мысль.
— Нѣтъ, — быстро сказалъ онъ, — нѣтъ, — а лучше пойду пѣшкомъ.
Кучеръ что-то пробормоталъ, щелкнулъ бичомъ, и коляска покатилась дальше подъ звонъ копытъ.
Чилькотъ тѣмъ временемъ перешелъ съ безцѣльной поспѣшностью черезъ улицу по направленію въ Уайтголю. Тамъ туманъ былъ еще болѣе густымъ, такъ что едва можно было различить ближайшій уличный фонарь. Но Чилькотъ продолжалъ быстро идти дальше. Зоркій наблюдатель обратилъ бы вниманіе на его странную походку: хотя онъ шелъ, казалось бы, очень увѣренно, но весь вздрагивалъ при малѣйшемъ шумѣ, при малѣйшемъ прикосновеніи, какъ человѣкъ съ болѣзненно- напряженной нервной системой.
Онъ продолжалъ идти и дальше съ той же поспѣшностью, не замѣчая, что съ каждымъ шагомъ мракъ вокругъ него сгущается, становится болѣе влажнымъ и осязательнымъ, что пѣшеходы съ каждой секундой все чаще наталкиваются другъ на друга и слова проходящихъ людей звучатъ все непонятнѣе, все болѣе неясно. Вдругъ онъ понялъ, что тѣмъ временемъ произошло, и сразу остановился.
Онъ совершенно неожиданно попалъ въ густой туманъ — въ такую непроницаемую завѣсу, что человѣческія фигуры, которыя вотъ только-что еще виднѣлись хоть смутными тѣнями, теперь разсѣялись въ ничто, какъ бы стертыя рукой волшебника; темнота точно всосала въ себя свѣтъ уличныхъ фонарей. Въ первую минуту на Чилькота напалъ паническій ужасъ отъ сознанія полнаго одиночества. Затѣмъ его охватилъ нервный страхъ передъ собственной разсѣянностью, которая завела его такъ далеко. Онъ прошелъ немного впередъ, потомъ остановился въ нерѣшительности. Но у него явилось мучительное сознаніе, что бездѣйствіе хуже всего, и онъ поэтому опять пошелъ впередъ, широко раскрывъ глаза и вытянувъ руку впередъ, чтобы ощупывать путь. Туманъ густо замкнулся передъ нимъ и позади него, и отрѣзалъ всякую возможность къ отступленію. Онъ только слышалъ въ темнотѣ вокругъ себя смутный гулъ голосовъ — веселыхъ, неувѣренныхъ, боязливыхъ, сердитыхъ. Временами его касалась чья-нибудь рука. Странная это была минута, таившая въ себѣ самыя разнообразныя возможности; въ странномъ хаосѣ звуковъ непрерывно сливались шумъ грохочущихъ колесъ, ругань и смѣхъ.
Чилькотъ держался лѣвой стороны и пытался идти дальше. Движенія его были порывисты, пугливы — на него напалъ непонятный страхъ среди этого одиночества, наполненнаго несчетными звуками. Сначала онъ тщетно нащупывалъ руками что-нибудь твердое; наконецъ, пальцы его прикоснулись къ чему-то холодному — къ спущеннымъ желѣзнымъ ставнямъ магазинной витрины. Это его успокоило. Онъ, какъ слѣпой ухватился за эту опору, стараясь какъ можно скорѣе подвигаться впередъ. Такъ онъ прошелъ шаговъ двѣнадцать, и тогда случилось неминуемое: онъ наткнулся на человѣка, шедшаго навстрѣчу ему.
Стукнулись они самымъ непредвидѣннымъ образомъ; при этомъ оба выругались и затѣмъ разсмѣялись. Въ этомъ не было, конечно, ничего необычайнаго, но Чилькотъ былъ въ такомъ настроеніи, что самое будничное становилось для него непостижимымъ. Восклицаніе и затѣмъ смѣхъ незнакомца подѣйствовали на него удручающимъ образомъ: — ему казалось, что изъ темноты эхо повторяетъ его же собственныя слова. Конечно, изъ десяти человѣкъ въ Лондонѣ девять — если взять людей одинаковаго воспитанія и одинаковаго общественнаго класса — выразили бы свою досаду или свое удивленіе въ той же самой формѣ, вѣроятно даже тѣмъ же тономъ голоса. Чилькотъ понималъ и это среди своего нервнаго возбужденія.
— Дьявольскій туманъ! — сказалъ онъ громко. — Я пробую попасть на Гровноръ-Скверъ, но, кажется, мои шансы на успѣхъ невелики.
Незнакомецъ опять засмѣялся, и смѣхъ его снова смутилъ Чилькота. Онъ пугливо спрашивалъ себя, не жертва ли онъ обмана чувствъ; но незнакомецъ началъ говорить прежде, чѣмъ онъ смогъ распутаться въ своихъ ощущеніяхъ.
— Да, ваши шансы не особенно велики, — сказалъ онъ. — Даже еслибы собраться къ чорту, то въ такую ночь не легко найти къ нему дорогу.
Чилькотъ что-то пробормоталъ и придвинулся ближе къ магазинной витринѣ.
— Да, да, — сказалъ онъ. — Въ такую погоду, въ такой темнотѣ, начинаешь понимать, что слѣпымъ, при распредѣленіи вѣчнаго блаженства, должно достаться больше, чѣмъ намъ. Вѣдь это повтореніе тумана, бывшаго шесть лѣтъ тому назадъ. Выходили вы тогда на улицу?
У Чилькота была привычка непосредственно перескакивать съ одной фразы на другую, — привычка эта сказывалась въ послѣднее время особенно часто.
— Нѣтъ. — Незнакомецъ тѣмъ временемъ тоже пододвинулся къ магазину. — Шесть лѣтъ тому назадъ я не былъ въ Англіи.
— И не жалѣйте, что не были. — Чилькотъ поднялъ воротникъ. — Ужасный былъ тогда туманъ, — такой же черный, какъ вотъ сейчасъ, но еще болѣе расползшійся во всѣ стороны. Я отлично помню, какъ это было. Въ тотъ вечеръ какъ разъ Лексингтонъ произнесъ свою большую рѣчь о сахарѣ. Многіе еще въ три часа ночи бродили по Ламбетъ-Бриджу, — а изъ парламента мы ушли въ полночь.
Чилькотъ рѣдко предавался воспоминаніямъ; но эта бесѣда съ невидимымъ спутникомъ казалась ему какъ бы разговоромъ съ самимъ собой. Когда раздался отвѣтъ на его слова, Чилькотъ даже не могъ удержаться, чтобы не вскрикнуть отъ изумленія.
— Рѣчь о сахарѣ, — сказалъ незнакомецъ. — Странно, что я какъ разъ вчера ее перечитывалъ. Удивительно много краснорѣчія по поводу такого сухого предмета. Какую огромную карьеру могъ бы тогда сдѣлать Лексингтонъ!
Чилькотъ передвинулся, уставъ стоять на одномъ мѣстѣ.
— Вы, очевидно, интересуетесь возней въ Вестминстерѣ? — спросилъ онъ съ легкимъ оттѣнкомъ сарказма.
— Я? — уклончиво отвѣтилъ незнакомецъ. — Я читаю, какъ и остальные пять милліоновъ населенія, газету — вотъ и все. Я далекъ отъ политики. — Въ голосѣ его звучала сухость; прежнее его воодушевленіе какъ-то сразу исчезло.
— Далеки отъ политики! — повторилъ Чилькотъ. — Завидно…
— Можетъ быть, — для тѣхъ, которые стоятъ въ самомъ центрѣ ея. Но вернемтесь къ Лексингтону. Какъ высоко этотъ человѣкъ поднялся — и какое ошеломительное паденіе! Удивительное дѣло — во всѣхъ насъ есть точно какія-то дрожжи, которыя поднимаютъ каждаго на равную высоту. — Онъ на минуту замолчалъ и задумался. Потомъ снова раздался изъ темноты его голосъ: — Какая же была собственно причина его паденія? — вдругъ спросилъ онъ. — Алкоголь или какое-нибудь другое искусственное средство возбужденія? Мнѣ ужъ давно хотѣлось узнать правду.
Чилькотъ опять перемѣнилъ позицію.
— Стоитъ ли узнавать правду? — спросилъ онъ небрежнымъ тономъ.
— Въ томъ случаѣ, когда человѣкъ занимаетъ общественный постъ, несомнѣнно стоитъ. Его частная жизнь сливается вѣдь съ интересами массъ. Если онъ позволяетъ заглядывать въ причины своего успѣха, то зачѣмъ скрывать причину пораженія. Что-жъ его погубило, — алкоголь?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ Чилькотъ, нѣсколько погодя.
— Другія наркотическія средства?
Чилькотъ опять не сразу отвѣтилъ, и въ то время какъ онъ стоялъ въ раздумьи, его коснулось платье женщины, которая громко и нагло разсмѣялась, завидѣвъ его. Звукъ ея голоса непріятно поразилъ его.
— Такъ онъ, дѣйствительно, отравлялся наркотическими средствами? — спросилъ незнакомецъ легкимъ тономъ. — Я всегда такъ и думалъ.
— Да, онъ принималъ морфій. — Отвѣтъ вырвался у Чилькота почти безсознательно, подъ вліяніемъ смѣха проходившей женщины, а также подъ гипнозомъ спокойныхъ разспросовъ незнакомца. Но едва онъ выговорилъ эти слова, какъ быстро оглянулся, точно испугавшись, что на время забылъ о соблюденіи необходимой бдительности.
Незнакомецъ задумался, помолчалъ, но потомъ опять заговорилъ очень оживленнымъ тономъ.
— Я это подозрѣвалъ, — сказалъ онъ, — но все-таки — даю вамъ слово — не былъ увѣренъ. Достигнуть въ жизни такъ много, и все потерять изъ-за потворства такому низменному пороку! — Въ голосѣ незнакомца слышались возмущеніе и презрѣніе.
— Вы строго судите, — сказалъ Чилькотъ съ напускнымъ смѣхомъ. Но незнакомецъ снова выразилъ свое возмущеніе.
— Я говорю только правду, — сказалъ онъ. — Никто не имѣетъ права выбрасывать зря то, за что другой заплатилъ бы спасеніемъ своей души. Это ослабляетъ довѣріе къ силѣ личности.
— А вы вѣрите въ эту силу? — Въ голосѣ Чилькота опять прозвучалъ сарказмъ, но уже болѣе слабо, чѣмъ прежде.
— Конечно, сила личности — результатъ работы надъ собой, минувшихъ или длящихся усилій. Людей, которые не требовательны къ себѣ, я не уважаю.
Спокойное презрѣніе этихъ словъ раздражало Чилькота.
— А вы полагаете, что Лексингтонъ не боролся прежде, чѣмъ сдаться? — горячо спросилъ онъ. — Имѣете ли вы представленіе о мучительной борьбѣ такого человѣка, когда то, что было прежде рабомъ, становится надъ нимъ господиномъ? — Онъ остановился, чтобы передохнуть; ему казалось, что незнакомецъ что-то бормочетъ недовѣрчивымъ тономъ. — Вы думаете, что морфій доставляетъ удовольствіе? — продолжалъ Чилькотъ. — Вѣрнѣе будетъ, если вы его назовете тираномъ, который мучитъ духъ, когда ему служишь, и мучитъ тѣло, когда отъ него отстаешь.
Подъ гнетомъ темноты и вслѣдствіе продолжающагося молчанія его спутника, онъ просто не могъ продолжать дальше. Въ эту минуту онъ не былъ Чилькотъ, депутатъ отъ Истъ-Варка, разсѣянность и молчаливость котораго вошли въ поговорку, — теперь онъ былъ человѣкомъ, которому хотѣлось высказать все, что у него на душѣ, и онъ продолжалъ:
— Вы говорите какъ всѣ, ничего не зная и вѣря только себѣ. Прежде чѣмъ осуждать Лексингтона, вы бы попробовали быть на его мѣстѣ.
— Какъ вы? — со смѣхомъ спросилъ незнакомецъ.
Хотя смѣхъ прозвучалъ совершенно невинно, онъ все-таки встревожилъ Чилькота. Его опять обуялъ страхъ, и онъ вздрогнуть.
— Я… — онъ хотѣлъ тоже засмѣяться, но это ему не удалось: — я повторяю только то, о чемъ читалъ… Но, кажется, туманъ рѣдеетъ. Нѣтъ ли у васъ огня? Можно хоть покурить, если ужъ ничего не видать вокругъ.
Онъ говорилъ быстро и несвязно. Мысль, что онъ выдалъ себя, безпокоила его въ высшей степени; ему хотѣлось предотвратить всѣ послѣдствія. Говоря съ незнакомцемъ, онъ сталъ шарить въ карманѣ, отыскивая портъ-сигаръ. Онъ искалъ съ нервной поспѣшностью и вытянулъ голову далеко впередъ. Не поднимая глазъ, онъ почувствовалъ, какъ туманное облако, въ которомъ онъ очутился, поднялось, снова опустилось и опять все окутало, а потомъ уже стало разсѣиваться. Найдя свой портъ-сигаръ, онъ взялъ папироску въ ротъ и поднялъ лицо въ тотъ моментъ, когда незнакомецъ зажегъ спичку. Съ минуту они поглядѣли другъ другу прямо въ лицо, — при исчезающемъ туманѣ уже можно было разглядѣть черты лицъ. Спичка въ рукѣ незнакомца догорѣла до конца и обожгла ему пальцы. Почувствовавъ боль, онъ со смѣхомъ бросилъ спичку.
— Однако! — Онъ не закончилъ, не находя словъ, чтобы выразить свое изумленіе. По странной игрѣ природы, — она казалась чѣмъ-то сверхъестественнымъ, хотя была вполнѣ въ порядкѣ вещей, — два лица, которыя, наконецъ, выдѣлялись изъ мрака, были похожи одно на другое — до полнаго тождества каждой черты. Каждому изъ двухъ людей казалось, что онъ увидѣлъ не лицо другого человѣка, а свое собственное въ безупречно вѣрномъ зеркалѣ. Незнакомецъ оправился первый и, увидавъ, что Чилькотъ не можетъ выговорить ни слова отъ неожиданности, пришелъ ему на помощь.
— Очень странное происшествіе, конечно, — сказалъ онъ. — Но зачѣмъ удивляться выше мѣры? Не можетъ же природа быть вѣчно оригинальной. Иногда и у нея изсякаетъ изобрѣтательность. И почему не использовать дважды удачную модель? — Онъ отошелъ на шагъ назадъ и посмотрѣлъ на Чилькота сбоку. — Ахъ, простите, — сказалъ онъ, — вы все еще ждете огня.
Чилькотъ продолжалъ еще держать папироску во рту. Бумага уже засохла, и онъ слегка помочилъ ее языкомъ, наклоняясь къ своему собесѣднику.
— Не обращайте на меня вниманія, — сказалъ онъ. — Я сегодня слегка возбужденъ… нервы не въ порядкѣ. Правду сказать, — моя фантазія подшутила надо мной въ густомъ туманѣ. Я вообразилъ, что говорю самъ съ собой.
— И потомъ повѣрили, что это дѣйствительно такъ? — Незнакомецъ усмѣхнулся.
— Да, приблизительно.
Оба помолчали съ минуту. Чилькотъ курилъ; и потомъ только, вспомнивъ про правила вѣжливости, онъ повернулся къ своему спутнику.
— Не желаете ли и вы покурить? — спросилъ онъ.
Незнакомецъ взялъ папиросу изъ протянутаго ему порть-сигара. Въ это время Чилькоту еще больше бросилось въ глаза ихъ необыкновенное сходство. Онъ невольно протянулъ руку и коснулся руки своего собесѣдника.
— Это у меня все нервы, — сказалъ онъ какъ бы въ оправданіе себѣ. — Мнѣ нужно убѣдиться, что вы дѣйствительно стоите передо мной во плоти. Нервы иногда могутъ сыграть съ человѣкомъ плохую шутку. — Онъ принужденно засмѣялся.
Собесѣдникъ его поднялъ глаза. Лицо его въ эту минуту выражало удивленіе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, нѣкоторое презрѣніе, — но онъ поспѣшилъ принять выраженіе вѣжливаго участія.
— Я къ сожалѣнію ничего не понимаю въ нервности, — сказалъ онъ.
Чилькотъ смутился. Потомъ его мысли направились въ другую сторону.
— Сколько вамъ лѣтъ? — спросилъ онъ вдругъ. Любопытство, направленное на несущественныя подробности, было одной изъ его характерныхъ чертъ. Незнакомецъ не сразу отвѣтилъ. Наконецъ онъ медленно спросилъ:
— Вы хотите знать мой возрастъ? Мнѣ минетъ тридцать шесть лѣтъ… завтра.
Чилькотъ быстро поднялъ голову.
— Почему вы это говорите такимъ страннымъ тономъ? — спросилъ онъ. — Я только на шесть мѣсяцевъ старше васъ, но хотѣлъ бы, чтобы разница между нами была въ шесть лѣтъ. Шесть лѣтъ ближе къ забвенію всего…
Снова въ глазахъ незнакомца мелькнуло презрѣніе. — Забвенію? — повторилъ онъ. — А ваши цѣли и стремленія? Чѣмъ занято ваше честолюбіе?
— Оно ее существуетъ.
— Не существуетъ? Вѣдь вы представляете вашу родину въ парламентѣ? Къ этому выводу, по крайней мѣрѣ, я пришелъ во время нашей бесѣды въ туманѣ.
Чилькотъ саркастически засмѣялся.
— Когда въ теченіе шести лѣтъ приходится возвышать голосъ въ интересахъ своей родины, то въ концѣ концовъ наступаетъ хрипота, — это совершенно естественно.
Тотъ улыбнулся. — Ага! — сказалъ онъ: — недовольство. Модная болѣзнь! Впрочемъ, мнѣ пора дальше. Спокойной ночи. Дадимъ другъ другу руки, чтобы убѣдиться, что мы оба дѣйствительно существа изъ плоти и крови.
Чилькотъ молча слушалъ незнакомца. Самоувѣренность и сильно выраженная индивидуальность незнакомца произвели на него сильное впечатлѣніе. Но когда онъ замолчалъ, Чилькотъ быстро подошелъ къ нему, возбужденный нервнымъ любопытствомъ.
— Неужели мы только увидѣли и окликнули другъ друга, какъ корабли въ ночи, и потомъ уплывемъ каждый въ свою сторону? — порывисто спросилъ онъ. — Если природа дѣйствовала настолько необдуманно, что свела оригиналъ и копію, то она должна отвѣчать и за послѣдствія.
Незнакомецъ отрывисто засмѣялся.
— Будьте осторожны, — сказалъ онъ. — Наши пути широко расходятся. Вамъ отъ меня будетъ мало прока, а мнѣ… — Онъ остановился и опять отрывисто засмѣялся. — Нѣтъ, — прибавилъ онъ, — я бы на вашемъ мѣстѣ удовольствовался этой единственной встрѣчей — и проѣхалъ бы мимо. Знакомство съ человѣкомъ, не имѣющимъ успѣха въ жизни, не представляетъ никакого интереса. Попрощаемся лучше навсегда и разойдемся.
Онъ подержалъ руку Чилькота въ своей, потомъ сошелъ съ тротуара и направился черезъ улицу къ Стрэнду.
Это все совершилось въ одну секунду. Но въ то время какъ онъ уходилъ, у Чилькота было странное чувство: ему казалось, что онъ что-то потерялъ. Съ минуту онъ стоялъ въ нерѣшительности. Онъ снова ясно ощутилъ непріятную близость чужихъ лицъ и невѣдомыхъ голосовъ. Вдругъ имъ овладѣло другое рѣшеніе: онъ быстро повернулся и бросился вслѣдъ за высокимъ, стройнымъ человѣкомъ, такъ комично похожимъ на него.
Онъ настигъ незнакомца на полпути черезъ Трафальгаръ-Сквэръ. Онъ стоялъ на одномъ изъ маленькихъ каменныхъ острововъ, о которые разбивается потокъ уличнаго движенія, и ждалъ возможности перейти черезъ улицу. При яркомъ свѣтѣ фонаря Чилькотъ впервые замѣтилъ, что платье незнакомца, при поразительной аккуратности, было, однако, очень поношенное. При томъ открытіи онъ почувствовалъ нѣчто болѣе сильное, чѣмъ только изумленіе. Представленіе о бѣдности какъ будто не вязалось съ самоувѣренностью, сдержанностью и сильной индивидуальностью незнакомца. Съ нѣсколько смущенной торопливостью, Чилькотъ сдѣлалъ шагъ впередъ и коснулся его руки.
— Послушайте, — сказалъ онъ, когда незнакомецъ обернулся къ нему. — Я пошелъ нагнать васъ, чтобы предложить обмѣнъ карточками. Вѣдь никакого вреда отъ этого не произойдетъ ни для одного изъ насъ, а я — я хотѣлъ бы нѣсколько ближе познакомиться съ моимъ вторымъ «я». — Онъ нервно засмѣялся, вынимая свою визитную карточку.
Незнакомецъ молча поглядѣлъ на него. Во взорѣ его опить промелькнуло едва замѣтное недовѣріе, но вмѣстѣ съ тѣмъ въ немъ отразился и нѣкоторый интересъ; а глаза его переходили отъ пальцевъ Чилькота, нервно вынимавшихъ карточку, къ его блѣдному лицу съ энергичнымъ подбородкомъ, прямымъ ртомъ и нависшими надъ сѣрыми глазами прямыми бровями. Когда, наконецъ, ему протянута была карточка, онъ ее безмолвно взялъ и сунулъ въ карманъ.
Чилькотъ посмотрѣлъ на него съ какой-то жадностью:
— А ваша карточка? — сказалъ онъ.
Незнакомецъ нѣсколько времени не отвѣчалъ, потомъ разсмѣялся.
— Могу вамъ дать, если хотите. — Онъ поискалъ въ жилетномъ карманѣ и далъ карточку. — Вамъ мое имя ничего не скажетъ, — прибавилъ онъ. — Имя неудачника никого не можетъ интересовать. — Онъ опять полу-иронически разсмѣялся, потомъ спустился съ островка и исчезъ въ толпѣ.
Нѣсколько времени еще Чилькотъ смотрѣлъ на мѣсто, съ котораго исчезъ незнакомецъ. Потомъ онъ поднялъ карточку къ фонарю и прочелъ имя:
«М-ръ Джонъ Лодеръ, 13, Клифордсъ-Иннъ».
На утро послѣ этой туманной ночи Чилькотъ проснулся около девяти часовъ, какъ-разъ въ тотъ моментъ, когда его слуга Ольсопъ прошелъ на кончикахъ пальцевъ черезъ комнату и поставилъ подносъ съ утреннимъ чаемъ на столикѣ у постели.
Нѣсколько минутъ Чилькотъ продолжалъ еще лежать съ закрытыми глазами. Сознаніе необходимости открыть ихъ съ утра, — твердо зная, что именно онъ увидитъ, когда откроетъ ихъ, — давило ему вѣки нестерпимой тяжестью. Тяжелая спущенныя портьеры, плотно закрытыя ставни, большая комната съ пышной обстановкой и строгимъ сочетаніемъ красокъ, все странное на-строеніе туманной лондонской зимы и, главнымъ образомъ, молчаливая, почтительная и почтенная фигура Ольсопа — все это внушало ему полный ужасъ. Онъ пролежалъ еще съ минуту, не подавая виду, что проснулся; онъ видѣлъ, какъ осторожно ступалъ Ольсопъ. Потомъ пришло неизбѣжное:
— Девять часовъ, сэръ!
Онъ открылъ глаза, что-то пробормоталъ и опять опустилъ глаза.
Слуга подошелъ къ окну, медленно раздвинулъ драпри и раскрылъ наполовину ставни.
— Надѣюсь, сэръ, что вы сегодня лучше спали, — мягко сказалъ онъ.
Чилькотъ натянулъ одѣяло на голову, чтобы защититься отъ дневного свѣта, хотя и очень блѣднаго въ туманное зимнее утро.
— Да, лучше, — отвѣтилъ онъ. — Въ первый разъ меня не душили кошмары. — Онъ вздрогнулъ, вспоминая о прежнихъ ночахъ. — Да не говорите вы лучше объ этомъ, не напоминайте мнѣ! Терпѣть не могу, когда говорятъ все объ одномъ и томъ же!
Онъ сказалъ это очень непривѣтливо. У него часто проявлялась дѣтская раздражительность въ разговорѣ о самыхъ безразличныхъ мелочахъ.
Ольсопъ безмолвно выслушалъ его раздраженный отвѣтъ. Онъ прошелъ черезъ всю комнату и сложилъ въ порядкѣ платье своего господина. Это опять послужило для Чилькота предлогомъ, чтобы разсердиться.
— Да это чортъ знаетъ что такое! — воскликнулъ онъ. — Надоѣло мнѣ это вѣчное повтореніе одного и того же. Я уже ясно представляю себѣ, какъ вы въ день моихъ похоронъ аккуратно приготовите мой саванъ. Бросьте все это и приходите черезъ полчаса!
Ольсопъ пристально поглядѣлъ на лицо Чилькота, почти исчезавшее въ большой кровати. Потомъ онъ отложилъ сюртукъ, который держалъ въ рукахъ, и направился къ двери. Уже взявшись за ручку, онъ еще разъ обернулся.
— Прикажете подать завтракъ сюда, сэръ, или сойдете внизъ?
Чилькотъ натянулъ одѣяло плотнѣе на плечи.
— Гдѣ угодно… нигдѣ! — крикнулъ онъ. — Мнѣ все равно.
Ольсопъ тихо удалялся.
Когда Чилькотъ остался наединѣ, онъ сѣлъ въ постели и поставилъ подносъ съ чаемъ на колѣни. Ему, очевидно, было трудно до боли сдѣлать это движеніе. Онъ вынулъ платочекъ изъ-подъ подушки и вытеръ потъ съ лица; потомъ онъ поднялъ руку и, держа ее противъ свѣта, сталъ разглядывать. Рука имѣла вялый видъ и слегка дрожала. Онъ нервнымъ движеніемъ поставилъ подносъ на столъ и соскочилъ съ кровати. Быстро пройдя черезъ комнату, онъ остановился у шкапа въ стѣнѣ и открылъ дверцу. Оглянувшись вокругъ себя, онъ протянулъ руку въ глубину одной изъ полокъ. То, что онъ искалъ, было, очевидно, не трудно найти; онъ сейчасъ же отдернулъ руку, пошелъ отъ шкапа къ столику подлѣ камина и поставилъ на него пузырекъ съ маленькими бѣлыми лепешками. На столѣ стоялъ графинъ съ виски, сифонъ и кувшинъ съ водой. Онъ налилъ въ стаканъ воды, прибавилъ немного виски, откупорилъ пузырекъ, боязливо оглянулся на дверь и потомъ съ нервной торопливостью опустилъ нужное число лепешекъ въ стаканъ.
Пока лекарство растворялось, онъ оперся одной рукой объ столъ и сталъ глядѣть на полъ, очевидно стараясь преодолѣть свое нетерпѣніе. Едва лепешки растворились, какъ онъ уже схватилъ стаканъ и опустошилъ его однимъ глоткомъ. Послѣ того онъ снова спряталъ пузырекъ въ шкапъ и съ легкой дрожью слова скользнулъ въ постель.
Когда Ольсопъ вернулся, Чилькотъ сидѣлъ, опершись на подушки; чашка съ чаемъ стояла пустая на столикѣ, и онъ держалъ во рту папироску. Раздражительность его исчезла. Онъ уже не такъ нервно двигался, глаза его блестѣли и блѣдное лицо имѣло болѣе здоровый видъ.
— Да, да, Ольсопъ, — сказалъ онъ, — бываютъ разныя минуты въ человѣческой жизни… Не все дѣлается, какъ хочешь.
Ольсопъ не сталъ поддерживать этотъ разговоръ и только сказалъ:
— Я приказалъ подать завтракъ въ маленькой столовой, сэръ.
Чилькотъ завтракалъ въ десять часовъ. Аппетитъ его былъ всегда очень слабый, а по утрамъ онъ совсѣмъ ничего не могъ ѣсть. Онъ положилъ немного рыбы себѣ на тарелку, но не дотронулся до нея. Потомъ онъ выпилъ двѣ чашки чая, отодвинулъ стулъ, закурилъ свѣжую папироску и взялъ утреннюю газету. Онъ дважды развернулъ ее, дважды перевернулъ листы. Нерѣшимость сосредоточиться на опредѣленной мысли парализовала его. Дѣйствіе лепешекъ морфія сказывалось въ большей твердости руки и взгляда, въ укрѣпившейся власти надъ обостренной чувствительностью; но результаты были очень незначительны и непродолжительны. То время — шесть лѣтъ тому назадъ, — когда лепешки ободряли его умъ, усиливали ясность пониманія, укрѣпляли равновѣсіе мыслей и дѣйствій, — это время отошло въ прошлое. Съ нимъ случилось то же, что было, по его словамъ, съ Лексингтономъ: и въ его жизни рабъ превратился въ господина.
Когда онъ опять сдѣлалъ усиліе, чтобы, наконецъ, возбудить въ себѣ интересъ къ газетѣ, открылась дверь и вошелъ его секретарь.
— Съ добрымъ утромъ, — сказанъ онъ. — Простите, что я явился такъ рано.
Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-трехъ, съ непринужденными манерами и очень живыми глазами. Его почтительность и предупредительность — онъ относился къ Чилькоту, какъ къ человѣку, уже достигнувшему того, къ чему онъ только стремился, — забавляла обыкновенно Чилькота, во иногда и тяготила его.
— Здравствуйте, Блессингтонъ, — сказалъ онъ. — Что опять произошло?
Онъ, по привычкѣ, вздохнулъ и закрылъ лицо рукой, ограждаясь отъ солнечнаго луча, который нежданно проникъ черезъ туманный воздухъ.
Молодой человѣкъ усмѣхнулся.
— Дѣло идетъ о контрактахъ по рубкѣ лѣса, — сказалъ онъ. — Вы обѣщали мнѣ заняться этимъ дѣломъ. Вѣдь вы уже цѣлую недѣлю медлите, а Крэкъ и Бернаджъ слезно молятъ дать отвѣтъ. — Онъ подошелъ въ столу и положилъ бумаги, которыя принесъ, на столикъ подлѣ Чилькота. — Я очень жалѣю, что долженъ васъ побезпокоить, — прибавилъ онъ. — Надѣюсь только, что нервы у васъ сегодня въ порядкѣ.
Чялькотъ перебиралъ бумаги. Когда Блессингтонъ заговорилъ о нервахъ, онъ поглядѣлъ на него съ подозрѣніемъ, но невинное лицо секретаря успокоило его.
— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — мнѣ лучше. Я вчера вечеромъ успокоилъ нервы бромомъ. Я вѣдь зналъ, что туманъ свалитъ меня съ ногъ, если я не приму мѣръ предосторожности.
— Я очень радъ, что вамъ лучше, хотя все-таки лучше бы не брать брома. Къ нему можно привыкнуть, и это опасно. Что касается того дѣла въ Варкѣ, то хорошо бы заняться имъ теперь, если вы ничего противъ этого не имѣете.
Чилькотъ провелъ рукой по бумагамъ.
— Выходили вы вчера на улицу, Блессингтонъ? — спросилъ онъ.
— Нѣтъ, я ужиналъ съ знакомыми въ «Савой-отелѣ», и мы пропустили часъ тумана. Къ тому же, кажется, онъ былъ очень густой въ отдѣльныхъ мѣстахъ.
— Да, кажется.
Блессингтонъ поправилъ свой изящный галстукъ. Онъ быль очень учтивъ, но у него было сильно развито чувство долга.
— Простите, м-ръ Чилькотъ, — сказалъ онъ. — Нельзя ли поговорить о контрактѣ. Мнѣ непріятно надоѣдать, но…
— Ахъ, да, контрактъ. — Чилькотъ взглянулъ на него, думая о другомъ. — Кстати, не видали ли вы вчера мою жену? Что она дѣлала вчера вечеромъ?
— Я пилъ чай днемъ у м-ссъ Чилькотъ. Она говорила маѣ, что будетъ къ обѣду у леди Сабинетъ, и что до того должна сдѣлать еще нѣсколько визитовъ. — Онъ покосился на бумаги и на неподвижную руку Чилькота.
Чилькотъ засмѣялся.
— Ева, однако, очень любитъ свѣтскую жизнь, — сказалъ онъ. — Я бы не могъ обѣдать у Сабинетовъ, еслибы даже эта дало мнѣ постъ премьера. У нихъ ужасный мэтръ д’отель, какое-то фамильное наслѣдіе. Онъ неимовѣрно толстъ и громко сопитъ. Когда я въ послѣдній разъ у нихъ завтракалъ, меня преслѣдовало потомъ во снѣ воспоминаніе о немъ.
Блессингтонъ весело усмѣхнулся.
— Миссъ Чилькотъ не боится дурныхъ сновъ, — возразивъ, онъ. — Но если вы мнѣ позволите замѣтить вамъ…
Чилькотъ забарабанилъ пальцами объ столъ.
— Да, Ева не боится дурныхъ сновъ, — сказалъ онъ. — Въ этомъ пунктѣ мы съ ней не сходимся.
Блессингтонъ старался скрыть свое нетерпѣніе. Онъ нѣсколько минутъ стоялъ неподвижно и глядѣлъ на свои сапоги съ остроконечными носками.
— Простите, м-ръ Чилькогь, я все-таки позволю себѣ напомнить вамъ…
Чилькотъ поднялъ голову недовольнымъ движеніемъ.
— Чортъ возьми, Блессингтонъ! — воскликнулъ онъ. — Не ужели меня никогда не оставятъ въ покоѣ? Неужели я не могу сѣсть за столъ безъ того, чтобы мнѣ не подсовывали какую-нибудь работу? Вѣчно работать!.. За послѣднія шесть лѣтъ я ни о чемъ другомъ не слышу, какъ о работѣ. Увѣряю васъ, бывали минуты… — Онъ вдругъ вскочилъ и подошелъ къ окну. — Бываютъ минуты, когда я готовъ былъ бы послать все въ чорту!
Блессингтонъ испугался его горячности и осторожно подошелъ къ нему.
— Но вѣдь не вашу политическую карьеру?
Чилькотъ колебался съ минуту, борясь противъ желанія, которое уже мѣсяцами наполняло его. Ему хотѣлось высказаться, но вопросительное, недовѣрчивое выраженіе на лицѣ Блессингтона леденило его, и онъ опять погрузился въ молчаніе.
— Ну, конечно… я не про это, — пробормоталъ онъ. — Молодые люди слишкомъ торопятся дѣлать заключенія, Блессингтонъ…
— Простите. О томъ, чтобы вы отказались отъ вашего политическаго положенія, я и не думалъ. Помилуйте, всѣ бы эти Рикшо, Вэли, Крешемы, весь промышленный Варкъ васъ бы со свѣту сжилъ, еслибы оказалось нѣчто подобное, — въ особенности теперь, въ виду слуховъ о Персіи. Кстати, какъ по вашему, есть что-нибудь фактическое въ этой хоросанской исторіи? «Saint Georges Gazette» писала вчера въ довольно рѣзкихъ выраженіяхъ.
Чилькотъ подошелъ снова къ столу. Лицо его было еще совсѣмъ блѣдное отъ пережитаго волненія, и пальцы взволнованно забарабанили по развернутой газетѣ.
— Я не видѣлъ «Saint Georges», — поспѣшно отвѣтилъ онъ. — Лэкли сейчасъ становится на дыбы, когда рѣчь заходитъ о Россіи. Но придется ли намъ выступить — это вопросъ другой. А что это, почему вы заговорили о Крэкѣ и Бернаджѣ? Вы что-то сказали о договорѣ, кажется?
— Объ этомъ вамъ не стоитъ безпокоиться. — Блессингтонъ замѣтилъ дрожаніе въ углахъ рта и нервную рѣзкость въ голосѣ. — Крэка и Бернаджа я могу урезонить. Если они получатъ отвѣтъ въ четвергъ, то этого совершенно достаточно. — Онъ началъ снова собирать бумаги.
Чилькотъ удержалъ его.
— Подождите минутку, — сказалъ онъ. — Подождите, я сейчасъ просмотрю. Мнѣ всегда становится лучше, когда я дѣлаю какое-нибудь дѣло. Пойдемте въ кабинетъ.
Онъ прошелъ черезъ комнату торопливыми шагами. У дверей онъ остановился.
— Пройдите впередъ, Блессиигтонъ, — сказалъ онъ. — А я послѣдую за вами черезъ десять минутъ. Я хочу сначала просмотрѣть газету.
Блессингтонъ поглядѣлъ на него съ недовѣріемъ.
— Вѣдь вы не забудете, не правда ли?
— Нѣтъ, конечно не забуду.
Блессингтонъ, видимо, все еще сомнѣвался, но все-таки вышелъ изъ комнаты и тихо закрылъ за собой дверь. Какъ только Чилькотъ остался одинъ, онъ медленно вернулся въ столу, сѣлъ и пододвинулъ столъ. Глаза его устремились на бѣлую скатерть — утренняя газета лежала нетронутая. Проходило время. Вошелъ слуга и убралъ завтракъ со стола. Чилькотъ слегка двинулся, но затѣмъ продолжалъ сидѣть въ томъ же положеніи. Когда слуга кончилъ свою работу, онъ поправилъ огонь въ каминѣ и вышелъ изъ комнаты. Чилькотъ продолжалъ неподвижно сидѣть.
Понемногу ему становилось не по себѣ; онъ поднялся и перешелъ къ камину. Часы, стоявшіе на каминѣ, какъ бы глядѣли ему прямо въ лицо. Онъ посмотрѣлъ на циферблатъ, вздрогнулъ и вынулъ карманные часы. Стрѣлки на тѣхъ и другихъ часахъ показывали двѣнадцать. Онъ нервно наклонился надъ столомъ и позвонилъ. Появился слуга.
— М-ръ Блессингтонъ въ кабинетѣ? — спросилъ Чилькотъ.
— Пять минутъ тому назадъ онъ еще тамъ былъ.
Чилькотъ облегченно вздохнулъ.
— Хорошо. Такъ пойдите скажите ему, что я ушелъ, что мнѣ нужно было выйти — по важному дѣлу. Поняли?
— Понимаю. Слушаюсь, сэръ.
Не дожидаясь отвѣта слуги, Чилькотъ прошелъ мимо него и вышелъ изъ комнаты.
Выйдя изъ дому, Чилькотъ продолжалъ идти быстро и безъ цѣли. На воздухѣ ему снова ясно вспомнилось приключеніе минувшей ночи. Съ момента пробужденія воспоминаніе это его мучило, и при ясномъ дневномъ свѣтѣ оно представилось его взору съ полной осязательностью. Все случившееся казалось ему мало вѣроятнымъ, но это ничего не мѣняло; фактъ оставался на лицо. Чилькотъ былъ въ томъ же пальто, какъ и наканунѣ, — онъ невольно опустилъ руку въ карманъ и вынулъ карточку вчерашняго незнакомца.
«М-ръ Джонъ Лодеръ». Онъ, идя дальше, повторялъ это имя въ тактъ своимъ шагамъ. Кто этотъ Джонъ Лодеръ? Что онъ такое? Этотъ вопросъ мучилъ его, и онъ безсознательно ускорялъ шаги. Фактъ, что два похожихъ до смѣшного другъ на друга человѣка живутъ въ томъ же городѣ, не зная о существованіи другъ друга, казался неразрѣшимой загадкой. Его это положительно мучило. Въ непонятномъ сходствѣ ему чудилась даже какая-то опасность. Онъ началъ жалѣть о настойчивости, съ которой навязалъ свою карточку незнакомцу. Онъ жалѣлъ также, что неосторожно распространился о Лексингтонѣ. При воспоминаніи о томъ, что онъ говорилъ и что могъ бы еще сказать, его бросало въ жаръ и въ холодъ. Наконецъ, онъ остановился впервые послѣ того, какъ вышелъ и оглянулся вокругъ себя.
Выйдя изъ дому на Гровноръ-Сквэрѣ, онъ шелъ по направленію къ западу и быстро дошелъ до Марбль-Арчъ. Не обращая вниманія на окружающее, онъ пошелъ по Эджверъ-Роду и попалъ въ лабиринтъ мелкихъ улицъ за Падингтономъ. И тогда только онъ съ изумленіемъ замѣтилъ, какъ далеко зашелъ. Сырые обрывки тумана висѣли еще съ минувшей ночи, какъ липкая завѣса, на выступахъ домовъ. Ничто не нарушало однообразной окраски, нигдѣ не видно было никакой зелени, все было спокойно, уродливо, запущено. Но на Чилькота убогость улицъ производила успокаивающее впечатлѣніе. Среди этихъ жалкихъ домовъ, среди пѣшеходовъ, занятыхъ каждый своимъ дѣломъ, онъ чувствовалъ нѣкоторое облегченіе. Если человѣкъ остановится на фешёнэбельныхъ улицахъ, занятый своими мыслями, на него тотчасъ же обратится множество наглыхъ, пытливыхъ взоровъ. А тутъ можно было стоять хоть цѣлыхъ полчаса, и никто не обращалъ вниманія. Обрадованный этимъ, Чилькотъ пробродилъ еще цѣлый часъ, переходя съ улицы на улицу то медленными, то ускоренными шагами, — смотря по ходу мыслей. Наконецъ, онъ прервалъ это блужданіе и зашелъ въ маленькій ресторанъ.
Помѣщеніе было низкое и грязное, въ воздухѣ было душно и чадно — пахло плохо приготовленной пищей. Чилькотъ вошелъ туда безъ малѣйшаго отвращенія и безъ скрытой осмотрительности, съ которой входилъ обыкновенно къ себѣ домой. Страннымъ образомъ онъ чувствовалъ себя свободнѣе въ этой чуждой мелкой обстановкѣ, чѣмъ въ собственномъ кругу, гдѣ на немъ тяготѣло столько обязанностей. Онъ выбралъ мѣсто въ углу и заказалъ кофе; спрятавшись въ полу-тьмѣ, вѣсь окутанный облаками дыма, онъ сидѣлъ и казался самому себѣ блуждающей безличной частичкой бытія, освобожденной отъ оковъ и безцѣльно несущейся въ блаженной безсознательности. Ему было отрадно это созданіе его фантазіи, — но оно не долго длилось. Въ послѣднее время онъ страдалъ отъ мучительной нерѣшительности во всѣхъ поступкахъ и цѣляхъ, отъ невозможности сдѣлать какое-либо напряженіе, и чувствовалъ отвращеніе отъ малѣйшаго усилія. Онъ даже не могъ закурить второй папироски, — прежнее безпокойство снова имъ овладѣло, и онъ сталъ нервно двигаться на стулѣ. Черезъ пять минутъ, онъ поднялся, заплатилъ по маленькому счету и вышелъ.
На улицѣ онъ остановился и вынулъ часы, — у него было еще три часа передъ условленнымъ дѣловымъ свиданіемъ. Онъ подумалъ о томъ, какъ употребить эти три часа. За послѣднія пять минутъ онъ опять сталъ бояться одиночества; пустынныя улицы стали пугать его своей безотрадной пустотой, которой онъ до того совершенно не замѣчалъ.
Въ то время какъ онъ еще нерѣшительно обдумывалъ, что предпринять, медленно проѣхалъ мимо него по улицѣ пустой кэбъ. Видъ изящно одѣтаго господина привлекъ вниманіе кучера на Чилькота. Онъ подъѣхалъ ближе и сталъ замедлять ходъ. Появленіе кэба невольно вызвало у него въ воображеніи представленіе объ элегантной жизни. Мысли его съ быстротой молніи направились по другому направленію, и онъ поднялъ руку. Кэбъ остановился; онъ сѣлъ въ каретку.
— Куда прикажете? — спросилъ кучеръ.
— Все равно, — отвѣтилъ Чилькотъ, — куда-нибудь къ Пэль-Мэлю. — Когда лошадь двинулась, онъ крикнулъ черезъ окошечко: — Подождите, я передумалъ. Поѣзжайте на Кадоганъ-Гарденсъ, 33.
Они быстро доѣхали до Кадоганъ-Гарденсъ, и Чилькотъ едва успѣлъ опомниться, какъ кэбъ уже остановился. Онъ соскочилъ, заплатилъ за проѣздъ и быстро прошелъ въ домъ.
— Лэди Аструпъ дома? — спросилъ онъ, когда открылась дверь.
Лакей почтительно отступилъ и сказалъ:
— Милэди только-что кончила лёнчъ.
Чилькотъ ничего не отвѣтилъ и вошелъ въ переднюю. Остановившись посреди комнаты, онъ сказалъ:
— Не безпокойте милэди. Я подожду ее въ бѣлой комнатѣ.
Не обращая болѣе вниманія на лакея, онъ поднялся по лѣстницѣ.
Въ комнатѣ, гдѣ онъ ждалъ, горѣли дрова въ каминѣ. Огонь вносилъ уютность въ атмосферу январьскаго дня и бросалъ мягкіе красочные отсвѣты на тяжелыя бѣлыя драпировки, позолоченную мебель и венеціанскія вазы, полныя бѣлыхъ розъ. Онъ подошелъ къ самому камину и подержалъ руки надъ огнемъ. Потомъ онъ опять забеспокоился, сталъ чувствовать обычное тревожное состояніе, обернулся и подошелъ къ дивану, стоявшему неподалеку отъ огня. На диванѣ — между прозрачнымъ хрустальнымъ шаромъ и раскрытымъ романомъ — лежала въ глубокомъ снѣ персидская кошка. Чилькотъ поднялъ кверху тонко граненый шаръ и подержалъ его противъ огня. Потомъ онъ тихо засмѣялся, бросилъ шаръ на прежнее мѣсто и схватилъ кошку за хвостъ. Кошка проснулась, потянулась и стала мурлыкать. Въ эту минуту открылась дверь комнаты. Чилькотъ обернулся.
— Я вѣдь сказалъ, чтобы тебя не безпокоили, — сказалъ онъ. — Ты навѣрное на меня въ претензіи?
Онъ сказалъ это съ легкимъ оттѣнкомъ раздраженности, которая часто примѣшивалась къ его словамъ. Лэди Аструпъ взяла его за руку ласковымъ движеніемъ и улыбнулась.
— Ничуть я не въ претензіи, что ты! — медленно отвѣтила она пѣвучимъ тономъ и потомъ снова улыбнулась. Зоркій наблюдатель подмѣтилъ бы нѣкоторую искусственность въ этой улыбкѣ. Но развѣ у такого человѣка, какъ Чилькотъ, остается время и способность къ наблюденіямъ, когда дѣло идетъ о женщинахъ! Внѣшность улыбки была привѣтливая, и этого было довольно.
— Что ты все это время дѣлалъ? — спросила она погодя, — Я уже думала, что ты меня совсѣмъ забылъ. — Она подошла къ дивану, взяла кошку на руки и поцѣловала ее: — Ну, не очаровательное ли созданіе? — сказала она.
Лэди Аструпъ очень граціозно повернулась къ Чилькоту съ кошкой на рукахъ. Ей было двадцать-семь лѣтъ, и она все еще имѣла видъ молодой дѣвушки. Линіи лица были очень чистыя, блѣдно-золотистый отливъ волосъ придавалъ воздушность лицу, и ея стройная фигура была необыкновенно молода и гибка. На ней было блѣдно-желтоватое платье, которое очень гармонировало съ ея нѣжнымъ цвѣтомъ лица.
— Ну, а теперь садись и отдохни — или, если хочешь, ходи по комнатѣ. Мнѣ все равно. — Она сѣла на диванъ и взяла въ руки стеклянный шаръ.
— Это что за новая игрушка? Къ чему она? — Чилькотъ поглядѣлъ на нее, стоя у камина, въ которому онъ прислонился: Ему самому не было ясно, чѣмъ собственно привлекала его Лиліанъ Аструпъ. Ея поверхностность успокаивала его, ея непослѣдовательный эгоизмъ помогалъ ему забывать о себѣ. Она никогда не справлялась о томъ, что съ нимъ дѣлается. Она никогда не ждала ничего невозможнаго. Она предоставляла ему приходить, уходить, дѣлать что ему угодно, и никогда не спрашивала о причинахъ и цѣляхъ. Она была обаятельна, граціозна, игрива какъ кошка; — то, что она можетъ злиться, царапаться, тоже какъ кошка, не стѣсняло Чилькота. Иногда онъ выражалъ неопредѣленную зависть въ покойному лорду Аструпу. Но едва ли, еслибы даже обстоятельства это дозволяли, рѣшился бы онъ стать его преемникомъ. Лиліанъ была очаровательной подругой, но годилась ли она въ жены — былъ другой вопросъ.
— Что это за игрушка? — спросилъ онъ опять.
Она медленно подняла на него глаза.
— Какой ты противный, Джонни! Вѣдь это моя новѣйшая страсть.
Ея обаяніе заключалось, между прочимъ, и въ томъ, что она не могла жить безъ какой-нибудь игрушки или «страсти». Каждый новый капризъ вытѣснялъ старый, но къ каждому она относилась сначала съ очаровательнымъ неискреннимъ увлеченіемъ, съ той же преувеличенной восторженностью. Все это было, конечно, напускное, — но она такъ очаровательно позировала, что никто не могъ на нее сердиться за это.
— Не смѣйся, — протестовала она, опустивъ кошку на землю. — Я брала уроки — по пяти фунтовъ стерлинговъ за часъ — и у очаровательнаго человѣка — профессіональнаго учителя. Я была очень усердной ученицей. Конечно, ничего кромѣ неопредѣленныхъ туманныхъ явленій я пока еще не видѣла, но самое главное — именно видѣть неопредѣленное. Остальное придетъ само собой. Я попрошу Бланшъ, чтобы она позволила мнѣ придти въ костюмѣ гадалки на ея большой праздникъ въ мартѣ, — я тогда буду предсказывать судьбу даже всѣмъ вамъ, скучнымъ политикамъ.
Чилькотъ засмѣялся.
— А какъ же это дѣлается? — спросилъ онъ.
— Ахъ, это очаровательно! Садятся за столъ и ставятъ вотъ этотъ стеклянный шаръ передъ собой, — объясняла она, смѣясь. — Потомъ берутъ руки объекта, кладутъ ихъ на столъ и, мягко гладя ихъ, глядятъ на шаръ. Такъ устанавливается «симпатическій токъ». — Она взглянула на него съ неподражаемо невиннымъ видомъ. — Показать тебѣ?
Чилькотъ пододвинулъ столикъ къ дивану и положилъ на него руки ладонями внизъ.
— Такъ, что-ли? — спросилъ онъ.
Но вдругъ онъ почувствовалъ какую-то глупую нервность и снялъ руки со стола.
— Мы въ другой разъ это попробуемъ, — быстро сказалъ онъ. — Ты мнѣ покажешь какъ-нибудь. Сегодня я не расположенъ…
Если даже Лиліанъ и почувствовала нѣкоторое разочарованіе, она этого по крайней мѣрѣ не высказала.
— Бѣдненькій! — мягко сказала она. — Сядь подлѣ меня, — незачѣмъ печалиться. — Она указала ему на мѣсто подлѣ себя, и когда онъ тяжело опустился на диванъ, взяла его руку и нѣжно погладила ее. Ея прикосновеніе подѣйствовало на него успокаивающимъ образомъ, и онъ не отнималъ руки. Потомъ она вдругъ отняла руку и воскликнула съ легкимъ упрекомъ въ тонѣ:
— Ты прямо возмутительный человѣкъ — у тебя уже нѣтъ «маникюра». Гдѣ же результаты моего воспитанія?
Чилькотъ засмѣялся.
— Все забыто, — сказалъ онъ легкимъ тономъ. Но потомъ выраженіе лица и тонъ его голоса измѣнились. — Для человѣка въ моемъ возрастѣ, — сказалъ онъ, — роскошь не имѣетъ цѣны. Приходится считаться только съ общественными обязательствами. Я лично завидую нищему на улицѣ, — ему не нужно бриться, не нужно мыться.
Лиліанъ высоко подняла брови. Такія чувства превышали ея пониманіе.
— Уходъ за ногтями вѣдь дѣло другое, — сказала она съ упрекомъ. — Въ особенности, когда у человѣка такія красивыя руки. Твои руки и твои глаза прежде всего покорили меня, ты вѣдь самъ знаешь. — Она мягко вздохнула, предаваясь нѣжному воспоминанію. — Мнѣ казалось такимъ характернымъ, что ты не носишь колецъ, — вѣдь соблазнъ былъ такой близкій. Она взглянула на свои собственные пальцы, сверкавшіе драгоцѣнными камнями.
Мимолетное пріятное дѣйствіе отъ ея прикосновенія прошло. Чилькотъ отдернулъ руку и взялъ книгу, которая лежала между ними.
--«Подъ фальшивымъ флагомъ», — прочелъ онъ. — Конечно, романъ?
— Конечно, — отвѣтила она, улыбаясь. — Очень увлекательная исторія: два человѣка, которые мѣняются своими личностями.
Чилькотъ поднялся и перешелъ опять въ камину.
— Мѣняются личностями? — спросилъ онъ съ интересомъ.
— Да. Одинъ — художникъ, другой — милліонеръ. Одному хотѣлось бы испытать ощущеніе славы, а другому — ощущеніе огромнаго богатства. И они на мѣсяцъ обмѣнялись ролями. — Она засмѣялась.
Чилькотъ тоже засмѣялся.
— Какъ же они это устроили? — спросилъ онъ.
— Да я же говорю, что замыселъ нелѣпъ. Представь себѣ, что два человѣка такъ похожи другъ на друга, что ни друзья, ни прислуга не замѣчаютъ подмѣна. Вѣдь это невозможно.
Чилькотъ устремилъ глаза въ огонь.
— Да, — сказалъ онъ медленно. — Да… это кажется невозможнымъ.
— Конечно, невозможно. Бываютъ сходства, но ужъ не такія нелѣпыя.
Пока она говорила, Чилькотъ сидѣлъ, опустивъ голову; но при послѣднихъ словахъ онъ поднялъ глаза.
— Знаешь, однако, — сказалъ онъ, — я бы все-таки не сталъ такъ увѣренно утверждать это. Еще недавно я видѣлъ двухъ людей, до того похожихъ другъ на друга, что я… Ты, кажется, не вѣришь? — спросилъ онъ, видя, что Лиліанъ улыбается. — Ты думаешь, что это была игра моей фантазіи?
— Да нѣтъ же, милый, вовсе я этого не думаю. Садись и разскажи мнѣ всю эту исторію. — Она снова улыбнулась и указала на диванъ привѣтливымъ жестомъ.
Духовное равновѣсіе Чилькота пошатнулось… Въ первый разъ онъ почувствовалъ, что Лиліанъ принадлежитъ къ той недовѣрчивой, наблюдательной толпѣ, которой онъ всегда остерегался. Подъ гнетомъ этого впечатлѣнія, онъ быстро направился къ двери.
