ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМѢРЕНІЕ.
Разсказъ.
править
I. править
На окраинѣ большого губернскаго города, въ переулкѣ, среди ветхихъ сѣренькихъ домиковъ, неказистыхъ и неопрятныхъ, выдѣлялся одинъ очень пригожій и миловидный. Весь домикъ казался новенькимъ съ иголочки, а онъ уже существовалъ лѣтъ тридцать. Внутри всѣ комнаты, пять-шесть, тоже отличались опрятностью. За домомъ былъ просторный, чистый дворъ и небольшой садикъ съ клумбами цвѣтовъ посередкѣ и съ зелеными скамеечками. Повсюду виденъ былъ хозяинъ, дѣятельная рука и заботливое око.
Владѣлица дома, Пелагея Степановна Базанова, вдова лѣтъ подъ пятьдесятъ, живя за послѣдніе годы одна съ двумя наемными людьми, съ утра до вечера была въ хлопотахъ — и результатъ этихъ хлопотъ былъ ясно виденъ кругомъ.
Почти пять лѣтъ, за исключеніемъ лѣтнихъ мѣсяцевъ, Пелагея Степановна прожила одна, а между тѣмъ у нея былъ уже взрослый сынъ. И только теперь предстояла новая жизнь. Единственное дѣтище, ея дорогой Костя, вернулся домой въ іюнѣ и теперь предполагалось, что онъ болѣе не покинетъ мать.
Константинъ Базановъ былъ въ университетѣ въ Харьковѣ, гдѣ прожилъ пять лѣтъ, навѣщая мать только лѣтомъ. Теперь онъ кончилъ курсъ, явился домой, и такъ какъ средствъ къ жизни было достаточно, то онъ и не собирался тотчасъ же начать какую бы то ни было дѣятельность. Онъ хотѣлъ обождать, оглядѣться, чтобъ опять не промахнуться такъ же, какъ было при поступленіи въ университетъ, гдѣ, вступивъ на юридическій факультетъ, онъ прозанимался годъ и увидѣлъ, что избралъ себѣ дорогу совершенно неподходящую. Ко всему, чѣмъ приходилось заниматься, онъ получилъ только отвращеніе. Вернувшись осенью въ университетъ, онъ снова поступилъ на первый курсъ словеснаго факультета, но исторія съ филологіей тоже не были ему совсѣмъ по душѣ. Его любимый предметъ почти не существовалъ въ программѣ занятій и пришлось работать самостоятельно. Это была философія.
Базановъ усердно посѣщалъ лекціи, хорошо сдавалъ экзамены по всѣмъ предметамъ, но почти ограничивался курсомъ профессоровъ. За то онъ перечиталъ все, что могъ, по-русски и по-нѣмецки, касающееся до его любимаго предмета.
Окончивъ курсъ въ университетѣ блестящимъ образомъ, молодой человѣкъ двадцати пяти лѣтъ вернулся теперь къ матери, чтобы зажить съ нею мирно въ губернскомъ городѣ. Вопросъ жизни, стоявшій на очереди, — было поступленіе на службу не столько выгодную, сколько щекочущую самолюбіе. Этого желала мать.
Пелагея Степановна, считая дни и часы, когда сынъ кончитъ ученье, настолько привыкла къ одной мысли, что трудно было бы теперь не исполнить ея завѣтныхъ мечтаній. Базанова спала и видѣла, чтобы Костя поступилъ въ канцелярію губернатора. Жалованье предполагалось самое маленькое, но развѣ дѣло въ этомъ? За то общественное положеніе, въ особенности въ ея кварталѣ и переулкѣ, должно было совершенно измѣниться. Коллежская регистраторша, владѣлица хорошенькаго домика, не Богъ вѣсть что! А мать губернаторскаго чиновника — это дѣло не шуточное.
Базановъ былъ еще на первомъ курсѣ, когда мать уже мечтала о томъ, что онъ когда-нибудь будетъ ходить въ должность въ губернаторскій дворецъ. Сынъ не противорѣчилъ, ни въ началѣ университетскихъ занятій, ни впослѣдствіи. Ему было безразлично.
Теперь, когда онъ вернулся, Пелагея Степановна пожелала, чтобъ онъ тотчасъ же поступилъ на службу, благодаря протекціи стариннаго пріятеля отца, служившаго въ губернскомъ правленіи; но молодой человѣкъ попросилъ дать сроку до осени. Пока онъ хотѣлъ оглядѣться, а отчасти отдохнуть отъ экзаменовъ.
За все лѣто жизнь въ домикѣ шла такъ же тихо, какъ если-бы Пелагея Степановна была по прежнему одна въ домѣ. Базановъ занималъ одну комнату, выходившую окнами во дворъ; но въ ней только ночевалъ. Весь день онъ проводилъ наверху, въ очень просторной горницѣ мезонина.
Однако съ минуты, что сынъ вернулся, — а съ тѣхъ поръ прошло уже мѣсяца два, — Пелагея Степановна была задумчива и какъ будто озабочена. Пріятельницы-сосѣдки хорошо замѣтили это и, конечно, приставали съ разспросами. Всѣ понимали, что заботу причиняетъ сынъ, но чѣмъ?.. Никто догадаться не могъ.
Такого другого молодого человѣка не найти днемъ съ фонаремъ. Другіе болтаются, кутятъ, а то и безобразничаютъ, а Константинъ Базановъ съ девяти часовъ утра на ногахъ и весь день у себя въ мезонинѣ, изрѣдка въ садикѣ. Раза два, три въ недѣлю отправляется онъ пѣшкомъ вонъ изъ города въ сосѣдній лѣсъ и всегда съ книжкой. Онъ не только не ходитъ на бульваръ, гдѣ музыка играетъ, не только не былъ ни разу ни въ одномъ увеселительномъ мѣстѣ, но даже, несмотря на просьбы матери, не знакомится ни съ кѣмъ въ городѣ и упорно отказывается это всякаго приглашенія на какую бы то ни было вечеринку. Теперь уже отъ него отказались всѣ, рукой махнули.
Но не тѣмъ была озабочена Пелагея Степановна, что Костя веселиться не любитъ и не хочетъ. Вдова была озабочена совершенно инымъ. Женщина не глупая, она понимала, что ея Константинъ не похожъ на всѣхъ остальныхъ молодыхъ людей. А понять, что онъ былъ за человѣкъ, она не могла. Это именно ее и тревожило. Посовѣтываться было не съ кѣмъ. Пелагея Степановна чувствовала, что тѣ люди, съ которыми она можетъ посовѣтоваться, поймутъ ея Костю или сообразятъ ея вопросы на свой ладъ — совсѣмъ глупо.
Константинъ былъ вѣчно ровенъ, тихъ, спокоенъ. Онъ все дѣлалъ порядливо, не спѣша. Со всѣми обращался ласково, особенно съ матерью.
Но онъ былъ вѣчно задумчивъ.
Тысячу разъ уже успѣла мать спросить у сына, о чемъ онъ думаетъ, будто горюетъ; но Константинъ усмѣхался всегда и отвѣчалъ, что онъ ни о чемъ не думаетъ. А было, конечно, ясно видно и замѣтно для постороннихъ лицъ, что Базановъ постоянно занятъ чѣмъ-то, что не имѣетъ ничего общаго съ окружающимъ.
Болѣе всего смущало Пелагею Степановну, что сынъ относился совершенно безучастно ко всему въ жизни. Ему было все равно, какая у него комната, какъ обставлена, убрана ли, нѣтъ ли; что на немъ надѣто; въ особенности было все равно, что приготовятъ къ обѣду или къ ужину. Еще болѣе безразлично было для него все то, что происходило въ городѣ. Скажутъ ему, что пожаръ случился, цѣлый большой домъ сгорѣлъ, всѣ побѣгутъ на пожаръ, а Константинъ глазомъ не моргнетъ. Скажутъ ему даже, что убили человѣка — и то ему все равно. Весь городъ толкуетъ о чемъ-нибудь цѣлый мѣсяцъ, охаетъ и ахаетъ, а Базановъ даже не спроситъ, о чемъ толкуютъ. Скажутъ ему — онъ черезъ минуту и забылъ.
II. править
Среди лѣта случилось Пелагеѣ Степановнѣ встрѣтиться въ одномъ домѣ съ мѣстнымъ помѣщикомъ, отставнымъ военнымъ, который былъ очень извѣстенъ въ городѣ, какъ богачъ и какъ ученый человѣкъ. Въ разговорѣ съ Базановой онъ успокоилъ ее на счетъ ея сына сразу.
— Чѣмъ онъ занимается? спросилъ помѣщикъ.
— Больше всего философіею, отвѣчала Базанова, давно выучившая то слово, которое имѣло такое огромное значеніе для ея сына.
— Такъ вы успокойтесь, Пелагея Степановна, — философы всѣ таковы, какъ вашъ сынъ. Такъ и быть слѣдуетъ. И ничего худого тутъ нѣтъ.
Вмѣстѣ съ этимъ помѣщикъ Данило Ивановичъ Стуринъ пожелалъ познакомиться съ молодымъ человѣкомъ. И вскорѣ пожилой Стуринъ и молодой Базановъ быстро сошлись и подружились, несмотря на огромную разницу лѣтъ.
Быть-можетъ во всемъ губернскомъ городѣ Стуринъ былъ единственнымъ человѣковъ, съ которымъ Базановъ могъ сойтись. Бывшій гвардейскій офицеръ, человѣкъ съ большими средствами, Стуринъ скучалъ вездѣ и всюду. Пріѣзжалъ онъ въ губернскій городъ только по дѣламъ, останавливался только по нѣскольку дней и возвращался къ себѣ въ имѣніе — самое крупное въ губерніи, или же надолго уѣзжалъ за границу.
Въ городѣ у него было много близкихъ знакомыхъ, но пріятелей не было, а съ Базановымъ онъ быстро и охотно сдружился. Молодой человѣкъ сразу полюбился ему. Главное, однако, что влекло пятидесятилѣтняго Стурина къ юному кандидату — была надежда сдѣлать изъ него прозелита. Стуринъ былъ отчаянный спиритъ и только и бредилъ, что отечественными и заморскими медіумами.
Въ губерніи про него сложились три мнѣнія. Одни говорили, что отъ праздности шутовствуетъ, что онъ самъ не вѣритъ въ то, что разсказываетъ, а просто балуется и морочитъ людей. Люди, судившіе глубже, сознавались, что Стуринъ — человѣкъ умный и искренній, но съ трещинкой въ головѣ. Вѣдь бываютъ всякіе чудаки!.. По ихъ мнѣнію, Стуринъ судилъ здраво о всемъ въ мірѣ; но когда вопросъ касался до спиритизма, то этотъ человѣкъ начиналъ говорить нѣчто дикое для всѣхъ слушателей. Третье мнѣніе, самое простое, какъ въ городѣ, какъ и въ имѣніи Стурина, — сводилось къ тому, что богатый человѣкъ съ чертями знается; по тому, что онъ разсказываетъ, и по тому, что иногда дѣлаетъ — положительно онъ чернокнижникъ. Когда богатаго помѣщика посѣщали гости-иностранцы, пріѣзжіе изъ Парижа и изъ Лондона, то въ усадьбѣ его творилось что-то сомнительное.
Мѣстный священникъ, человѣкъ не глупый и благочестивый, приходилъ въ неподдѣльный ужасъ. Ему было извѣстно, что Данило Иванычъ съ какими-то Нѣмцами, а то Англичанами вызываетъ мертвыхъ съ того свѣта, съ ними переписывается, разговариваетъ. Батюшка удивлялся только, какъ правительство это допускаетъ.
