ЧЕРНЫЯ УТКИ.
правитьДождались мы пролета черныхъ утокъ. Послѣ двадцатаго сентября появились небольшія стада ихъ на Сысолѣ и Вычегдѣ, около береговъ, по пескамъ и отмелямъ, по рукавамъ и заливамъ этихъ рѣкъ.
Черныя утки показываются здѣсь пролетомъ не на долгое время только два раза въ годъ: весною, при возвращеніи своемъ на Ледовитое море и на устье Печоры, и осенью, при отлетѣ въ теплыя страны.
Весною летятъ онѣ послѣдними изъ всѣхъ породъ утокъ, когда разливная вода пойдетъ на убыль, начнетъ пукаться береза и загудятъ по зарямъ дружнымъ хоромъ лягушки. Многочисленными стадами, на страшной высотѣ, мчатся онѣ къ сѣверо-востоку, съ необыкновенною быстротою и рѣзкимъ свистомъ крыльевъ. Для становищъ, или роздыховъ, онѣ выбираютъ мѣста открытыя, на быстромъ теченіи, не обнаруживая желанія плавать около берега и щелучить мутную воду, какъ дѣлаютъ это весною другія утиныя породы; сидятъ всегда очень кучно и безпрестанно ныряютъ. Въ весенній пролетъ черныя утки бываютъ необыкновенно сторожки, такъ что подъѣхать къ нимъ на ружейный выстрѣлъ рѣшительно невозможно; но, не смотря на это, спугнутое стадо рѣдко улетаетъ совсѣмъ; оно, дѣлая круги надъ самою водою, только пересаживается съ одного мѣста далѣе на другое.
Въ нашихъ пришекснинскихъ мѣстахъ черныя утки не появляются. Въ первый разъ я познакомился съ ними въ зырянскомъ краѣ. Сначала, по разсказамъ здѣшнихъ, я принималъ ихъ за обыкновенныхъ норей, называемыхъ у насъ чернетью (Anas fuliginosa). Но когда мнѣ принесена была черная утка, я увидалъ, что это совершенно другой видъ, принадлежащій породѣ полярныхъ ныряющихъ утокъ, извѣстныхъ въ народѣ подъ именемъ моряковъ. Онѣ гораздо больше чернети, круглѣе, съ чернымъ подбрюшьемъ и съ сжатымъ, свинцоваго цвѣта носомъ.
Печора, при впаденіи своемъ въ море, разметала безчисленное множество рукавовъ и черезъ это надѣлала пропасть большихъ и малыхъ острововъ, на которыхъ любятъ гнѣздиться черныя утки, служа добрымъ продовольствіемъ кочующимъ по печорскимъ тундрамъ Самоѣдамъ. Вмѣстѣ съ лебедями и гусями, утки эти составляютъ главнѣйшее пернатое населеніе тѣхъ мѣстъ, и распространяются отъ Печоры далѣе и направо и налѣво по берегамъ Ледовитаго Океана. Тамъ ихъ, говорятъ, видимо-невидимо. Черныя утки вьютъ очень незатѣйливыя гнѣзда близко воды, въ ракитовыхъ, тогцихъ — по тамошней природѣ — кустахъ, и кладутъ отъ шести до девяти яицъ, занимаясь усердно ихъ насиживаніемъ. Зыряне завѣряютъ, что эти утки исключительно питаются рыбою. Едва-ли это правда. Всѣ породы утокъ, питающихся рыбою, не вкусны и черствы. Черныя утки, напротивъ, сочны и вкусны, особенно осенью.
Вотъ все, что я знаю о нравахъ и образѣ жизни утокъ, охоту на которыхъ сейчасъ хочу разсказать.
I.
правитьДвадцать седьмаго сентября, ранехонько утромъ, поднялись мы съ постели съ нетерпѣливымъ желаніемъ поскорѣй отправиться на охоту за черными утками. Тѣмъ болѣе дорожили мы этою дичью, что въ здѣшней мѣстности черныя утки составляли конецъ охоты; послѣ ихъ пролета надобно было вычистить и повѣсить ружье на стѣнку до слѣдующей весны. Правда, оставались еще зайцы на узерку; но черностопъ здѣсь портился безпрестанно выпадавшими порошами.
А охота по порошѣ, скажете вы, любезный товарищъ, — что можетъ быть лучше наслажденія сойдти косою по отчетливо напечатанному малику и ловкимъ выстрѣломъ поддѣть его на размашистомъ бѣгѣ? Дѣйствительно такъ; ничего не можетъ быть лучше и веселѣе охоты по порошѣ, и въ ярославской губерніи я тѣшился на ней, сколько душѣ угодно было; но вѣдь тамъ русаки, а въ зырянскомъ краѣ ихъ совершенно нѣтъ. Бѣляки же ведутся здѣсь въ мѣстахъ лѣсистыхъ, скидываются въ чащи и еще гдѣй-то, не допуская охотника, вскакиваютъ и удираютъ.