— Мнѣ нужно въ парламентъ, — сказалъ онъ. — Я опять зайду — когда буду въ лучшемъ настроеніи. Я знаю, что я сегодня несносенъ. Ты вѣдь знаешь — мои нервы. — Онъ подошелъ къ дивану и взялъ ее за руку, потомъ прикоснулся на минуту къ ея щекѣ рукой. — До свиданья, — сказалъ онъ. — Всего хорошаго тебѣ — и твоей кошкѣ. — Эти слова онъ прибавилъ шутливо, уже на порогѣ.
Къ вечеру нервное раздраженіе Чилькота дошло до высшей точки. Цѣлый день онъ съ величайшимъ усиліемъ сдерживался, чтобы не разразиться нервнымъ припадкомъ; но когда онъ очутился въ зимнихъ сумеркахъ въ палатѣ общинъ, на скамьѣ оппозиціи, то почувствовалъ, что сила сопротивленія въ немъ угасаетъ, что онъ уже не можетъ бороться съ собой. Опасенія его оправдались въ тотъ же вечеръ, когда пришелъ моментъ выступить съ интерпеляціей противъ правительства, въ связи съ устройствомъ новыхъ доковъ и съ бюджетомъ морского министерства. Тогда онъ въ первый разъ убѣдился, что муки, испытанныя имъ за послѣдніе мѣсяцы, привели къ наружнымъ, также какъ и скрытымъ явленіямъ разрушенія, что ему грозитъ невозможность продолжать свои профессіональныя занятія, что сила воли въ немъ разбита и характеръ испорченъ.
Это потрясающее для него открытіе явилось совершенно неожиданнымъ. Въ сумерки онъ еще былъ сравнительно спокоенъ, я нервность его выражалась только въ томъ, что онъ часто поправлялъ воротникъ или мѣнялъ положеніе. Но когда залу освѣтили, и онъ откинулся на своемъ сидѣньи съ закрытыми глазами, то имъ овладѣло мучительное сознаніе, что онъ сквозь закрытыя вѣки видитъ лица на противоположной сторонѣ палаты, что онъ ясно отличаетъ рядъ заспанныхъ, сочувственныхъ наблюдательныхъ глазъ. Такого ощущенія онъ никогда прежде не испытывалъ, но теперь оно всецѣло овладѣло имъ. Ему казалось, что эти взоры прямо проникаютъ вглубь его глазъ; отъ страха у него выступилъ холодный потъ на лбу. Въ эту минуту какъ разъ лидеръ его партіи, Фрэдъ, обернулся къ нему, перегнулся черезъ спинку его сидѣнья и коснулся его колѣнъ. Чилькотъ вздрогнулъ и открылъ глаза.
— Кажется… я… задремалъ? — смущенно сказалъ онъ.
Фрэдъ улыбнулся сухой любезной улыбкой.
— Это печальное признаніе для члена оппозиціи, — сказалъ онъ. — Я хотѣлъ съ вами видѣться уже утромъ, Чилькотъ. По моему, за этимъ персидскимъ инцидентомъ все-таки что-то кроется. Вамъ, крупнымъ коммерсантамъ, нужно не зѣвать.
Чилькотъ пожалъ плечами.
— Это дѣло спорное, — сказалъ онъ. — Я не вѣрю, что это серьезно. Лэкли поднесъ спячку къ пороховой бочкѣ, но получился только небольшой трескъ и много дыма.
Фрэдъ не улыбался.
— А каково настроеніе въ Варкѣ? — спросилъ онъ.
— Въ Варкѣ? — не знаю, право. За послѣднюю недѣлю я не знаю, что тамъ дѣлается. У меня столько личныхъ дѣлъ и заботъ…
Онъ чувствовалъ себя неловко отъ пытливыхъ вопросовъ своего властнаго единомышленника. Фрэдъ открылъ было ротъ, какъ бы собираясь отвѣчать, потомъ снова стиснулъ губы съ сдержаннымъ достоинствомъ и отвернулся. Чилькотъ откинулся назадъ на сидѣньи и незамѣтно провелъ рукой по лбу. Всѣ его мысли сосредоточены были на одномъ предметѣ, — и этимъ предметомъ былъ онъ самъ. Взглядъ его направился черезъ весь густо заполненный освѣщенный залъ до стеклянныхъ дверей; онъ посмотрѣлъ на своихъ коллегъ, которые сидѣли одни съ равнодушными, другіе съ внимательными лицами. Потомъ пальцы его незамѣтно скользнули въ жилетный карманъ. Обыкновенно онъ бралъ лепешки съ морфіемъ съ собой, но сегодня онъ ихъ забылъ дома. Онъ это зналъ, и все-таки продолжалъ искать, чувствуя физическое недомоганіе во всемъ тѣлѣ отъ потребности привычнаго лекарства. Онъ былъ совершенно равнодушенъ ко всему, что происходило вокругъ него, и безсознательно приподнялся на половину со своего мѣста. Господинъ, сидѣвшій рядомъ съ нимъ, поднялъ глаза.
— Не уходите, Чилькотъ, — сказалъ онъ. — Рефордъ скоро закончитъ свою болтовню.
Чилькотъ сѣлъ на свое мѣсто съ чувствомъ облегченія. Очевидно, на лицѣ его незамѣтны были слѣды его сильнаго внутренняго разстройства. Рефордъ сѣлъ на мѣсто. Послѣдовала обычная пауза и затѣмъ движеніе. Потомъ поднялся Визъ, депутатъ отъ Сальчестера.
При первыхъ словахъ оратора, Чилькотъ сталъ опять искать рукой въ жилетномъ карманѣ, и опять глаза его устремились къ входной двери. Но передъ нимъ стоялъ, высоко выпрямившись. Фрэдъ, и онъ не двигался поэтому съ мѣста.
Онъ съ величайшимъ усиліемъ вынулъ свои замѣтки и сталъ нервно разглаживать ихъ. Но какъ онъ ни вглядывался въ листы, исписанные яснымъ почеркомъ Блессингтона, онъ не могъ сообразить, что тамъ ваписано. Онъ взглянулъ въ лицо предсѣдателя, затѣмъ на лица сидѣвшихъ на министерской скамьѣ, потомъ снова откинулся. назадъ. Его сосѣдъ замѣтилъ это движеніе.
— Собираетесь съ силами для рѣчи? — спросилъ онъ.
— Нѣтъ, — торопливо отвѣтилъ Чилькотъ, — я просто чувствую себя очень скверно. Уже давно мнѣ не было такъ плохо.
Сосѣдъ внимательно посмотрѣлъ на него. — Здоровье не въ порядкѣ? — спросилъ онъ. Признанія со стороны Чилькота были большой неожиданностью.
— Нѣтъ, но эта постоянная каторжная работа — проклятая долбежка… Въ то время какъ онъ говорилъ, у него вдругъ упали силы. Онъ забылъ своего сосѣда, свое парламентское положеніе — все, кромѣ мучительной потребности, переполнявшей его тѣло м душу. Онъ едва сознавалъ, что дѣлаетъ, когда поднялся, наклонился и прошепталъ что-то за ухо Фрэду. Фрэдъ обернулся къ нему съ пытливымъ испуганнымъ видомъ, и нѣсколько разъ утвердительно кивнулъ головой. Чрезъ минуту Чилькотъ удалился съ своего мѣста неспокойными, нервными шагами. По дорогѣ съ нимъ заговаривали два-три человѣка, но онъ почти невѣжливо отстранилъ ихъ, направился къ выходу и подозвалъ кэбъ. Поѣздка на Гровноръ-Сквэръ была ужасна. Онъ все время пересаживался съ одного угла коляски въ другой. Острыя внутреннія муки усиливались съ каждой минутой промедленія, отъ каждаго движенія. Наконецъ, онъ вышелъ изъ кэба, подъѣхавъ въ дому, сошелъ, чувствуя страшную слабость во всѣхъ членахъ, быстро взбѣжалъ по лѣстницѣ и прошелъ въ свои комнаты. Онъ осторожно открылъ дверь въ спальню и зорко оглядѣлся. Свѣтъ былъ зажженъ, но комната была пуста. Съ нервнымъ возбужденіемъ, которое онъ съ трудомъ могъ превозмочь, онъ вошелъ и заперъ за собой дверь. Потомъ онъ кинулся къ стѣнному шкапу, открылъ его и взялъ съ полки пузырекъ съ лепешками. Руки его дрожали, когда онъ ставилъ пузырекъ на столъ. Мука цѣлаго дня, ужасъ послѣднихъ часовъ и конечная катастрофа — все это теперь рвалось наружу. Онъ распустилъ большую дозу морфія, чѣмъ когда-либо, быстро осушилъ стаканъ, прошелъ наискось черезъ комнату и бросился въ платьѣ на постель.
Для тѣхъ, кто живетъ въ Вэстъ-Эндѣ, Флитъ-Стритъ — пустое имя, также какъ Клифордсъ-Иннъ. И все же Клифордсъ-Иннъ примыкаетъ къ зданію суда, скрываясь въ его глубокой тѣни, какъ могила у стѣны сельскаго кладбища: такая же зеленая трава, такіе же сѣрые камни и такъ же неслышно замираютъ шаги прохожихъ.
Противъ обведеннаго рѣшеткой зеленаго садика внутри двора стоялъ домъ, въ которомъ жилъ Джонъ Лодеръ. На первый взглядъ, зданіе производило пустынное впечатлѣніе дома, занятаго только конторами, и гдѣ жизнь существуетъ только въ дневные часы. Но когда спускалась ночь, зажигались огоньки, то въ одномъ этажѣ, то гдѣ-нибудь въ другомъ, — какъ маяки трудовыхъ существованій, подающихъ другъ другу сигналы. Комнаты, въ которыхъ жилъ Джонъ Лодеръ, были въ верхнемъ этажѣ. Изъ оконъ можно было съ философскимъ спокойствіемъ глядѣть внизъ, на верхушки деревьевъ, забывая про разбитую мостовую разваливающуюся рѣшетку сквэра. На двери висѣла дощечка съ его именемъ, но она выцвѣла отъ времени, и буквы стали тѣнями самихъ себя. Весь домъ съ его пустыми стѣнами и темными лѣстницами производилъ печальное, безотрадное впечатлѣніе.
Но при входѣ во внутрь непріятное впечатлѣніе значительно смягчалось. Помѣщеніе направо въ концѣ узкаго корридора было не слишкомъ маленькое, но очень низкое. Цвѣтъ стѣны, какъ и дощечки на двери, былъ грязный, полъ былъ голый, безъ ковра. Посреди комнаты стоялъ прекрасный старый столъ изъ временъ Кромвеля; на простыхъ полкахъ и на каминѣ стояло нѣсколько очень цѣнныхъ книгъ — большей частью политическаго и историческаго содержанія. На окнахъ не было занавѣсей; на столѣ стояла обыкновенная рабочая лампа подъ зеленымъ абажуромъ. Видно было, что тутъ живетъ человѣкъ, у котораго мало привязанности къ вещамъ и еще меньше радостей въ жизни, человѣкъ, который существуетъ потому, что онъ живъ, и который работаетъ потому, что онъ долженъ работать.
На третій вечеръ послѣ туманной ночи, Джонъ Лодеръ сидѣлъ у письменнаго стола при свѣтѣ лампы подъ зеленымъ абажуромъ. На среднемъ столѣ стояли остатки скромнаго ужина; въ каминѣ горѣлъ небольшой огонь.
Послѣ того, какъ Лодеръ писалъ часа два, онъ отодвинулъ стулъ и выпрямилъ окоченѣлые пальцы. Потомъ онъ зѣвнулъ, поднялся и медленно прошелся по комнатѣ. Подойдя въ камину, онъ взялъ трубку, положенную тамъ, и немного табаку изъ ящика, стоявшаго за книгами. Лицо его было усталое и разстроенное, какъ часто у людей, которые долго работали надъ чѣмъ-нибудь, совершенно чуждымъ имъ по духу. Онъ растеръ табакъ въ рукахъ, медленно набилъ трубку и закурилъ. Въ эту минуту вниманіе его было возбуждено шагами, гулко раздававшимися по лѣстницѣ безъ ковра. Онъ поднялъ голову и сталъ прислушиваться.
Шаги остановились. Онъ слышалъ, какъ кто-то зажегъ спичку. Посѣтитель, очевидно, не былъ знакомъ съ домомъ. Потомъ его шаги снова зашаркали и остановились передъ дверью Лодера. На лицѣ Лодера выразилось величайшее изумленіе, и онъ отложилъ трубку. Когда незнакомецъ постучалъ, онъ спокойно прошелъ черезъ комнату и отворилъ ему дверь. Въ корридорѣ было темно, и посѣтитель невольно отступилъ, увидавъ яркій свѣтъ въ комнатѣ.
— Мистеръ Лодеръ? — спросилъ онъ. Потомъ онъ вдругъ смущенно улыбнулся, точно извиваясь. — Простите, — сказалъ онъ. — Свѣтъ меня слегка ослѣпилъ. Я не сразу увидѣлъ, что это вы.
Лодеръ, вопреки своей обычной несообразительности, сразу узналъ голосъ своего страннаго знаковаго, встрѣченнаго въ туманную ночь.
— Ахъ, такъ это вы! — сказалъ онъ. — Пожалуйте. — Голосъ его звучалъ холодно. Его, видимо, удивляло, что снова воскресло полузабытое событіе. И удивленіе его было, повидимому, не изъ пріятныхъ. Онъ медленно подошелъ къ камину, и гость его послѣдовалъ за нимъ.
Пришедшій имѣлъ нервный, возбужденный видъ. — Простите, что я являюсь въ неподходящій часъ, — сказалъ онъ. — Но мое время не принадлежитъ исключительно мнѣ самому.
Лодеръ сдѣлалъ успокаивающее движеніе рукой. — Да кто господинъ своего времени? — спросилъ онъ. Это замѣчаніе придавало бодрости Чилькоту, и онъ тоже приблизился къ огню. До этой минуты онъ избѣгалъ глядѣть Лодеру въ лицо. Но теперь онъ поднялъ глаза, и опять — какъ онъ ни былъ подготовленъ — отшатнулся при видѣ необычайнаго сходства. Тутъ, въ бѣдно обставленной и плохо освѣщенной комнатѣ, сходство казалось еще болѣе удивительнымъ, чѣмъ въ таинственномъ покровѣ туманной ночи.
— Я прошу прощенія, — сказалъ онъ. — Мое ощущеніе чисто физическое, — я невольно выражаю свое изумленіе.
Лодеръ усмѣхнулся. Легкое неуваженіе, которое Чилькотъ вызвалъ у него при первой встрѣчѣ, теперь еще усилилось, и къ нему присоединилось другое ощущеніе, не совсѣмъ для него ясное. Этотъ человѣкъ производилъ впечатлѣніе такой слабости, такого непостоянства, — а между тѣмъ онъ былъ странной каррикатурой его собственнаго «я».
— Сходство, дѣйствительно, поражающее, — сказалъ онъ. — Но все же нечего терять изъ-за него душевное равновѣсіе. Подойдите ближе въ огню. Что васъ привело сюда? Любопытство?
У камина стояло деревянное кресло. Онъ жестомъ указалъ на него, и потомъ снова взялъ въ руку дымящуюся трубку. Чилькотъ исподтишка смотрѣлъ на него и сѣлъ на указанное мѣсто.
— Сходство необычайное, — сказалъ онъ, точно не будучи въ состояніи разстаться съ этой мыслью.
Лодеръ оглянулся.
— Да, это очень бросается въ глаза, — сказалъ онъ, и прибавилъ другимъ тономъ: — Не хотите ли курить?
Чилькотъ сталъ вынимать папироску, но Лодеръ предупредилъ его и, взявъ ящикъ съ камина, протянулъ ему.
— Это единственная роскошь, которую я себѣ позволяю, — насмѣшливо сказалъ онъ. — Мои средства позволяютъ мнѣ только одну какую-нибудь прихоть, и я, кажется, сдѣлалъ мудрый выборъ. Это вѣдь единственный порокъ, который не обходится слишкомъ дорого. — Онъ пытливо взглянулъ на лицо, такъ комично похожее на его собственное, зажегъ свернутую бумажку и передалъ ее своему посѣтителю. Чилькотъ погладилъ свою папироску и нагнулся впередъ. При свѣтѣ горящей бумаги черты его имѣли напряженный и выжидающій видъ. Но Лодеръ замѣтилъ, что губы его не вздрогнули, какъ въ первый разъ, когда онъ ему предложилъ огонь для папироски.
— Что вы хотите выпить? Или, лучше сказать, не хотите ли стаканъ виски? — спросилъ онъ. — Ничего другого у меня нѣтъ. Роскошь гостепріимства мнѣ, къ несчастію, недоступна.
— Я рѣдко пью, — отвѣтилъ Чилькотъ, покачавъ головой. — Но вы, пожалуйста, не стѣсняйтесь изъ-за меня.
— Я выпиваю разъ въ сутки что-нибудь, — обыкновенно въ два часа ночи, когда заканчиваю работу. Одинокій человѣкъ долженъ слѣдить за собой.
— Вы работаете до двухъ часовъ?
— До двухъ, — иногда и до трехъ.
Чилькотъ взглянулъ въ сторону письменнаго стола.
— Пишете? — спросилъ онъ.
Лодеръ утвердительно кивнулъ головой.
— Книги? — спросилъ Чилькотъ, и голосъ его слегка дрогнулъ отъ ожиданія.
Лодеръ горько засмѣялся.
— Нѣтъ, не книги, — сказалъ онъ.
Чилькотъ откинулся въ креслѣ и провелъ рукой по лбу. Онъ едва могъ скрыть радость, вызванную словами Лодера.
— Въ чемъ же заключается ваша работа?
Лодеръ отвернулся.
— Не спрашивайте, — коротко сказалъ онъ. — Когда у человѣка есть одна только способность, и эту способность не въ чемъ проявить, то все остальное ни къ чему не ведетъ. Я обрабатываю чужое поле: тяжелый трудъ и малое вознагражденіе.
Онъ стоялъ спиной къ огню и смотрѣлъ своему посѣтителю прямо въ лицо; въ его манерѣ держаться была странная смѣсь гордости, упрямства и безнадежности.
Чилькотъ опять нагнулся нѣсколько впередъ.
— Почему вы говорите о себѣ въ такихъ выраженіяхъ? Вѣдь вы человѣкъ образованный и воспитанный? — Онъ предлагалъ эти вопросы, напряженно ожидая отвѣта.
— Что значитъ образованность и воспитаніе? — спросилъ Лодеръ со смѣхомъ. —Этимъ въ Лондонѣ мостовыя мостить можно. Что значитъ хорошее воспитаніе? Придворное платье, которое требуется при представленія королю, — парикъ и мантія для адвоката. Но развѣ парикъ и мантія всегда означаютъ знаніе дѣла? Развѣ придворное платье обозначаетъ и королевскую милость? Нѣтъ, воспитаніе и образованіе не играютъ никакой роли. Все дѣло — въ благопріятныхъ условіяхъ. Вы бы должны были это знать.
Чилькотъ неспокойно задвигался въ креслѣ.
— Сколько горечи въ вашихъ словахъ! — сказалъ онъ.
Лодеръ поднялъ глаза.
— Гораздо больше горечи въ моихъ мысляхъ, — и это хуже. Я одинъ изъ тѣхъ несчастныхъ, которые ждали денегъ, и потому не выбрали никакой профессіи, не избрали себѣ даже какого-нибудь занятія… у нихъ поэтому нѣтъ ничего, за что можно было бы ухватиться при кораблекрушеніи, — ихъ теченіе неминуемо выгоняетъ въ открытое море. Я вѣдь васъ ночью предупреждалъ, что не слѣдуетъ направлять корабль въ мою сторону; я — разбитый корабль, который носится по волнамъ.
У Чилькота вспыхнули глаза.
— Вамъ, кажется, плохо пришлось отъ людей? — спросилъ онъ. — Проигрались вы въ сношеніяхъ съ другими?
— Другіе играли. Я только пострадалъ отъ результатовъ чужой игры.
— И очень?
— Вмѣсто восьмидесяти тысячъ фунтовъ, у меня осталось около восьмисотъ.
— И какъ же вы съ этимъ примирились? — невольно спросилъ Чилькотъ.
— Мнѣ было тогда двадцать-пять лѣтъ, я былъ полонъ надеждъ и очень самонадѣянъ. Но въ жизни нѣтъ мѣста ни для того, ни для другого.
— А ваша семья?
— Моего послѣдняго родственника я потерялъ одновременно съ моимъ состояніемъ.
— А ваши друзья?
Лодеръ отложилъ трубку.
— Я вѣдь уже говорилъ — мнѣ было тогда двадцать-пять лѣтъ. Вѣдь это все объясняетъ. Я никогда не думалъ о томъ, что будетъ, — не вѣрилъ, что перемѣна денежныхъ обстоятельствъ можетъ измѣнить мою жизнь. Словомъ, мнѣ было двадцать-пять лѣтъ. — Онъ улыбнулся. — Когда выяснилось мое положеніе, я продалъ все, оставивъ себѣ только столъ и нѣсколько книгъ. Я надѣлъ простое платье и отпустилъ бороду. Потомъ я положилъ весь мой капиталъ въ карманъ и повернулъ спину Англіи, ни съ кѣмъ не прощаясь.
— На сколько времени?
— Лѣтъ на шесть. Въ это время я объѣздилъ половину Европы и добрую часть Азіи.
— А потомъ?
— А потомъ я опять сбрилъ бороду, вернулся въ Лондонъ и взялъ имущество, которое скопилъ себѣ.
Любопытство Чилькота не то обижало, не то сердило его. Но Чилькотъ сидѣлъ неподвижно и смотрѣлъ на него въ упоръ. Рѣзкая опредѣленность личности Лодера и незначительность достигнутыхъ имъ результатовъ приводили его въ изумленіе. Лодеръ это замѣтилъ.
— Вы, очевидно, спрашиваете себя, зачѣмъ я собственно явился на свѣтъ? — быстро спросилъ онъ. — Иногда я самъ спрашиваю себя объ этомъ.
При этихъ словахъ что-то измѣнилось въ лицѣ Чилькота. Онъ приподнялся наполовину, потомъ снова опустился въ кресло.
— У васъ нѣтъ друзей? — спросилъ онъ. — Ваша жизнь не имѣетъ для васъ никакой цѣнности?
Лодеръ поднялъ голову.
— Я зналъ, что произведу на васъ такое впечатлѣніе.
— Такъ вы совершенно свободный человѣкъ?
— Человѣкъ, который работаетъ для насущнаго хлѣба, не свободенъ. Еслибы дѣло обстояло иначе, я бы, можетъ быть, шелъ вашими путями — участвовалъ бы въ законодательной и правительственной жизни. Было время, когда мои надежды направлены были въ эту сторону. Но мои надежды, также какъ и многое чисто матеріальное, относятся уже къ прошлому.
Онъ остановился и посмотрѣлъ на своего гостя.
Перемѣна въ Чилькотѣ обозначилась тѣмъ временемъ еще болѣе рѣзко. Онъ опять сталъ мять папироску въ рукахъ, брови опустились книгу и губы дрожали отъ внутренняго волненія. Съ минуту онъ сидѣлъ тихо, избѣгая взгляда Лодера; потомъ онъ вдругъ собрался съ духомъ и посмотрѣлъ ему прямо въ лицо.
— А что, еслибы оказалось, что у васъ есть будущее, несмотря на то, что есть и прошедшее?
Съ минуту царило глубокое молчаніе. Потомъ, среди ночной тишины, съ трехъ башенъ пробило одиннадцать часовъ, и бой ихъ вызвалъ отзвуки другихъ башенныхъ часовъ, громкихъ или слабыхъ, ясныхъ или оглушительно-громкихъ. Чилькотъ вздрогнулъ. Точно охваченный неотразимымъ порывомъ, онъ снова заговорилъ:
— Вы, вѣроятно, считаете меня сумасшедшимъ? — началъ онъ.
Лодеръ вынулъ трубку изо рта.
— Я не дѣлаю такихъ быстрыхъ заключеній, — сказалъ онъ спокойно.
Нѣсколько времени Чилькотъ смотрѣлъ на него молча, точно стараясь угадать его мысли, а потомъ снова заговорилъ:
— Послушайте, что я вамъ скажу. Я пришелъ сегодня сдѣлать вамъ одно предложеніе. Когда вы узнаете, въ чемъ дѣло, вы прежде всего будете смѣяться, — я тоже сначала смѣялся. Потомъ вы — какъ и я — поймете возможность того, о чемъ я говорю, и тогда… — онъ остановился и оглянулся въ комнатѣ — и тогда вы согласитесь, какъ и я…
Онъ такъ торопливо говорилъ, что слова его звучали едва понятно. Лодеръ невольно взглянулъ на него съ удивленіемъ, но онъ движеніемъ руки побудилъ его къ молчанію. Упрямая рѣшимость отпечатлѣлась на его лицѣ, какъ иногда у слабыхъ людей.
— Прежде чѣмъ продолжать говорить, я замѣчу прежде всего, что я не сошелъ съ ума и не пьянъ. — Онъ въ первый разъ взглянулъ прямо въ лицо Лодеру неспокойнымъ взглядомъ. — Я совершенно трезвъ… и совершенно въ своемъ умѣ.
Лодеръ попытался опять что то сказать, но Чилькотъ снова остановилъ его.
— Дайте мнѣ договорить. Вы мнѣ разсказали кое-что изъ своей жизни. Я теперь разскажу вамъ про себя. Вы — первое человѣческое существо, которому я могу довѣриться. Вы говорите, что вамъ другіе испортили жизнь, а я — и это еще болѣе непоправимо — имѣлъ наибольшіе шансы въ жизни — и все загубилъ.
Послѣдовала напряженная пауза. Лодеръ вопросительно поднялъ голову.
— Морфій? — спокойно спросилъ онъ.
Чилькотъ повернулся къ нему съ выраженіемъ ужаса.
— Откуда вы знаете?
Лодеръ усмѣхнулся.
— Я догадываюсь, — сказалъ онъ. — Да это не трудно; вы сами мнѣ все или почти все сказали тогда, во время тумана, когда мы говорили о Лексингтонѣ. Въ тотъ вечеръ вы были нервно настроены, и я… быть можетъ, одинокая жизнь обостряетъ въ людяхъ наблюдательность. — Онъ улыбнулся.
Чилькотъ опустился снова на стулъ и провелъ рукой по лбу. Лодеръ наблюдалъ за нимъ нѣсколько времени, потомъ сказалъ сухимъ тономъ:
— Почему вы не бросаете этой привычки? Вы еще молодой человѣкъ. Бросьте, пока не поздно.
На лицѣ его не выражалось никакого участія, и вопросъ его прозвучалъ рѣзко.
Чилькотъ взглянулъ на него. Отъ его упрека онъ еще больше поблѣднѣлъ и казался очень больнымъ и усталымъ отъ возбужденія.
— Говорите хоть до скончанія вѣка, — это все равно напрасно, — раздраженно сказалъ онъ. — Изъ этого фазиса я вышелъ уже, по крайней мѣрѣ, лѣтъ шесть.
— Зачѣмъ вы пришли сюда? — сердито сказалъ Лодеръ. — Я не умѣю проливать слезъ участія.
— Мнѣ слезъ участія и не нужно. — Чилькотъ поднялся. Онъ былъ еще возбужденъ, но смогъ сдержаться. — Мнѣ нужно нѣчто гораздо болѣе важное, чѣмъ участіе, и я готовъ за это заплатить.
Лодеръ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него.
— У меня нѣтъ ничего, что для васъ имѣло бы цѣну хотя пяти фунтовъ, — холодно отвѣтилъ онъ. — Вы или заблуждаетесь, или… вы отнимаете у меня время.
Чилькотъ нервно засмѣялся.
— Подождите минутку. Пожалуйста, подождите. Я только объ этомъ васъ прошу. Я хотѣлъ бы описать вамъ мое положеніе, — это легко сдѣлать въ нѣсколькихъ словахъ. Мой отецъ родомъ изъ Вэстморлэнда. Дѣдъ мой былъ однимъ изъ первыхъ людей высшаго класса, понявшихъ, что будущность принадлежитъ торговлѣ. Онъ поэтому отрубилъ свою маленькую вѣточку отъ большого семейнаго древа и двинулся на югъ въ Варкъ, чтобы тамъ вступить въ кораблестроительную фирму. Тридцать лѣтъ спустя, онъ умеръ главой одной изъ самыхъ крупныхъ англійскихъ фирмъ, женившись на дочери своего прежняго принципала. Отцу моему было двадцать-четыре года, и онъ еще учился въ Оксфордѣ, когда ему досталось наслѣдство. Онъ первымъ дѣломъ отказался отъ энергичнаго жизненнаго направленія моего дѣда и вернулся на прежній путь. Онъ возвратился на сѣверъ и возобновилъ старыя семейныя связи. Онъ женился на своей кузинѣ. Когда такимъ образомъ возстановился прежній престижъ Чилькотовъ, и онъ могъ поддерживать его деньгами, пріобрѣтенными торговлей, онъ сталъ служить честолюбивой мечтѣ своей жизни. Она заключалась въ томъ, чтобы стать депутатомъ консервативной партіи отъ Истъ-Варка. Добиться этого было очень трудно, но онъ все-таки вышелъ побѣдителемъ, благодаря и своему личному вліянію, и своимъ связямъ. Онъ былъ аристократъ, но въ то же время и опытный дѣловой человѣкъ. Это была комбинація, имѣвшая большой успѣхъ у низшихъ классовъ. Въ парламентѣ онъ никогда не игралъ видной роли, но былъ опорой для своей партіи въ Варкѣ. Тамъ и до сихъ поръ его имя пользуется большимъ почетомъ.
— Вы говорите о Робертѣ Чилькотѣ, — сказалъ Лодеръ. — Я о немъ слышалъ. Онъ былъ прекрасный, честный человѣкъ, очень твердый въ своихъ дѣйствіяхъ, нѣсколько ограниченный, но цѣнный членъ своей партіи, благодаря своей выдержанности и стойкости. Вы имѣете полное основаніе гордиться своимъ отцомъ.
Чялькотъ громко разсмѣялся.
— Какъ легко мы судимъ, — сказалъ онъ, — когда рѣчь идетъ не о насъ самихъ! — Отецъ мой, можетъ быть, былъ дѣйствительно великолѣпный человѣкъ, но онъ все таки напрасно оставилъ мнѣ въ наслѣдство свое общественное положеніе.
Взглядъ Лодера выразилъ удивленіе.
— Неужели вы не понимаете, что я хочу сказать? Когда отецъ умеръ, меня выбрали депутатомъ отъ Истъ-Варка. Вы скажете, что я могъ отказаться, если не чувствовалъ склонности занять это мѣсто, — но я васъ увѣряю, что никакъ не могъ этого сдѣлать. Всѣ мѣстные интересы — политическіе и коммерческіе — зависѣли отъ того, чтобы кандидатомъ былъ непремѣнно Чилькотъ. Я поступилъ такъ, какъ на моемъ мѣстѣ поступили бы восемь человѣкъ изъ десяти, — я поддался давленію.
— Это было хорошее начало для того, чтобы сдѣлать карьеру.
— Въ тюрьмахъ всегда широкія ворота. — Чилькотъ иронически засмѣялся. — Это было шесть лѣтъ тому назадъ. Уже за четыре года до того я пріучился къ морфію. Но до смерти моего отца я еще сохранялъ полную власть надъ собой, — или воображалъ, что это такъ. Чувствуя на себѣ новую отвѣтственность, я въ теченіе первыхъ волнующихъ стычекъ политической борьбы почтя совсѣмъ отказался отъ морфія. Первые мѣсяцы послѣ моего вступленія въ парламентъ я очень усердно работалъ. Я даже, кажется, произнесъ рѣчь, за которую на меня стали возлагать большія надежды, какъ на будущаго вліятельнаго политика. — Онъ опять презрительно засмѣялся. — Я даже женился.
— Да неужели?
— Да, представьте себѣ. Я женился на дѣвушкѣ девятнадцати лѣтъ, воспитанницѣ одного крупнаго государственнаго человѣка. Это была блестящая партія — въ политическомъ и общественномъ отношеніяхъ. Но бракъ не оказался особенно удачнымъ; я не былъ созданъ для любви. Затѣмъ, мнѣ была противна свѣтская жизнь, а кромѣ того мнѣ надоѣла работа. Одно только дѣлало мнѣ жизнь сносной — морфій. Черезъ полгода это для меня вполнѣ выяснилось.
— А ваша жена?
— Моя жена ничего объ этомъ не знала — и теперь понятія не имѣетъ. Но политическая жизнь — каторга политической жизни — окончательно меня губитъ. — Онъ остановился, а потомъ снова быстро заговорилъ, прерывистымъ тономъ: — Вы не представляете себѣ, какая адская мука всегда сидѣть на одномъ и томъ же мѣстѣ, видѣть изо дня въ день одни и тѣ же лица и при этомъ постоянно думать о томъ, чтобы не выдать себя.
— Вы вѣдь можете когда угодно отказаться отъ своего мѣста въ парламентѣ.
— Отказаться? Вы считаете это возможнымъ? — Чилькотъ громко расхохотался. — Вы, очевидно, не имѣете представленія о партійномъ гнетѣ въ такомъ мѣстѣ, какъ Варкъ. Уже разъ двадцать я собирался бросить все къ чорту. Въ прошломъ году даже я разъ написалъ конфиденціально Валю, одному изъ главныхъ тамошнихъ дѣятелей, и намекнулъ ему о томъ, что у меня пошатнулось здоровье. Черезъ два часа послѣ полученія моего письма, онъ уже былъ у меня въ кабинетѣ. Будь я въ это время въ Гренландіи, онъ съ той же поспѣшностью и рѣшительностью отправился бы за мной туда. — Нѣтъ, — выйти изъ парламента немыслимо въ моемъ положеніи.
Лодеръ опустилъ глаза.
— Понимаю, — сказалъ онъ медленно. — Понимаю.
— Тогда вы поймете и другое — невозможную трудность, обособленность моего положенія. Два-три года тому назадъ, я еще могъ это выносить. Но теперь мнѣ становится тяжелѣе съ каждымъ мѣсяцемъ. И наконецъ долженъ наступить день, когда… когда… — онъ сталъ медлить — когда мнѣ будетъ невозможно оставаться на моемъ посту.
Лодеръ молчалъ.
— Физически невозможно, — взволнованно повторялъ Чилькотъ. — До сихъ поръ я могъ до извѣстной степени разсчитывать на себя, полагаться на свои силы. Но вчерашній день былъ для меня ударомъ, — вчера я понялъ, что… что… — онъ опять запнулся въ нерѣшительности — что уже перешелъ черту, за которой нельзя полагаться на себя.
Наступило неловкое молчаніе. Лодеръ, чтобы скрыть свое смущеніе, вернулся къ камину и началъ поправлять огонь, который сталъ потухать.
Чилькотъ былъ сильно возбужденъ; онъ пошелъ за Лодеромъ и сталъ подлѣ него.
— Ну и что же? — спросилъ онъ, опустивъ глаза.
Лодеръ опять медленно выпрямился.
— Что же? — повторилъ онъ, наблюдая, за своимъ гостемъ. — Я могу только сказать, что ваша исторія очень своеобразна, и что я польщенъ вашимъ довѣріемъ.
Въ его голосѣ послышалась намѣренная холодность.
— Вамъ нечего сказать мнѣ?
Чилькотъ не замѣтилъ этого оттѣнка въ голосѣ. Онъ выступилъ на шагъ впередъ и коснулся рукава Лодера.
— Я уже не могу полагаться на самого себя, — повторилъ онъ. — И я хочу имѣть кого-нибудь другого, на кого я могъ бы положиться. Я хочу сохранить свое положеніе въ глазахъ свѣта и все же оставаться свободнымъ…
Лодеръ невольно отступилъ на нѣсколько шаговъ. На его лицѣ презрѣніе еще боролось съ изумленіемъ.
Чилькотъ поглядѣлъ на него.
— По удивительной случайности, — сказалъ онъ, — вы можете сдѣлать для меня то, чего ни одинъ другой человѣкъ на свѣтѣ не могъ бы сдѣлать. Эту мысль внушила мнѣ одна книга: въ ней разсказывается о двухъ людяхъ, обмѣнявшихся своими личностями. Вначалѣ я ничего нужнаго мнѣ въ этомъ замыслѣ не нашелъ. Но сегодня утромъ, когда я послѣ вчерашняго фіаско лежалъ еще совсѣмъ больной въ постели, эта мысль овладѣла мной какъ откровеніе. Это можетъ быть, дѣйствительно, спасеніемъ для меня — и вы можете извлечь изъ этого пользу. Я вовсе не хочу васъ обидѣть, — ради Бога, не думайте этого!
Лодеръ ничего не отвѣтилъ, освободился отъ прикосновенія Чилькота и подошелъ снова въ письменному столу. Въ немъ боролись гнѣвъ, гордость и — противъ воли — невольный интересъ къ словамъ Чилькота. Онъ сѣлъ, оперся руками о столъ и охватилъ голову руками. То, что говорилъ Чилькотъ, было явное безуміе, — но, послѣ пяти лѣтъ благоразумія, безуміе его привлекало. Наперекоръ разсудку, эта мысль завлекала его. Черезъ минуту гордость и гнѣвъ отступили, благоразуміе снова взяло верхъ и возстановило равновѣсіе.
— Вы предлагаете мнѣ, — медленно сказалъ онъ, — чтобы я — въ виду нашего сходства — продалъ себя, предоставивъ вамъ дѣлать что угодно, — и чтобы я сдѣлался вашимъ замѣстителемъ, — куклой въ вашихъ рукахъ.
Чилькотъ покраснѣлъ.
— Вы слишкомъ ясно выражаетесь, — это непріятно.
— Но вѣдь я вѣрно понялъ смыслъ вашихъ словъ?
— Въ общихъ чертахъ вѣрно.
Лодеръ кивнулъ головой въ внакъ согласія.
— Въ такомъ случаѣ я совѣтую вамъ пойти домой, — сказалъ онъ. — Вы съ ума сошли.
Чилькотъ взглянулъ ему прямо въ глаза, и когда ихъ взгляды встрѣтились, Лодеръ долженъ былъ сознаться, что хотя у собесѣдника его былъ взволнованный видъ, все же въ чертахъ его не было и слѣда безумія.
— Я хочу вамъ сдѣлать одно предложеніе, — нервно сказалъ Чилькотъ. — Согласны вы его выслушать?
Лодеръ смолкъ на минуту и задумался. Чилькотъ воспользовался паузой и снова заговорилъ.
— Въ общемъ то, о чемъ я васъ прошу, очень просто. Я прошу васъ взять на себя на недѣлю или на двѣ мою ежедневную работу — когда я почувствую, что мнѣ необходимъ отдыхъ, что у меня изсякли силы для борьбы противъ себя. Моя работа очень легка для человѣка съ вашими способностями и вашимъ умомъ, — а плата будетъ такая, какую вы сами назначите.
Въ пылу разговора онъ подошелъ въ самому столу и сталъ подлѣ Лодера.
— Дайте мнѣ, по крайней мѣрѣ, отвѣтъ. Я вѣдь сказалъ вамъ — я не пьянъ и вполнѣ въ своемъ умѣ.
Лодеръ сердито собиралъ въ кучу разбросанныя по столу бумаги.
— Только сумасшедшій можетъ сдѣлать такое предложеніе, — отвѣтилъ онъ рѣзво и сухо.
— Почему?
Лодеръ хотѣлъ быстро отвѣтить ему, во страннымъ образомъ не находилъ словъ.
— Я хочу только сказать, что все это — совершенно невыполнимо.
Чилькотъ ближе подошелъ къ нему.
— Почему? — повторилъ онъ.
— Да это просто немыслимо. Этого нельзя будетъ провести въ теченіе двѣнадцати часовъ.
Чилькотъ схватилъ его за руку. — Почему? — допрашивалъ онъ: — почему? Назовите мнѣ хоть одинъ неопровержимый доводъ.
Лодеръ отстранилъ его прикосновеніе и засмѣялся, но съ нѣкоторымъ волненіемъ. Вся сцена смутила его обычное благоразуміе. Все таки, его конечный отвѣтъ прозвучалъ твердо и рѣшительно.
— Если дѣло идетъ о доводахъ, — сказалъ онъ, — то я могъ бы назвать ихъ цѣлую сотню, будь у меня время. Представьте себѣ, что я принялъ ваше предложеніе. Я начинаю замѣщать васъ въ вашемъ домѣ, — скажемъ, — въ обѣденный часъ. Вашъ слуга подаетъ мнѣ вашъ фракъ — вотъ уже первая возможность подозрѣнія. Этотъ человѣкъ знаетъ васъ уже, быть можетъ, много лѣтъ, — знаетъ всякую подробность вашей внѣшности, каждый оттѣнокъ вашего голоса, — гораздо точнѣе, чѣмъ вы сами. Нѣтъ ничего болѣе зоркаго, чѣмъ глазъ слуги.
— Объ этомъ я уже думалъ. Я могу перемѣнить слугу и секретаря. Если дѣло будетъ рѣшено, то я приму самыя рѣшительныя мѣры.
Лодеръ взглянулъ на него съ изумленіемъ. Въ этомъ безуміи было больше методичности, чѣмъ онъ воображалъ себѣ. Тогда у него явилась другая мысль, и онъ снова засмѣялся.
— Но одно вы забыли, — сказалъ онъ. — Вы не можете вѣдь удалить вашу жену?
— Моя жена не въ счетъ.
Лодеръ опять засмѣялся. — Простите, но я съ этимъ не могу согласиться. Осложненія вышли бы по меньшей мѣрѣ… по меньшей мѣрѣ… — Онъ остановился.
Сдерживаемая раздражительность Чилькота вдругъ вырвалась наружу. — Послушайте! — воскликнулъ онъ: — все это вовсе не шутка. Не придавайте комичнаго вида моему предложенію. Для меня это глубоко важно.
Лодеръ ничего не отвѣтилъ.
— Обдумайте все это еще разъ какъ можно точнѣе, прежде чѣмъ рѣшительно отказать мнѣ. — Въ голосѣ Чилькота звучала настойчивость.
Одну минуту Лодеръ сидѣлъ неподвижно, потомъ онъ вскочилъ и отодвинулъ стулъ.
— Довольно. Вы не знаете, что говорите. То, что вы женаты, дѣлаетъ всю эту комбинацію невозможной. Развѣ вы не видите?
Чилькотъ опять схватилъ его за руку. — Вы невѣрно поняли меня, — сказалъ онъ. — Положеніе дѣлъ иное, чѣмъ вы представляете себѣ. Я повторяю вамъ, что мы, моя жена и я, — чужіе другъ для друга. Она идетъ по своей дорогѣ, я — по своей. У каждаго изъ насъ свои друзья, свои знакомые, свои отдѣльныя комнаты. Бракъ, какъ таковой, не существуетъ между нами. Мы иногда встрѣчаемся за обѣденнымъ столомъ, и бываемъ вмѣстѣ въ обществѣ, для соблюденія внѣшнихъ приличій. Кромѣ этого у насъ ничего нѣтъ. Если вы замѣстите меня въ жизни, то никто не будетъ предъявлять на васъ меньше правъ, чѣмъ Ева, — это я вамъ обѣщаю. — Онъ улыбнулся съ неувѣреннымъ видомъ.
Лицо Лодера оставалось неподвижнымъ. — Даже если это и такъ, — отвѣтилъ онъ, — то все таки ваше предложеніе неосуществимо.
— Почему?
— А парламентъ? Тамъ вѣдь это невозможно было бы провести. Тамъ люди сталкиваются такъ же близко, какъ въ клубѣ.
— Возможно, возможно, — возразилъ Чилькотъ съ короткимъ нервнымъ смѣхомъ. — Но во всякомъ клубѣ есть среди членовъ какой-нибудь чудакъ. Я радъ, что вы коснулись этого пункта. Я уже издавна напалъ на мысль разыгрывать человѣка со странностями, — для прикрытія многаго другого. Чѣмъ полезнѣе это для меня, тѣмъ чаще я этимъ пользуюсь. Увѣряю васъ, что если вы завтра сядете въ парламентѣ на мое мѣсто и въ теченіе цѣлаго дня ни разу не кивнете головой никому, и не скажете ни слова, — то, въ виду нашего внѣшняго сходства, никто не найдетъ въ этомъ ничего подозрительнаго. Точно также вы могли бы, замѣщая меня, внести предложеніе, голосовать, или даже держать рѣчь, если вамъ вздумается…
При этомъ словѣ Лодеръ невольно обернулся къ нему. На одинъ едва замѣтный моментъ исчезла холодность его тона и выраженіе его лица измѣнилось. Чилькотъ замѣтилъ эту перемѣну и оживился.
— Почему же нѣтъ? — сказалъ онъ. — У васъ вѣдь были мечты, направленныя въ эту сторону. Почему же вамъ не осуществить ихъ?
— И потомъ съ вершины упасть… въ лужу? — Лодеръ со смѣхомъ покачалъ отрицательно головой.
— Лучше жить одинъ день, чѣмъ прозябать цѣлую жизнь.
Голосъ Чилькота дрожалъ отъ надежды. Онъ еще разъ коснулся руки Лодера. На этотъ разъ Лодеръ не отстранилъ его; онъ даже не замѣтилъ прикосновенія.
— Послушайте! — Пальцы Чилькота крѣпче ухватились за него. — Вы говорили прежде о благопріятныхъ условіяхъ, создающихъ въ жизни все. Вотъ вамъ открывается теперь случай очутиться въ положеніи, когда можно проявить свое личное вліяніе. Вы можете осуществить все, о чемъ прежде мечтали.
Лодеръ поднялъ голову. — Это нелѣпо! — воскликнулъ онъ. — Нелѣпо. Такая комедія немыслима.
— Въ этомъ — нашъ главный шансъ на успѣхъ. Подозрѣніе является у людей только тогда, когда они знаютъ прецеденты. Я васъ прошу только обдумать это, — только обдумать. Вѣдь если есть опасность, то главнымъ образомъ для меня. По вашимъ же словамъ, вамъ нечего терять.
Лодеръ засмѣялся.
— Обѣщайте мнѣ обдумать это, и тогда я уйду.
— Нѣтъ, не обѣщаю.
— Телеграфируйте мнѣ ваше рѣшеніе завтра утромъ. Я сегодня не принимаю отвѣта.
— Почему? — спросилъ Лодеръ.
— Потому, что я знаю людей, и знаю, что значитъ искушеніе. Мы всѣ бываемъ сильны, пока не коснутся чувствительнаго мѣста; тогда мы отступаемъ. У одного это морфій, у другого — честолюбіе. Въ обоихъ случаяхъ вопросъ только во времени. Онъ иронически засмѣялся и протянулъ ему руку. — Мой адресъ вѣдь есть у васъ. До свиданья.
Лодеръ коротко пожалъ ему руку. — Прощайте! — сказалъ онъ, подчеркивая это слово. Потомъ онъ прошелъ черезъ комнату и открылъ дверь. — Прощайте! — повторилъ онъ, когда Чилькотъ прошелъ мимо него.
Но Чилькотъ остановился на порогѣ. — До свиданья! — поправилъ онъ.
Лодеръ держалъ руку на ручкѣ двери, пока не затихли шаги посѣтителя. Потомъ онъ спокойно заперъ дверь и оглянулся въ комнатѣ. Нѣсколько времени онъ стоялъ неподвижно и какъ бы оцѣнивалъ предметы, окружавшіе его. Потомъ онъ медленно подошелъ къ полкѣ, взялъ книгу подъ заглавіемъ: «Руководство для парламентскихъ дѣятелей», сѣлъ къ письменному столу и поправилъ свѣтъ лампы.
Все слѣдующее утро Чилькотъ провелъ въ лихорадочномъ возбужденіи, то возгараясь надеждой, то дрожа отъ страха. Онъ брался то за то, то за другое, чтобы провести время, и сейчасъ же все бросалъ. Онъ два раза доѣзжалъ до Клифордсъ-Инна, но каждый разъ у него не хватало духу войти; онъ возвращался на Гровноръ- Скверъ и тамъ съ грустью узнавалъ, что отвѣта отъ Лодера еще нѣтъ.
Онъ былъ въ мучительномъ состояніи духа, но въ общемъ все-таки состояніе его было лучшимъ, чѣмъ раздраженіе послѣднихъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ.
Днемъ онъ отправился въ парламентъ и занялъ свое мѣсто. Хотя это было его первое появленіе послѣ провала, но никто не обратилъ на него вниманія. Онъ умѣлъ, когда хотѣлъ, энергично отстранять всякія приставанія; но въ послѣднее время вообще всѣ старались его избѣгать.
Въ одной изъ совѣщательныхъ комнатъ онъ засталъ Фрэда, среди группы членовъ ихъ партіи. Онъ попробовалъ, какъ обыкновенно, незамѣтно проскользнуть мимо нихъ. Но старый лидеръ отошелъ отъ своихъ собесѣдниковъ и заговорилъ съ нимъ. Онъ былъ всегда вѣжливъ и предусмотрителенъ въ разговорахъ съ Чилькотомъ, въ виду того, что онъ былъ мужемъ его воспитанницы и крестницы.
— Ну, что, лучше вамъ? — спросилъ онъ Чилькота, протягивая ему руку.
При звукѣ его глубокаго, мягкаго голоса, составлявшаго одну изъ характерныхъ чертъ стараго политика, въ душѣ Чилькота воскресли сотни воспоминаній, сотни часовъ тягостныхъ, когда онъ ихъ переживалъ, и еще болѣе мучительныхъ въ воспоминаніи. Теперь ему свѣтилась новая надежда, новая возможность свободы въ будущемъ, — и это подняло его духъ. Почувствовавъ вдругъ потребность подѣлиться своими чувствами, онъ обратился къ Фрэду.
— Я, кажется, нашелъ средство противъ моихъ нервовъ, — сказалъ онъ. — Я…. кажется, стану новымъ человѣкомъ. — Внутренно ему стало смѣшно отъ этихъ словъ.
Фрэдъ тепло пожалъ ему руку.
— Ну, и отлично, — отвѣтилъ онъ. — Отлично. Я сегодня утромъ былъ у васъ, и Ева сказала мнѣ, что ваше недавнее нездоровье не было серьезнымъ. Она была очень занята и могла удѣлить мнѣ только четверть часа. Она неутомимо работаетъ для укрѣпленія вашего положенія въ обществѣ. Вы должны быть ей благодарны, милый мой. Женщина, которая пользуется общей любовью, — очень большое подспорье въ политической карьерѣ.
Спокойные, проницательные глаза Фрэда смутили Чилькота. Онъ отнялъ руку.
— Ева… совершенство, — растерянно сказалъ онъ.
— Вотъ это я одобряю, — съ улыбкой отвѣтилъ Фрэдъ. — Къ сожалѣнію, въ современныхъ бракахъ рѣдко можно встрѣтить взаимное признаніе заслугъ у мужей и женъ. — Онъ дружески кивнулъ Чилькоту и, оставивъ его, вернулся въ своимъ друзьямъ.
Чилькотъ могъ уйти изъ парламента только въ обѣденный часъ. Онъ быстро направился домой. Въ передней никого изъ прислуги не было. Онъ выбранился про себя и позвонилъ. Послѣ минутнаго возбужденія въ присутствіи Фрэда, онъ опять упалъ духомъ и потерялъ всякое равновѣсіе. Ожидая, что кто-нибудь явится на его звонокъ, онъ увидѣлъ на верху лѣстницы своего камердинера, Ольсопа.
— Идите скорѣе сюда! — крикнулъ онъ. — Онъ обрадовался, что можетъ на комъ-нибудь выместить свое раздраженіе. — Пришла телеграмма?
— Нѣтъ, сэръ. Я справлялся пять минутъ тому назадъ.
— Спросите еще разъ.
— Слушаюсь. — Ольсопъ исчезъ.
Черезъ нѣсколько минутъ раздался рѣзкій и громкій звоновъ у входныхъ дверей. Чилькотъ вздрогнулъ. Всякій неожиданный шумъ, всякій рѣзкій свѣтъ непріятно дѣйствовали на него. Онъ подошелъ къ двери, но быстро отступилъ. Тотчасъ послѣ этого явился Ольсопъ. Чилькотъ накинулся на него:
— Что это значитъ? — крикнулъ онъ. — Въ домѣ цѣлый полкъ прислуги — я нѣтъ никого, кто бы открылъ дверь!
У Ольсопа былъ растерянный видъ.
— Крапгэнъ сейчасъ придетъ. Онъ ушелъ только спросить Джефриса…
— Да чортъ съ нимъ, съ вашимъ Крапгэномъ! — прервалъ Чилькотъ. — Не говорите такъ много. Пойдите, откройте сами дверь!
Ольсопъ колебался. Чувство достоинства боролось въ немъ съ долгомъ послушанія. Тѣмъ временемъ позвонили еще разъ.
— Вы поняли, что я сказалъ?
— Да, сэръ. — Ольсопъ пошелъ къ двери.
Пока онъ открывалъ дверь, Чилькотъ перекладывалъ свой платокъ изъ руки въ руку, страшно возбужденный надеждой и страхомъ. Когда телеграфистъ громко назвалъ его имя, платокъ невольно выпалъ у него изъ рукъ. Ольсопъ взялъ телеграмму я передалъ ее своему господину.
— Телеграфистъ спрашиваетъ, будетъ ли отвѣтъ на телеграмму? — сказалъ онъ; потомъ поднялъ съ полу платокъ Челькота и отошелъ въ сторону съ величественнымъ видомъ.
Чилькотъ былъ до того возбужденъ, что едва могъ открыть телеграмму. Онъ, дрожа, распечаталъ ее и развернулъ бумагу. Телеграмма была очень короткая:
«Жду сегодня вечеромъ 11 часовъ. Лодеръ».
Онъ прочелъ эти слова два, три раза и потомъ только поднялъ глаза.
— Отвѣта не будетъ, — сказалъ онъ машинально. Его собственный голосъ прозвучалъ какимъ-то чужимъ для него.
Ровно въ 11 часовъ Чилькотъ поднялся на лѣстницу къ Лодеру. На этотъ разъ онъ шелъ быстро и увѣренно, и взволнованно постучалъ въ дверь. Дверь тотчасъ же открылась — и передъ нимъ стоялъ Лодеръ, въ первую минуту они оба не могли вымолвить ни слова, оглядывая другъ друга какъ бы новыми глазами и при новыхъ условіяхъ. Каждый занялъ въ мысляхъ другого измѣнившееся мѣсто. Мимолетное удивленіе, почти безличное любопытство, составлявшее прежде основу ихъ отношеній, теперь отошли — навсегда; каждый видѣлъ въ другомъ самого себя — и, быть можетъ, еще нѣчто большее. И на этотъ разъ, какъ и прежде, Лодеръ первый пришелъ въ себя.
— Я ждалъ васъ, — сказалъ онъ. — Войдите, пожалуйста.
