ЧЕРНОГОРСКІЯ ЖЕНЩИНЫ
правитьXI.
правитьПриближаясь въ дому жениха, свадебный кортежъ встрѣчаетъ мать жениха; она разстилаетъ на порогъ дома шерстяное одѣяло, по которому должна пройти невѣста. Этотъ обычай имѣетъ символическое значеніе: языкъ невѣсты долженъ быть мягкій, какъ шерсть, и не болтливый.
На порогѣ встрѣчаетъ ее женщина или мужчина, который держитъ младенца мальчика: невѣста должна поцѣловать его и погладить. Этотъ обычай имѣетъ, по мнѣнію народа, большое значеніе для будущаго потомства невѣсты; благодаря ему, у новобрачной будутъ рождаться все мальчики — единственная отрада черногорской семьи. Въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ новобрачная должна обернуть младенца вокругъ головы два раза.
Г-нъ Гопчевичъ разсказываетъ въ своей книгѣ, что отецъ жениха даетъ новобрачной румяное яблоко, которое она должна изъ всей силы перебросить черезъ крышу дома, и что неудача въ этомъ случаѣ считается за дурное предзнаменованіе. Но обычай переданъ имъ не вполнѣ вѣрно. Яблоко, дѣйствительно, бросаютъ, но не черезъ крышу (это часто физически невозможно, по высотѣ домовъ), а просто — куда придется.
Исполнивъ эти церемоніи, новобрачная входитъ въ домъ. Въ Цермницѣ и въ Градишканевомъ округѣ новобрачная подходить прямо къ разгорѣвшемуся костру или печи и смотритъ на горячіе уголья, чтобы у ея дѣтей были черные глаза.
Между тѣмъ, гости садятся вокругъ стола и послѣ священническаго благословенія принимаются за кушанья и рѣчи, аккомпанируемыя выстрѣлами. Съ наступленіемъ ночи, они ложатся спать, гдѣ кто знаетъ.
Но что съ женихомъ и невѣстой, которая ничего не ѣла и во пила, прислуживала гостямъ и ни слова не перемолвила съ мужемъ? Не пить и не ѣсть — опять старый обычай, и до того распространенный, что даже сложилась поговорка: «чего не ѣшь, точно приведенная недавно невѣста». Этотъ обычай многіе объясняютъ такъ: новобрачная въ первый день брака должна только служить своимъ гостямъ, которые, оставляя ее, разнесутъ по горамъ и доламъ хорошее мнѣніе о молодой хозяйкѣ.
Въ земляхъ сербскаго племени сохранилось до сихъ поръ много оригинальныхъ обычаевъ относительно начала брачной жизни, обычаевъ отличающихся большой патріархальной непосредственностью. Ихъ много пересказано въ книгѣ извѣстнаго ученаго Богишича (1874). Прибавимъ нѣсколько подробностей изъ обычаевъ черногорскихъ.
Черногорскій ужинъ окончился. Сваты и гости собираются спать. Два шафера берутъ невѣсту за руку и ведутъ ее въ отдѣльную (а если таковой нѣтъ, то въ общую) спальню. Она раздѣвается до рубашки, шафера слѣдуютъ ея примѣру. Раздѣвшись, они ложатся по обѣ стороны молодой женщины. Такая церемонія продолжается три дня, въ теченіе которыхъ женихъ даже и не разговариваетъ съ невѣстой. Этого мало. У васъ есть примѣры, что мужъ цѣлый годъ и больше не вступаетъ въ супружескія права. Пѣсня, съ эпическимъ преувеличеніемъ, говоритъ о девяти годахъ:
«Ево има девет годиница,
Како си ме удо, мила майко,
Иош я не знам, што е мушка глава».
(Уже девять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ ты выдала меня, моя милая матушка, а я все еще не знаю, что такое мужчина).
Но Боже сохрани, чтобы шафера осмѣлились употребить довѣріе во зло. Нѣкоторые писатели-путешественники утверждаютъ, что шафера часто нарушаютъ святость этого обряда, но я могу положительно увѣрить, что такихъ примѣровъ не существовало и что шаферамъ, обыкновенно близкимъ родственникамъ, это и въ голову не приходитъ. Когда я старался узнать символическое значеніе этого обычая, то получалъ различныя объясненія — и больше всего такое: «пусть будетъ невѣста въ продолженіе своей жмени такъ же цѣломудренна со всѣми мужчинами, какъ была цѣломудренна съ шаферами». Мнѣ кажется, этотъ обычай просто остовъ существовавшаго въ древности сожительства братьевъ мужа съ его женой.
Этими тремя днями еще не оканчивается испытаніе новобрачныхъ. Четвертую, пятую и даже шестую ночь ложится съ невѣстой мать или замужняя сестра жениха, а за ихъ отсутствіемъ какая-нибудь пожилая родственница, какъ во всемъ уже опытная. Цѣль ихъ — подучитъ невѣсту относительно бранной жизни. Самъ женихъ точно также не только стыдится, но и боится приступить въ первую недѣлю къ своей женѣ. Ему также бываютъ нужны наставленія и поощренія… Часто бываетъ, что невѣста, заслышавъ приближеніе мужа, моментально убѣгаетъ во дворъ; тогда мать, сестры и т. п. убѣждаютъ ее вернуться:
«Ид', невjесто скоро доведена
Не стиди се своег домачина:
Домачин те за то и доведе,
Да му шикаш у колjиевци сина».
(Ступай, недавно привезенная невѣста, не стыдись своего мужа; мужъ затѣмъ тебя и привезъ, чтобы ты убаюкивала ему въ колыбели сына).
Фриллей и Влаховичъ допускаютъ невѣрность, когда говорятъ, что шафера, гости и сваты, уѣзжая или ложась спать, передаютъ невѣсту жениху, и что черногорцы вообще потеряли смыслъ вышеприведенныхъ почти «миѳическихъ» обычаевъ. Правда, свадьба черногорца, совсѣмъ бѣднаго, продолжается не долго, но въ массѣ народа описываемые обычаи держатся еще крѣпко.
Рано утромъ, на слѣдующій день, невѣста встаетъ и приготовляетъ воду для умываная и кофей. Когда встанутъ гости и родня, она должна имъ услуживать: помогать при умываньѣ и проч. всѣмъ, кромѣ мужа; за ея услуги болѣе состоятельные дарятъ ее деньгами, — а весь этотъ, обрядъ носитъ у насъ названіе «полjевачины». Затѣмъ она должна убрать всѣ кровати, кромѣ своей собственной. За ней смотрятъ сестра или мать жениха вплоть до того дня, когда новобрачная вполнѣ вступитъ въ семейную жизнь.
Какъ раньше сказано, народъ презираетъ женщинъ безнравственныхъ: что же дѣлается, если открывается это въ новобрачной? Самъ черногорецъ, какъ строго-нравственный человѣкъ, считающій недостойнымъ юнака даже въ молодой мужской компаніи разсуждать о подобныхъ предметахъ, какъ я думаю, и не понимаетъ, что такое дѣвственность, какъ медицинскій терминъ. Для европейца это можетъ показаться страннымъ, но оно вполнѣ естественно ли того, кому знакомы нравы еще первобытно-патріархальнаго народа. Но если и найдется черногорецъ, понимающій, что его жена провинилась, онъ, объ этомъ никому не говоритъ изъ боязни товарищескихъ насмѣшекъ. Онъ даже проситъ свою мать, сестру или родственницу держать — что онѣ знаютъ — въ строжайшей тайнѣ, но за то не разъ упрекнетъ свою жену, говоря: «берегись! обрублю носъ, если ты будешь такою, какою была раньше». Основываясь на на народномъ правѣ, онъ можетъ вполнѣ безнаказанно убить своего соперника и отрѣзать конецъ носа невѣрной женѣ, если застанетъ ихъ на мѣстѣ прелюбодѣянія.
Предки наши болѣе строго относились къ распутнымъ женщинамъ — «каменовали» ихъ. Несчастная погибала подъ кучами камней, бросаемыхъ самыми близкими родственниками. Но съ смягченіемъ нравовъ, черногорцы замѣнили обычай «каменованія» отрѣзываніемъ конца носа. Комично, въ послѣднее время, по мѣрѣ сближенія черногорцевъ съ другими народами, значительно испортились и ихъ нравы, — и если бы соблюдались обычаи, то пришлось бы увидѣть въ Черногоріи не одну безносую женщину.
Въ народныхъ пѣсняхъ сохранились указанія на ту неумолимую строгость, съ какою народъ относился къ преступнымъ женамъ. Такъ, напр., въ «Женитьбѣ короля Вукашина» мы видимъ измѣну жены воеводы Момчила, молодой и красивой Видосавы, прельстившейся обѣщаніями короля. Но король, умертвивъ Момчила, раскаялся, а Видосару, какъ невѣрную жену, возненавидѣлъ. Онъ приказалъ своимъ слугамъ привязать ее въ хвостамъ лошадей и растерзать. Въ пѣснѣ о «Банѣ Милутинѣ и Дукѣ Херцеговцѣ», Милутинъ, уѣхавъ на войну, оставилъ жену Ивонію съ двоими дѣтьми. Но Ивонія убѣжала съ Дукомъ Херцеговцемъ; Милутинъ, возвратившись домой, нашелъ свой дворецъ пустымъ и въ развалинахъ, а въ нихъ свою милую сестру Елиду. Елрда ему объяснила, что всему виной его жена, что она увезла его сыновей. Разсерженный Милутинъ отправляется во дворецъ Дуки, встрѣчается съ Дукой и убиваетъ его. Иконія хотѣла бѣжать, но ей не позволяли этого сдѣлать ея же родные сыновья. Они выдали мать раздраженному отцу, который и поступалъ съ нею слѣдующимъ образомъ: приказанъ закутать Иконію въ кусокъ полотна, намазаннаго саломъ и дегтемъ, и потомъ зажечь ее, онъ хладнокровно любовался этимъ зрѣлищемъ, попивая изъ кубка вино.
XII.
правитьВъ теченіи нѣсколькихъ дней новобрачная вполнѣ освоивается съ своимъ новымъ положеніемъ и съ новыми сожителями. Занимаясь обычными домашними работами, она ожидаетъ визита родственниковъ. Народъ не установилъ извѣстнаго дня для такихъ визитовъ; но обыкновенно они совершаются не ранѣе трехъ дней, смотря по погодѣ и обстоятельствамъ. Установлено только одно — именно, что брать и мать непремѣнно должны посѣтитъ свою дочь и сестру. Пріѣзжаетъ и отецъ съ кѣмъ-либо изъ родственниковъ, которые съ собой привозятъ въ подарокъ большой хлѣбъ, ветчину и другіе подарки, разумѣется, если они люди состоятельные. Мать часто даритъ новобрачной красивую, вышитую шелкомъ и золотомъ рубашку, которую она уже давнимъ-давно приготовила на итогъ случай, но тщательно скрывала отъ дочери, изъ желанія сдѣлать ей сюрпризъ. Послѣ обмѣна подарковъ слѣдуетъ обѣдъ; время послѣ него новобрачная проводитъ съ матерью.
День проходитъ въ веселыхъ бесѣдахъ «уз гуслярни звон». Вотъ и поужинали; отецъ жениха дарить матери невѣсты кусокъ мыла и въ немъ червонецъ, а остальнымъ шелковые платки. Этотъ обычай — дарить деньгами — быть можетъ, есть наслѣдство временъ, когда невѣсть покупали за деньги.
На слѣдующее утро всѣ дарятъ что нибудь невѣстѣ и уходятъ домой, сопровождаемые стрѣльбою и пѣснями. Немедленно, по отправленіи родственниковъ и гостей, женихъ посылаетъ за ними большой хлѣбъ, жаренаго барана, а если есть, то и равные фрукты: — пусть скажутъ люди отцу новобрачной, что у него богатый и благородный зять.
Первый годъ замужства невѣста одѣвается нарядно; она постоянно бываетъ съ своими шаферами или съ отцомъ мужа на ярмаркахъ, въ хороводахъ, на крестинахъ, ходитъ на «крестно имя». При встрѣчѣ съ знакомымъ своего мужа, она должна цѣловать руку этому знакомому, а онъ отвѣчаетъ ей поцѣлуемъ въ лицо и словами: «жива была». Новобрачная цѣлуетъ руки и женщинамъ старше ея возрастомъ, впрочемъ, не всегда руки, а иногда и правую сторону груди. Дѣвицы, въ свою очередь, цѣлуютъ новобрачную прямо въ лицо; иногда и въ руку.