Однажды Данило Иванычъ почти серьезно объяснилъ сельскому пастырю, что если захочетъ, то всѣхъ, сколько ни есть на деревенскомъ кладбищѣ мертвецовъ, вызоветъ къ себѣ ночью въ гости. На этотъ разъ на деревнѣ даже страхъ всѣхъ обуялъ… Мужики и бабы такъ и ожидали, что ночью поднимется все кладбище сразу, да и пойдетъ путешествовать по усадьбѣ.
Базановъ, познакомившись со Стуринымъ, нашелъ въ немъ интереснаго собесѣдника, человѣка много читавшаго и образованнаго. Стуринъ, стараясь обратить Базанова «въ свою вѣру», какъ онъ выражался, дѣйствительно успѣлъ немножко повліять на него.
Философъ отъ природы, человѣкъ не отъ міра сего, «порченый», по мнѣнію сосѣднихъ мѣщанъ, былъ склоненъ принять эту вѣру Стурина, но, однако, до извѣстной степени.
Во всякомъ случаѣ Стуринъ, какъ человѣкъ образованный и умный, былъ личностью интересною для Базанова. Вскорѣ онъ сталъ даже любить добродушнаго и скучающаго богача-холостяка, который отъ тоски и праздности пристрастился къ спиритизму и ко всякому «чертизму», какъ шутилъ Базановъ.
Новые друзья стали видаться часто. Стуринъ пріѣзжалъ въ городъ нарочно, чтобы повидаться съ молодымъ философомъ. Базановъ два раза съѣздилъ въ имѣніе Стурина и съ удовольствіемъ погостилъ у него, найдя вдобавокъ великолѣпную библіотеку.
Помимо Стурина, у молодого человѣка завелись еще три знакомства… Но всѣ три — были женщины.
По желанію матери, Базановъ познакомился съ молодою дѣвушкой, красавицей, за которою предполагалось большое приданое. Дѣвушка, по имени Леночка, сразу отнеслась къ молодому человѣку неравнодушно, хотя и слыла разборчивою невѣстой. Они быстро сблизились… Базановъ любилъ видать Леночку и любоваться ея красотой, но такъ, какъ любуются картинкой…
Къ большой обидѣ Пелагеи Степановны, ничего серьезнаго ожидать было нельзя.
Другая личность, почти насильно заставившая Базанова познакомиться съ ней, была бойкая, смазливая горничная сосѣдей, Стеша.
Молодой человѣкъ, очень часто встрѣчая дѣвушку нѣсколько легкаго и вольнаго обращенія, но очень красивую, разговаривалъ съ ней однако настолько сдержанно, что Стеша скоро начала охладѣвать къ «барину», видя, что отъ него никакого толку не добьешься.
Наконецъ третья хорошая знакомая Базанова была давнишнею полупріятельницей его матери. Вдова, лѣтъ уже тридцати, семи, по имени Лукерья Ивановна Рюмина, была женщина, очень не далекая, отчасти лукавая и крайне некрасивая собой.
Пелагея Степановна дорожила знакомствомъ съ Рюминой, такъ какъ вдова знала весь городъ и была повсюду принята, а одно время была даже пріятельницей съ одной изъ бывшихъ губернаторшъ.
Она ненавидѣла свое имя, подписывалась и звала себя: Гликеріей.
Послѣ Стурина молодой человѣкъ любилъ болѣе всего бесѣдовать съ Рюминой, тѣмъ паче, что та благоговѣйно относилась къ его любимымъ занятіямъ. Ее тоже съ ранняго дѣтства, по ея словамъ, влекло къ философіи.
Пріѣхавъ однажды на три дня къ Стурину, молодой человѣкъ встрѣтилъ тамъ и Рюмину, давно знакомую съ помѣщикомъ спиритомъ. И эти три дня всѣ трое провели очень пріятно. Стуринъ одновременно обоихъ гостей обращалъ въ свою вѣру. Разумѣется прозелитизмъ Базанова болѣе занималъ его, нежели побѣда надъ «глупою и дурнорожею бабой», какъ звалъ онъ Рюмину. Изо всѣхъ проповѣдей Стурина только одна заинтересовала Базанова серьезно — ученіе о четвертомъ измѣреніи.
— Ваша переписка или ваши личныя бесѣды съ умершими меня, признаюсь, мало трогаютъ, сказалъ Базановъ. — Блаженны вѣрующіе во что бы то ни было… безвредное имъ самимъ и ихъ ближнимъ. А вотъ это измѣреніе ваше, несогласное съ геометрическими аксіомами — мнѣ по душѣ…
Такъ какъ Рюмина не могла быстро усвоить себѣ, что за четвертое такое измѣреніе, то Стуринъ принялся ей «вколачивать въ голову» это удобопонимаемое, но не понятное вѣрованіе спиритовъ.
— На свѣтѣ, Гликерія Ивановна, три измѣренія, три способа мѣрить пространство… Длина, ширина и вышина… Небось дрова покупали? Ну, вотъ… Мы говоримъ, что существуетъ еще измѣреніе четвертое, которое понять разуму человѣческому по сіе время не дано, но дастся. Вашими тремя измѣреніями нельзя даже объяснить простой симметріи. Ваши двѣ руки одинаковы, равны… Математически равны! Такъ?! А надѣньте правую перчатку на лѣвую руку? — Нельзя. Поняли.
— Нѣтъ, не поняла, созналась Рюмина.
— Слушайте далѣе… Два равные треугольника, обращенные равными углами въ разныя стороны, никогда не совпадутъ, если мы будемъ передвигать ихъ на плоскости. А возьмитесь за третье измѣреніе, подымемъ одинъ, повернемъ да положимъ на другой — они войдутъ одинъ въ одинъ, какъ точка въ точку. Это не диво для насъ, а было бы дивомъ для всякаго существа, понимающаго только два измѣренія. А мы за то, трехмѣрныя существа, не можемъ понять, какъ на безконечной ниткѣ, то-есть такой, концы которой сшиты или скрѣплены, можно завязывать узлы. А духи, какъ существа четырехмѣрныя, могутъ это дѣлать такъ же, какъ могутъ поднять столъ на воздухъ. Вотъ это четвертое измѣреніе совершенно непонятно. А между тѣмъ въ сеансахъ извѣстныхъ медіумовъ Европы завязываются узлы на безконечной ниткѣ. Это фактъ доказанный.
Разумѣется изо всей лекціи Стурина вдова только поняла, что медіумы очень искусные фокусники, но Базановъ къ удовольствію спирита отнесся къ вопросу серьезно.
— Я готовъ допустить это… сказалъ онъ. — «Много есть въ природѣ, другъ Гораціо, чего не снилось вашимъ мудрецамъ».
III. править
Константинъ Базановъ, пріѣхавъ на окончательное житье къ матери, не загадывалъ теперь далеко, а мечталъ исключительно о томъ, что было за послѣднее время его завѣтнымъ желаніемъ. Будучи еще въ университетѣ, онъ сталъ горячимъ поклонникомъ Шопенгауэра. Въ свободное время онъ самъ исписывалъ цѣлыя страницы и надѣялся, что когда-нибудь онѣ войдутъ въ его философское сочиненіе.
Въ томъ, что думалъ и писалъ студентъ было много дарованія, было много своего, но будучи отъ природы не самонадѣянъ, Базановъ относился къ себѣ крайне строго. Когда онъ былъ уже на четвертомъ курсѣ, кто-то изъ товарищей передалъ ему вновь вышедшую книгу извѣстнаго русскаго философа.
Этотъ ученый, имя котораго было не только извѣстно въ Россіи, но котораго переводили на иностранные языки уже давно писалъ въ журналахъ. Его статьи попадались Базанову и были ему симпатичны.
Теперь ученый, по фамиліи Заквашинъ, издалъ свой большой долголѣтній трудъ. Книга произвела большое впечатлѣніе. Это былъ крупный вкладъ въ науку, который могъ сдѣлать честь любой націи.
Базановъ не прочелъ, а проглотилъ сочиненіе, затѣмъ, перечиталъ его нѣсколько разъ, и впечатлѣніе было настолько сильно, что онъ въ продолженіе мѣсяца не могъ ничѣмъ заниматься. Болѣе всего поразило молодого человѣка то, что въ этомъ сочиненіи онъ нашелъ нѣсколько своихъ мыслей.
Это было и лестно, и страшно, какъ бываетъ оно страшно для всякой несамонадѣянной натуры.
«Неужели я умнѣе, нежели думаю о себѣ? повторялъ Базановъ. — Неужели изъ меня что-нибудь современемъ выйдетъ?»
Во всякомъ случаѣ сочиненіе Заквашина сдѣлалось настольною книгой молодого человѣка. Даже Шопенгауэръ удалился на второй планъ. На первомъ планѣ былъ русскій философъ — Заквашинъ. Все, что читалъ Базановъ въ журналахъ и газетахъ о книгѣ своего любимаго автора, увеличивало его обожаніе къ нему, доходившее до боготворенія, такъ какъ отечественная критика, всегда строгая, всегда скупая на похвалы, ставила трудъ Заквашина чрезвычайно высоко.
Не прошло трехъ мѣсяцевъ послѣ появленія книги, какъ Заквашинъ, уже давно извѣстный читателямъ спеціалистамъ по предмету, сталъ извѣстенъ массѣ читающей публики.
Книгу находили настолько популярною, языкъ настолько простымъ и удобопонятнымъ, что совѣтовали читать всѣмъ. Въ книгѣ было даже много поэзіи. Нравственный обликъ автора сквозилъ повсюду и былъ симпатиченъ до нельзя. Идеалистъ-авторъ чувствовался ясно и ярко.
За все время своего пребыванія на четвертомъ курсѣ и по пріѣздѣ къ матери Базановъ только и бредилъ: итти по стопамъ автора любимой книги. По его мнѣнію, Заквашинъ сказалъ новое могучее слово и пошелъ далѣе Шопенгауэра. Базановъ только и мечталъ теперь объ одномъ: — съѣздить въ Москву, гдѣ жилъ знаменитый философъ, и удостоиться увидѣть и услышать его.
По пріѣздѣ онъ тотчасъ же объявилъ это матери.
— Зачѣмъ собственно? спрашивала Пелагея Степановна.
— Мнѣ хочется видѣть, маменька, такого человѣка, какихъ мало на свѣтѣ. Можетъ быть, даже нѣтъ ни одного подобнаго. Знакомство съ нимъ можетъ повліять на всю мою жизнь. Мнѣ кажется, что онъ ни скажи — будетъ для меня закономъ. Прикажи онъ мнѣ въ монахи итти — пойду! Прикажи въ матросы, что ли, итти — тоже пойду! Такова у меня вѣра въ него..
— Вотъ этого-то я и опасаюсь, Костя!.. вздыхала мать. — Это въ тебѣ въ одномъ, этакое… чудное. Написалъ человѣкъ книжку, ты прочелъ и готовъ ему больше повѣрить, чѣмъ родной матери.
Однако Пелагея Степановна, разумѣется, не стала противиться затѣѣ сына. Она была даже рада, что домосѣдъ сынъ прокатится до Москвы, прогуляется. Такъ какъ онъ часто говорилъ о поѣздкѣ въ Москву, а самъ не собирался, то Пелагея Степановна начала уже сама напоминать ему. Молодой человѣкъ отвѣчалъ, что еще успѣетъ и отлагалъ отъѣздъ.
А причина была простая.