Эти слова были тѣ же, какъ и сказанныя наканунѣ вечеромъ, но голосъ его звучалъ иначе. И лицо его, въ то время какъ онъ вошелъ въ комнату, имѣло другое выраженіе; въ немъ свѣтились надежда и ожиданіе, чего прежде не было. Чилькотъ сейчасъ же замѣтилъ перемѣну, какъ-только переступилъ порогъ, и на секунду въ немъ зашевелилась зависть, но это ощущеніе быстро прошло.
— Я долженъ васъ поблагодарить, — сказалъ онъ, протягивая руку. — Онъ былъ хорошо воспитанъ, и не показалъ, что видитъ выраженіе уступчивости на лицѣ собесѣдника. Лодеръ постарался придать сразу непринужденный тонъ разговору.
— Мы должны быть откровенны другъ съ другомъ, — сказалъ онъ, — такъ какъ должны обмануть всѣхъ остальныхъ. Вамъ не за что меня благодарить, вы это отлично знаете. Все это — повтореніе старой исторіи съ Адамомъ, — вы меня ввели въ искушеніе, и я палъ. — Онъ засмѣялся; но въ его смѣхѣ было нѣчто торжествующее, — побѣдное чувство человѣка, котораго долго тиранила его собственная сила, и который вдругъ становится свободнымъ, благодаря слабости другого человѣка. — Вѣдь вы себѣ вполнѣ выяснили предложеніе, сдѣланное мнѣ? — спросилъ онъ съ измѣнившимся выраженіемъ лица. — Еще не поздно отступиться — даже теперь.
Чилькогь открылъ ротъ, но ничего не сказалъ и засмѣялся, подражая смѣху Лодера. Но смѣхъ его былъ искусственный.
— Милый Лодеръ, — сказалъ онъ наконецъ; — слово « отступленіе» мнѣ неизвѣстно.
— Въ такомъ случаѣ дѣло рѣшено.
Лодеръ медленно прошелъ черезъ комнату, подошелъ въ камину, прислонился къ нему и посмотрѣлъ на своего посѣтителя. Сходство между ними теперь, когда они стояли другъ противъ друга, было феноменальное, даже для глазъ самаго остраго наблюдателя. И все же ихъ различало нѣчто неуловимое. Чилькотъ не былъ вполнѣ Лодеромъ, а Лодеръ былъ гораздо болѣе, чѣмъ Чилькотъ. Различіе между ними было не физическое; оно заключалось въ невидимомъ постоянномъ освѣщеніи изнутри — тѣмъ, что одни называютъ индивидуальностью, другіе — душой.
Объ этомъ быстро подумалъ на минуту Чилькотъ, глядя на Лодера своимъ острымъ наблюдательнымъ взоромъ. Но отъ ужаса онъ отстранилъ эту мысль.
— Я пришелъ говорить о подробностяхъ, — сказалъ онъ, быстро, подходя въ Лодеру. — Вы согласны? Вы… — онъ нерѣшительно остановился.
— Я совершенно въ вашихъ рукахъ.
Лодеръ говорилъ нерѣшительно; онъ подошелъ въ столу, указалъ на стулъ и придвинулъ другой стулъ для себя. Оба они сѣли. Чилькотъ положилъ сложенныя руки передъ собой на столъ и нагнулся впередъ.
— Мы должны обдумать нѣкоторые пункты, — началъ онъ и впервые взглянулъ на Лодера.
— Хорошо, — согласился Лодеръ. — Эти пункты я обдумывалъ въ теченіе всей вчерашней ночи. Прежде всего я долженъ изучить вашъ почеркъ. Я гарантирую успѣхъ, но на это мнѣ нужно, по крайней мѣрѣ, мѣсяцъ.
— Мѣсяцъ?
— Можетъ быть три недѣли.
Чилькотъ безпокойно задвигался на стулѣ.
— Три недѣли, — повторилъ онъ. — Не можете ли вы…
— Нѣтъ, не могу. — Лодеръ сказалъ это очень рѣшительно. — Можетъ быть, мнѣ вообще не придется обращаться, къ перу и бумагѣ, — но мнѣ можетъ придти въ голову подписать когда-нибудь чекъ. — Онъ засмѣялся. — А вы не подумали, что я могу подписывать чеки и, можетъ быть, буду это дѣлать?
— Нѣтъ. Я сознаюсь, что объ этомъ не подумалъ.
— Вы ставите на карту свое состояніе, чтобы сохранить положеніе, которое было куплено этими деньгами, не такъ ли? — Лодеръ снова засмѣялся. — Откуда вы знаете, что я не мошенникъ? Откуда вы знаете, что я не уѣду въ одинъ прекрасный день, оставивъ васъ безъ всякихъ средствъ? Кто можетъ помѣшать Чилькоту перевести на наличныя сорокъ или пятьдесятъ тысячъ фунтовъ и затѣмъ уѣхать…
— Этого вы не сдѣлаете. — Чилькотъ говорилъ это рѣзко и рѣшительно. — Я вѣдь вамъ вчера вечеромъ сказалъ, въ чемъ заключается ваша слабость, — не въ деньгахъ. На деньгахъ вы не потерпите крушенія.
— Такъ вы думаете, что я все-таки потерплю крушеніе? Но дѣло не въ томъ. Возвращаюсь къ нашему разговору: вы согласны подвергнуться опасности и дать мнѣ научиться вашему почерку?
Чилькотъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.
— Хорошо. А кромѣ того я долженъ знать имена и лица вашихъ знакомыхъ — мужчинъ — насколько это возможно. О женщинахъ заботиться нечего. Пока на вашемъ мѣстѣ буду я, вы будете для нихъ недоступны. Дѣло въ мужчинахъ — вѣдь въ нихъ главная опасность.
— У меня нѣтъ друзей, — я не вѣрю въ дружбу.
— А знакомые?
Чилькотъ рѣгко посмотрѣлъ на него.
— Не бойтесь, — сказалъ онъ. — У меня репутація очень разсѣяннаго человѣка, и это васъ всегда вывезетъ. Въ парламентѣ говорятъ обо мнѣ, что мой взоръ проникаетъ черезъ самыхъ толстыхъ людей, какъ будто они были изъ воздуха, хотя бы я въ тотъ же день съ ними вмѣстѣ завтракалъ.
Лодеръ улыбнулся.
— Положительно, — воскликнулъ онъ, — судьба предначертала эту исторію до нашего рожденія. Но я долженъ знать вашихъ коллегъ хотя бы только для того, чтобы имѣть о нихъ представленіе. Возьмите меня съ собой въ парламентъ!
— Это невозможно.
— Очень возможно. Я надвину шляпу на глаза и подниму воротникъ, — меня никто не замѣтитъ. Мы можемъ пойти, когда стемнѣетъ. Обѣщаю вамъ, что все хорошо пойдетъ.
— Но представьте себѣ, что сходство замѣтятъ. Это очень опасно.
— Опасность — соль жизни. Я долженъ видѣть васъ на вашемъ посту и знать людей, съ которыми вы вмѣстѣ работаете. — Онъ поднялся, прошелъ черезъ комнату и взялъ свою трубку. — Ужъ если я что-нибудь дѣлаю, то дѣлаю какъ слѣдуетъ.
Когда онъ набилъ свою трубку, онъ снова сѣлъ на мѣсто и оперся на столъ, безсознательно подражая жесту Чилькота.
— Есть у васъ спичка? — спросилъ онъ, протягивая ему руку.
Чилькотъ вынулъ спичечницу изъ кармана и зажегъ спичку. Когда ихъ руки соприкоснулись, Чилькотъ вскрикнулъ отъ удивленія:
— Чортъ возьми! — сказалъ онъ. — Этого я не замѣтилъ. — Глаза его устремились съ выраженіемъ досады на руку Лодера. Лодеръ увидѣлъ направленіе его взгляда и сказалъ съ улыбкой:
— Да, этого мы не замѣтили. Я совсѣмъ забылъ. Отвратительный шрамъ, не правда ли?
Онъ поднялъ руку къ свѣту. На второмъ суставѣ третьяго пальца на лѣвой рукѣ виднѣлся глубокій шрамъ — остатокъ раны, которая прежде, вѣроятно, доходила до кости.
Чилькотъ наклонился, разсматривая шрамъ.
— Откуда это у васъ?
Лодеръ пожалъ плечами.
— Ахъ, это старая исторія!
— Но послѣдствія на лицо теперь. Очень неудобная штука.
Предпріимчивость Чилькота сильно упала отъ этой первой трудности.
Лодеръ продолжалъ смотрѣть на свою руку, не слушая своего двойника.
— Единственное средство, — сказалъ онъ, — это — чтобы каждый изъ насъ носилъ два кольца на третьемъ пальцѣ лѣвой руки. Два кольца прикрываютъ шрамъ вполнѣ.
Чилькотъ имѣлъ раздраженный и растерянный видъ.
— Я терпѣть не могу колецъ! — воскликнулъ онъ. — Я некогда не носилъ колецъ и не стану носить.
Лодеръ съ улыбкой покачалъ головой.
— Странный вы человѣкъ! — сказалъ онъ. — Не боитесь, чтобы я подписывалъ чеки за васъ, а ужасаетесь отъ мысли, что вамъ придется надѣть кольцо.
Чилькотъ безпокойно задвигался на стулѣ.
— Всѣ знаютъ, что я терпѣть не могу украшеній.
— Всѣ знаютъ, что у васъ много капризовъ. Словомъ, безъ колецъ нельзя обойтись.
— Вы, кажется, правы. Я согласенъ. — Это была его первая уступка, которую Лодеръ принялъ очень спокойно.
— Ну, а теперь — вопросъ о вознагражденіи, — съ замѣшательствомъ сказалъ Чилькотъ.
— О платѣ мнѣ?
— Зачѣмъ вы это такъ называете!
— Но вѣдь вы объ этомъ говорите? Такъ будемъ откровенны. Но, впрочемъ, объ этомъ мы можемъ поговорить въ другой разъ, — прибавилъ онъ, видя, что Чилькотъ нервно шаритъ у себя въ жилетномъ карманѣ.
Чилькотъ взглянулъ на него съ облегченіемъ.
— Да, мнѣ дѣйствительно не по себѣ, — сказалъ онъ, — и я бы попросилъ у васъ виски и соды.
Лодеръ принесъ воду, стаканъ, и пошелъ за виски. Чилькотъ тѣмъ временемъ вынулъ нѣсколько лепешекъ и незамѣтно опустилъ ихъ въ стаканъ съ водой. Онъ приготовилъ себѣ питье, не вливъ въ него ни капли изъ принесеннаго Лодеромъ графина виски. Лодеръ приготовилъ для себя стаканъ виски съ минеральной водой, и чокнулся со своимъ гостемъ.
— Выпьемъ за успѣхъ Джона Чилькота! — сказалъ онъ.
Чилькотъ на минуту замедлилъ, потомъ поднялъ стаканъ.
— За здоровье Джона Чилькота! — сказалъ онъ.
Прошло около трехъ недѣль послѣ первой встрѣчи Чидькота и Лодера. Лодеръ опять сидѣлъ у своего письменнаго стола. Онъ подперъ голову рукой, а другая рука придерживала бумагу, на которой онъ писалъ строчку за строчкой. Когда страница была исписана до конца, онъ поднялся, подошелъ къ столу и сравнилъ свое писаніе съ открытымъ письмомъ, лежавшимъ на столѣ. Сравненіе его, видимо, удовлетворило. Онъ выпрямился и посмотрѣлъ на листъ довольнымъ взглядомъ.
Онъ былъ такъ погруженъ въ свои мысли, что не замѣтилъ, когда на лѣстницѣ раздались шаги; онъ поднялъ глаза, когда открылась дверь, и тогда только бѣгло оглянулся.
— Вы? — спросилъ онъ.
Чилькотъ закрылъ дверь и быстрыми шагами прошелъ черезъ комнату. У него былъ больной и разбитый видъ. Подойдя къ Лодеру, онъ нервно протянулъ руку и коснулся его руки. Лодеръ поднялъ глаза.
— Случилось что-нибудь? — спросилъ онъ.
Чилькотъ пытался улыбнуться.
— Да, случилось нѣчто, — сказалъ онъ. — Началось!
Лодеръ освободилъ свою руку.
— Что началось: конецъ свѣта?
— Мой конецъ! — Онъ задыхался, произнося эти слова.
Лодеръ все еще смотрѣлъ на него, ничего но понимая, или, можетъ быть, не желая понять.
Чилькотъ кашлянулъ и схватилъ его за рукавъ.
— Развѣ вы не видите? — спросилъ онъ. — Развѣ не замѣтно?
— Нѣтъ.
Чилькотъ провелъ платкомъ по лбу.
— Пришелъ конецъ, — сказалъ онъ. — Вы меня не понимаете? Вы мнѣ нужны. — Онъ отошелъ въ сторону и опять подошелъ къ нему съ выраженіемъ надежды. — Вы удивлены, — сказалъ онъ. — Но это не моя вина. Честное слово — не моя. На меня вдругъ находитъ…
Онъ остановился и опустился, обезсилѣвъ, въ кресло. Лодеръ стоялъ съ минуту выпрямившись и совершенно неподвижно; потомъ онъ почти съ отвращеніемъ посмотрѣлъ на жалкую фигуру Чилькота.
— Вы желаете, чтобы я занялъ ваше мѣсто сегодня же вечеромъ, безъ всякаго подготовленія? — Голосъ его звучалъ рѣшительно и твердо.
— Да, я этого желаю.
— Для того, чтобы вы могли проводить ночь въ опьяненіи морфіемъ… эту ночь и много другихъ?
Чилькотъ взглянулъ на него; лицо у него было разстроенное.
— Вы не имѣете никакого права читать мнѣ нотаціи. Вы согласились на сдѣлку.
Лодеръ вскипѣлъ.
— Позвольте… — началъ онъ, но лицо его и голосъ сейчасъ же измѣнились. — Вы совершенно правы, — сказалъ онъ холодно. — У васъ не будетъ больше основанія жаловаться.
Чилькотъ безпокойно задвигался на стулѣ.
— Я ничуть не хотѣлъ васъ обидѣть, — сказалъ онъ. — Это только слѣдствіе…
— Вашихъ разстроенныхъ нервовъ? Я знаю. Перейдемте къ дѣлу. Что жъ я долженъ дѣлать?
Чилькотъ взволнованно выпрямился.
— Да, перейдемте къ дѣлу. Вамъ, конечно, непріятно, что я такъ неожиданно обращаюсь къ вамъ. Но вы имѣете дѣло съ человѣкомъ, который не можетъ положиться на самого себя. — Я провелъ ужасный день, истинно ужасный. — Лицо его еще сильнѣе поблѣднѣло. При свѣтѣ зеленаго абажура оно казалось сѣрымъ. Лодеръ невольно отвелъ глаза.
Чилькотъ глядѣлъ на него въ то время, какъ онъ перешелъ къ письменному столу и сталъ машинально собирать бумаги.
— Ужасный день! — повторялъ онъ. — Такой, что я не рѣшаюсь ждать еще одну ночь. Читали вы де-Квинси? — спросилъ онъ измѣнившимся голосомъ.
— Читалъ.
— Прочтите его еще разъ, и вы поймете. Я переживаю всѣ ужасы, которые онъ описываетъ, всѣ до одного. — Онъ дико и уродливо засмѣялся.
Лодеръ повернулся къ нему.
— Да что же, чортъ возьми!.. — Онъ остановился. Что-то въ разстроенныхъ чертахъ Чилькота заставило его замолчать. Странное сознаніе какой-то предопредѣленности удержало его отъ дальнѣйшихъ возраженій.
— Что же я долженъ дѣлать? — спросилъ онъ сдержанно.
При этихъ словахъ Чилькотъ успокоился и улыбнулся.
— Вы правы, напоминая мнѣ объ этомъ, — сказалъ онъ. — Намъ нечего терять времени. Теперь ужъ около часа. Онъ вынулъ часы, подошелъ къ окну и заглянулъ на тѣнистый сквэръ внизу.
— Какъ вы тутъ тихо и покойно живете! — сказалъ онъ.
Потомъ у него вдругъ мелькнула новая мысль, и онъ поспѣшилъ обратно на средину комнаты.
— Лодеръ, — торопливо сказалъ онъ, — Лодеръ, у меня новая мысль. Въ то время, какъ вы будете мною, почему бы мнѣ не быть Джономъ Лодеромъ, вмѣсто безличнаго существа, какъ мы раньше предполагали. Это будетъ великолѣпно. Я прямо удивленъ, что эта мысль не пришла намъ раньше въ голову.
Лодеръ все еще стоялъ у своего письменнаго стола.
— Я уже объ этомъ думалъ, — отвѣтилъ онъ, не поднимая глазъ.
— Почему же вы мнѣ не предложили этого?
Наступила минута молчанія. Чилькотъ покраснѣлъ.
— Вы, очевидно, очень дорожите своей репутаціей? — сказалъ онъ.
— Меня никто не знаетъ, и мнѣ нечѣмъ дорожить.
Чилькотъ засмѣялся непріятнымъ смѣхомъ.
— Значитъ, вы не такъ далеко зашли въ моей философіи, какъ я думалъ. Вы, очевидно, дорожите своимъ собственнымъ мнѣніемъ о себѣ.
Лодеръ опять нѣсколько помолчалъ.
— Вы иногда очень проницательны, — сказалъ онъ. — Я, кажется, дѣйствительно обладалъ какой-то ложной гордостью, которая заставляла меня дорожить чистотой моего имени. Но такія чувства вышли изъ моды, и нужно плыть по теченію. — Онъ засмѣялся короткимъ смѣхомъ, потомъ прошелъ черезъ комнату и сталъ подлѣ своего гостя. — Какъ бы то ни было, — сказалъ онъ, — гордость мнѣ не въ лицу — ни настоящая, ни ложная. Возьмите мой образъ, используйте его какъ хотите. Когда сожжены всѣ укрѣпленія, тогда одна единственная баррикада не можетъ спасти городъ. — При этихъ словахъ онъ положилъ руку на плечо Чилькота. — А теперь — пойдемъ. Я жду вашихъ приказаній. Я сдаюсь.
Черезъ часъ оба они вышли изъ спальни Лодера, гдѣ были сдѣланы послѣднія окончательныя приготовленія. Лодеръ появился въ безупречномъ фракѣ; волосы его были тщательно причесаны и платье отлично сидѣло на немъ. На взглядъ даже самаго зоркаго наблюдателя это былъ тотъ же человѣкъ, который незадолго передъ тѣмъ поднялся по лѣстницѣ и вошелъ въ кабинетъ. Вмѣстѣ съ платьемъ Чилькота Лодеръ перенялъ его манеру ходить и держать голову. Онъ быстро вошелъ и подошелъ къ письменному столу.
— У меня нѣтъ никакихъ бумагъ, касающихся лично меня, — сказалъ озъ, — и мнѣ нечего запирать. Все можетъ остаться попрежнему. По утрамъ приходитъ женщина, по имени Робинсъ, убирать комнату и зажигать огонь въ каминѣ. О всемъ остальномъ вы должны заботиться сами. Никто не нарушитъ вашъ покой. Тишина и спокойствіе — спокойствіе, подобное смерти — единственное, на что вы можете разсчитывать вполнѣ.
Чилькотъ все еще стоялъ нерѣшительно у порога и пробовалъ улыбаться. Изъ нихъ двоихъ онъ, повидимому, былъ наиболѣе смущенный. Въ дешевомъ, потертомъ платьѣ Лодера онъ почувствовалъ себя внѣ всякаго соотношенія съ обществомъ, со всѣмъ, что до сихъ поръ прикрывало его слабость и давало ему возможность жить въ пріятныхъ условіяхъ. Онъ теперь мучительно сознавалъ себя, свое «я», но не былъ въ состояніи выразить словами свои чувства или мысли. Онъ поглядѣлъ на каминъ, на столъ и, наконецъ, на стулъ, на который онъ, при входѣ, небрежно положилъ свое пальто. При видѣ пальто глаза его сверкнули.
— Боже! — воскликнулъ онъ: — я вѣдь чуть совсѣмъ не забылъ…
— Что? — спросилъ Лодеръ, оглядываясь.
— Кольца. — Онъ взялъ пальто и засунулъ руку въ одинъ изъ кармановъ. — Дубликаты я получилъ только сегодня днемъ, въ послѣднюю минуту. — Онъ говорилъ быстро и поспѣшно шарилъ въ карманѣ. Лодеръ приблизился къ нему и съ любопытствомъ наклонился, когда онъ вынулъ футляръ.
— Такъ вотъ, какъ я уже вамъ говорилъ, — одно кольцо — воспроизведеніе стариннаго кольца, съ печатью, а другое гладкое золотое, вродѣ вѣнчальнаго кольца.
Чилькотъ засмѣялся, разложивъ четыре кольца на ладони.
— Ничего другого я не нашелъ достаточно широкаго и при этомъ не слишкомъ бросающагося въ глаза. Я ненавижу всякія украшенія.
Лодеръ коснулся колецъ.
— У васъ очень мало вкуса, — сказалъ онъ. — Ну, теперь посмотримъ, соотвѣтствуютъ ли онѣ своей цѣли. Онъ взялъ кольца и подошелъ къ лампѣ.
Чилькотъ глядѣлъ на него.
— Рана, однако, была глубокая, — сказалъ онъ; его любопытство снова загорѣлось при видѣ расправленныхъ пальцевъ Лодера. — Какимъ образомъ васъ ранили?
— Это знакъ, оставленный мнѣ на память, — сказалъ Лодеръ, улыбаясь.
— На память о храбрости?
— Нѣтъ, совершенно наоборотъ. — Онъ взглянулъ на свою руку, а потомъ на Чилькота. — Нѣтъ, — повторилъ онъ съ необычайной для него потребностью дѣлиться своими чувствами. — Это знакъ, напоминающій мнѣ, что я не составляю исключенія, что и меня можно дурачить, какъ и другихъ мужчинъ.
— Ага, дѣло въ женщинѣ!
— Да, — отвѣтилъ Лодеръ, взглянувъ еще разъ на рубецъ. — Я теперь рѣдко вспоминаю эту исторію. Она отошла въ прошлое. Но сегодня мнѣ хочется исповѣдаться. Вамъ слѣдуетъ знать, что я прошелъ черезъ огонь. Это своего рода гарантія.
Чилькотъ сдѣлалъ отстраняющій жестъ, но Лодеръ не далъ ему ничего сказать.
— Я знаю, что вы мнѣ достаточно довѣряете, — сказалъ онъ. — Но вы поручаете мнѣ такой опасный постъ, и я хотѣлъ бы вамъ доказать, что съ вопросомъ о женщинахъ я покончилъ окончательно.
— Что вы, Лодеръ, прошу васъ…
Но Лодеръ продолжалъ, не останавливаясь:
— Исторія произошла восемь лѣтъ тому назадъ въ Сантасаларе. Это — маленькое мѣстечко между Луной и Писторіей, — горсточка домовъ между холмами. Обломокъ настоящей старой Италіи, который разрушается среди цвѣтовъ и солнечнаго свѣта. Ничто тамъ не напоминаетъ о нашемъ времени, кромѣ поѣзда, изрѣдка извивающагося вдоль линіи холмовъ. Во время длиннаго путешествія изъ Швейцаріи на югъ, я попалъ въ это маленькое мѣстечко и остановился на нѣсколько времени въ маленькой гостинницѣ. На второй день послѣ моего пріѣзда случилось нѣчто необычайное. На томъ мѣстѣ, гдѣ проходитъ желѣзная дорога, у холмовъ, поѣздъ сошелъ съ рельсовъ. Вся деревня заволновалась, всѣ побѣжали оказывать помощь, и я въ томъ числѣ. Большого несчастія не приключилось, путешественники отдѣлались перепугомъ, нѣсколько человѣкъ были слегка ранены. Но никто не поплатился жизнью.
Онъ остановился и пытливо посмотрѣлъ на своего гостя. Видя, что онъ интересуется разсказомъ, онъ сталъ продолжать:
— Среди путешественниковъ находилась одна англійская дама. Она растерялась менѣе всѣхъ и была почти единственной, которая отдѣлалась безъ малѣйшихъ поврежденій. Я наткнулся на нее въ тотъ моментъ, когда она сидѣла у разбитой двери вагона, и съ полнымъ спокойствіемъ поправляла шляпу. Замѣтивъ меня, она взглянула мнѣ въ лицо съ ласковой улыбкой. «Вотъ вы кстати пришли, — сказала она. — Моя глупая горничная расшиблась гдѣ-то тамъ въ вагонѣ второго класса, и у меня нѣтъ никого, кто помогъ бы мнѣ отыскать мою собачку». Уже эти первыя слова могли бы надоумить меня, съ кѣмъ я имѣю дѣло. Но я почему-то не вникъ въ нихъ. Я только видѣлъ ея улыбку и слышалъ ея голосъ, а до того, добра ли она, или безсердечна, мнѣ тогда но было дѣла. Я принялся искать и нашелъ камеристку и собаку. Первая все-таки выказала нѣкоторую признательность, вторая же — никакой. Я съ невѣроятными усиліями вытащилъ ее изъ-подъ обломковъ багажнаго вагона — и вотъ знаки ея признательности. — Онъ протянулъ руку и показалъ шрамъ.
Чилькотъ посмотрѣлъ на него.
— Въ этомъ и заключается вся исторія раны?
— Да. Я хотѣлъ было скрыть рану, когда принесъ собачку ея собственницѣ. Но я весь обливался кровью, и скрыть было невозможно. Это измѣнило наши отношенія. Оказалось, что въ помощи нуждаюсь теперь именно я, и моя новая знакомая рѣшила ухаживать за мной. Она забыла про собачку, занявшись моимъ пальцемъ. Камеристка, которая дѣйствительно ничуть не пострадала, поѣхала впередъ по приказу своей госпожи, чтобы занять комнаты въ маленькой гостинницѣ; мы слѣдовали за ней.
Это путешествіе въ гостинницу ночью произвело на меня глубокое впечатлѣніе. Была неописуемая прелесть въ мягкой ночи, — но главнымъ образомъ мнѣ было пріятно то, что послѣ моихъ пятилѣтнихъ скитаній, женщина, и къ тому же еще соотечественница и дама моего круга, оказываетъ мнѣ столько вниманія. — Онъ иронически засмѣялся. — Я не буду утомлять васъ подробностями всей этой исторіи. Вы знаете ходъ такихъ любовныхъ исторій. Представьте себѣ, что цвѣтовъ было нѣсколько больше, чѣмъ обыкновенно, и солнце свѣтило нѣсколько ярче. Представьте себѣ, кромѣ того, человѣка, жившаго долго полнымъ отшельникомъ, и женщину, хорошо знающую свѣтъ и свѣтскую жизнь, — и тогда вамъ будетъ ясно все мое приключеніе въ Италіи. Она сказала, что останется три дня въ Сантасаларе, чтобы лечить мой палецъ. Но пробыла она три недѣли и надѣялась за это время совершенно погубить меня.
Остановившись въ гостинницѣ, она не записала своего имени. При первомъ разговорѣ я по всему заключилъ, что она молодая дѣвушка. Только черезъ три недѣли она объявила мнѣ съ небесной улыбкой, что не можетъ дѣйствовать и жить по своей волѣ, какъ я воображалъ, а зависитъ отъ своего супруга, котораго оставила во Флоренціи больного маларіей.
Ея сообщеніе привело меня въ крайнее замѣшательство, и я вовсе не старался скрыть своего настроенія. Мы разстались. Въ ея глазахъ я былъ дуракъ съ мѣщанскими принципами морали; въ моихъ… ну, да это не важно. Въ тотъ же вечеръ она оставила Сантасаларе съ безконечнымъ количествомъ сундуковъ и картонокъ. На слѣдующее утро и я завязалъ мой узелокъ и поѣхалъ дальше на югъ.
— И съ тѣхъ поръ вы избѣгаете женщинъ?
— Это я и хотѣлъ вамъ доказать. Обжегшіяся дѣти боятся огня. — Онъ снова засмѣялся и рѣшительнымъ жестомъ надѣлъ оба кольца на палецъ. — Ну, теперь можно начать. — Это, очевидно, ключъ отъ вашего дома? — Онъ вынулъ ключъ изъ кармана надѣтаго имъ платья Чилькота. — Придя на Гровноръ-Сквэръ, я сейчасъ же найду вашъ домъ. Я войду. Поднимусь на лѣстницу — направо дверь въ ваши, — я хотѣлъ сказать — мои комнаты. Кажется, я теперь знаю все наизусть. Сегодня я чувствую истинное вдохновеніе и увѣренъ, что ничего не напорчу. — Онъ передалъ Чилькоту два другихъ кольца и взялъ въ руки пальто. — Я останусь въ вашемъ домѣ, пока не получу телеграмму; тогда я вернусь, и мы снова помѣняемся ролями. — Онъ надѣлъ пальто и подошелъ къ столу. Теперь, когда наступилъ рѣшительный моментъ, онъ чувствовалъ нѣкоторое волненіе. Онъ не зналъ, какъ положить конецъ бесѣдѣ, и протянулъ молча руку.
Чилькотъ взялъ его руку и поблѣднѣлъ.
— Ничего, сойдетъ хорошо, — нервно сказалъ онъ. — А что касается вознагражденія, то мы уже условились: сто фунтовъ въ недѣлю; всѣ другіе расходы — на мой счетъ.
— Да, вы о платѣ, — съ улыбкой сказалъ Лодеръ. — Да, это все ясно какъ день. А теперь — спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Голосъ Чилькота прозвучалъ странно, какъ бы издалека; Лодеръ сдѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ этого. Онъ пожалъ руку, которую держалъ въ рукѣ, хотя ея холодная влажность была ему непріятна.
— Спокойной ночи, — повторилъ онъ.
— Спокойной ночи.
Съ минуту они стояли молча и только глядѣли другъ на друга. Потомъ Лодеръ спокойно отнялъ руку, прошелъ черезъ комнату и переступилъ порогъ. Чилькотъ остался одинъ. Онъ прислушался, пока не затихли шаги на лѣстницѣ. Тогда онъ быстрымъ движеніемъ взялъ лампу подъ зеленымъ абажуромъ и направился въ спальню.
Въ жизни каждаго человѣка бываютъ моменты тяжкихъ предчувствій, полнаго отчаянія, а также моменты побѣднаго чувства. Лодеру были знакомы всѣ эти настроенія. Но ничто не могло сравниться съ хаосомъ чувствъ въ ту минуту, когда онъ, одѣтый въ платье другого человѣка, впервые открылъ карманнымъ ключомъ дверь въ домъ другого человѣка.
Онъ продѣлалъ это съ величайшимъ спокойствіемъ. Ключъ безшумно вошелъ въ замокъ; Лодеръ увѣреннымъ движеніемъ повернулъ его, хотя сердце его сильнѣе забилось на минуту. Передняя съ ея тяжеловѣсной, строгой мебелью произвела на него нѣсколько жуткое впечатлѣніе, несмотря на яркій электрическій свѣтъ. Вся отдѣлка была выдержана въ черныхъ и коричневыхъ тонахъ. Стѣны были украшены бронзовыми павлинами съ распущенными хвостами. Перила лѣстницы были чугунныя, также какъ огромный чугунный каминъ.
Лодеръ быстро оглянулся вокругъ себя и пошелъ впередъ. Онъ опять сталъ волноваться, поднимаясь по лѣстницѣ и касаясь рукой холодныхъ перилъ; но съ каждымъ шагомъ его увѣренность возрастала. Наверху лѣстницы сердце у него забилось опять сильнѣе, точно уличая его рѣшимость во лжи. Издали, въ концѣ ярко освѣщеннаго корридора онъ замѣтилъ горничную, которая направлялась какъ разъ ему навстрѣчу. У него закружилась голова. Онъ пересталъ соображать, увѣренный, что теперь сейчасъ все раскроется. Онъ такъ твердо сознавалъ, что онъ именно Джонъ Лодеръ, а не кто другой — несмотря на свою одежду и несмотря на свою смѣлость, — что всѣ другія соображенія теряли силу. Достаточно было одного слова, одной подробности, которая бы его выдала, — и все гибкое зданіе сразу разрушится. Но ожиданіе катастрофы было такъ мучительно, что онъ почти желалъ скорѣйшей развязки.
Дѣвушка, однако, молча подходила къ нему; молчаніе ея казалось ему такимъ невѣроятнымъ, что онъ невольно тоже пошелъ впередъ. Онъ уже былъ на разстояніи не болѣе аршина отъ нея, а она все еще ничего не говорила. Когда же онъ прошелъ мимо нея, она почтительно отошла къ стѣнѣ. Все это произошло въ нѣсколько секундъ, но это время показалось ему нескончаемо длиннымъ. Страхъ передъ раскрытіемъ тайны перешелъ у него вдругъ въ вызывающее отношеніе въ судьбѣ. Онъ остановился, обернулся и позвалъ дѣвушку. Тамъ, гдѣ онъ стоялъ, было очень свѣтло; лампа висѣла какъ разъ надъ его головой. Когда дѣвушка подошла, онъ рѣшительно поднялъ лицо и подождалъ съ секунду. Она смотрѣла на него безъ удивленія и безъ любопытства. — Что прикажете, сэръ? — спросила она.
— Миссисъ дома? — спросилъ онъ. Другой вопросъ ему не пришелъ въ голову, но и этотъ годился для перваго опыта.
Дѣвушка все еще не выказывала ни малѣйшаго удивленія. — Нѣтъ, — отвѣтила она. — Но она вернется черезъ полчаса.
— Черезъ полчаса? Хорошо.
Онъ твердо пошелъ назадъ, по направленію къ лѣстницѣ, потомъ повернулъ направо и открылъ дверь въ комнаты Чилькота. Дверь открывалась въ короткій широкій корридоръ. Съ одной стороны былъ рабочій кабинетъ, съ другой — ванная и уборная. Все это устройство онъ хорошо зналъ по частымъ и подробнымъ описаніямъ Чилькота, но все-таки чувствовалъ полную неосвоенность; съ этимъ смѣшаннымъ чувствомъ онъ подошелъ въ двери кабинета и открылъ ее.
Въ кабинетѣ былъ зажженъ свѣтъ и топился каминъ. Чувствовалась мирная рабочая атмосфера. Это впечатлѣніе было первымъ, и Лодеръ на секунду подумалъ о томъ, дѣйствительно ли Чилькотъ совершенно добровольно отказался отъ всего этого. Потомъ его вниманіе отвлечено было другими, болѣе важными дѣлами. Въ ту минуту, какъ онъ входилъ, новый секретарь какъ разъ ставилъ какую-то книгу на полку. Увидавъ Лодера, онъ обернулся къ нему.
— Я собираю кое-какія свѣдѣнія о политическомъ положеніи Хорасана, — сказалъ секретарь, взглянувъ на Лодера нѣсколько тревожнымъ взглядомъ.
Это былъ маленькій, робкій человѣкъ безъ всякаго положенія въ обществѣ, но необыкновенно ученый — полная противоположность ловкаго Блесингтона, мѣсто котораго онъ занялъ. Лодеръ выдержалъ его испытующій взоръ, не моргнувъ. Ему стало ясно, что каждая встрѣча съ взглядомъ новаго человѣка будетъ для него источникомъ напряженнаго интереса и даже волненія. Съ этой мыслью онъ подошелъ къ письменному столу.
— Благодарю васъ, Гринингъ, — сказалъ онъ. — Ваша работа очень пригодится намъ.
Секретарь взглянулъ на него нѣсколько удивленно. За двѣ недѣли службы терпѣніе его часто подвергалось тяжелымъ испытаніямъ.
— Я очень радъ, что вы такого мнѣнія, — сказалъ онъ рѣшительно. — А вѣдь сегодня утромъ, если вы помните, вамъ это казалось пустымъ дѣломъ.
Лодеръ снималъ пальто, но остановился на минуту. — Сегодня утромъ? — спросилъ онъ. — Вы говорите, что сегодня утромъ мнѣ это казалось пустымъ дѣломъ? — Онъ хотѣлъ воспользоваться этими словами для своихъ цѣлей. Онъ обернулся въ секретарю.
— Вы еще не знаете меня, Гринингъ, — сказалъ онъ, — и вамъ слѣдуетъ освоиться съ моимъ характеромъ я моими привычками. Дѣло въ томъ, что у меня часто мѣняются настроенія. До сихъ поръ вы меня знали безвольнымъ и непостояннымъ; но я могу, если нужно, быть совсѣмъ другимъ. — Онъ засмѣялся, и Гринингъ присоединился къ его смѣху несовсѣмъ увѣренно. Очевидно, до сихъ поръ Чилькотъ не допускалъ никакой фамильярности въ обращеніи съ секретаремъ. Лодеръ взглянулъ на Грининга, и сразу понялъ, что этотъ испуганный, подобострастный человѣкъ очень одинокъ и совершенно не знаетъ жизни и людей.
— Вы устали, — сказалъ онъ ласковымъ тономъ. — Идите спать. Мнѣ еще хочется подумать кое о чемъ. Спокойной ночи! — Онъ протянулъ ему руку.
Гринингъ пожалъ ее, все еще не зная, какъ отнестись къ этому новому проявленію столь сложнаго характера.
— Спокойной ночи, мистеръ Чилькотъ, — сказалъ онъ. — Есік желаете, я завтра соберу еще дальнѣйшія свѣдѣнія. Надѣюсь, что сегодняшнюю ночь вы проспите спокойно.
Лодеръ съ удивленіемъ взглянулъ на него, но тотчасъ не вспомнилъ, къ кому эти слова относятся.
— Благодарю васъ, Гринингь, — сказалъ онъ. — Ваше пожеланіе, кажется, исполнится.
Онъ поглядѣлъ вслѣдъ маленькому секретарю, который тихо, точно извиняясь въ своемъ существованіи, направился къ двери. Потомъ онъ подошелъ къ камину, оперся на него обоими локтями и опустилъ голову на руки. Такъ онъ простоялъ недвижимо нѣсколько минутъ; потомъ руки его опустились и онъ медленно обернулся. За это короткое время онъ все обдумалъ и рѣшилъ, какъ ему дѣйствовать. Легкая нервность, которая сказывалась въ его обрывистой рѣчи и чрезмѣрной ласковости, исчезла, и онъ твердо глядѣлъ въ лицо дѣйствительности.
Успокоившись, онъ сталъ внимательно оглядывать комнату. Все ему здѣсь нравилось: великолѣпная библіотека, яркій свѣтъ лампъ, столъ и стулья, приспособленные какъ нельзя лучше для чтенія, писанія и размышленія. Все это было когда-то и у него, и объ этомъ онъ съ тѣхъ поръ только мечталъ, а тутъ опять его окружилъ прежній комфортъ — только при еще большей роскоши. А роскошь доставляетъ особенно большое наслажденіе, когда человѣку долго недоставало ея. Лодеръ жилъ очень просто и воздержно, и еще три недѣли тому назадъ считалъ себя застрахованнымъ отъ всякаго искушенія, — но вдругъ раздался голосъ жизни, и что-то откликнулось на этотъ голосъ въ его душѣ убѣдительно и громко, заглушая скептицизмъ и тѣмъ самымъ завоевывая себѣ право на существованіе. Это былъ голосъ затаеннаго честолюбія. Но теперь, когда Лодеръ очутился въ новой сферѣ, еще другой, новый голосъ зазвучалъ въ его душѣ. Проснулась любовь къ предметамъ и заглушила послѣдній остатокъ мудрости. Онъ увидѣлъ въ новомъ свѣтѣ все окружавшее его въ кабинетѣ Чилькота; мягкіе ковры, нѣжный свѣтъ, безчисленные предметы роскоши, безполезные, но составляющіе радость жизни своей красотой. Онъ увидѣлъ теперь во всемъ этомъ воплощеніе силы. Прекрасные переплеты книгъ, тихая гармонія обстановки, льстивость и услужливость подчиненныхъ — все это были въ его глазахъ внѣшніе знаки силы. А онъ-то думалъ, что давно забылъ обо всемъ этомъ.
Лодеръ медленно прошелъ по комнатѣ, потомъ взялъ лежавшія на столѣ бумаги и сталъ ихъ разсматривать. Въ нихъ было что-то внушительное; онѣ заключали въ себѣ нѣчто цѣнное и реальное; Лодеру казалось, что въ нихъ — ключъ во многимъ мучительнымъ вопросамъ. Рядомъ съ бумагами лежала кучка писемъ, аккуратно сложенныхъ одно на другое и еще не открытыхъ. Онъ сталъ ихъ разглядывать. Всѣ они были толстыя и казались интересными. Онъ внутренно разсмѣялся, вспомнивъ свою собственную скудную корреспонденцію — очень тонкіе конверты или толстые пакеты: возвращенныя рукописи, или же чеки. Разсортировавъ письма, онъ на минуту остановился. Нужно было приняться за чтеніе ихъ, а онъ еще никогда въ жизни не открывалъ письма, адресованнаго другому человѣку.
Онъ все еще колебался и держалъ письма въ рукѣ. Вдругъ на лицѣ его отразилось удивленіе и выжиданіе; онъ поднялъ голову: кто-то стоялъ передъ дверью, которую Гринингъ не плотно прикрылъ. Черезъ секунду Лодеръ услышалъ шелестъ женскихъ юбокъ, нетвердый стукъ въ дверь — и въ комнату вошла молодая женщина.
Она постояла нѣсколько секундъ на порогѣ, потомъ, когда Лодеръ всталъ, не говоря ни слова, — вошла въ комнату. Она видимо пріѣхала съ вечера; перчатки она уже сняла, но на ней было еще длинное манто, отдѣланное кружевами и мѣхомъ.
Въ ту же секунду, какъ она вошла въ комнату, Лодеръ понялъ, что это — жена Чилькота, и неожиданно для себя очень растерялся. Онъ молча продолжалъ стоять у письменнаго стола, потомъ наконецъ повернулся и взглянулъ ей прямо въ лицо.
Она сняла манто и стояла у огня. Ей приходилось проходить черезъ жизнь одной, безъ поддержки, и это отражалось въ самоувѣренности и твердости ея движеній. Но когда она стояла въ своемъ свѣтло-синемъ платьѣ на темномъ фонѣ кабинетной обстановки, то прежде всего поражала своей моложавостью, противорѣчившей первому впечатлѣнію. Лодеръ съ удивленіемъ вспоминалъ слова Чилькота о женѣ, о томъ, что она — холодная и не симпатичная. Напротивъ того, ея появленіе не испугало его, какъ видъ служанки. И все же въ ея чертахъ было нѣчто, еще болѣе тревожившее его, чѣмъ боязнь быть узнаннымъ и уличеннымъ; онъ видѣлъ въ ея глазахъ ласковость, за которой навѣрное скрывалось другое чувство. Но онъ никакъ не могъ сказать, что это за чувство: недовѣріе, сомнѣніе или дѣйствительное отвращеніе.
Лодеръ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ подошелъ снова къ письменному столу и продолжалъ сортировать письма Чилькота. Онъ ждалъ, чтобы жена Чилькота заговорила первая.
Она обернулась къ нему, какъ бы угадывая его мысли.
— Я, можетъ быть, мѣшаю, — сказала она. — Если ты занятъ…
Въ Лодерѣ заговорила вѣжливость. Онъ былъ всегда учтивъ съ женщинами, и теперь опять вспомнилъ старину.
— Ничуть, — отвѣтилъ онъ. — Я только просматриваю мои письма. А ты важнѣе писемъ.
Онъ чувствовалъ, что говоритъ торопливо отъ волненія, но Ева, въ противоположность секретарю, не придала этому значенія. Она достаточно знала Чилькота за шесть лѣтъ замужества.
— Я обѣдала у Фрэдовъ, — сказала она. — И Фрэдъ поручилъ мнѣ поговорить съ тобой.
Лодеръ невольно улыбнулся. Ему казалось невообразимо комичнымъ, что Фрэдъ, знаменитый государственный дѣятель Фрэдъ, состоитъ въ сношеніяхъ съ нимъ. Чтобы скрыть свою улыбку, онъ сталъ пододвигать большое кресло къ камину.
— Вотъ какъ! — сказалъ онъ. — Не присядешь ли ты?
Онъ теперь подошелъ къ ней совсѣмъ близко, и могъ ясно разглядѣть ея черты. Изумленіе его было огромное. Чилькотъ говорилъ объ ея успѣхахъ въ обществѣ, объ ея умѣ, во никогда не упоминалъ объ ея красотѣ; а между тѣмъ красота эта была чрезвычайно оригинальная. Волосы у нея были черные — не блестящаго, а матово-чернаго цвѣта; глаза были большіе и поразительно чистаго синяго цвѣта, рѣсницы очень черныя и густыя. Лодеръ самъ себя поймалъ на изученіи всѣхъ этихъ подробностей.
— Не хочешь ли сѣсть? — повторилъ онъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ, отрываясь отъ своихъ мыслей.
— Благодарю… — Она съ серьезнымъ видомъ направилась къ креслу, но, проходя мимо Лодера, безсознательно придержала платье рукой, чтобы не коснуться его. Это движеніе ему почему-то было непріятно.
— Что-же Фрэдъ поручилъ мнѣ сказать? — холодно спросилъ онъ.
Вѣрный своей привычкѣ, онъ подошелъ въ камину, оперся на него и пытливо глядѣлъ на нее. Онъ уже не старался закрывать лицо. Ея равнодушіе и безучастіе дѣйствовали на него вызывающимъ образомъ. Онъ помнилъ, что относился самъ съ полнымъ презрѣніемъ къ Чилькоту, но въ первый разъ въ немъ проснулось желаніе проявить свою собственную индивидуальность. Нѣсколько взволнованный этими противорѣчивыми чувствами, онъ сталъ искать портсигаръ въ карманахъ Чилькота.
— Вотъ вѣдь твои папиросы, — сказала Ева, замѣтивъ его движеніе, и протянула ему лежавшій подлѣ нея на столикѣ маленькій кожаный портсигаръ.
— Благодарю. — Онъ протянулъ руку за портсигаромъ, и замѣтилъ, что она взглянула на его кольца. Губы ея полуоткрылись, точно она хотѣла громко удивиться или спросить его, но она не произнесла ни слова. Этотъ инцидентъ показалъ Лодеру лучше всякихъ словъ, какая пропасть раздѣляетъ мужа и жену.
— Ну, такъ что же съ Фрэдомъ? — спросилъ онъ.
Она выпрямилась и взглянула ему прямо въ лицо, какъ бы собираясь съ силами для труднаго дѣла:
— Мистеръ Фрэдъ, какъ всегда, принимаетъ близкое участіе въ тебѣ, — начала она.
— Или, вѣрнѣе, въ тебѣ? — Лодеръ сказалъ это совершенно тономъ Чилькота, и сразу пожалѣлъ объ этихъ словахъ. Ева сильно покраснѣла. На секунду опять промелькнуло въ ея глазахъ неописуемо-странное выраженіе, удивившее Лодера съ самаго начала, потомъ она снова опустилась въ кресло.
— Почему ты всегда насмѣхаешься надъ моими друзьями? — спокойно спросила она. — Я не обращаю на это вниманія, когда у тебя нервы не въ порядкѣ. — Она слегка запнулась на этихъ словахъ. — Но сегодня ты, кажется, не въ нервномъ состояніи.
Лодеръ почувствовалъ, что краснѣетъ. За исключеніемъ рѣдкихъ вспышекъ м-ссъ Робинъ, смотрѣвшей за его хозяйствомъ, онъ никогда еще не навлекалъ на себя неудовольствія женщинъ.
— Прости, это я не нарочно, — сказалъ онъ. — Я не хотѣлъ обидѣть тебя моими словами.
Ева впервые оживилась. Она взглянула на него съ удивленіемъ. — Если ты искренно извиняешься, — сказала она съ легкимъ недовѣріемъ, — то я съ удовольствіемъ принимаю твое извиненіе. Но… — она остановилась.
Лодеръ не зналъ, какъ ему отнестись къ ея словамъ, и подошелъ опять къ столу, держа въ рукѣ незажженную папиросу. Наступила минутная пауза; наконецъ, чувствуя неловкость молчанія, Ева поднялась. Она взглянула на Лодера, опершись рукой на спинку стула.
— Мистеру Фрэду очень жалко, — она остановилась, подыскивая слова, — что ты становишься безучастнымъ во всему, что дѣлаешь. Онъ много думалъ о тебѣ за послѣднія три недѣли, съ того дня, какъ тебѣ сдѣлалось дурно въ парламентѣ; и ему кажется, — она опять прервала себя, глядя на Лодера, который отвернулъ голову, — ему кажется, что если ты теперь сдѣлаешь усиліе надъ собой, то и здоровье твое поправится. Онъ увѣренъ, что теперешній политическій кризисъ можетъ сильно выдвинуть тебя. Тотъ фактъ, что твои торговые интересы связаны съ Персіей, придаетъ двойное значеніе каждому твоему слову. — Она все болѣе оживлялась, и голосъ ея становился теплымъ, — Мистеръ Фрэдъ говоритъ, что ты подавалъ большія надежды въ началѣ твоей карьеры. Онъ сказалъ, что еслибы ты опять сталъ такимъ же, какимъ былъ тогда, то въ успѣхѣ нельзя сомнѣваться. — Она говорила торопливо, точно боясь, что Лодеръ прерветъ ее насмѣшкой. — Онъ просилъ меня употребить мое вліяніе. Я знаю, что никакого вліянія у меня нѣтъ, но я обѣщала ему поговорить съ тобой, и должна сдержать обѣщаніе.
Слова и голосъ Евы произвели сильное впечатлѣніе на Лидера. Онъ чувствовалъ, какое огромное усиліе она дѣлаетъ надъ собой, и его презрѣніе къ Чилькоту еще усилилось.
— Я рѣшилъ… — началъ было онъ, обращаясь къ ней. Но ему показалось нелѣпымъ давать какія-либо неопредѣленныя обѣщанія. — Я подумаю о твоихъ словахъ, — сказалъ онъ помолчавъ. — Только это я и могу обѣщать.
Ихъ глаза встрѣтились, и она слабо улыбнулась.
— Я и этого не ожидала, — сказала она. — Теперь я пойду. Ты такъ терпѣливо выслушалъ меня, — я очень поражена. — Она опять улыбнулась и протянула руку.
Движеніе ея было привѣтливое, но Лидеру показалось, что въ немъ сказывалось облегченіе, а не привязанность, и онъ замѣтилъ, что ея пальцы только слегка коснулись его руки. Онъ взялъ ея манто, понесъ его къ дверямъ, открылъ дверь Евѣ и передалъ ей манто.
— Я подумаю о твоихъ словахъ, — повторилъ онъ.
Опять она взглянула на него, какъ бы опасаясь насмѣшки; затѣмъ, слегка успокоенная, остановилась у дверей.
— Ты будешь всегда упускать благопріятные случаи въ жизни, — сказала она, — а я буду всегда завидовать тебѣ въ томъ, что судьба тебѣ ихъ даетъ. Обычная разница между мужчинами и женщинами. Спокойной ночи! — Она улыбнулась ему и вышла въ корридоръ.
Лодеръ обождалъ, пока закрылась наружная дверь, затѣмъ прошелъ задумчиво черезъ комнату и опустился въ кресло, на которомъ она сидѣла. Онъ глядѣлъ долго на свою руку, которой касались ея пальцы; затѣмъ онъ поднялъ голову рѣзкимъ движеніемъ.
— Чортъ возьми, — сказалъ онъ, — какъ искренно она его ненавидитъ!
Лодеръ отлично проспалъ ночь въ постели Чилькота подъ высокимъ балдахиномъ. Строгая пышность обстановки не производила на него удручающаго впечатлѣнія, какъ на хозяина комнаты. Тяжелая мебель, высокій потолокъ, пышныя драпировки — все такое же, какъ при дѣдѣ Чилькота, — свидѣтельствовали о давно накопленномъ богатствѣ. Это поднимало духъ Лодера. Правда, владѣніе всѣмъ этимъ было для него миражемъ, но онъ радъ былъ и миражу, который могъ заполнить жизнь хоть на одинъ день.
Въ такомъ настроеніи онъ проснулся на слѣдующее утро и лежалъ нѣкоторое время, наслаждаясь удобствомъ постели и радуясь свѣту, струившемуся сквозь оконныя занавѣски. Здоровому человѣку все кажется возможнымъ въ ясный солнечный день. Онъ съ наслажденіемъ вытянулъ руки, съ удовольствіемъ ощущая прикосновеніе мягкаго и тонкаго постельнаго бѣлья. Что говорилъ Чилькотъ? — что лучше жить одинъ день, чѣмъ прозябать всю жизнь. Это вѣрно. Для Лодера жизнь началась только теперь. Онъ улыбнулся безъ всякой ироніи. Въ тридцать-шесть лѣтъ человѣкъ еще въ полнотѣ своихъ силъ; онъ свободенъ отъ крайнихъ увлеченій юности, знаетъ, что слѣдуетъ брать отъ жизни и что оставлять безъ вниманія, знаетъ, что кубокъ нужно пить не до дна, чтобы не чувствовать горечь осадка. Онъ закрылъ глаза и опять вытянулся всѣмъ тѣломъ. Нравственное довольство сопровождалось у него чувствомъ физической пріятности. Сѣвъ на постели, онъ надавилъ кнопку электрическаго звонка, и на зовъ его явился новый слуга.
— Отдерните занавѣси, Ренвикъ, — сказалъ онъ. — Который часъ?
Слуга медленно и аккуратно отдернулъ занавѣси и взглянулъ на маленькіе часы, стоявшіе на туалетѣ.
— Восемь часовъ, сэръ. Я не ожидалъ, что вы такъ рано позвоните.
Лодеръ почувствовалъ упрекъ въ этихъ словахъ; наступила короткая пауза.
— Прикажете подать чашку чаю, сэръ?
— Нѣтъ, я раньше возьму ванну.
На лицѣ Ренвика отразилась нерѣшимость.
— Теплую, сэръ? — спросилъ онъ.
— Нѣтъ, холодную.
Онъ ушелъ явно озадаченный. Лодеръ улыбнулся про себя. Онъ не боялся изобличенія со стороны слуги. Чилькотъ, очевидно, ужъ слишкомъ опустился въ своихъ жизненныхъ привычкахъ, и нѣтъ надобности подражать ему. Лодеръ позавтракалъ одинъ, по привычкѣ Чилькота, и затѣмъ прошелъ въ кабинетъ. Гринингъ поднялся ему навстрѣчу съ такой же поспѣшностью, какъ и наканунѣ.
— Такъ рано за работой? — привѣтливо спросилъ Лодеръ, здороваясь съ нимъ.
Маленькій человѣчекъ просіялъ отъ удовольствія.
— Съ добрымъ утромъ, сэръ, — сказалъ онъ; — вы тоже сегодня рано поднялись. А я было опасался, что у васъ опять разыгрались нервы послѣ моего ухода. Письма ваши я засталъ сегодня утромъ неоткрытыми. Но теперь у васъ уже совершенно свѣжій видъ.