Въ продолженіе перваго года новобрачная служитъ чѣмъ-то въ родѣ украшенія дома. Работою ее не утомляютъ. Но она должна вести себя скромно и своимъ поведеніемъ вполнѣ оправдать поговорку: «буд стидна к’о скоро доведена невjеста», «безочна у очи, а стидна преда се» («будь скромна, какъ недавно вышедшая замужъ», «нахальная смотритъ прямо въ глаза, а скромная — въ землю»).
Существуетъ странный обычай, идущій въ разрѣзъ съ нравственностью черногорцевъ, въ силу котораго шафера имѣютъ право публично цѣловать новобрачную, хотя бы въ присутствіи мужа. По моему мнѣнію, въ этомъ обычаѣ сказывается остатокъ упомянутаго обычая патріархальныхъ временъ: въ древности шафера имѣли право, ни отъ кого не скрываясь, пользоваться молодою женою брата.
Въ первое воскресенье или праздникъ послѣ брака, черногорка должна сходить въ церковь. Ее провожаютъ въ церковь родственницы и послѣ обѣдни потчуютъ сосѣдей водкой. Впослѣдствіи черногорка, хотя она и очень набожна, рѣдко посѣщаетъ церковь и въ этомъ вполнѣ сходится съ мужчинами. Ее отвлекаютъ постоянный трудъ и забота о домѣ, мужчинъ — войны. Крайне нивкій уровень образованія черногорскаго духовенства еще болѣе способствуетъ охлажденію черногорцевъ къ посѣщенію церкви. Черногорскій попъ до недавняго времени почти не умѣлъ читать и писать, а литургію служилъ на память, распѣвая ее точно пѣсню. Онъ носилъ обыкновенную одежду и оружіе и часто бывалъ знаменитымъ воеводой, сердаромъ, полководцемъ. Въ продолженіе 400 лѣтъ до перваго князя Даніила (1853) черногорскіе князья были также и «владыками», т.-е. епископами. Въ послѣднюю войну духовенство дало намъ извѣстныхъ военныхъ героевъ, какъ военный министръ попъ Илія, попъ Богданъ Зимоничъ, попъ Мило и т. п. Очень естественно, что эти головорѣзы бываютъ плохими богословами и проповѣдниками.
За то въ Черногоріи нѣтъ фарисейства, какъ нѣтъ и людей, относящихся въ религіи съ пренебреженіемъ. Богохульство въ Черногоріи — вещь невозможная, и человѣкъ, который рѣшится на кощунственное слово, всегда можетъ ожидать неожиданности въ родѣ пули въ лобъ. Въ Черногоріи божба говорится въ такомъ родѣ: «Бога мы светога Петра и Василіе», «аманатми», «Исуса мы» и т. п. Измѣнить православію никто не рѣшится ни за какія блага въ мірѣ; точно также женщина не рѣшится выдти за «латина» (католика). Если бы нашлась такая, она была бы во всеобщемъ презрѣніи у народа. Мнѣ, по крайне* мѣрѣ, не случалось видѣть черногорскую женщину замужемъ за туркомъ, за католикомъ и т. п., и разсказы путешественниковъ, будто черногорки вѣнчались съ австрійскими солдатами, не принявшими православія, — по моему мнѣнію, пустая выдумка. Черногорецъ постоянно держится правила жениться только на родинѣ, несмотря на то, что народная поэзія даетъ примѣры заключенія браковъ съ плѣнными перекрещенными турчанками. Такимъ образомъ турчанка Бунина Златія вышла замужъ за Сенянина Ива, предварительно повѣсивъ своего мужа башибузука, Хассанъ-агу. Такихъ пѣсенныхъ примѣровъ много.
Изъ черногорокъ весьма немногія знаютъ на память самыя употребительныя молитвы, какъ-то: «Отче нашъ», «Богородице Дѣво», Символъ вѣры и т. п. По большей части онѣ молятся своими словами: «Боже и Св. Троица и Богородица, помоги намъ» и т. д. въ этомъ родѣ, молятся не кланяясь и не становясь на колѣни ни въ церкви, ни дома. Въ церкви онѣ занимаютъ мѣсто при входѣ, мужчинъ пропуская впередъ. Въ глубокомъ невѣжествѣ черногорокъ виновата отчасти безграмотность «головорѣзовъ» -поповъ, отчасти отсутствіе всякихъ заботъ о школьномъ воспитаніи дѣвочекъ. Да и мальчики получили возможность учиться весьма недавно; только въ послѣднее десятилѣтіе, благодаря энергіи князя Николая и щедрымъ пожертвованіямъ русскаго правительства, устроены въ деревняхъ школы для дѣтей обоего пола. Кромѣ того, въ черногорской столицѣ существуетъ высшій женскій пансіонъ подъ покровительствомъ русской императрицы. Результаты возникновенія школъ блистательны, теперь немногія дѣти не знаютъ читать и писать, а также начальной ариѳметики.
XIII.
правитьНаконецъ, черногорка стала полной хозяйкой дома и находится въ подчиненіи одному лишь мужу. Родители и родственники теряютъ надъ нею свои права, кромѣ права защиты ея въ случаѣ, если мужъ превыситъ супружескую власть, и права мести, если молодая женщина подвергнется какимъ-либо оскорбленіямъ съ чьей бы ни было стороны, а мужъ и его родственники не успѣли еще отмстить за обиду. Племя, въ которое вошла женщина со времени своего замужства, точно также считаетъ своимъ долгомъ защищать ее всегда и вездѣ, какъ и всякаго другого своего члена.
Обязанности жены къ мужу по народнымъ обычаямъ слѣдующія: жена, согласно съ ученіемъ св. писанія, должна слушать своего мужа, какъ старшаго. Она должна быть вѣрною мужу, но имѣетъ право требовать и отъ него того же. Мужъ, ухаживающій за посторонними женщинами, находится во всеобщемъ презрѣніи у народа, который не одобряетъ эти не юнацкія дѣла. Женщина должна слѣдить за домашнимъ хозяйствомъ и между прочимъ приготовлять обувь мужу и дѣтямъ. Первоначальное воспитаніе дѣтей также лежитъ на женщинѣ. Наконецъ, она не освобождена отъ работы въ огородахъ, въ полѣ, виноградникахъ и т. п. Народная поэзія даетъ программу всѣхъ женскихъ занятій въ такихъ словахъ мужа своей женѣ передъ отъѣздомъ на войну: «слушай меня, моя милая жена: смотри за моимъ дворцомъ, чтобы онъ не опустѣлъ (не разрушился), наблюдай за моими двумя сыновьями еще не взрослыми, выдай замужъ мою сестрицу, обработывай мои девять виноградниковъ» и проч. Трудъ для черногорскихъ женщинъ — какая-то моральная пища, онъ вошелъ въ плоть и кровь нашего народа, и смѣло можно сказать, что нѣтъ въ мірѣ женщины трудолюбивѣе черногорки.
Путешественники любятъ повторять, что черногорка одна только усердно работаетъ, а черногорецъ больше покуриваетъ свою трубку… Но я уже раньше сказалъ, что такое мнѣніе — пустая выдумка или крайне нелогичное заключеніе отъ частнаго къ общему, отъ примѣровъ черногорскихъ главарей-старшинъ на Цетиньѣ (дѣйствительно скоро отвыкающихъ отъ работы при полученіи чина «перяника» или «кадабавіи») — къ массѣ народа. Простой народъ, очень бѣдный, умеръ бы съ голода, если бы не сталъ самъ обработывать свои поля и могла-ли бы женщина вынести весь этотъ трудъ? Напротивъ, черногорецъ, если онъ не воинъ, то непремѣнно трудолюбивъ, по крайней мѣрѣ, въ хлѣбопашествѣ; другое дѣло — ремесла, сапожное, портняжное и др.: онѣ недостойны имени «юнака» и всецѣло предоставляются женщинамъ.
Не знаю, почему, но пахать не дозволяется женщинамъ. Для нихъ это грѣхъ, и если нужно кого-нибудь проклясть, обыкновенно говорятъ: «Дай Богъ, чтобы у васъ пахала женщина». Или: «и Богъ смѣется, когда женщина пашетъ».
Самый тяжелый и неблагодарный трудъ женщинъ — это тасканье на плечахъ разныхъ полевыхъ продуктовъ, дровъ и другихъ тяжестей. Именно поэтому иностранные писатели и называютъ женщинъ вьючными животными. Мужчина ни за что не позволитъ себѣ тащить что-либо на плечахъ, развѣ только въ отсутствіи постороннихъ лицъ. Интересно, что масса черногорцевъ, уйдя въ Константинополь на заработки, начинаютъ усердно подражать своимъ женамъ, оставшимся на родинѣ.
Этотъ достаточно непріятный способъ переноски тяжестей въ то же время и единственно возможный; онъ обусловливается географическими свойствами мѣстности.
Мужъ въ присутствіи постороннихъ никогда не обратится въ женѣ за совѣтомъ, и на вопросъ: гдѣ былъ? — непремѣнно отвѣтить, какъ Телемакъ Пенелопѣ: «соль сѣялъ!». Но наединѣ совѣты жены имѣютъ большое значеніе, особенно по хозяйству. Въ отсутствіе мужа, она становится полною распорядительницею всего имущества, встрѣчаетъ гостей, угощаетъ ихъ. Этотъ обычай безъ сомнѣнія давній. Въ одной старой эпической пѣснѣ, мужъ, возвратившись домой, находить, что «на крестное имя (праздникъ патрона дома) жена пригласила гостей, кумовьевъ и пріятелей: госпожа „крестное имя“ справляетъ, она и пьетъ въ честь его и въ славу его рѣчи говоритъ». Словомъ, женщина изображается не только хозяйкой дома, но и лицомъ вообще уважаемымъ: гости сидятъ съ ней рядомъ, пьютъ съ нею вино и слушаютъ ея рѣчи. Какая разница съ затворничествомъ женщины въ Турціи, Албаніи, и др.
Черногорецъ рѣдко говоритъ съ женой о предстоящихъ военныхъ дѣлахъ или о распрѣ съ сосѣдомъ или другимъ черногорцемъ. Бываетъ также, что жена по цѣлымъ мѣсяцамъ, а иногда и годамъ не знаетъ, гдѣ находится ея мужъ, въ то время, какъ онъ, собравъ «чету», ушелъ въ гайдуки. Эта скрытность, вѣроятно, есть слѣдствіе войнъ между-племенныхъ, гдѣ часто мужъ принадлежалъ къ одному племени, а жена къ другому, и зятю случалось убивать тестя.
Мы не разъ упоминали о той ошибкѣ, какую дѣлали нѣкоторые путешественники, говорившіе о мнимомъ рабскомъ положеніи черногорской женщины. Довольно только провести параллель между турчанкой, дѣйствительной рабой, и дочерью свободныхъ и неприступныхъ черногорскихъ скалъ. Турчанка проводитъ жизнь въ удушливомъ гаремѣ, съ вѣчно закрытымъ лицомъ, пользуясь вниманіемъ своего хозяина, пока ея лицо и свѣжесть привлекаютъ его. Но если она надоѣстъ мужу, онъ имѣетъ право, по закону и обычаю, выгнать несчастную жену на улицу, гдѣ она должна умереть съ голода, какъ это и бывало въ дѣйствительности. Турокъ покупаетъ свою жену, какъ товаръ, и пользуется ею, пока она ему нужна, не стѣсняясь въ присутствіи ея покупать двадцать другихъ, и вступая въ законный бракъ столько разъ, сколько ему нравится; не разъ его первая жена дѣлается прислужницей женъ болѣе молодыхъ. У турокъ женщина не имѣютъ права участвовать въ общественныхъ увеселеніяхъ, не могутъ вліять на общественныя и политическія дѣла, не пользуются правомъ наслѣдства, передъ судомъ ихъ голосъ, считается неравносильнымъ голосу мужчины; словомъ, турецкая женщина — рабыня въ полномъ смыслѣ этого слова.
