ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
Пою морскую брань, потомки! ради вас,[2]
Да будет слышен вам усердной музы глас.
Не нужны мне цветы, восторги там напрасны,
Где славные дела собою сами ясны.
Отвсюду мечет гром Россия на врагов!
Уже Архипелаг зрит северных орлов.
Не басни воспевать моя стремится лира,
Чесмесский бой в очах всего свершался мира.
А ежели в стихах цветы какие есть,
Так их рассыпало усердие, не лесть.
Люблю отечество, люблю и славу нашу;
Не ей придам красы, но ею песнь украшу.
На крыльях истины к Парнасу прелечу;
Внимайте, музы, мне, россиян петь хочу!
Ко ободрению имея мысль едину,
Что может всё воспеть, кто пел Екатерину.[3]
Поведай, истина, сражения вину,
За что расторгли два народа тишину?
Не солнце ли одни у прочих похищают?
Не реки ль ко своим пределам обращают?
Не заражают ли вселенную они?
Причины должны быть такие битв одни.
И солнце на местах, и воды остаются,
Но страждет Греция, там крови реки льются.[4]
От греков отлучен прекрасный солнца свет;
Печаль в домах у них, боязнь в сердцах живет.
Им в горечь рек струи срацины претворили,
Которые восток под иго покорили.
Во славе где сиял божественный закон,
И вера на столпах воздвигла светлый трон;
Где храмы вознесли главы свои златые,
Курился фимиам и с ним мольбы святые;
Где муз божественных был слышен прежде глас,
Где зрелся Геликон, где древний цвел Парнас;
В стране, исполненной бессмертных нам примеров,
В отечестве богов, Ликургов[5] и Гомеров,
Не песни сладкие вспевают музы днесь —
Парнас травой зарос, опустошился весь.
Герои славные в Афинах не родятся,
Во Спарте мудрые законы не твердятся;
Евфратских жителей оружия молчат,
На греках тяжкие оковы там звучат;
Святые здания в пустыни превращенны,
Из материных рук их дщери похищенны;
В чужих руках теперь Ахейский славный град,
Где зрели греки рай, там ныне видят ад.
В оковах старики подъемлют к небу руки;
Свирепство, зверство там. Где церковь! Где науки!
Затмился царский трон и зданий красота.
Облег свирепый змий священные места,
Ни воплю страждущих, ни стону их не внемлет;
Ужасную главу на встоке он подъемлет,
Пространству радуясь отторженных границ;
Слезами веселясь и бледностию лиц,
Еще не чувствует людей теснимых бедства.
Для варварской души в злодействах нет посредства!
Увидя Грецию, упадшую пред ним,
Считает целый мир подножием своим
И мнит: коль есть цари на свете сем другие,
То щедрости его обязаны такие.
Успехом обуян и гордостью своей,
Поставил сам себя вселенной судией.
Он гордости своей препятствия не чает
И полночь во уме под власть свою включает:
Союз, святой союз с Россией нарушен;
Обресков прав своих и вольности лишен.
Тогда кровавая война от стран восточных
Парит, касаяся пределов полуночных.
В руке свирепый меч и пламенник несет;
Пожары, смерть и глад текут за нею вслед;
Пустеют жатвы вкруг и здания дымятся,
В полудни небеса сгущенной пылью тмятся.
Повсюду слышен вопль, реками кровь течет;
Ужасных Евменид из вечной тьмы влечет.
Как бурных ветров бег далеко в понте внемлют,
Когда они валы во глубине подъемлют;
Или когда, отняв у солнца светлый луч,
Разит свирепый гром, расторгнув недра туч;
Так шум издалека и топот раздается
В окрестных областях, куда война несется.
Изображение свирепости ея:
Из алчных челюстей яд льется у нея.
Увидя грозну брань, Европа задрожала;
Россия двигнулась и злобу удержала!
Алкающа весь мир в смятение привесть,
Давно бы без того успех имела лесть;
И, услажденные всеобщею войною,
Лилеи бы сплелись с кровавою луною.
Подъемлется толпа срацин, как прах густой,
Но Север воспрянул: «О дерзкий враг! постой!»
Подняв свою главу в зеленых лаврах новых,
Отечество мое у берегов Днепровых,
На скипетр опершись, к Луне спокойно зрит;
Гор Киевских оно с вершины говорит:
«Не греков здесь ищи, не царства их другого,
Здесь молния тебе во сретенье готова;
Ограда крепкая закона и венца,
Здесь храбростью горят российские сердца,
Здесь древних род славян сияет в полном цвете,
Который славою давно гремит во свете;
Ты весь против меня восток вооружил,
На войски многие надежду положил;
А мы на храбрости надежду основали.
Когда б одни полки победы даровали,
Давно б раздался здесь трубы военный глас,
На Марсовы поля звала бы слава нас,
И земледельчески б преобратились руки
В военны подвиги, их песни — в бранны звуки;
Но я оставила друзей и чад моих
Рачение иметь о житницах своих;
По селам и лугам их песни раздаются.
Не многи воины со мною остаются!
Как будто нет войны и тишина цветет;
Мне слава вкруг Днепра венцы свои плетет;
Но здесь любезный мир, украшенный цветами,
Любуется везде обильными местами;
Оливну ветвь держащ, возводит тихий взор
На тучности долин, и на зеленость гор,
На класы желтые, на паствы, на оливы;
Извне имея брань, внутрь царства мы счастливы
Тогда почувствуем, что с вами мы в войне,
Как ваших гром побед услышим в тишине.
Так всякая страна счастливой наречется,
В которой мудрый царь о подданных печется».
Сие России дух, Стамбул, тебе речет;
Но враг, рассвирепев, на пагубу течет,
На персях у себя он язвы зрит глубоки
И крови собственной текущие потоки;
Своей суровостью и злобой ослеплен,
Тем паче зверствует, чем больше изъязвлен:
Такая движет злость ко брани оттоманов
Противу северных орлов, как хищных вранов.
Полночной славы гром во всех местах гремит,
Друзьям российским в честь, ее злодеям в стыд.
Знамена их в Крыму и вкруг Дуная веют,
В Морее паруса у Дарданелл белеют.
Творили в древности волшебством чудеса,
Ко помощи призвав иль ад, иль небеса;
Не бледную луну с небес теперь сзывают,
Не двигаться с их мест горам повелевают:
Ко удивлению Россия бурных вод,
Из флота малого другой рождает флот,
Летающи суда из недр его исходят,
В восторг вселенную, срацина в страх приводят.
Европа! не дивись, на наши зря дела:
Полночный скипетр здесь Минерва приняла,
Она со славою ликует на престоле;
Екатерина здесь, и не скажу я боле!
О славе дел ее гремит повсюду слух;
Предшествует в морях ее героям дух,
Она бессмертными себя делами славит;
Минерва ли весь мир дивиться не заставит!
На Сейне тщетные преграды им творят,
Полночные орлы уже к Луне парят,
И Махометов знак трепещет и темнеет,
Полуденна страна, как лилия, бледнеет.
С перуном шествуют российские полки,
Не страшны бури им, моря не глубоки;
Не тяжек зной, ни хлад, для россов нет препоны,
Выходят новые Тезеи, Сципионы;[6]
К погибели срацин един остался шаг.
Колена преклонил уже Архипелаг
И лавры отдает лакедемонцам новым,[7]
Ко Чесме двигшимся с Спиридовым, с Орловым.