Утро было не веселое. Тяжелыя облака низко ходили надъ землею, дулъ сѣверный вѣтеръ и пожимался снѣжокъ. Всѣ окрестности одѣты были ковромъ выпавшей пороши. На песчаные берега рѣкъ она легла ровно и гладко, какъ будто обтянулъ ихъ кто бѣлымъ полотномъ. Контрастъ темной массы воды съ снѣговыми, ярко-бѣлѣющими берегами рѣкъ Вычегды и Сысолы, былъ поразительный, особенно вдали, гдѣ эти рѣки, извиваясь, блестѣли въ двадцати разныхъ мѣстахъ своею поверхностью.
Еще не успѣлъ я кончить своего чаю, какъ прибылъ новый товарищъ нашъ, Александръ Ивановичъ В., молодой, начинающій охотникъ, съ нѣкотораго времени неизмѣнный нашъ спутникъ во всѣхъ охотахъ около Устьсысольска. Мало опытный въ охотничьихъ дѣлахъ и пріемахъ, но руководимый горячимъ желаніемъ всему этому научиться, онъ былъ неутомимъ въ полѣ и геройски побѣждалъ всѣ трудности, воздвигаемыя мѣстностью и природою. Пробраться по зыбкому болоту, по тонкой трясинѣ, броситься въ вязкое озеро, — было для него плевымъ дѣломъ; а отъ намѣренія отправиться на охоту не могли остановить его ни бури, ни холода, ни дожди, ни вьюги.
Наше намѣреніе было объѣхать весь островъ, находящійся прямо противъ города. Островъ этотъ имѣетъ окружности около двадцати пяти верстъ и произошелъ отъ причудливаго теченія рѣки Сысолы, которая предъ своимъ устьемъ, отбросивъ широкій рукавъ къ Вычегдѣ и этимъ соединивъ съ нею свои воды, дѣлаетъ большую извилину влѣво и, прокривилявъ еще отъ рукава верстъ шесть, наконецъ окончательно уже впадаетъ въ Вычегду. Такимъ образомъ произошелъ островъ, окруженный съ трехъ сторонъ излучистымъ теченіемъ Вычегды и Сысолы, а съ четвертой широкимъ протокомъ отъ Сысолы къ Вычегдѣ.
— Вы, Александръ Ивановичъ, съ какимъ ружьемъ поѣдете? спросилъ Абрамъ нашего товарища В., охотившагося пока, еще съ нашими ружьями.
— Да ужъ я, Абрамъ, съ твоимъ, съ длиннымъ, поѣду, — отвѣчалъ тотъ.
— Хорошо, берите длинное; а я возьму винтовку, можетъ приведется стрѣлять въ лебедей.
— Много ты сдѣлаешь своей винтовкой! Возьми-каилучше двустволокъ, да заряда четыре про насъ картечи, дѣло-то лучше будетъ, — сказалъ я.
— Нѣтъ, ужъ, я винтовку, упорствовалъ Абрамъ; — въ веслахъ-то гребучи, мнѣ не приведется стрѣлять изъ ружья: все вы будете забухивать.
— По мнѣ какъ хочешь; пожалуй бери винтовку.
Абрамъ, по пріѣздѣ въ Устьсысольскъ, собралъ себѣ широкодульную винтовку для стрѣльбы оленей, гусей и лебедей. Условіе съ мастеромъ было такого рода, — чтобъ винтовка била на восемьдесятъ саженей въ пятно съ ладонь величиною. Хлопотъ и возни, предположеній и сладкихъ надеждъ было множество; но толку вышло мало: собранная и десять разъ вывѣренная винтовка не била и на половинную дистанцію, что очень смущало Абрама, никакъ не хотѣвшаго сознаться въ плохомъ достоинствѣ своего новаго оружія, изъ котораго онъ въ продолженіе всего лѣта еще пера не вышибъ изъ птицы.
Скоро мы собрались, спустили свою походную охотничью лодочку, усѣлись и поплыли вверхъ по Сысолѣ, придерживаясь лѣваго песчанаго ея берега, чтобъ не такъ трудно было бороться съ теченіемъ, чрезвычайно быстрымъ отъ осенней прибыли воды. Подувалъ вѣтерокъ и снѣжило. Мы обогнули маленькій островокъ посреди Сысолы, выбились изъ бойкой быстрины, бьющей съ мыса, острымъ угломъ вдавшагося въ рѣку, и поплыли около ракитника. Зоркій глазъ Абрама замѣтилъ вдали пару утокъ.
— Не вижу… Гдѣ? опросилъ Александръ Ивановичъ, напрягая свое зрѣніе въ даль, которая совершенно тонула въ сумрачной погодѣ.
— Вонъ, вонъ — смотрите противъ песку-то колыхаются.
Я, какъ ни смотрѣлъ, тоже ничего не могъ разглядѣть.
— Што-й-то, неужели не видите? Смотрите, вонъ, одна унырнула; вонъ, другая — противъ кола-то, что на берегу торчитъ.
— А, вижу, вижу. Греби сильнѣй! вскричалъ радостно В.
Скоро и я разсмотрѣлъ пару черныхъ утокъ, плававшихъ недалеко отъ берега и безпрестанно нырявшихъ. Мы приблизились къ нимъ шаговъ на сто. Утки начали озираться, перестали нырять и тѣсно жались другъ къ дружкѣ. Потомъ, избоченясь, и безпрестанно повертывая головки, онѣ быстро поплыли прочь.