Черногорка пользуется полною свободою не только дома, по и вездѣ. Она одна идетъ на базара, находящіеся на разстояніи нѣсколькихъ дней ходьбы. Ей позволяется торговать, заключать устные и письменные контракты. Ея личность внѣ дома — священна для каждаго, никто ее не тронетъ, ей будутъ покровительствовать всѣ знакомые и незнакомые, особенно въ случаѣ нужды. Въ церковь она ходитъ вмѣстѣ съ мужчиною съ открытымъ лицомъ, на хороводахъ она свободна танцовать съ другими мужчинами. Въ случаѣ обиды она можетъ жаловаться на мужа не только своимъ роднымъ, но и суду, наконецъ, самому князю. Обычное право даетъ ей возможность требовать развода. Правда, выпадаютъ и на ея долю побои отъ мужа, но отъ этого не освобождены и другія женщины Европы, особенно въ рабочемъ классѣ. Она освобождена отъ тѣлеснаго наказанія и судъ никогда не приговоритъ ее, какъ мужчину, къ палочнымъ ударамъ; но въ тюрьму ее сажаютъ на болѣе продолжительное время. Она не отвѣчаетъ ни личностью, ни имуществомъ за проступки мужа; можетъ не давать показаній противъ него на судѣ; ей даже предоставляется право говорить въ его защиту, если поведеніе ея безукоризненно. До послѣдняго времени женщина могла спасти мужа чрезъ геройское «выниманіе мазіи». «Мазія» — это кусокъ желѣза, раскаленнаго въ кипяткѣ, и вынимать его позволялось только голыми руками. Этотъ обычай имѣлъ мѣсто, когда судъ старшинъ затруднялся въ разрѣшеніи юридическаго спора, или, когда онъ, не отыскавъ настоящаго преступника, взводилъ преступленіе на невиновнаго. Если лицо, вынувшее «мазію» (обыкновенно это былъ свидѣтель), не повредило себѣ рукъ совершенно и навсегда, то преступникъ считался оправданнымъ и передъ Богомъ, и передъ судомъ, и передъ народомъ. Этотъ суровый обычай извѣстенъ всѣмъ народамъ, живущимъ патріархально, и былъ въ большомъ употребленіи у всѣхъ славянъ. Я не видѣлъ самаго процесса выниманія «мазій», — онъ уничтоженъ въ началѣ нынѣшняго столѣтія, — но слышалъ разсказы, что многіе оставались при этомъ невредимыми, чему, конечно, трудно вѣрить. Но не въ этомъ и важность, а въ томъ, что черногорцы даже въ тотъ, еще болѣе патріархальный, періодъ считали женщину въ этомъ обрядѣ равноправной мужчинѣ, чего мы не на* ходимъ у турокъ и у другихъ народовъ, у которыхъ также практиковалась «магія».
Разрѣшеніе развода въ извѣстныхъ случаяхъ, опредѣляемыхъ обычнымъ правомъ, принадлежитъ племеннымъ старшинамъ, но съ утвержденія митрополита. Если разводъ состоялся, то въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ жена приноситъ мужу красный мужской поясъ, который мужъ долженъ перерѣзать, послѣ чего разводъ считается дѣйствительнымъ. Свобода развода является также доказательствомъ самостоятельности и равенства женщины. Послѣ развода жена имѣла право брать съ собой свои вещи, т.-е. сундукъ, въ которомъ она привезла свое приданое, одежду, и надъ которымъ во время супружества не имѣлъ никакого права ея мужъ. Она не имѣетъ права увеличивать или продавать свое имущество безъ вѣдома мужа, но можетъ, на случай смерти, завѣщать той или другой дочери. Если же дочерей нѣтъ, до сундукъ съ вещами отправляется въ роднымъ покойницы. Если отъ перваго брака имѣются дѣти, а вдовецъ вступитъ во второй, то одежда первой жены принадлежитъ дѣтямъ отъ перваго брака, одежда второй — дѣтямъ отъ второго брака. Если мужъ поступитъ иначе, то его строго преслѣдуетъ народъ. Деньги, пріобрѣтенныя женой отъ торговли домашнею мелочью, принадлежатъ ей; на нихъ она обыкновенно приготовляетъ приданое дочерямъ. Если до развода прошло десять лѣтъ, то мужъ обязанъ былъ давать женѣ денежную помощь, соразмѣрную его состоянію и опредѣляемую стариками, которые судили и разбирали это дѣло. На дѣтей имѣетъ право мужъ — и только онъ одинъ; впрочемъ, при дѣтяхъ разводъ очень рѣдокъ. До развода женщина нерѣдко бѣжитъ къ родителямъ, но въ этомъ случаѣ ея доля незавидная: народъ смотритъ на нее съ презрѣніемъ, а родители почти всегда принуждаютъ ее вернуться къ мужу, если нѣтъ какихъ-либо особенно уважительныхъ причинъ. Но разведенная не имѣетъ болѣе права выходить замужъ.
Кто осмѣлится жениться на замужней женщинѣ, тотъ подлежитъ наказанію наравнѣ съ убійцей. То же самое ожидаетъ мужчину, женившагося при живой женѣ. Случалось, впрочемъ, что народъ, въ видѣ исключенія, ради политическихъ разсчетовъ позволялъ жениться по нѣскольку разъ. Напр., Перо Томовъ Пегровичъ-Нѣгошъ, по смерти своего брата, владыки " владѣтеля Черногоріи, Петра ІІ-го (1851 г.), и сына, наслѣдника престола (который, будучи его единственнымъ сыномъ, умеръ въ Петербургѣ), вступилъ вторично въ бракъ при живой еще женѣ, женщинѣ старой и потерявшей способность къ дѣторожденію. Но и вторая жена оказалась «неродимкой». Тогда онъ женился на третьей. Подобный случай считается феноменальнымъ.
Женщина имѣетъ надъ дѣтьми власти не меньше, если не больше отца. Ее всѣ члены дома, кромѣ мужа, называютъ сестрой, теткой, бабушкой, матерью, и только мужъ никогда не употребляетъ ея имени, замѣняя его мѣстоименіемъ «ты» или «она». «Слышишь ты! принеси ты! эй, ты!.. Развѣ не слышишь»… — вотъ обычное обращеніе мужа. Этотъ странный обычай объясняется тѣмъ, что на первыхъ порахъ женитьбы ему крайне совѣстно своихъ отношеній къ женѣ, онъ не можетъ не только говорить, но и смотрѣть на нее, и это отношеніе первыхъ дней проходитъ чрезъ всю жизнь. Жена, какъ хозяйка, имѣетъ право голоса въ домашнихъ и даже въ политическихъ дѣлахъ. Домохозяйкой всегда бываетъ жена старшаго брата или мать братьевъ, если они живутъ вмѣстѣ. Старшая невѣстка всегда имѣетъ право сказать младшей: — «Мене су пріе овдjе сватови довели. Ред ты слушати, за то си млада, я сам више у ову кучу воде довела и леба умjестила. Я сам пріе овдjе кроивпролила». («Меня раньше сваты въ этотъ домъ привели. Ты должна слушаться, — на то ты и младшая, я больше въ этотъ домъ принесла воды и изготовила въ немъ хлѣба. Я раньше здѣсь кровь пролила»).
Если умрутъ всѣ взрослые мужчины и останутся только дѣти, то женщина имѣетъ право владѣть и управлять всѣмъ движимымъ и недвижимымъ имуществомъ. Она дѣлается наслѣдницею "части имущества мужа и владѣетъ его очагомъ; дѣти не могутъ прогнать ее. Права эти уничтожаются съ выходомъ вдовы замужъ, а опекунами имущества дѣтей дѣлаются близкіе и испытанно-честные родственники покойнаго мужа. Мать вообще пользуется большимъ почетомъ, какъ и сестра. Сестры «заклинаются», т.-е. клянутся братомъ: «живъ мы братъ» (да будетъ живъ мой братъ).
Сохрани Боже, чтобы черногорецъ выбранилъ свою мать или тѣмъ паче ударилъ ее. Если кто другой выбранитъ его мать — тому не жить больше на свѣтѣ: сынъ оскорбленной убьетъ его безъ всякой жалости. Подобная руготня часто доводила племена до схватки.
«Побратиме часни харамбаша,
Что je тебе, те за Вучка питаш,
Или ты je облюбио любу,
Или, ты je опсовао майку?»
(Побратимъ ты мой, атаманъ, зачѣмъ ты спрашиваешь о Вучкѣ, развѣ онъ отбилъ твою жену, или обругалъ "твою родную мать?).
Если турокъ называетъ своихъ женъ рабами, то черногорецъ свою всегда: «люба жена», «домачица невjеста», «господа», «баница», «соко-жена» (люба жена, хозяйка, невѣста, соколъ-жена).
Ничто такъ не возмущаетъ черногорцевъ, какъ оскорбленіе ихъ женщинъ, что нерѣдко случалось при нападеніяхъ турокъ на черногорскія деревни, и изъ чего не разъ выходилъ casus belli. Народная пѣсня разсказываетъ, какъ извѣстный юнакъ, попъ Лешевичъ, пишетъ письмо Юшковичу: онъ можетъ все проститъ туркамъ баши-бувукамъ, но не простить только турку Наргилу-аліи, зачѣмъ —
«Онъ мы фата Пивлявке Српкине
И люби ихъ силом на срамоту».
За это онъ рѣшилъ выждать турокъ въ ущельяхъ Дуги; выждалъ ихъ и перебилъ.
XIV.
правитьНи одинъ изъ существующихъ народовъ не имѣлъ и, вѣроятно, не будетъ имѣть столько и притомъ такихъ самоотверженныхъ, нравственныхъ и храбрыхъ героинь, какъ наша маленькая страна, своимъ геройствомъ обратившая на себя вниманіе всей западной Европы. Даже въ англійскомъ парламентѣ, который такъ несочувственно относится къ намъ, знаменитые ораторы высказывали невольное уваженіе въ «микроскопической Черногоріи», совершившей «гигантскія дѣла». Но Европа забыла или не умѣла сказать что-нибудь въ честь черногорки-воина, но справедливость требуетъ отвести ей заслуженное мѣсто въ нашей исторіи.
Женщина-воинъ, — это можетъ показаться страннымъ, мало вѣроятнымъ. Какимъ образомъ женщина могла принимать участіе въ войнахъ, — она, которая работала день и ночь, кормила своихъ дѣтей и мужа, пока онъ геройски защищалъ свои границы? Ами-Буэ замѣтилъ, что если женщины и не носятъ оружія, то все-таки онѣ бываютъ способны отмстить за своихъ родныхъ. Я могу сказать болѣе, чѣмъ иностранецъ: въ моемъ распоряженіи множество фактовъ и народныя пѣсни. Я, наконецъ, лично видѣлъ войны 1876—77 годовъ. На основаніи всѣхъ этихъ данныхъ, можно смѣло утверждать, что черногорская женщина, не только какъ хозяйка дома, но и какъ воинъ, займетъ видное мѣсто въ нашей исторіи.
Да, женщина, которой весь міръ приписываетъ слабую нервную систему, незавидную физическую силу, нѣжность и мягкость характера и т. п., эта самая женщина показала себя въ лицѣ черногорки способною на всякій трудъ физическій и нравственный; она показала свое умѣнье храбро и самоотверженно защищать интереса своей страны, сопровождая своего мужа, брата или отца даже тамъ, гдѣ стотысячная армія неумолимыхъ азіатскихъ звѣрей окружала маленькую десятитысячную черногорскую армію, вооруженную чѣмъ попало, и грозила ей поголовнымъ уничтоженіемъ, — черногорская женщина участвовала въ сраженіяхъ.
Послѣ несчастной косовской битвы 1389 г., когда султанъ Амуратъ покорилъ большое царство сербское, оставалось еще на берегу Адріатическаго моря княжество зетское, подъ властью Бальшичей, побѣжденное уже впослѣдствіи султаномъ Мехметомъ, равно какъ и Герцеговина, управляемая герцогомъ Стефаномъ. Иванъ Черноевичъ, изъ рода Бальшичей, правившій тогда Зетою, видя невозможность защищать свое княжество и подстрекаемый женою, оставилъ свою столицу Жаблякъ и удалился въ горы, которыя (какъ говорятъ иные) по немъ и называются «Черногоріей». Его сопровождало много самыхъ богатыхъ и извѣстныхъ дворянъ Сербіи, которые презрѣли предложенія турецкихъ султановъ, обѣщавшихъ имъ за переходъ въ магометанство знатность и богатство. Они предпочли удалиться въ горы и испытывать тамъ всѣ лишенія, по спасти свою свободу и вѣру. Мало-по-малу они образовали маленькое княжество, удивившее своею храбростью весь міръ.