Дай крылья, муза, мне, к Морее прелечу;
Дай лиру! брань воспеть Чесмесскую хочу,
В бессмертие ее история включает:
Она бессмертием и песнь мою венчает.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Восстань, певец богов, великий муж, восстань,
Учи меня вещать, Гомер, Чесмесску брань!
Ты в памяти своих героев нам оставил,
Которых подвиги под древней Троей славил;
Рождает таковых Российская страна
Для падшей Греции в новейши времена.
Не похищенную троянами Елену
Подвиглась Греция изъять войной из плену;
Не за позорную Парисову любовь
Лиют россияне свою и вражью кровь;
Такой жестокости герои не питают,
Которы во странах полночных обитают.
Любовь к отечеству, любовь к друзьям своим —
То чувства их, и то едина слава им;
Благоприятствует им храбрость и судьбина;
Отечество в уме, в сердцах Екатерина.
Такие божества имея при себе,
В защиту, Греция! текут они к тебе;
Великий океан главу свою подъемлет
И новы имена в пределах бурных внемлет,
Которы, восшумя от невских берегов,
До древних греческих достигли островов,
Надменны гордостью срацины где не чают,
Везде российский меч и славу их встречают;
Со всех сторон Стамбул полночный слышит гром
И зрит стада орлов, летающих кругом;
Трепещущий Босфор, как некиим оплотом,
Стремится в страх привесть россиян сильным флотом.
Теки, срацинский флот, всю Азию тревожь,
Теки и наши ты победы приумножь.
О род! трепещущий от росского перуна,
Быв Марсу жертвою, будь жертвой и Нептуна.
Уже с волнами слух на понте восшумел,
Что грозный вышел флот из устья Дарданелл.
На крыльях страх разнес повсюду весть такую;
Тритоны прячутся во глубину морскую,
Не смеют выглянуть наяды из пещер;
Боязнь турецкий флот по всем водам простер,
Кровавую луну изображают волны;
Нереиды в волнах тоски и страха полны;
Смутились небеса и страшной брани ждут;
Одни россияне против срацин текут;
Оставя буйную и наглую Морею,
Вручают славу, жизнь и мужество Борею.
Ни ветры, ни вода не могут утушить
Горящей храбрости и россов устрашить.
Турецких сил число везде молва сугубит,
Свирепство, смерть, войну, беды, погибель трубит,
И злоба кровь рекой, остервенев, лиет,
Опасность в Греции как буря восстает:
Там носит варварство меч, пламень и оковы,
Распростирается грабеж и бедства новы.
Услыша жители военный грозный глас,
Мечтают, будто им пришел последний час!
Зефир ли зашумит, иль грянут в небе громы,
Бегут, скрываются... пустеют бедных домы;
Везде уныние, повсюду бледный страх,
По дебрям кроются, скитаются в горах;
Там старцы по лесам между зверями скрылись,
И храмы божии в пустыни претворились.
В объятиях сыны трепещут у отца,
Он, длани вознося к селениям творца,
Ему сердечные моления приносит,
Защиты не себе, любезным чадам просит.
Родительских гробниц гражданин прочь бежит,
Рассудок сетует, бессилие дрожит;
Страдает сиротство, невинность терпит муки,
И варварство багрит в крови младенцев руки;
Не трогает сердец девичья красота,
Все плачем и тоской исполнены места,
Благочестивая попранна стала вера,
Срацинской ярости в Морее нет примера.
Кому спасать ее? Кому отмщать врагам?
Россияне! перун вручило небо вам.
О вы, которые прославили героев,
Певицы тишины, певицы страшных боев!
Вам славы росския везде приятен слух,
Придайте силы мне, воспламените дух!
Вы, музы, истину вещать всегда любили,
Свидетельницы вы Чесмесской брани были;
Скажите наших мне героев имена,
Которы в поздние достигнут времена;
Поведайте о них мне внятными стихами!..
Я вижу флот; туда перенесен я вами!
Является вдали мне Марсово лице;
Конечно, то Орлов? Он зрится мне в венце!
Геройство на челе его изображенно,
В нем сердце ревностью к отечеству разжженно;
Перун в его руке, но кротость во очах:
Се честь отечества! его злодеев страх!
Не лесть Фортуне здесь плетет венцы лавровы,
О вас известен свет, о храбрые Орловы!
Когда завистники у вас какие есть,
Пускай дерзнут глаза на вас они возвесть;
Когда вы в понте страх и смерть пренебрегали,
За славу россиян живот свой полагали,
Когда противу вас кровавый блещет меч, —
Какая нужда вас могла в опасность влечь?
Чины, сокровища, героев награжденье,
Давно усердия нашли во уваженье;
Давно Фортуна вам венец свой соплела
И верность через то к монархине почла.
Из храма счастия, в свои цветущи лета,
Когда веселости сердцам приятны света,
Стремиться проливать свою во брани кровь —
Не то ли верная к отечеству любовь?
Достойны за нее они венцов лавровых.
Двух братьев таковых имел наш флот Орловых.
Та дружба, что слывет мечтанием давно,
Друг к другу возгоря, горела в них равно.
На помощь данные герои Алексею,
Казались в кораблях единою семьею.
О вы, участники преславных в свете дел!
Не страхом править вас, но дружбой он умел;
Единым именем вы только возбужденны,
Что вы россияне, и побеждать рожденны.
Соединилися Перикл и Сципион,
В Орлове вижу их; начальник флота он.
Феодор, красотой и младостью цветущий
И первый мужества примеры подающий,
С «Евстафием» летел в Нептуновы поля;
Спиридов был сего начальник корабля,
Усердный к богу муж, покрытый сединами,
От младости своей борющийся с волнами;
Желает дни свои во свете продолжить,
Чтоб жизнь за щедрости монарши положить,
Но ты, младый герой! уйми свое стремленье,
Отважности и страх твое увеселенье,
Увеселение ты братиев твоих;
Жалей, Орлов, жалей цветущих дней своих.
Сие, усердия украшено цветами,
Родство и дружество гласит любви устами;
Оно, души твоей приятности любя,
В морях и на земле летает вкруг тебя.
Фемису огорчил ты, храм ее оставя,
Ты ужас ей навел, себя при Чесме славя.
За тайну музы мне сказали о тебе,
Что смерть геройскую ты ставишь в честь себе;
Но жизнь геройская полезнее для света,
Весна твоя цветет, не тьми прекрасна лета;
Другие качествам дороги есть твоим.
Но в море он летит, и князь Козловский с ним!
О ты, питомец муз! на что тебе Беллона,
Когда лежал твой путь ко храму Аполлона?
На что война тебе, на что оружий гром?
Воюй ты не мечом, но сладких муз пером;
Тебя родитель твой и други ожидают,
А музы, над тобой летающи, рыдают.
Но рок положен твой, нельзя его прейти;
Прости, дражайший друг! навеки ты прости.
Со знамением в путь российских тек монархов
На легком корабле Орлов «Трех иерархов»;
Средземные валы бесстрашно разбивал,
Морям и ветрам он на нем повелевал.
Искусный Грейг при нем, геройских дел свидетель,
В лице своем являл честь, храбрость, добродетель;
На истине его основан был совет;
Во всех достоинства любить обязан свет.
На «Ростиславе» плыл бесстрашный Долгорукой,
И храбрости его всё воинство порукой.