Базановъ не хотѣлъ брать денегъ у матери и тратить ихъ на путешествіе. Онъ давно рѣшилъ, что по выходѣ изъ университета будетъ жить въ домѣ матери и пользоваться сообща небольшими средствами, но все, что явится исключительною тратой въ его жизни, онъ долженъ заработать и оплатить самъ. Онъ не могъ даже представить себѣ, что возьметъ у матери на поѣздку въ Москву сто рублей, которые она можетъ истратить по дому, или на себя.
Такъ какъ никакихъ личныхъ средствъ у него не было, то онъ прежде поступленія на службу рѣшилъ добывать ихъ инымъ путемъ — журнальною работой. Онъ рѣшилъ написать небольшую статью, отправить ее въ одинъ изъ столичныхъ журналовъ и, получивъ гонораръ, ѣхать въ Москву.
Какъ желалось Базанову, такъ и вышло. Статья была принята въ редакціи журнала, а затѣмъ онъ получилъ гонораръ и очень любезное приглашеніе — продолжать сотрудничать. День полученія денежнаго пакета съ почты сталъ памятнымъ днемъ въ его жизни.
«Почемъ знать, думалось ему, можетъ-быть, это — первый шагъ на поприщѣ, которое, конечно, не имѣетъ ничего общаго съ губернаторскою канцеляріей, опечалитъ сначала мать, но затѣмъ, быть-можетъ, сдѣлаетъ ее счастливою.»
Новый пріятель молодого человѣка, Стуринъ, тоже узналъ о намѣреніи Базанова — съѣздить въ Москву, находилъ это совершенно естественнымъ, но однако относился скептически къ результатамъ поѣздки.
— Книгу я читалъ, говорилъ онъ Базанову. — Умно написана! Я не философъ, я профанъ, наукой философію не считаю… По моему, это — толченіе воды, съ тою разницей, что какой-нибудь вашъ Гегель толчетъ воду лѣвою рукой, а Шопенгауэръ — правою, а третій какой-нибудь тамъ… Кантъ, что ли, держалъ пестъ зубами, что ли. Но толченіе годы все одно и то же.
На подобныя рѣчи Базановъ только усмѣхался и отвѣчалъ иногда шутками.
— Во всякомъ случаѣ, говорилъ онъ, — философія — старшая сестра всѣхъ наукъ.
— По своему значенію или по рожденію на свѣтъ?
— Платонъ и Аристотель существовали, когда почти не было юриспруденціи, географіи, математики…
— Стойте, не клевещите, восклицалъ Стуринъ, — за 400 лѣтъ до Платона существовалъ уже Ликургъ, а главное — былъ уже Пиѳагоръ.
— Ликургъ, тоже что и Гомеръ — не индивидуумъ! А Пиѳагоръ болѣе философъ, чѣмъ математикъ, спорилъ Базановъ.
Когда молодой человѣкъ собрался ѣхать въ Москву, онъ нѣсколько измѣнился: сталъ веселѣе и казался совершенно счастливымъ. Со стороны можно было подумать совершенно иное, и Стуринъ пошутилъ очень вѣрно.
— Знаете ли что, милый мой Константинъ Алексѣевичъ, поглядѣть на васъ, точно будто вы ѣдете къ возлюбленной. Сдѣлали вы предложеніе тому назадъ нѣсколько мѣсяцевъ, ожидали разныхъ обстоятельствъ, а теперь ѣдете вѣнчаться.
Дѣйствительно, Базановъ былъ похожъ на жениха, ожидающаго своей свадьбы.
— Для меня Заквашинъ интереснѣе всякой красавицы, отвѣчалъ онъ.
Чѣмъ ближе приближался назначенный день отъѣзда, тѣмъ болѣе Базановъ былъ въ нервно веселомъ настроеніи духа. Его обыкновенное спокойствіе и ровность исчезли. Первый разъ въ жизни онъ двигался и говорилъ быстрѣе и наконецъ удивилъ мать полнымъ согласіемъ взять кое-что съѣстное на дорогу.
Пелагея Степановна, явившись предложить взять съ собой жаренаго цыпленка и пирогъ съ капустой, была убѣждена, что сынъ отнесется къ этому безучастно. Къ ея удивленію Константинъ весело поблагодарилъ ее и прибавилъ:
— Пожалуйста… Это отлично! И экономнѣе, и вкуснѣе. А въ пирогъ прибавьте тоже и яицъ, какъ вы всегда это дѣлаете, оно очень вкусно.
Въ Базановѣ подобнаго рода рѣчи имѣли огромное значеніе. Съ тѣхъ поръ, что онъ былъ на свѣтѣ, Пелагея Степановна ничего подобнаго отъ него не слыхала. Еще юношей относился онъ совершенно равнодушно ко всему, что дадутъ ему поѣсть. А тутъ вдругъ онъ поблагодарилъ, да еще попросилъ прибавить въ капусту яицъ.
«Удивительно! думала Пелагея Степановна. — Стало-быть сыночекъ находится въ особомъ душевномъ состояніи. Хорошо кабы онъ вернулся отъ этого сочинителя совершенно измѣнившись. Почему знать, можетъ-быть, этотъ философъ его — человѣкъ разсудительный».
Наконецъ, наступилъ день отъѣзда. Константинъ весело простился съ матерью, снова обѣщалъ не задержаться въ Москвѣ и быть домой не позже, какъ черезъ двѣ недѣли.
IV. править
Въ ясный августовскій день Базановъ очутился среди Москвы. Найти по адресу Заквашина было немудрено. Молодой человѣкъ зашелъ въ одинъ изъ главныхъ книжныхъ магазиновъ и тотчасъ же зналъ, куда отправляться. Онъ почему-то ожидалъ, что ему назовутъ одну изъ большихъ, московскихъ улицъ, а ему дали оригинальный адресъ. На первый разъ для непривычнаго уха страннымъ показались, названіе: Сивцевъ Вражекъ и Криво-Никольскій переулокъ.
Около полудня Базановъ среди небольшихъ деревянныхъ домовъ нашелъ домикъ, нѣсколько похожій на его собственный. Только садика не было при немъ и дворъ былъ гораздо грязнѣе. Толстый дворникъ, сонный, или полупьяный, указалъ ему третій подъѣздъ во дворѣ.
— Вонъ тамъ, гдѣ собачища-то сидитъ! прибавилъ онъ..
— Да она не укуситъ? спросилъ Базановъ.
— Зачѣмъ ей кусаться! За это штрафъ полагается.
— А ей это извѣстно? пошутилъ Базановъ.
Дворникъ дико поглядѣлъ на него и отвернулся, почуявъ въ словахъ господина что-то какъ будто обидное.
Базановъ прошелъ на покосившееся крылечко. Дверь была заперта, а сбоку висѣлъ желѣзный прутъ безъ рукоятки, которая, очевидно, давно отвалилась и затерялась. На его звонокъ, повторенный три раза съ большими интервалами ради вѣжливости, маслянистая и лохматая фигура бабы высунулась въ окно и крикнула:
— Вамъ чего?
— Здѣсь ли живетъ Иванъ Кондратьичъ Заквашинъ?
— Здѣся. Вамъ что?
— Видѣть г. Заквашина.
Баба ничего не отвѣтила. И снова въ домикѣ наступила тишина. Наконецъ, за дверью раздались медленные шаги. Дверь отворилась.
— Вамъ кого? спросила другая женщина съ засученнымъ подоломъ за поясъ, съ голыми ногами почти по колѣна и съ мокрыми руками. Она, очевидно, оторвалась отъ дѣла.
— Ивана Кондратьича Заквашина, повторилъ Базановъ.
— Здѣся. Вамъ стало-быть — ихъ?
— Ихъ.
— Ладно!
Женщина поднялась по лѣстницѣ. Базановъ послѣдовалъ за ней и очутился въ маленькой темной передней. Въ отворенныя настежь двери была видна небольшая комната въ родѣ столовой. Почти въ самыхъ дверяхъ стояло ведро съ грязною водой, лежала на полу черно-сизая тряпка, а весь полъ столовой лоснился свѣже-вымытый.
Женщина ототкнула подолъ, вытерла объ него руки и, бережно, на ципочкахъ пошла по мокрому полу. Базановъ, стоя въ передней, глядѣлъ на ведро съ мыльно-грязною водой и думалъ:
"Какъ это странно?.. Съ какого чорта я вообразилъ, что онъ живетъ въ великолѣпномъ домѣ, чуть не съ ливрейными лакеями. Нѣтъ, не пришло еще то время, когда авторы подобныхъ книгъ будутъ жить въ роскоши. Кто-то такой изъ геніальныхъ музыкантовъ умеръ съ голоду?.. Забылъ имя… Впрочемъ настоящее имя нетрудно запомнить… Имя таковымъ: «легіонъ».
Между тѣмъ прошло около пята минутъ, которыя въ подобныхъ случаяхъ кажутся, по крайней мѣрѣ, получасомъ. Женщина вернулась уже съ нѣсколько оробѣлымъ видомъ и подозрительнымъ взглядомъ смѣрила Базанова съ головы до пятъ.
— Баринъ спрашиваетъ, выговорила она, — вы кто такіе будете и что вамъ надо?
— Доложите Ивану Кондратьичу: кандидатъ Харьковскаго университета Базановъ.
Баба скосила на сторону голову, точь-въ-точь, какъ иногда лягавая собака присматривается къ ползущей на полу мухѣ. Очевидно, она соображала и не понимала.
— Ну, скажите просто: кандидатъ Базановъ.
Женщина двинулась, но молодой человѣкъ просто почувствовалъ, что она словъ не поняла и не запомнитъ. Даже въ движеніи ея босыхъ ногъ видно было, что ни «кандидатъ» ни «Базановъ» не остались въ ея головѣ.
— Послушайте, скажите. Студентовъ вы видали? Знаете? Ну, такъ скажите: бывшій студентъ, а фамилія Базановъ.
— Вотъ это точно… Сейчасъ! отозвалась женщина и снова исчезла.
На этотъ разъ тотчасъ же раздались шаги, но уже не косыхъ ногъ, а звукъ шарканья по полу, и предъ Базановымъ очутился пожилой человѣкъ маленькаго роста, худощавый, но державшійся особенно прямо. Онъ былъ слегка лысъ, тщательно выбритъ, а на большомъ носу торчали золотые очки, скрывавшіе маленькіе сѣрые глаза. Остановившись около ведра и тряпки, появившійся отрывисто и сухо произнесъ:
— Что вамъ угодно?
— Я — кандидатъ Харьковскаго университета Базановъ, нѣсколько конфузливо выговорилъ молодой человѣкъ. — Я читалъ ваше сочиненіе, и съ тѣхъ поръ мнѣ желалось… мнѣ мечталось… Я очень желалъ имѣть честь васъ видѣть… Имя Заквашина для меня стало теперь…
Базановъ запнулся и не зналъ что сказать, настолько угрюмо глядѣлъ на него авторъ боготворимой имъ книги.
— Изволите видѣть, теперь мнѣ, собственно, не время. Да вотъ и сами видите, тутъ вонъ…
Онъ показалъ рукой на мокрый подъ.
— Прямо со двора! Слѣдъ лягетъ! произнесъ вдругъ голосъ за спиной Базанова.
— Молчи, дура! не громко, но рѣзко выговорилъ Заквашинъ. — Я очень радъ, прибавилъ онъ молодому человѣку, хотя интонація голоса ясно говорила: «провались ты въ преисподнюю!» — Еслибы вы въ иное время… Не знаю когда… Я очень занятъ. Да вы извините. — Что, собственно, вамъ угодно?