Образованіе Черногоріи очень походить на основаніе Рима, съ тою разницей, что римляне были принуждены отнять силою сабинянокъ, а за черногорцемъ шла всегда вѣрная патріотка — его жена, и здѣсь начинаетъ сказываться ея историческая роль. Она не только принимала участіе въ сраженіяхъ, но и воодушевляла своихъ родственниковъ. Эти женщины, презрѣвшія всякими лишеніями, чтобы только сохранить свою «вѣру и свободу», были прабабушками нашихъ матерей и сестеръ, слѣдующихъ теперь ихъ примѣру, — такъ какъ примѣси въ черногорскомъ народѣ нѣтъ никакой.
Черногорскія женщины не разъ заставляли отступающихъ черногорцевъ снова идти въ схватку, грозя имъ въ противномъ случаѣ повѣсить передникъ и дать вмѣсто ружья прялку (то же самое сказано въ § 18 уложенія князя Даніила); не разъ онѣ сами подавали примѣръ, уничтожая историческимъ ятаганомъ турецкихъ башибузуковъ.
«Куда вы бѣжите, презрѣнные люди, предъ нашимъ врагомъ туркомъ?» говорить народная пѣсня. — «Развѣ не стыдъ и не срамъ вамъ, развѣ не грѣшно передъ Богомъ дозволить туркамъ насъ всѣхъ перерѣзать, малолѣтнихъ дѣтей губить предъ вашими же глазами, дозволить — передъ вашими же глазами любить вашихъ женъ, мучить вашихъ родителей, садить ихъ на острый колъ, содрать съ живой матери кожу? Измѣнники! вы измѣнили вѣрѣ!.. Отдайте намъ, женщинамъ, смертоносное оружіе. Мы будемъ драться, если у васъ силъ не хватаетъ, а вы возьмите наши шелковые передники, возьмите наши прялки, и прядите, если не способны драться».
Естественно, что послѣ такихъ оскорбительныхъ словъ, храбрый черногорецъ бросался въ бой, какъ разъяренный левъ, и обращалъ въ бѣгство въ десять разъ сильнѣйшаго непріятеля. Такой фактъ случился недавно, именно въ 1862 году, въ Цермницѣ. Извѣстныя англійскія путешественницы, г-жи Меккензи и Ирби, къ своей книгѣ говорятъ такъ: «Женщины, которыя преимущественно занимаются земледѣліемъ и торговлей, не отставали отъ мужей и братьевъ и во время кампаніи. „Жаль, что она не мальчикъ, она была бы вторымъ Мирномъ“, часто говорили горцы о сестрѣ князя Николая, которая неизмѣнно слѣдовала за отцомъ на войну каждый разъ, какъ онъ позволялъ ей. Женщины вообще ходили въ лагерь, носили мужьямъ своимъ пищу и питье, потомъ возвращались домой. Но были и такіе дни, когда женщины домой не являлись, потому, что когда завязывалось сраженіе, онѣ оставались зрительницами его, и поощряли воиновъ криками: „впередъ, впередъ вы, сербскіе юнаки! за крестъ честный и свободу золотую“.
Женщины поощряютъ черногорцевъ къ битвѣ, перевязывая ихъ раны, восхищаясь храбрецами, упрекая трусовъ. Съ презрѣніемъ встрѣтитъ мать струсившаго въ битвѣ сына, какъ говорится въ пѣснѣ: „Пусть ядомъ и проклятіемъ станетъ пища, которою я тебя кормила, и пусть мое молоко выйдетъ чрезъ твои раны: потерялъ ты честь юнака. Дай Богъ умереть тебѣ, какъ умираютъ женщины, отъ Бога, отъ стараго непріятеля“.
Матъ не можетъ страшнѣе проклясть сына-труса, какъ пожелавъ ему умереть естественной смертью. Точно также женщина-женщину, если хочетъ кровно обидѣть, то говоритъ: „Богъ дай, чтобы всѣ твои умирали на кровати“, или: „Знаю я твоихъ, всѣ они помирали на кровати“. И развѣ могъ черногорецъ послѣ такой встрѣчи не броситься на турокъ и не смыть турецкой кровью материнскаго проклятія?
Наоборотъ, если храбрецы погибаютъ въ сраженіи, про нихъ поется: „пусть они погибаютъ, пусть веселятся ихъ матери, души дѣтей ихъ будутъ царствовать, потому что за военную славу и отмщеніе своихъ братьевъ и единомышленниковъ они погибли“.
Не разъ черногорцы приписывали побѣды надъ турками женщинамъ и не мало народныхъ пѣсенъ, собранныхъ Караджичемъ и лучшимъ сербскимъ поэтомъ, владыкой Петромъ II, въ которыхъ обыкновенно разсказывается, что черногорка видѣла сонъ, будто турки нападутъ на ту или другую мѣстность, — и что, благодаря. ея пророчеству, черногорцы одерживали верхъ надъ врагами. Для примѣра я приведу одну изъ этихъ пѣсенъ: у На албанской границѣ, въ деревнѣ Мартиничахъ, видѣла сонъ молодая попадья, вѣрная жена попа Радивоя, что тучи поднялись со стороны кроваваго Скадра (Окутали) и спустились на село Мартиничи, а изъ тучъ вылетѣли молніи и лишили зрѣнія ее и ея восемь невѣстъ (женъ ея восьми шаферовъ). Но вотъ дунулъ вѣтеръ, въ одинъ разъ съ высотъ Пиперскихъ, въ другой — со стороны Жупи, — въ третій — со стороны Сдатины и прогналъ черныя тучи до турецкаго города Служа. Попадья разсказала свой сонъ мужу, а онъ истолковалъ его какъ предсказаніе о близкомъ нападеніи и, вставъ съ постели, взялъ свое ружье, пригласилъ съ собою родственниковъ и отправился во главѣ ихъ противъ турокъ, приближавшихся съ факелами къ селу Мартиничамъ. Сражаясь съ ними, онъ старался прикрыть отступленіе стариковъ, женъ и дѣтей, пока, наконецъ, не былъ смертельно раненъ двумя пулями. Тогда онъ закричалъ изъ всей силы: „куда дѣвались вы, мои два племянника — Стефанъ и Гаврило? Я погибаю, защищая отступающихъ, но жалѣю не о томъ; мнѣ досадно, что я не дорого продалъ жизнь свою, и что турки задаромъ отрубятъ мою голову. Возьмите меня и унесите куда-нибудь, чтобъ они не торжествовали“. Услышавъ эти слова, два его племянника — во главѣ тридцати родственниковъ — бросились на непріятеля, отрубили тридцать турецкихъ головъ и, прогнавъ непріятеля, спасли своего храбраго дядю.
Въ это самое время паша Намикъ-Халимъ во главѣ 3,000 человѣкъ, съ сильной артиллеріей, началъ блокировать маленькій фортъ Мартиничи, въ которомъ храбро защищались черногорцы, пока не получили подкрѣпленій отъ Пиперовъ, Бѣлопавличей въ числѣ 800 чел., которые дружно бросились въ ятаганы на враговъ, разбили ихъ, отрубили 160 турецкихъ головъ и, кромѣ того, захватили еще до 300 раненыхъ. Теперь пусть ѣдетъ Намикъ-Халимъ паша въ Стамбулъ хвастать предъ султаномъ, — какъ онъ побѣдилъ храбрыхъ черногорцевъ».
Въ Черногоріи никогда не существовало военной организаціи — и каждый воинъ долженъ былъ во время войны самъ находить себѣ и пищу и одежду. Пока онъ защищалъ границы своего отечества иногда отъ четырехъ до восьми дней ходьбы отъ дому, его жена или сестра приносила ему провіантъ и аммуницію, иногда подъ убійственнымъ артиллерійскимъ и ружейнымъ огнемъ. Съ величайшимъ хладнокровіемъ подвергалась она опасности, чтобы только доставить пищу своему мужу, брату или сыну. Не разъ черногорцамъ, окруженнымъ со всѣхъ сторонъ непріятелями, оставалось на выборъ — или погибнуть въ послѣднемъ бою, или сдаться въ плѣнъ, или умереть съ голоду. Но въ теченіи пятисотъ лѣтъ, турки не могли похвастаться, что видѣли плѣннаго черногорца; въ подобныхъ случаяхъ они обыкновенно предпочитаютъ погибнуть… Вдругъ, на горахъ показываются бѣлыя платья женщинъ, уже девятый день несущихъ на спинѣ пудъ хлѣба и мяса. Какъ тутъ не пробиться чрезъ турецкіе ряды?.. И когда черногорцы начинаютъ сраженіе, женщины, вооруженныя чѣмъ попало, пробиваются чрезъ турецкія линіи, подвергаясь опасности погибнуть отъ своихъ же и турецкихъ пуль — или попасть въ плѣнъ къ туркамъ. Иногда такъ и случалось. Пробившіяся оставались съ своими мужьями и братьями на все время осады, заряжая ружья для родственниковъ, и по временамъ заступая ихъ мѣсто, перевязывая раны, ободряя воюющихъ. Случается, что возлѣ матеря лежитъ ея смертельно раненый сынъ или возлѣ невѣсты женихъ, но и въ этихъ случаяхъ черногорка не плачетъ о своей потерѣ, она заряжаетъ раненому ружье или пистолетъ и поддерживаетъ его, пока онъ не выстрѣлитъ. Иногда турокъ уже бросается на раненаго черногорца, чтобы отрубить ему голову, но она убиваетъ врага и, затѣмъ, уносятъ убитаго или раненаго, черногорца.
Такими-то сценами выработывается характеръ черногорки, способный выносить всѣ несчастія. Она смотритъ спокойно на смерть родныхъ — не потому, что ей не жаль ихъ, а потому, что въ силу обычая, во время сраженія нельзя жалѣть своихъ родныхъ. Но послѣ женщины сопровождаютъ въ могилу павшихъ жалостными пѣснями..
Черногорія, какъ извѣстно, окружена съ одной стороны Турціей, съ другой — Австріей. Во время непрерывной черногорско-турецкой войны Австрія соблюдала нейтралитетъ, но обыкновенно онъ приносилъ пользу однимъ туркамъ. Черногорцы не могли ни откуда получать аммуницію и провіантъ: Австрія не допускала ихъ во время войны на свои рынки. Что оставалось дѣлать? у черногорца не было чѣмъ заплатить контрабандисту. Но женщина и здѣсь помогала: «Увы, жена, — говоритъ пѣсня, — нѣтъ больше зарядовъ». — «Ничего, мой милый господарь, я пойду въ Австрію, гдѣ за полстара жита (мѣрка) получу пять зарядовъ». Женщина весла два пуда на спинѣ восемь дней — съ тѣмъ, чтобы купить у австрійцевъ нѣсколько патроновъ, которымъ ея мужъ радъ болѣе, чѣмъ золоту.
Вучедольское сраженіе (17 іюля, 1876) окончилось; турки были разбиты и въ этотъ день потеряли приблизительно 4,000 чел. и между ними храбраго Селима-пашу съ его 60-ю штабъ-офицерами. Энергичный и очень симпатичный черкесъ, Османъ-паша былъ взятъ въ плѣнъ. Пять пушекъ, множество знаменъ и ружей также сдѣлались добычей черногорцевъ. Словомъ, это сраженіе очень прославило я черногорцевъ и ихъ главнокомандующаго, князя Николая. Между прочимъ, и мнѣ довелось въ немъ участвовать. Послѣ сраженія все войско расположилось бивуакомъ на высотахъ Билеча. Можно представить себѣ общую радость, когда внизу горы увидѣли поднимающійся «бѣлый низамъ»: такъ называли черногорскихъ женщинъ. Онѣ несли на себѣ вино, водку и другую провизію. И нельзя было не радоваться, когда въ продолженіе восьми дней мы питались въ главномъ штабѣ князя сухарями и свинымъ саломъ.