Круз[8] мужеством своим героев удивлял,
Он брань с срацинами забавой поставлял.
А вы, которых здесь в стихах не вспоминаю!
Простите скромность мне, я ваших свойств не знаю
И ваши качества, конечно, уменьшу,
Когда, не зная вас, на лире возглашу;
Но музы ваших дел в забвенье не оставят
И ваши имена торжественно прославят.
Начальник ваш почтил геройским вас венцом,
Перед монаршеским он славил вас лицом.
О вашей храбрости, почти неимоверной,
Я сам свидетель слов его нелицемерный.
Летает по верхам Нептуновых полей
Немногое число российских кораблей;
Но мужеством мужей, из глаз геройских зримым,
Казался малый флот, сей флот непобедимым.
Гремяща слава им предшествует с трубой,
Вещая: «Гром несут россияне с собой!
Смирите дерзкие сердца, гиганты новы;
С перунами на вас готовятся Орловы...»
Сей глас, сей громкий глас как буря преходил;
Афины древние и Трою возбудил,
Изображающи превратность счастья грады.
Там, кажется, встают Ахиллы, Мильтиады,
Отмщение горит в их пламенных очах,
Что бедством их страны и их поруган прах.
Ах! спите в вечности, герои, сладко спите,
Россиянам за вас отмщенье уступите;
В Орловых видит вас, и чтит, и хвалит свет,
В них слава ваших стран и ваша оживет.
Увидит Греция Парнас возобновленный,
Полночной щедростью Минервы оживленный.
Уж храбрость вспыхнула во греческих сердцах,
Почти умершая в неволе и цепях;
Российских грому труб вздремавши греки внемлют,
Текут против срацин,[9] оружие приемлют;
Отважность древняя сияет в их лице,
Дерзают помышлять о Марсовом венце.
Уже бесстрашные российски аргонаты,
Оставя смутные морейские развраты,
Турецким кораблям во сретенье текут,
Которые на брань всю Азию влекут.
Вскипела вкруг вода под их судами вскоре,
Как плавающий лес, казались мачты в море;
Как белые шатры, несомы по волнам,
Представились вдали их парусы очам.
Увидеть страшное военных дел решенье,
Казалось, боги все взирают на сраженье.
Ужасны фурии, участницы войны,
Взошли на корабли с турецкой стороны:
Там смерть бледнеюща, там ужас, там отрава.
С российской стороны Минерва, Марс и Слава;
Летая музы вкруг, победну песнь поют;
Уже они венцы героям нашим вьют.
ПЕСНЬ ТРЕТИЯ
Как пламенна гора всходяще солнце блещет,
Кровавые лучи в Средземны волны мещет,
И понту бурному как будто говорит,
Что вскоре в воду кровь сраженье претворит.
Кипящие валы при устье брань подъемлют,
Они стремление обоих флотов внемлют;
Белеют паруса турецкие вдали,
Уже встречаются им наши корабли.
Уже геройский дух горит в орлах российских.
Слетаются они с Луной в струях Хиисских.
Как страшный некий змий, простершись по валам,
Главой примкнул их флот к Чесмесским берегам;
Другую часть простер до каменистой мели,
Где робкие струи, тесняся, зашумели.
О россы, россы! вам казалося в сей час,
Что в море двигнулась вся Азия на вас,
Что паки вышел Ксеркс на древние Афины;
Но прежней у брегов дождется он судьбины.
В трикраты[10] извившись флот гордый на волнах,
Умел бы ввергнуть мир в отчаянье и в страх;
Обратный в море путь без брани бы трубили,
Когда б другие то, не вы, о россы! были,-
Опасность зримая и множество врагов,
И наших малое количество судов
Ни бодрости сердец, ни славы не лишили;
Геройский жар в сердцах зажгли, не потушили.
Уж солнце к западу кругом земли текло
И тучи мрачные над понтом навлекло,
Дабы сокрыть от глаз волнующеся море,
Которо в страшный ад преобразится вскоре.
Россияне текут к оружиям своим,
Противна медленность, а не сраженье им,
Борей, летая вкруг, в пучине ужас сеет,
Крылами движет он, в российски флаги веет,
И, предвещание победы сделав им,
К срацинам страх понес, понес огонь и дым.
Се знак, громовый знак к осаде раздается,
Трикраты раздался, в турецкий флот несется.
Тогда от их судов унылый вопль восстал,
И флот их, разделясь, в пучине застонал,
Он пену за собой оставил в ней кроваву,
Предвозвещая им погибель, россам славу.
Как тучи бурные, стремясь друг друга стерть,
Из мрачных недр своих с перуном мещут смерть,
Так флоты, молнией и громом воруженны,
Стеклися, равною отважностью разженны,
Далеко по волнам взыванье раздалось,
Простерла крылья брань, сраженье началось.
Фортуна в облака оттоле улетает,
Там дела для себя она не обретает;
Не требуют ее россияне венца,
Не нужно счастье им — но храбрые сердца,
От них россияне прямого ждут геройства;
Фортуна быть должна богинею спокойства!
Блеснула молния, гром страшный возгремел.
И понт, внимая звук оружий, заревел;
В дыму и в пламени слетелись флоты оба,
Отверзла хладна смерть меж ними двери гроба;
Но смерть ужасная россиян не страшит
И, кажется, от них к врагам с мечом спешит.
Сверкающи огни в водах воспламенились,
И будто в воздухе они остановились,
Толь часто огнь вослед другому успевал,
Из медных челюстей который воздух рвал!
Явилась в облаках Беллона с звучной славой;
Исторг свой меч, летит к сраженью Марс кровавый;
Багреют вкруг судов кипящие струи.
О брань! погибельны везде следы твои.
Преобразилося пространно море адом,
Покрылись корабли свистящих пулей градом,
Несущи ядра смерть по воздуху гремят,
И гаснет тамо жизнь, куда они летят.
Смерть зрится на судах, и смерть в морской пучине;
Ближайший тамо шаг поспешный шаг к кончине;
Повсюду вопль и стон, не слышно там речей,
Единый слышен треск, гром пушек, звук мечей.
Текут против врагов полночны Марсы смело,
Едина в них душа, едино зрится тело.
Колико вижу там в сражении людей,
Толико видимо различных мне смертей.
Иный, кончая жизнь, не ропщет на судьбину;
Хоть видит сам себя едину половину,
Лишен обеих ног, еще он восстает,
К его спасению текущим вопиет:
«В покое умирать, друзья, меня оставьте;[11]
Не мне служите вы, отечество прославьте».
Иный, имеючи пронзенну пулей грудь,
Со смертью борется, дерзая славы в путь.
Иный, уже покрыт завесой смертной тени,
С оружием в руках повергся на колени,
И ужас вкруг его свирепствует вотще,
Он, силы истощив, сражается еще.
Иные смертный сон, сомкнув глаза, вкушают,
Но лиц спокойствием живущих утешают.
Иные, на своих оружьях онемев,
Остаточный в лице изображают гнев.
Тот, рану захватя единою рукою,
Разит своих врагов и мещет гром другою.
Иный на корабле чрез край безгласен пал,
Явить, что смерти он шага не уступал.
Там руки плавают с кровавыми мечами,
Катятся там главы с потусклыми очами,
Как будто с тем они желали умереть,
Чтоб им на брань еще сквозь смертный мрак воззреть.