Лодеръ быстро повернулся спиной къ свѣту.
— Письма я дѣйствительно забылъ прочесть вчера, — сказалъ онъ. — Дѣло въ томъ, — онъ слегка замялся, — что ко мнѣ зашла жена, и мы заболтались.
Онъ улыбнулся, подошелъ къ столу и взялъ въ руки пачку писемъ. Гринингъ смотрѣлъ на него, и всякое колебаніе было бы неосторожнымъ въ этотъ моментъ; поэтому онъ сталъ спокойно открывать письма одно за другимъ. Ничего значительнаго въ нихъ не было, и онъ передавалъ ихъ секретарю, чувствуя при этомъ легкое наслажденіе властью. Опять онъ думалъ о томъ, что власть ощущается именно въ мелочахъ.
— Дайте мнѣ записную книжку, Гринингъ, — сдавалъ онъ, когда они покончили съ письмами.
При видѣ кожаной книжки съ золотой монограммой «Д. Ч.» Лодеръ снова почувствовалъ комизмъ своего положенія. Ему вдругъ захотѣлось отказаться отъ своей роли; но онъ опомнился, сдѣлалъ усиліе надъ собой, открылъ книжку и сталъ дѣловито перелистывать ее. Страница, посвященная текущему дню, была вся исписана. Почти на каждой строчкѣ были помѣтки неправильнымъ почеркомъ Чилькота. У двухъ записей сдѣланы были кресты синимъ карандашомъ. Лодеръ обратилъ на нихъ особое вниманіе. Было условлено, что онъ будетъ выполнять во время отсутствія Чилькота только его общественныя обязательства — и, во избѣжаніе недоразумѣній, Чилькотъ и обозначилъ ихъ синимъ карандашомъ. Все остальное — большей частью свѣтскія обязанности — Лодеръ могъ исполнять или не исполнять по своему усмотрѣнію. Всѣ привыкли къ разсѣянности Чилькота, и не удивлялись бы его забывчивости въ мелочахъ.
Но Лодеръ чувствовалъ приливъ энергіи. Онъ быстро прочелъ подчеркнутыя записи. Въ первой значилось свиданіе съ Крешемомъ, однимъ изъ вліятельныхъ избирателей Чилькота въ Варкѣ, а во второй отмѣчено было условіе завтракать съ Фрэдомъ. Свиданіе съ Крэшемомъ возбуждало въ Лодерѣ интересъ, но мысль о завтракѣ съ Фрэдомъ его пугала. Онъ бы меньше боялся предстать передъ королемъ, чѣмъ передъ этимъ знаменитымъ государственнымъ дѣятелемъ. На минуту его самоувѣренность покинула его. Потомъ, по ассоціаціи мыслей, онъ вспомнилъ разговоръ съ Евой наканунѣ, и въ немъ заговорило совершенно новое чувство.
Изъ-за Чилькота его презирала теперь жена Чилькота. Онъ не могъ не сознаться, что это обстоятельство накладывало тѣнь на все остальное. Лодеръ не могъ забыть объ этомъ, и ясно вспоминалъ непріязненное прикосновеніе ея пальцевъ, едва скрываемую враждебность ея взгляда. Это были пустяки, — но гордость его страдала. Такъ, по крайней мѣрѣ, онъ объяснялъ это себѣ. Онъ не придавалъ, конечно, большой цѣны мнѣнію этой женщины, и всякой женщины вообще; но тутъ задѣта была его гордость. Онъ опять подошелъ въ окну и сталъ глядѣть на улицу, продолжая держать въ рукахъ записную книжку. Что, если онъ заставитъ ее относиться къ нему съ уваженіемъ? Что, если онъ — подъ маской Чилькота — заставитъ ее признать свою силу? Конечно, это вопросъ гордости — и даже не гордости, а чувства собственнаго достоинства. Этимъ объясненіемъ онъ удовлетворился и снова отошелъ отъ окна.
— Отправьте корреспонденцію, Гринингъ, — сказалъ онъ, — а потомъ продолжайте наводить справки о Хорасанѣ. Намъ, кажется, скоро понадобятся всѣ свѣдѣнія, какія мы только сможемъ раздобыть. До свиданія, я еще зайду сюда потомъ. — Онъ кивнулъ головой секретарю и вышелъ изъ комнаты.
Онъ позавтракалъ съ Фрэдомъ въ его клубѣ, и потомъ они вмѣстѣ направились въ Вестминстеръ. Завтракъ и прогулка были очень знаменательны. За этотъ часъ Лодеръ извѣдалъ многое, о чемъ до того не имѣлъ ни малѣйшаго представленія. Онъ вкусилъ первые моменты истиннаго упоенія, — но испилъ также первую каплю истинной горечи. Онъ видѣлъ въ первый разъ, какъ крупный человѣкъ можетъ проявлять снисходительность къ ничтожному человѣку, въ совершенствѣ сочетая тактъ и доброту. Его это восхищало, и въ то же время онъ чувствовалъ себя уничтоженнымъ. Двойственное чувство жгло его душу. Онъ ясно сознавалъ, что онъ — Джонъ Лодеръ, человѣкъ, не имѣющій ни гроша денегъ, безъ друзей, безъ настоящаго и будущаго, — и вотъ онъ идетъ по Уайтголю, среди яркаго дня, съ однимъ изъ величайшихъ государственныхъ людей въ Англіи.
Когда онъ и Фрэдъ вошли въ парламентъ, дверь на террасу была открыта. Туда повели нѣсколькихъ иностранцевъ, чтобы показать имъ видъ на Темзу. Старикъ Фрэдъ остановился при видѣ открытое двери.
— Хотите, выйдемте подышать свѣжимъ воздухомъ, прежде чѣмъ сѣсть на мѣста, — предложилъ онъ Лодеру, и, взявъ его подъ-руку, увлекъ за собой. По дорогѣ онъ крѣпко пожалъ его руку.
— Сегодняшній день я запомню, какъ одинъ изъ самыхъ пріятныхъ, Чилькотъ, — сказалъ онъ серьезнымъ тономъ. — Не знаю, какъ вамъ это объяснить, но у меня такое чувство, точно я сегодня впервые увидѣлъ въ настоящемъ свѣтѣ мужа Евы. Это для меня большая радость. — Онъ поднялъ на него глаза, которые сохранили свой юношескій блескъ, несмотря на столько лѣтъ отвѣтственнаго труда.
Но Лодеръ вдругъ поблѣднѣлъ, и взоръ его обратился на Темзу — широкую, таинственную, молчаливую. Фрэдъ, самъ того не зная, разбилъ его иллюзію. Здѣсь, по парламентской террасѣ, ходилъ не Джонъ Лодеръ, а Чилькотъ, Чилькотъ съ его общественнымъ положеніемъ, его избирателями, его женой. Онъ попытался высвободить руку, но Фрэдъ не отпускалъ его.
— Нѣтъ, — сказалъ онъ. — Не спасайтесь отъ меня бѣгствомъ, какъ всегда. Не часто мнѣ случается говорить вамъ пріятную правду. И я не хочу лишиться этого удовольствія.
Онъ улыбнулся.
— Развѣ правда можетъ быть пріятна? — возразилъ Лодеръ, невольно подражая манерѣ Чилькота.
Фрэдъ поднялъ глаза. Онъ былъ на полъ-головы ниже Лолера, но его внушительный видъ скрывалъ это.
— Чилькотъ, — сказалъ онъ серьезно. — Оставьте циничный тонъ. Это — орудіе неудачниковъ, и мнѣ непріятна эта черта въ близкихъ людяхъ.
Лодеръ ничего не отвѣтилъ; его тронула звучавшая въ тонѣ старика доброта. Въ эту минуту онъ ясно видѣлъ передъ собой рельсы, по которымъ онъ пустилъ маленькій возокъ своего существованія, и отъ этого вида у него кружилась голова. Дорога была болѣе крутая, путь гораздо болѣе узкій, чѣмъ онъ предполагалъ; были повороты и крутизны, на которые онъ не разсчитывать. Онъ повернулъ голову и встрѣтилъ взглядъ Фрэда.
— Не слѣдуетъ очень ужъ полагаться на меня, — медленно сказалъ онъ. — Вы, пожалуй, опять обманетесь. — Голосъ его оборвался на этихъ словахъ; съ террасы донесся до нихъ звукъ голосовъ и смѣха; въ открытую дверь вошла группа изъ двухъ женщинъ и трехъ мужчинъ. Лодеръ взглянулъ въ ихъ сторону, и сейчасъ же увидѣлъ, что болѣе тонкая изъ двухъ женщинъ была Ева. Увидавъ Фрэда и Лодера, она быстро отдѣлялась отъ своихъ провожатыхъ и направилась къ нимъ. Лодеръ замѣтилъ, какъ она вся вспыхнула и какъ глаза ея засверкали отъ удовольствія при видѣ Фрэда; но онъ замѣтилъ также, что на него она едва только взглянула и уже избѣгала обращаться въ его сторону.
При ея приближеніи Фрэдъ освободилъ руку и протянулъ ее навстрѣчу Евѣ.
— Вотъ и моя крестница, — сказалъ онъ, и когда она подошла, онъ отвѣтилъ теплымъ взглядомъ на ея улыбку. — Что это? — сказалъ онъ. — Нашу террасу вы превращаете въ сады Эдема въ январѣ мѣсяцѣ? Мы это положительно должны запретить!
Ева засмѣялась.
— Это вина лэди Сары, — сказала она. — Мы встрѣтились за завтракомъ, и она увезла меня; — я уже, конечно, и не спрашивала, куда.
Они оба разсмѣялись, и Лодеръ съ нѣкоторымъ колебаніемъ присоединился къ нимъ. Онъ еще не зналъ, что дружба Фрэда и его жены была обычнымъ предметомъ шутокъ въ ихъ кругу. Услышавъ его запоздавшій смѣхъ, Ева обернулась къ нему.
— Надѣюсь, — сказала она, — что я вчера не причинила тебѣ безсонницы. Ч поймала его въ его берлогѣ, — объяснила она Фрэду, — и храбро ворвалась къ нему. Мы, кажется, проболтали до двухъ часовъ.
— Я отлично спалъ, — сказалъ Лодеръ. — Развѣ у меня невыспавшійся видъ?
Ева повернула къ нему голову съ нѣкоторымъ колебаніемъ.
— Нѣтъ, видъ у тебя очень хорошій, — сказала она, и въ тонѣ ея прозвучало удивленіе. Лодеру казалось, что это первое искреннее чувство, которое она проявила относительно него. — У тебя давно не было такого свѣжаго вида. — Тонъ, которымъ она это сказала, показался Лодеру очаровательнымъ. Онъ обратилъ также вниманіе на то, что цвѣтъ ея волосъ и ея глазъ выигрывалъ при дневномъ освѣщеніи — казался еще болѣе блестящимъ на фонѣ темной рѣки и темныхъ зданій.
Фрэдъ дружески улыбнулся ей, а потомъ взглянулъ на Лодера.
— Нервы у него видимо поправились, Ева, — спокойно сказалъ онъ. — Кажется, у меня теперь нашелся новый помощникъ. Но простите, — жена зоветъ меня. Я долженъ сказать ей нѣсколько словъ, прежде чѣмъ она уѣдетъ.
Онъ поклонился и отошелъ въ женѣ. Ева поглядѣла ему вслѣдъ.
— Еслибы съ Фрэдами случилось что-нибудь недоброе, я бы, кажется, этого не пережила, — сказала она тихо, но потомъ громко разсмѣялась, какъ бы раскаиваясь въ невольномъ порывѣ чувства. — Я слышала, что онъ сказалъ, — прибавила она другимъ тономъ. — Такъ это правда? Могу я поздравить тебя?
Перемѣна тона непріятно подѣйствовала на Лодера.
— Неужели ты никогда не перестанешь не довѣрять мнѣ? — сказалъ онъ.
Ничего не отвѣчая, она медленно прошла по опустѣвшей террасѣ и, остановившись у перилъ, положила руку на каменную балюстраду. Продолжая молчать, она стала глядѣть на рѣку, — легкій вѣтеръ развѣвалъ ея волосы. Лодеръ послѣдовалъ за ней. Ея молчаніе казалось ему вызовомъ.
— Неужели ты никогда не перестанешь не довѣрять мнѣ? — повторилъ онъ.
Она, наконецъ, медленно и нѣсколько удивленно взглянула ему въ лицо.
— А ты давалъ мнѣ какое-нибудь основаніе вѣрить тебѣ? — спокойно сказала она.
На это онъ ничего не могъ отвѣтить, хотя ея сдерживаемое недовѣріе все болѣе раздражало его. Онъ сдѣлалъ новую попытку примирить ее съ собой.
— Нужно терпѣніе относительно всѣхъ людей, — сказалъ онъ. — Подожди… тогда увидишь.
Она не опустила взора при его словахъ, и ясность ея синихъ глазъ опять смутила его. Какъ бы боясь того, что она скажетъ еще что нибудь тяжелое, онъ подошелъ въ ней и положилъ руку рядомъ съ ея рукой.
— Нужно терпѣливо относиться въ людямъ, — сказалъ онъ. — Иногда человѣкъ — точно обломокъ корабля, разбитаго бурей; онъ носится безцѣльно, — пока на его пути не попадется сила, которая его остановитъ. — Онъ опять взглянулъ ей въ лицо, самъ едва сознавая, что говоритъ. Онъ только чувствовалъ, что очутился въ ложномъ положеніи, и пытался какъ-нибудь выпутаться въ него. — Ты развѣ не вѣришь, что погибающій можетъ иногда приплыть въ берегу? — спросилъ онъ.
Надъ ними раздался бой большихъ башенныхъ часовъ Вестминстера. Ева подняла голову. Лодеру казалось, что на губахъ ее дрожатъ отвѣтныя слова. Но въ эту минуту за ними раздался веселый голосъ лэди Сары Фрэдъ.
— Ева! — позвала она. — Ева! Намъ пора ѣхать. Уже три часа — кто бы это подумалъ!
Въ слѣдующіе дни послѣ явнаго сближенія съ нимъ Фрэда, Лодеръ велъ себя удивительно тактично и сдержанно. Это дѣлало честь его уму. Многіе другіе, очутившись въ такомъ отвѣтственномъ и вмѣстѣ съ тѣмъ странно неотвѣтственномъ положеніи, дали бы волю всякаго рода инстинктивнымъ желаніямъ. Но Лодеръ не поддавался соблазнамъ.
Какъ во всѣхъ рискованныхъ предпріятіяхъ, и въ его новой жизни явилось много неожиданныхъ обстоятельствъ. Ожидаемыя трудности исчезали, но появлялись другія, самыя непредвидѣнныя. То, что казалось наиболѣе рискованнымъ — вопросъ о физическомъ сходствѣ — разрѣшалось безъ малѣйшей трудность Лодеръ былъ пораженъ легкостью, съ которой всѣ вѣрили въ его тождественность съ Чилькотомъ. Люди, знавшіе Чилькота съ дѣтства, слуги, жившіе годами въ домѣ Чилькота, безъ малѣйшаго колебанія принимали за него Лодера. Иногда онъ терялся, пораженный легкостью обмана. Ему даже казалось, что еслибы правда случайно открылась, въ нее бы не повѣрили: — люди довѣряютъ своимъ глазамъ болѣе, чѣмъ всякому свидѣтельству другихъ людей. Въ виду такого неожиданно блестящаго успѣха, онъ рѣшилъ неуклонно слѣдовать по намѣченному пути. Въ первую минуту упоенія дружбой Фрэда и зародившимся довѣріемъ Евы, онъ готовъ былъ ринуться въ водоворотъ дѣйствіи — въ какомъ бы то ни было направленіи. Но, къ счастью для нею самого, для Чилькота и для ихъ общаго дѣла, онъ привыкъ разсуждать о своихъ поступкахъ. Сидя въ парламентѣ послѣ, разговора съ Евой на террасѣ, онъ сталъ медленно и трезво обдумывать всѣ обстоятельства. Воспринимая очень чутко атмосферу залы, — несмотря на вялость обыкновеннаго дѣлового засѣданія, на ничтожность рѣчи, раздавшейся съ трибуны, онъ въ то же время устанавливалъ самый благоразумный образъ дѣйствій для себя. И къ вечеру перваго же дня онъ установилъ свою программу: онъ не будетъ торопиться, не допуститъ въ дальнѣйшемъ никакихъ опрометчивыхъ увлеченій, — такъ онъ рѣшилъ. Все должно развиваться естественно и гладко. Онъ теперь впервые вступалъ въ новый для него міръ; а не будетъ ли первый разъ также и послѣднимъ — это ужъ зависѣло отъ судьбы.
Онъ откинулся на своемъ сидѣньи, устремивъ взоръ на сидѣвшихъ съ другой стороны залы министровъ, скрестилъ руки, какъ это всегда дѣлалъ Чилькотъ, и стиснулъ губы; лицо его сдѣлалось жесткимъ и холоднымъ. Некрасиво, когда человѣкъ хочетъ извлечь выгоду изъ слабости другого, и когда такая мысль возникаетъ въ человѣкѣ, это отражается на его лицѣ. Лодеръ безпокойно задвигался на своемъ мѣстѣ, потомъ опять закусилъ губы. Онъ былъ очень упорнымъ человѣкомъ и не поддавался слабости. Въ первую минуту ему показалось отвратительнымъ воспользоваться паденіями Чилькота для себя, но мало-по-малу онъ освоивался съ этой мыслью.
Черезъ недѣлю — или, можетъ быть, черезъ двѣ недѣли — Чилькотъ снова вернется на свое мѣсто, и тогда опять начнется старое. Послѣ отдыха и свободы общественныя обязанности покажутся Чилькоту вдвое болѣе тягостными; онъ нѣсколько времени будетъ бороться съ собой, а тогда…
На губахъ Лодера скользнула мимолетная улыбка. — Тогда, конечно, Чилькотъ вторично позоветъ его, Лодера, на свое мѣсто, и онъ сможетъ серьезно проявить себя. Онъ никогда не предавался пустымъ мечтаніямъ, но въ эту минуту передъ его взоромъ промелькнуло нѣчто вродѣ видѣнія. Онъ увидѣлъ себя стоящимъ тутъ, въ зданіи парламента, увидѣлъ лица — сначала скучающія при взглядѣ на него, потомъ постепенно преображающіяся подъ властью его личности, подъ обаяніемъ его краснорѣчія: онъ зналъ, что обладаетъ ораторскимъ талантомъ. Яркость этого видѣнія причиняла ему почти физическую боль. Люди, привыкшіе долго сдерживать себя, поддаются иногда опасному наплыву чувствъ. Довѣряя себѣ, они смѣло идутъ впередъ и часто попадаютъ въ пропасти.
Таковъ былъ нѣсколько несвязный ходъ мыслей Лодера въ первый день его новой жизни. На девятый день, около четырехъ часовъ дня, онъ спокойно и увѣренно расхаживалъ по кабинету Чилькота. Онъ курилъ сигару и спокойно обдумывалъ занимавшую его мысль; но вдругъ онъ остановился и нахмурилъ брови: въ комнату вошелъ слуга и помѣшалъ ему. Слуга прошелъ на другой конецъ комнаты, придвинулъ маленькій столикъ въ камину и сталъ накрывать его тонкой изящной скатертью. Лодеръ смотрѣлъ на него молча, убѣдившись, что въ его положеніи лучше всего молчать, когда онъ чего-нибудь не понимаетъ. Но онъ все-таки былъ очень удивленъ. Чаю онъ не заказывалъ, и во всякомъ случаѣ ему бы подали только одинъ стаканъ за подносѣ. Онъ съ возрастающимъ удивленіемъ слѣдилъ за движеніями слуги, который вышелъ и снова вернулся, внося съ торжественнымъ видомъ на большомъ подносѣ чайникъ, двѣ чашки и разныя печенья. Онъ поставилъ все это на столъ, затѣмъ обратился въ Лодеру и сказалъ:
— М-ссъ Чилькотъ пожалуетъ сюда черезъ пять минутъ, сэръ.
Лодеръ опять промолчалъ, не зная, что ему собственно сказать. Слуга вышелъ. Лодеръ еще разъ оглянулъ парадно сервированный столикъ. Потомъ онъ вдругъ обернулся и вышелъ на средину комнаты.
Послѣ разговора на террасѣ онъ не видалъ Еву наединѣ. Въ его комнату она не входила, и онъ теперь спрашивалъ себя, что означаетъ эта новая попытка сближенія. За послѣдніе дни онъ меньше думалъ о ней, отчасти потому, что наложилъ на себя обѣтъ сдержанности, но главнымъ образомъ потому, что постепенно захваченъ былъ водоворотомъ новыхъ дѣлъ и интересовъ. Случилось такъ, что столь знаменательный для него лично моментъ жизни былъ въ то же время крайне важнымъ въ политическомъ отношеніи для всей страны; по странному совпаденію, положеніе Чилькота было таково, что оно заставляло его принять живое участіе въ политическихъ осложненіяхъ. Лодеру становилось все яснѣе, что торговые интересы Чилькота въ случаѣ, если разгорится пожаръ въ Персіи, — заставятъ его примкнуть къ оппозиціи противъ правительства.
Видъ изящно накрытаго столика какъ-то наглядно показывалъ ему, что онъ попалъ въ цѣлый міръ новыхъ общественныхъ и свѣтскихъ отношеній и интересовъ. Онъ сознавалъ, что эти интересы все болѣе и болѣе его поглощаютъ, укрѣпляя его умъ и способности. Онъ чувствовалъ, что несомнѣнно нашелъ теперь единственно подходящую для себя сферу дѣйствія, что не можетъ быть больше и рѣчи о незаконномъ захватѣ власти съ его стороны, и что теперь мало-по-малу работа его пріобрѣтаетъ отпечатокъ его собственной индивидуальности. Очевидно и Ева замѣтила то, что бросалось всѣмъ въ глаза, — т.-е., что Чилькотъ никогда не проявлялъ такой активности, какъ теперь; вотъ почему она, вѣроятно, вздумала придти къ нему въ кабинетъ. Сможетъ ли онъ благополучно провести до конца маленькую комедію, которая должна будетъ разыграться? — спрашивалъ онъ себя.
Раздался легкій шелестъ женской одежды, и въ комнату вошла Ева. Она спокойно протянула ему руку, и онъ отвѣтилъ ей столь же спокойнымъ рукопожатіемъ. — Чѣмъ я обязанъ такой чести? — спросилъ онъ.
Она смущенно улыбнулась и взглянула въ окно. — Обычная мужская манера! — сказала она. — Прежде всего вы освѣдомляетесь о причинахъ. По-моему, давай лучше выпьемъ сначала чай, а потомъ поговоримъ. — Она направилась къ столику, и онъ послѣдовалъ за ней. При этомъ онъ замѣтилъ, что туалетъ ея удивительно подходилъ къ комнатѣ и къ погодѣ, хотя никакихъ подробностей онъ и не замѣчалъ. Она сѣла и стала разливать чай. Онъ подумалъ, что давно уже ему не наливала чай женщина въ семейной обстановкѣ. Онъ сталъ съ любопытствомъ наблюдать за ловкостью ея движеній, и не замѣтилъ, что она протягивала ему чашку.
— Ты что же, не будешь пить чай? — спросила она съ улыбкой.
Онъ вздрогнулъ, въ досадѣ на свою неучтивость. — Я ужасно разсѣянъ, — сказалъ онъ: — я…
— Переутомился отъ работы за послѣднюю недѣлю, — добавила она за него.
Онъ почувствовалъ нѣкоторое облегченіе, но потомъ опять наступило тягостное молчаніе. Онъ пилъ чай и съѣлъ кусокъ пирожнаго, ловя себя на желаніи обладать хоть нѣкоторымъ свѣтскимъ лоскомъ, хоть нѣкоторымъ умѣньемъ легко болтать о пустякахъ. Онъ чувствовалъ, что становится комичнымъ. Взглянувъ исподлобья на Еву, отвернувшую лицо, онъ поставилъ пустую чашку на столъ. Въ эту минуту она обернулась, и глаза ихъ встрѣтились.
— Джонъ, — сказала она, — знаешь, почему я зашла къ тебѣ выпить чашку чая? У меня былъ сегодня разговоръ съ Фрэдомъ, очень длинный разговоръ. Фрэдъ говоритъ о тебѣ такъ много хорошаго, что еслибы не онъ это сказалъ, я бы не повѣрила. — Она задвигалась на стулѣ, потомъ быстро взглянула на Лодера и опять стала глядѣть въ огонь.
Онъ приблизился въ ней на шагъ. — Что же онъ говоритъ? — спросилъ онъ, внутренно стыдясь, что слова эти ему пріятны.
— Собственно говоря, мнѣ не слѣдовало тебѣ объ этомъ говорить, — сказала она, улыбаясь. — Ты его удивилъ, вотъ что онъ говоритъ… — Она на минуту замолчала, выпила чай и потомъ снова поглядѣла на него. — Джонъ, — сказала она серьезно, — вопросъ только въ одномъ: будетъ ли длиться эта перемѣна?
Голосъ ея звучалъ необычайно искренно, и Лодеръ чувствовалъ все сильнѣе, что за ея большимъ внѣшнимъ очарованіемъ скрывается къ тому же необычайно привлекательный характеръ. Объ этомъ онъ даже никогда прежде не думалъ, и поэтому вторично пытливо взглянулъ на нее. Въ этомъ новомъ свѣтѣ красота ея казалась ему иной и по иному его привлекала. Прежде онъ думалъ, что женщина можетъ быть кумиромъ или забавой — или тяжкимъ бременемъ. А теперь вдругъ ему пришла мысль, что женщина можетъ стать подругой, вѣрной спутницей жизни.
— Очень ты недовѣрчива, — сказалъ онъ, глядя ей прямо въ лицо. Она не отвѣтила на его взглядъ.
— Кажется, меня пріучили въ недовѣрію, — отвѣтила она, разглядывая очень усердно узоръ на столѣ.
При этихъ словахъ Лодеръ вдругъ вспомнилъ о Чилькотѣ, о его раздражительности, порочности и непостоянствѣ. Его охватила безграничная жалость въ женщинѣ, связанной съ нимъ неразрывной цѣпью. Ева не могла, конечно, и подозрѣвать о томъ, что происходило въ душѣ Лодера, и продолжала говорить:
— Выходя за тебя замужъ, — говорила она, — я ко всему относилась съ большимъ интересомъ и вѣрила въ жизнь. Политика мнѣ была близка, я выросла среди нея и знала, что мой мужъ — будущее свѣтило въ политическомъ мірѣ. Такъ о тебѣ говорили. Мнѣ даже не приходило въ голову желать еще большаго. Страстной любви ты вѣдь никогда не обнаруживалъ, — прибавила она, улыбаясь. — Да я бы забыла о любви и радостяхъ семейной жизни. Я хотѣла бы быть только — тѣмъ, что лэди Сара — женой великаго человѣка. — Она остановилась. — Сначала все шло благополучно. Потомъ постепенно началось худое. Ты началъ… страдать нервами… Я не хочу сказать тебѣ ничего непріятнаго, — быстро сказала она, замѣтивъ неспокойныя движенія Лодера. — Ничуть; я только объясняю тебѣ, почему я мало-по-малу упала духомъ.
— Я знаю, знаю, — перебилъ ее Лодеръ. — Становилось все хуже и хуже. Твое вмѣшательство было бы безполезно, и въ концѣ концовъ ты совсѣмъ утратила мужа.
— Но недѣлю тому назадъ… — Она быстро взглянула на него, но, поглощенная своими мыслями, не замѣтила ничего страннаго въ его словахъ. Лодеръ сильно покраснѣлъ при ея послѣднихъ словахъ.
— Въ сущности произошло нѣчто невѣроятное, — сказала она. — Этому нельзя повѣрить, но все же я не могу отрицать: наперекоръ разуму, наперекоръ опыту и даже собственной волѣ, я вдругъ за послѣднюю недѣлю начинаю чувствовать то, что чувствовала когда-то, вначалѣ. — Она остановилась со смущенной улыбкой. — У меня такое чувство, точно моя жизнь какимъ-то чудомъ снова начинается съ того мѣста, на которомъ оборвалась шесть лѣтъ тому назадъ. — Она опять остановилась я улыбнулась.
Лодеръ чувствовалъ себя очень неловко, но совершенно не могъ придумать, что сказать.
— Это началось въ день обѣда у Фрэдовъ, — продолжала она. — Фрэдъ тогда говорилъ такъ ласково и такъ умно. Онъ вспоминалъ, какія надежды всѣ возлагали на тебя, упрекалъ меня и говорилъ, что, сдѣлавъ послѣднюю попытку, нужно послѣ того сдѣлать еще самую послѣднюю. Онъ обѣщалъ взять все остальное на себя, если мнѣ только удастся возбудить въ тебѣ снова интересъ къ работѣ. Я слушала его съ отчаяніемъ, зная, какъ безполезны его слова. На прощанье я обѣщала ему сдѣлать все, что могу. Но я знала про себя, что и самая послѣдняя попытка будетъ безполезной: въ такомъ настроеніи я вошла къ тебѣ. — Она остановилась и украдкой взглянула на Лодера.
— Я вошла къ тебѣ… И тогда… тогда мнѣ показалось, что я завоевала право на награду побѣдой надъ собой. Мнѣ, дѣйствительно, кажется, что ты сталъ другимъ человѣкомъ. Я знаю, что мои слова смѣшны, — сказала она полу-шутливо, какъ бы извиняя себя. — Дѣло даже не въ томъ, что лицо твое измѣнилось… впрочемъ, я сразу увидѣла, что ты… не страдаешь нервами. — Она каждый разъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ произносила слово «нервы». — Перемѣна была въ тебѣ самомъ — въ содержаніи твоихъ словъ, а не въ томъ, какъ ты ихъ говорилъ.
Лодеръ чувствовалъ все большую неловкость.
— Тогда, вначалѣ, впечатлѣніе было еще мимолетное. — Она заговорила медленнѣе. — Я сама себѣ не сознавалась. И на слѣдующій день, во время бесѣды на террасѣ, я еще тоже боялась сознаться самой себѣ, — хотя это и становилось еще болѣе яснымъ. Но съ того дня я зорко слѣдила за тобой, и теперь увѣрена въ томъ, что произошла перемѣна. Фрэдъ говоритъ то же самое, — а онъ никогда не ошибается. Конечно, пока прошло только девять — десять дней. Но за послѣдніе три года ты и десяти часовъ не бывалъ въ одинаковомъ состояніи.
Она остановилась, какъ бы ожидая подтвержденія своихъ догадокъ, но Лодеръ молчалъ, не зная, что отвѣтить. Она подождала съ минуту, потомъ нагнулась впередъ, сидя въ креслѣ, и пристально посмотрѣла на него.
— Джонъ, — спросила она, — будетъ ли это длиться? Вотъ о чемъ я пришла спросить тебя… Я боюсь вѣрить. Новое разочарованіе было бы слишкомъ большимъ ударомъ.
Лодеръ чувствовалъ на себѣ ея глубокій взглядъ, хотя и не рѣшался поднять на нее глаза.
— Недѣлю тому назадъ, я бы не могла предложить тебѣ этотъ вопросъ, — а теперь могу. Я сама не знаю, какъ это случилось, но такое у меня теперь чувство. Понимаешь ты меня? Можешь ты отвѣтить мнѣ?
Лодеръ все еще молчалъ, не зная, что онъ можетъ сказать, что имѣетъ право сказать. Еву смутило его молчаніе, и она поднялась.
— Если это только мимолетно, то не скрывай отъ меня, — сказала она. — Но если это можетъ длиться, — если есть малѣйшая возможность, чтобъ это длилось, тогда… — Она остановилась и пытливо взглянула на него. Онъ не могъ не поддаться обаянію ея близости. Соблазнъ минуты былъ слишкомъ великъ. Онъ самъ, его собственное «я», его энергія, его намѣренія и планы — все это было такъ осязательно и близко, — а Чилькотъ съ его притязаніями исчезалъ вдали, внѣ реальной дѣйствительности. Въ концѣ концовъ, его жизнь, его честолюбіе и его рѣшенія были его собственностью. Онъ поднялъ глаза и медленнымъ, испытующимъ взглядомъ взглянулъ на Еву.
— А ты была бы рада, еслибы я могъ обѣщать тебѣ, что это будетъ длиться? — спросилъ онъ.
Она вся просіяла и подошла еще на шагъ ближе. — Да, — отвѣтила она. — Я желаю этого сильнѣе всего на свѣтѣ.
Послѣдовала минута напряженнаго ожиданія. Обѣщаніе, которое бы осчастливило ее, срывалось съ устъ Лодера, но онъ все еще не рѣшался произнести его. Это промедленіе было роковымъ. Въ то время, какъ онъ стоялъ молча, открылась дверь и вошелъ слуга, подававшій чай. Онъ подошелъ къ Лодеру и передалъ ему телеграмму.
— Будетъ отвѣтъ, сэръ? — спросилъ онъ.
Ева отошла къ креслу, на которомъ сидѣла. Щеки ея горѣли и глаза сіяли радостнымъ блескомъ. Лодеръ открылъ телеграмму, прочелъ ее и бросилъ въ огонь. — Отвѣта не будетъ, — коротко сказалъ онъ.
Суровый тонъ его голоса испугалъ Еву. — Непріятныя вѣсти? — спросила она, когда слуга вышелъ. Лодеръ не поднялъ глазъ. Онъ глядѣлъ на телеграмму, которая истлѣвала въ каминѣ.
— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ наконецъ принужденнымъ тономъ. — Нѣтъ. Это только напоминаніе о чемъ-то, что я забылъ.
Послѣ словъ Лодера наступило тяжелое молчаніе. Поданная телеграмма, вопросъ Евы и его отвѣтъ навались чѣмъ-то совершенно обыденнымъ, а между тѣмъ оба они знали, что во время наступившей минуты молчанія что-то порвалось между ними. Почему — это зналъ только Лодеръ, но не могла понять Ева. У Лодера было такое чувство, точно явился призракъ, сталъ между ними, началъ рости, сдѣлался прозрачнымъ и потомъ разсѣялся. Когда видѣніе исчезло, онъ обернулся къ Евѣ. — Я чуть-чуть не пообѣщалъ слишкомъ много, — сказалъ онъ. Голосъ его звучалъ непріятно именно потому, что онъ хотѣлъ скрыть свои чувства. Онъ даже не посмотрѣлъ на Еву. Его осилило тупое чувство катастрофы, безконечная горечь, заглушавшая все остальное. Самое прекрасное въ его жизни, быть можетъ, самое высокое благо жизни, исчезало у него промежъ пальцевъ въ тотъ моментъ, когда онъ могъ бы проявить себя. Почва ускользала изъ-подъ его ногъ. Вопреки своему обычному чувству логичности и справедливости, онъ далъ волю инстинктивному бѣшенству противъ Чилькота. Ева замѣтила, какъ омрачились его черты, и спокойно поднялась съ мѣста.
— Я обѣдаю сегодня у лэди Сары и потомъ у нея спектакль. Обѣдъ будетъ ранній, и мнѣ пора заняться туалетомъ. Пожалуйста, не думай, что я хотѣла вынудить у тебя обѣщаніе. Если тебѣ это кажется, то, значить, я не хорошо выразилась. — Она улыбнулась, чтобы скрыть легкую неловкость, которую выдавали ея слова, и медленно направилась въ двери.
Лодеръ еще былъ оглушенъ ударомъ, разрушившимъ всѣ его планы. Внезапность призыва Чилькота его взволновала, — но еще больше его тревожило то, что онъ не ждалъ этого призыва. Онъ поэтому не обратилъ вниманія ни на слова Евы, ни на ея движенія. Потомъ вдругъ все это дошло до его сознанія, пробивъ его эгоизмъ, и онъ почувствовалъ рѣзкую боль, какъ отъ удара ножомъ. Онъ обернулся, взглянулъ въ полутьму комнаты, но Ева уже въ эту минуту затворила дверь за собой. Онъ почувствовалъ острое чувство тяжкой утраты.
— Подожди! — крикнулъ онъ, устремляясь ей вслѣдъ, но тотчасъ же остановился: пустота комнаты ужаснула его.
Ударъ обрушился. Неминуемое наступило, и ему оставалось только съ достоинствомъ отнестись въ факту. Телеграмма Чилькота вызывала его къ семи часамъ въ Клифордсъ-Иннъ, а теперь было уже около шести. Онъ вынулъ часы — часы Чилькота, отмѣчая про себя этотъ фактъ съ злобнымъ смѣхомъ. Потомъ его напускная веселость уступила мѣсто другимъ чувствамъ. Онъ сдѣлалъ усиліе надъ собой и повернулъ кнопку отъ электричества; комната сразу вся озарилась. Изящно сервированный чайный столикъ казался неумѣстнымъ рядомъ съ книжными шкапами и столомъ, загроможденнымъ бумагами, — такимъ же неумѣстнымъ, какъ онъ, Лодеръ, среди всѣхъ этихъ предметовъ. Эта мысль была ему непріятна, и онъ отвернулся отъ столика. При этомъ движеніи онъ увидѣлъ портсигаръ Чилькота съ его золотой монограммой, и у него явилось странное чувство, что предметы чувствуютъ въ немъ самозванца, въ то время, какъ человѣческій глазъ считаетъ его законнымъ собственникомъ всей этой обстановки. Онъ невольно улыбнулся при этой мысли, потомъ вторично прошелъ черезъ всю комнату и вошелъ въ спальню Чилькота.
Тяжелое убранство и нѣсколько мрачная атмосфера спальни болѣе подходили въ его настроенію, чѣмъ видъ кабинета, будившій въ немъ жажду активнаго дѣла. Онъ подошелъ къ кровати, сѣлъ на нее и нѣсколько минутъ глядѣлъ въ пространство, ничего не видя; потомъ апатія оставила его, и его гнѣвъ противъ Чилькота улегся. Онъ медленно поднялся, выпрямился, снова прошелъ черезъ обѣ комнаты, затѣмъ черезъ корридоръ въ переднюю, и черезъ пять минутъ былъ уже на улицѣ. Онъ застегнулъ пальто до верху и, наклонивъ голову, пошелъ своей дорогой. Онъ шелъ быстро, не оставляя себѣ времени для раздумья. Только на Трафальгаръ-Сквэрѣ, выжидая, пока можно будетъ перейти дорогу, онъ вспоминалъ свою встрѣчу съ Чилькотомъ въ туманѣ.
Потомъ онъ опять ускорилъ шаги, пока не дошелъ до площади Клифордсъ-Инна, и остановился на минуту. Тишина площади успокаивала ее. Неизмѣнность предметовъ представляла такой глубокій контрастъ съ человѣческой душой, мѣняющейся подъ вліяніемъ всякаго новаго впечатлѣнія, и это дѣйствовало умиротворяющимъ образомъ. Постоявъ съ минуту на мѣстѣ, Лодеръ твердо прошелъ черезъ площадь и поднялся по знакомой лѣстницѣ въ свою квартиру. Остановившись у двери, онъ услышалъ шумъ въ комнатѣ. Не ожидая отвѣта на свой стукъ, онъ прямо вошелъ, и сравнительно съ темнотой корридора комната показалась ему ярко освѣщенной; кромѣ лампы подъ зеленымъ абажуромъ, въ каминѣ трещалъ еще весело огонь.
При его появленіи Чилькотъ поднялся и пошелъ ему навстрѣчу. Черты его лица вырисовывались очень рѣзко при двойномъ освѣщеніи. На немъ былъ надѣтъ потертый костюмъ. Лицо было блѣдное и серьезное. Кромѣ усилившагося безпокойства въ глазахъ, не замѣтно было, однако, никакой перемѣны. Подойдя къ Лодеру, онъ протянулъ ему руку.
— Ну, что? — спросилъ онъ. — Все шло благополучно?
— Вполнѣ, — сухо отвѣтилъ Лодеръ. Избѣгая встрѣчи съ тревожно-любопытнымъ взглядомъ Чилькота, онъ вышелъ на середину комнаты и сталъ снимать пальто. Потомъ онъ подумалъ о неучтивости своего поведенія, и обернулся снова къ Чилькоту. — Все сошло, какъ нельзя лучше, — сказалъ онъ. — Даже до смѣшного. Бываютъ прямо-таки непостижимыя вещи на свѣтѣ, Чилькотъ, и это — одна изъ таковыхъ.
Чилькотъ облегченно вздохнулъ.
— Ну, слава Богу, — сказалъ онъ. — Какъ я радъ! Разскажите же мнѣ все подробно.
Но Лодеръ былъ очень сдержанъ. Ему кавадось, что теперь не подходящій моментъ для изліяній. Онъ былъ въ положеніи голоднаго человѣка, который увидѣлъ во снѣ роскошный пиръ и проснулся съ прежнимъ голодомъ. Онъ поэтому предпочиталъ не говорить о своемъ голодѣ, о своихъ безумныхъ мечтахъ.
— Мнѣ нечего разсказывать, — сказалъ онъ. — Все, что вамъ нужно знать, записано вотъ здѣсь. Это полный дѣловой отчетъ — вы наврядъ-ли найдете малѣйшее упущеніе. — Онъ вынулъ толстую записную книжку изъ кармана и положилъ ее открытой на столъ. Въ ней сдѣланъ былъ точный подсчетъ всему, что онъ выполнилъ отъ имени Чилькота.
— Всѣ дѣла налажены, всѣ текущія обязательства выполнены, — сказалъ онъ, перелистывая страницы. — Я все время думалъ о васъ и о вашемъ положеніи. — Онъ остановился и поднялъ глаза. — Вы занимаете положеніе, которое требуетъ очень сосредоточенной и обдуманной работы.
При этихъ словахъ Чилькотъ взглянулъ на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ.
— Пожалуйста, безъ морали, — сказалъ онъ съ нервнымъ смѣхомъ. — Я хотѣлъ знать, тянули ли вы мою лямку, и вы меня теперь успокоили. Сегодня на меня напалъ смертельный страхъ. Мнѣ захотѣлось непремѣнно узнать, какъ обстоятъ дѣла, — это былъ какой-то припадокъ безсмысленнаго страха. Но теперь, когда я вижу васъ здѣсь передъ собой… — Онъ прервалъ себя и снова засмѣялся. — Теперь — при видѣ васъ — мнѣ чертовски хочется, чтобы… чтобы вы продлили ангажементъ.
Лодеръ взглянулъ на него, и сейчасъ же отвернулся. Онъ устыдился жадной радости, которая охватила его при этихъ словахъ, и онъ почувствовалъ глубокое презрѣніе къ себѣ самому за свою быструю готовность извлечь личную пользу изъ слабости другого человѣка. Такъ же быстро, какъ онъ отвернулся, онъ снова взглянулъ на него.
— Да вы съ ума сошли! — крикнулъ онъ прежнимъ своимъ развязнымъ тономъ. — Ишь, чего захотѣли! У васъ были каникулы, а теперь пожалуйте снова въ школу. Не забудьте, что вы сегодня обѣдаете у Чарингтоновъ. Тамъ празднуютъ совершеннолѣтіе молодого Чарингтона — будетъ очень парадный обѣдъ. Пойдемте скорѣе переодѣться. — Онъ засмѣялся, подошелъ къ Чилькоту и хлопнулъ его по плечу.
Чилькотъ вздрогнулъ.
— Да, да, вы правы! — воскликнулъ онъ. — Нужно иногда стоять на собственныхъ ногахъ. — Онъ началъ снимать галстукъ.
Лодеръ остановилъ его движеніемъ руки.
— Ваша чековая книжка лежитъ на обычномъ мѣстѣ въ ящикѣ стола, — сказалъ онъ. — Я взялъ сто фунтовъ — жалованье за первую недѣлю. Остальное пусть уже, когда… — Онъ не кончилъ фразы.
Чилькотъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.
— Не говорите объ этомъ, — быстро сказалъ онъ. — Въ будущемъ я это буду своевременно устраивать. Я вѣдь могу завтра же выставить чекъ — на имя Джона Лодера.
— Нѣтъ. Я могу подождать. Лучше, чтобы въ чековой книжкѣ не было имени Лодера. Нужна крайняя осторожность. — Онъ говорилъ очень взволнованно. Въ немъ уже закипала ни на чемъ не основанная зависть. Мысль, что Чилькотъ будетъ сейчасъ рыться своими нервными руками въ ящикахъ, разсматривать и сортировать бумаги, которыя въ теченіе двухъ волшебныхъ недѣль были несомнѣнной собственностью его, Лодера, невыносимо мучила его. Онъ отвернулся и оборвалъ разговоръ. — Идемте въ спальню, — сказалъ онъ. — Уже около половины восьмого, а у Чарингтоновъ нужно быть въ девять. — Не ожидая отвѣта, онъ подошелъ къ двери спальни и открылъ ее. Пока оба они переодѣвались, Лодеръ продолжалъ неустанно говорить, то отрывистыми фразами, то очень пространно, съ приливомъ ѣдкаго юмора. Онъ говорилъ такъ много и такъ краснорѣчиво, что Чилькотъ совершенно поддался его вліянію; воображеніе его стало усиленно работать. Когда онъ, наконецъ, надѣлъ свое платье и вышелъ въ кабинетъ, Лодеръ послѣдовалъ за нимъ, подошелъ къ письменному столу и взялъ еще лежавшую на немъ записную книжку.
— Я не собираюсь читать вамъ проповѣди, — началъ онъ, — и потому нечего останавливать меня. Я только долженъ сказать вамъ одно: подумайте о своей отвѣтственности и возьмите себя въ руки.
Онъ сказалъ это очень энергично, глядя Чилькоту прямо въ глаза. Самъ того не сознавая, онъ отстаивалъ свои собственные интересы. Чилькотъ нѣсколько поблѣднѣлъ, пугаясь, какъ всегда, надвигающейся на него дѣйствительности; потомъ онъ протянулъ руку Лодеру.
— Милый мой, — сказалъ онъ съ оттѣнкомъ надменности, — въ общемъ, вѣдь можно человѣку повѣрить, что онъ будетъ соблюдать свои интересы.
Лодеръ быстро пожалъ протянутую ему руку. Чилькотъ направился къ двери, вышелъ, не сказавъ ни слова на прощанье, на лѣстницу, и Лодеръ остался одинъ въ своей комнатѣ.
Въ тотъ вечеръ, когда Чилькотъ снова вернулся въ свою обычную среду, Лодеръ впервые испыталъ всю горечь осадка жизни. До того, какъ онъ заключилъ странную сдѣлку съ Чилькотомъ, онъ хотя и не былъ счастливъ, но во всякомъ случаѣ былъ спокоенъ. Теперь, когда у него явилась призрачная возможность проявить себя, его покою наступилъ конецъ. Онъ съ мучительной ясностью понялъ, что прежнее состояніе духа исчезло навсегда. Входя впервые въ домъ Чилькота, онъ не чувствовалъ себя тамъ чужимъ. Напротивъ того, ему казалось, что онъ точно возвращается домой послѣ долгаго изгнанія. Здѣсь же, въ атмосферѣ, въ которой онъ жилъ столько лѣтъ, ему было теперь не по себѣ. Оставшись одинъ послѣ ухода Чилькота, онъ почувствовалъ прежде всего физическую отчужденность отъ своей прежней обстановки. Старое, удобное платье было ему скорѣе непріятно. Перспектива полнаго отдыха не привлекала его, и платье, располагавшее къ лѣни, было ему ненавистно. Духъ его бодрила только одежда, которая была какъ бы символомъ дѣятельности и отвѣтственности. И такое же чувство возбуждала въ немъ обстановка его комнатъ. Въ домѣ Чилькота онъ попалъ точно къ себѣ — до того все соотвѣтствовало его настроеніямъ и внутреннему міру, а вернувшись домой, онъ почувствовалъ какъ разъ обратное. Эти впечатлѣнія взволновали его, и онъ сталъ размышлять, закуривъ трубку для возстановленія внутренняго равновѣсія. Такъ онъ провелъ первую ночь послѣ того какъ вернулся къ нормальной дѣйствительности. На слѣдующій день онъ уже успокоился, и ему не пришлось прибѣгать къ внѣшнимъ успокоительнымъ средствамъ. Но все-таки дѣйствительность утратила для него прежнюю свою опредѣленность. Ему уже не нужно было искать заработка для пропитанія. Денегъ, полученныхъ отъ Чилькота, ему было достаточно на долгое время, такъ какъ ему не на что было тратить ихъ. Онъ съ удивленіемъ замѣтилъ, когда у него въ карманѣ очутилось сто фунтовъ, что онъ разучился расходовать деньги. Расточительность, какъ и другія искусственно привитыя страсти, требуетъ навыка.
Это становилось съ каждымъ днемъ все болѣе яснымъ Лодеру, и, кромѣ того, онъ страдалъ отъ полнаго отсутствія близкихъ людей, отъ невозможности раздѣлить съ кѣмъ-нибудь свой случайный достатокъ. Онъ впалъ въ уныніе, усугубляемое бездѣйствіемъ. Такъ прошло три недѣли, въ теченіе которыхъ онъ не имѣлъ никакихъ вѣстей отъ Чилькота. Душевное состояніе его было очень странное. Настоящее не представляло для него никакого интереса, а съ другой стороны онъ не рѣшался строить надежды на будущее. Онъ разбилъ цѣпи, дѣлавшія его жизнь невыносимой, но теперь, когда онѣ были разбиты, онъ не находилъ никакой замѣны для нихъ.
Въ такомъ настроеніи онъ былъ въ послѣдній вечеръ этихъ трехъ недѣль, съ такими и подобными мыслями онъ переходилъ, одѣтый въ плотное пальто, по Флитъ-Стриту, направляясь изъ Клифордсъ-Инна въ Мидль-Тэмпль-Лэнъ. Было около семи часовъ, и уже спускались сумерки; ѣзда стихла, и свѣтъ уличныхъ фонарей отражался на сухой, гладкой мостовой, отполированной какъ зеркало колесами и копытами. По троттуарамъ еще сновали торопливо люди, уходя изъ Сити, но уже наступала ночная тишина. Лодеръ остановился на минуту, перейдя черезъ улицу, и сталъ разсѣянно смотрѣть на проходящую толпу, на высокія зданія, казавшіяся тяжелыми вереницами облаковъ на темномъ небѣ. Въ это время пробило семь часовъ на башенныхъ часахъ, и бой повторился цѣлымъ хоромъ другихъ часовъ. Лодеръ обыкновенно не обращалъ вниманія на перезвонъ колоколовъ, но въ этотъ вечеръ звуки, выходившіе изъ темноты, казались ему человѣческими голосами и возбудили въ немъ какое-то странное возмущеніе противъ жизни, противъ самого себя. Онъ медленно пошелъ дальше, по направленію въ берегу Тэмзы, и какъ-то безсознательно пошелъ по набережной до Вестминстеръ-Бриджа. На мосту онъ остановился, оперся руками на перила и устремилъ глаза на зданіе парламента.
Въ темнотѣ, среди полной тишина, зданіе парламента производило величественное впечатлѣніе. Терраса, лежавшая въ глубокой тѣни, спокойное теченіе рѣки, освѣщенные ряды оконъ — все это получало какое-то особое значеніе. Онъ медленно переводилъ взоръ отъ одного окна къ другому. Лодеръ не былъ мечтателемъ, но его инстинктивно влекло ко всему, что было связано съ отнятымъ у него любимымъ дѣломъ. Его пытливый взоръ былъ почти безстрастенъ. Онъ долго и задумчиво смотрѣлъ, потомъ тихо повернулъ назадъ.
Погруженный въ мысли, онъ медленно прошелъ обратно по Флитъ-Мтриту и направился домой. У самыхъ дверей дома онъ невольно остановился: кто-то стоялъ у стѣны. Въ первую минуту онъ подумалъ, что это — галлюцинація, но сейчасъ же убѣдился, что передъ нимъ живой человѣкъ, и отступилъ въ ужасѣ.
— Это вы, Чилькотъ? — спросилъ онъ тихо. Его голосъ звучалъ спокойно, но у него кружилась голова.
Чилькотъ обернулся къ нему.
— Здравствуйте, — сказалъ онъ быстро. — А я думалъ, что вы — духъ кого-нибудь изъ здѣшнихъ жильцовъ. Я, кажется, явился нѣсколько неожиданно?
Лодеръ взялъ протянутую руку и безсознательно пожалъ ее. Появленіе Чилькота произвело на него такое впечатлѣніе, точно среди песчаной степи онъ вдругъ попалъ въ оазисъ.
— Да, вы пришли… нѣсколько неожиданно, — сказалъ онъ.
Чилькотъ посмотрѣлъ на него и затѣмъ устремилъ глаза въ пространство.
— Кончено! — сказалъ онъ. — Пружина лопнула.
Онъ разсмѣялся при этихъ словахъ. При слабомъ освѣщеніи въ сѣняхъ, лицо его показалось Лодеру болѣзненнымъ и вялымъ, хотя онъ и быль слегка возбужденъ ихъ свиданіемъ. Лодеръ взялъ его подъ-руку и повлекъ за собой къ лѣстницѣ.
— Да неужели же лопнула? — спросилъ онъ, подражая тону Чилькота.
Подъ внѣшнимъ спокойствіемъ его нервы были страшно возбуждены. Его охватило сознаніе власти надъ жизнью; онъ точно стоялъ на пьедесталѣ, съ высоты котораго глядѣлъ на міръ. Ему казалось, что судьба намѣренно подала ему знакъ въ минуту мрачнаго унынія.
Оли стали молча подниматься по лѣстницѣ, прячемъ Чилькотъ торопливо шелъ впереди, а Лодеръ медленно слѣдовалъ за нимъ. Онъ ясно чувствовалъ теперь, что для его спутника та комната, куда они направлялись — единственное вѣрное убѣжище въ жизни. Остановившись на первомъ поворотѣ, Чилькотъ сталъ разсказывать о своихъ переживаніяхъ:
— Вначалѣ все шло хорошо — очень хорошо; я около недѣли слѣдовалъ вашему примѣру. Я былъ до нѣкоторой степени на высотѣ положенія и очень энергично держался. Но въ послѣдніе десять дней — силы измѣнили мнѣ.
— Почему? — Лодеръ избѣгалъ глядѣть ему въ лицо.
— Почему? — повторилъ Чилькотъ. — Вы знаете вѣдь старую пѣсню: потому что слабость сильнѣе силы… Простите, что я опять такъ внезапно обрушиваюсь на васъ. Но, знаете ли, — свѣтскія обязанности сваливаютъ меня съ ногъ. Я не могу справиться съ ними.
— Свѣтскія? А я думалъ…
— Не думайте. Я тоже никогда не думаю. Мысли опрокидываютъ всякіе принципы и теоріи. Нашъ договоръ относился, собственно говоря, только къ свѣтской сторонѣ моей жизни, — но очень трудно установить точныя границы. Свѣтскія обязательства влекутъ за собой въ большинствѣ случаевъ и дѣловыя. Для того, чтобы ѣздить въ театры и на обѣды, вы мнѣ не нужны. Совсѣмъ другое дѣло — большіе пріемы или политическіе вечера. На нихъ необходимо показываться. Нѣтъ надобности говорить, съ чѣмъ-либо выступать, но совершенно не появляться на нихъ немыслимо.