Женщины живо разсыпались по батальонамъ, гдѣ служили ихъ родные. Нѣкоторыя, проходя мимо меня и одного итальянскаго корреспондента, съ которымъ я стоялъ, разспрашивали, гдѣ тотъ или другой батальонъ. Между прочимъ, спросила меня и одна дѣвушка изъ Цермницы: «братъ, скажи мнѣ, гдѣ цермницкій батальонъ?» — «Вонъ тамъ, дѣвушка!» указалъ я ей мѣсто. Ее сопровождала старушка мать, во Марица интересовала насъ болѣе: это была замѣчательная красавица. Мой спутникъ уговорилъ меня вмѣстѣ съ нимъ прослѣдить Марицу. Мы дошли до самаго цермницкаго батальона, все любуясь ею. Марица весело смѣялась съ матерью, приближаясь къ батальону. И какъ не веселиться, когда онѣ надѣются сейчасъ увидѣть своихъ! У перваго же костра сидѣло человѣкъ десять. «Добар вече!» сказали имъ мать съ дочерью, принявъ смиренный видъ. «Добра ты среча!» отвѣтили черногорцы. — «А гдѣ Станко, мой мужъ?» — спросила старуха. «Убитъ», отвѣтилъ ей меланхолическій черногорецъ. «А брать гдѣ?» спроста затѣмъ Марица. — «Убитъ», былъ отвѣтъ.
Мгновенно поблѣднѣли и дѣвушка и несчастная старуха. Онѣ стали похожи на статуи… Чрезъ нѣсколько секундъ по лицамъ несчастныхъ женщинъ покатились слезы, но ими все кончилось. Старуха только освѣдомилась — «отмстилъ ли за смерть свою?» — «Отмстилъ — и юнацки!» отвѣчали ей. — «Сколько онъ убилъ ихъ?» — «Четырехъ». — «А братъ мой?» спросила, наконецъ, Марица. — «Онъ убилъ шесть турокъ». — «Ну, и пусть ихъ… Нечего жалѣть. Пусть погибаютъ, — затѣмъ и родились… Не умирать имъ на кровати», — сказали и мать-старуха и красавица-дочь въ одинъ голосъ.
Но вечеромъ — часовъ около восьми, когда черногорцы возвращались въ свой лагерь, то одинъ изъ нихъ велъ плѣннаго турка. Увидѣвъ его, несчастная мать съ дикимъ ревомъ и совершенно потерявъ сознаніе, бросилась на плѣннаго съ очевидною цѣлью его задушить, и только окружающіе помѣшали ей это сдѣлать, съ большими, впрочемъ, усиліями. Тогда она начала кричать: «заклинаю васъ Богомъ, черногорцы, позвольте мнѣ отмстить за родныхъ!» — «Они сами отмстятъ за себя по-юнацки… Они никогда не нуждались въ мести за нихъ женщины», отвѣчали ей.
— Пожалуй, вы правы, — сказала она, наконецъ, успокоившись.
Спустя нѣсколько времени, имъ была принесена окровавленная одежда убитыхъ, которую онѣ берегли, какъ святыню, и надъ которой исполняютъ обрядъ — «покойнице», обрядъ оплакиванья, въ своей деревнѣ.
XV.
править«Посестримство» встрѣчается въ Черногоріи довольно часто, и это опять указываетъ на уваженіе, которымъ пользуется черногорская женщина. Иначе юнакъ никогда не согласился бы предложить женщинѣ братскій союзъ. Старая пѣсня часто разсказываетъ, какъ богатырь-гайдукъ заклинаетъ женщину помочь ему и вмѣстѣ съ тѣмъ сдѣлаться его посестримою. У знаменитаго Бралевича Марка была не одна посестрима. Я самъ лично видѣлъ въ Черногоріи юнаковъ, у которыхъ были посестримы. Гайдуки при набѣгахъ на турецкіе города или деревни особенно нуждаются въ помощи женщинъ, содержащихъ по большимъ дорогамъ «керчмы» (кабаки).
«Заклинаю тебя Богомъ и св. Іоанномъ, сестра жабатчяца Іел а, — говоритъ въ пѣснѣ юнакъ, — спрячь меня сегодня у Удбжии, не выдавай меня туркамъ. И спрятала она его до вечера, а когда зашло солнце, она отворила двери подвала и пустила съ Богомъ побратима».
Черногорцы, выбирая себѣ посестриму, стараются, какъ и при выборѣ невѣсты, чтобы она была незапятнанной репутаціи и происходила изъ храброй фамиліи. Посестримство заключается въ томъ случаѣ, когда женщина спасетъ черногорца во время схватки, какое бы ни было за нимъ преступленіе, будь онъ даже убійца ея мужа, брата — все-таки ни одна черногорка не откажетъ въ посестримствѣ преслѣдуемому врагами и заклинающему ее Богомъ и св. Іоанномъ спасти его. Заключается также посестримство при взаимной сердечной склонности въ годы молодости, или при желаніи одного дома сблизиться съ другимъ; заключается даже дѣвушками. Право предложить посестримство принадлежитъ и мужчинѣ и женщинѣ. Женщина называетъ мужчину «побратимомъ», а онъ ее «посестримой». Любовь между ними — вѣчна, измѣнить другъ другу — значитъ совершить величайшую низость, и такіе люди подвергаются всеобщему презрѣнію.
Въ послѣднее время посестримство заключается рѣже, чѣмъ въ началѣ столѣтія. Одинъ черногорскій сотникъ, лѣтъ семидесяти отъ роду, разсказывалъ мнѣ, — какъ онъ сталъ «побратимомъ» Станѣ Янковичъ въ Цеклинѣ: «Я зналъ эту дѣвицу, — говорилъ онъ, — уже нѣсколько лѣтъ; она очень мнѣ нравилась. Разъ я рѣшился попросить у ея отца ея руку, но получилъ отказъ: она еще въ колыбели была помолвлена за другого. Тогда я предложилъ ей побратимство. Она согласилась: мы пошли въ церковь; попъ прочиталъ намъ какія-то молитвы, — по окончаніи ихъ, мы трижды поцѣловались. Я подарилъ ей серебряный поясъ, она мнѣ хорошую плеть». Мужчины при заключеніи побратимства мѣняются оружіемъ: пистолетами, ятаганами и т. п.
Бетъ у меня одна народная пѣсня, переданная мнѣ, въ довольно плохихъ стихахъ, однимъ сердаремъ, безъ сомнѣнія однако старая, въ которой обрядъ разсказывается слѣдующимъ образомъ. Спаленный юнакъ предлагаетъ своей спасительницѣ, дѣвушкѣ, побрататься. Она соглашается; затѣмъ приглашаютъ священника/ который приноситъ икону св. Іоанна. Предъ нею вступающіе въ братскій союзъ даютъ клятву быть вѣрными другъ другу — и, по прочтеніи священникомъ молитвы, обмѣниваются троекратнымъ поцѣлуемъ. Этимъ, однако, обрядъ не кончается. Юнакъ рѣжетъ ятаганомъ палецъ у своей посестрины надъ стаканомъ — и, затѣмъ, такомъ же образомъ, — свой. Кровь въ стаканѣ смѣшивается. Тогда онъ говоритъ ей:
«Посестримо, керви смо смjешале,
Сад унакат треба ятагане».
(Посестрима! кровь наша смѣшана, слѣдуетъ омочить въ ней наши ятаганы).
Она ему отвѣчаетъ:
«Богом брате, крвави юначе,
Ни сам мушко, да оружjе носим,
Но сам женско, те кудjелю предем,
Ал' чу узем от мог баба палу,
Умочит чу, да je любав твердья».
(Богомъ данный брать, кровавый юнакъ! Я не мужчина, чтобы носить оружіе, — для меня, какъ для женщины, — куделя и прялка, — но я возьму у отца саблю и омочу ее: пусть любовь будетъ крѣпче).
Затѣмъ обрядъ заключается:
«Тад се млади три пут полюбише
Руйну кровцу из чаше попише».
(Послѣ этого «молодые» (побратимы) еще трижды поцѣловались и выпили красную кровь изъ стакана).
Случается, какъ рѣдкость, что черногорцы заключаютъ побратимство и съ турками. Напр., князь Николай имѣетъ одного «побратима» — мусульманина въ Никшичѣ. Что касается заключенія «посестримства» черногорки съ туркомъ, то подобны" примѣровъ я не знаю, хотя въ народной поэзіи и такіе встрѣчаются.
Отношенія между «побратимами» и «посестримами» тѣ же, — что и между родными братьями и сестрами. Обязанности каждаго заключаются, между прочимъ, въ мщеніи за смерть или рану другого. Братья и сестры ихъ не имѣютъ права заключать между собою бракъ.
Всѣ славянскіе народы отвели женщинѣ почетное мѣсто въ національной поэзіи, сербы — особенно. Въ народныхъ сербскихъ пѣсняхъ женщины являются и въ миѳическихъ образахъ, то «вилами», то «вѣштицами», то «морами», — и въ прежнія времена съ настоящимъ религіознымъ значеніемъ.
Вила (русалка) обыкновенно является, въ представленія" народа красивою молодою женщиною, въ бѣлой одеждѣ и съ распущенными волосами. Есть вилы водяныя, которыя живутъ въ ручьяхъ, рѣкахъ, озерахъ; есть лѣсныя, обитающія въ густыхъ тѣнистыхъ рощахъ; третій видъ составляютъ облачныя. Черногорцы не считаютъ ихъ чѣмъ-нибудь недосягаемымъ, не придаютъ имъ сказочныхъ совершенствъ. Черногорская дѣвушка, напримѣръ, можетъ быть и умнѣе, и красивѣе «виды». Вилы доступны смертному человѣку; если онъ хочетъ завести съ ними знакомство, онѣ его не чуждаются. Мужчины и женщины не рядъ заключали съ ними «посестримство». Вила, «посестрима» Кралевича Марка, спасаетъ его отъ смерти въ поединкѣ съ знаменитымъ турецкимъ богатыремъ Мусой Кесенджіемъ, упрекая его, въ то же время, зачѣмъ онъ затѣваетъ поединокъ въ воскресенье, ибо это грѣшно. Такимъ образомъ, народъ считалъ вилъ не только патріотками, но и благочестивыми. Въ народной пѣснѣ жена Ивана Радуловича говоритъ видѣ: «послушай меня, вида, по Богу посестрима, скажи мнѣ, гдѣ государь мой, Радуловичъ Иванъ? Не погибъ ли онъ въ кровавомъ бою, — въ кровавомъ бою, отомстивъ за себя?» — «Черногорка, милая моя посестрима! Видала я утромъ Радуловича, какъ бьетъ онъ и разитъ бусурманъ…» и т. д.
Вила горячо сочувствуетъ черногорцамъ и на каждое несчастье ихъ смотритъ какъ на свое собственное. Нѣтъ пѣсни о сраженіи или о смерти вліятельнаго лица, въ которыхъ не участвовала бы, такъ или иначе, — если не сама черногорка, то черногорская «вила». Не разъ она спасала свободу нашего народа. Такъ, напримѣръ, однажды кричитъ она съ высокой горы черногорскому князю: «Владыка, черногорскій старшина! На тебя идетъ сильное войско Оттомановича царя: поспѣши собрать храбрыхъ черногорцевъ!» Владыка отвѣчаетъ: «скажи мнѣ, дорогая вила, — сколько воиновъ у врага, гдѣ онъ набралъ ихъ, куда идетъ и когда сдѣлаетъ на васъ нападеніе?» Вила отвѣчаетъ на всѣ эти вопросы и исчезаетъ. Благодаря извѣщенію ея, спасена Черногорія. Въ другой разъ она опять спасаетъ Черногорію чрезъ Лѣшевича Вука. "Закричала бѣлая вила съ высокаго вершца, на которомъ жила: «послушай меня, Вукъ Лѣшевичъ! если пьешь ты вино въ меанѣ (корчмѣ), дай Богъ, чтобы отравило оно твои раны. Если спишь съ женой въ кровати, вдовой бы осталась жена твоя. Вставай же скорѣе, вооружайся! Наступаетъ на васъ сильное войско все удальцовъ — турокъ отборныхъ».