Базановъ почему-то совершенно смутился. И вдругъ ему показалось, что онъ ошибся, что произошло какое-то недоразумѣніе. Онъ готовъ былъ спросить у стоящаго предъ нимъ, онъ ли Иванъ Кондратьичъ Заквашинъ, и не ошибся ли онъ, Базановъ, улицей или домомъ.
Но вмѣстѣ съ тѣмъ внутреннее чувство, или воображеніе говорило ему, что онъ не адресомъ ошибся. Онъ ошибся: не только улицей, а можетъ-быть даже и городомъ, а можетъ-быть даже ошибся и страной. Авторъ книги живетъ въ какомъ-то огромномъ красивомъ городѣ, на великолѣпной улицѣ, въ раззолоченномъ дворцѣ. Да и самъ онъ высокій, красивый, статный, съ какимъ-то сіяніемъ вокругъ головы… Вотъ точь-въ-точь какъ пишутъ лики святыхъ. А вотъ тутъ стоитъ, среди мокраго пола, около грязнаго ведра съ помоями, какой-то заморышъ, который гнуситъ… И этотъ человѣкъ лицомъ своимъ, голосомъ, глазами, мигающими изъ-за очковъ, будто говоритъ ему, Базанову:
«Чортъ тебя подери, нахала! Лѣзетъ, самъ не знаетъ зачѣмъ!»
Мысли эти, конечно, молніей промелькнули въ головѣ Базанова, но тѣмъ не менѣе Заквашинъ успѣлъ повторитъ свой вопросъ:
— Что, собственно, желали бы вы, молодой человѣкъ?
— Я желалъ бы имѣть счастіе побесѣдовать съ вами… Я былъ на словесномъ факультетѣ Харьковскаго университета, но моимъ любимымъ занятіемъ была всегда философія, моимъ любимымъ учителемъ — Шопенгауэръ. Базановъ опустилъ глаза на ведро съ помоями и прибавилъ конфузясь отъ взгляда хозяина: — Поэтому… я право… Съ такимъ наслажденіемъ я прочелъ вашъ безсмертный трудъ, что страстно пожелалъ видѣть васъ. Простите, если обезпокоилъ…
Заквашинъ ничего не отвѣтилъ, просопѣлъ, потомъ выговорилъ мягче:
— Ну, что же? Заходите послѣ завтра что ли. Часовъ въ девять, что ли…
— Вечера? произнесъ Базановъ съ внутреннею радостью.
— Нѣтъ… Что вы! Какъ вечера! Вечеромъ у меня гости. Поутру въ девять. Только пожалуйста не позже. Въ десять часовъ у меня дѣло…
— Слушаюсь! выговорилъ Базановъ.
И въ этомъ одномъ словѣ сказалась какая-то горечь, подступившая къ горлу. Такъ какъ Заквашинъ стоялъ молча, то оставалось только поклониться.
Молодой человѣкъ низко поклонился. Заквашинъ не прояннулъ руки, а кивнулъ головой. Когда Базановъ затворялъ за собой дверь передней на лѣстницу, то услыхалъ слова:
— Ты! Чумазая! Слѣды-то протри!
V. править
Базановъ вернулся въ нумеръ гостиницы, гдѣ онъ остановился, въ самомъ странномъ состояніи духа. Онъ не могъ самъ себѣ объяснить, что съ нимъ творилось, и только понемногу выяснилъ себѣ то, что слѣдовало.
"Я дѣйствую и мыслю точно мальчишка, рѣшилъ онъ. — Почему я ожидалъ нѣчто совершенно иное — совершенно непонятно… Какъ будто въ самомъ дѣлѣ талантливые люди и даже геніальные должны быть какими-то херувимами и жить въ волшебныхъ чертогахъ. Понятное дѣло, что онъ отнесся ко мнѣ сдержанно… Нельзя же кидаться въ объятія всякому первому встрѣчному!.. Быть можетъ къ нему каждый день ходятъ разные люди знакомиться да глядѣть на него… Всякому надоѣстъ… Не любимъ же мы, когда толпа лѣзетъ къ намъ на свадьбу или на похороны — дураками обзываешь… Пріятно ли было мнѣ, когда, по пріѣздѣ къ матери, я не могъ къ окошку подойти… Всѣ сосѣдки по переулку останавливались и глазѣли на меня, разиня ротъ: «Пелагеи Степановны сыночекъ пріѣхалъ!» говорила мнѣ всякая рожа.
Цѣлый день однако провелъ Базановъ въ досадномъ настроеніи духа. Несмотря на всѣ его объясненія самому себѣ, все-таки въ душѣ чувствовался какой-то разладъ. Ему казалось, что если онъ когда-нибудь въ годы Заквашина, т. е. лѣтъ подъ шестьдесятъ, напишетъ такую же книгу и къ нему явятся молодые люди, чтобъ имѣть наслажденіе познакомиться съ нимъ, то онъ приметъ ихъ иначе.
— Но дѣло не въ томъ какъ онъ принялъ меня или приметъ, думалось Базанову. — А самъ-то онъ… Не похожъ этотъ Заквашинъ на моего автора… моего Заквашина.
На другой день, въ назначенный часъ, Базановъ снова былъ въ квартирѣ на Сивцевомъ Вражкѣ. Женщина, отворившая дверь, сняла съ него пальто и прибавила:
— Пройдите. Баринъ велѣлъ васъ впустить.
И она указала ему дверь въ столовой.
Молодой человѣкъ нашелъ хозяина въ рабочей комнатѣ, у окна, съ газетой въ рукахъ, а на его колѣняхъ сидѣла маленькая собаченка. Въ небольшой горницѣ былъ письменный столъ, заваленный книгами и рукописями. По стѣнамъ стояло нѣсколько простыхъ шкафовъ съ книгами. Помимо этого было только три кресла. Въ углу стоялъ большой сундукъ, красный, расписной, съ оловянными украшеніями, въ какихъ въ прежнія времена возилось приданое купеческихъ невѣстъ. Что было въ такомъ сундукѣ — догадаться было бы трудно.
Заквашинъ медленно всталъ, захватилъ собаченку подъ мышку, протянулъ гостю руку, ни слова не говоря, перешелъ на свое мѣсто за письменный столъ и указалъ кресло противъ себя. Все было сдѣлано такъ, что Базановъ поневолѣ вымолвилъ:
— Извините, что я безпокою васъ… Вамъ можетъ показаться мое посѣщеніе назойливымъ, но, право, у меня нѣтъ никакой другой цѣли, какъ познакомиться съ авторомъ сочиненія, которое…
— Нѣтъ, я въ эту пору ничего не дѣлаю, отозвался Заквашинъ, гладя собаченку, которую снова усадилъ съ собой. — До десяти вотъ этой сплетницей занимаюсь, показалъ онъ на брошенную газету. — Въ народѣ разныя кумушки, кухарки и дворничихи утромъ, предъ базаромъ, сходятся вмѣстѣ поврать да позлословить, а то поругаться. А образованное общество по утрамъ газеты читаетъ. Онѣ тоже своего рода кумушки. Каждое утро просмотришь двѣ, три газеты и знаешь, кто зарѣзался, кто проворовался… или отборную ругню прочтешь. Или узнаешь подробно, что князь Бисмаркъ на дняхъ… не сказалъ. Не угодно ли чаю? прибавилъ онъ.
И прежде тѣмъ Базановъ успѣлъ отвѣчать, Заквашинъ произнесъ громко:
— Аграфена Петровна, чаю!
— Сейчасъ! торопливо отозвался женскій голосъ изъ сосѣдней комнаты, куда были настежъ раскрыты двери.
Заквашинъ сталъ разспрашивать молодого человѣка: когда онъ поступилъ въ университетъ, какіе профессора и кто какъ читалъ лекціи. Про одного изъ самыхъ пожилыхъ и наиболѣе уважаемыхъ профессоровъ, къ которому Базановъ вмѣстѣ съ другими студентами привыкъ относиться съ особымъ уваженіемъ, Заквашинъ выразился:
— Да, мерзавецъ первосортный! Такихъ людей бы вѣшать слѣдовало.
Базановъ изумленно поглядѣлъ на хозяина.
— Удивились? вымолвилъ онъ. Я вамъ не про лекціи его говорю… Онъ все-таки человѣкъ, сравнительно съ прочими, знающій. Остальные вѣдь вовсе безграмотные… А съ этимъ у меня было въ Москвѣ дѣло. Мы были оба кандидатами на профессорскую каѳедру. За меня было мое имя, мои работы, а за него — его тетушки, да мамушки. Онъ слеталъ въ Петербургъ, вылизалъ языкомъ нѣсколько переднихъ, ну и преуспѣлъ… А я какъ былъ на Сивцевомъ Вражкѣ, такъ вотъ и остался.
И Заквашинъ вскрикнулъ громче:
— Аграфена Петровна, чаю!
— Сейчасъ! виновато раздался тотъ же голосъ.
Базановъ, чтобы навести собесѣдника на болѣе пріятный разговоръ, началъ говорить объ его замѣчательномъ трудѣ. Заквашинъ слушалъ совершенно равнодушно, какъ еслибъ ему повторяли все то, что онъ давно знаетъ и что ему совершенно не любопытно.
Самыя горячія похвалы, даже восторженная лесть, съ которой относился Базановъ совершенно искренно, очевидно, нисколько не дѣйствовали на него.
Въ ту минуту, когда Базановъ восторженно объяснилъ что Заквашинъ сильнѣе и яснѣе выразилъ основное положеніе Шопенгауэровской философіи, Заквашинъ вдругъ вытянулъ шею, глянулъ на Базанова гнѣвно и выкрикнулъ, какъ бы ему въ лицо:
— Аграфена Петровна! Чаю!
Въ сосѣдней комнатѣ громко звякнула объ стаканъ упавшая ложка. И Базанову показалось, что эта невидимая Аграфена Петровна отъ окрика Заквашина съ испуга выронила ее.
Базановъ вдругъ почувствовалъ, какъ еслибъ его облили холодною водой. Онъ увлекся своими рѣчами и въ это мгновеніе былъ далекъ отъ Сивцева Вражка и Аграфены Петровны съ чаемъ. Онъ виталъ въ такихъ предѣлахъ, откуда былъ свергнутъ однимъ окрикомъ и, будто стремглавъ полетѣвъ на землю, упалъ и расшибся. Придя въ себя, онъ взглянулъ на Заквашина почти грустно. Тотъ, повернувъ мордочку собаки къ себѣ, умильно глядѣлъ ей въ глаза.
Наступило молчаніе.
— Ну-съ! выговорилъ Заквашинъ.
И въ этомъ одномъ словѣ была интонація:
— Ну, продолжай болтать! Подадутъ чаю, авось перестанешь.
Базановъ, растерявшій мысли, сталъ искать словъ, сталъ силиться сказать что-нибудь и произнесъ:
— Вы нашъ русскій Шопенгауэръ.
— А какого мнѣ отъ этого чорта?! вдругъ огрызнулся Заквашинъ. — Да-съ, позвольте мнѣ у васъ спросить, какого дьявола я получилъ отъ того, что сорокъ лѣтъ, съ самой университетской скамьи, работалъ, какъ ломовая лошадь? А до чего я достигъ? Что я теперь? Знаете ли вы, къ примѣру, какой у меня чинъ? Знаете ли?
— Нѣтъ, отозвался Базановъ въ недоумѣніи.
— Тайный совѣтникъ что ли? Какъ вы полагаете?
