Через сто лет (Беллами; Зинин)/XIV/ДО

Через сто лет — XIV
авторъ Эдвард Беллами, пер. Ф. Зинин
Оригинал: англ. Looking Backward: 2000—1887, опубл.: 1888. — См. содержание. Источникъ: Беллами Э. Через сто лет / перевод Ф. Зинина — СПб.: Изд. Ф. Павленкова, тип. газ. «Новости», 1891.; Переиздания: 1893, 1897, 1901; az.lib.ru; скан

Днемъ пошелъ проливной дождь и я полагалъ, что улицы будутъ въ такомъ видѣ, что мои хозяева откажутся отъ мысли обѣдать въ общественной столовой, хотя, насколько я понялъ, она была совсѣмъ близко. Поэтому меня очень удивило, когда въ обѣденный часъ дамы явились одѣтыми для улицы, только безъ калошъ и безъ зонтиковъ. Дѣло объяснилось, когда мы очутились на улицѣ, — сплошной непромокаемый навѣсъ былъ спущенъ надъ всѣмъ тротуаромъ и преобразилъ его въ хорошо освѣщенный и совершенно сухой корридоръ, по которому мужчины и женщины шли разодѣтые къ обѣду. Противоположные углы улицъ были соединены закрытыми такимъ-же способомъ мостиками. Юдиѳь Литъ, съ которой я шелъ, видимо, очень заинтересовалась, услышавъ новость для себя, что въ мое время въ дождливую погоду улицы Бостона были непроходимы безъ калошъ, плотной одежды и зонтиковъ.

— Развѣ тротуары не были совершенно закрыты? — спросила она.

— Были, — отвѣчалъ я ей, — но не на всемъ протяженіи, а только мѣстами, такъ какъ это было предпріятіемъ частныхъ лицъ.

Она разсказала мнѣ, что теперь, во время дурной погоды, всѣ улицы защищены подобно той, которую я видѣлъ передъ собою, и что навѣсъ снимается, когда онъ не нуженъ. Она замѣтила, что въ настоящее время признавалось бы безразсуднымъ допускать какое бы то ни было вліяніе погоды на общественныя дѣла.

Докторъ Литъ, шедшій впереди и слышавшій отчасти нашъ разговоръ, обернулся и замѣтилъ, что разница между вѣкомъ индивидуализма и вѣкомъ солидарности отлично характеризуется тѣмъ фактомъ, что во время дождя въ девятнадцатою, столѣтіи жители Бостона открывали триста тысячъ зонтиковъ надъ такимъ же количествомъ головъ, тогда какъ въ двадцатомъ столѣтіи они открываютъ единственный зонтикъ надъ всѣми головами.

Въ то время какъ мы продолжали идти, Юдиѳь сказала:

— Отдѣльный зонтикъ для каждаго человѣка у отца самый любимый предметъ для иллюстраціи старыхъ порядковъ, когда каждый жилъ только для себя и для своей семьи. Въ нашей художественной галлереѣ есть картина девятнадцатаго столѣтія, на которой изображена толпа народа во время дождя. Каждый держитъ зонтикъ надъ собою и надъ своей женой, предоставляя каплямъ своего зонтика сливаться на сосѣдей. Отецъ полагаетъ, что художникъ написалъ эту картину, какъ сатиру на свой вѣкъ.

Наконецъ, мы вошли въ большое зданіе, куда цѣлымъ потокомъ входила масса людей. Навѣсъ помѣшалъ мнѣ видѣть лицевой фасадъ зданія, но, судя по внутреннему убранству, превосходившему даже магазинъ, посѣщенный мною наканунѣ, — фасадъ, вѣроятно, былъ великолѣпенъ. Спутница моя замѣтила, что скульптурная группа, помѣщенная надъ входомъ, считается замѣчательною. Поднявшись вверхъ по великолѣпной лѣстницѣ, мы нѣсколько времени шли по широкому корридору, въ который выходило иного дверей. Мы вошли въ одну изъ нихъ, съ надписью имени моего хозяина, и я очутился въ элегантной столовой, гдѣ былъ накрытъ столъ на четверыхъ. Окна выходили во дворъ, на которомъ билъ высокій фонтанъ и музыка электризовала воздухъ.