Не разъ случалось, по народнымъ пѣснямъ, что «вила» таскала молодыхъ людей въ свои убѣжища, устроивала вокругъ нихъ хороводы съ пѣснями, не разъ она и сама рѣшалась раздѣлять съ богатыремъ брачное ложе. Правда, въ послѣднее время установилось мнѣніе, что «вилы» такъ нравственны, что этого не дѣлаютъ, но одна пѣсня разсказываетъ, какъ вила женить своего сына и выдаетъ замужъ дочь, хотя и не объясняется, откуда взялись у нея дѣти. Бетъ, наконецъ, и прямыя указанія. «Отправился на охоту молодой бояринъ Секула, — разсказываетъ пѣсня. — Ходилъ онъ по горамъ и по лѣсамъ и вдругъ напалъ на молодецкое „побоиште“ (мѣсто, на которомъ разыгралось когда-то достопамятное сраженіе). Оно же было убѣжищемъ вилъ, которыя въ это время танцовали. Одна изъ нихъ понравилась Секулу. Схватилъ онъ ее, — а она просить, заклинать: „отпусти ты меня, молодецъ, — я подарю тебѣ за это три вещи: дружина твоя будетъ уважать тебя, жена твоя родитъ тебѣ сына, сабля твоя будетъ всегда уничтожать турокъ“. Но Секулъ не согласился, увезъ вилу и подарилъ ее своему дядѣ».
Вилы строятъ даже города:
«Городъ построила бѣлая вила не на землѣ и не въ небѣ, а въ туманныхъ облавахъ. Въ городѣ этомъ трое воротъ: одни- ворота изъ бархата, вторыя — изъ жемчуга, а третьи — изъ чистаго золота. Тамъ, гдѣ ворота изъ бархата, вила замужъ дочь выдаетъ, въ воротахъ изъ жемчуга — вила сына женитъ, въ воротахъ изъ чистаго золота — вила сама сидитъ».
Не разъ на эти города нападаетъ сильное турецкое войско и хочетъ взять ихъ приступомъ. Она защищается — и всегда побѣдоносно.
Въ противоположность вѣдьмѣ, вила является покровительницею семейной любви и согласія.
«Вила смотритъ въ облака, гдѣ громы съ молніей играютъ, точно милая сестра съ братьями родными, какъ невѣста съ двумя своими шаферами. Но молнія обыграла громъ, и сестра родная — родныхъ братьевъ, а невѣста — милыхъ шаферовъ… Это вилѣ пріятно было!»
Нижеслѣдующая пѣсня передаетъ воззрѣнія народа не только на жизнь вилъ, но указываетъ еще на основную мысль сербской исторіи.
«Однажды ввечеру легъ спать пастухъ подъ деревомъ. Съ нимъ никого, кромѣ стада и обычнаго оружія, не было. Молодцу не спалось; онъ взялъ гусли и началъ пѣть „уз гуслярни звон“ пѣсню. Черезъ нѣсколько времени, онъ неожиданно уснулъ и почти тотчасъ же проснулся. Но картина уже измѣнилась. На востокѣ взошла заря, вслѣдъ за нею — солнце, и вдругъ оно скрылось; ночь наступила по-прежнему. Дѣвушка необыкновенной красоты явилась пастуху. „Не бойся меня, — сказала она, — я не изъ твоихъ враговъ, я посестрима твоя — вила съ Ловченской горы, коренная черногорка“. И, убравъ цвѣтами свою лошадь, покрывъ ее блестящимъ покрываломъ, посадила на нее пастуха и понеслась, вмѣстѣ съ нимъ, на верхушку Ловчева. Чудное зрѣлище увидѣлъ тамъ черногорецъ! На тронѣ, въ свѣтлой одеждѣ, сидѣла царица; въ ея взглядѣ блистала радость; вокругъ стояла толпа народа. Надъ ними носился вѣнецъ; соколы и орлы, схвативъ его, возложили на голову царицы. Всѣ пѣли, ликовали. Вдругъ произошло нѣчто странное… Стало темно, вмѣсто музыки и пѣсенъ понеслись стоны и вопли… Заплакали глаза у царицы, завяли и печально склонились цвѣты ея вѣнца. Они покрылись кровью: это была кровь потомка великаго Немани. Цареубійца Вукашинъ сѣлъ на сербскій престолъ; рядъ несчастій постигъ царство. Грустно пѣли вилы, но вскорѣ пѣсня сдѣлалась веселѣе и зазвучала о битвахъ черногорцевъ съ турками, мало-по-малу исчезали слѣды крови съ вѣнца у царицы, ожили и расцвѣли нѣкоторые цвѣтки на немъ. Наконецъ раздался самый голосъ царицы: „стыдъ мѣшаетъ мнѣ жить: какъ подумаю я, несчастная мать, что турокъ предписываетъ мнѣ законы… Ахъ, долго ли продолжаться этому!“
„Вѣштицы“ (вѣдьмы) — олицетвореніе дурныхъ свойствъ женщины. Это — женщины, заключающія въ себѣ нѣчто дьявольское въ буквальномъ смыслѣ этого слова, какую-то частицу изъ дьявольскаго существа. Во время сна она превращается въ вампира и летаетъ по домамъ. Найдя человѣка спящимъ (вампиръ особенно любитъ дѣтей), она немедленно прокалываетъ ему лѣвую грудь, съѣдаетъ сердце и затѣмъ закрываетъ рану. Послѣ этой операціи, одни умираютъ, — другіе живутъ ровно столько времени, сколько присудитъ „вѣштица“. Смерть ихъ, во всякомъ случаѣ, та, на которую „вѣштица“ обрекла ихъ. Вѣштица не ѣстъ бѣлаго луку и даже боится самаго запаха. Бѣлый лукъ, поэтому, постоянный спутникъ очень многихъ черногорцевъ. Имъ намазывается грудь для защиты отъ „вѣштицъ“.
Вѣштицами обыкновенно бываютъ старыя женщины, молодыя въ данномъ случаѣ внѣ всякихъ подозрѣній. Живутъ онѣ между людьми и, разъ сдѣлавшись „вѣштицами“, навсегда остаются такими, если только не хотятъ исповѣдаться, признаться въ своемъ ремеслѣ. Въ послѣднемъ случаѣ, онѣ перестаютъ вредить людямъ и даже становятся лекарками укушенныхъ „вѣштицами“. Ночью вѣштица, летя по воздуху, блеститъ какъ огонь. Обыкновенно онѣ слетаются на гумнахъ.
„Вѣштицы“ и „мори“ преслѣдуются народомъ. Имъ приписывается всякое зло, постигающее страну. Особенно ихъ винятъ въ эпидемическихъ болѣзняхъ, отъ которыхъ умиряютъ маленькія дѣти. Этимъ и объясняются крутыя мѣры, какія принималъ народъ противъ „вѣштицъ“ или, лучше сказать, подозрѣваемыхъ въ вѣштичествѣ. Такія мѣры особенно практиковались въ Герцеговинѣ. Чтобы узнать, кто въ деревнѣ вѣштица, собиралась деревня и, подъ предсѣдательствомъ старшины, рѣшала: „такъ какъ проклятыя вѣштицы ѣдятъ нашихъ дѣтей, то пусть каждый завтра утромъ приведетъ жену и мать на рѣчку и тамъ увидимъ, кто изъ нихъ вѣштица“. Утромъ всѣ женщины престарѣлаго возраста приводятся на рѣчку. Каждый вяжетъ своихъ поясомъ и бросаетъ въ воду. Затонувшія вытаскиваются и освобождаются, какъ невинныя, но если которая-нибудь держится на водѣ, то всѣ считаютъ ее за „вѣштицу“. Богишичъ разсказываетъ въ своей книгѣ, что въ 1857 г. турки заставили православныхъ изъ города Требинья продѣлать подобную операцію надъ ихъ женщинами и, что, такъ какъ семь изъ нихъ остались на водѣ, вслѣдствіе наполненія водою ихъ платья, то турки хотѣли ихъ „каменовать“, но, благодаря просьбамъ и подкупу, согласились, чтобы православные пригласили архимандрита Дучича, предъ которымъ семь женщинъ, признанныхъ виновными, должны были поклясться св. евангеліемъ, что онѣ перестанутъ быть „вѣштицами“. Въ Черногоріи этотъ обычай болѣе не существуетъ, но на границахъ кое-гдѣ секретно практикуется.
Обыкновенно думаютъ, что „вѣштица“ можетъ повредить ребенку только изъ своего племени. Но бывали случаи, что племена вступали между собою въ ожесточенную борьбу изъ-за того, что „вѣштица“ одного племени будто бы съѣдала ребенка изъ другого племени.
Въ народной поэзіи и обычаѣ женщинамъ и особенно вдовамъ дается названіе „кукавицы“ (кукушки). „Закуковала черная кукушка въ городѣ Скадрѣ, на Бояпѣ, гдѣ ужъ многія куковали отъ сербскихъ рукъ и оружія, но и есть ей отчего куковать: немного прошло времени, какъ она стала женою, а теперь сдѣлалась черною вдовою, черною вдовою-кукушкою“.
Черногорцы считаютъ кукушку хотя и птицею, но священною, и никогда не согласятся убить ея, несмотря на то, что она предвѣстница печали и скорби. Перелетая черезъ чей-нибудь домъ, она возвѣщаетъ ему несчастье. Откуда взялась кукушка, объясняютъ различно. Одни говорятъ, что брату надоѣлъ вѣчный плачъ сестры и онъ обратилъ ее въ кукушку, другіе — наоборотъ, что сестра потеряла брата и до того плакала, что сдѣлалась кукушкой. Третьи придаютъ ей религіозное значеніе. Когда кого-либо оплакиваютъ — мужа или брата, обыкновенно начинаютъ словами: „что теперь буду дѣлать, черная кукушка, безъ него, безъ молодца? Ку-ку! ку-ку!“
Заплакала черная кукушка
Въ Чевскихъ кровавыхъ горахъ:
Это не была черная кукушка,
Это была черная вдовушка.
Шесть лѣтъ она плачетъ по Станку,
А на седьмой изъ-за Станка зарѣзалась…
Сестра плачетъ по ровному брату,
Изъ жалости она съ ума сошла,
Въ сумасшествіи изъ дому ушла
И въ Зетѣ холодной она утопилась.
Какъ сильно жалѣетъ черногорка своихъ ближнихъ, видно явь полуварварскаго обычая, который существовалъ во всей Черногоріи до князя Даніила I (1857 г.) и который, несмотря на усилія нынѣ владѣющаго кн. Николая, еще не совершенно уничтожился въ нѣкоторыхъ отдаленныхъ краяхъ, сосѣднихъ турецкимъ областямъ. Женщины изъ сожалѣнія къ роднымъ царапали свое лицо и рѣзали свои черныя кудри. Мнѣ лично пришлось видѣть въ прошлую кампанію 1876 г. въ Бананахъ, какъ на могилахъ убитыхъ красовались соломенные кресты, украшенные разноцвѣтными матеріями, изъ которыхъ висятъ густые и длинные волосы.
Женщины сопровождаютъ храбро-погибшаго воина своими монотонными, но полными содержанія пѣснями. Это — „куканье“, или „покайница“. Покойникъ лежитъ на кровати; женщины, приходящія отдать ему послѣдній долгъ, поютъ сквозь слезы:
Куда ты улетѣлъ, мой соколъ-молодецъ,
Изъ твоего молодецкаго гнѣзда?
Ты полетѣлъ съ соколами въ бой кровавый,
Гдѣ юнаки дерутся съ туркомъ за свободу,
Гдѣ турокъ рѣжутъ — все за вѣру,
За православную святую;
Гдѣ изъ-за чести молодцы перегоняются
Изъ-за военной чести, изъ-за имени юнака.
Ты рѣзалъ турокъ, дикихъ бусурманъ,
Ты билъ ихъ, богатырь, молодецъ, храбрецъ.
Но тебя нашла турецкая пуля
И свалила она къ родной землѣ.
Но пусть ты погибъ, я жалѣть не хочу,
Не для того ли и на свѣтъ ты родился,
Чтобы умереть не смертью женщины,
Не на мягкой постелѣ, возлѣ молодой жены,
Но на бранномъ полѣ за родную землю,
За святую нашу Черногорію.
Погибъ ты, родной, оставилъ кукушку,
Оставилъ меня, черную вдову,
И еще родныхъ четверо дѣтей,
Четверо дѣтей, милыхъ сыновей.
Выростутъ они — отмстятъ за тебя,
Отмстятъ за тебя, ужасно отмстятъ.
Тебя нѣтъ больше между нами здѣсь;
Но за то ты сидишь въ небесахъ,
Въ кружкѣ, мой соколъ, храбрыхъ юнаковъ;
Тамъ тебѣ почетное мѣсто выбрали,
Съ радостью они тебя встрѣтили.