Повсюду шум и стон, и понт и небо тмится,
И смерть от кораблей к другим, как вихрь, стремится.
Куда ни обратись, увидишь ад везде;
Отвсюду молний блеск, спасенья нет нигде,
Сгустился воздух весь, земля вдали трепещет,
И в черном вихре смерть, вращая косу, блещет;
И время на крылах коль быстро ни течет,
Еще скорее Марс мечом людей сечет.
Меж страхов таковых, меж молниями плыли
Которы корабли со «Иерархом» были;
Там «Три святителя», там дерзкий «Ростислав»;
Со Долгоруким Грейг, в пример Орловых взяв,
Венцы приобрели геройскими делами;
Казалось, тени там сразилися с телами,
Которых грозна смерть, ни ужас не страшит.
Тот место захватить убитого спешит;
Другой опасности войны пренебрегает,
Где больше страх разит, туда он прибегает.
Дискордия, в таких ликующа местах,
В груди имея злость, свирепость во устах,
Склокоченны власы и взоры раскаленны,
Дыханье огненно, уста окровавленны,
С улыбкой злобною на брань свирепу зрит;
Но мало для нее пучину кровь багрит,
Не сыта вкруг нее лежащими телами,
С мечом и пламенем летит меж кораблями;
Там груды зрит она поверженных людей,
Но жертва такова мала еще для ней.
Она свой пламенник трясет и возжигает
И грудью на корабль российский налегает;
Отъемля якорь прочь, к турецким кораблям
Рукой «Евстафия» толкнула по валам.
Воспламеняется Гассан[12] свирепством новым;
Встречает наш корабль, как вепрь, с лицом суровым.
Постой! к тебе летят Спиридов и Орлов;
Младый герой на все отважности готов.
Едва Гассаново движение приметил,
Подобно как Борей, врага в пучине встретил.
Феодор, брани зря решительны часы,
Имея по челу растрепанны власы,
Текущий пот с лица, трудов изображенье,
Стремится, как на пир, на страшное сраженье;
Сообщников своих объемля, говорит:
«Друзья! теперь на нас три части света зрит,
Себя мы зрелищу вселенныя представим,
Умрем или свое отечество прославим!»
С сим словом на корабль турецкий полетел,
Он бросил молнии, сразился, возгремел.
Не действуют уже ни ружья, ни картечи;
Переменяется порядок ратной сечи;
Летящи по волнам друг к другу корабли
Как будто две горы столкнулись на земли;
Движеньем свергнуты с обоих бортов в море,
Теряют воины и жизнь, и вид свой вскоре.
Их сдавленны тела, несомы по струям,
Явили зрелище ужасное очам.
Срацины кроются, срацины вопль пускают!
Но россы их суда баграми привлекают,
От смертных стрел уйти враги вовнутрь бегут,
Герои северны за смертью вслед текут;
Недвижимы в волнах стоят, как будто в поле,
И расстояния уже не видно боле.
Иные, будто бы под ними есть земля,
С высокого в валы низверглись корабля;
Сей новый брани род, в средине волн плывущих,
Конечно, устрашил чудовищ, там живущих!
Рукой за край схватясь, иной разит врага;
Другому жизнь его не столько дорога,
Как честь отечества или монарша слава;
Таких рождаешь ты, Российская держава!
Тогда над турками победу возвестить
Хотел россиянин с кормы их флаг схватить;
Не отнял вдруг его, колико ни старался,
Меж волн и меж небес на воздухе остался.
Он, руки потеряв, его не отпустил,
Всех способов лишен, зубами флаг схватил;
Срацин его мечом во чрево прободает,
Трепещет, держится, Луну не покидает.
С такою твердостью он храбро воевал,
Доколь на свой корабль со флагом мертв упал.
Тут ратник ратника увидел пред очами;
Сразились копьями, ударились мечами,
Уставили они противу груди грудь,
Разят и грудой тел ко славе стелют путь.
Не успевает ад преисполняться жертвой,
Кто пал там, пал уже не раненый, но мертвый.
Тот в ярости пронзить мечом врага хотел,
Но сам стрелой убит, на месте онемел.
Иный не ведает о ранах попеченья
И только чувствует, что он среди сраженья,
Там вплоть отрубленна с мечом рука падет,
Но сим мечом врагу еще удар дает.
На саблю налетел там воин, штык имея,
И движется по ней достигнуть до злодея.
Как вихрь подъемлется мгновенно от земли,
Так быстро воины на мачты потекли;
Там стрелы их грудей и копья досягают,
Они зажженные орудия свергают.
Горящий пламенем и смертоносный град
Поспешно обращал Гассанов флот назад;
Но тщетно он из рук российских вырывался,
То к берегу спешил, то выше подавался;
Как зверь, запутанный в расставленных сетях,
Иль голубь, у орла биющийся в когтях,
Не может Бей-Гассан от россов отцепиться.
Ах! для чего он в понт сей час не погрузится!
Сберитесь, облака, вкруг дерзких кораблей;
Воздвигни понт, Нептун; Юпитер, дождь пролей!
Ни понт не движется, ни шумный дождь не льется,
Уже спасения нигде не остается.
Внимая между тем отважной брани сей,
Бесстрашно на нее взирает Алексей.
Безвредны россы с ним; не чающим спасаться,
Не смеет смерть до них, не смеет прикасаться;
Нет места для него, летит по всем местам,
Где он, и слава тут; где он, и счастье там;
Минерва сей корабль эгидом покрывает,[13]
Громам и молниям не жечь повелевает,
Кидаясь, грозна смерть противников разит,
Но храбрых россиян и смерть сама щадит;
Стенал от ран корабль, но россы невредимы;
Бессмертны войски в нем или непобедимы:
Не устрашает их военная гроза.
Тогда простер Орлов к «Евстафию» глаза,
Турецкий зрит корабль в дыму, в огне, в напасти,
У храбрых россиян почти уже во власти;
На помощь думает к Феодору лететь,
С ним вместе победить иль вместе умереть,
Но важные к тому препятства предлежали
И дружества его стремленье удержали;
Отважность братнину он внутренне винит,
А храбрость юноши в нем сердце веселит;
Он смотрит... пламень вдруг «Евстафия» объемлет;
Вздрогнуло сердце в нем, он вопль и громы внемлет;
Поколебалося и море и земля.
Взглянул на сей корабль — но нет уж корабля!
И брата больше нет! Удары раздаются.
Там части корабля волной морской несутся,
Покрылся облаком кровавым горизонт,
Казалось, падают из тучи люди в понт,
Какое зрелище герою, другу, брату!
Он вдруг восчувствовал невозвратиму трату!
«Погиб, любезный брат! погиб ты!» — вопиет;
И те слова твердя, беспамятен падет.
Не знаю лучшего печали сей примера,
Сей грусти, жалоб сих, как в песнях у Гомера;
В таком отчаяньи был храбрый Ахиллес,
Как Антилох к нему плачевну весть принес,
Что рок, плачевный рок с Патроклом совершился;
Несчастный друг его всех чувств тогда лишился,
И только сам себя лишь начал познавать,
Коль можно чувствами отчаянье назвать,
Повергся, возрыдав, герой на землю хладну
И грудь к ней приложил, грудь томну, безотрадну,
Со прахом белые власы свои смешал,
Зеленую траву слезами орошал;
Искал оружия, просил у предстоящих,
Для пресечения мучений, дух томящих.