— Не знаю…
— Титулярный-съ… Да-съ, титулярный! А вотъ мои два товарища по университету: Иванъ Егоровичъ Сквозняковъ, да Сергѣй Андреевичъ Башилинъ, что они? Слыхали вы объ нихъ?
— Башилинъ, кажется, попечитель округа…
— Этотъ самый-съ. И пожалуй не нынче, завтра угодитъ въ товарищи министра… На прошлой Пасхѣ Бѣлаго Орла получилъ. А Сквозняковъ черезъ три года послѣ университета женился на дочери доктора по секретнымъ болѣзнямъ, да тысячъ двѣсти приданаго взялъ. Тутъ у него въ Москвѣ не домъ, а дворецъ. И онъ тоже полный генералъ со звѣздой. Да-съ… Они философіей не занимались! А вотъ вашъ знаменитый россійскій Шопенгауэръ, какъ вы изволите выражаться, молодой человѣкъ, сидитъ вотъ тутъ, въ шестисотрублевой фатеркѣ, съ бабой Матреной. И ничего у него нѣтъ! Ни сзади, ни впереди. Сзади работа и впереди — работа. И больше ничего! Ни рожна! Ни шиша! Ни дьявола! А кабы Иванъ Кондратьевичъ не занимался наукой, а былъ бы на государственной службѣ, такъ былъ бы теперь тайный совѣтникъ, да кавалеръ многихъ россійскихъ орденовъ, да имѣлъ бы тысячъ двѣнадцать казеннаго жалованья… и… почетъ! Да-съ. Почетъ!
И Заквашинъ вскрикнулъ отчаянно:
— Аграфена Петровна! Будетъ чай, или не будетъ?
— Несутъ, несутъ, Иванъ Кондратьичъ, откликнулась женщина самымъ ласковымъ тономъ.
VI. править
Наступило молчаніе. Базановъ, разинувъ ротъ, глядѣлъ въ лицо философа и ничего не понималъ. Еслибы Заквашинъ сказалъ всю свою рѣчь на китайскомъ языкѣ, то можетъ-быть молодой человѣкъ еще что-нибудь понялъ бы, такъ какъ былъ на словесномъ факультетѣ и по части языковѣдѣнія и сравнительной грамматики кое-что зналъ. Но этого языка онъ не понималъ…
И довольно долго оба собесѣдника сидѣли, глядя въ разныя стороны, и оба одинаково сопѣли. Базановъ сопѣлъ какъ-то печально, Заквашинъ сопѣлъ гнѣвно. Молчаніе было прервано новымъ крикомъ, на этотъ разъ болѣе краткимъ, но гораздо болѣе внушительнымъ.
— Аграфена Петровна! воскликнулъ Заквашинъ такимъ голосомъ, что и Базановъ понялъ, если черезъ секунду не явится чай, то произойдетъ разрушеніе всего видимаго міра.
Дѣйствительно, въ виду грозящей опасности, чай появился, какъ по манію волшебника. Въ тотъ самый моментъ вылетѣла та же горничная съ подносомъ и двумя стаканами, которые были полны совершенно свѣтлою желтенькою жидкостью.
Слабѣе чая Базановъ никогда не пивалъ. Нѣчто подобное случилось ему только видѣть на желѣзно-дорожныхъ станціяхъ. Хлебнувъ, онъ убѣдился, что сахару не было и помину.
— Да-съ, молодой человѣкъ, заговорилъ Заквашинъ, — учитесь, учитесь… Въ этомъ вся сила. Учитесь у людей пожилыхъ и старыхъ. По ихъ примѣру мотайте себѣ на усъ.
Базановъ опять вытаращилъ глаза. Сначала онъ думалъ, что начинаетъ понимать слова хозяина, а послѣднее выраженіе его сбило съ толку.
— Учитесь, учитесь! Что же всѣмъ-то пропадать.
— Я и такъ работалъ въ университетѣ и теперь много занимаюсь, отозвался Базановъ, зная, что отвѣтъ его совершенно неподходящъ.
— Вы меня не такъ поняли… Напротивъ того, учиться черезчуръ много не надо — оно ни къ чему не поведетъ. Учитесь другой наукѣ, наукѣ не сѣсть въ лужу. Что вы намѣрены дѣлать теперь? Гдѣ будете служить?
— Я не собираюсь…
— Такъ! Что же вы хотите? Быть жрецомъ предъ алтаремъ науки? Э-эхъ, молодые люди! Нѣтъ, вы вотъ что! Вернитесь къ себѣ, поступайте куда ни на есть на государственную службу. Да старайтесь шибче лѣзть по ступенькамъ іерархическимъ. Коли можете, валяйте черезъ одну, черезъ двѣ ступени, оно не мудрено. Черезъ десять лѣтъ уже будете чѣмъ-нибудь, а черезъ двадцать, гляди, будете дѣйствительный статскій совѣтникъ. А коли вздумаете только заниматься наукой, такъ черезъ двадцать лѣтъ да и черезъ сорокъ будете то же, что вотъ Иванъ Кондратьевичъ Заквашинъ.
— Да я ни о чемъ другомъ и мечтать бы не смѣлъ! Я былъ бы счастливѣйшій человѣкъ, еслибы былъ на половину, на четверть тѣмъ, что вы теперь, авторомъ сочиненія, которое переводится на всѣ языки.
Заквашинъ замоталъ головой и вымолвилъ:
— Юность!.. Юность!.. И некому васъ образумить. Очень жаль! Матушка небось въ глаза смотритъ? Будь у меня сынъ, какъ вы, я бы его отдалъ въ Правовѣдѣніе. Оттуда прямо съ чиномъ титулярнаго совѣтника выходятъ. Правовѣдъ всякій черезъ десять лѣтъ службы чуть не генералъ. И на всякую должность, будь хоть двадцать кандидатовъ, правовѣдъ всегда имѣетъ преимущество.
Базановъ ничего не отвѣтилъ. Онъ сидѣлъ, какъ пришибленный или почти раздавленный. Онъ находился въ самомъ странномъ психическомъ состояніи.
Все, о чемъ онъ мечталъ уже съ полгода, и все, что мерещилось ему послѣ знакомства съ знаменитымъ авторомъ философскаго труда, — все это рухнуло. Вдобавокъ онъ не могъ сказать себѣ, что самъ виноватъ. Онъ чувствовалъ, что онъ ни въ чемъ не былъ виноватъ. Кто же виноватъ? Этотъ заморышъ съ собаченкой, которую онъ ласкаетъ какъ родное дѣтище, тоже ни въ чемъ не виноватъ.
«Ничего понять нельзя», подумалъ про себя Базановъ.
— Ну-съ, очень радъ былъ познакомиться, выговорилъ Заквашинъ и посмотрѣлъ на часы.
Базановъ поднялся.
— А что же чай-то вы? показалъ Заквашинъ.
Молодой человѣкъ увидалъ, что его стаканъ почти полонъ. Совершенно машинально, но нервнымъ движеніемъ, онъ взялъ стаканъ, выпилъ его залпомъ и взялся за шапку.
— Послушайтесь меня, человѣка опытнаго, вымолвилъ. Заквапшнъ вставая и держа собаченку подъ мышкой. — Поглядите на меня, на мое обиталище, и не подражайте. Пріѣдите домой, сейчасъ на службу, хотя въ ту же — какъ собирались — губернаторскую канцелярію. Все-таки на первой ступенькѣ лѣсенки будете. А я сдуру и на первую ноги не ставилъ. То-есть по правдѣ сказать ставилъ, да милые люди подшибли. Ну-съ, съ Богомъ, въ добрый путь! Если будете когда въ Москвѣ, загляните.
Базановъ поклонился, вышелъ и, чуть-чуть не забывъ свое пальто, быстро спустился по лѣстницѣ. Очутившись на улицѣ, онъ былъ совершенно въ положеніи влюбленнаго человѣка, которому любимая женщина на предложеніе руки и, сердца отказала наотрѣзъ. Все строенное имъ давно и построенное какъ бы на вѣкъ вдругъ рухнуло. Стало-быть надо начинать съизнова, но начинать что-то новое, совершенно иное, совершенно ему чуждое, безо всякой вѣры въ это новое, безо всякой нужды въ немъ.
И цѣлый день проблуждалъ молодой человѣкъ по бульварамъ Москвы. Гнетъ спалъ съ души, но вмѣсто него была какая-то тяжелая пустота. Къ вечеру онъ спросилъ себя, уже укладывая сундукъ:
— Да чего же я собственно хотѣлъ? Что мнѣ нужно?
Ему казалось, что онъ ясно желалъ чего-то, ясно и твердо требовалъ отъ знакомства съ Заквашинымъ. Это нѣчто и теперь ему чудится, но выразить словами онъ этого не можетъ и насколько сильно требующее и неудовлетворенное чувство настолько безсиленъ языкъ для выраженія.
Уложивъ вещи и напившись чаю, онъ досталъ книгу Заквашина, которая была съ нимъ. Онъ сталъ проглядывать ее и читать на поляхъ свои помѣтки карандашомъ.
И глядя на страницы онъ будто смотрѣлъ сквозь книгу, а за ней представлялось его мысленному взору что-то маленькое, даже крошечное, неприглядное, даже гадкое. Это былъ получеловѣчекъ, скорѣе насѣкомое и въ то же время — это авторъ книги.
— Фу, какой вздоръ! воскликнулъ Базановъ, бросилъ, книгу и сталъ взволнованно ходить по комнатѣ.
Всю ночь онъ плохо спалъ и все думалъ или бредилъ: «Исполинское значеніе безконечно малой величины! Титулярный совѣтникъ! Воля — плюсъ, инерція — Архимедовъ рычагъ! Чаю! Аграфена Петровна!» По утру Базановъ былъ спокойнѣе, но чувствовалъ на душѣ какой-то осадокъ это всѣхъ мыслей, которыя наканунѣ роились въ головѣ, и осадокъ этотъ былъ горекъ, тяжелъ, противенъ…
VII. править
Однажды рано утромъ, когда Пелагея Степановна только-что проснулась, она услыхала въ домикѣ голосъ сына. Женщина и обрадовалась, и встревожилась. Сынъ возвратился цѣлою недѣлей раньше, нежели было предположено.
«Ужъ не случилось ли чего?» подумала Пелагея Степановна.
Она быстро одѣлась и отправилась въ мезонинъ, куда прямо прошелъ Базановъ.
— Что такое, голубчикъ мой? Отчего такъ скоро оборотилъ? сказала она входя.
— Да такъ, маменька, нечего дѣлать было. Соскучился…
Мать и сынъ поздоровались, и Пелагея Степановна тотчасъ же замѣтила по лицу своего Кости, что онъ будто сконфуженъ, глядитъ искоса. Ну совершенно будто виноватъ въ чемъ. Совершенно этакъ смотрѣлъ онъ бывало на нее, когда былъ еще мальчуганомъ и ему случалось напроказить.
— Охъ, ужъ ты! не утерпѣла Пелагея Степановна. — Скажи по сущей по правдѣ — что-нибудь да приключилось съ тобой въ столицѣ неладное.
Базановъ сталъ увѣрять, что ничего приключиться не могло, но въ голосѣ его чувствовалась ложь.
И съ перваго же дня пріѣзда въ продолженіе цѣлой недѣли Базанову было какъ-то не по себѣ. Онъ былъ сумраченъ, задумывался еще больше, но совершенно иначе, чѣмъ прежде. Прежде взоръ его былъ ясенъ, лицо не печально, — теперь же Пелагея Степановна видѣла сына положительно грустящимъ. О чемъ — она и ума приложить не могла.