Лодеръ посмотрѣлъ на него. — Объяснитесь точнѣе, — сказалъ онъ сухо. Чилькотъ вздрогнулъ отъ его рѣзкаго тона.
— Я, дѣйствительно, кажется, напрасно останавливаюсь на ненужныхъ подробностяхъ, — быстро отвѣтилъ онъ. — Такъ вотъ въ чемъ дѣло: у Брамфелей сегодня большой пріемъ. Вы вѣдь знаете Бланшъ Брамфель, — виконтессу Брамфель, — сестру Лиліанъ Аструпъ?
Эти имена ничего не говорили Лодеру, но это ему было все равно. Онъ вообще не любилъ никакихъ объясненій и старался какъ можно скорѣе узнать только самую суть.
— Вы должны присутствовать на этомъ вечерѣ — изъ партійныхъ интересовъ?
Чилькотъ облегченно вздохнулъ. — Ну да, ну да. Старикъ Фрэдъ настаиваетъ на этомъ, и Ева тоже.
Послѣднія слова онъ сказалъ совершенно равнодушно, но потомъ выраженіе лица его измѣнилось, точно его же собствевныя слова ему что-то напомнили. Саркастическая улыбка показалась на его губахъ, и онъ засмѣялся.
— Представьте, Лодеръ, — сказалъ онъ: --девять-десять дней послѣ моего возвращенія, жена моя была очень мила со мной. Я, конечно, увѣренъ, что вы вполнѣ безлично играли мою роль, — я не ревнивъ, — сказалъ онъ со смѣхомъ, — совершенно не ревнивъ, но — кто разъ обжегся…
При этихъ словахъ и его смѣхѣ у Лодера вскипѣла кровь. Онъ инстинктивно ухватился за перила, и когда онъ взглянулъ въ лицо Чилькота, то ему показалось, что онъ видитъ свое собственное лицо — только съ нѣсколько насмѣшливымъ выраженіемъ. Странное чувство овладѣло имъ. Онъ медленно снялъ руку съ перилъ, потомъ, перегнавъ Чилькота, поспѣшилъ вверхъ по лѣстницѣ. Чилькотъ нагналъ его уже у самой двери.
— Лодеръ, — сказалъ онъ, — вѣдь это я въ шутку… Прошу васъ, — продолжалъ онъ съ ужасомъ, когда Лодеръ ему ничего не отвѣтилъ, — не покидайте меня! Я не могу вернуться сегодня, я не могу. Ради Бога, не оставляйте меня! — Онъ судорожно схватилъ его за руку. Съ чувствомъ внезапнаго отвращенія Лодеръ оттолкнулъ его. Потомъ онъ къ нему обернулся.
— Оба мы глупы, — сказалъ онъ. — Разница только въ степени глупости. Пойдемъ переодѣться.
Самые прекрасные моменты въ жизни — тѣ, когда человѣкъ чувствуетъ, что весь міръ открытъ его силамъ. Удовлетворенное честолюбіе подобно лѣту, ожиданіе же — весна. Это чувствовалъ Лодеръ, отправляясь въ этотъ вечеръ съ Флитъ-Стрита на Гровноръ-Сквэръ. Ему было ясно, что онъ опять вступилъ на твердую почву, что онъ опять очутился тамъ, откуда одинъ шагъ можетъ поднять его изъ глубины на высоту.
Теперь онъ не думалъ ни о прошломъ, ни о будущемъ. Ему достаточно было настоящаго. Можетъ быть, его ждетъ много труднаго, но трудное на то и существуетъ, чтобы закалять силы человѣка. Впервые давъ волю личнымъ чувствамъ, онъ испытывалъ почти радость отъ слабости Чилькота. Чѣмъ больше этотъ человѣкъ спутывалъ нить его жизни, тѣмъ сильнѣе должны были быть пальцы, которые размотаютъ клубокъ. Его охватило нетерпѣніе. Жажда дѣйствія кипѣла въ его крови.
Онъ вышелъ изъ коляски, съ увѣренностью подошелъ къ двери и всунулъ въ нее ключъ. Даже это пустяшное дѣйствіе доставило ему внутреннее удовлетвореніе. Онъ спокойно открылъ дверь и прошелъ черезъ переднюю. При его входѣ слуга поправлялъ огонь въ огромномъ каминѣ.
— Миссиссъ дома? — спросилъ Лодеръ, сознательно повторивъ тотъ же вопросъ, съ которымъ онъ вступилъ въ первый разъ въ этотъ домъ.
Лакей поднялъ глаза. — Миссиссъ только-что кончила обѣдъ у себя въ комнатѣ. Къ обѣду никого постороннихъ не было.
Онъ посмотрѣлъ на Лодера быстрымъ, неувѣреннымъ взглядомъ, какимъ вся прислуга въ этомъ домѣ смотрѣла на хозяина. Лодеръ это подмѣтилъ и былъ пораженъ настойчивымъ любопытствомъ, которое отражалось въ глазахъ лакея. Слабость Чилькота не была, очевидно, тайной для домашнихъ. Въ немъ поднялось опять бѣшенство противъ Чилькота, но онъ съ неудовольствіемъ подавилъ его въ себѣ и, не говоря ни слова, поднялся по лѣстницѣ. Наверху онъ не отправился, какъ обыкновенно, въ комнаты Чвлькота, а прошелъ по корридору на половину Евы. Онъ медленно подошелъ къ двери, затѣмъ остановился и поднялъ руку. Онъ подождалъ съ минуту, ухватившись за ручку, потомъ наступила какая-то странная минута колебанія; онъ опустилъ руку и ушелъ. Вернувшись въ спальню Чилькота, онъ позвонилъ — и тотчасъ же явился Ренвикъ. При его видѣ, Лодеръ опять почувствовалъ удовольствіе, какъ и въ первый разъ, когда входилъ въ строго убранную спальню Чилькота.
Ренвикъ не подошелъ къ нему, какъ Лодеръ этого ожидалъ, а остановился у двери съ странной нерѣшительностью. Лодеръ подумалъ, что навѣрное глупость этого слуги выводила изъ-себя Чилькота, и что тотъ, по всей вѣроятности, не постарался бы сдержать своего гнѣва. Онъ невольно улыбнулся при этой мысли,
— Подойдите поближе, Ренвикъ, — сказалъ онъ. — Почему вы остановились у дверей? Я желаю знать, не передавала ли мнѣ миссиссъ чего-нибудь относительно сегодняшняго вечера.
Ренвикъ украдкой взглянулъ на него, подходя ближе. — Да, сэръ, — сказалъ онъ: — камеристка м-ссъ Чилькотъ сказала, чта карета заказана къ четверти одиннадцатаго. М-ссъ Чилькотъ надѣется, что это время удобно для васъ, сэръ.
Онъ говорилъ нерѣшительно, точно опасаясь, что его будутъ бранить. Когда онъ кончилъ, Лодеръ, который отвернулся, когда онъ началъ говорить, повернулъ къ нему лицо и посмотрѣлъ на него своими проницательными глазами.
— Послушайте, — сказалъ онъ, — мнѣ непріятно, когда вы говорите со мной такимъ испуганнымъ тономъ. Возможно, что я бываю иногда слишкомъ строгъ съ вами, — это случается, когда у меня нервы не въ порядкѣ. Но когда я здоровъ, то обращаюсь съ вами… во всякомъ случаѣ вѣжливо. Вы должны отличать, въ какомъ я когда состояніи. Вотъ, взгляните на меня теперь. — Лодеръ подошелъ въ слугѣ съ чувствомъ задора. — Поглядите — такой ли я теперь, какъ вчера и сегодня утромъ? — Ну, скажите! — настаивалъ онъ.
— Да какъ сказать? — отвѣтилъ Ренвикъ съ нѣкоторой сдержанностью. — Вы совсѣмъ такой же и какъ будто не такой. Точно свѣжѣе лицомъ, сэръ, и глаза яснѣе. — Онъ становился довѣрчивѣе подъ веселымъ и въ то же время проницательнымъ взглядомъ Лодера. — А впрочемъ, какъ погляжу поближе…
Лодеръ засмѣялся. — Вотъ въ томъ-то и дѣло. Нужно умѣть глядѣть. Наблюдательность — отличное качество для слуги. Вотъ какъ будете теперь входить въ комнату, такъ прежде всего посмотрите и съ этимъ и сообразуйтесь. Служить господину, у котораго нервы не въ порядкѣ, значитъ собственно служить двумъ господамъ. Ну, вотъ теперь можете идти и скажите камеристкѣ, что я буду готовъ къ четверти одиннадцатаго.
— Слушаюсь, сэръ. Что еще прикажете?
— Ничего. Вы мнѣ сегодня больше не нужны.
Онъ повернулся и подошелъ въ огромному пылающему камину. Комнаты Чилькота были всегда жарко натоплены. Слуга уже выходилъ, но Лодеръ еще разъ окликнулъ его.
— Послушайте, Ренвикъ, — остановилъ онъ его. — Принесите мнѣ еще нѣсколько сэндвичей и стаканчикъ виски.
Онъ вспомнилъ, что ничего не ѣлъ съ утра.
Сейчасъ послѣ десяти часовъ Лодеръ вышелъ изъ комнатъ Чилькота, рѣшительными шагами спустился съ лѣстницы и сталъ ждать Еву внизу. Рѣшительность, быть можетъ, слишкомъ сильное слово для такого незначительнаго дѣйствія, но все-таки во всемъ его существѣ, въ томъ, какъ онъ держалъ голову и плечи, чувствовалась именно рѣшимость. Черезъ нѣсколько минутъ къ дому подъѣхала карета, и въ ту же минуту наверху лѣстницы показалась Ева. Она остановилась и посмотрѣла внизъ. Камеристка несла за ней ея манто. Видъ Евы въ эту минуту былъ новымъ откровеніемъ для Лодера. При первой встрѣчѣ съ нею его поразила странная смѣсь моложавости и самосознанія въ ней, — она казалась дѣвушкой съ установившимися понятіями женщины, знающей жизнь. Потомъ онъ смотрѣлъ на нее по иному. А теперь онъ впервые увидѣлъ въ ней воплощеніе власти, женской власти, передъ которой долженъ преклониться всякій. На разстояніи, въ которомъ она стояла отъ него, она казалась больше, чѣмъ была въ дѣйствительности, и ея гордая осанка усиливала еще это впечатлѣніе. Черное платье мягко обхватывало ея фигуру, надъ головой блистала брильянтовая діадема, и ожерелье изъ тѣхъ же камней обхватывало ея шею. Лодеръ подумалъ, что только очень красивыя женщины могутъ носить такія драгоцѣнныя украшенія безъ ущерба для своей красоты. Нѣсколько подавленный ея величіемъ, онъ медленно пошелъ ей навстрѣчу, когда она спускалась внизъ.
— Дай, я подержу тебѣ манто, — сказалъ онъ, изумляясь самъ робости, которая слышалась въ его голосѣ.
Ева на минуту остановила на немъ взглядъ. Выраженіе лица оставалось совершенно равнодушнымъ, но когда она опустила вѣки, въ глазахъ ея блеснуло странное выраженіе. Но она отвѣтила вѣжливо:
— Благодарю. Мнѣ Мери поможетъ одѣться.
Лодеръ быстро взглянулъ на нее и потомъ отвелъ глаза. Ея сдержанность не произвела на него непріятнаго впечатлѣнія; — напротивъ того, она возбуждала скорѣе пріятныя мысли. Онъ восхищался ея гордостью, которая отвергала услужливость Чилькота, и самообладаніе, съ которымъ она вѣжливо отклонила его услуги, тоже понравилось ему.
— Коляска подана, — доложилъ Крапгэмъ.
Ева обратилась къ своей камеристкѣ:
— Благодарю, — сказала она, когда та укутала ее. — Я вернусь къ часу. Приготовьте мнѣ чашку шоколада. — Она направилась къ двери, потомъ остановилась и обернулась къ Лодеру. — Кажется, пора ѣхать? — спокойно спросила она.
Лодеръ былъ погруженъ въ созерцаніе ея лица, и опомнился только при ея словахъ.
— Ѣдемъ, ѣдемъ, — сказалъ онъ съ необычайной предупредительностью.
Онъ послѣдовалъ за ней, но ужъ не дѣлалъ дальнѣйшихъ попытокъ помочь ей сѣсть въ карету, а подождалъ, пока она сядетъ, и спокойно сѣлъ рядомъ съ ней. Когда лошади тронулись, онъ еще разъ посмотрѣлъ на широко открытую дверь, на Крапгэма въ его торжественной темной ливреѣ и камеристку въ черномъ платьѣ; эти двѣ фигуры рѣзко выдѣлялись на фонѣ ярко освѣщенной передней. Когда коляска мягко покатилась, онъ откинулся въ каретѣ и закрылъ глаза. Первыя минуты прошли въ глубокомъ молчаніи. У Лодера было своеобразное ощущеніе близости и въ то же время безконечной отдаленности отъ Евы. Онъ сидѣлъ такъ близко къ ней, что ясно чувствовалъ запахъ ея духовъ. Это его смущало и вмѣстѣ съ тѣмъ было пріятно. Послѣ очень долгихъ лѣтъ онъ впервые былъ въ такой близости отъ женщины своего круга. Онъ невольно обернулся и поглядѣлъ на Еву.
Она сидѣла совершенно прямо; ея тонкій профиль ясно вырисовывался на фонѣ каретнаго окна. Брильянты ея сверкали, когда они проѣзжали мимо уличныхъ фонарей. Опять его охватило ощущеніе нереальности всего происходящаго. Потомъ въ немъ проснулось другое, болѣе властное чувство и вытѣснило первое. Онъ почти невольно спросилъ:
— Ты позволишь сказать тебѣ кое-что?
Ева не двинулась и даже не повернула головы, — какъ сдѣлали бы на ея мѣстѣ большинство женщинъ.
— Говори все, что хочешь, — серьезно отвѣтила она.
— Все, что хочу? — Онъ наклонился къ ней; имъ овладѣло безумное желаніе проявить свою власть.
— Конечно.
Въ голосѣ ея звучала нотка скуки. Онъ взглянулъ въ окно на мелькающіе огни, потомъ взглядъ его медленно обратился снова къ ней.
— Ты очень красива сегодня, — сказалъ онъ. Голосъ его звучалъ тихо и почти холодно. И все-таки эти слова вызвали то дѣйствіе, котораго онъ хотѣлъ. Она повернулась къ нему и взглянула на него удивленно и съ нѣкоторымъ любопытствомъ. Эта побѣда — хотя и незначительная — доставила ему наслажденіе. Онъ вспомнилъ сцену съ лакеемъ Чилькота. Онъ опять загорѣлся желаніемъ дѣйствовать смѣло на свой страхъ. Онъ наклонился и слегка коснулся ея руки.
— Ева, — сказалъ онъ быстро, — Ева, ты помнишь… — Онъ замялся и отдернулъ руку. Лошади пошли шагомъ и остановились въ ряду экипажей, подъѣзжавшихъ къ дому лорда Брамфеля.
Когда Лодеръ входилъ въ домъ лорда Брамфеля, ему казалось, что онъ актеръ, исполняющій роль на сценѣ, а не обыкновенный человѣкъ, попавшій въ необычное положеніе. Въ первый разъ ему пришлось изображать Чилькота въ свѣтскомъ обществѣ, слѣдуя за Евой по корридору, который велъ въ пріемныя комнаты, онъ все время спрашивалъ себя, происходитъ ли это наяву или во снѣ. Въ тотъ моментъ, когда онъ былъ почти увѣренъ, что все это сонъ, его окликнулъ чей-то веселый голосъ. Обернувшись, онъ увидѣлъ угловатыя плечи, свѣтлые глаза острую бородку Лэкли, собственника «St. George’s Gazette». При его видѣ всѣ сомнѣнія улетучились. Дѣйствительность вступала въ свои права, какъ за три недѣли до того, въ тотъ краткій, но утомительный промежутокъ времени, когда его спавшія способности проснулись отъ толчка, и когда онъ понялъ самого себя.
Онъ невольно поднялъ голову. Легкій налетъ недовѣрія, поколебавшій его вѣру въ себя, разсѣялся, и онъ весело улыбнулся въ отвѣтъ Лэкли; это измѣнило все выраженіе его лица.
Какъ разъ въ эту минуту Ева обернулась къ нему. Выраженіе его лица невольно влекло ее къ нему. Никогда, даже до свадьбы, когда Чилькотъ ухаживалъ за ней, она не видала его такимъ. Ее охватило теплое чувство къ нему, и когда оно ослабѣло — такъ же быстро, какъ явилось, — ей сдѣлалось грустно. Но вниманіе ея было отвлечено въ эту минуту другой встрѣчей. Къ ней пробирался черезъ толпу, наполнявшую корридоръ, стройный юноша съ свѣтлыми волосами.
— М-ссъ Чилькотъ! — воскликнулъ онъ. — Вѣрить ли мнѣ такому счастью? Вы одна?
Ева засмѣялась съ видимымъ облегченіемъ.
— Какой вы смѣшной, Бобби! — сказала она ласково. — Но все-таки не вѣрьте своему счастью. Со мной пріѣхалъ мой мужъ; я его поджидаю.
Блесингтонъ раскрылъ ротъ отъ удивленія.
— Да неужели? — сказалъ онъ и замолчалъ. Онъ былъ добрякъ, но всѣ знали, что онъ былъ сильно огорченъ, когда Чилькотъ взялъ другого секретаря. Ева это тоже знала, и ей хотѣлось пролить бальзамъ на его раны.
— Разскажите что-нибудь о себѣ, — сказала она. — Что вы подѣлывали все это время?
Блесингтонъ оправился, взглянулъ на нее и улыбнулся.
— Что я дѣлалъ? — переспросилъ онъ. — Ходилъ каждый день на Гровноръ-Сквэръ съ визитомъ — и ни разу не заставалъ дома одну знакомую даму.
Ева засмѣялась. Милый, добросердечный юноша часто развлекалъ ее въ тяжелые часы ея жизни, и она очень жалѣла о немъ, когда его мѣсто занялъ Гринингь.
— Я васъ серьезно спрашиваю, Бобби. Удалось вамъ хорошо пристроиться?
Лицо Блесингтона приняло лукавое выраженіе.
— Кое-что, кажется, налаживается, — отвѣтилъ онъ: — сегодня я тутъ по дѣламъ службы. Старикъ Брамфель и мой родитель что-то устраиваютъ. Если леди Брамфель или леди Аструпъ уронятъ сегодня вѣеръ или платокъ, то я долженъ быть тутъ какъ тутъ, чтобы поднять его. Поняли?
— Такъ же, какъ вы поднимали мой вѣеръ и мой платокъ — въ прошломъ и позапрошломъ году? — улыбаясь, спросила Ева.
Блесингтонъ измѣнился въ лицѣ.
— Какъ вы могли это сказать! — воскликнулъ онъ.
Потомъ онъ вдругъ замолчалъ. Изъ общаго шума голосовъ выдѣлился совершенно явственно чей-то смѣхъ. Смѣхъ былъ не громкій, но такой, какой рѣдко можно услышать въ лондонскихъ салонахъ. Къ немъ звучала и бодрость и веселость, а также сила и твердость воли… Ева и Блесингтонъ невольно обернулись.
— Однако! — сказалъ Блесингтонъ. Ева ничего не сказала.
Лэкли въ эту минуту какъ разъ отошелъ отъ Лодера, смѣхъ котораго и привлекъ вниманіе Евы и Блесингтона. На лицѣ Лодера ясно было видно, что только-что законченная бесѣда очень ero интересовала, и онъ шелъ по направленію къ нимъ, оживленный и улыбающійся.
— Однако! — сказалъ еще разъ Блесингтонъ. — Я какъ-то не замѣчалъ прежде, что Чилькотъ такой высокій.
Ева все еще не произнесла ни слова, но внутренно она совершенно соглашалась съ нимъ. Лодеръ, повидимому, не видѣлъ ее, пока не подошелъ совсѣмъ близко. Онъ остановился.
— Я только-что говорилъ съ Лэкли, — сказалъ онъ. — Я обѣщалъ ему пріѣхать обѣдать на Кадоганъ-Сквэръ.
Ева продолжала молчать; она ждала, чтобы онъ заговорилъ съ Блесингтономъ, и быстро поглядѣла на него; но онъ, повидимому, не понялъ ея взгляда. Наступила томительная минута ожиданія. Ева знала, что онъ бываетъ непростительно разсѣянъ, но это случалось, когда у него «разстроены» нервы, какъ онъ выражался. А въ этотъ вечеръ онъ несомнѣнно былъ вполнѣ здоровъ.
Она слегка покраснѣла и искоса взглянула на Блесингтона, чтобы посмотрѣть, смущенъ ли онъ невниманіемъ ея мужа. Но онъ разсматривалъ съ необычайнымъ вниманіемъ коллекцію китайскаго оружія, развѣшанную въ нишѣ около нихъ.
— Пока ты разговаривалъ съ Лэкли, меня занималъ Бобби, — сказала она, чтобы обратить его вниманіе на Блесингтона.
Послѣ этихъ словъ Лодеръ взглянулъ на Блесингтона.
— Какъ вы поживаете? — спросилъ онъ вѣжливо, но холодно. Имя «Бобби» ему ничего не говорило. Къ величайшему его удивленію, у Евы сдѣлалось недовольное лицо, а Блесингтонъ видимо удивился. Лодеръ смутился; онъ понялъ, что поступилъ не такъ, какъ слѣдовало. Наступило неловкое молчаніе. Блесингтонъ увидѣлъ, или вѣрнѣе почувствовалъ, что Ева посмотрѣла съ укоромъ на Лодера, и поспѣшилъ спасти положеніе своимъ тактомъ.
— А какъ вы поживаете, м-ръ Чилькотъ? — спросилъ онъ съ улыбкой. — У васъ удивительно свѣжій видъ. Я говорилъ какъ разъ м-ссъ Чилькотъ, что сегодня состою на службѣ у лэди Аструпъ, и мнѣ поручено разузнать кое-что.
Онъ говорилъ быстро, не задумываясь о смыслѣ своихъ словъ, но его непринужденный тонъ разсѣялъ неловкость. Ева улыбнулась ему въ знакъ благодарности.
— Мы не станемъ удерживать васъ отъ исполненія вашихъ обязанностей, — сказала она. — Къ тому же мы тоже должны нести свою службу.
Она опять улыбнулась, коснулась руки Лодера и указала за пріемную комнату.
Когда они вошли въ большую изъ двухъ гостиныхъ, они застали тамъ лэди Брамфель, которая принимала входившихъ гостей. Она была высокаго роста, очень худощава и только по голосу напоминала свою сестру Лиліанъ. Когда Лодеръ и Ева подошли въ ней, она говорила съ нѣсколькими гостями, и первые звуки ея мягкаго, пѣвучаго голоса произвели странное впечатлѣніе на Лодера, — смутно напоминая ему о чемъ-то давно знакомомъ. Но это впечатлѣніе сейчасъ же разсѣялось. Лэди Брамфель очень сердечно и тепло поздоровалась съ Евой, потомъ обернулась къ нему.
— Благодарю васъ, что вы пріѣхали. Но я ужасно боюсь, какъ бы вы у насъ не соскучились.
Онъ обратилъ вниманіе на то, что лэди Брамфель была гораздо холоднѣе съ нимъ, чѣмъ съ Евой, и рѣшилъ быть на сторожѣ.
— Ваше предположеніе очень нелестно для меня, — отвѣтилъ онъ. — Скучаютъ въ сущности только пустые люди.
Лэди Брамфель громко расхохоталась.
— Это что значитъ? — воскликнула она. — Вы, кажется, начинаете заботиться о мнѣніи общества?
Лодеръ счелъ нужнымъ тоже засмѣяться.
— Чѣмъ хуже моя репутація, тѣмъ болѣе она нуждается въ защитѣ, — сказалъ онъ.
Тѣмъ временемъ подошли новые гости. Ева улыбнулась хозяйкѣ, и они прошли дальше. На минуту онъ остался наединѣ съ Евой. Она, повидимому, хотѣла что-то сказать ему, но не рѣшалась: она открывала и закрывала свой вѣеръ, и наконецъ рѣшительно повернулась къ нему и посмотрѣла ему прямо въ лицо.
— Почему ты былъ такъ непривѣтливъ съ Бобби Блесингтономъ? — спросила она, говоря это тономъ выговора провинившемуся ребенку. Лодеру стало очень непріятно, что онъ сдѣлалъ ей непріятность, — но какъ бы онъ могъ знать, что это былъ Блесингтонъ?! Они прошли дальше, и въ слѣдующей комнатѣ попали въ густую толпу гостей, что было крайне непріятно Лодеру. Къ Евѣ всѣ подходили и улыбались ей; одна дама наклонилась въ ней, и стала говорить что-то на ухо. Онъ все яснѣе чувствовалъ, что она играетъ видную роль въ обществѣ, а самъ онъ казался здѣсь совершенно лишнимъ. Какъ разъ въ тотъ моментъ, когда онъ хотѣлъ заговорить съ нею, изъ группы гостей отдѣлился маленькаго роста господинъ съ круглымъ, блѣднымъ лицомъ, и Лодеръ узналъ въ немъ съ досадой хозяина дома. Въ то время какъ лордъ Брамфель подходилъ къ нимъ, Лодеръ еще яснѣе почувствовалъ, что Ева — общая любимица. Ожидая, что она черезъ минуту исчезнетъ для него въ потокѣ чужихъ людей, онъ захотѣлъ удержать ее.
— Ева! — тихо окликнулъ онъ ее.
Она обернулась къ нему.
— Что? — спросила она, и въ звукѣ ея голоса ему послышалась теплая нота.
— Я хотѣлъ сказать тебѣ относительно Блесингтона…
Но въ эту минуту маленькій лордъ Брамфель подошелъ къ нимъ, протягивая руки и радостно улыбаясь.
— Можно разлучить мужа и жену? За это по закону не полагается наказанія, — какъ вы думаете, м-ссъ Чилькотъ? А вы какъ поживаете, Чилькотъ? — Онъ быстро и негромко обращался по своему обыкновенію то къ ней, то къ нему. Лодеръ отошелъ, чтобы скрыть свою досаду, а Ева съ улыбкой поздоровалась съ Брамфелемъ. — Сегодня вы можете дѣлать все безнаказанно, — сказала она и отошла въ другимъ знакомымъ.
Въ то время какъ она уходила, Брамфель взглянулъ на Лодера. — Ну, что же, Чилькотъ? Вы уже вопрошали судьбу о своемъ будущемъ? — со смѣхомъ спросилъ онъ.
Лодеръ тоже засмѣялся, но ничего не отвѣтилъ. Не понимая смысла вопроса, онъ рѣшилъ прибѣгнуть къ своему испытанному средству — молчанію. Но Брамфель поднялъ брови съ удивленіемъ.
— Не представляйтесь, пожалуйста, — сказалъ онъ, — что вы еще не попались въ жертвы моей belle-soeur. — Онъ обратился затѣмъ въ Евѣ. — Вы, навѣрное, знаете о нашемъ новомъ пріобрѣтеніи, м-ссъ Чилькотъ? — спросилъ онъ.
— Вы говорите о Лиліанъ и ея хрустальномъ шарѣ? Конечно. Она, навѣрное, прелестна въ роли прорицательницы. Это страшно интересно.
Брамфель принялъ таинственный видъ.
— У нея устроенъ очаровательный шатеръ въ концѣ оранжереи. Пять человѣкъ работали пять дней, чтобы установитъ этотъ шатеръ. Стукъ былъ такой, что не слышно было собственныхъ словъ. Моя жена говорила, что она стала чувствовать себя въ роли дамы-патронессы — до того это напомнило ей благотворительные базары.
Всѣ сочли долгомъ разсмѣяться. Въ эту минуту въ собравшимся въ кучку гостямъ торопливо подошелъ Блесингтонъ.
— Не знаете ли, гдѣ Вичестонъ? Теперь его очередь узнавать судьбу по хрустальному шару.
Всѣ опять расхохотались. Брамфель взялъ Блесингтона за рукавъ и сталъ подшучивать надъ нимъ, говоря торжественнымъ тономъ:
— Вичестонъ — человѣкъ благоразумный, — сказалъ онъ, — и потому играетъ въ бриджъ. Оставьте его въ покоѣ за карточнымъ столомъ, Бобби.
Блесингтонъ изобразилъ на лицѣ комическое отчаяніе.
— Не шутите, — сказалъ онъ. — Я все это продѣлываю дѣловымъ образомъ. Я составляю списокъ съ точнымъ обозначеніемъ именъ и времени, и лэди Аструпъ остается въ блаженномъ невѣдѣніи относительно того, кто ея жертвы. Ея прорицанія прямо-таки волшебны, — и мои статистическія записи…
— Перестаньте, Бобби, умоляю васъ! — Круглые глаза Брамфеля заморгали отъ удовольствія.
— Нѣтъ, не говорите. Моя система…
— Какъ, даже система? Ну, что вы, Бобби! — сказала Ева. — Оставьте лорда Вичестона въ покоѣ. Замѣните его, кѣмъ-нибудь другимъ. Не все ли равно — разъ Лиліанъ не знаетъ.
Блесингтонъ колебался. Онъ обвелъ глазами присутствующихъ, и взглядъ его остановился на Брамфелѣ.
— Только не меня, Бобби, молю васъ! — запротестовалъ хозяинъ дома. — Подумайте, вѣдь за послѣднія недѣли я ни о чемъ другомъ не слышу разговоровъ, какъ о хрустальныхъ шарахъ. Довольно съ меня хрустальныхъ шаровъ. А вы лучше поведите туда Чилькота. — Онъ опять заморгалъ глазами.
Всѣ обратили взгляды на Чилькота, — а нѣкоторые поглядывали украдкой и на Еву. Чтобы не вышло замѣшательства, она первая засмѣялась.
— Чудесная мысль, — сказала она. — Политикамъ важнѣе всего знать будущее. Проявите свою власть, Бобби, и поведите его туда. А когда вы его запрете въ шатеръ, то приходите ко мнѣ. Мы давно не говорили по душѣ съ вами.. — Она дружески кивнула ему и сейчасъ же обратилась къ лорду Брамфелю съ какимъ-то безразличнымъ замѣчаніемъ.
Лодеръ колебался съ минуту, потомъ покорно взялъ Блесингтона за руку.
— Пойдемъ, — сказалъ онъ. — Если судьба моя окажется злополучной, то вы свидѣтель, что меня толкнула въ ея объятія моя жена. — Онъ сдѣлалъ легкое удареніе на словѣ «жена»; ему было пріятно говорить при другихъ о своей «женѣ». Первое непріятное впечатлѣніе отъ невниманія къ нему общества сгладилось. Онъ теперь твердо вѣрилъ въ свою счастливую звѣзду. Дружески взявъ подъ руку Блесингтона, онъ прошелъ съ нимъ черезъ пріемныя комнаты, по длинному корридору и широкой лѣстницѣ, которая вела въ оранжерею. Это была одна изъ достопримѣчательностей дома Брамфелей. Сплетеніе зеленыхъ вѣтвей, легкій, проникающій всю атмосферу ароматъ показались Лодеру чѣмъ-то волшебнымъ, никогда невиданнымъ. Вокругъ него была ароматная мгла, среди которой раздавались кое-гдѣ тихіе голоса. Ему казалось, что онъ здѣсь въ полномъ одиночествѣ, представлявшемъ отрадный контрастъ съ шумомъ и свѣтомъ залы. Непріятна была ему только при этомъ мысль о прорицательницѣ. Ему казалось непростительной глупостью нарушать торжественный покой такимъ дурачествомъ. Онъ обратился въ Блесингтону:
— Что я долженъ дѣлать? — спросилъ онъ.
Блесингтонъ удивленно посмотрѣлъ на него.
— Какъ! я думалъ… — Онъ не докончилъ фразы и сейчасъ же перемѣнилъ тонъ. — Вы только вдумайтесь немного въ то, что вамъ предстоитъ. Лэди Аструпъ не требуетъ вовсе непоколебимой вѣры, но проситъ относиться серьезно къ ея искусству. — При этихъ словахъ онъ разсмѣялся такъ заразительно, что Лодеръ засмѣялся вслѣдъ за нимъ.
— Что же я собственно долженъ дѣлать? — повторилъ онъ свой вопросъ.
— Ровно ничего, м-ръ Чилькотъ. Такъ какъ она жрица, то ей, конечно, нужны аколиты. Шатеръ поставленъ такъ, что она ничего не можетъ видѣть, кромѣ вашихъ рукъ: этимъ исключается всякое предположеніе о какомъ-нибудь обманѣ. — Онъ засмѣялся. Послѣ того онъ замедлилъ шаги и вдругъ произнесъ тихо, съ напускнымъ благоговѣніемъ: — Мы пришли.
Они стояли въ концѣ узкой аллеи. Слабый свѣтъ усиливалъ впечатлѣніе безграничной дали. Слѣва раздавался плескъ воды, справа можно было смутно различить шатеръ.
Шатеръ былъ красиво устроенъ изъ мягкихъ толковыхъ тканей и освѣщался отблескомъ восточнаго фонаря, повѣшеннаго надъ входомъ. Когда Лодеръ и Блесингтонъ подходили туда, изъ шатра какъ разъ выходилъ кто-то. Онъ остановился съ минуту въ нерѣшительности, и потомъ только подошелъ къ нимъ.
— Ну и темно же тамъ, чортъ возьми! — сказалъ онъ. — Я даже васъ не разглядѣлъ. Знаете, Блесингтонъ, — въ сущности это возмутительно, что прорицательница, закутанная въ дымъ и облака, скрыта отъ нашихъ глазъ. Она-то смотритъ въ хрустальный шаръ, — а нужно бы, чтобы и намъ было, на что смотрѣть.
Блесингтонъ засмѣялся. — Вы многаго сразу хотите, Гольтри, — сказалъ онъ. — Лэди Аструпъ знаетъ, какъ цѣнно недосягаемое. Намъ пора войти, — прибавилъ онъ, обращаясь въ Лодеру и энергично уводя его за собой.
Слѣдуя за нимъ, Лодеръ сталъ интересоваться всей этой таинственной процедурой. Ему захотѣлось узнать, кто эта женщина, о которой такъ много говорятъ. И въ эту минуту онъ вспомнилъ, какъ увѣрялъ Чилькота, что въ одномъ пунктѣ онъ совершенно неуязвимъ. Тогда онъ говорилъ на основаніи опыта минувшихъ дней; но теперь прошлое казалось ему столь далекимъ, что онъ сталъ сомнѣваться, представляетъ ли оно такую полную гарантію на будущее время, какъ онъ думалъ. Способность человѣка совершенно забывать о минувшемъ безгранична. То, что когда-то произошло въ горахъ Италіи, абсолютно изгладилось изъ памяти Лодера, стерлось, какъ рисунокъ мѣломъ на грифельной доскѣ.
Блесингтонъ подошелъ въ шатру и поднялъ занавѣсь, скрывавшую входъ.
— Пожалуйте! — сказалъ онъ Лодеру, увлекая его за собой.
Лодеръ взглянулъ на его веселое лицо, освѣщенное сверху фонаремъ, и улыбнулся. Потомъ онъ пожалъ плечами и вошелъ въ шатеръ. Портьера опустилась.
Первое, что почувствовалъ Лодеръ, было непріятное ощущеніе полнаго мрака. Когда глазъ его привыкъ въ темнотѣ, это ощущеніе разсѣялось, и онъ почувствовалъ всю нелѣпость положенія, въ которомъ онъ очутился.
Шатеръ, былъ маленькій, весь задрапированный толковыми тканями, и воздухъ пропитанъ былъ мускусомъ. Внутри онъ былъ раздѣленъ неподвижной занавѣсью, которая спускалась съ потолка и не доходила на нѣсколько дюймовъ отъ пола. На той сторонѣ, гдѣ былъ Лодеръ, стоялъ только низенькій стулъ, и все пространство было освѣщено слабымъ отблескомъ свѣта, проникавшаго изъ невидимой части шатра изъ-подъ неподвижной занавѣси. Нѣсколько времени Лодеръ стоялъ въ выжидательной позѣ. Вдругъ раздался глубокій, мягкій голосъ.
— Будьте любезны сѣсть, — пригласилъ его кто-то.
Онъ продолжалъ стоять въ нерѣшимости. Голосъ звучалъ откуда-то по близости и производилъ странное впечатлѣніе среди тишины и мрака, — онъ казался Лодеру почти знакомымъ. Наконецъ онъ понялъ, въ чемъ дѣло. Его, очевидно, поразило сходство этого голоса съ мягкимъ голосомъ лэди Брамфель. Съ нѣкоторымъ чувствомъ успокоенія онъ пододвинулъ стулъ и сѣлъ на него.
Тогда только онъ замѣтилъ, что по другую сторону занавѣси — маленькій столикъ изъ лакированнаго дерева; на немъ лежали раскрытая книга, хрустальный шаръ и золотая мисочка, наполненная чернилами. Все это стояло по той сторонѣ столика, которая была ближе къ нему; другая же половина оставалась невидимой для него. Все это начинало интересовать его, и онъ сѣлъ удобнѣе на стулѣ. Кто бы ни была эта женщина, во всякомъ случаѣ она умѣла эффектно обставлять свои затѣи. Онъ сталъ ждать съ любопытствомъ дальнѣйшихъ указаній изъ-за занавѣси.
— Искусство читать судьбу въ хрустальномъ шарѣ — раздался голосъ послѣ короткой паузы — очень старинное.
Лодеръ нагнулся впередъ. Мысль о лэди Брамфель смѣшивалась съ воспоминаніемъ о чемъ-то очень далекомъ и совершенно неопредѣленномъ.
— Для того, чтобы достигнуть наилучшихъ результатовъ, вопрошающій долженъ положить руки на гладкую поверхность.
Невидимая жрица, очевидно, читала изъ открытой передъ нею книги. При словѣ «поверхность» наступила маленькая пауза, во время которой она, очевидно, перемѣнила положеніе на стулѣ. Затѣмъ снова раздался ея голосъ, но уже нѣсколько измѣнившійся:
— Пожалуйста, положите руки на столъ, ладонями внизъ.
Лодеръ улыбнулся. Онъ представлялъ себѣ на своемъ мѣстѣ Чилькота. Какъ бы вся эта таинственность раздражала его! Затѣмъ онъ наклонился и выполнилъ приказаніе прорицательницы. Онъ положилъ руки на столъ въ кругъ свѣта отъ невидимой лампы. Прорицательница хранила глубокое молчаніе стеченіе нѣсколькихъ минутъ. Затѣмъ она какъ будто подняла голову.
— Нужно снять кольца, — сказала она мягко. — Всякій металлъ мѣшаетъ дѣйствію симпатическаго тока.
При другихъ обстоятельствахъ Лодеръ бы, вѣроятно, разсмѣялся. Но требованіе снять кольца, хотя и случайное и предложенное въ любезной формѣ, было очень неудобнымъ для Лодера. Онъ сейчасъ же подумалъ о Чилькотѣ и объ единственномъ изъянѣ ихъ непогрѣшимаго во всѣхъ другихъ пунктахъ плана. Онъ инстинктивно отдернулъ руку.
— Между кѣмъ долженъ установиться симпатическій токъ? — спокойно спросилъ онъ.
Говоря это, онъ думалъ про себя, что не лучше ли обратиться въ бѣгство.
— Между вами и мною, конечно, — отвѣтилъ мягкій голосъ. Онъ звучалъ спокойно, но властно.
Но мысль о бѣгствѣ показалась Лодеру слишкомъ театральной. Въ этомъ мірѣ говорящихъ шопотомъ голосовъ и смягченнаго свѣта всякія рѣзкія рѣшенія были непонятны. Не было никакой видимой причины для рѣзваго отступленія. Онъ медленно откинулся на стулѣ, обдумывая свое положеніе. Если эта женщина случайно знаетъ, что Чилькотъ сталъ носить кольца въ послѣднее время и знаетъ форму его колецъ, то видъ шрама на пальцѣ Лодера можетъ вызвать вопросы и предположенія. Но если, съ другой стороны, онъ вдругъ уйдетъ изъ шатра безъ объясненій, или рѣшительно откажется снять кольца, то это возбудитъ общее любопытство, — что очень опасно. Все это онъ быстро сообразилъ, понимая, что необходимо тотчасъ же рѣшиться на что-нибудь. Онъ оглянулся въ шатрѣ и невольно выпрямился. Конечно, положеніе его было очень затруднительное, но все-таки не было основанія приходить въ отчаяніе. Въ это время раздались опять звуки мягкаго, вкрадчиваго голоса.
— Я буду водить свою руку надъ вашей и смотрѣть при этомъ въ хрустальный шаръ. Это и установитъ симпатическій токъ. — Лодеръ увидалъ въ полусвѣтѣ нѣжную руку, которая взяла шаръ. — Тогда я смогу читать ваши мысли. Будьте же любезны снять кольца.
Простота, съ которой къ нему обращено было это требованіе, окончательно обезоружила его. Положеніе было въ высшей степени опасное. Но — онъ самъ это не разъ говорилъ себѣ — опасность — соль жизни.
— Простите, что я такъ утруждаю васъ, — сказала невидимая жрица вкрадчиво и нѣжно.
Лодеръ быстро подумалъ о томъ, хорошо ли знаетъ лэди Аструпъ Чилькота. Но онъ не имѣлъ никакихъ данныхъ для рѣшенія этого вопроса, и потому пересталъ думать объ этомъ. Чилькотъ никогда не говорилъ ему о ней, и на этотъ разъ тоже назвалъ ее только вскользь, какъ сестру лэди Брамфель. Неужели же оцъ сталъ такимъ трусомъ, что не рѣшается бросить вызовъ судьбѣ? Переставъ колебаться, Лодеръ снялъ кольца, опустилъ ихъ въ карманъ и положилъ руки на столъ.
Въ эту минуту случилось нѣчто неожиданное. За занавѣской раздался шелестъ платья, потомъ легкій стукъ стула, который подвинули впередъ или назадъ. Потомъ наступила тишина.
Лодеръ почувствовалъ, что произошла какая-то перемѣна; онъ былъ въ этомъ увѣренъ, также какъ въ томъ, что вокругъ него была темнота, и что изъ-подъ занавѣси проникала на полъ полоса свѣта. Онъ вытянулъ руки на столѣ и чувствовалъ съ какимъ-то мучительнымъ ощущеніемъ, что ихъ разсматриваютъ чьи-то невидимые пытливые глаза. Онъ инстинктивно чувствовалъ, что возникло какое-то новое осложненіе. Но если причиной этого осложненія было то, что онъ показалъ свои руки, то всякое вмѣшательство съ его стороны можетъ только внести еще большую запутанность. Поэтому онъ продолжалъ сидѣть молча и неподвижно.
Оказала ли его пассивность какое-нибудь вліяніе, онъ не могъ судить; во всякомъ случаѣ, за занавѣсью стало тихо. Что бы ни вызвало шелестъ юбокъ и внезапное передвиженіе стула, теперь все это очевидно вытѣснено было другими чувствами.
Черезъ нѣсколько времени за занавѣсью положили на столъ хрустальный шаръ. Рѣзкій, отрывистый звукъ, съ которымъ шаръ коснулся стола, указывалъ на то, что прорицательница приняла какое-то твердое рѣшеніе. Въ ту же самую минуту снова раздался ея голосъ. Онъ звучалъ еще болѣе тихо, но въ немъ не было прежней непринужденности, а сказывалось что-то новое — волненіе ли, изумленіе или любопытство, — этого Лодеръ не могъ рѣшить.
— Вамъ, можетъ быть, покажется страннымъ… — начала она. — Вамъ… — Она остановилась. Наступила опять пауза. Она точно ждала какой-нибудь помощи. Но Лодеръ продолжалъ молчать. Въ затруднительныхъ случаяхъ молчаніе и хладнокровіе — лучшія орудія борьбы.
Его молчаніе, видимо, смущало ее. Лодеръ слышалъ, какъ она задвигалась на стулѣ.
— Вамъ, можетъ быть, покажется страннымъ… — начала она опять, видимо оправившись. — Простите, — сказала она вдругъ совершенно измѣнившимся голосомъ. — Прорицаніе при помощи хрустальнаго шара иногда не удается. Уже въ тотъ моментъ, когда вы положили руки на столъ, я почувствовала, что ничего не выйдетъ. Но мнѣ не хотѣлось сдаться сразу. — Она тихо разсмѣялась.
При этомъ смѣхѣ, Лодеръ впервые самъ безпокойно задвигался на стулѣ. Что-то смущало и волновало его. Ему хотѣлось выбѣжать скорѣе изъ шатра, но онъ все-таки не двигался съ мѣста. Что женщина за занавѣской сказала неправду по какой-та невѣдомой причинѣ — это онъ ясно почувствовалъ по всему тону ея словъ, по перемѣнѣ голоса. Въ первую минуту ему хотѣлось заговорить съ незнакомкой, но онъ счелъ это неосторожностью и пропустилъ удобный для начала разговора моментъ. Какая-то загадка чувствовалась во всемъ окружающемъ, а онъ ненавидѣлъ загадки.
Лэди Аструпъ была, видимо, всецѣло занята собой. Она опять пересѣла по иному. Лодеру казалось, что она все ближе нагибается въ его рукамъ и разсматриваетъ ихъ. Ощущеніе это была такое ясное, что онъ невольно отдернулъ руки. Опять зашелестѣли юбки, хрустальный шаръ скатился со стола, и прорицательница весело разсмѣялась. Лодеръ вскочилъ съ мѣста. Онъ не могъ сразу рѣшить, какъ ему поступить. Онъ только зналъ, что не можетъ дольше оставаться въ шатрѣ изъ толковыхъ тканей, пропитанномъ мускусомъ, и что вся эта таинственность ему нестерпима. Онъ чувствовалъ себя совершенно разбитымъ. Онъ вытянулся, расправилъ члены, повернулся и вышелъ изъ шатра, отодвинувъ портьеру у входа.
Послѣ мрака, изъ котораго онъ вышелъ, ему показалось, что въ оранжереѣ сравнительно свѣтло. Не дожидаясь, чтобы глазъ его пріучились въ свѣту, онъ поспѣшно пошелъ по направленію къ дому. Длинныя аллеи изъ растеній уже не привлекали его своей сочной зеленью и своей свѣжестью. Поднимаясь по лѣстницѣ въ залу, онъ вынулъ кольца изъ кармана, надѣлъ ихъ, и тогда только вошелъ въ свѣтлыя залы, переполненныя толпой гостей.
Когда онъ проходилъ, расчищая себѣ дорогу въ толпѣ, кто-то заговорилъ съ нимъ; но онъ принялъ разсѣянный, какъ у Чилькота, видъ и поспѣшилъ впередъ. На порогѣ въ столовую стояли Блесингтонъ и Ева. Выраженіе лица у Лодера измѣнилось, и онъ прямо подошелъ къ нимъ.
— Прости, Ева, — сказалъ онъ. — Мнѣ нужно сказать пару словъ Блесингтону.
Она удивленно взглянула на него, потомъ улыбнулась съ спокойнымъ видомъ.
— Поговори съ нихъ, — отвѣтила она. — Мнѣ тоже давно хочется поговорить съ Милицентой Гоуэръ, но Бобби мнѣ все мѣшалъ. — Она улыбнулась Блесингтону и затѣмъ подошла къ стройной блѣдной молодой дѣвушкѣ въ зеленомъ платьѣ. Она стояла совершенно одна.
Едва она отвернулась, какъ Лодеръ взялъ Блесингтона подъ руку. — Я знаю, что вы страшно заняты, — началъ онъ, въ совершенствѣ подражая торопливой манерѣ говорить Чилькота. — Я знаю, до чего вы заняты. Но я очутился въ очень затруднительномъ положеніи. — Быстрый взглядъ на здоровое, наивное лицо Блесингтона убѣдилъ его, что самое цѣлесообразное въ данномъ случаѣ просто сказать всю правду.
— Неужели? — Блесингтонъ превратился весь въ слухъ и зрѣніе.
— Да, и я — нуждаюсь въ вашей помощи.
Молодой человѣкъ покраснѣлъ. То, что Чилькотъ обратился жъ нему, возбудило его гордость и въ то же время смутило его.
Лодеръ понялъ свое превосходство и воспользовался имъ.
— Это въ связи съ хрустальныхъ шаромъ, — сказалъ онъ. — Я, кажется, не совсѣмъ хорошо исполнилъ свою роль, — вѣроятно, даже велъ себя очень глупо. Не могу я какъ-то принимать все это въ серьезъ, а лэди Аструпъ… — онъ остановился и зорко поглядѣлъ на Блесингтона. — Ну, да вѣдь вы знаете, милый другъ, что за народъ эти женщины.
Блесингтону было всего двадцать-три года. Онъ снова пожраснѣлъ, и лицо его стало необыкновенно серьезнымъ. — Да, да, я знаю, — отвѣтилъ онъ очень важно.
Лодеръ чувствовалъ весь комизмъ положенія, но сохранялъ серьезное выраженіе лица. — Я зналъ, что вы поймете меня съ первыхъ же словъ, — сказалъ онъ. Когда лэди Аструпъ спроситъ васъ, кто былъ десять минутъ тому назадъ въ шатрѣ, то я хотѣлъ бы… — Онъ остановился, чтобы вглядѣться въ лицо молодого человѣка.
— Что вы хотѣли бы?
— Я бы желалъ, чтобы вы ради меня… даже сказали маленькую ложь.
Блесингтонъ съ удивленіемъ взглянулъ на него и принужденно разсмѣялся.
— Какъ же такъ, м-ръ Чилькогь, — она…
— …Узнала меня, вы хотите сказать? — глаза Лодера сдѣлались острыми, какъ сталь.
— Да.
— Вы ошибаетесь. Она не узнала меня.
Блесингтонъ поднялъ брови. Лодеръ оглянулся въ комнатѣ. Ева отошла отъ дѣвушки въ зеленомъ платьѣ и подошла къ нимъ. По дорогѣ она кланялась и улыбалась знакомымъ, подходившимъ въ ней со всѣхъ сторонъ.
— Вотъ идетъ моя жена, — сказалъ Лодеръ. — Сдѣлайте это для меня, Блесингтонъ. Это… все упроститъ. — Онъ говорилъ быстро и при этомъ внимательно смотрѣлъ на Еву. Блесингтонъ, какъ онъ и предполагалъ, посмотрѣлъ въ томъ же направленіи. — Это все упроститъ, — повторилъ онъ. — Это упроститъ все… въ виду.. какъ бы это сказать?.. семейныхъ отношеній.
Блесингтонъ «все понялъ» и оглянулся.
— Хорошо, — сказалъ онъ. — Я такъ и устрою. И прежде чѣмъ Лодеръ смогъ сказать хоть слово, онъ уже исчезъ въ толпѣ.
Поговоривъ съ бывшимъ секретаремъ Чилькота, Лодеръ вздохнулъ свободнѣе. Если его кольца возбудили подозрѣніе лэди Аструпъ, то рано или поздно придется давать объясненія, — какія, объ этомъ онъ и думать боялся. Съ другой стороны, можетъ быть, она почему-либо перемѣнила свое обращеніе съ нимъ — какъ угадать капризы женщинъ? А въ такомъ случаѣ онъ вполнѣ защитилъ интересы Чилькота и свои собственные, заручившись словомъ Блесингтона, на котораго можно было вполнѣ положиться. Онъ успокоился и направился къ Евѣ. Ему казалось, что лицо ея выдѣляется своей сверкающей красотой среди всѣхъ другихъ, и онъ почувствовалъ странную гордость.
У него былъ оживленный и увѣренный видъ, когда онъ подходилъ въ ней.
— Удѣли мнѣ нѣсколько времени, — сказалъ онъ торопливымъ голосомъ. — Мы вѣдь такъ мало видимся.
Она подняла, какъ бы противъ воли, рѣсницы, и взглянула на него страннымъ, удивленнымъ и слегка смущеннымъ взглядомъ. Лодеръ видѣлъ, какъ вспыхнули ея щеки, и понялъ, что она покраснѣла отъ неожиданности его словъ. Онъ выказалъ свое превосходство надъ Чилькотомъ, облеченный въ его же образъ. Это было первымъ молчаливымъ признаніемъ его силы. Онъ инстинктивно приблизился въ ней.
— Уйдемъ изъ этой давки! — сказалъ онъ, и она только наклонила голову, не говоря ни слова. Онъ увидѣлъ, что при всей ея гордости ей пріятно подчиняться его власти, и, обрадованный этимъ, направился съ нею въ двери.
Но пройти было почти невозможно. Въ столовой набралось еще больше народа, и всѣ толпились въ дверяхъ.
— Интересно наблюдать такую толпу для развитія въ себѣ демократическихъ чувствъ, — сказалъ онъ, и Ева посмотрѣла на него, видимо вполнѣ соглашаясь съ нимъ. Лодеръ подумалъ о томъ, какая бы она была, еслибы въ ней пробудить дѣйствительное чувство симпатіи. Въ это время произошло движеніе въ ворридорѣ, и въ столовой уже всѣ задвигались; при нѣкоторой настойчивости, Лодеру удалось тогда пройти съ Евой въ двери. Потомъ пришлось опять остановиться; но, стоя на одномъ мѣстѣ подъ-руку съ Евой, Лодеръ все-таки могъ видѣть блестящую толпу въ корридорѣ черезъ плечо какого-то господина, который стоялъ передъ нимъ и былъ значительно ниже его.
— Чего мы здѣсь ждемъ? — шутливо спросилъ онъ, глядя въ затылокъ незнакомаго господина.
Тотъ обернулся, поздоровался и улыбнулся Лодеру. Они обмѣнялись шутками; незнакомый господинъ, видимо, былъ пріятно изумленъ добродушно-веселымъ тономъ Чилькота. Чтобы отвлечь его вниманіе отъ себя, Лодеръ выглянулъ въ корридоръ.
— Всѣ, повидимому, чего-то ждутъ, — сказалъ онъ. — Чего же собственно? — Потомъ онъ вдругъ замолчалъ.
— Тамъ что-нибудь интересное? — спросила Ева, касаясь его руки.
Онъ ничего не сказалъ, но оглянулся. Все въ немъ застыло: мысли и слова. Господинъ, стоявшій передъ нимъ, опустилъ монокль и потомъ снова вставилъ его.
— Боже! — воскликнулъ онъ: — вотъ идетъ наша волшебница. Совершенно какъ сказочная принцесса. Такъ вотъ почему всѣ здѣсь сбились въ кучу и ждутъ!