— Вы, здѣсь, повидимому, какъ дома, — сказалъ я, когда мы сѣли за столъ, и докторъ Литъ дотронулся до кнопки.

— Да, вѣдь это на самомъ дѣлѣ часть нашего дома, хотя нѣсколько и отдѣленная отъ него, — возразилъ онъ. — Каждая семья округа, за небольшую годовую плату, имѣетъ въ этомъ большомъ зданіи отдѣльную комнату для своего постояннаго и исключительнаго пользованія. Для пріѣзжихъ и отдѣльныхъ лицъ устроены помѣщенія въ другомъ этажѣ. Когда мы рѣшаемъ обѣдать здѣсь, то заказываемъ обѣдъ съ вечера наканунѣ, выбирая любое съ базара по ежедневнымъ газетнымъ отчетамъ. Обѣдъ можетъ бытъ самый роскошный и самый простой  — какой только пожелаемъ, хотя, конечно, здѣсь все значительно дешевле и лучше, нежели приготовленное дома. Дѣйствительно, ничто такъ не интересуетъ насъ какъ усовершенствованія въ кулинарномъ искусствѣ и, признаюсь, мы даже нѣсколько гордимся успѣхами, какихъ мы достигли въ этой отрасли труда. Ахъ, мой дорогой мистеръ Вестъ, хотя въ другихъ отношеніяхъ ваша цивилизація была еще трагичнѣе, но я не могу себѣ представить ничего болѣе убійственнаго, чѣмъ тѣ жалкіе обѣды, какими питались вы, т. е. тѣ изъ васъ, кто не располагалъ большими средствами.

— Въ этомъ отношеніи всякій изъ насъ согласился бы съ вами, — замѣтилъ я.

Затѣмъ явился кельнеръ, красивый молодой человѣкъ, въ формѣ, весьма мало отличавшейся отъ общепринятой одежды. Я разсматривалъ его съ большимъ вниманіемъ, такъ какъ впервые могъ непосредственно наблюдать обхожденіе человѣка на дѣйствительной службѣ промышленной арміи. Этотъ молодой человѣкъ, насколько мнѣ стало извѣстно изъ разсказовъ, считался высокообразованнымъ, въ общественномъ и ко всѣхъ другихъ отношеніяхъ совершенно равноправнымъ съ людьми, которымъ онъ служилъ. Было, однако, вполнѣ очевидно, что ни одна изъ сторонъ не испытывала ни малѣйшаго стѣсненія въ своемъ положеніи. Докторъ Литъ обращался съ молодымъ человѣкомъ, какъ полагается джентльмену, безъ высокомѣрія, но въ то же самое время и безъ тѣни заискиванія, тогда какъ юноша держалъ себя какъ человѣкъ, старающійся въ точности исполнить свое дѣло, но безъ малѣйшей фамильярности или раболѣпства. Это, въ самомъ дѣлѣ, были пріемы солдата на дежурствѣ, только безъ военной выправки. Когда кельнеръ вышелъ изъ комнаты, я воскликнулъ:

— Я не могу придти въ себя отъ изумленія, при видѣ этого молодого человѣка, такъ покорно несущаго такую лакейскую службу.

— Что это за слово „лакейскую“? Я никогда не слыхала его, — сказала Юдиѳь,

— Оно вышло теперь изъ употребленія, — замѣтилъ ея отецъ. — Если я его хорошо понимаю, оно относилось къ людямъ, которые исполняли особенно тяжелую, непріятную работу для другихъ, въ добавокъ перенося отъ нихъ еще и презрѣніе. Не такъ-ли, мистеръ Вестъ?

— Почти что такъ, — сказалъ я.

— Такая личная служба., какъ услуга за столомъ, считалась лакейскою и была въ такомъ презрѣніи въ ваше время, что люди культурные скорѣе рѣшились бы испытать всякія лишенія, нежели снизойти до нея.

— Какая дикая, вздорная мысль! — воскликнула миссисъ Литъ съ удивленіемъ.

— А вѣдь должны же были кѣмъ нибудь исполняться, эти услуги  — замѣтила Юдиѳь.

— Разумѣется, — отвѣчалъ я. — Но мы возлагали ихъ на бѣдныхъ и на тѣхъ, у кого не было выбора: работать или голодать.