— Вотъ сплылись на одну мишень, стрѣляйте, — прошепталъ Абрамъ.
Я приложился и выстрѣлилъ. Одна утка скрылась подъ водой; другая снялась и полетѣла, описывая дугу около нашей лодки. Александръ Ивановичъ выстрѣлилъ въ-летъ, но сдѣлалъ промахъ; я подхватилъ ее другимъ выстрѣломъ; утка столбомъ взвилась кверху, часто замахала крыльями, но справилась, спустилась къ водѣ, потянула параллельно съ ея поверхностію и скоро исчезла изъ нашихъ глазъ.
— Ну, эта умирать полетѣла; теперь не зѣвайте ту, что унырнула-то, — сказалъ Абрамъ, сильно ударивъ раза два веслами.
— Да ее и прозѣвать нельзя, отвечалъ Александръ Ивановичъ, — смотри, вонъ она ужъ вверхъ брюхомъ плаваетъ.
— А, въ самомъ дѣлѣ вверхъ брюхомъ. Глубоко же она унырнула съ горяча-то — долго какъ не показывалась.
Абрамъ подхватилъ утку за крыло, стряхнулъ ее, стукнулъ головкою о бортъ и бросилъ въ носъ лодки, проговоривъ свое обычное — «начинъ полю есть».
— Теперь въ Артемьевскіе, Абрамъ, ѣхать надобно; тамъ утки должны быть, сказалъ я.
— Безпремѣнно въ Артемьевскіе. Какъ тамъ не быть уткамъ. Держите правѣе, здѣсь уносно больно.
Артемьевскими называются два большихъ залива отъ рѣки Сысолы и множество курей и озеръ, разбросанныхъ по разнымъ направленіямъ въ концѣ острова, который намъ приходилось огибать. Какъ только состадятся утки, подойдетъ время жировъ[1], осенней кормёжки, такъ и начнутъ становать большими стадами на Артемьевскихъ заливахъ свіязи, чернети и шилохвости. Мѣстность Артемьевскихъ широко господствуетъ надъ окрестными Лугами: нѣтъ ни пригорочка, ни бугорка: вездѣ ровно и плоско, отовсюду видна опасность, почему и не мудрено, что здѣсь любимые притоны утокъ. При осеннихъ пролетахъ зачастую дѣлаютъ роздыхи на этихъ мѣстахъ гуси и даже лебеди.
Вѣтерокъ раздувался все сильнѣе и сильнѣе. Мокрый снѣгъ валилъ хлопьями и заслѣплялъ намъ глаза.
Мы прикрыли замки у ружей ягтажами, чтобъ не смокли, и усердно продолжали работать веслами.
— Ну, погодка! Изъ доброй воли только охотникъ и выйдетъ изъ дому въ этакую слякоть, — замѣтилъ Александръ Ивановичъ.
— Эхъ, батюшка, вы ничего не знаете, возразилъ Абрамъ; да эта погода самая что ни на есть лучшая для охоты: теперь утка пресмирная, такъ къ самой и подъѣзжай. Опять найди-ка на лѣсу тетерева въ этакую погоду: просто такъ подъ самого подходи, да и бей.
— Да, нечего сказать, удобно ходить по лѣсу въ этакую погоду: съ вѣтвей начнетъ окачивать съ головы до ногъ капелью, сказалъ я.
— Мало-ли что: люби кататься, люби и саночки возить. Какъ бы знатье, гдѣ водятся здѣсь польники, съ полуночи ушелъ бы сегодня за ними.
— Зачѣмъ же не развѣдалъ, гдѣ водятся?
— Было ужъ у меня разспросовъ-то, да никто мнѣ толкомъ ничего не сказалъ; видно ихъ здѣсь совсѣмъ малость; по лѣту нашли-ли мы съ вами хоть одинъ выводокъ?
— Въ самомъ дѣлѣ, обратился я къ Александру Ивановичу, отъ чего здѣсь тетеревинныхъ выводковъ очень мало: мы выходили здѣсь всѣ мѣста верстъ на десять около Устьсысольска — хоть бы одинъ подняли?
— Кто ихъ знаетъ отъ чего. Я думаю причиною все наши зырянскія петли.
— Но, говорятъ, польниковъ показывается зимой здѣсь очень много; откуда же они берутся?
— Изъ глухихъ мѣстъ выбираются. Бываютъ года, что по зимамъ ихъ видятъ безчисленное множество.
— Но не можетъ быть, чтобъ и выводки держались въ глухихъ мѣстахъ: тетерьки съ молодыми выводятся въ мелкій кустарникъ съ густымъ подсѣдомъ травы, или на пожни, близко къ яровымъ хлѣбамъ.
— Да, въ вашихъ губерніяхъ это такъ; но здѣсь иначе. Вы бывали въ Лёмьѣ?
— Былъ въ іюлѣ мѣсяцѣ.