Лодеръ ничего не отвѣтилъ и только глядѣлъ, не отрывая глазъ, поверхъ головы низенькаго господина. По корридору, чувствуя общее восхищеніе собой, шла Лиліанъ Аструпъ, окруженная цѣлой свитой. Ея нѣжное лицо было слегка возбужденное, глаза блестѣли, платье изъ золотистой вышитой ткани граціозно облегало ея фигуру. У нея былъ торжествующій видъ, но она была, видимо, чѣмъ-то очень взволнована; это чувствовалось въ ея смѣхѣ, въ движеніяхъ, въ ея быстромъ взглядѣ, которымъ она оглядывала всю комнату, точно выискивая кого-то.
Лодеръ, глядя съ изумленіемъ на нее, вдругъ все понялъ. Въ головѣ его мелькнуло воспоминаніе о тревожной ночи въ далекой итальянской долинѣ, — и на фонѣ этой ночи, при лунномъ свѣтѣ, чье-то блѣдное прекрасное лицо… Теперь объяснились ему всѣ его впечатлѣнія за послѣдніе полчаса; онъ понялъ, о чемъ ему напомнилъ голосъ леди Брамфель и что прозвучало въ голосѣ ея сестры. Какъ это онъ сразу не догадался!
Лиліанъ приближалась со своей свитой. Лодеръ чувствовалъ, что они направляются въ столовую, но, повинуясь какой-то роковой силѣ, не двигался съ мѣста. Онъ видѣлъ, какъ она приближается, и измѣнился въ лицѣ; но пока она шла по корридору, онъ вполнѣ понялъ, что старыя чувства исчезли, что онъ весь во власти своей новой жизни. Когда Лиліанъ приблизилась, онъ сталъ понимать, чѣмъ она озабочена. Она все время говорила, смѣялась, но глаза ея тревожно блуждали по комнатѣ.
— Принесите мнѣ что-нибудь сладкое, Джефери! — сказала она стоявшему около нея господину. — Вы знаете, что я люблю, — какое-нибудь легкое пирожное.
Взоръ ея блуждалъ, когда она произносила эти слова. Лодеръ видѣлъ, какъ она посмотрѣла сначала на мальчика, стоявшаго передъ ней, потомъ на человѣка, черезъ голову котораго онъ глядѣлъ, затѣмъ обратила быстрый прямой взглядъ прямо на него. Онъ увидѣлъ, что она узнала его, и быстро направилась впередъ; толпа въ корридорѣ раздвинулась, чтобы дать ей пройти. Тогда онъ увидѣлъ нѣчто, показавшееся ему чудомъ. Выраженіе ея лица измѣнилось, губы раскрылись, и она покраснѣла отъ досады, какъ балованный ребенокъ, который открылъ коробку отъ конфектъ и увидѣлъ, что, она — пустая.
Когда у дверей стало нѣсколько свободнѣе, то рыжій человѣкъ, стоявшій передъ Лодеромъ, первый воспользовался свободнымъ мѣстомъ и прошелъ впередъ.
— Что это, Лиліанъ, — сказалъ онъ, проходя впередъ: — у васъ такой видъ, точно вы думали, что тутъ не Чилькотъ, а кто-нибудь другой, и теперь разочарованы. — Онъ засмѣялся своей собственной шуткѣ.
Его слова заставили Лиліанъ овладѣть собой. Она улыбнулась своей обычной привѣтливой улыбкой, взглянувъ на него.
— Вы надѣли монокль, Леонардъ, — сказала она, — и потому неотвѣтственны за то, что видите.
Она была теперь совершенно спокойна. Лодеръ инстинктивно подошелъ къ Евѣ и взялъ ее подъ-руку. Онъ почувствовалъ еще сильнѣе желаніе бороться, чтобы защитить положеніе, которое ему стало такъ дорого. Съ внезапной рѣшимостью онъ снова обернулся къ Лиліанъ.
— У меня получилось такое же впечатлѣніе, хотя я и не ношу монокля, — сказалъ онъ. — Почему вы, дѣйствительно, такъ странно посмотрѣли на меня?
Онъ спросилъ это твердо и съ кажущимся равнодушіемъ; но его смѣлость была только кажущеюся. Онъ затаилъ дыханіе и ждалъ отвѣта Лиліанъ. Онъ видѣлъ только золотистое сіяніе ея платья и блескъ ея золотыхъ волосъ, и чувствовалъ прикосновеніе руки Евы, чувствовалъ теплоту ея кожи черезъ тонкую перчатку. Потомъ вдругъ туманъ разсѣялся. Онъ увидѣлъ глаза Лиліанъ — взглядъ ея былъ равнодушный, веселый, слегка насмѣшливый.
— Что за глупости, Джэкъ! — сказала она громко. — Меня просто поразилъ блескъ вашихъ глазъ, выглянувшихъ изъ-за волосъ Леонардо. Точно пышный закатъ — и надъ нимъ черное облако. — Она засмѣялась. — Это очень живописно. Не правда ли, Ева?
Ева спокойно обернулась, посмотрѣла и улыбнулась. Лодеръ не чувствовалъ дрожи въ ея рукѣ, но сразу понялъ, что эти двѣ женщины — враги. Для него это было такъ же ясно, какъ то, что Лиліанъ дѣйствительно узнала его; онъ видѣлъ, что его гладко выбритое лицо, выдававшее его за Чилькота, не убѣдило ее.
У него было такое чувство, какъ у человѣка, который заглянулъ въ пропасть и отступилъ отъ ея края, внѣшнимъ образомъ спокойный, но потрясенный до глубины души. Онъ не слышалъ отвѣта Евы, не обратилъ вниманія на слѣдующія слова Лиліанъ, и увидѣлъ только, какъ она улыбнулась, повернулась къ рыжему человѣку и ушла вмѣстѣ со своей маленькой свитой въ столовую. Потомъ онъ крѣпко сжалъ руку Евы — онъ чувствовалъ настоятельную потребность дружеской близости послѣ пережитого волненія.
— Хочешь, уйдемъ? — спросилъ онъ Еву.
Она взглянула за него.
— Изъ этой комнаты? — спросила она.
Онъ взглянулъ на нее, приковывая въ себѣ ея взглядъ.
— Изъ этой комнаты… и изъ этого дома, — отвѣтилъ онъ. — Ѣдемъ домой.
Только когда Лодеръ очутился въ каретѣ рядомъ съ Евой, и лошади быстро помчали ихъ, онъ наконецъ пришелъ въ себя и подумалъ о томъ, дѣйствительно ли все, что онъ пережилъ въ этотъ вечеръ, происходило наяву. А теперь вдругъ старая картина возникла въ его памяти съ полной ясностью. Онъ увидѣлъ залитые солнцемъ дома Санта-Саларе, припомнилъ всѣ подробности: все осталось тѣмъ же самымъ вплоть до центральной фигуры. Измѣнилось только его отношеніе…
Въ эту минуту Ева прервала ходъ его мыслей, причемъ первыя слова странно совпали съ его мыслями.
— Какъ тебѣ понравилась Лиліанъ Аструпъ? — спросила она. — Какъ она была красиво одѣта, — какъ художественно! Правда, золотистая ткань удивительно идетъ къ цвѣту ея волосъ?
Лодеръ отвѣчалъ уклончиво, и не понималъ восторговъ Евы, такъ какъ чувствовалъ, что она не любитъ Лиліанъ: онъ слишкомъ мало зналъ женщинъ, чтобы понять ея похвалы.
— Я не обратилъ вниманія на ея платье, — сказалъ онъ.
Ева выглянула въ окно.
— Удивительно, какъ мужчины не умѣютъ цѣнить красоту, — сказала она, но въ голосѣ ея въ эту минуту не звучало упрека.
Послѣ этого они молчали до самаго дома. Выйдя изъ коляски и войдя въ домъ, Ева остановилась у лѣстницы, дѣлая кое-какія распоряженія, и Лодеръ опять залюбовался ею. Онъ невольно сталъ сравнивать ее съ Лиліанъ Аструпъ, и Ева казалась ему болѣе привлекательной своей особой красотой. Лиліанъ была нѣжна, какъ бѣлая роза, выросшая въ оранжереѣ и вянущая отъ перваго прикосновенія рѣзваго воздуха. А Ева была прекрасна красотой дикой розы за приморскихъ скалахъ, которая сохраняетъ прозрачность лепестковъ при вѣтрѣ и холодномъ туманѣ. Лодеръ чувствовалъ, что эта женщина можетъ стать опорой въ жизни. Съ минуту онъ стоялъ въ нерѣшительности, потомъ вдругъ новое рѣшеніе осѣнило его. Этотъ вечеръ приносилъ ему удачи, и онъ рѣшился еще разъ попытать счастья.
Онъ быстро пошелъ по лѣстницѣ, догналъ Еву и, остановивъ ее, сказалъ:
— Зайди во мнѣ сегодня въ кабинетъ, какъ въ прошлый разъ. Мнѣ хочется съ тобой поговорить.
Она нерѣшительно взглянула на него и отвернулась.
— Пожалуйста зайди! — настаивалъ онъ. — Я не часто обращаюсь въ тебѣ съ просьбами.
Она все еще колебалась, но теперь онъ рѣшилъ за нее. Онъ смѣло взялъ ея руку и мягко, но рѣшительно направилъ ее въ комнаты Чилькота.
Въ кабинетѣ былъ зажженъ свѣтъ и весело горѣлъ огонь въ каминѣ, столъ былъ заваленъ бумагами, все стояло на обычныхъ мѣстахъ, — и Лодеръ опять почувствовалъ себя какъ дома въ обстановкѣ, гдѣ недоставало только его. Чтобы скрыть свое пріятное возбужденіе, онъ быстро прошелъ по комнатѣ и выдвинулъ кресло. Менѣе чѣмъ въ шесть часовъ онъ пережилъ безконечно разнообразныя чувства. Онъ уже былъ близокъ къ отчаянію, когда появленіе Чилькота подняло его къ небесамъ. Съ тѣхъ поръ онъ пережилъ минуты безграничнаго изумленія и большой опасности. Изъ всего этого онъ вышелъ побѣдителемъ, и это воодушевляло его.
— Присядь, — мягко сказалъ онъ Евѣ, пододвигая ей кресло, и, взглянувъ въ ея лицо, на которомъ отражались недовѣріе и любопытство, Лодеръ почувствовалъ снова увѣренность въ своей силѣ. Онъ подошелъ къ ней и оперся на спинку ея кресла. — Я началъ говорить тебѣ что-то, когда мы ѣхали сегодня въ Брамфелямъ, — сказалъ онъ. — Могу я продолжать?
— Конечно. — Ева обернулась, взглянула на него съ изумленіемъ, потомъ опять отвернулась и сжала руки. А онъ задумчиво смотрѣлъ на тонкую линію ея плечъ, на сверканіе брилліантовъ на ея шеѣ.
— Помнишь, три недѣли тому назадъ, мы говорили въ этой комнатѣ? Тогда многое казалось возможнымъ.
Онъ говорилъ это спокойно, настойчивымъ голосомъ, который еще въ школьные годы подчинялъ ему всѣхъ. Ева впервые услышала этотъ голосъ и подчинилась ему.
— Да, я помню, — сказала она.
— Тогда ты вѣрила въ меня — ты увидѣла меня въ новомъ свѣтѣ и признала меня, — продолжалъ онъ, дѣлая удареніе на послѣднемъ словѣ. — Но съ тѣхъ поръ твое отношеніе измѣнилось. Твоя вѣра въ меня пошатнулась.
Онъ посмотрѣлъ на нее, но она не двинулась, и только еще ниже нагнулась къ огню. Онъ скрестилъ руки на спинкѣ ея стула.
— Ты, конечно, имѣла на это основаніе, — сказалъ онъ. — Я все это время не былъ самъ собой. — При этихъ словахъ спокойствіе оставило его. Онъ ненавидѣлъ ложь, даже когда она необходима, но теперь ему нужно было прежде всего оправдаться. — У всякаго человѣка есть свое несчастіе, — продолжалъ онъ. — Бываютъ дни и недѣли, когда я… когда мои… — Слово «нервы» было у него на языкѣ, но онъ его не произнесъ.
Очень спокойно, не произнося ни звука, Ева поднялась и взглянула на него. Она стояла выпрямившись, съ блѣднымъ лицомъ, и рука ея, опиравшаяся на спинку кресла, слегка дрожала.
— Джонъ, — быстро сказала она, — не произноси отвратительнаго слова «нервы». Я сегодня его не вынесу. Неужели ты не понимаешь?
Лодеръ отступилъ, почувствовавъ странное смущеніе. Что-то въ ея лицѣ поразило его. Ему показалось, что онъ вступилъ безъ подготовки на опасную почву. И онъ ждалъ ея дальнѣйшихъ словъ, глядя на нее со смутнымъ страхомъ.
— Я не могу объяснить, — нервно продолжала она, — почему такъ случилось, но эта комедія стала невыносимой для меня. Прежде я старалась не думать, а теперь я какъ-то измѣнилась. Почему люди мѣняются? — спросила она безпомощнымъ тономъ, и Лодеръ почувствовалъ какое-то внутреннее торжество.
— Почему, почему? — спросила она опять.
— Я не волшебникъ, — мягко отвѣтилъ онъ, — и даже не знаю, о чемъ ты говоришь.
Она съ минуту молчала, но во взорѣ ея ясно отражалось отчаяніе. Наконецъ она заговорила.
— Ты серьезно не знаешь? — спросила она, и Лодеръ коротко отвѣтилъ:
— Серьезно.
— Въ такомъ случаѣ, я тоже буду говорить серьезно, — сказала она. — Голосъ ея слегка задрожалъ, и она опять покраснѣла, но рука, лежавшая на спинкѣ кресла, не дрожала.
— Я уже болѣе четырехъ лѣтъ знаю, что ты принимаешь морфій; болѣе четырехъ лѣтъ я мирюсь съ твоей ложью и твоимъ паденіемъ.
Наступило молчаніе.
— Ты знала это четыре года? — медленно спросилъ Лодеръ, въ первый разъ за этотъ вечеръ вспомнивъ о Чилькотѣ.
— Да, я знала, — сказала Ева, поднявъ голову. — Можетъ быть, слѣдовало сейчасъ же сказать, когда я открыла твою тайну… Но что объ этомъ говорить теперь! Очевидно, такъ рѣшила судьба. Я была очень молода, ты былъ очень замкнутъ, и любви между нами не было. — Она опять отвернулась на минуту. — Разочарованіе молодой дѣвушки — тяжелая драма. Я видѣла весь обманъ, всю ложь твоей жизни, и, наконецъ, стала относиться равнодушномъ твоимъ «нервамъ», такъ же равнодушно, какъ другіе, не знавшіе правды. — Она опять нервно засмѣялась. — Я думала, что сохраню равнодушіе навсегда. Я внутренно застыла, и была страшно поражена, когда м-ръ Фрэдъ потребовалъ, чтобы я употребила свое вліяніе. Но въ тотъ вечеръ…
— Что въ тотъ вечеръ? — переспросилъ Лодеръ нервнымъ голосомъ.
Ева замолчала, быть можетъ поддавшись гипнозу его властнаго взгляда, или же обезсилѣвъ послѣ минутнаго возбужденія, и, постоявъ въ нерѣшительности, отвернулась и подошла въ камину.
— Въ тотъ вечеръ я былъ другой? — настойчиво спросилъ Лодеръ.
— Да, другой, и все-таки тотъ же самый, — отвѣтила она нехотя, не поворачивая къ нему головы. — Мнѣ казалось… — начала она снова, помолчавъ. — Не знаю, почему я это говорю тебѣ теперь. Какое-то странное, непонятное чувство владѣетъ мной. То же чувство, которое проснулось во мнѣ, когда мы здѣсь пили чай. Мнѣ точно вѣрится, что случилось чудо, что ты освободился…
— Отъ морфія?
— Отъ морфія.
Въ послѣдовавшемъ затѣмъ молчаніи Лодеръ пережилъ сильную душевную борьбу. Первая его мысль была о себѣ, но потомъ онъ вспомнилъ о Чилькотѣ, о своемъ договорѣ съ нимъ, и рѣшилъ спасти и Чилькота, и себя. Онъ быстро подошелъ къ камину и сталъ рядомъ съ Евой.
— Ты была права, — сказалъ онъ: — съ того вечера, какъ ты говорила мнѣ о Фрэдѣ, и до того дня, какъ мы пили здѣсь чай, я не касался морфія.
Она взглянула на него нерѣшительно. — Ты такъ часто лгалъ мнѣ относительно многаго другого!..
Онъ быстро повернулъ голову, взволнованный недовѣріемъ и грустью въ ея голосѣ. Онъ опять забылъ о Чилькотѣ. Но, опомнившись, онъ повернулся къ ней. — Взгляни на меня! — сказалъ онъ. — Теперь ты вѣришь, что я говорю правду?
Она пристально глядѣла ему въ глаза. — А послѣднія три недѣли, — сказала она все еще сомнѣвающимся тономъ. — Какъ я могу тебѣ вѣрить?
Лодеру тяжело было обманывать эту женщину даже съ цѣлые самооправданія.
— Забудь послѣднія три недѣли! — быстро сказалъ онъ. — Нельзя сразу освободиться отъ порочной страсти. — Ты такъ долго терпѣла, — потерпи же еще немного… Я тоже, какъ и ты, не могу объяснить всего. Говорю тебѣ только, что въ тотъ день, когда мы разговаривали въ этой комнатѣ, я былъ самъ собой, вполнѣ владѣлъ всѣми своими способностями. А тотъ, кого ты знала за послѣднія три недѣли, — тотъ, кого ты рисовала себѣ въ умѣ въ теченіе четырехъ лѣтъ — призракъ, воплощеніе человѣческихъ слабостей. Есть другой, новый Чилькотъ, — пожелай только увидѣть его!
Ева вся дрожала, когда онъ кончилъ. Глаза ея сверкали.
— Ну, а старое? — спросила она.
— Имѣй терпѣніе. — Онъ смотрѣлъ на огонь. — Такіе періоды, какъ послѣднія три недѣли, будутъ еще возвращаться, — они неминуемы. Когда они наступятъ, закрой глаза. Не обращай на нихъ вниманія, — не обращай тогда вниманія на меня. Согласна? — Онъ все еще избѣгалъ ея взгляда.
Она обернулась къ нему.
— Да, если желаешь, — сказала она тихо.
— Способна ли ты на то, на что способны лишь немногіе мужчины, а тѣмъ болѣе женщины? — спросилъ онъ. — Можешь ли ты жить настоящимъ? — Онъ медленно поднялъ голову и встрѣтился съ ея глазами. — Это опытъ, и какъ во всякомъ опытѣ, — будутъ и хорошіе моменты, и тяжелые. Знай только, что въ тяжелыя минуты ты не одна страдаешь. Я тоже страдаю — но иначе.
Наступило молчаніе, и на минуту ему казалось, что Ева никогда не отвѣтитъ. Затѣмъ наступила для него радостная неожиданность. Ева легкой поступью подошла къ нему и положила свою руку въ его руку. Она подняла на него глаза, и губы ея раскрылись въ безсознательномъ призывѣ.
Нѣтъ ничего болѣе обаятельнаго, чѣмъ гордая женщина въ моментъ, когда она смиряется передъ признанной ею властью другого. Честь, долгъ, нравственное чувство воздвигали тройную преграду между ними. Но честь, долгъ, нравственное чувство — только слова для человѣка съ упрямой волей. Ни разу до этой минуты Лодеръ не чувствовалъ всей сложности положенія, въ которомъ онъ очутился. Держа ея руку въ своей, онъ наклонился къ Евѣ. У него кружилась голова.
— Ева!.. — сказалъ онъ, но потомъ вдругъ остановился при звукѣ собственнаго голоса. Онъ почувствовалъ, что говоритъ, какъ человѣкъ, забывшій обо всемъ, кромѣ своего страстнаго желанія. Съ минуту онъ стоялъ неподвижно. Потомъ онъ снова отвернулся отъ нея и высвободилъ ея руку.
— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — нѣтъ!… Я не имѣю права.
Въ первый разъ со вступленія въ свою новую роль, плохо спалъ ночью, думая съ тяжелымъ чувствомъ о новомъ оттѣнкѣ своихъ отношеній къ Евѣ; но уже задолго до того, какъ утренній свѣтъ сталъ проникать черезъ тяжелыя портьеры, онъ принялъ рѣшеніе, которымъ надѣялся успокоить свою совесть и соблюсти интересы Чилькота. Рѣшеніе было хотя скорѣе отрицательное, но оно его удовлетворяло, и онъ всталъ утромъ съ сознаніемъ, что все устроится къ лучшему. А! затѣмъ и случай оказался его сообщникомъ. Когда Лодеръ, завтракая, по обыкновенію, одинъ въ столовой, прочелъ утреннюю почту Чилькота и бѣгло просмотрѣлъ газеты, онъ увидѣлъ, что болѣе дѣйственная сила, чѣмъ его собственное рѣшеніе, ворвалась въ его жизнь, опредѣляя весь его дальнѣйшій образъ дѣйствій и онъ увидѣлъ, что ему уже не придется бороться съ желаніемъ подолгу бывать въ обществѣ Евы, что ему не удастся располагать въ ближайшее время досугомъ: все его время будетъ поглощено важными дѣлами.
Въ это утро, 27-го марта, раздались первые раскаты политической грозы, которая разразилась надъ страной. Всѣ газеты были полны извѣстій, что, въ виду внутренняго неустройства персидской арміи и неспособности шаха справиться съ поднятымъ мятежомъ пограничныхъ племенъ въ сѣверо-восточныхъ областяхъ Мешеда, явилась на помощь Россія, пославъ туда съ своего военнаго поста въ Мервѣ черезъ персидскую страну на мѣсто безпорядковъ. Для большинства англійской націи эти извѣстія были туманны, такъ какъ, при отдаленности ихъ, столкновеніе англійскихъ и русскихъ интересовъ не выявляло во всей его важности; сообщенія о томъ, что двинуты туда войска, не представлялось болѣе знаменательнымъ, чѣмъ вѣсти о первыхъ пограничныхъ безпорядкахъ въ январѣ. Но въ политическомъ мірѣ извѣстіе это вызвало сильное волненіе, въ рядахъ же оппозиціи началась тревога, связанная съ ожиданіемъ крупныхъ событій.
Изъ всѣхъ членовъ партіи это чувство сильнѣе всего говорило въ Лодерѣ. Онъ всю жизнь интересовался восточнымъ вопросомъ, хорошо изучилъ его и сразу понялъ важность извѣстій. Сидя за столомъ Чилькота, окруженный письмами и газетами, онъ забылъ о завтракѣ, забылъ о своихъ личныхъ интересахъ, объ опасностяхъ и радостяхъ, волновавшихъ его наканунѣ, и сталъ мысленно представлять себѣ карту Персіи, свершая путь изъ Мерва въ Мешедъ, изъ Мешеда въ Гератъ, изъ Герата въ Индію. Не фактъ возстанія интересовалъ его, а то, что русское войско переступило границу и утвердилось въ двадцати миляхъ отъ Мешеда, который былъ предметомъ русскихъ притязаній со времени Петра Великаго.
Нѣсколько часовъ спустя, Лодеръ получилъ срочное телефонное извѣщеніе, приглашавшее его въ редактору «St.-George’s Gazette», Лэкли, и отвѣтилъ, что сейчасъ же придетъ: онъ зналъ, что въ редакціи этой газеты онъ узнаетъ самымъ достовѣрнымъ образомъ объ отношеніи партіи къ событіямъ. Еще не было двѣнадцати часовъ, какъ онъ уже входилъ въ редакцію и, проходя по корридорамъ и комнатамъ, гдѣ кипѣла газетная работа, почувствовалъ новый приливъ энергіи. Онъ быстро прошелъ въ кабинетъ редактора. Лэкли сидѣлъ за столомъ, дѣлая отмѣтки на разложенныхъ вокругъ него первыхъ изданіяхъ вечернихъ газетъ. Онъ курилъ большую сигару и, при входѣ Лодера, поднялъ глаза, не отрываясь отъ работы.
— Здравствуйте! Хорошо, что вы пришли, — коротко сказалъ онъ. — Присядьте, пока я просмотрю «St.-Stephen».
Его дѣловитость понравилась Лодеру. Кивнувъ ему головой, онъ подошелъ въ топившемуся камину, и въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ Лэкли продолжалъ работать. Наконецъ онъ выпустилъ изъ рукъ газету и откинулся на стулѣ.
— Ну, что же вы скажете? — спросилъ онъ. — Занятный завязался узелъ, не правда ли?
Лидеръ обернулся къ нему.
— Да, — сказалъ онъ спокойно, — дѣло серьезное.
Лэкли засмѣялся и затянулся сигарой.
— Что-то скажутъ Сэвборо и его компанія? Они могли бы заранѣе предвидѣть это, еслибы вообще умѣли разсуждать… Неужели они дѣйствительно вѣрили, что Россія станетъ спокойно выжидать, пока шахъ будетъ устраивать игрушечную мобилизацію?.. Но куда вы дѣвались вчера? Мы точно предчувствовали все это у Брамфелей. Фрэдъ зашелъ на минутку туда, и мы потомъ отправились вмѣстѣ въ клубъ, и были тамъ, когда пришло первое извѣстіе. Всѣ были страшно возбуждены.
— Могу себѣ вообразить! — сказалъ Лодеръ взволнованнымъ голосомъ.
Лэкли посмотрѣлъ на него, потомъ быстро наклонился впередъ и положилъ локти на столъ.
— Воображать мало, Чилькотъ, — сталъ онъ внушительнымъ тономъ. — Вы должны отнестись къ этому активно. — Онъ сказалъ это быстро и рѣшительно, а затѣмъ остановился, ожидая эффекта своихъ словъ. Въ его голосѣ прозвучало нѣчто, остановившее вниманіе Лодера. Онъ чувствовалъ, что краснѣетъ.
— Активно? Что вы хотите этимъ сказать? — спросилъ онъ. Лэкли опять поглядѣлъ на него, затѣмъ быстрымъ движеніемъ отодвинулъ свой стулъ назадъ.
— Да, — сказалъ онъ, — старика Фрэда никогда не обманываетъ его чутье. Онъ правъ. Вы — самый подходящій человѣкъ.
Все еще спокойно, сдерживая внутреннее волненіе, Лодеръ отошелъ отъ камина, взялъ стулъ и подсѣлъ къ столу Лэкли.
— Скажите мнѣ точно, что вы хотѣли сказать? — спросилъ онъ своей старой, отрывистой манерой.
Лэкли посмотрѣлъ еще на него съ видимымъ удовольствіемъ, затѣмъ рѣшительнымъ жестомъ бросилъ докуренную сигару.
— Вотъ что, милый мой, — сказалъ онъ. — Кое-гдѣ скоро образуется брешь, и Фрэдъ считаетъ васъ самымъ подходящимъ человѣкомъ для заполненія пустого мѣста. Пять лѣтъ тому назадъ, во время бундаръ-абаской исторіи, вы очень удачно выступили и подавали большія надежды. А репутація дѣльнаго человѣка держится очень упорно, даже когда дальнѣйшее ее не оправдываетъ. Вы опустились съ тѣхъ поръ, — прямо вамъ говорю. Но, можетъ быть, это было только къ лучшему, и вы созрѣли въ бездѣйствіи, — это бываетъ. Я самъ уже было махнулъ на васъ рукой, но за послѣдніе мѣсяцы измѣнилъ свое мнѣніе.
Лодеръ опять задвигался, взволнованный наплывомъ чувствъ. Каждое слово Лэкли поднимало въ немъ чувство гордости, возвышало въ немъ сознаніе личной силы.
— Ну, такъ что же вы хотите сказать? — спросилъ онъ.
Лэкли улыбнулся.
— Мы всѣ знаемъ, что министерство Сэвборо — какъ бы сказать? — не крѣпко держится на ногахъ, — сказалъ онъ. — Сэвборо строитъ свой карточный домикъ слишкомъ высоко. Опрокинется онъ. Можетъ быть, конечно, падетъ военное министерство, а можетъ быть очистится и портфель иностранныхъ дѣлъ!
Они обмѣнялись взглядомъ взаимнаго пониманія.
— Вы, конечно, понимаете, что дѣло не въ томъ, что Россіая вступила въ Персію, а въ томъ, уйдетъ ли она оттуда, когда возстаніе будетъ подавлено. Повѣрьте мнѣ, Чилькотъ, что черезъ недѣлю намъ сообщатъ, что возстаніе подавлено, но что Россія не отозвала войска, а напротивъ того, спокойно утвердилась въ Мешедѣ. Если эти извѣстія прибудутъ до пасхальныхъ каникулъ, то можно будетъ настоять на томъ, чтобы продолжить сессію. И если дѣйствовать какъ слѣдуетъ, то Сэвборо не сдобровать.
Лодеръ сидѣлъ, не произнося ни слова. Передъ нимъ открылись головокружительныя перспективы. Самыя фантастическія мечты вдругъ превратились въ осязательную дѣйствительность — явилась возможность оправдать себя и свой обманъ. Онъ нагнулся и, облокотившись на столъ, опустилъ голову на руки. Лэкли не выводилъ его изъ раздумья. Занятый интересами газеты и своей политической партіи, онъ былъ совершенно равнодушенъ къ чувствамъ человѣка, сидѣвшаго передъ нимъ, хотя и понималъ, что его волнуетъ возможность сыграть видную политическую роль. Наконецъ, онъ прервалъ молчаніе, невыносимое дли его живого темперамента, взялъ карандашъ и ударилъ имъ по столу.
— Послушайте, Чилькотъ, — сказалъ онъ, — надѣюсь вы не сомнѣваетесь въ себѣ?
При звукѣ его голоса Лодеръ поднялъ лицо; оно было очень блѣдно, но на немъ отражались энергія и рѣшимость.
— Нѣтъ, Лэкли, — сказалъ онъ медленно. — Въ такой моментъ человѣкъ не имѣетъ права сомнѣваться въ себѣ.
Такимъ образомъ Лодеръ освободился отъ одной отвѣтственности, чтобы принять на себя другую. Съ 27-го марта, когда Лэкли изложилъ свою политическую программу въ редакціи «St.-George’s Gazette», и до 1-го апрѣля онъ былъ центральнымъ лицомъ въ движеніи, поднятомъ въ консервативныхъ кругахъ. Лэкли вѣрно опредѣлилъ положеніе дѣла въ то утро, и всѣ послѣдующія событія оправдывали его предсказанія.
Зорко слѣдя за дѣйствіями Россіи, Фрэдъ спокойно организовывалъ свои силы и укрѣплялъ свою позицію, и Лодеръ научился многому въ эти знаменательные дни у мудраго вождя своей партіи. Самъ онъ былъ всецѣло поглощенъ интересами минуты, забывъ о Чилькотѣ, и отдавалъ всю свою энергію, весь свой талантъ дѣлу, которое требовало большого напряженія силъ. Нужно было все подготовить и выжидать. Еслибы Россія, подавивъ возстаніе, вернулась въ свои предѣлы, довольствуясь лаврами усмирителя, ничто бы не измѣнилось. Но еслибы предсказанное Лэкли наступательное движеніе Россіи произошло до пасхальныхъ каникулъ, то началась бы борьба, которая длилась бы всю слѣдующую сессію. А тѣмъ временемъ вождь оппозиціи долженъ былъ бы выжидать, охраняя свое достоинство.
31-го марта Лодеръ былъ приглашенъ на завтракъ къ Фрэду. Его задержали извѣстія изъ Варка, и онъ пришелъ нѣсколько минутъ позже назначеннаго часа. Войдя въ гостиную, онъ тамъ засталъ маленькое общество изъ трехъ человѣкъ — Фрэда, лэди Сару и Еву. Когда онъ вошелъ, всѣ замолчали и обратили взгляды въ его сторону. Прежде всего онъ поспѣшилъ поздороваться съ лэди Сарой, потомъ быстро взглянулъ на Еву, обрадовавшись при видѣ ея. Онъ пожалъ руку Фрэду и опять взглянулъ на Еву, ожидая, что она заговоритъ съ нимъ. Она встрѣтила его взглядъ и улыбнулась въ отвѣтъ. Въ улыбкѣ ея выражалось прощеніе и теплое, почти нѣжное сочувствіе. Онъ понялъ, что она не сердятся на него за то, что послѣ ихъ знаменательнаго разговора онъ не старался еще разъ увидѣться съ нею; она, видимо, вполнѣ сочувствовала его работѣ. Мысль объ ея улыбкѣ освѣтила для него весь завтракъ, и онъ почувствовалъ еще сильнѣе обаятельную атмосферу дома Фрэдовъ и личное очарованіе своего партійнаго вождя: въ его домѣ Ева незамѣтно увлекалась общими интересами и становилась изъ пассивной зрительницы сочувствующею единомышленницей.
Разговоръ за завтракомъ сейчасъ же перешелъ на политическія темы, и среди мирной бесѣды ихъ застигла вѣсть о событіи, которое должно было отмѣтить этотъ знаменательный день.
Дверь вдругъ раскрылась безъ предварительнаго доклада, и вошелъ Лекли съ крайне возбужденнымъ выраженіемъ лица. Не замѣчая присутствующихъ дамъ, онъ прямо подошелъ въ Фрэду и положилъ передъ нимъ распечатанную телеграмму.
— Это оффиціальное извѣщеніе, — сказалъ онъ. Потомъ, оглянувшись, онъ подошелъ къ лэди Сарѣ и извинился. — Простите, — сказалъ онъ, — но мнѣ такъ хотѣлось первому принести эту вѣсть.
Лэди Сара поднялась и протянула ему руки.
— Я отлично понимаю васъ, мистеръ Лэкли, — сказала она взволнованнымъ голосомъ, и глаза ея обратились на мужа. Одинъ только Фрэдъ сохранялъ полное спокойствіе духа. Онъ сидѣлъ молча и вчитывался въ столь важныя для него вѣсти, Ева вскочила со стула и, наклонившись надъ плечомъ Фрэда, прочла телеграмму. Потомъ она подняла голову и лицо ея просіяло.
— Какое счастье быть мужчиной! — воскликнула она, и взгляды ея и Лодера невольно встрѣтились.
Такимъ образомъ опредѣлилась задача Лодера, и среди наступившей быстрой смѣны событій, въ виду необходимости дѣйствовать быстро и рѣшительно, онъ совершенно забылъ о Чилькотѣ. Колебаться было уже некогда, и подъ давленіемъ событій онъ выступилъ съ нападками на правительство въ засѣданіи, которое слѣдовало за завтракомъ у Фрэда. Въ этотъ памятный день 1-го апрѣля въ парламентѣ чувствовалась атмосфера приближающейся бури. Палата была переполнена; на скамьяхъ оппозиціи чувствовалось единодушіе, воплотившееся въ фигурѣ Фрэда. На министерскихъ скамьяхъ чувствовалась несомнѣнная тревога. Но, несмотря на всѣ эти признаки готовящагося боя, начало засѣданія прошло безшумно, въ виду безжизненности всѣхъ дѣлъ, поднимаемыхъ министерствомъ Сэвборо. И только когда рѣчь зашла о пасхальныхъ вакаціяхъ, опредѣлилась возбужденная атмосфера, и въ собраніе влилась жизнь. Тогда медленно поднялся Лодеръ, и всѣ глаза обратились на него.
Много любопытныхъ инцидентовъ связано съ рѣчами парламентскихъ ораторовъ, но едва-ли на чью-либо долю выпадало говорить въ первый разъ при такихъ условіяхъ, какъ Лодеру. Изъ всѣхъ собравшихся въ этотъ день въ палатѣ, одинъ только человѣкъ понималъ всю трудность положенія Лодера, — и это былъ самъ Лодеръ.
Онъ медленно всталъ и простоялъ нѣсколько секундъ молча, выпрямившись и положивъ пальцы на листки, лежавшіе передъ нимъ. Молчаніе его усилило общее вниманіе. Оно могло быть признакомъ самоувѣренности, или напротивъ, упадка нервовъ въ рѣшительный моментъ, — а то и другое представляло во всякомъ случаѣ интересъ. Всѣ глаза обратились на него. На дамской галереѣ Ева стиснула руки, охваченная тревогой; Фрэдъ быстро и зорко взглянулъ на человѣка, которому довѣрился наперекоръ осторожности, и потомъ лицо его приняло прежнее внимательное, спокойное выраженіе. Въ этотъ моментъ Лодеръ поднялъ голову и началъ говорить.
Въ первую минуту онъ, по неопытности, заговорилъ слишкомъ тихо. Наступила томительная минута. У Евы безпомощно опустились руки. Ироническіе взгляды противниковъ оживились. Одинъ только Фрэдъ не мѣнялъ выраженія лица, оставался спокойнымъ, внимательнымъ, но легкая улыбка мелькнула въ глубинѣ глазъ. Лодеръ опять на секунду остановился. Страшный мигъ котораго онъ ждалъ, наступилъ; теперь онъ уже зналъ, что говорить. Онъ выпрямился и снова заговорилъ; на этотъ разъ голосъ его громко и ясно раздавался по всей залѣ.
Лодеръ твердо рѣшилъ заранѣе, въ какомъ тонѣ онъ будетъ говорить. Вѣрный традиціямъ консервативныхъ ораторовъ, онъ скорѣе маскировалъ, чѣмъ обнаруживалъ свое естественное краснорѣчіе. Случай для проявленія своего таланта онъ могъ оцѣнить впослѣдствіи; теперь же слѣдовало только выразить взгляды и чувства своей партіи какъ можно яснѣе, логичнѣе и убедительнѣе. Спокойно стоя на мѣстѣ Чилькота, онъ понималъ всю сообразность и значительность своего положенія, и это, можетъ быть, придавало особую вѣскость его тону. Всегда было важно возбудить интересъ палаты къ британской политикѣ въ Персіи. Потомъ уже интересъ разгорался очень быстро, но вся величайшая опасность заключалась въ невниманіи со стороны аудиторіи. Но этой опасности Лодеръ избѣгнулъ именно благодаря тому, что понималъ трудность своего положенія.
Говоря спокойнымъ, властнымъ голосомъ, который самъ подчиняетъ себѣ слушателей, онъ сталъ излагать свои взгляды сильно и безпристрастно. Онъ очень ловко упомянулъ о восточномъ движеніи Россіи на югъ, въ персидскую территорію, съ древности, когда, по ироніи судьбы, Россія и Англія совмѣстно вступили въ Персію съ согласія московскаго князя. То же стремленіе, объяснялъ онъ, продолжается и до сихъ поръ, хотя Россія, уже давно отчужденная своими интересами и желаніями отъ своего прежняго союзника, сдѣлала шагъ, имѣющій важное значеніе въ глазахъ всякаго мыслящаго человѣка. Со спокойной настойчивостью Лодеръ указалъ на особенности положенія Мешеда въ далекой Хорасанской провинціи, его близость отъ Персидскаго залива, гдѣ сосредоточены британскіе силы, и, слѣдовательно, объ опасности, грозящей сотнямъ промышленниковъ, которые, опираясь на британскій протекторатъ, пробиваютъ себѣ путь изъ Индіи, изъ Афганистана, — даже изъ самой Англіи.
Продолжая развивать свою мысль, Лодеръ заговорилъ о британскихъ подданныхъ, которые могутъ обратиться, въ случаѣ личной или коммерческой опасности, за помощью только въ ближайшее консульство, и указалъ на безпомощность такихъ изолированныхъ консульствъ и на силу Россіи, которая можетъ дѣйствовать по собственному усмотрѣнію; ничто не можетъ остановить ея напора: Англія далека, а Персія безсильна..
Изложивъ все это, онъ вернулся къ исходному пункту своей рѣчи — къ протесту противъ распущенія палаты безъ взятаго на себя правительствомъ обязательства принять мѣры для защиты британскихъ интересовъ въ Мешедѣ и во всей Хорасанской области.
Партія была очень довольна рѣчью Лодера. Эффектъ былъ несомнѣнно большой. Если требованіе оратора и не было удовлетворено, то во всякомъ случаѣ онъ вызвалъ расколъ по вопросу о прекращеніи сессіи, и правительство уже не имѣло на своей сторонѣ большинства. У Лодера самого было чувство, что онъ, наконецъ, оправдалъ себя. До этого дня онъ одинъ зналъ о своей силѣ, теперь она обнаружилась для многихъ, и онъ не могъ не почувствовать удовлетворенія. Первымъ знакомъ успѣха было то, что Фрэдъ подошелъ къ нему, отвелъ его отъ другихъ и крѣпко пожалъ ему руку.
— Мы гордимся вами, Чилькотъ, — сказалъ онъ; потомъ, глядя ему въ лицо, онъ прибавилъ болѣе серьезнымъ тономъ: — Но думайте всегда только о будущемъ; не увлекайтесь настоящимъ, — какимъ бы свѣтлымъ оно ни казалось.
При первыхъ словахъ Фрэда Лодеръ вспыхнулъ отъ гордой радости, но конецъ фразы остудилъ его пылъ. Онъ мысленно увидѣлъ всю опасность своего фальшиваго положенія, и чувство торжества покинуло его. Онъ невольнымъ жестомъ отдернулъ руку.
— Благодарю васъ, сэръ — сказалъ онъ. — О вы правы: не слѣдуетъ забывать, что есть будущее.
Старикъ удивленно посмотрѣлъ на него, потомъ, не входя въ дальнѣйшія разсужденія, предложилъ ему пройти къ дамамъ.
— Я знаю, что моя жена хочетъ увлечь васъ къ намъ, — сказалъ онъ.
Но радостное настроеніе Лодера прошло. Онъ сталъ бояться поздравленій лэди Сары и, главное, молчаливой похвалы во взглядѣ Евы. Онъ уклонился отъ приглашенія подъ предлогомъ нервной усталости.
— Я васъ только попрошу выразить Евѣ мою надежду, что она осталась довольна мной.
Сказавъ это, онъ простился съ Фрэдомъ, вышелъ одинъ изъ парламента и, подозвавъ кэбъ, поѣхалъ въ Гровноръ-Скверъ. Возбужденіе, охватившее его часъ тому назадъ, совершенно исчезло; онъ чувствовалъ только суетность всѣхъ своихъ желаній. Ни внизу, ни на лѣстницѣ никого не было, и въ кабинетѣ онъ тоже никого не засталъ. Гринингъ былъ въ числѣ тѣхъ, которые наиболѣе внимательно слѣдили за его рѣчью въ палатѣ. Войдя въ комнату, онъ инстинктивно подошелъ въ столу и остановился. Надъ кучкой нераспечатанныхъ писемъ лежалъ желтый конвертъ съ телеграммой — той, о которой онъ безсознательно сейчасъ же подумалъ въ моментъ поздравленія Фрэда.
Онъ спокойно взялъ ее, открылъ, прочелъ и съ внимательной осмотрительностью, которая вошла у него въ привычку, поднесъ ее въ камину и бросилъ въ огонь. Сдѣлавъ это, онъ просмотрѣлъ письма Чилькота, сдѣлалъ нужныя отмѣтки на поляхъ и приготовилъ ихъ для Грининга. Затѣмъ онъ съ тѣмъ же спокойствіемъ вышелъ изъ комнаты, спустился съ лѣстницы и вышелъ на улицу.
На пятый день послѣ знаменательнаго 1-го апрѣля, въ который Чилькотъ отозвалъ Лодера и вернулся къ своей прежней жизни, онъ вышелъ изъ дому и направился къ Бондъ-Стриту. Хотя утро было ясное и теплое, на немъ было тяжелое пальто и теплыя перчатки. Онъ шелъ, прижимаясь въ домамъ, боясь солнца и свѣта, и все дрожалъ отъ холода, который преслѣдовалъ его въ послѣднее время.
Ему было очень не по себѣ. Въ старую его жизнь вошло слишкомъ много новыхъ обязательствъ и заботъ. Онъ тяготился своей жизнью до встрѣчи съ Лодеромъ; тогда она, какъ сѣть, запутывала его ноги, — но теперь эта сѣть опутала все его существованіе. Онъ не былъ свободенъ даже у себя дома. Присутствіе другого человѣка наложило отпечатокъ на все. Кукла, которую онъ вздумалъ поставить на свое мѣсто, оказалась живымъ человѣкомъ, завладѣла его жизнью, его положеніемъ, его личностью — только по праву болѣе сильнаго. Чилькотъ шелъ по Бондъ-Стриту въ солнечный весенній день, и чувствовалъ себя среди хорошо одѣтой толпы жалкимъ паріей. Онъ возмущался всѣмъ этимъ, но только про себя; возстать открыто противъ Лодера онъ не рѣшился бы, зная, что не можетъ обойтись безъ него. Его порочная страсть овладѣла имъ теперь еще сильнѣе, — а между тѣмъ только голосъ Лодера могъ сказать: откройся, Сезамъ!
Чилькотъ шелъ безъ всякой цѣли. Онъ пробылъ дома всего пять дней, но уже мечталъ о тихихъ комнатахъ Лодера въ Клифордсъ-Иннѣ, какъ о желанномъ убѣжищѣ. Его ужасала быстрота, съ которой вернулась къ нему жажда покоя. Погруженный въ мысли, онъ шелъ скорыми шагами; потомъ вдругъ что-то остановило его. Кто-то изъ медленно движущейся нарядной толпы назвалъ его по имени, и, обернувшись, онъ увидѣлъ Лиліанъ Аструпъ. Она выходила изъ ювелирнаго магазина, и когда онъ обернулся, она остановилась и протянула ему руку.
— Васъ-то я и хотѣла видѣть! — воскликнула она. — Куда вы пропали? Я васъ совсѣмъ не вяжу съ тѣхъ поръ, какъ вы сдѣлались политическимъ дѣятелемъ и перестали быть обыкновеннымъ членомъ парламента. — Она мягко улыбнулась, и ея улыбка подходила въ легкому весеннему воздуху, какъ вся она подходила къ пріятной и ничтожной свѣтской болтовнѣ, которую завела съ Чилькотомъ. Онъ взялъ ея руку и удержалъ въ своей, съ какимъ-то внутреннимъ облегченіемъ глядя на ея нѣжное лицо, свѣтлое суконное пальто, мягкій мѣхъ и пучокъ розъ на муфтѣ.
— Какой у васъ хорошій видъ! — сказалъ онъ невольно.
Она опять засмѣялась.
— Это уже мое неотъемлемое право. Но я, дѣйствительно, рада, что встрѣтила васъ. Я теперь ищу людей, умѣющихъ все угадывать чутьемъ.
Чилькотъ взглянулъ на нее.
— Опять сильно истратились? — спросилъ онъ сухо.
Она нѣжно улыбнулась.
— Джэкъ! — съ жалобнымъ упрекомъ произнесла она.
Онъ засмѣялся.
— Понимаю. Вы перемѣнили министра финансовъ. Я нуженъ для чего-нибудь другого.
— Вы всегда нужны, — мягко сказала она, но ея слова вернули его въ прежнему недовольству собой, изъ котораго она его вывела на минуту своимъ присутствіемъ.
— Я очень радъ, что встрѣтилъ васъ, — сказалъ онъ. — Но жаль, что долженъ покинуть васъ — мнѣ некогда. Я зайду къ вамъ какъ-нибудь днемъ или вечеромъ, когда вы будете одна.
Онъ сталъ поправлять воротникъ своего пальто и высматривалъ, какъ бы ему свернуть на Оксфордъ-Стритъ. Но Лиліанъ снова улыбнулась — она отлично знала Чилькота и всѣ его капризы.
— Ну, можно ли стѣсняться временемъ, Джэкъ? — сказала она. — Торопиться все равно нечего, а если вамъ нужно поѣхать куда-нибудь, то моторъ привезетъ васъ быстрѣе, нежели кэбъ, — сказала она, указывая на изящный автомобиль, стоявшій у панели. У нея былъ такой очаровательный видъ, и она такъ настойчиво влекла за собой Чилькота, что тотъ наконецъ, послѣ легкаго колебанія, послѣдовалъ за ней.
— Въ Гайдъ-Паркъ, и поѣзжайте медленно! — приказала Лиліанъ, садясь въ моторъ и указывая мѣсто противъ себя.
Они быстро и мягко помчались по Бондъ-Стриту къ Марбль-Арчъ, и когда они въѣзжали въ ворота, Лиліанъ пристально поглядѣла на своего спутника.
— Удивительно, удивительно! — вдругъ воскликнула она, и въ отвѣтъ на удивленный и слегка раздраженный взглядъ Чилькота быстро прибавила: — Не злитесь, я вамъ объясню. Меня сегодня поразило то же, что тогда на вечерѣ у Бланшъ, когда вы взглянули на меня поверхъ головы Леонарда Кэна. Помните?
Чилькоту стало не по себѣ.
— Да, да, — поспѣшно сказалъ онъ, жалѣя, что Лодеръ, слишкомъ занятый политическими интересами, не разсказалъ ему о подробностяхъ своего послѣдняго замѣстительства.
— Я тогда не могла сказать вамъ правду, — продолжала Лиліанъ. — Не могла же я объяснять въ присутствіи толпы гостей, что меня поразилъ тогда вовсе не контрастъ вашихъ темныхъ волосъ съ рыжими волосами Леонардо, а нѣчто другое: поразительное сходство… — она остановилась, не закончивъ фразы.
Автомобиль мчался довольно быстро, и ѣзда на свѣжемъ воздухѣ была очень пріятна. Но всякое удовольствіе исчезло для Чилькота; въ немъ проснулась смутная тревога.
— Какое сходство? — быстро спросилъ онъ. — Всякое сходство — обманъ воображенія.
Лиліанъ снова взглянула на него слегка удивленнымъ взглядомъ.
— Однако, еще недавно вы сами… — начала она.
— Глупости! я всегда отрицалъ сходство; Ничего подобнаго въ дѣйствительности не существуетъ, и нелѣпо думать о томъ, чего нѣтъ.
Лиліанъ продолжала внутренно удивляться. Она сама была увѣрена, что на вечерѣ у сестры видѣла дѣйствительно Чилькота. Она была тогда слишкомъ занята своими мыслями и не присматривалась къ нему, хотя смутно припоминала потомъ, что у него былъ тогда необыкновенно здоровый видъ. И она снова вспомнила объ этомъ теперь, глядя на его лицо съ несомнѣнными, хотя и незамѣтными для ненаблюдательнаго глаза слѣдами его порока: неподвижностью взгляда, нездоровой желтизной кожи.
Отраженіе ея мысли, очевидно, замѣтно было на ея лицѣ, потому что Чилькотъ безпокойно задвигался на своемъ мѣстѣ.
— Ахъ, да, — сказалъ онъ, оживившись: — вы хотѣли мнѣ что-то сказать?
Онъ радъ былъ перевести разговоръ на другую тему.
Она задумчиво поднесла муфту къ лицу.
— Въ сущности это такъ, пустяки, — сказала она., — Я знаю, что мы иногда догадливы, а мнѣ нужно разгадать тайну одного приключенія, которое было у меня въ жизни. — Лицо ея приняло сосредоточенный видъ, но она замѣтила безпокойство въ чертахъ Чилькота и перемѣнила выраженіе лица.
— Ну, да это скучно, — мягко сказала она. — Не буду я вамъ надоѣдать, — насладимся пріятной прогулкой, а посовѣтуюсь я съ вами уже въ другой разъ.
— Ну да, отлично, въ другой разъ, — съ радостью подхватилъ Чилькотъ. — А теперь, не будемъ больше объ этомъ думать. Отложимъ разговоръ до другого раза.
— Хорошо. — Она откинулась на спинку сидѣнья. — Вы какъ-нибудь придете ко мнѣ обѣдать, и мы поговоримъ. Я такъ мало васъ вижу теперь! — прибавила она тихимъ голосомъ.
— Вы несправедливы, дорогая, — свивалъ Чилькотъ. Тонъ его звучалъ бодрѣе и увѣреннѣе. — У меня отнимаетъ все время глупѣйшая политика. Я бы радъ быть съ вами постоянно, — еслибы это отъ меня зависѣло.
Она подняла глаза на высокія голыя деревья. На лицѣ ея отразилось удовольствіе, гордость и нѣкоторое недовѣріе.
— Такъ, значитъ, вы пріѣдете обѣдать? — сказала она на конецъ. — Назначимъ сейчасъ же день.
— Отлично, назначимъ! — быстро подхватилъ онъ. — Можно назначить сейчасъ же. — Съ внезапнымъ порывомъ любезности онъ разстегнулъ пальто, сунулъ руку въ карманъ и вынулъ записную книжку — ту же, которую Лодеръ съ такимъ вниманіемъ и интересомъ разсматривалъ въ первое утро въ домѣ Чилькота.
— Ну, какой день вы предпочитаете? — спросилъ Чилькотъ, быстро переворачивая страницы книжки. — Четвергъ занятъ; пятница и суббота — тоже. Какая досада! — сказалъ онъ, продолжая быстро говорить.
Лиліанъ заглянула въ книжку.
— Вотъ прелестная книжка! — сказала она. — Но къ чему эти синіе кресты? — она коснулась одной страницы пальцемъ въ перчаткѣ.
Чилькотъ быстро захлопнулъ книжку и засмѣялся съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
— Кресты? Чтобы напоминать мнѣ о наиболѣе важныхъ дѣлахъ. Вы вѣдь знаете, какая у меня отвратительная память. — Ну, такъ что же, какой день хотите? Скажемъ, въ понедѣльникъ на будущей недѣлѣ.
— Это слишкомъ далеко, — сказала она съ сожалѣніемъ и нѣжностью. — Почему не завтра? — она перевернула страничку назадъ. — Тутъ, кажется, есть свободное мѣстечко.
— Завтра? Я… — онъ остановился.
Но она стала настаивать, и трудно было противиться нѣжному тону ея просьбы. Она привыкла видѣть въ Чилькотѣ своего вѣрнаго рыцаря, и теперь боялась, что дѣла отвлекутъ его отъ нея. Не будучи въ состояніи отказать ей, онъ быстро вписалъ что то въ пустое мѣсто на страницѣ. Она слѣдила за нимъ съ радостнымъ лицомъ.
— Джэкъ, милый, — сказала она, — какъ я буду рада! — Но когда онъ показалъ ей книжку, лицо ея вытянулось: «Обѣдать — 33, Кадоганъ-Гарденсъ. Поговорить съ Л.», прочла она. — Однако, вы забыли главное, — сказала Лиліанъ: — отмѣтку синимъ крестомъ; вотъ у васъ синій карандашъ.
Она взглянула на него, радуясь своей побѣдѣ, и съ дѣловитымъ видомъ сдѣлала сама большой синій крестъ. Въ эту минуту моторъ поѣхалъ медленнѣе и остановился, такъ какъ шоффёръ ждалъ дальнѣйшихъ приказаній. Лиліанъ предложила завезти Чилькота въ его клубъ, но онъ отказался, и когда они выѣхали изъ парка, онъ простился съ ней.
— Я тутъ сойду, — сказалъ онъ. — Благодарю васъ за очаровательное утро. — Поспѣшно пожавъ ей руки, онъ всталъ и вышелъ изъ мотора, затѣмъ еще разъ кивнулъ ей, снявъ шляпу, и быстро пошелъ впередъ, не оглядываясь. На него напало такое состояніе, что онъ могъ думать только о себѣ: мысль о Лиліанъ, о назначенномъ свиданіи, сразу вылетѣла у него изъ головы.