— И увеличивали бремя, на нихъ налагавшееся, прибавляя къ нему еще презрѣніе, — сказалъ докторъ Литъ.

— Кажется, я не совсѣмъ понимаю васъ, — замѣтила Юдиѳь. — Неужели вы хотите сказать, чтобы позволяли людямъ дѣлать для васъ вещи, за которыя сами же ихъ презирали, или что вы принимали отъ нихъ услуги, которыхъ, въ свою очередь, не пожелали бы возвратить имъ? Нѣтъ, я увѣрена, что вы не то хотѣли сказать, мистеръ Вестъ.

Я долженъ былъ признаться, что на самомъ дѣлѣ это именно такъ и было. Докторъ Литъ, однако, явился мнѣ на помощь.

— Чтобы объяснить вамъ, отчего удивлена Юдиѳь, — прибавилъ онъ, — вы должны знать, что въ настоящее время принять отъ другого услугу, за которую мы не были бы готовы, въ случаѣ необходимости, отплатить тѣмъ же, считается равносильнымъ тому, если бы взять въ долгъ съ намѣреніемъ не заплатить его, — такова ваша нравственная аксіома; требовать же подобной услуги, пользуясь крайностью или нуждою человѣка, считалось бы насиліемъ, не уступавшимъ разбою. Самая скверная вещь въ каждой системѣ, которая дѣлитъ людей или допускаетъ ихъ дѣлиться на классы и касты, заключается въ томъ, что она ослабляетъ чувство общечеловѣчности. Неравномѣрное распредѣленіе богатства и  — что еще дѣйствительнѣе  — неравномѣрная возможность достиженія образованія и культуры дѣлили въ ваше время общество на классы, которые, во многихъ отношеніяхъ, смотрѣли другъ на друга, какъ на различныя расы. Въ сущности, между вашимъ и нашимъ понятіемъ о взаимныхъ услугахъ нѣтъ такой разницы, какъ это можетъ показаться на первый взглядъ. Леди и джентльмены культурнаго класса вашего времени точно также не позволили бы себѣ принимать отъ людей своего класса услугъ, которыхъ бы они не рѣшились оказать имъ сами. Бѣдныхъ же и некультурныхъ людей они считали словно совсѣмъ иными существами. Одинаковое богатство и одинаковая возможность культуры, какими располагаютъ нынѣ всѣ люди, сдѣлали насъ членами единственнаго класса, соотвѣтствующаго вашему наиболѣе счастливому классу. До этого равенства жизненныхъ условій идея солидарности человѣчества, и братства всѣхъ людей не могла имѣть той дѣйствительной убѣдительности и практическаго примѣненія, какъ теперь. Въ ваше время подобныя выраженія, вѣдь, тоже были въ употребленіи, но онѣ оставались только фразами.

— И кельнера добровольно выбираютъ свою профессію?

— Нѣтъ, — возразилъ докторъ Литъ, — это молодые люди не классной степени промышленной арміи, которые назначаются на разнообразныя должности, не требующія спеціальнаго знанія. Служба за столомъ  — одна изъ нихъ, и каждый молодой рекрутъ исполняетъ ее. Я самъ былъ слугою нѣсколько мѣсяцевъ въ этой самой общественной столовой лѣтъ сорокъ тому назадъ. Опять-таки вы должны помнить, что никакого различія по достоинству не признается въ работахъ потребныхъ для націи. На подобную личность никогда не смотрятъ, какъ на слугу тѣхъ, кому онъ служитъ, да и самъ онъ не считаетъ себя таковымъ; точно также онъ ни въ какомъ отношеніи не зависитъ отъ нихъ. Онъ всегда служитъ націи. Установленнаго различія между дѣломъ слуга и дѣломъ всякаго другого рабочаго нѣтъ никакого. Тотъ фактъ, что дѣло его есть услуга личности, съ нашей точки зрѣнія  — безразличенъ. Дѣло доктора нисколько не лучше. Скорѣе я могъ бы ожидать, что слуга свысока посмотритъ на меня, когда я служу ему въ качествѣ доктора, чѣмъ допускать мысль, что я стану смотрѣть на него сверху внизъ потому, что онъ служитъ мнѣ въ качествѣ кельнера.