Еслибъ ея Константинъ влюбился что ли въ кого нибудь въ Москвѣ, такъ остался бы дольше. Въ такое короткое время и влюбиться нельзя было. Или еслибъ онъ ѣздилъ съ какимъ-нибудь предпріятіемъ, которое не выгорѣло. И этого не было.
Пелагея Степановна не выдержала и, узнавъ, что въ городъ пріѣхалъ пріятель ихъ Стуринъ, она тайкомъ отъ сына отправилась къ нему.
Данило Ивановичъ очень удивился, узнавъ отъ Базановой, что ея Константинъ пробылъ въ отсутствіи всего одну недѣлю. Еще болѣе удивился онъ, узнавъ, что юный другъ вернулся изъ Москвы печальный.
— Я къ вамъ съ покорнѣйшею просьбой, заявила Базанова. — Вы его любите, да и онъ васъ много любитъ. Пріѣзжайте къ намъ, увезите его къ себѣ что ли… Надо его развлечь! Что-то чудное съ нимъ приключилось.
— И ничего онъ вамъ не объяснилъ?
— Какъ есть ничего.
— Да вѣдь онъ ѣздилъ, главнымъ образомъ, повидать этого знаменитаго сочинителя… Видѣлъ онъ его?
— Видѣлъ, видѣлъ!
— Ну и что же?
— Ничего. Говоритъ, былъ у него два раза. Говоритъ — очень странный человѣкъ.
— Странный… Заквашинъ? Философъ-то…
— Да. Говоритъ Костя, что онъ хворый…
— А помимо этого не случилось ли чего съ нимъ въ Москвѣ, заподозрилъ и Стуринъ.
— Вотъ то-то и есть! Въ этомъ-то вся и загадка, сударь мой! А мнѣ онъ ни словечкомъ не обмолвился. Я уже думала, не померещилась ли ему какая барыня столичная или барышня, да больно времени-то мало.
— Ну, это невѣрно, Пелагея Степановна, разсмѣялся Стуринъ. — Вашъ сыночекъ — не такой человѣкъ, чтобъ ему какая-нибудь барышня померещилась, какъ вы говорите. Ему совсѣмъ не то на свѣтѣ мерещится… Всякая чертовщина!
— Ахъ, что вы! Типунъ вамъ на языкъ! испугалась Пелагея Степановна.
— Вѣрно я вамъ говорю! Только не такая чертовщина, какъ вы думаете. Я бы вамъ сказалъ, что это такое, да вы ученыхъ словъ не знаете, а объяснять вамъ иное ученое слово, такъ это избави Господи.
— Да что жь такое? Хворость что ли это какая?
— Зачѣмъ хворость! А такъ свойство этакое людское!.. Вотъ въ вашемъ Константинѣ Алексѣевичѣ оно дошло до Геркулесовыхъ столбовъ.
— До столбовъ? удивилась Базанова.
— Да, есть этакіе столбы, въ Африкѣ, которыхъ никогда собственно и не бывало… Да это я такъ сказалъ. Это вамъ непонятно… Ну, достигъ вашъ сынъ… до ризъ положенія, что ли!
— Господь съ вами! Опять вы напраслину взводите. Константинъ вина капли въ ротъ не беретъ.
— Да оно, голубушка моя, опять-таки въ другомъ смыслѣ. Одинъ напьется до ризъ положенія, а другой додумается… домечтается! Вашъ Константинъ Алексѣевичъ мнѣ человѣкъ понятный… Вотъ какъ на ладони его держу, да насквозь вижу. А скажи я вамъ, что онъ такое, вы не поймете!
— Да вы скажите все-таки…
— Извольте… Онъ рас-про-архи…
Пелагея Степановна привскочила и хотѣла махнуть обѣими руками, будто бы ожидая слова «бестія».
— Погодите! разсмѣялся Стуринъ. — Онъ рас-про-архи… а то вѣрнѣе сказать, — ультра-идеалистъ.
— Какъ!.. протянула Базанова.
— Ультра-идеалистъ!
Пелагея Степановна развела руками и лицо ея сказало:
— Мое вамъ почтеніе!
— Знаю, что вы этого понять не можете, но ей-Богу объяснить я вамъ не могу. Это, изволите видѣть, уже очень утомительно будетъ. Теперь половина одиннадцатаго, а если я примусь вамъ объяснять, что такое ультра-идеалистъ, то раньше четвертаго часа… этакъ къ вечернямъ, мы не кончимъ.
— Да вы мнѣ какъ-нибудь покороче, попроще поясните.
— Попроще!.. глубокомысленно выговорилъ Стуринъ. И онъ сталъ чесать за ухомъ.
«Какимъ чортомъ, думалъ онъ, — объяснить доброй и глупой женщинѣ то, что есть ея сынокъ!»
— А вотъ, изволите видѣть, началъ онъ. — Константинъ Алексѣевичъ ничего не вѣдаетъ и не видитъ изъ происходящаго вокругъ него. Смотритъ и не видитъ. Положите ему на тарелку кусокъ глины, или хотя стеариновую свѣчу подъ соусомъ, онъ съѣстъ. Начнетъ его тошнить; будетъ удивляться, откуда сіе произошло.
— Вѣрно, вѣрно, мой батюшка! Помнится, разъ въ супъ нападали тараканы, такъ и подали на столъ. Онъ все бы поѣлъ, кабы я не примѣтила.
— Ну-съ, а затѣмъ, не видя ничего, что происходитъ вокругъ него, онъ видитъ такія вещи, что волосъ дыбомъ становится.
— Что вы? Что вы?.. снова испугалась Базанова.
— Да не чертей. Будьте спокойны. А онъ видитъ то, чего мы не видимъ.
— Ну, что вы, какъ можно?
— Ему иной разъ, когда онъ глядитъ на человѣка, или хоть на какое обстоятельство, кажетъ все этакое, чего намъ съ вами не понять.
— Да, ужъ точно! согласилась Базанова. — Мудрено понять!
— Будетъ онъ глядѣть на собаку, продолжалъ Стуринъ, — а ему будетъ представляться, что это левъ — царь звѣрей. Станетъ смотрѣть на дворника что ли какого чумазаго, да еще пьяницу, а будетъ ему представляться, что это якобы… ну, угодникъ, что ли, святой. Будетъ глядѣть на какую-нибудь такую морду въ шляпкѣ и въ мантильѣ, что всѣ прохожіе ухаютъ, плюютъ, да крестятся, а вашему Константину Алексѣевичу покажется это распрекрасною царевной по красотѣ.
— Грѣхъ вамъ это, Данило Ивановичъ! вдругъ произнесла Базанова совершенно другимъ голосомъ. — Я думала, вы моего Костю любите, а вы вотъ про него какія вещи сказываете! Что же мнѣ его въ сумашедшій домъ, что ли, везти?
— Зачѣмъ въ сумашедшій домъ! Онъ никого не обижаетъ. Человѣкъ хорошій, умный, добрый и, главное, дѣльный! Посмотрите, будетъ знаменитымъ ученымъ. Вы меня не такъ поняли, да и понять вы меня не можете. Сказываю вамъ, что покороче, да попроще разъяснить вамъ вашего Константина Алексѣевича нельзя. Если разъяснять вамъ какъ слѣдуетъ, то надобно намъ съ вами сейчасъ поступить въ гимназію, пройти семь классовъ, поступить въ университетъ, черезъ одиннадцать лѣтъ я вамъ стану объяснять и вы поймете… Ну, пожалуй, хоть въ университетъ и не нужно, а въ гимназію намъ надо будетъ непремѣнно съ вами поступить.
Пелагея Степановна, совершенно озадаченная, только таращила глаза. Ото всего этого разговора у ней въ головѣ было такъ нехорошо, что она уже не рада была, что пріѣхала объясняться. Но Стуринъ, снова горячо расхваливъ Базановой ея сына, успокоилъ ее и вдобавокъ обѣщался вскорѣ пріѣхать къ нимъ и увезти его къ себѣ.
VIII. править
Чрезъ три дня въ сумерки Стуринъ былъ въ мезонинѣ маленькаго домика и дружески разспрашивалъ молодого человѣка объ его поѣздкѣ въ Москву. Базановъ сначала конфузился, какъ-то ежился, увертывался отъ прямыхъ отвѣтовъ, но наконецъ Стуринъ съумѣлъ заставить его высказаться откровенно. Базановъ пылко и съ горечью объяснилъ свое разочарованіе въ Заквашинѣ.
— Да почему?! восклицалъ Стуринъ. — Еще-то что же! Дальше-то что?
Базановъ поневолѣ долженъ былъ передать подробно весь свой разговоръ съ ученымъ. Стуринъ слушалъ внимательно, не пропуская ни единаго слова, и наконецъ, когда Базановъ умолкъ, онъ вздохнулъ и развелъ руками.
— Понимаете ли вы теперь, въ какомъ я очутился нравственномъ положеніи! воскликнулъ горячо Базановъ.
— Понимаю, любезный мой, понимаю… но только я тоже ясно понимаю, что Иванъ Кондратьевичъ Заквашинъ ни тѣломъ, ни душой не виноватъ ни предъ Господомъ Богомъ, ни предъ людьми, ни предъ вами. Вы завтра влюбитесь до страсти въ первую красавицу, какая есть во всей Россійской Имперіи, и будете изнывать отъ любви къ ней, но вдругъ послѣ завтра узнаете, что у ней иногда бываетъ разстройство желудка и вся ваша любовь вылетитъ въ трубу. Скажите-ка, голубчикъ, какъ по вашему у Юлія Цезаря… или хоть возьмемъ изъ другого міра… у Шекспира, что ли, или у какого-нибудь тамъ еще великаго генія… ну, у Ньютона, что ли… Мало ли ихъ! Какъ вы полагаете, никогда не бывало, ну хоть вотъ у Шекспира — колики, или икоты?
Базановъ кисло разсмѣялся и выговорилъ:
— Это все не то!
— Нѣтъ, извините! вдругъ будто обозлился Стуринъ. — Оно именно «то» и есть. Это самое! Вамъ, видите ли, оскорбительно, что вашъ великій философъ, написавшій дѣйствительно замѣчательную книгу, — плодъ труда цѣлой жизни — можетъ-быть мечтаетъ и вздыхаетъ кой о чемъ суетномъ, людскомъ. Ему обидно, что онъ не сановникъ! Раздѣлите, батюшка! Въ одинъ часъ человѣкъ слушаетъ съ наслажденіемъ симфонію, въ другой часъ тотъ же человѣкъ кушаетъ съ наслажденіемъ свиную котлету. Раздѣлите, родной мой! А не раздѣлите — вы всю вашу жизнь, чортъ его знаетъ, какъ проживете.
— Нѣтъ! Нѣтъ! Данило Ивановичъ. Это все не то! Эта все хорошо шутить такъ, а въ дѣйствительности…
— Ну, вотъ что, юный мой другъ, печалуйтесь сколько хотите насчетъ того предмета, что Ивану Кондратьевичу обидно, почему онъ не Александровскій кавалеръ что ли, а все-таки поѣдемте ко мнѣ. У меня будетъ пріѣзжій изъ Лондона — такой медіумъ, какихъ до сихъ поръ не слыхано и не видано. У него, милый мой, завязываются на безконечной нити узлы такъ же свободно, какъ баба чулокъ спицами вяжетъ.