Великою душой и мужеством таков,
Но тверже во своем отчаяньи Орлов;
Познав, что брата слез поток не воскрешает,
Отмщать за братню смерть срацинам поспешает;
Он видит вкруг себя стоящи дружбу, честь,
Родство, отечество, на праведную месть
Геройский дух его ко подвигу зовущих,
«Проснись, Орлов! и мсти за брата!» — вопиющих.
Как страшный, отходя от человека, сон
Еще крутит его и извлекает стон, —
Так, скорбию своей Орлов обремененный,
Подвигся храбростью и местью распаленный;
На власть небесную устами он роптал,
Но сердцем божеский он промысл почитал;
«Пойдем, друзья мои! — вещает предстоящим, —
Ударим вслед врагам, от нас уйти хотящим,
Злодеев истребить геройский подвиг есть!
Исполнить то велят Россия нам и честь;
Нам кровь, текущая с кипящими струями,
Феодорова тень, виясь над кораблями,
Друзья вещают нам, которых мы не зрим,
Что страждут души их, коль мы не отомстим!
За флотом сих убийц мы свой корабль направим,
Умрем или отмстим, отечество прославим!»
Уже на парусах корабль его бежал,
Уже он мыслями злодеев поражал.
Таков был Александр, когда он через стену
Один перескочил к индейцам в Малиену,
Один с мечом напал на множество врагов;
Тогда-то прямо был герой в числе богов.
Подобен храбростью герою таковому,
Орлов летел вослед с перуном бею злому.
Хотя б против него всех вызвал Зевс богов,
Пошел бы против них без робости Орлов;
Он камни страшные и мели презирает
И флоту росскому дверь славы отворяет.
В то время легкие турецки корабли
В залив, как в нору змей, поспешно потекли;
Оставили во власть нам кровь свою и море.
Постойте, варвары, мы вас достигнем вскоре!
Постой и ты в волнах, постой, о храбрый муж!
Не должно тяготить тоске великих душ;
Дни брата твоего не скоро пресекутся:
Любовь сама о нем и грозный Марс пекутся.
Беллона пламенник не скоро потушит,
Но скоро у тебя ток слезный осушит.
Ты мщением теперь против срацин пылаешь,
Но будешь сожалеть о том, чего желаешь;
Не жаждешь крови ты злодея своего,
Спокойства жаждешь ты отечества всего;
Через победы нам драгого ищешь мира.
Дождись его и пой, моя усердна лира!
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
О вы, кем света вся колеблется громада,
Всходящи к небесам, касающися ада,
Стихии страшные, огнь, вихри и вода!
Столпы вселенныя вы движете всегда;
Рушители градов и нашего покоя!
Вы в первый в свете раз смягчились для героя:
Спасли Феодора в ужасный смерти час,
Спасли и для него, для братьев, и для нас;
Смерть с грозною косой на понте свирепела,
Но, с ним встречаяся, героя пожалела;
Валы кипящие и бурные огни
Умели пощадить его цветущи дни.
Однако брат его свидетель рока злого,
Пылая мщением, не чувствует иного;
Сквозь вихри пламенны, чрез волны он летит,
И хочет умереть, когда не отомстит.
Так ястреб, в высоте за пищею летящий
И стадо голубей по воздуху гонящий,
Не внемлет ужасу гремящих туч вокруг
И, как стрела, падет в средину стада вдруг.
Достиг бы турков он в единый миг в пучине
И в жертву гордость их принес Екатерине.
Но волн среди когда отмщением горит,
Летящее к нему поспешно судно зрит,
И плаватели в нем, подъемля к небу руки,
Разносят радостны в пространном море звуки;
На сей час к малому спокойству возвращен,
Подумал Алексей, что брат его отмщен,
Что небо свой перун на турков ниспустило,
Что море двигнулось и флот их поглотило.
В такой свирепости рок был бы справедлив!
Он внемлет вестнику, и внемлет: «Брат твой жив!
Он жив! и к берегу направил ход морскому».
Не верит счастию печальный брат такому.
Являлся некогда несчастливым таков
С крылатою главой посланник от богов.
Морские нимфы глас веселый в понте внемлют,
Зеленые главы из глубины подъемлют
И, видя россиян в восторге средь валов,
Со плеском к ним текут и слушают их слов.
Сыны Эоловы на час остановились,
Тритоны с мелкими струями появились,
Зеленыя волны наяды не прядут
И в общей радости участие берут.
К герою посланный о брате повествует;
Он верит, и его как брата он целует,
Дары ему дает, объемлет он его;
Друзья его в слезах объемлют самого;
Веселье чувства их толь живо написало,
Как будто бы у всех по брату воскресало.
От вестника герой не отвращает глаз,
О брате повторять велит ему сто раз
И, слушая о нем, не может слез отерти:
Колико близко он приближился ко смерти!
И вестник тако рек: «Лишь только корабли,
Бросая молнии, друг к другу притекли,
Как будто бы землей соделалося море,
Мы сближились и в бой с врагом вступили вскоре;
Прижав ко груди грудь, мы с турками дрались,
Потоки с корабля кровавы полились,
Осталось менее живых, чем убиенных;
Мы стоя на телах сражались пораженных,
Ни мужества твой брат, ни силы не терял,
Своим примером он россиян ободрял.
«Мы славу кровию российскую искупим,
Умрем! но лавра мы победы не уступим», —
Феодор так вещал; твердя геройску речь,
Кидался первый он на копья и на меч;
Где паче смерть свою свирепость изливала,
Туда его и честь и храбрость призывала.
Мы, следуя за ним, теснились вкруг его;
Хотели умереть и с ним и за него.
Я должен почитать в герое и злодея:
Мы зрели храбрый дух в сраженьи Гассан-бея;
Как молния, с мечом повсюду он летал,
Казалось, гром на нас из рук своих метал,
И лавр ему отдать мы стали б принужденны,
Когда б не россами мы были в свет рожденны:
Увидя близко смерть, мы смерть пренебрегли;
Летели на мечи, дрались, рубили, жгли.
Уже паша слабел и робок становился:
Вдруг пламень в корабле турецком появился!
Отчалить свой корабль одно спасенье нам,
Оставя в жертву их пожару и волнам,
И с вами к торжеству победы съединиться;
Не могут корабли друг с другом разойтиться;
Подъемлем якори, но силимся вотще,
Горим и в пламени сражаемся еще;
Тут огнь противу нас, там сабли, там пучина:
Дороги к жизни нет, видна везде кончина;
Повергнуться в валы, во пламени ль сгореть,
Равно везде, равно погибнуть, умереть.
Смерть мрачны двери нам со всех сторон отверзла;
Среди огня у нас на время кровь замерзла;
Не море, не огонь, не буря нас страшит,
Но то, что случай злой победу не решит,
Что в первый раз бежать от турка принужденны.
Непобедимые пожаром побежденны!
В пучине от него спасенья россам нет,
Дыханье тушит огнь, от дыму меркнет свет,
Зардевшись от огня, над нами твердь трясется,
Пожар, как быстрая вода, в корабль лиется;
Спасенье в ужасе осталось нам одно,
Спасенье страшное: морской пучины дно!
Твой брат в ладью опущен. Прерви ту повесть, муза;
Представь на воздухе, в огне и в понте Круза;
Остался в море он «Евстафия» спасать,
Перуны ко врагам и молнии бросать.