Лиліанъ задумчиво поглядѣла ему вслѣдъ, и только когда онъ подозвалъ кэбъ, она прилѣзала шоффёру ѣхать домой.
Въ тотъ же день, когда Чилькотъ разстался съ Лиліанъ, — но только въ три часа пополудни, — Лодеръ, переодѣтый въ платье Чилькота и перекинувъ черезъ руку его тяжелое пальто, направлялся изъ Флитъ-Стрита на Гровноръ-Сквэръ. Онъ шелъ твердымъ, не слишкомъ быстрымъ шагомъ и, войдя въ домъ, поднялся по лѣстницѣ, а затѣмъ не прошелъ, по обыкновенію, въ комнаты Чилькота, а прямо направился въ гостиной Евы — и остановился у двери. Онъ постучалъ, но, не получивъ отвѣта, повернулъ ручку и вошелъ въ комнату. Строгое убранство средней по величинѣ гостиной нравилось ему гармоніей темныхъ тоновъ. Отсутствіе дамскихъ бездѣлушекъ, шкафы съ книгами въ драгоцѣнныхъ переплетахъ, бронза, темные тона цвѣтовъ фіалокъ и темныхъ розъ создавали строгую гармонію. Лодеръ медленно подошелъ въ камину. Въ эту минуту вошла Ева, одѣтая для прогулки, и быстро прошла по комнатѣ. Увидѣвъ Лодера, она остановилась, вопросительно взглянувъ на него. Онъ думалъ о томъ, что обстановка комнаты, устроенной, очевидно, по вкусу Евы, гармонично дополняетъ прекрасный образъ хозяйки. Ева продолжала пристально глядѣть на него, ожидая объясненій.
— Джонъ, ты? — спросила она съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ.
Онъ рѣшительно направился въ ней.
— Взгляни на меня! — сказалъ онъ спокойно. Странность этихъ словъ ее, повидимому, не удивила.
— Я сейчасъ же поняла, когда увидѣла тебя здѣсь.
Его удивилъ радостный звукъ ея голоса, но удивленіе смѣнилось сейчасъ же другимъ чувствомъ.
За пять дней изгнанія онъ больше всего думалъ о томъ, какъ ему возстановить дружескія отношенія съ Евой. Онъ вспоминалъ о томъ вечерѣ, когда съ трудомъ устоялъ противъ соблазна, и о томъ, какъ онъ рѣшилъ избѣгать Евы, чтобы быть подальше отъ опасности. Въ одинокіе дни въ Клифордсъ-Иннѣ онъ нашелъ болѣе достойный исходъ для сильнаго человѣка, и когда Чилькотъ снова призвалъ его, онъ рѣшилъ не избѣгать Евы, а всецѣло отдаться политическимъ интересамъ Чилькота, и этимъ убѣдить себя, что ничто другое не занимаетъ его мыслей.
— Ну, что? — медленно сказалъ онъ: — трудно было тебѣ сохранять довѣріе ко мнѣ за послѣдніе пять дней? — спросилъ онъ.
Ева обернулась къ нему. Глаза ея сверкали полнотой жизни, щеки зарумянились отъ весенняго воздуха.
— Нѣтъ, — отвѣтила она довѣрчиво. — Я все-таки вѣрила. Новообращенные всегда наиболѣе тверды въ своей вѣрѣ. — Она засмѣялась съ легкимъ смущеніемъ и взглянула на него.
Онъ порывисто перешелъ черезъ всю комнату въ окну.
— Ева, — сказалъ онъ, не оглядываясь, — мнѣ нужна твоя помощь.
Онъ услышалъ за собой шелестъ ея платья, и понялъ, что взялъ вѣрный тонъ. Женщинъ всегда трогаетъ обращеніе къ нимъ за помощью.
— Ты знаешь… мы всѣ знаемъ, что теперь острый моментъ политической жизни, — онъ все еще глядѣлъ въ окно. — Теперь болѣе, чѣмъ когда-либо, я долженъ готовиться въ битвѣ… — Онъ остановился, медленно обернулся, и глаза ихъ встрѣтились. — Для того, чтобы добиться чего-нибудь, — нужно сосредоточиться на одномъ, на одной цѣли. Человѣкъ долженъ забыть…
— Что у него есть жена? — мягко докончила Ева. — Я тебя понимаю.
Она сказала это безъ видимыхъ признаковъ огорченія, очень опредѣленно и просто, но Лодеру вдругъ пересталъ нравиться выдуманный имъ планъ дѣйствія. Отсутствіе оппозиціи ослабила его энергію.
— Этого я вовсе не хотѣлъ сказать, — быстро отвѣтилъ онъ совершенно голосомъ Чилькота, и подошелъ въ ней ближе. — Ты слишкомъ быстро дѣлаешь заключенія. Я хотѣлъ объяснить…
— Какъ разъ то, что я поняла, — сказала Ева и улыбнулась. — Какіе мужчины умные, и какіе, вмѣстѣ съ тѣмъ, глупые? Стоитъ женщинѣ выказать вамъ интересъ, какъ вы уже боитесь, какъ бы она не стала вамъ помѣхой, и стараетесь спасти положеніе. — Она говорила это съ легкой усмѣшкой, продолжая твердо глядѣть ему въ глаза.
— Ты думаешь, что проявляешь большой дипломатическій тактъ, — спокойно продолжала она. — А на самомъ дѣлѣ все это очень прозрачно… Я бы поняла съ первой фразы, — еслибы не знала все это прежде, чѣмъ ты заговорилъ.
Лодеръ хотѣлъ ей возразить, но она не дала. — Нѣтъ, — сказала она, улыбаясь. — Нечего было затѣвать это. — И знаешь, почему? — Потому, — сказала она медленно, въ отвѣтъ на изумленный взглядъ Лодера, — что для женщины, которая питаетъ интересъ къ человѣку, его карьера важнѣе всѣхъ ея чувствъ и эгоистическихъ желаній.
Они на минуту встрѣтились глазами, потомъ Лодеръ быстро отвернулся. Она поразила его своимъ пониманіемъ, своей необычайной личной силой. Онъ поднялъ голову, и ихъ взгляды встрѣтились.
— Прости меня! — сказалъ онъ искренно и просто.
Послѣ разговора съ Евой, Лодеръ перешелъ въ кабинетъ и всю остальную часть дня и вечера провелъ за работой. Въ часъ ночи онъ отпустилъ Грининга и прошелъ въ спальню Чилькота. Онъ сталъ медленно раздѣваться, вспоминая съ чувствомъ отрады о разговорѣ съ Евой. На туалетномъ столѣ онъ увидѣлъ записную книжку Чилькота, взялъ ее и сталъ медленно читать страницу за страницей. Это ныряніе въ жизнь и дѣла другого человѣка все еще казалось ему какой-то лотереей, въ которой можно вытянуть иди выигрышный, или пустой билетъ. Это чувство еще не ослабѣло въ немъ. Сначала онъ медленно переворачивалъ страницы, потомъ все быстрѣе. Онъ не зналъ, что его ждетъ въ ближайшіе дни. Чилькотъ такъ торопливо нагрянулъ въ Клифордсъ-Иннъ днемъ, что некогда было предлагать лишніе вопросы. Лодеръ поспѣшно перечитывалъ записи, потомъ вдругъ остановился и улыбнулся.
«Ну, и крестъ, — точно могильный памятникъ!» — подумалъ онъ, увидавъ большую отмѣтку синимъ карандашомъ. Онъ опять улыбнулся и поднесъ книжку къ свѣту: "Обѣдать — 33, Кадоганъ-Гарденсъ, въ 8 часовъ. Поговорить съ Л. ", прочелъ Лодеръ. Онъ задумался и опять обратилъ вниманіе на крестъ. «Очевидно, онъ хотѣлъ, чтобы я непремѣнно замѣтилъ. Но почему онъ точнѣе не объяснилъ?» Потомъ вдругъ лицо его освѣтилось пониманіемъ. Онъ вспомнилъ просьбы Лэкли, чтобы онъ пришелъ къ нему къ обѣду на Кадоганъ-Гарденсъ, для бесѣды о политическихъ перспективахъ.
Очевидно, Лэкли написалъ ему во время его отсутствія, и Чилькотъ, сдѣлавъ помѣтку въ книжкѣ, снялъ съ себя дальнѣйшую отвѣтственность. Но едва-ли такое приглашеніе могло быть сдѣлано на словахъ; Чилькотъ былъ въ очень угнетенномъ состояніи съ тѣхъ поръ, какъ вернулся домой, и не запомнилъ бы сказанное ему устно. Но Лодеръ, увлеченный другими мыслями, не подумалъ объ этомъ. Утромъ, поглощенный работой, онъ не провѣрилъ, дѣйствительно ли на Кадоганъ-Гарденсъ живетъ Лэкли. Къ семи часамъ онъ одѣлся, занятый мыслями о предстоящемъ обѣдѣ и всѣхъ возможныхъ результатахъ бесѣды съ редакторомъ «St.-George’s Gazette». Ему льстило вниманіе Лэкли, вѣрившаго въ него, и, уходя изъ дома Чилькота, онъ почувствовалъ приливъ новыхъ силъ. Внизу онъ встрѣтился съ Евой, и когда сказалъ ей, что ѣдетъ обѣдать къ Лэкли она взглянула на него съ довѣріемъ и гордостью; теплота тона, которымъ она выразила свое сочувствіе, еще болѣе подняла бодрость Лодера.
Когда Лодеръ нажалъ электрическій звонокъ въ домѣ на Кадоганъ-Гарденсъ, у него было какое-то мрачное предчувствіе. Внѣшній видъ дома, бѣлая дверь и массивный серебряный молотокъ поразили его претенціозностью и показной роскошью, непонятной въ такомъ человѣкѣ, какъ Лэкли. Онъ даже провѣрилъ, тотъ ли это нумеръ дома, но увидѣлъ, что не ошибся. Дверь отворилась, и Лодера все не покидало чувство несоотвѣтствія обстановки съ хозяиномъ. Прежде, чѣмъ онъ успѣлъ обратиться съ какимъ-либо вопросомъ въ слугѣ, тотъ предупредилъ его:
— Пожалуйте въ бѣлую гостиную, сэръ. Позвольте снять пальто.
Увѣренный и развязный тонъ лакея изумилъ его. Онъ молча поднялся за лакеемъ по лѣстницѣ. Наверху онъ опять хотѣлъ было назвать имя хозяина, но въ это время лакей быстро и тихо прошелъ внередъ и раскрылъ дверь.
— Мистеръ Чилькотъ, — доложилъ онъ.
Первое впечатлѣніе Лодера было, что онъ очутился въ необычайно роскошной комнатѣ, погруженной въ мягкій полусвѣтъ. Потомъ все внѣшнее исчезло для него: какая то фигура поднялась съ кушетки, когда назвали имя Чилькота, — и Лодеру показалось, что все въ комнатѣ исчезло, и она одна стоитъ въ пустотѣ. Но онъ сдѣлалъ усиліе надъ собой и, самъ изумляясь своему спокойствію, медленно пошелъ ей навстрѣчу. Можетъ быть, лучше было бы немедленно отступить и предупредить этимъ много непріятностей; но Лодера привлекалъ рискъ, и онъ пошелъ навстрѣчу опасности.
Лиліанъ подождала, пока онъ подошелъ къ ней, и протянула ему руку.
— Джэкъ, — сказала она, — какой вы милый, что не забыли!
Голосъ и слова явственно дошли до его слуха и разъ навсегда уничтожили всякія сомнѣнія относительно характера отношеній между Чилькотомъ и этой женщиной. Это открытіе навело его сейчасъ же на мысль о Евѣ, и обида за нее придала суровое выраженіе его лицу. Лиліанъ не обратила на это вниманіи, нѣжно ему улыбалась и подозвала сѣсть ближе къ камину. Къ счастью, сама она сѣла на диванѣ лицомъ въ огню, такъ что Лодеръ оставался въ тѣни, и это отдаляло непосредственную опасность обличенія. Нѣсколько минутъ они сидѣла молча. Въ комнатѣ все странно возбуждало нервы; мягкій свѣтъ огня, запахъ розъ, тихій и ласковый голось Лиліанъ. Лодеру становилось душно, и онъ сѣлъ выправившись, стараясь не поддаваться разслабляющей атмосферѣ.
— Почему вы не курите? — спросила Лиліанъ послѣ короткаго молчанія. — Надѣюсь, сегодня вы въ хорошемъ настроеніи и не будете опять откладывать бесѣды? — Она взглянула на него и улыбнулась.
Лодеръ совершенно не зналъ, что сказать, и Лиліанъ, тщетно ожидая его отвѣта, наконецъ нахмурилась и поднялась съ дивана. Со свойственнымъ ей упрямствомъ, она однако продолжала настаивать на томъ, чтобы онъ ее выслушалъ.
— Джэкъ, — нѣжно начала она, — со мной случилось нѣчто совершенно поразительное, и вы должны помочь мнѣ разобраться въ этой таинственной исторіи.
Она помолчала и медленно проводила рукой по толковой вышивкѣ на платьѣ. Потомъ она опять взглянула на него.
— Я вамъ разсказывала, — начала она, — о приключеніи, которое было въ моей жизни, очень, очень давно, задолго до нашего знакомства, — въ Италіи?
Лодеръ ничего не сказалъ, но она не обратила вниманія на его молчаніе.
— Аструпъ заболѣлъ лихорадкой, — продолжала она, — а я уѣхала, боясь тоже заболѣть. Гдѣ-то около Писторіи нашъ поѣздъ сошелъ съ рельсовъ. Къ счастью, мы были неподалеку отъ деревушки, гдѣ было крайне неудобно, но очень живописно. Я поселилась въ маленькой гостинницѣ съ моей дѣвушкой и съ Коко — моимъ бѣлымъ пуделемъ. Я въ тотъ годъ увлекалась пуделями. — Она остановилась, задумчиво повернулась къ огню, потомъ медленно поглядѣла снова на Лодера.
— Я возвращаюсь въ моей исторіи, Джэкъ, — сказала она. — Въ игрушечной деревушкѣ былъ игрушечный мальчикъ, — сказала она съ мягкимъ смѣхомъ. — Онъ былъ англичанинъ, и онъ спасъ меня. Онъ жилъ въ одной гостинницѣ со мной, и онъ… и мы… — Она замялась. — Почему вы молчите, Джэкъ? — спросила она недовольнымъ голосомъ. — Васъ это, кажется, не интересуетъ? — прибавила она съ упрекомъ.
Лодеръ нагнулся нѣсколько впередъ на своемъ стулѣ.
— Вы ошибаетесь, — сказалъ онъ. — Ваша исторія меня сильно интересуетъ.
Лиліанъ продолжала говорить, успокоенная его тономъ, — но почему-то не его словами. Она не привыкла къ рѣшительному тону Чилькота; но, послѣ нѣкотораго колебанія, она продолжала свой разсказъ.
— Такъ вотъ, онъ первый явился мнѣ на помощь, такъ какъ дѣвушка моя билась въ истерикѣ гдѣ-то въ другомъ вагонѣ, а Коко пропалъ. Прежде всего, я отправила англичанина искать собаку.
Лодеръ не могъ не улыбнуться.
— Ну, и что же, нашелъ онъ ее? — тихо спросилъ онъ.
— Да, нашелъ, — сказала она, и тоже невольно улыбнулась. — Бѣдняжка Коко очутился подъ обломками багажнаго вагона. Англичанинъ, послѣ многихъ усилій, вытащилъ его. Коко вышелъ совершенно невредимъ — и прогрызъ англичанину палецъ. Коко прелесть, но зубы и нравъ у него сердитые. — Она сама засмѣялась при воспоминаніи.
— А вы перевязывали ему рану? — спросилъ Лодеръ саркастическимъ тономъ Чилькота.
— Мы жили въ той же гостинницѣ, — сказала она, точно этого объясненія было достаточно. Затѣмъ она сѣла ближе въ Лодеру и коснулась его правой руки. Лѣвая была скрыта въ тѣни подушекъ.
— Джэкъ, — сказала она ласково, — я васъ позвала, чтобы разсказывать не эту старую исторію, а странное продолженіе ея. — Она погладила его руку. — Ну, такъ вотъ. Мы встрѣтились — былъ романъ, потомъ мы поссорились, и я уѣхала. Я долго помнила о немъ. Онъ человѣкъ, котораго трудно забыть. Но главнымъ образомъ, онъ сохранился у меня въ памяти — изъ-за васъ. Я вѣдь говорила вамъ иногда, что вы и ваши глаза мнѣ кого-то напоминаютъ. Это имѣнно его. Но не ревнуйте къ нему: онъ противный. А вы — вы знаете мое мнѣніе о васъ. — Она сжала его руку. — Ну, такъ вотъ, я его больше никогда не видѣла съ тѣхъ поръ — и встрѣтила на вечерѣ у Бланшъ. — Она говорила медленно, выжидая эффекта своихъ словъ, но Лодеръ ничего не сказалъ, и только быстро выдернулъ свою руку изъ ея рукъ. — Вамъ эта встрѣча не кажется необычайной? — спросила она съ легкимъ упрекомъ.
Онъ невольно вздрогнулъ, вспомнивъ тотъ вечеръ.
— Что же тутъ удивительнаго? — сказалъ онъ. — Мало ли кто бываетъ на большихъ вечерахъ! Онъ могъ вернуться на родину. Чему тутъ удивляться?
Она откинулась на креслѣ.
— Это не такъ просто, дорогой мой, — сказала она мягко. — Произошло нѣчто непостижимое. Вотъ послушайте. Когда я сидѣла въ моей палаткѣ у Бланшъ, ко мнѣ вошелъ человѣкъ, чтобы я прочла его судьбу въ хрустальномъ шарѣ. Онъ пришелъ, какъ всѣ другіе, и положилъ руки на столъ. У него были сильные тонкіе пальцы — вотъ какъ у васъ, и на среднемъ пальцѣ лѣвой руки онъ носилъ два кольца: тяжелое кольцо съ печатью и простое золотое.
Лодеръ незамѣтно отодвинулъ руку, такъ что она закрылась подушкой. Онъ даже какъ-то не чувствовалъ ужаса отъ словъ Лиліанъ, онъ точно давно ждалъ всего этого.
— Я его попросила снять кольца, — продолжала она. — Онъ на секунду колебался; я чувствовала, что онъ колеблется; потомъ онъ точно рѣшился, снялъ ихъ, — и представьте себѣ, на пальцѣ его былъ шрамъ отъ зубовъ Коко. Этотъ человѣкъ былъ тотъ, котораго я знала въ Санта-Саларе. Шрамъ этотъ я хорошо знала — достаточно его перевязывала.
— Ну, а вы что же сдѣлали, узнавъ его? — спросилъ Лодеръ, съ трудомъ произнося каждое слово.
— Въ томъ-то и дѣло, что я сдѣлала непростительную ошибку, не заговоривъ съ нимъ сейчасъ. Потомъ я уже цѣлый вечеръ не могла отыскать его. Тотчасъ же послѣ его ухода, я тоже вышла изъ моей палатки, сказавъ, что я проголодалась, прошла по всѣмъ комнатамъ и нигдѣ его не нашла. Одну минуту, — она остановилась и засмѣялась, — мнѣ показалось, что я вижу его, но это были вы, когда лицо ваше показалось надъ головой Леонарда Кэна. Правда, странное совпаденіе?
Наступило короткое молчаніе, и Лодеръ почувствовалъ, что необходимо его прервать.
— Причемъ же тутъ я? — спросилъ онъ отрывисто. — Чѣмъ я могу быть вамъ полезенъ въ этой исторіи?
— Вы должны помочь мнѣ разобраться, въ чемъ дѣло. Я просматривала списокъ приглашенныхъ у Бланшъ, и знаю всѣхъ, — никто чужой никогда не попадаетъ въ домъ Бланшъ. Я спрашивала Блесингтона, но онъ не помнитъ, кто приходилъ послѣдній. Какъ вы это объясняете, Джэкъ? — спросила она. — Мнѣ кажется, что вы проницательнѣе другихъ и навѣрное можете помочь мнѣ.
Лиліанъ умѣла очень убѣдительно просить и настаивать на своемъ желаніи. Она мягко и граціозно подсѣла въ Лодеру, потомъ опустилась на колѣни и прислонилась къ Лодеру, приподнявъ лицо; ея нѣжный станъ и свѣтлые волосы представляли очаровательную картину при свѣтѣ огня. Но тотъ, на котораго она хотѣла произвести впечатлѣніе, глядѣлъ на огонь, не обращая вниманія на нее. Онъ занятъ былъ только однимъ вопросомъ: какъ уйти изъ этого дома, прежде чѣмъ она откроетъ, кто онъ?
Лиліанъ внимательно глядѣла на него, и его озабоченность разбила ея надежды. Потомъ она вспомнила, что Чилькотъ становится совсѣмъ другимъ, когда покуритъ, и стала настойчиво предлагать ему закурить папиросу. Но Лодеръ рѣшительно отказался.
— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — мнѣ не хочется курить. Поговоримъ о дѣлѣ, которое васъ интересуетъ. Мнѣ оно тоже кажется любопытнымъ. Такъ вы хотите узнать, какъ этотъ англичанинъ попалъ на вечеръ къ вашей сестрѣ и почему онъ исчезъ?
Но Лиліанъ хотѣла теперь только одного: заставить его курить. И поэтому, вмѣсто отвѣта, она опустила руку въ жилетный карминъ Лодера и, нащупавъ его портсигаръ, вынула его. Онъ дѣлалъ видъ, что ничего не замѣчаетъ.
— А вы думаете, что онъ узналъ васъ въ палаткѣ? — съ упрямой настойчивостью продолжалъ онъ.
Лиліапъ протянула ему портсигаръ.
— Вотъ ваши папиросы. Давайте закуримъ.
Лодеръ рѣшилъ сначала, что ему лучше всего подняться съ дивана, такъ какъ тогда будетъ легче остаться въ тѣни. Потомъ онъ быстро подумалъ о томъ, можно ли одной рукой вынуть двѣ папиросы и зажечь ихъ. Въ это время Лиліанъ, видя, что лицо его снова омрачилось, положила портсигаръ на диванъ и стала мягко гладить его лѣвую руку. Она часто успокаивалъ Чилькота этимъ жестомъ. — Милый, милый Джэкъ! — говорила она, медленно гладя его руку, начиная съ плеча. Лодеръ понялъ, что нужно что нибудь сдѣлать, и быстро поднялся. Лиліанъ съ удивленіемъ откинулась назадъ, невольно ухватившись за его лѣвую руку, чтобы не упасть. Его пальцы очутились въ ея рукахъ, и онъ уже не пытался освободить ихъ. Онъ понялъ, что судьба противъ него. Она долго стояла неподвижно и не отпускала его пальцевъ. Наконецъ, она заговорила: — Кольца, Джэкъ? — медленно спросила она, и въ голосѣ ея прозвучало недовѣріе.
Лодеръ засмѣялся, и при этомъ звукѣ она опустила его руку и поднялась съ колѣнъ. Въ чемъ заключались ея сомнѣнія, она бы не могла опредѣлить, но дѣйствія ея были рѣшительны. Она быстро подошла къ камину, нажала кнопку отъ электричества, и комната наполнилась свѣтомъ. Лодеръ растерялся отъ неожиданности, отступилъ на шагъ назадъ и опустилъ руку. Лиліанъ быстро подошла къ нему, взяла руку и стала разглядывать его два кольца.
Женщины дѣлаютъ иногда очень быстрыя заключенія, — и самое удивительное, что онѣ при этомъ рѣдко ошибаются. На основаніи тѣхъ данныхъ, которыя имѣлись у Лиліанъ, ни одинъ мужчина не составилъ бы себѣ опредѣленнаго мнѣнія. Она же сразу припомнила всѣ отдѣльныя обстоятельства, подтверждавшія ея подозрѣнія. Она вспомнила свой разговоръ съ Чилькотомъ о двойникахъ, вспомнила, какъ онъ заинтересовался книгой на эту тему, и какъ онъ проклиналъ свою жизнь съ ея тяжелыми обязанностями. Она вспомнила также, что сразу узнала глаза человѣка, глядѣвшаго на нее на вечерѣ у сестры, и наконецъ вспомнила, какъ Чилькотъ избѣгалъ говорить о возможности полнаго сходства двухъ людей наканунѣ, въ Гайдъ-Паркѣ. Быстро сообразивъ все это, она подняла голову и медленно посмотрѣла за Лодера. Онъ ждалъ ея взгляда и твердо встрѣтилъ его, такъ что изъ нихъ двоихъ она измѣнилась въ лицѣ, а онъ оставался спокоенъ. Но первой заговорила она.
— Вы тотъ, чьи руки я видѣла въ палаткѣ, — сказала она обычнымъ мягкимъ голосомъ, но съ легкой дрожью возбужденія. Всѣ ея пудели, персидскія кошки и даже хрустальные шары — всѣ эти прежнія забавы были сущимъ пустякомъ въ сравненіи съ такимъ фантастическимъ происшествіемъ.
— Вы не Джэкъ Чилькотъ, — медленно сказала она. — Вы носите его платье, говорите его голосомъ, но вы не онъ. — Она видимо стала волноваться. — Нечего молчать и глядѣть на меня, — продолжала она. — Я знаю, что говорю, хотя не понимаю… не имѣю никакихъ доказательствъ. — Она остановилась, смущенная твердымъ взглядомъ Лодера, и въ эту минуту произошло нѣчто неожиданное.
Лодеръ вдругъ засмѣялся полнымъ, увѣреннымъ смѣхомъ. Сѣть, опутывавшая его за послѣдніе полчаса и угрожавшая ему гибелью, вдругъ порвалась. Онъ ясно зналъ теперь, какъ дѣйствовать: Лиліанъ сама же надоумила его.
Онъ глядѣлъ на нее и улыбался — спокойно и увѣренно, какъ никогда въ жизни не улыбался Чилькотъ, — и затѣмъ спокойно высвободилъ свою руку.
— Самое большое очарованіе въ женщинѣ — богатая фантазія, — спокойно сказалъ онъ. — Безъ нея не было бы красокъ въ жизни — все сводилось бы въ сѣрой дѣйствительности. — Онъ остановился и засмѣялся. — Я, какъ мужчина, преклоняюсь передъ вашей фантазіей, но, именно какъ мужчина, отказываюсь понимать ваше разсужденіе.
Его слова и въ особенности его тонъ — задѣли ее.
— Понимаете ли вы положеніе дѣлъ? — рѣзко спросила она. — Вѣдь я могу разрушить всѣ наши планы, какіе бы они ни были.
Лодеръ спокойно глядѣлъ ей въ глаза. — Я ничего не понимаю, — сказалъ онъ.
— Значитъ, вы сознаетесь, что вы не Джэкъ Чилькотъ?
— Я ничего не отрицаю и ни въ чемъ не сознаюсь. Моя личность вполнѣ удостовѣрена — въ каждую минуту я могу найти двадцать человѣкъ, которые подъ присягой подтвердятъ, что я Чилькотъ, а не кто другой. А то, что я до сихъ поръ не носилъ колецъ, имъ покажется совершенно несущественнымъ.
— Но вы сознаетесь… мнѣ… что вы не Джэкъ?
— Я ничего не отрицаю и ни въ чемъ не сознаюсь. Но васъ я поздравляю: у васъ, дѣйствительно, очень пылкое воображеніе.
Лиліанъ топнула ногой отъ досады, но быстро овладѣла собой. — Докажите мнѣ, что я ошибаюсь, — сказала она. — Снимите кольца и покажите руку.
Лодеръ заложилъ руку за спину.
— Я не буду потворствовать дѣтскому любопытству, — сказалъ онъ съ улыбкой. Она опять вся вспыхнула.
— Знаете, — сказала она, — говорить въ такомъ тонѣ со мной… неосторожно.
Онъ снова засмѣялся. — Ваши угрозы совершенно напрасны, — сказалъ онъ спокойно, глядя на нее.
— Очевидно, — продолжалъ онъ, помолчавъ, — вы грозите распространеніемъ этой дикой басни. Вы будете всѣхъ увѣрять, что Джонъ Чилькотъ, котораго они видятъ передъ собой, не Джонъ Чилькотъ, а кто-то другой. Увѣряю васъ, что это труднѣе, чѣмъ вы думаете. Въ наше время люди вѣрятъ только очевидному, только фактамъ. Отъ васъ прежде всего потребуютъ доказательствъ. А вы можете только сказать, что Джонъ Чилькотъ, который прежде не любилъ украшеній, сталъ теперь носить кольца. Вы будете затѣмъ утверждать, не опираясь ни на чьи свидѣтельства, что если я сниму кольца, то на пальцѣ окажется шрамъ, который вы видѣли на рукѣ другого человѣка. Увѣряю васъ, что это все совершенно шатко. — Онъ остановился, убѣжденный своей собственной логикой. Будущее, можетъ быть, будетъ принадлежать Чилькоту, настоящее же принадлежитъ ему: онъ сумѣлъ предотвратить катастрофу.
— Подождите, пока у васъ будутъ другія доказательства. Тогда мы снова поговоримъ. А пока…
— А пока? — она взглянула на него и остановилась. Открылась дверь, и слуга, который ввелъ Лодера, почтительно вошелъ въ комнату.
— Обѣдъ поданъ! — доложилъ онъ.
И Лодеръ обѣдалъ у Лиліанъ Аструпъ. Такова была условность свѣтской жизни. Онъ остался къ обѣду, потому что, очевидно, невозможно было уйти. Лиліанъ принадлежала къ кругу общества, въ которомъ избѣгаютъ всякаго рода скандаловъ. Лодеръ это сразу увидѣлъ и принялъ ея тактику. Быть можетъ, оба они ѣли безъ аппетита, и очень ужъ много говорили о совершенно безразличныхъ предметахъ, но главное было сдѣлано. Они обѣдали, и лакеи за столомъ не могли замѣтить ничего подозрительнаго. А если Лодеръ ушелъ тотчасъ же послѣ обѣда и, выйдя изъ подъѣзда на улицу, глубоко вздохнулъ съ чувствомъ облегченія, то это касалось только его одного и никому до этого не было дѣла.
Вернувшись въ домъ Чилькота, онъ прошелъ въ кабинетъ и отпустилъ Грининга на весь вечеръ. Но едва только онъ усѣлся въ кресло и закурилъ сигару, какъ въ комнату поспѣшно вошелъ Ренвикъ съ письмомъ въ рукахъ.
— Это принесъ человѣкъ отъ мистера Фрэда, сэръ, — сказалъ онъ. — Велѣно передать вамъ въ руки. Человѣкъ ждетъ отвѣта.
Лодеръ быстро распечаталъ письмо. Онъ зналъ, что во время его отсутствія никакой перемѣны не произошло, но зналъ, что Фрэдъ и его сторонники не довѣряютъ безкорыстію Россіи. Письмо Фрэда возбудило поэтому въ Лодерѣ честолюбивыя надежды. Онъ придвинулъ лампу и сталъ читать письмо съ непобѣдимымъ волненіемъ. Фрэдъ начиналъ съ дружескаго упрека Лодеру за то, что онъ не показывается у нихъ, а затѣмъ, со свойственной ему ясностью, онъ переходилъ къ существу занимавшаго ихъ обоихъ политическаго положенія. Лодеръ медленно и внимательно прочелъ письмо и потомъ, стараясь сохранить внѣшнюю маску спокойствія, подошелъ къ столу, написалъ отвѣтъ и передалъ ожидавшему слугѣ. Когда слуга направился къ двери, онъ его еще разъ окликнулъ.
— Ренвикъ, — сказалъ онъ твердымъ голосомъ, — передайте это письмо человѣку мистера Фрэда, а потомъ доложите м-ссъ Чилькотъ, что я желалъ бы видѣть ее.
Послѣ ухода Ренвика, Лодеръ сталъ взволнованно ходить по комнатѣ, потомъ подошелъ къ камину и стоялъ спиной къ двери, пока не услышалъ, что повернулась ручка. Онъ обернулся, думая, что ему принесли отвѣтъ отъ Евы, но сразу весь просіялъ отъ удовольствія. Въ дверяхъ стояла Ева.
— Ева, — сказалъ онъ отрывисто, безъ всякихъ вступительныхъ словъ. — У меня важныя новости. Россія, наконецъ, показала свои когти. Караванъ одного англійскаго промышленника подвергся нападенію шайки казаковъ въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Мешеда. Англичане сопротивлялись, но русскіе были многочисленнѣе. Два англичанина ранены, и одинъ изъ нихъ даже умеръ. Фрэдъ только-что получилъ всѣ эти извѣстія, важность которыхъ несомнѣнна. Это какъ разъ то, что нужно для начала дѣйствій. — Онъ сказалъ это торопливо, и, кончивъ, выступилъ на шагъ впередъ. — Но это еще не все, — прибавилъ онъ. — Фрэдъ хочетъ начать кампанію съ большой рѣчи — и желаетъ, чтобы эту рѣчь произнесъ я.
Ева взглянула на него, и въ ея глазахъ Лодеръ увидѣлъ отраженіе своихъ собственныхъ мыслей.
— Что же ты отвѣтилъ? — спросила она.
Онъ посмотрѣлъ на нее, наслаждаясь видомъ ея раскраснѣвшагося лица и блестящихъ глазъ. Потомъ сознаніе своей силы, радостная надежда проявить ее наконецъ на дѣлѣ — вытѣснили всѣ другія впечатлѣнія.
— Я принялъ его предложеніе! — быстро сказалъ онъ. — Развѣ кто-нибудь на моемъ мѣстѣ поступилъ бы иначе?
На слѣдующій день Лодеръ продолжалъ дѣйствовать въ томъ же духѣ, сохраняя рѣшимость и надежду на успѣхъ. Онъ никогда не раскаивался въ принятомъ рѣшеніи. Занявъ мѣсто Чилькота, онъ сначала дѣйствовалъ осторожно, еще не вполнѣ довѣряя себѣ, но дѣйствительность захватила его, и, очутившись среди равныхъ себѣ по способностямъ людей, онъ началъ понимать свою силу. И тогда въ немъ проснулось честолюбіе, желаніе проявить себя. Ему съ самаго начала хотѣлось уничтожить слѣды слабости Чилькота, заставить всѣхъ повѣрить въ себя, и теперь это инстинктивное желаніе все болѣе возрастало. На немъ осуществлялся процессъ всякаго творчества; жажда побѣды способнѣйшаго, глубокая эгоистическая увѣренность, что онъ — самый лучшій.
Съ такими чувствами онъ вступилъ въ острый періодъ своей двойной жизни. Близившійся политическій кризисъ и его личныя отношенія къ нему захватывали его всецѣло. Онъ нѣсколько недѣль работалъ съ возрастающей энергіей, забывая о пищѣ и снѣ, и въ полномъ смыслѣ слова жилъ для того рѣшительнаго часа, который долженъ былъ принести ему пораженіе или побѣду.
Онъ рѣдко уходилъ изъ дому, забылъ о Чилькотѣ, забылъ о Лиліанъ и мало видался съ Евой, всецѣло поглощенный своей работой. Ева слѣдила за ходомъ дѣлъ съ возрастающимъ интересомъ. Она не огорчалась тѣмъ, что Лодеръ цѣлыми часами не замѣчалъ ея существованія. Она знала, что все-таки онъ каждый день войдетъ къ ней въ комнату съ бумагами или книгами въ рукахъ, усядется въ кресло и попроситъ чаю. Это были минуты ея торжества и награды. Иногда онъ просиживалъ полчаса, молча, въ глубокомъ раздумьи, иногда же — болѣе рѣдко — громко излагалъ свои теоріи и мысли, и Ева слушала его, вставляя отъ времени до времени дѣльныя замѣчанія, но никогда не мѣшая говорить. Она знала, когда молчать и когда отвѣчать, когда скрывать свою индивидуальность и когда проявлять ее, и Лодеръ уходилъ отъ нея всегда успокоенный и ободренный.
Онъ очень усиленно работалъ всѣ эти дни. По мѣрѣ приближенія срока, когда долженъ былъ осуществиться планъ Фрэда, энергія его возрастала. Но у него были также часы мрачнаго упадка духа. Онъ не боялся Лиліанъ Аструпъ, но его сильно заботила мысль о Чилькотѣ. Что, если въ самый моментъ осуществленія его надеждъ Чилькотъ отзоветъ его? Лодеръ настойчиво гналъ отъ себя эту мысль и все усерднѣе занимался подготовкой рѣчи. Наконецъ, наступило послѣднее утро его искуса, и онъ въ первый расъ свободнѣе вздохнулъ.
Онъ рано всталъ въ этотъ день и медленно одѣлся. Было очаровательное весеннее утро; казалось, что духъ весны воплощенъ въ воздухѣ, въ блѣдно-голубомъ небѣ, въ солнечныхъ лучахъ, игравшихъ въ зеркалѣ на туалетѣ, озарявшихъ картины въ большой комнатѣ Чилькота. Лодеру вспомнилось далекое дѣтство, и онъ сошелъ внизъ къ завтраку въ радужномъ настроеніи. Въ столовой его ждала Ева, свѣжая, юная, въ блѣдно-голубомъ платьѣ, съ фіалками у пояса, — она показалась Лодеру воплощеніемъ мечты его юности. Онъ не отдавалъ себѣ яснаго отчета въ характерѣ своихъ ощущеній; онъ только чувствовалъ, что къ нему вернулась молодость и что онъ полонъ силы и энергіи. И какъ разъ въ ту минуту, когда онъ садился за столъ къ утреннему завтраку и съ удовольствіемъ остановилъ глаза на красивомъ убранствѣ стола, на фарфорѣ и серебрѣ, въ тотъ моментъ, когда онъ вдыхалъ запахъ фіалокъ Евы, ударъ, котораго онъ такъ долго ждалъ, и который такъ медленно надвигался, обрушился на него съ удвоенной силой.
Ударъ обрушился въ видѣ письма, лежавшаго у его прибора. Оно было написано на дешевой бумагѣ измѣненнымъ почеркомъ и занимало всего полъ-страницы. Лодеръ медленно прочелъ его, потомъ положилъ и увидѣлъ глаза Евы, устремленные на него. Опять его чувства отразились въ ея глазахъ, и это произвело на него потрясающее впечатлѣніе. Онъ взялъ письмо и изорвалъ его въ клочки.
— Я долженъ сейчасъ же уйти изъ дому, — сказалъ онъ медленно.
Голосъ его звучалъ холодно и сухо.
— Какъ сейчасъ? — спросила Ева съ изумленіемъ. — Безъ завтрака?
— Я не голоденъ.
Онъ всталъ со стула, машинально подошелъ къ огню и бросилъ клочки письма въ огонь.
Не отвѣчая на дальнѣйшіе встревоженные вопросы Евы, Лодеръ быстро прошелъ въ переднюю, взялъ тамъ шляпу и вышелъ изъ дому. По Гровноръ-Сквэру онъ шелъ быстро, но сохраняя степенный видъ, а потомъ бросился бѣжать, пока не увидѣлъ проѣзжавшій мимо кэбъ. Онъ подозвалъ его, сѣлъ, давъ адресъ кучеру, и уже только тогда, предоставленный своимъ мыслямъ, сталъ медленно приходить въ себя и обдумывать свое положеніе. Сознаніе наступившей катастрофы наполняло его такимъ ужасомъ, что онъ даже не проклиналъ судьбу, — охватившее его чувство было сильнѣе всякихъ словъ. Выйдя у зданія суда, онъ прошелъ пѣшкомъ въ Клифордсъ-Иннъ. Когда онъ вошелъ въ знакомыя ворота, его охватила дрожь; мрачное зданіе показалось ему гробницей, мѣстомъ, гдѣ погребены умершія надежды, забытыя дѣла и ожиданія. Быстро пройдя черезъ дворъ, онъ поднялся по лѣстницѣ и остановился у входа въ свою квартиру. У двери стояла жестянка съ молокомъ — значитъ, Чилькотъ еще не всталъ или, быть можетъ, и ему было не до завтрака. Лодеръ иронически улыбнулся, подумавъ это, потомъ вынулъ изъ кармана запасной ключъ и открылъ дверь.
При входѣ въ маленькій корридоръ, отдѣлявшій спальню отъ кабинета, на него пахнуло чѣмъ-то непріятнымъ — запахомъ виски, смѣшаннымъ съ запахомъ дешеваго табака. Онъ быстро открылъ дверь въ спальню и остановился на порогѣ съ выраженіемъ брезгливаго отвращенія. Онъ не могъ съ перваго взгляда осмотрѣть всѣ подробности комнаты при полуспущенныхъ занавѣсяхъ, но, освоившись съ темнотой, онъ ужаснулся.
Комната, имѣвшая, когда онъ въ ней жилъ, строгій, почти монашескій видъ, была теперь до крайности неряшливой и неуютной. На простомъ туалетномъ столѣ были набросаны окурки, и мѣстами на немъ прожжены были темныя пятна брошенными съ огнемъ папиросами. На одномъ углу стола стоялъ графинъ съ водой и бутылка виски, на другомъ — опрокинутый стаканъ. Этотъ видъ былъ противенъ до-нельзя. Лодеръ взглянулъ на постель, и его охватилъ ужасъ. На узкомъ, жесткомъ тюфякѣ, съ котораго въ безпорядкѣ свѣшивались простыня и одѣяло, спалъ Чилькотъ. Онъ лежалъ одѣтый, въ потертомъ старомъ костюмѣ Лодера, съ разстегнутымъ воротникомъ, съ небритымъ лицомъ; одна рука обхватила подушку, другая безпомощно свѣшивалась съ постели. Землистое лицо похоже было на маску, и только пробѣгавшая по немъ судорога свидѣтельствовала, что это — лицо живого человѣка. Для завершенія отталкивающаго впечатлѣнія, прядь волосъ отдѣлилась отъ головы и лежала, черная и влажная, на лбу.
Лодеръ долго не могъ отвести глазъ отъ страшнаго зрѣлища, и больше всего его ужасало выступавшее въ лицѣ спящаго Чилькота сходство съ нимъ самимъ. Онъ чувствовалъ себя связаннымъ съ этимъ человѣкомъ узами непонятнаго физическаго тождества. Сдѣлавъ усиліе надъ собой, Лодеръ отвернулся, подошелъ въ окну, отдернулъ занавѣси, открылъ окно и опять подошелъ въ постели. Ему хотѣлось какъ можно скорѣе разбудить Чилькота, чтобы избавиться отъ леденящаго чувства ужаса. Онъ нагнулся къ спящему и сталъ трясти его за плечо. Чилькотъ не сразу проснулся. Его отяжелѣвшій мозгъ не поддавался впечатлѣніямъ извнѣ. Наконецъ, послѣ многократныхъ толчковъ Лодера, онъ пришелъ въ себя.
— Лодеръ? — воскликнулъ онъ, вздрогнувъ. — Это вы! Какое счастье!
Слова эти были такъ неожиданны, что Лодеръ невольно отступилъ на шагъ. Чилькотъ странно засмѣялся и поднялъ дрожащую руку, заслоняя глаза отъ свѣта.
— Слава Богу! — произнесъ онъ. — Такъ это вы, Лодеръ? Мнѣ приснился страшный сонъ. Но, ради Бога, закройте окно! — Онъ вздрогнулъ и отбросилъ назадъ нависшую на лобъ прядь волосъ.
Лодеръ молча подошелъ къ окну и закрылъ его. Его поразила перемѣна въ Чилькотѣ — онъ никогда еще не видѣлъ его въ состояніи такого полнаго душевнаго паденіи. Чтобы не глядѣть на это ужасное лицо, онъ продолжалъ стоять у закрытаго окна и смотрѣлъ на крыши домовъ.
Чилькотъ слѣдилъ за его движеніями и сталъ говорить возбужденнымъ голосомъ.
— Какъ хорошо, что вы меня разбудили, Лодеръ! — сказалъ онъ. — Мнѣ снилось, что я въ аду, болѣе страшномъ, чѣмъ всѣ обычныя описанія ада. Тамъ были какія-то невообразимыя муки: каждый человѣкъ былъ прикованъ къ своему пороку; то, отъ чего онъ погибъ, не отнималось у него, а напротивъ того, навязывалось ему насильно. Вы не можете себѣ вообразить, какъ это было страшно! То, къ чему человѣкъ стремился всю жизнь, неотступно преслѣдовало его. Ужасъ!.. ужасъ!
Онъ умолкъ, и въ наступившемъ молчаніи Лодеръ одумался и собрался съ силами. Онъ рѣшилъ не вслушиваться въ голосъ Чилькота, не глядѣть на его измученное лицо. Онъ понялъ, что долженъ прежде всего думать о своихъ собственныхъ интересахъ. Въ эту минуту Чилькотъ былъ совершенно разбитъ и даже не питалъ желанія воспрянуть. Но черезъ часъ къ нему можетъ вернуться сознаніе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, желаніе, которое вызвало письмо, написанное наканунѣ. Нужно, значитъ, принять мѣры. Единственный принципъ, въ силу котораго слѣдовало дѣйствовать теперь, это — что жизнь должна принадлежать способнѣйшему. Чилькоту даны были всѣ условія для успѣха въ жизни: природный умъ, развитіе, общественное положеніе, — и онъ всѣмъ этимъ пренебрегъ. Это разсужденіе придало силы Лодеру. Онъ отошелъ отъ окна и медленно подошелъ снова къ кровати.
— Послушайте! — началъ онъ, обращаясь къ Чилькоту. — Вы написали мнѣ вчера… — Голосъ его звучалъ сурово. Онъ пришелъ отстоять себя.
Чилькотъ быстро поднялъ на него глаза, взглядъ его былъ полонъ ужаса.
— Лодеръ! — быстро воскликнулъ онъ. — Лодеръ! Подойдите поближе!
Когда Лодеръ нехотя приблизился и нагнулся надъ нимъ, Чилькотъ схватилъ его за руку дрожащими пальцами.
— Послушайте, Лодеръ! — сказалъ онъ вдругъ. — Я провелъ такую ужасную ночь… Мои нервы…
Лодеръ съ отвращеніемъ отступилъ назадъ.
— Это лишнее между нами, я полагаю, — сказалъ онъ.
Но взглядъ Чилькота обратился къ столу и сталъ искать что-то среди наваленныхъ на столѣ предметовъ.
— Лодеръ, пожалуйста, — сдавалъ онъ, — посмотрите, поищите пузырекъ съ лепешками; онъ долженъ быть тутъ гдѣ-нибудь. — Чилькотъ нервно приподнялся на локтѣ, и глаза его стали тревожно блуждать по комнатѣ. — Ночь была ужасная, нервы мои страшно возбуждены, и я думалъ…
Послѣ перваго момента возбужденія, онъ опять впалъ въ еще большую слабость. Лодеръ возобновилъ атаку.
— Чилькотъ! — строго началъ онъ.
Но Чилькотъ снова схватилъ его за руку.
— Найдите мнѣ мои лепешки! — сказалъ онъ. — Мнѣ онѣ необходимы, когда нервы не въ порядкѣ. — Обезумѣвши отъ нервнаго ужаса, онъ даже забылъ, что Лодеръ знаетъ его тайну, и машинально повторялъ привычную условную ложь. Потомъ вдругъ на него опять напалъ паническій ужасъ, и онъ устремилъ на Лодера судорожно возбужденный взглядъ.
— Лодеръ, найдите мое лекарство! — почти крикнулъ онъ. — Я не вижу, меня ослѣпляетъ свѣтъ. Поищите! поищите!
На лицѣ его отразилась безграничная мука. Лодеръ откинулъ его толчкомъ на подушки. Онъ старался сохранить самообладаніе.
— Чилькотъ! — снова началъ онъ: — вы призвали меня вчерашнимъ письмомъ, и я пришелъ такъ рано, чтобы сказать вамъ…
Съ возбужденіемъ, придававшимъ ему силу, Чилькотъ оттолкнулъ его руку.
— Боже мой! — воскликнулъ онъ. — Неужели лекарство пропало? Неужели его нѣтъ нигдѣ въ комнатѣ? — Онъ сѣлъ на постели съ помертвѣвшимъ лицомъ; капли пота выступили у него на лбу, и онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. При этомъ видѣ Лодеръ плотно стиснулъ губы.
— Лепешки на каминѣ, — сказалъ онъ холоднымъ, отрывистымъ тономъ.
Глубокій вздохъ облегченія вырвался изъ груди Чилькота. Онъ откинулся назадъ, закрывъ глаза, но черезъ минуту непобѣдимая жажда снова стала его мучить.
— Дайте мнѣ скорѣе, Лодеръ! — крикнулъ онъ. — Скорѣе! скорѣе! На столѣ есть стаканъ. Влейте въ него виски съ водой — лепешки нужно растворить. — Онъ возбужденно протянулъ руку впередъ.
Но Лодеръ не двинулся съ мѣста. Онъ пришелъ бороться, или, если нужно, молить, чтобы добиться отсрочки на одинъ часъ, на тотъ часъ, который долженъ оправдать всѣ его стремленія, увѣнчать всѣ его труды. И онъ сдѣлалъ съ непреклоннымъ упрямствомъ еще одну попытку.
— Чилькотъ, вы написали мнѣ, призывая меня… — началъ онъ, но Чилькотъ не далъ ему договоритъ.
— О чемъ вы болтаете? — крикнулъ онъ. — Къ чорту все! Взгляните на меня. Дайте мнѣ лекарство. Я вамъ говорю, что это необходимо. — Онъ закашлялся и весь задрожалъ,
Лодеръ отвернулся, но крики и мольбы Чилькота не давали возможности заговорить о другомъ.
— Послушайте, — заговорилъ онъ снова, но вдругъ голосъ его измѣнился. Мысль, которая промелькнула у него въ головѣ, приняла опредѣленную форму. — Ну, хорошо, — сказалъ онъ. — Подождите.
Онъ подошелъ къ столу, взялъ пустой стаканъ и налилъ въ него виски и воды. Потомъ, подойдя къ камину, гдѣ стоялъ пузырекъ съ лепешками, онъ остановился и повернулся къ Чилькоту.
— Сколько? — спросилъ онъ.
Чилькотъ поднялъ голову. Лицо его было мертвенное, и только глаза лихорадочно блестѣли.
— Пять, — отвѣтилъ онъ. — Пять.
— Пять? — Лодеръ невольно опустилъ руку, въ которой держалъ пузырекъ. По прежнимъ признаніямъ Чилькота онъ зналъ, сколько морфія въ каждой лепешкѣ, — и зналъ, что пять лепешекъ если и не безусловно опасная, то во всякомъ случаѣ чрезмѣрно большая доза даже для морфиномана. На минуту его рѣшимость ослабѣла, но безсознательный эгоизмъ его натуры одержалъ верхъ. Можетъ быть, дурно, даже преступно исполнять такую просьбу разбитаго физически и нравственно человѣка, но законы бытія требуютъ самоутвержденія, и онъ зналъ, что, исполнивъ просьбу Чилькота, онъ выиграетъ время для исполненія своихъ замысловъ. Онъ взглянулъ на растерянное лицо Чилькота, на его блуждающіе глаза, — вспомнилъ свою усиленную работу за послѣдніе десять дней, подумалъ о наростаніи своихъ честолюбивыхъ мечтаній, — о близкой побѣдѣ, — и быстрымъ движеніемъ опустилъ въ стаканъ пять лепешекъ.
Лодеръ никогда не жалѣлъ о сдѣланномъ въ какомъ бы то ни было направленіи шагѣ. Онъ спокойно спустился съ лѣстницы, пошелъ по Стрэнду, и по мѣрѣ того какъ онъ шелъ, бодрость его усиливалась. Онъ отстранилъ мысль о Чилькотѣ: наконецъ освободился путь для свободнаго дѣйствія, и вся его воля направилась въ эту сторону. Дойдя до Гровноръ-Сквэра, онъ уже настолько возстановилъ въ себѣ душевное равновѣсіе, что спокойно прошелъ опять въ столовую, увѣренный, что Ева ждала тамъ его возвращенія.
Такъ онъ преодолѣлъ препятствіе, чуть не погубившее его, — и со свойственной ему цѣлостностью воли пересталъ думать о тяжелой сценѣ, пережитой на старой квартирѣ. По возвращеніи въ домъ Чилькота, всѣ сомнѣнія оставили его. Онъ искалъ случая проявить себя, на пути его встрѣтилось препятствіе, отнимавшее у него этотъ случай, — онъ отстранилъ это препятствіе. Мысль о трудности, которую онъ преодолѣлъ, усиливала въ немъ энергію и сознаніе своей силы.
Какъ разъ въ этотъ день Фрэдъ рѣшилъ начать битву въ парламентѣ. Прошло десять дней послѣ нападенія русскихъ казаковъ на англійскій караванъ, и общее негодованіе сильно разгорѣлось, такъ какъ въ общественномъ мнѣніи, по вѣрному выраженію Лэкли, «одинъ погибшій англичанинъ важнѣе всего восточнаго вопроса». Рѣшено было, что Лодеръ — какъ это всегда дѣлается въ такихъ случаяхъ — поднимется въ концѣ утренняго засѣданія и предложитъ, чтобы перерывъ былъ сдѣланъ «на опредѣленномъ вопросѣ чрезвычайной важности», а именно, на вопросѣ объ опасномъ положеніи англійскихъ подданныхъ въ Мешедѣ. Такимъ образомъ, подготовлена будетъ почва для «открытія огня» на вечернемъ засѣданіи. Рѣшившись держаться этой программы, онъ сейчасъ же послѣ утренняго завтрака прошелъ въ кабинетъ и занялся пересмотромъ своей рѣчи; но какъ только онъ сѣлъ за работу, вошелъ Ренвикъ и принесъ письмо отъ Фрэда. «Милый Чилькотъ, — писалъ Фрэдъ, — Лэкли получилъ неоффиціальнымъ путемъ очень тревожныя вѣсти изъ Мешеда. Нападенія русскихъ на англійскихъ подданныхъ все учащаются, и авторитетъ консульствъ совершенно не признается. Въ ожиданіи подтвержденія этихъ вѣстей, я совѣтую не указывать опредѣленно на то, о чемъ вы будете говорить въ вечернемъ засѣданіи. Держитесь выжидательнаго отношенія — это будетъ лучше всего для насъ. Мы поговоримъ объ этомъ подробнѣе на засѣданіи. Вашъ Гербертъ Фрэдъ».
Письмо Фрэда произвело сильное впечатлѣніе на Лодера, подтверждая важность предстоящей рѣчи по вопросу огромнаго національнаго значенія. Лодеръ долго сидѣлъ въ глубокомъ раздумья, все еще не переставая внутренно изумляться тому, до чего дѣйствительность превзошла всѣ его надежды. Наконецъ, онъ пошелъ на засѣданіе партіи, затѣмъ завтракалъ съ Фрэдомъ и отправился съ нимъ въ палату. Они мало говорили дорогой въ Вестминстеръ, и только одинъ разъ Фрэдъ коснулся того, о чемъ они оба думали, и сказалъ, дотронувшись пальцами до руки Лодера:
— Помните, Чилькотъ, — сказалъ онъ, — что я всецѣло вамъ довѣряю.