— Значитъ, знаете, какимъ огромнымъ лѣсомъ протекаетъ рѣчка Лёмье. Чего же, кажется, глуше и мрачнѣе этого мѣста. Если углубиться въ лѣсъ верстъ на восемьдесятъ, то тамъ по берегамъ Лёмья будутъ огромные травяники. Вотъ въ этихъ-то травяникахъ, какъ я слыхалъ, и водятся тетеревинные выводки, да въ такомъ количествѣ, что просто ужасть…
— Вотъ бы, Абрамъ, намъ съ тобой куда забраться, отвели бы душеньку.
— Натѣшились бы; только комары насъ съѣли бы, — отвѣчалъ Абрамъ.
— Да ужъ комаровъ въ нашихъ мѣстахъ по лѣтамъ тучи, замѣтилъ Александръ Ивановичъ.
— Должно быть тамъ и тетеревиные тока огромные бываютъ; а то иначе нельзя себѣ представить, чтобъ только одни тетерьки забирались въ такую глушь для вывода молодыхъ?
— Конечно, и тока тамъ же собираются; и, дѣйствительно, говорятъ, огромные тока. Токовища въ такихъ глухихъ мѣстахъ бываютъ на березинахъ, на этакихъ приболотяхъ — съ рѣдколѣсьемъ. Не одна тысяча ихъ слетится на токъ и бурлятъ такъ, что издали точно водопадъ какой шумитъ.
II.
правитьВъ нашей бесѣдѣ незамѣтно прошло время, такъ что мы и не видали, какъ приблизились къ Артемьевскимъ заливамъ. Широкая полоса воды длиннымъ, серповиднымъ хвостомъ вдавалась въ землю и далѣе, раздѣлясь на нѣсколько отдѣльныхъ узенькихъ заливцевъ, оканчивалась подобіемъ вытянутаго языка. Это былъ первый, ближній заливъ. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ начинался, росла небольшая семья ивовыхъ кустовъ, до половины затопленная осенними паводками. Быстрое теченіе трясло и пристегало ихъ тоненькіе прутики, съ которыхъ игривыми струйками разбѣгалась вода, завертываясь въ кольца. Въ послѣднемъ, самомъ дальнемъ отъ насъ кустѣ, плавало нѣсколько десятковъ черныхъ утокъ. Съ любопытствомъ смотрѣлъ я, какъ стая эта плескалась и играла на водѣ, какъ весело гонялись утки другъ за дружкою, шумно пересаживались съ мѣста на мѣсто, и то и дѣло ныряли.
— А, вотъ онѣ гдѣ, голубушки, сказалъ радостно Абрамъ, увидавъ утокъ. Какъ бы подъ нихъ подъѣхать-то ловчѣе. Знаете-ли, заѣдемъ туда дальше за нихъ, да и пустимъ лодку по водѣ, насъ такъ и на несетъ на самыхъ.
Дѣйствительно, лучшаго способа подъѣхать подъ утокъ не было. Мы скоро обогнули стадо и только готовились пустить лодку по водѣ, какъ вдругъ до нашего слуха донесся звучный металлическій голосъ лебедя.
— Стойте! Гдѣ-то лебеди проговорили, прошепталъ Александръ Ивановичъ.
Мы тихо опустили весла и напряженно начали прислушиваться. Лодка, предоставленная собственной волѣ, пошла внизъ, повинуясь быстрому теченію воды, и скоро приблизилась къ плескавшемуся стаду черныхъ утокъ. Но онѣ уже не существовали для насъ болѣе.
Случалось ли вамъ, любезный товарищъ, бывать на тягѣ вальдшнеповъ въ мѣстахъ, гдѣ дичь эта — рѣдкость, и гдѣ охота за ними сопряжена съ большими трудностями? Въ тихій майскій вечеръ, прислушиваясь къ голосу торжествующей природы, стоишь, бывало, и ждешь тяги. Неподалеку соловей заливается въ березовомъ кустѣ, въ сосѣднемъ болотѣ свиститъ курочка, а на лѣсу кукуетъ и покеркиваетъ, будто давится, кукушка. Въ опушкѣ мелькнулъ заяцъ. Вотъ онъ выбѣжалъ на подсѣку и мышкуетъ, не замѣчая охотника. Мигомъ вскидываешь ружье и уже готовишься спустить курокъ по косому, какъ вдругъ свистнулъ и хоркнулъ вальдшнепъ, руки невольно опустились, какая-то дрожь электрическою искрою пробѣжала по тѣлу — и сердце замерло… Заяцъ исчезъ. Съ напряженнымъ вниманіемъ, не переводя дыханія, превратясь весь въ слухъ и зрѣніе, ждешь появленія вальдшнепа. Тоже самое было съ нами и теперь, — мы забыли про утокъ, — вся страсть наша сгустилась на кровожадномъ желаніи завладѣть лебедемъ, этою богатою и рѣдкою добычею. Голосъ болѣе не повторялся и, какъ ни смотрѣли мы вдоль по заливу, — тамъ ничего не было видно за хлопьями снѣгу, туманившими воздухъ и затѣмнявшими даль. Утки, между тѣмъ, очень близко. Лодку нашу поднесло къ нимъ на разстояніе какихъ-нибудь пятидесяти, много шестидесяти шаговъ; такъ бы и шарахнулъ по ихъ сгрудившемуся стаду!.. Наконецъ онѣ поднялись и пересѣли далѣе.