Уже россияне победу вострубили,
Бегущих с кораблей они срацин рубили:
Гассан в сражении две язвы получил,
Трепещущ, с корабля в ладью Гассан сскочил;
Его в объятие отчаянье приемлет,
И весь турецкий флот победе нашей внемлет;
Сняв якори, от нас, как враны, прочь летят,
Людей, ни корабля спасати не хотят.
Зажженна мачта вдруг поверглась от злодеев
И наш корабль зажгла! Круз храбрый и Плещеев
Ревущим пламенем на воздух взнесены,
Но божьим промыслом от смерти спасены:[14]
Низвержены к волнам, в пучине с смертью бьются
И туркам отомщать безвредны остаются.
С сей вестью радостной меня твой брат прислал,
И радости такой весь флот наш соплескал...»
Тогда, вообразив событность толь чудесну,
Герой возвел глаза на высоту небесну,
Он бога, мнилося, во славе полной зрит;
«О боже! — в радостном восторге говорит, —
Прости мне прежнюю души моей тревогу;
Мы все живем во тьме, но всё известно богу;
Исчислены давно дни наши у тебя,
Мы должны всё сносить, твой промысл возлюбя...»
Вещал — и более героем он явился;
Ток слезный отерев, к стоящим обратился.
Сокровища свои он вестнику вручил,
Промолвив: «От тебя я больше получил:
Ты весть приятную, мне весть принес о брате,
Цены той жизни нет, как не было б и трате».
При сладкой радости его внимают стон,
Что перстня у себя не обретает он.
Лице Минервы в нем изображенно было,
Которо храбрые сердца в войне живило.
Но тщетно сей урон, Орлов, тебя горчит:
Сим перстнем он моря богине обручит,
Ты сей дражайший знак Нептуну в дар оставил,
Пред кем отечество и сам себя прославил.
На варваров герой вдали спокойно зрит,
В смятении к Чесме турецкий флот бежит;
Дрожаща робость им и страх и стыд внушает,
Колеблет мачтами и парусы мешает,
Спираются в волнах друг с другом корабли,
Колеблются в водах, касаются земли.
Как стадо, в коем страх вран хищный производит,
В дубровах кроется, так флот в залив уходит.
«Хотя во глубине морской себя сокрой,
Достигну я тебя!» — к срацинам рек герой.
Слова его брега и волны повторили
И вящий страх в сердца турецкие вперили.
Орлов! от рук твоих сей варвар не уйдет;
Оставь его на час, тебя Феодор ждет.
Стремится к брату он как быстрыми крилами
На малой ладии меж грозными валами;
Смиряется, его увидя, бурный понт,
И расчищается туманный горизонт;
В восторгах Алексей от радости трепещет,
Он взоры быстрые в пространно море мещет;
Очами ищет он в нем ботика сего,
Где брата думает увидеть своего:
Увидел! — раздались в волнах веселий звуки;
Друг к другу издали они простерли руки
И, будто по волнам бежать они хотят,
Друг к другу с током слез в объятия летят.
Их радость извлекла приятное стенанье,
Сомкнулись их уста и пребыли в молчанье.
Растрогались у всех сим зрелищем сердца,
Тот брата любит в них, тот друга, тот отца.
Восчувствовали все в минуту предлежащу
И грусть прошедшую, и радость настоящу;
Не горький ток из глаз, но сладостный течет,
Их души, кажется, к двум братьям в грудь влечет.
Так небом некогда терзаемый и адом,
Орест увиделся с возлюбленным Пиладом;
Колико прежде он ни злополучен был,
В объятьях дружеских печаль свою забыл.
При сем свидании два брата получали
За скорбью радости, за радостью печали.
Разнесшийся тогда по океану дым
Плачевно зрелище в волнах представил им:
Взирая смутными на бурный понт глазами,
На следствия войны взглянули со слезами;
В кровавых там струях вращаются тела,
Которы, поглотив, пучина отдала;
К судам их приплыли безгласны, бледны, мертвы,
Как будто требуют от них за подвиг жертвы.
На бедствие сие Феодор с плачем зрит
И, брата своего объемля, говорит:
«Се воины, струи пиющие кровавы,
Участники моей и нашей общей славы!
Без оных, может быть, ты брата б не видал
И, как о них теперь, о мне бы возрыдал.
Об вас Россия вся, о други! пожалеет,
И наша кровь за вас отмстить не укоснеет.
Когда ж вам рок судил отечества не зреть,
Коль славно за него толь храбро умереть!
Се наших воинов тела неустрашимых,
Лишенных живота, но в нем непобедимых!
Се кровь российскую приносит к нам волна!
И требует от нас отмщения она:
Пойдем, любезный брат! злодеев востревожим,
Отмстим за братиев иль жизнь за них положим!»
Уже он мыслями злодеям вслед летел
И медлить мщением в пучине не хотел;
Но видит, что вдали бросают волны тело,
Он смотрит на него — в нем сердце закипело;
Трепещет, стонет он, на волны обратясь,
И кажется ему вдали Козловский князь!
Смущает душу в нем свирепая судьбина;
«Увы! — он рек,— тебя как брата мне, как сына,
Отец твой мне тебя, любезный друг, вручил.
Ты умер! старца я навеки огорчил!»
Ах! будь позорище сие пустой мечтою,
Козловский может быть не поглощен волною!
Когда же скрылся ты навек в морских волнах,
Так гроб твой у твоих друзей теперь в сердцах.
О муза! удались от жалостных явлений,
С слезами не сливай войне приличных пений,
И жалобы твои и слезы прекрати,
Со мной в турецкий флот, ко Чесме прелети.
Кровавую войну и битвы ненавижу;
Но следствия ее во смутном духе вижу,
Я вижу в кораблях отчаянье, тоску,
Разбросанны тела по желтому песку!
Средь понта вижу я турецкого дракона,
Он стонет у брегов, не прерывая стона.
Томится мутный дух, и сердце в нем дрожит,
Пронзенный в грудь мечом в крови своей лежит.
Смыкаются его отравой полны очи,
Над ним простерся мрак и сени вечной ночи;
Мутится там вода и вянет вкруг трава,
Где томная лежит драконова глава;
Орловыми глава во брани изъязвленна,
Скрываяся от них, быть чает исцеленна.
Таков турецкий флот был робок, но кичлив,
Ушед от кораблей российских в свой залив,
Еще вокруг себя он прежни громы внемлет
И каждую струю за наш корабль приемлет,
И тени собственны, и ветров легкий шум
Россиян с молнией изображает ум.
Степанов страх и смерть понес в Чесмесски волны,[15]
Которы ужасом, бедами, кровью полны.
Российский гений в понт с Степановым летит,
Кровавы воды в огнь он скоро превратит.
Полночными в бою ударами разженна,
Луна багровеет, серпом изображенна;
Чернеет океан вкруг робких кораблей;
Кровавая роса сгустилась над землей;
Теченье косно в мир блистательного Феба,
И кажется, в валы валятся звезды с неба;
Ревет глубокий понт, и стонут берега;
В дыму им видятся и горы, и луга;
Всё кажет смерти вид, всё туркам страх наводит;
Но черный яд из уст драконовых исходит;
Единым оком он заснув, другим не спит,
Российский видя флот, места свои крепит.