Тамъ увидишь ты Милоша-атамана
Еще Ивана Сокола бана,
И Марка храбраго, Груицу-юнака, и т. п.
Послѣ каждаго стиха повторяютъ: „ку-ку мене, кукавица“, и продолжаютъ пѣть, указывая по очереди, опредѣляющейся значеніемъ и старшинствомъ, на всѣхъ юнаковъ, погибшихъ на полѣ брани. Когда одна устанетъ пѣть, ее замѣняетъ другая и начинаетъ пѣсню съ новымъ содержаніемъ. Мужчины слушаютъ ихъ со вниманіемъ.
Мнѣ случалось читать въ разсказахъ иностранцевъ, что путешественникъ слышитъ иногда монотонную пѣсню женщины, несущей тяжелый грузъ въ Каттаро, сначала думаетъ, что она поетъ, но потомъ, въ удивленію, видитъ, что глаза ея налиты слезами; путешественникъ не могъ объяснить себѣ такой странности и слезы приписывалъ тяжести груза.
„Освѣта“ — по-русски — кровная месть. Этотъ древній обычай часто бывалъ причиною междоусобій, продолжавшихся десятки лѣтъ и стоившихъ десятки, а иногда и сотни людей. Народъ считаетъ этотъ обычай не только за законъ природы, но и за божій, и находитъ подтвержденіе въ невѣрно-толкуемыхъ словахъ символа вѣры: „свѣта отъ свѣта, Бога истинна“. Это мѣсто народъ переводитъ такъ: „свѣта освѣта, Божья истина“. Не отмстить своему врагу въ продолженіи года считается трусостью, и такого человѣка преслѣдуютъ даже женщины обычной насмѣшкой: „сними штаны, надѣвъ юбки, ты не юнакъ, ты не отмстилъ, ты трусъ!“ Даже родная мать преслѣдуетъ сына, если онъ не успѣлъ отмстить за отца, брата, родственника или побратима. Чтобы читателю понять, до какой степени этотъ обычай, общій всѣмъ патріархальнымъ народамъ, пагубенъ для насъ, надо привести слѣдующія соображенія. Вся Черногорія составлена изъ нѣсколькихъ родовъ, которые связаны между собою такъ крѣпко, что, несмотря на многочисленность нѣкоторыхъ изъ нихъ (есть роды въ три тысячи человѣкъ), они не женятся въ своемъ родѣ и такой поступокъ считали бы грѣхомъ. Если, положимъ, черногорецъ изъ племени Бѣлопавличей убьетъ кого-нибудь изъ племени Цуцы, то всѣ Цуци считаютъ своимъ долгомъ отмстить за убитаго собрата. Если нельзя убить убійцу, убиваютъ перваго встрѣчнаго Бѣлопавлича (дѣти и женщины освобождены отъ мести). Бѣлопавличи въ свою очередь убиваютъ Цуцу, Цуцы опять Бѣлопавлича, и такъ можетъ продолжаться нѣсколько лѣтъ, пока не заключатъ миръ. Гдѣ убить человѣка — на это мало обращалось вниманія. Богишичъ разсказываетъ, что однажды убили священника Лазаревича во время чтенія евангелія. Я знаю только то, что черногорскіе священники и въ церковь ходятъ вооруженными.
Причины мести различны. Обыкновенно или бываетъ безчестье сестры, родственницы, отказъ отъ жены послѣ брака, затѣмъ — убійство, раны, обида и т. п. Случается, что и женщина мститъ сама за себя или за своего возлюбленнаго.
Случается, что избѣгаютъ кровной мести уплатой денегъ и просьбами женщинъ. Это обставляется слѣдующими церемоніями: собираются 20—30 человѣкъ изъ племени убійцы и отправляются къ дому убитаго. Въ первый разъ ихъ не принимаютъ и они обязаны явиться въ другой, въ болѣе многочисленномъ сборѣ, и, опять просить мира. Если семейство убитаго согласно, ихъ впускаютъ и тамъ уговариваются, сколько нужно заплатить за убитаго. Обычная цѣна головы — 240 талеровъ, которые, за исключеніемъ 40, идутъ семейству убитаго. А 40 талеровъ дѣлятъ между собою уполномоченные старшины племени убитаго. Эта сумма считалась ужасной, и не разъ случалось, что цѣлое племя не могло собрать ея. Тогда оставлялось подъ закладъ серебряное оружіе. Но чтобы договоръ былъ тверже, посылали къ дому убитаго двѣнадцать матерей съ двѣнадцатые (если столько оказывалось) некрещеныхъ дѣтей. Двѣнадцать юнаковъ брали на руки дѣтей и кричали: „прими куме Бога и св. Іована“. Родственники убитаго принимали и цѣловали своихъ крестныхъ дѣтей. Потомъ выходили съ каждой стороны по четыре человѣка, цѣловались и дѣлались „побратимами“.
Когда племена заключили миръ, тогда убійца, повѣсивъ на шею оружіе, которымъ онъ убилъ покойнаго, становятся шаговъ на пятьдесятъ отъ человѣка, у котораго онъ проектъ мира, и, пригнувшись къ землѣ, на четверенькахъ ползетъ къ нему. Послѣдній встрѣчаетъ его на половинѣ дороги и снимаетъ съ шея оружіе. Обидчикъ цѣлуетъ обиженнаго въ правое плечо, а тотъ его въ лицо. Послѣ этихъ церемоній убійца созываетъ къ себѣ гостей и начинается пирушка или „трапеза од вражде“. Масса гостей дарить хозяина-обидчика во время обѣда — кто сколько можетъ, изъ желанія спасти его отъ разоренія, но за то и онъ долженъ подарить что-нибудь всѣмъ гостямъ со стороны убитаго. Мясо, предлагаемое гостямъ, должно быть хорошо изжарено, чтобы не напоминало своимъ видомъ кровь убитаго.
Такой же характеръ носитъ заключеніе мира послѣ нанесенія ранъ, только плата за рану считается обыкновенно въ 50 цехиновъ, иногда сполна не принимаемыхъ. За то въ нѣкоторыхъ мѣстахъ ружье или пистолетъ въ серебряной оправѣ, изъ котораго покушавшійся на жизнь раненаго стрѣлялъ въ то время, обыкновенно переходитъ во владѣніе потерпѣвшаго. Не разъ случалось, что и женщины принимаютъ участіе въ „освѣтѣ“, что онѣ съ оружіемъ въ рукахъ мстятъ за убитаго. Случалось множество разъ, что черногорка убивала изъ мести черногорца. Она вполнѣ одобряетъ кровную месть; у нея всегда на губахъ: „ко се освети, тай се посвети“. Мать проклинаетъ сына, жена — мужа, сестра — брата, если погибшій собратъ не отомщенъ. Въ нѣкоторыхъ краяхъ женщины снимаютъ окровавленную рубашку съ убитаго и хранятъ ее, какъ талисманъ, показывая ее изрѣдка мужчинамъ и укоряя ихъ при этомъ, что — они не смѣютъ мстить. Еще немного, и женщины сами берутся за оружіе. Существуетъ также народный обычай снимать со всякаго убитаго верхнее расшитое золотомъ платье и относить въ родное ему племя. Тамъ собираются женщины, окружаютъ окровавленную одежду и плачутъ нараспѣвъ: „не сердись, юнакъ, хоть ты погибъ за свободу и вѣру православную, но тебя отомстятъ молодцы, молодцы твои родичи“ и проч.
Хотя женщина и мститъ за убитаго, но сама она безопасна, хотя бы и была поймана на мѣстѣ преступленія.
XVI.
правитьОбщественное положеніе черногорской женщины можно разсматривать съ двухъ точекъ зрѣнія: de jure и de facto. De jure женщина не участвуетъ въ сходкахъ, имѣющихъ политическое и общественное значеніе, по крайней мѣрѣ, закономъ не признано за нею это право; de facto — она участвуетъ всегда, то какъ поддерживающая, то какъ оппозиціонная сторона. Мужчина обыкновенно показываютъ видъ, что не придаютъ никакого значенія совѣтамъ женъ, но все-таки, сознавая себя нравственно обязанными имъ, невольно выслушиваютъ ихъ мнѣнія. Примѣрокъ можетъ служить историческій фактъ женскаго суда надъ тридцатью турецкими аристократами. Два брата Ченчичи и бей Любовкчъ съ помаками герцеговинскими напали на село Травино въ племени Цуцы. Но черногорцы разбили ихъ и 170 человѣкъ взяли въ плѣнъ, въ томъ числѣ и трехъ предводителей. Плѣнниковъ привели въ Чево и начали съ ними переговоры о выкупѣ: черногорцы очень бѣдны, деньги нужны имъ постоянно. Черногорцы всѣ изъявили согласіе на эту сдѣлку, но женщины протестовали. „Черногорцы! — воскликнула ихъ предводительница — послушайте голоса женщинъ. Вѣдь вы хотѣли разъ выкупить своихъ плѣнныхъ у проклятаго Чупреличъ-визиря, но онъ отказался; теперь обратите вниманіе на черныхъ, какъ кукушка, несчастныхъ вдовъ, потерявшихъ позапрошлаго года своихъ мужей. Не стыдно ли вамъ передъ людьми и предъ Богомъ не мстить за своихъ братьевъ? Нѣтъ, вы еще хотите выпустить турокъ за деньги. Но этого не будетъ! Этого мы не позволимъ!“..
Послѣ такой энергической рѣчи, единодушно было рѣшено погубить всѣхъ плѣнныхъ, что и было исполнено.
Черногорцы не только слушаютъ совѣта своихъ женъ, но иногда не отказываются подчиняться имъ дарю на полѣ сраженія» Вотъ разсказъ г-жъ Мэккензи и Ирбы, которыя были безпристрастными судьями:
«Жила женщина, и у нея былъ мужъ и четверо сыновей. Мужъ погибъ знаменоносцемъ, который имѣетъ большое значеніе и видное мѣсто въ общественной жизни. Но такъ какъ въ Черногоріи маіоратъ, то наслѣдовалъ отцу старшій сынъ. Не долго пришлось ему ждать случая показать — достоинъ ли онъ носить знамя передъ своимъ племенемъ, какъ его отецъ. Бой начался и онъ въ самомъ его началѣ погибъ отъ непріятельской пули и палъ на землю. Но знамя не упало: второй братъ слѣдовалъ за нимъ и вырвалъ знамя изъ рукъ убитаго (былъ бы великій стыдъ и срамъ, если бы это другой успѣлъ его подхватить). Но не долго и онъ носилъ знамя предъ племенемъ: онъ тоже погибъ. Третій брать поступилъ точно такъ же, какъ второй, схватилъ знамя, пронесъ нѣсколько шаговъ и точно также былъ убитъ… Оставался еще четвертый, двѣнадцатилѣтній мальчикъ, вблизи котораго находилась мать, хотѣвшая узнать — какъ онъ понесетъ знамя, перешедшее къ нему по наслѣдству отъ старшихъ его братьевъ. Но судьба такъ рѣшила, что и онъ сдѣлался жертвой смерти. Какъ раненая львица бросилась мать къ трупу послѣдняго сына, безъ слезъ и рыданій поцѣловала его еще не остывшую голову и, схвативъ сама знамя, понесла его передъ юнацкимъ отрядомъ. Отрядъ бодро пошелъ впередъ, и благодаря, быть можетъ, личной храбрости этой женщины, выигралъ сраженіе».
Существуетъ и еще подобный фактъ, съ тою только разницею, что у матери погибло три сына, но одинъ малолѣтній оставался еще дома, нона, чтобы сохранить знамя въ своей семьѣ, носила его во время сраженія среди рядовъ разъяренныхъ баши-бузуковъ.