— Смотрите-ко, батюшки, что это такое? Вѣдь, это, кажись, они и есть, проговорилъ Абрамъ, взглядываясь въ бѣлое, запушенное снѣгомъ, пространство пожни.
— Ничего я не вижу въ этомъ снѣгу; греби, подъѣдемъ поближе — тогда удостовѣримся.
Мы подались саженъ на тридцать въ заливъ, повернули лодку бокомъ, и всѣ трое снова принялись разглядывать;
— Лебеди, лебеди, право, — лебеди! произнесъ скороговоркою Абрамъ. Вонъ, глядите, — туда дальше, въ самомъ-то концѣ на пожнѣ четыре штуки сидятъ; видите, какъ шеи-то вытянули. Оглядѣли насъ, оглядѣли, давайте скорѣй лодку назадъ!..
— Что же мы будемъ дѣлать? спросилъ В.
— А пристанемъ къ берегу; я поползу, можетъ и подпустятъ, нерѣшительно отвѣчалъ Абрамъ.
Произошло совѣщаніе. Послѣ маленькаго спора, рѣшено было по свойству оружія предоставить охоту на лебедей Абраму.
— Вотъ она, винтовка-то, и пригодилась, а еще брать не приказывали…
— Увидимъ, что ты сдѣлаешь своей винтовкой; ступай ползи, а мы подождемъ тебя здѣсь, сказалъ я.
Мы пристали къ правой сторонѣ залива. Абрамъ схватилъ винтовку, выскочилъ на берегъ, придернулъ лодку, и, сгорбившись, пошелъ въ обходъ къ лебедямъ. Долго онъ шелъ, наклоняясь все ниже и ниже; потомъ, сбросивъ картузъ съ головы, поползъ на четверенькахъ. Передвигая правою рукою винтовку, стараясь держаться постоянно противъ крошечнаго бугорка, заслонявшаго лебедей, и избѣгая мочевинъ и кочекъ, онъ медленно подвигался впередъ. Наконецъ онъ легъ и поползъ на брюхѣ. Небольшая ложбинка, въ которую вползъ Абрамъ, почти совсѣмъ скрыла его отъ насъ; только иногда выставлялась голова его, высматривающая мѣстность, да отъ неровности почвы кой-гдѣ показывались спина и ноги, хотя онъ употреблялъ всѣ усилія распластаться по землѣ, чтобъ совершенно слиться съ ея поверхностью. Вотъ онъ выползъ на открытое мѣсто, далѣе уже подкрадываться невозможно; вездѣ ровно и плоско, лебеди какъ на блюдечкѣ, и со стороны кажутся не очень далеко отъ Абрама. Съ сердечнымъ трепетомъ слѣдили мы за всѣми его движеніями. Вотъ онъ взвелъ курокъ у винтовки, откинулъ нависшіе на лицо волосы, приложился и началъ цѣлиться медленно и твердо. Выстрѣлъ грянулъ и поднялись всѣ четыре лебедя. Тяжело замахали они крыльями, въ струну вытянули шеи и ноги, и, разговаривая на своемъ чудномъ и звонкомъ, какъ серебрянная труба, голосѣ, — плавно полетѣли на юго-западъ. Долго звучалъ ихъ голосъ; долго сверкали они бѣлыми точками въ воздухѣ и, наконецъ, скрылись въ сумрачной дали. Абрамъ, проводивъ лебедей глазами, не весело возвращался къ лодкѣ. На пути поднялъ онъ свой картузъ, отряхнулъ его отъ снѣга и нахлобучилъ на самые глаза, что всегда дѣлалъ въ несчастливыя минуты своей охоты.
— Ну, вотъ твоя и хваленая винтовка, сказалъ я; вѣдь не очень далеко стрѣлялъ-то.
— Нѣтъ, далеко было; это отсюда такъ кажется.
— И оправдалась пословица: — «за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь»…
— Какъ бы давича стрѣляли по уткамъ-то, дѣло-то бы вышло лучше, съ досадою сказалъ Александръ Ивановичъ.
— Это все Абрамъ — съ лебедями связался…. ну, гдѣ тебѣ изъ своей мѣшалки убить лебедя, только всю штуку испортилъ, — подтрунилъ я надъ Абрамомъ.
— Вотъ и напали на меня, да и напали-то занапрасно: утки-то не уйдутъ; вонъ онѣ — смотрите, опять на томъ же мѣстѣ полощутся.
Дѣйствительно, черныя утки ныряли въ тѣхъ-же ивняковыхъ кустахъ. Но на этотъ разъ онѣ какъ будто чувствовали угрожающую имъ опасность: не допуская насъ саженъ на тридцать, все стадо сгрудилось и быстро поплыло прочь.
— Стрѣляйте, Александръ Ивановичъ, сказалъ я, приготовляя свое ружье, чтобъ выстрѣлить по уткамъ на подъемѣ.
— Далеко…
— Ничего, вѣдь это по стаду. Стрѣляйте!
В. выстрѣлилъ; пара утокъ взвернулась и начала биться, всхлопывая крыльями, кружась и перевертываясь. Остальныя поднялись и, съ свойственнымъ этой породѣ свистомъ крыльевъ, потянули надъ самою водою. Я вскинулъ ружье, чтобъ выстрѣлить въ лётъ, но въ тотъ моментъ, какъ дернулъ за собачку, лодка вдругъ повернулась и послѣдовало сразу два пуделя.