И стыд его в волнах, и злоба угрызает;
Пронзен копьем, еще он двигаться дерзает,
Он хочет шествие россиянам препнуть,
Подъемлет он главу, свою подъемлет грудь.
Гассан, Гассан, тебя отважность не избавит.
Твоей судьбой Махмет, а нашей бог наш правит.
Пускай горит земля, волнует океан,
Ничто не устрашит отважных россиян.
Срацины с ужасом в пристанище сокрылись,
Не укротилися они — остервенились;
О защищении к пророку вопиют,
Но посреде молитв лишь только слезы льют.
Стенания в бою погибели предтеча,
В чем скоро убедит срацин кровава сеча!
Кто смел российскую Минерву раздражить,
Тот казни заслужил и недостоин жить,
Потомки казнь терпеть Агарины достойны,
Они в уме всегда строптивы, беспокойны.
Готовы молнии, уже готов удар,
К ним искра упадет и воспалит пожар,
Затмится и Луна, и гордость Оттоманов.
Пришел и снял с брегов оружия Степанов...
Простерла мраки ночь!..Но, муза, отдохни,
Ты брани петь должна, страх, ужасы, огни.
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
Разрушить гордые ограды Илиона
Сходила в облаках блестящая Юнона;
И, Трою истребить хотящая вконец.
Ахейских мщение возжгла она сердец.
Преополчилися бессмертные герои
На разорение обманчивыя Трои.
Минерву в облаке наш флот над понтом зрит,
Екатеринин дух пред ним к Чесме парит;
Но греческих градов не хочет разоренья,
Парит кичливости срацинской для смиренья.
Когда сокрылося в волнах светило дни,
В сердцах геройские возжгла она огни.
И храбрый Гектор пал, он пал под Илионом,
И стены рушились, взведенны Аполлоном;
От россов туркам ли сокрыться в кораблях?
У них Паллада их и в мыслях, и в сердцах.
Представь, о муза! мне позорище плачевно,
Где битвы, где пожар, где кровь, где море гневно,
Средь флотов на крылах в ночи остановись,
Тех робости, других бесстрашию дивись.
Уже простерлася над понтом риза ночи,
Отверзлися небес недремлющие очи,
Луна дрожащая открыла бледный зрак,
Срацинам пущий страх ночной наводит мрак,
От их смущенных душ спокойствие уходит;
Их малый шум в струях в отчаянье приводит,
Хотят, чтоб ввек от нас их скрыла ночи тень,
Хотят, чтоб им явил движенья наши день,
Хотят отдаться в плен, сражаться с нами чают,
Хотят — и ничего умом не заключают.
В волнениях души, в смятении сердец
Умреть иль победить решились наконец,
Им тень, дрожаща тень в крови сквозь мрак явилась,
Которая в волнах в день брани погрузилась,
И внемлют от нее срацины тусклый глас:
«Крепитесь, бодрствуйте! Орловы близко вас.
Российская рука на вас перун подъемлет».
Умолк. — Гассан словам стенящей тени внемлет,
Велит сомкнуть свой флот, брега кругом крепит,
Не спит геройский дух, и робкий дух не спит!
Свирепа смерть с огнем за валом укрывалась,
Нечаянно напасть на россов порывалась;
Погиб бы весь наш флот, причины бед не зря,
Но ангел, в области имеющий моря,
От турков облаком, как ризою, закрылся,
И светлою звездой россиянам явился;[16]
К заливу корабли идущи освещал.
Он лирным голосом героям так вещал:
«Оставьте ко врагам опасную дорогу!
Победы россам пальм вручить угодно богу;
Вас здесь с перуном смерть и с молниями ждет,
Там путь ваш!» Росский флот другим путем течет;
Уже, виясь в руках, у них сверкают громы
И рвутся сжечь врагов колеблющися домы.
К златому шел руну без трепета Язон,
И громы презирал, и бурный пламень он;
Разил чудовища, волшебну ветвь имея,
Котору хитрая составила Медея;
Драконы пламенны и огненны волы,
Колико ни были свирепы, грозны, злы,
Хоть ад против него все ужасы подвигнул,
Прошед сквозь огнь, сквозь дым, Язон руна достигнул.
В намереньи своем был тверд и храбр таков
С российским воинством дерзающий Орлов:
Оружия с брегов им встречу возгремели,
Но души вы, орлы, геройские имели;
Без трепета к врагам среди смертей текли,
Но ветвь Медеину в руках своих несли,
Не страшен россам гром, ни бурная пучина;
Их ветвь, надежда их, их бог — Екатерина.
Она в морях им щит, ограда на земли.
Уже в залив они Чесмесский притекли,
В который убежав, турецкий флот трепещет;
Но яд еще сей змий в отчаянии мещет.
Тогда составили начальники совет,
Дабы предупредить осадой солнца свет.
Пренебрегающий и адом, и Нептуном,
Со брандерами Грейг подвигся, как с перуном;
Там Дугдал, пламенем и громом воружен,
Бросал его к врагам, весь пламенем ожжен.[17]
Вручает слава ветвь, вручает ветвь лаврову
Кидающему смерть к срацинам Клокачеву.
Как будто нес главу Горгоны к ним в руках;
Окаменение Ильин[18] навел и страх;
Он бросил молнию в их плавающи домы,
Ударили со всех сторон российски громы;
Там бомба, на корабль упав, разорвалась,
И смерть, которая внутри у ней вилась,
Покрыта искрами, из бомбы вылетает,
Рукою корабли, другой людей хватает:
За что ни схватится, всё гибнет и горит;
Огонь небесну твердь, пучину кровь багрит;
Подъемлют якори, от смерти убегают;
Тесняся, корабли друг друга зажигают.
Вопль, шум и томный крик пронзают горизонт,
Казалося, горит кругом земля и понт,
Как будто целый мир приближился к кончине.
Волнуется огонь и дым в морской пучине,
Пожар на небеси, в воде и на брегах,
Везде отчаянье, напасть, смятенье, страх;
Погибель у срацин и смерть перед очами,
Она воружена огнем, косой, мечами, —
И пламень, став столпом, пучину озарил,
Срацинам гробы их во глубине открыл.
Так Тартар, где Плутон преступников карает,
Во мраке бледный огнь, волнуясь, озаряет,
Он светит грешникам в геенне показать,
Какие муки их готовятся терзать.
Открылось кровию волнующеся море,
Которое их флот поглотит с ними вскоре.
Полусожженные срацины в понт падут
И собственную кровь с водой смешенну пьют.
Кипящая вода огня не потушает,
Свирепый огнь в судах воды не осушает;
Висящих в воздухе на мачтах смерть сечет,
За ними по воде, по кораблям течет.
Нигде убежища срацины не находят;
Напрасно очеса на небеса возводят,
Покрыты тучами гремящими они,
Везде свирепствуют земля, вода, огни;
В отчаяньи клянут султанское веленье,
Подвигшее их флот к Чесме на потопленье,
Бессилен зрится им пророк их Махомет,
Который в жертву их неверным отдает.
На время позабыв кичливое свирепство,
Неизбежимое иные видят бедство,
К российским кораблям среди огней плывут
И к помощи своей врагов своих зовут;
С умильностью на них россияне взирают[19]
И руку помощи злодеям простирают;
О страждущем они вздыхают естестве,
И соболезнуют герои в торжестве;
Где все стихии вдруг на турков ополченны,
Одни россияне там были умягченны;
Враждуют небеса, свирепствуют огни,
Но жалость чувствуют россияне одни;
Печально следствие кровопролитных боев
Заставило вздохнуть под лаврами героев;
Они, врагов поправ, во смутном духе зрят,
С какою их суда свирепостью горят.