Стуринъ уѣхалъ, взявъ слово съ пріятеля на другой же день пріѣхать къ нему въ имѣніе, гдѣ предполагалось съѣдется: довольно большое общество ради сеанса замѣчательнаго спирита изъ Лондона и одного русскаго корифея по части загробной корреспонденціи и всякихъ медіумическихъ явленій. Стуринъ долженъ былъ всѣхъ разнообразныхъ гостей угощать чертовщиной.
Дѣйствительно, Базановъ, пріѣхавъ въ великолѣпную усадьбу богатаго помѣщика, нашелъ большое общество, весьма разнообразное.
Однихъ понудило пріѣхать любопытство видѣть фокусы какого-то англійскаго мошенника, другихъ — искренняя вѣра въ нечеловѣческія свойства сына Альбіона, а третьихъ — просто желаніе очень вкусно въ продолженіе нѣсколькихъ дней обѣдать и ужинать у Стурина.
Базановъ былъ, конечно, изъ числа простыхъ любопытныхъ. Какъ ни старался Стуринъ священно настроить молодого человѣка предъ сеансомъ — ему это не удалось.
Въ числѣ прочихъ гостей оказалась женщина, которая особенно привѣтливо и радостно встрѣтила Базанова. Это была та же Лукерья Ивановна Рюмина, съ которой онъ давно не видался и которая особенно дружески встрѣтила, его теперь.
На другой же день послѣ своего пріѣзда Базановъ почти все время провелъ съ Рюминой, затѣявъ дальнюю прогулку въ лѣсъ. Самъ себѣ удивляясь, онъ передалъ Гликеріи Ивановнѣ свое путешествіе въ Москву и свое разочарованіе еще болѣе искренно, нежели сдѣлалъ это по отношенію къ Стурину. Бесѣда эта была настолько интересна для обоихъ, что они даже опоздали къ сеансу англичанина. Все общества напало на нихъ, когда они вернулись.
— Какъ можно этакія вещи дѣлать! вопилъ Стуринъ. — Другой разъ въ жизни ничего подобнаго, быть-можетъ, не придется увидѣть, ничего подобнаго не случится!
На столѣ лежалъ шнурокъ, концы котораго были тщательно сшиты вмѣстѣ. На этомъ шнуркѣ были два узла, завязанные, конечно, духами, которыхъ Англичанинъ вызывалъ..
На другой день былъ новый сеансъ, на которомъ присутствовали и Базановъ съ Рюминой. Меню сеанса былъ обильный. И столы вертѣлись, и узлы на нити вязались, и предметы летали…
Ни главное, поразившее наконецъ всѣхъ, было появленіе въ горницѣ какого-то свѣтящагося человѣка необычайно большого роста. Онъ вышелъ изъ двери уборной Стурина, гдѣ не было никакихъ другихъ дверей и вошелъ въ кабинетъ, гдѣ было засѣданіе всего общества. Всѣ ошалѣли.. Одинъ Базановъ слегка пожалъ плечами, глядя на диковиннаго гостя. Явившійся съ того свѣта духъ пожалъ руку Стурину и скрылся въ ту же дверь.
Стуринъ чувствовалъ прикосновеніе холодной руки, настоящей руки, и конечно былъ въ полномъ восторгѣ.
Послѣ сеанса нѣкоторые изъ гостей ходили, какъ шалые отъ того, что произошло. Другіе ходили усмѣхаясь, конечно, украдкой отъ хозяина. Третьи были до такой степени сконфужены, какъ еслибы сами совершили тутъ что-нибудь ужасное и неприличное.
Начался разговоръ о томъ, что духъ все-таки человѣкъ, ясно понимающій жизненную обстановку. Такъ напримѣръ, духъ зналъ, который изо всѣхъ сидящихъ хозяинъ дома. Это со стороны духа было и тонко, и вѣжливо.
Спиритъ изъ Петербурга былъ однако недоволенъ и главнымъ образомъ тѣмъ, что духъ не сказалъ, кто онъ такой. По всему слѣдовало ожидать, что явится вызываемый всѣми духъ Сократа, а явился какой-то мущина огромнаго роста, косая сажень въ плечахъ.
Лысъ ли онъ былъ, нельзя было знать, потому что на немъ была какая-то чалма, а носъ былъ положительно орлиный, громадный, какіе бываютъ у восточныхъ человѣковъ. У Сократа же, извѣстно, была курносая пуговка и лысина во всю голову. Петербургскій спиритъ раздражительно заспорилъ съ Англичаниномъ. Духовызыватель доказывалъ, что Сократъ, являясь, могъ выбрать себѣ не свою прежнюю земную оболочку, а выбрать любую, какая ему больше понравится.
— Позвольте! возопилъ на это оскорбившись одинъ изъ мѣстныхъ спиритовъ. — Въ такомъ случаѣ мы будемъ вызывать Юлія Цезаря, а придетъ какая-нибудь Степанида кухарка. А вы будете говорить, что это Цезарь, принявшій оболочку, которая его соблазнила.
Поднявшійся отчаянный споръ длился нѣсколько часовъ вплоть до вкуснаго ужина. Базановъ не выговорилъ ни слова. И подобно ему ни единаго слова не вставила въ разговоръ Лукерья Ивановна. Они прислушивались, улыбались, причемъ переглядывались такъ, какъ еслибы были въ заговорѣ.
Пребываніе гостей у Стурина и всякая чертовщина продолжались нѣсколько дней. За всѣ эти дни Базановъ дѣлалъ дальнія прогулки со вдовой и успѣлъ изложить ей въ малѣйшихъ подробностяхъ то философское сочиненіе, которое намѣревался писать.
Базановъ сознавался мысленно, что никогда не встрѣчалъ женщины, которая бы такъ вѣрно и дѣльно отнеслась къ философскому вопросу, которымъ онъ задался. При этомъ Рюмина особенно чутко угадывала то, что не могла понять.
Базановъ вдругъ нашелъ въ ней замѣчательно умную женщину, замѣчательное сердце, при этомъ онъ крайне удивлялся, что раньше не оцѣнилъ Рюминой. Несмотря на свои годы, Рюмина казалось ему еще очень недурна собой. Въ ея лицѣ находилъ онъ много жизни. Нѣкоторыя сужденія Лукерьи Ивановны поражали молодого философа своею мѣткостью, или своею глубиной.
— Да! Да! восклицалъ онъ восторженно. — Это, Гликерія Ивановна, именно то, что я думаю и даже въ этой формѣ.
Молодой человѣкъ забывалъ, что вдова буквально повторяла слышанное ею отъ него за часъ назадъ.
Когда сеансы въ усадьбѣ Стурина кончились и командиръ надъ разными духами и загробными жителями получилъ приличный гонораръ, не считая путевыхъ издержекъ отъ Лондона до Россіи, всѣ разъѣхались.
Стуринъ собрался тоже въ Петербургъ вмѣстѣ со столичнымъ спиритомъ. Они хотѣли описать и напечатать всѣ необычайныя явленія, которыхъ они были свидѣтелями въ усадьбѣ.
А между тѣмъ и Стуринъ, и Невскій медіумъ проглядѣли самое замѣчательное явленіе, которое имѣло мѣсто въ усадьбѣ, — явленіе, которое было гораздо любопытнѣе, серьезнѣе и неразгаданнѣе всѣхъ тѣхъ, которыя устроилъ ловкій сынъ Альбіона.
Явленіе это произошло нежданно-негаданно на глазахъ, у всѣхъ гостей. Въ нѣсколько дней двадцатипятилѣтній Базановъ, безспорно умный и съ развитымъ чувствомъ изящнаго, влюбился страстно въ Лукерью Ивановну Рюмину, женщину на двѣнадцать лѣтъ старше его.
Что очаровало его, что онъ нашелъ въ ней, было покрыто большимъ мракомъ неизвѣстности, нежели то обстоятельство, что Сократъ, въ видѣ какого-то Армянина, или Грузина, понавѣдался въ гости съ того свѣта.
IX. править
По возвращеніи въ городокъ Базановъ ежедневно сталъ, бывать у Лукерьи Ивановны. Онъ писалъ свое сочиненіе. Она переписывала ему наиболѣе измаранные листы. Иногда она прибавляла кое-что отъ себя, и молодой человѣкъ приходилъ въ восторгъ отъ глубины ея мыслей и отъ мѣтко сти выраженій.
Изрѣдка Рюмина бывала у Пелагеи Степановны и проводила вечеръ. Базанова была рада-радехонька, что нашлась личность, съ которой ея сынъ охотно бесѣдовалъ по цѣлымъ часамъ.
«Слава тебѣ Господи, думала она, — пересталъ молчать!' Хоть съ Гликеріей Ивановной душу отводитъ.»
Такъ прошелъ мѣсяцъ. Однажды за вечернимъ чаемъ мать и сынъ заговорили о вдовѣ. Она обѣщалась быть и не пріѣхала. Базановъ волновался, все подходилъ къ окнамъ и наконецъ угрюмо усѣлся въ углу.
— Головка что ли у тебя болитъ? произнесла Пелагея Степановна послѣ долгаго молчанія.
Базановъ поднялъ глаза на мать. Слова ея разбудили его, но онъ не разслышалъ ихъ и не понялъ.
— Вотъ что, маменька, выговорилъ онъ, — я было хотѣлъ, подождать, да что жь, не все ли равно?.. Я хотѣлъ вамъ, сказать… Вы удивитесь! Я собрался жениться…
— Что же, слава тебѣ Господи! Молебенъ завтра отслужу, голубчикъ. Да и мудрено ли это?.. У насъ въ городѣ дѣвицъ тебѣ подходящихъ цѣлая дюжина… А четыре или пять просто раскрасавицы, да и богатѣющія… Возьми хоть одну Леночку; вѣдь за ней отецъ даетъ 25.000 чистыми денежками. А ужь собой-то она всему міру на удивленіе.
Базановъ улыбнулся.
— Я, маменька, уже нашелъ себѣ невѣсту…И я давно люблю ее…
— Какъ нашелъ?! Когда?!
— Да ужь давно, маменька.
— Въ Москвѣ, что-ли? изумилась Пелагея Степановна.
— Нѣтъ, здѣсь…
— Какъ же ты мнѣ не сказалъ?
— Да я удивляюсь, что вы ничего не видали и незамѣтили.
— Вотъ ужь, мой голубчикъ, передъ Богомъ клянусь ничего не замѣтила. Да ты и не бывалъ нигдѣ… Либо все писалъ у себя наверху, либо съ Гликеріей Ивановной сидѣлъ и эту дуру уму-разуму наставлялъ. И напрасно, голубчикъ! Ничего она тебя не понимаетъ, а такъ только прикидывается. Гдѣ ей, старой, твою науку понять!
— Маменька! Вы судите вкривь и вкось! И рѣзко! Съ вами прежде такого не бывало!.. Женщина, съ которой я рѣшился связать свою судьбу, именно она и есть…
— Что?!. Кто?!. не поняла Базанова.
— Я люблю Гликерію Ивановну и на ней женюсь…
Наступило молчаніе. Базанова смотрѣла на сына и наконецъ выговорила.
— Чуденъ ты, голубчикъ! Всякіе люди балагурятъ со смѣшками, а ты имъ бываетъ, говоришь что-нибудь смѣхотворное, прибаутку, что ли какую, а лицо у тебя не то, что смѣшливое, а самое серьезное.
— Что же вы думаете?.. Вы думаете, я шучу?.. Вы полагаете, что мнѣ нельзя на ней жениться?..
— Помилуй, родной мой! На этой старой Лукерьѣ? Ты, слава Богу, въ здравой памяти.