— Помилуй, братецъ, какъ тебѣ не стыдно, взъѣлся я на Абрама, — не можешь держать лодки чередомъ; видишь какіе скверные промахи сдѣлалъ — по твоей милости!
— Прахъ ее вѣдаетъ, какъ она повернулась, не нарочно вѣдь… Стрѣляйте! Стрѣляйте! ну, унырнула…
— Да что такое? спросилъ Александръ Ивановичъ.
— Утка, утка! Вы же, должно быть, подшибли. Смотрите, впереди вынырнетъ.
Забывъ свою досаду, я торопливо началъ заряжать ружье, и только успѣлъ надѣть пистонъ на правый стволъ, какъ въ пяти саженяхъ отъ насъ вынырнула утка и вытянувшись по водѣ, — поплыла къ берегу. Я докончилъ ее.
— Ну, вотъ, и на вашу долю досталось. Вишь, какъ славно хватили, такъ даже ее и отбросило, одобрительно произнесъ Абрамъ, и потомъ, снявъ картузъ, и сіяя довольною улыбкою, поздравилъ насъ обоихъ съ полемъ.
— А тебя — съ лебедями, сказалъ В., тоже снимая картузъ и кланяясь.
Абрамъ тоскливо вздохнулъ и, ничего не отвѣтивъ на шуточку Александра Ивановича, сильными ударами веселъ подплылъ къ убитой дичи, собралъ ее и началъ складывать въ носъ, на этотъ разъ бережно, подвертывая головки подъ крылья. Одну онъ пощупалъ, взвѣсилъ на рукѣ и замѣтилъ, что очень тяжела и жирна. Въ самомъ дѣлѣ утки были полновѣсны и жирны.
Поплававъ еще нѣсколько времени по заливу и около песчаной косы и не видавъ болѣе утокъ, мы добрались наконецъ и до широкаго поля, или до такъ называемаго Потеряя, соединяющаго Вычегду съ Сысолою. Черезъ четверть часа мы были въ Вычегдѣ.
III.
правитьВъ продолженіе предлагаемыхъ разсказовъ — еще не разъ приведется намъ путешествовать, съ охотничьими цѣлями, по этой рѣкѣ зырянскаго края, почему и не лишнее будетъ сказать о ней кое-что поподробнѣе.
Два истока: одинъ изъ южной части большаго моховаго болота Дзюръ-Пюръ, знаменитаго становища оленей, лежащаго въ трущобѣ Устьсыоольскихъ лѣсовъ, сопредѣльныхъ мезенскому уѣзду, другой изъ возвышенности Согры — Нальдегъ — Керосъ, сливаясь подъ острымъ угломъ, образуютъ рѣку Вычегду. Съ точки своего образованія Вычегда сохраняетъ юго-западное направленіе праваго своего истока до впаденія въ нее рѣки Черъ, послѣ чего она поворачиваетъ къ юго-востоку, но, принявъ слѣва Мылву, измѣняетъ направленіе къ югу, которое и удерживаетъ до устья Нема. Круто повернувъ у послѣдняго къ юго-западу, она рѣкою Сѣверной-Кольтой вдругъ отбрасывается обратно, то есть къ сѣверо-западу, за исключеніемъ небольшаго излома отъ юга къ сѣверу, между устьями Сысолы и Выми. Вычегда протекаетъ три большихъ уѣзда: Вологодской губерніи: — Устьсысольскій, Яренскій и Сольвычегодскій и занимаетъ своею длиною болѣе, нежели тысячу верстъ. Мѣстами она очень широка и быстра. Впадина ея песчано-глинистая, сжатая въ верховьяхъ съ обѣихъ сторонъ грядами возвышенностей, которыя, однако же, недолго удерживаютъ рѣку, и, удаляясь отъ береговъ, даютъ ей полный просторъ прорывать на слабомъ, зыбкомъ грунтѣ новыя русла и рукава, и разливаться весною на широкое пространство, синь-синѣющее во всѣ стороны. Въ верхней половинѣ Вычегды правый берегъ возвышеннѣе, а около селеній Мыелдинскаго и Усть-немскаго онъ почти вдругъ поднимается на высоту тридцати пяти саженъ скалами известковаго свойства и потомъ снова понижается въ плоскую равнину. Ниже Усть-сысольска лѣвый берегъ переходитъ въ нагорный, и удерживается на этомъ положеніи, съ небольшими пронизями, до самаго устья, т. е. до впаденія рѣки въ Сѣверную Двину. Вычегда во многихъ мѣстахъ раскидывается на рукава, образующіе цѣлыя группы острововъ, особенно въ низовьяхъ. Прихотливо измѣняя свой фарватеръ, она отъ ежедневныхъ наносовъ пересѣкается длинными песчаными косами, служащими богатымъ привольемъ для гусей и всевозможныхъ сортовъ утокъ во время осенняго пролета. Старые слѣды теченія ея водъ явственно обозначаются рядами озеръ, заливовъ, обмелѣвшихъ рукавовъ и курей, многочисленность которыхъ доказываетъ, какъ часто Вычегда мѣняла русло. Подмывая и опрокидывая въ глубину свои берега во время весеннихъ разливовъ и особенно при движеніи льда, она заставляла переносить на другія мѣста цѣлые города. Такъ въ XVII столѣтіи городъ Яренскъ былъ перенесенъ на версту отъ береговой окраины рѣки. Теперь Вычегда течетъ отъ него уже въ пяти верстахъ. Основаніе городу Сольвычегодску, по сохранившемуся здѣсь преданію, положила опасность отъ Вычегды, угрожавшая городу Чернигову, нынѣ деревнѣ Городище. Жители Чернигова, вытѣсненные рѣкою, постоянно отмывавшею берегъ, переселились къ Усолью и основали нынѣшній городъ Сольвычегодскъ, въ шести верстахъ отъ рѣки. Но и здѣсь Вычегда подобралась и начала жать городъ, угрожая въ настоящее время соборной его церкви, построенной на высокомъ мысу, бока котораго только отвѣснымъ срубомъ защищены отъ обрушенія.