Наполнился залив сожженными телами.
При зрелище таком кто льстится похвалами?
Преобратилася в багряну кровь вода!
Зла парка начала ослабевать тогда,
И пряжа скорая из рук у ней валится,
Серпом она своим престала веселиться;
Итак, суждением разгневанных небес,
Как Троя, в ночь одну турецкий флот исчез;
Покрыты кровию, и пепелом, и прахом,
Трепещущи брега на пламень зрят со страхом;
Гром страшный возгремел из вод в последний раз,
Поколебался понт и горы в оный час;
Потухли в облаках написанны пожары,
Промчались далеко подземные удары.
На бледную Луну со страхом Смирна зрит
И, слыша, что у ней в стенах земля дрожит,[20]
Помыслила, когда ограды потряслися,
Что россы с Тартаром и с небом вдруг дралися;
Что новый Махомет и новый Геркулес
Один пошел во ад, другой на верх небес,
Цербера и луну они во гневе рубят;
Что россы меч несут победы, близко трубят.
Противу христиан подвиглось мщенье вновь,
По улицам рекой их льется в Смирне кровь.
Постойте, варвары, упорный дух смирите,
Во победителях спасителей вы зрите!
Вам слава говорит: незлобливы они,
И драгоценны им людей несчастных дни.
Уже свирепый огнь у Чесмы погасает;
От пламени корабль турецкий[21] Грейг спасает;
Победа такова промчится в род и род,
До коей достигать не мог другой народ;
Россия превзошла геройские примеры,
И храбрость наших войск едва достойна веры:
В едину Троя ночь во прах превращена,
Но десять лет была кругом осаждена.
Здесь славу россиян победа увенчала:
День начал, вечер длил, ночь подвиги скончала;
Горящий Троя град ахеян веселит,
Здесь каждый о враге россиянин болит;
Здесь каждый на врага болезненно взирает,
К биющимся в волнах он руку простирает;
Низводит с корабля, из волн его влечет,
«Мы сокрушили флот! и полно мстить!» — речет;
Толико кроткими утешена сердцами,
Венчала слава их лавровыми венцами.
Уже с лица земли ночная крылась тень;
И Феб из глубины выводит светлый день;
Остановляется, на понт простерши очи,
Что флот покинул он во мраке темной ночи,
И тамо не нашел, где прежде зрел его;
Он видит огнь и дым, и больше ничего.
О солнце! бледная луна то показует,
Коль скоро бог врагов российских наказует;
Теки, и россиян по всей вселенной славь,
А сожаление героям предоставь;
Их день веселости торжественной лишает,
И слава собственна едва ли утешает:
Какое зрелище чувствительным сердцам,
Когда простерли взор далеко по волнам?
Не воду вкруг судов, но кровь кипящу видят,
И ужасы войны и славу ненавидят;
Сгустился весь залив от плавающих тел!
Затворим очи мы не зреть плачевных дел;
Герой торжественных венцов не получает
За то, что ближним он погибель приключает,
Великодушие вручает нам венец,
А паче славит нас чувствительность сердец.
Таких в России зрим мы Сципионов новых,
Достойнейших венцов оливных и лавровых!
Смущаемы они погибелью врагов,[22]
Достигли во слезах Чесмесских берегов.
Там, кажется, поля, леса и горы стонут:
Там руки, там главы, в крови срацины тонут;
Восходит к небесам с полей багровый дым,
Струятся, кажется, срацински души с ним
И купно, будто дым, навеки исчезают,
Иные, жизнь кончав, власы свои терзают
И дерзость в подвигах Гассанову клянут,
Но победителей, страдая, сердцем чтут.
И победители, забыв свою досаду,
Приносят пищу им и помощь им в отраду,
Врачуют раны их, спасают их живот.
Состраждет кто врагу, великодушен тот!
Таких возлюбленных имеем мы героев,
Они, как братьев, чтут злодеев после боев.
И будут вечно тех героев музы петь,
Которы побеждать умеют и жалеть;
Которы правилом врагов прощенье ставят,
Нас добрые дела геройских паче славят.
На огнь, на дым, на кровь с печалию воззрев,
О супротивниках сердечно возжалев,
О следствиях войны герои воздохнули
И правила своей Минервы вспомянули,
Которыя душа кротка, каков зефир,
Которая войнам предпочитает мир;
Оплакали войну и возжелали мира,
Да мира сладости моя взыграет лира.
Внемлите, музы, мне, внемли, пространный свет,
Наш флот вооружить кто первый дал совет —
Достойно соплести венец сему герою;
Не хочет он того, молчит, я тайну скрою!
Сыны отечества, несущие главы
За веру, за престол, прославили нас вы!
Запечатлели вы российску славу кровью;
Возжжены к своему отечеству любовью,
Стремитесь защищать супруг, друзей, сынов,
Но забываете о них среди врагов.
О вы, защитники отеческих селений,
И чад, и матерей, и славы, и имений!
Когда среди войны вас грозна смерть ссечет,
Чад ваших чадами Россия наречет;
Когда вы матерей, родивших вас, лишитесь,
Отечество вам мать, вы к ближним возвратитесь.
Вселенная теперь на вас простерла взор,
О вас теперь гремит в Европе разговор:
Вы в прах надменну мысль срацинску обратили,
За дерзость их, за злость, за греков отомстили,
В Морее страждущи утешили сердца, —
Достойны, россы, вы лаврового венца!
Там слава, свой полет с трубами простирая,
Воздвигла вам трофей у бурного Дуная;
С Румянцевым гремят геройски имена,
И в поздние они промчатся времена.
Являют обелиск рассыпанны Бендеры,
Там вашей храбрости пребудут ввек примеры;
Вписала слава там на башнях, на вратах:
Здесь Панин был и гром оставил на стенах;
Доколе гордая луна на небе блещет,
Взглянув на русский флот, на Чесму, затрепещет;
Доколе будет понт в брегах своих шуметь,
Чесмесский станут бой морские нимфы петь;
И слава россиян, гремящая в Морее,
Чем доле свет стоит, промчится тем громчее.
Я славны подвиги героев наших пел,
И буду не забвен, когда их петь умел.
Но ты в полях еще, Россия со перуном,
Еще ты действуешь и с Марсом, и с Нептуном,
Еще Архипелаг меча ее дрожит;
И Крым еще у ног монарших не лежит;
Еще не в Мраморном плывут герои море.
Но, может быть, главу Стамбул преклонит вскоре,
Священные верхи София вознесет
И Мекка ложныя гробницы не спасет.
Вскурятся, Накс, тебе приятны ароматы
Во греческих церквах без дани и без платы.
И нектар, преж сего дарующий богам,
Бессмертно питие отправит Хио к нам;
Офиты древние прейдут в страны российски,
И сложатся из них героям обелиски.
Услышим наконец веселых голос лир,
Поющих в торжестве любезный царствам мир.
О, если бы войну забыли человеки,
Давно бы на земли текли златые веки!
Но близок, может быть, приход златых веков!
И греки из своих исторгнутся оков.
Из вечных книг сии пророчества читаю;
Увидим!.. Я молчу — и лиру покидаю.