Черногорцы не отнимаютъ у женщинъ права на военную славу, они даже охотно разсказываютъ о подвигѣ той или другой женщины. Иногда и гусляръ передаетъ пѣсней — что случилось въ 1862 году при нашествіи на Черногорію Омера-паши. «Когда турки взяли городъ Рѣку, они замѣтили, что изъ одного дома, построеннаго на небольшой возвышенности, правильно и безпрерывно сыплются выстрѣлы, такъ что почти каждый проходившій близъ этого дома погибалъ. Заподозривъ засаду, они послали за пушкой, между тѣмъ какъ нѣсколько албанцевъ бросились въ домъ на приступъ. Никто и не препятствовалъ войти имъ; въ немъ они нашли только одну черногорскую женщину съ двумя ружьями и сыномъ, — маленькимъ Нальчикомъ, заряжавшимъ и подававшимъ ей ружья по мѣрѣ того, какъ она стрѣляла». Племя Бошковичей и сегодня гордится одной своей героиней, которая еще дѣвушкой успѣла убить одного турка. Племя Нѣгушъ гордится Гордановой Лазой Перичевой, которая во время кампаніи 1862 г. съ Омеромъ-пашой, въ схваткѣ на Синяцѣ близъ Рѣки, носила ятаганъ и пистолеты, и храбро сражалась съ турками. Очевидецъ Видо Бошковичъ самъ много разсказывалъ мнѣ о ней. Село Раганы тоже дало свою героиню Тару Вучиничъ, которая во время схватки слѣдила за своимъ женихомъ Янкомъ Іовановичемь Вучиничемъ и подняла знамя, за которымъ бросились черногорцы въ аттаку на турокъ. Тара даже и тогда не оставила сраженія, когда случайно наступила на трупъ своего жениха.
Между прочимъ, село Рагамы памятно и для меня лично. Вблизи его я имѣлъ случай убѣдиться въ необыкновенномъ мужествѣ черногорскихъ сестеръ милосердія. Бой, продолжавшійся до сумерекъ, еще не окончился, какъ наши ряды запестрѣли живописными нарядами черногорскихъ женщинъ. Однѣ ищутъ отцовъ, другія — мужей, третьи — братьевъ, и въ то же время каждая носитъ въ деревянныхъ сосудахъ, «тыквицахъ», воду или вино, предлагаемыя раненымъ. Свистъ пуль Генри-Мартини и картечи еще не замолкли, — но кому до этого дѣло? Черногорки, точно неуязвимыя, идутъ впереди по стопамъ храбрыхъ воиновъ, съ своею помощью. Я съ удивленіемъ смотрѣлъ на этихъ женщинъ и особенно на одну дѣвушку, лѣтъ четырнадцати. Приблизясь ко мнѣ, она схватила меня за руку и спросила дрожащимъ голосомъ: живъ ли ея братъ — и на мой успокоительный отвѣтъ, — предложила мнѣ напиться. Это предложеніе было какъ нельзя болѣе кстати. Глотокъ воды точно воскресилъ меня изъ мертвыхъ. «Спасибо, дѣвойка!» поблагодарилъ я ее и направился за отступающими турками. Вскорѣ затѣмъ я явственно услышалъ замирающій голосъ смертельно раненаго: «воды! воды!» Это былъ молодой человѣкъ, у котораго грудную кость прорѣзало картечью, внутренности его были видны… Страшная картина! Однако дѣвушка подошла къ нему, дала воды… Онъ глотнулъ, посмотрѣлъ на сестру милосердія благодарнымъ взглядомъ… и умеръ у ея ногъ…
Послѣ полночи войска собрались въ Рагами — и началось перевязыванье ранъ и погребеніе мертвыхъ, которыхъ было нѣсколько сотъ. Женщины и здѣсь усердно намъ помогали, нова не подошли русскіе врачи, Зальцъ и др.
Женщины съ давнихъ временъ занимались ухаживаньемъ за ранеными, чему доказательство народныя пѣсни, напр., въ сборникѣ Караджича:
Въ коляску положили Тадію,
Возлѣ него красотку дѣвицу:
Она рветъ шелковую рубаху,
Перевязываетъ раненаго молодца,
Чтобы у него кровь не текла…
Ну, вотъ и Сенянина Ивана
Воровой конь въ крови купался…
На немъ, юнакѣ, семнадцать ранъ,
Правую руку онъ несетъ въ лѣвой
И такимъ приходить въ свой дворецъ.
Тамъ встрѣчаетъ его старушка-мать.
Говоритъ Иванъ: "ахъ, родимая ты мать,
Помоги мнѣ сойти съ лошади,
Вымой мои раны тяжелыя,
Завяжи ихъ шелковымъ платкомъ,
Причасти меня краснымъ виномъ!
Читатель можетъ себѣ представить, сколько пользы приносить такія женщины народу, у котораго никогда не бывало ни лазаретовъ, ни общинъ сестеръ милосердія, ни докторовъ, — словомъ, никакихъ средствъ помочь раненому.
Черногорка — эта милосердная сестра, безъ краснаго креста, во время сраженія — ведетъ себя, какъ истинная героиня: она смѣло, въ глаза смотритъ смерти и безъ всякаго рыданія на убитаго отца, мужа, брата; она, по обычному проку, не имѣетъ даже возможности оплакивать погибшихъ, чтобы не смущать воюющихъ: это право предоставляется ей по окончаніи сраженія.
Для черногорца выше всего храбрость: здѣсь и полъ не дѣлаетъ ровницы. Если женщина обладаетъ храбростью, ея голосъ выслушается и въ военныхъ дѣлахъ. Примѣромъ можетъ служить извѣстная всей Черногоріи юначина Милица, сестра владыки Петра II, погибшаго въ бою. Милица, сильно любившая его, поклялась передъ всѣми, что раньше не выйдетъ замужъ, какъ по смерти убійцы ея брата, которому твердо рѣшилась отмстить. Она надѣла мужской костюмъ и оружіе, и, покуривая трубку, нерѣдко сиживала въ кружкѣ юнаковъ въ бесѣдѣ о военныхъ дѣлахъ. Не разъ она и сражалась съ турками, не одного отравила въ рай Магомета, но убійцы брата отыскать не могла. У черногорцевъ она пользовалась величайшимъ уваженіемъ.
Народныя пѣсни даютъ вамъ также образцы амазонокъ, игравшихъ видную роль въ нашей военной исторіи. Такъ, есть народная пѣсня, напоминающая по содержанію греческое сказаніе объ извѣстной Леенѣ. Захваченная по заговору противъ Пизистратидовъ, она откусила себѣ языкъ, чтобы не проговориться. Языкъ былъ выплюнутъ въ лицо судьямъ, а сама Леена умерла подъ пыткой, своею твердостью заслуживъ памятникъ у аѳинянъ. У насъ случилось нѣсколько иначе. Сидѣли у костра до двадцати черногорцевъ и между ними Стана Перишина, жена харамбаши Мирка изъ Банянъ, и условливаются сдѣлать нападеніе на одного изъ беговъ Любовичеі. Условившись, отправляются. Ночь была темна, какъ могила, двадцать юнаковъ потерялась въ горахъ. Домъ Мирка былъ на турецкой границѣ, и турки часто посѣщали его, уничтожая огнемъ. На этотъ разъ Стана не успѣла, по обыкновенію, убѣжать въ горы съ двумя малолѣтними дѣтьми и была застигнута врасплохъ бегомъ Любовичемъ.
— Говори! гдѣ у тебя мужъ?
— Не знаю, бегъ, онъ на Цетиньѣ.
— Врешь, собака; онъ, навѣрно, пошелъ съ своей четой палить наши дома и гаремы.
— Не знаю, бегъ, мужья ничего не говорятъ намъ о своихъ дѣлахъ.
— Муса! — закричалъ бегъ: — схвати этихъ ребятишекъ и, зарѣжь ихъ, гяуровъ, если она не хочетъ сказать, куда отправились гайдуки.
Стана посмотрѣла, со слезами на глазахъ, на своихъ дѣтей и, поцѣловавъ ихъ, сказала: «погибайте же, дѣти, васъ отмстятъ, а мнѣ не быть измѣнницей юнакамъ, въ которыхъ нуждается, народъ мой». Черезъ минуту зарѣзанныя дѣти лежали у ногъ несчастной матери.
— Нѣтъ, это еще не все, кауркиня[1], ты скажешь намъ все… или мы тебя замучимъ, сожжемъ, изрѣжемъ въ куски. Говори же — гдѣ они? — крикнулъ бегъ и ударилъ ее такъ сильно, что она упала на землю. — Вставай, черногорка, говори — куда они ушли?
Стана, понявъ, что ее будутъ пытать и, боясь въ мукахъ выдать мужа и его друзей, сказала бегу: «бегъ! будь милостивъ! Оставь меня одну собраться съ духомъ. Я все скажу». — Оставьте ее, турки, — крикнулъ бегъ. — Она, воспользовавшись минутой, схватила ножницы и отрѣзала себѣ языкъ. Турки замучили ее за это и, наконецъ, сожгли вмѣстѣ съ домомъ. «Но не горюй, Черногорія, — оканчиваетъ пѣсня эту трагическую исторію, — Мирко сжегъ почти всѣ дома Любовичей и убилъ нѣсколько беговъ за родную Стану».
Для заключенія характеристики черногорской женщины приведу еще историческій фактъ женскаго поединка, — фактъ текущаго столѣтія.
Въ горахъ жалуется и плачетъ гайдукъ: «бѣдный Станиша, несчастье мнѣ, не отомстившему за себя!» Въ глубинѣ долины Цуцы услышала эти стоны жена погибшаго Станиши. Пылкая христіанка бросается съ ружьемъ въ рукѣ на зеленыя тропинки, по которымъ спускалось 15 турокъ, предводимыхъ Ченгичъ-агой, убійцей ея мужа. Она быстро прицѣливается въ него и кладетъ мертвымъ агу. Остальные турки убѣгаютъ, испуганные героизмомъ этой женщины, а она отрѣзываетъ голову ихъ начальника и приносить ее въ деревню.
Тогда Фати, вдова Ченгичъ-аги, пишетъ письмо вдовѣ Станиши: «Ужасная христіанка! Убивъ моего Ченгича, ты вырвала у меня оба глаза, и поэтому, если ты настоящая черногорка, то придешь завтра одна на границу. Тамъ я буду ждать: мы помѣряемся силою и увидимъ, кто изъ насъ была лучшей женой!» Христіанка снимаетъ съ себя женское и надѣваетъ мужское платье и оружіе Ченгичъ-аги, беретъ его ятаганъ, два пистолета и прекрасный карабинъ, садится на его лошадь и пускается въ путь по тропинкамъ Цуцы, крича передъ каждымъ утесомъ: «если тутъ спрятался братъ черногорецъ, то пусть онъ меня не убиваетъ: я не турка, а дочь Черногоріи». Но, пріѣхавъ на границу, она увидѣла, что коварная турчанка, не довѣряясь своей храбрости, привела съ собой родственника, который верхомъ на огромной черной лошади, какъ бѣшеный, бросается на черногорку. Но она безъ страха ждетъ его. Хорошо направленная пуля попадаетъ ему прямо въ сердце. Она отрубаетъ ему голову, потомъ догоняетъ ударившуюся въ бѣгство Фату, приводитъ ее связанною въ Черногорію, дѣлаетъ ее своею служанкою, заставляетъ ее усыплять пѣснями сиротъ Станиши. По прошествіи нѣсколькихъ лѣтъ, она освобождаетъ Фату и отсылаетъ ее къ ея соотечественникамъ.
Одежда у черногорки «гунь» изъ бѣлаго сукна, только длиннѣе мужской и безъ рукавовъ, украшена у богатыхъ — золотомъ, а у бѣдныхъ — шелковымъ шитьемъ. Рубашка длинная, съ широкими рукавами, тоже вышитыми, на подобіе малороссійскихъ, золотомъ и шелкомъ. Поверхъ рубашки надѣваютъ передникъ и серебряный или украшенный большими красными камнями поясъ (часто вѣсящій до 20-ти фунтовъ). Обувь — чулки и толстые лапти (опанки); замужнія женщины заплетаютъ волосы въ двѣ косы, которыя обвиваются вокругъ головы и привязываются сзади. Голову покрываютъ чернымъ платкомъ, концы котораго опускаются на спину. Дѣвушки заплетаютъ волосы въ одну косу, на затылкѣ связываемую; на головѣ носятъ шапку: въ этомъ отличіе ихъ костюма отъ костюма замужнихъ женщинъ. Шапка — обыкновенно съ узорами изъ золота, поверхъ ея пришпиливаютъ бѣлый платокъ съ распущенными концами. Какъ дѣвушки, такъ и замужнія женщины, въ дурную погоду закутываются въ «струки», — родъ пледа, обыкновенно разноцвѣтные.
- ↑ Т.-е. «гяурка», невѣрная.