Послѣ обѣда хозяева повели меня по всему зданію, которое своими размѣрами, великолѣпной архитектурой и богатствомъ отдѣлки привело меня въ удивленіе. Это была не просто общественная столовая, но вмѣстѣ съ тѣмъ общественный сборный пунктъ округа, и тутъ не было недостатка въ приспособленіяхъ для развлеченій и отдыха.

— Тутъ вы воочію видите  — сказалъ докторъ Литъ, замѣтивъ мое удивленіе, — то, о чемъ я вамъ расказывалъ въ нашей первой бесѣдѣ, когда вы сверху обозрѣвали городъ, а именно; роскошь нашей публичной и общественной жизни, сравнительно съ простотой нашей частной жизни, и тотъ контрастъ, который въ этомъ отношеніи представляютъ девятнадцатое и двадцатое столѣтія. Чтобы избавиться отъ излишняго бремени, дома мы держимъ при себѣ только то, что необходимо для нашего комфорта, но въ нашей общественной жизни вы увидите такія убранства и роскошь, какія доселѣ никогда невѣдомы были міру. Всѣ промышленныя и всякія другія профессіональныя общества имѣютъ свои клубы, столь же обширные, какъ это зданіе, а также дома загородомъ, въ горахъ, на берегу моря, для охоты и отдыха во время каникулъ.

Примѣчаніе. Въ концѣ девятнадцатаго столѣтія нуждающіеся молодые люди нѣкоторыхъ мѣстныхъ колледжей для заработка денегъ на уплату за ученіе ввели въ обычай поступленій въ гостинницы въ качествѣ кельнеровъ, на время долгихъ лѣтнихъ вакацій. Въ защиту ихъ отъ критики, служившей отраженіемъ современныхъ предразсудковъ, благодаря которымъ считалось, будто бы люди, добровольно взявшіеся за подобное занятіе, не могли быть джентльменами, доказывалось, что, напротивъ того, эти люди заслуживаютъ похвалы, такъ какъ своимъ примѣромъ они поддерживаютъ достоинство всякаго честнаго и необходимаго труда. Такого рода аргументація указываетъ на сбивчивость понятій нѣкоторыхъ изъ моихъ бывшихъ современниковъ. Служба кельнеровъ въ гостиницахъ нуждалась въ защитѣ не болѣе другихъ способовъ снискиванія себѣ пропитанія, но разсужденіе о достоинствѣ какого-либо труда  — при господствовавшей тогда системѣ  — являлось чистѣйшимъ абсурдомъ. Продажа труда за наивысшую цѣну, какая только давалась, не могла быть ни въ какомъ случаѣ достойнѣе продажи товаровъ по такой же наивысшей цѣнѣ. И то, и другое являлось коммерческими сдѣлками, измѣрявшимися коммерческою мѣркою. Назначая денежную плату за свой трудъ, работникъ принималъ и денежную мѣрку для этого труда и, такимъ образомъ, отказывался отъ всякой претензіи подвергаться какой-либо иной оцѣнкѣ. Это грязное пятно, которое подобная необходимость налагала на самую благородную и возвышенную службу, доставляла много горечи людямъ благородной души, но зло это было неизбѣжно. Какъ бы ни было высоко достоинство извѣстнаго труда, необходимость торговать имъ по рыночнымъ цѣнамъ являлась неустранимой. Докторъ одинаково долженъ былъ продавать свое леченіе, какъ и всѣ остальные. Если бы отъ меня потребовали указать на особенное счастіе, какимъ болѣе всего отличается этотъ вѣкъ отъ того, когда я впервые увидѣлъ свѣтъ, то я сказалъ бы, что, по моему, оно состоитъ именно въ достоинствѣ, какое теперь стали придавать труду, отказавшись отъ назначенія за него цѣнъ и уничтоживши рынокъ навсегда. Требуя отъ каждаго только наилучшаго, предоставили одному Богу быть его высшимъ судьею и, признавъ честь единственной наградой за всякую удачную работу, стали всякія заслуги отмѣчать тѣмъ отличіемъ, какимъ въ мое время отмѣчались только заслуга солдата.