Въ томъ мѣстѣ, гдѣ мы выѣхали на Вычегду, рѣка эта, улегшись въ низкіе, обрывистые берега, плавно и гордо катила свои волны. Какое-то солидное спокойствіе лежало на этой величаво движущейся массѣ воды. По правой сторонѣ Вычегды, какъ кайма, тянулся сплошною грядою лѣсъ и терялся вдали, уходя подъ небосклонъ; по лѣвой — разстилалась плоская равнина побѣлѣвшей отъ снѣга пожни, а прямо, внизъ по теченію, рисовался на туманномъ горизонтѣ гребень нагорной стороны, съ деревнями и овражистыми пашнями. Съ востока тяжело плыло густое снѣжное облако и восходя къ зениту грядами расползалось по небу. Мы выплыли на самую средину рѣки и быстро понеслись внизъ по теченію. Весело бѣжала наша лодочка, бойко разсѣкая воду, треугольникомъ расходившуюся на обѣ стороны; сильно грёбъ начинавшій прозябать Абрамъ, и твердыми ударами кормоваго весла помогалъ ему Александръ Ивановичъ, правившій лодкой. Часто замѣчали мы вдали, около береговъ, черныя, сомнительныя точки, подозрѣвая въ нихъ утокъ, умѣряли работу веслами, соображали нападеніе, но точки оказывались корягами, высунувшими свои корни изъ-подъ воды или тычками, вбитыми Зырянами для ловли рыбы мережами. Время уже было за полдень.
— Абрамъ! А вѣдь это утка плыветъ, сказалъ я, показывая на чуть замѣтное темноватое пятно подъ самымъ урѣзомъ берега.
— Утка и то! Только что это за утка такая? Низко больно плыветъ — только одна голова да спина видать…
— Не крохаль-ли, замѣтилъ Александръ Ивановичъ.
— Можетъ быть и крохаль, вотъ увидимъ. Держите немножко помимо, чтобы не испугать ее.
— Вишь, какая соколена — внизъ по водѣ бросилась. Греби, Абрамъ, — уплыветъ, сказалъ В. и началъ сильно поддавать кормовымъ весломъ, замѣтивъ, что утка быстро пошла внизъ но теченію воды.
Саженъ тридцать не допуская, утка снялась и низомъ потянула вверхъ рѣки, мимо лодки. Я ударилъ ее впоперечь. Со всего размаху шлепнулась она на воду и не пошевелилась.
— Ай-да лихо! не совстрепенулась, вскричалъ Абрамъ.
— Подъѣзжайте къ ней Александръ Ивановичъ, — что за утка такая? Что-то велика очень.
— И мнѣ тоже очень велика показалась; бери-ка, Абрамъ, да кажи — что за утка; — сказалъ В., подвернувъ носъ къ убитой уткѣ, которую крутило въ маленькомъ водоворотѣ, подъ урѣзистымъ берегомъ.
— Ой, батюшко, да что вы убили-то, вѣдь гагара, — тономъ пренебреженія произнесъ Абрамъ, поднимая утку за крыло.
— Какъ гагара?
— Гагара, самая матерѣющая. Посмотрите, откуда у нея ноги-то выросли…
— Этакая проклятая. А я думалъ, что крохаль: стоило хлопотать изъ-за дряни, сказалъ я, досадуя на свою ошибку.
— Какая же это дрянь, — возразилъ Александръ Ивановичъ, — эта дрянь для Зырянина дороже всякой утки.
— Да вѣдь ее нельзя ѣсть?
— И не ѣдятъ; но шкурка идетъ въ дѣло.
— Въ какое же дѣло? спросилъ я.
— А изъ нее дѣлаютъ Зыряне превосходныя шапочки, самыя щегольскія въ здѣшней сторонѣ. На это идетъ шкурка съ головки и шейки по то мѣсто, гдѣ кончается бусой[2] цвѣтъ. Другія гагаричьи шапки, похуже, дѣлаютъ изъ черевьевъ; онѣ также бываютъ очень красивы, бѣлыя, точно горностаевыя.
— Хорошо выдѣлываютъ они эти шкурки?