Базановъ вдругъ какъ бы слегка оскорбился и заговорилъ горячо и краснорѣчиво. Онъ сталъ доказывать матери, что женщины такой доброй, развитой и образованной, наконецъ красивой, какъ Рюмина, встрѣтить довольно мудрено.
— Я скажу, что подобной ей женщины не видалъ!
Понемножку, черезъ силу, кое-какъ тужась, пуская въ дѣло всѣ свои умственныя и душевныя силы, Пелагея Степановна все поняла наконецъ! Сынъ не шутитъ! Произошло нѣчто ужасное, тяжкое! Будто божеское наказаніе!
Базановъ еще не успѣлъ кончить свои пылкія рѣчи, восхвалявшія предметъ его страсти, какъ Пелагея Степановна уже начала горько плакать и утирать обильныя слезы большимъ носовымъ платкомъ, свернутымъ въ комокъ. Она наконецъ поднялась и молча пошла вонъ изъ горницы.
— Маменька, что же вы? Господь съ вами! вскочилъ за ней сынъ. — Почему же вы такъ отнеслись? Что же тутъ такого?
— Нѣтъ ужь, дорогой мой! отозвалась хрипливо Пелагея Степановна и махнула рукой, въ которой былъ скомканный мокрый платокъ. — Что ужъ тутъ! Всего я ждала, а ужъ этакого отъ тебя никогда не ждала!..
Сынъ остановился въ недоумѣніи, даже развелъ руками.
— Наказалъ меня Господь! Буди его воля! всхлипнула Пелагея Степановна и тихо прошла къ себѣ въ спальню, не только въ горестномъ недоумѣніи, но съ полнымъ туманомъ въ головѣ. Чрезъ минуту ей даже вдругъ почудилось, что она сейчасъ проснулась и все, что знаетъ, все это сонъ. Никогда сынъ Константинъ на яву ничего такого не говорилъ. Этакое только и можетъ, что присниться.
Прошло дня два. Мать и сынъ ни словомъ не обмолвились по поводу послѣдняго объясненія. Базановъ былъ одинъ разъ у Рюминой и просидѣлъ у нея долго. Онъ вернулся въ третьемъ часу ночи. Пелагея Степановна слышала, какъ онъ, минуя спальню, прямо поднялся къ себѣ въ мезонинъ. Вѣроятно, онъ предполагалъ проработать всю ночь.
Пелагея Степановна чувствовала себя совершенно хворою, нравственно разбитою. Она не могла представить себѣ, что у нея, сорокачетырехлѣтней женщины, явится въ домѣ такая дочь, что она сдѣлается свекровью тридцатисемилѣтней вдовы.
Ей всегда мерещилась бѣленькая, румяненькая, толстенькая хохотунья, когда она думала о женитьбѣ сына. При этомъ, конечно, ей мечталось, что у этой хохотуньи тысячъ двадцать лежитъ въ банкѣ.
X. править
Ровно черезъ сутки Пелагея Степановна, сидѣвшая у окошечка своей гостиной, сразу ожила, обрадовалась, вскочила и побѣжала въ прихожую. Она увидѣла у крыльца пришедшаго къ нимъ пѣшкомъ Стурина, котораго считала заграницей.
— Ну, что у васъ творится? Все слава Богу? воскликнулъ Стуринъ, только что вернувшійся изъ Петербурга.
— Что вы! Что вы, Данило Ивановичъ! Не только не слава Богу — бѣда у насъ… Мнѣ хоть помирать.
— Что такое?
Базанова тихонько провела дорогого гостя къ себѣ въ спальню, чего бы не сдѣлала ни за что, еслибъ обстоятельства были не столь горестныя. Она боялась, что сынъ, сидѣвшій наверху, незамѣтно спустится внизъ и подслушаетъ ихъ разговоръ.
Здѣсь, у себя въ спальнѣ, Базанова передала все Стурину и, конечно, принималась раза три плакать. Стуринъ выслушалъ все, не вымолвивъ ни слова, и затѣмъ насупился.
Наступило молчаніе
— Что же вы скажете? Что тутъ дѣлать, какъ тутъ быть? спросила, наконецъ, Базанова.
— Ничего, дорогая моя Пелагея Степановна, подѣлать нельзя. Такъ этому и быть слѣдуетъ! Такъ этого я и ждалъ! Попробовать я попробую, всѣ силы напрягу, ораторствовать буду. Уговорю съ собой за границу съѣздить на мой счетъ. Послѣ когда-нибудь отдадите… А не отдадите и слава тебѣ Господи. Мнѣ не нужно. Можетъ-быть порастрясу я его по этимъ Парижамъ, да по Италіямъ. Можетъ-быть и очухается отъ угара! Да врядъ ли!.. Вѣдь не она на него угаръ напустила, а онъ самъ на себя. Эти люди, какъ Константинъ Алексѣевичъ, сами на себя напускаютъ туманъ и чадъ. Они самоотравители, самосожигатели.
— Она хитрая, лукавая. Обольстила его…
— Нѣтъ, дорогая моя. Гдѣ ей… Онъ самообольститель!
И помолчавъ немного Стуринъ снова выговорилъ:
— Поразительно! Поразительно! Помилуйте! дурна вѣдь, какъ смертный грѣхъ! У меня въ имѣніи вотъ точь-въ-точь такой ночной сторожъ есть… Евлашкой звать. Одѣнь я вамъ этого Евлашку въ женское платье, не отличите отъ Рюминой, ей Богу! Ума не приложишь — что онъ въ этой Лукерьѣ выискалъ? Какія чудеса въ рѣшетѣ нашелъ?
— Приворотила она его къ себѣ корешкомъ какимъ… всхлипнула Базанова.
— Вотъ и выходитъ правда моя, Пелагея Степановна! Помните я вамъ сказывалъ, что онъ не видитъ того, что подъ глазами у всѣхъ, и видитъ то, чего нѣтъ. До ризъ положенія, до чертиковъ додумывается!
— Что-жъ изъ этого брака будетъ?!.. спросила Базанова.
— Женится если… то чрезъ года-два разъѣдутся…
Пелагея Степановна предложила Стурину тотчасъ же подняться въ мезонинъ, поговорить съ сыномъ.
— Хоть узнайте у него по крайней мѣрѣ, какъ все этакое могло произойти.
Стуринъ наотрѣзъ отказался.
— Нѣтъ, не могу… Теперь я только ругаться буду. А это совсѣмъ не убѣдительно. Завтра пріѣду съ болѣе хладною кровью въ жилахъ и поговорю. Но впередъ васъ увѣряю — ничего не выйдетъ! Этого слѣдовало ожидать, а не этого, такъ такого же чего, — еще хуже.
На другой день дѣйствительно Стуринъ пріѣхалъ и прошелъ прямо наверхъ, гдѣ сидѣлъ за работой молодой человѣкъ. Послѣ нѣсколькихъ словъ о Петербургѣ Стуринъ заговорилъ прямо, объяснивъ, что мать наканунѣ все повѣдала и разсказала.
— Да, это правда! отозвался Базановъ.
И лицо его сразу ожило, глаза блеснули… Выраженіе лица и взглядъ молодого человѣка были таковы, что у Стурина слова замерли на языкѣ. Ему показалось, что начать противорѣчить молодому человѣку, убѣждать его въ его слѣпотѣ при подобномъ восторженномъ настроеніи, все равно, что войти въ иновѣрческій храмъ и остановить въ немъ богослуженіе, доказывая всю его несостоятельность или безсмысліе.
«Какъ же ему теперь объяснять, подумалъ Стуринъ, — что это невѣроятное ослѣпленіе. Для всѣхъ, кромѣ его самого? Онъ ничего не пойметъ, какъ мы не можемъ понять, что онъ видитъ въ ней. Съ какимъ же однако мысленнымъ аршиномъ приступилъ онъ къ этой женщинѣ. Фу, Создатель! Да это вѣдь четвертое измѣреніе!»
И мысль эта показалась Стурину и забавною, и вѣрною.
«Да, это то измѣреніе предмета, думалось ему, — которое можетъ-быть существуетъ, можетъ-быть нѣтъ, которое нашему разуму непонятно, а медіумамъ понятно, до уразумѣнія котораго когда-нибудь общечеловѣческій разумъ и достигнетъ».
Однако Стуринъ рѣшился. Желаніе добра молодому другу, боязнь за его будущее пересилили въ немъ простую щепетильность. Онъ горячо сталъ доказывать Базанову, что черезъ годъ, или два онъ разойдется со вдовой, потому что въ ней нѣтъ ровнехонько ничего того, что онъ хочетъ видѣть въ ней.
Базановъ усмѣхался почти презрительно. Онъ сожалѣлъ Стурина — это было ясно. Изрѣдка онъ качалъ головой. Его движеніе говорило:
«Какъ люди ограничены! Какъ глупы! Какъ изуродовано въ нихъ пониманіе многаго, самаго существеннаго въ жизни!»
Стуринъ уже началъ злиться на друга, и наконецъ, выговорилъ:
— Послушайте, Константинъ Алексѣевичъ. Вѣдь это, наконецъ, чортъ знаетъ, что такое! Вѣдь этому ничему повѣрить нельзя! Вѣдь никогда никто не повѣритъ, что можно влюбиться въ Гликерію Ивановну. Къ ней обыденная человѣческая мѣрка не приложима, потому что мѣрить нечего! Что же вы видите въ ней?.. Съ какой точки зрѣнія вы смотрите на нее — чтобы любить… Знаете, голубчикъ, не шутя, что я надумалъ: это въ родѣ нашего спиритическаго четвертаго измѣренія.
Молодой человѣкъ быстро вскинулъ свои свѣтлые задумчивые глаза на Стурина, долго смотрѣлъ на него и потомъ выговорилъ, едва замѣтно улыбнувшись:
— Можетъ-быть!.. Вѣдь вы же вѣрите, что оно существуетъ въ физическомъ мірѣ. Ну, а я стало-быть доказываю собой, что оно существуетъ и въ нравственномъ мірѣ.
— Нѣтъ… Это самообманъ! Вы чрезъ годъ или даже ранѣе разочаруетесь въ этой женщинѣ или, точнѣе выразиться, приложите къ ней только три измѣренія нравственныя и… прозрѣете! И будете вы — несчастный человѣкъ… Вспомните вашъ казусъ съ Заквашинымъ?!..
— Это иное дѣло… воскликнулъ Базановъ. Я заглазно вообразилъ себѣ, судя по книгѣ, свѣтлую и духовно высокую личность, т. е. совершенно другого индивидуума, чѣмъ въ дѣйствительности уродился этотъ Иванъ Кондратьичъ.
— А тутъ развѣ не то же… Развѣ вы не создали себѣ свою Гликерію Ивановну… Свою! Съ которой почтенная Рюмина и незнакома даже. Неблагопріятное мнѣніе объ ней не есть мое личное исключительное мнѣніе. Поймите, что Рюмина для всѣхъ, начиная съ вашей матери и кончая послѣднимъ обывателемъ нашего города — женщина старая, дурная и глупая… А ваша мать, да и я тоже — прибавляемъ: и недобрая…
— Ну, а для меня, улыбнулся Базановъ, — она красива, добра и умна… И я прямо и искренно говорю вамъ: я страстно люблю ее. Не поди она за меня замужъ… Я… Я и не знаю, что сталось бы со мной…
— Ну такъ я скажу, что если вы будете съ нею счастливы, то это…
Стуринъ запнулся, потомъ вскочилъ съ мѣста и выговорилъ растерянно…
— Ну такъ это — четвертое измѣреніе!..