Вспоминая потомъ объ этомъ днѣ, Лодеръ самъ удивлялся своей выдержкѣ въ столь трудномъ положеніи. Сидѣть и ждать съ наружнымъ спокойствіемъ извѣстій, которыя могутъ измѣнять весь дальнѣйшій образъ дѣйствій, было бы трудно и для опытнаго политика, а тѣмъ болѣе для новичка. Въ такихъ условіяхъ онъ сидѣлъ цѣлый день на мѣстѣ Чилькота, повинуясь указаніямъ своего лидера. Засѣданіе было чрезвычайно скучное, и общій интересъ, съ которымъ всѣ ожидали этого засѣданія, — перваго послѣ пасхальныхъ вакацій, — постепенно угасалъ въ виду того, что ни одна сторона не начинала боя, какъ это собственно предполагалось. Никто не понималъ, почему оппозиція молчитъ и въ какую игру играетъ Фрэдъ.
Дневной свѣтъ уже блѣднѣлъ, и Лодеръ, сидя неподвижно на мѣстѣ Чилькота, съ затаеннымъ волненіемъ слѣдилъ за лицами людей, входившихъ въ залъ, — но ни на одномъ лицѣ не было отраженія вѣстей, которыхъ онъ ожидалъ. Время текло однообразно. Правительство тщательно избѣгало опасныхъ вопросовъ; оппозиція же, дѣйствуя по указаніямъ Фрэда, скорѣе поддерживала предложеніе о перерывѣ засѣданія. Всѣ ожиданія не оправдались, и палата поднялась для обѣденнаго перерыва съ усталымъ, вялымъ видомъ.
Но политика полна неожиданностей. Въ половинѣ восьмого перерывъ былъ сдѣланъ среди общаго разочарованія, а въ восемь часовъ кулуары, столовая и все зданіе парламента заволновались и наполнились шумомъ въ виду полученной телеграммы. Предвидѣнное Фрэдомъ осложненіе на востокѣ дѣйствительно произошло, — но еще болѣе сильное, чѣмъ онъ ожидалъ.
Пришла телеграмма, что генеральный консулъ въ Мешедѣ, сэръ Вильямъ Брайсфильдъ, вступившійся за британскихъ промышленниковъ, былъ убитъ наповалъ русскимъ офицеромъ. Въ первую минуту общее возбужденіе было неописуемо. Всѣ были въ ужасѣ оттого, что въ культурной современной жизни возможны подобныя варварства, а затѣмъ всѣхъ глубоко огорчила ужасная смерть сэра Вильяма Брайсфильда, который пользовался общимъ почетомъ.
И съ этимъ сознаніемъ — что онъ выражаетъ не только чувства свои и своей партіи, но и всей страны, поднялся со своего мѣста Лодеръ, часомъ позже, чтобы сказать свою рѣчь — и напасть на правительство. Онъ сначала выждалъ съ минуту, чтобы все замолкло, и чтобы общее вниманіе сосредоточилось на немъ, а потомъ спокойно, но съ явной самоувѣренностью, началъ свою рѣчь. Общее настроеніе оживилось, и напряженность атмосферы, которую Лодеръ сразу почувствовалъ, вдохновляла его. Ему въ эту минуту было безразлично, что новыя вѣсти почти уничтожили для него всю прежнюю его подготовку къ рѣчи. Онъ скорѣе даже обрадовался свободѣ. Онъ уже не думалъ, что онъ членъ консервативной партіи, слѣдующей своимъ традиціямъ, — онъ слѣдовалъ своему индивидуальному инстинкту, чувствуя и понимая важность интересовъ, сосредоточившихся въ его рукахъ.
Онъ говорилъ около часа, приковавъ въ себѣ вниманіе палаты — безстрашнымъ, властнымъ призывомъ къ немедленному дѣйствію. Онъ безъ колебанія указалъ на то, что пришедшее извѣстіе страшно, главнымъ образомъ, какъ грозное предостереженіе лицамъ, отвѣтственнымъ за безопасность англійскихъ подданныхъ. Въ концѣ онъ съ изящнымъ краснорѣчіемъ коснулся доблести такихъ людей, какъ сэръ Вильямъ Брайсфильдъ, которые, при самыхъ сложныхъ политическихъ обстоятельствахъ на родинѣ, неуклонно исполняютъ свой долгъ на окраинахъ. Когда онъ кончилъ, наступило краткое молчаніе, смѣнившееся потомъ бурей восторженныхъ апплодисментовъ. Онъ сѣлъ на мѣсто блѣдный, но въ такомъ высокомъ настроеніи души, какое можетъ быть у человѣка лишь разъ или два въ жизни. Торжество его было несомнѣнно. Лица его партійныхъ союзниковъ сіяли, а Сэвборо и его министерство казались очень удрученными. Когда шумъ апплодисментовъ нѣсколько стихъ, Фрэдъ наклонился надъ спинкой сидѣнья Лодера. Его сдержанный видъ не измѣнился, но глаза горѣли необычайнымъ блескомъ.
— Чилькотъ, — прошепталъ онъ, — я поздравляю не васъ и не себя. Я поздравляю нашу родину съ такимъ великихъ ораторомъ.
Дальнѣйшіе инциденты быстро слѣдовали одинъ за другимъ среди наэлектризованной атмосферы залы засѣданій. Когда утихли оваціи Лодеру, поднялся товарищъ министра иностранныхъ дѣлъ и сталъ защищать поведеніе правительства. Затѣмъ Фрэдъ произнесъ одну изъ своихъ ловкихъ рѣчей, выражавшихъ его личную скорбь по поводу извѣстій изъ Персіи, и подкрѣпилъ слова Лодера выраженіемъ своей солидарности. За Фрэдомъ говорили два либерала, а затѣмъ самъ Сэвборо закончилъ дебаты. Рѣчь его была очень гладкая и мастерская. Но хотя онъ искусно скрывалъ свое безпокойство и говорилъ очень увѣреннымъ, спокойнымъ тономъ, но попытка возстановить свое положеніе, ослабленное во многихъ направленіяхъ, была задачей, превышавшей его силы. Послѣдовало голосованіе среди сильнаго общаго волненія, — и оно кончилось пораженіемъ правительства.
Лишь черезъ полчаса послѣ голосованія, Лодеру удалось избавиться отъ нескончаемыхъ поздравленій я направиться къ Евѣ. Онъ засталъ ее у выхода изъ дамской галереи, гдѣ она ждала его къ концу засѣданія. Она стояла въ тѣни, но при обостренности его воспріятій въ эту минуту онъ замѣтилъ бы все даже въ темнотѣ. Подойдя въ ней, онъ увидѣлъ у нея слезы на глазахъ. Это преисполнило его гордымъ и счастливымъ сознаніемъ своей силы: то, что свѣтилось въ глазахъ жены Чилькота, болѣе глубоко взволновало его, чѣмъ сознаніе торжества, охватившее его, когда онъ стоялъ тріумфаторомъ на мѣстѣ Чилькота въ палатѣ.
Онъ быстро протянулъ руки Евѣ и взялъ ихъ въ свои.
— Я не могъ вырваться, — сказалъ онъ. — Кажется, уже очень поздно?
Съ улыбкой, согнавшей слезы, Ева взглянула на него.
— Развѣ? — сказала она, засмѣявшись. — Да я не знаю, который часъ. — Не знаю даже, день ли, или ночь.
Все еще держа ея руку въ своей, онъ спустился съ ней на лѣстницѣ, и только внизу она освободила свои пальцы.
Ихъ опять окружили люди, осыпая Лодера восторженными привѣтствіями. Они направились въ выходу, окруженные цѣлой; свитой восторженныхъ поклонниковъ, и столкнулись по пути съ Фрэдомъ и лэди Сарой. Фрэдъ взялъ Лодера подъ руку и пошелъ провожать его до коляски Чилькота. Онъ ничего не говорилъ, но крѣпко пожалъ руку Лодера, съ сіяющимъ выраженіемъ лица. Наконецъ Ева и Лодеръ сѣли въ коляску. Фрэдъ пожалъ еще разъ руку Евѣ и Лодеру.
— До свиданья, Чилькотъ, — сказалъ онъ. — Вы выказали себя достойнымъ Евы. Покойной ночи!
Онъ отошелъ и направился къ ожидавшимъ его друзьямъ, а Лодеръ и Ева умчались въ темноту.
Въ напряженные періоды жизни человѣка женщина имѣетъ значеніе до и послѣ моментовъ рѣшительнаго дѣйствія. Ева какъ-то смутно сознавала это, откинувшись на своемъ сидѣньи, съ закрытыми глазами и полуоткрытыми губами. Ей казалось, что жизнь для нея только начинается, что наступилъ ея часъ. Она вдругъ открыла глаза и устремила въ темноту, — въ которой чувствовалось присутствіе множества личностей, которыя всѣ ждали, какъ осуществить жизнь. Ева уже не казалась себѣ одинокой; она чувствовала свою пріобщенность къ любящему, страдающему человѣчеству. Слезы гордости и счастья подступили къ ея глазамъ. Лодеръ наклонился въ ней, и она почувствовала прикосновеніе его руки къ своему плечу и услышала звукъ его голоса.
— Ева, — сказалъ онъ, — я люблю тебя. Понимаешь меня? Я тебя люблю. — И нагнувшись надъ ней, онъ поцѣловалъ ее.
Лодеръ никогда ничего не дѣлалъ на половину. Устраняя преграду, онъ устранялъ ее вполнѣ, не оставляя ни камня. Онъ медленно дошелъ до сознанія своихъ способностей, — еще медленнѣе понялъ вполнѣ свои чувства. Но, понявъ, онъ открыто призналъ ихъ. Никакія мысли о прошломъ и будущемъ не останавливали его. Они любятъ другъ друга и они одни — вотъ все, что онъ зналъ въ эту минуту. Она была точно Ева, первая женщина, и они теперь были оба какъ бы въ раю.
Онъ повторилъ опять слова любви, не спрашивая у нея отвѣта, такъ какъ увидѣлъ его уже въ ея глазахъ, когда она стояла, ожидая его у дверей дамской галереи.
Когда коляска повернула на Пикадилли, онъ опять наклонился въ ней и почувствовалъ прикосновеніе ея мягкихъ волосъ и легкій запахъ фіалокъ.
— Ева, — снова заговорилъ онъ, — вѣдь я любилъ тебя всегда, съ самаго начала, — неужели ты этого не знала?
Онъ поцѣловалъ ея волосы и лобъ. Въ это время лошади замедлили ходъ, остановленныя скопленіемъ экипажей въ одномъ мѣстѣ. Лодеръ, занятый своими чувствами, даже не замѣтилъ этого, но Ева со смѣхомъ отодвинулась отъ него.
— Оставь, — мягко сказала она, — посмотри!
Коляска остановилась на площади. Въ одномъ мѣстѣ толпмлась группа пѣшеходовъ подъ электрическимъ фонаремъ и тоже выжидала возможности пройти. Лодеръ быстро взглянулъ на нихъ.
— Ну, что же! всѣ они — женщины и мужчины: всѣ они поймутъ насъ. — Онъ тоже засмѣялся, но отвелъ руку, покоряясь ея женскому чувству условныхъ приличій. Такъ они просидѣли нѣсколько времени молча; наконецъ, Лодеру надоѣло ждать, и онъ открылъ окно экипажа.
— Въ чемъ дѣло? — сказалъ онъ. — Неужели нельзя проѣхать? — Ева услышала, какъ онъ крикнулъ это кучеру и потому вдругъ замолчалъ.
Онъ высунулся изъ экипажа, чтобы узнать о причинѣ остановки, но вмѣсто этого, въ силу какого-то магнетическаго притяженія, посмотрѣлъ на группу людей, стоявшихъ на площади, среди нихъ онъ увидѣлъ прислонившагося въ фонарному столбу человѣка съ небритымъ лицомъ, потухшими глазами и въ шапкѣ, надвинутой низко на лобъ. Онъ взглянулъ на него, и тотъ отвѣтилъ ему взглядомъ. Казалось, что они никогда не оторвуть глазъ другъ отъ друга; потомъ Лодеръ медленно откинулся назадъ. Ева тревожно взглянула на него.
— Что случилось, Джонъ? — спросила она: — у тебя совсѣмъ больной видъ.
Онъ повернулся въ ней, стараясь улыбнуться.
— Ничего, — сказалъ онъ. — Ты не безпокойся.
Онъ говорилъ быстро, но голосъ его вдругъ сдѣлался вялымъ. Вся властность его исчезла. Она наклонилась къ нему съ нервной тревогой.
— Это ты усталъ отъ напряженія, — сказала она.
Онъ посмотрѣлъ на нее, но не пожалъ пальцевъ, державшихъ его руку.
— Да, — медленно сказалъ онъ. — Это отъ возбужденія — отъ реакціи.
На слѣдующее утро, въ восемь часовъ, опять до завтрака, Лодеръ вышелъ изъ дому и направился изъ Гровноръ-Сквера въ Клифордсъ-иннъ. По дорогѣ до него ежеминутно доносились крики продавцовъ газетъ: «Сенсаціонное засѣданіе палаты! Пораженіе министерства! Рѣчь мистера Чилькота!» — и каждый разъ онъ вздрагивалъ отъ волненія. Быстро взбѣжавъ по лѣстницѣ, онъ остановился у входа въ свою квартиру. На этотъ разъ жестянка съ молокомъ не стояла у дверей, и дверь не была заперта на ключъ. При входѣ его раздался окрикъ изъ кабинета: — «Кто тамъ? что вамъ нужно?» — Лодеръ вошелъ въ комнату и увидѣлъ, — обрадовавшись и въ тоже время ужаснувшись тому, — что Чилькотъ на этотъ разъ не былъ въ безпамятствѣ. Онъ сидѣлъ у потухшаго камина, спиной въ свѣту, съ пледомъ на плечахъ, и на столѣ за нимъ стояли чайникъ и жестянка съ молокомъ; на спиртовой лампочкѣ грѣлась вода. Комната была неприбрана, и это прежде всего поразило Лодера, хотя онъ пришелъ по важному дѣлу.
— Гдѣ старуха Робинсъ? — спросилъ онъ.
— Не знаю, — отвѣтилъ Чилькотъ. — Мы поругались. Она вчера отказалась служить мнѣ. — Онъ вздрогнулъ и закрылся пледомъ.
— Чилькотъ… — сурово началъ Лодеръ, но остановился при видѣ измученнаго лица Чилькота. Онъ рѣшительнымъ жестомъ сбросилъ сюртукъ и, подойдя въ камину, сталъ на колѣни и принялся выгребать золу. Черезъ нѣсколько минутъ въ каминѣ затрещалъ огонь. Потомъ онъ всталъ, вытеръ руки, подошелъ къ столу, приготовилъ чай, налилъ чашку и подалъ ее Чилькоту.
— Выпейте скорѣе! — сказалъ онъ.
Чилькотъ протянулъ дрожащую руку за чашкой. — Вы видите!.. — началъ онъ, но Лодеръ не далъ ему договорить:
— Я отлично знаю, какъ вы провели ночь, — сказалъ онъ. — Вы Богъ знаетъ гдѣ прошатались до утра и вернулись домой, дрожа отъ холода и думая о своемъ проклятомъ ядѣ. Выпейте чай, — мнѣ нужно съ вами поговорить.
Онъ подождалъ, пока Чилькотъ выпилъ чаю и обогрѣлся у весело пылающаго камина. Лицо его стало менѣе апатичнымъ. Тогда Лодеръ подошелъ къ нему, взялъ у него пустую чашку и посмотрѣлъ на него.
— Чилькотъ, — сказалъ онъ спокойно, — я пришелъ сказать вамъ, что этому нужно положить конецъ.
Чилькотъ поднялся, и на лицѣ его отразился такой испугъ, что Лодеръ невольно отвернулся. — Почему? почему? — безпомощно спрашивалъ Чилькотъ.
— Потому что я отказываюсь, — твердо отвѣтилъ Лодеръ.
Чилькотъ заговорилъ растерянно и возбужденно: — Ради Бога, Лодеръ, не покидайте меня! Это невозможно. Можетъ быть, вы требуете большую плату?
— Дѣло не въ деньгахъ, Чилькотъ, — отвѣтилъ Лодеръ, сдерживая гнѣвъ. — Дѣло въ томъ, что я долженъ уйти. Вы увидите, что произошли большія перемѣны. Министерство Сэвборо пало изъ-за убійства сэра Вильяма Брайсфильда. Вы произнесли сенсаціонную рѣчь. Кромѣ того, — онъ вдругъ остановился, не имѣя силъ сказать то, что хотѣлъ сказать. Потомъ у него мелькнулъ другой доводъ, который могъ убѣдить Чилькота, не унижая его самого. — Дѣло въ томъ, Чилькотъ, — сказалъ онъ спокойнѣе, — что все открылось. — Онъ въ нѣсколькихъ словахъ разсказалъ о своей исторіи съ Лиліанъ Аструпъ, о томъ, что у нея возникли подозрѣнія. Онъ хотѣлъ сказать вовсе не это, но цѣль его достигалась и этимъ путемъ. Чилькотъ напряженно слушалъ его, и когда Лодеръ кончилъ, онъ опустился на стулъ въ нервномъ возбужденіи.
— Почему же вы мнѣ сразу не сказали? — крикнулъ онъ. — Чего вы надоѣдали мнѣ вашей политикой? Очень меня интересуетъ ваше политическое положеніе! — Онъ растерянно разсмѣялся. — Какъ же быть, Лодеръ? — спросилъ онъ.
— Вы должны вернуться, Чилькотъ, теперь еще не поздно. Мы затѣяли слишкомъ опасную игру, и дѣло кончится плохо. Вы должны вернуться сейчасъ, понимаете? — Лодеръ нѣсколько разъ повторилъ настойчивымъ голосомъ свое требованіе, и Чилькотъ нервно задвигался на стулѣ. Онъ чувствовалъ власть этого человѣка, и зналъ, что долженъ ему подчиниться. Нѣсколько времени онъ еще боролся, потомъ сдался.
— Ну, а вы? — спросилъ онъ слабымъ голосомъ. — Что же будетъ съ вами?
— Со мной? — Лодеръ отвернулся. — Я уѣду.
Но Лодеръ не уѣхалъ. На слѣдующій день, въ два часа, онъ сидѣлъ въ кабинетѣ у стола и курилъ трубку. Передъ нимъ лежала кучка утреннихъ газетъ, и онъ читалъ ихъ съ мучительнымъ сознаніемъ безсилія передъ судьбой, въ ненужности своей обнаруженной на дѣлѣ силы. — Все кончено! — громко сказалъ онъ.
Въ эту минуту открылась дверь, и вошелъ Чилькотъ. Первое чувство Лодера, при видѣ его, былъ гнѣвъ, но за гнѣвомъ въ немъ проснулась какая-то надежда и радость.
— Въ чемъ дѣло? — сурово спросилъ онъ.
Чилькотъ былъ безупречно одѣтъ, — въ петличкѣ у него были фіалки. Въ теченіе всей недѣли горничная Евы приносила букетикъ фіалокъ въ комнаты Лодера, и Ренвикъ тщательно прикрѣплялъ ихъ къ его сюртуку. Видъ цвѣтовъ наполнилъ Лодера невольнымъ чувствомъ ревности, но вмѣстѣ съ тѣмъ и радости: эти цвѣты были для него символомъ.
— Въ чемъ дѣло? — спросилъ онъ опять мягко. — Зачѣмъ вы пришли?
Чилькотъ прежде всего вынулъ изъ жилетнаго кармана пузырекъ съ лепешками, приготовилъ питье и быстро выпилъ. Лидеръ подошелъ къ нему.
— Навѣрное случилось что-нибудь, и вы пришли мнѣ сказать объ этомъ?
Чилькотъ безпомощно опустился на стулъ. — Я не виноватъ, Лодеръ, — сказалъ онъ, — мои нервы…
— Ну, конечно, конечно, — прервалъ его Лодеръ.
— Я не виноватъ, — снова началъ Чилькотъ. — Это проклятый Крэпгэмъ ввелъ ее въ столовую. Здѣсь, въ вашемъ присутствіи, мнѣ казалось, что я способенъ вернуться къ прежнему. Но когда очутился дома… — онъ остановился и провелъ платкомъ по лбу. — Я ничего не помню, — сказалъ онъ. — Знаю только, что когда я сошелъ въ завтраку послѣ ужасной ночи — сегодня, въ двѣнадцать часовъ, когда увидѣлъ накрытый столъ, цвѣты и яркое солнце, — я понялъ, что не могу выдержать всего этого.
Лодеръ налилъ себѣ стаканъ виски и медленно выпилъ. Онъ горѣлъ любопытствомъ, но не торопилъ Чилькота.
— Мнѣ необходимо было сейчасъ же обезпечить себѣ свободу, — сказалъ Чилькотъ, — сейчасъ же. На конторкѣ лежали перья, бумага и телеграфные бланки. Я не могъ устоять противъ искушенія. Они привлекали меня какъ магнитъ. Я сначала боролся, а потомъ взялъ перо и написалъ. Это была даже не телеграмма, а скорѣе цѣлое письмо. Я объяснялъ, почему вы должны вернуться. Написавъ телеграмму, я успокоился и позвонилъ. Но слуга не являлся — звонокъ, что-ли, испортился, — и я вышелъ въ корридоръ, чтобы позвать его.
— Ну, и что же? — спросилъ наконецъ Лодеръ, не сдержавъ нетерпѣнія.
— Я вышелъ изъ столовой, но въ дверяхъ натолкнулся на идіота Грининга. Онъ явился ко мнѣ — или, вѣрнѣе, къ вамъ — сообщить что-то про Варкъ. Я пробовалъ отдѣлаться отъ него, но онъ хуже Блесингтона. Пришлось пойти съ нимъ въ кабинетъ; а когда я вернулся черезъ пять-шесть минутъ, меня встрѣтилъ въ корридорѣ Крэпгэмъ и сказалъ, что пришла ко мнѣ Лиліанъ Аструпъ, и онъ провелъ ее въ столовую.
— Въ столовую? — Лодеръ отступилъ отъ стола. — А тамъ лежала ваша неотправленная телеграмма?
— Ну, да. Я страшно перепугался приходу Лиліанъ, послѣ того, что вы мнѣ сказали. Я зналъ, что она устроитъ сцену.
— Но телеграмма, телеграмма? — спрашивалъ Лодеръ.
Чилькотъ занятъ былъ своимъ и не отвѣтилъ.
— Я зналъ, что она пришла къ вамъ, что будетъ сцена. Когда я вошелъ въ столовую, у меня такъ дрожала рука, что я едва могъ повернуть ручку. Но, открывъ дверь, я облегченно вздохнулъ. Въ комнатѣ была также Ева. Я ей обрадовался, какъ никогда. — Чилькотъ засмѣялся истерическимъ смѣхомъ. — Я былъ очень милъ съ ней, и она со мной. Ея присутствіе все спасло. Лиліанъ не могла говорить при Евѣ. Мы мило поговорили нѣсколько минутъ. Лиліанъ пришла пригласить меня сегодня въ ложу въ «Аркадію» — на сегодня. Я съ радостью согласился. Потомъ Лиліанъ ушла. Я проводилъ ее въ переднюю, зная, что въ присутствіи Крэпгэма она также не можетъ говорить. Она была въ отличномъ настроеніи и улыбалась мнѣ на прощанье. Но потомъ, уже когда она уѣхала, я вдругъ вспомнилъ, что она была въ столовой до прихода Евы. Я вспомнилъ о телеграммѣ, быстро вернулся въ столовую, чтобы распросить Еву, но ея не было — и телеграмма исчезла съ конторки. Вотъ почему я пришелъ…
Они съ минуту поглядѣли другъ на друга. Потомъ вдругъ Лодеръ оттолкнулъ Чилькота, прошелъ въ спальню, и оттуда раздался шумъ открываемыхъ ящиковъ и шкаповъ. Чилькотъ послѣдовалъ за нимъ и увидѣлъ Лодера. Онъ стоялъ посреди комнаты, снявъ сюртукъ, а вокругъ него на стульяхъ и на полу лежали жилеты, перчатки и галстуки.
— Лодеръ, — испуганно спросилъ Чилькотъ, — что вы намѣрены дѣлать?
Лодеръ обернулся къ нему съ твердымъ выраженіемъ лица.
— Я вернусь, — сказалъ онъ, — чтобы распутать завязанный вами узелъ.
Лодеръ установилъ планъ дѣйствія сейчасъ же. Положеніе дѣлъ было ясное. Лиліанъ Аструпъ была нѣсколько минутъ одна въ столовой до прихода Евы и увидѣла телеграмму. Потомъ пришла Ева, но Лодеръ достаточно зналъ Лиліанъ, чтобы предположить, что она взяла телеграмму до прихода Евы.
Прежде всего поэтому Лодеръ взялъ кэбъ и крикнулъ адресъ: «Кадоганъ-Гарденсъ, 33!» — Пріѣхавъ, онъ позвонилъ, и ему отворилъ все тотъ же учтивый слуга.
— Леди Аструпъ дома? — спросилъ онъ, и на утвердительный отвѣтъ сказалъ, чтобы ей тотчасъ доложили о немъ. Лодера провели въ бѣлую гостиную, и онъ успѣлъ замѣтить на этотъ разъ роскошную артистическую обстановку комнаты. Черезъ нѣсколько минутъ вошла Лиліанъ, въ свѣтломъ суконномъ платьѣ и въ мѣхахъ. Она застегивала перчатки и, улыбаясь, подошла къ Лодеру.
— Я знала, что вы придете, — загадочно сказала она.
— Вы меня ждали? — спросилъ Лодеръ, сейчасъ же почувствовавъ, что она его узнала. — Конечно, я долженъ вамъ визитъ, послѣ того, какъ обѣдалъ у васъ. У меня старомодныя привычки.
— Развѣ, милый Джэкъ? — сказала она съ легкой насмѣшкой. — А я считала васъ скорѣе… богемой. Ну, садитесь. Обѣщаю, что не заставлю васъ курить и не попрошу снять перчатокъ.
Лодеръ не могъ понять ея тона, не зналъ, отказалась ли она отъ безплодной борьбы, или играла съ нимъ, какъ кошка съ мышкой. Вглядѣвшись въ ея нѣжное лицо и зеленые глаза, онъ сейчасъ же склонился во второму предположенію. Онъ вспомнилъ, что телеграмма въ ея рукахъ, и прежде всего хотѣлъ провѣрить, не хитритъ ли она съ нимъ.
— Вы сказали, что ожидали меня, — спокойно началъ онъ. — Что это значитъ?
— А то, — отвѣтила она съ улыбкой, — что мнѣ доложили о приходѣ Джэка Чилькота, а для меня было ясно, что придетъ не Чилькотъ.
Лодеръ почувствовалъ, что нужно положить этому конецъ.
— Что вы дѣлали сегодня утромъ въ Столовой въ Гровноръ-Скверѣ до прихода Евы? — спросилъ онъ.
Лиліанъ застегнула перчатку. — Ну, да, — значитъ, я вѣрно догадалась, — сказала она. — Вы пришли узнать, сидѣла ли я, спокойно сложивъ руки, или искала развлеченій.
Лодера возмущалъ ея тонъ, но теперь было не до того.
— Я опять спрашиваю васъ, почему вы ждали моего прихода?
— А вотъ почему, — со смѣхомъ отвѣтила она. — Кто видѣлъ Джэка Чилькота сегодня въ двѣнадцать часовъ, тому было ясно, что днемъ его замѣните вы. А я тутъ совершенно нипричемъ, — прибавила она. — Когда входишь въ пустую комнату и видишь на столѣ длинную телеграмму…
Но Лодеръ не далъ ей договорить. Ея признанія не интересовали его.
— Я не исповѣдникъ, — сказалъ онъ. Ему прежде всего хотѣлось остаться наединѣ и обдумать дальнѣйшій ходъ дѣйствій. Онъ съ улыбкой взглянулъ на Лиліанъ. — Прощайте! — сказалъ онъ, протягивая ей руку.
— Будете вы сегодня вечеромъ въ театрѣ? — спросила Лиліанъ, прощаясь. — Идетъ «Двойникъ». Мнѣ бы очень хотѣлось видѣть васъ на этомъ представленіи. — Наклонивъ голову, она глядѣла на него своими зелеными глазами, и Лодеръ на минуту колебался. Но потомъ лицо его просвѣтлѣло.
— Хорошо, — медленно сказалъ онъ. — До свиданія въ театрѣ.
Лодеръ не сомнѣвался теперь, что Лиліанъ Аструпъ нашла телеграмму и взяла ее; теперь ему оставалось обезцѣнить документъ, очутившійся въ ея рукахъ. Какъ онъ это сдѣлаетъ, онъ еще не зналъ, но его возбуждали опасность и предстоящая борьба, и онъ вернулся въ домъ Чилькота полнымъ силы и энергіи. Онъ вѣрилъ въ свою звѣзду. Поднявшись на лѣстницу, онъ прямо прошелъ въ комнаты Евы. Она стояла у окна спиной къ свѣту и лицомъ къ нему. Обрадованный видомъ ея, онъ быстро подошелъ къ ней, протягивая руку. — Ева! — тихо сказалъ онъ.
Но Ева не двигалась. Она взглянула на него, потомъ отвернула глаза.
— Ева, — началъ онъ опять. — Я долженъ объяснить тебѣ кое-что… относительно вчерашняго вечера и сегодняшняго утра. — Но вдругъ, въ его удивленію, Ева быстро повернулась къ нему, и въ глазахъ ея сверкнула радость.
— Я все понимаю, — сказала она. — Не старайся объяснять. Для меня достаточно видѣть тебя — такимъ.
Лодеръ былъ пораженъ. Онъ ждалъ, что послѣ вторженія Чилькота Ева отнесется къ нему недовѣрчиво, но въ ней сказывалось только желаніе жить настоящей минутой, забывая о прошломъ и не думая о будущемъ.
— Значитъ, ты меня прощаешь, — сказалъ онъ и, подойдя ближе, коснулся ея руки. Она стояла, отвернувшись отъ него, но рука ея дрожала. Черезъ минуту она подняла голову, и глаза ихъ встрѣтились. Онъ понялъ ее.
— Джонъ… — быстро сказала она, но не договорила своей мысли. — Какая я глупая и невиная! — воскликнула она, отрывисто засмѣявшись. — Точно школьница, а не женщина двадцати-четырехъ лѣтъ. — Помоги мнѣ стать благоразумной! — Щеки ея горѣли, и видно было, что она сдерживаетъ волненіе.
— Ева!.. — началъ снова Лодеръ, но она остановила его.
— Не нужно объясненій, — сказала она; — я хочу радоваться минутѣ. Вѣдь я такъ безконечно счастлива, когда вижу тебя — такимъ. — Голосъ ея опять дрогнулъ, точно отъ сдержаннаго рыданія. — Ну, что, — сказала она спокойно, послѣ короткаго молчанія, — пріятно быть великимъ человѣкомъ? — Она сказала это беззаботно, и ничто въ ея голосѣ не выдавало прежняго волненія.
Лодеръ все еще не зналъ, какъ ему быть. Онъ опять взялъ ее за руку и заглянулъ ей въ глаза.
— Послушай, Ева, — началъ онъ. Но Ева продолжала свою таинственную игру. Она съ нервнымъ смѣхомъ освободила руку и зажала ему ротъ.
— Ни слова! — сказала она. — Прошлыя двѣ недѣли были твои, а теперь мой чередъ. Сегодняшній день — мой.
Женщина опять побѣдила. Лодеръ пробылъ у Евы болѣе двухъ часовъ и ясно чувствовалъ, что тонъ ихъ бесѣдѣ даетъ она, что она устраняетъ всѣ опасныя темы. И кромѣ того, онъ видѣлъ, что она искусно отстраняетъ всякій разговоръ о любви. Потомъ она поѣхала проводить его въ клубъ, и хотя онъ сознавалъ, что положеніе его почти безысходное, все же стихійное чувство торжества охватило его душу, и въ немъ укрѣпилась увѣренность въ ожидающемъ его успѣхѣ въ жизни — и въ любви. У дверей клуба онъ вышелъ изъ коляски и простился съ Евой…
— Ты не обѣдаешь сегодня дома? — спросилъ онъ.
— Нѣтъ, — отвѣтила она: — я приглашена въ Брамфелямъ.
— А когда ты вернешься домой? Я бы хотѣлъ еще повидать тебя.
Она, видимо, опять хотѣла что-то сказать, но опять не рѣшилась и опустила глаза.
— Я буду дома къ одиннадцати, — сказала она.
Лодеръ обѣдалъ съ Лэкли въ клубѣ и попалъ въ театръ уже въ десятомъ часу. Въ ложѣ Лиліанъ онъ засталъ кромѣ нея еще ея молодую пріятельницу, миссъ Эсельтинъ, и Леонарда Кэна. Онъ совершенно не зналъ, зачѣмъ его призвала Лиліанъ, и не зналъ, о чемъ заговорить. Изъ вѣжливости онъ спросилъ, интересна ли пьеса, и попросилъ разсказать, въ чемъ дѣло, такъ какъ онъ попалъ только ко второму дѣйствію.
— Да развѣ вы не знаете этой пьесы? — спросила громко Лиліанъ. — Это передѣлка для сцены романа «Двойникъ». — Разскажите ему содержаніе, Леонардъ, — прибавила она, обращаясь къ Кэну.
Леонардъ согласился. — Фабула заключается въ томъ, — сказалъ онъ, — что два человѣка, милліонеръ и художникъ, похожіе другъ на друга какъ близнецы, мѣняются ради шутки своими личностями.
Лодеръ улыбался, стараясь не выдать себя.
— Но шутка не совсѣмъ удается, — продолжалъ Кэнъ. — Одинъ изъ нихъ женатъ, и любовь между нею и двойникомъ ея мужа превращаетъ шутку въ драму.
Лодеръ почувствовалъ, что кровь бросилась ему въ лицо.
— Чѣмъ же кончается исторія? — спросилъ онъ глухимъ голосомъ.
— Ну, конецъ обычный: замѣститель милліонера дѣлаетъ массу глупостей, — и пузырь лопается.
— А жена?
— Жена? — Лиліанъ коротко засмѣялась. — Жена — дура: она разводится съ мужемъ.
Всѣ расхохотались. Въ это время заигралъ оркестръ — и разговоры превратились. Когда оркестръ умолкъ, раздался звоновъ, и поднялась занавѣсь. Начался второй актъ.
До конца второго акта Лодеръ поднялся и простился съ Лиліанъ. Она отпустила его съ пренебрежительной улыбкой. Ей нужно было показать ему, что его ожидаетъ. Тайна открыта — и нарывъ лопнетъ, какъ въ пьесѣ.
Онъ вышелъ изъ театра и пошелъ пѣшкомъ на Гровноръ-Сквэръ, едва разбираясь въ мысляхъ. Онъ вдругъ сразу почувствовалъ, что все кончено — что Джонъ Лодеръ, создавшій себѣ въ нѣсколько недѣль такое блестящее положеніе, обреченъ на гибель. Все разбилось, — но по привычкѣ онъ сталъ мысленно распутывать ниточку за ниточкой завязавшійся узелъ и плести какую-то цѣпь, для того, чтобы связать себя съ будущимъ.
Онъ принялъ новое рѣшеніе. Войдя въ домъ Чилькота, онъ поднялся по лѣстницѣ совершенно въ другомъ настроеніи, чѣмъ въ прежніе разы. Онъ шелъ, опустивъ голову, согнувъ плечи. Поднявшись, онъ прямо прошелъ въ комнаты Евы. Она стояла у камина въ пышномъ вечернемъ туалетѣ, сверкая брильянтами на шеѣ и въ волосахъ. Когда онъ вошелъ, она быстро взглянула на него испытующимъ взглядомъ, въ которому онъ привыкъ. Но тотчасъ же выраженіе ея лица смѣнилось тревогой.
— Что случилось? — воскликнула она. — На тебѣ лица нѣтъ.
— Да, — медленно отвѣтилъ онъ. — Случилось нехорошее.
Она густо покраснѣла, но онъ этого не замѣтилъ.
Съ обычнымъ своимъ упрямствомъ онъ заставилъ себя выполнить принятое рѣшеніе.
— Ты презираешь ложь, — началъ онъ. — Что же бы ты сказала о человѣкѣ, который построилъ всю свою жизнь на лжи? Отвѣчай, мнѣ это нужно знать.
Она долго молчала.
— Я не могу ничего сказать, — проговорила она, наконецъ. — Я не хочу никого судить.
Лодеръ продолжалъ управлять собою.
— Ева, — сказалъ онъ спокойно. — Я былъ сегодня въ театрѣ и видѣлъ пьесу «Двойникъ». Ты читала, вѣроятно, романъ, по которому эта драма написана.
— Да, читала.
— Рѣчь идетъ о полномъ сходствѣ двухъ людей. Какъ ты думаешь, — такое сходство возможно?
— Да, — нервно отвѣтила Ева. — Я вѣрю въ возможность такого сходства.
— Ты не ошибаешься, — быстро сказалъ Лодеръ. — Я знаю, что такіе случаи бываютъ въ жизни. И подобное сходство очень опасно, оно — страшный соблазнъ. — Онъ остановился, ожидая, что она придетъ ему на помощь, но она молчала. — Ева! — воскликнулъ онъ тогда: — еслибы ты знала, еслибы ты могла догадаться о томъ, что я хочу тебѣ сказать!
Лодеръ, сильный, увѣренный въ себѣ Лодеръ растерялся и казался безпомощнымъ ребенкомъ. Въ его голосѣ звучала мольба.
Ева поняла его, — и всѣ сложныя чувства, которыя мѣшали ей говорить до этой минуты, разсѣялись передъ молящимъ звукомъ его голоса. Она быстро, но спокойно обернулась къ нему и посмотрѣла ему въ лицо взглядомъ, какъ бы озареннымъ свѣтомъ, идущимъ изнутри.
— Не продолжай, — сказала она просто. — Я все знаю.
Это было сказано просто, какъ всѣ великія откровенія. Лицоея сіяло особой красотой въ этомъ забвеніи самой себя. Она думала въ эту минуту только о страданіяхъ человѣка, который стоялъ передъ нею.
Лодеръ едва понималъ ее.
— Ты знала? — спросилъ онъ съ безконечнымъ изумленіемъ.
Не отвѣчая, она подошла въ маленькому бюро, стоявшему у окна, открыла одинъ изъ ящиковъ и вынула нѣсколько листковъ, исписанныхъ почеркомъ Чилькота. Не говоря ни слова, она передала ему листки. Они обмѣнялись безмолвнымъ взглядомъ, понимая другъ друга.
— Когда я вошла сегодня утромъ въ столовую, — сказала, наконецъ, Бва, — и увидѣла, что Лиліанъ Аструпъ читаетъ телеграмму, я была очень далека отъ желанія послѣдовать ея примѣру. Но когда потомъ вошелъ онъ, и я увидѣла, что ты — я думала, что это ты — опять сталъ прежнимъ, когда они стали весело болтать и шутить, я вдругъ почувствовала себя страшно-покинутой. Въ ту минуту во мнѣ проснулась ревность, — и все остальное исчезло для меня. Когда они вышли вдвоемъ изъ столовой, я вспомнила о телеграммѣ и стала ее читать. Прочтя первыя слова, я уже не могла не дочитать до конца. Я забрала листки и принесла ихъ сюда.
Лодеръ слушалъ ее, затаивъ дыханіе. Теперь онъ понялъ равнодушіе въ обращеніи Лиліанъ Аструпъ. Не имѣя въ рукѣ надежнаго орудія, она не хотѣла продолжать борьбу, которая была бы слишкомъ трудной. Но въ эту минуту онъ чувствовалъ, что его волнуетъ не это открытіе, мѣнявшее его судьбу, а нѣчто другое.
— Ева, — сказалъ онъ: — какое было твое первое чувство, когда ты узнала правду обо мнѣ?
Наступило опять короткое молчаніе, потомъ Ева взглянула ему въ лицо открытымъ, яснымъ взглядомъ.
— Первое мое чувство было… большая благодарность, — сказала она.
— Благодарность? — медленно переспросилъ онъ изумленнымъ тономъ.
— Да, благодарность за то, что я не обманулась въ томъ, въ кого повѣрила.
Она говорила просто и довѣрчиво, но для Лодера слова ея были самымъ страшнымъ обвиненіемъ.
— Ева, — сказалъ онъ, — ты не знаешь, что говоришь. Я долженъ тебѣ объяснить. Я пришелъ сказать тебѣ многое, — и ты облегчила мнѣ половину признанія тѣмъ, что узнала правду. Но это еще не все. Я теперь начинаю разбираться въ мотивахъ моего поступка, — того, что я принялъ предложеніе Чилькота, — и теперь понимаю, что мы оба дѣйствовали изъ эгоизма: онъ слѣдовалъ влеченіямъ своей несчастной страсти, я — внушеніемъ моего честолюбія. Но къ этому присоединилось вскорѣ еще другое. Вначалѣ я дѣйствовалъ изъ желанія проявить свою личность, вызвать одобреніе Фрэда… и подняться въ твоихъ глазахъ, пробудить дружеское отношеніе въ тебѣ.
— Ты искалъ моей дружбы?
— Я полагалъ, что дѣло только въ дружбѣ. И только послѣ моей рѣчи въ парламентѣ я понялъ, что чувства мои другія, — что я люблю тебя. Сначала я не увидѣлъ въ этомъ ничего ужаснаго, — я думалъ только о себѣ. Но когда мы возвращались домой изъ Вестминстера, произошло странное совпаденіе. Помнишь, какъ мы остановились на Пикадилли? Такъ вотъ, когда я высунулся изъ окна, — я увидѣлъ передъ собой Чилькота.
Ева вздрогнула. Это соединеніе самаго счастливаго момента ея жизни съ образомъ Чилькота непріятно поразило ее.
— Ты увидѣлъ его въ тотъ вечеръ? — переспросила она.
— Да, все во мнѣ застыло при видѣ его. Чувство торжества сразу смѣнилось тогда мыслью о судьбѣ. Я очнулся отъ своей гордости. На слѣдующій день я пошелъ къ нему и сказалъ, что нужно положить конецъ всему. Но я не былъ честенъ до конца. Я пошелъ съ тѣмъ, чтобы признаться ему въ любви къ тебѣ, — но самолюбіе связало мнѣ языкъ, и я изобразилъ опасность въ другомъ видѣ. Я не одержалъ надъ собой той побѣды, которую хотѣлъ одержать. Это выяснилось сегодня, когда онъ пришелъ сообщить мнѣ о потерянной телеграммѣ. Я ухватился за возможность вернуться вовсе не изъ страха передъ лэди Аструпъ, вовсе не для того, чтобы спасти положеніе, — а только для того, чтобы опять ощутить радость жизни — увидѣть тебя… хотя бы на одинъ день.
Лодеръ посмотрѣлъ на Еву, и сейчасъ же опять отвернулся.
— Я думалъ только о себѣ сегодня, когда говорилъ съ тобой, и когда ты провожала меня въ клубъ. И что я думалъ — ты можешь понять безъ словъ. А потомъ я пошелъ въ театръ, въ ложу лэди Аструпъ, чтобы посмотрѣть, велика ли опасность съ ея стороны. Но тамъ меня ждало рѣшеніе судьбы. Едва-ли кто-либо переживалъ въ полчаса столько, сколько я сегодня. Въ пьесѣ два человѣка мѣняются своей жизнью, какъ я и Чилькотъ, — но они забываютъ при этомъ о женѣ одного изъ нихъ. И когда я сидѣлъ въ театрѣ, — самъ даже не знаю, какъ это произошло, — я внутренно перемѣнилъ все отношеніе къ жизни. Я посмотрѣлъ на все при свѣтѣ общечеловѣческой правды, а не мелкаго эгоизма. Я вдругъ понялъ, какъ глубоко я виноватъ, — и рѣшилъ положить конецъ всему.
Ева быстро подошла къ Лодеру съ широко раскрытыми отъ ужаса глазами и положила ему руки на плечи.
— Что ты задумалъ? — воскликнула она. — Ты хочешь уйти, все оставить? Это невозможно. Почему ты думаешь, что это нужно?
— Потому что мы любимъ другъ друга.
— Что въ нашей любви дурного? — спросила она, вся вспыхнувъ. — Мы ничего преступнаго не совершаемъ. Мы будемъ друзьями. Мнѣ такъ нуженъ другъ!
Въ первый разъ Лидеръ видѣлъ ее въ такомъ отчаяніи, когда она теряла власть надъ собой. И въ немъ такъ сильно заговорило чувство глубокаго состраданія, что всякая жертва казалась ему теперь возможной, превращалась въ священный долгъ. Онъ протянулъ руки въ ней и привлекъ ее въ себѣ, какъ ребенка.
— Ева, — сказалъ онъ. — Я узналъ сегодня, до чего жизнь женщины во власти свѣта и до чего свѣтъ безжалостенъ. При другихъ обстоятельствахъ я былъ бы хорошимъ мужемъ, умѣлъ бы защитить тебя. Но права защищать тебя я не имѣю, — и потому буду ограждать тебя отъ всего недостойнаго. Теперь я знаю, что нельзя употреблять свою силу во вредъ другимъ. Нужно жертвовать собой, — и я это сдѣлаю. Понимаешь ли ты, Ева, что я беру на себя тяжелый долгъ? Насколько легче было бы мнѣ, еслибы я продолжалъ пользоваться слабостью Чилькота и — твоимъ великодушіемъ. Но въ первый разъ для меня жизнь другого человѣка дороже моей собственной. Въ тебѣ есть что-то высокое и нѣжное, — и это преграждаетъ мнѣ дорогу. Неужели, Ева, ты не видишь, какъ тяжело мнѣ приходится бороться?
Наступило молчаніе. Ева стояла хрупкая, нѣжная, вся въ слезахъ, и подняла къ Лодеру лицо, влажное отъ слезъ. На лицѣ ея отразилась рѣшимость и готовность самоотреченія, которая поражала въ такомъ слабомъ на видъ существѣ. Она не произнесла ни слова, потому что слова въ такія минуты излишни, но простымъ и трогательнымъ движеніемъ взяла его руку и поднесла ее къ губамъ.
Наступило молчаніе, которое стало, наконецъ, невыносимо Лодеру.
— Ева, — сказалъ онъ, подойдя къ камину, — я не сказалъ тебѣ еще о самомъ трудномъ. Недостаточно, чтобы я ушелъ. Нужно, чтобы вернулся Чилькотъ; нужно заставить его выполнять свои обязательства. Это должны сдѣлать я и ты. Ты именно можешь многое сдѣлать. Онъ боится общественнаго мнѣнія — дай ему понять, что знаешь его тайну, и онъ будетъ слушаться тебя. Я пришелъ сегодня просить тебя объ этомъ. Я знаю, что это трудная задача для женщины, — но ты не такая, какъ всѣ женщины. Пойми, Ева, вѣдь это единственный исходъ для насъ.
Онъ замолчалъ. Ева ничего не отвѣтила, но подошла къ Лодеру медленно и нерѣшительно, и протянула ему руки, какъ бы прося помощи. — Я поняла, — медленно произнесла она. — Когда ты меня къ нему поведешь?
Лоіеръ помолчалъ и потомъ отвѣтилъ тихо и отрывисто:
— Сейчасъ! Сейчасъ же! Я знаю, что ты берешь на себя тяжелое.
Точно боясь, что ему измѣнитъ собственная рѣшимость, онъ прошелъ черезъ комнату къ стулу, на которомъ лежалъ темный плащъ Евы, и молча набросилъ его ей на плечи. Потомъ онъ такъ же машинально открылъ дверь, пропустилъ Еву и самъ пошелъ за ней. Они молча сошли съ лѣстницы и вышли на улицу. На порогѣ Лодеръ на минуту остановился, — и, можетъ быть, даже Ева не представляла себѣ горечь его чувствъ, — мракъ, который онъ увидѣлъ передъ собою въ будущемъ.
Увидавъ пустой кэбъ, Лодеръ подозвалъ его, усадилъ Еву и самъ сѣлъ подлѣ нея. Дорога въ Клифордсъ-Иннъ показалась имъ обоимъ безконечно длинной. Оба они почти все время молчали. Доѣхавъ до Мидль-Тампль-Лэнъ, они оставили кэбъ, прошли пѣшкомъ по Флитъ-Стриту и, наконецъ, вошли въ Клифордсъ-Иннъ. Ева вздрогнула отъ угрюмаго вида двора.
— Точно кладбище, — проговорила она.
Лодеръ повелъ ее за собой по двору, потомъ по лѣстницѣ, и они остановились, наконецъ, у его двери. Лодеръ пробовалъ открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри. Онъ обернулся къ Евѣ съ тревожнымъ выраженіемъ лица.
— Тутъ что-то не ладно, — сказалъ онъ тихо. — Дверь закрыта и не видно свѣта.
Онъ рѣшилъ открыть замокъ своимъ запаснымъ ключомъ и сказалъ, что войдетъ сначала одинъ, а потомъ уже позоветъ Еву. Она согласилась и послушно отступила. Лодеръ открылъ дверь и вошелъ въ темноту, а она осталась его ждать. Прошло довольно много времени, и ей сдѣлалось жутко. Наконецъ, онъ снова показался, но видъ его былъ такой, что у Евы похолодѣли руки, когда она взглянула ему въ лицо.
— Что случилось? — прошептала она.
Онъ, вмѣсто отвѣта, близко подошелъ къ ней, — въ глазахъ его застыло выраженіе ужаса.
— Идемъ, — сказалъ онъ. — Идемъ скорѣе! Я отвезу тебя домой.
Ева схватила его за руку.
— Почему? Почему? — тихо спросила она.
Но онъ настойчиво повелъ ее въ лѣстницѣ.
— Спустимся какъ можно тише, — сказалъ онъ. — Тебя не должны здѣсь увидать.
— Въ чемъ дѣло? Что случилось? — настаивала Ева, отказываясь повиноваться. Лодеръ посмотрѣлъ на нее въ нерѣшительности и, наконецъ, уступилъ ея просьбѣ:
— Онъ умеръ, — тихо проговорилъ онъ. — Чилькотъ умеръ.
Ева не имѣла времени опомниться послѣ оглушительнаго извѣстія. Лодеръ торопилъ ее, занятый исключительно мыслью о ней, о томъ, чтобы оградить ее отъ всякой непріятности. Только когда они вышли изъ Клифордсъ-Инна, такъ же незамѣтно, какъ вошли, и сѣли въ кэбъ на Стрэндѣ, Лодеръ вздохнулъ съ облегченіемъ.
Ева все еще не приходила въ себя. У нея было только успокоительное сознаніе, что Лодеръ подлѣ нея и что она подъ защитой его силы. Они оба долго молчали. Наконецъ, и Лодеръ, чувствуя, что на немъ лежитъ отвѣтственность за Еву, рѣшился заговорить.
— Ева, — сказалъ онъ, — ты понимаешь, что все это означаетъ? — Она молчала, и послѣ нѣкотораго колебанія онъ продолжалъ: — Пойми, — вѣдь съ того времени, какъ я увидѣлъ тебя, я думаю только о тебѣ и ни о комъ другомъ.
Она подняла глаза на него.
— Отдаешь ли ты себѣ отчетъ въ томъ, что произошло сегодня? Съ сегодняшняго вечера въ Лондонѣ нѣтъ человѣка, носящаго имя Джона Лодера. Завтра его найдутъ мертвымъ въ его комнатѣ, и посмертное изслѣдованіе покажетъ, что онъ умеръ отъ морфиноманіи. Его похоронятъ, ничего интереснаго въ его комнатахъ не найдутъ, никакіе родственники не явятся за его тѣломъ. Все это, конечно, ужасно, — но съ этимъ приходится мириться.
— Для васъ же это имѣетъ еще другое значеніе, Ева, — продолжалъ онъ рѣзко и взволнованно. — Сегодня закончилась цѣлая глава моей жизни. Я бы могъ навсегда захлопнуть книгу и бросить ее прочь. Но я думаю о тебѣ, и потому не бросаю. Вотъ что будетъ. Я вернусь съ тобой на Гровноръ-Скверъ, останусь до тѣхъ поръ, пока найдется для Чилькота предлогъ для отъѣзда за границу. Фрэда я буду избѣгать, откажусь отъ политики. И тогда я сдѣлаю то, что сдѣлалъ бы сегодня, еслибы это оказалось возможнымъ. Я уѣду куда-нибудь въ чужую страну, чтобы начать новую жизнь.
— Въ другую страну? — спросила Ева. — Что это значитъ?
— Я начну новую жизнь въ новой странѣ, для того, чтобы я могъ придти въ тебѣ съ плодами честнаго труда. Я не такъ старъ, чтобы ужъ не могъ сдѣлать того, что дѣлаютъ другіе.
— Ты не слишкомъ старъ, это правда, — медленно сказала Ева. — Но дѣло не въ этомъ, не въ твоихъ личныхъ соображеніяхъ. Теперь весь вопросъ въ томъ, имѣешь ли ты право уйти. У тебя есть дѣло. Ты нуженъ своей странѣ. У меня тоже есть права на тебя — я тебя люблю. Но и эти права ничто. Ты можешь отвергнуть любовь. А долгъ передъ страной — другое дѣло. Ты отъ него не можешь отречься.
Онъ хотѣлъ отвѣтить, но она остановила его:
— Не говори. Я знаю, что ты хочешь сказать. Но подумай. Ты принадлежишь Англіи. А всѣ твои разсужденія о нравственномъ долгѣ вызваны гордостью. Гордость хороша, когда она умѣстна. Теперь не время для нея. Знаешь, — сказала она, кладя свои руки на его руки: — м-ръ Фрэдъ сообщилъ мнѣ сегодня, что въ его новомъ министерствѣ мѣсто товарища министра предоставлено будетъ тебѣ, Джонъ… — На этомъ словѣ она оборвала фразу. Кэбъ остановился передъ домомъ Чилькота.
— Васъ въ кабинетѣ ждетъ съ полчаса м-ръ Фрэдъ, — доложилъ слуга.
Ева повернулась въ Лодеру, чтобы узнать приговоръ, рѣшающій ихъ будущую судьбу. — Ты знаешь, что онъ пришелъ предложить лично мѣсто товарища министра, — сказала она.
Она замолчала. Черезъ минуту Лодеръ обратился въ ней. Лицо его было блѣдно и серьезно, — но за этимъ выраженіемъ свѣтилась старая сила и увѣренность въ себѣ.
Сдѣлавъ шагъ впередъ, онъ протянулъ ей обѣ руки.
— Мое согласіе или отказъ, — сказалъ онъ очень спокойно, — зависитъ отъ моей жены.