— Нѣтъ, выдѣлывать ихъ здѣсь не умѣютъ; даже и лебяжьи шкуры привозятся съ Печоры и продаются невыдѣланныя. Просто сдираютъ, распяливаютъ на гвоздики, высушиваютъ и намазываютъ или разведенною въ водѣ сулемою, или мышьякомъ — отъ моли, да такъ и шьютъ изъ нихъ франтовскія шапочки.
— Такъ ненадо, Абрамъ, бросать гагару-то; можетъ и пригодится; смастеримъ себѣ зырянскую шапку.
— Какъ же можно бросать, теперь не брошу. Какъ бы зналъ я это прежде, сталъ бы бить ихъ.
IV.
править— Не добычливая сегодняшняя наша охота: всего-то на-всего четыре штуки, да пятая гагара, сказалъ я Абраму, снова трудившемуся съ необыкновеннымъ усердіемъ въ веслахъ, отчего лодка наша летомъ — летѣла внизъ по водѣ.
— Еще не узнали! Ласта впереди; а на Ластѣ, говорятъ, тоже бываютъ большіе притоны черныхъ утокъ.
Ласта — это собственное имя большой курьи, берущей начало отъ рѣки Вычегды и полого растянувшейся къ Сысолѣ. По краямъ густо обростаетъ она по зыбучему грунту ржавою осокою, въ которую любятъ прятаться бекасы и гаршнепы. Первый гаршнепъ — поздній, осенній гость нашъ въ Ярославской губерніи — былъ убитъ мною здѣсь на Ластѣ 6-го августа. Въ половинѣ августа Ласта вся высыхаетъ, остается только немного воды въ серединѣ самаго лога; а остальное — все илистая грязь, мочевины и ржавчина. Въ это время бесчисленное множество куликовъ разныхъ породъ: травниковъ, поручейниковъ, чернышей, курахтановъ, поплавковъ и зуекъ — кормится на Ластѣ, безпрестанно перелетывая съ мѣста на мѣсто и бѣгая около воды и по водѣ по мелкимъ лужицамъ. Поплавковъ и песочниковъ я видалъ здѣсь въ несмѣтномъ количествѣ. Зыряне не бьютъ куликовъ, не считая ихъ за дичь по малому объему тѣла. На Ластѣ, по зарямъ, кромѣ куликовъ, постоянныхъ ея обитателей, пристаетъ очень много утокъ: чирковъ, свіязей, шилохвостей и кряковыхъ. Въ лѣтнее время, бывало, каждый вечерокъ сбѣгаетъ Абрамъ на Ласту и притащитъ себѣ на жаркое парочку утокъ, а иногда и двѣ. Это называлъ онъ охотою скороспѣлкою. Въ самомъ дѣлѣ скороспѣлка: стоило только переѣхать черезъ Сысолу, пройти съ четверть версты и войдешь на Ласту. Тутъ сейчасъ же сдѣлаешь нѣсколько выстрѣловъ, убьешь нѣсколько штукъ и возвращаешься домой. Въ осенніе паводки вся впадина Ласты наполняется водою, представляетъ очень широкій заливъ и служитъ хорошимъ притономъ для черныхъ утокъ.
Надежды Абрама оправдались. На Ластѣ мы нашли большое стадо черныхъ утокъ и безъ особенностей, подкравшись изъ-за высокаго бугра, вышибли три штуки.
— Вотъ, вѣдь — осенью не такъ же сторожки черныя-то утки, — отнесся я къ Абраму; а то помнишь, весной, во время пролету — приступу не было къ нимъ.
— Молоды, такъ глупы; къ тому же не пуганы, — отвѣчалъ Абрамъ коротко и неохотно, будучи недоволенъ своею винтовкою, изъ которой онъ сдѣлалъ выстрѣлъ вмѣстѣ съ нами на Ластѣ по стаду — и ничего не убилъ.
Въ пятидесяти саженяхъ отъ Ласты — устье Сысолы, по которой надобно подняться версты полторы, чтобы доѣхать до города. Въ самомъ Устьѣ попались намъ на встрѣчу двое Зырянъ, плывущихъ на маленькой лодочкѣ.
— Оладъ-вылатъ — (живете-можете) добрые охотники! раздался ласковый голосъ съ лодочки.
— Здорово, Алексѣй! Куда это ты отправляешься? спросилъ я знакомаго охотника — зырянина, сопутствовавшаго намъ весной въ Бѣлый-Боръ.
— Рыбу лучить ѣду подъ Копанецъ. Какъ поохотничали?
— Хорошо, штукъ семь убили черныхъ.
— Ну, и слава Богу!
Мы разъѣхались въ разныя стороны; лодка Алексѣя скоро исчезла за мысомъ.
— Что это, Абрамъ, измѣняетъ тебѣ винтовка-то твоя? спросилъ Александръ Ивановичъ, когда мы уже подъѣзжали къ самому городу.
— Давно ужъ мнѣ незадача, хитинку надо сдѣлать, отвѣчалъ сквозь зубы Абрамъ.
— Опять хитинку. Какую же?
— А отъ трехъ пороговъ взять по щепочкѣ и окуриться… Это пользительнѣе бываетъ богородской травы.